Реферат по онтологии
Основные теоретико-познавательные стратегии

ПЛАН
1. Вступление.
2. «Пессимистические» доктрины.
3. Конструктивные теоретико-познавательные доктрины.
4. Литература.

1. Вступление.
Классификация теоретико-познавательных программ (доктрин или стратегий — мы будем использовать эти термины как синонимы) мо­жет проводиться по различным основаниям.
Например, они могут различаться по отношению к объекту познавательной деятельности (теории отражения и теории конструирования объекта познания), по трактовке субъекта: теории, основанные на принятии индивидуаль­но-психологического, рансцендентального, коллективного субъек­тов познания или вообще отрицающие существование оного — в духе «теории познания без познающего субъекта» К. Поппера. Классифи­кация гносеологических доктрин может быть проведена также на ос­новании того, что признается источником наших знаний о мире (ра­ционализм, эмпиризм); какая познавательная способность лежит в основе получения нового знания (интуитивизм, панлогизм) и т.д.
В принципе, все подобные основания классификации — их перечень можно было бы и преумножить — имеют рациональный смысл. Одна­ко им присущи два недостатка: 1) они не универсальны и 2) не дают сущностной типологии основных ходов теоретико-познавательной мысли. По нашему мнению, наиболее универсальным основанием классификации теоретико-познавательных программ является реше-вде вопроса о происхождении и сущности знания.
Исходя из этого основания, гносеологические доктрины можно разделить на две неравные части, одну, меньшую, условно поимено­вав «.пессимистическими» (или негативистскими), а вторую, большую часть — «оптимистическими» (или конструктивными) доктринами.

2. «Пессимистические» доктрины.
Одной из самых древних познавательных программ подобного рода является скептицизм (от греч. skeptikos — рассматривающий, познаю­щий), восходящий еще к античной философской традиции. Сущ­ность скептицизма состоит в отрицании возможности достижения истинного, т.е. доказательного и всеобщего, знания и в признании то­го, что относительно любого суждения можно высказать прямо ему противоположное и ничуть не менее обоснованное.
Истоки античного скептицизма можно найти уже у Горгия и Ксениада Коринфского. Последний, по свидетельству Секста Эмпирика, утверждал, что «нет ничего истинного в смысле отличия от лжи, но. все ложно, а потому непостижимо». Однако как самостоятельная фи­лософская школа, центрирующаяся на гносеологической проблема­тике, скептицизм складывается в трудах Пиррона на рубеже ІV— III вв. до н.э. «Основное положение скептицизма в том, — писал, выявляя его сущность, ГГ. Шлет, — что против всякого положения можно выставить другое, равное ему... так что ни одно из положений не оказывается более достоверным... что приводит скептика к воздер­жанию от суждений и к безмятежности». Если все суждения пробле­матичны и истина недостижима в принципе, то скептик, действитель­но, должен был бы воздерживаться от всяких суждений, ибо против его пессимистической оценки возможностей познавательной дея­тельности могут быть приведены его же собственные теоретические аргументы. Однако трудно найти в истории философской мысли писателей более усердных, чем скептики, начиная с Секста Эмпирика и кончая Д. Юмом.
Живой средой и питательной почвой скептической установки со­знания являются антидогматизм и борьба с ложными авторитетами. Однако надо разделять последовательную скептическую позицию в духе Юма и методологическое сомнение Р. Декарта. Для первого скеп­тицизм есть общая гносеологическая и даже общемировоззренческая установка, в сущности саморазрушительная. Для второго принцип со­мнения есть только путь к обретению твердых гносеологических ос­нований философствования. Сомневаться ради самого сомнения и сомневаться ради обретения истинной почвы под ногами — вещи со­вершенно разные. В этом плане скептицизм хорош лишь как элемент философского мышления, как критическая направленность разума, ничего не склонного принимать на веру.
