Что такое разум генетически? В биологическом смысле?

Начну с самого начала. – Живое – это такая «вещь» в мире вещей, которая отстаивает свою самоидентичность: на уровне отдельной «вещи» (индивида) это отстаивание – самосохранение, на уровне их класса (вида) – самовоспроизведение.

Существование такой «вещи» – ее главная функция, которой подчинены все остальные, и потому, видимо, она и называется – существо.

Борьба за самоидентичность, или, иначе, за жизнь, которую всякое существо ведет со средой, становится во вновь возникающих видах все изощренней, а существа все более от среды независимыми; этот процесс называется эволюцией. Растение сохраняет и воспроизводит себя там, где позволит среда, зверь способен, до некоторой степени, ее себе выбирать, а человек – еще и перекраивать среду под себя.

Так что же такое разум? В широком понимании, разум – обратная связь живого, воли к жизни, с противостоящей средой. Он объективен, ибо в том и состоит его задача. В растении он бесконечно приближен к нулю, в звере как бы мерцает, в человеке достиг своего земного, известного нам максимума; растение отвечает на меняющуюся объективность тем, что либо продолжает, либо перестает жить, зверь – более-менее сложными, но в основном еще закодированными его природой реакциями (рефлексами и инстинктами), человек – отчасти и инстинктами, но главное – отчетом в самой объективности и своих целях в ней. Последнее – уже не инстинктивное, а объективное поведение, не специфическое и типовое, а универсальное и уникальное, персонализированное; и это уже не реагирование, а инициирование, не функция, а свобода. Во всем этом жизнь и достигает своего высшего воплощения, это и называется тем разумом, который мы привыкли признавать исключительно за видом человек.

Живое эволюционирует к разуму, а разум по существу и состоит в непрерывной эволюции: отказываясь от застывших инстинктов, жизнь вынуждена заменить их постоянной учебой – обретением и накоплением объективного опыта. Когда опыт индивидов становится достоянием вида, мы имеем дело с сугубо человеческим феноменом, называемым – а точнее, который только и должен называться – культурой.

Являясь таким же продуктом эволюции, как и всякая иная способность – то есть лишь одним из инструментов выживания, – как может разум претендовать на объективную, безразличную к нашим заботам истину?

Вообще говоря, едва ли не каждый инструмент годится на большее, чем предназначался своим создателем. Как всякое новое событие порождает не один ряд событий, а бесконечность таких рядов, так всякая новая возможность порождает свою бесконечность возможностей.

Тем более это касается «инструмента инструментов» (инструмента для созидания любых инструментов), каким является разум, совершенствование которого идет не по пути специализации, а по пути универсализации. Разум – не только заданная природой определенная бесконечность возможностей, но и возможность возможностей, которые он творит сам. Почему и естественно ждать от него большего, чем того лишь, что предопределено задачами выживания.

Но, может быть, и за всем тем вся бесконечность бесконечностей применений разума касается лишь нашей приспособленности к миру, тогда как истина мира, его смысл или назначение – которые, ясно, вопросами нашей пользы не исчерпываются – разуму все-таки недоступны, трансцендентны? – Может и так; однако вопрос о смысле бытия встает и потребность как-то отвечать на него неизбывна. Видимо, отсюда и начинается «свобода метафизики» – от права отрицать всякий такой смысл (материализм, позитивизм) или полагать весь смысл именно в нашей пользе (религиозный и нерелигиозный прагматизм) – до права конструировать для себя любой смысл, любую картину мира, лишь бы не отрицавшие факты и логику (наверное, идеализм). Религия не терпит этой свободы и, каждая, заявляет на трансцендентное свои монопольные права, а разум, напротив, обосновывает ею терпимость, и в этой принципиальной терпимости его гуманизм (разум ведь гуманист)... Но я отклонился от темы. Здесь важно то, что даже если истина дана разуму не вся и остается до конца не определенной, то все-таки там, где определенности можно добиться, она дана объективно – явлена она сама; и именно эта причастность самой истине и составляет его, разума, сущность и секрет могущества.

