Реферат Приоритеты России на фоне смены власти в США
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Федеральное государственное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
СЕВЕРО-ЗАПАДНАЯ АКАДЕМИЯ ГОСУДАРСТВЕННОЙ СЛУЖБЫ
Реферат по дисциплине
Геополитика
на тему: «ПРИОРИТЕТЫ РОССИИ НА ФОНЕ СМЕНЫ ВЛАСТИ В США»
выполнил: студент 6 курса
поток 928
Федорук Ю.В
Санкт-Петербург
2010
Ведение
Десятилетие 2000-х годов поражает динамизмом своих первых и завершающих лет в такой же степени, как поражало оно унылым консерватизмом своей середины. События 11 сентября 2001 г. и совпавший с мировым финансовым кризисом приход к власти Б. Обамы резко контрастируют с рутиной «по-техасски» традиционного империализма США между 2002 и 2009 годами. И в начале, и в конце десятилетия мир был испуган. В первом случае – давно вызревавшей в недрах глобализации, но все же внезапно открывшейся угрозой транснационального терроризма. Во втором – глобальным кризисом виртуальных финансов, повергшим в рецессию всю мировую экономику.
Но есть и существенная разница. После нападения террористов на Нью-Йорк и Вашингтон США метнулись к идейному и политическому фундаментализму – любимой республиканцами идее «глобального лидерства при помощи силы». С приходом кризиса, случайно или закономерно сокрушившего власть республиканцев, Америка, наоборот, стала сигналить миру о готовности смирить гордыню, отойти от односторонности и вернуться в правовое поле согласованных действий. Давно мечтавшие избавиться от команды Дж. Буша евросоюзовские интеллектуалы в «спазме восторга» от того, что показалось им доказательствами новаций Б. Обамы, словно «авансом» присудили ему Нобелевскую премию мира – случай в истории небывалый.
1
С позиций международной политики «революция Обамы» – пока что феномен из области политической психологии и «имиджмейкерства». Его реальное достижение – замораживание глобальной тенденции к росту антиамериканских настроений, которая была устойчивой чертой международной жизни на протяжении основной части 2000-х годов. Не только жители арабских и других исламских стран, но граждане Франции, Германии, Испании, Италии и ряда других стран ЕС, не говоря о турках, китайцах, россиянах и жителях почти всех стран Латинской Америки, в основном плохо относились к политике США. Вероятно, никогда прежде международная репутация американской политики не была такой скверной, как при двух администрациях республиканцев.
Это было хуже, чем в годы вьетнамской войны. Но ведь тогда против США работали мощные пропагандистские машины Советского Союза, КНР и поддерживающих их компартий в разных точках Земли. В 2000-х годах ничего похожего на системно организованную антиамериканскую пропаганду в мире не было. Антиамериканизм был стихийным, «низовым» и оттого гораздо более прочувствованным и «доходящим до сердца». Его не удавалось уравновесить даже теми продуманно и назойливо проводившимися англоязычными электронными СМИ кампаниями по поводу «злонамеренности» российского президента В. Путина и «гибели демократии» в России. В конце концов, рассуждал хоть сколько-нибудь думающий обыватель, Путин всего лишь русский человек, очень похожий на американца Буша, а русская демократия вряд ли менее либеральна, чем, к примеру, турецкая.
Б. Обама в самом деле ухитрился вытащить Америку из «репутационного провала» буквально за несколько месяцев. Во всяком случае, в глазах жителей Евросоюза это безоговорочно так. И если решение Нобелевского комитета было основано на оценке заслуг президента в деле улучшения мнения землян о самой сильной и потенциально опасной стране планеты, то оно, может быть, и не было столь уж скоропалительным и безосновательным.
Впрочем, у граждан ЕС были и более веские основания полюбить Обаму. После высокомерного Буша, который постоянно давал им понять, что он вполне может обходиться без поддержки «старой Европы» или может играть на ее нескончаемых трениях с «Европой новой», Обама казался ангелом-спасителем. Он избавил евросоюзовцев от комплекса «малозначительности», который так травмировал их при республиканцах. Демонстративный акцент демократической администрации на необходимости считаться с ЕС и учитывать мнения европейских союзников по НАТО пал целительным бальзамом на язвы оскорбленного самолюбия, оставшиеся у французов и немцев со времени начала в 2003 г. иракской войны вопреки их сетованиям. Нобелевский комитет знал, что он делает. Просто в этом случае он действовал «не глобально, а регионально» – как сугубо европейский, точнее сказать, евросоюзовский институт, который обычно старается казаться институтом общемировым.
