Философия И. Канта

Лидеры французского Просвещения в нараставшей революционной ситуации противопоставляли идеализируемое ими буржуазное будущее настоящему, полагая, что «царство разума» может воплотиться в жизнь сразу, как только люди вернутся к «естественным» взглядам на вещи и общественные дела.

Что же касается немецкого Просвещения конца XVIII – начала XIX в., то дух социального компромисса, присущий Германии после кровавых уроков, преподанных историей, наложил на него отпечаток надолго. Не случайно крупнейшие представители этого движения сочли путь к торжеству разума в жизни людей длительным и трудным. Бег «горячего коня» Просвещения и сам постепенно замедлялся. Противоречия этого периода мировой истории философии выразились в трудах немецкого мыслителя Иммануила Канта (1724–1804) настолько глубоко, что заставляют задумываться над поднятыми им проблемами и в нынешнее смутное время. Следуя девизу Просвещения «Имей мужество пользоваться собственным умом!», в этот период он выдвинул знаменитую своей научной революционностью космогоническую гипотезу о возникновении Вселенной из гигантской газовой туманности.

Основываясь на законах механики, открытых Ньютоном, Кант отрицает возможность абсолютного покоя и стремится доказать всеобщий круговорот материи во Вселенной. Рассеянные в космосе материальные частицы вследствие взаимодействия сил отталкивания и притяжения породили согласно его гипотезе вихри и шарообразные сгустки, нагревающиеся от трения. Так возникли планетные системы вокруг звезд Млечного Пути, включая Солнце и его планеты. А различные туманности за пределами Млечного Пути представляют собой, по-видимому, иерархические системы звезд, галактики со своими планетами. Несмотря на неясность представлений о характере сил отталкивания и многие другие неизбежные для того времени неточности, Канту удалось объяснить ряд особенностей Солнечной системы, такие, как движение планет в одну сторону, расположение планет почти в одной плоскости, и др. Кант не считал Солнечную систему уникальной и в том смысле, что большинство планет полагал населенными, возможно, даже более разумными существами, чем люди.

Апеллируя к Богу как к создателю материи и законов ее движения, он тем не менее утверждал, что и отдельные космические тела, и целые миры рождаются и развиваются, а затем гибнут. При этом они дают начало новым космическим процессам, поскольку материя, образующая их, не исчезает, а лишь переходит в новое состояние. Кант подрывает тем самым один из устоев старого миросозерцания, а именно идею конечности, ограниченности и замкнутости мира. С точки зрения Канта, Вселенная бесконечна не только в пространстве, но и во времени, т.е. имеет свою историю. Естественное движение небесных тел и развертывание космических процессов Кант рассматривает при этом как постоянное прогрессирование, т.е. переход с низшей ступени на высшую, как «последовательное совершенствование творения». Оценивая ее значение, Ф. Энгельс писал: «Кантовская теория возникновения всех теперешних небесных тел из вращающихся туманных масс была величайшим завоеванием астрономии со времени Коперника. Впервые было поколеблено представление, будто природа не имеет никакой истории во времени».

Диалектический подход к проблемам наметился у Канта и в связи с унаследованной от XVII–XVIII вв. острой постановкой вопроса о связи между чувственной и рациональной ступенями познания. Размышляя о трудностях, с которыми сталкивались как эмпиризм, так и рационализм, Кант стремится именно к диалектическому решению вопросов: он защищает сенсуализм от крайнего рационализма, но становится и на защиту рационализма против одностороннего сенсуализма, истолковывающего мышление как прямое продолжение чувственности в отображении свойств внешнего мира. Он нападает на сенсуализм, видевший в разуме своего восприемника на пути познания сущности вещей, но и на старый рационализм, претендовавший на непосредственное решение этой задачи. С одной стороны, ограничивая их возможности, Кант рассчитывает соединить пассивную содержательность ощущений и активность рассудка, достигающую кульминации в продуктивной силе воображения. С другой – он использует их противопоставление, чтобы в конечном счете соединить их. «…Посредством чувственности предметы нам даются, – пишет Кант, – и только она доставляет нам созерцания; мыслятся же предметы рассудком, и из рассудка возникают понятия. Всякое мышление, однако, должно в конце концов прямо (directe) или косвенно (indirecte) через те или иные признаки иметь отношение к созерцаниям, стало быть, у нас к чувственности, потому что ни один предмет не может быть нам дан иным способом». В своем главном произведении «Критика чистого разума» (1781), стремясь объяснить существование теоретического знания, он представляет его складывающимся из суждений, имеющих необходимое и всеобщее значение. Но в таком случае наука, по его мнению, сталкивается с трагической альтернативой: либо признать непознаваемость объективной реальности, либо поставить под сомнение истинность содержащихся в ней суждений.

