РЕФЕРАТ

ТЕМА:

НЕКРАСОВ Н.А.

Народный поэт.

2008г.

Великий русский поэт Николай Алексеевич Некрасов родился 10 декабря 1821 года (по новому стилю) в местечке Немирове Каменец-Подольской губернии...

Его отец, Алексей Сергеевич, небогатый помещик, слу­жил в то время в армии в чине капитана. Через три года после рождения сына он, выйдя в отставку майором, навсегда поселился в своем родовом ярославском име­нии Грешневе.

Грешнево находится неподалеку от Волги, на равнине, среди бесконечных полей и лугов. Здесь, в деревне, поэт провел свое детство.

При усадьбе был старый, запущенный сад, обнесенный глухим забором. Мальчик проделал в заборе лазейку и в те часы, когда отца не было дома, зазывал к себе кре­стьянских детей. Дети врывались в сад и набрасывались на яблоки, груши, смородину, вишни. Но стоило няньке крикнуть: «Барин, барин идет!»— как они мгновенно исчезали.

Конечно, господскому сыну не дозволялось дружить с детьми крепостных крестьян. Но, улучшив удобную мину­ту, мальчик убегал через ту же лазейку к своим дере­венским друзьям, уходил с ними в лес, купался с ними в речке Самарке, делал «грибные набеги».

Барский дом стоял у самой дороги, а дорога была в ту пору многолюдной и бойкой — столбовая ярославско-костромская дорога. Мальчик, выбравшись тайком за ограду усадьбы, знакомился на дороге со всяким рабочим народом: с печниками, малярами, кузнецами, землеко­пами, плотниками, переходившими из деревни в дерев­ню, из города в город в поисках работы.

Так народная жизнь и богатая, меткая народная речь стали близки Некрасову с самого раннего детства. Этой речью поэт овладел с первых дней своей жизни. И разве мог бы он написать «Коробейников», «Мороз, Красный нос», «Кому на Руси жить хорошо», если бы не провел свое детство в такой близости к родному народу!

Няня поэта была крепостная, и потом он не раз вспо­минал, с какой любовью слушал ребенком «рассказы нянюшки своей», то есть старинные русские народные сказки, те самые, что в течение многих столетий сказы­вались в каждой крестьянской семье каждому крестьян­скому ребенку.

Любовь к полям и лесам своей родины, к ее весенне­му «зеленому шуму» тоже впервые зародилась у него в те ранние детские годы. Он горячо восхищался родной ярославской природой, красотой ее зеленых просторов:

Там зелень арче изумруда,

Нежнее шелковых ковров,

И как серебряные блюда

На ровной скатерти лугов

Стоят озера...

Впоследствии вернувшись из заграничной поездки, он отметил в одной из черновых своих рукописей, что при­рода Грешнева ему милее всех прославленных заморских краев:

Я посещал Париж, Неаполь, Ниццу,

Но я нигде так сладко не дышал,

Как в Грешней.

И едва ли поэт создал бы свои бессмертные песни о русской природе, если бы не сроднился с нею с первых же лет своей жизни.

Детские воспоминания Некрасова связаны с Волгой, которой он потом посвятил столько восторженных и нежных стихов. «Благословенная река, кормилица народа!» — говорил он о ней.

Но здесь, на этой « - благословенной реке», ему довелось испытать первое глубокое горе.

Он бродил по берегу в жаркую пору и вдруг услышал какие-то стоны и вслед за тем увидел бурлаков, которые брели вдоль реки,

Почти пригнувшись головой

К ногам, обвитым бечевой.

Они стонали от изнурительной, невыносимо тяжелой работы.

Потрясенный, испуганный мальчик долго бежал вслед за ними. Когда они расположились на отдых, он при­близился к их костру. До него донеслись слова — боль­ной, замученный непосильным трудом человек говорил товарищам, что опостылела ему эта невыносимая жизнь, что «кабы к утру умереть, так лучше было бы еще».

Его слова взволновали Некрасова до слез.

О, горько, горько я рыдал.

Когда в то утро я стоял

На берегу родной реки,

И в первый раз ее назвал

Рекою рабства и тоски!..

В этом впечатлительном мальчике рано проявилась та «страстность к чужому страданию», которая и сдела­ла его великим поэтом.

И сердце, обливаясь кровью,

Чужою скорбию болит...—

говорил он о себе в одном стихотворении.

Бойкий и, казалось бы, беззаботный дворянский ребе­нок стал уже в те ранние годы не по-детски задумыва­ться над жестокостями жизни. Рано открылось ему «зрелище бедствий народных», к которому были так не­чувствительны многие другие дворянские дети.

По той дороге, которая проходила мимо усадьбы Не­красовых, гнали в Сибирь арестантов, закованных в кандалы. Будущий поэт на всю жизнь запомнил «пе­чальный звон — кандальный звон», раздававшийся на этой «проторенной цепями» дороге.

Еще одно горе довелось ему видеть «в золотую пору малолетства» — горе в родной семье, его мать, Елена Андреевна, мечтательная, кроткая женщина, очень страдала в замужестве. Она была человеком высокой культуры, а муж у нее был невежественный, жестокий и грубый. Целыми днями она оставалась в усадьбе одна, а муж постоянно разъезжал по соседним помещикам: его излюбленными развлечениями были карты, попойки, псовая охота на зайцев. Бывали такие дни, когда она целыми часами играла на рояле, и плакала, и пела о своей горькой неволе. «Она была певица с удивительным голосом»,— вспоминал поэт о ней впоследствии. По его словам, тот печальный напев, который слышится в иных его стихах, внушен ему песнями матери:

Играла ты и пела гимн печальный;

Ту песню, вопль души многострадальной,

Твой первенец наследовал потом.

С участием относилась она к принадлежащим ее мужу крестьянам и нередко вступалась за них, когда тот угрожал им расправой.

Но попытки обуздать его ярость не всегда удавались ей. Бывали случаи, что при этих попытках муж набра­сывался и на нее с кулаками. Можно себе представить, как ненавидел его в такие минуты сын!

Елена Андреевна хорошо знала мировую поэзию и часто пересказывала малолетнему сыну те отрывки из творений великих писателей, которые были доступны его пониманию. Через много лет, уже пожилым челове­ком, он вспоминал в стихотворении «Мать»:

И голос твой мне слышался впотьмах,

Исполненный мелодии и ласки,

Которым ты мне сказывала сказки

О рыцарях, монахах, королях.

Потом, когда читал я Данте и Шекспира,

Казалось, я встречал знакомые черты:

То образы из их живого мира

В моем уме напечатлела ты.

Кажется, не было другого поэта, который так часто, с такой благоговейной любовью воскрешал бы в своих стихах образ матери. Этот трагический образ увековечен Некрасовым в стихотворениях «Родина», «Мать», «Ры­царь на час», «Баюшки-баю», «Затворница», «Несчаст­ные» и др. Задумываясь в детстве о ее печальной судьбе, он уже в те годы научился сочувствовать всем бесправ­ным, угнетаемым женщинам.