Ведь что мы называем объективностью в себе? В самом обыденном, житейском смысле? – Способность отчитываться себе в том, что не зависит от наших желаний. Что бы это могло быть, если не правда?.. Пусть такая способность и востребована нуждой лучшего приспособления к миру – что ж, эта нужда, значит, ненароком отворила дверь самой истине! И человек способен искать истины, а не пользы, – что называется интересом или любовью к истине; пусть такое, откровенно говоря, встречается и не слишком часто, но все же дело вполне обычное.

...Можно, конечно, предположить, что абсолютная истина играет в прятки или разыгрывает спектакль и устраивает для нас особую, человеческую, мнимую реальность – условную объективность, за которой скрывается какая-то иная объективность, высшая, настоящая и безусловная. Тут истина ведет себя с нами подобно лицу: Богу-личности. Опровергнуть такую метафизику так же невозможно, как и любую другую, – но она ставит больше вопросов, чем дает ответов, и потому кажется именно неразумной.

Кстати: возможен ли «другой» разум? Понимаем ли мы другого – человека или зверя; поймем ли внеземное существо? И почему можно думать, что наш разум адекватен миру (то есть, что мир познаваем)?

Разум – способность объективности; объективность одна и та же, соответственно и разум один и тот же – в человеке, звере или зелененьком пилоте НЛО. На объективности представлений только и может зиждиться их общезначимость, и разум есть именно то в нашем внутреннем мире, что общезначимо, способно найти соответствие во внутреннем мире другого. Различие лишь в силе, степени проявленности. Заводя собаку или кошку, каждый вступает в контакт с иными мирами – и не сомневается в такой возможности... В звере разум смутен, долг человека прояснять его в себе больше и больше, а явное земное неразумие или необъяснимость поступков тех из пришельцев, о которых до сих пор мы имели сведения, и доказывает вернее всего их несуществование.

Смешной, в сущности, вопрос – почему разум адекватен миру – напоминает другой, старинный (которым думали обосновать божественную телеологию): почему сосны, нуждающиеся в песчаной почве, именно на такой почве и встречаются? – Да потому, что сосна и есть то дерево, которое может расти на песке; разум и есть то, что отвечает реальности, он с тем и возник, чтобы ей отвечать. – Впрочем – продолжая размышлять о познаваемости мира – ни чудо жизни и в частности жизни сосен, ни чудо реальности вообще этим соображением отнюдь не развенчивается. Адекватность познания еще не значит исчерпаемость познаваемого, как и наоборот, неисчерпаемость не значит неадекватность.

Возвращаясь к началу: в чем все-таки принципиальное усовершенствование, внесенное природой в устройство человеческого мышления сравнительно с мышлением животным? Очевидно, в языке: в способности присваивать представлениям имена – формализовать опыт – и так делать его общезначимым, пригодным к накоплению и передаче. Человек – животное культурное, то есть собирающее общезначимый опыт, и язык – важнейшее орудие разума в его освоении общезначимого.

Как соотносятся разум и опыт? Есть ли что-нибудь в разуме, чего бы не было в чувствах?

Синоним опыта – проба; предание некоего представления, созданного разумом в сфере возможного, суду объективности. Опыт в этом смысле – метод разума.

А что такое, вообще, чувство? Сигнал объективности. Есть ли что-нибудь в разуме, чего бы не было в чувстве – в объективности? Классический ответ – «ничего, кроме самого разума» – по-своему годится. Свое собственное в разуме есть, если только условно принять за такое законы восприятия (конечно, тоже объективные и постигаемые разумом), или те пробные представления, которые и должны пользоваться некоторой свободой от реальности – касаться возможного.

Кстати, на вопрос: может ли разум заиметь представления, которым в реальности ничего не соответствует, но могло бы соответствовать? – можно ответить утвердительно. Объективность разума этим не отрицается, ведь и возможность может быть объективной, «все разумное действительно». А может быть, последнее можно понимать и буквально – согласно известной идее, в бесконечном универсуме реализована любая разумная возможность.