Поставив на суд разума не только конструкции разума, но и сам разум, Кант и переступил через черту своего «докритического периода». Именно в критике разума он перешел границы, казалось бы, предписываемые диалектикой. Развивая критику рационалистического отождествления законов бытия с законами мышления, он допускает все же изоляцию сознания от бытия. Сфера приложения методов естествознания его времени и материалистического подхода все более сужается. Диалектическая мысль о том, что отрицание формально-логических противоречий не запрещает признания противоречивости самой действительности, постепенно редуцируется к агностической доктрине о том, что реальные связи и отношения вообще недоступны логическому анализу. Это не было полным прощанием с просветительскими идеями, но резко снижало их пафос и методологический эффект.

Кант «критического» периода исходил из идеи о том, что философия должна всегда начинаться с критики относительно существования вещей внешнего мира, ибо они непознаваемы, а знания не имеют содержательного характера. Это было очевидное движение против метафизического материализма, показывавшее необходимость нового метода мышления – диалектического, но оно было вооружено арсеналом агностицизма и идеализма.

В то же время его отрицание совпадения реальных отношений с логическими было направлено против рационализма XVIII в., заявлявшего о тождестве порядка и связей вещей с порядком и связями идей. Тем самым он критиковал идеалистов, показывая, что разум не в состоянии познать мир, исходя из присущих ему, разуму, логических связей. Противоположности, существующие в мире, например, движение и покой, возникновение и исчезновение, любовь и ненависть, свобода и необходимость, т.е. «реальная противоречивость есть нечто совсем другое, чем логическая несовместимость, или противоречие. Ибо то, что вытекает из противоречия, безусловно невозможно». Отрицания реальные (объективные) нельзя путать с логическими.

Кант придал диалектике скорее негативный, чем позитивный смысл. Если понятия разума заключают в себе противоречия, решает он, – ему остается пуститься в «обратный путь», доказывая, что познание ограничено, познать мы можем только явления, но не «вещи в себе». Это и есть те границы, которые познание не может и не должно переступать ни при каком совершенствовании нашего опыта и науки. «Противоречие» означает не наличие исключающих друг друга определений предмета, а указывает лишь на бессилие, недостаток сил и средств познания.

Таким образом, Кант приходит к противопоставлению объективных (реальных) причинных связей и логических, полагая, что первые вообще недоступны рациональному познанию. Позднее он напишет уже не о различии между реальными и мыслительными противоречиями, а о том, что «немыслимо противоречие между реальностями», – они возможны лишь между явлениями. Нападая в «Критике чистого разума» на открытый идеализм, с одной стороны, и на «догматический» материализм – с другой, он сам оказывается под «перекрестным огнем» критики.

В ранних сочинениях Канта «вещь в себе» – объективная сторона действительности и в ее природе, и в истории развития. В «Критике» же она удаляется в «трансцендентный» мир и провозглашается недоступной для познания. С одной стороны, кантовская «вещь в себе» – материя, поскольку она действует на наши ощущения. С другой – о ней нельзя утверждать нечто подобное, так как «вещи в себе» непознаваемы. Это скорее, некий логический предел, диктуемый нашей потребностью в единстве всего нашего знания.

Таким образом, даже «критические» сочинения Канта – серьезное продвижение в диалектике. Это, во всяком случае, движение от диалектики бытия к диалектике разума, мышления, по пути анализа противоречий в познании, которые он называет антиномиями.

Познаваемы, по Канту, лишь явления, но они не могут рассматриваться как проявление объективной реальности (в таком случае она была бы познаваема). Объективная реальность – «вещь в себе» прежде всего потому, что она никак не проявляется в чувственных восприятиях, «замкнута» в себе самой и в силу этого непознаваема.

Значение антиномий в том, что, появляясь перед нами в процессе познания, они доказывают «трансцендентальную идеальность» явлений. Однако для того, чтобы антиномии могли стать безошибочным критерием заблуждений разума, необходима убежденность в том, что вне познания никакие противоречия не могут быть реальными. Противоречия разума не являются отражениями противоречий бытия, и поэтому они возникают только вследствие иллюзий разума. Антиномии по-кантовски разрешаются, таким образом, в отрицательном смысле, т.е. тем, что они считаются основанными на недоразумении. Рассуждая, например, о мире с точки зрения его величины и содержания, мы (молчаливо) предполагаем, что мир как целое дан нам в нашем опыте, что мир, иначе говоря, как целое есть явление. В действительности у нас нет на это никаких доказательств. Мир как целое не явление, а «вещь в себе». Остается согласиться, что между тезисом и антитезисом не существует противоречия, и антиномия «снята». Мир как целое – «вещь в себе», и потому не может быть объектом теоретического знания.