Особенно горячее сочувствие вызывали в нем крепо­стные крестьянки:

Три тяжкие доли имела судьба,

И первая доля: с рабом повенчаться,

Вторая — быть матерью сына раба,

А третья — до гроба рабу покоряться,

И все эти грозные доли легли

На женщину русской земли.

Некрасов утверждал, что именно страдания матери пробудили в нем протест против угнетения женщины (см. стихотворения «Тройка», «В полном разгаре страда деревенская», «Мороз, Красный нос» и др.).

Но, читая все эти стихотворения Некрасова, мы чув­ствуем в них не только жалость к страдающим. Характер у него был боевой и настойчивый, совершенно не склон­ный к беспомощной жалости. Его любовь к угнетенным всегда сочеталась с ненавистью к их угнетателям.

Эту ненависть, как повествует он сам, окружающие чувствовали в нем еще во время его раннего детства.

Даже в ребяческих делах и затеях сказывалась его сильная воля.

Однажды, поздней осенью, случилось ему подстрелить на Печельском озере дикую утку. Озеро у берегов было натянуто льдом. Собака, испугавшись холодной воды, заупрямилась. Десятилетний охотник, забыв обо всем, кинулся в ледяную воду, поплыл за уткой и добыл ее.

«Это стоило ему горячки, но от охоты не отвади­ло»,— писала сестра Некрасова в воспоминаниях о нем. Семилетним ребенком, услышав от няни, будто по ночам в саду гуляют черти, он в ту же ночь пошел в темный сад — на единоборство с чертями. Ему было страшно до обморока, но он не вернулся домой, пока не обошел все кусты и деревья:

Сошла мне даром эта ночь,

Но если б друг какой иль враг

Засел в кусту и закричал,

Иль даже, спугнутая мной,

Взвилась сова над головой,

— Наверно б, мертвый я упал!

Настойчивость и храбрость были его главными свой­ствами. Обучаясь верховой езде, он то и дело падал с лошади, и был такой день, когда он упал восемнадцать раз подряд, но, в конце концов, добился своего: сделался хорошим наездником, С тех пор, по рассказу его сестры, он уже не боялся никакой лошади и смело садился на бешеного жеребца.

Добиться своего ценой любого подвига, любого труда стало с детства для Некрасова законом.

Но настоящее свое призвание нашел он не скоро. Мно­го пришлось ему испытать неудач и тревог, прежде чем он вышел на прямую дорогу.

В 1832 году будущий поэт вместе со своим братом Андреем поступил в первый класс ярославской гимна­зии. "Единственное воспоминание, которое осталось в его поэзии от этих гимназических лет, вместилось в две сти­хотворные строчки:

придешь, бывало, в класс

И знаешь: сечь начнут сейчас.

Отец не хотел платить за обучение сына, ссорился с его учителями. Учителя были плохие, невежественные и требовали только тупой зубрежки. Естественно, что мальчик не любил своей школы и посещал ее с большой неохотой. К счастью, в эти годы он пристрастился к чтению. Читал что придется, главным образом тогдашние журналы. Большое впечатление произвела на него в ту пору революционная ода Пушкина «Вольность»,

а также поэма Байрона о свободолюбивом/и храбром корсаре (так в старину назывались морские разбойники).

Там же, в гимназии, впервые обнаружилось в нем призвание сатирика: мальчик стал писать эпиграммы на учителей и товарищей,

В июле 1837 года Некрасов ушел из гимназии.

Отец решил отправить его в Петербург, в Дворянский полк — так называлась тогда военная школа, славившаяся бессмысленной и жестокой муштрой. Возможность поездки в столицу привлекала Некрасова, так как он уже несколько лет тайно писал, стихи и мечтал напечатать их в столичных журналах.

В конце июля 1838 года шестнадцатилетний подросток после многодневного путешествия в ямщицкой телеге приехал в Петербург с рукописью романа, тетрадью стихов и несколькими: рублями в кармане. «За славой я в столицу торопился,» - вспоминал он в позднейших стихах, так как с детства решил сделаться во что бы то ни стало писателем.

Еще в деревне, когда он только собирался в Петербург, его мать, страстно желавшая, чтобы сын стал образован­ным человеком, не раз говорила ему, что он должен поступить в университет.

В Петербурге Некрасов разыскал земляков, учившихся вместе с ним в ярославской гимназии, и те горячо сове­товали ему исполнить желание матери. Некрасов стал готовиться к университетским экзаменам и даже не сде­лал попытки поступить в то военное училище, куда направил его отец. Узнав об этом, отец рассердился и прислал грозное письмо, где извещал непослушного сына, что не будет высылать денег, если тот нарушит отцовскую волю.

Свою угрозу отец привел в исполнение. Юноша остал­ся в столице без всяких средств. Он часто голодал, не имел пристанища, спал в ночлежных домах, целую зиму ходил без теплого пальто. Но его влекла литературная работа, и ради нее он обрек себя на полуголодную жизнь. Вскоре Некрасов исполнил желание матери — в сен­тябре 1838 года поступил вольнослушателем в универ­ситет.

Некоторые его стихотворения были напечатаны в раз­ных журналах, но за них почти ничего не платили, и он продолжал голодать.

В 1840 году Некрасов с помощью друзей напечатал книжку своих юношеских стихов под заглавием «Мечты и звуки». Книжка не имела успеха. Она была не хуже и не лучше других книжек такого же рода, появлявшихся тогда в несметном количестве. Как и все молодые поэты, Некрасов подражал другим стихотворцам. «Кого, бывало, прочту, тому и подражаю»,— вспоминал он впоследствии. Кудрявым и напыщенным слогом он перепевал в своей книжке то Жуковского, то Бенедиктова, то какого-нибудь другого писателя. По этим стихам невозможно было предвидеть, что автор их станет впоследствии величайшим поэтом-реалистом.

Неуспех книги не обескуражил Некрасова. Этот юно­ша вышедший из праздной дворянской среды, оказался на диво неутомимым работником. В 1840 и 1841 годах он написал столько стихотворении, рассказов, сказок, фельетонов, критических заметок, рецензий, комедий, водевилей и т. д., сколько другому не написать за всю жизнь. Не разгибая спины, исписывал он десятки страниц своим стремительным почерком. Недаром он сказал перед смертью, вспоминая свою раннюю юность: «Уму непостижимо, сколько я работал! Господи, сколько я работал!»

И количество работы с каждым годом росло. В 1843— 1845 годах Некрасов печатал стихи и статьи под псевдо­нимами: Перепельский, Пружинин, Бухалов, Иван Бородавкин. Афанасий Пахоменко, Назар Вымочкин, Ник-Нек и др. В его лице в русскую литературу вошел один из самых замечательных тружеников.

Но так мало платили поэту за его колоссальный труд, что и тогда он не спасся от нужды, хотя, казалось бы, одни его пьесы, поставленные в Александрийском театре и выдержавшие много представлений в столичных и провинциальных театрах, должны были давать ему изряд­ный доход.

