ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ КАК СОВОКУПНОСТЬ СОЦИАЛЬНЫХ ГРУПП

Начав с функционального определения предпринимательства, мы обрисовали психологические черты, необходимые для выполнения этой функции, затем перешли к исторической обусловленности данных черт. Это неизбежно подталкивает к анализу социальных отношений, в рамках которых формируется предпринимательское действие, к исследованию той среды, из которой выходят предпринимательские группы.

Структурный подход. Не станем отрицать существования “природных” (“психологических”) предпринимателей — этих неуемных энтузиастов, постоянно генерирующих организационные проекты; начинающих новое предприятие, еще не успев реализовать предыдущую идею, и оставляющих свое детище на чужое попечение в случае его успеха. Однако число таких людей все же минимально по сравнению с массой хозяйственников, обычно причисляемых к предпринимателям. Чем обусловлены взлеты и падения предпринимательской активности? Понятно, что есть колебания экономической конъюнктуры. Но ими всего не объяснишь.

Экономисты, напомним, как правило определяют предпринимательство достаточно безлично — как функцию, необходимую для успешного экономического развития, будь то образование новых предприятий или несение риска, осуществление инноваций или экономия трансакционных издержек. В такой интерпретации предпринимательство выступает как подчиненный четвертый организационный фактор производства или как автономный регулятивный механизм. Фигура самого предпринимателя остается расплывчатой. Функция реализуется с изрядной долей автоматизма^1[1].


В противовес функциональному подходу социологи чаще опираются на структурный подход, выделяя предпринимателей как социальный слой^2[2]. В эмпирических исследованиях обычно к этому слою относят создателей и руководителей новых, в первую очередь негосударственных, хозяйственных структур. К ним примыкает периферия в виде массовых групп самостоятельных работников-индивидуалов, которые, однако, к собственно предпринимателям уже не относятся. Сами предприниматели тоже образуют совокупность разнородных групп. Так, в их рядах оказываются директор приватизированного промышленного гиганта и распорядитель мелкой коммерческой конторы, председатель правления крупного банка и главный врач медицинского кооператива. Принципиальные различия между группами предпринимателей связаны с масштабами и сферой хозяйствования, его техническим и организационным уровнем, происхождением капитала и характером опорных воспроизводственных связей. Крупный бизнес, как правило, более стабилен, теснее связан с государственными структурами, несет бремя скорее политического, нежели экономического риска, выходит за национальные границы. Все это резко отличает его от основной массы мелких и средних предпринимателей.

Социальные позиции предпринимательских групп. Как можно охарактеризовать хозяйственные и статусные позиции типичного предпринимателя? Они отличаются заметной неустойчивостью. Экономически — это долги и жизнь в ожидании лучшего будущего, большой разрыв между прогнозируемыми и текущими доходами. Психологически — это зависимость от массы внешних факторов и не просчитываемая до конца возможность провала (данные по доле банкротств среди вновь образованных фирм расходятся довольно сильно, но маленькой эту долю никто не назовет^3[3]).

Но успех тоже не снимает всех противоречий. Предприниматель постоянно испытывает давление, а то и плохо скрываемую
враждебность со стороны как традиционных, так и новых институтов. В традиционных обществах предпринимательство фактически никогда не относилось к числу благородных занятий. Напротив, предприниматели располагались ближе к нижним ступеням социальной лестницы. В современных индустриальных обществах положение меняется. Но и здесь все не так уж гладко. Бизнес как сфера занятий часто выбирается в большей степени по иным мотивам, нежели престижность^4[4].

Даже в Англии Нового времени, которая в Европе наиболее мощно продемонстрировала силу индустриализма и наименее болезненную, казалось бы, адаптацию традиционных институтов к разворачивавшемуся предпринимательскому духу, последний так и не завоевал господствующих социокультурных позиций. Землевладелец-аристократ и джентльмен, стоящие выше культа чистой прибыли и наживы, — вот кто по-прежнему определяет круг наиболее важных ценностей, вот с кем соотносятся нормы поведения, даже когда численное представительство этих групп на социальной арене ограничено несколькими процентами^5[5].