Любопытно, что последовательный скептицизм не только в позна­нии, но и в жизни есть зачастую как раз слепое принятие на веру ка­ких-то распространенных предрассудков (со-мнение) или следствие глубокого разочарования в каких-то догмах. Недаром говорят, что догматик — это уверовавший скептик, а скептик — разочаровавший­ся догматик. Догматизм и скептицизм как две тупиковые крайности всегда подпитывают друг друга, образуя как бы замкнутый круг, обре­кающий нашу философскую мысль на философское бесплодие. Неда­ром Гегель квалифицировал скептицизм в качестве критической ипо­стаси рассудочного, а отнюдь не разумного мышления.
Агностицизм (от греч. agnostos — непознаваемый) — позиция, от­рицающая возможность познания сущности вещей и полагающая границы человеческому познанию. Иногда агностицизм понимают неверно, а именно как позицию, отрицающую возможность познава­тельной деятельности вообще. Подобных учений в истории филосо­фии попросту нет, ибо такая установка в познании еще более двусмысленна, чем скептическая: само суждение «познание невоз­можно» опровергает его же. В классической форме агностическая ус­тановка выражена И. Кантом, утверждавшим, что мы можем позна­вать лишь явления (феномены) вещей, поскольку вещи всегда даны нам в формах нашего человеческого опыта. Каковы же вещи сами по себе — вне этой субъективной данности — о том может знать лишь Господь Бог. Это для него процессы и вещи мира даны абсолютно не­посредственно, в своей подлинной сущности. Для нас же они сужде-ны навсегда остаться непознаваемыми вещами в себе, ибо их данность нам в виде феноменов всегда опосредована априорными формами чувственного восприятия (пространство и время) и априорными категориями рассудка (представлениями о причинных связях, необходимости случайности и т.д.). Проще говоря, мы никогда в познании мира не сможем «выпрыгнуть» за границы нашей человеческой субъективности.
Заметим, что агностик не говорит о невозможности познания истины или о равноправии суждения и его отрицания. Скептическая и агностическая установки — это отнюдь не одно и то же. К примеру, Кант как раз и пытается с принципиально новых позиций, которые мы еще не раз будем обсуждать, ответить на краеугольный теоретико-познавательный вопрос: «как возможны доказательные истины математики, физики и метафизики», но при этом отрицает возможность достижения истинного знания о сущности самих по себе вещей. Агностическая позиция не произвольная вьщумка философов, а основывается на вполне реальных особенностях познавательного процесса:
неустранимости из него субъективной человеческой составляющей даже в, казалось бы, самых точных и высокоабстрактных науках, типа логики и математики;
бесконечности процесса познания, когда то, что сегодня нам кажегся существенным, завтра обнаруживает производный и феноме­нальный характер, ведь за познанной сущностью каждый раз открыв вается новая и более глубокая сущность.
Тем самым подлинная суть вещей перманентно скрывается от нас и напоминает горизонт, каждый раз вновь удаляющийся при любых наших попытках приблизиться к нему. Агностицизм может прини­мать различные, в том числе и «мягкие», формы, входя в качестве эле­мента в состав вполне конструктивных теоретико-познавательных моделей, как у того же Канта — родоначальника трансцендентализма, о котором речь пойдет ниже. Религиозно-философский вариант агно­стической позиции можно обнаружить в работах С.Л. Франка, где он, подвергая критике позицию Канта о жестком разделении явлений и сущности, сам обнаруживает и глубоко обосновывает моменты принципиальной непостижимости и в бытии мира, и в бьпии самого человека, и в познавательном процессе. Все сущее, по Франку, беско­нечно в своих основах, а стало быть, в нем всегда для человека будет оставаться тайна и «неисследимая темная глубина».
Подытоживая, можно высказать следующее суждение об агности­цизме. Жесткое разделение вещей в себе и явлений, равно как и жест­кое полагание границ человеческому познанию, вряд ли оправданно.
Еще Гегель, критикуя позицию Канта, тонко подметил, что полагание границы подразумевает некоторое знание того, что за этой границей находится. В противном случае мы об этой границе попросту не знали бы и, соответственно, не смогли бы высказать суждения о ее наличии. Но, стало быть, в самом утверждении границы человеческого позна­ния заключено ее решительное отрицание, ибо знание о собственном незнании есть важнейший стимул развития познавательной деятельно­сти человека и переступания границ существующего знания.
