Реферат Контр-и субкультуры Проблемы массовости в культуре

Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28

Поможем написать учебную работу

Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.

Предоплата всего

от 25%

Подписываем

договор

Имя

Выберите тип работы:

Принимаю Политику конфиденциальности

Скидка 25% при заказе до 22.11.2024

Проблема «массовой культуры»

Словосочетание «массовая культура» есть название социального феномена, существование которого, как правило, не подвергается сомнению. Это включенный в культурное обращение с конца сороковых годов символ, обозначающий как в философской литературе, так и в социальной публицистике квазиочевидное содержание. В роли «доказательства» существования особой «массовой культуры», возможного лишь через подтверждение ее качественных отличий от некоей культуры вообще, выступает до настоящего времени убеждение в ее существовании и эмпирические иллюстрации этого убеждения: «идолы» и «звезды» досуга, стандартизация обывательского быта, крайняя институционализация общения и т. п. Несмотря на то, что представление о «массовой культуре» заимствовано из западной публицистики, высказывается тезис о существовании проблемы «массовой культуры» в социалистическом обществе (например, Кшиштоф Т. Теплитц и Ежи Коссак в Польше[1]). В рамках статьи мы попытаемся определить предмет социально-философского исследования понятия «массовая культура» и его необходимые процедуры.

Поскольку существует обширная зарубежная литература, в той или иной степени посвященная «массовой культуре», массовым коммуникациям, различным аспектам бытия «массового человека», мы прежде всего должны определить отношение к этой литературе, взятой как целое. Критический разбор отдельных работ представляет собой специальную задачу, и, как мы постараемся показать, она минимально связана с действительным содержанием интересующей нас проблемы. Дополнительная сложность дифференцированного рассмотрения источников заключается в том, что мы сталкиваемся или с работами, где понятие «массовая культура» считается ранее определенным и хорошо известным (Эдгар Моран, Джанни Тоти, Фрэнсис Баркус, Малколм Маггеридж, Вэнс Пэкард и другие, но их труды даже и по интенции не выходят за рамки социальной публицистики); или с книгами, где по крайней мере формально проблема узкомассовой культуры не обсуждается,— Миллс, Фромм, Рисмен, Маркузе.

В работах первой группы есть богатейшая фактография относимых к массовой культуре явлений, но ее упорядоченное рассмотрение принципиально не осуществимо без предварительного построения рабочей концепции «массовой культуры». В работах второй группы на различных этических основаниях осуществляются попытки анализа современной буржуазной культуры как целого, при очевидной размытости границ между «массовой культурой» и элитарной, выступающих в совокупности в качестве изоморфной популярной культуры, несущей крайнюю степень отчуждения личности в условиях буржуазного общества, отождествляемого с обществом вообще.

Не сосредоточивая внимания на выборе дефиниции культуры, ни одна из которых до настоящего времени не является общепризнанной, ограничимся фиксацией наличия в обращении символа «массовая культура». Представляется необходимым развести три плоскости рассмотрения феномена культуры, которые в существующей литературе, посвященной проблеме «массовой культуры», постоянно смешиваются.

1.       Ценностное заполнение, ценностный фонд культуры.

2.      Организм (или механизм) культуры, включающий стереотипные процедуры работы с ценностями.

3.      Аппарат культуры, регулирующий согласование процедур в культурных процессах.

Очевидно, что мы можем показать определенность «массовой культуры» в ее отличиях от культуры вообще в том случае, если мы найдем эти отличия в одной или нескольких из названных плоскостей рассмотрения.

Для западноевропейской культуры всего нового времени характерен сложный процесс разрастания ценностного фонда культуры. Эволюционное расширение этого фонда и скачки, связанные с социальными и научно-техническими революциями, вырождение и отмирание одних ценностных систем (связанных, например, с религией или кастовым сознанием классов и групп, исчезнувших с исторической сцены), свертывание других в символы, обладающие теперь универсальным культурным значением («гуманизм», «искусство» и т. п.), отнюдь не являются прерогативой двадцатого столетия. Конечно, ценностный «бум», вызванный демографическим и научно-техническим скачком последних десятилетий, резко затрудняет ориентацию в культуре и делает невозможным классический энциклопедизм, но видеть в этом процессе основания для противопоставления традиционной культуре некоторой «массовой культуры» вряд ли возможно.

В критической литературе, анализирующей современную «массовую культуру», ясно прослеживается иллюзия относительно того, что внутри подлинной культуры (отождествленной здесь с сознанием эзотерической культур-элиты) не происходит потребления готовых стереотипов, что составляющие или несущие ее личности ориентируют культуру сообразно самостоятельно выработанному мировоззрению. По сути дела, все известные нам попытки противопоставления «массовой культуры» и культуры вообще сводят вопрос к столкновению параллельно существующих ценностных рядов и к обсуждению характера содержательно-предметной наполненности стереотипа.

Всякая творческая деятельность внутри культуры опирается на ее ценностный фонд, заимствует из него свой объект и возвращает в него продукт деятельности в виде объекта культурного потребления. Без этой взаимосвязи нормальное функционирование культуры невозможно. Конфликт между специализацией деятельностей и всеобщностью ценностного фонда культуры разрешается всегда только путем пассивного присвоения как единичных продуктов-ценностей, так и целостных систем отнесения или, другими словами, фильтров ценностного сознания.

Иерархия и строение подобных фильтров ценностного сознания, нормирующих не только селекцию ценностей, но и формы такой селекции, это отдельный вопрос. Здесь достаточно заметить, что социализация продукта деятельности, то есть превращение его в культурную ценность, может осуществляться или через так называемое активное потребление (когда заимствуется объект будущей личностной деятельности), или через псевдоактивное потребление (имитирующее первое во имя удовлетворения комплекса приобщенности к творчеству, распространяемого в специфических, кризисных условиях), или, наконец, через собственно пассивное потребление, регулируемое социокультурной стратификацией общества.

