Политическая философия В.В.Розанова

Василий Васильевич Розанов-великий русский философ, писатель и публицист, который всю свою жизнь провел в непрерывном творческом труде. Глубокие, парадоксальные размышления, где отразилась вся его внутренняя суть, удивительно созвучны нашему времени. Множество личных переживаний выпало на его долю: писателя не понимало большинство современников (картина весьма знакома), а его имя было на долгие годы вычеркнуто из истории русской культуры.

Как вполне справедливо считает В.А. Фатеев, вряд ли найдется еще такой противоречивый писатель и философ с такими резкими и неожиданными изменениями во взглядах как В.В. Розанов. Однако, при всей этой изменчивости, обращает на себя внимание его постоянная приверженность к одним и тем же главным темам. Подобно "двуликому Янусу", он все время колеблется между двумя противоположными, взаимоисключающими точками зрения на особенно интересующие его явления - христианство, иудаизм, Россию. Такой доведенный до конца релятивизм составляет одну из главных отличительных черт Розанова: увлечение язычеством неотделимо у него от приверженности православию и Церкви, уничижительные заметки о России и русских до полного восхваления всего русского, а также его антисемитские выступления перемежаются с восхищением иудаизмом и любви к еврейскому семейному быту. Загадочный феномен Розанова пытались разгадать многие, а также рассуждения о его юродивости стали общим местом в литературе о нем.

Василий Васильевич Розанов родился 20 апреля (2 мая) 1856 г. в городе Ветлуга Костромской губернии.В 14 лет будущий писатель остается сиротой. Он попал под опеку своего брата - Николая Васильевича, который, будучи учителем в гимназиях Симбирска и Нижнего Новгорода помогает ему получить гимназическое и университетское образование.

В то же время, как вспоминал Розанов, "Симбирск был родиною моего нигилизма". Именно учась в Симбирске, он активно читает писателей позитивистского направления - Фохта, Молешотта, а из русских - Белинского, Добролюбова, Писарева. А симбирская гимназия навсегда оттолкнула Розанова своим бездушным, формальным и схоластическим подходом как к самому человеку вообще, так и к предмету учебы. Но в то же самое время, с точки зрения А.Н. Николюкина, он пережил там период "воистину безумной любознательности".

Пережитое им за время обучения в симбирской гимназии оказалось более важным и влиятельным, чем затем в старших классах нижегородской гимназии и, затем уже, университете.

В 1878 г., окончив гимназию, молодой человек решил поступить в Московский университет на историко-филологический факультет. Он надеялся найти здесь единомышленников и наставников, которые смогли бы ответить на мучившие его вопросы. В университетские же годы у него происходят кардинальные перемены в мировоззрении. Хотя, по его собственному признанию, "университет он проспал", однако именно здесь он стал "консерватором", поскольку "стал в университете любителем истории, археологии, всего "прежнего". Особое значение для него в эти годы имели занятия по средневековой истории и культуре. С этого времени Василий Васильевич, дотоле равнодушно относившийся к православию, полюбил чтение Библии.

После окончания университета, будущий писатель работал учителем географии и истории в провинциальных городах (Брянск, Елец, Белый). Работа в гимназии не слишком привлекала Розанова, хотя детей он любил. Свободное время он посвящал философскому сочинению "О понимании" и опубликовал его на собственные деньги в 1886 году. Это сочинение Розанова было направлено против позитивизма. В нем он также попытался исследовать науку как цельное знание, установить ее границы, и в итоге дать учение о ее строении, отношении к природе человека и его жизни. С точки зрения многих его современников, Розанов в этом труде "переоткрыл" ряд идей Гегеля. Но по своему характеру изложенная работа обнаруживает сходство со стилем философствования античных мыслителей. Однако, книга не была принята публикой. Это и заставила Розанова искать другие формы творческого самовыражения.

В творчестве Розанова этот труд определил очень многое. Тема "понимания" уже в рамках той или иной проблематики (вопросы религии, пола, семьи, человеческой жизни) будет лежать в основании большинства его статей и книг. Таким образом, он установил, что наука сама по себе хороша в своих пределах и понимание, как таковое лежит гораздо глубже и гораздо чаще вне ее, тем самым расчислил себе путь из узкофилософской сферы к работам художественно - философско - публицистического характера.

Переехав в 1891 г. в город Белый Смоленской губернии, Розанов начал публиковать статьи, две из которых - "Место христианства в истории", "Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского"- обратили на себя внимание критики.

В принципе, история русской мысли - это, в первую очередь история русской литературы: литературная и философски - эссеическая критика. И в этом плане, В.В. Розанов не был исключением. В первую очередь его интересовали такие титаны русской мысли как Ф.М. Достоевский, Н.В. Гоголь, Л.Н. Толстой, Ф.И. Тютчев, А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов. В связи со статьей о Достоевском, Розанов написал и свои первые работы о Н.В. Гоголе: "Пушкин и Гоголь" (1891) и "Как произошел тип Акакия Акакиевича" (1894), в которых, отдавая дань мастерству русского писателя, говорил об оклеванном Гоголем поколении, писал об отсутствии в его произведении живых лиц, предлагал свое, субъективное представление о натурализме.