Бедствовал он долго — лет пять. Эта полуголодная молодость, «убитая под бременем труда», оказала боль­шое влияние на все его дальнейшее творчество. Именно с этой поры он научился смотреть на явления окружаю­щей жизни суровыми глазами подневольного труженика, который, на себе испытав, каково живется бедноте в условиях эксплуатации и рабства, навсегда возненавидел притеснителей трудового народа. Впервые это критическое понимание действительности сказалось в его юношеском стихотворении «Говорун», появившемся в 1843 году:

Столица наша чудная,

Богата через край,

Житье в ней нищим трудное,

Миллионерам — рай.

Здесь всюду наслажденья

Для сердца и очей,

Здесь всё, без исключения,

Возможно для людей:

При деньгах вдвое вырасти,

Чертовски разжиреть,

От голода и сырости

Без денег умереть...

В том же году — или немного позднее — в одной своей прозаической повести он написал: «Я узнал, что... есть несчастливцы, которым нет места даже на чердаках и в подвалах, потому что есть счаст­ливцы, которым тесны целые дома».

Около этого времени Некрасов познакомился и близко сошелся с великим русским критиком, революционным демократом Белинским, который полюбил юного поэта за его непримиримую ненависть к народным врагам. Белинский подолгу беседовал с ним и открыл ему глаза на все злое и мерзкое, что совершалось вокруг. Некрасов понял, что ограбление трудящихся есть многовековая система, узаконенная государственным строем. Ему стало ясно, что все благополучие «сильных и сытых» основано на эксплуатации миллионов людей, закабаленных и крепостниками-помещиками, и зарождавшейся в стране буржуазией. Памятуя тягостные впечатления детства, он под влиянием Белинского окончательно решил отдать всю свою жизнь, весь свой горячий талант на борьбу с этим бесчеловечным порядком вещей.

«Ясно припоминаю,— рассказывал впоследствии Не­красов,— как мы с ним вдвоем часов до двух ночи бесе­довали о литературе и о разных других предметах. После этого я всегда долго бродил по опустелым улицам в ка­ком-то возбужденном настроении, столько для меня было нового в высказанных мыслях. Моя встреча с Белинским была для меня спасением».

Белинский требовал от современных писателей правди­вого, реалистического изображения русской действительности. Творчество Некрасова вполне отвечало этим требованиям. Под влиянием Белинского он обратился к реальным сюжетам, подсказанным ему подлинной жизнью; стал писать проще, без всяких прикрас, о самых, казалось бы, обыденных, заурядных явлениях жизни, и тогда в нем сразу проявился его свежий, многосторонний и глубоко правдивый талант.

Некрасов всегда с умилением говорил о пламенном патриотизме Белинского. В своей поэме «Несчастные» он, как предполагают исследователи, воспроизвел те вдохновенные речи о родине, которые слышал от Белинского.

Он не жалея, что мы не немцы,

Он говорил; «Во многом нас

Опередили иноземцы,

Но мы догоним в добрый час!

Лишь бог помог бы русской груди

Вздохнуть пошире, повольней —

Покажет Русь, что есть в ней люди,

Что есть грядущее у ней».

Некрасов вполне разделял эту веру Белинского в чудотворные силы народа, в огромность его будущих исторических судеб. Не раз повторял он в стихах, что русский народ — богатырь, что он грудью пробьется к желанному счастью и что служение народу есть патриотический долг каждого;

Иди в огонь за честь отчизны,

За убежденье, за любовь...

Иди и гибни безупречно,

Умрешь недаром: дело прочно,

Когда под ним струится кровь,.,

Белинский первый пробудил это революционное созна­ние в Некрасове. Поэт до конца жизни остался благо­дарен учителю и всегда вспоминал те уроки, которые получил от него:

Ты нас гуманно мыслить научил,

Едва ль не первый вспомнил о пароде,

Едва ль не первый ты заговорил

О равенстве, о братстве, о свободе,,,

«Свобода, братство и равенство» были лозунгом фран­цузской революции 1789 года; этими словами Некрасов попытался высказать в подцензурной печати, что Бе­линский учил его не только гуманности, но и революционной борьбе.

Не забудем, что как раз в те годы, когда Некрасов сблизился с Белинским, великий критик уже пришел к убеждению, что единственным путем, который приве­дет человечество к счастью, является социализм. «Я теперь в новой крайности,— писал он одному из друзей в 1841 году,— это идея социализма. Она стала для меня идеею идей, бытием бытия... не будет богатых, не будет бедных, ни царей, ни подданных, но будут братья, будут люди». Насколько было возможно по цензурным условиям, эту же «идею идей» Белинский пропагандировал в своих тогдашних статьях.

Другим учителем Некрасова был Гоголь, Некрасов всю жизнь преклонялся перед ним и ставил его рядом с Бе­линским. «Мертвые души», «Ревизор», «Шинель» были для него высшими образцами реалистического искусства. Гоголь, как и Белинский, в глазах Некрасова являлся «народным заступником», обличителем полицейско-самодержавного строя, великим вождем своей родины «на пути сознания, развития, прогресса».

Любить свой народ для Некрасова, как для Гоголя и Белинского, значило ненавидеть его притеснителей, и потому некрасовская поэзия в те годы (начиная с 1846 года) стала поэзией обличения и гнева. Он обличал в своих стихотворениях помещиков («В дороге», «Родина», «Псовая охота»), чиновников («Чиновник», «Колыбельная песня», «Современная ода»), богатеев-купцов («Секрет»). И в тот же ранний период своей литературной работы он стал с глубочайшим участием писать о порабощен­ных крестьянах («Тройка», «Огородник» и др.).

Выступать в печати с такими идеями было тогда чрезвычайно опасно. Продажные писаки Фадей Булгарин, Сенковский и Греч, эти раболепные холопы правительства, сплотили вокруг себя — в своих журналах, альманахах, газетах — обширную группу стихотворцев и прозаиков, которые изо дня в день, отвлекая внимание читателей от ужасов окружавшей их жизни, восхваляли крепостнический строй как высшее воплощение государственной мудрости и всенародного счастья.

Всем этим реакционным писакам стихи Некрасова показались неслыханной дерзостью. Они набросились на поэта с бесстыдной бранью. Царская цензура была все­цело на их стороне: она либо кромсала и коверкала, либо запрещала произведения Некрасова. Грязный клеветник Фаддей Булгарин то и дело писал на поэта доносы в так называемое Третье отделение (то есть в тайную полицию Николая I), утверждая, что Некра­сов — «коммунист», который «страшно вопиет в пользу революции».

Но Некрасова не смутили ни доносы, ни ругань вра­гов, на самоуправство цензуры, и он тогда же затеял одно предприятие, для осуществления которого требо­валась вся его беспримерная смелость. Он задумал, в противовес реакционным журналам, поддерживавшим крепостнический строй, основать революционно-демокра­тический журнал, который, несмотря на цензуру, ратовал бы за освобождение крестьян.

В конце 1846 года он раздобыл взаймы денег и взял вместе с писателем Иваном Панаевым в аренду журнал «Современник», основанный Пушкиным. В «Современник» перешел из другого журнала Белинский со всеми своими приверженцами — молодыми передовыми писа­телями. Таким образом, в журнале Некрасова сосредо­точились лучшие литературные силы, объединенные не­навистью к крепостническому рабству.