Потенциально целостный ценностный фонд культуры через осознанное или неосознанное присвоение фильтров ценностного сознания реально дифференцируется на ценностные ряды, соответствующие культурно определенным слоям и группам. Нам важно уже здесь подчеркнуть, что ситуация присвоения целостных систем отнесения — фильтров, через которые осуществляется «личностное» отношение к фактам культуры, является атрибутом культуры независимо от формального ее членения на массовую (популярную) и культуру вообще (элитарную, или «подлинную»), что любое их противопоставление не имеет под собой достаточных оснований. Такое противопоставление имеет относительный смысл лишь на уровне сопоставления содержательного заполнения ценностных рядов, отобранных из единого фонда культуры; псевдоактивное потребление определяет собой «элитарную культуру», пассивное в чистом виде — популярную. Здесь возможны и необходимы специальные эмпирические исследования внутренней стратификации этих систем, символизованных в первом случае через «экзистенциализм» или «минимал-арт», а во втором — через «бондизм», «диснейленд» или «дриим-кар». Но к проблеме «массовой культуры» эти внутренние членения внутри современной буржуазной культуры практически не имеют отношения.

Характерная для следовавшего за первой мировой войной периода массификация культурных процессов и активное внедрение в общественную жизнь и сознание всепроникающих средств массовых коммуникаций создают в глазах либерально-интеллигентских критиков современной капиталистической культуры иллюзию появления на ее сцене качественно нового «человека массы». Относительная демократизация культуры, связанная (прежде всего через расширение системы образования и стандартизованные формы досуга) с включением в ее сферу огромных человеческих масс, ранее вообще игнорировавшихся, гомогенность культурных процессов начинают рассматриваться в западной литературе как разрушение культуры. Действительно, происходящее размывание границ между «избранными» и «публикой» предстает в глазах традиционных представителей первой в извращенном виде — не как разрушение культурно-кастовых границ, а якобы как крушение надежд на усвоение обществом в целом абстрактно гуманистического идеала культуры. Эмоциональная реакция современной буржуазной культур-элиты на эти процессы является основным двигателем механизма обличений в адрес «современной массовой культуры», откровенно выражающих страх перед разрушением эзотеризма узкого культурного слоя, считающего себя носителем и хранителем культуры вообще. Мы вернемся к этому феномену в конце рассуждения, сейчас нам важно зафиксировать, что охранительная тенденция в оценке явлений культуры необходимо приводит к тому, что акцент все более явно переносится с деятельности на ее продукт, то есть на ценность потребительскую.

Если остановиться на этой грани обсуждения «массовой культуры», которую никогда не преступают ее либеральные критики, то ни в уровне ценностного заполнения культуры, ни в уровне ее механизмов нельзя обнаружить присутствия особого феномена массовой культуры. В этом случае его возникновение должно отнести за счет болезненно извращенного сознания буржуазной интеллигенции.

Однако если сделать дальнейший шаг, перейдя к обсуждению аппарата культуры, то мы действительно получаем некоторую возможность оценить качественно новые процессы перехода механизма буржуазной культуры в новое состояние, лишь искаженно отражающееся в либеральной критической литературе.

Вполне возможно и представляет существенный интерес тонкое историческое исследование становления специализованного аппарата регулирования культурных процессов, связанного с обособлением властвующей элиты в различных социально-экономических формациях, в тех или иных регионах. В докапиталистическом обществе, например, роль такого аппарата выполняли социальные группы, выступающие носителями традиционного ценностного фонда культуры (например, жречество);, или же его функции выполнялись отдельными гениальными личностями, сознательно использовавшими знание механизма культуры в тактических целях[2].

Говорить об ускоренном развитии аппарата, преобразующего естественный механизм культуры в искусственно-естественный, можно лишь с момента обособления особой экспертной службы, регулирующей построение ценностных рядов и нормирующей фильтры ценностного сознания. На экспертную службу такого рода возлагается профессиональная задача регулирования постоянной обратной связи между инициирующими силами социальной системы (срастающиеся экономическая, политическая, университетская и военная группы властвующей элиты) и массой потребителей.

Оформление подобной экспертной службы идет быстрыми темпами начиная с конца кризиса 1929 — 1932 годов. Если до конца пятидесятых годов это оформление происходило прежде всего в Соединенных Штатах Америки, то к концу шестидесятых резко ускорился аналогичный процесс во всех наиболее экономически развитых капиталистических государствах. Экспертная служба, еще не отработавшая собственной системы профессионального образования, привлекает пока наиболее квалифицированных специалистов из области коммерческого дизайна (включая рекламу), экономистов, социологов и социопсихологов. Взятая как целое, эта экспертная служба вырабатывает наиболее эффективную стратегию и тактические линии проектирования посредством анализа усредненных типов потребительских реакций. Одной из важнейших характеристик, содержательно объединяющих различные формы профессиональной деятельности в единую экспертную службу, является «фрейдистская» ориентация профессиональной идеологии, где идеалом выступает снятие комплексов, затрудняющих адаптацию индивидуума к окружающей культурной среде. Однако развитие экспертной службы приводит к ее внутренней дифференциации и возникновению процессов разделения деятельностей. Анализ этой службы в ее социальных функциях и ее организационной предметности представляет собой отдельную тему социального исследования. Здесь нам важно указать лишь тот факт, что самоопределение такой службы являет собой качественно новый феномен, радикально преображающий культурную ситуацию[3].

В современном буржуазном обществе место прямого давления (экономического, пропагандистского) все в большей степени занимает эластичное воздействие на сознание потребителя, опирающееся на его детальную психологическую реконструкцию, предлагающее ему (дифференцированному, конкретному элементу культурной группы, а не «человеку вообще») лишь те ценности, которые, предполагается, он опознает как «свои».

Такой органо-механический тип функционирования культуры, являющейся предметом совокупного воздействия со стороны специального аппарата, регулирующего производство, селекцию, трансляцию и потребление ценностей, мы считаем возможным временно обозначить символом «массовая культура», вынужденно привязываясь к стихийно установившейся международной терминологии. Выделив атрибутивные характеристики «массовой культуры», мы можем ставить вопрос о применимости этого символа или необходимости замещения его другим.

Понимаемая таким образом «массовая культура» обладает действительным качественным отличием от традиционных форм функционирования популярной, или общей, культуры, дифференцированной по культурным стратам в приблизительном соответствии с классово-кастовым членением общества.

