РЕФЕРАТ

Русская православная церковь (XIX - начало XX в.)

Со времен Петра I церковью управлял синод во главе с обер-прокурором—светским чиновником. В состав синода входили некоторые местные епископы, созывавшиеся на заседания по специальному разрешению царя. Хотя все вопросы на этих заседаниях решались большинством голосов, однако последнее слово всегда принадлежало обер-прокурору, который в особо ответственных случаях передавал участникам обсуждения царское повеление, в соответствии с которым вопрос окончательно решался.

И формальным и фактическим главой церкви был царь. Первый том «Свода законов Российской империи», изданный в 30-х годах XIX в., содержал статью, которая гласила: «Император яко христианский государь, есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, и блюститель правоверия и всякого в церкви святой благочиния». Царь являлся, таким образом, высшим авторитетом в вопросах не только церковного устройства, но и самой веры. Для православного человека вера была своего рода государственной повинностью, а вопрос о том, во что и как ему верить, в последней инстанции решался царем. Это было продолжением традиций византийского цезарепапизма, воплощенных в специфических условиях новейшей истории России. Царь, по закону, должен был обязательно принадлежать к православной церкви, его благонадежность в этом отношении гарантировалась тем, что церемония коронации должна была начинаться с публичного прочтения им полного текста Символа православной веры.

Сводом законов провозглашалось «первенствующее» и господствующее положение православной веры на территории Российской империи. Вступление в эту веру всячески поощрялось, а выход из нее считался уголовным преступлением, причем карался не только отступивший от христианской веры православного или другого исповедания в веру нехристианскую, но и тот, кто способствовал такому отпадению, а также «совращению» из православного в иное христианское вероисповедание. Монопольное положение православной церкви не поколебалось и после того, как по указу 17 апреля 1905 г. гражданам России была предоставлена некоторая свобода в выборе религии.

Церковь располагала многочисленными кадрами белого и черного духовенства. В 1912 г. в Российской империи насчитывалось 110 472 человека приходского клира; численность его обнаруживала тенденцию к росту — еще в 1905 г. она составляла 103 437. В составе черного духовенства в 1912 г. насчитывалось 91 660 монахов и послушников обоего пола. Монастыри владели огромными земельными угодьями, причем размеры этих владений непрерывно росли: в 1890 г. 697 монастырям принадлежало 496 308 десятин земли, а в 1905 г. только лишь в Европейской России за монастырями числилось уже 739 777 десятин. Один только Соловецкий монастырь владел в конце XIX в. «земельным наделом» в 66000 десятин. Доходы церкви составлялись из многообразных источников: производство и продажа свечей, всевозможные сборы, плата за требы и т. п. Помимо доходов, которые церковь получала сама, она еще имела внушительные дотации от государства по смете синода. В общем это было мощное экономическое и политико-идеологическое учреждение, покровительствуемое буржуазно-помещичьим государством и служившее ему.

Православная церковь обладала громадными, предоставленными ей самодержавием средствами для поддержания влияния проповедуемой ею религии в массах. В ее руках находилась сеть церковноприходских школ и епархиальных училищ. В высших учебных заведениях одним из обязательных предметов было православное богословие. В армии и во флоте религиозную проповедь обеспечивали кадры военного и военно-морского духовенства. Печать в значительной мере находилась в руках духовной цензуры. В общем царское правительство Предоставляло церкви широкие полномочия и возможности.

При содействии со стороны властей церковь вела активную миссионерскую деятельность по двум разделам: внешнему и внутреннему (официальная терминология церкви). Внешнее миссионерство имело своей целью обращение в христианство «язычников» — мусульман, буддистов, шаманистов, а также евреев. Внутреннее миссионерство было направлено к вовлечению в лоно православной церкви приверженцев «инославных» христианских вероисповеданий, и в особенности сектантов, в том числе старообрядцев. В миссионерской работе среди иноверцев широко применялись методы подкупа. Так, кавказские горцы в 20-х годах XIX в., принимая православное крещение, получали в «подарок» десять аршин холста на душу. Известны случаи, когда некоторые из них крестились в связи с этим несколько раз. Что касается «внутренней миссии», то здесь больше применялись методы принуждения — телесные наказания упорствовавших в своих «заблуждениях», тюремное заключение и т.д.