В первых же книжках «Современника» были напеча­таны «Кто виноват?», «Сорока-воровка» Герцена, многое из тургеневских «Записок охотника», «Псовая охота» Некрасова, статьи Белинского и другие произведения, за­ключавшие в себе горячий протест против тогдашнего строя. Но в начале 1848 года, когда правительство Ни­колая I, испуганное крестьянскими восстаниями и рево­люцией во Франции, приняло крутые полицейские меры для борьбы с прогрессивными идеями, издание передо­вого журнала стало делом почти невозможным. Насту­пила эпоха цензурного террора. Случалось, что больше половины рассказов, статей и романов, предназначенных для помещения в «Современнике», погибало под красными чернилами цензора. Нужно было спешно добывать новые статьи, которым грозила та же участь. Только такой необыкновенный работник, как Некрасов, мог отдавать журналу столько лет. Когда «Современнику» пришлось особенно туго, поэт засел (вместе с А. Я. Панаевой) за огромный роман — «Три страны света» (1848—1849), который писал по ночам, так как днем был занят журнальными хлопотами. Хотя этот роман был написан исключительно для того, чтобы заполнить опустошенный цензурой журнал, Некрасову и здесь удалось — правда, на немногих страницах — выразить протест против ненавистного строя и прославить русско­го крестьянина.

«Бывало, запрусь, засвечу огни и пишу, пишу,— вспо­минал Некрасов об этой работе.— Мне случалось писать без отдыху более суток. Времени не замечаешь. Никуда ни ногой. Огни горят, не знаешь, день ли, ночь ли; приляжешь на час, другой — и опять то же».

Поразительно, как не надорвался он от такой работы. У него заболели глаза, его каждый вечер трясла лихо­радка; чтобы составить одну только книжку журнала, он читал около двенадцати тысяч страниц разных ру­кописей, правил до шестидесяти печатных листов коррек­туры (то есть девятьсот шестьдесят страниц), на которых половину уничтожала цензура, писал множество писем цензорам, сотрудникам, книгопродавцам — и порою сам удивлялся, что «паралич не хватил его правую руку».

Редактором он был превосходным. Журналов, подоб­ных его «Современнику», до той поры не бывало в России.

Достаточно сказать, что в качестве редактора Некрасов первый открыл дарования таких начинавших в раз­ное время писателей, как Лев Толстой, Гончаров, Достоевский, Григорович.

Некрасов стоял воглаве «Современника» без малого двадцать лет (1847-1866 г.) И если бы он не написал ни одного стихотворения, он и тогда заслужил бы благо­дарную память потомства как журналист своей эпохи. Принимая за издание «Современника», он надеялся, что в этом журнале Белинский будет иметь руководящую роль. Но через полтора, года Белинский умер. Это была тяжкая потеря, «Современник» осиротел. Не было в тогдашней России писателя, который мог бы стать таким же «властителем дум» своего поколения, каким был Белинской.

Через несколько лет после смерти Белинского Некрасову удалось привлечь к своему журналу учеников знаменитого критика и продолжателей его дела — будущих вождей русской революционной демократии Добролю­бова и Чернышевского. В общей литературной работе он дружески сблизился с ними и под их благотворным влиянием создал свои лучшие произведения.

Начиная с 1855 года наступил наивысший расцвет творчества Некрасова. Он закончил поэму «Саша», где заклеймил презрением так называемых «лишних лю­дей», то есть либеральных дворян, выражавших свои чувства к народу не делами, а громкими фразами.

Тогда же написаны им «Забытая деревня», «Школьник», «Несчастные», «Поэт и гражданин». Эти произведения обнаружили в Некрасове могучие силы народного певца и трибуна.

Он стал любимейшим поэтом демократической интеллигенции, которая именно в то время сделалась влия­тельной общественной силой в стране.

Когда в 1856 году вышло первое собрание стихов Некрасова, книга имела грандиозный успех — такой же, как в свое время «Евгений Онегин» и «Мертвые души». Царская цензура, испугавшись ее популярности, запре­тила газетам и журналам печатать о ней хвалебные отзывы.

Приближалась эпоха 60-х годов. К тому времени, как был обнародован царский манифест о так называемом «раскрепощении» крестьян (1861), революционные демо­краты окончательно отмежевались от дворян либераль­ного лагеря и стали разоблачать реакционный характер их деятельности. Раскол революционных демократов и либеральных дворян не мог не отразиться на журнале Некрасова. «Современник» стал боевым органом револю­ционной демократии. Некрасов привлек к нему молодых антидворянских писателей: Слепцова, Николая и Глеба Успенских, Помяловского, Решетникова, Елисеева, Анто­новича и многих других. Писатели-дворяне, бывшие до той поры его сотрудниками, демонстративно ушли из журнала и сделались врагами поэта.

Порвать с либералами Некрасову было не так-то легко. Еще со времен Белинского он сблизился с ними за общей работой. С некоторыми из них его связывала тесная дружба, И все же народное благо он поставил выше своих личных привязанностей.

Некрасов был одним из величайших борцов за освобождение трудящихся масс, упорно и неутомимо до конца своей жизни служил идеям революционной демократии, идеям Белинского, Чернышевского, Добролюбова.

Но бывали периоды, когда поэт как бы возвращался к либеральным воззрениям своих бывших друзей, и тогда, как он сам выражался, у «лиры звук неверный исторгала» его рука.

По поводу подобных случайных и редких уступок Некрасова либеральным идеям Ленин в одной из своих статей отметил, что, хотя Некрасов колебался, будучи лично слабым, между Чернышевским и либералами, но «все симпатии его были на стороне Чернышевского». Об этих симпатиях свидетельствует та борьба с либе­ралами, которую вел Некрасов в своем «Современнике» плечом к плечу с Чернышевским и Добролюбовым в 1859—1861 годах.

Влияние «Современника» росло с каждым годом, но вскоре над журналом разразилась гроза.

В 1861 году умер Добролюбов. Через год был аресто­ван и после заключения в крепости сослан в Сибирь Чернышевский. Правительство, вступившее на путь мстительной расправы со своими врагами, решило унич­тожить ненавистный журнал. Вначале оно приостановило издание «Современника» на несколько месяцев (1862), а потом запретило навсегда (1866).

Долго существовать без журнала Некрасов не мог. Не прошло и двух лет, как он взял в аренду журнал «Отечественные записки»; в качестве соредактора он пригласил М. Е. Салтыкова-Щедрина.

«Отечественные записки» под руководством Некрасова стали таким же боевым журналом, как и «Современ­ник»; они следовали заветам Чернышевского, в них впервые проявился во всей своей мощи сатирический талант Щедрина.

Цензура жестоко преследовала «Отечественные запис­ки», и Некрасову (вместе с Салтыковым) приходилось вести с ней такую же упорную борьбу, как и во времена «Современника». Журнальная работа утомляла поэта, и он бывал поистине счастлив, когда ему удавалось вырваться из душного города куда-нибудь в деревенскую глушь,

В деревне, среди крестьян, он чувствовал себя легко и привольно и забывал городские тревоги, особенно если при этом ему случалось хорошо поохотиться.