Аристократия с ее идеалами консерватизма, стабильности и пассивного использования наследуемой собственности постепенно теряет свои позиции, но вырождается чаще в мещанские, нежели в предпринимательские типы. При этом в Англии аристократия все же приняла и признала предпринимательские занятия, чему немало способствовал обычай первородства, который выталкивал младших сыновей из благородных семей в коммерческую среду. Во Франции же подобные занятия надолго остались делом не вполне благородным, причем даже в глазах низших слоев. Не слишком привлекательное политическое лицо буржуазии, явленное ею в периоды революционных и военных потрясений, также сказалось на общей антипредпринимательской атмосфере^6[6].


Статусные позиции остаются здесь важнее рыночного успеха, а “стрижка купонов” — выше работы на потребителя. Пытающийся сохранить свои позиции семейный бизнес закономерно связан с антиконкурентными установками, со стремлением к безопасности и государственной протекции, изредка нарушаемым вспышками крайнего авантюризма.

Влияние аристократизма, дополняемое сильными постфеодальными корпоративными устоями, ярко проявляется и в Германии. В Японии роль иерархических отношений в бизнесе, унаследованных от феодальных структур после революции Мэйдзи, считается еще более явной. А приниженное положение основной массы предпринимателей в дореволюционной России — явление общеизвестное. Во всех этих странах позиции государственного чиновника оказываются более предпочтительными. И практически повсеместно за вспышками предпринимательского духа следует его частичное угасание под напором новой “феодализации”.

Своего рода исключением можно считать США — общество, кажется, целиком захваченное предпринимательским духом. Однако не забудем, что речь идет о стране, освоенной в результате нашествия маргиналов^7[7]. Притесняемые религиозные меньшинства, носители пуританских идеалов; обездоленные крестьяне, рассчитывавшие на получение куска земли; квалифицированные ремесленники, чьим амбициям становилось тесно в рамках цеховой регламентации; узники гражданской войны, надеявшиеся заработать себе свободу; не говоря уже о всяких искателях приключений и авантюристах, — вот кто, в первую очередь, покидал Старый Свет в поисках лучшей доли. Сама широта почти неосвоенных пространств Нового Света поощряла дух фронтьерства — этого яркого проявления маргинальности, буквально выраженное в самом слове “фронтир” (крайний рубеж).

На земле фронтьеров с ее непрекращавшимся “двойным потоком эмигрантов” — из Европы на Атлантическое побережье, а с побережья дальше на Запад — активность сама по себе приобретала символическое значение. Взлеты и падения рассматривались как норма, а неудачник не подвергался столь суровому осуждению, как в странах Старого Света. Неукорененность и мобильность, повышенная склонность к миграции, отличавшие не только
рабочих, но и управляющих, становились факторами динамичного развития. Тылы же обеспечивались концентрацией местного управления в руках граждан-собственников, относительной слабостью централизованной административной власти и системным сдвигом в законодательстве, поощрявшем активное, предпринимательское отношение к собственности^8[8]. Однако и на этой земле махина крупных корпораций со временем не только отодвинула в тень “старый” средний класс, но и бросила американским ценностям и предпринимательскому духу серьезный вызов, ответ на который находился далеко не всегда. Ни в одном социуме предпринимательский дух не способен одержать полной и безоговорочной победы. И во многих отношениях предприниматели оказываются маргиналами в указанном нами широком смысле этого слова.

Сопротивление нововведениям возникает почти неизбежно. Любое общество строится на более или менее стабильной системе норм и традиций. В качестве первой реакции ему свойственно не приятие, а отторжение нововведений^9[9]. Предпринимателем становится тот, кто отваживается на слом устоявшихся рутинных порядков. Если при этом человек разделяет ценности данного сообщества, то он чувствует себя достаточно неуютно, поскольку возникает разрыв между ценностными ориентирами и нормами хозяйственной практики. Вот почему очень часто в качестве предпринимателей выступают, по словам Й. Шумпетера, “выскочки” или “чужаки”, не связанные господствующими традициями или попросту о них не осведомленные. Предприниматель шумпетеровского типа — это эгоист, который служит Идее и ощущает внутренний долг скорее перед самим собой, нежели перед окружающими его людьми, привыкшими чаще всего к спокойной, размеренной жизни, даже если они и постоянно разглагольствуют о реформах^10[10].