Впоследствии Л. Витгенштейн резонно заявит: «О том, о чем не­возможно говорить, о том следует молчать». В самом деле, если в ми­ре существует нечто, принципиально недоступное для нашего позна­ния и языка, то любой разговор о нем попросту лишен смысла. Следовательно, вопрос о границах познания резонно ставить лишь относительно каких-то определенных видов знания, научных методов или способностей человека.
3. Конструктивные теоретико-познавательные доктрины.
Их обзор будет кратким, поскольку мы не ставим своей задачей сис­тематически изложить историю гносеологических идей1. Цель данно­го параграфа иная — ввести читателя в наиболее фундаментальные ходы гносеологической мысли, вытекающие из того или иного реше­ния вопроса о сущности знания.
Реалистические доктрины. Они выводят знание из реального, т.е. су­ществующего независимо от нас и на нас активно воздействующего, внешнего мира.
Исторически первой разновидностью этого подхода является пози­ция наивного реализма, распространенная среди ученьж в период господ­ства классической европейской науки и по сию пору являющаяся ти­пичной для естественной установки сознания, не склонного к философским размышлениям. Характерные черты этой позиции за­ключаются в следующем: 1) знание есть продукт отражения внешнего мира, наподобие того, как предметы отражаются в зеркале; 2) познава­тельный образ в голове человека является более или менее точной копией оригинала, а в обыденном сознании такое разведение оригинала и копии зачастую вообще не проводится; 3) источником знания являются чувственные данные, которые потом обобщаются и систематизируются
интеллектом; 4) человек познает мир как бы один на один, без опосредствующего влияния социума, его культуры, практики и языка (так называемая позиция «гносеологической робинзонады»); 5) сознание челове ка напрямую связывается с функционированием мозгового субстрата, а иногда, как у вульгарных материалистов, мысль рассматривается как выделение мозга, наподобие того, как печень выделяет желчь.
В настоящее время позиция наивного реализма является достоянием истории гносеологии. Почти все ее утверждения оказались ошибочными, что стало особенно очевидным в XX столетии, в ходе бурного развития экспериментальных физиологических, психологических и социокультурных методов исследования познавательного процесса. Еа теоретические недостатки были вскрыты еще Беркли, Юмом и Кантом,, а фактически — еще элеатами и Платоном, если вспомнить их противо­поставление мира знаний, основанного на разуме, миру мнений, осно­ванному на чувственном опьпе. Однако общая реалистическая установ­ка, признающая в качестве источника наших знаний существование объективного мира, продолжает отстаиваться в XX столетии многими философскими направлениями.
Так, в позиции научного реализма (У. Селларс, X. Патнэм, Дж. Смарт, Дж. Марголис и др.) причиной возникновения знаний в голове челове­ка, в том числе и знаний научно-теоретического характера, признается воздействие внешнего мира Он первичен по отношению к любым про­дуктам человеческой практической и познавательной деятельности. По­нятиям и законам научных теорий соответствуют реально существующие вещи и процессы, хотя здесь и необходимо учитывать конструктивную деятельность теоретика, а также влияние языка на познавательный про­цесс. Состояния нашего сознания производны от физико-химических процессов в мозге, хотя и опосредствованы социокультурными влияни­ями. В целом научный реализм не представляет собой какого-то концеп­туально целостного и организационно оформленного движения, аявля-ется скорее философским отражением и обоснованием стихийной и массовой веры ученых в то, что они познают законы реально существую­щего мира и что научное знание вовсе не продукт их субъективного твор­ческого произвола.
С известными оговорками к современным модификациям общей ре­алистической установки в понимании природы знания можно отнести также целый спектр натуралистических и праксеологических доктрин.
К натуралистическим теориям познания могут быть причислены те модели, которые не сомневаются в существовании объективного внешнего мира, но рассматривают знание как нечто производное от природных процессов и, соответственно, считают возможным пони­мание сущности знания на основе познанных природных законов.
