Содержание
Введение
§1. Булгаковедение последнего десятилетия 
§2Исследования О.С.Бердяевой «Проза Михаила Булгакова:
 Текст и метатекст»
Заключение
Список литературы
Введение
Интерес к творчеству М. Булгакова не утихает вот уже несколько десятилетий, и об этом свидетельствуют сотни литературоведческих, биографических, методических работ, посвященных писателю. Однако современное булгаковедение характеризуется не только увеличением количества монографий и статей, но и актуализацией новых аспектов интерпретации произведений этого автора. Исследователи творчества М. Булгакова 60-80-х годов часто оценивали произведения писателя с идеологической точки зрения, акцентируя социально-историческую проблематику и оставляя без должного внимания проблемы религиозно-философские и онтологические. Такое, несколько поверхностное толкование приводило к искажению художественного мира М. Булгакова. За последние двадцать лет точка зрения исследователей творчества М. Булгакова на его произведения изменилась. Многие подчеркивают в своих работах одну из особенностей творческого метода писателя, ставшую методологическим принципом всего булгаковедения последних лет: взгляд на человеческую жизнь и исторические события с позиции вневременных ценностей. В.И. Немцев в книге «Становление романиста» отмечает: «Если рассматривать творчество М. Булгакова как единый текст, можно легко увидеть, что многие проблемы, к которым он обращается, часто поворачивались к вечности, словно к некоему арбитру, и то растворялись в ней, то находили там новую оценку».
 В2004году вышла монография О.С. Бердяевой с характерным названием «Проза Михаила Булгакова: Текст и метатекст», в которой автор рассматривает творчество писателя как «единый метатекст, организованный прежде всего мотивно. Подобный подход делает возможным философское осмысление творчества М. Булгакова, позволяет определить своеобразие мировоззрения писателя, выйти на уровень осмысления онтологической проблематики творчества.
Цель данной работы проанализировать труд Бердяевой О.С. на фоне других исследовательских работ.
Задачи
·                    Выявить направления изучения творчества М. Булгакова последнего десятилетия.
·                    Осветить наиболее интересные и актуальные исследования.
·                    Провести сравнительный анализ в методах исследования разных авторов.
·                    Определить степень развития исследовательской работы творчества М.Булгакова на современном этапе.
Предметом данной работы явились труды многих исследователей творчества М.Булгакова., в частности основой для написания работы явилась книга Бердяевой О.С. «Проза М. Булгакова: Текст и метатекст».

§1. Булгаковедение последнего десятилетия
Булгаков сегодня не остро актуален и не моден, хотя его классичность признана — теперь он занял место в «большой» русской литературе рядом с Толстым, Достоевским, Чеховым и др. Спорят о беллетристике новейшего времени, романисты XX в. (Булгаков, Пастернак, Платонов) ушли в тень.
Булгаковские чтения, начавшиеся в 1984 г., умерли с внезапной смертью А.А.. Булгаковедческие работы отодвинулись на периферию актуального литературоведения. Принципиально новых идей не появляется. Но книжные прилавки полны книг, посвященных Булгакову. Правда, имена большинства авторов давно известны: В.И. Лосев, Б.С. Мягков, В.В. Петелин, В.И. Сахаров, Б.В. Соколов. А теперь еще к нам пришло и переиздание сборника статей Л.М. Яновской.
У авторов булгаковедческих книг и статей последнего десятилетия можно выделить несколько направлений работы.
Первое — это публикации в русле, условно говоря, литературоведения 1960—1970-х гг., с его традиционным психологизмом, разбором системы образов произведения, изучением литературных связей и влияний, расширением контекста произведения (О.С. Бердяева, М.С. Петровский, В.В. Химич). У истоков второго направления находится работа Б.М. Гаспарова «Из наблюдений над мотивной структурой романа М. Булгакова “Мастер и Маргарита”» — под ее влиянием работают многие, например Е.А. Иваньшина, С.В. Никольский, Евг. Яблоков. Далее — ставшее модным в 1980-е течение «эзотериков» и тех, кто без устали расшифровывает булгаковские «коды» и «тайнопись» (начало которому положила известная статья И.Л. Галинской), — А.А Кораблев, С.К. Кульюс и И.З. Белобровцева и др.