Охота с детства была его любимейшим отдыхом. Захватив собаку и ружье, он на несколько дней уходил с кем-либо из местных крестьян побродить по лесам и болотам и возвращался домой с новыми силами, осве­женный и бодрый.

Охота была для него лучшим средством дружеского сближения с народом. Он говорил, что в деревне охот­никами обычно бывают талантливейшие из русских крестьян. Сюжет знаменитой поэмы «Коробейники» был рассказан ему во время охоты его «другом-приятелем», костромским крестьянином Гаврилой Захаровым. Стран­ствуя с ружьем из деревни в деревню, Некрасов попадал и на сельские ярмарки, и на крестьянские праздники, и на сходки, и на свадьбы, и на похороны, знакомился с множеством деревенских людей, наблюдал их нравы и обычаи и жадно вслушивался в каждое слово их не­принужденных речей. С каждым годом он, если так можно выразиться, все больше и больше влюблялся в народ. Пристально изучая крестьянскую жизнь, он стал исподволь готовиться к великому литературному подвигу — к созданию монументальной поэмы, прославляю­щей русский народ, его великодушие, его героизм, его огромные духовные силы.

Поэма эта — «Кому на Руси жить хорошо». Некрасов начал писать ее на сорок втором году жизни, в пору полного расцвета своего дарования. Героем этой поэмы он избрал не какого-нибудь одного человека, а весь русский народ, все многомиллионное «мужицкое царство», «кряжистую Корежину», «сермяжную Русь». Такой всенародной поэмы еще не бывало в России.

С первого взгляда народная жизнь, изображенная в этой поэме, представляется очень печальной. Уже самые названия деревень — Заплатово, Дырявино, Разутово, Знобишино, Горелово, Неелово, Неурожайна тоже говорят о безрадостном существовании их жителей. И хотя одна из глав поэмы изображает деревенских счастлив­цев и даже носит название «Счастливые», но на самом-то деле, как выясняется из ее содержания, эти «счастли­вые» глубоко несчастны — замученные нуждой, боль­ные, голодные люди. И сколько человеческих страданий в той части поэмы, где изображается жизнь крестьянки Матрены!

Нет косточки неломаной,

Нет жилочки нетянутой,—

говорит эта крестьянка о себе. Вообще, когда читаешь первые главы поэмы, кажется, что на вопрос, поставлен­ный в ее заголовке: кому на Руси жить хорошо? — можно дать единственный ответ: каждому живется очень плохо, особенно же «освобожденным» крестьянам, о счастье которых Некрасов в той же поэме писал:

Эй, счастие мужицкое!

Дырявое с заплатами,

Горбатое с мозолями,

Проваливай домой!

Некрасов начал поэму тотчас же после «освобожде­ния» крестьян. Он очень хорошо понимал, что, в сущ­ности, никакого освобождения не было, что крестьяне по-прежнему остались под ярмом у помещиков и что, кроме того,

...на место сетей крепостных

Люди придумали много иных.

Но откуда, же в этой грустной поэме, изображающей столько скорбей и трагедий, тот бодрый тон, который чувствуется в ней буквально на каждой странице? Почему самый голос поэта звучит так оптимистично и радостно? Почему в этой поэме столько шуток, приба­уток, забавных эпизодов и речей? (См., например, «Сельскую ярмонку» или «Пьяную ночь».)

Иначе, в сущности, и быть не могло, ибо всякая поэма с русском народе, даже такая, где повествуется о его тысячелетних страданиях, не может не вызвать в поэте светлых и радостных чувств — столько духовной красоты и величия открывается ему в жизни народа.

В центре своей эпопеи Некрасов недаром поставил «Савелия, богатыря святорусского», человека огромных сил, как бы созданного для революционной борьбы. По убеждению Некрасова, таких богатырей в русском народе миллионы:

Ты думаешь, Матренушка,

Мужик — не богатырь?..

……………………………

Цепями руки кручены.

Железом ноги кованы.

Спина... леса дремучие

Прошли по ней — сломалися...

………………………………

И гнется, да не ломится.

Не ломится, не валится...

Ужли не богатырь?

Рядом с Савелием в поэме встают привлекательные образы русских крестьян: Якима Нагого — вдохновенного защитника чести трудового народа, Ермила Гирина — деревенского праведника и Матрены Корчагиной, сумевшей отстоять свое человеческое достоинство в условиях разнузданного произвола и рабства. Самим своим существованием эти люди свидетельствовали, какая несокрушимая сила сокрыта в народной душе. Можно было не сомневаться, что у такого народа есть все возможности завоевать себе счастье. Отсюда оптимизм поэмы:

Сила народная,

Сила могучая —

Совесть спокойная,

Правда живучая!

Сознание этой нравственной «силы народной», предвещавшей верную победу народа в борьбе за счастливое будущее, и было источником той радостной бодрости, которая чувствуется даже в ритмах великой поэмы Не­красова.

Поэма, начатая в 1863 году, писалась в течение не­скольких лет, но в начале 70-х годов Некрасова отвлек­ла от нее другая тема — декабристы.

До той поры в русской подцензурной печати о дека­бристском восстании не появлялось ни единого слова, за исключением лживых и клеветнических официозных отчетов. Но в 1870 году цензурный запрет был немного ослаблен, и Некрасов воспользовался первой возможностью, чтобы напомнить молодым поколениям о вели­ких зачинателях революционной борьбы.

В поэме «Дедушка» он изобразил старика декабриста, который видит в маленьком внуке своего боевого на­следника и завещает ему свою ненависть к народным врагам. Декабристы были предшественниками всех позднейших революционеров России, духовными отцами Белинского, Герцена, Огарева, Чернышевского и мно­жества безыменных героев, ушедших в сибирскую ка­торгу.

Некрасов видел прямую преемственность между ста­рыми борцами и новыми. Он хотел, чтобы подвиги дека­бристов вдохновляли на такие же подвиги революцион­ную молодежь его времени.

Трогательные образы жен декабристов — особенно Трубецкой и Волконской — так волновали Некрасова, что, слушая, например, чтение записок Волконской, он, пожилой человек, плакал навзрыд, как ребенок. В 1871— 1872 годах он написал об этих героинях поэму «Русские женщины». Ни в одном своем произведении не отразил он с такой силой клокочущую ненависть к самодержав­ному строю, к царю Николаю и его бессердечным приспешникам. Слезно забыв, что в России существует цензура, он называл в этих стихах Николая «мститель­ным трусом», «мучителем», «палачом свободных и святых».

В поэме было столько проклятий народным врагам, в ней чувствовалось столько благоговейной любви к де­кабристам, что в подлинном своем виде она могла появиться лишь после Октябрьской революции, а до той поры почти полстолетия печаталась с большими иска­жениями, с пропусками многих стихов. Но и в таком коверканном виде она имела небывалый успех, и ее агитационное значение было огромно, особенно среди передовой молодежи.

