Реферат Революционная Россия перед судом царизма с 60-х до 90-х годов 19 века.
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Тит. лист
Оглавление.
Введение……………………………………………………………………….3
От первой революционной ситуации ко второй…………………………….5
Соотношение административной и судебной расправы в карательной политике царизма……………………………………………………………...9
Революционная Россия перед судом царизма. Царский суд и политические процессы………………………………………………………………………10
Русские революционеры на политических процессах 1866-1878 гг…....…13
Вторая революционная ситуация……………………………………………14
Политические процессы – арена революционной борьбы. Судебный террор царизма………………………………………………………………………...16
Сила и слабость революционеров перед царским судом…………………..18
Заключение…………………………………………………………………....23
Список использованной литературы………………………………………...24
Введение.
Тема исследования охватывает важнейшие проблемы освободительной борьбы в России почти на всём протяжении её разночинского этапа с 60-х до 90-х годов 19 века. То было время грандиозных социально-экономических перемен – от падения крепостного права до вступления России на путь империализма. Страна переживала тогда две революционные ситуации, невиданный ранее подъём крестьянского движения, начало классовой борьбы пролетариата, развитие социализма от народнической утопии к марксистско-ленинской науке. Революционный натиск на самодержавие отличался небывалым до тех пор в России размахом и многообразием форм - от массового, общероссийского «хождения в народ», захватившего более 50-ти губерний, до индивидуального террора (только на царя Александра II – 11 покушений).
Тем временем – в связи с демократическим подъёмом, который переживала тогда вся Россия, - осуществлялись величайшие свершения науки (И.М. Сеченов, Д.И. Менделеев) и техники (П.Н. Яблочков), блистали, как никогда, литература (Л.Н. Толстой, Н.А. Некрасов, И.С. Тургенев), живопись (И.Е. Репин, В.И. Суриков, В.В. Верещагин), музыка (П.И. Чайковский, М.П. Мусоргский), театр (М.Н. Ермолова, А.П. Ленский).
Многозначащей приметой того времени были и политические процессы, среди которых, оказались тогда и самый крупный за всю историю царской России («193-х»), и самый громкий процесс (по делу 1 марта 1881).
Собственно тема исследования объединяет два взаимосвязанных сюжета, каждый из которых имеет самостоятельное значение: с одной стороны, революционное движение в России 60-х – 90-х годов 19 века, с другой - карательная политика царизма. Вторая сторона темы позволяет оценить не только всё разнообразие сил и способов подавления, которые применял царизм, но также (в сравнении с ним) и силу революционного натиска. Такое сравнение тем более уместно, что единоборство революционного лагеря с царизмом отличалось исключительным, небывалым прежде размахом и ожесточением. С 1886 по 1895 г. Многие из более чем 220 политических процессов («нечаявцев», «50-ти», «193-х», Веры Засулич, «16-ти», первомартовцев 1881 и 1887гг., «20-ти», «14-ти» и др.) вызвали громкий международный резонанс. Политические процессы как бы фокусируют в себе 2 главных сюжета темы реферата, ибо в них «отражались ярко и сильно оба врага – революция и старый порядок - в их взаимной борьбе, отражались в самые критические, в самые драматические для них моменты» (М.Н. Коваленский «Русская революция в судебных процессах и мемуарах»).
Понятие «политический процесс» верно, по-моему, формулирует, например, Н.Т.Медведь: «К политическим судебным процессам следует относить те процессы, на которых рассматривались дела о действиях, направленных прямо или косвенно на уничтожение, подрыв, ослабление, изменение существовавшего строя или образа правления».
В реферате исследуются политические процессы на территории России от вступления в силу пореформенных судебных уставов 1864 до 1895гг. Первым из них был процесс ишутинцев в Петербурге 18 августа-24 сентября 1866г., последним – дело А.А. Зороастровой и других в Якутске 28 сентября 1894г. Таким образом, кроме процессов начала 60-х годов рассматриваются процессы на протяжении всего разночинского этапа освободительной борьбы в России.
Каждый из политических процессов 1866-1895гг. интересен не только и даже не столько как свидетельство жестокости, беззакония и тщетности расправы царизма с «крамолой», сколько (в первую очередь) как революционная своеобразная акция подсудимых - акция итоговая и потому чрезвычайно ответственная, которая заставляла борцов, оказавшихся в плену у врага, проявлять максимум идейной убеждённости и силы духа. Русские революционеры хорошо понимали это.
Цель реферата состоит в том, чтобы исследовать политические процессы 60-90-х годов, с одной стороны, как орудие карательной политики царизма, а с другой – и это главное – как арену, своего рода второй фронт революционной борьбы с царизмом. Само революционное предполагается характеризовать лишь в общих чертах, выделяя в нём наиболее значимые для понимая судебных процессов, а также дискуссионные моменты.
Все вообще политические процессы 60-90-х годов рассматриваются не только в связи с ходом революционной борьбы, со всеми её поворотами, динамикой и диалектикой, но также и с учётом русской (отчасти и зарубежной) политической, общественной и культурной жизни.
Основные аспекты исследования.
Политические процессы 1866-1895гг. в России и царизм (законодательные основы царского судопроизводства; цели, которыми руководствовался царизм, устраивая политические процессы, и самая техника их проведения; зависимость процессов от политической конъюнктуры и влияние их на политическую конъюнктуру в стране; их роль в осуществлении судебной контрреформы с начала 70-х годов).
Поведение революционеров на процессах, развитие революционной этики и тактики.
Отклики русского общества и народных масс на судебную расправу с революционерами, позиция и роль адвокатуры; влияние процессов на отношение русского общества к революционному лагерю.
Политические процессы 1866-1895гг. в России и мировая общественность, их роль в привлечении интереса и сочувствия к русскому освободительному движению за рубежом.
Наконец, в задачи исследования входит попытка определить смысл и значимость уроков, которые были извлечены из политических процессов 1866-1895гг. русскими революционерами следующих поколений.
От первой революционной ситуации ко второй.
Революционная ситуация на рубеже 1850-1860-х годов завершила дворянский и открыла новый разночинский этап освободительного движения в России. Разночинец выдвинулся на первый план как главный, массовый деятель движения, а «господствующим направлением, соответствующим точке зрения разночинца стало народничество». Родоначальниками народничества считаются А.И. Герцен и Н.Г. Чернышевский. Основные идеи доктрины Герцена – Чернышевского служили теоретическим руководством для русских революционеров – народников и 60-х и 70-х (отчасти даже 80-х) годов.
