Реферат Евразийство
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Евразийство как форма российского традиционализма
В двадцатые годы среди белой эмиграции возникло движение евразийцев. Основатели евразийства — кн. Н.С. Трубецкой - филолог и лингвист, основатель (совместно с P.O. Якобсоном) Пражского лингвистического кружка; П.Н. Савицкий — географ, экономист; П.П. Сувчинский — музыковед, литературный и музыкальный критик; Г.В. Флоровский — историк культуры, богослов и патролог, Г. В. Вернадский — историк и геополитик; Н.Н.Алексеев — правовед и политолог, историк обществ, мысли; В.Н. Ильин — историк культуры, литературовед и богослов; князь Д. Святополк-Мирский — публицист, Эренжен Хара-Даван — историк. Каждый из названных представителей «классического» евразийства (1921-1929 гг.), отталкиваясь от конкретного культурно-исторического материала и опыта (географического, политико-правового, филологического, этнографического, искусствоведческого и т.п.), ссылаясь на него, анализируя его и обобщая, обращался к проблематике философии культуры и историософии, связанной с диалектикой Востока и Запада в русской и мировой истории и культуре.
Термин «Евразия» предложен немецким географом Александром Гумбольдтом, ученый обозначил им всю территорию Старого Света: Европу и Азию. В русский язык введен географом В.И. Ламанским.
Евразийцы издавали «Евразийские временники», сборники, опубликовали множество статей и книг.
Евразийство представляет для нас особый интерес, так как это мировоззрение обобщило многие ключевые для философии политики понятия. В частности, наследуя линию Данилевского и Шпенглера, они взяли на вооружение концепцию России как особой цивилизации, активно применив к постижению политической истории России пространственный индекс. Кроме того, евразийцы задались амбициозной целью выработать емкую формулу полноценного и непротиворечивого русского консерватизма – политической идеологии, основанной на Традиции, особости географического положения, специфики исторического цикла, в котором находится Россия. Православная традиция была для евразийцев важнейшим элементом их понимания истории, и в этом отношении они последовательно придерживались мифа о регрессе, отрицали позитивный характер европейской цивилизации. Евразийцы призывали бороться с «кошмаром всеобщей европеизации», требовали «сбросить европейское иго». «Мы должны привыкнуть к мысли, что романо-германский мир со своей культурой — наш злейший враг». Так, ясно и недвусмысленно, писал князь Н.С.Трубецкой в вышедшей в Софии в
Показательно, что евразиец Н.Н.Алексеев был единственным российским политическим автором, еще в 20-е годы обратившим внимание на книги Рене Генона. Петр Савицкий первым среди русских мыслителей обратился к геополитике и применил к анализу России модель Хэлфорда Макиндера о «морских» и «сухопутных» системах.
Евразийство на уровне политической теории сводило воедино основные элементы философии политики. Оно предложило оригинальный язык, который позволяло исследовать русское Политическое в своеобразной терминологии, выработанной на основании пристального анализа цивилизационной и культурно-исторической особенности России. Будучи наследниками славянофилов и Н.Я.Данилевского, евразийцы предлагали обширный политический проект, учитывающий основные тенденции в мировом масштабе.
Евразийская геополитика
Евразийцы заложили основу российской школы геополитики. На основании статьи Хэлфорда Макиндера «Географическая ось истории» П.Савицкий выстроил собственную непротиворечивую модель, с обратной системой приоритетов. Если Макиндер рассматривал различные версии контроля берегового пространства евразийского материка со стороны Англии и США с тем, чтобы управлять стратегически Евразией в целом, то Савицкий, приняв ту же модель, рассмотрел ее с точки зрения российских национальных интересов. В то время, когда сознание всех русских было целиком и полностью политизировано, и вопрос стоял чрезвычайно остро – либо «белые», либо «красные», без каких-либо нюансов, Савицкий смог подняться над схваткой и сформулировал основы долгосрочной стратегии России. Будучи помощником Петра Струве в правительстве Врангеля, т.е. находясь на стороне «белых», Савицкий публикует статью, где утверждает: «кто бы ни победил в Гражданской войне – «белые» или «красные», - все равно Россия будет противостоять Западу, все равно она будет великой державой, все равно она создаст Великую Империю».
Это было крайне авангардным вызовом всем устоявшимся клише. Даже большевики тогда не мыслили в масштабах государства, а для «белых» было невероятно представить себе «красных» в роли «собирателей земель». Но именно Савицкий оказался прав: вопреки идеологии воля российских пространств заставила большевиков выступить в качестве новой имперской силы, породив такое явление, как «советский патриотизм», и собрав воедино почти все земли Российской Империи, утраченных в ходе Первой мировой войны и последовавших за ней Революции и гражданской войны. С точки зрения Макиндера, не так важно, какая именно политическая сила выступает от имени «сердцевинной земли» («суши», heartland’а), в любом случае она будет обречена на противостояние с силами «моря», т.е. с англосаксонским миром. Савицкий, еще будучи в «белой» армии, принял этот тезис с позиции русского патриота, провозгласив, что независимо от исхода Гражданской войны, победители в ней войдут в глубокое геополитическое противоречие с Европой (Западом). Показательно, что сам Макиндер в то же время был советником со стороны Антанты в правительстве генерала Колчака, проводя идею о необходимости поддержки «белых» со стороны Европы для того, чтобы создать на периферии России «санитарный кордон» марионеточных белогвардейских режимов под контролем Англии и Франции. Дальневосточная Республика, идеи якутского и бурятского сепаратизма в значительной степени были продуктом этой политики.
Таким образом, Савицкий и другие евразийцы, находившиеся с Макиндером (Антантой) в одном лагере, сделали прямо противоположный вывод из геополитической теории, а после окончательной победы большевиков еще более укрепились в своей правоте. В то время евразийцы заложили основу крайне интересного взгляда на большевизм, который был радикализирован «сменовеховцами», а затем лег в основу широкого течения в русской эмиграции – т.н. «оборончества».
С точки зрения евразийцев, большевистская революция была ответом народных масс на отчужденный строй романовской России, консервативный лишь с формальной точки зрения, но внутренне следовавший в сторону европеизации. Евразийцы говорили о Санкт-Петербургском периоде русской истории как о «романо-германском иге» и распознали в большевизме радикальную реакцию русских континентальных народных масс на недостаточно ясную цивилизационную установку элит и экономико-политические реформы в западническом ключе. С точки зрения евразийцев, большевистская идеология должна была либо постепенно эволюционировать в более национальную, консервативную модель, либо уступить место новой евразийской идеологии, которая, в свою очередь, унаследует пространственную (имперскую) политику Советов в сочетании с более органичными для России православно-традиционалистскими ценностями. Евразийцев называли за такое парадоксальное сочетание «православными большевиками».