С позиций России и вклад Обамы в дело мира, и вся кратенькая (пока) история его новаций выглядит существенно иначе, чем из столиц стран ЕС. Разрыв в восприятии обусловлен серьезным обстоятельством военно-политического рода. Даже нарочно демонстрируя неуважение правительствам Франции или Германии в середине 2000-х годов, администрация Буша никогда не пыталась прямо или косвенно угрожать им. Спор групп западноевропейских элит с группами элит американских был политическим и психологическим. Страны ЕС требовали «должного уважения», Буш им его не оказывал, а Обама весной 2009 г. отправился в европейское турне и всем такое уважение оказал. Причем легко и – с обаятельной улыбкой. Вопрос был мигом почти исчерпан, и гарантий необратимости вспышки взаимной симпатии требовать никто не стал.
С Россией – иначе. Американцы при Буше пытались игнорировать Россию почти так же, как страны «старой Европы», за вычетом Британии. Но в отличие от них, Москва столкнулась с непрямой угрозой со стороны США во время событий вокруг Южной Осетии в августе 2008 года. Такое забыть, может быть, и можно, но, во-первых, вряд ли нужно, а во-вторых, гораздо сложнее, чем обычную американскую неучтивость.
Главная проблема между США и Россией – восстановить доверие. В этом смысле двусторонние отношения отброшены лет на двадцать, если не больше. Ведь при М. Горбачеве мы верили, что пугаться Америки уже никогда не придется, а «после Грузии» в Государственной Думе (и, конечно, не только в ней) только ленивый не думает об опасных сценариях взаимодействия с США. Отсюда – острые борения по, казалось бы, техническим вопросам – продлевать действие старых технических соглашений о механизмах проверки исполнения соглашения СНВ-1 (об американских инспекциях на российских военных заводах) или вырабатывать соглашения новые.
Прозрачность – прозрачности рознь. Соглашения 1990-х годов были проникнуты духом доверия к американцам и уверенности в том, что нашей стране США не будут угрожать ни при каких обстоятельствах. Соглашения 2000-х годов тоже могут предусматривать шаги для обеспечения прозрачности. Но только прежде речь шла о максимальной прозрачности, а теперь может пойти о минимальной. В позиции примерного равенства максимальная прозрачность друг для друга разумна. В ситуации существования нескрываемого превосходства Соединенных Штатов, когда Россия вынуждена полагаться главным образом на способность дать «асимметричный ответ», вопрос информации ключевой. В подобном случае важно оставаться для конкурирующей стороны как минимум не вполне прозрачным. Американцы не верят в намерение и, более того, в способность России безнаказанно напасть на США. «Форсировать прозрачность» – содействовать нарастанию американского превосходства.
Конечно, внешняя политика американской администрации – это в первую очередь не политика в отношении России. Поиск пути к замирению в Ираке на американских условиях, предупреждение возвращения талибов к власти в Афганистане, оказание поддержки любому жизнеспособному правительству в Пакистане с целью исключения угрозы попадания пакистанского ядерного оружия в руки антиамерикански настроенных радикалов, выработка эффективной формулы удержания Ирана на до-ядерном уровне его международных амбиций – вот далеко не полный перечень сложнейших внешнеполитических задач США. В двух из названных четырех ситуаций цена вопроса – жизни американских солдат. В двух оставшихся вопрос об использовании военной силы становится все более практическим.
Может или не может Америка позволить себе начать еще одну региональную войну или допустить расширение уже начатой, если американские избиратели рассчитывают на приоритетное внимание администрации демократов социально-экономическим проблемам США, ликвидации последствий кризиса? В принципе, все еще может. По всей видимости. Но уже всерьез опасается наконец перенапрячься.
Даже на фоне таких вопросов идеологическая борьба по поводу того, в какой стране больше, а в какой меньше «демократии по-американски» не утрачивает важности в глазах американской элиты. В кругу советников президента полно специалистов по обоснованию полезности экспорта демократических революций. Но все же складывается впечатление, что в Вашингтоне на время победил трезвый расчет: когда главный враг – экстремизм, «любые демократии» могут быть, если не «партнерами на век», то «союзниками по случаю». По крайней мере до тех пор, пока Америке не удастся распутать узлы средневосточной политики.
Никто в Белом доме не думает отказываться от вовлечения Украины и Грузии в НАТО. Но сейчас важнее другое. Если острие американской политики безопасности направлено на Средний Восток (в значении от Ирака до западной границы Индии), то Россия, как и страны Евросоюза, – тыл американской глобальной кампании борьбы с экстремистами. А в тылу на фоне такой масштабной баталии лучше иметь верных или хотя бы благожелательно нейтральных партнеров. Думаю, в этом ключ к пониманию истоков внезапно обнаружившейся прагматики внешней политики американских демократов – черты до начала XXI века присущей, как правило, не им, а их соперникам республиканцам.
2
Недоверие к Соединенным Штатам не помешало российским политикам обрадоваться новым веяниям в американской политике. В самом деле, отказ администрации демократов от догмата о невозможности обойтись без размещения элементов инфраструктуры ПРО в Чехии и Польше озадачил Москву и одновременно стал для российской власти источником осторожного оптимизма с точки зрения перспектив отношений с Вашингтоном.