По-прежнему переиздается «Жизнь Булгакова: Дописать раньше, чем умереть…» В.В. Петелина5, близка ей по подходу книга «Три жизни Михаила Булгакова» Б.В. Соколова. По сути, сегодняшнего посетителя книжных салонов догоняют волны, поднявшиеся еще в 1970—1980-е гг.
Все дальше отлетают рассуждения авторов от собственно романа, все неуловимее, расплывчатее конкретные реалии времени. Порой видно, как понятное автор сначала превращает в псевдосложное, а затем победоносно распутывает созданное им же самим хитросплетение не мыслей, но словес. Например, Е.А. Иваньшина пишет: «Мы рассматриваем текст (тут следует ссылка на статью Ю.М. Лотмана “Мозг — текст — культура — искусственный интеллект”. — В.Г.) как многоязычный мыслящий и самоосознающий организм, участвующий в процессе коммуникации между автором и читателем; такой текст неодинаков “на входе” и “на выходе”: “на входе” он поставляет некий запас информации, “на выходе” он же “играет роль структуры собственной информации и является сообщением о собственном строении” (тут ссылка на статью Е. Фарыно “Роль текста в литературном произведении”. — В.Г.)». Другими словами, перед нами тайнопись, снабженная «встроенной» программой дешифровки: в явном тексте повсюду расставлены «поплавки», связывающие поверхность текста с его глубиной и являющиеся спасательными указателями для «плавающего» читателя. Плавающий читатель въяве показан в эпизоде купания Ивана в Москве-реке, а затея с поплавками разоблачена в гл. 18, где Поплавский (значимая фамилия) приходит в домоуправление, чтобы прописаться в квартире покойного племянника, и видит там «плакат, изображавший в нескольких картинках способы оживления утонувших в реке»19. Так обстоит дело и в булгаковедческих работах Е.А. Яблокова. Двусмысленная метафора, вынесенная в заглавие книги «Нерегулируемые перекрестки», к сожалению, адекватно передает содержание книги. И без того не самая строгая наука филология превращается в поток необязательных ассоциаций и малоубедительных параллелей. В манере письма автора (по сравнению с его книгой, рецензировавшейся нами ранее) ничего не изменилось. И в новой работе общие места перемежаются с недоказанными гипотезами, в наукообразную лексику облачаются весьма вольные ассоциации. Разбирая роман «Мастер и Маргарита», Яблоков пишет: «В плане этих ассоциаций Рюхин — пародийный “Дон Жуан”; правда, соперничество намечено не из-за женщины, а так сказать, из-за Музы (если только Рюхин имеет к ней хоть какое-то отношение); что же касается основного качества Дон Жуана — влюбчивости, то у булгаковского персонажа оно функционально замещено беспринципностью, неразборчивым идейным “сожительством”». Далее автор переходит к мотиву «памятника»: с точки зрения Яблокова, «чугунный человек» в «Мастере и Маргарите» (памятник Пушкину) по-своему варьирует созданный в романе «Белая гвардия» образ «чугунного черного Владимира», «который стоит как бы на границе “рая” и “ада” и воплощает неразделимое единство светлого и темного начал бытия». Ожидаешь появления доказательства этой необычной гипотезы. Но вместо него через несколько предложений читаем: «Учитывая преемственную связь с образом “черного Владимира”, можем сказать, что в эпизоде “Мастера и Маргариты” Пушкин предстает еще и травестированным “Черным человеком” — а Рюхин, таким образом, оказывается пародийным “Моцартом”»… Ну, а где «черный человек», там, разумеется, и до реминисценций с Есениным рукой подать — и поэт немедленно появляется в сноске.