В 1893 г., благодаря посредничеству Н.Н. Страхова, Розанов переехал в Петербург. С переездом в столицу было связано много надежд, которые впоследствии не оправдались. Он получил место чиновника особых поручений в Центральном управлении Государственного контроля, которое возглавлял друг К.Н. Леонтьева и Н.Н. Страхова, славянофил по своим убеждениям, Т.И. Филиппов. В 1899 году (из-за маленького жалования и тяжелой, полуголодной жизни) оставил службу, целиком посвятив свое время литературной деятельности. Он стал постоянным сотрудником газеты "Новое время", которую издавал один из видных деятелей того времени, А.С. Суворин. Розанов также активно печатался и в других изданиях, таких как "Вопросы философии и психологии", "Русский вестник", "Русское обозрение", "Русский труд", "Новый путь", "Мир искусства", "Весы", "Золотое руно" и в газетах "Биржевые ведомости", "Гражданин", "Русское слово".

Вообще, мыслитель пережил несколько идейных переворотов, и без учета различия его взглядов в тот или иной период невозможно дать объективную картину его мировоззрения. Тем более, что эти изменения не раз носили самый радикальный характер - как, например, его быстрый переход от консерватизма начала 1890-х годов к увлечению язычеством и иудаизмом, или неожиданный, после нескольких лет возврата к православию и Церкви, новый виток антихристианских настроений под влиянием революции в "Апокалипсисе нашего времени", при этом умирая около Троице-Сергиевой лавры и исповедуясь перед смертью у обычного священника.

Основные проблемы, интересовавшие Розанова, достаточно полно выразились в самих названиях его книг: "Сумерки просвещения" (1899), "Религия и культура" (1899), "Природа и история" (1900), "Семейный вопрос в России" (1903), "Около церковных стен" (1906), "В темных религиозных лучах. Метафизика христианства" (1911).

С начала 1900-х годов основной темой творчества Розанова становится Бог и пол. Он считал, что связь Бога с полом это гораздо больше, чем связь ума или совести с Богом, и что пол - "это проекция Бога на Земле".

В связи с этим, виден также интерес и благорасположение Розанова к истории иудаизма и особенно ярко отражены в его очерке "Юдаизм", который был опубликован в журнале "Новый путь" в 1903 году. Философ искал и находил в Ветхом Завете подтверждение своей родовой теории, которая в обобщенной форме была более ясно изложена в вышедшей в том же году его книге "Семейный вопрос в России".

С.Р. Федякин отметил центральный пункт его метафизики - мистику пола, то есть пол как некую космическую величину, в которой берут свое начало человеческая история, разные виды религий (особенно много внимания уделял философ постижению "тайн" иудаизма и критике христианства как религии печали и смерти), а также проблемам семьи и общества.

Вся метафизика человека сосредоточена для Розанова тайной пола, но это, с точки зрения В.В. Зеньковского, "абсолютно далеко от пансексуализма Фрейда, ибо все в тайне пола очеловечено" у Василия Васильевича. Понимая пол, как ту сферу в человеке, где он связан со всей природой, мыслитель считает "все остальное" в человеке, как выражение и развитие тайны пола. "Пол выходит из границ естества, он - внеестественен и сверхестественен".

Отношение Розанова к христианству и Христу было сложным, противоречивым, как, впрочем, и все в его творчестве и жизни. Выросший в атмосфере православия и частью души оставшийся ему навсегда, философ поднимает бунт против всего того, что умоляет и унижает "естество". Глубокое ощущение святости "естества" у него уже христианское и как считает В.В. Зеньковский, оно уже "пронизано лучами той радости, которая зазвучала для мира" в одной ангельской песни. Таким образом, хотя Розанов и остается внутри христианства, но в то же время он включает его в себя неполно, т.к. в своем мышлении ему более дорого бытие, а не тайна Голгофы. Церковь и мир соединены для него лишь в первом ангельском благовестии (от которого он, в целом не отходит), но они глубоко разъедены для него в своем историческом раскрытии.

У Розанова спасенная и благословенная им самим природа восстает против креста. И тут у него активно проявляется натурализм, дыхание которого, с точки зрения Зеньковского "проникает нередко в православное сознание в силу его космизма", его направленности к идее преображения мира: все это очень сильно завладевает философа.

Таким образом, с точки зрения В.В. Зеньковского, Розанов становится критиком "исторического" христианства во имя "Вифлиема", и проблема семьи становится в центре его богословских и философских размышлений. Но, при этом, не отходя от Церкви, в споре христианства и культуры у него постепенно тускнеет христианство, теряя "жизненно-сладостную" силу и постепенно отходит в сторону, уступая место религии Отца - "Ветхому Завету". "Сущность Церкви и даже христианства определилась, - отмечает он, как поклонение смерти".

Но при этом, Василий Васильевич никогда не отходил от русской православной церкви, любя ее, как выразительницу русского духа. Однажды у него вырвалось: "всю жизнь посвятить на разрушение того, что одно в мире люблю - была ли у кого печальнее судьба?". В другом месте он отмечает: "Мир создан не только рационально, но и священно, - столько же по Аристотелю, сколько и по Библии... Весь мир согревается и связывается любовью".

