ДРЕВНЯЯ ЯПОНИЯ

Говорят, есть прекрасная страна, окружён­ная со всех сторон голубыми горами. По­чему бы не пойти туда? — обратился Иваро к своему брату Ицусэ. Восприняв его молчание как согласие, Иваро решительно добавил: — Пой­дём туда».

Так, согласно преданию, произошло переселение людей племён тэнсон и идзумо с острова Кюсю на остров Хонсю. Иваро посадил своих людей на ко­рабли и отправился в путь. 7 лет длился поход. Они обогнули берега родного Кюсю, вышли в Японское море и высадились на западном побережье Хонсю. Продвигаясь на восток, они поселялись на равнин­ных землях, которые позднее составили владения созданного ими государства Ямато, явились цент­ром становления японского народа.

Однако Иваро как врага встретили старейшины племён, ранее обосновавшихся в этих местах. Они оказали сильное сопротивление пришельцам-завое­вателям. Особенно упорно сражались местный ста­рейшина Нагасунэ-хико и его сторонники. Иваро пришлось даже покинуть Ямато. Только после ги­бели врага он со своими соплеменниками вернулся туда.

Поселившись на новом месте, Иваро, как гласит легенда, первым делом выстроил святилище для хранения трёх волшебных предметов: металличе­ского зеркала, меча и яшмового ожерелья. Согласно поверьям, их передала как знаки власти своему внуку — богу Ниниги — богиня солнца Аматэрасу. Обладание ими давало Иваро повод причислить се­бя к наследникам богов и считать свою власть бо­жественной. Своими завоевательными походами он положил начало образованию общеплеменного сою­за под главенством вождей, а позднее царей — тэнно. Иваро, как сообщают японские летописи, пра­вил с 660 по 585 г. до н. э. После смерти его нарекли «Дзимму-тэнно» — «Небесный» или «Божествен­ный царь».

Начиная с Дзимму-тэнно, власть в роду прави­теля Ямато переходила по наследству. Вначале царь

мало отличался по своему положению от главы гос­подствующего рода или вождя племени, но посте­пенно его власть распространилась и на остальных вождей Ямато. С увеличением числа членов цар­ского рода становится обычаем наделять их землёй.

Важные преобразования в стране связаны с де­ятельностью царя Судзина (97—30 гг. до н. э.). Он, как свидетельствуют японские летописи, впервые ввёл налоги двух видов. Мужчины должны были посылать царю добычу своих «лука и стрел», т.е. добытое ими на охоте, а женщины — «изделия рук», т.е. ткани. Судзин вёл войны с неподвласт­ными ему инородцами. По четырём направлениям от Ямато он послал военачальников с наказом: «Если найдутся люди, не признающие наших ве­лений, взять войска и повергнуть этих людей на­земь».

Своим именем — а оно переводится как «Он, который почитает богов», — Судзин обязан тому, что был не только царём, но и верховным жрецом Ямато.

В стране бытовал обычай хоронить вместе с ца­рём или членами царского рода живых людей. Пре­дание гласит, что царь Суйнин, сменивший на пре­столе Судзина, был потрясён зрелищем закапыва­ния людей в землю. Он сказал своим советникам: «Жаль заставлять тех, кто любил кого-нибудь при его жизни, следовать за ним и после его смерти. Хотя это и старый обычай, но зачем соблюдать его, если он плохой? Подумайте, как приостановить сле­дование за умершим?» Надоумил находчивый гла­ва гончаров Номи-но-сукунэ. Он предложил заме­нять живых людей их глиняными изображениями. Идея пришлась царю по вкусу, так и стали делать.

В Ямато существовал обычай, по которому каж­дый новый царь переносил прежнюю столицу на новое место, но в пределах страны. Так поступали по двум причинам. Во-первых, из-за боязни жить

100

Японская императрица Дзингу с дружиной плывёт на завоевание Кореи.

в доме умершего, который был не толь­ко дворцом, — там хранились святыни. Со временем создаётся общее святили­ще японских царей в Исэ. Так повелела богиня солнца Аматэрасу царевне Ямато, дочери царя Суйнина. С тех пор верховными жрицами святилища в Исэ всегда были девы-царевны. Во-вторых, царе­вич-наследник жил отдельно в своей ставке, кото­рую и объявляли столицей.

Со временем владения Ямато увеличивались. За­воевательные войны велись в царствование Кэйко (71—130 гг. н. э.). Его сын, царевич Ямато-такэру, что значит «Богатырь Ямато», сражался против не­покорных племён — кумасо на острове Кюсю и эбису на острове Хоккайдо.

16-летним юношей с дружиной искусных лучни­ков Ямато-такэру отправился в поход против кумасо. Перед этим он проявил себя дома: убил брата-близнеца за непослушание царю-отцу.

С двумя непокорными вождями кумасо Ямато-такэру справился, прибегнув к хитрости. К одному он проник под видом красивой девушки, а когда во время пира вождь кумасо опьянел, ударил его кин­жалом в сердце. С другим царевич для вида по­дружился, но во время купания убил его беззащит­ного.

На Хоккайдо Ямато-такэру сражался 10 лет с мятежными эбису. Совершить легендарные подви­ги царевичу помогла его тётка, Ямато-химэ, вер­ховная жрица святилища в Исэ. Она дала племян­нику волшебное огниво и меч бога урагана Сусаноо, который потом стали называть «Кусанаги» — «Це­лебная трава» или «Истребитель травы». Легенда рассказывает, что однажды враги подожгли зарос­ли высокой травы, в которых укрывался Ямато-такэру. Огонь подступал всё ближе, тогда царевич на­чал рубить мечом горящую траву и в конце концов спасся от гибели.

Ямато-такэру умер от ран на чужбине. Перед смертью он писал царю: «Я лежу среди душистых полей, но не забочусь о жизни. Я сожалею только о том, что не могу предстать перед тобой...» В этих словах звучат мужество и преданность воина, ко­торые Ямато-такэру оставил в наследие своим по­томкам.

Войны сыграли важную роль в укреплении вла­сти царствующего рода Ямато. Во время походов царь или его ближайшие родственники станови­лись во главе ополчения. Львиная доля захвачен­ной добычи шла царю и его близким, в храмы, где священнодействовали опять же люди из царствую­щего дома. Военнопленные обрабатывали царские земли или зачислялись в разряд ремесленников, многие из которых работали на царский род.

В результате завоевательных походов Ямато ста­рейшины побеждённых инородцев становились подчинёнными владетелям Ямато, их данниками. Для укрепления своей власти в покорённых землях цари Ямато назначали туда в качестве правителей своих родственников, которые проявили себя храб­рыми или способными людьми.

С расширением территории, подвластной царям

Ямато, и увеличением населения на ней им уже трудно единолично справляться с делами управле­ния. При государе Сэйму (131—190 гг.) впервые появляется должность «оми» — ближайшего по­мощника царя по управлению Ямато, а в области назначаются губернаторы и уездные начальники.

Преемник царя Сэйму, красавец-великан Тюай не отличался воинственным духом. Однажды его жена, царица Дзингу, увидела во сне земли, ле­жащие на юго-западе от Ямато, которые могли быть завоёваны. Это была Корея. Дзингу поведала свой сон царю, закончив рассказ словами: «Там изоби­лие разных сокровищ, манящих глаз, от золота до серебра. Я теперь дам эту землю тебе». Тюай вместо ответа продолжал играть на флейте. Всё-таки покой его был потревожен. Вновь восстали непокорные кумасо. Они разгромили войска Тюая, смертельно ранив его самого. Царица Дзингу жестоко отомсти­ла им за смерть мужа, но и ей не удалось их окон­чательно покорить. Они, как и эбису, боролись за свободу в течение нескольких последующих веков.

Похоронив мужа и усмирив восставших, царица Дзингу предприняла поход против корейского го­сударства Силла, давнего союзника кумасо. Она лично возглавила поход в заморский край. Военная экспедиция потребовала много средств и трудов на постройку кораблей, подготовку снаряжения, мно­жество людей насильно взяли на войну. Недоволь­ством населения воспользовались царевичи Кагосака и Осикума. В отсутствие Дзингу они возгла­вили мятеж. Однако верным Дзингу людям во главе с советником Такэноути-но сукунэ удалось вовремя его подавить.

Наследник Дзингу, Одзин, правивший страной с 270 по 310 г., мечтал о морских походах и обязал жителей приморской области Идзу бесплатно, в ка­честве дани, строить для него корабли. В то время их корпуса делали, выдалбливая из стволов дере­вьев.

У Одзина появился целый флот — 500 судов — карано. Столько до него не было ни у одного царя Ямато. К судостроительству в Ямато поневоле ока­зались причастными жители Кореи. Часть кораб­лей Одзина сгорела неподалёку от домов, где раз­мещались послы корейского царства Силла. Их об­винили в поджоге. Тогда правитель Силлы прислал в Ямато искусных корабелов. Там они потом ос­новали наследственный союз кораблестроителей.

При Одзине создаётся промысловый союз рыба­ков. До этого они были разобщены. Пользуясь этим, царский двор забирал у них рыбу. Со временем, осознав свою силу, рыбаки отказались выполнять приказы царских властей. После длительных пе­реговоров царским указом было разрешено созда­ние союза рыбаков, который представлял их ин­тересы.

С развитием в стране разнообразных промыслов появились особые группы ремесленников, которые обслуживали царский двор и знать. Так, в конце III в. в распоряжение одного из царевичей было выделено 10 артелей ремесленников: ткачей парчи,

102

изготовителей щитов, мечей, луков, стрел, резных камней и т.д.

Для развития ремёсел цари Ямато поощряли пе­реселение в свою страну искусных мастеров из-за рубежа. При Одзине с этой целью в другие страны было направлено несколько посольств. По приказу царя в Китай, в царство У, отправился приехавший оттуда Ати-но оми с сыном. Им надлежало привезти в Ямато искусных ткачих и портных. Позже из ко­рейского царства Пэкче прибыли гончары, шорни­ки, вышивальщицы.

После смерти Одзина почти три года шла борьба за власть. Старший сын царя был убит, младший покончил жизнь самоубийством. Трон достался среднему — Нинтоку (313—399 гг.). То, что увидел новый царь вокруг себя, поразило его: войны, меж­дуусобицы знати оборачивались бедами и нищетой для населения страны. Японские летописи донесли до нас слова Нинтоку: «Мы взошли на высокую башню и взглянули окрест, но нигде с земли не поднималось дыма. Из этого мы заключили, что на­род беден и в домах никто не варит риса». После этого Нинтоку списал недоимки, на три года отка­зался от получения земельного налога. Сам стал хо­дить в старой одежде и поношенной обуви. Во двор­це его, говорится в хвалебной оде в честь царя, в дождь переходили из одной комнаты в другую, так как протекала крыша.

Хозяйственное состояние страны не было безраз­лично царю.

Природные условия, пригодные для возделыва­ния злаков, и богатое рыбой море обусловили ос­новные занятия жителей страны Ямато — земледе­лие и рыболовство. По преданию, земледелие было делом нелёгким. Удобной для обработки земли бы­ло мало. Освоение горных участков требовало боль­ших усилий. С распространением железных орудий почву стали обрабатывать кирками, мотыгами, ло­патами. Вошла в обиход соха с бычьей тягой. Вы­ращивание риса, ставшего излюбленной пищей на­селения Ямато, требовало создания поливных по­лей, каналов, плотин, водохранилищ — проведения обширных гидротехнических работ.

С именем царя Юряку (457—479 гг.) связаны особые заботы о развитии шелководства. По преда­нию, он будто бы собрал расселившихся в разных местах людей рода Хата, умевших получать шёл­ковые нити, и поселил их вместе, приказав зани­маться шелководством и ткать шёлковые ткани. В 472 г. вышли указы о разведении тутовника везде, где он может расти. И одновременно предписыва­лось вновь расселить людей рода Хата по различ­ным местам, чтобы они могли обучить большее ко­личество крестьян шелкоделию.

За годы правления царей Нинтоку и Юряку хозяйство страны окрепло, народ стал жить лучше. Цари получили такую большую власть, что самые могущественные главы родов не могли мешать им править. Однако постепенно в царском семействе начались разлады. Они вдохновили Матори, члена семейства Хэгури, захватить трон у десятилетнего царя Бурэцу (499— 506 гг.). Но против Матори выступила военная знать, и род Хэгури был истреблён.

В VI в. значение царской власти падает, вновь верховодят влиятельные старейшины родов. Бес­предел и распри царят в Ямато. Им пришёл конец после решающих сражений домов Мононобэ и Сога. Воинов Мононобэ возглавлял родоначальник Мория, воинов Сога — шестнадцатилетний царевич Сётоку-тайси. В решающем сражении Мория был убит, погибли многие его родственники и сторон­ники, а оставшихся в живых обратили в рабство. Их имущество перешло в казну.

Как гласит предание, во время битвы голову Сётоку-тайси украшал шлем с изображением четырёх царей — стражей мира, которые защищают мир и людей от злых сил. С их изображениями, как и с другими образами буддийских богов и защитников, японцы познакомились впервые в 552 г., когда ко­роль корейского государства Пэкче прислал в Ямато статую Будды, отлитую из золота. Его сопровож­дали буддийские монахи. С новой религией перво­начально познакомился царский двор. Сётоку-тайси был приверженцем буддизма и всеми силами со­действовал его распространению в стране, надеясь с его помощью стать вершителем судеб народа.

В 604 г. он опубликовал «Закон из 17 статей». В нём излагались основы управления государством. Например, в статье 3 говорилось: «Когда получаете повеление государя, обязательно соблюдайте его... Если не будете соблюдать, погубите сами себя»; в статье 4: «Все сановники и должностные лица, счи­тайте самым главным закон... Если нет закона на­верху, нет порядка и внизу. Если же нет закона внизу, обязательно появляются преступления»; «Долг чиновника — справедливо, не поддаваясь со­блазну обжорства и алчности, рассматривать жало­бы, ему подаваемые» — статья 5; «Сановники и чиновники! Рано приходите на службу и поздно уходите! Дел очень много» — статья 8.

На рубеже середины VII в. для страны Ямато заканчивается период древности, и она вступает в новую пору своего развития. На смену «Ямато» приходит «Ниппон» — «Япония» — «Страна вос­ходящего солнца».

ВОЕННОЕ ДЕЛО ДРЕВНЕГО ВОСТОКА

Военное дело как одна из форм человеческой деятельности возникло одновременно с зачат­ками общества. Окружённые враждебным ми­ром, первобытные люди отстаивали своё право на существование в борьбе не только с дикой приро­дой. Контакты племён с такими же насторожен­ными и недоверчивыми соседями, как они сами, превращались в кровопролитные столкновения. Стремление победить заставляло совершенствовать вооружение, средства защиты, прибегать к такти­ческим уловкам. Наскальные рисунки, сохранив­шиеся в пещерах, свидетельствуют о том, что в среднем каменном веке уже существовало пред­ставление о необходимости разделения сил на отря­ды, которые под руководством командиров согласо­ванно выполняли в бою самостоятельные задачи: атаковали в лоб, заходили с флангов или с тыла.

С очень давних пор, с IX тыс. до н. э., в Палестине сохранились памятники фортификации — древней­шие стены и башня Иерихона. Там же найдены ору­жие и средства защиты, относящиеся к IV тыс. до н. э.: наконечники копий и кинжальные клинки, ударные части булав, боевые топоры, широкие и толстые венцы-шлемы и даже панцири из медных лент, зашитых между двумя слоями кожи.

А в долине Нила на исходе IV тыс. до н. э. скла­дывались первые государственные образования, позднее названные греками «номы», воины кото­рых сражались в панцирях и прикрывались щи­тами, сделанными из высушенных до твёрдости де­рева шкур пустынной рыси. Со временем они отка­зались от панцирей, а щиты стали изготавливать из коровьих шкур, натянутых на раму. Голову каж­дого воина защищал шлем-парик из шерсти и во­лоса. Их вооружение составляли луки, стрелы, ко­пья, дротики, различные булавы, метательные ду­бинки, бумеранги, оригинальные секиры — метал­лический сегмент или прямоугольник, вставлен­ный в отверстие в древке и примотанный к нему верёвками или ремешками.

В сражение египтяне вступали поотрядно, вы­страиваясь в шеренги и ступая в ногу. Впереди от­ряда несли знамя — украшенный страусовыми перьями и длинными развевающимися лентами шест с перекладиной наверху, где помещалась фи­гура местного божества в образе животного.

Бой начинали лучники. Вооружённые больши­ми луками, сделанными из одного куска дерева, они осыпали врагов тучами длинных стрел. Довершали битву воины с кинжалами, прикалывавшие поверженных врагов. Бой превращался в страшную резню: пленных не брали.

В долинах Тигра и Евфрата, где возникли древ­ние города-государства, военные силы в то время состояли из свободных общинников. Их возглавля­ли выборные военные предводители — лугали. Во­оружение месопотамских воинов на рубеже IV— III тыс. до н. э. состояло из кинжалов с бронзовыми или медными клинками и луков, склеенных из не­скольких слоёв дерева и, вероятно, рога. Главным же боевым средством стала колесница. Она пред­ставляла собой кузов с боковыми и передней стен­ками-бортами, установленный на одной или двух осях, с двумя или четырьмя сплошными, вырезан­ными из одного куска дерева или сбитыми из досок колёсами. Спереди к днищу крепилось длинное изо­гнутое дышло с поперечиной-ярмом.

Запрягали в колесницы полуослов-полулошадей онагров, отличавшихся ростом, силой, стремитель­ностью бега и выносливостью. Чтобы они не ку­сались, на морду им надевали сжимающий челюсти недоуздок. Управляли ими при помощи поводьев, привязанных к металлическому кольцу, вставлен­ному в перемычку между ноздрями животного. Ря­дом с возницей в колеснице стоял боец, который действовал длинным копьём, метал дротики, стре­лял из лука.

