МУРМАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
Реферат
Косвенные тактики речевого воздействия
                                                                              Выполнила: студентка I курса

                                                                                                      ИФФ, гр. В-1             

                                                                                                     Якоева Юлия.

                                                                                Проверила: доцент, к.ф.н.,

                                                                                                      Демидова В.А.                                                                                                                     

                                                                                                    
Мурманск

2007

Содержание:
1.     Введение. Элокуция. Виды тактик речевого воздействия.

2.     Построение косвенной тактики речевого воздействия.

3.     Свойства косвенной тактики речевого воздействия.

4.     Проблема смещения косвенной тактики в область тактики прямой.

5.     Достоинства косвенной тактики в сравнении с тактикой прямой.

6.     Искусства, связанные с косвенными тактиками речевого воздействия.

7.     Использование искусства намёка в педагогической деятельности.

8.     Понятие импликации.

9.     Проблема теории фигур.

10. Концепция группы μ.

11. Проблема использования фигур.
Один из разделов риторики – элокуция – отвечает за подачу материала определённым образом, определённым слогом, иначе говоря. Элокуция начинается с обсуждения вопроса о том, каким образом различные тактики речевого поведения ведут к речевому успеху. При всём обилии конкретных речевых тактик всю их совокупность можно соотнести с одним из двух родов:

 - прямые тактики речевого воздействия

 - косвенные тактики речевого воздействия

Сущностью элокуции является так называемая теория фигур. (При стремлении к точности теорию фигур следовало бы называть теорией тропов и фигур - слов или оборотов речи, усиливающие выразительность - которые, собственно и являются объектами данной теории. Однако традиционно теорию эту называют именно теорией фигур, используя при этом архаичное широкое значение слова «фигура»: под фигурами понимались, как это сформулировано в одном из старых пособий по риторике, «уклонение от обычного способа выражения, обнимающие тропы и собственно фигуры, или фигуры в узком смысле слова». Таким образом, очевидно, что старое понимание фигуры было двухступенчатым: фигуры в широком смысле слова (теория фигур) и фигуры в узком смысле слова – собственно фигуры.) В свете этой теории приоритируемая тактика речевого воздействия на слушателей  окажется связанной с непрямыми способами выражения. Это вполне оправданно, ведь теория фигур действительно предлагает в качестве успешных именно фигуральные, то есть непрямые, косвенные способы воздействия на адресата.

Начиная рассказ о том, как строится косвенная тактика речевого воздействия, я процитирую фрагмент из новеллы Х.-Л. Борхеса «Сад расходящихся тропок»:

«Конечно, Цюй Пэн – замечательный романист, но сверх того он был литератором, который вряд ли считал себя обыкновенным романистом. Свидетельства современников – а они подтверждаются всей его жизнью – говорят о метафизических, мистических устремлениях Цюй Пэна. Философские контроверзы занимают немалое место в его романе. Я знаю, что ни одна из проблем не волновала и не мучила его так, как неисчерпаемая проблема времени. И что же? Это единственная проблема, не упомянутая им на страницах «Сада». Он даже ни разу не употребляет слово «время». Как вы объясните это упорное замалчивание?

Я предложил несколько гипотез – все до одной неубедительные. Мы взялись обсуждать их; наконец Стивен Альбер спросил:

- Какое слово недопустимо в шараде с ключевым словом «шахматы»?

Я секунду подумал и сказал:

- Слово «шахматы».

- Именно, - подхватил Альбер. – «Сад расходящихся тропок» и есть грандиозная шарада, притча, ключ к которой – время; эта скрытая причина и запрещает о нём упоминать».

По существу в этом фрагменте обсуждается не столько одна из риторических фигур - фигура умолчания, сколько общий принцип построения косвенной тактики речевого воздействия. Принцип этот базируется на том, что фактически любая косвенная тактика речевого воздействия предлагает читателю некоторую загадку - большей или меньшей трудности, разгадав которую, слушатель не только получит представление о содержании сообщения, но и поймет, по какой причине сообщение строится непрямо.

Таким образом, слушатель действительно приглашается к сотрудничеству: от того, как он сумеет "прочесть" сообщение, зависит и характер того, что он из сообщения этого получит.

Косвенная тактика речевого воздействия есть тактика интригующая, тактика, "задействующая" личностные характеристики слушателя, тактика, включающая слушателя в сообщение.

