Реферат

на тему: «Отражение Великой Отечественной войны в литературе»

Литература о Великой Отечественной войне прошла в своем развитии несколько этапов. В 1941—1945 гг. ее создавали писатели, отправившиеся на войну, чтобы своими произведениями поддержать патриотический дух народа, объединить его в борьбе с общим врагом, раскрыть подвиг солдата. Девиз времени «Убей его!» (врага) пронизал эту литературу — отклик на трагические события в жизни страны, которая еще не ставила вопросов о причинах войны и не могла связать 1937-й и 1941 г. в один сюжет, не могла знать страшной цены, которую заплатил народ за победу в этой войне. Самой удачной, вошедшей в сокровищницу русской литературы, стала «Книга про бойца» — поэма А. Твардовского «Василий Теркин». «Молодая гвардия» А. Фадеева о подвиге и гибели юных краснодонцев трогает душу нравственной чистотой героев, но вызывает недоумение лубочным описанием жизни молодежи до войны и приемами создания образов фашистов. Литература первого этапа по своему духу была описательной, неаналитичной.

Второй этап развития военной темы в литературе приходится на 1945—1950 гг. Это романы, повести, стихи о победе и встречах, о салютах и поцелуях — излишне ликующие и триумфальные (например, роман С. Бабаевского «Кавалер Золотой Звезды»). Они не договаривали жуткой правды о войне. В целом прекрасный рассказ М. Шолохова «Судьба человека» (1957) утаил правду о том, куда попадали бывшие военнопленные после возвращения домой. Об этом позже скажет Твардовский:

И до конца в живых изведав

Тот крестный путь, полуживым —

Из плена в плен — под гром победы

С клеймом проследовать двойным.

Настоящая правда о войне писалась в 60— 80-е гг., когда в литературу пришли те, кто сам воевал, сидел в окопах, командовал батареей, бился за «пядь земли», побывал в плену. Литературу этого периода назвали «литературой лейтенантов» (Ю. Бондарев, Г. Бакланов, В. Быков, К. Воробьев, Б. Васильев, В. Богомолов). Их крепко били. Били за то, что они «сузили» масштаб изображения войны до размеров «пяди земли», батареи, окопа, леска... Их долго не печатали за «дегероизацию» событий. А они, зная цену каждодневному подвигу, увидели его в будничной работе солдата. Писатели-лейтенанты писали не о победах на фронтах, а о поражениях, окружении, отступлении армии, о неумном командовании и растерянности в верхах. За образец писателями этого поколения был взят толстовский принцип изображения войны — «не в правильном, красивом и блестящем строе, с музыкой... с развевающимися знаменами и гарцующими генералами, а... в крови, в страданиях, в смерти». Аналитический дух «Севастопольских рассказов» вошел в отечественную литературу о войне XX в.

В 1965 г. в журнале «Новый мир» была опубликована повесть В. Быкова «Круглянский мост», пробившая брешь в лубочной литературе о войне. ...Оперативная группа партизанского отряда получает задание поджечь Круглянский мост, связывающий два берега: на одном — немцы, на другом — обескровленные партизаны. Мост охраняется днем и ночью немецкими часовыми. Майор Бритвин заметил, что каждый день утром по мосту проезжает повозка с бидонами молока для немцев, управляемая мальчонкой. Гениальная идея осенила майора: вылить молоко тайно от мальчика, начинить бидон взрывчаткой и, когда повозка будет на середине моста, поджечь бикфордов шнур... Взрыв. Ни моста, ни лошадки, ни мальчонки... Задача выполнена, но какой ценой? «Война — это повод поговорить о хорошем и плохом человеке» — эти слова Василя Быкова выражают суть новых задач, решаемых литературой о войне, — дать безжалостный, трезвый анализ времени и человеческого материала. «Война заставила многих раскрыть глаза в изумлении... невольно и неожиданно сплошь и рядом мы оказывались свидетелями того, что война срывала пышные покрывала... Любитель громких и правильных фраз порой оказывался трусом. Недисциплинированый боец совершал подвиг» (В. Быков). Писатель убежден, что войной в узком смысле должны заниматься историки, интерес же писателя должен быть сосредоточен исключительно на нравственных проблемах: «кто в военной и мирной жизни гражданин, а кто — шкурник?», «мертвые сраму не имут, а оставшиеся в живых перед мертвыми?» и других.