На протяжении большей части XIX в. определяющим явлением всей социальной жизни в России было существование крепостного права и та классовая борьба, которая кипела вокруг него. Главным же идеологическим оплотом крепостного права была православная церковь. Царизм и возлагал на нее эту функцию, время от времени напоминая синоду, а через него всему духовенству об обязанности стоять на страже покорности крестьян своим хозяевам, на страже неприкосновенности устоев крепостного права. Манифест Павла I, изданный в январе 1797 г., обязал духовенство «утверждать (крестьян. — И. К.) в благонравии и повиновении господам своим», а синод в свою очередь обратился к духовенству с указанием о том, что оно должно «всемерно стараться предусматривать и упреждать возмущения крестьян».

Главный идеолог церкви митрополит московский и коломенский Филарет, вхожий в самые высокие правительственные сферы, вел активную борьбу против ликвидации крепостного права. В этих целях он мобилизовал авторитет святого Сергия Радонежского, приписывая последнему мнение о необходимости и богоугодности крепостнического строя; у раки Сергия в Троице-Сергиевой лавре по распоряжению митрополита служили молебны о предотвращении «поспешных» шагов в деле освобождения крестьян.

И во всяком случае, настаивал Филарет, уж если никак нельзя обойтись без того, чтобы дать крепостным волю, то землю надо оставить в руках помещиков. Он пугал правительство: «При решительном отчуждении от помещиков земли, прежде их согласия... помещики не найдут ли себя стесненными в праве собственности?..».

И все-таки Филарету пришлось принимать участие в деле, представлявшемся ему и церкви даже нехристианским. Царь Александр II счел, что никто лучше этого хитрого, реакционного митрополита не сможет отредактировать манифест о ликвидации крепостного права. Филарет забраковал представленный проект и написал свой, который с некоторыми несущественными изменениями был принят. Мероприятие, по которому крестьянство было ограблено и обмануто, церковный сановник облек в форму ханжеских лицемерных фраз, придававших ему видимость благочестивого христианского дела.

Акт «освобождения» и ограбления крестьян получил религиозное освящение и тем, что он провозглашался в церквах представителями духовенства и оглашение это сопровождалось торжественным богослужением и проповедью на тему о великом христианском значении освобождения крестьян, о благородстве и братолюбии помещиков, согласившихся дать своим рабам свободу, о великом милосердии и мудрости, проявленных благочестивейшим и самодержавнейшим царем.

По мере того как в конце XIX в. стало развертываться рабочее движение, революционная борьба в деревне соединялась с ним в общий поток. Революция 1905 г. развернулась и в городе и в деревне, так что эксплуататорским классам и царскому самодержавию пришлось иметь дело с общим революционным фронтом. Это требовало применения новых средств подавления и «умиротворения». И перед церковью возникли задачи несравненно большей сложности, чем те, которые она решала в дореформенный период и в последовавшие за реформой десятилетия. Трудности заключались не в определении позиций церкви в развернувшейся классовой борьбе, а в выборе тех средств, при помощи которых можно было бы оказать наибольшую помощь царизму и эксплуататорским классам в их борьбе против революционного движения. Ясно было, что старых испытанных средств митрополита Филарета недостаточно.

Прежде всего требовалась максимальная интенсификация всех специфически церковных средств борьбы против все более обострявшегося крестьянского, а тем более рабочего движения. Это понимали и руководители церкви, и царь, и те буржуазно-помещичьи круги, которые находили в охранительной деятельности духовенства своего рода идеологическую, страховку от революционных потрясений.

Материальные средства отпускались на эту деятельность во все более возраставших масштабах. Было предпринято строительство большого количества новых церквей, оно продолжалось в последние годы XIX и в первые десятилетия XX в. Усилилась проповедническая деятельность духовенства, причем она была актуализирована и связана с происходившими событиями: с церковных амвонов произносились политические речи, направленные против «смутьянов», «инородцев», которые мутят православный народ и бунтуют против установленной богом власти.

Церковь стала широко применять средства не только устной, но и печатной пропаганды. Увеличилось количество издававшихся церковниками газет и журналов, а их направление стало острореакционным и во многих случаях откровенно погромным. Типичны в этом отношении были такие издания, как «Почаевский листок», «Вестник военного и морского духовенства», «Православно-русское слово». Церковники развернули активную деятельность по изданию массовым тиражом рассчитанных на самые широкие круги населения брошюр и листовок. Их содержание во многих случаях видно из заглавий: «Против социалистов всех партий», «О рабочем вопросе на основании евангельской притчи о виноградарях», «Собственность неприкосновенна», «Молитва за царя и отечество». Одно лишь «Московское общество любителей духовного просвещения» в 1908—1909 гг. распространило до 663 657 экземпляров такого рода изданий. В значительной части все это раздавалось бесплатно. В 1909 г. на всероссийском съезде законоучителей светских средних учебных заведений в Петербурге было принято решение о том, что следует «подготовить пастырей к борьбе против социализма еще со школьной скамьи». Для этого в курс нравственного богословия, читавшийся в духовных семинариях, был введен по постановлению синода специальный раздел—«Разбор и опровержение социализма». Православное духовенство вовлекалось таким образом в водоворот социальных проблем самой жгучей современности.