Речь в 2009 г. вряд ли могла идти о «безоблачном завтра». Но пока довольно было и того, что новая линия Б. Обамы указывала на его намерение строить отношения «не так, как вчера». После августа 2008 г. и это было в радость, поскольку хуже, чем тогда, не бывало примерно с 1983 года (размещение американских ракет средней дальности в Западной Европе). Президент Д. Медведев в общем виде энергично приветствовал перемены в политике США и рабочие переговоры относительно нового соглашения по контролю над вооружениями стали проходить более интенсивно. Последовала краткая встреча Д. Медведева и Б. Обамы на саммите «двадцатки» в Питтсбурге в сентябре 2009 года, а спустя месяц – встреча госсекретаря США Х. Клинтон и министра иностранных дел России С. Лаврова в Москве.
Между тем в российском руководстве сохранялась неопределенность в оценках ситуации и перспектив отношений с США. Негативный опыт попыток найти взаимоприемлемую формулу сотрудничества с администрацией республиканцев волей-неволей переносился на отношение к новой администрации. События августа 2008 г. слишком глубоко повлияли на российскую элиту, чтобы она безоговорочно и разом вернулась к линии на достижение согласия с Вашингтоном просто потому, что «с Америкой надо дружить». Никто не мог дать вразумительный ответ на, казалось бы, простой вопрос – а что делать, если однажды с Соединенными Штатами все-таки не удастся поддерживать более или менее гармоничные и сугубо дружеские отношения? Может или не может в принципе успешно развиваться Россия вне вектора ориентации на США, какими бы словами это ни прикрывалось?
Об этом, судя по всему, думали российские руководители как минимум все первые девять месяцев вплоть до середины сентября 2009 года. Именно в это время созрела и была в главных чертах сформулирована идея «обходимости» партнерства с Западом – то есть его необязательности. Она звучала предельно осторожно – сотрудничать с Западом нужно, но это – не самоцель. У России есть собственные национальные интересы в мировой политике. Если можно идти к их реализации в сотрудничестве с Западом, то это прекрасно. Но если по каким-либо причинам сотрудничество с ним не получается, то Россия будет следовать своим путем полностью самостоятельно.
Речь по сути шла о том, что Москва отказывалась от безусловности ориентации на сотрудничество с США. Оно продолжало считаться важным, но теперь Россия стремилась обусловить его необходимостью учесть некоторые важные для себя требования – в частности, в вопросах безопасности в Европе. Новый подход решительно отличался от «доктрины общности целей», «доктрины солидарности с демократическими странами», с которой начиналась внешняя политика России после распада СССР и от которой открыто не решалось отмежеваться ни одно российское руководство. Можно сказать, что в каком-то смысле отказ о «презумпции обязательности» был запоздалым российским ответом на «односторонность» США – только в сильно смягченном виде.
Было вполне очевидно, что именно с «доктриной обходимости» российская сторона шла на первую встречу Медведева и Обамы в Москве в июле 2009 года. С ее платформы она не сходила и позднее, поскольку на встрече президентов не удалось прояснить, каковы могут быть практические параметры российско-американского сближения, о необходимости которого теоретично, эмоционально и по-своему красиво говорили оба лидера.
Мышление российских политиков стало несколько меняться после смелых инициатив Б. Обамы относительно инфраструктуры ПРО. Сохраняющееся недоверие к Соединенным Штатом, ожидание какой-либо версии неприемлемых для Москвы «увязок» между решением США и неизвестными требованиями, предъявления которых ожидали в России, заставляли проявлять осторожность. Но игнорировать изменения в американской позиции тоже было нельзя.
10 сентября 2009 г. фактически в юбилей известных событий в Нью-Йорке и Вашингтоне российский президент разместил в Интернете в форме статьи тезисы своего будущего послания Федеральному Собранию. В этом документе были по-новому сформулированы приоритеты России. «Не ностальгия должна определять нашу внешнюю политику, а стратегические долгосрочные цели модернизации России»1, – заявил российский лидер.
Но этот пассаж был подводкой к другой мысли. Д. Медведев определенно заявил о том, что модернизация российской демократии и формирование новой экономики невозможны без интеллектуальных ресурсов постиндустриального общества. Вопрос гармонизации отношений с западными демократиями, – пояснил он, – не вопрос вкуса или личных предпочтений. Внутренние финансовые и технологические возможности России недостаточны для реального подъема качества жизни россиян. «Нам нужны деньги и технологии стран Европы, Америки, Азии. Этим странам в свою очередь нужны возможности России», – продолжил Д.Медведев.