Использование косвенной речевой тактики может либо отвечать интересам адресата, то есть вытекать из принципа вежливости, либо идти ему во вред.

В первом случае говорящий избегает прямо формулировать свои желания, осуществление которых может затруднить собеседника. Он пользуется, например, такими формами выражения просьбы, которые предоставляют адресату удобную возможность отказа. Так, вместо того чтобы прямо обратиться с просьбой об одолжении, спрашивают: «У тебя есть свободные деньги?», «У тебя найдется лишний зонтик?», «Ты не мог бы мне одолжить пачку бумаги?». Такое замещение коммуникативной цели отвечает тому, что Д. Гордон и Дж. Лакофф называют смягчением коммуникативного намерения. Косвенные речевые акты этого типа легко конвенционализируются: вопрос о возможностях адресата почти всегда содержит просьбу. В него естественно входит дательный заинтересованного лица: Ты можешь решить мне эту задачу?

Во втором случае говорящий избегает прямого выражения своей коммуникативной цели не из соображений вежливости — он либо не хочет нести ответственность за свои слова, либо решает предосудительную коммуникативную задачу.

Так, если в ответ на сообщение о пропаже книги собеседник скажет, что в кабинет заходил приятель пострадавшего, то такая реплика явно нарушает принцип релевантности. Восстановление связности диалога придает реплике характер обвинения. Описывая очень распространенный способ речевого поведения современного человека, необходимо признать, что навыков построения косвенных тактик речевого воздействия у него не так много. Даже прибегая к такой тактике, современный носитель языка то и дело "путает" ее с прямой тактикой речевого воздействия, то есть ведет себя; говоря условно, в соответствии с такой схемой: "Я загадаю вам загадку о ножницах. Два конца, два кольца, посередине - гвоздик. Что это?". Слушателю же, разумеется, не остается ничего другого, как еще раз повторить заданную изначально и потому уже не интересную для него разгадку: "Ножницы".

Трудно предположить, что в такой ситуации слушатель способен испытать "радость открытия", "радость узнавания". Тем не менее современный носитель языка настолько опасается быть неправильно или неточно                                                                                                                                                                                                                                            понятым, настолько страшится инициативы слушателя, что предпочитает сразу раскрыть карты - во избежание непонимания (или недопонимания) и вроде бы для облегчения слушателю "пути к истине". Однако может случиться, что такая "истина" слушателю не нужна.

Смещение косвенной тактики речевого воздействия в область тактики прямой есть акция саморазрушительная. Акция эта непродуктивна в обоих направлениях: она не состоится ни как косвенная (т.к. "разгадка" дана), ни как прямая (путь к "разгадке" излишне обременителен).

Между тем понятно, что, если уж мы прибегаем к косвенной тактике речевого воздействия, мы должны отчетливо видеть, в чем ее особенности. Очевидной особенностью косвенных тактик речевого воздействия является то, что они обеспечивают слушателю "свободу действий", как свободу инициативы и свободу фантазии. Потому что "разгадать" - значит проанализировать, перебрать в своем сознании несколько непригодных вариантов "отгадки", понять, почему они непригодны, и, может быть (!), в конце концов, прийти к "правильному решению".

Однако это еще не все. Если прямая тактика речевого воздействия всегда предполагает правильное решение (иногда - даже путем демонстративного указания на него!), которое может быть четко сформулировано, то косвенная тактика не обязательно ведет слушателя только и исключительно к одной единственной цели. Более того, цель эта, будучи "прочтенной", может вообще не поддаваться строгому формулированию. Иными словами, "истина", добытая посредством прочтения косвенной тактики речевого воздействия, никогда не бывает столь определенной (до однозначности), как истина, добытая в результате прочтения прямой тактики.

Можно считать это недостатком косвенной тактики речевого воздействия, но можно считать и достоинством: выводы, добываемые слушателем в этом случае, оказываются менее уловимыми, но зато более интересными. А, кроме того, если прямая тактика гарантирует всем слушателям один и тот же результат («тактика прочтена»), то косвенная тактика в идеале приводит каждого слушателя к своему результату: "тактика разгадана, но..." выводы к которым приходят разные слушатели, не покрывают друг друга полностью. Попробую показать это на каком-нибудь самом простом примере.

Для сравнения предлагаются два варианта (немецкий и датский) объявления одного и того же содержания. Объявления вывешены у входа в частные парки.