Большую роль в системе средств массовой церковно-черносотенной агитации стали играть в это время крестные ходы, нередко сопровождавшиеся насильственными действиями в отношении либеральных и революционных организаций, еврейскими и другими погромами и т. д. Получил новое и широкое распространение культ чудотворных икон и особенно культ святых, связанный с канонизацией новых, «воссиявших» на Руси угодников, с обретением и прославлением их мощей. Именно к этому времени относится канонизация Серафима Саровского, Феодосия Черниговского, Анны Кашинской, Дмитрия Ростовского, Иоасафа Белгородского. Не обходилось без скандальных провалов с мощами того или иного из вновь производимых в святые.

Когда была затеяна в 1903 г. канонизация Серафима Саровского, тамбовский архиепископ Дмитрий доложил, что никаких нетленных мощей Серафима не обнаружено. Он был немедленно смещен, а на его место был назначен более покладистый архиерей Серафим, бывший гвардейский полковик, по-солдатски дисциплинированно отрапортовавший начальству все, что было приказано. Митрополит Санкт-Петербургский Антоний (Вадковский) разъяснил, что мощи не должны быть обязательно нетленными. Признаком, по которому можно отличить святой скелет или его часть от обыкновенной трупной трухи, следовало считать то, что при мощах происходят чудеса, в особенности исцеление болящих. А сочинить любую басню о якобы происшедшем у того или иного гроба чуде было не так уж трудно.

В это время церковь активизировала еще одну старую форму религиозного влияния на массы — культ юродивых, «старцев», «блаженных». Среди них были и психически больные, но чаще это были люди, эксплуатировавшие в свою пользу легковерных людей, с одной стороны, и фактическое покровительство церкви — с другой. Матренка-босоножка, странник Александр, разные «братцы» и «сестрицы», наконец, проходимцы по существу того же типа, но более высокого ранга — протоиерей Иоанн Кронштадтский и Григорий Распутин. Далеко не во всем их подвиги соответствовали нормам православного благочестия, но церковь смотрела на это сквозь пальцы, ибо в услугах этих людей она нуждалась в интересах наиболее успешного обслуживания сил реакции и царизма. К тому же нередко по своей реальной силе в существовавшей политической системе эти элементы превосходили церковь. Наиболее ярким примером служит «старец» Григорий Распутин, который пользовался нераздельным влиянием на царскую семью. Высшие иерархи православной церкви не смели перечить этому проходимцу, поскольку он был в состоянии сместить любого из них с занимаемого поста. В течение ряда лет Распутин был хозяином в православной церкви ⁵¹.

Политическая позиция церкви провозглашалась откровенно. После 9 января 1905 г. синод обратился со специальным посланием к православным, которое было оглашено во всех церквах России. Расстрел безоружных рабочих на улицах Петербурга объяснялся в этом послании тем, что «люди русские... подстрекаемые людьми злонамеренными, врагами Отечества домашними и иноземными... решились скопом и насилием добиваться своих будто бы попранных прав...». О несчастье и горе сотен осиротевших семей синод не беспокоился, он призывал православных проникнуться переживаниями царя, приказавшего учинить питерским рабочим кровавую баню: «Подумайте, возлюбленные братия, какое тяжкое горе причиняется сим венценосному вождю земли Русской...».

Еще накануне вынужденного революцией выпуска манифеста 17 октября 1905 г. церковники негодовали против самой возможности каких бы то ни было государственных преобразований в либеральном направлении. В разгар октябрьской политической забастовки митрополит московский Владимир составил «Молитвословие» и «Поучение», в которых православные призывались умереть за царя. Пастыри и слуги церкви требовали физического истребления всех, кто был на стороне революции. Размноженное в синодальной типографии, Поучение оглашалось во всех церквах московской епархии 16 октября 1905 г.

Манифест 17 октября 1905 г. был встречен церковью неодобрительно. Повторилась, однако, история с манифестом об «освобождении» крестьян: как ни шла «царская милость» вразрез с тем, чему до сих пор учила церковь, теперь приходилось перестраиваться и превозносить новую царскую политику как не менее богоугодную, чем прежняя. Церковь полностью поддерживала политику виселиц и массовых расстрелов, практиковавшуюся царизмом в порядке компенсации за «дарованную» конституцию.

