Путь к хозяину иного мира нередко идет через заставу, охраняемую смертоносным оружием: в ирландском эпосе это "Мост Лезвия", грозящий гибелью28, в нартском - меч-ворота, разрубающие входящего в дом29; то же происхождение, видимо, имеет и образ симплегад, известный, кроме античного, нартскому30 и русскому эпосу (Дюк - герой из золотого царства - отправляясь на Русь, должен миновать "горы толкучие")31. Интересный аналог "Моста Лезвия" встречаем в финском эпосе: это путь по остриям игл, мечей и секир [XVII, 19 - 24]. Все эти образы, вероятно, связаны с представлением о том, что иной мир находится во чреве хозяина, а вход туда - его пасть32.

Устойчивым признаком иного мира и всех существ, относящихся к нему, является связь с горами и камнем вообще. Путь в иной мир лежит через горы - кроме уже упомянутых симплегад, это дорога к Ск'aтах33, путь Гильгамеша через горы Машу и тоннель в этих горах к саду камней (образ, в котором отождествляются живое и неживое):

даже былинный Змей называется Горынычем.

Главный герой эпоса, отправляясь в инициатическое путешествие, приобретает некоторые черты мертвеца: Вяйнемейнену нужна обувь из стали [XVII, 30], то есть обувь мертвых35, Гильгамеш одевает рубище и львиную шкуру и становится подобен "идущему дальним путем", то есть мертвецу36. Находясь в ином мире, необходимо уподобиться его обитателям: герой должен стать для них "своим", иначе он будет уничтожен ими и останется в царстве смерти навсегда.

Владыка иного мира одновременно жив и мертв (например, Випунен [XVII, 43 - 46]), его отличительный признак - слепота: в первую очередь это Яга, вынюхивающая, а не видящая героя37; таков и отец Святогора - слепой старик исполинской силы, здороваясь с ним, Илья протягивает не руку, а раскаленную палицу38 - живое противопоставляется мертвому как светлое - темному ("темный" означает еще и "слепой") и теплое - холодному39. Так же финский Випунен не видит Вяйнемейнена и не может понять, кто им проглочен; кстати, герой, устроив во чреве великана кузню, терзает его именно жаром [XVII, 105 - 157]. Сюда же, видимо, следует отнести и ослепленных обожженным колом одноглазых великанов - Полифема и иныжа, которого ослепил нарт Хагур40. Возвращаясь к русским былинам, нельзя не упомянуть об относительной слепоте Святогора: он узнает о присутствии Ильи Муромца по словам коня или по ударам палицы богатыря, жалуясь в последнем случае: "Я думал, кусают русские комарики"41, - подобно тому, как Яга говорит: "Фу-фу-фу, русским духом пахнет!" ("русский" здесь означает "живой вообще").

Несколько слов о мотиве поглощения. Наиболее интересен в данном случае материал "Калевалы": Вяйнемейнен, будучи проглоченным, ест Випунена изнутри [XVII, 167 - 512]. Здесь, с одной стороны, объединяются противоположности в представлениях об ином мире, с другой - отражается реальная практика обряда, где съедание человека зверем символизируется в том числе вкушением мяса этого зверя42 . Аналогичен упомянутый пример из "Одиссеи" - угощение у лотофагов и пожирание лестригонами; у Полифема спутники Одиссея сначала едят, а затем их пожирает циклоп (если учесть, что действие происходит в пещере, образ которой восходит к чреву владыки мира мертвых43, то получается картина, аналогичная "Калевале").

Цель инициации Вяйнемейнена - получение знаний, однако как обоюдным было пожирание, так и приобретение мудрости обоюдно: изначально Випунен не знал, кто в его чреве [XVII, 149 - 150], но затем называет Вяйнемейнена по имени [XVII, 592]. Это не может не напомнить песнь "Речи Вафтруднира" в "Старшей Эдде", где 'Oдин выспрашивает у великана Вафтруднира знания о сотворении мира (Випунен также поет "о вещей происхожденьи", причем темы речей обоих великанов во многом совпадают), и великан, не сумев ответить на последний вопрос 'Oдина, понимает, кто перед ним. Приведенные примеры - яркое доказательство, что одна из важнейших пар объединенных противоположностей, связанная с образом иного мира, - неведение и всезнание. Чем больше черт "золотого века", мира-"недоделки" в образе иного мира, - тем с большей вероятностью его обитатели способны пророчить. Упомянутая слепота владыки иного мира обратной стороной имеет всеведение; самые яркие примеры связи слепоты (одноглазости) с вещим даром - Тиресий, 'Oдин.