Концепция «России-Евразия»
Развитие цивилизационного подхода привела евразийцев к необходимости рассматривать Россию не просто как ординарное государство, но как особую цивилизацию, особое «месторазвитие». На этом основана концепция «России-Евразии», т.е. России как отдельного культурно-исторического типа. Россия имеет в себе много восточных черт, но вместе с тем глубоко усвоила и определенные западные элементы. Данное сочетание, по мнению евразийцев, составляет уникальность России, что отличает ее от цивилизаций Запада и Востока. Если Восток не имеет в отношении России-Евразии миссионерских претензий, то Запад, напротив, видит свою миссию в «просвещении» России. Поэтому именно Запад как цивилизация представляет собой опасность. Большевики же, обратившие все силы против западного мира, выступают в такой ситуации защитниками евразийской самобытности. Так, парадоксальным образом за прогрессистами-коммунистами евразийцы обнаружили более глубокий консервативный смысл.
Евразийцы в значительной степени опирались на наследие русских славянофилов.
В частности, у И.В.Киреевского есть идея, что Россия, как специфическое государство, возникло из сочетания культур леса и степи. Лес представляет оседлое славянское население, занимавшееся землепашеством, степь – туранских кочевников.
Россия как континентальное образование – «Россия-Евразия» – возникла из сочетания двух ландшафтов (культурных кругов): леса и степи, при наложении двух традиционных жизненных ориентаций: оседлости и кочевья. Синтез этих элементов прослеживается устойчиво с самых первых периодов русской истории, где контакты славянских племен с тюрками-степняками (особенно половцами) были постоянными и интенсивными. Но особое значение евразийцы придавали монгольским завоеваниям.
Наследие монголо-татарского периода было тем важнейшим элементом русской истории, который превратил несколько периферийных раздробленных восточно-славянских княжеств в остов мировой империи. Сектора Киевской Руси, подпавшие в XIII веке под европейское влияние, постепенно растворились в нем, утратив политическую и культурную самостоятельность. Земли, вошедшие в состав Орды, позже стали ядром континентальной империи. Монголо-татары сохранили духовную самобытность Древней Руси, которая воскресла в Московском Царстве и вступила в права «наследия Чингизхана» (название книги кн. Н.С. Трубецкого). Евразийцы первыми среди русских философов и историков переосмыслили туранский фактор в положительном ключе, распознав в диалектике русско-татарских отношений живой исток евразийской государственности.
Два начала: славянское и туранское, степное и оседлое создали уникальный синтез противоположностей, легли в основу самобытной традиции. Это было удачное сплавление рас, ландшафтов, культур, хозяйственных и административных моделей. Так евразийцы подошли к представлению о России как о «срединном царстве» - особом, уникальном образовании, в котором происходит преодоление противоположностей.
Евразийская версия гегельянства
Немецкий философ Гегель рассматривал исторический процесс как развертывание Абсолютной Идеи до отражения в прусском монархическом государстве. Это идеальное Государство будет воплощать уникальное состояние синтезированного сознания, преодолевшего все пары противоположностей.
Евразийцы утверждали нечто похожее, но только применительно к России, полагая, что именно в России-Евразии реализуется смысл исторического развертывания противоположностей, которые полностью довлеют над судьбой других государств и народов. Эти противоположности разрешаются в синтетическом государстве - России, России-Евразии, - которое представляет собой государство-синтез, государство-ответ, государство-тайну, государство-континент.
И, соответственно, правовая и политическая системы Евразии должны представлять собой некоторые наиболее существенные аспекты Политического как такового. Отсюда евразийцы пришли к убеждению об универсальном смысле России.
Европа и человечество
Следует остановиться несколько подробнее на труде, с которого началось евразийское движение. Это книга князя Николая Сергеевича Трубецкого «Европа и человечество» *.
В ней автор выстраивает дуалистическую модель толкования современного состояния международной политики, основываясь на формуле: Европа против человечества, где «Европа» и «человечество» выступают в качестве типологических антиподов. Человечество – это совокупность традиционных обществ, живущих в согласии с нормами Традиции (прямо или завуалированно). Европа же есть агрессивная аномалия, стремящаяся навязать остальным странам продукты локального исторического развития как нечто универсальное. Этот типологический дуализм вполне соответствует другим дуалистическим моделям: «Восток» - «Запад», «современность» - «Традиция», «прогресс» - «регресс», «культура» - «цивилизация», «суша» - «море» и т.д.
Трубецкой в своей книге методически показывает, что претензии европейской (романогерманской) культуры на превосходство и универсализм являются проявлением чистого произвола; они несостоятельны, бездоказательны и голословны.
«… Романогерманцы были всегда столь наивно уверены в том, что только они - люди, что называли себя «человечеством», свою культуру - «общечеловеческой цивилизацией», и, наконец, свои шовинизм – «космополитизмом». Этой терминологией они сумели замаскировать все то реальное этнографическое содержание, которое, на самом деле, заключается во всех этих понятиях. Тем самым, все эти понятия сделались приемлемыми для представителей других этнических групп. Передавая иноплеменным народам те произведения своей материальной культуры, которые больше всего можно назвать универсальными (предметы военного снаряжения и механические приспособления для передвижения) - романогерманцы вместе с ними подсовывают и свои «универсальные» идеи и подносят их именно в такой форме, с тщательным замазыванием этнографической сущности этих идей,» -- пишет Трубецкой. И далее: «Европейцы просто приняли за венец эволюции человечества самих себя, свою культуру и, наивно убежденные в том, что они нашли один конец предполагаемой эволюционной цепи, быстро построили всю цепь. Никому и в голову не пришло, что принятие романогерманской культуры за венец эволюции чисто условно, что оно представляет из себя чудовищное petitio principii. Эгоцентрическая психология оказалась настолько сильна, что в правильности этого положения никто и не усомнился, и оно было принято всеми без оговорок, как нечто само собою разумеющееся».
В такой ситуации неевропейские (не романогерманские) народы, т.е. собственно все человечество оказываются в состоянии жертв, так как полная европеизация невозможна по определению, а ее элементы лишь раскалывают народ на классы и сословия, заставляют смотреть на себя чужими глазами, подрывают и разлагают консолидирующий и мобилизующий потенциал Традиции. Трубецкой считает, что с этим нельзя мириться и предлагает продумать варианты ответа человечества на вызов Европы.
Трубецкой вскрывает здесь важный парадокс: сталкиваясь с агрессией европейцев (т.е.людей Запада, прогрессистов, носителей духа современности), остальное Человечество попадает в логическую ловушку. «Когда европейцы встречаются с каким-нибудь нероманогерманским народом, они подвозят к нему свои товары и пушки. Если народ не окажет им сопротивления, европейцы завоюют его, сделают своей колонией и европеизируют его насильственно. Если же народ задумает сопротивляться, то для того, чтобы быть в состоянии бороться с европейцами, он принужден обзавестись пушками и всеми усовершенствованиями европейской техники. Но для этого нужны, с одной стороны, фабрики и заводы, а с другой -- изучение европейских прикладных наук. Но фабрики немыслимы без социально-политического уклада жизни Европы, а прикладные науки - без наук “чистых”. Таким образом, для борьбы с Европой народу, о котором идет речь, приходится шаг за шагом усвоить всю современную ему романогерманскую цивилизацию и европеизироваться добровольно. Значит, и в том и в другом случае европеизация, как будто, неизбежна». Получается заколдованный круг.