Характерными чертами всех разновидностей натурализма являют­ся редукционизм (попытка свести сложные закономерности к более простым), апелляция к данным естественных наук как надежной базе вынесения истинных суждений и общий (скрытый или явный) анти­метафизический пафос, т.е. вера в возможность решить фундамен­тальные проблемы теории познания, не прибегая к философскому языку, философским методам анализа и мудрости историко-фило­софской традиции.
Физикам принадлежит попытка решить теоретико-познавательные про­блемы, переведя их на язык фундаментальных физических теорий и опираясь на установленные физические законы. Сами по себе по­пытки привлечь достижения физики как фундаментальной естест­веннонаучной дисциплины к анализу проблем познавательной дея­тельности и сознания человека являются исключительно ценными и полезными, обогатившими науку многими важными результатами. Здесь достаточно вспомнить значение корпускулярно-волновой тео­рии света для изучения зрения или электромагнитных представлений для исследования процессов, идущих в нервных клетках человечес­кого организма.
Однако у представителей естественных наук всегда возникает со­блазн пойти дальше и попытаться решить фундаментальные пробле­мы гносеологии, опираясь на сугубо научные понятия и методы физи­ческих теорий.
Искусственно противодействовать физикалистским программам решения теоретико-познавательных проблем невозможно и просто вредно, однако можно совершенно четко констатировать, что удов­летворительно объяснить природу знания и сознания на основе фи­зических и, шире, естественнонаучных законов (пусть и самых фун­даментальных) не удастся никогда. Бытие знания и сознания имеет сверхфизическое — идеальное — измерение, подчиняющееся своим собственным законам. Более того, существование сознания есть не­обходимое условие не только формулировки любых законов физики, по и вообще признания того, что физическое бьпие существует. На этой важнейшей характеристике сознания мы еще остановимся ни­же, при анализе соответствующей темы.
Физиологический редукционизм, (или научный материализм) — направление гносеологических исследований, преимущественно кон­центрирующееся на вопросах соотношения тела и психики, мозга и сознания (психофизическая проблема) и считающее, что явления психической жизни человека и многие ее идеально-смысловые про­дукты (образы, понятия, структуры языка и т.д.) можно успешно объ­яснить на основе физиологических процессов и состояний, происхо­дящих в человеческом организме. Это направление исследований тесно связано с успехами в изучении мозга человека, его физико-хи­мических и других структур. В отдельных случаях оно сближается cj физикалистской программой.
Видными философами-теоретиками этого направления, занимав­шими позицию предельно жесткого физиологического редукциониз­ма, т.е. считавшими возможным полное сведение психических явлений к физиологическим процессам, являлись Д. Армстронг и Г. Фейгль. Д. Армстронг следующим образом формулировал свое гносеологиче­ское кредо: «Рассматривая человека (включая его ментальные про­цессы) как чисто физический объект, действующий согласно тем же законам, что и все остальные физические объекты, мы постигаем его с величайшей интеллектуальной экономией. Познающий отличается от познаваемого только большей сложностью своей физической ор­ганизации». Ныне распространены более мягкие варианты физио­логического редукционизма (иногда их называют «эмерджентным материализмом»), принимающие тезис лишь об относительной зави­симости психических процессов от мозговых и от функциональной связи между ними (сознание — функция особым образом организо­ванной материи в виде мозга, хотя полностью объяснить психичес­кие процессы на языке физиологии невозможно). Программа «эмер-джентного материализма» сближается по многим параметрам с позицией научного реализма и с естественнонаучно ориентирован­ными вариантами диалектического материализма. На Западе его вид­ными представителями являются Д. Дэвидсон, Дж. Фодор, М. Бунге, лауреат Нобелевской премии за открьпие межполушарной асиммет­рии мозга Р.У Сперри, а в отечественной марксистской гносеоло­гии— В. С. Тюхтин, Д.И. Дубровский.