Текст тезисов, несомненно, был в первую очередь адресован внутренней аудитории. Очевидно, президент желал заранее подготовить общество к возможности нового витка в направлении сближения с Западом, но не желал и дезавуировать ту платформу независимого действия в мировой политике, которая была обозначена идеей «обходимости» без США. Желая свести обе противоположные по смыслу концепции (самостоятельного действия на базе национального интереса и сотрудничества с Западом ради целей модернизации) президент проявил себя, с одной стороны, изощренным политиком, а с другой – человеком, равнодушным к тому, что западные комментаторы могут обвинить его в беспринципности.
Похоже, президенту было важнее заверить сограждан в том, что он не собирается «капитулировать перед обаянием Обамы». Поэтому ему понадобилось ввести в тезисы пассажи неприемлемости разговоров о «непогрешимом и счастливом Западе» и о «вечно недоразвитой России». Он резко высказался против «конфронтации, самоизоляции, взаимных придирок и претензий», но в таком контексте не было ясно, какую из сторон он предлагает считать, скажем, инициатором подобных тенденций или претензий. Самое главное, впрочем, было написано в конце: «Не юлить и не приспосабливаться. А в случае угрозы собственным интересам решительно защищать их», открыто и прямо говоря о своей позиции.
Нет сомнений, что российская власть с полной серьезностью отнеслась к шансу добиться улучшения отношений с Вашингтоном. Но не похоже, чтобы возможное новое сближение с США пойдет маршрутами, известными по прошедшим 15–17 годам. Начиная с Б. Ельцина, Россия долго и мучительно училась говорить Западу о своих требованиях, и ей вряд ли будет легко забыть эти уроки.
Важно заметить, что идея подготовки к ведению международных дел «в режиме неблагоприятных сценариев», то есть с минимальной надеждой на взаимопонимание с США, проникла за прошедшее время на разные уровни формирования внешней политики. В официальных выступлениях главы российского внешнеполитического ведомства не трудно различить акцент на совершенно новой для российской политики идее «сетевой дипломатии». Сетевой метод ведения дел противопоставляется иерархии в международных отношениях и, надо полагать, является средством ее нейтрализовать или обойти2.
Судя по всему, под сетевым методом прежде всего подразумевается ведение многосторонней дипломатии в рамках разного рода групп – таких, какой по факту является сегодня в вопросах международной политики Евросоюз. Другой пример подобного группового субъекта неформальной и, возможно, не формализуемой природы – БРИК. Шанхайская организация сотрудничества тоже на деле больше пока походит на группу, чем на классическую международную организацию-институт.
Многозначительно звучит в выступлениях С. Лаврова и пассаж по поводу того, что для России сегодня региональный уровень внешней политики важнее глобального. Отчасти – это просто «поправка» в известный тезис В. Путина, согласно которому Россия должна привести свое международное влияние в соответствии с возросшей экономической мощью и начать проводить глобальную внешнюю политику как минимум в вопросах оказания помощи развитию. Кризис, ограничивший российские внешнеполитические ресурсы, конечно, требовал такой коррективы.
Вместе с тем «уход в региональность» может быть знаком относительного падения заинтересованности России в таких глобальных вопросах, как противодействие распространению ядерного оружия, реформа ООН, контроль над ценами на энергоносители. Возможно, российская сторона склонна сама увязывать готовность к сотрудничеству с США по глобальным вопросам с компромиссами с Вашингтоном в вопросах региональной политики. Россию волнуют вопросы создания региональных систем ПРО и оздоровления ситуации в регионах, имеющих особое значение для безопасности российских границ. Вряд ли можно думать, что Москва вообще теряет интерес к планам противодействия распространению ОМУ. Скорее, находясь, в отличие от США, в относительной близости от дуги нелегальных ядерных и «околоядерных» держав от Израиля до Северной Кореи, Россия реалистичней Америки оценивает потенциальные потери и приобретения от гипотетических попыток остановить процесс распространения средствами бомбометания.
3
Избежание большой войны остается для России, как и для Соединенных Штатов, наиболее общим международным приоритетом. Вероятность такой войны оценивается российскими экспертами невысоко, в чем они тоже сходятся с американцами. Однако по сравнению с прошлым веком военно-политическое мышление россиян сильно поменялось.
Вероятность ядерной войны с Америкой оценивается в целом невысоко, а вероятность применения ядерного оружия разными странами мира, в том числе Соединенными Штатами, а возможно, и самой Россией, выше, чем 15–17 лет назад. Речь, правда, как правило, идет только об ограниченном применении. Но и эволюция систем вооружения не стоит на месте: миниатюрные ядерные заряды и боеприпасы с обедненным ураном сегодня – не экзотика, а почти повседневность вооруженных сил не только США. Рутинизация таких вооружений сближает ядерный и обычный конфликт, а вероятность конфликтов последнего типа с участием вооруженных сил России – например, у ее государственных границ – хотя бы теоретически должны оцениваться выше, чем когда-либо прежде, скажем, со времен советско-китайских пограничных столкновений на острове Даманском и в горах Средней Азии в конце 1960-х годов.
