Академия славянской культуры

РЕФЕРАТ

«Жизненный путь и концепция К.Юнга»
Факультет:         психология

Предмет:            История психологии   

Отделение:        заочное

Студент:             Милованов Д.В.
Москва

1999 г.
С разрывом в тридцать лет книга Юнга "Воспоминания, сновиде­ния, размышления" переведена в нашей стране. Но, может быть, выход в России в середине 90-х годов этого замечательного произведения Юнга, его настоящей лебединой песни, вполне своевременно. Дело в том, что именно в последние два десятилетия интерес к творчеству и личности Юнга в нашей стране постоянно возрастает. В творчестве швейцарского психолога удачно сошлись четыре самые современные направления мысли — психоанализ, культурология, гуманитарный подход, эзотерическое умонастроение.

Среди произведений К. Юнга книга "Воспоминания, сновидения, размышления" особая, недаром сам автор просил, чтобы она не вклю­чалась в собрание его сочинений. Поскольку эта книга является автобиографической и в какой-то мере исповедальной, а также подводящей жизненные итоги и поскольку личность автора весьма нестан­дартна, в некотором смысле одиозна. Юнг понимал, что читающая публика может его не понять, отнестись к его искренним мыслям и воспоминаниям, по меньшей мере, с подозрением. И действительно, становится не по себе, когда читаешь, например, в самом конце книги такие строчки. "Ребенком я чувствовал себя одиноко, и я одинок до сих пор, поскольку я знаю, и я должен объяснять и напоминать лю­дям то, что они не знают и, в большинстве случаев, не хотят знать... С некоторыми людьми я был очень близок, по крайней мере до тех пор. пока они были как-то связаны с моим внутренним миром; но затем могло случиться так, что я вдруг отстранялся, потому что не остава­лось ничего, что могло меня с ними связывать. До меня с трудом доходило, что люди продолжают существовать — даже когда им уже нечего сказать мне... Я мог увлекаться многими людьми, но стоило мне проникнуть в их суть, волшебство исчезало. И я нажил себе множество врагов. Но всякий человек, если он человек творческий, не принадлежит себе. Он не свободен. Он — пленник, влекомый демо­ном" [89, с. 351 ]. В этом исповедальном тексте нетрудно узнать традицию Сократа, доведенную до предела, до крайности романтической эпо­хой мысли: подобно великому греку, Юнг говорит обществу и толпе крайне неприятные вещи и одновременно понимает, как чудовищно он сам может выглядеть в свете обыденной общественной морали.

Но значительно интереснее книга Юнга тем, что с ее помощью мы можем впервые лучше понять личность великого психолога и даже проникнуть в лабораторию его мышления. В этом смысле это произведение Юнга можно сравнить только с замечательной книгой Н. Бердяева "Самопознание". В обоих случаях особенности личности проливают свет на идеи и творчество авторов, а последние, то есть идеи и творчество, позволяют лучше понять личность.

Читая книгу Юнга, нельзя отделаться от ощущения некоторой противоречивости. Противоречивых ощущений по меньшей мере два. С одной стороны, Юнг уже во введения (прологе) заявляет, что он создает всего лишь "личный миф" своей жизни- "Я могу, — пишет он, — делать только это — утверждать нечто, "рассказывать сказ­ки". Правда это, или нет, - не важно. Важно лишь —что это моя сказка, моя правда" [там же, с. 16]. Объясняя, почему он в конце кондов порвал с 3. Фрейдом, Юнг пишет, что научная истина в его разумении — это "гипотеза, которая довлеет к сегодняшнему дню и которая не предполагает оставаться неизменной на все времена" [там же, с. 156]. Таким образом, кажется, что знание для Юнга — это все­го лишь удобный миф или правдоподобная гипотеза, причем ориен­тированные предельно субъективно и условно. Юнг. например, часто прибегает к рассуждению, построенному но следующей схеме: "Я утверждаю  нечто, скажем. А: доказать это невозможно, но, кстати, невозможно доказать и противное, то есть, что А не существует". "Конеч­но, — пишет в одной из глав своей книги Юнг, — можно с самого начала объявить, что мифы и сны, связанные с тем, кто происходит - смерти, не что иное, как компенсационные фантазии, заложенные в самой природе: всякая жизнь желает вечности. Я могу возразить лишь одно — и это тоже миф" [там же, с. 300].