Предлагается не анализ «мотивной структуры», а сопоставление одного слова с другим: здесь «чугунный» и там «чугунный» — значит, имеем смысловую связь, хотя любому внимательному читателю ясна разнонаправленность эпизода со «страшным» чугунным Владимиром на Владимирской горке в «Белой гвардии», крест в руке которого превращается в меч, — и памятником человеку, задумчиво склонившему голову на Тверском бульваре, в «Мастере и Маргарите», в эпизоде с поэтом Рюхиным, возвращающимся на рассвете из клиники профессора Стравинского. И далее, в очередном недодуманном пассаже: «…характерно, что после “столкновения” с памятником булгаковский поэт совершает метафорическое самоубийство — предаваясь “самоуничтожающим” мыслям, казнит в себе (хотя, похоже, не ду смерти) приспособленца-халтурщика».«Сходство памятников» Яблоков полагает вполне доказанным, мысль делает следующий скачок, и мы читаем: «Отметить сходство между памятниками в “Белой гвардии” и “Мастере и Маргарите” важно еще и потому, что оно сродни мотиву “переклички” трех “Владимиров”, который возникает, например, в стихотворении Маяковского “Киев”» (где появляется, поясним мы, еще один Владимир — Ленин). Какое отношение имеет эта фигура к памятнику Пушкина, неясно.
В исследовательской работе должны присутствовать как минимум новое наблюдение или неизвестный материал. В булгаковедении же последнего десятилетия книги нередко состоят из огромного количества цитат, пересказов известного. Увесистая монография содержит в себе наблюдений на одну статью, статья «тянет» на абзац. Подобные сочинения представляют собой результат наложения круга актуального чтения автора на известные булгаковские тексты, как это происходит, например, в монографии Вл. Немцева «Трагедия истины».
На фоне подобных монографий книга М.С. Петровского, заявившая сравнительно локальную тему, выглядит не просто высокопрофессиональной, а прозрачно-классичной, она написана прекрасным языком, с точной мыслью, чурающейся излишеств.
Но не все так печально. Некоторые интересные и тонкие работы последнего времени, не покушаясь на ревизию общих идей, углубленно разрабатывают ранее сформулированные мысли, например статьи лингвиста И.И. Тишкиной.
Реже всего предметом исследования становится поэтика Булгакова в ее теоретико-методологическом аспекте. Яркий образец работы подобного рода — статья М.О. Чудаковой «О поэтике Михаила Булгакова». М.О. Чудакова, собирая воедино прежние наблюдения, связанные с заявленной темой, делает следующий шаг. Автор, долгое время занимавшийся изучением наследия основоположников формального метода, следует именно ему. М.О. Чудакова предлагает увидеть одну из важных особенностей литературного труда писателя в выработке им устойчивых блоков.Трудность работы подобного рода, на наш взгляд, связана с дефиницией «блока», так как в статье разбираются не только схожие, вариативно повторяющиеся ситуации, эпизоды («мизансцены»), но и конкретные, отдельно взятые предметы (вроде «мерзкой шапки»), а также повторяющиеся стилистические ходы, жесты, семантика цвета, излюбленные глаголы, «слова и словечки» и пр. При этом сам аналитический ход представляется чрезвычайно плодотворным.