Нативизм (от лат. nativus — врожденный) — попытка решить про­блемы происхождения сознания и языка, опираясь на законы генети­ческой наследственности. Здесь постулируется врожденный характер важнейших элементов чувственного восприятия (типа того, что мозг запрограммирован так, чтобы воспринимать электромагнитные и зву­ковые волны лишь определенной длины и частоты), категориальных структур мышления и грамматики языка. Учение о врожденных идеях в рамках европейской традиции восходит к Р. Декарту, хотя у него врожденность имеет духовно-божественную природу. Собственно би­ологические интерпретации врожденного характера базовых структур психики, а также представления о возможности генетической переда­чи знаний от одного поколения к другому были особенно популярны в психологической и биологической литературе конца XIX — начала XX в. в связи с широким распространением идей дарвиновской тео­рии эволюции и формированием хромосомной теории наследствен­ности. Тезис о врожденном характере основных когнитивных струк­тур психики можно найти также у теоретиков психоанализа 3. Фрейда и К. Г. Юнга Виднейшими представителями современного нативизма являются лингвист, основатель генеративной грамматики Н. Хомский и один из видных представителей социобиологии, лауреат Нобелев­ской премии Е. Уилсон. С точки зрения Н. Хомского, навыки мысли­тельной деятельности, а также способность человека к овладению грамматикой языка являются генетически врожденными. Е. Уилсон, в свою очередь, пишет: «Все компоненты сознания, включая волю, имеют нейрофизиологический базис, подчиненный законам генети­ческой эволюции и естественного отбора».
В настоящее время связь между реализацией генотипа, этапами созревания мозга и, соответственно, этапами психического становле­ния личности не вызывает сомнений. Наблюдения над развитием од­нояйцовых близнецов, обладающих идентичным генетическим ко­дом, обнаружили врожденность довольно сложных психических реакций, ряда особенностей характера, творческих способностей и даже ценностных предпочтений человека. Вместе с тем гипертрофи­рованный нативизм вряд ли является продуктивной позицией. Как показывают современные экспериментальные исследования, актуализация ряда важных структур генома, ответственных за формирова­ние тех или иных участков мозга, оказывается невозможной без соот­ветствующей стимуляции со стороны внешней культурной среды. Человеческий геном словно предполагает наличие культурно-симво­лического окружения для своей реализации. Так, ребенок с нормаль­ным геномом и неповрежденными отделами мозга, но выключенный из системы человеческого общения, никогда не сможет сформиро­ваться как полноценная личность, наделенная здоровым сознанием и способная творчески познавать мир. Феномен Маугли — это скорее из области сказок. И наоборот, дети с пораженным мозгом при надле­жащем воспитании способны становиться полноправными членами человеческого коллектива1. Эти факты свидетельствуют о колоссаль­ной роли культурной составляющей в формировании сознания и о не­возможности объяснения сущности знания на основе биологически врожденных структур.
Эволюционная теория познания (эволюционная эпистемология) — это сегодня самая популярная и, пожалуй, наиболее взвешенная натура­листическая программа, утверждающая, что сущность человеческого знания может бьпь адекватно понята лишь в общем эволюционно-биологическом контексте, а законы онто- и филогенетического раз­вития знания и познавательных способностей человека могут бьпь вполне адекватно интерпретированы в терминах эволюционной тео­рии. При этом в эволюционно-эпистемологической парадигме учи­тываются позитивные результаты и физикалистских, и физиологиче­ски-редукционистских, и нативистских подходов.
Так, по мнению крупнейшего теоретика эволюционной биологии К. Лоренца, знание выполняет важнейшую функцию биологической адаптации человека к внешней среде. Исторический прогресс знаний может бьпь понят лишь с точки зрения общей филогении человеческо­го рода, а истоки сложнейших индивидуальных познавательных спо­собностей человека надо искать в первичных формах его физиологиче­ского приспособления к окружающей среде. Несколько иную версию эволюционной эпистемологии развивают методологи науки С. Тулмин И К. Поппер. По их мнению, рост научного знания может бьпь успешно интерпретирован в терминах эволюционных представлений: адапта­ции, мутации, естественного отбора научных теорий и т.д.. Наиболее полное изложение сути эволюционно-эпистемологического подхода, его преимуществ и перспектив содержится в книге Г. Фоллмера «Эво­люционная теория познания». Вот как этот автор излагает его суть: «Органы и поведение любого живого существа служат для его взаимо­действия с реальным миром. Мозг может рассматриваться как орган обработки раздражений и регулирования физиологическими и психи­ческими процессами, прежде всего познавательным процессом. Его структуры подлежат — поскольку они генетически обусловлены — би­ологической эволюции. Мутации и селекция ведут к приспособлению познавательных структур к реальным структурам. Этим объясняются достижения и ограниченность нашего познавательного аппарата».