Но, с другой стороны, Юнг постоянно говорит о реальности, при­давая ей черты почти метафизические. Такой метафизической реаль­ностью для него является Бог, бессознательное, архетипы. Смысл того, отмечает Юнг, что мы "обозначаем словом Бог, не может быть ни опровергнут, ни доказан. Однако мы убеждены, что ощущаем нечто объективное и в то же время потустороннее, и это наше ощущение соответствует действительности" [107, с. 330—331 ]. А чуть выше Юнг говорит: то, что обычный человек называет именем "Бог", наука обо­значает "термином" бессознательное [там же, с. ЗЗО]. "Оба понятия (Бог и бессознательное), — пишет Юнг, — являются пограничны­ми для трансцендентальных содержаний. Но эмпирически можно с достаточной степенью вероятности установить, что в бессознательном присутствует архетип целостности, спонтанно проявляющийся в снах и т. д., а также не зависящая от сознательной воли тенденция соотно­сить с этим центром остальные архетипы" [там же, с. 372].

Итак, или знание (и психологическое в том числе) — это всего лишь субъективная юнгеанская метафора и интерпретация, или, на­против, — это метафизическое утверждение о действительности, покоящееся на твердых научных основаниях? Именно к последней аль­тернативе можно отнести следующее интересное высказывание Юнга:

"Я стремился создать в психологии универсальную энергетическую теорию, такую, каковая существует в естественных науках" [там же, с. 208]. Но как в этом случае можно понять вторую часть другого утверждения Юнга: "Аналитическая психология в сущности отно­сится к естественным наукам, хотя как никакая другая наука зависит от субъективных предпосылок исследователя" [там же, с. 208]. Та­ким образом, налицо дилемма — миф или наука, метафора или есте­ственнонаучное знание?

Второе противоречие возникает, когда пытаешься понять, как Юнг истолковывает и расшифровывает многочисленные сновидения и другие проявления бессознательного, например фантазии или мис­тические видения. С одной стороны, Юнг утверждает, что все эти проявления бессознательного представляют собой реальный опыт и поэтому могут быть описаны объективно и строго научно. С дру­гой — нельзя отделаться от ощущения предельной субъективности и произвольности этих описаний и истолкований. К анализу обоих этих ощущений мы еще вернемся.

Приступая к осмыслению юнгианских представлений, прежде все­го заметим, что в личности Юнга вполне органично уживались по меньшей мере три разных персоны: обычная личность (сам Юнг называет ее "номер 1"), религиозная и мистическая личность ("но­мер 2") и весьма профессиональная и гуманитарно ориентирован­ная личность психиатра и психотерапевта. Естественно, в пояснении нуждается прежде всего вторая персона. Осознавая ее черты, Юнг пишет следующее: "Но существовал и другой мир, и он был как храм, где каждый забывал себя, с удивлением и восторгом постигая совершенство Божьего творения. В этом мире жил мой "Другой", ко­торый знал Бога в себе, он знал его как тайну, хотя это была не только его тайна... "Другой", "номер 2" — типичная фигура, но осознается она немногими... мир моего второго "Я" был моим, и все же у меня всегда оставалось чувство, что в том, втором, мире было замешано что-то помимо меня. Будто дуновение огромных миров и бесконечных пространств коснулось меня, будто невидимый дух влетал в мою ком­нату — дух кого-то, кого давно нет, но кто будет всегда, кто существу­ет вне времени" [там же, с. 55, 74].

Судя по всему, с этим мироощущением у Юнга были связаны и мессианские идеи. "Все мои работы, — писал Юнг, — были своего рода поручениями, они были написаны по велению судьбы, по веле­нию свыше. Мною овладевал некий дух, он говорил за меня" [там же, с. 220], и идеи эзотерические, то есть критика этого мира и вера в другой мир как подлинную реальность. Утверждая, в частности, что рационалистическая картина мира не полна и неудовлетворительна. Юнг пишет: "Тогда возможность существования другой реальности становится неизбежной проблемой, и наш мир, с его временем, про­странством и причинностью, за собой, или — под собой — скрывает иной порядок вещей, где не существует "здесь", и "там", "раньше" и позже" [там же, с. ЗОО].