Во-первых, механизм культуры впервые рассматривается аппаратом управления капиталистического общества как важное, а в перспективе — как главное средство решения его экономических и идеологических задач в их осознанном единстве. С периферии интересов государственно-монополистических верхов (в качестве престижно-меценатской статьи бюджетных расходов) культура передвигается в центр, становясь ведущим средством всеобщей конформизации массового сознания. Сросшаяся властвующая элита буржуазного общества ищет новых средств управления массовым сознанием, выдвигая тотальный конформизм в качестве жизненно важной практической задачи.

При этом технология тиражирования ценностей, психотехника массовых коммуникаций обеспечивают экспертную службу эффективными средствами реализации.

Во-вторых, «массовая культура» характеризуется всеобщностью, охватывая (при частичном исключении социально деклассированных групп) всю структуру современного буржуазного общества, прежде всего «истеблишмент». Предшествовавшая ей форма популярной культуры включала традиционно-гуманистический идеал культуры, претендующий на всеобщность, тогда как реально на практике охватывала абсолютное меньшинство населения; вместе с тем большинство (рабочий класс, крестьянство, люмпен-пролетариат, угнетаемые национальные группы, часть городского мещанства) оказывалось за пределами официальной культуры.

Всеобщность массовой культуры придает ее характеристикам абсолютную доминантность, вытесняя и подавляя элитарно-культурный идеал творческой личности и замещая его идеалами «человек потребляющий» (homo-consumens) и «человек играющий» (homo ludens) одновременно. Элитарная гуманистическая культура, верность идеалу которой сохраняет либеральная часть современной буржуазной интеллигенции, при всей своей внутренней разнородности сводится к роли утилитарно-функционального подраздела всеобщей массовой культуры. Этот процесс осуществляется через подключение к ней (при сохранении иллюзии известной автономности) различных рычагов аппарата регулирования.

Регулирование осуществляется через прямую конформизацию индивидуального поведения в обрядной и ритуализованной форме, обязательной для всех членов данного культурного субобщества. В разряде институциализованной деятельности такого рода регулирование осуществляется прямо, поскольку ритуальность поведения носит формализованный характер; в разряде «свободной деятельности» оно осуществляется косвенно, «зеркально» — ритуальными атрибутами поведения становится в этом случае «антиинституциональность».

Регулирование осуществляется через отчуждение продукта творческой деятельности, который поступает в ценностный фонд культуры только и исключительно через аппарат массовой культуры, в частности рекламу. Реальная сила массовой культуры уже такова, что и в глазах представителя элитарно-культурного слоя продукт его деятельности становится ценностью лишь в том случае, если он становится продуктом массового псевдопотребления. При этом всеобщее внимание переключается с содержания акта творческой деятельности и его абсолютной ценности на относительную его ценность как предмета потребления.

Наконец, регулирование осуществляется через утилизацию отчужденного продукта творческой деятельности, которая замещает содержательную ценность акта творчества еще и дополнительной потребительской ценностью его «реализации» в массовом потреблении. Так, формальные достижения он- и поп-арта, кинетического искусства, авангардного театра утилизуются не только их тиражированием в популярных мюзиклах, но и в рекламе, оформлении интерьеров, художественном проектировании промышленной продукции или организации предвыборных кампаний.

Процесс ускоренного отчуждения и утилизации продукта одновременно вызывает необходимость еще более ускоренного генерирования нового продукта творческой деятельности как единственную возможность творческой элиты доказывать себе собственную «самость», «инакость», антимассовость и тем самым доказывать аппарату «массовой культуры» свою полезность.

В-третьих, «массовая культура» характеризуется универсальностью, немыслимой для недавнего прошлого традиционной формы функционирования буржуазной культуры. Эта универсальность подготовляется слиянием частных властвующих элит в единый комплекс управления, однородностью форм производственной и внепроизводственной жизни во всех сферах общественного бытия, однозначностью процедуры потребления ценностей, объединяющей всех членов культурного сообщества в единый клуб потребителей. Универсальность «массовой культуры» приводит к тому, что любые эзотерические культурные субобщества (профессиональные, региональные, религиозные, квазиполитические и прочие) являются ее органическими элементами, соблюдающими во всех проявлениях автономной активности общие правила игры.

В-четвертых, «массовая культура» сохраняет свойственную традиционному типу функционирования буржуазной культуры дифференцированность по стратам и субобществам. Однако если там мы имеем дело с замкнутой универсальной «культурой» и субститутами культуры в дискриминированных группах, то здесь это чрезвычайно разработанная система подгрупп массовой культуры, различающихся ровно настолько, чтобы непосредственно демонстрировать собственно различие как ценность. Непосредственная различимость символов принадлежности к подгруппе усиливает универсальность «массовой культуры», создавая одновременно развернутую иллюзию ее внутреннего разнообразия, на эксплуатации которого строит свою деятельность экспертная служба проектирования потребительских ценностей.

В-пятых, «массовая культура» все очевиднее выступает как тип функционирования культуры, обладающий глобальностью воздействия. Формально здесь нет различия с традиционным типом, где та или иная страна в силу прежде всего экономических причин выступала как лидер формирования всемирного ценностного фонда культуры. Принципиальное различие заключается в том, что «массовая культура» осознанно рассматривается наиболее просвещенным крылом правящих кругов (прежде всего США) как главное средство глобальной политики. Впервые в крайне упрощенной форме эта установка проявилась в европейской политике США сороковых годов как задача распространения «американского образа жизни», распространения потребительского идеала американской массовой культуры. Глобальное распространение «массовой культуры» значительно выросло при использовании несравненно более рафинированных программ, вырабатываемых экспертной службой проектирования; возникший в США культурный стереотип постепенно охватывает весь капиталистический мир и определенные культурные слои «третьего мира»[4]. Благодаря своему естественно-искусственному характеру стереотипы «массовой культуры» опознаются классическим мелкобуржуазным сознанием как прогрессивная форма выражения присущего ей традиционно потребительского идеала, создавая плацдармы для ее экспансии.

Конечно, приведенные выше характеристики не исчерпывают всей специфики «массовой культуры», но, по-видимому, достаточно полно подтверждают действительную феноменологическую новизну этого типа функционирования механизма культуры.