Религиозное бунтарство причудливо сочеталось у Розанова с политическим консерватизмом, борьба с косностью и омертвлением - с любовью к традиционным формам русской жизни и церковному укладу. Василий Васильевич многими своими чертами был укоренен в русской действительности с ее идеалом соборности.

У Розанова, как справедливо считает В.В. Зеньковский, не понята Голгофа, которая для него была лишь однажды нужна, чтобы через распятие Спасителя совершилась победа над смертью. Он не понял, не вместил того, что каждому из нас дан свой крест и дано узнать свою Голгофу.

Не менее важно то, что Розанов разработал возможность построения системы культуры на основе Церкви. Он, как и К.Н. Леонтьев, все время исходил от христианства и всегда был сознательным противником секуляризированной Европы. Но это не помешало ему трагически выразить нерешенность в Церкви самой темы секуляризма.

Т.о., проблема церковной культуры, с точки зрения В.В. Зеньковского, никак не может быть решена, обходя вопросы и проблемы Розанова и его идеи о Церкви и поле.

Пафос двухтомника статей Розанова "Семейный вопрос в России" (1903) - в защите семьи и религиозном оправдании пола как основы брака. Философ ощутил глубокое внутреннее перерождение семьи и брака, а также воспринял его как главный симптом религиозного оскудения, ибо именно в семье он видит неугасаемый творческий огонь, согревающий весь процесс культуры. Вот почему он так болезненно и тоскливо ощущает то скрытое осквернение брака, от которого "загнивает" и вся полнота культурной жизни Европы.

И далее Розанов изумительно верно объединяет процесс борьбы с нигилизмом с семейным воспитанием ребенка. "Борьба с нигилизмом, - пишет он в этой книге, - мне представлялась через ребенка и на почве отцовства", но, в итоге, ему пришлось лишь констатировать дальнейший распад семьи.

С глубокой скорбью Василий Васильевич говорит о падении религиозного отношения к браку и пророчески отмечает, что "надвигающейся новый век будет эрой глубоких коллизий между существом религиозным и таинством брака и между цивилизацией нашей, типично и характерно атеистической и бесполой". Последние десятилетия особенно ярко подтверждают прогноз мыслителя. И в этой связи он с полным правом говорит об упадке европейской цивилизации, отмечая при этом: "Европа есть континент испорченной крови". Вот почему, вопреки горделивой фразе о "веке ребенка", Розанов пишет жуткие слова, о том, что "в цивилизации целой потух младенец." И когда "теоретики" сексуального образования пытаются ныне нам навязать аборты и обвинять борющихся с ними в реакционности, пусть внимательно ознакомятся с сочинениями такого замечательного философа как В.В. Розанов.

При общей консервативной "тональности" его писаний это был мыслитель, не стремящийся связать себя с мнением каких-либо партий или направлений в философии и политики, а также позволявший себе писать статьи противоположного содержания во враждебных друг другу органах печати, чем вызывал резкое негодование со стороны публицистов и общественных деятелей из разных лагерей.

В своем творчестве он продолжил критику западной цивилизации, начатый "славянофилами", Ф.И. Тютчевым, Ф.М. Достоевским, Н.Я. Данилевским, Н.Н. Страховым и К.Н. Леонтьевым. Он сам посвятил последним трем свои работы и статьи: "Эстетическое понимание истории" (1892), "Литературная личность Н.Н. Страхова" (1890), "Поздние фазы славянофильства" (1895) и неоднократно возвращался к ним в своих статьях, письмах и многочисленной "листве".

Подобно другим русским писателям его эпохи, Розанов критикует не Запад как таковой, а именно современную ему западную цивилизацию. В "стареющей жизни Западной Европы" мыслитель чувствует глубокое иссякание ее творческих сил. "Во внутренних европейских событиях, чем ближе к концу века, тем яснее "общеевропейской" делалась только пошлость. Все смешалось, но пошлость не менялась... Европеизм раскладывается; старые общеевропейские лозунги - длинны и древне прекрасны, но они просто не действуют".

В "Опавших листьях", с присущей здесь Розанову свободой выражений он пишет: "Вся цивилизация XIX века есть медленное, неодолимое, и, наконец, восторжествовавшее торжество кабака". При этом, писатель резко противопоставляет христианский Запад Востоку: западное христианство ему представляется "далеким от мира", "антимиром". В православии "все светлее и радостнее", поэтому дух Церкви "на Западе еще библейский, на Востоке - евангельский".

Дехристианизация Европы несомненна для Розанова. "Весь Запад, продолжая хранить, - пишет он, декорум религии, в тайне души и ... в практике жизни разошелся с христианством". Далее он, подобно Тютчеву, критикуя католицизм, говорит о внутреннем противоречии православия и католицизма. Исходя из этого противоречия, мыслитель критикует и устройство западной семьи, в которой отсутствует полнота и нравственные устои. А в связи с этим загнивает и полнота культурной жизни. Розанов продолжает традицию почвенников, обращая главное внимание на историческое, духовное и семейные ценности народа.

У Розанова "почва" означает близость к неугасимой силе мира - к полу, к семье, к рождению новой жизни. Здесь мы прикасаемся к творческой силе мира и становимся ему нужными и становимся живыми его участниками. Тут же возникает и источник жизненной силы и духовного здоровья.