Нервозность россиян в связи с попытками распространить военную ответственность НАТО на пояс территорий непосредственно вдоль границ России – вовсе не нервическая попытка заполучить пресловутое «право вето» на решения НАТО. В августе 2008 г. страны НАТО расценили объявление Грузией войны России как достаточное основание для объявления о наличии региональной угрозы для всех стран Альянса. В Москве ситуацию вокруг Южной Осетии восприняли как региональную угрозу национальной безопасности. Правда, вопрос о наличии или отсутствии угрозы со стороны НАТО в СМИ и на неформальных экспертных форумах не обсуждался. Но вряд ли можно допустить, что непрямая конфронтация по поводу августовских событий не вызвала достаточно серьезных корректив в военное планирование сторон.
Неучастие России в НАТО ни в каких формах при продолжении экспансии зон военной ответственности Альянса на восток, насколько можно судить, превращается в главный источник напряженности в Центральной Евразии. В США, очевидно, таким источником считают активность экстремистских групп и правительств на Среднем Востоке. Это явное расхождение приоритетов России и США в сфере региональной безопасности приобретает возрастающее практическое значение. Организационно слабая, юридически неубедительная, двусмысленная в вопросах содержательной деятельности нынешняя инфраструктура «сотрудничества» НАТО и России, как показывает практика, неспособна выполнять роль амортизатора отношений. Напористость политики НАТО намного превосходит стабилизационный потенциал существующего механизма отношений Альянса с Россией.
Важные перемены произошли и в сфере понимания паритета, точнее, его присутствия или отсутствия в отношениях между США и Россией. В Москве давно не слышно голосов сторонников понимания паритета как суммарного равенства численности ракет, боеголовок и средств доставки. Ни о каком суммарном равенстве речь давно идти не может, да и не должна. Преобладающее понимание паритета современными политиками состоит в том, что даже при отсутствии суммарного равенства обе стороны должны сохранять способность к нанесению ответного удара такой мощи, что ущерб от него будет заведомо превышать гипотетические выигрыши от нанесения ядерного удара первым. Но и при таком трезвом понимании ситуации ясности в вопросе о паритете нет.
Несколько лет назад американские военные – вполне возможно в рамках информационной спецоперации с целью просто прозондировать экспертные мнения россиян – высказались в том смысле, что состояние оборонного потенциала России достигло такой степени деградации, что страна уже не в состоянии адекватно среагировать на гипотетическое ядерное нападение. В России прозвучавшие «для русского уха» вызывающе мнения американцев вызвали дискуссии, но довольно сдержанные или сознательно сдерживаемые – по крайней мере, теми, кто усмотрел в сообщениях СМИ «игру», о которой сказано выше. Политики обеих стран отмолчались – вероятно, косвенно соглашаясь с тем, что излишняя прозрачность может быть во вред.
Косвенный ответ власти на сомнения общества, впрочем, последовал – в российских СМИ возобновился интерес к тематике асимметричного ответа на военные угрозы, способные исходить извне. Идея «асимметричного ответа» неожиданно выдвинулась на положение своего рода универсальной концепции национальной безопасности, причем концепции, технические параметры которой остаются полностью «невидимыми», в силу естественной секретности самого потенциального «асимметричного ответа».
С традиционным русским сознанием такая концепция сочетается идеально: у страны снова есть «невидимый защитник», предположительно всемогущий. Внешний мир – заинтригован, и у него тоже появляется работа: узнать, над чем работают русские. И только циники-политологи недоумевают: точно и рационально проанализировать стратегическую ситуацию при таких исходных данных почти невозможно. Поэтому российский приоритет в сфере военно-политических отношений с США можно только реконструировать в общем виде.
С учетом того, что никто из экспертов не ставит под сомнение военно-силового превосходства Соединенных Штатов, приоритет российской политики, по-видимому, состоит в противодействии попыткам США нарастить это превосходство и не допустить ситуации полной стратегической неуязвимости Америки. Главным инструментом в этом смысле призван стать «асимметричный ответ», который в идеале должен способствовать сокращению «запаса превосходства» Соединенных Штатов. Так или иначе это означает либо восстановление военно-политического паритета между Россией и США (если он уже разрушен), либо его сохранение, если он еще существует.
При этом в России давно говорят о необходимости соизмерять военный потенциал США и России с возможностями других стран – прежде всего Китая. В Пекине при этом на такие дискуссии реагируют холодно. КНР продолжает интенсивное военное строительство, активно используя импорт технологий, военной техники и технологий из разных стран мира. В связи с этими аспектами мировой ситуации, уместно полагать, что новым приоритетом России в военно-политической области является сохранение ее собственного военно-технического и в целом силового превосходства по отношению ко всем другим странам мира в отдельности, за исключением Соединенных Штатов.