Колесничными бойцами были лугали и их при­ближённые. Ядро войска состояло из взрослых, со­лидных мужей, глав семейств. Они объединялись в фалангу — строй из нескольких шеренг пеших ко­пейщиков, прикрытых щитами и наступающих слитно, плечом к плечу. Их удар был неотразим. Однако саму фалангу, неповоротливую и уязвимую с флангов, прикрывали особые, более манёвренные отряды, сформированные из молодых мужчин, обычно уже женатых. Младшие члены общины сос­тавляли лёгкие летучие отряды.

Что же происходило на поле боя? Вначале во­оружённые пращами воины, стоявшие на флангах позади основных сил, обрушивали на противника град камней или пращевых ядер из глины. Затем в клубах пыли, грохоча колёсами, вперёд неслась ко­лесничная знать, головы которой защищали мед­ные и бронзовые шлемы, чуть заострённые кверху, с кованым узлом на затылке, имитирующим нас­тоящую причёску. Через плечо каждого воина был перекинут боевой шарф, украшенный либо прядя-

104

ми шерсти, либо бронзовыми бляхами. Если враги при виде этого устрашающего великолепия всё же не разбегались, на них скорым и мерным шагом наступала фаланга — стена огромных, обтянутых толстой воловьей кожей щитов с большими брон­зовыми бляхами. Щиты были так тяжелы, что их несли специальные щитоносцы, составлявшие пер­вый ряд. За ними несколькими шеренгами шли ко­пейщики, выставив из-за щитов густую щетину бронзовых жал. Воинов защищали округлые, чуть заострённые металлические шлемы, панцири из толстой кожи или стёганого войлока в виде двух широких полос, висящих на плечах и крепившихся к широкому поясу, а также длинные юбки из ба­раньих шкур.

Бойцы, прикрывавшие края фаланги, имели такое же защитное снаряжение, а вооружены были копьём и топором. Они-то и сокрушали противни­ка. И забрасывание камнями, и грохот колесниц, и натиск фаланги имели целью прежде всего сломать строй и подорвать моральный дух противника. А легковооружённым пращникам оставалось хватать пленных и добивать раненых, не годных для выку­па или подневольного труда.

Такая боевая система просуществовала, однако, всего около 300 лет. В последней четверти III тыс. до н. э. её реформировал знаменитый аккадский царь Саргон и благодаря этому смог одержать вну­шительные победы, объединив под своей властью Месопотамию. Он заменил фалангу лучниками. Очевидно, сказалось влияние усилившихся западносемитских пастушеских племён, принёсших, точнее, вернувших в Месопотамию массовое при­менение мощного сложносоставного лука. Они и са­ми в качестве наёмников служили в дружинах мест­ных владык.

Характер боя теперь изменился: после мощного обстрела из луков и пращей следовала атака колес­ниц. Затем вступали в бой копейщики-секироносцы. Причём во время сражения лучники постоянно взаимодействовали, как более мобильные и много­численные, со всеми отрядами войска и могли со­средоточить обстрел на нужном участке сражения. К тому же сами лучники были защищены металли­ческими или стёгаными шлемами и панцирями.

К началу II тыс. до н. э. западносемитских кочев­ников, умелых и храбрых бойцов, всё охотнее при­глашают на военную службу правители разных об­ластей Месопотамии, западной Сирии, Восточного Средиземноморья. Кочевники прекрасно освоили местные виды оружия и, используя достижения в оружейном деле, создали собственный комплекс во­оружения. Работали они и над совершенствованием колесниц.

Могучая военно-административная деспотия сложилась в Египте ко II тыс. до н. э. По-военному была организована вся страна. Фараоны содержали огромную армию. Она не столько защищала гра­ницы Египта, сколько предназначалась для захвата и колонизации новых земель. Войско состояло из личной гвардии фараона, отрядов наместников об­ластей, резервных, учебных и внутренних подразделений. Кроме египтян в него стали включать отряды нанятых или приве­дённых с захваченных территорий нег­ров — чтобы держать в повиновении местное насе­ление. Военные успехи Египта достигались, види­мо, за счёт многочисленности, дисциплинирован­ности и боевой выучки войск.

Завоевательную стратегию Египта отличало соз­дание надёжной системы укреплений в пригранич­ных областях. На границах с Нубией на юге и Си­найской пустыней на севере встали гигантские кре­пости, чередовавшиеся с более мелкими укрепле­ниями. Даже отдельные люди не могли незаметно пересечь границу. В крепостях и вокруг них бази­ровались приграничные войска. Из них формиро­вались отряды землепроходцев, в чью задачу вхо­дили разведка, торгово-обменные, дипломатичес­кие и военные операции. В случае необходимости из крепостей подтягивалось подкрепление. Зона влияния Египта расширялась, обеспечивая поступ­ление золота, слоновьих бивней, перьев страусов, леопардовых и жирафьих шкур, чёрного дерева, меди, ваз, вина, фиников, скота, светлокожих ази­атских воинов и рабынь с севера, чёрных воинов и рабов с юга.

В конце II тыс. до н. э. Египет распался на не­сколько государств, ожесточённо воевавших между собой. Северные номы, подобно месопотамским го­сударствам, стали поселять в дельте Нила западносемитские пастушеские роды и включать их вои­нов в свои войска, причём самостоятельными от­рядами.

Первые два столетия II тыс. до н. э. ознамено­вались новшествами в военном деле. В Сирии по­явились колесницы с уменьшенным и облегчённым кузовом и колёсами, состоящими из обода и двух скрещённых досок, заменённых впоследствии спи­цами. Другим нововведением стало широкое ис­пользование на полях сражений лошадей, исполь­зуемых ранее только для получения гибридов с ос­лами — мулов. Лошади были не столь выносли­выми, зато обладали хорошим шагом, высоким рос­том, покладистым нравом и, главное, легко подда­вались обучению.

В XVIII в. до н. э. царь Вавилона Хаммурапи (см. ст. «Вавилон») объединил Месопотамию и раз­громил коалицию пастушеских племён. Массы по­беждённых в поисках приюта хлынули на запад, миновали благодатные, но тесные долины Восточ­ного Средиземноморья и достигли дельты Нила. За­тем туда же двинулись воинственные кочевники из Ханаана, но уже не как мирные просители... По ту сторону границы их встречали близкие по языку и культуре люди. Однако воинственные, умелые, храбрые в бою пастухи были малочисленны перед войском объединившегося к тому времени Египта. Исход этого столкновения предстояло решить ору­жию.

Азиатские воины сражались большими, похо­жими на серпы бронзовыми секачами, тяжёлыми, страшной пробойной силы топорами, мощными лу­ками с тяжёлыми стрелами, защищались стёганы-

105

ми панцирями и шлемами, прямоуголь­ными щитами из кожи и прутьев. По­беду воинам-кочевникам обеспечили лёгкие двуколки, запряжённые двумя или четырь­мя конями; на них высились лучники (либо копей­щики, секироносцы, мечники), закованные от ко­лен до губ в броню из бронзовых пластин. Вид ко­ней, колесниц, воинов, сделанных, казалось, из ос­лепляющего, блещущего солнцем металла произвёл на египетских воинов ошеломляющее впечатление. Гиксосы — так называли египтяне завоевателей — почти на два столетия овладели северной частью страны (см. ст. «Древний Египет»).

Египтяне в течение этих веков времени даром не теряли. Они обзаводились конями и колесницами. И хотя защитного вооружения у гиксосов не по­заимствовали, колесничное дело поставили по-еги­петски масштабно: вместо единичных экипажей у них появились тысячи колесниц. И вот уже преоб­ражённое войско громит гиксосов, изгоняет их из страны и на плечах разбитого противника врывает­ся в Ханаан, соседние районы Восточного Среди­земноморья.

Со временем натиск египтян стал встречать крепнущий отпор. Мелкие государства Сирии и Па­лестины начали объединяться в коалиции, да и во­оружение местных воинов превосходило египет­ское: распространялись и совершенствовались ме­таллические и кожаные, усиленные металлом пан­цири и шлемы. Металлом обшивали защитные по­поны коней, обивали кузова колесниц. Но всё это не очень помогало выстоять против дисциплиниро­ванного, обученного и огромного египетского вой­ска, ведомого очень способными и храбрыми полко­водцами-фараонами .

Однако в регионе появилась третья сила — мо­гучая хеттская держава. О военном деле хеттов из­вестно мало: они имели пешие и колесничные вой­ска, осадную технику и мощные крепости, прекрас­ные бронзовые наконечники копий, кинжалы и то­поры, луки со стрелами, бронзовые пояса и заим­ствованные в Ханаане панцири из металлических пластинок, гребнистые бронзовые шлемы сирий­ского происхождения. Власть хеттских царей была не так тяжела, как власть фараонов, и местные вла­детели охотно становились их сторонниками.

В XIII в. до н. э. при сирийском городе Кадете состоялось решающее сражение между армией фа­раона Рамсеса II и войсками хеттского царя (см. ст. «Хеттское царство»). Египетское войско шло тремя большими отрядами. Расстояние между ними со­ставляло день пути. Их противник, сосредоточив силы под Кадешем, подослал лазутчиков, от кото­рых фараон узнал, что враги ещё далеко. Египтяне не успели приготовиться, а на них уже обрушились колесницы союзников хеттов. Лишь беспримерное мужество фараона, собравшего своих воинов и ор­ганизовавшего сопротивление, и недисциплиниро­ванность сирийцев, бросившихся грабить египет­ский лагерь, позволили отряду Рамсеса II продер­жаться до подхода остальных сил. Геройство фарао­на не изменило, однако, военно-политический итог

кампании: хетты вытеснили египтян из Сирии и Палестины.

Другой центр развития военного дела находился далеко на востоке от Египта, Средиземноморья и Месопотамии.

В середине II тыс. до н. э. скотоводы Великой евразийской степи приносят к пределам Китайской равнины великое ближневосточное изобретение — конную боевую двуколку, а также бронзовые шле­мы. Северокитайское государство Шан имело мощ­ную армию, постоянно воевавшую с соседями-«вар­варами», которых захватывали в плен только для того, чтобы предать мучительной смерти во время жертвоприношений во славу того или иного божест­ва. Оружием шаньцев были плоские бронзовые клевцы на длинном древке, бронзовые топоры, ко­пья с массивными наконечниками, большие боевые ножи, мощные сложносоставные луки. Прикрыва­лись они панцирями-кирасами из толстой, твёрдой лакированной кожи и прямоугольными щитами из дерева или сплетёнными из прутьев и покрытыми лакированной кожей. Их степные противники пользовались клевцами и топорами, кинжалами и иногда длинными ножами.

Колесницы поначалу давали степнякам неоспо­римые преимущества. Но когда китайцы позаим­ствовали у них и освоили новинку, повторилось то, что было в Египте: мощная производственная база и обилие искусных работников позволили создать колесничное войско. В позднешаньский период (XIII—XI вв. до н. э.) китайские воины сражались, защищённые бронзовыми шлемами и масками-ли­чинами, кожаными панцирями и щитами, покры­тыми бронзовыми дисками. Но замечательное ору­жие не спасло жестоких царей от разгрома сосе­дями — племенем чжоу.

Оружие раннечжоуского периода не слишком отличалось от шаньского — получили распростра­нение лишь длинные кинжалы и излюбленные вои­нами чжоу сложные формы длиннодревкового ору­жия. На одном древке чжоу закрепляли боевую ме­таллическую часть, представлявшую собой комби­нацию клевца и копья, топора и копья, булавы и копья. Разновидности этого оружия совершенство­вались и далее. К середине I тыс. до н. э. сформиро­вался комплекс вооружения, состоящий из меча, набора древкового оружия, клевца, арбалета (хотя лук отнюдь не исчез), панциря и шлема из кусков лакированной кожи быка (или носорога), а также деревянного лакированного щита. Колесничные ко­ни были снабжены панцирями и масками из лаки­рованной кожи. «Варвары» юго-запада Китая из­готовляли свои оригинальные формы тех же видов оружия и защитного снаряжения, схожих с проис­ходящими из Центрального Китая.

106

Воины Древнего Востока:

1 — сирийский колесничный боец XV в. до н. э.

2 — ассирийский воин VIII—VII вв. до н. э.

3 — парфянский катафрактарий II—III вв. н. э.

4 — китайский пехотинец II—I вв. до н. э.

В начале I тыс. до н. э. в Сирии и Палестине появляется замечательное новшество — тяжеловооружённая кон­ница. Всадники в остроконечных шлемах, с круг­лыми щитами были вооружены копьями и корот­кими мечами и восседали на защищённых панци­рями конях.

Ещё заметнее были военные достижения усилив­шейся Ассирийской державы (см. ст. «Ассирия»). Её армия, состоявшая из свободных общинников, стала грозой Ближнего Востока. Лучники, копей­щики и меченосцы в остроконечных шлемах и пан­цирях до колен (или до пят) из бронзовых, связан­ных друг с другом пластинок, с прямоугольными щитами из дерева составляли пешее войско. Зако­ванные в броню сапёры делали подкопы под обст­релом стоящих на стенах осаждённых. Основой ар­мии были колесничные отряды, укомплектованные бойцами в шлемах и панцирях, с небольшими круг­лыми щитами, короткими мечами и длинными ко­пьями. Сбрую коней покрывали бронзовые бляшки.

Конница Ассирии в IX в. до н. э. состояла из луч­ников, коней которых вели другие всадники — щи­тоносцы. Такая «парная конница» была не очень эффективна в бою, и в VIII в. до н. э. ассирийские конные лучники уже обходятся в бою без поводы­рей. К тому же у ассирийцев появляются и тяже­ловооружённые конные копейщики. Преобразовав войско, ассирийские цари совершили беспрецедент­ные захваты, подчинив практически весь Ближний и большую часть Среднего Востока.

Никто не мог ни устоять перед ассирийцами в открытом бою, ни отсидеться под защитой стен. Их соседи строили великолепные, на вид совершенно неприступные крепости со всеми ухищрениями фортификации: рвами, противотаранными при­стенными насыпями, входами-ловушками и т. п. Однако ассирийские военные инженеры подводили к стенам насыпи, крытые досками. По этим дере­вянным настилам нападавшие двигали тараны двух типов — лёгкие, небольшие «домики-рамы», кры­тые войлоком и кожей, внутри которых на канатах раскачивалось бревно с металлическим остриём, или покрытые щитами из дерева огромные башни, скрывавшие подобие гигантского молота.

Ассирийская держава пала под ударами вави­лонян и мидийцев. Интересно, что в дальнейшем влияние на развитие оружия оказали военные тра­диции не столько Ассирии, сколько государств, рас­полагавшихся к северу от неё, — Урарту и Манны. Оружие там было почти такое же, но сделанное по-

своему. Его-то и позаимствовали новые владыки Востока — иранцы, создавшие гигантскую импе­рию династии Ахеменидов.

Армия иранских царей состояла из собственно иранских формирований и войск покорённых на­родов. Иранская пехота подразделялась на лёгкую (вооружённую копьями, луками со стрелами, кин­жалами, большими овальными и прямоугольными щитами) и среднюю, снабжённую панцирями из ко­жи или полотна, обшитыми бронзовой или желез­ной чешуёй либо круглыми бляшками. Лёгкую конницу составляли лучники с кинжалами и меча­ми, среднюю — лучники и метатели дротиков в че­шуйчатых или стёганых панцирях, с маленькими луновидными щитами, а тяжёлую конницу — вои­ны, одетые в остроконечные шлемы и чешуйчатые панцири с высоким воротником. Коней латников защищали бронзовые налобники и чешуйчатые наг­рудники. Специальные «крылья» прикрывали ноги воина.

Но век колесниц прошёл, и великолепно эки­пированная иранская армия, несмотря на успехи на востоке и ряд побед на западе, в конце концов не устояла под ударами сначала греков, а потом и войск македонского царя Александра (см. ст. «Фи­липп II и Александр Македонский»). Но с разгро­мом иранской державы военные традиции Ирана не умерли. Их возродили ираноязычные степные народы Востока — саки, парфяне, кушане, у ко­торых в IV в. до н. э. сложился, а с III в. до н. э. распространился новый тип конного войска. Оно включало лёгких лучников, изматывавших против­ника, и ударный кулак, состоящий из тяжёлых латников, закованных, иногда вместе с конём, в доспехи и орудовавших длинными копьями и меча­ми (см. ст. «Парфия»). Примечательно, что основ­ные элементы вооружения тяжёлых всадников сте­пей сформировались под влиянием китайского комплекса вооружения.

Новый тип войска доказал свою эффективность, принеся победу степнякам-иранцам в установлении господства на Среднем и большей части Ближнего Востока, в северной Индии, значительной части Средней и Центральной Азии. В последующие пе­риоды эти принципы легли в основу военного дела большинства народов Востока. Вооружение, близ­кое кушанскому или парфянскому, применя­лось кочевниками Центральной Азии — хуннами и сяньби, внедрившими его на севере Китая, среди протокорейцев, которые позднее принесли этот военный комплекс в Японию.

АНТИЧНОСТЬ

Уже на протяжении пятисот лет, начиная с эпохи Возрождения, европейцы называют ис­торию Древней Греции и Древнего Рима «зо­лотым веком» человечества. Действительно, антич­ная культура имела множество притягательных сторон, сильно действующих и на современных людей: разумное и соразмерное человеку устрой­ство общества, гармония человека и природы, соче­тание религиозного чувства с большой свободой мышления, постоянная устремлённость к красоте и добру. Попытки «возродить античность» очень мно­гое дали Западной Европе Нового времени, хотя, конечно, результаты этого «возрождения» сильно отличались от античных образцов. Постоянное со­поставление, сравнение себя с греко-римским ми­ром стало правилом для новой Европы; многие историки и сейчас искренне убеждены, что, изучая афинскую демократию века Перикла, можно из­влечь важные для современных политиков уроки. Но не мешает ли нам это вечное сравнение «ны­нешнего» с «прошлым» увидеть античность такой, какой она была на самом деле, была, так сказать, «для себя самой»? Очень может быть. Древние гре­ки вовсе не знали, что им суждено стать родона­чальниками демократии, философии и изящных искусств; они попросту обживали свой небольшой и довольно скудный уголок Средиземноморья, вни­мательно приглядываясь к могущественным и опытным соседям — финикийцам и критянам, египтянам и сирийцам. Границу между своей ро­диной и Востоком сами греки проводили далеко не так резко, как современные историки; Восток при­тягивал эллинов как магнит. Не случайно Алек­сандр Македонский пришёл в Бактрию и Индию не как завоеватель-чужестранец, а объявив себя на­следником иранского царя.