В первой части поэмы под видом сонного видения своей героини поэт изобразил восстание на Сенатской площади, и то были первые стихи в подцензурной печати, трактующие эту запретную тему.

А поэма «Кому на Руси жить хорошо» так и осталась незаконченной.

В 1876 году, когда Некрасов снова вернулся к своей эпопее у него уже не было сил, чтобы закончить ее. Он тяжело заболел. Врачи отправили его в Ялту, на берег моря. Но ему с каждым днем становилось все хуже. Болезнь была смертельная. Некрасов знал, что его дни сочтены, и потому трудился, превозмогая болезнь. «Ведь каждый день может оказаться последним»,— говорил он окружающим.

Новая часть поэмы была названа им «Пир — на весь мир». Ему хотелось непременно закончить ее, потому что он видел в ней свое завещание, свое последнее на­путственное слово молодым революционным бойцам. Основное содержание «Пира» определяется притчей «О двух великих грешниках», где поэт утверждает, что беспощадная расправа с тираном — святое, благородное дело.

В центре «Пира» — «народный заступник» юноша Григорий Добросклонов (в лице которого Некрасов про­славлял Добролюбова):

Ему судьба готовила

Путь славный, имя громкое

Народного заступника,

Чахотку и Сибирь.

И замечательно, что хотя Добросклонову угрожает сибирская каторга и ранняя смерть, он единственный истинный счастливец во всей этой поэме. Некрасов всячески подчеркивает, что на поставленный его поэмой вопрос: кому на Руси жить хорошо? — следует ответить: Добросклонову, революционному борцу за народное счастье.

Слышал он в груди своей силы необъятные,

Услаждали слух его звуки благодатные,

Звуки лучезарные гимна благородного —

Пел он воплощение счастия народного!

Счастье отдельной личности — только в служении народу. Таковые последние строки последней поэмы Некрасова.

Мысль, высказанная в «Пире — на весь мир», была так дорога Некрасову, что он хотел, возможно, скорее обнародовать эти стихи. Но едва они появились в жур­нале, как цензура конфисковала журнал и заставила вырезать оттуда произведение Некрасова.

Для умирающего это было тяжелым ударом и увели­чило его предсмертные страдания.

— Вот оно, наше ремесло литератора! — сказал он одному из докторов.— Когда я начал свою литературную деятельность и записал первую свою вещь, то тотчас же встретился с ножницами. Прошло с тех пор тридцать семь лет — и вот я, умирая, пишу свое последнее произ­ведение и опять-таки сталкиваюсь с теми же ножни­цами.

Кроме этой поэмы, Некрасов буквально на смертном одре создал целый цикл лирических стихов, где слышится та же боль о народе.

Поэт перенес мучительную операцию, которая лишь на несколько месяцев отсрочила смерть. Спать Некрасов мог только под сильным наркозом, страдания его были ужасны, и все же нечеловеческим напряжением воли он находил в себе силы слагать свои «Последние песни».

Когда читатели узнали из этих песен, что Некрасов смертельно болен, его квартира была засыпана телеграм­мами и письмами.

В своих «Последних песнях» поэт говорил:

Скоро стану добычею тленья.

Тяжело умирать, хорошо умереть.

Ничьего не прошу сожаленья,

Да и некому будет жалеть.

Прочтя эти грустные строки (напечатанные в янва­ре 1877 года), студенты нескольких высших учебных заведений Петербурга и Харькова поднесли Некрасову приветственный адрес; в адресе они говорили:

«Тяжело было читать про твои страдания, невмоготу услышать твое сомнение: «да и некому будет жалеть»... Ми пожалеем тебя, любимый наш, дорогой певец наро­да, певец его горя и страданий; мы пожалеем того, кто зажигал в нас эту могучую любовь к народу и воспла­менял ненависть к его притеснителям. Из уст в уста передавая дорогие нам имена, не забудем мы и твоего имени и вручим его исцеленному и прозревшему наро­ду, чтобы знал он того, чьих много добрых семян упало на почву народного счастья».

Особенно растрогал больного прощальный привет Чер­нышевского, присланный из далекой Сибири в августе 1877 года,

«Скажи ему,— писал Чернышевский одному литера­тору,— что я горячо любил его как человека, что я бла­годарю его за доброе расположение ко мне, что я целую его, что я убежден: его слава будет бессмертна, что вечна любовь России к нему, гениальнейшему и благороднейшему из всех русских поэтов. Я рыдаю о нем. Он действительно был человек очень высокого благородства души и человек великого ума».

Умирающий выслушал этот привет и сказал еле слыш­ным шепотом:

— Скажите Николаю Гавриловичу, что я очень благо­дарю его... Я теперь утешен... Его слова мне дороже, чем чьи-либо слова...

Умер Некрасов 27 декабря 1877 года (по новому стилю 8 января 1878 года). Его гроб, несмотря на сильный мо­роз, провожало множество народа. Перед гробом несли венки: «От русских женщин», «Некрасову — студенты», «Певцу народных страданий», «Бессмертному певцу народа» и др.

По воспоминаниям Г. В. Плеханова, в процессии участвовали революционеры (землевольцы и южнорусские «бунтари»), проживавшие в столице нелегально. Они несли венок «От социалистов». Вместе с ними вокруг этого венка тесным кольцом сомкнулись и многочислен­ные члены рабочих революционных кружков, которых к тому времени уже было немало на петербургских заводах и фабриках. Бунтари и землевольцы захватили с собой револьверы, твердо вознамерившись пустить их в дело, если полиция вздумает отнять венок силой.

Над гробом поэта говорили речи Ф. М. Достоевский, Б. А. Панаев (друг поэта), от лица землевольцев — мо­лодой Г. В. Плеханов, который, не стесняясь присут­ствия тайной и явной полиции, подчеркнул революци­онное значение поэзии Некрасова. Это были первые похороны писателя, в которых участвовали революцион­ные организация передовых рабочих.

В своих воспоминаниях о Некрасове один из его со­временников, хорошо знавший его в течение десятков лет, отозвался о нем так:

«Это был человек мягкий, добрый, независтливый, щедрый, гостеприимный и совершенно простой... не за­ботящийся о завтрашнем дне, когда сегодня надо помочь другому».

Чудесные душевные свойства Некрасова отразились в его поэзии. Ее основной источник — горячее сочувст­вие угнетаемым людям:

Иди к униженным,

Иди к обиженным —

Там нужен ты.

Этой своей заповеди Некрасов не нарушил никогда. Он называл свою музу «печальной спутницей печальных бедняков, рожденных для труда, страданий и оков». Он так и говорил о революции: «великое дело любви».

Но как бы ни были искренни и благородны убежде­ния Некрасова, он не мог бы воздействовать ими на многие и многие поколения русских людей, если бы был слабым, неискусным писателем, неумело владеющим поэтической формой.

В чем же заключалась великая художественная сила Некрасова?

Прежде всего — в реализме, но не в том равнодушно протокольном, фотографическом воспроизведении действительности, которое прикрывается иногда этим названием. Реализм Некрасова был лирически страстен, исполнен то яростной злобы, то порывистой нежности. В стихотворении «Элегия» поэт говорит о себе;

Народному врагу проклятия сулю,

А другу у небес могущества молю.