Читая Юнга, убеждаешься, что все три его ипостаси, или личнос­ти, существовали достаточно автономно друг от друга, что, естествен­но, не мешало Юнгу периодически пытаться их связать и синтезиро­вать. Как психотерапевт Юнг был очень человечен и внимателен к личности и свободе других ("Каждый случай, — пишет он, — дик­тует свою терапию... принципиально лишь то, что я обращаюсь к боль­ному, как человек —к другому человеку... Врачу есть что сказать, но и больному — в той же степени" [там же, с. 137— 138]. Как мистик и эзотерик Юнг подчинялся только своему демону и видел других людей так, как они себя не видят и не могут увидеть: из позиции, как бы сказал М. Бахтин, абсолютной "вненаходимости". Юнг, обычный человек, осознавал свое одиночество и противоречивость устремле­ний. "Но возможно ли, — спрашивал он в конце своей жизни, — прожить без противоречий?" [Там же, с. 351 ]

          Второе обстоятельство, которое необходимо отметить, связано с одной особенностью эволюции творческого пути Юнга. Подобно 3. Фрейду. Юнг начал свой профессиональный путь как практикую­щий врач- психиатр, пря этом он не имея ни собственные теорий, ни каких -либо догм. Каждый случай, с которым Юнг сталкивался, являл­ся для него уникальным. У начинающего ученого не было каких-либо заранее принятых методов п приемов помощи больному. Но посте­пенно с годами он нащупал, изобрел такие методы и приемы, а также вышел к собственной: психологической теории. При этом уже после нескольких лет практики Юнг осознает, что ему нужны определен­ные методологические ориентиры и теоретические представления. "Уже в 1909 году, — пишет он, — я понял, что не смогу лечить скрытые психозы, если не пойму их символики" [там же, с. 138]. "Естественно, — пишет Юнг дальше, — мой новый метод (толкова­ния сновидений. —В. Р.) таил в себе множество неожиданностей. Все более я ощущал потребность в каком-то объективном критерии" [там же, с. 173]. Начинал свой профессиональный путь Юнг как врач-эмпирик, нащупывающий применительно к каждому больному инди­видуальные методы лечения и помощи, но в дальнейшем перед нами врач-теоретик, создатель оригинальной психологической теории. Не будет преувеличением утверждать, что в конце концов Юнг построил теорию и онтологию — учение о бессознательном и архетипах, кото­рые полностью предопределили его подход к больному и методы лечения, хотя, конечно, сам Юнг вряд ли полностью согласился бы с такой квалификацией. Наконец, имеет смысл отметить постоянный дрейф Юнга в сторону мистики и эзотерических представлений. Кстати, подобная эволюция взглядов была характерна и для Зигмун­да Фрейда, а также некоторых других крупных психотерапевтов. Попробуем теперь рассмотреть основной метод Юнга — толкование им сновидений и других проявлений бессознательной деятельности человека, причем здесь мы взглянем на работу и представления Юнга иначе, чем сделали это выше.

На первый взгляд кажется, что само сновидение как объективный психический опыт подсказывает Юнгу способ истолкования и объяс­нения. Недаром Юнг резко возражал против подхода 3- Фрейда, счи­тавшего, что сюжет и события сновидений, как правило, скрывают прямо противоположные сюжету содержания. Полемизируя с 3. Фрейдом, Юнг пишет: "Я никогда не мог согласиться с Фрейдом в том, что сон — это некий "фасад", прикрывающий смысл, — смысл известен, но как будто нарочно скрыт от сознания. Мне кажется, что природа сна не таит в себе намеренного обмана, но выражает нечто так, как это возможно для нас — так же как растение растет или животное ищет пищу — наиболее удобным для себя образом. Они не желают обмануть нас, но мы можем обмануть сами себя, если мы близоруки... Задолго до того, как я узнал Фрейда, я представлял себе бессознательное и сны, непосредственно его выражающие, естествен­ными процессами, которые нельзя рассматривать как произвольные и тем более как намеренно вводящие в заблуждение" [там же, с. 166].