«Литература лейтенантов» сделала картину войны всеохватной: передовая, плен, партизанский край, победные дни 1945 г., тыл — вот что в высоких и низких проявлениях воскресили К. Воробьев, В. Быков, Е. Носов, А. Твардовский.

Повесть К. Д. Воробьева (1919—1975) «Убиты под Москвой». Ее напечатали в России лишь в 80-х гг. — страшились правды. Название повести, как удар молота, — точное, краткое, вызывающее немедленно вопрос: кем? Военачальник и историк А. Гулыга писал: «В этой войне нам не хватало всего: машин, горючего, снарядов, винтовок... Единственно, что мы не жалели, — так это людей». Немецкий генерал Гольвицер изумлялся: «Вы не жалеете своих солдат, можно подумать, что вы командуете иностранным легионом, а не своими соотечественниками». Два высказывания ставят важную проблему убийства своих своими же. Но то, что удалось показать К. Воробьеву в повести, много глубже и трагичней, потому что весь ужас предательства своих мальчишек можно изобразить только в художественном произведении.

Первая и вторая главки — экспозиционные. Немцы теснят армию к Москве, и на передовую посылают кремлевских курсантов, «по-мальчишески звонко и почти радостно» реагировавших на пролетавшие юнкерсы, влюбленных в капитана Рюмина — с его «надменно-иронической» улыбкой, затянутой и стройной фигурой, со стеком-хворостиной в руке, с фуражкой, чуть-чуть сдвинутой на правый висок. Алеша Ястребов, как и все, «нес в себе неуемное, притаившееся счастье», «радость гибкого молодого тела». Описанию юности, свежести в ребятах соответствует и пейзаж: «...Снег — легкий, сухой, голубой. Он отдавал запахом антоновских яблок... ногам сообщалось что-то бодрое и веселое, как при музыке». Ели галеты, хохотали, рыли окопы и рвались в бой. И не догадывались о подступавшей беде. «Какая-то щупающая душу усмешка» на губах майора НКВД, предупреждение подполковника, что 240 курсантов не получат ни одного пулемета, насторожили Алексея, знавшего наизусть речь Сталина, что «мы будем бить врага на его территории». Он догадался об обмане. «В его душе не находилось места, куда улеглась бы невероятная явь войны», но читатель догадался, что мальчики-курсанты станут заложниками войны. Завязкой сюжета становится появление самолетов-разведчиков. Побелевший нос Сашки, неумолимое чувство страха не от того, что трусы, а от того, что у фашистов не жди пощады.

Рюмин уже знал — «на нашем направлении прорван фронт», об истинном положении там рассказал раненый боец: «Нас там хоть и полегла тьма, но живых-то еще больше осталось! Вот и блуждаем теперь». «Как удар, Алексей ощутил вдруг мучительное чувство родства, жалости и близости ко всему, что было вокруг и рядом, стыдясь больно навернувшихся слез» — так описывает Воробьев психологическое состояние главного героя.

Появление политрука Анисимова вызвало надежду. Тот «призвал кремлевцев к стойкости и сказал, что из тыла сюда тянут связь и подходят соседи». Но это был очередной обман. Начинался минометный обстрел, показанный Воробьевым в натуралистических подробностях, в страданиях раненного в живот Анисимова: «Отрежь... Ну, пожалуйста, отрежь...», — умолял он Алексея. «Ненужный слезный крик» накапливался в душе Алексея. Человек «стремительного действия», капитан Рюмин понял: они никому не нужны, они пушечное мясо для отвлечения внимания противника. «Только вперед!» — решает про себя Рюмин, ведя в ночной бой курсантов. Они не орали «Ура! За Сталина!» (как в фильмах), из их грудей рвалось что-то «бессловесное и жесткое». Алексей уже «не кричал, а выл». Патриотизм курсантов выразился не в лозунге, не в фразе, а в поступке. И после победы, первой в жизни, молодая, звенящая радость этих русских мальчишек: «...В пух разнесли! Понимаешь? Вдрызг!»