Здесь дана точная формула его реалистического отношения к миру. Изобразить или отразить современность — этого ему было мало, он жаждал преобразить переделать ее. Его реализм был действенным. Это был реализм борца.

Обладая изумительной зоркостью к деталям окружающей жизни, он в то же время широко обобщал все свой сюжеты и образы. И Савелий, «богатырь святорусский» и Матрена Корчагина, и Яким Нагой, и Последыш (в поэме «Кому на Руси жить хорошо»), и Агарин, и Саша (в поэме «Саша»), и Прокл, и Дарья (в поэме «Мороз, Красный нос»), и Крот (в поэме «Несчастные»), и «рыцарь на час», и «филантроп» — все это не только индивидуумы с такими-то и такими-то личными качествами, но и обобщенные представители различных категорий людей.

В лице Савелия и Матрены Корчагиной поэт дал монументальные образы, типичные для лучших представителей дореформенного, крепостного, крестьянства. Образы Савелия и Якима Нагого характеризуют собой пробуждение революционного протеста в забитой и темной крестьянской среде, образ Агарина — идейное бан­кротство дворянского либерализма 40-х годов и т.д.

Критический реализм Некрасова всегда был связан с социальной оценкой людей и событий,— вспомним хотя бы «Забытую деревню», «Размышления у парадного подъезда», «Псовую охоту», «Железную дорогу».

Огромно разнообразие поэтических форм и жанров, которые были доступны Некрасову.

Одной из его наиболее излюбленных форм была форма песни. Ею Некрасов владел в совершенстве, Недаром он называл многие свои стихотворения песнями: «Песня Еремушке», «Колыбельная песня», «Песня убогого странника». В них именно такая конструкция, такой ритмо-синтаксический строй, какие свойственны песням.

Уже то, что многие стихотворения Некрасова - например, знаменитая «Тройка», «Ой, полна, полна коробушка» (из поэмы «Коробейники»), «Огородник», «Зеленый шум», «Катерина», «Было двенадцать разбой­ников» — до сих пор поются как народные песни, свиде­тельствует о его мастерстве в области песенной лирики.

Этим ценным даром песнетворчества обладали почти все крупнейшие поэты демократии: Шевченко, Кольцов, Никитин — в России, Беранже — во Франции, Роберт Берне — в Шотландии.

Влияние их поэзии на широкие массы в значительной мере обусловлено тем, что они были поэты-песенники. В литературе нет более могучего средства боевой пропа­ганды, чем песня.

Песня — не единственный жанр поэзии Некрасова. Он был мастером стихотворных рассказов, новелл, то есть повестей и рассказов в стихах — таких, как «Саша», «Русские женщины», «Коробейники». Ни один из его современников не мог бы сравниться с ним в этом пове­ствовательном жанре.

Таким же мастером был он в области глубоко интим­ной, хватающей за душу лирики. Вспомним хотя бы его гениальное стихотворение «Рыцарь на час», над которым рыдал Чернышевский.

И еще один жанр был доступен Некрасову — обличи­тельная, грозная сатира, в которой едкая ирония так часто сменяется то слезами обиды и боли, то взрывами неистовой ярости («Железная дорога», «Размышления у парадного подъезда» и др.).

Так же великолепно владел он еще одним поэтиче­ским жанром - торжественной, патетической оратор­ской речью. Этот жанр чрезвычайно далек от фолькло­ра и, можно даже сказать, противоположен ему. Но диапазон некрасовской поэзии был так необъятно широк, что и в этой, казалось бы, чуждой Некрасову форме поэт создал такие шедевры декламационной, патетиче­ской речи, как стихотворения «Родина», «Элегия», «Муза», «Страшный год» и многие другие.

В этом жанре он прямой продолжатель Лермонтова, который вообще оказал сильное влияние на его твор­чество.

Все разнообразное свое мастерство Некрасов отдал на службу народу. Его стихами впервые в истории загово­рило о своих муках и нуждах трудовое крестьянство, пробуждавшееся к революционной борьбе.

Некрасов никогда не заботился о той нарядной кра­сивости, какая требовалась дворянской эстетикой. Мно­гие формы его демократической речи нередко возмущали реакционных рецензентов и критиков, которые в много­численных журнально-газетных статьях называли его поэзию «вульгарной», «топорной», «корявой». Они были преднамеренно слепы к его мастерству, к его смелой новаторской технике, к его могучей песенкой силе.

Но Некрасов умел презирать их суждения.

...мой судья — читатель-гражданин.

Лишь в суд его храню слепую веру,—

сказал он в поэме «Уныние», разумея под читателем-гражданином демократическую молодежь того времени. Когда какой-то критик из реакционного лагеря стал нападать на стихотворения Некрасова, поэт гордо ответил ему:

Против твоей я публики грешу.

Но только я не для нее пишу.

Те, для кого он писал, видели в нем выразителя своих собственных чувств и мыслей. Форма его стихов, именно вследствие своей демократической направленности, была в их глазах прекрасна.

Добролюбов писал в 1860 году от лица революционной демократии: «Нам нужен был бы теперь поэт, который бы с красотою Пушкина и силою Лермонтова умел продолжить и расширить реальную, здоровую сторону сти-хотворений Кольцова». Из дальнейших его статей можно было понять, что этот поэт уже есть и что этот поэт — Некрасов.

В одном из своих писем Добролюбов говорил о Некрасове: «Любимейший русский поэт, представитель добрых начал в нашей поэзии, единственный талант, в котором теперь есть жизнь и сила».

Прочтите, например, такое двустишие Некрасова:

— Мы-ста тебя взбутетеним дубьем

Вместе с горластым твоим холуем! —

и вы сразу услышите здесь голос крестьянина. Вся стилевая окраска этого двустишия — крестьянская. ^; И «взбутетеним», и «дубье», и «мы-ста», и «холуй», и «горластый» здесь в своей совокупности рисуют портрет говорящего: вы буквально видите этого разъяренного деревенского парня, которому его социальная среда под­сказала те, а не другие слова для выражения испепе­ляющей ненависти.

Так же выразительна в поэзии Некрасова речь дворо­вого, прошедшего в барской усадьбе долгую школу холопства:

Не вашей подлой хворостью,

Не хрипотой, не грыжею —

Болезнью благородною,

Какая только водится

У первых лиц в империи,

Я болен, мужичье!

………………………………….

За стулом у светлейшего

У князя Шереметьева

Я сорок лет стоял,

С французским лучшим трюфелем

Тарелки я лизал,

Напитки иностранные

Из рюмок допивал...

(Кому на Русь жить хорошо)

С таким же совершенством Некрасов воспроизводил канцелярскую, чиновничью речь:

Частию по глупой честности,

Частию по простоте

Пропадаю в неизвестности,

Пресмыкаюсь в нищете.

...........................................

Все такие обстоятельства

И в мундиришке изъян

Привели его сиятельство

К заключенью, что я пьян.