В 1863 г. русские революционеры пережили сильнейшее разочарование. Не оправдался их главный расчет, проистекавший из самой сути народничества, - расчет на всеобщее крестьянское восстание. Крестьяне повсеместно сочли, что воля дарованная им 19 февраля 1861 г., не настоящая, не «мужицкая», а поддельная, «барская» (общий говор был: «нас надули, воли без земли не бывает»), надо, мол, ждать настоящую волю и не подписывать уставные грамоты. Поэтому революционеры надеялись, что весной 1863 г., когда истечет срок ввода в действие уставных грамот и крестьяне увидят, сколь тщетны их ожидания подлинной воли, вся Россия будет охвачена взрывом крестьянского возмущения, который можно привести в победоносную революцию. Наступила весна 1863 г., миновал весь год, но крестьянского восстания с Центральной России не происходило. Восстания же в Белоруссии, Литве и Польше были подавлены.
1863 год стал последним годом первой революционной ситуации. С 1864 г. началась полоса временного спада освободительной борьбы по 1868 г. включительно. Массовое движение резко пошло на убыль: если в 1861 г. насчитывалось 1859 крестьянских волнений, в 1862 г. – 844, а в 1863 г. – 509, то в 1866 г. – 91, в 1867 г. – 68 и в 1868 г. – 60. Всероссийская революционная организация «Земля и воля», строившаяся в расчете на крестьянское восстание 1863 г., лишилась перспективы и прибегла к роспуску. Ведущие деятели первой революционной ситуации были тогда уже в могиле (Н.А. Добролюбов, А.А. Потебня), за тюремной решеткой (Н.Г. Чернышевский, Д.И. Писарев, С.С. Романенко), в эмиграции (Герцен, Бакунин, Утин). Были закрыты в 1866 г. «Современник» и «Русское слово», прекратилось с 1867 г. издание «Колокола». Либералы удовольствовались дарованными реформами и пошли на сделку с правительством.
Спад освободительной борьбы повлек за собой первый в России кризис революционно-демократической идеологии.
Опыт 1859-1863 гг. убедил революционеров в том, что народу не достаёт сознания, инициативы и организованности. Поэтому они, не отказываясь в принципе от понимания народа как решающей силы, задумывались над тем, что рациональнее: будить ли в народе революционную инициативу или взять ее на себя. Так в народничестве стало расти особое тактическое направление, которое сомневалось в революционных возможностях масс и не верило в их инициативу.
Вторая революционная организация по значению после «Земли и воли» 60-х годов- Н.А. Ишутина и И.А. Худякова – готовилась взять на себя почин переворота для пробуждения революционной самостоятельности масс, предвосхищая в этом «Народную волю».
Заговорщические, террористические мотивы играли очень важную роль в «Организации» ишутинцев. Не случайно член её Каракозов совершил первую в истории русской революции попытку цареубийства. К терроризму склонялась «Сморгонская академия» 1867-1869 гг.
Распространившаяся в революционном лагере еще до середины 60-х годов взгляды на народ как на «пассивный материал» в руках активных революционеров; намерение революционных демократов искусственно, посредством заговорщических, террористических и прочих акций, возбудить активность масс, не вникая (в отличие от Чернышевского) в объективные причины пассивности народа, - всё это говорило о начавшемся отступлении части революционеров от «социологического реализма» Чернышевского к субъективному методу в социологии, который и был оформлен усилиями П.Л. Лаврова и Н.К. Михайловского к началу 70-х годов.
Субъективный метод заключал в себе известные предпосылки для теории «Героев и толпы». Разумеется, не все «шестидесятники» отступали к субъективному методу. Но противники этого метода после 1863 г. сочли вынужденным еще более глубокие отступления. М.Е. Салтыков-Щедрин в январе 1864 г. со страниц «Современника» наставлял радикальную молодежь на синхронное «понижение тона», расценил её противоборство торжествующей реакции как «пустую деятельность» и объявил, что «вся суть человеческой мудрости» - «в прекрасном слове «со временем».
Начавшийся в 60-е годы идейный кризис выразился и в усилении анархизма, особенно же аполитизма, вообще свойственного народничеству.
В середине десятилетия ишутинцы начали уже весьма решительно отодвигать «политику», предпочитая её социальный переворот. Таким образом, после того как была исчерпана первая революционная ситуация, еще до середины 60-х годов, теоретический уровень освободительной борьбы временно снизился по сравнению с Герценом и Чернышевским.
На рубеже 60-70-х годов в идеологии народничества появляется комплекс планов, рассчитанных на то, чтобы мобилизовать на ряду с крестьянством еще и «городских рабочих» в качестве второго, вспомогательного эшелона революции. Всё это делалось под народническим углом зрения, т.е. с расчетом подчинить рабочее движение интересам крестьянской революции.
Деятели народнического подполья 60-70-х годов не складывали оружия после неудачи первого революционного демократического натиска, не отступали к либерализму, а изыскивали всё новые и новые пути к социалистической революции, выстрадав при этом анархизм и аполитизм, заговорщичество и терроризм. Внимательный анализ этих поисков убеждает в том, что, несмотря на срыв в субъективизм и другие зигзаги, русская революционная мысль и в 70-х г. продолжала развиваться по восходящей линии, в конечном счете, идейно подготавливая почву для распространения марксизма.
Посмотрим теперь, какова была динамика освободительного движения на пути от первой революционной ситуации ко второй. Спад движения с 1864 до 1868 г. не означал полного его затишья. «Оно только въелось глубже и дальше пустило корни», - писал о нем в 1866 г. Герцен. Реформы 60-х г. лишь затронули, но далеко не завершили буржуазного преобразования в России. Поэтому сохранились коренные противоречия феодализма, обусловившие первую революционную ситуацию. Главным из них был конфликт между помещиками и крестьянами. Суть конфликта заключалась в том, что 22827000 крестьян Европейской России, по данным за 70-е г., владели 120,6 млн. десятин земли, тогда как 15000 помещиков имели 70 млн. десятин, т.е. по 4666 десятин на каждого. Извечная социальная война между крестьянами и помещиками продолжалась.