Сопоставляя выделенные нами характеристики «массовой культуры» с характеристикой «массовой культуры», заданной в разнородной западной социально-философской литературе, нельзя не видеть, что при внешней однозначности символа «массовая культура» между этими характеристиками есть разница. Неопределенность западных концепций «массовой культуры» необходимо заставляет нас предположить, что все они являются не столько попытками анализа или хотя бы описания реального социального феномена, сколько идеологическими конструкциями, обладающими определенной направленностью. Реальная теоретическая постановка вопроса о «массовой культуре» есть прежде всего поиск в социальной действительности конкретного механизма, осуществляющего на современном этапе развития капитализма связь между социально-экономической обусловленностью надстройки в целом и обособленными полями культурных взаимодействий и даже единичным культурным действием. В то же время критическая линия либерально-гуманистического крыла современной буржуазной интеллигенции, сталкиваясь с реальностью смыслов, заключенных в недифференцированном представлении о «массовой культуре», не может предложить ничего, кроме катастрофического пессимизма.

Эссеистика, опирающаяся на предпринятые Эрихом Фроммом, Дэвидом Рисменом, Гербертом Маркузе попытки синтетического описания всеобщей популярной культуры, изначально несет в себе характерные признаки, определяющие ее теоретическое бессилие. Это ярко выраженный психологизм, не выходящий за рамки неофрейдистской традиции (конструируется собирательный портрет «массового человека»[5], который утверждается как доминирующий в эмпирической реальности, вслед за чем осуществляется его критическое сопоставление с традиционно-гуманистическим идеалом творческой личности). Это установочная дефен-сивность (эмпирическая ситуация исследователя выступает как ситуация защиты культуры вообще и личности вообще от совокупного деструктивного воздействия социальной среды, олицетворенного символом «массовая культура»). Это — сложное соединение метафизичности (человек вообще, культура вообще, общество вообще), предустановленности истины (существование содержания, прямо соответствующего символу «массовая культура», полагается изначально) и эмпиризма (псевдодоказательство истинности предустановленного знания через набор фактов частного характера). Это естественная с учетом названных условий аструктурность подхода к эмпирике «массовой культуры», связанная в значительной степени с манихейской этической ориентацией, хотя в большинстве работ признается размывание границ между массовой и элитарной культурой и поэтому не проводится строгий анализ этого социального процесса. Хотя в ряде работ (Эдгар Моран, Джанни Тоти) указывается на институциональный характер «массовой культуры», подчеркивается роль капиталистических монополий в утверждении «массовой культуры», однако как институциональность, так и эти монополии остаются некими символами. Вопрос, каким образом, с использованием каких средств (речь не может идти об очевидных технических средствах массовых коммуникаций) решаются задачи монополий и каковы эти задачи, не только остается без ответа, но в абсолютном большинстве случаев не ставится.

С каких бы позиций ни велась критика «массовой культуры» — как идеологии счастья (Моран), как преобладания «иными направляемого типа поведения» (Рисмен), как доминантности «одномерного человека» (Маркузе), как зачарованного мира эрзац-эмоций (Веблен) или примитивной компенсации отчуждения (Фромм),— построенные на таком фундаменте описания «массовой культуры» почти целиком состоят из наблюдений, рассуждений и выводов, которые в конечном счете сводятся лишь к единодушному осуждению «культуры массового человека». Критики «массовой культуры» в той или иной степени признают, что современное буржуазное общество отрицает за социальной прослойкой право на роль хранителя и носителя культуры вообще, а сама культура (в представлении прослойки) превращается в музей умерших ценностей, открытый лишь для посвященных, отчужденный от жизни общества (и массовой культуры) эзотерический клуб. Кризис, уже длительное время развивающийся внутри самообособившейся элитарной культуры Запада, все более сужает рамки этой «подлинной культуры», пока последняя не сжимается до единичного, трагически переживающего свою отчужденность сознания, по отношению к которому все внешнее суть «массовая культура»[6].

Мы показали выше, что действительный социальный феномен, содержание которого мы обозначили тем же символом «массовая культура», на самом деле полностью адаптирует и эту позицию, выделяя подраздел «антимассовой» культуры и многообразно эксплуатируя его обособленность. «Массовая культура» как тип функционирования механизма буржуазной культуры в своем последовательном развитии углубляет кризис буржуазной интеллигенции, ее раскол на лагерь институциональных конформистов или конформистов поневоле, обособляя радикальную группу «контестаторов». Установка так называемых «новых левых» на контестацию приводит ее представителей к анархическому бунту против социальной системы, когда перед ними начинает возникать проблема буржуазной культуры в целом, «истеблишмента» как единого целого.

Конформисты поневоле, либеральное крыло университетской интеллигенции не способны органически принять столь радикальную позицию, и критика в адрес специального идеологического конструкта — «массовой культуры», оформленной их воображением, является их формой протеста, филистерский характер которого как нельзя яснее говорит о сути внутреннего кризиса буржуазной культуры, обострившегося в последние десятилетия.

Демонизация реального содержания «массовой культуры» была бы грубой ошибкой — не только экономическая борьба трудящихся, но и пассивный бунт «хиппи» и контестация радикалов из «новой левой» при всей своей внутренней противоречивости ярко показывают, что цель аппарата «массовой культуры» — достижение всеобщего конформизма—не достигается ни с помощью наиболее рафинированных средств, ни открытого террора. Однако не менее грубой ошибкой была бы недооценка мощности этого типа функционирования буржуазной культуры и обслуживающего его аппарата экспертных служб. «Массовая культура» предельно выпукло характеризует драматическую фазу общего кризиса капиталистической социальной системы. Сила и эластичность ее аппарата, закономерности его автономного функционирования (в том числе типы включенности творческой деятельности) не могут быть на периферии социально-философских исследований. Детальный анализ форм взаимодействия массовой культуры с базисными структурными элементами общественного организма — производством, системой распределения и управления системой производства и трансляции информации, представляет собой сложную теоретическую задачу. Современная западная литература, посвященная феномену «массовой культуры», выражает прежде всего самосознание буржуазной либеральной интеллигенции, оказавшейся перед альтернативой: сознательный конформизм или открытое сопротивление,—-представляет интерес для социальной психологии, входит периферическим элементом в эмпирическое богатство «массовой культуры» и мало может дать для ее теоретического анализа, в котором она играет весьма ограниченную роль как источник фактической информации.