Так что можно пойти и дальше: что вообще существует, кроме объективности? Что, кроме объективности, можно найти – как объект – в самом разуме? «Все действительное разумно». А само чувство – это разве не разум? Но как представишь что-нибудь в чувстве, что тем самым не стало бы известно разуму?..

Все ли действительное разумно, а разумное действительно?

(С оговоркой: если речь о человеке.) – Конечно, все наличное имеет свои основания и требует разумного осмысления. Но человек – существо, обживающее не только реальный, но и воображаемый мир, где объективность и мираж могут сосуществовать на равных правах. И если частные заблуждения (заодно и с преждевременными прозрениями) квалифицируются людьми как чудачество или глупость, то заблуждения общие и извечные образуют особую человеческую действительность.

Для кого-то и вправду разумно все действительное, каким бы диким оно ни было – потому что выгоднее («разумнее») не спорить с обстоятельствами, а подлаживаться к ним, – но подлинный разум этой разумностью не исчерпывается. Человек сплошь и рядом реализует бред – создает себе «виртуальную реальность» – и разумное остается лишь в возможности, ибо оно, на свою беду, действительнее действительного!

Как соотносятся разум и воля? Разум и сила воли?

Разум – обратная связь воли и реальности. Это зрячая воля, или – поскольку воля и есть жизнь – прозревшая жизнь.

Но разве не ощущения – такая обратная связь? – Все-таки нет, не совсем так. Где воля (как у растений) вовсе не снабжена разумом, там нет и ощущений; обратная связь растения со средой исчерпывается «можно-нельзя», которые непосредственно и реализуются. Ощущения, или отчет в наличной реальности – лишь одно из слагаемых обратной связи, а вся она предполагает отчет в возможных будущих реальностях, прогноз, – ибо воля направлена в будущее. Чем разум в живом примитивнее, тем ближе он стоит к простым непосредственным ощущениям, да тем проще и сами его ощущения. – Так что разум можно назвать еще и освоением сферы возможного, которым воле предстоит завладевать.

...А как соотносятся разум и то, что называют силой воли? Разве воля – не есть воля шагнуть в неизведанное, непрогнозируемое? И разве разум, пытаясь ее предварить, предвидеть все мыслимые последствия акта воли, ее не парализует? – Правда в том и другом есть – так что обычно проявиться воле помогает известная доля беспечности. Но в человеке по-настоящему разумном эта доля вычисляется самим разумом. Что-то можно предвидеть, а что-то должно показать развитие событий, определять которое будешь и ты сам.

Значит, Гамлету именно разума и недоставало? – Гамлет – случай несколько иной: неразумной, дикой была сама его задача и разума ему как раз хватало – хоть, увы, не на то, чтобы ее сознательно отринуть, но уже на то, чтобы родилась другая воля – эту задачу не воплощать... Возможно, большинство случаев паралича воли – параличи ложные, именно такого рода...

В идеале же, воля на разум не делится, а умножается. «Воля и разум» – это готовность идти к цели, вооруженная умением взаимодействовать с объективностью и усиленная сознанием ее справедливости и достижимости.

Как соотносятся разум и интуиция?

Интуиция – это тайна мышления вообще, само мышление, его процесс; ведь всякое суждение в конце концов интуитивно, даже вывод силлогизма (его надо непосредственно усмотреть в посылках и больше никак не докажешь). Но в случае, если суждение не пытается отдавать себе отчета в своих обоснованиях, или до того, когда оно такую попытку предпримет – мы привыкли называть его интуитивным, – а если такой отчет оно себе отдает или пытается отдавать – логичным или разумным. Интуиция – акт мышления, логика – его самоотчет, разум – то и другое.