К старым противоречиям добавились новые противоречия растущего капитализма. После 1861г. началась и постепенно стала выдвигаться на первый план новая социальная война – рабочих против капиталистов. Между тем над рабочими, как и над крестьянами довлели нетерпимые пережитки феодализма: политическое бесправие, отсутствие трудового законодательства, самоуправства хозяев, повседневные издевательства (вплоть до телесных наказаний) и пр. Достаточно сказать, что рабочий день на промышленных предприятиях в 60-70-е г. не регламентировался законом и тянулся обычно не меньше 12-14 часов, а чаще достигал 16-18 часов. Трудящиеся России страдали тогда, говоря словами К. Маркса, «не только от развития капиталистического производство, но и от недостатка его развития». Таким образом, новый революционный подъем был неизбежен, причем на расширенной социально-экономической базе. Его питал собой неистребимый стихийный протест эксплуатируемых «низов». Началом подъёма явились студенческие волнения зимой 1868-1869 гг., а далее он неуклонно из года в год нарастал, пока к 1879 г. в стране не сложилась вторая революционная ситуация.
Итак, революционное движение в России после временного спада 1864-1868 гг. на всем протяжении следующего десятилетия развивалось по восходящей линии. Под знаменем народничества неуклонно возрастала мощь освободительной борьбы от разрозненных студенческих волнений 1869 г. через «хождения в народ» к революционной ситуации 1879-1881 гг. Отсюда следует, что «ход идей» революционного народничества тогда отвечал «ходу вещей», т.е. объективным потребностям страны. До тех пор пока в России не созрели условия для распространения марксизма, именно народнические программы служили обоснованием самых насущных, общероссийских задач (свержение царизма, искоренения крепостничества и др.). К. Маркс и Ф. Энгельс единодушно подчеркивали, что Россия именно в 70-е г. выдвигалась на первый план мирового революционного процесса, поскольку в ней созревала и близилась «грандиозная социальная революция», которая должна была не только разрушить царизм и в конечном счете привести «к созданию российской Коммуны», но и сыграть роль катализатора новых революций на Западе («…Россия первая пустится в пляс», «революция начнется на этот раз на Востоке…»), а тем самым изменить «облик всей Европы» и стать «поворотным пунктом во всемирной истории». В знаменитом предисловии ко второму русскому изданию «Манифеста Коммунистической партии» (январь 1882 г.) Маркс и Энгельс прямо заявили: «…Россия представляет собой передовой отряд революционного движения в Европе».
Соотношение административной и судебной расправы в карательной политике царизма.
Итак, царизм использовал в борьбе против освободительного движения средства всех разновидностей и масштабов от полицейского надзора за такими «отличительными признаками нигилизма», как длинные волосы у мужчин и короткие у женщин, до дипломатических трактатов с иностранными государствами о выдаче политических преступников. Каждое из этих средств в отдельности и все они в совокупности, хотя и представляли разные задачи, имели одно общее для них и главное назначение: выслеживать и вылавливать деятелей освободительного движения, его революционные кадры. Когда же уличенный или только заподозренный в «крамоле» попадался карателям, его ждала жестокая расправа. Вершилась она и в судебном, и в административном порядке.
Административным (без привлечения к суду) наказаниям подвергались те из арестованных, против кого недоставало (а то и вовсе не было) улик. Такими наказаниями в 60-70-е г. служили, как правило, либо отдача под гласный полицейский надзор, либо ссылка «на родину», в северные губернии и Сибирь, от мест «не столь отдаленных» до «отдаленнейших». Отправить кого-либо в административную ссылку при царизме всегда было просто. Правда, судебные уставы 1864 г. создавали для карателей неудобства, поскольку специально об административной ссылке для государственных преступников в уставах не говорилось, а из контекстов их следовало, что все политические дела должны разрешаться только по суду. Но уже в 1871 г. это неудобство было устранено. Закон 19 мая дал право министру юстиций по соглашению с шефом жандармов в тех случаях, когда арестованные оказывались неподсудными, испрашивать «высочайшее соизволение» или о прекращении дела, или же «о разрешении оного в административном порядке».
Министр и шеф жандармов предпочитали административно «разрешать» дело, нежели прекращать его, а «высочайшее соизволение» об этом штамповалось практически безотказно. Не мудрено, что в условиях такого вопиющего произвола административная ссылка «стала чумой, опустошавшей русскую землю». Вакханалия административной ссылки беспокоила даже царских министров. «Эта система административной высылки, доведенная в последние годы до крайности, - записывал 27 апреля 1880 г. в дневнике Д.А. Милютин, - всегда казалась мне какою-то несообразностью».
М.Т. Лорис-Меликов на первом же заседании Верховной распорядительной комиссии 4 марта 1880 г. признал: «Нельзя не отметить, что случаи административной высылки столь часты, что вскоре устройство быта и положения выселенных может сделаться вопросом государственным».
Революционная Россия перед судом царизма. Царский суд и политические процессы.
Судебные уставы 1864г. предписывали рассматривать государственные преступления в общем порядке уголовного судопроизводства – либо судебными палатами, либо Верховным уголовным судом. Дознание и предварительное следствие возлагались на членов судебных палат и специально назначаемых следователей под присмотром лиц прокурорского надзора. Уставы вносили состязательное начало как в уголовную, так и в политические процессы, декларировали, что все политические дела, кроме «оскорбления величества», рассматриваются судами публично и что «дозволяется печатать обо всем, происходившем в публичном заседании при рассмотрении дел».
Однако, провозгласив реформу суда, царизм не спешил внедрить её в практику судопроизводства, особенно по делам о «политике». Высочайше подписанная 20 ноября 1864 г. уставы вступили в силу лишь 17 апреля 1866 г., когда торжественно были объявлены новые суды, но политические процессы и после этого почти 5 лет вершились способом, более похожим на дореформенный. Первое после судебной реформы политическое дело – об ишутинцах – сочетало в себе дореформенные и пореформенные черты. С одной стороны, в нем были признаки состязательности (подсудимые лично участвовали в судоговорении, впервые в России выступала на политическом процессе защита, фигурировали и свидетели). С другой стороны, дело слушалось в исключительной инстанции, судившей ранее декабристов, при закрытых дверях (в Петропавловской крепости) и с запрещением печатной огласки. Следствия по делу ишутинцев вела чрезвычайная комиссия Муравьева-вешателя, которая была создана и действовала вне всякой зависимости от судебных уставов, по аналогии с дореформенными комиссиями такого рода.