Но началась самолетная атака немцев. Художник К. Воробьев потрясающе изобразил ад войны какими-то новыми образами: «дрожь земли», «плотная карусель самолетов», «встающие и опадающие фонтаны взрывов», «водопадное слияние звуков». Слова автора как бы воспроизводят страстный внутренний монолог Рюмина: «Но к этому рубежу окончательной победы роту могла привести только ночь, а не этот стыдливый недоносок неба — день! О если б мог Рюмин загнать его в темные ворота ночи!..»

Кульминация происходит после атаки танков, когда бежавший от них Ястребов увидел прижавшегося к ямке в земле молодого курсанта. «Трус, изменник», — внезапно и жутко догадался Алексей, ничем еще не связывая себя с курсантом». Тот предложил Алексею доложить наверху, что он, Ястребов, сбил юнкере. «Шкурник», — думает о нем Алексей, угрожая отправкой в НКВД после их спора о том, как быть дальше. В каждом из иих боролись страх перед НКВД и совесть. И Алексей понял, что «смерть многолика»: можно убить товарища, подумав, что он изменник, можно убить себя в порыве отчаяния, можно броситься под танк не ради героического поступка, а просто потому, что инстинкт диктует это. К. Воробьев-аналитик исследует эту многоликость смерти на войне и показывает, как это бывает без ложного пафоса. Повесть поражает лаконизмом, целомудрием описания трагического.

Развязка наступает неожиданно. Алексей выполз из-под укрытия и вскоре оказался на поле со скирдами и увидел своих во главе с Рюминым. У них на глазах в воздухе был расстрелян советский ястребок. «Мерзавец! Ведь все это было давно показано нам в Испании! — прошептал Рюмин. — ...За это нас нельзя простить никогда!» Вот портрет Рюмина, который осознал великое преступление главного командования перед ястребком, мальчишками, их доверчивостью и влюбленностью в него, капитана: «Он плакал... невидящие глаза, скосившийся рот, приподнятые крылья ноздрей, но он сидел теперь затаенно-тихий, как бы во что-то вслушиваясь и силясь постигнуть ускользающую от него мысль...»

А еще Алексея ожидал поединок с танком. Удача: танк загорелся. «Оторопелое удивление перед тем, чему был свидетель в эти пять дней жизни», рано или поздно уляжется, и тогда он поймет, кто был виноват в отступлении, в гибели самых чистых и светлых. Не поймет только, почему седые генералы там, под Москвой, принесли в жертву своих «детей».

В повести Воробьева как бы столкнулись три правды: «правда» кровавого фашизма, «правда» жестокого сталинизма, и высокая правда юношей, живших, умиравших с одной мыслью: «Я отвечаю за все!»

Повесть «Это мы, Господи». В этой повести автобиографический герой К. Воробьева предстает перед читателем под именем Сергея, захваченного в районе Клина в плен, — туда, на запад, после разгрома роты двинулся Алексей Ястребов. Повесть о фашистском плене рассказывает не только об ужасах и зверствах фашистов. Она — ответ тем, кто считал попавших в плен предателями.

Два года, проведенные Сергеем в плену, стали основой сюжета повести о страданиях и воле к жизни.

Вот пленных гонят по шоссе от Солнечногорска на Волоколамск.

«Ив эти дни немцы не били пленных, а просто убивали!

Убивали за поднятый окурок на дороге.

Убивали, чтобы тут же стащить с мертвого шапку и валенки.

Убивали за голодное пошатывание в строю на этапе.

Убивали за стон от нестерпимой боли в ранах.

Убивали ради спортивного интереса, и стреляли не парами и пятерками, а большими этапными группами, целыми сотнями — из пулеметов и пистолетов-автоматов!..»

Каждая строка начинается с абзаца и каждая вопит: «убивали».