Достаточно взглянуть на лица ранних греческих статуй-куросов, изображающих юного Аполлона, чтобы понять всю глубину восточных корней арха­ической Греции. Характерный разрез глаз, милос­тивая улыбка Будды на губах — весь облик куроса являет собой древневосточного бога, закрытого для человеческой мольбы, равнодушного к людским де­лам. Скорее всего восточное происхождение имели и мистерии — древнейшие таинственные религиоз­ные обряды греков. Эллины по-восточному любили роскошь, их ослепляло сочетание золота, слоновой кости и драгоценных камней, прельщали пурпур­ные одежды. Вкусы греков по существу не так уж сильно отличались от пристрастий презираемых

ими варваров — неспроста греческие мастера-юве­лиры умели так хорошо приспосабливать свои изделия к запросам варваров-заказчиков, например скифских вождей. Даже суровые спартанцы не ос­тавались равнодушны к прелестям Востока — спар­танский полководец Павсаний был известным лю­бителем всего персидского. Афинские аристократы Фемистокл, Мильтиад, Алкивиад чувствовали себя в Азии как дома. Греческие города Малой Азии — Милет, Эфес, Галикарнас, Смирна — походили на окна, постоянно распахнутые на восток. В эти окна дул ветер, несущий соблазнительные запахи пусты­ни и благовоний...

Эллины были плоть от плоти окружавшего их мира и вовсе не «спустились с неба», чтобы создать новую цивилизацию. Их особенные взгляды на жизнь и их неповторимый общественный строй складывались постепенно, из века в век. Точно так же, понемногу, греки осознавали и свои отличия от варваров — всех прочих людей, живущих не так, как они сами.

В первую очередь эллинская культура открыла для себя море как стихию, в которой может жить человек. Ни один из древних и современных поэтов не умел описывать море так, как это делал Гомер, перечисляя все его оттенки, от винно-красного до изумрудного, и представляя Океан живым, гроз­ным и вечным существом. Море дарило греку ощу­щение свободы; оно же наделяло его острым чув­ством судьбы, восприятием мира как Космоса, це­лого. Любимыми героями эллинов были морепла­ватели — Ясон, Геракл, Одиссей. Тот, кто уходил в море, одновременно и выражал покорность воле богов, и бросал им вызов. Герой-мореплаватель в глазах греков был похож на мага, способного пере­хитрить буйного Посейдона, силой одолеть Нерея, Протея и других морских богов. Море сводило чело­века с богами один на один; равнодушная улыбка куроса сменялась единоборством хитрости и силы.

Особенности религиозного сознания греков были связаны и с тем, что Эллада никогда не знала дес­потической власти царей. На скудных землях ма­териковой Греции бессмысленно было создавать крупные царские хозяйства, основанные на труде тысяч подневольных людей, как это происходило в Египте и Междуречье. Государство не стало у гре­ков сложным и хорошо отлаженным хозяйствен­ным механизмом — напротив, оно сохранило все основные черты общинной организации, простой и основанной на равенстве её членов. Сохранение об-

110

щинного строя избавило эллинов от необходимости «подгонять» свои верования под требования силь­ной централизованной деспотии; полис, или общи­на-государство, был силён не столько единством ве­ры своих граждан в богов, сколько единством их интересов. Поэтому греки отличались большой тер­пимостью, если не сказать равнодушием, во всём, что касалось религии. Позволительно было выска­зывать любые взгляды о происхождении мира и бо­гов, рассказывать не совсем приличные истории о громовержце Зевсе, иронически изображать богов во время театральных представлений. Сурово нака­зывались лишь воровство в храмах и осквернение статуй богов, выставленных на улицах и площадях.

Полис оказался настолько удачной формой сов­местной жизни людей, что не нуждался в религиоз­ных подпорках. Эллины обрели невиданную ранее свободу в обращении с миром богов и таинственных сил, распоряжающихся человеческой судьбой. Они впервые смогли наметить границу между разумом и мифом, между человеком и природой. По словам Архимеда, для того, чтобы перевернуть мир, нужна была лишь точка опоры. Такую точку опоры эллин нашёл в полисе. И мир перевернулся. Человек пе­рестал быть простой игрушкой в руках равнодуш­ных богов или их лукавым, но слабым противни­ком. Грек становится «наблюдателем мира», как бы театральным зрителем, одновременно продолжая чувствовать себя затерянной в космосе пылинкой. Наблюдателю было интересно всё — и ход небесных светил, и соотношение сторон геометрических фи­гур, и перебранки между богами.

Эта позиция «наблюдателя» определила многое в характере греков. Именно она породила неподра-

жаемую греческую иронию, склонность к неторопливым, спокойным раздумь­ям и любовь к театральным представ­лениям. Естественно, что наблюдатель считал цент­ром мира ту точку, с которой он производил свои наблюдения, поэтому мир эллинской культуры резко противопоставлялся иноплемённому, варварскому (слово «варвар» происходит от греческого «барбарос» — «бормотание, несвязная речь»; так греки называли тех, кто не знал их языка). Грек не только напряжённо вглядывался в мир, но ещё и умел рассказать о нём; он сознательно использовал живую речь как зеркало, отражавшее Космос. Умение точно и красиво говорить расценивалось греками как проявление человеческой силы, способности к овладению миром.

Любой эллин согласился бы со строками Гомера, сравнивающего красноречивого человека с богом:

Боги не всякого всем наделяют: не каждый имеет Вдруг и пленительный образ, и ум,

и могущество слова;

Тот по наружному виду внимания мало достоин Прелестью речи зато одарён от богов; веселятся Люди, смотря на него,

говорящего с мужеством твёрдым Или с приветливой кротостью;

он украшенье собраний, Бога в нём видят,

когда он проходит по улицам града.

Глубоко усвоивший греческую культуру римля­нин Цицерон писал: «Есть два вида деятельности, которые способны вывести человека на высшую

Триера.

111

ступень достоинства: деятельность пол­ководца и деятельность выдающегося оратора».

Итак, речь — это проявление силы, признак спо­собности видеть мир в истинном свете. Соответст­венно этому люди, лишённые правильной речи, варвары, — это слабые люди. Они должны быть рабами эллинов. Об этом в один голос говорят Арис­тотель и Эврипид: «Варвар и раб по природе сво­ей — понятия тождественные...»; «Прилично влас­твовать над варварами эллинам...» Там, где греки не имели возможности поработить варваров, они по­просту изгоняли их, чтобы занять приглянувшиеся земли. Так греки поступали при основании замор­ских колоний, например Сиракуз и Леонтины.

Наверное, больше всего на свете жители Эллады любили неторопливые беседы и длинные, затяги­вающиеся на несколько ночей рассказы о героях и богах. Эллин обожал слушать «истории» — ведь человек, знавший «историю» того или иного бога, Зевса или Аполлона, уже избавлялся от частички страха перед ним (вспомним о том, как дети упра­шивают бабушку рассказать им на ночь сказку о бабе-яге). Чем более связными и длинными стано­вились такие истории — мифы, — тем увереннее чувствовал себя в этом мире человек. Именно такие переработки мифов осуществили великие поэты Эл­лады Гомер и Гесиод. Вместо того чтобы жить в мире мифов, как это делали варвары, греки учи­лись «работать над мифом»; они изобретали всё но­вых и новых богов, стараясь никого из них не ос­тавить неназванным, лишённым имени и истории. Усердие эллинов дошло до того, что они даже по­ставили в Афинах алтарь, написав на нём: «Неиз­вестному богу». Освоив истории о богах, греки на­чали рассказывать подобные истории о себе самих. Эти рассказы, точно так же как и мифы о богах, были переполнены фантастическими легендами и вымыслами, но именно они положили начало ис­тории как науке, у истоков которой стоят имена греков Геродота и Фукидида.

Эллины меньше, чем их соседи на Востоке, боя­лись мира неведомых сил и богов, в котором жил человек. Они называли этот мир Космосом и счи­тали его разумным. Космос управляется законами, а не капризами богов. Привычка побеждать в себе страх порождала гражданское мужество, готов­ность рискнуть жизнью ради сохранения свободы, которую в Элладе ценили так высоко. Свободный дух греков помог им увидеть всю прелесть челове­ческой фигуры и лица, лишённых страха и уни­женности и просветлённых работой мысли и чувст­ва. Статуи знаменитых скульпторов Поликлета, Фидия и других служили эллинам своеобразными зеркалами; они любовались собою неустанно.

Всё это вместе взятое — презрение к чужому, склонность к самолюбованию, к бесконечной игре с новым, только что открывшимся человеку миром, — быстро привело греков к вычурности в искусстве, отвлечённым рассуждениям в философии и к пол­ному бессилию в политике. Если античная история и содержит в себе какие-то уроки для наших дней,

то главный из них заключается в следующем: жизнь народа не может превращаться в захваты­вающую, великолепную, величественную, но всего лишь игру с Космосом. В каком-то смысле эллины на протяжении всей своей истории оставались по­хожи на детей, получивших в подарок новую иг­рушку (позицию «наблюдателя мира»), но не впол­не уверенных в том, что они играют с ней правиль­но. Не случайно миф о Прометее — благодетеле че­ловечества, подарившем людям огонь и знание ре­мёсел, — был тесно связан в сознании греков с ми­фом о ящике Пандоры — источнике всех бед и го­рестей на земле.

И мифы эллинов, и трагедии, сочинённые Эс­хилом, Софоклом и Эврипидом, показывают, что внутренняя противоречивость и трагизм греческой культуры не остались незамеченными для самих греков. Эллины смогли глубоко пережить свою ис­торическую трагедию, след от которой и сейчас со­храняется в европейской культуре. Зрителями (да и участниками) драмы, разыгрывавшейся на под­мостках Эллады, стали не только потомки греков, но и их современники. С некоторого времени со­бытия в Элладе стали привлекать к себе присталь­ное внимание в далёкой Италии: « наблюдатели »-греки понемногу начинают чувствовать на себе цеп­кий взгляд нового наблюдателя — Рима.

Принято считать, что между греками и римля­нами было много общего — полисный строй, близ­кие верования, единая средиземноморская культу­ра. Это сходство действительно существовало, но оно скрывало и глубокие различия, которые, пожа­луй, были посерьёзнее внешнего сходства. Римляне в отличие от греков умели проводить границу меж­ду серьёзными делами и играми: они в упоении сле­дили за травлей зверей и гладиаторскими боями на арене цирка, но, возвращаясь после празднеств к себе домой, вновь становились скупыми и прижи­мистыми хозяевами, строгими главами семей и дис­циплинированными чиновниками. В Риме любили поговорку: «Развлечения — после дела». Да и раз­влечения римлян отличались от эллинских: греки предпочитали театр, где всё было не взаправду, «по­нарошку» и казалось игрой ума — маски на лицах актёров, их необычайно высокая обувь; римлянам же нравились игры, похожие на жизнь, — после этих игр трупы проигравших крючьями уволаки­вали с арены.

Главным же делом мужчины римляне считали заботу о благе семьи (по-латыни — «фамилии»). Римский полис-государство при этом также рассма­тривался как большая, разросшаяся семья, руко­водимая почтенными старцами — главами отдель­ных родов (слово «сенатор» первоначально значило «человек преклонных лет», а обозначение «патри­ций» восходило к слову «отец»). Один из самых почётных титулов римского императора выглядел как «отец отечества». От римлянина требовалось беспрекословное подчинение главе «фамилии»; та­кую же дисциплинированность должен был прояв­лять и государственный служащий по отношению к вышестоящему начальнику. Проявление своево-

112

лия каралось со всей суровостью: консул Тит Манлий Торкват без колебаний казнил за подобное на­рушение родного сына.

Из сказанного видно, что полис для римлян яв­лялся лишь продолжением «фамилии» и должен был служить её процветанию. Не случайно римляне в отличие от греков смогли в конце концов под­менить полисный строй правлением императоров — империя сулила римской «фамилии» больше благ, чем республика. На стороне империи были: изоби­лие дешёвых и качественных товаров из всех угол­ков Средиземноморья, приток рабов на рынки Ита­лии, прочный мир и надёжный полицейский поря­док. На стороне республики — постоянные дрязги политических партий в Риме, угроза гражданской войны и казнокрадство обнаглевших чиновников. Греки предпочли сохранить полисные свободы; римская же «фамилия» выбрала довольство и про­цветание.

Римляне продвинулись на один шаг дальше гре­ков: эллины оказались как бы прикованы к полису, даровавшему им свободу; римляне же, сохранив­шие древнюю «фамилию», сохранили тем самым и возможность переустройства своей политической жизни, поиска нового, созвучного времени полити­ческого строя. По мере того как республиканский Рим утрачивал свой прежний облик, его реальные черты стирались и затуманивались, а подлинная ис­тория города превращалась в священное предание, в миф. Этот миф о «вечном городе», которому боги с самого начала даровали господство над миром, сыграл исключительную роль в становлении Рим­ской империи. Римские историки постоянно забо­тились о том, чтобы оправдать современность ука­занием на её прямую связь с идеальным прошлым. Похоже, что эта связь была далеко не такой оче­видной, как хотелось бы самим римлянам...

Все эти черты римского характера и особенности римской истории сделали жителей города на семи холмах и прилежными учениками эллинов, и их яростными критиками, и, в конце концов, их побе­дителями и наследниками. Рим не смог избежать очарования греческой культуры: самые знатные аристократы платили огромные деньги знамени­тым учителям-грекам, чтобы свободно цитировать в обществе Гомера и Аристофана, отпускали бороды на греческий манер, давали греческие имена своим подружкам. В то же время поборники древней чис­тоты нравов критически смотрели на распростра­нение в «вечном городе» греческих мод, обычаев и идей. Многие из этих идей вообще не укладывались в сознании римлян; к примеру, прославление «сильной личности», не подчиняющейся законам общества, шло совершенно вразрез с римскими представлениями о преобладании «общественной пользы» над интересами отдельного граждани­на. Большие сомнения у римлян вызывало и жал­кое состояние современной им Греции II—I вв. до н. э., давно миновавшей пик своей истории, клас­сическую эпоху (V—IV вв. до н. э.). Можно ли было научиться чему-либо хорошему у народа, так легко опустившегося до положения рабов? Римлянин не знал большего позора, чем жизнь с ду­шой раба. Цицерон писал, что все на­роды могут терпеть рабство, т.к. избега­ют трудов и горестей и готовы перенести всё, лишь бы их не испытывать. Только римляне не могут терпеть рабство, ибо со времён предков всё подчи­няли чести и достоинству.

И всё же увядающая ветвь Эллады была привита молодому и здоровому римскому дичку. Опыт эл­линской культуры оказался слишком соблазни­тельным для римлян, и искушение перевесило тра­диционную римскую осмотрительность. Дело в том, что греческое «исследование Космоса» было понято в Риме как возможность установления господства над миром. Практичные потомки Ромула полагали, что умение «видеть» мир в истинном свете, свой­ственное хитроумным грекам, должно быть упо­треблено с пользой; эллины же без дела расточают свой магический талант в словопрениях бездомных и нищих философов, в изобретении никому не нуж­ных механических игрушек и красноречии наём­ных поэтов и адвокатов. Римский историк Тит Ливий назвал греков «легкомысленными»; это была не простая оценка, но приговор, который Рим нам­еревался привести в исполнение.

Мы уже говорили, что римляне оказались не так привязаны к идее полиса, как греки, поэтому они и продвинулись на шаг дальше эллинов в своём раз­витии. Следующий шаг в том же направлении они сделали, поставив своей целью овладение миром, а не наблюдение за ним. Империя должна была ор­ганизовать Вселенную по законам разума и челове­ческой свободы, привести человека к окончатель­ному равновесию с богами и природой.

Наивно было бы думать, что римляне были гру­быми солдатами-завоевателями, рассчитывавшими только на силу меча и воинскую дисциплину. Та­ких народов в истории было немало, и ни один из них не создал ничего похожего на Римскую импе­рию. В основание здания империи римляне зало­жили единство человеческого разума и воли богов; то, что разумно и полезно всем, не может быть не­угодно силам, которые управляют миром. Цицерон писал о своих соотечественниках: «Мы не превзо­шли ни испанцев своей численностью, ни галлов силой, ни пунийцев хитростью, ни греков искусст­вами, ни даже италийцев и латинян внутренним и врождённым чувством любви к родине, свойствен­ным нашему племени и стране; но благочестием, почитанием богов и мудрой уверенностью в том, что всем руководит и управляет воля богов, мы пре­взошли все племена и народы».

Создание империи завершилось блестящим ус­пехом. На протяжении нескольких веков миллио­ны жителей обширного «римского мира» наслаж­дались спокойствием и довольством, понемногу пе­ренимая язык римлян, их право и административ­ные принципы, усваивая плоды греко-римской культуры. Казалось, что в Риме исправили ошибку эллинов: новые хозяева мира доказали, что разум приносит благо лишь тогда, когда он обретает власть, повелевает десятками легионов и тысячами

113

чиновников, прокладывает дороги и мосты, превращает варваров в римлян. Надо сказать, что в процессе создания империи у римлян выработалось терпимое, а подчас и уважительное отношение к галлам и дакам, гер­манцам и иллирийцам, совершенно не свойственное грекам.

Торжество империи, однако, было недолгим. На деле власть оказалась не слугой разума и порядка, а их господином. Полная и неограниченная власть императоров над жизнью и смертью миллионов лю­дей граничила с безумием; она и в самом деле пре­вратила в безумцев Тиберия, Калигулу и Нерона... Восточный деспот равнодушно посылал на гибель десятки и сотни своих подданных; но для человека, воспитанного на Гомере и Аристотеле, груз такой власти оказывался непосильным. Невыносимым он

был и для простолюдина, чувствовавшего свою не­соразмерность огромному механизму власти. Его жизнь лишалась смысла, человек искал любую щель, укрытие, в котором он мог быть самим собой. В поздней античности такими «укрытиями» стано­вились самые разнообразные объединения людей по профессиям, по месту жительства, а также рели­гиозные общины.