«Верхи» сразу насытили процесс ишутинцев мстительным пристрастием, тон которому задавал сам царь. Он склонялся даже к военно-полевой расправе с обвиняемыми и дал санкцию на Верховный уголовный суд только после заверения министра юстиции Д.Н. Замятина в том, что «наказание, полагаемое за государственные преступления, по строгости своей совершенно одинаковы, ибо как по полевым уголовным законам, так и по Уложению о наказаниях определяются за них самые тяжкие уголовные кары и смертная казнь». Муравьев в угождение царю вел следствие так, чтобы подвести под смертную казнь возможно большее число обвиняемых. Солидарный с ним шеф жандармов В.А. Долгоруков перед первым допросом Каракозова пообещал царю: «все средства будут употреблены, дабы раскрыть истину». Так и было. В ход шли лжесвидетельства, уговора, разные приёмы застращивания и даже пытки. Каракозов, естественно, был их главной жертвой. Ходившие тогда слухи о том, что его секли, едва ли достоверны. Но тот факт, что Каракозова пытали такой пыткой, как лишение сна, подтверждает верный оруженосец самого Муравьева П.А. Черевин: «Допросы продолжались безостановочно по 12-15 часов. В течение этого времени допрашиваемому не позволялось не то, чтобы сесть, но даже прислонятся к стене. Ночь не была покоем, ибо в течение оной его будили раза 3 в час…».
Истязали допросами и других обвиняемых: сажали их на хлеб и воду (как Н.А. Ишутина, Ф.А. Никифирова), угрожали им (как И.А. Худякову) от имени Муравьева «объявить вне закона, пытать и расстрелять через 6 дней военным судом», разили таким лжедоводом: «Ваши товарищи уже всё показали». Характерные для муравьевской комиссии ухищрения разоблачил перед судом 19-летний обвиняемый Ф.П. Лапкин.
Всего по делу Каракозова были арестованы 197 человек, но большую часть их пришлось-таки за недостатком улик карать в административном порядке (преимущественно ссылкой под надзор полиции). Зато отданные под суд 36 человек «уличались» в тяжких преступлениях: 11 из них, выделенных в первую группу, Муравьев, по выражению председателя суда кн. П.П. Гагарина, «всех обвинил на смерть». Суд в большинстве своем готов был идти за Муравьевым. Из 6 членов суда по крайней мере 4 были настроены палачески. 90-летний сенатор М.М. Корниолин-Пинский, едва увидел 11 подсудимых первой группы, сказал секретарю суда: «Все это – добыча виселицы». Граф В.Н. Панин следовал правилу: «Конечно, 2 казнить лучше чем одного, а трех – лучше, нежели двух».Только твердая позиция князя П.А. Гагарина и Д.Н. Замятина несколько сдерживала суд от беззакония и чрезмерной жестокости. Царь со своей стороны был недоволен карательной умеренностью суда, и особенно малым числом смертных приговоров (толькоКаракозову и Ишутину). Судя по рассказу П.А. Валуева, бывшего тогда министром внутренних дел, Александр II, как и Муравьев, хотел бы и ожидал смертных приговоров всем обвиняемым первой группы без исключения. Суд не решился на первом же политическом процессе по новым уставам выдвигать частокол из смертных приговоров, но определил подсудимым максимальные наказания: наряду с 2-мя виселицами еще для 7 человек – каторгу на 8, 12, 20 лет и без срока, для одного – ссылку в отдаленнейшие места Сибири. Оправдан был лишь А.П. Кобылин, поскольку сам прокурор отказался от его обвинения за полным отсутствием улик.
В тех же случаях, когда царь прямо высказывал свою волю, суд, конечно, не смел ослушаться. Торопясь осудить Каракозова до приезда принцессы Догмары невесты цесаревича, как этого потребовал царь, суд стал комкать главное дело всего процесса, вынес Каракозову смертный приговор 31 августа, дал возможность казнить его 3 сентября, а сопроцессников его по первой группе (Ишутина, Худякова и др.) продолжал допрашивать до первого октября, когда наконец и они услышали приговор по тому же обвинению.
Примерно так же, как дело ишутинцев, т.е. с элементами состязательности, при участии защиты, но в закрытом порядке и с грубыми нарушениями процессуальных прав подсудимых, прошли до начала 70-х г. еще 6 мелких политических процессов.
По новым судебным уставам дознание и следствие впервые были предприняты с ноября 1869 г., о «нечаевцах». Царизм устраивал суд над «нечаевцами» с видимым расчетом опорочить своих противников перед общественным мнением. Владея такими козырями, как юридически доказанный факт злодейского убийства С.Г. Нечаевым студента И.И. Иванова, одиозный текст нечаевского «Катехизма революционера», нечаевский (фальшивый) мандат члена Интернационала, каратели надеялись обесславить как русскую революцию, так и международное революционное движение, в особенности Интернационал, именем которого прикрывался Нечаев. Еще до начала суда над «нечаевцами», 19 мая 1871 г., вышел закон, по которому производство дознаний о политических делах отныне передавалось жандармам. Дело даже не в том, что жандармы намерено попирали и законность, и процессуальный регламент, и элементарный такт, важно и другое: квалифицировано исследовать признаки, и тем более мотивы государственных преступлений они, как правило, не могли ни по разумению своему, ни по образованию.
Закон 19 мая стал первым шагом судебной контрреформы. Второй шаг был сделан в 1872 г. при утверждении проекта Полена. Уже к 1873 г. политические дела большей частью были изъяты из общего порядка судопроизводства.
О судьях же В.И. Ленин как-то сказал: «Как известно, эти сословные представители, слитые в одну коллегию с судьями-чиновниками, представляют из себя безгласных статистов, играющих жалкую роль понятых, рукоприкладствующих то, что угодно будет постановить чиновникам судебного ведомства». Таковы были судьи.
Русские революционеры на политических процессах 1866-1878 гг.