Главные философские книги, которые предвосхитили опыт многих экзистенциалистов, а также богословов и религиозных философов, написаны в форме отрывков и афоризмов ("Уединенное" (1912; "Опавшие листья",1912-13; "Сахарна" (1913-14), "Мимолетное" (1914-15); "Последние листья" (1916-17)). Они одновременно стали открытием как нового литературного жанра, так и нового метода философствования.

С точки зрения формы, эти работы часто напоминают черновые наброски, написанные только для себя, что нашло свое выражение и в языке (постоянные сокращения, эллипсы, умолчания). Вместе с тем каждый отрывок - это уже запечатленный момент мысли и, таким образом, результат мышления вполне совпадает с его процессом.

Данная трилогия Розанова ("Уединенное", "Опавшие листья", "Сахарна", "Мимолетное", "Последние листья") стоит за пределами того, что до сих пор писали о литературе, культуре и жизни. Менее всего писатель стремился к созданию последовательной философской, религиозной или литературно-критической концепции. Этот принцип сознательной непоследовательности постоянно дает знать в его "случайных" записях, набросках "для себя", составляющих трилогию с ее характерными, очень часто вызывающего для общественной нравственности пометами о времени и месте написания. В качестве примера можно привести следующие его названия: "Когда болел живот", "В купальне", "В кабинете уединения". Хотя эти пометы сами по себе ничего не добавляют к тексту, но они создают особый колорит писаниям Василия Васильевича и создают ощущение жизни, текущего момента.

Основная концепция Розанова в данной трилогии была направлена против литературного "шаблона", а также позитивизма и вообще каких-либо "правил".

Всякое "движение души" сопровождалась у Василия Васильевича "выговариванием", которое он непременно записывал. По словам Розанова, он всю жизнь "задыхался в мыслях".

Главный смысл "Листвы" Розанов видит в попытке сказать то, что до него никто еще не говорил, ибо не считал это Что-то заслуживающим своего внимания. Простые бытовые ситуации - двойка, полученная дочкой в школе, болезнь жены и многое другое, наталкивают его на обобщения, связанные по меньшей мере, с государственным устройством страны.

При этом, разбирая настенную живопись египетских храмов и пирамид, а также видя полное отождествление животного с человеком, Василий Васильевич приходит к выводу, что творцы этого перешагнули "грань космоса, в которую заперто человеческое существование".

Современная философу критика усмотрела в этом глубинный, исповедальный смысл и в жанровом отношении сравнивала с исповедями Августина и Руссо, с мыслями Паскаля, с афоризмами Ницше, с наблюдениями в области пола З. Фрейда. При этом не замечалось то новое, что определяет все эти книги. "Я прежде всего исповедуюсь", - отвечал на эти высказывания писатель.

В книге "Сахарна", написанной в 1913 году, Розанов продолжил основные темы "Уединенного" и "Опавших листьев", в тоже время придав им особую остроту. В "Сахарне", как и в других своих книгах, Василий Васильевич превыше всего - политики, религии, литературы - ставил живого человека, а также смысл и загадку его существования. В ней он особенно сильно воспел женщину как силу рода и материнства, так как никто в русской литературе, ни до, ни после не сумел. И в тоже время, эта книга аутична, т.е. обращена к самому себе.

Гуманизм Розанова, как считает А.Н. Николюкин, "по своему проявился в его понимании религиозно-нравственных аспектах национального вопроса". В любой конфессии - христианстве, мусульманстве, иудаизме - его привлекало общечеловеческое нравственное содержание бытия.

При этом, еще во втором коробе "Опавших листьев", писатель вспоминал, что "пробуждение внимания к юдаизму, интерес к язычеству, критика христианства - все выросло из одной боли" - из семейного вопроса и из-за того, что церковь не желала признать его детей от второго брака, забывая при этом об отдельном человеке. Библия, Ветхий Завет, по словам Розанова, "универсальный родильный дом", который жаждал он обрести и в России.

Розанову как писателю всегда присущ антиномизм мышления, что наиболее ярко проявилось и в его отношении к пресловутому еврейскому вопросу. Понимание и любовь соседствуют с настороженностью, недоверием и ожиданием "беды для себя".

19 января 1914 года Религиозно-философское общество было собрано для исключения Розанова. Разгорелась острая дискуссия. С одной стороны, раздавалось много голосов в его защиту. Председательствующий даже растерялся, и заседание было отложено.

Через неделю, 26 января 1914 года, заседание Религиозно-философского общества возобновилось. При этом противники философа сплотились. Так, Д.В. Философов заявил: "Или мы, или он". Но, в то же самое время ряд священников и философов (среди которых были В.И. Иванов, С.Н. Булгаков, П.Б. Струве) выступили против суда над ним и его исключения. Однако, эти здравые доводы не были услышаны собравшимися, и Розанов был исключен из того самого общества, одним из основателем которого он был в начале века.

В 1914 году, Розанов собрал свои статьи последних лет по еврейскому вопросу и опубликовал их в книге "Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови", где речь шла о тайнах и ритуалах иудаизма, о деле Бейлиса и отношении к нему печати.