Опыт всегда ограничен, неполон, поэтому знания, полученные методом индукции (а иного Кант не допускает и не знает), по своей природе не могут обладать строгой всеобщностью и необходимостью. В таком случае суждения, такие, как «Все явления существуют во времени и пространстве», «Каждая причина необходимо вызывает некоторое действие», не являются эмпирическими. Они по своей природе внутренне присущи нашим познавательным способностям и не могут быть применены к объективной реальности. Это относится также к понятиям пространства и времени, которые превращаются в чисто человеческие, чувственные формы.

Дерево, камень, облако и т.п., воспринимаемые нами, – это не «вещи в себе», и не их внешнее проявление. Это не что иное, как «явления». «Между «вещами в себе» и явлениями, – справедливо отмечает Т.И. Ойзермап в своей оценке «Критики чистого разума» Канта, – вырывается пропасть, и совершенно непонятно, какое отношение имеют «вещи в себе» к чувственным восприятиям отдельных явлений и присущей им качественной определенности. Между тем Кант утверждает, что именно наличие «вещей в себе» исключает произвольный характер чувственных восприятий и делает их содержание независимым от нашего сознания и воли». Так, на вопрос о содержании мира возможны два равноправных противоречивых утверждения (антиномии): 1) всякая сложная субстанция в мире состоит из простых частей, и нигде не существует ничего, кроме простого или того, что составлено из простого; 2) ни одна сложная вещь в мире не состоит из простых частей, и в нем нигде не существует ничего простого. Аналогичным образом, по Канту, можно утверждать что «причинность по законам природы есть не единственная причинность, из которой можно вывести все явления в мире. Для объяснения явлений необходимо еще допустить свободную причинность».

Способ, которым Кант объясняет происхождение антиномий в познании и пытается разрешить их, важен для понимания не только его теории познания, но и всей гносеологии вообще. Важно даже не то, насколько удачно Кант выполнил свои доказательства, важнее те следствия, которые вытекали из его открытия.

И все же главная часть философии Канта – этика. Становление его «критицизма» начиналось именно с размышлений над антиномиями, включая и антиномию свободы. «Докритический» Кант высказывается в пользу этики чувства, но затем выстраивает мораль па принципах двойственности природы человека: его рационализма и антинатурализма. Его этика автономна в том смысле, что она провозглашает независимость моральных принципов от прочих, внеморальных доводов и оснований. Автономия нравственной воли означает, что она устанавливает закон для самой себя.

Теоретическое познание, с точки зрения Канта, в состоянии лишь подтолкнуть моральную мысль человека к активному действию. В сфере нравственности примат за практическим разумом. Практический разум у Канта – именно разум законодательствующий, создающий правила и принципы морального поведения. Это тот же самый разум, который в «Критике чистого разума» был теоретическим, но перерастающий в «Критике практического разума» в волю, осуществляющую выбор и действия личности соответственно ее моральным понятиям, реализующий все то, что возможно, благодаря свободе.

В этом смысле его этика нацелена на должное, а не на сущее, автономна от эмпирического опыта, а следовательно, априорна. Не чувственные влечения и не порывы сердца, а разум должен определять, что есть добро и зло. Этика, основанная на чувственных потребностях, не обеспечивает нравственной чистоты. «Действительно, – пишет Кант, – человеческую волю определяет не только то, что возбуждает, т.е. непосредственно воздействует на чувства; мы обладаем способностью посредством представлений о том, что полезно или вредно даже весьма отдаленно, преодолевать впечатления, производимые на наши чувственные склонности; но эти соображения о том, что желательно для всего нашего состояния, т.е. что приносит добро или пользу, основываются на разуме. Поэтому разум дает также законы, которые суть императивы, т.е. объективные законы свободы, и указывают, что должно происходить, хотя, быть может, никогда и не происходит; этим они отличаются от законов природы, в которых речь идет лишь о том, что происходит, поэтому законы свободы называются также практическими законами».

Практический разум сам предписывает человеку принципы нравственного поведения. Подобно тому, как рассудок, в соответствии с критицизмом Канта, превратился в единственный источник законов природы, практический разум – в единственный источник морали, внутреннего априорного побуждения. Для кантовской этики ориентиром выступают не фактические поступки людей, а нормы, вытекающие из «чистой моральной воли». Именно эта последняя формулирует закон, а не наоборот, нормативы долга как априорного начала предписываются существующей моральной практике людей. Животный эгоизм толкает их к злокозненности и коварству, несмотря на наличие у них задатков гуманности и личного достоинства.