Трубецкой вопрошает: «Как же бороться с этим кошмаром неизбежности всеобщей европеизации? На первый взгляд, кажется, что борьба возможна лишь при помощи всенародного восстания против романогерманцев. Если бы человечество, - не то человечество, о котором любят говорить романогерманцы, а настоящее человечество, состоящее в своем большинстве из славян, китайцев, индусов, арабов, негров и других племен, которые все, без различная цвета кожи, стонут под тяжелым гнетом романогерманцев и растрачивают свои национальные силы на добывание сырья, потребного для европейских фабрик, - если бы все это человечество объединилось в общей борьбе с угнетателями-романогерманцами, то, надо думать, ему рано или поздно удалось бы свергнуть ненавистное иго и стереть с лица земли этих хищников и всю их культуру. Но как организовать такое восстание, не есть ли это несбыточная мечта?»
И он приходит к выводу о необходимости духовной планетарной революции, т.е. к той программе, которая станет в дальнейшем основой евразийского мировоззрения.
Трубецкой формулирует единственный, на его взгляд, продуктивный метод борьбы человечества против диктатуры Запада в таких словах: «…Весь центр тяжести должен быть перенесен в область психологии интеллигенции европеизированных народов. Эта психология должна быть коренным образом преобразована. Интеллигенция европеизированных народов должна сорвать со своих глаз повязку, наложенную на них романогерманцами, освободиться от наваждения романогерманской психологии. Она должна понять вполне ясно, твердо и бесповоротно:
- что ее до сих пор обманывали;
- что европейская культура не есть нечто абсолютное, не есть культура всего человечества, а лишь создание ограниченной и определенной этнической или этнографической группы народов, имевших общую историю;
- что только для этой определенной группы народов, создавших ее, европейская культура обязательна;
- что она ничем не совершеннее, не «выше» всякой другой культуры, созданной иной этнографической группой, ибо «высших» и «низших» культур и народов вообще нет, а есть лишь культуры и народы более или менее похожие друг на друга;
- что, поэтому, усвоение романогерманской культуры народом, не участвовавшим в ее создании, не является безусловным благом и не имеет никакой безусловной моральной силы;
- что полное, органическое усвоение романогерманской культуры (как и всякой чужой культуры вообще), усвоение, дающее возможность и дальше творить в духе той же культуры нога в ногу с народами, создавшими ее, -- возможно лишь при антропологическом смешении с романогерманцами, даже лишь при антропологическом поглощении данного народа романогерманцами;
- что без такого антропологического смешения возможен лишь суррогат полного усвоения культуры, при котором усваивается лишь «статика» культуры, но не ее «динамика», т.е. народ, усвоив современное состояние европейской культуры, оказывается неспособным к дальнейшему развитию ее и каждое новое изменение элементов этой культуры должен вновь заимствовать у романогерманцев;
- что при таких условиях этому народу приходится совершенно отказаться от самостоятельного культурного творчества, жить отраженным светом Европы, обратиться в обезьяну, непрерывно подражающую романогерманцам;
- что вследствие этого данный народ всегда будет «отставать» от романогерманцев, т.е. усваивать и воспроизводить различные этапы их культурного развития всегда с известным запозданием и окажется, по отношению к природным европейцам, в невыгодном, подчиненном положении, в материальной и духовной зависимости от них;
- что, таким образом, европеизация является безусловным злом для всякого не-романогерманского народа;
- что с этим злом можно, а следовательно, и надо бороться всеми силами. Все это надо сознать не внешним образом, а внутренне; не только сознавать, но прочувствовать, пережить, выстрадать. Надо, чтобы истина предстала во всей своей наготе, без всяких прикрас, без остатков того великого обмана, от которого ее предстоит очистить. Надо, чтобы ясной и очевидной сделалась невозможность каких бы то ни было компромиссов: борьба -- так борьба».
Книга заканчивается такими афористическими словами:
«В этой великой и трудной работе по освобождению народов мира от гипноза «благ цивилизации» и духовного рабства интеллигенция всех не-романогерманских народов, уже вступивших или намеревающихся вступить на путь европеизации, должна действовать дружно и заодно. Ни на миг не надо упускать из виду самую суть проблемы. Не надо отвлекаться в сторону частным национализмом или такими частными решениями, как панславизм и всякие другие «панизмы». Эти частности только затемняют суть дела. Надо всегда и твердо помнить, что противопоставление славян германцам или туранцев арийцам не дают истинного решения проблемы, и что истинное противопоставление есть только одно: романогерманцы - и все другие народы мира, Европа и Человечество».
Диалектика национальной истории
Евразийцы исходят из принципа, что национальная история России диалектична. Она имеет свои циклы, свои тезисы и антитезисы, это отнюдь не поступательное развитие по прямой, но сложная спираль, уникальность которой и составляет самобытность русского бытия.
В Киевской Руси мы уже встречаем первые интуиции будущего мессианства: митрополит Илларион предсказывает русским великое духовное будущее, применяя к ним евангельскую истину «последние станут первыми», имея в виду, что русские последними среди европейских народов приняли христианство, но им суждено превзойти все остальные народы в истовости и чистоте веры. В целом, Киевская Русь - это типичное средневосточно-европейское государство, сопоставимое с Болгарией или Сербией того периода, находящееся на северной периферии Византии. К XIII веку Киевская государственность приходит в упадок, усобица достигает пика, страна и культура дробятся. Поэтому Русь становится легкой добычей для монголов. При этом евразийцы весьма своеобразно оценивали монгольский период. Это было не просто катастрофой, но и залогом будущего расцвета и величия, считали они. Позже Лев Гумилев, продолжая эту линию, отказывался даже употреблять понятие «монголо-татарское иго» и говорил о комплиментарности славянского и тюркско-монгольского этносов, тогда как такой комплиментарности у восточных славян с народами западной Европы или у евразийских кочевников с населением Китая не было и в помине.
Монгольские завоевания не разрушают цветущую Русь, но устанавливают контроль над разрозненными восточнославянскими областями, находящимися в вечных усобицах. Миф о Киевской Руси созревает именно в монгольскую эпоху, как ностальгия по «золотому веку», и имеет «проектный», «мобилизующий» характер для будущего державного возрождения. Киевская Русь как эпоха национального единства становится не только воспоминанием о прекрасном прошлом, но и политическим замыслом в отношении будущего.
Московское Царство представляет собой высший подъем русской государственности. Национальная идея получает новый статус: после отказа Москвы от признания Флорентийской унии (заточение и изгнание митрополита Исидора) и скорого падения Царьграда Русь берет на себя эстафету последнего православного царства. Москва становится Третьим (последним) Римом. Параллельно происходит освобождение от власти Орды. Москва во второй половине XV века получает политическую независимость и по-новому сформулированную религиозную миссию.
Очень важно при этом географическое расположение Москвы. Перенос центра тяжести с Запада (Киев, Новгород) на Восток (Москва, ранее Владимирско-Суздальское княжество) знаменовал собой повышение собственно евразийского (туранского) начала в общем контексте державности. Это был исторический жест «обращения к Востоку» и поворот спиной к «Западу».
200 лет Московского царства — расцвет Святой Руси. Это парадигмальный, по мнению евразийцев, период русской истории, ее качественный пик. Гумилев считал это время, особенно первую половину XVI века, периодом «акматического расцвета всего цикла русской государственности».