Размышления о евреях, еврейских обычаях и нравах в историческом аспекте, еврейском вопросе в России - все это для него составляло некую мифологему, которую он пытался обосновать и изложить во вневременном контексте. И тогда у него возникали такие великолепные очерки, как "Библейская поэзия" (1912) и др. Когда же Розанов обращался к конкретным событиям, то из-под его пера появлялись публицистические статьи, которые, увы, из-за политической борьбы, не понимали его современники.

А философа при этом мало интересовали исторические реалии. Прежде всего Василия Васильевича заботила виртуальная литературная мифологема, творимая по своим внутренним законам. Его же современники воспринимали мифологемы Розанова как прямое видение действительности.

В целом, в еврейском вопросе, писатель занимал двойственную позицию (так ему свойственную): с одной стороны, он вполне разумно отрицал антисемитизм в виде погромов, но при этом, он всегда оставлял за собой право высказываться против тех, кто ненавидел Россию или клеветал на нее. "Не люблю и не доверяю" - говорил он о таких деятелях. И это было его право как русского писателя и патриота, которое никто и никогда не мог отнять у него.

Мыслитель думал и выговаривал разное, творил свои мифы, но"всегда болел за Россию". На вопрос, что он отрицает решительно и однозначно, Василий Васильевич прямо отвечал: "Непонимание России и отрицание России".

Во второй половине 1910-х годов, утратив духовную связь с петербургской интеллигенцией, Розанов все чаще обращает свое внимание на "молодых московских славянофилов" - В.А. Кожевникова, С.Н. Дурылина, С.Н. Булгакова, о. П.А. Флоренского, В.Ф. Эрна, С.А. Цветкова, Ф.К. Андреева и др. Он выражает желание сотрудничать с московским религиозно-философским издательством "Путь", активно переписывается с москвичами. Особенно он выделял московский кружок о. П.А. Флоренского, отношения с которым, несмотря на все их кричащие разногласия, были дружескими.

В этой связи, есть все основания назвать В.В. Розанова прямым наследником идей славянофилов, Ф.И. Тютчева, Ф.М. Достоевского, Н.Я. Данилевского, В.И. Ламанского, Н.Н. Страхова и К.Н. Леонтьева. Особенно это проявилось в его историософской работе "Война 1914 года и русское возрождение", которое без всякого сомнения можно отнести к ярким образцам неославянофильского направления мысли (в их числе статьи и работы В.Ф. Эрна, Л.А. Тихомирова, М.О. Меньшикова, С.Н. Булгакова, С.Н. Дурылина).

В ней он оценивает духовную ситуацию, характерную для первых месяцев мировой войны 1914 года, приводя причины существенного отличия двух различных духовных цивилизаций - германской от русской. Сама форма данного произведения разделяется на несколько отдельных статей. Среди наиболее интересных и для нас важных следует назвать следующие его выступления: "На улицах Петербурга", "Забытые и ныне оправданные. (Поминки по славянофилам)", а также "Немцы у себя и у нас". Во многом эта работа стала предтечей произведений В.Ф. Эрна "Меч и крест" и "Время славянофильствует", где он также как и В.В. Розанов отмечает причину немецкой жестокости с духовным кризисом в Германии, который определяется в преобладании начал либерализма и рационализма.

В своем произведении Василий Васильевич приводит вопиющие факты жестокого обращения немцев (врачей, военных и чиновников) к русским (а также к женщинам).

Подобные проявления жестокости Розанов объясняет повсеместным проявлением в немецкое сознание антирусских идей, которые насаждались большой когортой германских идеологов. Здесь же, уже в полной мере можно говорить о зарождении первых симптомов будущей чумы ХХ века - немецкого фашизма, столь тонко подмеченными В.В. Розановым в этой работе.

Основной причиной жестокости немцев, публицист считал их отход от традиций христианства и немецкого романтизма, главными выразителями которого были Гете, Шиллер и Шеллинг. Приход же германских народов к протестантизму и идеалам Нового времени еще более усугубило ситуацию.

В итоге к концу ХIX века, в немецком общественном сознании победили материалистические и естественнонаучные идеи Фохта, Бюхнера и Молешотта, которые окончательно выбили из них христианские традиции и нравы. И сама христианская вера у немцев превратилась в пустую формальность. Это в частности выразилось в международной политике Бисмарка и императора Вильгельма II.

При этом, Розанов вспоминает идеи славянофилов, которые с его точки зрения, стали предтечей русской консервативной традиции и он сам вполне естественно считал себя ее наследником. В этой связи, он вспоминает братьев Аксаковых, А.С. Хомякова, Ф.И. Тютчева, М.Н. Каткова, М.П. Погодина, Н.Я. Данилевского, Н.Н. Страхова, Ф.М. Достоевского и К.Н. Леонтьева.

В статье "Забытые и ныне оправданные" философ предварил идею В.Ф. Эрна о том, что само "время славянофильствует", что грешно и стыдно в этот переломный момент в истории России не быть патриотом своей страны. Как же это сегодня для нас актуально, особенно после агрессии стран НАТО против миролюбивой и православной Югославии. Ведь и первая мировая война началась после агрессии Австро-Венгрии и Германии против интересов сербского народа.