Кант предлагает этику, которая обосновывала бы поступки в высшем смысле слова нравственные. Они априорны, поскольку обладают качествами безусловной необходимости и всеобщности. Априорные законы морали дают лишь общее направление нравственной воли и не являются указаниями к конкретным поступкам. Люди не всегда осознают их и тем более не всегда им следуют. И хотя эти законы восходят к единому верховному принципу, категорическому императиву, он вытекает не из эмпирического опыта человека, а из его трансцендентной природы. Категорический императив не зависит от эмпирических побуждений, не признает никаких «если» и требует нравственных поступков, исходящих из самой нравственности, а не каких-либо частных целей. Кант выделяет два основных вида императивов: гипотетические, «зависимые от условий», и изменчивые. Здесь предписания определяются стремлением к удовольствию, успеху и другими личными целями. Поступки такого рода могут сами по себе заслуживать одобрения, они не могут осуждаться и в этом смысле допустимы или, говоря словами Канта, легальны.

Постановка Кантом этических проблем, следует отметить, соответствовала степени развития и положению немецкого бюргерства (буржуазии) конца XVIII в. Это были годы, когда английская буржуазия захватила едва ли не полмира, а немецкая еще не набрала экономической мощи, чтобы завоевать политическую власть.

Если французские материалисты теоретически утверждали буржуазные идеалы земного счастья для всех без исключения, Кант предлагает их в оболочке этики тотального долга, который тоже не терпит никаких исключений. Этот единый знаменатель всеобщего долженствования нивелирует все многообразие жизненных ситуаций и противоречий. Кант предлагает следовать долгу, не обращая внимания на то, принесет ли это удовлетворение человеку или нет, сделает ли его счастливей или нет. Само выполнение долга даст ему самоудовлетворенность. Кант не намерен противопоставлять счастье и долг. Он понимает, что тщетно ожидать от всех людей проявления всеобщей симпатии и любви и даже «разумного» эгоизма. Однако можно и нужно требовать от каждого соблюдения долга. При этом важна не внешняя форма поступка, а содержание мотива, который направляет поведение человека. О людях следует судить не только по поступкам, но и по мотивам, которыми они руководствуются, совершая эти поступки.

Кант дальновидно предупреждает против неосмотрительного доверия к тем, кто внешне ведет себя безупречно, а внутренне руководствуется корыстными и иными низменными побуждениями. Он вполне обоснованно предостерегает от обещаний «осчастливить всех». Однако его основная теоретическая предпосылка – освободить нравственность от чувственных начал, так или иначе заводит его в лес противоречий: между долгом и счастьем, мотивами и поступками, склонностями и волей, совестью и достоинством человека и т.д. Неверно превращать человека в холодного исполнителя долга. И в чем состоит этот долг, помимо служения счастью всех людей без различия рода и звания? Никакая нравственность не существует без чувственности, не зиждется на одном лишь разуме. Он не проявляет никакого сомнения в том, что даже малейшее отступление от долга губительно для любой человеческой практики. «Итак, – заключает он, – поступок из чувства долга должен совершенно устранить влияние склонности и вместе с ней всякий предмет воли. Следовательно, остается только одно, что могло бы определить волю: объективно – закон, а субъективно – чистое уважение к этому практическому закону, стало быть, максима – следовать такому закону даже в ущерб всем моим склонностям».

Смутно осознавая противоречивость своих рассуждений, он вынужден был оправдываться за вполне чувственное «уважение», как бы невзначай оброненное им, говоря, что хотя это и есть чувство, но оно не внушено каким-нибудь влиянием, а «спонтанно произведенное» понятие разума. Оно специфически отличается от всех чувств первого рода, которое можно отнести к эмоциональной сфере.

Кант признает, что человек не может жить без надежды на счастье, руководствуясь одной лишь идеей долга. Для того чтобы у человека хватило душевных сил для исполнения долга вопреки внутреннему и внешнему сопротивлению, необходимо, чтобы душа человека была бессмертной. Только в перспективе трансцендентальной бесконечности возможно поэтому осуществление категорического императива. Только полная реализация императива приносит приятное сознание выполненного долга, а через него и ощущение счастья. Это чувство сродни религиозной надежде на посмертное воздаяние за горести и бедствия, которые приходится претерпеть в земной жизни. Таким образом, Кант переносит все упования добродетельной личности на счастье в свой сверхэмпирический, трансцендентальный мир.

Не будем забывать о том, что Кант утверждает автономность, независимость морали от чувственных наклонностей, в том числе и от религиозных целей. Соответственно и Бог у «критического» Канта изгоняется из чувственного мира, превращаясь во «внемировое существо», наличием которого можно объяснить многое. Бог необходим только с моральной точки зрения. Если Бог и сохраняется, то лишь как этический идеал и в этом смысле «полезная идея». Бог оказывается «чисто идеальным лицом, которое разум создает для самого себя», т.е. чисто субъективно. Кант как истинный философ оставил после себя больше вопросов, чем ответов, причем глубина этих вопросов подобна бездне, которая одновременно и притягивает, и отталкивает, оставаясь не понятой в полной мере даже нашими современниками.