Евразийцы видели уникальность Московской Руси в том, что она начала присоединять к себе и ассимилировать те степные зоны, которые были населены тюркскими народами. Объединение бывших тюркско-монгольских территорий, некогда уже осуществленное гуннами и Чингисханом, Москва начала в обратном направлении – не с востока на запад, но с запада на восток. Это было вступление в права наследства Чингисхана. Это и было практическое евразийство. И чем глубже русские углублялись в степи и земли востока, тем отчетливей крепла их евразийская идентичность, яснее определялось влияние «евразийского культурного круга», существенно отличающегося как от европейского (в том числе и восточно-европейского) культурно-исторического типа, так и от собственно азиатских систем государственности.
Лев Гумилев, детально изучивший степные империи Евразии и этнические циклы населяющих их народов, выявил – начиная с эпохи гуннов – основные культурные константы евразийства. Тюрко-монголо-угро-арийские кочевые племена, населявшие лесостепную зону материка от Манчжурии до Карпат, представляли собой цепь разнообразных цивилизаций, несмотря на все различия, сохраняющих некий общий евразийский стержень – равно как имеют нечто общее европейские или азиатские культуры на всем протяжении их драматической и насыщенной истории. Церковный раскол XVII века отмечает конец московского периода. Раскол имеет не только церковное, но геополитическое и социальное значение. Россия обращается к Европе, аристократия стремительно отчуждается от народных масс. Прозападное (полукатолическое или полупротестантское) дворянство - на одном полюсе, архаичные народные массы, тяготеющие к староверию или национальным формам сектантства - на другом. Евразийцы называли петербуржский период «романо-германским игом». То, от чего уберегла русских Орда, случилось через Романовых. После Петра Русь вступила в тупиковый период постепенной европеизации, которую евразийцы рассматривали как национальную катастрофу.
Показателен, с точки зрения качественной географии, выбор местонахождения новой столицы. Это – запад. Петр Первый, вслед за отцом Алексеем Михайловичем (на Соборе 1666-1667 годов), догматически и географически зачеркивает московский период, отбрасывает теорию «Москвы – Третьего Рима», ставит точку в истории «Святой Руси». Интересы Петра устремлены на запад. Он буйно рушит Традицию, насильственно европеизирует страну. Петербургский период, структура власти и соотношения светских и духовных инстанций, обычаи, костюмы, нравы той эпохи – все это являет собой резкое вторжение запада в евразийскую Русь. Романовская система, простояв 200 лет, рухнула, и на поверхность вылилась донная народная стихия. Большевизм был распознан евразийцами как выражение «московской», «дораскольной», собственно «евразийской» Руси, взявшей частично кровавый реванш над «романо-германским» Санкт-Петербургом. Под экстравагантным идейным фасадом марксизма евразийцы распознали у русских большевиков «национальную» и «имперскую» идею.
Будущее России евразийцы видели в «преодолении большевизма» и в выходе на магистральные пути евразийского державостроительства — православного и национального, но сущностно отличного от петербуржской эпохи, и тем более, от любых форм копирования европейской «либерал-демократии».
Революцию евразийцы понимали диалектически. С их точки зрения, консервативная триада «Православие-Самодержавие-Народность» в XIX веке была лишь фасадом, за которым скрывалось растущее отчуждение франкофонного дворянства, нарождающейся буржуазии и формализованного, сведенного к институту морали, православного клира от растерянных народных масс, к которым аристократия относилась так же, как европейские колонизаторы к туземным племенам. Крах царизма был не крахом Традиции, но ликвидацией отжившей формы, потерявшей сакральный смысл. Более того, в большевиках проявились некоторые черты задавленного и угнетенного народного начала, в своем – национал-мессианском - ключе перетолковавшего социальные обещания марксизма.
Евразийцы предложили рассмотреть большевистскую революцию как парадоксальный и частичный возврат к дониконовским, допетровским временам. Не как шаг вперед, а как возврат к Москве, Московской Руси. Это подтвердилось отчасти в символическом факте переноса столицы в
Конечно, с марксистской верой в прогресс, во всеобщее развитие человечества, это не очень вязалось. Тем не менее, евразийцы были именно теми философами и политическими деятелями, которые первыми распознали в русской революции архаичную традиционную подоплеку. Они высказали парадоксальную для того времени идею, что большевистская революция есть не «путь вперед», а «путь назад», не дальнейшая стадия по индустриализации, модернизации и вестернизации России, а наоборот, возврат к прежним временам и возрождение фундаментального цивилизационного противостояния с Западом, которое и сделало Россию Евразией, Третьим Римом, оплотом новой «римской идеи» на геополитической карте мира.
Такая модель национальной истории существенно отличалась от построений и православно-монархических консерваторов (не признававших за дореволюционным периодом недостатков и списывавших революцию на «иудео-масонский заговор» в духе примитивной конспирологии), и большевиков (самих себя выдающих за пик прогресса), и либерал-демократов, видевших в революции исключительно крах неудавшихся буржуазных реформ.
Правовая теория евразийцев
Евразийцы составили общий проект самобытной правовой системы России. Их отношение к праву проистекало из учета пространственных (цивилизационных) индексов. Римское и особенно современное европейское право, по их мнению, отражало исторический опыт народов Запада. Уже в Византии римское право было существенно переосмыслено в духе норм широко понятого Православия. При этом византийское право впитало значительную часть общинных нормативов. Неоднократно императорские указы издавались в поддержку крестьянских общин, ограничивая права латифундистов. С этим, кстати, было в значительной мере связано замедленное развитие в Византии и ориентированных на нее странах феодальных отношений. – Оно резко активизировалось лишь после завоевания Царьграда крестоносцами в ходе IV Крестового похода.
Еще более самобытным было собственно русское право, образцом которого евразийцы считали «Русскую Правду» Владимира Мономаха. В основе этой юридической концепции лежала идея о «государстве правды», о том, что социально-политическая модель должна соответствовать духовным и религиозным представлениям народа о справедливости, спасении, добре. «Государство правды» имеет в своей основе сверхгосударственную, собственно религиозную цель. Оно призвано вместе с Церковью вести православных христиан ко спасению. Церковь и самодержавие выполняют здесь две миссии с общим корнем: они работают вместе с народом в осуществлении преображения мира.
Наиболее систематизированно излагал евразийские представления о структуре права Николай Николаевич Алексеев *.
В своих работах Алексеев дает развернутый анализ правовых систем Руси-России. С его точки зрения, на всем протяжении русской истории шел диалог между двумя пониманиями «государства правды». Одна версия (выраженная в трудах и взглядах св.Иосифа Волоцкого) настаивала на тесном слиянии церкви и государства. Церковь при таком подходе рассматривалась как активный субъект социально-политической и хозяйственной деятельности - отсюда защита церковных землевладений у последователей Иосифа Волоцкого «иосифлян».
Но в данном случае речь шла не об обмирщвлении Церкви, но о тотальной концепции Государства, где все подчинено единой цели. Светская власть в такой теории также не является только светской (равно как и духовная власть – только духовной). Она выполняет и духовную миссию – следит за неукоснительным соблюдением правой веры, преследует еретиков и т.д.