Так как же возникает их обычный конфликт? – Это конфликт тех, кто отождествляет разум исключительно с логикой, причем одна сторона считает, что логика только примитивизирует находимое интуицией, тогда как другая верит, что логика действует и все находит без интуиции, сама. Первая не замечает, что, будь она права, то не могла бы ничего утверждать определенно, вторая – что не могла бы утверждать ничего. Так что рассудить спор в пользу разума – значит признать неправыми их обе.

Где разум не годится? Почему некоторые вещи лучше не анализировать и в чем ошибка резонеров; что значат фразы типа «умом не понять»; что такое «эстетическое познание» – и как все это соотносится с ролью разума?

Вообще говоря, разум годится везде (4): ибо и в тех случаях, когда думать или сообразовываться с правилами не нужно – так, значит, и правильно и разумно.

Что это за случаи? – Ну, скажем, «не спорят о вкусах»: тут нет общей на всех истины, и дело никогда не в том, чтобы вы сориентировались «правильно» или выбрали умом «лучшее» (подобно персонажам из рекламы, пьющим чай Липтон «в знак хорошего вкуса») – а в том исключительно, чтобы получить радость. «Хороший вкус, – как сказал Ролан Быков, – это когда мне вкусно». В этом, а не в общепринятостях, и вся объективность, соответственно и самое разумное. Если же большинство людей, забывая о том, что нравится им самим, сознательно ориентируются в своих предпочтениях на принятое (моду, элиту) – такой «разум» действительно не годится.

Вообще, что и в каком случае составляет объективность или правду? В театре разумнее не помнить, что «на самом деле это актеры», а «горы и замки картонные» – надо отдаться радости иллюзии, без которой нет и художественной правды…

Горести следует осмыслять, извлекая из этого свою радость – уроки. Но какая радость анализировать радость? Если она не влечет за собой явных неприятностей, которых не сможет окупить – она оправдывает себя сама. Радость – торжествующая жизнь в нас, – а жизнь составляет цель всех наших целей, разумную по определению.

Итак, ошибка резонерства в том, что оно ищет объективности там, где не в ней дело, оснований тому, что само есть основание; ищет несуществующих правил. Но даже и правила, почитаемые за святыни – я имею в виду заповеди морали – реальность то и дело сталкивает лбами и делает до конца неприменимыми, предоставляя выбор личному разумению каждого, – так что продолжает морализировать, впадая то в односторонность и максимализм, то в формализм, а то и прямо в ханжество – лишь резонер.

Пониманием чувство не заменяется, а обогащается – одним умом не понять ничего, – но что такое «один ум»? Глупость, мираж. Тут, впрочем, есть и особый смысл: когда какие-нибудь наши страсти явно несправедливы и оправдания перед разумом не находят, они претендуют на «свято место» выше справедливости и разума; «умом не понять» – стало быть «надо только верить». Но в вере разум всегда и всем вправе отказать.

И последнее. Эстетическое познание – это обретение нами не опыта, объективного и общезначимого, а – опытности, субъективной способности что-то в мире воспринять, сделать частью своего внутреннего мира; это воспитание эмпатии. Настоящий художник не пропагандирует идей и не делает за нас выводов – он создает живой образ, открывая душам новую реальность, а выводы каждый делает свои. Истина эстетического познания – гармония, способность образа запечатлеться в душе не травмой, а эстетической радостью. Если наука дает частное и в своих пределах законченное понимание, искусство – раскрывает бесконечные возможности понимания. То и другое разум.

Что значит «не мудрствуйте лукаво»?

Выше я этого уже касался; это значит «оберегайте инстинктивное от сознательного»; но продолжу тему. – Вера требует определенной умственной простоты – той самой, «святой» – ибо разум вообще не знает, что такое вера (эта категория сама собою распалась у него на знание и предположение, может быть надежду). Вера – наука особая, которую архаичный Бог «скрыл от премудрых и открыл детям и неразумным». Действительно, думать – значит взвешивать, выдвигать нечто в противовес всякому предполагаемому, желаемому, должному; значит поверять веру сомнением, – но именно это и полагает конец веры. Так что за обсуждаемым увещанием может стоять простое и буквальное: верьте и не задумывайтесь! Слушайте и повинуйтесь! И разуму оно, ясно, постижимо с трудом, ведь самое добросовестное, чем только может разум встретить любую проблему – и моральную в том числе – это думать и думать.