С иным миром часто связаны архаические формы быта, например матриархат (нартская Сат'aна, царица феаков Арета, бурятская прародительница богов Манзан Гурмэ, змеиха русских сказок и др.). Такая хозяйка иного мира нередко обладает пророческим даром (ирландская Ск'aтах44, матушка Дюка в былине45).

Завершая абрис героев и племен первого поколения, необходимо отметить, что главное в их образе - индифферентность к миру людей, сознательная изолированность от него, иногда доходящая до враждебности к пришлецу. Как писал Пропп, богатырство подобных героев состоит не в применении, а лишь в обладании силой46 - физической или магической. Мир героев первого поколения не ведает антиномий человеческой жизни, поэтому не вполне истинно утверждение, что это мир счастья, - поскольку эти герои и племена не ведают противопоставления счастья и горя. Обобщением сказанного об ином мире могут послужить строки из стихотворения "Томасу Лермонту" современной поэтессы Альвдис Н.Н. Рутиэн:

БЕЗЖАЛОСТНЫЙ ЗАЩИТНИК

Согласно статье И.В.Шталь, ко второму поколению относятся герои-полубоги, повергающие чудовищ, и сами эти чудовища; в центре сюжета - поединок, в котором испытывается сила героя48. Называя героя полубогом, Шталь подчеркивает, что он наполовину принадлежит к потустороннему миру, с враждебными представителями которого и сражается. Проблема родства героя и его врага была детально разработана Проппом, который писал, что герой-змееборец непременно рожден от Змея49. Именно поэтому и герой, и чудовище относятся к одному поколению - они, будучи родичами, имеют очень много общих черт.

Герой второго поколения (он главный герой архаического эпоса и потому называется также "архаический герой") принадлежит к обоим мирам - миру людей, главным защитником которого является, и иному миру. Он получеловек-получудовище и проявляет обе стороны своей натуры. Такой герой восходит еще к шаманскому мифу - образу первопредка, обладавшему зоо- или териоморфными чертами, поскольку "объединял в себе тотемического прародителя и культурного героя"50. Герои-первопредки "вели себя часто не по правилам, так как правила только создавались в результате их жизнедеятельности"51. Отсюда главной отличительной чертой, боле того - достоинством первопредка и образов, к нему восходящих, является анормальность в любом ее проявлении. В архаических представлениях способность к нарушению человеческих табу - показатель божественности, и этими нарушениями можно хвалиться по праву52; поэтому не может быть и речи о подражании деяниям первопредка или архаического героя - они лишь вызывают восхищение, граничащее с ужасом.

Анормально происхождение архаического героя - подобно первопредку, он сирота: само его имя означает "одинокий" (якутский Эр-Соготох, калмыцкий Джангр), у него нет родителей (рождается из камня главный герой нартского эпоса Сослан-Сосруко, об алтайском Эргил-ооле говорится: "как знать - вырос он из земли или упал с неба"53), либо есть только мать (Вяйнемейнен, Энкиду, армянские Санасар и Багдасар). С развитием эпоса черты архаики сглаживаются: герой "получает" одного человеческого родителя, другого - божественного (большинство греческих героев, индийские Пандавы и Карна, Гильгамеш, Кухулин, многие нарты) или является аватарой - имеет две пары родителей, небесную и земную (кроме аватар Вишну, таков Гэсэр и другие центральноазиатские богатыри)54. Не вызывает сомнений, что сиротство является едва ли не б'ольшим указанием на иномирное происхождение героя, чем рождение от бога.