Философия, сталкиваясь с необходимостью изучения исторических процессов, развития природы и самого процесса познания, после разрушительной критики метафизического материализма Юмом и Беркли, диалектических прозрений Канта уже не могла довольствоваться средствами формально интерпретированной логики Аристотеля. Формальная логика, в которой в течение более двухсот лет концентрировались все методы и формы науки, была метафизической – она была вполне достаточна для анализа явлений, которые рассматривались как неизменные, отделенные друг от друга, подлежащие рассмотрению только с количественной точки зрения, в абсолютном пространстве и времени.

Старая формальная логика со своими законами – тождества, противоречия и исключенного третьего – вступила в непримиримое противоречие и с конкретным историческим опытом XIX в. и с требованиями науки и культуры. В рамках этих законов стало невозможным охватить бытие в его развитии, отразить одновременно и взаимосвязь, и противоречия явлений. Своей критикой метафизики как материалистической, так и идеалистической Кант расчищал дорогу новому методу мышления. «Так, общая логика, – пишет он, – в своей аналитической части есть канон для рассудка и разума вообще, однако лишь со стороны формы, так как она отвлекается от всякого содержания». Это ограничение имеет вполне ясную цель: обнаружить возможность иной логики, которую Кант назвал трансцендентальной, т.е. изучающей условия, при которых возможно априорное (доопытное) знание.

Идея трансцендентальной логики пробила первую брешь в вековых традициях формальной логики, а вместе с тем и в позициях метафизики и рационализма XVII–XVIII вв. Стало очевидным, что законы формальной логики представляют собой лишь частный случай в деятельности мышления, подчиненного логике более содержательной и, стало быть, более широкой по своим возможностям. Дальнейшее расширение этого плацдарма было совершено И.Г. Фихте (1762–1814), Ф. Шеллингом (1775–1854) и блистательно завершено Г.В.Ф. Гегелем (1770–1831). Не имея возможности проследить все звенья этой великой интеллектуальной истории, мы остановимся лишь на заключительном ее звене – философии Гегеля, которая подводила итог классическому немецкому идеализму.

Отправной точкой для философии Гегеля явились разногласия с системой Шеллинга, а также с философией Фихте и Кипа.

В отличие от своих предшественников Гегель видел цель в том, чтобы понять все многообразие наличных форм природы и духа из совершенно конкретной идеи развития абсолютного духа или разума, понять и выразить истинное не как субстанцию, как некое субъективное начало. Это был абсолютный, или логический, идеализм, основанный, с одной стороны, на идее тождества бытия и мышления, а с другой – на идее развития, охватывающей и порождающей все без изъятия явления природы и духа. «Субьект» для Гегеля был не человеческим духом, как в философии Канта и Фихте, а именно абсолютным духом.

Гегелевское понятие развитии располагает, что и природа, и дух еще до всякого времени «существуют» в понятии, как бы потенциально. Диалектика категорий абсолютного духа включает (содержит) их как бы потенциально, а категории являются прообразами реальных категорий и форм, развертывающихся в последовательности исторического процесса. Задачу философии он видит в том, чтобы все конкретные формы жизни природы, общественного бытия человека рассмотреть как ступени, моменты абсолютного духа (или абсолютной идеи), содержащиеся в нем в «свернутом виде».

В таком случае философская наука по сути своей – логика, задача которой изображение идеального развития форм или категорий мирового духа. Все мировое развитие тогда может быть и должно быть понято не как бесконечная цепь причинной (объективной) эволюции, а как целенаправленное прогрессирующее движение Абсолюта, возвращающее его по кругу к самому себе. Замысел гегелевской системы состоит, таким образом, в том, чтобы, взявши критерием все, что, на его взгляд, есть разумного в действительности, рассмотреть все множество наличных и прошлых форм природной и человеческой жизни. Развитие форм при этом следует изображать не в той последовательности, в которой оно происходило в реальном времени, а оценивать каждую из них в зависимости от приближения к абсолютной идее. Требуется не согласование с реальной последовательностью временных фаз космологического и исторического процессов, а исключительно улавливание цели развития, смысла божественной абсолютной идеи, включающей в себя всю полноту конкретного содержания эмпирически развивающейся действительности.

Гегель преодолевает, таким образом, главные болезни кантовской философии – ее агностицизм и разрыв между «вещью в себе» и «вещью для нас», сущностью и явлением. Тождество мышления и бытия придает гегелевской системе чудовищную спекулятивность, видимость чистейшего идеализма. Важнее, однако, то, что, опираясь на принцип тождества, Гегель без ущерба для целостности системы, представив диалектику самого бытия, выдавал ее за результаты чисто спекулятивного мышления.