При всей перспективности и популярности этой программы у нее есть по крайней мере три серьезные трудности: человек породил такие виды знания и такие технические приспособления, созданные на их основе, которым невозможно найти биологическое, а тем более адап­тивное объяснение (например, ядерное оружие или отравляющие га­зы). К тому же самые лучшие и самые значимые для нашего духовно­го бытия знания, накопленные человечеством, созданы за счет чисто духовной устремленности творца к истине, красоте и благу. Они отли­чаются как раз наибольшей практической внеутилитарностью и вне-биологичностью. Наконец, сохраняет свою силу аргумент против ге­нетической врожденности базовых когнитивных структур психики.
Попытки преодолеть недостатки редукционизма, свойственные всем натуралистическим программам, предпринимаются в рамках праксеологических реалистических теорий познания.
Кпраксеологическим теориям познания можно отнести те, кото­рые рассматривают знание как следствие активной предметно-прак­тической деятельности человека в окружающем его мире. Чаще всего в основе праксеологических взглядов лежит уверенность в объектив­ном и независимом существовании внешнего мира, т.е. реалистиче­ская установка, однако именно практическая деятельность (или практическая установка) рассматривается в качестве важнейшего ус-, ловия возникновения и развития идеальных содержаний нашего со­знания. Здесь знание не само по себе биологически адаптивно и це­лесообразно (как в натуралистических доктринах) и не является самоценной и самосущей реальностью (как в платонических теори­ях знаниях, на чем мы еще остановимся ниже), а выполняет инстру­ментальную функцию посредствующего звена между миром и ак­тивно действующим в нем человеком.
Знание в праксеологической трактовке не субстанциально, а сугу­бо функционально, хотя по мере своего развития оно способно при­обретать все более автономный и самоценный характер, как это осоч бенно свойственно современной научно-технической цивилизации. Праксеологические доктрины могут бьпь оформлены в различные метафизические контуры в зависимости оттого, под каким углом зре­ния рассматривается практическая деятельность человека.
Генетическая эпистемология — ныне весьма влиятельное теорети­ко-познавательное направление, образовавшееся на стыке логико-психологических и теоретико-познавательных исследований, осно­ванное крупнейшим швейцарским психологом и историком науки Жаном Пиаже. Ему удалось открьпь инвариантные стадии интеллек­туального развития ребенка (стадия сенсорно-моторного интеллек­та — стадия конкретных интеллектуальных операций — стадия фор­мальных операций), которые возникают последовательно друг за другом, подчиняясь всеобщему закону структурного и функциональ­ного усложнения живых систем (в силу этого Пиаже иногда сам назы­вает себя структуралистом).
В основе прогрессивного самоусложнения системы интеллекту­альных операций лежит, по данным Ж. Пиаже, активная предметно-манипулятивная деятельность ребенка. Формирование первичных идеальных схем и логических операций мышления — это всегда ре­зультат интериоризации (перевода во внутренний, символический план) внешних предметных схем человеческой деятельности, относи­тельно одинаковых (инвариантных), по мнению швейцарского психолога, в различных эпохах и культурах. К оригинальным дости­жениям работ Пиаже следует отнести не только детальное экспери­ментальное выявление того, как на основе прогресса предметно-ма-нипулятивной деятельности у ребенка зарождаются и прогрессивно усложняются представления о величине, числе, причинно-следствен­ных и пространственно-временных связях (генетическая психоло­гия), но и демонстрацию того факта, что стадиям интеллектуального развития индивида могут бьпь поставлены в соответствие различные исторические этапы развития науки (что и составляет предмет собст­венно генетической эпистемологии, которой Пиаже посвятил по­следние годы своего научного творчества). «Благодаря детям, —писал он, — мы имеем наилучшую возможность для изучения развития логики, математики и физики»1. Ж. Пиаже был также страстным поле­мистом. Известна его довольно тонкая критика эволюционно-эписте-мологических идей К. Лоренца2, а также знаменитая очная полемика с Н. Хомским по вопросам соотношения врожденных и приобретенных познавательных структур, в которой приняли участие многие филосо­фы, физиологи и лингвисты.