В "Последних листьях" 1916-17 годов, Розанов закончил развивать свой излюбленный жанр художественно-философской мысли, оказавший своеобразное воздействие на русскую литературу ХХ века. Он здесь как бы пошел дальше "Опавших листьев", "Уединенного", "Сахарны", "Мимолетного".

С 1916 года Василий Васильевич стал именовать свои подневные записи "Последними листьями". Это можно объяснить прежде всего тем, что писатель, остро ощущая конец личной жизни, как бы прощается со своим читателем. И во многом, поэтому, в них подводил итоги собственной деятельности в литературе, глубоко оценивая каждое свое слово, которое в любой момент могло бы стать последним. Подводя итог всему пережитому он отметил: "Я весь вылился в литературу. И "кроме" ничего не осталось".

В этих листьях, его больше, чем раньше, тревожит дальнейшая судьба России, ее целостность и усиление в обществе нигилистических и разрушительных идей. Розанов видел явное возрастание в обществе, в прессе и в государственных структурах страны сильное влияние определенных еврейских кругов, масонства и русской революционной интеллигенции на эти процессы и предостерегал страну об опасностях либеральных, нигилистических и эгалитарных идей, которые несли в общество хаос и разрушение.

В "Последних листьях", Василий Васильевич не переставал размышлять над судьбами русского народа, не стремясь при этом прийти к какому-либо заранее данному выводу. Сфера интимной жизни всегда являлась для него главенствующей. Оттуда, из семейно-личностной жизни он взирал на национальный вопрос, на революцию, на противоборство различных, но не приемлемых для него по самой своей сути партий как таковых.

Поэтому, его во многом противоречивые взгляды резко критиковались в радикальной и либеральной печати и он обвинялся Д. Мережковским и Д. Философовым в том, что является одним из "самых ярких представителей темных и злых общественных сил".

Особую тревогу у Розанова вызвало постижение разрушения в общественном сознании устоев традиционной семьи, которая была залогом развития и укрепления русской государственности. Он вполне позитивно относился не только к традиции русской православной семьи, но и к мусульманским и иудейским традициям. Но, при этом, философ предлагал взаимное уважение, взаимодействие, а не насильственное навязывание своей особенности в семейные традиции других народов. Беспокоило его именно проникновение еврейства в семейные традиции прежде всего православного народа (особенно русского), а также мусульман. Во второй половине 1910-х годов, утратив духовную связь с петербургской интеллигенцией, Розанов все чаще обращает свое внимание на "молодых московских славянофилов" - В.А. Кожевникова, С.Н. Дурылина, С.Н. Булгакова, о. П.А. Флоренского, В.Ф. Эрна, С.А. Цветкова, Ф.К. Андреева и др. Он выражает желание сотрудничать с московским религиозно-философским издательством "Путь", активно переписывается с москвичами. Особенно он выделял московский кружок о. П.А. Флоренского, отношения с которым, несмотря на все их кричащие разногласия, были дружескими.

В этой связи, есть все основания назвать В.В. Розанова прямым наследником идей славянофилов, Ф.И. Тютчева, Ф.М. Достоевского, Н.Я. Данилевского, В.И. Ламанского, Н.Н. Страхова и К.Н. Леонтьева. Особенно это проявилось в его историософской работе "Война 1914 года и русское возрождение", которое без всякого сомнения можно отнести к ярким образцам неославянофильского направления мысли (в их числе статьи и работы В.Ф. Эрна, Л.А. Тихомирова, М.О. Меньшикова, С.Н. Булгакова, С.Н. Дурылина).

В ней он оценивает духовную ситуацию, характерную для первых месяцев мировой войны 1914 года, приводя причины существенного отличия двух различных духовных цивилизаций - германской от русской. Сама форма данного произведения разделяется на несколько отдельных статей. Среди наиболее интересных и для нас важных следует назвать следующие его выступления: "На улицах Петербурга", "Забытые и ныне оправданные. (Поминки по славянофилам)", а также "Немцы у себя и у нас". Во многом эта работа стала предтечей произведений В.Ф. Эрна "Меч и крест" и "Время славянофильствует", где он также как и В.В. Розанов отмечает причину немецкой жестокости с духовным кризисом в Германии, который определяется в преобладании начал либерализма и рационализма.

В своем произведении Василий Васильевич приводит вопиющие факты жестокого обращения немцев (врачей, военных и чиновников) к русским (а также к женщинам).

Подобные проявления жестокости Розанов объясняет повсеместным проявлением в немецкое сознание антирусских идей, которые насаждались большой когортой германских идеологов. Здесь же, уже в полной мере можно говорить о зарождении первых симптомов будущей чумы ХХ века - немецкого фашизма, столь тонко подмеченными В.В. Розановым в этой работе.

Основной причиной жестокости немцев, публицист считал их отход от традиций христианства и немецкого романтизма, главными выразителями которого были Гете, Шиллер и Шеллинг. Приход же германских народов к протестантизму и идеалам Нового времени еще более усугубило ситуацию.

В итоге к концу ХIX века, в немецком общественном сознании победили материалистические и естественнонаучные идеи Фохта, Бюхнера и Молешотта, которые окончательно выбили из них христианские традиции и нравы. И сама христианская вера у немцев превратилась в пустую формальность. Это в частности выразилось в международной политике Бисмарка и императора Вильгельма II.