Крушение Римской империи стало финалом ан­тичной истории. Человечество в первый (но не в последний) раз усомнилось в способности своего ра­зума противостоять миру на равных. Богатый опыт уходящей античности заставил людей дополнить разум верой. Но теперь это была другая вера, не похожая на все религии древности, — она сохра­нила в себе и вечный отблеск эллинского гения, и римское представление о силе, несущей добро.

ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ

Юг Балканского полуострова и острова Эгей­ского моря в силу своего географического положения стали уже на заре цивилизации тем мостом, который соединял европейский конти­нент с опережавшим его в социально-экономиче­ском и культурном развитии Ближним Востоком. В этом регионе прежде, чем в других областях Европы, примерно с рубежа VII—VI тыс. до н. э., установилось в неолите (новом каменном веке) гос­подство производящей экономики, основанной на земледелии и скотоводстве. С наступлением эпохи бронзы (в начале III тыс. до н. э.) уже можно пред­ставить с достаточной определённостью этническую ситуацию в материковой Греции и на острове Крит, самом большом в Архипелаге.

Основную территорию будущей Эллады населя­ли в то время племена пеласгов, родственные фра­кийцам северо-востока Балкан носители одного из индоевропейских языков. Преобладающую часть населения Крита составляли «минойцы» (это утвер­дившееся в современном антиковедении условное название, как и термин «минойская культура», произведено от имени царя Миноса, главного героя древнекритских сказаний). Родство их с каким-ли­бо другим народом древности установить пока не удалось. По языку же они явно не индоевропейцы. Возникновение на Крите первых государств от­носится к началу II тыс. до н. э. Тогда же на острове появляется собственная, сугубо местного проис­хождения письменность: сначала была изобретена «критская иероглифика» (названная так учёными за сходство с египетскими иероглифами), затем её упрощённый вариант — «линейное письмо А» и, наконец, «письменность Фестского диска», знака­ми которой написан, в частности, загадочный текст на керамическом диске из древнего города Феста на Крите. Среди городов-государств Крита очень рано выдвинулся Кносс, ставший к началу XVII в. до н. э. столицей всего острова. В дальнейшем власть кносских царей распространилась на многие остро­ва и прибрежные области по обеим сторонам Эгей­ского моря. Критяне-минойцы колонизовали ост­ров Кипр, установили тесные связи с Угаритом (в Сирии) и Египтом. Критский флот господствовал в Восточном Средиземноморье, очистив его от пира­тов и установив там свободу судоходства. Влияние Минойской державы распространялось и в запад­ном направлении. Морские походы совершались критянами на остров Сицилия и в Южную Италию, где ими основывались опорные пункты и торговые фактории.

Период процветания минойской цивилизации продолжался до середины XV в. до н. э. За это время остров покрылся сетью мощёных дорог со стороже­выми пунктами и постоялыми дворами. Появились новые города, перестраивались и благоустраива­лись старые. Грандиозные размеры имел сложный комплекс жилых и хозяйственных помещений цар­ского дворца в Кноссе («Лабиринт» греческих ми­фов). В дворцовых кладовых сосредотачивались всякого рода запасы — продовольствие и ремеслен­ные изделия, поступившие туда как подать или во­енная добыча. Специальные чиновники отвечали за сохранность того или иного подведомственного им лично вида материальных ценностей, поступавших во дворец. Они опечатывали складские ёмкости сво­ими печатями, образцы которых, несущие иерогли­фические надписи, сохранились. Текущая хозяй­ственная отчётность велась на глиняных табличках с использованием «линейного письма А».

В административной системе Минойской держа­вы решающая роль отводилась членам правящего

114

дома, выступавшим в качестве военачальников и наместников в крит­ских городах и заморских владениях. Имеются сведения о наличии во дворцах у владык минойцев рабов, по-видимому, главным образом из числа военнопленных.

Минойская держава находилась в зените своего могущества, когда силы её неожиданно оказались подорванными вулканической катаст­рофой, за которой последовало вторжение на Крит около 1450 г. до н. э. многочисленных пришельцев с близлежащего материка. Этими при­шельцами были греки-ахейцы, которые ещё раньше, видимо, на рубеже III—II тыс. до н. э., явились с севера на юг Балканского полуострова, почти повсеместно ассимилировав или вытеснив местное пеласгийское население. От их самоназвания «ахайвой» («ахейцы») происходит имя всей страны на самом юге Балкан — Ахайва (ранее Пеласгия). Другие, привычные для нас, её наименования — Эллада (от слова «элленес» — «эллины», одно из греческих племён в области Фессалия) и Греция (принятое у римлян) — появились много позднее.

Греческие племена унаследовали от своих предшественников, пелас­гов, многие элементы материальной и духовной культуры, в том числе некоторые культы. Однако вскоре более важным для дальнейшего раз­вития ахейского общества стало воздействие лидировавшей тогда в Эгеиде минойской цивилизации. Формирование достаточно прочных госу­дарственных образований в различных областях материковой Греции датируется XVII в. до н. э.

Наиболее сильным среди ахейских царств в XVI в. до н. э. становится Микенское царство, располагавшееся в Арголиде (на северо-востоке Пе­лопоннеса). Владыки Микен, как показали раскопки их фамильных усыпальниц, обладали большими богатствами. Их столица была хорошо укреплена. Активная военная политика и династические связи способ­ствовали выдвижению микенских династов на первое место в Ахейской Греции. Такое их положение ещё больше упрочилось после установле­ния власти греков-ахейцев на Крите и в его прежних сферах влияния (Кикладские острова, западное побережье Малой Азии, Кипр). Так, гре­ческая династия, воцарившаяся в Кноссе, считалась состоящей в близ­ком родстве с правившей в Микенах семьёй Атридов, с которой нахо­дилась в тесном союзе.

Заметную роль в Греции третьей четверти II тыс. до н. э. кроме Ми­кенского царства играли и другие раннеклассовые государства — с цент­рами в Пилосе (область Мессения на юго-западе Пелопоннеса), Тиринфе (Арголида), Афинах (Аттика), Фивах и Орхомене (Беотия), Иолке (Фес­салия) и других городах. По образцу критского «линейного письма А» было создано «линейное письмо Б», приспособленное для записи текс­тов на греческом языке. Теперь учёт в дворцовом хозяйстве стали вести чиновники-писцы. Целые комплексы бухгалтерских записей на глиня­ных табличках открыты археологами при раскопках царских резиден­ций — Кносса, Пилоса, Микен, Тиринфа и Фив.

Эти документы хозяйственной отчётности дают представление о со­циальной структуре и политическом устройстве ахейского общества XV—XIII вв. до н. э., уровне развития земледелия и скотоводства, вы­сокой специализации ремесленного производства, состоянии внутрен­ней торговли и внешних экономических связях, организации сухопут­ных сил армии и военно-морского флота. В текстах табличек упомина­ются частновладельческие и царские рабы. Труд последних использо­вался в дворцовом хозяйстве в довольно крупных масштабах.

Общий экономический подъём Ахейской (Микенской) Греции и воз­никновение в ней избытка населения стимулировали внешнюю экспан­сию, направленную прежде всего на овладение новыми плодородными землями в Малой Азии. Здесь грекам-ахейцам пришлось столкнуться с мощью Хеттской державы, верховную власть которой традиционно при­знавали некоторые прибрежные малоазийские царства. Первоначально отношения с хеттами носили по большей части мирный характер, а спорные проблемы улаживались обычно дипломатическим путём. Но в XIII в. до н. э., с ослаблением Хеттского царства, резко усиливается

Все знают, что жителей города Сибариса погубили тяга к непо­мерной роскоши и чревоугодие, не знающее никакой меры. Неуме­ренная, вошедшая в поговорку роскошь жителей этого города сделала их недееспособными, и город был разрушен кротонцами в 510 г. до н. э.

Но и в других землях Греции были люди, всё время, силы и средства отдававшие погоне за роскошью. Так, женщины на голову надевали высокие венки, на ноги — сандалии, уши украшали большими серьгами, рукава одежды от плеч до кистей рук не сшивали, а застёгивали множеством золотых и серебряных булавок.

*

Среди греков было много обжор, как мужчин, так и женщин. Одна из них, по имени Аглаида, отличалась особенным аппетитом и необычайным поведением. Она носила на голове накладные волосы и султан из перьев. Каждый день на обед она съедала двенадцать мин мяса (мина — 450 г), четыре хиника зерна (хиник — 1 л) и осушала бочку вина, после чего долго играла на трубе.

Жители острова Родос предпочитали всем яствам рыбу, а тех, кто предпочитал мясо, на­зывали обжорами.

В Сицилии было святилище Обжорства, в котором стояла статуя богини Деметры Сито, что значит — хлебодарная.

во многих греческих городах строго запрещалось женщинам пить вино, и они всю жизнь довольствовались ключевой водой.

*

Греки умели с достоинством принимать успехи и мужествен­но встречать горестные события. Рассказывают, что во время фило­софской беседы одному из собрав­шихся сообщили, что героически погиб его сын. Все на миг замолча­ли, а отец погибшего тихо произ­нёс: «Я всегда знал, что породил смертных», и продолжил беседу.

*

Когда греки захватили Трою, то предложили её жителям взять что-либо одно из своего имущест­ва. Троянец Эней вынес на плечах своего старика-отца. Враги были так поражены его поступком, что приказали вернуть ему всё его имущество.

*

115

Гончарная мастерская.

Осадные орудия древних греков:

1 — ворон для разрушения стен; 2 — башня с тараном и мостами;

3 — катапульта; 4 — таран; 5 — баллиста.

натиск ахейцев на прибрежные территории на се­веро-западе и западе Малой Азии. Микенские цари неоднократно посылали туда военные экспедиции.

Самой крупной акцией такого рода явился поход союзного греческого войска под предводительством владыки Микен Агамемнона, сына Атрея, против Трои (Илиона), хорошо укреплённой столицы не­большого, но стратегически очень важного царства, лежавшего у входа в Дарданеллы. После длитель­ной и упорной осады, частично описанной в «Илиа­де» Гомера, город был взят, предан разграблению и разрушен (около 1230 г. до н. э.) (см. ст. «Троян­ская война»).

Троянская война оказалась последним событием общеахейского масштаба. После неё прежние боль­шие коалиции греческих династов уходят в прош­лое. Всё более частыми становятся междоусобные столкновения соперничающих царств и внутридинастические распри. Внутреннее ослабление страны облегчило проникновение на её территорию новых этнических групп. Главную роль здесь сыграли сто­явшие на куда более низкой, нежели ахейцы, сту­пени общественного и культурного развития северногреческие племена дорийцев, сумевших около 1200 г. до н. э. сломить сопротивление даже таких сильных царств, как Микенское и Пилосское.

Дорийское завоевание привело к перемещению масс населения на новые места обитания, общему хозяйственному упадку, обезлюдению многих мест­ностей, запустению или деградации городских центров, повсеместному уничтожению дворцовой экономики как системы. Правда, кое-где, в облас­тях, меньше затронутых вражескими вторжениями (в Аттике с её столицей Афинами, а также на севе­ро-западе и в центре Пелопоннеса — в Ахайе, Элиде и Аркадии), сохранились старые ахейские динас­тии. Но прежний социально-экономический уклад, связанный с функцией дворца как верховного хо­зяйственного организатора, был повсюду в Греции безвозвратно утрачен. Он сохранился в нетронутом виде лишь на далёком Кипре, где не только правили цари-ахейцы, потомки участников Троянской вой­ны, но и продолжало использоваться слоговое пись­мо — усовершенствованный вариант «линейного письма Б».

Период в истории Эллады, наступивший после падения микенской цивилизации, получил назва­ние «тёмные века» (XII в. — первая половина VIII в. до н. э.). Он совпадает с распространением в Юго-Восточной Европе индустрии железа. В соци­альном плане господствующей структурой тогда яв­лялась земледельческая община, что обусловило возврат к более примитивным формам обществен­ных отношений.

Хотя многие завоевания предыдущих поколений творцов первой греческой цивилизации были забы­ты их потомками, полного разрыва многовековой культурной традиции всё же не произошло. Явные свидетельства этого обнаруживаются в различных сферах материальной и духовной жизни эллинов и в последующие столетия, вплоть до поздней антич­ности: пеласгийское, минойское и ахейское насле-

116

1. Главные города микенского времени.

2. Главные города греков до вторжения дорийцев.

3. Вторжение дорийских племён в конце II тыс до н. э.

4. Пути расселения других греческих племён.

5. Граница расселения греков к началу I тыс. до н. э.

б. Границы и названия главных областей Греции.

дие ощутимо в градостроительстве и архитектуре, мифологии и культовой обрядности, общегреческом языке («койнэ») и отдельных диалектах.

Родовая знать и в «тёмные века», как и раньше, занимала привилегированное положение в общест­ве, но главным образом благодаря своему высокому имущественному положению и причастности к са­крально-жреческой сфере. Она не была никак от­делена от свободного полноправного населения, от народа (по-гречески: «дамос», «демос»).

На отрезок времени в два с половиной столетия, с середины VIII в. до конца VI в. до н. э., приходится «архаический» период в истории Греции. Сущест­венной его чертой является быстрое поступательное развитие во многих географически обособленных местностях Эллады самоуправляющихся граждан­ских общин и последующее формирование на их основе рабовладельческих полисов — городов-госу­дарств с прилегающей сельскохозяйственной окру­гой.

Это была также эпоха широкой территориальной экспансии греков, получившей название «Великая колонизация». Потоки переселенцев-колонистов

хлынули теперь уже далеко за пределы Эгейского бассейна. В поисках новых земель для размещения избыточного количества населения (чтобы предот­вратить социальные потрясения, неизбежно назре­вавшие внутри территориально жёстко ограничен­ных полисов) и с целью освоения перспективных торговых путей многие города материковой Гре­ции, западного побережья Малой Азии и соседних островов снаряжали морские экспедиции к даль­ним берегам.

Многочисленные греческие колонии вырастали, как грибы после дождя, почти по всей береговой линии Средиземного и Чёрного морей: от Массалии (ныне Марсель, на юге Франции) до Диоскуриады (современный Сухуми). Особенно интенсивной и ус­пешной была колонизация плодороднейших облас­тей острова Сицилия и Южной Италии, которая даже получила название «Великая Греция». Улуч­шение навигации в Средиземноморье активизиро­вало традиционные контакты Эгеиды со странами Ближнего Востока, весьма благоприятно сказавши­еся на всё ускорявшихся процессах экономического и культурного развития Эллады. Под влиянием

117

ближневосточных — финикийских и фригийских —образцов сформи­ровалось греческое алфавитное письмо, самые ранние памятники кото­рого (из Афин и с острова Фера) датируются VIII в. до н. э.

Расширение границ архаического греческого мира, где отдельные части сообщались друг с другом преимущественно посредством морских коммуникаций, и установление постоянных связей с прочими отдалён­ными странами чрезвычайно повысили роль навигации и торговли как ведущей отрасли экономики. Это нашло своё выражение в изобретении чеканной монеты — универсального платёжного средства, заменившего собой все прежде бытовавшие виды товаро-денег.

Быстрое развитие товарно-денежных отношений привело к оконча­тельной победе частной собственности. Усилилось социальное расслое­ние общества. Значительная часть свободного крестьянства остаётся без земли, многие граждане попадают в долговую кабалу и даже лишаются из-за этого личной свободы, будучи проданы в рабство за пределы от­чизны.

Традиционные властные структуры утрачивают опору. Почти повсю­ду упраздняется власть наследственных царей («басилеев») или уже успевших сменить их выборных правителей из узкого круга родовой знати. Вместо них в ряде полисов материковой Греции (Сикионе, Ко­ринфе, Мегаре, Афинах) и Малой Азии во главе государства становятся выдающиеся личности, проводящие свою политику с помощью насиль­ственных методов. Такие властители, устанавливавшие в государстве режим личной власти, назывались у греков «тиранами», а вводимая ими форма правления — «тиранией». Неудивительно, что эти термины приобрели ещё в древности отрицательный смысл.

Но деятельность некоторых тиранов получала иногда, по справедли­вости, неоднозначную оценку у их современников и позднейших эл­линских историков. Большую популярность, к примеру, получил в своё время афинский тиран Писистрат (правил трижды, начиная с 560 г. до н. э., умер в 527 г. до н. э.). С помощью некоторых мероприятий де­магогического характера ему не раз удавалось завоёвывать расположе­ние демоса. Несомненно, на пользу Афинам пошла его внешняя поли­тика, направленная, в частности, на получение контроля над важными морскими путями. Писистрат ввёл новые религиозные празднества, справлявшиеся всенародно. Он много сделал для благоустройства и ук­рашения родного города. По его распоряжению были записаны до того передававшиеся из поколения в поколение изустно поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея». Склонность к покровительству литературе и искусствам была вообще характерна для раннегреческой тирании.

Но тиранам VII—VI вв. до н. э. не удалось в конечном итоге решить проблемы, стоявшие перед архаическим греческим полисом, и тем са­мым упрочить свою власть. Это смогли сделать законодатели-рефор­маторы, заложившие основы античной демократии. Первым из них в Афинах был Солон, в 594 г. до н. э. отменивший долги и уничтоживший долговое рабство. Он же специальным законом ограничил размеры част­ных земельных владений и тем самым предотвратил исчезновение мел­ких и средних крестьянских хозяйств, распределил права и обязанности граждан сообразно их имущественному положению, создал суд при­сяжных (см. ст. «Солон. Законодательство в античности»).

В ходе реформ, проведённых около 508 г. до н. э. Клисфеном, было установлено новое административное деление территории Афинского государства, окончательно уничтожившее прежнее господство родовой знати. Тогда же подверглись дополнительной реорганизации органы государственной власти и военное командование.