Такому «тотальному государству» с соответствующей правовой системой, слабо различающей светское и духовно, противостояла иная концепция – учение «заволжских старцев», последователей Св. Нила Сорского.
Заволжцы полагали, что в современных им условиях Церковь должна, напротив, сосредоточиться на решении чисто духовных проблем, и монашество должно оставить все мирские (в том числе хозяйственные попечения) и сосредоточиться на молитвенном делании. При этом государство должно заниматься более административными вопросами, а к еретикам и преступникам проявлять милосердие.
Цель - «государство правды» - и у тех и у других была одна, но пути предлагались различные. Евразийцы принимали эту цель не только как свидетельство прошлого, но и как проект будущего. Вместе с тем они колебались между иосифлянством и позицией заволжских старцев. Многое импонировало им в обоих школах. Сам Алексеев склонялся к позициям св. Нила Сорского и его последователей, но теория «идеократии», которую разделяли все евразийцы, напротив, лучше соответствовала иосифлянскому идеалу, близкому русским старообрядцам, которые, в свою очередь, рассматривались евразийцами как подлинные носители русского народного (московского) духа.
Очень важна теория «тяглового государства», которую Алексеев разбирает на примере правовой системы эпохи Ивана Грозного. «Тягловое государство» предполагает – вполне в иосифлянском духе – слияние религиозного и хозяйственного аскетизма. Служить Богу и служить православной державе, православному Царю – нераздельные понятия. Одно без другого не бывает. Но и сам православный Царь в такой модели участвует в «тягловом труде». Он отвечает за всех своих людей, его прегрешения и его праведность как бы суммируют духовную жизнь народа. Царь впряжен в тяжелый воз общегосударственный судьбы так же, как и последний подданный. И его светская деятельность носит вполне религиозный смысл. Спасая или губя свою душу, он просветляет или уничтожает духовную суть вверенного ему народа.
Такое отношение требует высшего напряжения психических и духовных сил. Материальное здесь является инструментом духовного.
Очевидно, что мотивы изощренной казуистики, частных интересов, абстрактных правовых норм в судебных решениях в рамках такого «тяглового государства» были незначительны. Акцент ставился на общем, духовном эквиваленте социально-правовой ситуации. Многие вопросы решались на основании нравственного выбора, а не основании буквы закона. В определенных случаях это не могло не приводить к злоупотреблениям, мздоимству, произволу и т.д. Но это был «прозрачный произвол» в отличие от юридической казуистики режимов иного типа (номократических), где подчас явно несправедливые решения и приговоры обставлены множеством юридических и процедурных деталей, скрывающих точное местонахождение полюса и механизмов коррупции.
Евразийцы предлагали не просто сохранить то, что есть, но:
- вернуться к правовым корням русской традиции,
- переписать на современный манер «Русскую Правду»,
- утвердить совершенно новое представление о юридических, политических, социальных, хозяйственных и культурных представлениях.
Н.Н.Алекссев, со своей стороны, выражался несколько осторожнее, и считал, что идеалом было бы построение в России «гарантийного государства», помимо всеобщих обязанностей и тяглового принципа включающего и некоторые элементы личной свободы, диктуемые православной антропологией (линия заволжских старцев).
Идеократия
Дадим несколько обобщающих тезисов-формул евразийства. Государство, общество, народ, каждый конкретный человек должен служить высшей духовной цели. Материальные условия земного существования не могут и не должны быть самоцелью. Богатство и процветание, сильная государственность и эффективное хозяйство, мощная армия и развитая промышленность должны быть средством достижения высших идеалов. Смысл государству и нации придает только существование «идеи-правительницы». Политический строй, предполагающий постановку «идеи-правительницы» в качестве высшей ценности, евразийцы называли «идеократией» — от греческого «idea» — «идея» и «kratoz» — «власть». Россия всегда мыслилась как Святая Русь, как держава, исполняющая особую историческую миссию. Евразийское мировоззрение и должно быть национальной идеей грядущей России, ее «идеей-правительницей». Этой идее-правительнице должны быть подчинены остальные аспекты политики, экономики, общественного устройства, промышленного развития и т.д.
Евразийский отбор
Россия-Евразия как выражение лесостепной империи континентального масштаба требует особой модели управления на основании особого «отбора». Этот «евразийский отбор» осуществляется на основании особой этики, соответствующей историческим и ландшафтным условиям, - этики коллективной ответственности, бескорыстия, взаимопомощи, аскетизма, воли, выносливости, беспрекословного подчинения начальству. Только такие качества могут обеспечить сохранение контроля над обширными слабозаселенными землями евразийской лесостепной зоны. Правящий класс Евразии формировался на основе коллективизма, аскетизма, воинских добродетелей, строгой иерархии. Формализация этих принципов легла в основу свода законов Чингизхана — «Яса». Позже основные мотивы «евразийского отбора» воплотились в политическом устройстве Московской Руси. При любых идеологических фасадах реальный механизм управления Россией-Евразией естественно тяготеет к логике «евразийского отбора».
Демотия
Западная демократия сложилась в специфических условиях древних Афин и через много веков островной Англии. Эта демократия отражает специфические характеристики европейского «месторазвития». Эта «демократия» не является универсальным мерилом. Иные «месторазвития» предполагают иные формы соучастия народов в политическом управлении; все они различаются как по формальным, так и по сущностным признакам. Для России-Евразии копирование норм европейской «либеральной демократии» бессмысленно, невозможно и вредно. Соучастие народа России в политическом управлении должно называться иным термином — «демотия» (греч. «демос» — «народ»). Это соучастие не отвергает иерархии, не должно быть формализовано в партийно-парламентских структурах. «Демотия» предполагает систему земских советов, уездных и национальных (в случае малых народов) представительств. «Демотия» развивается на основах общинного самоуправления, крестьянского «мира». Пример «демотии» — выборность настоятеля Церкви прихожанами в Московской Руси. Если «демократия» формально противоположна автократии, то «евразийская демотия» вполне может сочетаться с «евразийским авторитаризмом».
Неовизантийская модель государственности
Вслед за Константином Леонтьевым евразийцы утверждали необходимость обращения к византийской модели, основанной на сочетании религиозных ценностей Православия с началами Империи во главе с самодержцем. Византизм предполагал принцип «симфонии властей», где Церковь и монархия тесно сотрудничают в едином социальном литургическом делании – всеобщем спасении.
Общеевразийский национализм
Евразийцы утверждали, что сухопутная, цивилизационная специфика России-Евразии не связана напрямую с расой, этносом, каким-то одним народом, который являлся бы ядром Империи. Евразийцы обращаются к концепции русского как всечеловека (термин впервые предложен Ф.М.Достоевским), суперэтноса (это понятие ввел евразиец Л.Н. Гумилев). Следовательно, евразийство является открытым для самых различных этносов и культур, вовлеченных в общий процесс континентального державостроительства.