Предприниматель менее встроен в местное сообщество, не особенно приспособлен к обычной “светской” жизни. Ему часто недостает скромной респектабельности и благонадежности мещанина, равно как представительности и образованности бюрократа.


Успешный предприниматель — это новый конкурент для собратьев по цеху, а на долю неудачника выпадают презрение и недоверие^11[11]. В результате людям, не слишком глубоко укорененным в данной социальной среде, зачастую проще проявить себя в предпринимательских занятиях. В отличие от мещанства, покоящегося на сплетении постоянных и тесных внутрисемейных и локальных связей, предпринимательство более успешно взрастает именно на менее постоянных, “слабых связях” (“weak ties”)^12[12].

По крупицам собранная репутация открывает двери кредитных контор, но и сковывает в не меньшей степени, предписывая, чем пристойно, а чем зазорно заниматься человеку данного круга, какими методами ему дозволено пользоваться, дабы не уронить свое реноме под пристальными взглядами соседей или начальников. Предпринимательство же граничит если не с подрывом общепринятых норм, то с некоторыми отклонениями от них. И человеку, внутренне не связанному этими нормами, действовать несколько легче — нарушать их в случае необходимости или просто игнорировать по незнанию. Это тот самый случай, когда “послушание не ведет к успеху” (“Nice guys don’t win”)^13[13].

В свою очередь, предпринимательство открывает каналы вертикальной социальной мобильности для тех, кто “добивается статуса” (“status seekers”), кому затруднены традиционные карьерные пути через наследование имущества и титулов, государственную и военную службу^14[14]. Впрочем, успех может приносить предпринимателю и новые огорчения. По сравнению с другими, более “гармоничными” субъектами, вырвавшись наверх в материальном плане, он часто остается приниженным в социальном отношении, превращается в маргинала, растягиваемого разными социальными структурами.


Этническое предпринимательство. Ярким примером маргинальной среды, постоянно исторгающей из себя все новые и новые группы предпринимателей в самых разных странах, служат этнические меньшинства. Широко известны многочисленные примеры успешного этнического предпринимательства в разных частях света: китайцы, корейцы и кубинцы в США; выходцы из Индии, Пакистана и Бангладеш в Великобритании; североафриканцы (из Алжира, Туниса, Марокко) во Франции; турки в Германии; суринамцы в Голландии и т.д.^15[15].

Важнейшие причины расцвета этнического предпринимательства как раз и объясняются тесной связью маргинальности социального положения и склонности к предпринимательству. Дело не только в том, что тяготы миграции становятся фильтрами, через которые проходят люди наиболее деятельные (большинство из покинувших Родину не отличались там особыми предпринимательскими талантами), но и в положений этих людей в их новой среде — дискриминации на рынке труда и затрудненности профессиональной карьеры, а часто неготовности к массовым индустриальным типам занятий; ограниченных возможностях достижения более высокого социального статуса и вхождения в престижные круги принимающего общества. Чужая культурная среда, языковые барьеры, прохладное отношение коренного населения, а для большинства вчерашних иммигрантов и беженцев нелегкая смена занятий, — все это закрепляет маргинальный статус.

Как выразился В. Зомбарт: “Чужбина пуста”. Оставаясь во многих отношениях “чужаками”, представители пришлых этносов, “еретики” и “иноверцы” менее дорожат господствующими в данном обществе статусными позициями (по крайней мере, материальное
положение, как правило, заботит их больше, нежели социальный статус). Они менее стеснены поведенческими нормами, цементирующими местное сообщество, и поэтому оказываются, во-первых, более открытыми для всякого рода инноваций, а во-вторых, более свободными в выборе наступательных стратегий по отношению к представителям господствующего этноса (которые, со своей стороны, считают это проявлением “беспринципности”). Сохраняющаяся же относительная обособленность этнических коммун и “внутренних городов”, с одной стороны, рождает спрос на традиционные для данного этноса товары, а с другой — формирует сети деловой поддержки — капиталом и информацией, рабочими руками и заказами.