Результаты хорошо продуманных, проводившихся с должной после­довательностью преобразований не замедлили сказаться. Афинское го­сударство, обретя внутреннюю стабильность, выдвинулось в число наи­более сильных полисов Эллады классической эпохи (V—IV вв. до н. э.). Подвергшись смертельной опасности в ходе развернувшейся вскоре борьбы греков с могущественной Персидской державой Ахеменидов (см. ст. «Греко-персидские войны»), оно с честью вышло из этого тяже-

Афиняне в древности ходили в пурпурных одеждах, носили высокие причёски, скрепляя их золотыми шпильками и увешивая золотыми украшениями. Рабы несли за ними складные стулья, чтобы им не сидеть где попало.

*

Жители Митилены, одерживая победу, запрещали побеждённым обучать детей грамоте и музыке, считая этот запрет самым тяжёлым нака­занием.

*

Во время войны с персами Гиерон отказался помогать соотечественникам, а когда по её окончании он решил принять уча­стие в Олимпийских играх, со­граждане запретили ему это, ска­зав, что тот, кто не разделил со всеми величайшей опасности, не должен принимать участия и в празднестве.

*

Дионисий, сын тирана Клеарха, прославился не только своим стремлением к роскоши, но и необычайным чревоугодием. Его тело со временем утратило чело­веческие формы, и, принимая посетителей, он вынужден был скрывать его в специально изготовленной башенке, из которой виднелась лишь его голова.

Но как полнота обжор, так и излишняя худоба являлись объ­ектом насмешек греков. Рассказы­вают, что житель Кеоса Филет был необычайно худ, что заставляло его в ветреную погоду не покидать дома, а в обычные дни ходить в обуви на свинцовой подмётке. *

Среди греческих тиранов были люди умные. Так, придя к власти, Писистрат приказал приводить к себе во дворец всех бездельников и спрашивал их, почему они не работают. Если выяснялось, что это — бедняк, у которого нет вола или семян, чтобы вспахать и засеять поле, то он давал ему всё. Писистрат счи­тал, что безделье таит в себе угрозу заговора против него.

*

118

лейшего испытания. Разгром персов при Марафоне в 490 г. до н. э. и успешное изгнание полчищ царя Ксеркса из Греции после победных для эллинов кампаний 480 и 479 гг. до н. э. возвысили Афины до положения ведущей наряду со Спартой силы в антиперсидской коалиции.

Возглавившие созданный в 478 г. до н. э. Делосский, или, иначе, Первый Афинский морской союз афиняне успешно продолжили боевые действия против ахеменидских войск в районе Дарданелл и на западном побережье Анатолии. Греко-персид­ские войны завершились в 449 г. до н. э. Каллиевым миром, по которому признавалась независимость от державы Ахеменидов всех эллинских полисов, включая и расположенные в Малой Азии.

Несмотря на установление мира, Делосский союз был сохранён. Более того, он постепенно превра­тился в Афинскую морскую державу («архэ»), где прежде равноправные союзники заняли положение подчинённых, обязанных выплачивать регулярный взнос («форос») в общую казну. Последняя же на самом деле полностью контролировалась афиняна­ми, которые с её помощью оснащали свою армию и флот, ставший самым сильным в Эгеиде. Из тех же средств оплачивались и многие другие расходы Афинского полиса, включая роскошные постройки, возведение которых приходится на время деятель­ности Перикла как главы архэ (443—429 гг. до н. э.) (см. ст. «Перикл. Афинская демократия»).

Основным стержнем отношений между грече­скими государствами после окончания греко-пер­сидских войн стало соперничество Афин и Спарты, возглавлявшей с давнего времени (примерно с се­редины VI в. до н. э.) Пелопоннесский союз городов-государств. Их скрытая борьба переросла, наконец, в открытое столкновение. После упорного и оже­сточённого военного противостояния, длившегося с 431 по 404 г. до н. э., победа осталась за Спартой, установившей после этого свою гегемонию в Гре­ции.

Однако верховенство спартанцев над Элладой продолжалось недолго, всего лишь четверть столе­тия. В 379 г. до н. э. Фивы воссоздали антиспартан­ский союз городов Беотии. В следующем году об­разовался Второй морской союз во главе с Афина­ми. После решительной победы, одержанной в 371 г. до н. э. при Левктрах над спартанцами, Фивы стали ненадолго (до 362 г. до н. э.) самым сильным в военном отношении полисом в Элладе. В 50-х гг. IV в. до н. э. на юге Балкан устанавливается неус­тойчивое политическое равновесие, конец которому положило подчинение Греции царю Македонии Фи­липпу II после роковой для эллинов битвы при Херонее в 338 г. до н. э. (см. ст. «Филипп II и Александр Македонский»).

Признанный гегемоном почти всеми эллински­ми полисами, Филипп II стал готовиться к боль­шому походу на Восток. Однако ему не довелось

дожить до осуществления своего замыс­ла: он пал от руки убийцы в 336 г. до н. э. Греко-македонское завоевание Персидской державы Ахеменидов было осуществ­лено под предводительством его сына и наследника — Александра (336—323 гг. до н. э.). С этого мо­мента начинают современные историки отсчёт эпо­хи эллинизма, завершившейся тремя столетиями позже.

Созданная Александром Великим огромная им­перия, простиравшаяся от Нижнего Дуная и Киренаики до Сырдарьи и Инда, распалась после его смерти, но на её обломках возникло несколько го­сударств — держава Селевкидов, Птолемеевский Египет, Бактрийское царство, Понт, Пергам, Каппадокия, Вифиния и другие, где греческий этниче­ский элемент и эллинская культура сохраняли до­минирующее положение (см. ст. «Эллинистические государства»).

Из монархий, унаследованных преемниками ве­ликого завоевателя, наиболее значительную роль в истории Древней Греции последних веков её само­стоятельности сыграла всё та же Македония. Цари из македонской династии Антигонидов неоднократ­но вмешивались в дела эллинистических городов-государств, подчиняя их своей власти.

Имели место во второй половине III в. — начале II в. до н. э. попытки отдельных царей Спарты (Агиса IV, Клеомена III, Маханида, Набиса) возродить хотя бы в какой-то мере былую мощь и славу неког­да ведущего дорийского полиса. При этом спартан­ские династы, причисляемые античными авторами по характеру их правления к тиранам, пытались воссоздать путём проведения радикальных реформ (кассация долгов, перераспределение земли и де­нежных средств, увеличение числа полноправных граждан за счёт освобождения рабов и т.д.) эконо­мическую базу и людские ресурсы государства. Но подобные рискованные социальные эксперименты вызывали всегда активное противодействие других рабовладельческих полисов Пелопоннеса и вступав­ших с ними по такому случаю в союз царей Ма­кедонии.

После уничтожения римлянами в 168 г. до н. э. Македонского царства определённое влияние в ма­териковой Греции сохраняли лишь Этолийский и Ахейский союзы. Но противостоять мощной экс­пансии Рима им было не под силу. В 146 г. до н. э. римляне в назидание непокорным разрушили Ко­ринф и некоторые другие эллинские города. Греция перешла в подчинение римским властям провин­ции Македония.

Финальным моментом эллинистической эпохи принято считать завоевание первым императором-принцепсом Рима Августом последнего крупного государственного образования из наследства Алек­сандра Великого — Египта, управлявшегося с 323 по 30 г. до н. э. династией Птолемеев.

ТРОЯНСКАЯ ВОЙНА

Троянская война, по мнению древних греков, была одним из самых значительных событий их истории. Античные историки считали, что она произошла примерно на рубеже XIII—XII вв. до н. э., и начинали с неё новую — «троянскую» эру: восхождение населявших Балканскую Грецию пле­мён к более высокому уровню культуры, связан­ному с жизнью в городах. О походе греков-ахейцев против города Трои, расположенного в северо-за­падной части полуострова Малая Азия — Троаде, рассказывали многочисленные греческие мифы, объединённые позднее в цикл преданий — киклические поэмы. Самой же авторитетной для эллинов была эпическая поэма «Илиада», приписываемая великому греческому поэту Гомеру, жившему в VIII в. до н. э. В ней рассказывается об одном из эпизодов заключительного, десятого года осады Трои-Илиона — так назван в поэме этот малоазийский город.

Что же рассказывают старинные предания о Тро­янской войне? Началась она по воле и вине богов. На свадьбу фессалийского героя Пелея и морской богини Фетиды были приглашены все боги, кроме Эриды, богини раздора. Разгневанная богиня реши­ла отомстить и подбросила пирующим богам золо­тое яблоко с надписью «Прекраснейшей». Три олимпийские богини, Гера, Афина и Афродита, за­спорили, кому из них оно предназначено. Рассудить богинь Зевс повелел юному Парису, сыну троян­ского царя Приама. Богини явились Парису на горе Иде, близ Трои, где царевич пас стада, и каждая старалась прельстить его дарами. Парис предпочёл предложенную ему Афродитой любовь Елены, пре­краснейшей из смертных женщин, и вручил золо­тое яблоко богине любви. Елена, дочь Зевса и Леды, была женой спартанского царя Менелая. Парис, явившийся гостем в дом Менелая, воспользовался его отсутствием и с помощью Афродиты убедил Еле­ну покинуть мужа и уехать с ним в Трою. Беглецы прихватили с собой рабов и сокровища царского до­ма. О том, как добрались Парис и Елена до Трои, мифы рассказывают по-разному. По одной версии, они через три дня благополучно прибыли в родной город Париса. По другой, богиня Гера, враждебная Парису, подняла на море бурю, его корабль занесло к берегам Финикии, и лишь долгое время спустя беглецы прибыли наконец в Трою. Есть и ещё один вариант: Зевс (или Гера) подменили Елену призра­ком, который и увёз Парис. Сама же Елена во время троянской войны находилась в Египте под защитой мудрого старца Протея. Но это — поздний вариант мифа, гомеровский эпос его не знает.

Троянский царевич совершил тяжкое преступ­ление — нарушил закон гостеприимства и тем на­влёк на родной город страшное бедствие. Оскорблённый Менелай с помощью своего брата, могу­щественного царя Микен Агамемнона, собрал боль­шое войско, чтобы вернуть неверную жену и похи­щенные сокровища. На призыв братьев явились все женихи, сватавшиеся когда-то к Елене и давшие клятву защищать её честь. Знатнейшие ахейские герои и цари: Одиссей, Диомед, Протесилай, Аякс Теламонид и Аякс Оилид, Филоктет, мудрый ста­рец Нестор и многие другие привели свои дружины. Принял участие в походе и Ахилл, сын Пелея и Фетиды, самый отважный и могучий из героев. По предсказанию богов, греки не могли завоевать Трою без его помощи. Одиссей, как самый умный и хит­рый, сумел уговорить Ахилла принять участие в походе, хотя тому и было предсказано, что он по­гибнет под стенами Трои. Предводителем всего вой­ска был избран Агамемнон, как правитель самого могущественного из ахейских государств.

Греческий флот, насчитывавший тысячу кораб­лей, собрался в Авлиде, гавани в Беотии. Чтобы обеспечить флоту благополучное плавание к бере­гам Малой Азии, Агамемнон принёс в жертву бо­гине Артемиде свою дочь Ифигению. Достигнув Троады, греки попытались вернуть Елену и сокро­вища мирным путём. Посланцами в Трою отправи­лись испытанный дипломат Одиссей и оскорблён­ный супруг Менелай. Троянцы им отказали, и на­чалась долгая и трагичная для обеих сторон война. В ней приняли участие и боги. Гера и Афина помо­гали ахейцам, Афродита и Аполлон — троянцам.

Греки не смогли сразу взять Трою, окружённую мощными крепостными сооружениями. Они по­строили на берегу моря возле своих кораблей ук­реплённый лагерь, стали разорять окрестности го­рода и нападать на союзников троянцев. На десятом году осады произошло драматическое событие, по­влёкшее за собой серьёзные неудачи ахейцев в сра­жениях с защитниками Трои. Агамемнон оскорбил Ахилла, отобрав у него пленницу Брисеиду, и тот, разгневанный, отказался выходить на поле боя. Ни­какие уговоры не могли убедить Ахилла оставить гнев и взяться за оружие. Троянцы воспользова­лись бездействием самого смелого и сильного из своих врагов и перешли в наступление, возглавляе­мые старшим сыном царя Приама Гектором. Сам царь был стар и не мог принимать участие в войне. Помогала троянцам и общая усталость ахейского войска, уже десять лет безуспешно осаждавшего Трою. Когда Агамемнон, проверяя боевой дух вои­нов, притворно предложил прекратить войну и вер­нуться домой, ахейцы встретили предложение с восторгом и устремились к своим кораблям. И толь­ко решительные действия Одиссея остановили вои­нов и спасли положение.

Троянцы прорвались в лагерь ахейцев и чуть бы-

120

ло не сожгли их корабли. Ближайший друг Ахилла, Патрокл, упросил героя дать ему свои доспехи и колесницу и устремился на помощь греческому вой­ску. Патрокл остановил натиск троянцев, но сам погиб от руки Гектора. Смерть друга заставляет Ахилла забыть об обиде. Жажда мести воодушев­ляет его. В поединке с Ахиллом гибнет троянский герой Гектор. На помощь троянцам приходят ама­зонки. Ахилл убивает их предводительницу Пенфесилею, но вскоре погибает сам, как и было предска­зано, от стрелы Париса, направленной богом Апол­лоном. Мать Ахилла Фетида, стремясь сделать сына неуязвимым, окунула его в воды подземной реки Стикс. Она держала Ахилла за пятку, которая и осталась един­ственным уязвимым на его теле местом. Бог Аполлон знал, куда направить стрелу Париса. Этому эпизоду поэмы человечество и обязано выражением «ахиллесо­ва пята».

После смерти Ахилла среди ахейцев начинается спор за обла­дание его доспехами. Они доста­ются Одиссею, и, оскорблённый таким исходом, Аякс Теламонид кончает жизнь самоубийством.

Решительный перелом в войне происходит после прибытия в ла­герь ахейцев героя Филоктета с острова Лемнос и сына Ахилла Неоптолема. Филоктет убивает Париса, а Неоптолем — союзника троянцев мисийца Эвринила. Ос­тавшись без предводителей, тро­янцы больше не решаются выхо­дить на битву в открытое поле. Но мощные стены Трои надёжно охраняют её жителей. Тогда по предложению Одиссея ахейцы решили взять город хитростью. Был построен огромный де­ревянный конь, внутри которого спрятался отбор­ный отряд воинов. Остальное же войско, чтобы убе­дить троянцев, будто ахейцы отправляются домой, сжигает свой лагерь и отплывает на кораблях от побережья Троады. На самом же деле ахейские ко­рабли укрылись недалеко от берега, возле острова Тенедос.

Удивлённые оставленным деревянным чуди­щем, троянцы собрались вокруг него. Некоторые стали предлагать ввезти коня в город. Жрец Лаокоон, предупреждая о коварстве врага, воскликнул: «Бойтесь данайцев (греков), дары приносящих!» (Эта фраза со временем тоже стала крылатой.) Но речь жреца не убедила соотечественников, и они ввезли деревянного коня в город как дар богине Афине. Ночью спрятавшиеся в чреве коня воины выходят наружу и открывают ворота. Тайно вер­нувшиеся ахейцы врываются в город, и начинается избиение застигнутых врасплох жителей. Менелай с мечом в руках ищет неверную жену, но, увидев прекрасную Елену, оказывается не в силах убить её. Всё мужское население Трои погибает, за исклю-

Поход греков на Трою около 1200 г. до н. э.

чением Энея, сына Анхиза и Афроди­ты, получившего от богов повеление бе­жать из захваченного города и возро­дить его славу в другом месте (см. ст. «Древний Рим»). Женщин Трои ждала не менее горест­ная участь: все они стали пленницами и рабынями победителей. Город погиб в огне пожара.

После гибели Трои в лагере ахейцев начинаются распри. Аякс Оилид навлекает на греческий флот гнев богини Афины, и она насылает страшную бу­рю, во время которой тонут многие корабли. Менелая и Одиссея буря заносит в дальние страны. Странствия Одиссея после окончания Троянской войны воспеты во второй поэме Гомера — «Одиссее». В ней же рассказывается о возвращении Менелая и Елены в Спарту. Эпос благосклонно относится к этой прекрасной женщине, так как всё происходившее с ней было волей богов, которой она не могла про­тивиться. Предводитель ахейцев Агамемнон после возвращения домой был убит вместе со спутни­ками своей женой Клитемнест­рой, не простившей мужу смерти дочери Ифигении. Так, совсем не триумфально, закончился для ахейцев поход на Трою.

Как уже сказано, древние гре­ки не сомневались в исторической реальности Троянской войны. Да­же такой критически мыслящий и ничего не принимающий на ве­ру древнегреческий историк, как Фукидид, был убеждён в том, что описанная в поэме десятилетняя осада Трои — исторический факт, лишь приукра­шенный поэтом. Действительно, в поэме очень мало сказочной фантастики. Если из неё вычленить сце­ны с участием богов, что и делает Фукидид, то рас­сказ будет выглядеть вполне достоверным. Отдель­ные части поэмы, такие, как «каталог кораблей» или перечень ахейского войска под стенами Трои, написаны как настоящая хроника.

Европейская историческая наука Нового време­ни иначе отнеслась к греческим мифам. Она видела в них лишь легенды и сказки, не заключающие в себе реальной информации. Историки XVIII— XIX вв. были убеждены, что никакого похода гре­ков на Трою не было и что герои поэмы — мифиче­ские, а не исторические фигуры. Единственным из европейцев, поверившим эпосу, оказался Генрих Шлиман. Он не был учёным-профессионалом, и для него Ахилл, Агамемнон, Одиссей и прекрасная Еле­на были живыми людьми, а драму, разыгравшуюся под стенами Трои, он переживал как события соб­ственной жизни. Шлиман долгие годы мечтал най­ти легендарный город.

Став очень богатым человеком, в 1871 г. он при­ступает к раскопкам холма Гиссарлык в северо-за­падной части Малой Азии, определив его как мес-

121

тоположение древней Трои. При этом Шлиман ориентировался на описания города Приама, данные в поэме. Его ждала удача: холм скрывал развалины, причём не одного, а целых девяти городских поселений, сме­нявших друг друга на протяжении по меньшей мере двадцати веков — двух-трёх тысячелетий.