Итак, по Югу, сновидение — естественный процесс, то есть объект, напоминающий объекты первой природы, да к тому же процесс прав­диво предъявляющий (манифестирующий) себя исследователю. На­против, для Фрейда сновидение — это прежде всего тексты сознания, символы, за которыми скрыты бессознательные влечения и которые поэтому нуждаются в расшифровке. Но ведь и Юнг истолковывает и расшифровывает сновидения, причем совершенно не так, как это делали другие психологи. К тому же известно, что любое сновидение может быть описано по-разному и само по себе (здесь мы не соглас­ны с Юнгом) не содержит указаний на то, как его необходимо объяс­нять. Отчасти и Юнг это понимал, например, когда писал, что "чело­веческая психика начинает существовать в тот момент, когда мы осознаем ее" [там же, с. 138]. Понимать-то иногда понимал, но в общем случае был убежден в другом — в том, что сновидение — естествен­ный процесс, который может быть описан объективно и однозначно. И все же временами в душу Юнга закрадывалось сомнение. Однаж­ды, пишет он, "я получил письмо от той самой эстетствующей особы. Она снова уверяла меня в том, что. мои бессознательные фантазии имеют художественную ценность и что их должно понимать как ис­кусство. Я начал нервничать. Письмо было далеко не глупым и по­этому достаточно провокационным. Современный художник, в конце концов, в своем творчестве опирается на бессознательное — так счи­тала моя корреспондентка, — и взгляд этот, утилитарный и поверх­ностный, тем не менее заставил меня усомниться, в самом ли деле мои фантазии были спонтанными и естественными, или же с моей стороны был допущен некий произвол, какая-то специальная работа" [там же, с. 197].

Несомненно, был и произвол, и специальная работа — построе­ние интерпретаций, и так как Юнг не контролировал эту работу, не обосновывал ее, то вполне можно согласиться с его корреспонденткой в том, что метод Юнга — не научный, а художественный, то есть относится больше к искусству, чем научному познанию. Но мы забе­жали несколько вперед. Вернемся и поставим вопрос, а как все-таки Юнг истолковывает свои сновидения и фантазии?

Для ответа на него обратимся к воспоминаниям Юнга и проанали­зируем, как он в подростковом возрасте осмыслил одно свое необычное религиозное переживание. Содержание этого переживания таково. < Однажды в прекрасный летний день 1887 года, восхищенный мироз­данием, — пишет Юнг, — я подумал: "Мир прекрасен и церковь пре­красна, и Бог, который создал все это, сидит далеко-далеко в голубом небе на золотом троне и..." Здесь мысли мои оборвались, и я почув­ствовал удушье. Я оцепенел и помнил только одно: Сейчас не думать! Наступает что-то ужасное» [там же, с. 46]. После трех тяжелых от внутренней борьбы и переживаний дней и бессонных ночей Юнг все же позволил себе додумать начатую и такую, казалось бы, безобидную мысль. "Я собрал, — пишет он, — всю свою храбрость, как если бы вдруг решился немедленно прыгнуть в адское пламя, и дал мысли возможность появиться. Я увидел перед собой кафедральный собор, голубое небо. Бог сидит на своем золотом троне, высоко над миром — и из-под трона кусок кала падает на сверкающую новую крышу собора, пробивает ее, все рушится, стены собора разламываются на куски.

Вот оно что! Я почувствовал несказанное облегчение. Вместо ожидаемого проклятия благодать снизошла на меня, а с нею невыразимое блаженство, которого я никогда не знал.. - Я понял многое, чего не понимал раньше, я понял то, чего так и не понял мой отец, — волю Бога... Отец принял библейские заповеди как путеводитель, он верил в Бога, как предписывала Библия и как его учил его отец- Но он не знал живого Бога, который стоит, свободный и всемогущий, стоит над Библией и над Церковью, который призывает людей стать столь же свободным. Бог, ради исполнения Своей Води, может заста­вить отца оставить все его взгляды и убеждения. Испытывая челове­ческую храбрость, Бог заставляет отказываться от традиций, сколь бы священными они ни были" [там же, с. 50].

Первый вопрос, который здесь возникает, почему подобное толко­вание мыслей является следованием Воле Бога, а не, наоборот, ересью и отрицанием Бога? Ведь Юнг договорился до того, что Бог заставил его отрицать и Церковь, и сами священные религиозные традиции. Второй вопрос, может быть, даже еще более важный, а почему, соб­ственно, Юнг дает подобную интерпретацию своим мыслям? Матери­ал воспоминаний вполне позволяет ответить на оба вопроса. В тот период юного Юнга занимали две проблемы: взаимоотношения с отцом, потомственным священнослужителем (по мнению Юнга, отец догматически выполнял свой долг, имел религиозные сомнения, но не пытался их разрешить, и вообще был несвободен в отношении хрис­тианской веры и Бога); вторая проблема — выстраивание собствен­ных отношений с Богом, уяснение отношения к Церкви. Чуть позднее рассматриваемого эпизода эти проблемы были разрешены Юнгом кардинально: oт разрывает (в духовном отношении) и с отцом, и с Церковью. после первого причастия Юнг приходит к решению, кото­рое он осознает так: "В этой религии я больше ее находил Бога. Я знал, что больше никогда не смогу принимать участие в этой цере­монии. Церковь — это такое место, куда я больше не пойду- Там все мертво, там нет жизни.