При этом представители этнических меньшинств, по крайней мере поначалу, ограничены в выборе рыночных ниш. Большинство из них открывают дело в розничной торговле и сфере услуг (кафе, рестораны). И лишь незначительная часть оказывается в производственных отраслях (исключая, пожалуй, строительство). Труднодоступными, как правило, остаются такие сферы, как финансы, крупная оптовая торговля^16[16].

Не все этносы в равной мере успешно проявляют себя на предпринимательской стезе. Например, представители афрокарибских народностей (за исключением Кубы), латиноамериканцы (мексиканцы, пуэрториканцы), а среди выходцев из Европы ирландцы сильно уступают по своей активности прочим этносам. Но, думается, коренная причина лежит не в расово-биологических особенностях, а скорее в характере социальных отношений, вырабатываемых в процессе исторического развития того или иного этноса. Так, явно преуспевают этнические меньшинства, для которых характерны высокая интенсивность внутренних связей и коллективная поддержка соплеменников и их предпринимательских начинаний^17[17].

Структура личных связей имеет значение не только для этнического, но и вообще для всякого предпринимательства. Так, в соответствии с сетевым подходом (network approach) предприниматель выступает как посредник, использующий в качестве основных ресурсов свои личные связи и чужие структурные пустоты (structural holes)^18[18].


Вынужденное предпринимательство. Итак, большинство людей не являются “прирожденными” предпринимателями. Для многих из них уход в предпринимательство оказывается вынужденным. Часто приходится менять не только место работы и жительства, но и профессии, порывать с накопленным дорогою ценой опытом. Масса “вынужденных” предпринимателей подталкивается к этому стимулами негативного свойства. Не последнюю роль среди них играют неудовлетворенность своей прежней работой, ее содержанием и связанными с ней перспективами или просто угроза ее потери. В ряде американских эмпирических исследований было отмечено, что предпринимателей, имеющих ясную идею продукта или услуги до того, как они решили создать свой бизнес, в четыре раза меньше, чем тех, кто принимается за дело, не имея подобной идеи. И вообще для двух третей организаторов новых фирм побудительной причиной становятся именно негативные (стимулы — увольнение, фрустрация, вызванная прежней работой, и т.д. Особенно это характерно для высокотехнологичных венчурных фирм, где такие негативы могут обусловливать более 80% всех случаев ухода специалистов в начинающие бизнесмены, что почти в четыре раза больше соответствующей доли среди предпринимателей нетехнического плана. Любопытно, что по данным Р. Брокгауза, преуспевшие предприниматели в большей степени не удовлетворены прежней работой, чем предприниматели-неудачники^19[19].

Одной из причин массового ухода в предприниматели, во многом объясняющей возникно­вение его новой волны в 70–80-х годах XX в. в западном мире, стала “теснота”, возникшая в определенных сегментах рынка труда^20[20]. Она подталкивала высококвалифицированных специалистов к созданию собственных технологических, информационных и консультативных фирм, а малоквалифицированных работников — к открытию своего небольшого дела в сфере торговли и бытового обслуживания. Влияла на этот процесс и угроза безработицы. Исследование Д. Стори, например, показало, что около четверти основателей новых малых фирм были безработными. Даже если не принимать во внимание потенциальную
безработицу, доля предпринимателей, рекрутированных из безработных, значительно превысила саму долю безработных в занятом населении обследованного района^21[21]. Так что, можно сказать, многие из сегодняшних предпринимателей начинали поиск новых путей приложения своих сил, увы, не от хорошей жизни.