Выражение «массовая культура» выполняет роль символа неприятия условий игры, навязанных современным этапом развития капиталистического общества культур-элите, теряющей прежние позиции. Но оно лишь в минимальной степени отражает суть процессов, которые позволяют утверждать качественное отличие находящегося⁴ в стадии активного становления нового типа функционирования механизма буржуазной культуры. Превратившись в универсальный знак, якобы скрывающий за собой жестко определенное содержание, термин «массовая культура» фактически переносит акцент с внутреннего содержания процессов перестройки культуры на частные следствия этих процессов в перестройке конкретных ценностных рядов, на частности заполнения. По нашему мнению, сам этот термин сегодня уже является реальным препятствием для развития марксистского теоретического социально-философского знания о культуре в целом и буржуазной культуре в частности. В то же время нельзя не видеть, что само появление этого термина потребовало известной переоценки проблематики культуры и разработки новых средств исследования, предъявило исследователю новые пласты эмпирического материала. Важно, однако, чтобы успевший сложиться терминологический стереотип не стал также стереотипом мышления, мешая углубленной исследовательской работе в области теории культуры.

В.Л.Глазычев - Доктор искусствоведения, профессор Московского архитектурного института.

www.glazychev.ru

МАССОВАЯ И ЭЛИТАРНАЯ КУЛЬТУРЫ В ЗЕРКАЛЕ ТЕНДЕРНОГО ПОДХОДА

В.Р. ШМИДТ, К.В. ШУРШИН

ШМИДТ Виктория Рудольфовна - кандидат психологических наук, психолог Экспериментальной психолого-педагогической лаборатории г. Волгограда.

ШУРШИН Константин Викторович - старший преподаватель кафедры философии Волгоградской медицинской академии.

Проблема критериев различения массовой и элитарной культур приобретает все более социологизированную направленность. Доступность или недоступность, востребованность или невостребованность остаются ведущими основаниями для дифференциации явлений культуры [1, с. 354]. Содержательные характеристики элитарной и массовой культур остаются на периферии рефлексии. Тендерный подход, казалось бы, столь далекий от проблем элитарной культуры, напротив, в своем недолгом развитии прошел путь от явно биоцентрированного концепта через превращение в одно из ведущих направлений социологии до культурологического феномена. Соотнесение проблем массовой и элитарной культуры с современными тенденциями развития концепции тендера становится, на наш взгляд, приемом, эвристичным для исследования данных проблем. Рассмотрение тендера как социокультурного феномена затрагивает вопрос о том, какие его характеристики и каким образом отражаются в массовой и элитарной культурах. Рассмотрим понимание тендера в различных концепциях.

Понятие "гендер", введенное в обиход социологических исследований к середине XX века, с самого начала актуализировало проблему соотношения биологического и социального. Традиционное выстраивание понятия "гендер" с опорой на понятие "биологический пол", в различных модификациях дожившее до наших дней, биологизирует социальные параметры человеческой жизни [2, с. 136]. Теория полового диморфизма Геодокяна, направленная на подтверждение многочисленных социально-психологических отличий мужчин и женщин, также является одной из современных биоцентристских концепций тендера [3]. Разнообразные феминистские течения, существенно различающиеся по своим философско-аксиологическим основаниям, объединяются тезисом "женщиной не рождаются, ею становятся".

Научно-методологическая обоснованность социологической объяснительной модели тендера была подтверждена, с одной стороны, ее позитивным влиянием на выявление новых проблем дихотомии и контроверз в философском знании [2, с. 143], а с другой стороны, развитием принципиально новых методов социологических исследований.

Несмотря на существенные различия между био- и социоцентрированными подходами к проблеме тендера между ними оказалось много общего. В центре анализа и того, и другого подхода - проблема женщин. Парадокс, но, акцентируя проблему женщин, оба подхода репрессировали, с точки зрения науки, проблему мужчин. А может ли концепция тендера претендовать на полноценность, сели предметом исследования по преимуществу становятся особенности женщин? Сам тендер в обоих подходах постепенно утратил статус предмета исследования и стал основой метода, психофизиологического в биоцентрированных концепциях и социологического в социоцентри-рованных. На наш взгляд, определение понятия "гендер" нуждается в выделении характеристик, изначально синтезирующих био- и социосоставляющие.

Одной из таких характеристик является сексуальный опыт индивида, который, с одной стороны, определяется сексуальной ориентацией, по большей части биологически детерминированной, а с другой стороны, нормами половой морали, явной социальной детерминантой. Другой синтетической характеристикой становится система ценностей. Исследования показывают, что структура ценностей, их иерархия определяются полом не в меньшей степени, чем возрастом или профессией. В контексте проблемы тендера особое значение приобретает содержание и значение ценностей организации семейной жизни. Так, ориентация мужчины и женщины на создание традиционной семьи свидетельствует о соответственно мужской системе ценностей у мужчин и женской у женщин [4, 45—46]. Направленность на эгалитарную или нетрадиционную семью у женщин свидетельствует о преобладании мужских ценностей, а направленность мужчины на нетрадиционную семью - о доминировании женских [4, с. 46].

Определение и типизация тендеров детерминируется также социальным статусом человека. Эта взаимосвязь имеет двусторонний характер. Изменения в социальном статусе, несомненно, могут повлечь изменения в системе ценностей, жизненном, в том числе и сексуальном, опыте и наоборот.

Итак, на основе 4-х выделенных критериев: 1) биологического пола (мужского или женского); 2) преобладающего сексуального опыта (гетеросексуального, бисексуального, гомосексуального или отсутствия опыта); 3) структуры ценностных ориентации (мужской или женской); 4) социального статуса (высокого или низкого), - могут быть определены 32 типа возможных сочетаний характеристик, названные нами 1-ендерными типами.

Большинство типов может быть проанализировано с точки зрения их динамики представленности в обществе, выполняемых социальных функций, реально существующих и вероятных путей их преобразования. Однако задача изучения представленности каждого из гендер-типов, опредметившая разработку данной типизации, предполагает оценку репрезентации тендерных типов не только в социуме, но и в явлениях культуры. Более того, подобный ход анализа позволяет ввести новые критерии сопоставления массовой и элитарной культур. Соотношение представленности гендер-типа в социуме и произведениях культуры выступает в качестве одного из действенных путей осуществления прогнозирования динамики социальных процессов.