Может оно означать и следующее: принимайте моральное требование просто и не поддавайтесь искушению мудрствовать – это вы наверняка, убоявшись его трудности, хотите слукавить; думать и хитрить одно и то же. – Что сказать на это? – Когда совесть в человеке еще не встала на ноги и ее заменяют социальная привычка и страх (страх осуждения или «страх божий») – только так оно, наверное, и бывает: или ты своему долгу верен – или хитришь, ищешь лазеек; или ты прост и честен – или себе на уме. Нравственности примитива надо быть безотчетной, необсуждаемой, святой (разум сказал бы – автоматической). Другое дело бодрствующая совесть, – это когда ты слышишь голос собственного разума, различающего добро и зло, как бы во что ты ни желал верить и как бы ни желал перед собою схитрить. Совесть требует – не мудрствуйте лукаво, а думайте честно.

Как соотносятся разум и вера? Религия?

И вера и разум начинают освоение мира с выдвижения некоторых аксиом, недоказуемых и неопровержимых предположений.

Но если разум – это весь цикл: предположение, испытание объективностью, достоверность (в науке – гипотеза, эксперимент, факт), – то вера – цикл с выброшенным центральным звеном: предположение как достоверность (в этом случае необсуждаемая, сакральная), гипотеза как факт. Предположение у веры перешагивает объективность, то есть, выходит, способно подчинить себе мир, – это торжество веры над разумом и естеством называется сверхъестественным, чудом; без этого религии (религиозной веры) нет. Когда-то, впрочем, явления не делились для неискушенного человеческого ума на естественные и сверхъестественные, сама религия была для него естественна. Лишь в те времена она и могла родиться, а теперь, когда естественное и разумное – синонимы, она требует от человека особых способностей…

Таким образом, для разума категория веры – противоречива в самом своем определении, логически абсурдна. Современный ум либо не понимает, с чем имеет дело в вере, и тщится свести ее к предположению, допущению, надежде (еще и оправдывая ее: мол, предположение и не может и не должно быть доказательным), – либо прозревает в ней архаизм, наивность, первую и величайшую пробу-ошибку пробуждающегося человеческого разума: «а не станет ли предполагаемая сакральная сила, без которой нам не на что опереться, выше докучной объективности?»...

Ну, а для веры разум – святотатство даже тогда, когда он хочет быть к ней лояльным, подводит, к примеру, под нее какую-то реальную базу. Дух объективности – готовность признать правду за тем, чего не предполагаешь или не желаешь – это дух сомнения, гибель веры.

Разум «верит» в правду, в объективность, воздействовать на которую можно лишь объективно же, познавая и признавая ее законы; вера верит в силу, для которой законов нет, и воздействовать на которую можно лишь ей угождая.

Спор веры и разума бесконечен; тот и другая видят себя не стороной в споре, а судом: если разум есть обращение к объективности, хочет, чтобы судила истина – то вера силится быть судьей самой истине. Так, разум, и допустив бытие Бога, подчиняет его истине: уверен, что благой Бог должен желать лишь добра и злодеем, каким он представлен в канонических книгах, быть не может. Вера утверждает, напротив, что добро и есть то, чего хочет ее канонический Бог, даже и чинящий потопы; злодейство – наше ему непослушание. Он истину определяет.

Пока человек (на Земле) не достиг совершеннолетия и не в силах подчиниться разуму (то есть самому себе, стать ответственно-свободным), – инстинкт посылает ему религию: подчинение неким правилам, данным высшею силой, относительная разумность которых в том, что есть хоть какие-то правила. Если каждый, как существо пока неразумное, эгоистичен до предела, а жить вместе все-таки приходится – сам собою рождается в душах некий Господь, в собственных столь же эгоистичных интересах требующий от рабов послушания его распорядку...