Описанную в поэме Трою Шлиман признал в по­селении, расположенном во втором слое снизу. Здесь он нашёл, по его мнению, Скейские ворота, башню, с которой Елена с троянскими старцами наблюдала за ходом сражений, дворец Приама и даже сокровища — «клад Приама»: великолепные золотые и серебряные украшения.

Затем, следуя указаниям поэмы, Генрих Шлиман провёл археологические раскопки в «злато-обильных» Микенах. В одной из обнаруженных там царских могил покоились — для Шлимана в этом не было никакого сомнения — останки Агамемнона и его спутников, усыпанные золотыми украшения­ми; лицо Агамемнона покрывала золотая маска. Среди многочисленных и богатых погребальных приношений было обнаружено великолепное ору­жие, достойное могучих героев.

Открытия Генриха Шлимана потрясли мировую общественность. Не оставалось сомнений в том, что поэма Гомера содержит сведения о действительно происходивших событиях и их реальных героях. Мифы не лгут, в них есть правда о далёком прош­лом. Успех Шлимана воодушевил многих археоло­гов. Англичанин Артур Эванс отправился на остров Крит искать резиденцию мифического царя Миноса и нашёл там прекрасный дворец Минотавра. В 1939 г. американский археолог Карл Блеген отк­рыл «песчаный» Пилос, место обитания мудрого старца Нестора на западном побережье Пелопонне­са. Вновь восторжествовала правильность геогра­фических указаний поэмы. Но странное дело: коли­чество открытий увеличивалось, а ситуация с Тро­янской войной и самой Троей становилась всё не­понятнее. Уже Шлиман во время раскопок начал испытывать некоторое беспокойство. Когда же на Гиссарлыкский холм и в Микены пришли археоло­ги-профессионалы, они установили, что город, при­нятый Шлиманом за Трою, существовал ещё за ты­сячу лет до Троянской войны. Могилы же в Мике­нах хранили останки людей, живших на несколько столетий раньше героев поэмы. После первых вос­торгов и возбуждения пришла очередь нового, ещё большего потрясения. Оказалось, что Шлиман от­крыл новый мир, неизвестную ранее цивилизацию, о которой ничего не знали даже древние греки. Этот мир был совершенно не похож на то, о чём расска­зывали мифы и героический эпос.

Отказавшись от безусловного доверия к мифоло­гической основе, некоторые историки тем не менее продолжают считать, что из неё всё-таки можно из­влечь зёрна истины. Ведь автору поэмы действи­тельно было известно местоположение важнейших политических центров Ахейской Греции II тыс. до н. э. Многие из описанных в поэме бытовых и военных реалий в деталях совпадают с археологиче-

скими находками. Например, найденный Шлиманом в Микенах «кубок Нестора»; «шлем из клыков вепря», принадлежавший, как говорится в «Илиа­де», критскому герою Мериону; башнеподобный щит, прикрывавший всё тело героя; наконец, бое­вые колесницы, которых не знала классическая Греция. Значит, в устной традиции народа сохра­нилась память о давно прошедших временах и со­бытиях, и поэмы зафиксировали её. Очевидно, до­стигшие процветания на рубеже XIII—XII вв. до н. э. государства греков-ахейцев стремились объ­единёнными силами совершать большие военные экспедиции в район Малой Азии. Одной из них и была осада Трои. Прочно закрепить своё влияние в районе Троады ахейцы не смогли, даже разрушив Трою. Их собственный мир оказался под угрозой нашествия варваров, и приходилось думать уже о безопасности, а не о завоеваниях.

Но скептики утверждают, что эти примеры ни­чего не доказывают. Реалии микенской культуры, являвшейся частью культуры Ахейской Греции, присутствуют в поэмах как отголоски далёкой и совершенно незнакомой поэту эпохи. Он не пред­ставляет, как действовали боевые колесницы, глав­ная ударная сила в сражениях времён Микенской Греции. Для автора это просто транспортное сред­ство: герой подъезжает на колеснице к месту схват­ки, а затем сражается пешим. Описание царских дворцов в поэме «Одиссея» показывает, что автор ничего не знает ни о водопроводе, ни о фресках, украшавших стены микенских дворцов, ни о пись­менности, исчезнувшей с гибелью ахейской куль­туры. Создание эпических поэм отделено от реаль­ных событий четырьмя-пятью столетиями. До этого времени сказания о Троянской войне передавались певцами-аэдами из поколения в поколение изустно. Каждый сказитель и каждое новое поколение вно­сили в них своё понимание событий и поступков героев. Таким образом, накапливались ошибки, по­являлись новые сюжетные детали, значительно ис­кажающие первоначальный смысл. Одно событие, вбирая в себя другие и обрастая поэтическими «под­робностями», постепенно могло превратиться в грандиозный поход греков-ахейцев против Трои, которого могло не быть никогда. Более того, архео­логические находки, сделанные на холме Гиссарлык, не доказывают, что найденное поселение яв­ляется именно Троей.

Правда, вообще отрицать существование города Трои где-то в северо-западном районе Малой Азии невозможно. Документы из архива хеттских царей свидетельствуют, что хетты знали и город Трою, и город Илион (в хеттском варианте «Труиса» и «Вилуса»), но, судя по всему, как два разных, распо­ложенных по соседству города, а не один под двой­ным названием, как в поэме. Хетты знали также страну Аххиява, могущественное государство, с ко­торым они соперничали за господство над этими городами. Учёные считают, что Аххиява — это страна ахейцев, однако пока не ясно, где она нахо-

122

Ввоз Троянского коня.

дилась. Может быть, это западная часть Малой Азии, или ближайшие к ней ост­рова, или вся Балканская Греция. Между Хеттской державой и Аххиявой был конф­ликт из-за города Илион, но его уладили мирным путём. Ни о каком крупномасштабном военном столкновении между ахейцами и Троей хеттские до­кументы не рассказывают.

Какой же вывод можно сделать, сопоставляя данные из архива хеттских царей и поэтическое по­вествование о походе против Трои? Какая-то связь

между ними прослеживается, но очень неясная, по­скольку точных совпадений нет. Видимо, в устном народном творчестве, лежащем в основе поэмы, спрессовались воедино события разных времён: не­удавшаяся попытка греков-ахейцев подчинить себе район Троады (это прослеживается через трагиче­ские судьбы героев-ахейцев после взятия Трои) и гибель городов Илион и Троя в результате нашест­вия так называемых «народов моря», которое по­трясло весь древний мир Средиземноморья в конце XII в. до н. э.

СОЛОН. ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО В АНТИЧНОСТИ

Солон, сын Эксекестида, вошёл в историю Древ­ней Греции как великий реформатор, основа­тель полисной демократии Афин. Среди своих современников и у последующих поколений элли­нов он пользовался славой великого поэта и муд­реца. Происходил Солон из очень древнего царского рода Кодридов. По преданию, Кодр — последний царь Афин, пожертвовавший жизнью ради спасе­ния родного города. Он был похоронен на Акрополе, и благодарные афиняне чтили его как героя.

По имущественному положению Солон относил­ся к людям среднего достатка. Его отец всё состо­яние истратил на помощь нуждающимся, и Солон в молодости приложил немало усилий, чтобы раз­богатеть: бедность не была в почёте, а страсть к богатству считалась естественной. В своих стихах Солон открыто признаётся, что хочет быть богатым, оговариваясь, правда, что его привлекает лишь честно нажитое: «Быть я богатым хочу, но нечестно владеть не желаю этим богатством: позднее час для расплаты придёт». Он подчёркивает, что честь и доброе имя ему дороже богатства: «Многие низкие люди богаты, а добрый беднеет. Мы же не будем менять доблесть на денег мешок».

Большинство аристократов — современников Солона богатели, занимаясь ростовщичеством и об­ращая в рабство своих должников. Солон считал такой способ несправедливым и обратился к морс­кой торговле. Он стал купцом и путешественником. Дальние страны манили молодого аристократа, оче­видно, не только возможностью нажить состояние. Его живой и любознательный ум жаждал знаний и ярких впечатлений. Даже в преклонном возрасте он не потерял интереса к новым знаниям: «Стар становлюсь, но всегда многому всюду учусь».

Солон жил в трудное время. Отмирал прежний порядок, основанный на господстве родовой знати, демос (народ) поднимался на борьбу против аристо­кратии. Незнатные, но зажиточные горожане счи-

тали несправедливым безраздельное господство аристократии в судах и управлении. Ломка тради­ционных устоев жизни болезненно отзывалась в со­знании людей. Тяжело было жить крестьянину, по­павшему в долговую кабалу и потерявшему веру в справедливость сильных. С безысходной тоской смотрели на жизнь аристократы — проклиная, призывая кары небесные на головы «своемыслящей черни», не видя ничего хорошего в будущем. Мегарский поэт-аристократ Феогнид, изгнанный из род­ного города, уверял: «Лучшая доля для смерт­ных — на свет никогда не родиться. И никогда не видать яркого солнца лучей».

Солон был человеком жизнерадостным и даже легкомысленным, по определению его биографа Плутарха. Он любил жизнь и, претерпев много неудач и разочарований, писал: «Ныне мне стали милы Дионис, Киприда и Музы — те, чьи забавы радость вселяют в людей». Разгорающиеся в об­ществе вражда и ненависть заставляли страдать и его: «Да, понимаю, и в сердце глубоко мне горе запало: Вижу, как клонится ниц бывшая первой страна Меж ионийских земель». Он оказался бли­зок к новым людям, поднявшимся из народа, по­нимал их нужды, осознавал их силу. Поэтому в от­личие от аристократов, упорствующих в привер­женности старому порядку, он готов был содейст­вовать утверждению новой социально-политичес­кой системы и знал, как это сделать.

Ещё до того, как стать законодателем, Солон принимал активное участие в политической жизни Афин. Его родной город вёл долгую войну с сосед­ним городом Мегара за обладание островом Саламин, лежащим у самых берегов Аттики. После оче­редного поражения афинское народное собрание запретило под страхом смертной казни поднимать

124

Солон перед греками.

Говорят, Лнахарсис, скиф цар­ского рода, причисленный гре­ками к мудрецам, узнав, что Со­лон занят составлением законов для афинян, стал смеяться над его работой. Он считал, что Со­лон желает добиться невозмож­ного — он мечтает удержать граждан от преступлений и ко­рыстолюбия писаными законами, которые ничем не отличаются от паутины: когда попадаются слабые и бедные, их удержат, а сильные и богатые вырвутся. На это Солон, говорят, возразил, что и договоры люди соблюдают, когда нарушать их невыгодно ни той, ни другой стороне; и законы он так приноравливает к интере­сам граждан, что покажет всем, насколько лучше поступать чест­но, чем нарушить законы. Одна­ко результат получился скорее тот, какой предполагал Анахарсис, чем тот, на который надеял­ся Солон (Плутарх. Солон, V).

*

Солон позволил всякому граж­данину выступать в защиту потерпевшего и требовать нака­зания преступника. Если кого-нибудь били, производили над ним насилие, причиняли ему вред, всякий, кто мог или хотел, имел право жаловаться на преступника и преследовать его судом. Законодатель правильно поступал, приучая граждан со­чувствовать и соболезновать друг другу и быть как бы членами единого тела (Плутарх. Солон, XVIII).

*

Солона хвалят также за закон, запрещающий говорить дурно об умерших. И дейст­вительно, религия требует счи­тать умерших священными; справедливость — не касаться тех, кого уже нет; гражданский долг — не враждовать вечно. Бранить живых Солон запретил в храмах, судебных и правитель­ственных зданиях, равно как и во время зрелищ; за нарушение этого закона он назначил штраф. Нигде не сдерживать гнев — это признак человека невоспитанного и необузданного; везде сдерживать — трудно, а для некоторых и невозможно. Поэтому законодатель при составлении законов должен иметь в виду то, что возможно для человека, если он хочет на­казывать малое число виновных с пользой, а не многих — без пользы (Плутарх. Солон, XXI).

*

вопрос о возобновлении войны. Многие горожане, недовольные запретом, не решались открыто выступить против него. Тогда Солон, чтобы поднять боевой дух афинян, выбежал, притворившись сумасшедшим, на площадь и пропел стихи, в которых призывал к захвату Саламина. Стихи произ­вели на граждан Афин столь сильное впечатление, что они тут же решили начать войну с мегарянами и назначили Солона военачальником. Остров был отвоёван, а Солон приобрёл значительный политический авторитет. Нет ничего странного в том, что выступление сумасшедшего его соотечест­венники восприняли всерьёз: сумасшествие, считали древние, — от богов. И в данном случае боги через Солона выразили свою волю.

Действия Солона характеризуют его как человека рационального. По­стоянно обращаясь к авторитету богов, в делах житейских он предпочитал руководствоваться здравым смыслом. Доказывая исконную принадлеж­ность Саламина Афинам, Солон не побоялся вскрыть на острове несколь­ко могил и показать мегарянам, что мёртвые захоронены по обычаю афи­нян. Более того, он пошёл на откровенный подлог: пользуясь авторитет­ностью в Греции стихов Гомера, вставил в один из них строку, доказы­вавшую давнюю связь Саламина с Афинами. Подобные хитрости тогда пороком не считались — напротив, они создавали человеку репутацию умного и тонкого политика. Солона стали приглашать посредником в спорах между знатными афинскими родами. Уважение и известность во всей Греции принесло ему выступление в защиту дельфийского храма бога Аполлона, землю которого захватили жители города Кирры.

Несомненно, политические взгляды Солона сформировались и были хорошо известны в афинском обществе к 594 г. до н. э. Именно тогда он был избран первым архонтом — высшим должностным лицом в Афинах, с широкими полномочиями эсемента (посредника). К этому времени про­тиворечия между народом и знатью достигли предела, но у враждующих сторон хватило благоразумия обратиться к Солону с просьбой о проведе­нии необходимых реформ. Солон не без колебаний приступил к преобразо­ванию государственного строя Афин. Знать надеялась, что Солон, сам будучи аристократом, укрепит её позиции. Демос, считая Солона челове­ком справедливым, ждал от него проведения всеобщего передела иму­щества и уравнения всех в правах. Солон же не собирался делать ни того, ни другого. Претензии знати он считал чрезмерными и укорял её в своих стихах: «Вы же в груди у себя успокойте могучее сердце: Много досталось вам благ — ими пресытились вы, Меру поставьте надменному духу: не то перестанем мы подчиняться, а вам будет не по сердцу всё». Неприем­лема была для Солона и идея всеобщего имущественного и политического равенства, которую он ставил в один ряд с ненавистной тиранией: «...Мне равно не по душе силой править тирании, как и в пажитях родных Дать худым и благородным долю равную иметь».

По убеждению Солона, жизнь общества должны регулировать право и законы, принятые при всеобщем согласии. Эти принципы были положе­ны Солоном в основу проводимых им реформ. Для Солона богатые и бедные, знатные и незнатные — равноправные члены единого граждан­ского общества. Ради единства и процветания общества необходимы вза­имные уступки, компромиссы. О своей роли Солон сказал в стихах: «Встал я, могучим щитом тех и других прикрывая, И никому побеждать не дал неправо других». Для последовательного проведения в жизнь по­добного намерения требовались мужество и сильная воля.

Реформы Солона не привели к коренной ломке сложившихся в Афинах к началу VI в. до н. э. общественных отношений. Они лишь изменили то, что грозило государству гибелью. Солон освободил демос от долговой ка­балы и навсегда запретил обращать афинских граждан в рабство за долги. Крестьянам он возвратил земельные наделы, отнятые у них знатью. Все граждане были разделены на классы соответственно их доходам; полити­ческие права гражданина зависели теперь не от его происхождения, а от его состояния. На самые высшие должности могли избираться только богатые, но зато все граждане без различия имущественного положения теперь участвовали в народном собрании и в созданном Солоном суде присяжных (см. ст. «Древняя Греция»).

126

Реформы вызвали всеобщее недоумение и раз­дражение. Пытаясь объяснить согражданам значе­ние преобразований, Солон снова прибегает к сти­хам. В них много горьких признаний: «...на борьбу всё мужество собрав, Я точно волк вертелся среди стаи псов». И ещё: «Все когда-то ликовали, а теперь меня всегда злобным взором провожают, словно я их злейший враг».

Попытка добиться всеобщего согласия не уда­лась. Не желая ничего менять в своих законах, Со­лон покидает Афины и снова становится путешест­венником. Он плывёт в Египет, ведёт там беседы со жрецами, потом отправляется на Кипр и помогает местному царю основать новый город. Античные ав­торы написали много рассказов о встречах Солона со знаменитыми современниками. При посещении столицы Лидийского царства — города Сарды — он, например, беседовал с вошедшим в историю ца­рём Крезом и преподал ему урок эллинской муд­рости.

Через долгих десять лет Солон вернулся в Афи­ны уже стариком. Ему пришлось стать свидетелем того, как непрекращающаяся борьба между его со­гражданами закончилась установлением тирании Писистрата. Хотя Писистрат был его родственни­ком и в прошлом их связывала дружба, Солон раз­гадал устремления честолюбца и попытался преду­предить афинян о грозящей опасности: «Вы ведь

свой взор обратили на речи коварного мужа». Когда Писистрат со своей охра­ной захватил Акрополь, Солон призвал граждан к вооружённой борьбе против тирана. При­ближённые самозваного правителя объявили его сумасшедшим, на что Солон ответил: «Точно ли я сумасшедший, покажет недолгое время: выступит правда на свет, сколько её ни топи».

Судьбу Солона после прихода к власти Писистрата античные писатели освещают по-разному. Диоген Лаэртский пишет, что он уехал из Афин и умер, прожив до 80 лет, на Кипре. По утверждению Плутарха, Солон остался в Афинах, и Писистрат сумел привлечь его на свою сторону, во всём сове­туясь со старым другом. Сколько лет Солон прожил при Писистрате, Плутарх точно не знает.

Современники оказались глухи к увещеваниям Солона, однако много лет спустя, покончив с тира­нией, афиняне обратились к заветам великого ре­форматора. Принципы меры, «золотой середины», гражданского единства были правильно определе­ны им как основы существования полиса. Поэтому Солона афиняне причислили к «семи мудрецам» — так называли нескольких его современников, ак­тивно, как и он, участвовавших в разработке и соз­дании основ государственного строя греческого по­лиса.