Немецкий вариант: "Вход на территорию частного парка воспрещен". (1)

Датский вариант: "Частный парк. Просим принять это к сведению". (2)

Не делая никаких общих выводов о "национальном характере" на основании этих двух частных случаев, необходимо заметить, что разная "запретительная сила" этих двух объявлений очевидна (строгий запрет в первом случае и "мягкий" запрет во втором). Однако очевидно и то, что ни в первом, ни во втором случае одной только "запретительной силы" объявлений не хватит на то, чтобы полностью пресечь всякие поползновения на территорию парков: слишком многие люди склонны игнорировать и успешно игнорируют частную собственность.

И если я, например, действительно такова, что игнорирую частную собственность, то в первом случае я практически спровоцирована к тому, чтобы проделать это "лишний раз": прямая тактика речевого воздействия, избранная владельцами парка (1), очерчивает ситуацию предельно определенно, тем самым резко противопоставляет права владельцев парка и его нежданных гостей. Понимание объявления предполагает понимание лишь одного заложенного в нем – прямого - смысла: нельзя! Но если, с моей точки зрения, "можно" - значит, "можно все". Я не стану обременять себя необходимостью помнить о том, как ведут себя по отношению к чужой собственности, поскольку я уже нарушила основное требование владельцев территории. Теперь-то мне уж вся стать "распоясаться"!..

В случае (2) перед нами косвенная тактика речевого воздействия. Цель ее та же: предохранить владельцев парка от нежелательных посетителей. Однако я не рискну сформулировать смысл объявления через "нельзя": объявление фактически не провоцирует меня как "попирателя частной собственности" ни к каким агрессивным действиям.

Даже если я - в силу присущего мне маниакального чувства "свободы, равенства и братства" - окажусь на территории парка, "не принять к сведению", что это частный парк, мне все равно не удастся по чисто практическим причинам. А "принять к сведению" данную информацию будет означать для меня следовать определенным нормам поведения на чужой территории. И норм этих предполагается довольно много: объявление не настраивает меня на какой-то определенный, конкретный смысл - мне предстоит "разгадать" его настолько, насколько я (как "я", а не как "другой") вообще в состоянии это сделать.

Стало быть, если само по себе объявление все же не задержало меня у входа, это еще не означает, что у меня есть основания "распоясаться" в чужом парке. Скорее всего, я действительно "приму к сведению", где я нахожусь, и сделаю из этого все (!) необходимые в подобных случаях и возможные для меня выводы. Важно то, что, находясь на территории парка, я объективно не нарушаю никакого запрета (запрет не сформулирован), а если это так, то, стало быть, я пока не вышел из состояния "самоконтроля" и вполне могу отвечать за свои дальнейшие действия.

Данный пример не нацелен пропагандировать косвенные тактики речевого воздействия и дискредитировать прямые. Так, никто не взял бы на себя ответственность менять прямые формулировки уголовного кодекса на косвенные. Речь идет только и исключительно об уместности той или иной тактики в той или иной ситуации.

Опыт исследований показывает, что современный носитель языка, более или менее хорошо владеющий прямыми формами выражений, часто

оказывается совершенно беспомощным перед косвенными. Фактически

любая из косвенных тактик оказывается не вполне точной. Может быть,

это одна из причин, в силу которых из речевого обихода постепенно исчезают искусства, связанные с косвенными речевыми тактиками:

- искусство намека

(реакция на намек, как правило, столь же причудлива: при намёке совершенно обычным считается спросить: "Простите, вы на что-то намекаете? На что?" или: "Если я правильно понял ваш намёк, то вы имели в виду следующее...", - при этом ясно, что, если говорящий ответит на вопросы или подтвердит догадки, намек как таковой перестанет быть намеком). Кстати, намёк - один из основных приёмов косвенного педагогического воздействия. Как уже говорилось, косвенное речевое воздействие – более эффективный способ влияния на партнера по общению. Однако многие учителя испытывают затруднения в его использовании, так как не могут выбрать наиболее приемлемую тактику его реализации. Необходимо владеть основными приемами косвенного педагогического воздействия. Намек – это слова (а также жесты, мимика, поступки), предполагающие понимание по догадке.  