Можно создать себе «разумную» религию, обосновывающую абсолют достоинства человека и его автономию именно подчинением лишь высшей силе, а не силе земной власти; осмыслившую как божье чудо саму реальность, и так далее. («Свободу метафизике!») Но придется отдать себе отчет в том, что воспринимать священные тексты и традиции можно будет лишь глубоко метафорически или отказаться от них вовсе, и главного врага такая религия себе наживет в том именно, что религией обычно считается.

Что такое «высший разум»? Может ли быть «культ разума»?

Высший разум – так понимаемый Бог. А именно Бог, лишившийся образа всевластной личности – то есть тирана, – и ставший тем, что называется, например, «абсолютной истиной». Абсолютная истина дана человеку в бесконечности истин частных; Бог во всем, если мы способны его видеть.

Способен ли такой Бог помогать нам? – А как же, только он и помогает: это наш способ выживать – опора на объективность, на истину, то есть на разум. Только не надо ему молиться – смешно было бы униженно взывать к разуму: «помилуй, помилуй», – царство этого Бога «внутри нас есть». Вот, кстати, и ответ на вопрос, можно ли учредить «культ разума»: нет конечно, это противоречие в определении. Разум больше культа – это наша невмещаемость в какой бы то ни было культ.

...А вот культивировать разум в людях можно и должно; такой «культ разума» – культура.

Что такое «грех разума»?

Это категория религиозная (лучше сказать – первобытно-религиозная), и означает собственно – само бытие разума, – объективное постижение им истины и неистины, добра и зла. Грех разума – грех именно «первородный», просто факт его существования. Ибо вера как раз и предлагает себя в качестве последних истины и добра, перешагивая любую объективность, а умам оставляет лишь подсобную роль: уяснять, чтобы слушаться. Когда перед нами встает вопрос об объективности (внутри веры этот вопрос называется еще сомнением), для нас это только разумно и тем самым никакого греха в себе не содержит, а для веры это невинное «только разумное» – самое страшное, дьявольское: выход из отведенной роли, гордыня, желание «стать, как боги»...

Пожелай разум разговаривать в тех же категориях, что и религия, – грех совершает, скорее, вера. Вот уж поистине бесовская гордыня, «грех веры»: узурпировать трон самой истины! Отпетые материалисты, и те приближаются к ней лишь «асимптотически»!

Разум – оптимистичен или пессимистичен?

Есть такой замечательный афоризм: «пессимизм – настроение, оптимизм – воля».

Куда поместить здесь разум? Пищу пессимистическому настроению он дает нередко, но он же и орудие самодостаточной воли, воли к жизни. Так сказать, разум – это орудие оптимизма, и использовать его надо только по назначению. Пессимизм же неразумен, даже когда вполне «разумно» обоснован, ибо мы и соответственно наш разум всегда на стороне воли – воли продолжать жить. Да и чисто логически – не опускать рук разумнее, чем опустить их, потому что за первым остается хоть какой-то шанс. Если только капитуляция не обещает большего, чем победа (бывает и так!), самое разумное – никогда не сдаваться. Итак, оптимистическая линия поведения и есть та, что согласна с разумом, ибо самая малая надежда больше, чем никакой. А пессимизм – это настроение, иррациональную сущность которого можно выразить формулой «пропадай все!».

Легкомыслие – оптимизм глупый (каким мы частенько его и наблюдаем), – но это не значит, что он бывает только таким. Притом даже и явное легкомыслие иной раз оказывается спасительным, доказывая разумность оптимизма.

Не совсем верно, поэтому, вопрошать – оптимистически смотрит разум на наше будущее или пессимистически? – Смотреть-то он должен стараться объективно, но дело ведь не в самих прогнозах, а в планах, которые разумно будет соответственно им выстроить. Разум не смотрит оптимистически – он оптимистически себя ведет. – И все-таки – как он смотрит? – Да, собственно, и смотрит оптимистически; каким бы вероятным ни представлялся ему самый мрачный прогноз, разуму ли не знать, что вероятность еще не факт?