Как повелось, рост предпринимательства ассоциируется с динамичным развитием и расцветом. А между тем всплеск предпринимательства куда чаще оказывается проявлением кризиса. В самом деле, в современной экономике, в период ее устойчивого роста и освоения обильных ресурсов, львиную долю последних захватывают крупные бюрократические организации. Потребность в людях с предпринимательскими наклонностями здесь ограничена, ибо обеспечение устойчивого роста в принципе — функция менеджеров. Инновации перестают быть острой проблемой, когда дела идут хорошо. А поскольку в период подъема, как правило, происходит и общее улучшение условий занятости, постольку большинство тех, кто близок бюрократическому или мещанскому типу, склонны сохранять стабильное положение в качестве организаторов или исполнителей на существующих предприятиях, не желая рисковать устойчивыми заработками и увесистыми добавками в виде социальных льгот из фондов предприятий. Конечно, энтузиасты находятся в любое время. Но в периоды экономического подъема основная масса более “гармоничных” субъектов испытывает куда меньшую склонность к риску, и проникающее влияние предпринимательской дрожжевой закваски снижается^22[22].

Другое дело — периоды экономического спада и кризиса. Деформация рынка, ухудшение конъюнктуры понуждают к поиску новых хозяйственных возможностей. Крупные организации оказываются перед необходимостью технологического и структурного обновления. Одновременно удешевляется часть ресурсов, которые становятся доступными для вновь созданных предприятий малого и среднего бизнеса. В этот период “природные” предприниматели, проявляющие свои лучшие качества именно в худших условиях, способны потеснить часть бюрократов. Многие просто подталкиваются к предпринимательским занятиям ухудшением
условий трудового найма, угрозой нависшей или уже ставшей реальностью безработицы.

Все это подтверждается рядом эмпирических исследований (Дж. Бэннок, М. Бинкс, А. Дженингс), показывающих, что в условиях экономического спада растет количество новых малых фирм, создающих в этот период до двух третей новых рабочих мест и привлекающих тех, кто выталкивается из крупного производства. Такая тенденция была характерна и для рубежа 30-х, и для середины 70-х годов, в то время как в период между этими двумя Великими потрясениями доля занятых на малых предприятиях сократилась вдвое. Существуют расчеты (С. Прейс, П. Джонсон, А. Дарнелл), в соответствии с которыми доля малого бизнеса в занятости и объемах производства негативно связана с устойчивым экономическим ростом и позитивно коррелирует с уровнем безработицы. Это отнюдь не означает, что именно безработные образуют основной отряд “вынужденных” предпринимателей — многие ведь не дожидаются, пока “гром грянет”^23[23].

Подобные выводы для ведущих западных стран — положительная связь с уровнем безработицы, отрицательная связь с экономическим ростом — делаются на основе как статистических данных, так и социологических опросов и в отношении динамики самостоятельной занятости — сферы, исторгающей из себя новых предпринимателей^24[24]. Так что в периоды устойчивого экономического роста вновь созданные предприятия нуждаются, возможно, даже в большей внешней помощи и поддержке государства и общества, нежели в периоды спада.

Утверждение о “кризисном происхождении” предпринимательства помогает лучше объяснить и “новую предпринимательскую волну” 70–80-х годов, вылившуюся в массовое создание новых предприятий практически во всех ведущих западных странах. Структурный кризис середины 70-х годов породил в них немало проблем на рынке труда. Эффект послевоенного “бэби-бума” и поощрявшийся на первых порах наплыв иммигрантов обеспечили быстрый прирост рабочих рук. А образовательный бум повлек за собой
возрастающую напряженность на рынке квалифицированного труда. Теснота же в сфере занятости заставляет искать новые ниши, в первую очередь, в растущей опережающими темпами и менее централизованной сфере услуг.

Предпринимательство как идеология. Но если предприниматели рождаются из пены кризиса, то зачем понадобилось возрождать героику предпринимательства? Дело в том, что помимо проблем деиндустриализации и структурных кризисов большинство привыкших к своему лидерству западных стран столкнулось с проблемами поддержания падающей конкурентоспособности многих отраслей национальных экономик. Проблемы эти напрямую увязывались с кризисом государственного регулирования и кризисом бюрократической организации корпоративного хозяйства в целом. Потребность повышения конкурентоспособности автомобилестроения и электроники, черной металлургии и текстильной промышленности стала предметом озабоченности правительственных и деловых кругов, что в немалой степени и заставило заговорить о необходимости возрождения предпринимательского духа.