На процессе ишутинцев обвиняемые вели себя большей частью еще по старинке: из 19 выступавших с последним словом 13 заявили о раскаянии и просили милосердия. Сам Н.А. Ишутин еще до суда в письме на имя князя А.П. Гагарина открещивался от причастности к выстрелу Каракозова. На суде же он не только оправдывался, но и оговаривал товарищей, преимущественно тех (О.А. Моткова, Н.П. Страндема и др.), кто показывал против него, по принципу «кто выдает, того выдавать». Особенно же грешили раскаянием и оговаривали О.А. Мотков, К.Ф. Кигин, О.В. Малинин. Однако, с достоинством держались на процессе ишутинские лидеры. Исключительную стойкость проявил рядовой член «Организации» Маевский. Вообще, к чести ишутинцев, надо отметить, что они в большинстве своем искусно сбивали карателей со следа, отрицая существование террористической группы «Ад», а наличие «Организации» хотя и признавали, но лишь с целью «перемены экономического быта», как объясняли Ишутин и Юрасов. Главное же, они сумели утаить от следствия петербургское революционное подполье, которое было, как доказывают историки, весьма многолюдным. Из его участников, арестованных по делу Каракозова, улик для придания суду хватило только против 3-х: Худякова, Кобылина, Никольского, причем последние 2 были оправданы.
Тем не менее, на взгляд революционеров 1870-х г., ишутинцы во многом вели себя предосудительно.
Следующий крупный процесс – «нечаявцев» - отделяют от процесса ишутинцев всего 5 лет, но за это время в революционной этике произошел существенный сдвиг. К началу 70-х г. в революционную борьбу вступило уже новое поколение, более демократичное по составу и боевое по духу, чем все предыдущие. Так на процессах 1871-1876 гг. подсудимые держались стойко при всех обстоятельствах, будь то тюрьма, скамья подсудимых, эшафот гражданской казни или каторжный централ. Вместе с ростом освободительного движения росло у его борцов сознание революционного достоинства, более гордыми и непримиримыми становились их отношения к власти и взгляд на то, как вести себя в царском плену. Начиная с процесса «нечаявцев», русские революционеры стали превращать политические процессы в арену борьбы против существующего строя, а скамью подсудимых – в революционную трибуну.
Вторая революционная ситуация.
В конце 1870-х г. – начало 1880-х г. Россия переживала 2-ю революционную ситуацию. Поскольку 1861 г. не разрешил задачу буржуазного преобразования России, сохранил коренные противоречия феодализма, обусловившие первую революционную ситуацию, добавив к ним противоречия растущего капитализма, поскольку трудящиеся массы после 1861 г. страдали под двойным гнетом – и капиталистическим, и остатками феодализма, вторая революционная ситуация как преддверие неотвратимой революции сложилась закономерно. «1861 г. породил 1905 г.», а 1879-1881 гг. представили собой своеобразный промежуточный рубеж, исторический полустанок на пути от 1861 к 1905 гг.
В развитии второй революционной ситуации можно выделить 2 фазы: восходящую и нисходящую. Все компоненты революционной ситуации начали обнаруживаться с весны 1878 г. К 1879 г. революционная ситуация была уже налицо и до марта 1881 г. развивалась по восходящей линии. Ее кульминацией стало цареубийство 1 марта 1881 г. После 1 марта началась ее нисходящая фаза: волна революционного прибоя постепенно спадала, царизм собирался с силами и выходил из кризиса. К середине 1882 г. реакция перешла в решительное контрнаступление. Особенность второй революционной ситуации заключается в том, что решающей силой натиска «низов» 1879-1881 гг. являлось, в отсутствие достаточно широкого массового движения, борьба народовольцев как выразителей и защитников воли народных масс. Именно она главным образом и обусловила в те годы кризис самодержавия. В этой связи решается и вопрос о месте «Народной воли» в развитии народничества: как главный фактор второй революционной ситуации, «Народная воля» со всеми ее достоинствами и недостатками – высший этап народнического движения.
Вторая революционная ситуация не переросла в революцию главным образом из-за слабости массового движения, из-за отсутствия революционного класса, способного поднять массы и повести их за собой. Именно слабость массового движения, с одной стороны, объективно выдвигала тогда революционную партию (народовольцев) на первый план как решающую силу, а с другой – обрекла ее, лишенную поддержки масс, на поражение. Партия взяла на себя роль, посильную только для целого класса, взяла и – не осилила. Кроме того, неудачу народовольцев обусловливала теоретическая несостоятельность доктрины, которой они руководствовались. «Ошибка … их – писал Ленин, - была в том , что они опирались на теорию, которая в сущности была вовсе не революционной теорией, и не умели или не могли неразрывно связать своего движения с классовой борьбой внутри развивающего капиталистического общества».
Царизм в условиях второй революционной ситуации пережил тяжелый кризис. В 1879-1881 гг. оказался перед вопросом «быть или не быть». Вынужденный метаться от обычных законов к исключительным, царизм в 1878-1879 гг. военизировал свою судебно-карательную систему с последующим сведением к минимуму гласности судопроизводства, т.е. почти завершил начатую еще в 1871 г. судебную контрреформу.
Политические процессы – арена революционной борьбы. Судебный террор царизма.
За 1879-1882 гг. царизм провел 99 политических процессов. К 1879 г. царизм в такой степени обкорнал судебные уставы 1864 г., что мог считать суд вполне надежным карательным орудием. Местные власти тогда почти фетишизировали это орудие и старались превзойти друг друга в устройстве как можно большего числа многолюдных процессов, видя в этом не только хороший способ раздавить «крамолу», но также и выигрышное средство сделать себе карьеру. Например, в обычае киевских карателей было устраивать каждый год по 5-10 процессов, иные из которых оказывались очень внушительными: по делу о Чигиринском заговоре в 1879 г. судили 45 человек. Только за 1879-1882 гг. в Киеве прошли 22 политических процесса, тогда как даже в Петербурге – 15.
Началом начал судебного террора являлось последовательное ограничение гласности суда. При закрытых дверях легче было ущемлять такой обязательный принцип пореформенного судопроизводства, как состязательность сторон. Это и делалось от процесса к процессу – не в исполнение каких-либо узаконений, а в зависимости от обстановки: либо, как на процессе «20-ти», по инициативе судей, либо под прямым административным давлением сверху, как на процессе первомартовцев.