Статья Е. Мустанговой была первой в булгаковедении работой, где подчеркивалась значимость в творчестве писателя бытийной, онтологической проблематики и стремления к традициям и культуре дома как норме человеческого существования. В 60-90-е годы появились исследования, в которых делались попытки осмысления образа дома в отдельных произведениях М. Булгакова. Среди таких работ можно отметить статьи В.Я. Лакшина «О прозе Михаила Булгакова и о нем самом» (1966-1972), «Мир Михаила Булгакова» (1989), «О Доме и Бездомье (Александр Блок и Михаил Булгаков)» (1993); Т.А. Никоновой «"Дом" и "город" в художественной концепции романа М.А. Булгакова "Белая гвардия"» (1987), В.В. Турбина «Катакомбы и перекрестки» (1991), В.В. Бузник «Возвращение к себе. О романе М.А. Булгакова "Белая гвардия"» (1998). Обращали внимание на тему дома в творчестве М. Булгакова и зарубежные исследователи. В книге американского ученого Гамплиевич-Шварцман «Интеллигент в романах "Доктор Живаго" и "Мастер и Маргарита"» (1988) подчеркивалась значимость «квартирного вопроса» для самих писателей и их героев. Правда, его трактовка была довольно поверхностной: исследователь ограничилась констатацией некой зависимости между бытовым благополучием художника и его творчеством. При этом дом рассматривался лишь как материальное благополучие, бытийная и духовная составляющие этого феномена остались вне поля зрения ученого: «Речь идет о почти прямой зависимости обоих героев-писателей, вернее, их творчества, от физических условий для работы. Одним из таких условий и в романе Булгакова, и в романе Пастернака показано обыкновенное жилое помещение». В 90-е годы стали предприниматься и попытки более глубокого, целостного изучения образа дома в творчестве М. Булгакова, появились работы, в которых подчеркивался концептуальный характер темы дома в произведениях этого автора (см.: Золотусский 1993; Кораблев 1991; Котельников 1994; Кривонос 1994; Скороспелова 1998). Образ дома в таких исследованиях рассматривался на символико-философском уровне в соотнесении с основными понятиями и категориями русской литературы и христианской культуры. Среди всех работ следует отметить статью А.А. Кораблева «Мотив "дома" в творчестве М. Булгакова и традиции русской классической литературы» (1991), в которой впервые был дан анализ образа дома в контексте традиций русской классической литературы. При этом материалом исследования служили как проза (романы «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита»), так и драматургия М. Булгакова (пьесы «Дни Турбиных», «Бег», «Зойкина квартира» и «Дон-Кихот»), Автор статьи подчеркивал, что образ дома в творчестве писателя является одним из ключевых, а «"квартирный вопрос" в его произведениях неизменно сопрягается с общей проблемой человеческого существования, причем не только в конкретно-бытовом, но и в философском, бытийном смысле».
Последние пять лет интерес к теме дома в творчестве М. Булгакова не пропал, зачастую исследователи ограничиваются общими замечаниями о значимости жизненного пространства для героев писателя. Исключением является статья М. Шнеерсон «Человек и его Дом. (По страницам Михаила Булгакова)» (2002), автор которой делает попытку проследить историю возникновения, формирования и эволюции образа дома в творчестве писателя. Материалом исследования служит вся проза М. Булгакова, начиная очерками и заканчивая «Мастером и Маргаритой». При этом работа М. Шнеерсон носит скорее обзорный характер: автор перечисляет основные особенности образа дома и важнейшие этапы его развития, но не рассматривает их более подробно, по-видимому, ограниченная рамками небольшой статьи. Во всех исследованиях последних лет признается центральное, структурообразующее положение образа дома в художественном мире М. Булгакова. В статье Е.Н. Шустовой «Образы дома и дороги в пьесе М. Булгакова "Дон-Кихот"» дом трактуется как «определенная точка отсчета постижения мироздания. Дом становится своеобразной константой в постоянно меняющемся внешнем мире». Интересна в этом смысле статья самарского исследователя Е.Е. Бирюковой «Человек и мир в ранней прозе М. Булгакова» (2002). Материалом исследования служат «Записки юного врача», а образ дома трактуется в контексте экзистенциальной проблематики произведения. Е.Е. Бирюкова рассматривает «Записки» в свете конфликта главного героя -«интеллигента, следующего за своим предназначением, несущего миру свет и жизнь» — и внешнего мира, где царят смерть, болезнь, невежество и хаос. При этом дом врача представлен как центр жизненного пространства: «В этой точке оказывается сконцентрирована жизненная сила всего пространства, изображенного в цикле». Более того, «дом - центр не только физического, но и этического лространства. Это место спасения людей». Подчеркивая не только этические, но и сакральные функции дома как места, где происходит борьба жизни и смерти, исследователь рассматривает «единую модель времени-пространства, сближенную с мифологической моделью» и вписывает образ дома в мифологическую картину мира.
Таким образом, творчество Булгакова используется в исследованиях остроактуальных, обнаруживая и выявляя новые художественные смыслы и не прочтенные ранее пласты романа.