При этом, Розанов вспоминает идеи славянофилов, которые с его точки зрения, стали предтечей русской консервативной традиции и он сам вполне естественно считал себя ее наследником. В этой связи, он вспоминает братьев Аксаковых, А.С. Хомякова, Ф.И. Тютчева, М.Н. Каткова, М.П. Погодина, Н.Я. Данилевского, Н.Н. Страхова, Ф.М. Достоевского и К.Н. Леонтьева.

В статье "Забытые и ныне оправданные" философ предварил идею В.Ф. Эрна о том, что само "время славянофильствует", что грешно и стыдно в этот переломный момент в истории России не быть патриотом своей страны. Как же это сегодня для нас актуально, особенно после агрессии стран НАТО против миролюбивой и православной Югославии. Ведь и первая мировая война началась после агрессии Австро-Венгрии и Германии против интересов сербского народа.

В "Последних листьях" 1916-17 годов, Розанов закончил развивать свой излюбленный жанр художественно-философской мысли, оказавший своеобразное воздействие на русскую литературу ХХ века. Он здесь как бы пошел дальше "Опавших листьев", "Уединенного", "Сахарны", "Мимолетного".

С 1916 года Василий Васильевич стал именовать свои подневные записи "Последними листьями". Это можно объяснить прежде всего тем, что писатель, остро ощущая конец личной жизни, как бы прощается со своим читателем. И во многом, поэтому, в них подводил итоги собственной деятельности в литературе, глубоко оценивая каждое свое слово, которое в любой момент могло бы стать последним. Подводя итог всему пережитому он отметил: "Я весь вылился в литературу. И "кроме" ничего не осталось".

В этих листьях, его больше, чем раньше, тревожит дальнейшая судьба России, ее целостность и усиление в обществе нигилистических и разрушительных идей. Розанов видел явное возрастание в обществе, в прессе и в государственных структурах страны сильное влияние определенных еврейских кругов, масонства и русской революционной интеллигенции на эти процессы и предостерегал страну об опасностях либеральных, нигилистических и эгалитарных идей, которые несли в общество хаос и разрушение.

В "Последних листьях", Василий Васильевич не переставал размышлять над судьбами русского народа, не стремясь при этом прийти к какому-либо заранее данному выводу. Сфера интимной жизни всегда являлась для него главенствующей. Оттуда, из семейно-личностной жизни он взирал на национальный вопрос, на революцию, на противоборство различных, но не приемлемых для него по самой своей сути партий как таковых.

Поэтому, его во многом противоречивые взгляды резко критиковались в радикальной и либеральной печати и он обвинялся Д. Мережковским и Д. Философовым в том, что является одним из "самых ярких представителей темных и злых общественных сил".

Особую тревогу у Розанова вызвало постижение разрушения в общественном сознании устоев традиционной семьи, которая была залогом развития и укрепления русской государственности. Он вполне позитивно относился не только к традиции русской православной семьи, но и к мусульманским и иудейским традициям. Но, при этом, философ предлагал взаимное уважение, взаимодействие, а не насильственное навязывание своей особенности в семейные традиции других народов. Беспокоило его именно проникновение еврейства в семейные традиции прежде всего православного народа (особенно русского), а также мусульман.

В "Последних листьях" 1917 года, Розанов глубоко скорбит о происходящих революционных событиях в стране и особенно отречение царя Николая II от власти. Его сильно расстроил сам ход данного трагического факта, приведший Россию к новым смутным временам (они на новом историческом витке продолжаются и сегодня, после распада единого прежде государства), которые выражались в отсутствии твердой государственной власти и религиозной традиции, гарантом и осуществителем которого он считал государя.

Окидывая взором исторический путь "революционной России", Розанов видел трагедию в том, что инородцы - немцы и евреи - стали оказывать решающее влияние на основные события в стране. Суть революции виделась Василию Васильевичу и в том, что "чиновник" был невыносим. Он был внешне холоден, бездушен и вообще перестал заботиться о русском государстве. Таким образом, сам чиновник превратился в "мундир без души и совести" и перестал служить государству.

Розанов рассуждает дальше: чиновник стал тихо продавать частицы России, а немец и еврей стали "обходить чиновника". Еще в "Сахарне", летом 1913 года, под знойным солнцем Бесарабии, Василий Васильевич записал следующее на листке: "Революция - это какой-то гашиш для русских... Среди действительно бессодержательной, томительной, пустынной жизни. Вот объяснение, что сюда попадают и Лизогубы, да и вся компания "Подпольной России", довольно хорошая (хотя и наивная), и Дебогорий Мокриевич". Заканчивает он запись следующими словами: "В Петербурге уже исключительно проходимцы - социал-проходимцы".

Самовлюбленность - вот, с точки зрения Розанова, суть революции, а также тупая вера в свою правоту и непогрешимость. В революции люди теряют наслаждение сегодняшним днем, осознанием действительности и живут "завтрашней радостью, которая становится стимулом человеческой жизни. Всех людей она делает нереальными - тенями. Введя, при этом, каждого человека пустоту относительно "сегодня", революция, говорит Розанов, бесконечно "огорчила и сквасила" человека и "прокисла" целый век.