Перемещение вопроса о пограничной безопасности России из теоретической и практическую плоскость оттеняет приоритет реформирования вооруженных сил страны с целью повышения их способности сдерживать конфликты на ее внешних границах.
«Авантюра Саакашвили» в 2008 г. не достигла своей военной цели. Но она имела для России свои политические, репутационные, да и ограниченные военные издержки. С учетом такого опыта приоритет России состоит в том, чтобы средствами убеждения и демонстрации отвратить (dissuade) любое государство от мысли нападать на российскую территорию, российских военнослужащих, российских граждан вообще, российские военные и гражданские объекты, в том числе легально находящиеся на территории третьих стран.
Особой, крайне сложной, но неотложной задачей является продумывание долгосрочной стратегии России в отношении НАТО. Проблема в том, что в среде российских военных и политических экспертов по-прежнему распространено мнений о НАТО как просто о многостороннем военном альянсе. Между тем сегодня эта организация фактически, явочным порядком, в обход формальных международных решений приблизилась к превращению в своего рода универсальный инструмент глобального военно-политического регулирования. Россия, Китай, Индия, Бразилия и многие другие страны вряд ли оценивают эту тенденцию позитивно. Но с ней трудно не считаться. Можно говорить о двух линиях поведения в этой связи. Первая состоит в том, чтобы противостоять географической и политико-правовой экспансии НАТО. Этим сегодня занимается почти исключительно одна Россия, за которой с холодным любопытством наблюдают из Пекина и многих других столиц.
Вторая – ее и предстоит обдумывать – может состоять в поиске путей ассоциации с НАТО при условии продолжения ее трансформации из военного блока образца 1949 г. в международную организацию, возможно и с ограниченным членством, но более универсальную по статусу, функциям, распределению расходов и внутреннему регламенту. Пока же можно констатировать: НАТО пытается формировать важнейшие решения по мировым военно-политическим вопросам, а Россия в этом процессе никак не представлена.
4
В экономической сфере важнейшим приоритетом остается сохранение относительной свободы рук в вопросах ценообразования на мировом рынке энергоносителей. Москва тщательного избегает использования «нефтяного оружия», предпочитая укреплять репутацию солидного и предсказуемого партнера потребителей нефти. По этой причине, сотрудничая с ОПЕК «издали», она не пытается присоединиться к этой организации, подчеркивая свое «промежуточное положение» между развитыми и развивающимися экономиками.
К такой же репутации Россия стремится в сфере мирового газоснабжения. Но ее действия на этом направлении отличаются большей наступательностью. Участие в создании «газового ОПЕК» – заявка на активную роль в ценообразовании в сфере торговли газом. Похоже, что поставки нефти выглядят в глазах российского руководства высоко политизированным средством «успокоения» мировой экономической ситуации, своего рода «разрядки международной энергетической напряженности».
Экспорт газа изнутри России воспринимается иначе – это прежде всего коммерческий инструмент, причем более узкой направленности. Его основное назначение – наполнение бюджета страны, и поэтому компромиссы в вопросах цен на поставки видятся как крайне нежелательные и лишенные политических оправданий.
С фактором энергоносителей тесно связан еще один важнейший приоритет – диверсификация как маршрутов экспорта энергоносителей из России, так и в принципе торговых и политических партнеров страны на мировой арене.
Заметим: если в 1990-х годах в официальных установках российского руководства ясно говорилось о намерении следовать курсом союза с «передовыми демократическими странами», то в 2009 г. речь идет об использовании ресурсов постиндустриальных стран в интересах модернизации России. Разница ощутима. Россия опасается связывать себя жесткой ориентацией на союз с Западом, ввиду появившейся в 2006– 2008 годах вероятности отхода самого Запада (прежде всего в лице США и «новых стран ЕС») от линии исключения ситуаций конфронтации с Россией.
Практические шаги курса диверсификации пока что в основном относятся к сфере экономики. Российское правительство вкладывает много энергии и финансовых ресурсов в реализацию проектов обходных маршрутов транспортировки энергоносителей. Это теперь уже целая «стратегия обхода» – в основном завязшая в антироссийских комплексах Украины – при помощи подводных газопроводов «Северный поток» (через Балтику), «Южный поток» и «Голубой поток-2» (по дну Черного моря).
Реализация этой стратегии, несомненно, пойдет во благо стабилизации поставок газа в страны ЕС и прекращению «газовых войн» с Украиной. Однако эта политика в перспективе ведет к сокращению доходов Киева от транзита российских энергоносителей на Запад, что по понятным причинам вызывает постоянное раздражение украинских властей.
Другим практическим воплощением курса на диверсификацию является постепенное возрастание торговли России энергоносителями с Китаем и Японией. Хронический тупик в деле пересмотра условий протоколов к Энергетической хартии ЕС работает на пользу сторонников пока еще маловероятной переориентации экспорта энергоносителей из России в страны Азии, включая Израиль.