ПЕРИКЛ. АФИНСКАЯ ДЕМОКРАТИЯ

Перикл родился в 492 г. до н. э. Отцом его был герой греко-персидских войн Ксантипп, а мать Перикла принадлежала к знатному роду Алкмеонидов, давшему Афинам многих видных политических деятелей.

Как и у многих афинян из почтенных семей, у Перикла имелись достойные наставники. Музыке его учил музыкант и мыслитель Дамон, философии — известный греческий учёный Зенон.

Свой жизненный путь Перикл начал военным. «Он был храбр в походах и искал опасностей», — писал о нём древнегреческий историк Плутарх. Но в то время особой славы на военном поприще он себе не добыл. Перикл был молод и честолюбив, занятие политикой было в традициях его семьи, и в середине 60-х гг. V в. до н. э. он появился на по­литической арене. В это время в Афинах разгоре­лась схватка между демократами — сторонниками правления большинства граждан — и аристокра­тами, приверженцами правления немногих знат­ных родов. Перикл, хотя и происходил из знатного рода, стал на сторону демоса — народа, возможно

потому, что Алкмеониды всегда поддерживали де­мократию, или же Перикл понял, что величие Афин и его собственная слава — именно в демокра­тическом устройстве государства.

Ступив на политическую стезю, Перикл подру­жился с Эфиальтом, вождём афинского демоса. Вместе они добились ослабления роли Ареопага, яв­лявшегося не только высшим государственным со­ветом и хранителем традиций, но и оплотом знати. Вступив в открытую борьбу с аристократами за вли­яние в Афинах, Перикл добился изгнания их вождя Кимона. Его обвинили в измене. Вскоре после этого Эфиальт был убит единомышленниками изгнанни­ка. В 461 г. до н. э. Перикл встал на место погибшего друга, и с этого момента начинается «век Перикла» — век, уместившийся в 32 года, но значитель­ный, как целое столетие.

Итак, Перикл возглавил демократическую пар­тию. В этом положении ему совершенно необходимо было заручиться поддержкой народа и стать для него вождём и авторитетом. Перикл понимал, как много в политике зависит от симпатий афинских

127

граждан. Вождь аристократов Кимон был готов на всё, чтобы снискать их лю­бовь: устраивал обеды для бедных, дарил им одежду, даже убрал изгородь в своей усадьбе, чтобы все желающие могли рвать плоды в его саду. Перикл так поступать не мог и не желал, не только потому, что он не был так богат, как Кимон, — подобные поступки были не в его характере.

Перикл считал, что, соря деньгами и подарками, можно сделаться любимцем народа, но не вождём. Любовь народа непостоянна в отличие от авторитета признанного лидера. Перикл сразу заметно выде­лился из числа афинских политиков. Он не оскорб­лял людей заносчивостью и не опускался до па­нибратства, не выставлял напоказ свою персону и не стремился пос­тоянно напоминать о себе. Наобо­рот, Перикл стал редко появлять­ся на людях. «Его видели идущим лишь по одной дороге — на пло­щадь и в Совет», — сообщает Плу­тарх. В Народном собрании он вы­ступал только в особо важных случаях, простые дела поручая соратникам. В обхождении с людьми Перикл отличался рассу­дительностью и завидным спо­койствием. Это было непросто, потому что злые языки были щедры на колкости по отношению к политическим деятелям. Он терпеливо сносил насмешки, не роняя собственного достоинства, чем вызывал уважение горожан. Кроме того, Перикл никогда не заигрывал с толпой, не строил фантастических планов и не обе­щал золотых гор. Он обратил на себя внимание как на человека серьёзного. Ещё большему росту его авторитета способствовали мероприятия, которые он предлагал во имя укреп­ления афинского государства.

Когда в 460 г. до н. э. демократы во главе с Периклом пришли к власти, первой их заботой стала внешняя политика. Одной из задач было укрепле­ние Делосского морского союза. Так называлось объединение греческих городов во главе с Афинами, созданное в 478 г. до н. э. для борьбы с иранцами. Иранцы давно уже прямо не угрожали Афинам, но в 454 г. до н. э. афиняне вновь столкнулись с ними в Египте, где оказывали помощь восставшим ли­вийцам. Иранцы одержали победу, что очень встре­вожило афинян и их союзников.

Перикл перед лицом нависшей опасности пред­ложил следующее: в критической ситуации надо забыть раздоры и подчинить интересы союзников Афинам, потому что ни один город в союзе не мог сравниться с ними по силе и величине флота. Де-лосский союз, по замыслу Перикла, должен был превратиться в Афинскую державу, распоряжав­шуюся военными силами и денежными средствами всех союзных городов, которых было около 200. Во-

енные силы союза складывались из общественного флота, а средства — из казны, в которую каждый город платил ежегодный взнос. Эта казна храни­лась на острове Делос. Сославшись на угрозу на­шествия, Перикл настоял, чтобы казна Делосского союза была перевезена в Афины. В 454 г. до н. э. Афины стали обладателями союзных денег, рас­поряжаясь ими по своему усмотрению.

Второй проблемой были отношения со Спартой. Она возглавляла Пелопоннесский союз, сложив­шийся во второй половине VI в. до н. э. и включав­ший древнегреческие полисы Пелопоннеса. В Спар­те у власти стояла аристократия, и по всей Элладе её приверженцы видели в этом государстве защит­ника своих интересов. Взоры же всех сторонников демократичес­кого устройства были обращены к демократическим Афинам, кото­рые оказывали им поддержку, расширяя при этом своё влияние и укрепляя могущество.

Воспользовавшись неурядица­ми в Спарте, Афины вмешались в дела её союзников в Пелопоннесе. В 457 г. до н. э. началась война. Аристократы, сплотившиеся во­круг Спарты, были встревожены усилением своих противников во многих городах. Война шла долго и с переменным успехом. В её хо­де Перикл проявил себя как хра­брый воин и рассудительный пол­ководец. «Как стратег Перикл славился больше всего своей осто­рожностью: он добровольно не вступал в сражение, если оно бы­ло опасно, а исход его сомните­лен», — писал Плутарх. Он часто удер­живал граждан от необдуманных дей­ствий, спас Афины, когда они не были готовы от­разить наступление вторгшихся в Аттику спар­танцев. Перикл подкупил их военачальника, и тот отвёл войска. Всюду, где было возможно, Перикл устанавливал власть Афин.

Война завершилась в 445 г. до н. э. Тридцатилет­ним миром, который также называют «Перикловым», подчёркивая этим заслуги вождя афинян в его заключении. Он сумел убедить сограждан в том, что отказ от переговоров со Спартой и продолжение военных действий принесёт беды самим Афинам. Мир обязывал оба государства не вмешиваться в дела друг друга; Спарта признавала Афинский мор­ской союз, а Афины отказывались от владений в Пелопоннесе. Но Перикл не был удовлетворён та­ким положением. Он мечтал видеть Афины цент­ром Эллады, величайшим государством греческого мира, и пытался с этой целью созвать общегрече­ский «конгресс». Спартанцы, вовремя понявшие его замыслы, нарушили планы Перикла, но поме­шать ему укреплять могущество Афин в самих Афинах они не могли.

Перикл (портрет). Музей Ватикана.

128

Перикл.

ПЕРИКЛ И АСПАСИЯ

Авторитет и влияние Перикла в Афинах были так велики, что даже его женитьба на гетере Аспасии не уменьшила его популярности.

Гетерами (греч. «спутницы», «подруги») в Древней Греции назывались образованные незамужние женщины, ведущие свободный, независимый образ жизни. (Иногда словом «гетера» в Древней Греции называли женщин, торгующих собой.) Ремесло гетеры в Греции не считалось почётным, и к ним относились с пренебрежением. Не могло быть и речи о том, чтобы почтенный человек женился на гетере. Достойная греческая женщина росла, воспитывалась и всю жизнь проводила затворницей в гинекее — на женской половине дома. Она не посещала театр, не смела появляться в Народном собрании. Женщина даже не могла одна выйти на улицу — её обязательно сопровождал кто-нибудь из родственников или рабыня. Хозяйка не выходила к гостям, если в доме собиралось общество друзей её мужа. Тогда мужскую компанию развлекали гетеры.

Среди гетер встречались женщины блестящего ума, хорошо образованные, умеющие поддержать разговор поэтов и философов, разбирающиеся в политике и искусстве. Такой гетерой была Аспасия из Милета.

Аспасия славилась в Афинах красотой и умом. Выдающиеся политики и философы считали её женщиной незаурядной, а «Сократ иногда ходил к ней со своими зна­комыми... чтобы послушать её рассуждения...» (Плутарх). Аспасия была прекрасной собеседницей, и говорят даже, что она была наделена ораторским талантом, который так ценили афиняне.

Перикл познакомился с Аспасией и был восхищён этой женщиной, которая сумела поставить себя так, что самые умные люди Афин считали за честь быть её друзьями. Он сделался частым гостем в доме гетеры, и вскоре всем стало ясно, что Перикл полюбил прекрасную хозяйку. И мало этого: по Афинам пронёсся слух — Перикл решил жениться на гетере Аспасии! Это оказалось правдой. Перикл развёлся с женой, и вскоре в доме стратега появилась новая хозяйка. Перикл слышал сплетни и пересуды за своей спиной, но нимало не беспокоился. Он знал, что никакие Насмешки не умалят его заслуг перед государством. И потом, он слишком любил Аспасию, чтобы придавать значение ска­брезным историям, которые о ней рассказывали его недруги.

Счастьем наполнился дом Перикла, когда в него пришла Аспасия. Рассказывали, что каждый день, уходя из дома, Перикл нежно прощался с женой и приветствовал её при возвращении, что было совсем не в традиции афинских мужей. Аспасия же, став женой стратега, не заперлась в гинекее, как полагалось замужней женщине в Афинах. Она продолжала принимать гостей, друзья Перикла стали и её друзьями. Для своего сына от брака с Аспасией — Перикла-младшего — стратег добился в виде исключения афинского гражданства вопреки закону, который сам и ввёл: ведь Аспасия не была афинянкой.

В тяжёлые для Перикла дни нелегко, пришлось и Аспасии. Именно на неё, зная, как много значит она для стратега, обрушили свой первый удар недруги Перикла. Аспасию обвинили в нечестивости, в том, что она, гетера, учит распутству афинских женщин. Перикл встал на защиту жены. Говорят, он плакал, убеждая судей в её невиновности. Аспасию удалось спасти от наказания, но радость уже не возвращалась в дом Перикла. Следом за нападками врагов пришли война и чума, унёсшая жизнь великого афинянина. До самой смерти Перикла Аспасия была рядом с ним, оста­ваясь заботливой женой и верной подругой.

В 444 г. до н. э., оценив заслуги Перикла перед государством, афиняне избрали его стратегом — главнокомандующим. Это звание он носил 15 лет. Влияние его противников — аристократов было по­дорвано войной со Спартой. Их вождь Фукидид (не путать с историком Фукидидом!) был в 443 г. до н. э. изгнан из Афин. Перикл победил, и с этих пор 14 лет ему не было равных. «Афины достигли при нём высшего могущества. Он руководил массой, по­тому что приобрёл власть, не прибегая к недостой­ным средствам... и не имел нужды льстить толпе, но, пользуясь уважением, мог резко противоречить ей», — писал историк Фукидид.

За редкий ораторский дар Перикла прозвали Олимпийцем. Говорили, что он, «подобно Зевсу, ме­чет молнии, поражая словами, и само убеждение сидит у него на устах».

Перикл не был великим реформатором. Он толь­ко довершил то, что было сделано его предшествен­никами, Солоном и Клисфеном. Он добивался того, чтобы Афины стали идеальным государством, пре­вратились в процветающую демократию, которая могла бы защитить народ от внешних врагов и охра­няла бы своими законами права всех свободных граждан.

Полноправных граждан в Афинах было мало. Увеличение их числа вело к сокращению тех благ, которыми они пользовались, например при распре­делении хлеба во время голода. Защищая права афинского демоса, Перикл ещё в 451 г. до н. э. пред­ложил закон о гражданстве, по которому гражда­нином считался только тот, у кого отец и мать были афиняне. Количество полноправных афинян, та­ким образом, было ограничено, а попасть в их чис­ло, чтобы воспользоваться привилегиями, стало практически невозможно.

Заботясь о том, чтобы все граждане в равной ме­ре могли пользоваться своими правами и занимать государственные должности, Перикл добился уста­новления платы членам Совета пятисот — архон­там, по существу — правительству, ведавшему де­лами, выносимыми в Народное собрание; гелиастам — заседателям в суде; войску и флоту. Теперь участвовавшие в управлении государством рядовые граждане не терпели убытки, отвлекаясь от своего ремесла, как это было раньше, когда должности не оплачивались и их могли занимать только состоя­тельные люди.

Перикл знал, что бедность граждан — беда для государства и повод к волнениям. Он настоял на выделении пособий для сирот и калек. На деньги государства воспитывались сыновья погибших на войне. Другой способ искоренить нищету — дать людям возможность трудиться и зарабатывать себе на жизнь. При Перикле в Афинах развернулось грандиозное строительство. Надёжным куском хле­ба были обеспечены не несущие военную службу каменотёсы, плотники, резчики, строители дорог... «Весь город находился как бы на жалованье — сам себя содержал и украшал», — писал Плутарх.

Начиная строительство, Перикл думал не только о борьбе с нищетой и праздностью граждан, но и об

130

укреплении оборонительных сооружений. Длинные стены, протяжённостью 7 км, связавшие Афины с портом Пирей, были построены ещё в 456 г. до н. э. Перикл мечтал создать памятник вечной славы Афин. По его инициативе Акрополь украсился но­выми величественными храмами. Были возведены Парфенон — храм Афины Парфенос; Пропилеи — монументальное сооружение, обрамляющее вход в Акрополь; храмы Ники и Афины Паллады. В ко­роткий срок Афины превратились в политический и культурный центр Эллады. Сюда стекались ма­стера и философы, зная, что найдут учеников и слу­шателей. Сам Перикл был дружен с историками Геродотом, Фукидидом, философами Зеноном, Сок­ратом, Протагором, Анаксагором, трагиком Софок­лом, скульптором Фидием. Они были частыми гос­тями в доме стратега, и тогда душой этого необык­новенного общества становилась красивая и образо­ванная жена Перикла Аспасия, гетера, на которой он женился вопреки неодобрительным пересудам афинян и сплетням недоброжелателей.

Поверженные аристократы упрекали Перикла в том, что на украшение Афин он тратит деньги из казны Афинского морского союза. Афины действи­тельно давно пользовались казной как своим ко­шельком. Перикл же отвечал на это со всей прямо­той, что Афины не обязаны отчитываться в деньгах, потому что защищают союзников, которые только платят взнос, но не дают ни корабля, ни воина; а деньги принадлежат не тому, кто их платит, а тому, кто их получает, если он выполняет то, за что за­плачено. Перикл мог позволить себе такой ответ: могущество Афин за время его правления настоль­ко возросло, что афиняне не слишком стали счи­таться с мнением своих союзников. Афинский мор­ской союз превратился в Афинскую державу — «архэ», а Афины — в гегемона, диктующего свою волю (см. ст. «Древняя Греция»).

Укрепляя Афинское государство, Перикл пом­нил о главном его враге — Спарте. Союзники Спар­ты, аристократические города, требовали реши­тельных действий против демократических Афин, влияние которых быстро росло. Особенно волновал­ся старинный соперник Афин — Коринф. В нём с тревогой наблюдали, как афиняне расширяют тор­говлю с греческими колониями в Италии и на Си­цилии, постепенно вытесняя коринфян. Очередной

конфликт, возникший между союзни­ками Спарты и Афинами, ещё больше накалил обстановку. Имевшие самое непосредственное отношение к междуусобице ко­ринфяне обвинили Афины в нарушении условий Тридцатилетнего мира. Союзники в один голос тре­бовали от спартанцев обуздать зарвавшегося сопер­ника. Выслушав все жалобы и призывы, Спарта предъявила Афинам ультиматум, одним из требо­ваний которого было изгнание из государства Алкмеонидов, т.е. Перикла. На него теперь должны бы­ли смотреть как на виновника войны, вспоминая, что именно по предложению Перикла Афины вме­шались в конфликт пелопоннесских городов.

Давно известно, что тому, кто избрал своей судь­бой политику, редко приходится рассчитывать на благодарность современников. Несмотря на все ус­пехи Афин, самому Периклу приходилось в это вре­мя тяжело. «Почему вы, афиняне, устаёте получать добро от одних и тех же людей?» — эти слова Фемистокла, героя войны с иранцами, изгнанного из Афин, мог повторить и Перикл. Человека, 30 лет жизни отдавшего демократии, стали обвинять в ти­рании. Не смея пока прямо напасть на Перикла, враги обрушились на его жену и друзей: Фидий умер в тюрьме, Аспасию с трудом удалось защитить от обвинений.

Ультиматум Спарты был отклонён, и в 431 г. до н. э. спартанцы вторглись в Аттику. Началась война эллинов с эллинами — Пелопоннесская вой­на (см. ст. «Спарта»). Перикл призвал жителей Ат­тики укрыться за Длинными стенами в Афинах. Он удерживал рвущихся в бой афинян, предлагая по­ложиться на флот, который он отправил разорять побережье Пелопоннеса. Спартанцы действительно отступили, но облегчения это не принесло. Вместе с беженцами, которые жили в городе в грязи и тес­ноте, пришла чума. Перепуганные граждане стали искать виновного в своих бедах, и гнев их обру­шился на Перикла.

Впервые за 15 лет, в 430 г. до н. э., Перикла не избрали стратегом. Его обвинили в растрате и при­говорили к штрафу, забыв, что в своё время, про­возглашая Перикла первым гражданином государ­ства, его главными заслугами признавали патри­отизм и неподкупность. Соперники могли торжест­вовать, но ни у кого из «других стратегов и ораторов

Афинская школа.