Революция изгнала из жизни доброту, благость, красоту, которые могли бы спасти мир. Она уничтожила "прекрасных и счастливых" и вот Розанов написал реквием уходящего мира и нормальной жизни в России.

Презирая события революционной смуты 1917 года, Василий Васильевич безусловно верил в "бесконечно далекий день", в то, что "будет, будет заря". И вполне, как пророчество, звучат ныне его слова, записанные им в 1915 году о революционерах, взрывающих русскую землю: "Еще подышит "синий человек", лет 40, пожалуй - все 85 и наконец - перевернется книзу лицом, последний раз "укусит землю", вздрогнет и вытянется. О, Господи... Как тяжело".

Октябрьская революция и последовавшая за ней разруха и голод вывели его из равновесия: в его душе неожиданно с огромной силой всплыли былые антихристианские, языческие настроения. Ярким свидетельством переживания Розанова в этот период стали периодические выпуски уникального по своему накалу трагических чувств "Апокалипсиса нашего времени" (1917-18). Писатель придал революционным событиям форму вселенской катастрофы, крушения всей европейской цивилизации и христианской культуры. С небывалой силой вырвавшийся у Василия Васильевича апокалиптический "вопль" о гибели России стал одним из выразительных литературных свидетельств трагической революционной эпохи.

Но, как вполне обоснованно считают С.Р. Федякин и А.Н. Николюкин, Розанов лишь по внешности выглядит отступником, проклинающим христианство и вернувшимся к давним, излюбленным темам: к иудаизму и Египту. Слишком уж болезненно он порочит Новый Завет, противопоставляя ему Ветхий. Его "Обращение к евреям" в октябре 1918 года, которое он хотел сделать предисловием к одному из выпусков "Апокалипсиса", выдает и тайную, горестную причину его озлобления - это внезапная смерть сына, в которой Василий Васильевич готов был видеть карающую руку Провидения.

И в сущности, любое высказывание Розанова в "Апокалипсисе нашего времени" - не окончательно. Позднее "антихристианство" мыслителя опровергается не только его христианской кончиной, но и как считает С.Р. Федякин, самим тоном его горестной книги и той разорванностью мысли, когда писатель, например, готов уверить читателя, что, отталкивая от себя сам дух Евангелия, он вовсе не отрицает подвига русских святых.

Не случайно в это же время он пишет Эриху Голлербаху ставшие знаменитыми строки: "До какого предела мы должны любить Россию?.. до истязания; до истязания самой души своей. Мы должны любить ее до "наоборот нашему мнению".

Таким образом, сказанное писателем в последней его книге, можно рассматривать лишь как его чисто субъективное "мнение" и никак не может стать последним его словом, поскольку этим последним словом была его любовь к России.

Подтверждением этого настроения служит и такое его высказывание, выраженное в письме к П.Б. Струве: "Господь с нами все-таки, Господь с Россией все-таки, т.е. даже с революционной и, следовательно, окаянной". В выпуске же "Апокалипсиса", появлявшимся в августе 1918 года, Василий Васильевич не смог удержаться, чтобы написать: "Самый "социализм их", как я его не ненавижу, все-таки замечателен: ведь социализм выражает мысль о "братстве народов" и "братстве людей".

Одно лишь смущало: чтобы между неодинаковыми, ничего общего между собой не имеющими, людьми установить "равенство" и даже "братство" как условия "свободы", нужно "и истину и справедливость перевернуть вверх дном".

Антихристианский же пафос "Апокалипсиса нашего времени" и христианская кончина Розанова говорят не столько о незавершенности внутренней тяжбы Розанова с самим собой, сколько о ее неразрешимости. Во многом розановские нападки на христианство П.А. Флоренский объясняет тем, что из-за общей неразберихи в стране его не приютил "какой-либо монастырь", а Розанов стал бы восхвалять не только этот монастырь, а все вместе. Но в Сергиевом Посаде Василия Васильевича встретили бедствия послереволюционных лет, помноженные на его прежние семейные проблемы, и они вылились во все эти выступления.

Октябрь 1917 года выбил почву из-под ног В.В. Розанова. Русский писатель и философ перебрался в Сергиев Посад, где служил лучший его друг - священник Павел Флоренский. 1918-1919 годы - череда сплошных несчастий в жизни писателя. Трагически погибает его единственный сын - Василий. Измученного, постоянного ищущего работы для пропитания семьи, Василия Васильевича разбил инсульт. Деньги, отправленные А.М. Горьким, пришли с опозданием.

Умирал Василий Васильевич долго и тяжело. В большом нетопленом доме стоял нестерпимый холод. Чтобы его согреть, больного накрыли шалями и шубами. Он не жаловался, только иногда говорил совсем "по-розановски": "Сметанки хочется... каждому человеку в жизни хочется сметанки". Соборовал его отец Павел Флоренский.

В начале 1919 года Василий Розанов отошел ко Господу. Похоронили его рядом с другим русским философом, монахом Климентом (Константином Леонтьевым), в Черниговском скиту Троице-Сергиевой лавры.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://istina.rin.ru/