Каунасский лагерь был пересылочным пунктом. Пленных встречали эсэсовцы, вооруженные лопатами, и с «нечеловеческим гиканьем врезались в гущу пленных и начали убивать. Брызгала кровь, шматками летела срубленная косым ударом лопаты кожа». Умер на руках у Сергея капитан Николаев, которому лопата раскроила череп. Натурализм в описании зверств заставляет читателя не «услышать», а «увидеть» содеянное. Гиперболы в повести нет. Это обыкновенный каждодневный фашизм, а зверства и жестокость нелюдей — это норма для тех, кто забыл общечеловеческий закон отношения к пленным. ...Сергей шел дорогой плена, обозначенной страшными указателями. Вот пленные попрошайничают: «Тетя, вынеси хоть картошку сырую... корочку...» Старушка, бросившая пленным сырые капустные листья, была убита. Вот Коля с фиолетовыми от гангрены ногами, тоскующий о маме, умирает. Вот сам Сергей сброшен немцами под нары, раздет донага. Вот пленных везут четверо суток без воды, хлеба и воздуха в заколоченных вагонах. Вот один уговаривает другого висельника: «Подымись, дура еловая! Разя это люди? Анчихристы! Встань же, ну!»

Сергей не хотел умирать, не дал отнять ногу: «Я еще буду драться!» Решение приходит в лагере смерти, который не охранялся, потому что в руках пленных были палки, без которых они не могли передвигаться. Восковые свечи пальцев тянулись к редкой травке, чтобы пожевать. Он все-таки бежал, скитался по болотам без хлеба, попал в руки полицейских и назвался: Русси-новский (от слова «Русь»). Рвался на родину. Источник мужества Сергея в любви к России и ненависти к фашизму. Ему не довелось испытать сталинского плена, потому что прибился к партизанскому отряду.

Название повести — «Это мы, Господи» — стон, молитва, которая помогала пленным.

Повесть В. Быкова «Сотников». У Василия Владимировича Быкова (род. 1924) особый стиль, своя тема. Художественное пространство его произведений сужено до размеров леска, хутора. Действующих лиц немного. Ситуация «двое в степи» предполагает особый художественный конфликт не между «немцами» и «советским воином», а между своими. И оба героя стоят перед нравственным выбором, ведущим либо к возвышению, либо к падению личности. Для Быкова важно, что свой выбор герой совершает без свидетелей, наедине с собой. Выбор не зависит от стыда перед другими.

Повесть «Сотников» в свое время (70-е гг.) вызвала большие дискуссии. Напомним сюжет: Сотников и Рыбак — два партизана, согласившиеся добровольно в условиях окружения пойти в ближайшие села и достать продовольствие для отряда, были схвачены немцами, допрошены и получили предложение служить полицаями. Сотников отверг возможность спасения и был повешен, а Рыбак надел мундир полицая и, собственноручно казнив товарища («ловушка» ему была приготовлена немцами), хотел удавиться, но ему помешали.

Смысл споров вокруг повести сводился к тому, что какой же Сотников герой, если не успел сделать ни одного выстрела, и какой же Рыбак предатель, если честно тащил на себе товарища и нашел выход спасти свою жизнь, чтобы потом перейти к своим и отомстить немцам. Оказалось непросто разобраться в коллизии повести, потому что в жизни мы пытаемся найти выход из критического положения, цепляясь за распространенную логику: «Безвыходных ситуаций нет». Чтобы разобраться в поведении героев и дать окончательную оценку, нужно внимательно вчитаться в текст и психологический рисунок обоих характеров. Рыбак искренне и люто ненавидит фашистов — никто с этим не спорит. Но вот «детали», компрометирующие его: удивился, что больной Сотников вызвался идти в разведку (разве других нет?), удивился, что друг в пилотке зимой (шапку можно взять у любого крестьянина, ведь его же мы защищаем!). Он тащит на себе раненого Сотникова, но была минута слабости, хотел оставить друга, но помешала мысль: «Что скажут в лесу?» Внутренний монолог героя проясняет тип человека с фамилией Рыбак: «За время продолжительной службы в армии в нем появилось несколько пренебрежительное чувство к слабым, болезненным, разного рода неудачникам, которые по тем или другим причинам чего-то не могли, чего-то не умели...» Рыбаку на войне все было просто. «Цель борьбы была очевидной, а над прочими обстоятельствами он не очень раздумывал», — пишет о герое В. Быков. «Прочие обстоятельства» — плен — оказались ему не под силу.