Военные суды еще меньше заботились о состязательности сторон, чем сенаторы, да и признаков ее в военных судах было меньше, чем в Сенате. На процессах 1879 и отчасти 1880 гг. внешнее подобие состязательности еще сохранялось. Речи подсудимых и адвокатов выслушивались до конца. Но и тогда судьи в лучшем случае терпели зло защитительных речей, зато с готовностью принять на веру каждое слово внимали обвинительным речам, которые изобиловали солдафонской руганью по адресу как отдельных подсудимых, так и всей революционной партии. С конца 1880 г., после дела «16-ти», где прозвучали слишком призывные и потому опасные для правительства речи подсудимых, военные суды стали еще жестче. Закрыв от публики двери, они принялись инквизиторствовать с бесцеремонным пренебрежением к процессуальным правам обвиняемых. Этим больше всех отличались процессы на Украине, где как раз в 1879-1882 гг. подвизался киевский военный прокурор В.С. Стрельников.
До 1881 г. Стрельников руководил дознаниями и выступал обвинителем только на процессах в Киеве, но уже в то время он выделился из среды военных прокуроров пристрастием и жестокостью, но вполне разнуздался в 1881-1882 гг. Он не гнушался никакими приемами «застращивания» обвиняемых перед судом: например, картинно изображал, как обвиняемый будет на виселице высовывать язык и хрипеть. И на суде Стрельников вел себя как палач. «Будешь висеть!» - грозил он подсудимым по ходу судебных прений и вел дело к виселице, полагаясь больше но свое «внутреннее убеждение», чем на юридическое основание.
Юридически правильные обвинительные акты и приговоры на процессах 1879-1882 гг. почти не встречались. Излюбленным приемом царской прокуратуры был монтаж обвинительных актов из показаний предателей вперемешку с жандармскими домыслами. Даже крупные процессы готовились подобным образом. 5 смертных приговоров по делу «28-ми» в немалой степени были спровоцированы лжесвидетельством, которое жандармы смонтировали из ответов предателя Веледницкого.
Для поддержки обвинения важно было подобрать надежных свидетелей. Царский суд в общем умел это делать. На процессе Веры Засулич в первый и последний раз выступали свидетели защиты. На все последующие процессы власти допускали только свидетелей обвинения, соответственно их подбирая из дворников, жандармов, городовых. В числе 16-ти свидетелей по делу В.А. Осинского было 11 жандармов во главе с капитаном Г.П. Судейкиным, который тогда только начинал свое восхождение на карательном поприще.
Всего на политических процессах 1879-1882 гг. с общим числом подсудимых в 470 человек царские суды вынесли 67 смертных приговоров. Самая казнь проделывалась с резким варварством. Царизм и ранее слыл нещадным и в некотором роде изобретательным палачом революционеров. Достаточно вспомнить казнь декабристов, когда 3-е повешенных сорвались и были вздернуты на виселицу вторично, или церемонии казней над петрашевцами в 1849 г. и Н. Ишутиным в 1866 г. На рубеже 1870-1880-х гг. жестокость и садизм царских палачей оставили гораздо большее число еще более изуверских следов. Изощрялись каратели и в таких затеях, как глумливое объявление о казни Д.А. Лизогуба («около скотобойни»); виселичный обряд над С. Лешерн (надели саван, закрыли голову капюшоном и примерили к шее петлю) перед объявлением ей помилования; садистский ритуал казни, которому был подвергнут В.А. Осинский. Вопреки обычаю Осинскому не завязали глаза и для начала повесили перед ним одного за другим двоих его самых близких друзей (голова Осинского за эти минуты побелела, как снег), а в тот момент, когда палач накинул петлю на шею самому Осинскому, оркестр по знаку прокурора Стрельникова заиграл … «Камаринскую». Надо подчеркнуть, что царские палачи казнили и революционеров, не достигших совершеннолетия (Рысаков, Розовский и Ликом).
Таковы были в 1879-1882 гг. начала и концы судебной расправы царизма с народовольцами. Посредством оргии политических процессов царские суды нагнетали в стране «белый террор», крайним выражением которого явились тогда смертные казни революционеров. Обратившись к ним в 1878 г. после долгого (с 1866 г.) перерыва, царизм связывал с ним большие надежды: истребить вожаков революционного движения, устрашить, отшатнуть от него сочувствующих и подавить движение.
Сила и слабость революционеров перед царским судом.
Именно идея революции, осознанная и взятая на вооружение, давала, по словам А. Михайлова, «десяткам людей силу бороться с обладателями десятков миллионов подданных, миллионов штыков и верных слуг. Но тут уже сталкивались не человек с человеком, не слабый с сильным, а воплощенная идея с материальной силой. В таких случаях совокупность физических сил и их громадность теряют всякое значение; идея их разделяет, парализует своей неуловимостью, приводит к индивидуальному их содержанию. Люди «Народной воли», как самая их идея, не знают страха и преград». Как правило (разумеется, не без исключений, о которых речь ещё впереди), народовольцы вели себя на судебных процессах «не щадя своей шкуры», вписали в историю русского освободительного движения неувядаемые образцы героизма, мужества, самопожертвования.
Юридической стороной судебного разбирательства народовольцы, как и террористы 1879г., интересовались мало. Во-первых, они итвергали законность царского судопроизводства в принципе. С.П. Ширяев на процессе «16-ти» заявил об этом судьям вполне откровенно: «Я не касался и не буду касаться вопроса о своей виновности, потому что у нас с вами нет общего материала для решения этого вопроса. Вы стоите на точке зрения существующих законов, мы – на точке зрения исторической необходимости». С точки зрения «исторической необходимости» народовольцы заявили, что хотя они принадлежат к революционной партии, но виновными в этом себя не считают (так поступили, например, Ширяев, Халтурин и Желваков), либо вообще не говорили о виновности, провозглашая в ответ на вопрос суда, признают ли они себя виновными, свою принадлежность к партии (Желябов, Пировская, Фроленко и др.), а в тех случаях, когда они, следуя процессуальной формальности, признавали себя виновными в принадлежности к партии, обычно дополняли такое признание объяснениями, в которых противопоставляли существующей «законности» ту же «историческую необходимость» (так вели себя Зунделевич и Суханов).