Анормальна внешность героя. Он огромен ростом: в алтайских сказаниях его плечи подобны двум горным хребтам, а тело - огромной горе55; о следе коня Ильи в былине говорится: "Вывертывана копытами мать сыра земля, / Как сильными решатами"56, из чего можно сделать вывод о размере коня и всадника (то же говорится и о следе коня сына Ильи - Сокольника57, аналогично описывается след колесницы ирландского Кухулина: "Глубоко врезались в землю железные колеса его колесницы, и вровень с ними поднимались насыпи, скалы, валуны и кучи камней, что могли бы сойти за валы или крепость"58). О размере героя можно судить по его оружию: палица Сокольника весит девяносто пудов59, в шишку щита Кухулина мог бы поместиться кабан60, индийский Бхимасена вырывает с корнем огромное дерево - оно ему служит палицей, а Абхиманью вместо палицы использует колесницу61, точно так же поступает Кухулин62. Внешность Кухулина описывается чрезвычайно подробно: "Семь пальцев было у него на каждой ноге, да семь на каждой руке. По семи зрачков было в его царственных очах и в каждом сверкало по семь драгоценных камней... Пятьдесят прядей волос лежало между его ушами, все светло-желтые, словно верхушки берез или сияние на солнце заколок из бледного золота..."63 В бою он подвержен "гневному преображению": "...исказился Кухулин, став многоликим, ужасным, неузнаваемым, диким... Задрожало нутро его, каждый сустав, каждый член. Под оболочкою кожи чудовищно выгнулось тело, так что ступни, колени и голени повернулись назад, а пятки, икры и ляжки очутились впереди. <...> У затылка сошлись мышцы головы, и любой из их непомерных, бессчетных, могучих, увесистых круглых бугров был подобен голове месячного ребенка. <...> Втянул внутрь он один глаз, да так, что и дикому журавлю не изловчиться бы вытащить его из черепа на щеку. Выпал наружу другой глаз Кухулина, а рот дико искривился. <...> Факелы богинь войны, ядовитые тучи и огненные искры виднелись в воздухе и в облаках над его головой... Если бы клонящуюся под тяжестью плодов благородную яблоню потрясли над его головой, ни одно яблоко не упало бы наземь, наколовшись на его грозно топорщащиеся волосы. Геройское сияние исходило со лба Кухулина, длинное и широкое... Будто мачта огромного корабля был высокий, прямой, крепкий, могучий и длинный поток темной крови, что вздымался над его макушкой и расходился магическим темным туманом..."64 С этим почти дословно совпадает описание "гневного преображения" якутских богатырей: волосы вставали дыбом, а в них сверкал синий огонь; со скул слетало красное пламя; из глаз летели искры серого огня; левый глаз уходил на лоб, правый - опускался на щеку; вздувались сухожилия головы, все жилы напрягались так, что звенели, как хомус; выворачивались ноги, лопалась кожа и струйками текла кровь; "на макушке заплясал большой огонь величиной со средний горшок"65. Сходные мотивы есть и в нартском эпосе: Сосруко, разгневавшись, искрится, или от его гневного взгляда сверкают сотни молний66, злоба великана полыхает синим пламенем67. Такие совпадения имеют, вероятно, типологический характер.

Показателем роста архаического героя, как свидетельствуют приведенные примеры, была его исполинская сила (в случае с оружием) или исполинская тяжесть (след коня или колесницы). Таким образом, в архаическом эпосе сила, рост и вес героя - синонимы, точнее - единое понятие. Сюда же относится и аппетит героя - самым сильным является самый прожорливый: нарт Бадыноко, прежде чем померяться с великаном силой в бою, состязается с ним в быстроте поедания бычьих туш, заставляя врага голодать68, так же ведет себя нартский пастух Куйцук69; индийский Бхимасена один съедает больше, чем все его братья (примечательно его прозвище - "Волчье Брюхо")70; для армянских героев испытание обжорством есть испытание силы71; один из ирландских героев "был с большим животом, ртом широченным"72; чрезвычайной прожорливостью отличаются многие центральноазиатские богатыри73.

Вернемся к представлению об огромном весе героя: богатырь так тяжел, что никому не под силу сдвинуть его с места (якутский Нюргун74, нарт Батрадз75, армянский Давид Сасунский76). Однако последний столь же неподвижен и под ударами врага77, из чего можно сделать вывод, что тяжесть героя связана с его неуязвимостью, точнее каменнотелостью78. Это качество связывает героя с иным миром (выше сказано о камне как атрибуте иного мира) и при этом становится символом собственно богатырской силы79: сильнейший из нартов Сосруко - сын камня, пища его и коня - кремень80; армянский Санасар, получив неуязвимость, тем самым получает исполинскую силу81. Интересной формой неуязвимости является несокрушимость уязвимого героя. Вот как она описывается в ирландском эпосе: "...если бы птицам случалось летать сквозь людские тела, в тот день могли бы они пролететь сквозь тела героев"; "с голову месячного ребенка были куски мяса, что вырубали они из бедер, плечей и лопаток друг друга"82. Аналоги находим в "Гэсэриаде"83 и "Махабхарате"84. Подобные примеры интересны не только как трансформация мотива каменнотелости - они одновременно характеризуют и несокрушимость, и размеры героя. Следовательно, каменнотелость связана не только с тяжестью богатыря, но и с его силой, аппетитом, ростом, то есть отличительной чертой архаического героя является его невероятный рост - вес - аппетит - сила - неуязвимость.