Учитель прибегает к намеку, чтобы:

– не нарушать общепринятые правила этикета;

– не делиться информацией при нежелательном (третьем) лице;

– не общаться с кем-то;

– не преподносить истину в готовом виде;

– не устраивать публичный разнос с чтением нотаций;

– установить дружеские отношения;

– завоевать или укрепить авторитет;

– разрядить напряженную обстановку в классе;

– помочь критически осмыслить полученную информацию;

– защитить человеческое достоинство собеседников.

Во многих случаях совершенно не нужно, даже вредно пытаться прямо повлиять на ученика: заставлять лгуна публично покаяться, извиняться, грозить неприятностями, стыдить. Ведь это может вызвать ответную реакцию, которая приведет к очередному конфликту или срыву урока. Надо уметь дать понять провинившемуся о его «неудаче», предоставить ему простор для самовыражения, пригласить его в собеседники, «задействуя» его личные качества. Ведь косвенное речевое воздействие не столь однозначно и категорично, как прямое, что и обеспечивает ученику (и учителю!) свободу выбора ответных слов или действий, позволяя ему самому находить приемлемый и тактичный ответ (в том числе и намек) на уровне речи, пантомимы, звучания голоса.

Особенность намека состоит в наличии двух планов содержания: внешнего, или буквального, и внутреннего, или скрытого. Внешний план выводится из прямых значений слов, пантомимических действий. Внутренний план рассчитан на «додумывание», на догадку, на освоение иного, более сложного и многопланового языка взаимоотношений.

- искусство шутки

(в ответ на шутку - особенно часто на не очень удачную - слушатель считает само собой разумеющимся задать, например, вопрос: "Извините, вы пошутили?" или констатировать: "Я надеюсь, это была шутка" и даже предупредить: "Я позволю себе пошутить", хотя очевидно, что шутка, предлагаемая или рекомендуемая как таковая, чуть ли не наполовину утрачивает свой "заряд");

- искусство комплимента

(реакция на комплимент чаще всего искажена: ср. "Как вы сегодня хорошо выглядите!" - "А обычно я, что же, плохо выгляжу?"; "Какое красивое платье!" — "А сама я, по-вашему, некрасивая?"; "Очень тонкое замечание!" - "Я вообще тонкий человек" и др., свидетельствующие, что вместо того, чтобы принять комплимент как подарок (а комплимент по сути своей и есть подарок) и поблагодарить за него, адресат начинает тут же требовать еще большего подарка).

Во всех этих "искусствах" (а их, разумеется, гораздо больше, чем перечислено) предполагается неназывание прямой речевой цели. Это так называемые импликативные искусства. Под импликацией в лингвистических теориях, базирующихся на риторике, стало принято понимать то, что по-русски можно обозначить как "подразумевание".

Отсюда слово "имплицировать" означает подразумевать, иметь скрытый замысел/умысел. Импликация есть именно то, против чего выступают приверженцы прямых тактик речевого воздействия на слушателей. Импликация рассматривается как своего рода "камень за пазухой" (хотя за пазухой далеко не всегда камень - иногда там может оказаться цветок!). Как остроумно заметил один человек, "ситуаций, в которых прямые формулировки предпочтительны, всего десять — и все десять формулировок уже очень давно предложены Христом в виде заповедей". Точка зрения радикальная, но мне, во всяком случае, вполне понятная.

Стало быть, подчеркну еще раз, элокуция (как прежде всего теория фигур) не находится в конфликтных отношениях с диспозицией (как прежде всего с теорией логического вывода): эти разделы риторики, грубо говоря, просто отвечают каждый за свою область презентации сообщения.

Выбрать логику в качестве "инструментария" означает ориентироваться на силлогистику, выбрать элокуцию - означает ориентироваться на теорию фигур, но - не более того. Слово "ориентироваться" -из разряда "мягких" слов: оно не обязывает во всех случаях избегать второй

из возможных тактик речевого воздействия, а уж тем более открещиваться от неё. Дело только и исключительно в том, чтобы знать, в "каких водах” мы в данный момент (в данной "точке текста") плаваем.

Ориентироваться же на теорию фигур - учение о принципах и приемах фигурального выражения - значит освоить целую систему принципов и навыков.

Ведь понять, что такое, например, метафора, только в последнюю очередь, означает понять, как работает метафора. Прежде необходимо понять, что такое фигуры в старом смысле слова (поскольку метафора в этом смысле есть фигура) и для чего фигуры вообще нужны, что такое тропы (поскольку метафора есть троп) и какое место в составе фигур они занимают, и т. д. Иными словами, теория фигур начинается задолго до того, как в поле зрения попадают конкретные речевые явления.