Возвеличивание предпринимательства таит явные политические примеси, нечто от сознательно культивируемой мифологии. Это связано не только с межпартийной борьбой за поддержку представителей “средних классов” (политики, кстати, борются скорее за голоса не предпринимателей, а мещан, наделяемых чертами предпринимателя), и не только с демагогией, придуманной для защиты интересов крупного бизнеса — реальных творцов экономической политики (хотя это тоже играет свою роль^25[25]). За политическим фасадом скрываются и более глубокие идеологические сдвиги. В попытках реставрации старого аграрного мифа, подновления облика отважного фронтьера, свободного фермера, трудолюбивого иомена заключено стремление подновить и отстоять либеральные, индивидуалистические ценности — этот оплот западного рационализма — перед лицом наступающей корпоративности, в том числе корпоративности чуждой — восточной, азиатской. Пропаганда “стремления к достижению” выражает ностальгию по “фаустовскому духу”. Это лекарство для “усталых наций”. И свидетельства торжества предпринимательского духа не должны затенять для нас тот факт, что “предпринимательство”, помимо прочего, — еще и мобилизующая идеологическая схема, значение которой выходит далеко за рамки формальных приватизационных процессов.


Предпринимательство обладает практически всеми необходимыми чертами идеологии как системного мировоззрения. Оно содержит набор рационализирующих схем, относящихся как к индивидуальному действию, так и к общественному развитию, поведению фирмы и кругообороту национального капитала. Предпринимательство предлагает относительно замкнутую систему ценностных ориентиров, таких, как независимость, самореализация, стремление к индивидуальному успеху в осязаемых материальных формах^26[26]. Идеология раскрепощенного предпринимательского духа прокламирует право каждого на хозяйственную инициативу, осуществляемую в целях своего материального благосостояния.

Вброшенная в российское символическое пространство идеологическая схема, превозносящая предпринимателя-“фронтьера”, безусловно, заимствована из западного арсенала, где она периодически задействуется для выполнения особых мобилизационных функций. Как и все прочие мобилизационные схемы, заимствованные из прошлого или вырванные из чужого контекста, предпринимательство является для нас структурой мифологической. Но это миф, активно и пока успешно работающий, в том числе и в сфере хозяйственной жизни. Не составит труда зафиксировать множество примеров выплеска предпринимательского духа, затронувшего буквально все социальные слои, включая и население за пределами трудоспособного возраста.

Заключение. Осталось сделать заключительное замечание о предмете социологии предпринимательства. Разработку этой темы начали экономисты. Позднее выпущенный ими из рук предмет был подхвачен психологами и социологами, для которых отправной точкой становятся действия индивидов с присущей им сложной, в том числе не экономической, мотивацией. Помимо экономических функций в сферу исследований социологами вовлекаются:

• элементы предпринимательской культуры, охватывающей способы ведения хозяйства и этику деловых взаимоотношений;

• социальный состав предпринимательских групп, каналы их рекрутирования и место в структурах межличностных связей;

• ценностно-нормативные основы хозяйственных действий;


• выполняемые предпринимательством символические роли, складывающийся вокруг него общественный климат;

• способы самоидентификации различных предпринимательских групп.

Социологию предпринимательства сегодня, зачастую неосознанно, смешивают с теорией управления (менеджмента). Однако первую отличает, как минимум, то, что она не дает рецептов по созданию эффективной организации, не обучает составлению бизнес-плана, не занимается выявлением факторов конкурентоспособности предприятия. Социология рассматривает предпринимательство не как свод абстрактных принципов, а как составляющую конкретных культурно-исторических типов. Последние для социолога различаются по хозяйственным эпохам и специфичны для разных сообществ, будь то Россия или Китай, Германия или Англия, в пространстве которых разворачивается свой особый хозяйственный дух.

---