Нефть и газ – наряду с технологическими заимствованиями из постиндустриальных стран (говоря словами Д. Медведева) – главный инструмент российской модернизации. Именно энергоносители призваны в обозримой перспективе обеспечивать приток в страну средств для оплаты импорта технологических ресурсов и передового опыта из-за рубежа. Эти же средства должны позволить обеспечить очередную структурную реформу российской экономики в соответствии с теми приоритетами инновационного развития, которые, наконец, после примерно шести лет борьбы (с момента изгнания с должности в 2004 г. последнего «нефтегазового» премьера – М. Касьянова) будут вот-вот официально сформулированы в России. В таком контексте В. Путин выглядит как претендент на роль первого «инновационного» премьера России.
Принято считать, что в мире существует примерно 50 главных макротехнологий, которые определяют ключевые направления научно-технического прогресса. Из них 46 находятся у семи ведущих постиндустриальных стран (22 – у США, 8–10 – у Германия, 7 – у Японии, 3–5 – и Британии и Франции). Советский Союз занимал передовые позиции в мире приблизительно по 12 макротехнологиям. Сегодня ставится задача обеспечить России обладание передовыми позициями хотя бы по 7–8 технологиям. Предполагается, что приоритетными направлениями могут стать космические разработки, нанотехнологии, космос, авиастроение (на базе военного), использование атомной энергии и производство оборудования для ее использования.
Присоединение России к ВТО, о котором периодически много (то злорадно, то сокрушенно) пишут в России и за ее пределами, в сущности, приоритетом Москвы не является. Вернее, является – в неопределенно отдаленной перспективе, скорее всего. Пока же цель страны – медленное и строго управляемое движение к участию в ВТО причем, при избежании социально-экономических и политических издержек и разумном сохранении протекционизма там, где он может способствовать созданию новых инновационных производств.
В этом смысле комментарии по поводу того, что, скажем, Польша, Грузия или Украина могут заблокировать вступление России в ВТО, приобретают почти комический оттенок. Москве не хочется говорить вслух о том, что она предпочитает «спешить в ВТО очень медленно», а названные страны помогают ей избегать такой необходимости. России в целом пока еще выгоднее формат двусторонних экономических связей, в рамках которого ей проще добиваться выгодных для нее условий, чем в формате многосторонних переговоров. А гипотетическая отмена поправки «Джексона-Вэника», которая так раздражает Москву последние 30 лет, в случае вступления России в ВТО имела бы только символическое значение. Все давно привыкли к ее существованию и научились строить отношения на ее фоне.
Скорее, Москве может быть важно повлиять на реформу системы мирового экономического регулирования (МВФ, Мировой банк). В декабре 2008 года, в момент всеобщего ажиотажа по поводу мирового кризиса, в кулуарах «группы двадцати» обсуждались разные идеи на этот счет. Среди прочего обсуждалась и перспектива «ухода от доллара» и введения новой мировой финансовой расчетной единицы. (Россия, в частности, выступала за принятие такой меры.) Но победили «умеренные», и доллар остался «на своем месте».
Правда, весной 2009 г. на следующей сессии «двадцатки» в Лондоне было принято очень важное решение о перераспределении квот голосов в управляющих органах МВФ и Мирового банка в пользу развивающихся стран – решение, с которым Москва горячо солидаризировалась. Хотя увеличение влияния развивающихся стран прямо вряд ли сулит выгоды России, оно в целом означает определенное уменьшение преобладания, которое в механизмах мироэкономического регулирования сохраняют США. Эта логика вполне соответствует принципиальной линии на сокращение «баланса превосходства», которым Соединенные Штаты стремятся обладать во всех международных вопросах. Сильно напоминает возвращение к «игре с нулевой суммой». Или просто сверх-реакция на односторонность американцев при Буше? Во всяком случае, приоритет России – исключение крупных торговых и экономических войн при помощи переговоров и взаимодействия государства с бизнесом.
5
В выступлениях Д.Медведева обращает на себя внимание проблематика демократии. И В. Путин, и Д. Медведев говорили и говорят о демократии достаточно много. Оба повторяют (хотя и не конкретизируют) мысль о необходимости формирования в стране гражданского общества. В то же время оба зарекомендовали себя как убежденные государственники, для которых ценность свободы выбора не перевешивает ценности единства и целостности России. И все же тонкость есть. В. Путин, будучи президентом, регулярно говорил о повышении эффективности государства. Д. Медведев осенью 2009 г. счел нужным заговорить о модернизации демократии с целью, конечно, повышения ее эффективности.
Можно с уверенностью сказать, что сама по себе демократическая идея прочно обосновалась не просто в лексиконе российских лидеров, но и в сознании большинства правящего слоя. Кажется, даже коммунисты в России перестают говорить о «восстановлении советской власти» и смещают акцент на критику того, что они не без оснований считают отступлениями от демократии в ходе выборов (например, отмена минимального порога явки избирателей).