Хотя, самому Гегелю, достаточно вникнуть спекулятивным умозрением в диалектику мышления, чтобы получить картину бытия, на самом деле, это познание доставалось самому мыслителю вовсе не силами одного умозрения. Грандиозный замысел априорной телеологической философии развития, взирающей «свысока» на хронологию исторических событий, не мог быть осуществлен до конца. В замысел Гегеля и не входила насильственная подгонка конкретного исторического процесса под произвольную умозрительную схему. Во-первых, поставив перед собой столь претенциозную задачу, Гегель обладал всеми необходимыми качествами гениального мыслителя своего времени. Известны широта его кругозора, острота логического мышления, свободного от обычных для его современников метафизических предрассудков, энциклопедическая образованность, особенно в области истории. Все это соединилось, во-вторых, с упорной волей. И хотя весь этот потенциал направлялся на построение всеобъемлющей идеалистической системы, Гегель, разрабатывая науку логики, и сам видел, что одной логики вовсе недостаточно для того, чтобы из диалектики ее понятий вывести диалектику категорий бытия, его реальную историю. Гегель понимал, видимо, руководствуясь чутьем ученого, что в развертывании мирового исторического процесса есть также стороны и этапы, которые в своей конкретности не могут быть «выведены» чисто логическим способом. Само понятие развития вопреки первоначальному замыслу он перерабатывает так, что оно, отходя от спекулятивного, телеологического понимания, стало приближаться к характеру реального исторического процесса, совершающегося в реальном времени.

Учение Гегеля о развитии выходит далеко за рамки первоначального замысла, не ограничивается довременным «предвидением» мира в Абсолюте; оно раскрывает внутреннюю природу духа и мира в их существенных чертах и в той последовательности, в которой ей «предстоит» развернуться в действительность. Не случайно разделение гегелевской логики на составные части соответствует основным стадиям мирового развития. Она распадается на «объективную» и «субъективную». При этом первая часть «объективной» логики (логики бытия) посвящена тем категориям мысли, которые вместе с тем являются и категориями неорганической природы: категории бытия, определенного качественно и количественно. Вторая часть «объективной» логики (логика сущности) Изображает диалектику таких категорий мысли, которые в то же время характеризуют переход от бессознательной природы к постепенному образованию внутренней жизни. Категория «явления», обогащенная «сущностью», переходит в категорию действительности. Таким образом «непосредственное» бытие становится, по Гегелю, опосредованным, способным к рефлексии, а следовательно, и к самопознанию.

«Субъективная» логика также имеет двойственный смысл: она изображает последнюю стадию диалектической чистой мысли и одновременно – прогрессивного роста всей духовной жизни. Так, в основных разделах своего главного произведения «Наука логики» Гегель дает прообраз всего хода мирового процесса, а диалектика понятия в силу тождества бытия и мышления приобретает реальное космологическое содержание.

Его философия должна была, при всей ее спекулятивности, объяснить, каким образом конкретная картина развития реальной действительности может быть выведена из всеобщих категорий духа или разума. Но всякая категория образуется таким образом, что в ней сохраняются все видовые признаки обобщаемых ею предметов, существенные особенности охватываемых ею случаев. Так и у Гегеля в его воззрениях на природу научных понятий: всеобщность понятия есть всеобщность конкретная. В структуре понятия указан путь от всеобъемлющей общности высшего к полной конкретности низшего.

Диалектика научного понятия, по его замыслу, должна в силу предпосылки тождества бытия и мышления привести к диалектике категорий самого бытия. С одной стороны, «общее» у него не только должно включить в себя «особенное» и даже «единичное», но и как бы господствовать над ним. С другой стороны, «общее» присутствует в самом содержании особенного, а «особенное» – в содержании «единичного». В таком случае логика выступает по сути как единственная и универсальная философская наука, которая необходимым и достаточным образом характеризует все конкретное содержание действительности и ее развитие. Логика Гегеля служит своего рода прообразом и сжатым выражением всей системы бытия и мышления.

Идеалистическое понимание развития есть лишь вольная или невольная дань умозрительным предпосылкам системы, которая время от времени разрывается под напором реалистического понимания исторического процесса. За произвольными построениями априорных конструкций при внимательном рассмотрении виден гениальный ум, схватывающий образ реального и конкретного исторического процесса. Однако чем напряженнее его стремление провести точку зрения строго идеалистического монизма, привязать ее к Абсолюту, тем яснее видно и противоречие между основным замыслом системы и ее реальным осуществлением, между системой и методом.

Основная мысль диалектики Гегеля, позволяющая понять суть его метода, заключается в том, что всякое явление жизни, исторического процесса – явление относительное, непрерывно меняющееся, переходящее в свою противоположность. «Все, что нас окружает, – писал он, – может служить примером диалектики. Мы знаем, что все конечное изменяется и уничтожается; его изменение и уничтожение есть не что другое, как его диалектика, она содержит в себе свое иное и потому выходит за предел своего непосредственного существования и изменяется».