Общеевразийский национализм представляет собой единство широко понятого цивилизационного типа (поэтому евразийцем может быть русский, татарин, грузин, армянин, - кто угодно, если он разделяет основной вектор евразийства), который складывается в самобытную мозаику, «цветущую сложность» (термин К.Леонтьева). Такой национализм создается не на основе какого-то одного этнического эталона, а по цивилизационному принципу. В таком случае представители разных этносов, разных религий, разных культур объединены общим цивилизационным типом. Этот общеевразийский национализм, в частности, нашел одно из своих воплощений в «советском патриотизме», куда были вовлечены различные российские народы.
История первой волны евразийства
Изначально евразийство (теории Трубецкого, Савицкого, Алексеева, Карсавина и других) было исторически обусловленным явлением. Евразийцы были уверены, что увидят исполнение своих предсказаний в самом близком будущем. Им казалось, что большевики вот-вот оставят собственно марксистскую модель и постепенно эволюционируют к византийско-православной системе ценностей. На место классового подхода придет народный. На место революционности - консервативная революционность (т.е. собственно, евразийство). Если этого не произойдет, то большевицкий режим обречен на распад, считали евразийцы, но и в этом случае сменить его может только евразийская модель, преемствующая динамику большевиков, но выдвигающая иную ценностную систему. Н.Н.Алексеев писал по этому поводу в статье «Евразийцы и Государство» *:
«Мы (евразийцы – А.Д.) являемся объединением идеологическим и всегда опознаем себя как таковое объединение. У нас имеется не только программа, нас объединяет доктрина, совокупность догм, целое миросозерцание, целая философия. В этом смысле формально мы ближе стоим к социалистам и коммунистам, особенно таким, как марксисты. Но от социализма нас решительно отделяет все наше миропонимание».
Процесс распада или перерождения большевизма, однако, затянулся. И евразийцы, рассчитывающие на относительно быстрое протекание этих процессов, оказались в историческом и политическом вакууме. Поэтому к концу 30-х гг. само течение постепенно угасло. В конце 20-х гг. от евразийцев откололось левое (парижское) крыло – Л.Карсавин, П.Сувчинский, С.Эфрон, -издававшее газету «Евразия» и эволюционировавшее в сторону однозначного «советизма». Коммунисты, даже обращаясь к некоторым историческим корням русского народа, держались за марксизм достаточно крепко, процессов кризиса их власти, появления демократической, партийной или национальной оппозиции не наблюдалось. Так, с конца 30-х гг. евразийство стало «законсервированной идеологией». Можно сказать, что к концу 30-х это течение перестало существовать как политическое явление.
Лев Гумилев – последний евразиец
В советском обществе начиная с конца 40-х годов эстафету евразийства подхватил известный русский историк Лев Николаевич Гумилев. В тех условиях и речи не могло идти о политическом евразийстве, хотя бы потому, что главные его теоретики были антикоммунистами и принадлежали к белому лагерю, всерьез обдумывая альтернативные модели власти в СССР.
Гумилев наследовал методологию евразийства, основные моменты этой философии истории. По его собственному признанию первым знакомством с евразийством стала для Гумилева книга калмыцкого евразийца Эренжена Хара-Давана «Чингисхан как полководец» *.
Познакомившись с евразийскими идеями, – позже он вступил в переписку с П.Н.Савицким, жившим в Праге, – Гумилев разработал оригинальную теорию «этногенеза», основанную на представлении об органической природе этноса. Основное внимание Гумилева было сосредоточено на пространствах Евразии, и особенно на культурах кочевых империй, в изучении которых Гумилев искал ключ к постижению более широких исторических закономерностей. Идеи Гумилева в основных своих моментах повторяют евразийскую мысль.
Во-первых, Гумилев исходит из идеи определяющего влияния ландшафта на культуру и политическую систему этноса. Это - географический детерминизм и цивилизационный подход, свойственные самой основе евразийского миропонимания. В частности, климатическими изменениями степной зоны Евразии Гумилев объясняет многие неясные элементы истории народов, населяющих этот регион.
Во-вторых, Гумилев настаивает на огромном позитивном вкладе туранских (монголо-тюркских) народов в русскую культуру и государственность. Вслед за евразийцами Гумилев показывает позитивную роль, которую сыграли монгольские завоевания для сохранения самобытности русской веры и русской культуры. Славянско-тюркский этнический симбиоз оценивается Гумилевым со знаком плюс. В то же время он относил влияние Европы к разряду отрицательных, подчеркивая отсутствие комплиментарности у русских с европейцами. – Славяне, подпавшие под влияние европейской культуры, утратили самобытность, а русские, выйдя из-под татар, напротив, стали мировым субъектом. «Наши предки великорусы, — писал Гумилев, — в XV-XVI-XVII веках смешивались легко и довольно быстро с татарами Волги, Дона, Оби и с бурятами, которые восприняли русскую культуру. Сами великорусы легко растворялись среди якутов, объякутивались и постоянно по-товарищески контактировали с казахами и калмыками. Женились, безболезненно уживались с монголами в Центральной Азии, равно как и монголы и тюрки в XIV-XVI веках легко сливались с русскими в Центральной России».
В-третьих, Гумилев сформулировал теорию «пассионарности», т.е. наличия в определенных поколениях особого типа, чья жизненная энергия намного превышает среднестатистический уровень и чьи действия резко повышают геополитический статус этноса, выводя его на новый качественный уровень. Теория «пассионарности» представляет собой развитие темы «евразийского отбора» и «идеократии», так как основным качеством «пассионария», по Гумилеву, является способность человека отказаться от материальных благ во имя определенного нравственного, общественного или религиозного идеала.
Наследие Гумилева является передаточным звеном от первой волны евразийства к неоевразийству. Сам себя Гумилев называл «последним евразийцем». В каком-то смысле это так и было. Его обширное творчество является завершением определенного цикла в становлении евразийской мысли.
Неоевразийство
К концу 80-х годов XX века в СССР сложилась именно та ситуация, которую прогнозировали евразийцы. В статье «Евразийцы и государство» Н.Н.Алексеев писал:
«Путем постепенной эволюции, как того желают и как это предполагают демократы, однопартийный коммунистический режим заменится многопартийным, в западном или полузападном смысле этого слово. Отколется оппозиция, будет легализован этот раскол (…) Советское государство превратится в нечто вроде того, что временами можно было наблюдать в Европе «второго сорта». (…) Спрашивается, каково должно быть наше отношение к принципу партийности в случае некоторой более или менее длительной стабилизации такого режима? (…) … с водворением названного режима для нас настанет момент, когда мы принуждены будем вступить в политическую борьбу как определенная политическая группировка среди других политических группировок. Тогда серьезно станет вопрос о превращении евразийства в политическую партию».
Фактически, так оно и вышло, только не в 30-е как надеялись евразийцы, а полвека спустя. Эстафету евразийцев 20-30-х годов в середине 80-х подхватили неоевразийцы.
Неоевразийцы сложились в сплоченную группу во второй половине 80-х. В отношении либеральной демократии и западнических реформ они заняли враждебную позицию, выступив в рядах «патриотической оппозиции», где большинством были оттесненные от власти коммунисты. С этого момента начинается новый этап истории евразийства – современный. Первые самостоятельные декларации евразийской группы в политическом ключе появились вскоре после смерти Льва Николаевича Гумилева. «Последний евразиец» не стал, увы, свидетелем политического возрождением мировоззрения, которому он отдал всю свою жизнь.