К слабостям концепции самого Пиаже относят гипертрофирован­ный индивидуально-психологический подход к рассмотрению онто- и филогенетического развития знаний и, соответственно, недооценку ро­ли культуры в развитии сознания и логического мышления индивида.
Прагматистская (отгреч. pragma — дело, действие) гносеологичес­кая программа, восходящая к американской школе прагматизма, за­ложена Ч.С. Пирсом. Отдаленным же предтечей прагматизма можно считать Протагора с его тезисом о человеке как мере всех вещей и су­губой относительности наших знаний. Вполне в духе этого великого софиста классический прагматизм трактует знание с точки зрения его практической полезности и эффективной помощи при осуществ­лении тех или иных человеческих действий (предметных, политичес­ких, научных). Целью познавательной деятельности здесь объявляет­ся преодоление разрушительных сомнений и достижение индивидом «устойчивого верования»; критерием же истинности знаний провоз­глашается их инструментальная полезность при решении проблем­ных ситуаций. В сущности, все знание сводится к преодолению проблемных ситуаций, где истина отождествляется с успехом, а за­блуждение — с неуспехом в их преодолении. Реальность внешнего мира является объектом истинного верования по Пирсу, ибо образу­ет твердый прагматический фундамент для поступательного разви­тия науки, хотя говорить о ее существовании безотносительно к на­шим, человеческим переживаниям не имеет смысла.
Прагматизм внес серьезный вклад в развитие семиотики — науки о знаках (кстати, сам этот термин принадлежит Пирсу), а также оказал влияние на становление операционалистского подхода к научному знанию, когда осмысленность введения тех или иных терминов в на­уку обосновывается их способностью помогать в осуществлении тех или иных экспериментальных или теоретических операций. В частности, понятие «метр» операционально, ибо помогает осуществить реальную операцию измерения; термин «прагматизм» операционален, ибо помогает вскрыть существенные черты анализируемого философского направления.
К недостаткам прагматистского подхода к знанию и особенно к I истине следует отнести угрозу утилитарной вульгаризации базовых j категорий гносеологии, что столь отчетливо звучит, например, в следующем суждении У. Джемса: «Истинное, говоря коротко, это просто лишь удобное в образе нашего поведения» и далее: «...мы должны жить той истиной, которой в состоянии достичь сегодня, и бьпь гото­выми назвать ее завтра ложью». Отождествление истины с пользой и сугубо утилитарный подход к понятию практики вызвали и вызывают до сих пор серьезную критику прагматизма, в том числе и со стороны диалектического материализма.
Диалектический материализм — это, пожалуй, наиболее развитый и систематический вариант праксеологической доктрины. Поскольку вплоть до последнего времени он занимал монопольное положение в отечественной философии, то мы, отсылая читателя к наиболее фун­даментальным учебным пособиям по марксистской теории познания для обстоятельного ознакомления3, позволим себе лишь вкратце оха­рактеризовать его гносеологическую доктрину.
Краеугольный гносеологический тезис марксизма гласит, что в фундаменте познания лежит не индивидуальная, а общественно-ис­торическая практика людей и что отражение внешнего объективного мира человеком осуществляется им не в социальном вакууме, а во взаимодействии с другими людьми и сквозь призму общественно вы­работанных схем, норм и идеалов познавательной деятельности, ко­торые меняются от эпохи к эпохе. Хотя знание и приобретает в ходе исторического развития человеческого общества относительную са­мостоятельность, тем не менее именно материальная, а не духовная общественная практика является определяющим фактором его исто­рической динамики. Сточки зрения марксизма, именно материаль­ная деятельность (т.е. деятельность человека по преобразованию ма­териального мира и социальных условий своего существования) является и источником возникновения, и движущей силой развития, и высшей проверочной инстанцией человеческих знаний.