С ростом революционного Движения церковь Стремилась всемерно использовать и внецерковные силы. С конца XIX в. она по примеру католической церкви стала организовывать различные общества и союзы мирян. Еще в 1881 г. в Петербурге возникло «Общество распространения религиозно-нравственного просвещения в духе православной церкви». Одно за другим организовывались в разных городах церковные братства, общества хоругвеносцез, союзы христианских матерей и т. д. В основном членами этих организаций были купцы и фабриканты, ремесленники и мелкие торговцы; верхушку их во многих случаях составляли «образованные элементы» из дворян и чиновников. Ставилась задача проникновения и в среду рабочих, но ее реализация была связана с большими трудностями. Лишь в одном случае церковникам удалось при помощи охранки вовлечь в орбиту своего влияния широкие массы рабочих: имеется в виду организованное священником Г. А. Гапоном в 1903 г. «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга». Известную роль в проникновении церковников к рабочим играли общества трезвости. В черносотенных обществах и организациях, развернувших свою деятельность в период реакции после революции 1905 г., — «Союз русского народа», «Союз Михаила Архангела» и др. — церковники были широко представлены.

Церковь была вдохновителем всех возникавших в годы реакции черносотенных организаций, она поставляла их руководителей и самых активных участников. Московский митрополит Владимир, саратовский епископ Гермоген, вологодский епископ Никон и другие носили звание почетных членов «Союза русского народа». Московское его отделение возглавляли протоиерей И. Восторгов и архимандрит Макарий (Гневушев). Будущий патриарх Тихон был председателем курского отделения союза. В киевском отделении действовал митрополит Флавиан, в петербургском — епископ Митрофан и Иоанн Кронштадтский. Много пролитой в годы реакции крови лежит на совести православной церкви и ее деятелей.

Дальнейший ход событий ставил перед царизмом и эксплуататорскими классами все более сложные проблемы. Приходилось не только усмирять, подавлять и вешать, но и лавировать, делать уступки, брать их обратно, предпринимать другие тактические маневры. Церковь и здесь оказалась незаменимым союзником самодержавия и воплощенных в нем социальных сил.

Она развернула активную клерикалистскую политику и приняла деятельное участие в политической борьбе не только как часть государственного аппарата царизма, но и как общественная сила. В некоторой мере это имело место и до революции 1905 г., но после революции, в условиях и рамках той формальной и ограниченной демократии, которая существовала в России по манифесту 17 октября 1905 г., церковь не только могла, но и должна была развернуться как большая клерикальная сила.

Особые возможности для этого представляла борьба, связанная с выборами в Государственную думу. Методы политической деятельности сочетались здесь со средствами религиозного воздействия. Так, определением синода духовенству предписывалось перед началом выборов совершать молебствия, чем должна была достигаться соответствующая идеологическая обработка участников выборов. В остальном же духовенство выступало в общем порядке, поставляя и избирателей, и выборщиков, и в довольно большом количестве депутатов Думы. В IV Думе из состава духовенства было 47 депутатов. Распределялись они преимущественно по правым партиям, за исключением отдельных депутатов, принадлежавших, как правило, к сельскому духовенству. В общем церковные депутаты были в Думе опорой наиболее консервативных сил. Тон, который задавали своими выступлениями с думской трибуны депутаты-церковники, поддерживался всеми ее реакционными элементами, поэтому, например, III Дума вошла в историю под названием «богомольной».

Духовенство не было, однако, полностью монолитным в своей реакционной политике. Некоторые разногласия тактического порядка существовали и в его верхушке. Они олицетворялись, в частности, фигурами «двух Антониев» — петербургский митрополит Антоний (Вадковский) и волынский архиепископ Антоний (Храповицкий). Второй в печати и в устных выступлениях призывал к физическому истреблению революционеров, а любое проявление либерализма признавал результатом действия сатанинского соблазна. Вадковский же, связанный с «просвещенным» крылом буржуазии и либеральными элементами чиновничества, придерживался более гибкой тактики и, хотя его подпись стояла под всеми охранительными документами, исходившими от синода, а в проповедях он громил «гидру революции», все же позволял себе иногда либеральные жесты, которые должны были дать понять, что он допускает возможность демократических изменений в существующей политической системе.

В Петербурге возникла группа так называемого прогрессивного духовенства, объединявшего 32 священника. Они требовали демократизации церковных порядков, предоставления больших прав приходскому духовенству и большей независимости церкви от самодержавия. Именно по этой линии шли их требования о предоставлении духовенству большего права участия в государственном аппарате от низших до высших его звеньев, а также об упорно отстаивавшемся ими лозунге восстановления патриаршества.