Неоевразийство теоретически опиралось на возрождение классических принципов этого движения на качественно новом историческом этапе, превращая эти принципы в основу идеологической, мировоззренческой и политической программы. Наследие евразийской классики было взято как мировоззренческое основание для идейной (политической) борьбы в пост-советский период как духовно-политическая платформа «интегрального патриотизма» (по ту сторону деления на «красных» и «белых»). Эта идеологическая, мировоззренческая и политическая актуализация принципиально отличает неоевразийство от трудов историков, занимавшихся евразийством как идейным и социально-политическим феноменом прошлого. «Археологией» и библиографией евразийства, а также развитием взглядов Льва Гумилева строго в рамках исторической науки занимались разные группы (Кожинов, Новикова, Сизямская, Шишкин, Ключников, Балашов и т.д.). Но активно и адресно взяли евразийство на вооружение единицы. Их-то и следует называть в строгом смысле «неоевразийцами».
Развитие неоевразийцами классических евразийских тезисов
Неоевразийцы возродили основные положения классического евразийства, приняли их в качестве платформы, отправной точки, теоретической базы и основы для дальнейшего развития и практического применения. В теоретической области неоевразийцы значительно развили основные принципы классического евразийства с учетом широкого философского, культурного и политического контекста идей XX века. Каждое из основных положений евразийской классики получило концептуальное развитие.
Тезис кн. Н.С.Трубецкого «Запад (Европа) против человечества»дополняется германской политической философией «консервативно-революционного» направления (О.Шпенглер, В.Зомбарт, К.Шмитт, А.Мюллер ван ден Брук, Л.Фробениус, Э.Юнгер, Ф.Юнгер, Ф.Хильшер, Э.Никиш и т.д.), европейским традиционализмом (Р.Генон, Ю.Эвола, Т.Буркхардт, Ф.Шуон, Г. да Джорджо и т.д.), «новой левой» критикой западного капитализма (Ж.Батай, Ж.-П.Сартр, Г.Дебор, М.Фуко, Ж.Делез), марксистской критикой «буржуазного строя» (А.Грамши, Д.Лукач и т.д.), европейскими «новыми правыми» (А.де Бенуа, Р.Стойкерс и т.д.).
В «критику романо-германской цивилизации» вносится важный акцент, поставленный на приоритетном отвержении англосаксонского мира, США. В духе немецкой консервативной революции и европейских «новых правых» «западный мир» дифференцируется на «атлантические США + Англия» и «континентальную (собственно, романо-германскую) Европу», при этом континентальная Европа рассматривается как явление геополитически нейтральное и могущее стать положительным. Термин «романо-германский» в неоевразийстве не употребляется (в отличие от классического евразийства), намного чаще в качестве негативной категории говорится об «атлантизме», «англосаксонском мире», «мондиализме» («глобализме»), «новом мировом порядке», «планетарном либерализме».
Тезисы «месторазвитие» и «географический детерминизм» получают фундаментальное парадигмальное значение, сопрягаются с «пространственным мышлением», «синхронизмом», отказом от идеи «универсальной истории» и историцизма в целом.
Неоевразийство выдвигает идею тотальной ревизии истории философии с позиций «пространства». В этом обобщаются самые разнообразные модели циклического взгляда на историю — от И.Данилевского до О.Шпенглера, А.Тойнби и Л.Гумилева.
Наиболее полного выражения этот принцип получает в контексте традиционалистской философии, которая радикально отвергает идеи «эволюции» и «прогресса» и развернуто обосновывает это отвержение подробными метафизическими выкладками. Отсюда традиционалистские теории «космических циклов», «множественного состояния бытия», «сакральной географии» и т.д. Основные принципы теории циклов развернуто представлены в трудах Р.Генона (и его последователей Т.Буркхардт, М.Элиаде, А.Корбен) *.
Полностью реабилитируется понятие «традиционное общество», которое либо не знает «истории», либо релятивизирует ее обрядами и мифами «вечного возвращения». История России видится не просто как одно из месторазвитий, но как авангард «пространственных» систем («Восток»), противопоставленных «временным» («Запад») *.
Тезис «неославянофильства» уточняется в сторону противопоставления народов Востока народам Запада, особый положительный акцент ставится на великороссах в отличие от западных славян. Это не противоречит классикам евразийства, но развивает и заостряет их интуиции (это видно уже у Гумилева). Народы Запада квалифицируются как носители «профанного» начала, в отличие от «сакральной» структуры народов Востока (и Третьего мира). Для славян, а еще точнее, для автохтонов России-Евразии не просто требуется «равноправие» наряду с другими европейскими народами (как можно понять ранних славянофилов), но центральное место в авангарде народов всего мира, стремящихся противостоять «глобализации Запада». Это предельная форма универсализации национального мессианства в новых постсоветских терминах. От собственно «славянофильства» в неоевразийстве остается любовь к национальным корням русского народа, повышенная чувствительность к старообрядчеству, критичность в отношении петровских реформ. При этом подчеркивание расового родства славян между собой не акцентируется, так как культурно, конфессионально, геополитически и цивилизационно славяне глубоко различны. Вслед за К.Леонтьевым неоевразийцы подчеркивают: «славяне есть, славизма (в смысле расового единства, осознанного как основа интеграционного проекта) нет». В некоторых случаях определение «славянофил» в последнее время может выступать как антитеза определению «евразиец», что несет смысл противопоставления патриота с этнорасистскими (ксенофобско-шовинистическими) наклонностями патриоту, осознающему свою идентичность геополитически и цивилизационно. Туранский фактор, позитивно оцененный классиками евразийства в становлении российской государственности, рассматривается в более широком контексте - как положительное влияние традиционного и сакрального Востока, оказанное на русских, занимавших промежуточное положение между Европой и Азией. Функция Турана осмысляется в терминах сакральной географии и священной истории.
Диалектика национальной истории доводится до окончательной «догматической» формулы, с включением историософской парадигмы «национал-большевизма» (Н.Устрялов) и его исторического и методологического осмысления (М.Агурский) *.
Тезис «евразийского отбора» пополняется методологией школы В.Парето, тяготеет к реабилитации «органической иерархии», обретает некоторые ницшеанские мотивы, развивается учение об «онтологии власти», о православном «катехоническом» значении власти в Православии. Идея «элиты» дополняется конструкциями европейских традиционалистов, исследовавших кастовую систему древних обществ, онтологию и социологию каст (Р.Генон, Ю.Эвола, Ж.Дюмезиль, Л.Дюмон). Гумилевская теория «пассионарности» ложится в основу концепции «новой евразийской элиты».
Тезис «демотии» пополняется политическими теориями «органической демократии» от Ж.-Ж.Руссо до К.Шмитта, Ж.Фройнда, А.де Бенуа, А.Мюллера ван ден Брука. Определение неоевразийского понимания «демократии» («демотии») как «соучастия народа в своей собственной судьбе» (Артур Мюллер ван ден Брук).