§2. Исследования О.С.Бердяевой «Проза Михаила Булгакова: Текст и метатекст».
Не случайно в последние годы сложилось представление о произведениях М. Булгакова как онтологической прозе. Так, в книге «Русская проза XX века: от А. Белого ("Петербург") до Б. Пастернака ("Доктор Живаго")» (2003) Е.Б. Скороспелова, используя термин В.Е. Хализева, относит произведения М. Булгакова к онтологической прозе, в основе которой лежит «универсализация как принцип художественного обобщения в разных его воплощениях (орнаментализм, неомифологизм, фантастика, деформация действительности)».
Изменение методологии позволяет воспринимать творчество М. Булгакова во всей его философской глубине и художественном своеобразии и выводит литературоведение «на уровень обсуждения концептуальных подходов к наследию великого мастера» (Немцев 1991, с. 3), предполагает вычленение и анализ важнейших для художественного мира писателя мотивов, образов, архетипов, символов.
Полезна небольшая монография О.С. Бердяевой «Проза Михаила Булгакова: Текст и метатекст». Разбор «Дьяволиады» и «Роковых яиц» произведен тут с завидной свежестью, с неожиданными наблюдениями, тонкой и точной нюансировкой мысли, будто по этому тексту не прошлись десятки исследователей. Некоторое сомнение вызывает, пожалуй, лишь озадачивающее название одной из глав: «Драматургия Булгакова 20—30-х годов как ненаписанная проза». Безусловно годное в качестве «рабочего», чернового значка, в книге оно кажется странным и неясным. Что имеется в виду? Что булгаковские пьесы не что иное, как «вытесненная», не дозволенная автору проза? Но концепция «сломанной» эволюции писателя неявным образом предполагает, что бывают в природе и «прямые» творческие пути художников. За этим ощутима картина мира без внешних препон, в котором «легко жить». Если же исходить из более трезвого (как представляется автору этих строк) понимания, что художник и реальное мироустройство никогда не могут благостно совпасть, исчерпав и погасив конфликтность, то драматургия — это именно та форма, которая «подошла» Булгакову для реализации его творческих задач. Автор книги отмечает тесную взаимосвязь мировоззрения и творчества, определяющую глубину и художественное своеобразие произведения писателя: «Мировоззрение требует творчества. Творчество есть показатель мировоззрения. Понимаемое таким образом мировоззрение накладывает свой отпечаток на творчество. Обладающий мировоззрением художник способен создать высшее в искусстве. В частности, в литературе - философский роман» Булгакова, но и рассмотреть художественную систему этого автора как феномен «духовно-эмоциональный, утверждающий общечеловеческие ценности — добро и любовь как субстанционально значимые величины человеческого бытия» (Лазарева 2000а, с. 134). Кроме того, обращение к образу дома помогает переосмыслить многие «классические» вопросы булгаковедения, начиная с пространственно-временной организации произведений и заканчивая аксиологией писателя. Дом относится к основополагающим архетипам человеческой культуры. Изначально предназначенное для защиты человека от природной стихии, жилище постепенно приобретает новые функции и начинает рассматриваться в контексте широкого круга понятий: кров, семья, народ, страна, нравственность, память, вера. Получив дополнительную семантическую нагрузку, дом превращается в уменьшенную модель мироздания и человеческого бытия, в полной мере выражая особенности менталитета того или иного народа.
М. Булгаков принадлежит к тому поколению писателей, которое, по замечанию М.О. Чудаковой, пережив разрушение старых установлений, участвовало в работе «по вычленению - хотя бы первоначально - каких-то безусловных ценностей и противопоставлению всему описываемому необходимых точек отсчета» (Чудакова 2001, с. 299). М. Булгаков в поисках этих безусловных ценностей обращается к классической русской культуре, осознавая самого себя ее законным преемником и соответствующим образом выстраивая собственную творческую историю. По словам Т.М. Вахитовой, «революция не затронула внутреннего строя его души, глубинных пластов сознания» (Вахитова 1995, с. 7). Не приемля и отталкиваясь от установлений нового, советского государства, М. Булгаков пытается возродить утраченный идеал человеческого бытия через восстановление традиционного для русской культуры архетипа дома. Вместе с тем духовное содержание этого архетипа накладывается на то представление о человеческом существовании, которое сложилось у писателя под влиянием его семьи. В результате возникает некий идеальный образ дома, где быт и бытие взаимосвязаны и взаимозависимы, где материальный, вещный мир одухотворяется человеком.