Меня охватила жалость к отцу. Я осознал весь трагизм его про­фессии и жизни Он боролся со смертью, существование которой не мог признать. Между ним и мной открылась пропасть, она была без­гранична, и я не видел возможности когда-либо преодолеть ее" [там же,с. 64].

Вот в каком направлении эволюционировал Юнг. На пути этой эволюции ему нужна была поддержка, и смысловая, и персональная. Но кто Юнга мог поддержать, когда он разрывает и с отцом, и с Церковью? Единственная опора для Юнга — он сам,  или, как он позднее говорил, "в следовании своему демону" - Однако понимает этот процесс Юг г иначе: как уяснение истинного желания и наставления Бога. Именно подобное неадекватное осознание происходяще­го и обусловливают особенности понимания и интерпретации Юнгом своих мыслей. Юнг, самостоятельно делая очередной шаг в своем духовном развитии, осмысляет его как указание извне, от Бога (в дальнейшем — от бессознательного, от архетипов), хотя фактически он всего лишь оправдывает и обосновывает этот свой шаг. На пра­вильность подобного понимания указывает и юнгеанская трактовка Бога. Бог для Юнга — это его собственная свобода, а позднее, его любимая онтология (теория) — бессознательное. Поэтому Юнг с удовольствием подчиняется требованиям Бога, повелевающего стать свободным, следовать своему демону, отдаться бессознательному.

Итак, интерпретация мыслей Юнга, так же как затем и других проявлений бессознательного — сновидений, фантазий, мистических видений, представляет собой своеобразную превращенную форму са­мосознания личности Юнга. Превращенную потому, что понимается она неадекватно: не как самообоснование очередных шагов духовной эволюции Юнга, а как воздействие на Юнга сторонних сил — Бога, бессознательного, архетипов. Еще один маленький пример.

В книге Юнг приводит сон, как он пишет, предсказавший ему разрыв с Фрейдом. События сновидения, пишет Юнг, "происходили в горной местности на границе Австрии и Швейцарии. Были сумер­ки, и я увидел какого-то пожилого человека в форме австрийских императорских таможенников... В нем было что-то меланхолическое, он казался расстроенным и раздраженным... кто-то сказал мне, что этот старик — лишь призрак таможенного чиновника, что на самом деле он умер много лет назад" [там же, с. 167]. Вот как Юнг истол­ковал этот сон. "Я стал, — пишет он, — анализировать, и слово "таможня" подсказало мне ассоциацию со словом "цензура". "Грани­ца" могла означать, с одной стороны, границу между сознательным и бессознательным, с другой же — наши с Фрейдом расхождения... Что же до старого таможенника, то, очевидно, его работа приносила ему больше горечи, нежели удовлетворения, — отсюда раздражение на его лице. Я не могу удержаться от аналогии с Фрейдом" [там же, с. 167].

Интересно, сам Юнг фактически понимает, что это не предсказа­ние, а скорее, способ, помогающий ему оправдать очередной шаг своей эволюции — разрыв с Фрейдом. "В то время (в 1911 году), — пи­шет Юнг, — авторитет Фрейда в моих глазах уже сильно пошатнул­ся... Когда мне приснился этот сон, я все еще глубоко чтил Фрейда, но в то же время уже стал относиться к нему критически. Судя по всему, я еще не осознавал ситуации и пытался каким-то образом найти решение. Это характерно для ситуации проецирования. Сон поставил меня перед необходимостью определиться" [там же, с. 167 — 168]. Но, пожалуй, приведенный пример — это единственный случаи, когда Юнг, сам того не осознавая, по сути, фальсифицирует собствен­ную квалификацию сна как сна-предсказания. Во всех остальных слу­чаях Юнг трактует сновидения как объективный опыт, как материал бессознательного, который приходит к нему независимо от его жела­ний или "давления" шагов юнгианской эволюции.