В обстановке узаконенного для политических процессов беззакония подсудимыми народовольцы сознавали бесплодность юридической полемики с обвинениями и потому затевали почти также редко, как и террористы 1879 г. На процессе харьковской организации «Народной воли» из 14 подсудимых вел такую полемику только В.А. Данилов, на процессе «16-ти» - Квятковский и Ширяев, на процессе «20-ти» - Михайлов. Активнее всех в этом отношении был Желябов, который, хотя он и оговаривался, что «в русских законах не силен», сумел разоблачить юридическую несостоятельность отдельных натяжек обвинения даже с точки зрения российских законов.
Из числа не только первомартовцев, но и всех вообще народовольцев, прошедших через горнило царского суда, Желябов был самой значительной фигурой. На каждом крупном процессе «Народной воли» один – два подсудимых всегда выделялись своей политической активностью: в деле «16-ти» - Квятковский и Ширяев, на процессе «20-ти» - Михайлов. Но ни кто из них не становился в такой степени героем процесса, как Желябов.
Впрочем, Желябов наиболее ярко выказал на суде ту линию поведения, которой в 1879 – 1882 гг. следовали, за малым исключением все русские революционеры. Уступая (более или менее) Желябову с политической зрелости и даровании трибуна, они проявили не меньшую стойкость и способность к самопожертвованию. Как уже отмечалось, отличительной чертой их поведения перед судьями, тюремщиками и палачами было бесстрашие. Смертные приговоры не пугали их. Бывало так, что смертники, помилованные каторгой (С.А. Лешерн, А.Д. Михайлов, А.И. Баранников), сожалели, что им не довелось разделить участь товарищей. А те, кто шел на смерть, даже собственную казнь старались превращать в оружие (теперь уже последнее) революционной борьбы, так, как подсказывал им со страниц первого номера газеты «Народная воля» герой «Последней исповеди» Н. Минского (Н.М. Виленкина):
Я не совсем бессилен, - умереть
Осталось мне, и грозное оружье
Я на врагов скую из этой смерти…
Я кафедру создам из эшафота
И проповедь могучую безмолвно
В последний раз скажу перед толпой!
Не зря реакционная газета «Современные известия» ругалась: «Для наших злодеев эшафот есть своего рода трибуна».
Разумеется, сказать на эшафоте или хотя бы по пути к нему какую-то речь было почти невозможно. Осип Бильчанский успел только воскликнуть у виселицы: «Да здравствует республика!», голос его утонул в громе «экзекуционного марша». В. Дубровин, поднявшись на эшафот, попытался было обратиться с речью к солдатам конвойной роты, которой именно он командовал до ареста, но экзекуционный наряд заглушил его голос барабанной дробью, уже не смолкавшей до окончания казни. Когда везли на казнь первомартовцев, Т. Михайлов то и дело пытался обратится к народу (по некоторым сведениям, он, между прочим, кричал: «Нас всех пытали!»), но барабанщики, непременно включавшиеся в эскорт смертников, заглушали его. Другие, кроме первомартовцев, народовольцы казнились тайно, народу возле них вообще не было. Поэтому они выбирали своим последним оружием именно «безмолвную проповедь», т.е. всем своим видом доказывали воочию палачам, что настоящий революционер всегда, хотя бы лицом к лицу со смертью, остается верен себе – непреклонный, бестрепетный.
Так поступали и герои 1 марта, встретившие смерть гордо, с таким достоинством, которое будило невольное уважение к ним даже в стане врагов. Официальный отчет о казни констатирует, что «осужденные преступники» казнились довольно спокойными, особенно Перовская и Желябов, менее Рысаков и Михайлов, что «бодрость не покидала» их до последней минуты и что даже на эшафоте Желябов улыбался, а на лице Перовской «блуждал легкий румянец». «Они, - вспоминала преклонившаяся перед мужеством первомартовцев писательница В.И. Дмитриева, - прошли мимо нас не как побежденные, а как триумфаторы».
Наряду с процессами «Народной воли» и тяготевших к ней террористов шли в России политические процессы других народников (землевольцев, чернопередельцев и близких к ним). Таких процессов было сравнительно немного (с октября 1880 г по 1882 г.- 13 при 27 подсудимых), и, главное, все они резко уступали народовольческим процессам, как по масштабам, так и по значениям. На 10 из них судились по одному человеку (большей частью за протесты и побеги из ссылки в Сибири) и лишь на одном, самом крупном (по делу о «Южнорусском рабочем союзе» 1881 г.) – сразу 10 человек. Ни одного из этих дел не было передано в ОППС: 6 из них разбирали военные суды, 3- судебные палаты, 4- полицейские суды в Сибири (все - в закрытом порядке).Приговоры обвиняемым, несвязанным с «Народной волей», выносились более мягкие: на 13 процессах- всего 3 смертных приговора (дважды- Н.П. Щедрину, также А.И. Преображенскому ), ни один из которых не был приведен в исполнение, тогда как за то же время на 29 процессах «Народной воли» были вынесены 30 смертных приговоров, причем 11 осужденных казнены.
В качестве примера героизма русских женщин перед царским судом можно было бы согласиться на поведение чуть ли не каждой из революционерок, судившихся в 1879-1882 гг. (за исключением разве М.В. Грязновой, которая на процессе «16-ти» не проявила должной, по народовольческим меркам, смелости). Все они держались мужественно и с достоинством.
Софья Лешерн, например, отказываясь от каких бы то ни было показаний и от защиты, в последнем слове заявила: «Я могу только выразить полнейшее презрение к суду и прокурору». Выслушав смертный приговор, Лешерн, по свидетельству очевидца – жандарма, сказала, «что она первая покажет, как женщина умирает», а после конфирмации «очень осталась недовольною ею, тем, что жизнь ей дарована». Точно также вели себя на других процессах и Н. Армфильд, которая во всеуслышанье назвала суд «позорным», не дрогнула перед суровым приговором (14 лет 10 месяцев каторги), а смягчение кары не хотела принять: когда ей объявили о конфирмации, она «стояла, заткнувши пальцами уши»; и М. Ковалевская, заявившая от имени товарищей: «Мы считаем ниже своего достоинства говорить что-либо в свою защиту»; и женщины процесса «11-ти» (М. Ковалик, А.Малиновская, М. Коленкина), отказавшиеся от всяких показаний, причем Коленкина прервала обвинительную речь прокурора негодующим возгласом: «Какая наглая ложь!», объявила, что не желает слушать такую речь и потребовала увести ее из зала суда обратно в тюрьму.