131

не оказалось ни влияния, достаточного для такой высокой власти, ни авторите­та, обеспечивающего её надёжное ис­полнение», — писал Плутарх. Афиняне так при­выкли к советам и предложениям Перикла, что не знали, как без него поступать. Поняв на собствен­ном опыте, что незаменимые люди всё же есть, пе­ременчивые афиняне в 429 г. до н. э. вновь выбрали Перикла стратегом. Но он слишком устал, ему было 60 лет. Он потерял друзей в борьбе с противниками, чума унесла его родных. В том же году Перикл умер.

Заслугами Перикла были могущество Афинской державы и бессмертная красота великого города. Его победой была окрепшая афинская демократия — господство полноправных граждан.

Перикл умер в Афинах, не зная, к счастью, что они уже никогда не будут так сильны и величест­венны, как в дни, когда он, как свидетельствовал Плутарх, «сосредоточил в себе и сами Афины, и все дела, зависящие от афинян, — взносы, союзников, армию, острова, море, великую силу и верховное владычество».

СПАРТА

Спарта (Лакония, Лакедемон) — одно из самых известных и могущественных государств Древ­ней Греции, славное своей армией, никогда не отступавшей перед врагом. Идеальный полис, Спар­та была государством, которое не знало смут и гражданских распрей.

В этой удивительной стране не было ни богатых, ни бедных, поэтому спартанцы называли себя «об­щиной равных». Хотя о грозной Спарте знали бук­вально во всех уголках Древней Греции, мало кто мог похвастаться, что бывал на земле Лакедемона и хорошо знает жизнь и обычаи этой страны. Спар­танцы (спартиаты) окутали своё государство покро­вом тайны, не разрешая ни чужеземцам приезжать к ним, ни своим гражданам покидать рубежи об­щины. Даже купцы не привозили товаров в Спар­ту — спартанцы ничего не покупали и не прода­вали.

Хотя сами спартанцы не оставили описания сво­их законов и государственного строя, многие древ­негреческие мыслители пытались разгадать причи­ну прочности гражданского согласия и военной мо­щи Спарты. Особенно усилилось их внимание к это­му государству после победы Спарты над Афинами в Пелопоннесской войне (431—405 гг. до н. э.). Но поскольку античные писатели наблюдали жизнь Спарты со стороны или жили через много столетий после того, как возникла «община равных», многие современные учёные с недоверием относятся к их сообщениям. Поэтому некоторые проблемы исто­рии Спарты до сих пор вызывают споры у истори­ков. Например, чем был обусловлен спартанский образ жизни, когда возникло это государство, столь непохожее на другие греческие полисы?

Создателем Спартанского государства древние греки считали законодателя Ликурга. Писатель и историк Плутарх, автор жизнеописаний выдающихся греков и римлян, начиная рассказ о жизни и реформах Ликурга, предупреждает читателей, что ничего строго достоверного сообщить о них не­возможно. Тем не менее он не сомневается в том, что этот политический деятель был исторической личностью. Большинство современных учёных счи­тают Ликурга легендарной (никогда не существо-

вавшей) личностью, а удивительный государствен­ный строй Спарты — следствием сохранения в нём примитивных догосударственных форм человечес­кого общежития. Другие историки, соглашаясь с тем, что Ликург — фигура вымышленная, не отри­цают полностью предания о возникновении Спар­танского государства в результате переворота после долгих смут в первой половине VI в. до н. э. Есть и третья группа учёных, считающих, что у историков нет серьёзных оснований для полного недоверия к сообщениям античных писателей. В биографии Ликурга, считают они, нет ничего фантастического, а проведение в Спарте реформ на два века раньше, чем в других районах Балканской Греции, объяс­няется сложной ситуацией, сложившейся в Лако­нии. Основавшие Спартанское государство дорий­цы пришли сюда как завоеватели и, чтобы удер­живать в повиновении порабощённое ими местное ахейское население, нуждались в ускоренном соз­дании необходимых для этого учреждений.

Согласно Плутарху и другим древним авторам, время жизни Ликурга приходится примерно на первую половину VII в. до н. э.

Это было время смут и беззаконий. Ликург про­исходил из царского рода и после гибели отца от удара ножом и смерти старшего брата стал царём, но правил всего восемь месяцев. Уступив власть своему племяннику, он покинул Спарту. Путешест­вуя по Криту, Египту и греческим полисам на по­бережье Малой Азии, Ликург изучал законы и об­раз жизни людей и мечтал, вернувшись на родину, полностью изменить строй своей общины и устано­вить такие законы, которые навсегда прекратили бы вражду между спартанцами. Перед возвращени­ем в Спарту Ликург отправился в Дельфы, где на­ходился храм бога Аполлона с оракулом (прорица­телем). В те времена ни одно важное для всего го­сударства решение не принималось без обращения за советом к жрецам бога Аполлона Дельфийского. Жрица-прорицательница (пифия) передавала обра­щающимся за советом предсказания, которые ей

132

Спартанцы. V в. до н. э.

Спартанцы умели обидчиков поставить на место, не прибегая к физической расправе над ними. Однажды в Спарту прибыли жители греческого города Клазомены. Среди них оказались озорники, вымазавшие сажей кресла, в которых сидели правители Спарты — эфоры. Те не пока­зали своего гнева, а издали указ, который был на следующее утро объявлен по всей стране: «Клазоменцам разрешается вести себя непристойно».

*

Мудрость спартанцев помогала им найти выход из самых сложных обстоятельств. Когда они получили приказ Александра Македонского, объявлявший о его божественном происхождении, то постановили: «Если Алек­сандру угодно быть богом, пусть будет». Истинно по-спартански посмеялись они над претензиями гордого македонца

*

Свободолюбие спартанцев лучше всего сознавали их цари. Один из них — Антигон, заметив в своём сыне гордость и пренебрежение к подданным, сказал ему: «Оставь свои замашки. Разве ты не знаешь, что наша с тобой власть — почётное рабство?»

*

Спартанцы издали закон, ограничивающий покупку съестных припасов, регламентирующий их количество и качество.

*

В 362 г. до н. э. фиванцы под командованием Эпаминонда напали на Спарту. Один мальчик-спартанец убежал из дома на поле боя и вместе со взрослыми отражал наступление врагов. Когда спартанцы победили, они на­градили маленького героя венком за проявленную доблесть, но присудили к большому денежному штрафу за то, что он принял участие в сражении до положенного возраста и сра­жался, не имея положенного спартанцу вооружения и облачения.

*

Воспитание детей считалось в Спарте одной из главных общественных обязанностей гражданина. Спартанец, имевший трёх сыновей, освобождался от несения сторожевой службы, а отец пятерых — от всех существовавших повинностей.

*

Однажды в Спарту прибыл посол с острова Хиос — гордый и чванливый, облачённый в пышные одежды и выкрасивший волосы, чтобы скрыть седину. Не успел он на­чать речь, как поднялся с места один из спартанцев и, обра­щаясь к присутствующим согражданам, сказал: «Что путного может сказать этот человек, если у него обман не только в сердце, но и на голове?»

*

Одного спартанского юношу, за бесценок купившего землю, предали суду. В обвинении говорилось, что он слишком молод, а уже соблазнился выгодой, а корысть — это враг каждого жителя Спарты.

*

якобы сообщало само божество. Пифия назвала Ликурга «боголюбезным» и сказала, что Аполлон обе­щает дать Спарте самые лучшие законы.

Как рассказывает Плутарх, вернувшись из Дельф, Ликург вместе с тридцатью верными ему знатными гражданами приступил к осуществлению своего замысла. Он приказал друзьям вооружиться и выйти на площадь, чтобы запугать врагов и за­ставить всех подчиниться новым законам. Установ­ление новых порядков, видимо, вызывало недоволь­ство и сопротивление части богатых и знатных граж­дан. Однажды они окружили законодателя и, злобно крича, забросали камнями. Ликург бежал, но один из преследователей выбил ему палкой глаз.

По легенде, завершив реформы, Ликург собрал народ и, взяв с него клятву ничего не менять из установленных им порядков до его возвращения, снова отправился в Дельфы. В Дельфах он получил через оракула одобрение проведённым законам. От­правив это прорицание в Спарту, он сам решил боль­ше туда не возвращаться, чтобы не освобождать на­род от данной ему клятвы, и уморил себя голодом.

Установленные Ликургом порядки вызывали восхищение одних, осуждение и критику других. Одной из первых реформ Ликурга была организация управления гражданской общиной. Античные писа­тели утверждают, что Ликургом был создан совет старейшин (герусия) из 28 человек. Старейшины (геронты) — не моложе 60 лет — избирались народ­ным собранием граждан (апеллой). В герусию вхо­дили и два царя, одной из главных обязанностей которых было командование армией на войне. Апелла первоначально, видимо, имела большую силу и решала все важнейшие вопросы в жизни общины. Со временем власть в государстве перешла в руки эфоров.

В VIII в. до н. э. в Спарте, как и в других грече­ских полисах, возникла острая нехватка земли. Спартанцы решили эту проблему, завоевав сосед­нюю область Мессению, а её жителей обратили в рабство. Завоёванная земля и порабощённое насе­ление были объявлены собственностью всех граждан Спарты. И система управления, и верховная собст­венность всех граждан на землю — всё это ничем не отличало Спарту от других греческих полисов. Как и всюду в государствах Древней Греции, здесь дей­ствовал принцип: сообща владеем, сообща управля­ем, сообща защищаем. Но в Спарте он был проведён в жизнь с такой последовательностью, что это пре­вратило её в нечто уродливое, в «исторический курь­ёз», по определению некоторых историков.

Причиной этого была особая форма рабства, воз­никшая в Древней Спарте. В большинстве греческих полисов рабов привозили из дальних стран. Отор­ванные от родных очагов, разной национальности, они были разобщены и им было трудно договориться друг с другом и поднять мятеж против своих господ. Обращённое же в рабов (илотов) население Лакони­ки и Мессении оставалось жить там, где жили и их предки. Они вели самостоятельное хозяйство, имели имущество и семью. Своим хозяевам они платили подать (апофору), оставшейся же частью продуктов

134

могли распоряжаться по своему усмотрению. Это создавало благоприятные условия для восстаний, которые илоты, во много раз превосходящие по чис­ленности своих господ, поднимали довольно часто.

Чтобы добиться согласия и мира, Ликург решил навсегда искоренить богатство и бедность в госу­дарстве. Всю землю, которой владела община, он поделил на примерно равные участки (клеры). 9 тыс. клеров получили спартанцы — по числу семей, 30 тыс. было отдано периэкам — жителям окрест­ных мест. Периэки были свободными людьми, но не входили в число полноправных граждан. Полу­ченную землю нельзя было ни продавать, ни да­рить. Обрабатывали её илоты, а периэки занима­лись ремеслом. Спартиаты же всякий труд, кроме военного дела, считали для себя позорным. Полу­чив возможность довольно безбедно жить за счёт труда илотов, они превратились в воинов-профес­сионалов. Вся их повседневная жизнь стала пос­тоянной и изнурительной подготовкой к войне.

Для сохранения всеобщего равенства Ликург за­претил употреблять в Спарте золотые и серебряные монеты, которыми пользовались во всей Греции, и ввёл железные деньги, настолько тяжёлые, что да­же для небольшой суммы требовалась целая повоз­ка. На эти деньги можно было купить только то, что производилось в самой Спарте, периэкам же бы­ло строжайше запрещено производить предметы роскоши, разрешалось изготовлять только простую посуду и одежду, оружие для спартиатов. Все спар­танцы, от царя до простого гражданина, должны были жить в совершенно одинаковых условиях. Специальными предписаниями указывалось, какие можно строить дома, какую одежду носить, и даже еда должна была быть у всех одинаковой. Спартан­ские граждане не знали покоя домашней жизни, не могли по своему усмотрению распоряжаться своим временем. Вся их жизнь от рождения и до смерти проходила под неусыпным контролем. Спартанец вступал в брак, когда ему разрешала община, но молодые женатые мужчины ещё долгое время жили отдельно от своих семей. Даже дети не принадле­жали родителям. Новорождённого младенца отец приносил в лесху, где заседали старейшины. Ребён­ка внимательно осматривали, и если находили больным и хилым, то отправляли к Апотетам (об­рыв на горном хребте Тайгет) и там оставляли уми­рать.

С семи лет мальчиков отбирали у родителей и воспитывали в отрядах (агелах). Суровая система воспитания была направлена на то, чтобы они вы­росли сильными, послушными и бесстрашными. Детей учили читать и писать, приучали подолгу молчать и говорить кратко и чётко (лаконично). Взрослые, наблюдая за детьми, нарочно их ссори­ли, вызывая драку, и следили, кто в драке ловчее и смелее. На год мальчикам выдавали только одно платье, мыться разрешали только несколько раз в год. Кормили детей скудно, приучали к воровству, но если кто-то попадался, то били нещадно, не за кражу, а за неловкость.

Возмужавших юношей после 16 лет подвергали

Женщины Спарты, у которых погибли сыновья, шли на поле битвы и смотрели, куда они были ранены — а грудь или спину. Если в грудь, то женщины с гордостью смотрели на окружающих и с почётом хоронили своих детей в отчих гробницах. Если же видели, что раны на спине, то, рыдая от стыда, спешили скрыться с поля боя, предоставляя хоронить мёртвых другим.

*

Алкивиад утверждал, что нет ничего удивительного в присущем спартанцам равнодушии к смерти, так как, стремясь- избавиться от своей законом предписываемой тяжёлой жизни, они готовы поменять её тяготы даже на смерть.

*

В Спарте существовал закон, согласно которому никто не должен был носить одежду неподобающего цвета и быть полнее, чем это необходимо. По этому закону все юноши до двадцати лет, не достигшие ещё гражданских прав, должны были каждые десять дней показываться эфорам — членам выборной коллегии из пяти человек с очень широкими политическими и судебными полномочиями. Если юноши были крепки и сильны, то удостаивались похвалы, а если у них обнаруживали следы дряблости и рыхлости, то били их палками, приговаривая, что их вид позорит Спарту и её законы.

*

Существовало предсказание, согласно которому Спарта будет сильным и могущественным государством, если будет следовать законам Ликурга, предписывающим строгость и простоту образа жизни, останется недоступной для золота и серебра. Когда после войны с Афинами воины привезли деньги, то таким образом соблазнили жителей Спарты отступиться от воли богов, и их доблесть постепенно угасла.

*

В Спарте никому не разрешалось жить так, как он хочет: точно в военном лагере, все в городе подчинялись строго установленным порядкам и делали то из полезных для государства дел, какое им было назначено. Считая себя принадлежащими не себе самим, но отечеству, спартанцы, если у них не было других поручений, либо наблюдали за детьми и учили их чему-нибудь, либо сами учились у ста­риков. Ведь одним из благ и преимуществ, которые доставил согражданам Ликург, было изобилие досуга. Зани­маться ремеслом спартанцам было строго-настрого запрещено, а в погоне за наживой, требующей бесконечных трудов и хлопот, не стало никакой надобности, поскольку богатство утратило всю свою ценность и притягательную силу. Землю их возделывали илоты, внося незначительную подать. Один спартанец, находясь в Афинах и услышав, что кого-то осудили за праздность и осуждённый возвращается в глубоком унынии, сопровождаемый друзьями, тоже опечаленными и огорчёнными, просил окружающих пока­зать ему человека, которому свободу вменили в преступление. Вот до какой степени низким и рабским счи­тали они всякий ручной труд, всякие заботы, сопряжённые с наживой! (Плутарх. Ликург, XXIV.)

*

Аристотель сообщает: Ликург не верил в то, что царей можно сделать совершенными людьми. Поэтому вместе с царями, когда они покидали страну, посылали в качестве сопровождающих лиц их личных врагов и считали спасением для государства, когда между царями происходили распри (Аристотель. Политика, 11,6, 14—23).

*

135

очень суровому испытанию у алтаря бо­гини Артемиды. Юношей жестоко би­чевали, они же при этом должны были молчать. Некоторые не выдерживали испытания и умирали. Ещё одним испытанием для юношей были криптии — тайные войны против илотов, которые время от времени объявляли эфоры. Днём молодые спартанцы прятались в укромных уголках, а ночью выходили охотиться на илотов, убивая самых креп­ких мужчин, что позволяло держать илотов в пос­тоянном страхе.

Воля законодателя и постоянная угроза со сто­роны илотов создали необычайно сплочённую граж­данскую общину, не знавшую внутренних смут на протяжении нескольких столетий. Но спартанцы заплатили за это дорогую цену. Суровая дисципли­на, военизация всех сторон жизни привели к духов­ному оскудению народа, экономической отсталости Спарты по сравнению с другими греческими поли­сами. Она не дала мировой культуре ни одного фи­лософа, поэта, оратора, скульптора или художника. Всё, что смогла создать Спарта, — это сильная ар­мия. Безграничное право эфоров контролировать все стороны жизни общины сделало их власть, по определению Аристотеля, «близкой к тирании». Постепенно Спарта превратилась в оплот политиче­ской реакции для всей Греции.

Спартанцы сознательно проводили политику изоляции своей общины от внешнего мира. Она бы­ла направлена на то, чтобы чужие нравы и обычаи не могли проникнуть в «общину равных», но глав­ная причина заключалась в том, что постоянная угроза восстаний илотов требовала мобилизации всех сил. Спарта не могла надолго и далеко уводить свою армию за пределы Пелопоннеса, поэтому в мо­менты большой опасности для всего эллинского ми­ра она часто руководствовалась сугубо эгоистиче­скими интересами. Это сказалось уже в период гре­ко-персидских войн, когда Спарта готова была ус­тупить иранцам (персам) большую часть Балкан­ской Греции и греческие города на побережье Ма­лой Азии. Взамен она предлагала всем желающим переселиться на территорию Пелопоннеса, готовая защищать его рубежи до последнего вздоха.

Жажда господства над всей Грецией привела Спарту к войне с богатыми и процветающими Афи­нами. Она вышла победительницей из Пелопоннес­ской войны, но ценой предательства интересов Эл­лады: получив помощь от Ирана, она превратилась в иранского надсмотрщика для эллинов. Война вы­вела Спарту из состояния искусственной изоляции, победа принесла богатство и деньги, и «община рав­ных» вступила в полосу смут, как и все другие гре­ческие полисы.