Главная категория теории фигур, фигура, определяется традиционно как отклонение от обычного способа выражения в целях создания эстетического эффекта. Считается, что фигуры - такие как метафора, метонимия, гипербола, инверсия, фигура умолчания и множество других, - делают речь выразительной; в то время как речь без фигур не есть речь выразительная. Это широко известная, но, к счастью, не единственная возможность определять фигуры. В последнее время теорию фигур часто рассматривают в качестве теории, описывающей отношения между "нулевым" и "маркированным" уровнями языка. Такой точки зрения придерживаются, например, авторы одного из самых блистательных изданий по риторике последнего времени: имеется в виду группа льежских ученых (они называют себя «Группой μ» — по первой букве греческого слова "metafora") - авторов сенсационной книги "Общая риторика", предложивших совершенно оригинальный взгляд на возможности использования достижений риторики в современности, правда, лишь при анализе произведений художественной литературы.

Тем не менее, один из фрагментов концепции авторов данной книги (надо сказать, чрезвычайно сложной, в том числе по манере изложения, и требующей специальной лингвистической подготовки читателей) все же следует представить здесь - прежде всего потому, что фрагмент этот ставит торию фигур в чрезвычайно интересную плоскость.

Пользуясь одним из определений стиля как "языкового отклонения" от «нормального» способа выражения, Группа μ взяла на себя задачу определить, что представляет собой этот "нормальный", или нулевой, способ выражения. Определение оказалось парадоксальным. Для демонстрации его приведу весь ход рассуждений авторов:

"Любая теория, строящаяся на понятии отклонения, необходимо предполагает наличие нормы, или нулевой ступени. Однако последней очень трудно дать приемлемое определение. Можно довольствоваться неформальным определением, сказав, что нормой является "нейтральный" дискурс, без всяких украшательств, не предполагающий никаких намеков, в котором "под кошкой имеется в виду кошка". Однако определить, является ли данный конкретный текст образным или нет, совсем не так просто. Действительно, любое слово, любое речевое проявление связаны с конкретным отправителем сообщения, и только с большой осторожностью можно утверждать, что тот или иной говорящий воспользовался словом без всякого "подтекста".

Можно также предположить, что нулевая ступень - это некоторый предел, причем язык науки (и все, кто им пользуются, прекрасно понимают это) должен быть в идеале языком нулевой ступени. Легко видеть, что с этой точки зрения главным свойством такого языка будет однозначность используемых понятий. Но мы знаем, как трудно ученым определять понятия так, чтобы они удовлетворяли этому требованию: не свидетельствует ли это о том, что нулевая ступень не является частью того языка, с которым мы реально имеем дело? Именно такой точки зрения мы хотели бы придерживаться в дальнейшем "'.

Таким образом, нулевая ступень (или то, от чего отклоняются "непрямые" значения) есть, с точки зрения авторов, нечто, присутствующее исключительно в нашем сознании и не представленное в виде конкретных языковых структур. Риторика же, как они полагают, занимается именно отклонениями от этой "мыслимой" нами нулевой ступени.

Реальные высказывания на том или ином языке, утверждает Группа μ, понятны нам потому, что они избыточны. Если бы они не были таковыми,

от слушателя требовалась бы немыслимая концентрация внимания, чтобы постоянно следовать за говорящим. От этой заботы и освобождает его избыточность, присущая языку. В том же случае, когда в высказывании возникает отклонение от обычного способа выражения (что в принципе должно затруднять возможность его понять!), избыточность снова приходит на помощь: количество избыточных средств так велико, что с лихвой покрывает "темные места" в сообщении. Только отклонение, которое уничтожает необходимую норму избыточности, перестает пониматься.

Итак, говорящий продуцирует отклонение. Что касается слушателя, то в его задачу, чтобы понять "высказывание с отклонением", входит вернуть отклонение назад, к норме. Происходит это в результате автокоррекции, то есть после того, как слушатель использует все равно присутствующие в высказывании избыточные средства.