Анализ литературных и художественных произведений показывает, что наиболее распространенными в современной российской действительности являются типы, которые характеризуются гетеросексуальным опытом, низким социостатусом и мужской структурой ценностей у мужчин и женской - у женщин. Социальный портрет мужчин с таким тендерным типом включает следующие характеристики: возраст - от 30 и выше; образование - среднее, гораздо реже - высшее; профессиональная занятость -непостоянная, нередко безработный (при наличии высшего образования возможна либо работа не по специальности, либо низкооплачиваемая - по специальности). Данный тип обозначает одну из ведущих проблем общества - деградацию значительной части мужского населения страны. Гетеро-характер сексуального опыта и мужская структура ценностей демонстрирует изначальную ориентацию этого типа мужчин на создание традиционной семьи. В то же время низкий социальный статус, отсутствие его положительной динамики препятствуют гармоничной полоролевой идентификации мужчин в семье. Это приводит к разрушению семьи, которое характеризуется деструктивными способами разрыва отношений. Итак, для данного типа соотношение образующих его характеристик имеет выраженный конфликтный характер. Этот разряд мужчин выполняет самую тяжелую физическую работу; они составляют основную массу тех, кто служит в армии, их социально-типические черты воплощают "русский" характер. Одной из ведущих функций этого гендер-типа можно считать противостояние (возможно и асоциального характера) феминизации мужчин. Неоднозначность этого гендер-типа подтверждается и его представленностью в отечественной литературе 70-90-х годов. В романе "Москва-Петушки" В. Ерофеева, рассказах В, Пьецуха, Э. Лимонова показана, с одной стороны, с неприкрытой жесткостью обреченность этого гендер-типа, а с другой стороны, явная ориентация на гештальт-принцип жизни "здесь и теперь".

Нередко современная российская семья состоит из мужчины вышеописанного гендер-типа и женщины с традиционно женской структурой ценностей и таким же низким социальным статусом. Конфликтный характер данный женский гендер-тип приобретает в том случае, если статус жены несколько выше статуса мужа, либо статус женщины имеет положительную динамику. В данном случае наблюдается как внутренний, так и внешний конфликт. Традиционное распределение ролей в семье предписывает женщине подчиненную роль, и возможность повышения статуса женщины независимо от статуса мужа входит в противоречие с установкой "быть ниже" супруга на социальной лестнице. Таким образом, женщина этого типа оказывается перед выбором: сохранение прежнего гендер-типа или по сути его смена, связанная с маскулинизацией системы ценностей и повышением социостатуса. Именно лабильность данного гендер-типа определяет его социальную функцию: оптимизацию социостатуса женщины, поиск реальных путей изменения своей жизни и жизни своих детей. Женщины этого гендер-типа осваивают новые сферы мелкого предпринимательства и бизнеса, что существенно изменяет и взаимосвязь характеристик их гендер-типа.

Несмотря на то, что вышеописанные мужской и женский гендер-типы являются самыми распространенными в социуме, в отечественной массовой культуре они практически не представлены. Попытка создания российского социально-проблемного кино была сразу же определена как "чернуха", угнетающе действующая на и без того стрессированное население. Однако зарубежные фильмы с участием персонажей, имеющих эти гендер-типы, пользуются несомненным успехом. И дело не только в непосредственно эстетических достоинствах западных фильмов. Проблемы мужчин и женщин с низким социостатусом всегда рассматриваются и с точки зрения эффективности деятельности различных государственных институтов, направленной на решение этих проблем, тогда как в российским социальном кино персонажи остаются наедине со своими трудностями.

Следующая пара гендер-типов также характеризуется низким социостатусом, гетеросексуальным опытом, но мужской структурой ценностей у женщин и женской -у мужчин. Несмотря на их меньшую по сравнению с предыдущей парой типов распространенность в социуме, эти гендер-типы занимают определенную нишу в массовой культуре и сознании. Данный женский гендер-тип реализовал социальный заказ на новую женщину, сформировавшийся в период активного строительства социализма. Недостаток трудовых ресурсов среди мужчин определил привлечение женщин на выполнение наиболее тяжелой, малооплачиваемой работы. Устойчивость и живучесть этого гендер-типа в национальном сознании отразились в одном из популярных роликов "Русского проекта" К. Эрнста, в котором популярнейшие актрисы Н. Мордюкова и Р. Маркова исполняют роли рельсоукладчиц. Несомненно, отечественная культура имеет давнюю традицию одновременного омужествления и идеализации образа женщины - представительницы низших слоев населения (достаточно вспомнить женские портреты поэзии Некрасова). Значительную роль в распространении и закреплении данного гендер-типа сыграли сталинские репрессии. Многие отправленные в лагеря женщины вынуждены были сменить систему ценностей ради выживания. Социальная функция этого гендер-типа очевидна: выживание в любых, самых катастрофических условиях. То, что женщины этого типа становятся одними из самых распространенных персонажей национального анекдота (тещи, сварливые жены, мужеподобные женщины-коллеги) [5], подтверждает укорененность подобного сочетания тендерных характеристик в массовом сознаний.

Мужчина, характеризующийся женской структурой ценностей, гетеросексуальным опытом и низким социостатусом, также часто действующий герой русского анекдота. Данный мужской гендер-тип, как и только что рассмотренный женский, имеет давнюю историю становления в массовом сознании. В русских сказках существует целая галерея персонажей (Емеля, Иванушка-дурачок), реализующих данный гендер-тип, который оказывается в массовом сознании тесно связанным с соответствующим женским гендер-типом. Примером такой связки может быть часто фигурирующий в анекдоте дуэт сильной, но простодушной тещи и слабого, но изворотливого зятя [5].

Рассмотрение уже 4 гендер-типов показало, что представленность гендер-типа в реальном социуме еще не становится достаточным фактором его репрезентированности в культуре и сознании. Гендер-типы, которые будут описаны ниже, не являются достаточно распространенными. Тем не менее, в массовом сознании и современной культуре они наиболее представлены. Речь идет о типах с высоким социостатусом и гетеросексуальным опытом.