В бою герой второго поколения впадает в ярость, боевое безумие, бешенство, которые часто связаны с огнем, исходящим от его тела, - это уже описанные искры и пламя в "гневном преображении", а также буквально понимаемый пламень ярости: "Велик был воинский пыл Кухулина и такой жар шел от его тела, что растаял снег на тридцать шагов вокруг, и невмоготу стало вознице сидеть близ него, ибо велики были ярость и пыл воина, и страшный жар испускало его тело"85. Чтобы избавиться от ярости, надо потушить гнев - для этого Кухулин окунается в три чана с ледяной водой86. В нартском эпосе этот мотив устойчиво связан с образом Батрадза: разгневавшись и распалившись, он прожигает семь ярусов башни и падает в стоящий внизу котел с водой, либо, раскалившись в бою, кидается в море - вода испаряется и гнев иссякает, или кладет на голову ледник с горной вершины (каких же размеров голова?!) - с таянием ледника остывает и ярость87. Когда нарт Бадыноко разъярен, пламя пышет из ноздрей его коня88 - так состояние героя переносится на помощника; нарт Сосруко был рожден пылающим и в детстве растопил лед реки, лежа на нем89, образ сияющих как солнце кольчуги, щита и шлема Сосруко - видимо, не что иное, как трансформация образа героя, объятого огнем гнева.

Пламенная ярость доводит героев до безумия. Кухулин стягивает свое тело путами, "дабы не помутиться в уме от приступов ярости"90, об Илье Муромце в бою говорится так:

(В связи с этим нельзя не вспомнить, что имя скандинавского 'Одина, покровителя берсерков и вообще воинов, переводится не только "вдохновенный", но и "бешеный", "безумный", как и имя одной из ирландских богинь войны и разрушения - Немайн92.) Герой, впавший в безумную ярость, крушит всех, кто встал у него на пути, не различая своих и чужих. Этот мотив встречается даже в относительно поздней по времени "Песни о Роланде", где об Оливье говорится:

Архаический герой вообще нередко является врагом своих. Так, Кухулин говорит: "...не жить мне, коль не смогу я сразить до заката врага или друга в их войске"93, он же, не насытившись битвой, готов обратить оружие против родной страны94; Сосруко без причины насылает мороз на нартов, отчего большинство их гибнет95; конь Бадыноко, явившегося на хасу незванным, калечит нартов, а сам герой опрокидывает котел с кипятком им на ноги96; убивает нартов Батрадз97; в героических песнях "Старшей Эдды" (цикл, посвященный Гудрун) враги героев - только родичи, нередко кровные; Илья Муромец, будучи не приглашен на пир, крушит княжеские палаты, избивает гостей, сшибает золотые маковки с церквей98; Ахилл, разгневавшись на Агамемнона, хочет обречь на гибель все греческое войско... Не удивительно, что такой герой вызывает у своих ненависть или страх, - именно это и является причиной ссоры эпического государя с лучшим из богатырей (в тех эпосах, где государя нет, герой ссорится с богатырским племенем). Другая причина страха перед архаическим героем - вредоносность его помощи: он настолько могуч, что, сражаясь с врагом, рушит мир (о бое Кухулина говорится: "то ли рушатся небеса, то ли мелеют моря, то ли раскалывается твердь"99; в алтайских героических сказаниях герои "дрались так, что степи стали озерами, а горы - степями", и бог Гурмусту вынужден их остановить: "Так кончайте же биться... Над средним миром разразилась страшная беда! В густом облаке пыли, поднятом вами, не могут найти дороги люди, животные и птицы..."100). Такая способность архаического героя особенно ярко выражена в образе Мгера Младшего и других кавказских "прометеев"101. Итак, герой-защитник мира людей от врагов оказывается не только родичем врага, но и сам в некоторых случаях врагом.