Дело в том, что, допуская отклонение, говорящий меняет уровень избыточности, делая его более низким (или, наоборот, чрезмерно высоким, что тоже симптоматично). Закон же состоит в том, что наличной в высказывании избыточности должно быть столько, чтобы оставалась возможность восстановить "исходный" нейтральный уровень высказывания. Иными словами - говорящий создает отклонения, а слушающий - в процессе понимания - эти отклонения "разгадывает", возвращая "неправильную" (видоизмененную) языковую единицу к соответствующей ей "правильной" (стандартной).

Эта интересная концепция прекрасно служит целям Группы μ, главная задача которой - объяснить эффекты, возникающие в художественной литературе в результате использования фигур. Однако для повседневной речи, где употребление фигур носит фактически спонтанный характер, концепция эта кажется несколько громоздкой. Видимо, в условиях повседневной речи, дискурса, должна существовать менее обременительная модель прочтения сообщения с фигурами. Однако для того, чтобы представить себе, что это за модель, потребуется, может быть, несколько иначе взглянуть на сами фигуры.

Если принять точку зрения, в соответствии с которой фигуры так же естественны для языка, как слова, использующиеся в прямых значениях, то становится более менее понятно, почему порождение фигур в повседневной речи может быть не сопряжено с осознанной проекцией "непрямых" значений высказываний на их же прямые значения.

Действительно, в распоряжении каждого носителя языка имеются достаточно хорошо отработанные навыки переноса значений. А если мы обратимся к словарям, то в каждом из тех толкований, которые предлагаются пометой "перен.", легко обнаружим те же самые типы переноса, которые применительно к художественной литературе квалифицируются как риторические фигуры.

Правда, фигуры, отраженные в словарях, называют общеязыковыми - в отличие от индивидуально авторских, не фиксируемых словарями (на разницу эту уже обращалось внимание выше). Однако ответ на вопрос, откуда берутся общеязыковые фигуры, напрашивается сам собой, так что вряд ли есть смысл возводить между этими двумя типами переноса слишком высокую стену.

Стало быть, сама, что называется, технология переноса носителям языка (причем не только поэтам и ораторам!) давно и хорошо известна. И едва ли все они согласятся с тем, что в собственной речи употребляют переносные значения слов для "создания эстетического эффекта", для "придания речи особой выразительности" и для осуществления процедуры "отклонения".

Сомнительно, кстати, что задача такая стоит и перед поэтами: считается, что "выразительный" для читателя язык поэзии представляет собой не более чем "естественный способ выражения" для поэта. Поэт, так сказать, просто не может "выражаться" по-другому.

В этом смысле концепция, заложенная в книге Группы μ, есть концепция воспринимающего сообщение, но не концепция создающего сообщение, концепция слушателя, но не концепция говорящего, концепция "критика", но не концепция "исполнителя". А значит, концепция эта едва ли собственно риторическая. Ср.: "...риторика была обращена к говорящему, а не к слушающему, к ученой аудитории создателей текстов, а не к той массе, которая должна была эти тексты слушать".

Воспринимающий (слушатель, критик) должен, с точки зрения Группы μ, дешифровать сообщение, хотя отнюдь не факт, что посылающий сообщение "зашифровал" его. Так, ученый, вынужденный расшифровывать текст на исчезнувшем языке, прекрасно отдает себе отчет в том, что оставивший сообщение не зашифровывал его специально: пока соответствующий язык существовал, создавать на нем сообщения было так же естественно, как и на любом из языков живых. Иными словами, понятие "шифра" не всегда симметрично: расшифровывают не только то, что зашифровано, но и то, что непонятно - точнее, не понято тем, кто воспринимает сообщение.

И более того: если то, что мы склонны дешифровать, не является шифром, то во многих случаях оно, может быть, и вообще не требует дешифровки, а требует просто другого качества понимания. Скажем, подавляющее большинство ситуаций взаимонепонимания как раз и базируется на том, что слушатель пытается расшифровать (то есть "разгадать") то, что вовсе не было зашифровано ("загадано"), и таким образом придает высказыванию смысл, которого оно первоначально не имело.

Так, если мой собеседник говорит мне, что, например, упавший на пол в моей квартире шарф "валяется в пыли", он может просто констатировать факт или побуждать меня поднять шарф, а не зашифровывает таким образом мысль, что в моей квартире следовало бы убраться. Я же, дешифруя незашифрованное сообщение, "прочитываю" в нем импликацию (подразумевание), полагая, что он как раз и имеет в виду, что попал в хлев (мою квартиру). Ясно, что сообщение, не являющееся шифром для него, но являющееся шифром для меня, способно стать причиной взаимонепонимания, недоразумения, а в худшем случае - конфликта, скандала.