Так, мужской гендер-тип, включающий эти характеристики и мужскую систему ценностей, определяет характер главных действующих персонажей-мужчин мыльных опер и женских романов. Одним из распространенных российских представителей этого типа становится "новый русский", хотя он гораздо реже фигурирует в современном российском фольклоре по сравнению с американским [5]. Скорее виртуальное, чем реальное существование этого гендер-типа обусловлено тем, что он и большей степени является традиционным предписанием для поведения мужчин, чем реальной комплексной характеристикой определенной социальной группы. Утрированная мужественность данного гендер-типа может быть соотнесена с культом мачо, который не имеет однозначной оценки в современной культуре.

Соответствующий только что описанному мужскому гендер-типу женский тип характеризуется гетеросексуальным опытом и представлен персонажами 2-х типов: женщиной с изначально высоким социостатусом, и потому необремененной достижением большего, или (обычно) главной героиней сериала или романа, с помощью удачного замужества значительно повышающей свой социостатус. Воплощение этого гендер-типа в "мыльных операх" и его представление в социуме отличаются друг от друга с точки зрения проблемности. Героини фильмов не испытывают настоящих трудностей и, возможно, страдают лишь от надуманных проблем, тогда как в психотерапевтической практике широко известен синдром жены босса, возникновение которого непосредственно связано с рассматриваемыми тендерными характеристиками. Один из культовых романов XX века, "Унесенные ветром" М. Митчелл, построен на перипетиях судьбы женщины, изначально обладавшей рассматриваемым гендер-типом, а затем под действием внешних обстоятельств утратившей свой высокий социостатус. Судьба Скарлетт с точки зрения предложенной типизации тендеров - последовательная смена 4 гендер-типов: от типа с высоким статусом и женской системой ценностей к низкому статусу и тем же ценностям, затем смена ценностей, а под действием этого -преобразования и возвращение высокого социостатуса

Женский гендер-тип, который характеризуется высоким социостатусом, гетеросексуальным опытом и мужской структурой ценностей, реализует образ полноценно живущей женщины. Однако различные социально-психологические исследования показывают, что установки российских деловых женщин, представляющих данный гендер-тип, противоречивы [7]. Их деловая активность соподчинена задаче обеспечения семьи, хотя известно, что профессиональная деятельность женщины содействует сохранению семьи, если женщина работает с целью самореализации [4, с. 47]. Итак, структура ценностей "деловых" россиянок конфликтна [7].

Как и в социуме, в отечественной массовой культуре деловая активность женщин представляется необходимым условием выживания, но не средством реализации. Появление в жизни такой героини "настоящего" мужчины и "настоящей" любви преобразует женский гендер-тип (как, например, в фильме "Москва слезам не верит"). Возникает вопрос, чем объясняется подобное согласие? Тем, что романы и сериалы отражают реальность? Или тем, что массовая культура создает стереотип отношения к данному тендеру? Или и реальное, и культурное воплощение поддерживают друг друга?

Рассматриваемый тип с точки зрения своих социальных функций является преемником другого типа, отличающегося от данного представленностью сексуального опыта. Сочетание высокого статуса, мужской системы ценностей и отсутствия сексуального опыта ранее соответствовало идеалам феминистского движения [2]. Отказ от личной жизни оказывался тесно связанным с мужской системой ценностей. Удачным воплощением этого гендер-типа и отношения к нему стал фильм Э. Рязанова "Служебный роман". Ирреальность сюжета фильма заключается не только в смене гендер-типа героини А. Фрейндлих на противоположный, но и в том, что это превращение спровоцировано таким же кардинальным преобразованием гендер-типа героя А. Мягкова. Под влиянием постмодернизма феминистское движение вместо прежнего игнорирования женской сексуальности сделало ее одним из объектов маскулинизации. Изменилась и общественная мораль, ранее предписывавшая женщине вне брака половое воздержание. Смягчилась жестоко поставленная дилемма "Либо работа, либо семья". Таким образом, несмотря на представленность данного типа в массовой культуре, в реальном социуме он уходит в прошлое.

Итак, в массовой культуре представлены не столько самые распространенные гендер-типы, сколько предписания для большинства. С уверенностью можно заключить, что почти все сюжеты мыльных опер построены на преобразовании социостатуса и/или системы ценностей героев, которое влечет за собой другие изменения. Сексуальный опыт имеет мало значения, поскольку само собой разумеется, что подавляющее большинство персонажей - гетеросексуалы. Можно выдвинуть предположение, что, с точки зрения тендерного подхода, массовая и элитарная культуры отличаются тем, какие характеристики, определяющие тендер, актуализируются. В массовой культуре - это социальный статус и его влияние на изменение системы ценностей, а в элитарной - это сексуальный опыт и его взаимосвязь с системой ценностей.

Проблема самоопределения сексуальных меньшинств остается одним из пробных камней общественной толерантности. Несмотря на недавнюю легализацию гомосексуальных отношений, в массовом сознаний сохраняются установки на восприятие их как социально опасного явления. Неслучайно в прессе проблему гомосексуалов по преимуществу рассматривают в контексте "голубой" политической или эстрадной "мафии", развращенности современной церкви, распространения СПИДа и т.д.

В то же время массовое сознание нередко связывает нетрадиционный секс с проявлением элитарности. Развенчивая стереотипы американской массовой культуры, В. Набоков в романе "Лолита" вводит в повествование персонаж - гомосексуала, показная элитарность которого противопоставлена настоящему аристократизму Гумберта [8]. Но и в элитарной культуре XX века превратности гомосексуальной любви становятся лабораторией исследования самых сложных аспектов психической жизни. Утвердившееся со времен 3. Фрейда положение о сложно организованной структуре личности гомосексуалов [9], [10], находит все большее подтверждение и в современных социально-психологических исследованиях [11], [12]. Таким образом, соотношение структуры ценностей и рода сексуального опыта оказывается определяющим для анализа гендер-типов с нетрадиционной сексуальной ориентацией.