Но одно дело истолкование собственных сновидений, мыслей, фантазий, другое — истолкование проявлений бессознательного па­циентов и больных. Как действовать в этом случае, не опираться же на закономерности и особенности своего бессознательного. Однако Юнг именно так и поступает и пытается этот свой весьма серьез­ный шаг обосновать. "В основе умственных расстройств, — пишет он, — мы не обнаружим ничего нового и неожиданного, скорее мы встретим там те же начала, которые лежат в основе нашего соб­ственного существования. И это открытие имело для меня огромное значение" [там же, с. 134]. Одновременно Юнг хорошо понимал, что его опыт бессознательного недостаточен для того, чтобы помочь всем больным, людям весьма разным, с разными проблемами и прошлым. Пытаясь преодолеть это противоречие, Юнг после разрыва с Фрейдом постепенно нащупывает (изобретает) особую психо­технику, позволяющую существенно расширить область и феноме­нологию бессознательных процессов- Эта психотехника включала в себя не только запоминание и истолкование сновидении, но и еще несколько важных моментов. Во-первых, Юнг обратился к игре, он начал строить домики и замки из песка и камней. Во-вторых, обращаясь к искусству, в частности, все чаще рисует на темы своих переживаний и фантазий; позднее таким путем он приходит к необходимости зарисовывать мандалы. В-третьих, Юнг решает от­пустить на волю, не сдерживать разумом свои фантазии, какими бы болезненными и странными они ни казались. "Перед фантазия­ми, — пишет Юнг, — охватившими меня, столь волновавшими и, можно сказать, управлявшими мною, я чувствовал не только непре­одолимое отвращение, но и неизъяснимый ужас. Я боялся потерять контроль над собой, я боялся сделаться добычей своего бессозна­тельного, а как психиатр я слишком хорошо знал, что это значит. И все же я рискнул — и позволил этим образам завладеть мною. Пойти на этот риск меня главным образом заставило то обстоя­тельство, что поставить в подобную ситуацию пациента я бы не решился, не пройдя это сам" [там же, с. 180].

Юнг осознает свои фантазии как естественный процесс и силу, завладевшие им помимо его волн и желания. С таким пониманием невозможно согласиться, поскольку Юнг сам вызывает и запускает эти процесс и силу (играя, рисуя, занимаясь погон, медитируя, отпус­кая свои фантазии, устремляясь к познанию бессознательного), кото­рым потом, часто со страхом, отдается. Здесь опять, как и в случае толкования сновидений, рефлексия Юнга неадекватна реальному по­ложению дел. Но в каком направлении формировал Юнг свое бессоз­нательное, куда он эволюционировал?

Анализ книги показывает, что были два основных фактора, опре­деляющие эту эволюцию: осмысление проявлений бессознательного, целью которого являлось создание "языка описания" бессознатель­ных процессов (сам Юнг понимал эту работу как анализ структуры бессознательного), и реализация Юнгом своих основных экзистенци­альных проблем и устремлений. Для уяснения сказанного рассмот­рим один пример — формирование понятия Анимы. В теоретической системе Юнга Анима — это архетип, который широко используется при интерпретации проявлений бессознательного. Интересно, как Юнг приходит к этому понятию. Сначала в его снах-видениях -фантазиях появляется образ прекрасной слепой девушки, которая находится в компании с Ильёй-пророком и огромной черной змеей. Затем образ девушки вытесняется женским голосом, в котором Юнг узнает одну из своих пациенток. "Я знал наверняка, — пишет Юнг, — что этот внутренний голос принадлежал женщине, и я узнал голос одной моей пациентки, довольно одаренной, но страдавшей психопатией. В наших с ней диалогах всегда присутствовал довольно значительный трансфер" [там же, с. 187]. Этот голос ведет активную полемику с Юнгом, утверждая, например, что его истолкование — это искусство или что Юнг как художник сам творит содержание бессознательных пережи­ваний (см. цитату выше). Именно этот психический материал, утвер­ждает Юнг, и приводит к идее "Анимы". Я подумал, вспоминает Юнг, "что эта "женщина во мне" лишена собственных речевых центров и объясняется с моей помощью. Она говорила со мной не однажды, при­чем обстоятельно. Меня крайне занимало то, что какая-то женщина существует внутри меня и вмешивается в мои мысли. В самом деле, думал я, может, она и есть "душа" в примитивном смысле слова, и я спросил себя, почему душу стали называть "anima", почему ее пред­ставляют как нечто женственное. Впоследствии я понял, что эта "жен­щина во мне" — некий типический, или архетипический образ в бес­сознательном всякого мужчины, я назвал ее "Анима" [там же, с. 187]. Последний этап формирования понятия — элиминирование чувственных манифестаций "Анимы" и наращивание теоретических призна­ков этого понятия ("Анима", по Юнгу, — это не только вечный врож­денный образ женщины, но и связь сознания с бессознательным, а также женская природа и логика в мужчине, наконец, это источник и символ Эроса и жизни). "Сегодня, — пишет Юнг, — я способен воспринимать такие идеи непосредственно, потому что я научился принимать бессознательное таким, как есть, и понимать его. Я знаю, как я должен вести себя с этими образами. Я могу непосредственно интерпретировать их, когда они являются в снах, и я не нуждаюсь более в посреднике, каким была Анима" [там же, с. 189].