Патологическая жалость к своему молодому телу, полное равнодушие к тем, кто страдал рядом, нравственная глухота — все это привело к падению Рыбака. Сотников в своих раздумьях о Рыбаке точно поставил диагноз: «как человек и гражданин, безусловно, недобрал чего-то». Во-первых, он не понимал логику фашизма, «который, ухватив свою жертву за мизинец, не остановится до тех пор, пока не проглотит ее целиком», во-вторых, не подумал, что ему, уже духовно мертвому человеку, придется быть свидетелем казни своих.

В логике самооправдания Рыбака вся тяжесть падает на обстоятельства, а не на личность, которая не имеет права идти на компромисс со злом. В жизни бывают обстоятельства, считает автор, сам прошедший войну, когда простым, ясным и честным выходом может быть только один — смерть. И «хозяином» такого решения является сам человек и его совесть.

Сотников — более традиционный характер для военной литературы, но несомненной удачей писателя можно считать внутренние монологи героя, которые, по контрасту с рыбаковским состоянием, помогают понять красоту последних часов жизни героя. «Господи, только бы выдержать», ведь он не супермен. Но Сотников человек идеи, он тоже не хочет умирать как скотина, которую ведут на заклание. «Каждая смерть в борьбе должна что-то утверждать, что-то отрицать и по возможности завершить то, что не успела завершить жизнь». Он вышел в сферу духовности, когда увидел сон про себя, ребенка, и отца, сказавшего: «Был огонь, и была высшая справедливость на свете». Не на земле — на небе. И Сотников понял: в его власти уйти из мира по совести. Это была последняя милость, последняя роскошь, которую, как в награду, давала ему жизнь.

Василь Быков своей повестью еще раз напоминает, что дело не в ярлыках: предатель или герой, а в том, сохранил ли человек в себе человека.

Рассказ Е.И. Носова «Красное вино победы». В небольшом по объему рассказе Евгений Иванович Носов (род. 1925) рисует госпиталь под Москвой, где лежат раненые, привезенные с полей войны, шедшей уже за пределами России. Главный герой, от имени которого ведется рассказ, поначалу не может привыкнуть к белизне тумбочек и простыней, к белизне гипсов и лиц без кровинки. Белый, белая, белое... Там, на войне, он сражался, а здесь сделал открытие: какие же все уязвимые, обыкновенные, «серийные». Но знакомство с ранеными и медперсоналом постепенно разрушает это представление. И Копешкин, и Саша Самоходка, и Бугаев, и тетя Зина, и сестра Таня — все они прекрасны и индивидуальны. Копешкин все смотрит за окно, пытаясь разглядеть лес и поле, возможно, такие же, как у него в деревне. Милая Таня жалеет Михая, которому ампутировали руку. Тетя Зина помогает ему оправиться в туалете, не брезгует. Самоходка, калека, все мечтает о «девчоночке». «Я вдруг ощутил, что госпитальные часы отбили какое-то иное, новое время... Что-то враз обожгло меня внутри гулкими толчками, забухала в подушку напрягшаяся жила на моем виске», — говорит главный герой накануне 9 мая.

В этот день, когда все медсестры и врачи будут думать, как сделать его праздничным в палате тяжелораненых, когда вся страна будет готовиться к салютам и маршам, в госпиталь придет старичок фотограф... Ну и что же? Это естественно, такой день нужно запечатлеть! Но вот как запечатлеть — в этом все дело.

У фотографа в сундучке было прямо-таки богатство: новенькие гимнастерки с блестящими пуговицами, кубаночки, ордена на выбор, намалеванный танк на полотне, манишки, целые руки и ноги. Почему автор сопровождает действия ловкого старичка ремарками: «встряхнул гимнастеркой, как фокусник», «проворно натянул», «шутил... морщась в улыбке», «цепким взглядом окинул Копешкина»? Что хотел сказать этой кульминационной в рассказе сценой автор? Многое. Во время праздника можно все: выпить обезболивающее средство, принарядиться... Но если в масштабах государства начинается маскарад: калек и уродов наряжаем, чтобы они не портили нам вид и не напоминали о пережитом, если мы переносим центр тяжести войны на героику, на подбитые танки и самолеты, — что получается? Красочная декорация для киноверсий о счастливом окончании войны. Соблазн велик — спрятать всех, кто на колясках, на костылях, без рук, без ног. Сфотографировать их этакими молодцами и фотографии разослать по всем журналам и газетам, а потом всех, скопом, на остров Валаам, подальше от здоровых, сытых, благополучных... Е. Носов угадал в этом фотоспектакле наметившуюся тенденцию лакировки жизни: фасад сталинской империи должен быть безупречен — только белозубые улыбки на плакатах, только в полный рост победители-богатыри, освободившие Европу. Фотограф-старичок далеко не заглядывал, честно зарабатывал гонорар, но фальсификация войны уже началась. За фотографами последуют авторы «Белой березы» и «Кавалера Золотой Звезды», художники, киносценаристы. Бородухин, солдат, все понял: «Трупоед», — и сплюнул.