Мужской и женский гендер-типы, сочетающие бисексуальный опыт, высокий статус и мужскую структуру ценностей, весьма схожи. Ведущим в поведении становится вседозволенность. В качестве примеров можно привести персонажей-злодеев маркизу де Мертерей ("Опасные связи", Ш. Лакло) и барона (фильм "Кабаре"). Бисексуальность этих героев во многом является средством, подтверждающим их неограниченные возможности во властвовании над другими. Маркиза так описывает соблазнение невинной девушки: ",..На меня нашла прихоть удостовериться, на какую такую защиту она способна, и я, всего-навсего женщина, от слова к слову, до того вскружила ей голову, что..." [13, с. 100]. Аналогично, для барона отношения с главными героями имеют смысл постольку, поскольку ему удается соблазнить очевидно привязанных друг к другу мужчину и женщину.

Следующая пара гендер-типов характеризуется сочетанием гомосексуального опыта, высокого социостатуса, мужской системы ценностей. По своему социально-психологическому содержанию эти типы близки только что описанным. В качестве примеров можно привести персонажи романа М. Пруста "В поисках утраченного времени" барона Шарлю и мадмуазель Вентейль. Общей чертой для мужского и женского гендер-типов становится подчеркивание сверхмужественного поведения. Только если в мужском тендере эта черта выполняет функцию и маскировки, и привлечения внимания, то в женском - привлечения внимания. Гомосексуальный опыт в сочетании с мужской структурой ценностей в мужском тендере обусловливает большую внешнюю конфликтность, а в женском - внутреннюю. Так, Паламед Шарлю с удовольствием постоянно ссорится со своими родственниками, подчеркивая тем самым свою независимость, а значит и мужественность. Публичное оскорбление Шарлю в салоне буржуа-выскочек Вердюренов, вследствие обнаружения его гомосексуальности, приводит только к усилению позиций барона в его аристократической семье [14, с. 267-335]. По сравнению с образом Шарлю история дочери Вентейля только обозначена. Внутренняя конфликтность этого типа представлена через указание на частую смену партнеров (по сути их обезличенность), разрыв отношений с семьей. Представители данных тендеров стремятся, с одной стороны, стать референтами для своих партнеров, а с другой стороны, сохранить признание и в традиционном социальном окружении.

Сочетание низкого социального статуса с бисексуальным опытом, мужской структурой ценностей характеризует гендер-типы, которые включают сексуальные отношения в решение несексуальных проблем. Одним из ярких представителей этой группы гендер-типов можно считать еще одного персонажа упомянутого романа М. Пруста, скрипача Мореля. Многочисленные гомосексуальные интрижки способствуют завоеванию популярности и более высокого социостатуса, тогда как матримониальные намерения Мореля искренни и непосредственны. Представительницей соответствующего женского тендера можно считать одну из центральных героинь романа, Альбертину. Известно, что прообразом Альбертины был личный секретарь Пруста, тем не менее в романс Альбертина - женщина. На наш взгляд, это еще раз убеждает в большей значимости характера сексуального опыта, нежели пола для определения тендеров людей с нетрадиционной ориентацией.

Можно предположить, что бисексуальный опыт оказывается тесно связанным с социальным статусом и его динамикой. Так в гендер-типах, характеризующихся высоким социостатусом и женской структурой ценностей, приобретение разнообразного интимного опыта становится и подтверждением принадлежности к группе избранных, и средством разнообразить пресыщенную жизнь. Одним из ярких представителей этого гендер-типа становится Робер Сен-Лу, который, избавившись от любви к женщине более низкого сословия и ударившись во все тяжкие, приобретет ранее утраченное одобрение родственников-аристократов [14, с. 78].

Из описания гендер-типов с би- или гомосексуальным опытом следует, что их реализация требует либо личной отваги, либо высокого социостатуса, а иногда и того, и другого одновременно. Поэтому гендер-типы, сочетающие би- или гомосексуальный опыт с низким социостатусом и женской структурой ценностей, скорее всего, описывают людей, которые вынуждены так себя вести, например, заключенных.

Предложенная тендерная типизация позволила проанализировать некоторые тенденции в развитии массовой и элитарной культуры. Последние, с точки зрения тендерного подхода, оказываются далеко не полным отражением многообразия проявлений тендерных типов. Массовая культура, сосредоточившись на взаимосвязи социостатуса и системы ценностей, минимизирует значение сексуального опыта. В элитарной культуре в тени остается соотношение социостатуса и пола с другими характеристиками гендер-типа. Открытым остается вопрос, является ли представлены ость разнообразных гендер-типов как в социуме, так и в массовом сознании одним из условий формирования столь необходимой нашему обществу терпимости.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Руднев Ч. П. Словарь культуры XX века. М.: Аграф, 1997.
Юлипа Н.С. Женщина, семья и общество. Дискуссии в феминистской мысли США // Вопросы философии. 1994. № 9. С. 132-146.
Геадакян П. А. Половой диморфизм и эволюция длительности онтогенеза и его стадий // Доклады А Н СССР. 1982. Т. 263. № 6. С. 1475-1480.
Алещина Ю.Е., Борисов И. Ю. Полоролевая дифференциация как комплексный показатель межличностных отношений супруга //Вести. Моск. гос. ун-та. Сер. 14, Психология. 1989. № 2.
Дружинин В.Н., Савченко И.А. Анекдот как зеркало русской семьи // Психологическое обозрение. 1996, № 1(2). С. 18-21.
Митчелл М. Унесенные ветром. Роман: В 2 т. М.: Правда, 1991.
Хащенко В.А., Турецкая Г.В. Социально-психологическая характеристика женщин-предпринимателей // Совместная деятельность в условиях социально-экономических изменений, М.. 1997.
Набоков В. Машенька. Лолита. Волгоград: Иижне-Волжское книжное издательство, 1990.
Фрейд 3. Леонардо. Рига; БФ "Паритет", 1990.
Dannecker M., Odipus, schnodipus – Homosexualitat und Mutterliebe // Kursbuch. B., 1998.
Кудрявцев И.А., Дозорцева Е.Г. Смысловая сфера у лиц с особенностями психосексуальной ориентации //Психологический журнал. 1 993. № 4.
Schiltz M.A. Parcours de jeunes koncosexuels dans le contente du vie: La conquete de modes de vie // Population. Р,, 1997.
. Лакло Ш. Опасные связи. М.: Кaмея, 1992.
Пруст М. В поисках утраченного времени. Содом и Гоморра. М.: Крус, 1992

Bukvasha