Оставаясь апологетом дома, который выступает залогом сохранения цельности человеческой личности и мира, М. Булгаков был вынужден наблюдать его неотвратимое разрушение в советской России. В связи с этим в творчестве писателя возникает лейтмотив трагической раздвоенности личности, невозможности ее творческой реализации и достижения гармонии с окружающим миром. Оппозиция идеального дома и современного бездомья во многом определяет структуру, систему образов и мотивов произведений М. Булгакова, как эпических, так и драматургических.
Несмотря на то, что за все время литературоведческого изучения творчества М. Булгакова появилось значительное число работ, в которых более или менее глубоко рассматриваются образ дома и круг связанных с ним проблем, комплексного исследования этого явления не проводилось. Кроме того, в булгаковедении до сих пор не предпринимались попытки освещения истории данного вопроса, поэтому сделанные исследователями

Заключение
Сегодня исследовательские работы редки, в основном книжный рынок питают многочисленные переиздания книг известных — научно-популярных (либо популярных просто). Зато появились «продолжения» романа, свидетельствующие об окончательном спуске художественного произведения в нижние слои читательской аудитории.
На телевизионные экраны в 2005 г. вышел сериал В. Бортко по роману «Мастер и Маргарита», в котором многозначительный и безликий галибинский Мастер предстает персонажем глянца. Реализуется (опробованная литературоведами) идея увидеть Булгакова как героя гламура.
Что же начало российского XXI в. вычитывает из нового русского классика?
Прежде всего — контекст победил текст, перипетии биографии заслонили творчество. Мистицизм и гламурность современного общества соединились с парапсихологией и экстрасенсами, образуя новый фон. «Мастер и Маргарита» утвердился в массовом паралитературоведении как «эзотерический» сакральный роман с системой тайнописи. Да и творчество Булгакова в целом вписано в мелодраматизм и криптографические шифры. Да и творчество Булгакова в целом вписано в мелодраматизм и криптографические шифры. Так, недавняя беседа с А. Варламовым, подготовившим книгу о писателе для серии «ЖЗЛ», привычно озаглавлена: «Код Булгакова». Приходится признать: широко открыли двери дилетантам сами профессионалы, не считавшие необходимым систематически рецензировать публикации о писателе, очищая поле от сорняков.

Список литературы:
1.  Белобровцева И., Кульюс С. Роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита»: Опыт комментария. Таллинн, 2004. См. также: Кандауров О.З. Евангелие от Михаила: В 2 т. М.: Грааль, 2002. 816 с., 730 с. 2500 экз
2.  Бердяева О.С. Проза Михаила Булгакова: Текст и метатекст: Монография. Великий Новгород: Новгородский гос. ун-т, 2002. 172 с. 500 экз.
3.  Булгаков М. «Мой бедный, бедный Мастер…»: Полное собрание редакций и вариантов романа «Мастер и Маргарита» / Сост., вступ. ст., коммент. В.И. Лосева. М.: Вагриус, 2006. 1006 с.
4.  Булгаков М. Великий канцлер. М.: Новости, 1992.
5.  Бузиновская О., Бузиновский С. Тайна Воланда: опыт дешифровки. СПб.: Лев и сова, 2007. 506 с. 5000 экз
6.  Гудкова В. Мнимости в литературоведении, или Бориса Соколова энциклопедия (БСЭ—96) // Знамя. 1997. № 10. С. 218—220.
7.  Гаспаров Б. Из наблюдений над мотивной структурой романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Даугава. 1988. № 10—12; 1989. № 1.