Кончается рассказ горестной смертью солдата Копешкина, который так мечтал вернуться в свою деревню, к своей семье, к маленькому домику с березой под окном. «Я онемело смотрел на взбитую подушку, на ее равнодушную праздную белизну, и вдруг с пронзительной очевидностью понял, что ее хозяин уже ничто... Его не просто вынесли из палаты — его нет вовсе. Нет!..» Так Е. Носов своим рассказом утвердил очень важную мысль: правда жизни и правда искусства должны быть в согласии, и никогда нельзя забывать, что праздничное вино, вино победы, красно всегда — ив прошлом, и в настоящем, и в будущем: в нем кровь наших солдат.

Поэма А.Т. Твардовского «Василий Теркин» — самое удивительное, самое жизнеутверждающее произведение, с которого, собственно, и началась военная тема в нашем искусстве. Она поможет нам понять, почему же все-таки, вопреки сталинизму и рабскому положению народа, великая победа над коричневой чумой состоялась.

«Василий Теркин» — это поэма-памятник русскому солдату, который был воздвигнут задолго до окончания войны. Читаешь ее и как бы погружаешься в пушкинскую стихию живого, естественного, точного слова, сдобренного юмором, подковыркой («А в какое время года лучше гибнуть на войне?»), просторечиями, придающими языку терпкость («и хотя бы плюнь ей в морду»), фразеологизмами («вот тебе сейчас и крышка»). Через язык поэмы передается бодрое, честное перед собой и другими народное сознание.

Содержание поэмы поистине энциклопедично, достаточно выписать название глав: «На привале», «Перед боем», «Переправа», «Теркин ранен», «О награде», «Гармонь», «Смерть и воин», «По дороге на Берлин», «В бане». Василий Теркин будет проведен от боя — к передышке, от переправы — к окопу, от жизни — к смерти, от смерти — к воскрешению, от Смоленской земли — к Берлину. А закончится движение по дорогам войны в бане. Почему в бане, а не с победным красным знаменем у рейхстага? Чем кончается в деревне пахота, сенокос, любая потная работа? Баней. Гениальной догадкой сын крестьянина Твардовский пришел к такому истинно народному финалу поэмы. Баня потому, что закончилась самая потная для народа работа — война. В бане потому, что можно рассмотреть все шрамы и рубцы на теле солдата, победившего войну.

При всей эпической заданности сюжета в поэме торжествует лирическое начало, сообщающее повествованию пронзительную ноту любви и доброты, благоволения к человеку, будь он Теркин, будь старик ветеран, будь жена друга, будь санитар, будь генерал. Любовь растворена в каждой строчке поэмы.

Твардовский показал своего героя в полный рост. Его отличают доброта, юмор, чуткость, благожелательность, внутренняя сила. Он принимает все как есть, не занят только собой, не унывает и не предается панике («Перед боем»). Ему не чужды чувство благодарности, сознание единства со своим народом, не уставное «понимание долга», а сердцем. Он смекалист, храбр и милосерден к врагу («Поединок»). Все эти черты можно обобщить в понятие русский национальный характер. Твардовский все время подчеркивал: «парень он обыкновенный». Обыкновенный в своей нравственной чистоте, внутренней силе и поэтичности. Именно такие герои, не супермены, способны заряжать читателя бодростью, оптимизмом и «добрыми чувствами» к людям, стране, природе, ко всему, что именуется жизнью.