Тезис «идеократии» фундаментализируется апелляциями к идеям консервативной революции, «третьего пути», учитывается полной опыт советской, израильской, исламской, фашистской идеократий, анализируются причина их исторического провала. Критически переосмысляется качественное содержание идеократий XX века, разрабатывается последовательная критика советского периода (доминация количественного подхода, профанические теории, диспропорция классового подхода).
Новые элементы неоевразийской теории
К развитию идей классических евразийцев добавляются ряд концептуальных моментов.
— Философия традиционализма (Р.Генон, Ю.Эвола, Т.Буркхардт, А.Корбен), идея радикального упадка «современного мира», глубинное исследование Традиции. Глобальная концепция «современного мира» (негативная категория) как антитезы «мира Традиции» (позитивная категория) придает критике западной цивилизации фундаментальный метафизический характер, уточняет эсхатологическое, кризисное, фатальное содержание основных процессов, — интеллектуальных, технологических, политических, экономических, — исходящих с Запада. Интуиции русских консерваторов от славянофилов до классических евразийцев дополняются фундаментальной теоретической базой *.
— Исследование структур сакрального (М.Элиаде, К.Г.Юнг, К.Леви-Стросс), представление об архаическом сознании как о парадигмальном манифестационистском комплексе, лежащем в основе культуры. Приведение многообразия человеческой мысли, культуры к древнейшим психическим слоям, где сосредоточены фрагменты архаических ритуалов инициации, мифы, изначальные сакральные комплексы. Интерпретация содержания современной рациональной культуры через систему дорациональных древних верований *.
— Поиск изначальной символической парадигмы пространственно-временной матрицы, лежащей в основе обрядов, языков и символов (Г.Вирт, палео-эпиграфические исследования). Стремление на основании лингвистических («ностратика», Свитыч-Иллич), эпиграфических (рунология), мифологических, фольклорных, обрядовых и иных памятников воссоздать изначальную картину «сакрального мировоззрения», общего для всех древних народов Евразии, нахождение общих корней *.
— Учет развития геополитических идей на Западе (Х.Макиндер, К.Хаусхофер, Й.Лохаузен, Н.Спикмен, З.Бжезинский, Ж.Тириар и т.д.). Роль геополитических закономерностей в истории XX века оказалась настолько наглядно подтвержденной, что геополитика стала самостоятельной дисциплиной. В рамках геополитики сами понятия «евразийство», «Евразия» приобрели новый более широкий, нежели ранее, смысл. «Евразийством» в геополитическом смысле начиная с некоторых пор стали обозначать континентальную конфигурацию стратегического блока (существующего или потенциального), созданного вокруг России или на ее расширенной основе и противодействующего (активно или пассивно) стратегическим инициативам противоположного геополитического полюса — «атлантизма», во главе которого с середины XX вв. утвердились США, сменив на этом постуАнглию. Философия и политическая идея русских классиков евразийства в такой ситуации были осознаны как наиболее последовательное и емкое выражение (дополнение) «евразийства» в стратегическом и геополитическом смысле. Благодаря интенсивным и креативным геополитическим исследованиям неоевразийство становится развитой методологической системой *.
Особо выделяется значение пары «Суша-Море» (по Карлу Шмитту) и ее проекция на многомерные явления — от истории религий до экономики.
— Поиск глобальной альтернативы «мондиализму» («глобализму»), как ультрасовременному феномену, резюмирующему все то, что оценивается евразийством (и неоевразийством) со знаком минус. «Евразийство», в широком смысле, становится концептуальной платформой «антиглобализма» или «альтернативного глобализма». «Евразийство» обобщает все современные тенденции, отказывающиеся признавать «объективное» и тем более «позитивное» содержание «глобализма», придает антиглобалистской интуиции новый характер доктринального обобщения.
— Ассимиляция социальной критики «новых левых» в «право-консервативной интерпретации» (переосмысление наследия М.Фуко, Ж.Делеза, А.Арто, Г.Дебора). Освоение критической мысли противников современного западного буржуазного строя с позиций анархизма, неомарксизма и т.д. Это концептуальное поле представляет собой развитие на новом этапе «левых» («национал-большевистских») тенденций, присутствовавших и у ранних евразийцев (Сувчинский, Карсавин, Эфрон), а также методологию взаимопонимания с «левым» крылом «антиглобализма».
— Экономика «третьего пути», «автаркия больших пространств». Применение к российской постсоветской действительности моделей «гетеродоксальной» экономики. Применение теорий «таможенного союза» Ф.Листа. Актуализация теорий С.Гезелля, Й.Шумпетера, Ф.Перру, новое «евразийское» прочтение Кейнса.
Значение евразийства для философии политики
Евразийское мировоззрение является показательным примером того, как на практике выражается Политическое – через осмысление исторических корней и выработку проектов будущего, через применение исторических и пространственных парадигм, через позиционирование собственной страны, державы, культуры в контексте других стран, держав и культур. Евразийский пример чрезвычайно ценен не столько своими реальными историческими успехами в области «Realpolitik», сколько удивительной теоретической и концептуальной стройностью. Если евразийцы в политической истории России занимали в прошлом весьма скромное место, то, с точки зрения полноценности, гармоничности, продуманности и, своего рода, изящества, их доктрина не имеет равных ни среди «левых» (прогрессистских), ни среди «правых» (консервативных) идеологий. Если историки и политологи могут уделить евразийству всего несколько строк в своих учебниках и курсах, для тех, кто изучает философию политики – это явление принципиальное, которое требует внимательного, глубокого и тщательного изучения.
Примечания
Н.С.Трубецкой "Наследие Чингисхана", М., 1998.
Еще в XVI в. старообрядцы противопоставляли Русь и Россию. "Россия" - это произнесение "Руси" на латинский манер. В самом этом названии присутствует брезгливость к собственному языку, обусловленная тем, что после определенного момента мы стали смотреть на себя глазами Европы.
См. Н.Н.Алексеев "Русский народ и государство", М., 1998.
Н.Е.Алексеев «Русский Народ и государство», указ. соч. стр. 173.
Э.Хара-Даван «Русь Монгольская», М., 2000.
См. А.Дугин «Абсолютная Родина», М., 1998, там же - «Пути Абюсолюта», «Мистерии Евразии» «Метафизика Благой Вести».
См. А.Дугин «Основы геополитики», указ. соч.
См. А.Дугин «Русская вещь», М., 2001.
М.Агурский «Идеология национал-большевизма», Париж, 1980. Agursky Mikhail «The third Rome national Bolshevism in the USSR» foreword by Leonard Schapiro. Boulder Westview Press, 1987.
Устрялов Н.В. «Понятие государства», Харбин, 1931; «Элементы государства», Харбин, 1932; «Россия (у окна вагона)», Харбин, 1926; «Patriotica» из сборника «Смена Вех» (1921);
Устрялов Н.В. «Проблема прогресса», Харбин, 1931 -- Москва, 1998; «О национальной проблеме у первых славянофилов», М., 1916; «О политической доктрине славянофильства», Харбин, 1925.
См. А. Дугин “Абсолютная Родина”, М., 1999, “Конец Света”, М.,
См. А. Дугин “Эволюция парадигмальных оснований науки”, М. 2002.
См.А. Дугин «Гиперборейская Теория», М., 1993.
См. А.Дугин «Основы геополитики», указ. соч.