Основной вопрос здесь следующий: из каких соображений, каким образом Юнг набрал основные теоретические признаки "Анимы"? Вряд ли ему мог помочь приведенный психический материал, ведь из него Юнг мог почерпнуть весьма немногое, а именно что ему присни­лась некая прекрасная девушка, а потом с ним общался и спорил голос, напоминающий голос одной его пациентки. Как из всего этого можно получить понятие Анимы, совершенно не ясно. В то же время достаточно очевидно, что понятие Анимы небесполезно в психотера­певтической практике, а также что оно отвечает эстетическим и куль­турологическим взглядам Юнга. Не означает ли сказанное, что поня­тие Анимы вовсе не выплыло из глубин бессознательного, а было сконструировано самим Юнгом? Другое дело, что в качестве эвристического толчка могли выступить соответствующие фантазии Юнга, но из того же материала бессознательного на другом этапе эволюции личности Юнга, вероятно, выплыло бы не понятие Анимы, а какое-то другое.

Конструирование Юнгом понятий не могло продолжаться беско­нечно, оно пришло к своему завершению, когда он, во-первых, полно­стью реализовал свою личность, то есть разрешил в своем сознании и жизнедеятельности основные волновавшие его экзистенциальные проблемы (анализ книги Юнга показывает, что главные из них были следующие: проблема Бога, проблема теодицеи, проблема смерти и отношения к ней, понимание истории и культуры, понимание челове­ка, объяснение природы психических заболеваний), во-вторых, сумел создать "язык описаний" бессознательного, который он с успехом применял при лечении своих пациентов. Кстати, одно из централь­ных понятий этого "языка описания — архетип "самость", связан как раз с представлением о самореализации ("самодостаточности") личности. "Тогда же, между 1918 и 1920 годами, — пишет Юнг, — я начал понимать, что цель психического развития — самодостаточ­ность. Не существует линейной эволюции, есть некая замкнутая самость. Однозначное развитие возможно лишь» вначале, затем со всей очевидностью проступает центр" [там же, с. 198]- А через страницу, анализируя поразивший его сон, Юнг добавляет: "С этим сновидени­ем у меня было связано ощущение некой окончательности, завершен­ности... Этот сон объяснил мне, что самодостаточность, самость — архетипический смысл и принцип определения себя в мире" [там же, с. 200].

Как же оценить то, что реально сделал Юнг, и как отнестись к его методологическим установкам, например к утверждению, что учение о бессознательном, с одной стороны, является естественной наукой, а с другой — предельно субъективно (более, чем какая-нибудь другая наука, "зависит от субъективных предпосылок исследователя"). Если не различать психологическую науку (познание) и психологическую практику (психологическую помощь, лечение), то в этом случае дей­ствительно мы вынуждены утверждать, что построения Юнга пре­дельно противоречивы, что он постоянно отождествляет (не различа­ет) науку и знание с собственными интерпретациями и мифами. Однако в рамках психологической практики все построения Юнга (и его теория бессознательного, и его интерпретации) вполне эф­фективны. Они помогают психотерапевту и пациенту понять причи­ны психического неблагополучия и так переосмыслить текущую жиз­ненную ситуацию, что новое понимание и видение в той или иной мере способствуют выздоровлению- Если считать, что в рамках пси­хологической практики "'теоретические" построения психологов нужно оценивать не на истину. а на эффективность, то в этом случае главная цель — это не описание психической действительности человека, а создание реальности, погружение в которую помогает пациенту по-новому и в определенном направлении переосмыслить свое небла­гополучие и жизненную ситуацию.
Используемая литература:
1.     Юнг К. Воспоминания, сновидения, размышления. – Киев, 1994.

2.     Розин В.М. Психология: теория и практика. Форум-Инфра-М 1998.