Можно говорить об имманентном оптимизме разума еще в одном аспекте: хороши и абсолютны его собственные перспективы. Существование разума – непрерывный подъем, каждое новое его достижение остается с ним навсегда, его золотой век впереди. Так что окончательное торжество разума заложено в самой его природе, хотя и неизвестно, станет ли свидетелем этого торжества земная цивилизация или глупость погубит ее раньше...

Что знает разум о смысле жизни?

Может быть, вообще категория смысла жизни – религиозная? Будто речь о мистическом назначении, об умысле, с которым нас создал Творец?..

Но, если бы позволительно было взглянуть на разум и его дела глазами мистика, картина бы вышла самая чудесная, прямо сверхъестественная.

Действительно – от века было это Нечто, незримое и все проникающее, расчисляющее пути небесных светил и рассыпанное искрами в душах, в каждом деле нас направляющее и судящее; и вот в течение каких-то десятилетий это Нечто преобразует мир, выводит нас в космос, приоткрывает нам принципы мироздания – вплоть до иных измерений! И хотя его исконный супостат, имя которому сатана или дикость, не сдает пока что свой главный оплот – вековую взаимную вражду лжесвятынь, пожинающих человеческие жертвы, – явно, что загасить это Нечто, доброе и вечное, уже невозможно (это бы значило, что правда за дикостью!)... Ему ли и не стоять в начале бытия, ему ли и не вести к конечной цели? Оно ли не ответит на вопрос о смысле жизни?

Его – Разум – и спросим. Не станем покушаться на святое право разума оставлять в тайне целое, ограничиваясь на всякий данный момент достоверным, хоть и малым; ведь это, как доказала на своем примере наука, наш единственный способ узнать когда-то больше. И то малое достоверное, которым пока надо удовольствоваться, в следующем. Объективно самоценное в этом мире – жизнь; чужая жизнь столь же объективна, как и наша собственная. Разумный смысл всякой жизни в том, чтобы посвятить ее Жизни. Зверь служит ей только в себе и в своем потомстве, человек, кроме того – и в ближнем, и в дальнем, и в тех, кого уже нет (подхватывая эстафету памяти и культуры), и в тех конечно, кто только будет; служит – хотя здесь дела пока хуже некуда – и в животной, и в растительной природе; служит самой возможности жизни. И когда он отправляет этот разумный культ, с ним ощущение, что все не напрасно.

(1) «Хотя по своим воззрениям я причисляю себя к скептикам, мне нетрудно, включив свое воображение, представить, что Богу, если он существует, было бы интереснее и приятнее общаться со мной как с самостоятельным и свободным существом, а не как с механической поделкой или даже своим любимым творением, заведомо второразрядным по отношению к себе». – Кувакин В.А. Твой рай и ад. М.-СПб., 1998.
(2) См. Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. М.-СПб., 1997. – Впрочем, сами авторы в предисловии к своей работе говорят, что «нисколько не сомневаются» – «свобода в обществе неотделима от просвещающего мышления». Но есть, по их мнению, внутри этого мышления «зародыш регресса», и «если Просвещение не вбирает рефлексию этого возвратного момента в себя, оно выносит самому себе приговор».
(3) Исключения из золотого правила только его подтверждают. В коллизиях не знаешь, как поступить с ближним; но не знаешь не потому, что золотое правило там неприменимо, но именно потому, что в согласии с золотым правилом на его месте не знал бы и того, чего бы хотел от других сам. Скажем – помочь А или В, если нуждаются оба, а можешь помочь лишь одному? – Но разве на месте А или В ты, не задумываясь, сказал бы: мне, а не ему?..
(4) «В мире, да и в самом человеке много такого, что не есть наука или даже знания. Однако ни в мире, ни в человеке нет ничего такого, что не может быть предметом ее исследования, ее интереса. Приблизительно то же самое можно сказать о рациональности и объективности». – Кувакин В.А. Твой рай и ад. М.– СПБ., 1998.