Вместе с тем российская элита твердо придерживается взгляда о легитимности национально своеобразных моделей демократии и существовании одной из таких действующих моделей в России. Надо сказать, что политологи в США и странах ЕС в последние годы сделали в принципе давно необходимый шаг к признанию обоснованности такого взгляда. С теоретических позиций сегодня его продолжают полностью отвергать только «демоэкстремисты». В самом деле, практическая полезность тезиса о множественности пути к демократии и полифонии демократических моделей доказана историей.
Еще в начале 1990-х годов, например, страны Юго-Восточной Азии казались большинству западных аналитиков воплощением диктаторской власти. Лишь меньшинство ученых догадалось тогда применить к политическим систем стран АСЕНА термин «нелиберальные демократии»3. Теоретики-«демоэкстремисты» возмущались: никакой нелиберальной демократии не бывает. Прошло около 15 лет. Шесть лет назад Ф. Закариа выпустил свою известную книгу, главной «изюминкой» текста на обложке которой стало словосочетание «нелиберальные демократии»4. Сегодня уже никому в голову не приходит всерьез спорить с уместностью этого термина – реальность доказывает его точность и объяснительную силу.
Приверженность российских лидеров демократии не сводима к их уверенности в ее либеральном или вполне либеральном характере. Но, опираясь на историческую традицию и учет национальной психологии, они, надо полагать, исходят из того, что в разных политических культурах существуют неодинаковые представления об оптимальном соотношении индивидуальной свободы и долгом перед группой (родом, соседской общиной, корпорацией). Или между «конкурентным равенством» и «социальной справедливостью», личной инициативой и желанием полагаться на протекционизм государства, даже если его ценой на деле оказывается ограничение свободы (фактический выбор в пользу несвободы!).
Во всяком случае, идеологическим приоритетом России является упрочение ее репутации как демократической страны при сохранении позиции относительно законности национальных моделей демократии. Соответственно, уместно ожидать стремления российской власти противодействовать любым попыткам «ввести монополию на трактовку демократии», присвоить себя право определять законность или незаконность национальных демократических моделей. Есть ощущение, что в мире эта позиция может встретить довольно широкое понимание. Вероятно, Соединенным Штатам придется маневрировать в этом вопросе с предельной осторожностью. Как иначе можно признать, хотя бы и с оговорками, успешным довольно кровавый, заметим, эксперимент с построением «демократической модели» в Ираке?
Внутри страны господствующей остается идеология российского надэтничного государственничества (supra-ethnic statism) в его либеральной или даже либерально-консервативной версии (нелиберальные его версии представлены платформой ЛДПР). Ее смысл не только в том, что экономическая политика России останется, как и ныне, преимущественно либерально-рыночной, но и в том, что в социальных вопросах, образовательной и информационной политике власть будет строить схемы подачи материалов таким образом, чтобы можно было совместить интересы человека с интересами государства. Российский человек по-прежнему не может, да, кажется, и не очень хочет, организовать себя в общество. Попытки организовать его сверху (руками власти) или извне (посредством помощи из-за рубежа) тоже не удаются. Неписаный девиз правления В. Путина «Свобода не ценой распада», с готовностью принятый страной после «чудесного избавления от Ельцина», дополняется схожим и тоже понятным лозунгом «Свобода не ценой закона и порядка».
Заключение
Формирование приоритетов внешней политики России в последние три-пять лет происходило при уменьшении учета интереса сближения с Западом. Причиной этому стал рост уверенности Москвы, что в Соединенных Штатах во многом исчерпал себя потенциал сотрудничества с Россией. Упор на односторонних действиях и глобальном превосходстве, как полагали в Москве, девальвировал ценность сотрудничества с ней в понимании американского истеблишмента. В такой ситуации российские приоритеты стали в первую очередь фокусироваться на сугубо внутренних экономических и политических проблемах российского общества и поиски возможности найти вариант его поступательного развития в случае, если сотрудничество с Западом и далее продолжит деградировать. Этот поворот в отношении России к внешнему миру складывался в течение нескольких лет. Его, вероятно, нельзя считать необратимым. Но на возвращение к траектории сближения с Западом может потребоваться время.
Список используемой литературы
1. Медведев Д. Россия, вперед! 10 сентября 2009 (http://www.kremlin.ru/news/5413)
2. Тезисы выступления Министра иностранных дел России С.В. Лаврова в МГИМО (У) МИД России, 1 сентября 2009 года
3. Fareed Zakaria. The Future of Freedom. Illiberal Democracy at Home and Abroad. New-York-London: W.W.Norton and Company, 2008.
4. Хантингтон, Самюэль, «Столкновение цивилизаций»
5. www.rus-obr.ru/ru-club/1163
6. http://geopolitica.ru