Принцип практики и принцип отражения материального мира в иде­альных образах человеческого сознания — вот «два кита», на которых ос­нована диалектическая теория познания марксизма. В сущности, вся она, во всех ее будущих сильных и слабых моментах, уже как бы заложе­на в следующих программных высказываниях К, Маркса: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, что­бы изменить его» и что «идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней».
Любопытно, что в рамках советского марксизма существовали как бы две ветви гносеологических исследований. Эту двойственность ди­алектического материализма мы отмечали и выше, в онтологическом разделе.
Одна гносеологическая ветвь брала на вооружение принцип отра­жения материального мира и делала упор на естественнонаучных фак­тах, помогающих материалистически осмыслить познавательный про­цесс. Тем самым она сближалась с западными позициями «научного материализма» и «научного реализма», что мы уже отмечали выше.
Другая ветвь разрабатывала в первую очередь диалектические ас­пекты познания и подчеркивала особое значение принципа практики, придавая ему предельно широкий и надперсональный характер. Здесь особенно привлекательной фигурой для марксистов-диалектиков был Гегель. Лидерами этого направления были Э.В. Ильенков, ГС. Батищев и ряд других исследователей. Прямое и резкое столкновение двух этих школ в рамках вроде бы единой марксистской гносеологии произошло вокруг проблемы идеального (знаменитая полемика между Э.В. Ильен­ковым и Д. И. Дубровским). Спор по поводу проблемы идеального, так и не получившей последовательного решения в рамках советского диа­мата, обнаружил наиболее уязвимую точку последнего — проблему происхождения и онтологического статуса явлений сознания. Дело в том, что у самих Маркса и Энгельса по поводу сознания и его-де иде­ального характера остались лишь отдельные отрьшочные замечания, а вот в трудах В.И. Ленина — другого классика диалектического матери­ализма — содержались два несовместимых друг с другом положения.
В одном из них утверждалось, что для решения вопроса о проис­хождении сознания необходимо предположить, что в самом фунда­менте материи присутствует фундаментальное свойство, подобное че­ловеческим ощущениям3. В сущности, это типичная пантеистическая позиция, несмотря на все оговорки диалектико-монистического ха­рактера. Вместе с тем в его теоретическом наследии присутствует те­зис, прямо опровергающий предыдущий, а именно: «назвать мысль материальной — значит сделать ошибочный шаг к смешению матери­ализма с идеализмом». На самом деле это позиция не материализма, а радикального дуализма, несовместимая с предыдущей.
Основные трудности натуралистических и праксеологических до­ктрин как раз и группируются вокруг феномена сознания и проис­хождения его базовых структур типа философских категорий, матема­тических идей или правил грамматики, которые, в принципе, не выводимы ни из каких природных процессов и ни из какой общест­венно-исторической практики, а предшествуют последним в качестве неустранимых условий их бытия и познания. Подобная автономия и фундаментальная роль идеальных образований вызывают к жизни совсем иные теоретико-познавательные ходы мысли.

Литература.
1.  Алексеев П.В., Панин АВ. Теория познания и диалектика. М., 1991.
2.  Армстронг Д. Материалистическая теория сознания //Аналитическая фи­лософия: Избр. тексты. М, 1993.
3.  Беркли Дж. Соч. М., 1978.
4.  ИвановА.В. Сознание и мышление. М., 1994.
5.  Марголис Дж. Личность и сознание. М.,
6.  1986. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т 3 («Тезисы о Фейербахе»).
7.  Поппер К.Р. Логика и рост научного знания. М., 1983.
8.  Сознание и физическая реальность. 1996. № 1—2
9.  Фоллмер Г. Эволюционная теория познания. М., 1998.
10.  Франк С.Л. Предмет знания. Душа человека. СПб., 1995.