В диалектике реальный исторический процесс развертывается через противоречие. Противоречие движет миром, поэтому философия, как ее понимает Гегель, должна избавиться от отрицательного взгляда на противоречие. Каждое явление истории относительно, конечно и переходит в другое явление, противоположное ему. Поэтому диалектическое движение бытия в своем развитии содержит в себе, по Гегелю, три момента: тезис, антитезис и синтезис. Антитезис, будучи отрицанием своего тезиса, не уничтожает его целиком и не является чем-то совершенно внешним относительно тезиса. Антитезис не выступает как голое отрицание, он сохраняется в синтезисе, по крайней мере частично. Противоречие тезиса и антитезиса примиряется в синтезисе. Таким образом, синтезис выступает как конкретное единство положения и отрицания, в котором преодолеваются конечность и ограниченность двух первых моментов. Это, в свою очередь, служит основанием для дальнейшего перехода: в качестве простого положения синтезис переходит далее в свою противоположность и т.д.

Суть дела, однако, заключается не в этом схематичном изложении так называемой гегелевской триады, а в конкретном содержании его метода. Одним из таких важнейших моментов метода является, в частности, понимание Гегелем отрицания. Согласно традиционному учению логики отрицание мыслилось лишь как устранение из мысли некоторого признака, равносильное полному уничтожению всего положительного содержания. Гегель весьма проницательно усматривает в отрицании более сложное содержание. Оно не исчерпывается одним устранением из мысли определенного признака предмета. Отрицательное суждение для Гегеля не тождественно полному отрицанию. Всякое отрицание конкретно, это отрицание лишь вполне определенной мыслимой вещи или свойства. Если, к примеру, говорится, что роза не красная, то отрицается лишь это именно свойство, которое отделяется, таким образом, от присущей ей общности. Если роза не красная, во-первых, это отрицание, сохраняющее такую общность, как цвет, и во-вторых, утверждение, что она имеет другой цвет. Но это уже новое, более содержательное, чем предшествующее, понятие, так как первое обогатилось тем, что в последнем отрицается, или что ему противоположно. Это единство положения и отрицания и есть то «примирение» противоречия, которое образует момент синтеза.

В результате развития рождается нечто совершенно иное, чего раньше не было. Но это «новое», отрицающее первое, диалектика Гегеля рассматривает всегда в конкретной связи, в единстве с исходным, из которого образовалось. Такое «примирение» противоречия не означает «уступки» нового старому, а обнаруживает реальную историческую связь всех этапов процесса развития. Такие понятия, как «положительное» и «отрицательное», «истина» и «заблуждение», «добро» и «зло» и т.д., не должны сталкиваться между собой в абсолютном их значении. Каждое из них должно рассматриваться конкретно, т.е. со всех точек зрения, в отношении к другим понятиям, и, кроме того, каждое – как преходящий или возникающий момент развития. «…Их истина, – считает Гегель, – состоит лишь в их взаимоотношении, а потому о том, что каждое из них в самом своем понятии содержит другое, без этого познания нельзя сделать собственно никакого шага в философии».

Трудно переоценить значение гегелевского учения об относительности каждого момента диалектического процесса, которое означает, что всякая истина, всякое утверждение о предмете обусловлены исторически и поэтому представляют собой не абсолютную, а лишь относительную истину. Оно в корне подрывало устои материалистического миросозерцания XVIII в., которое видело в формах исторической жизни, общественных отношениях, художественном творчестве выражение неизменных и вечных потребностей человеческой природы. Общие фразы, которыми судили и судят до сих пор о.добре и зле, свободе и необходимости, истине и заблуждении и т.п., не рассматривая условий и причин, при которых возникает то или иное явление, – это отвлеченные суждения не просто бесполезны, но и вредны, ибо на место истины ставят именно произвольные толкования предмета.

Нет возможности представить здесь детальное изложение всех важнейших сторон гегелевской диалектики как логики и одновременно метода познания. По мере возможности к некоторым основным положениям его диалектики мы еще будем обращаться, рассматривая современные проблемы философии. Тем более что ценность гегелевской диалектики поистине непреходяща и, более того, далеко еще не понята во всей ее глубине. Учебник требует, однако, представить и другие, хотя, возможно, и менее значительные разделы гегелевской философии, в частности основные идеи его социальной философии.