Прогрессивные настроения распространились 'в низшем сельском духовенстве. В.И. Ленин отмечал, что в Государственной думе священники, которых насчитывались там, правда, единицы, «пошли дальше кадетов в своем аграрном проекте». Он ставил вопрос: «Почему деревенский священник, этот урядник казенного православия, оказался больше на стороне мужика, чем буржуазный либерал?»— и отвечал: «Потому что деревенскому священнику приходится жить бок 6 бок с мужиком, зависеть от него в тысяче случаев, даже иногда — при мелком крестьянском земледелии попов на церковной земле — бывать в настоящей шкуре крестьянина. Деревенскому священнику из самой что ни на есть зубатовской Думы придется вернуться в деревню, а в деревню, как бы ее ни чистили карательные экспедиции и хронические военные постои Столыпина, нельзя вернуться тому, кто встал на сторону помещиков». Ленин и здесь называет такого священника-депутата «реакционнейшим попом», но указывает на то, что условия жизни не позволят этому попу «предать мужика помещику» и ему предать даже «труднее, чем просвещенному адвокату и профессору». Ленин подчеркивает темноту и политическую наивность сельских священников, выступающих в Думе за интересы мужика, и показывает, что эта наивность отражает степень политической незрелости самого крестьянина и в то же время является выражением его стихийной революционности.

Выступления некоторых священников в пользу крестьянства по своему содержанию соприкасались с идеологией христианского социализма. Их лейтмотивом являлось положение о том, что земля — божия и должна поэтому принадлежать всем людям. Депутаты-крестьяне, требовавшие с думской трибуны раздела помещичьих земель, также часто ссылались на христианское учение, запечатленное в Новом завете. В. И. Ленин приводит соответствующее высказывание крестьянского депутата П. С. Мороза и, отмечая его ссылку на Евангелие, комментирует: «...не первый уже раз в истории буржуазные революционеры черпают свои лозунги из Евангелия...». Эти лозунги были ярко выражены в сочинениях и в деятельности священника Г. Петрова, бывшего депутатом I Думы от партии кадетов. С позиций буржуазной же революционности он выступал против социализма.

Большой общественный резонанс был вызван выступлениями Л. Н. Толстого, в основе которых лежала своеобразная разновидность христианского социализма и своего рода религиозного анархизма. Отбрасывая всю догматическую и обрядовую сторону христианства, великий писатель считал действительным содержанием последнего лишь его этическое учение, требовавшее раздела имуществ, отказа от насилия в любой его форме, следовательно, и уничтожения государства с его аппаратом насилия. Это было настолько нетерпимо для православной церкви, что, несмотря на всемирную славу писателя и на то общественное негодование, которое неминуемо должен был вызвать такой шаг, Толстой был отлучен от церкви.

Решительно подавлялись и те проявления «либерализма», которые имели место в среде духовенства. Священников, выпускавших во время богослужения из формулы поминовения царя титул «самодержавнейший», наказывали вплоть до извержения из сана. Движение 32-х, которое на заре своего существования пользовалось негласным покровительством митрополита Антония Вадковского, было задушено при молчаливом согласии самого митрополита. Теперь уже церковь не могла позволять своим представителям заигрывать с революцией и социализмом.

В своем последовательно консервативном курсе она получила поддержку даже с несколько неожиданной стороны. Часть интеллигенции, напуганная размахом революционного движения и ослепленная той мнимой полной победой, которую одержала реакция, переметнулась на позиции последней не только формально, но и, так сказать, принципиально. Эти настроения нашли свое выражение в печально-знаменитом сборнике «Вехи», в котором П. Струве, С. Франк, С. Булгаков, М. Гершензон и другие объявили ложным революционное и атеистическое направление русской интеллигенции, призвав ее на защиту политической и идеологической реакции, в частности требуя от нее борьбы с атеизмом. Церковь благосклонно встретила это ренегатское выступление, волынский архиепископ Антоний (Храповицкий) разразился восторженным панегириком в честь «Вех» и их авторов. Несомненно, помогала православной церкви в укреплении ее позиций и развернувшаяся преимущественно среди художественной интеллигенции пропаганда группы «богоискателей» Д. Мережковского, 3. Гиппиус, Д. Философова и др.

В целом до революции 1917 г. православная церковь оставалась на позициях полной и всемерной поддержки самодержавия и эксплуататорского строя в России. Новые социальные и политические проблемы, возникшие перед ней во второй половине XIX и особенно в начале XX в., лишь в немалой степени осложнили ее положение, но не сбили с реакционных позиций.