(Филантроп)

Такие слова, как «обстоятельства», «частию», «привели к заключению», заимствованные из казенных бумаг, стилистически окрашивают у Некрасова чиновничью речь, которую поэт начал воспроизводить езде в ранних стихах, относящихся к 1840—1845 годам.

Характерна в поэзии Некрасова и речь всевозможных церковников — от попа до мелкого дьячка:

...счастие не в пажитях,

Не в соболях, не в золоте,

Не в дорогих камнях. — А в чем же?

«В благодушестве!

Пределы есть владениям

Господ, вельмож, царей земных,

А мудрого владение —

Весь вертоград Христов!..»

(Кому на Руси жить хорошо)

Это типическая речь церковного служки, которая ха­рактеризуется не только такими словами, как «пажити», «вертоград», «благодушество», «земные цари» и т. д., но и своей интонацией, своим грамматическим строем.

Совсем другая окраска придана Некрасовым речи биржевиков, спекулянтов, банковских и железнодорожных дельцов.

Плод этой меры в графе дивиденда

Акционеры найдут;

На сорок три с половиной процента

Разом понизился труд,—

говорит один из персонажей его сатиры «Современни­ки». Все это показывает, с какой замечательной точ­ностью поэт воспроизводил в своем творчестве стилисти­ческие особенности речи, свойственные отдельным общественным группам, существовавшим в тогдашней России.

В каждом данном случае Некрасов производил строгий отбор слов и словесных конструкций для характеристики того или иного лица, являющегося типичным представителем определенного социального строя,

Здесь языковое богатство Некрасова кажется почти неисчерпаемым.

Особенно пристально изучал он в течение всей своей жизни народную речь. Он знакомился с нею не только «по наслуху» — во время своих скитаний по русским деревням и селениям. Он пристально читал всевозможные книги, где были собраны произведения устного народного творчества; песни, причитания, загадки, пого­ворки, пословицы и т. д.

Следы этого изучения встречаются в его поэзии нередко. Например, та часть поэмы «Кому на Руси жить хорошо», которая носит заглавие «Крестьянка» в зна­чительной мере основана на песнях даровитой скази­тельницы Ирины Федосовой, собранных в 1872 году известным ученым Е. В. Барсовым («Причитания Северного края»).

При этом необходимо отметить, что всякий раз, когда Некрасову случалось встретить в фольклорном тексте какое-нибудь областное слово, не входящее в общенациональную речь, он почти всегда отвергал его и заменяв таким, которое было доступно для каждого русского»

В центре своей поэзии Некрасов поставил крестьянина. Больше всего стихов написано им о деревне. Поэт был далек от огульного восхваления крестьян: он видел их темноту, их забитость, порожденную тысячелетней не­волей, и не скрывал от себя, что в их среде есть вели­кие грешники» — Глебы, Калистраты и Власы. Но имен­но потому, что Некрасов был органически связан с народными массами, он знал, как неисчерпаемы силы народа. Оттого-то таким оптимизмом проникнуты его ве­щие строки о том «широком пути», к которому «рано или поздно» пробьется талантливый русский народ:

......ни работою,

Ни вечною заботою,

Ни игом рабства долгого,

Ни кабаком самим

Еще народу русскому

Пределы не поставлены.

Пред ним широкий путь.

О тех людях, что чуждаются народа и не видят его нравственных сил, он говорил как об отщепенцах и вы­родках :

Разумной-то головушке

Как не понять крестьянина?

А свиньи ходит по земи —

Не видят неба век!..

Даже рабство, по убеждению Некрасова, не могло со­крушить нравственную силу крестьян:

В рабстве спасенное

Сердце свободное —

Золото, золото

Сердце народное!

Так как весь крепостнический строй держался чудо­вищным лицемерием и ханжеством тогдашних хозяев жизни. Некрасов считал своим долгом разоблачать их «всероссийскую ложь», срывать с них всякие благовидные маски, обнажая «под приглаженной и напомаженной внешностью образованности крепостника-помещика его хищные интересы». Этому «срыванию масок» посвящены такие стихотво­рения Некрасова, как «Современная ода», «Секрет» и др.

И в городе Некрасов увидел тех же бесчисленных тружеников, эксплуатируемых теми же верхами помещичье-буржуазного общества. Капиталистический город всегда изображался Некрасовым с точки зрения этих «униженных и оскорбленных» людей:

Душа болит. Не в залах бальных,

Где торжествует суета,—

В приютах нищеты печальных

Блуждает грустная мечта.

Но не только «грустную мечту» открыл в этих людях Некрасов — он зорко подметил в них «тайную злобу»:

Запуганный, задавленный,

С поникшей головой

Идешь, как обесславленный,

Гнушаясь сам собой.

Сгораешь злобой тайною...

«Тайная злоба» городской бедноты впервые стала явной в поэзии Некрасова. «Злоба во мне и сильна и дика»,— писал он еще в 1845 году и громко выражал эту революционную «злобу», эту «святую ненависть» в течение всей своей творческой жизни.

В его «злобе» не было отчаяния. Напротив, Некрасов никогда не сомневался, что владычеству «сильных и сытых» рано или поздно придет конец. Он любил на­поминать в своих стихах, что Петербург порождает не только угнетателей городской бедноты, но и бесстраш­ных борцов за народное счастье, отдающих все силы на разрушение того общественного порядка, при котором такое угнетение возможно. Обращаясь к Петербургу, он писал:

В степах твоих

И есть и были в стары годы

Друзья народа и свободы,

А посреди могил немых

Найдутся громкие могилы.

Этими строками он, несмотря на все цензурные пре­пятствия, стремился напомнить читателям, что в том же царском Петербурге появились и Радищев, и декабристы, и петрашевцы, и Чернышевский, и несметное множество идущих за ними революционных борцов.

Ни отчаянная нищета трудящихся масс того времени, ни их беспросветное рабство не поколебали веры Некрасова в то, что они завоюют себе счастливое будущее, и всякий раз, когда он заговаривает об этом будущем счастье народа, его сумрачный стих становится неузнаваемо светел:

Ты и убогая.

Ты и обильная,

Ты и могучая,

Ты и бессильная,

Матушка Русь!

В рабстве спасенное

Сердце свободное —

Золото, золото

Сердца народное!

Сила народная.

Сила могучая —

Совесть спокойная,

Правда живучая!

Сила с неправдою

Не уживается,

Жертва неправдою

Не вызывается —

Русь не шелохнется,

Русь — как убитая!

А загорелась в ней

Искра сокрытая —

Встали — небужены,

Вышли — непрошены,

Жита по зернышку

Горы наношены!

Рать подымается —

Неисчислимая!

Сила в ней скажется —

Несокрушимая!

Ты и убогая,

Ты и обильная,

Ты и забитая,

Ты и всесильная,

Матушка-Русь!..

«Золото, золото сердце народное!...» Некрасов не толь­ко провозгласил эту истину, но и воплотил ее в широко обобщенных поэтических образах. И мы, его потомки, никогда не забудем, как много сделал Некрасов своей гениальной поэзией для того, чтобы русский народ мог найти путь к завоеванию своего счастья.