Женщины «Народной воли», судившиеся в 1880-1882 гг., достойно продолжали традицию 1879 г. Они уже не только бойкотировали суд, но и утверждали перед ним свое кредо, а стойкости не уступали предшественникам. «Единственное мое желание, - заявила судьям на процессе «16-ти» С. Иванова, - заключается в том, чтобы меня постигла та же участь, какая ожидает моих товарищей, хотя бы даже это была смертная казнь.»
Революционная стойкость народников – как мужчин, так и женщин – даже в карателях будила чувства, близкие к уважению. Киевский «прокурор – паук» Стрельников, обычно старавшийся всячески унизить свои жертвы, и тот на процессе А.Я. Гобита вынужден был признать «замечательное самообладание» подсудимых и «отсутствие даже и тени раскаяния» в их поведении. Сам Александр II, по словам близкого к нему генерала П.А. Черевина, как-то в дни процесса «11-ти» сказал о народниках: «Да, странные это люди, в них есть нечто рыцарское».
До сих пор речь шла о сильных сторонах русских революционеров перед судом царизма в 1879-1882 гг., т.е. именно о том, что было показательно для них, как правило. Замечу, однако (прежде чем пойдет речь об исключениях из этого правила), что и сильнее у них имело свои, закономерно обусловленные слабости. Прежде всего сказалась узость их социальной базы. Во-вторых, объективно вредила народовольцам их искренняя, но не всегда целесообразная (хотя и эффективная), склонность к самопожертвованию. М. Горький верно подметил «качества, свойственные лучшей революционной интеллигенции, - самоограничении, часто восходящее до самоистязания, самоуродования, до Рахметовских гвоздей…»
Узость социальной базы во многом обусловила случаи малодушия и предательства в заключении и на суде среди революционеров, хотя, разумеется, эти случаи объяснялись не только социальными и политическими, но также и психологическими мотивами (тяготами заключения, изобретательностью и силой карательного воздействия, личными качествами обвиняемых).
В целом герои процессов 1879-1882 гг. достойно подержали авторитет русского революционного движения и помогали борющейся России поднять его на небывалую высоту. Они продемонстрировали перед общественным мнением страны и всего мира такую зрелость, благородство и силу духа, что попытки царского суда выставить их программу как «социальные бредни», а их самих – «бойцами всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия» оказались абсолютно несостоятельными. Зато революционный лагерь с каждым процессом обретал новое оружие, будь то программная речь обвиняемого, его завещание, последняя улыбка на эшафоте или просто еще один факт «святой нераскаянности» перед царским судом. Весь опыт политических процессов 1879-1882 гг. утверждал неодолимость революционного движения в России, как это и констатировала статья «Народной воли» от 05.02.1882 г.: «Если отдельных лиц легко выхватить из наших рядов, то задавить неумирающую идею не сможет никакая адская сила, - идея снова соберет под свое знамя более многочисленных приверженцев».
Заключение.
В качестве заключения я попытаюсь выделить главные, наиболее общие и характерные особенности поведения обвиняемых перед царским судом, утвердившимся в революционной практике на политических процессах 1866-1882 гг.
Первая особенность – сознательное стремление революционеров, как правило, на каждом судебном процессе превращать скамью подсудимых в трибуну для обличения существующего строя и пропаганды революции, а самый процесс – в акт революционной борьбы. На дворянском этапе освободительного движения политические процессы были карательным орудием в руках царизма и только. Революционеры, оказавшиеся в неволе, преданные суду, лишь терпели муку расправы с ним. С 60-х г., по мере того как демократизировался социальный состав и обогащался опыт движения, стал возможным для революционеров взгляд на политические процессы как на своеобразную арену революционной борьбы. Такой взгляд проявился отчасти в поведении некоторых шестидесятников на процессах «32-х», ишутинцев. «Нечаевцы» на своем процессе 1871 г. впервые превратили скамью подсудимых в трибуну для пропаганды революционных идей. Политические процессы 1879-1882 гг., т.е. времени второй революционной ситуации в России, почти все отличались героическими схватками плененных борцов с карательной мощью самодержавия, представив собой как бы второй фронт революционной борьбы.
Вторая особенность – безграничная и бескорыстная самоотверженность. Русские революционеры тех лет, стремясь «руководится интересами дела, а не личными», поступали зачастую «непрактично» или даже на разлад с буквой собственного устава, если она мешала представить им революционное дело в самом впечатляющем духе; жертвовали собой ради идеи, ради принципа революции, а не только ради успеха. Но, возвеличивая революцию наперекор заведомой каторге или виселице, отказываясь от помилования и вообще от какого-то ни было снисхождения, чтобы не пятнать им свою революционную совесть, завещая перед смертью живым продолжать дело павших также самозабвенно, они тем самым побуждали современников и потомков уверовать в правоту и святость дела. «Без таких… «неоправданных» действий, преступающих законы наличной целесообразности, - замечает О.Г. Дробницкий, - наверное, не могла бы совершаться человеческая история». Именно такие действия М. Горький назвал «безумством храбрых». В горьковской «Песне о Соколе», несомненно, был учтен героический пример поколения революционеров 1870-х г. Сам Горький так определил смысл этого примера: «Герой был разбит и побежден? Да. Но разве это уничтожает необходимость и красоту борьбы?.. Герой был побежден – слава ему вовеки! Он сделал все, что мог».
Список использованной литературы.
1. М.Н. Коваленский «Русская революция в судебных процессах и мемуарах»
2. Н.Т. Медведь «Материалы периодической печати о политических процессах конца 19 – начала 20 вв. в России»
3. М.К. Лемке «Политические процессы 60-х г.»
4. С.С. Татищев «История социально-революционого движения в России (1861-1881)»
5. М.Г. Седов «Героический период революционного народничества»
6. Б.В. Виленский «Судебная реформа и контрреформа в России»
7. Н. А. Троицкий «Царские суды против революционной России»
8. А.М. Анфимов «Крестьянское движение в России во второй половине 19 века»