Важную часть философии Гегеля представляет учение о философии духа, включающее, в свою очередь, учения о субъективном, объективном и абсолютном духе. Суть его учения о субъективном духе – это непрерывное возрастание и усиление идеального начала: сознания, самосознания и их синтеза – разума в процессе интеллектуального развития всего человечества. Однако главное, что его интересует, – не вопрос о происхождении человека, не связь его с живым миром, а дух человека в его телесности, т.е. душа. Душа с его точки зрения не является результатом материального, хотя и тесно связана с естественными свойствами индивидуумов. Дух не порождается чем-то иным, телесное есть само результат духовного начала. Естественные задатки у индивидуумов – темперамент, характер и другие психологические качества – имеют место, но они нуждаются в совершенствовании и формировании. Лишь совершенствуясь, они подтверждают факт своего существования, свою силу и объем.

Благодаря привычке душа вполне овладевает, по Гегелю, своими ощущениями и чувствами. Срастаясь с телом, душа управляет им и становится «действительной душой». На этой ступени совершается переход к возникновению сознания. Сознание является предметом изучения в «Феноменологии духа». В этой работе Гегель исследует сознание, рассматривая несколько ступеней: 1) сознание вообще, противостоящее предмету, не зависящему от субъекта; 2) сознание, предметом которого является «Я»; 3) единство сознания и самосознания, которое есть разум. Рассматривая эти ступени, Гегель обращается к проблемам соотношения ощущений и восприятий, связи восприятий и рассудочного мышления, рассудка и разума. Не обходит он и вопрос о роли труда в развитии психики. Излагая свое учение о личности – психологии, вслед за феноменологией духа Гегель рассматривает дух, уже полностью противопоставляя его материальному, игнорируя даже физиологическую основу психики. В его психологии особенно отчетливо видна надуманность разделения теоретического духа и свободного духа.

Теоретический дух, или интеллект, следуя той же схеме, проходит три ступени:

созерцание, являющееся началом знания и относящееся к единичному предмету и имеющее поэтому как бы материальный характер;

представление, в котором интеллект сосредоточивается внутри самого себя, создавая образ предмета как нечто всеобщее;

мышление, в котором постигается конкретно-всеобщее, т.е. устанавливается, наконец, объективное содержание того, что мы мыслим. На этой последней ступени Гегель различает рассудок и разум. Рассудок перерабатывает припоминаемые представления в категории, образует роды, виды, законы и т.д. посредством абстрагирования и отделения случайного от необходимого. Однако более высоким этапом мышления Гегель считает акт суждения, в котором важнейшая роль принадлежит необходимому. Наконец, разум постигает понятие в его сущности, постигая единство субъекта и объекта. Переходя далее к характеристике практического духа, Гегель включает в рассмотрение волю как главный момент его проявления. Тем самым он стремится подчеркнуть действенный характер познания, неотделимость воли от интеллекта. Однако результат, которого он достигает на этом пути, – всего лишь идея относительности противопоставления теоретической и практической деятельности. Практический дух, по Гегелю, содержит в себе не только активное, но и пассивное начало, поскольку в своей деятельности он наталкивается не только на сопротивление внешней среды, но и на чужую волю. Поскольку Гегель игнорирует материально-производственную деятельность, практика истолковывается им лишь как форма активной деятельности, а практический дух приравнивается к воле.

Поскольку воля начинается с практического чувства, направленного на удовлетворение частных интересов, сама она выступает как единичная субъективная воля. Это требует от Гегеля дальнейшего углубления в сферу потребностей, склонностей, страстей, влечений и т.п., что в свою очередь приводит цепь его логических рассуждений к вопросу о свободе. В единстве теоретического и практического духа воля достигает действительной свободы. Результатом осуществления воли в действительности становится свободный дух. Здесь Гегель приступает к следующей части учения об объективном духе.

Понимание объективного духа Гегель излагает в той части своей системы, которая включает в себя «философию права» и «философию истории». Социальная жизнь у него явно возвышается над жизнью индивида, поскольку объективный дух, с его точки зрения, – это некоторая объективная закономерность, стоящая над жизнью отдельных людей и проявляющаяся через их различные отношения. И здесь мы встречаем знаменитую триаду: абстрактное право, мораль, нравственность. Пройдя ступень внутреннего и внешнего государственного права, объективный дух, по Гегелю, поднимается на стадию всемирной истории. Представляя все стороны общественных отношений как саморазвитие объективного духа, Гегель невольно мистифицирует действительные социальные связи. Он начинает с анализа понятия свободы, поскольку право и собственность суть осуществления свободы. Свобода – абстрактная категория, которая проявляется прежде всего в праве. Таким образом, на первый план выдвигается проблема свободы и необходимости.

Целью деятельности объективного духа является, согласно Гегелю, реализация свободы во внешнем мире.

Список литературы

1. Алексеев П.В., Панин А.Ф. Философия. 3-е изд. М., 2007.

2. Крылов А.Г. Антология мировой философии. М., 2008.

3. Греков А.М. Введение в философию. М., 2006.

4. Кун Т. Структуры научных революций. М., 2006.

5. Никифоров Л.А. Философия науки. Сбп., 2007.