8.  Галинская И.Л. Криптография романа «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова // Галинская И.Л. Загадки известных книг. М., 1986.
9.  Гудкова В. [Рец. на кн.: Яблоков Е.А. Роман Михаила Булгакова «Белая гвардия». М., 1997] // НЛО. № 32. C. 422—425.
10.       Зеркалов А. Евангелие Михаила Булгакова: Опыт исследования ершалаимских глав романа «Мастер и Маргарита». М.: Текст, 2003. 188 с. 1500 экз. (Коллекция / Текст); Он же. Этика Михаила Булгакова. М.: Текст, 2004. 236 с. 3500 экз. (Коллекция / Текст).
11.       Земская Е.А. Михаил Булгаков и его родные: Семейный портрет. М.: Языки славянской культуры, 2004. 360 с.
12.       Иваньшина Е.А. Оптическая перспектива романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Пушкинские чтения — 2005: Материалы Х международной научной конференции. СПб., 2005. С. 117.
13.       Икрамов К. «Постойте, положите шляпу…»: К вопросу о трансформации первоисточников // НЛО. 1993. № 4. С. 177—196.
14.       Кораблев А. Мастер: Астральный роман. Необыкновенная история чернокнижника Михаила Булгакова. Ч. 1—3. Донецк, 1996—1997.
15.       Лосев В.И. М. Булгаков. Либретто к опере «Черное море» // Записки Отдела рукописей ГБЛ. 1988. Вып. 47. С. 227.
16.       Лурье Я.С. М. Булгаков и Толстой // In mеmoriam: Сборник памяти Я.С. Лурье. СПб.: Atheneum; Феникс, 1997. С. 83—94; Он же. Сюжетные развязки у Михаила Булгакова. (Проблема амбивалентности сюжетного построения) //  С. 95—100, и др.
17.       Михайлик Е. Перемена адреса // НЛО. 2004. № 66. С. 91—102.
18.       Никольский С.В. Над страницами антиутопий К. Чапека и М. Булгакова: (Поэтика скрытых мотивов). М.: Индрик, 2001. 176 с.
19.       Немцев Вл. «Трагедия истины». Самара: Изд-во Самарского научного центра РАН, 2003. 255 с.
20.       О роли авторских номинаций и ремарок в повести Булгакова «Собачье сердце» // Вестник филиала Института русского языка им. А.С. Пушкина. Будапешт. 1998. № 10. С. 84—89;
21.       Петровский М.С. Мастер и город: Киевские контексты Михаила Булгакова. Киев: Дух i Лiтера, 2001. 366 с.
22.       Письмо М.А. Булгакова П.С. Попову от 31 января 1932 г. цит. по: Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. М., 1990. Т. 5. С. 470.
23.       Петелин В.В. Жизнь Михаила Булгакова: Дописать раньше, чем умереть… М.: Центрполиграф, 2005. 665 с. (Бессмертные имена). М., 2001; ср.: Петелин В.В. Михаил Булгаков: Жизнь. Личность. Творчество. М., 1989. 493 с.
24.       Соколов Б.В. Три жизни Михаила Булгакова. М.: Эллис Лак, 1997. 432 с. 11000 экз. 
25.       Соколов Б.В. Тайны «Мастера и Маргариты»: расшифрованный Булгаков. М.: Эксмо; Яуза, 2005. 603 с. 5100 экз.;
26.       Татаринов А.В. Литературные апокрифы как религиозно философская проблема современной критики. Краснодар: Перспективы образования, 2006. 164 с. 100 экз.
27.       Химич В.В. В мире Михаила Булгакова. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2003. 336 с.
28.       Чудакова М.О. Новые работы. 2003—2006. М.: Время, 2007. С. 395—469.
29.       Яблоков Е.А. Нерегулируемые перекрестки: (О Платонове, Булгакове и многих других). М.: Пятая страна, 2005. 248 с. 750 экз. (Новейшие исследования русской культуры. Вып. 4).
30.       Яновская Л.М. Записки о Михаиле Булгакове. М.: Параллели, 2002. 413 с. 1200 экз.