Вот почему рассматривать речевые фигуры "от лица слушателя" не всегда продуктивно и не всегда правильно. Однако в большинстве учебников и исследований по риторике именно так и делается. Трудно сказать, правильно это или нет: классическая риторика никогда особенно не акцентировала разницы между говорящим и слушающим. Слушатель считался "способным понять" обращенную к нему речь.

Однако увлечение рассмотрением речевых фигур "от лица слушателя", в общем, неудивительно: гораздо проще и надежнее судить о том, "как я понимаю сообщение", чем о том, "как говорящий понимает сообщение"! Ведь в ряде случаев у нас вообще нет возможности обратиться к автору высказывания, чтобы проверить, насколько мы в своем понимании его высказывания правы. Автора может просто уже не существовать на свете.

И тем не менее - возвращаясь к примеру с ученым, расшифровывающим древний текст на исчезнувшем языке, - очевидно, что в задачи данного ученого входит не "понять текст, как он может", а "понять текст как таковой", то есть не привнести в текст собственные догадки, а попытаться добыть из него хотя бы приблизительно то содержание (и на том языке), которое было изначально заложено в текст. В противном случае смысл деятельности "дешифровщика" вообще утрачивается.

А потому, как бы ни было трудно "влезать в шкуру автора сообщения", попытки такие все же время от времени имеет смысл предпринимать, хотя бы потому, что одна из них может оказаться успешной. И тогда выяснится, что многие годы исследователи, пытавшиеся трактовать то или иное сообщение "со своей колокольни", просто ломились в открытую дверь. В частности, постоянно приписываемая фигурам "особая выразительность" может рассматриваться как свидетельство некоторой беспомощности лингвистов перед "стихией фигуральности". Ведь очевидно, например, что выразительность текста (и об этом высказывались многие) не определяется степенью ее насыщенности фигурами.

Более того, иногда фигурализация способов выражения есть не что иное, как свидетельство дурного вкуса автора. В то время как ясность речи, ее простота и непритязательность неизменно поощряется стилистами. Может быть, потому Аристотель, например, был крайне осторожен в своих рекомендациях касательно фигур и налагал многочисленные ограничения на их использование, постоянно напоминая, что "достоинство словесного выражения - быть ясным, но не быть низким" ("Поэтика"), что ими "весьма важно пользоваться уместно" ("Поэтика") и что здесь необходимо соблюдать принцип "приличия" и "уместности" (decorum!) ("Риторика") - в свете принципа целесообразности, характерного для всей теории античности.

К сожалению, более поздние времена, напротив, только упрочили взгляд на фигуры как прежде всего на средства выразительности, то есть как на средства, способные "улучшить" текст.
Библиография:
1.     Клюев Е.В. Риторика: Учебное пособие для вузов. — М.: Приор-издат, 2005.

2.     Арутюнова Н. Д., Падучева Е. В. Истоки, проблемы и категории прагматики // Новое в зарубежной лингвистике. М.,1985. Вып. 16. С. 8-42.

3.     Шуберт Э.Э. Специфика лингвистического воздействия  // Научный журнал КубГАУ [электронный ресурс]. – Краснодар, 2006. № 5 (21). – http://eg.kubagro.ru/2006/05/PDF/37.PDF

4.     «Намек понят, или Как научить искусству намекать». Г.Б.Вершинина, О.Б.Афанасенко, Новокузнецк // Русский язык в школе. № 4, 2003 // По материалам Государственной научно-педагогической библиотеки

     им. К.Д.Ушинского РАО.
Internet
: www.gnpbu.ru

5.     Матвеева Г.Г. Прагмалингвистический аспект текста // Научная школа скрытой прагмалингвистики. http://www.rspu.edu.ru/projects/deutch/inde x.html

6.     Дюбуа Ж., Эделин Ф., Клинкенберг Ж. М., Мэнге Ф., Пир Ф., Тринон А. Общая риторика. М.: Прогресс, 1986.

7.     Аристотель. Поэтика. – М., 1987.

8.     Аристотель. Риторика. – М., 198

9.     http://feb-web.ru

10. И. А. Магеррамов. О риторической структуре текстов малого жанра.