Философия и методология науки (учебник)

                              ФИЛОСОФИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ НАУКИ. Часть 1
VI. НАУКА И ФИЛОСОФИЯ

Наука всегда была тесно связана с философией. Выдающиеся ученые всех времен внесли огромный вклад в ее развитие. Пифагор, Аристотель, Н.Коперник, РДекарт, Г.Галилей, И.Ньютон, Г.В Лейбниц, А.Смит, В.Гумбольт, Ч.Дарвин, Д.И.Менделеев, К.Маркс, Д.Гильберт, Л.Э.Я.Брауэр, А.Пуанкаре, К.Гедель, А.Эйнштейн, Н.Бор, В.И.Вернадский, Н-Винер, И.Пригожин, А.Дж. Тойнби, Дж.М.Кейнс, П.Сорокин,  Ф.де Соссюр, Л.С.Вь1Готский, З.Фрейд, М.М.Бахтин не только имели  выдающиеся достижения, определившие главные направления развития науки, но и существенным образом повлияли на стиль мышления своего времени, его мировоззрение.

Философское осмысление достижений науки начало приобретать особенно большое культурное значение с
XVII в., когда наука стала превращаться во все более значительное общественное явление. Но вплоть до второй половины XIX в. их обсуждение не. было достаточно систематичным. Именно в то время философские и методологические проблемы науки превращаются в самостоятельную область исследований.

Засилье эмпиризма в естествознании в конце
XVIII и начале XIX в. привело к возникновению иллюзорных надежд на то, что функции теоретического обобщения в науке могут взять на себя философы.

Однако их реализация, особенно в грандиозных натурфилософ­ских построениях Ф.В.Й.Шеллинга и Г.В.Ф.Гегеля, вызвала у ученых не только явно выраженный скепсис, но даже и неприязнь.

"Мало удивительно, — писал К.Гаусс к Г.Шумахеру, — что Вы не доверяете путанице в понятиях и определениях философов-профессионалов. Если Вы посмотрите хотя бы на современных философов, у Вас волосы встанут дыбом от их определений".

Г.Гельмгольц отмечал, что в первой половине XIX в. "между философией и естественными науками под влиянием шеллинго - гегелевской философии тождества сложились малоотрадные отношения". Он считал, что такого рода философия для естествоиспытателей абсолютно бесполезна, поскольку она бессмысленна.                                             

"Полагают, — писал известный историк философии К. Фишер,- что в то время в естествознании происходил шабаш ведьм и Шеллинг был блуждающим огоньком, за которым бежали многие; теперь этот сон Вальпургиевой ночи рассеялся и не оставил ничего, кроме обыкновенных последствий пирушки".

Вместе с тем наука постепенно стала преодолевать дефицит теоретических идей. Буквально во всех ее областях, и прежде всего в математике и естествознании стали появляться плодотворные научные теории, значительно расширяющие горизонты науки, происходило су­щественное обогащение средств научного познания, его понятийного аппарата.

Так, например, в математике сложились основы математического анализа и теории вероятностей, были получены фундаментальные результаты в алгебре, созданы неевклидовы геометрии.

     В биологии было развито учение о клеточном строении живого вещества, построена теория эволюции видов, развита концепция происхождения человека от обезьяны, началось широкое использование физико-химических методов познания процессов жизне­деятельности.

     Особенно велики были успехи физических наук. Во второй половине XIX в. здесь наряду с механикой, ранее монополизиро­вавшей теоретическую физику, появились электродинамика, тер­модинамика, молекулярно-кинетическая теория газов, а затем и
ci атлетическая физика.

     В арсенал активно используемых понятий вошли понятия поля, эфира, атома, энтропии.

     Ученые стали применять в познании физических явлений методы феноменологического описания, математической аналогии, моде­лирования.

     Наряду с методами математического анализа и дифференциаль­ных уравнений все большим успехом стали пользоваться методы теории вероятностей и математической статистики.

     На страницах журналов постоянно обсуждались различные тео­ретические построения, и никого уже не удивляло ни их обилие, ни кратковременность жизни многих из них.

Неудивительно, что сами ученые; и особенно физики, стремясь понять происходящее в их науке, все чаще обращаются к философии. Интерес к ней, угасший в результате крушения претензий натурфилосо­фии, во второй половине XIX в. возрождаемся с новой силой.

      Внимание ученых вновь стали привлекать проблемы философии и методологии науки.

— Каково содержание понятии числа, функции, пространства, времени, закона, причинности, массы, силы, энергии, жизни, вида и др.?

— Как сочетаются в научном познании анализ и синтез, индукция и дедукция, теория и опыт?

— Что обусловливает описательную, объяснительную и предсказательную функции теории?

— Какова роль эмпирических и теоретических гипотез?

— Каким образом происходят научные открытия и в чем заключается роль интуиции в получении нового знания?

-Как следует истолковывать понятие теории?

    -Что обеспечивает науке возможность познавать истину и что в научном познании представляет собой таковую?

      Эти и им подобные вопросы активно обсуждаются учеными в  публичных докладах и диспутах, статьях и специальных монографиях. Все они были рождены прогрессом науки, и нужды ее требовали их скорейшего разрешения.

Однако ответить на них было совсем непросто.

                                 1. ПОЗИЦИЯ МЕХАНИСТОВ

     Подавляющее большинство ученых во второй половине XIX в , следуя традиции, сложившейся в истории науки, пытались истолковывать все эти проблемы исходя из того, что наука способна отражать глубинные свойства бытия.

      Это понимание сущности науки, уходящее своими корнями в глубокую историю, было значительно поддержано и огромными успеха­ми развития физики на базе механики

     Именно здесь укрепил ось представление ученых о том, что любые явления действительности представляют собой процессы, осуществляю­щиеся в пространстве и времени, что они при­чинно обусловлены и подчиняются небольшому количеству законов, на основе которых можно дать их сколь угодно точное описание.

    Образцом научного постижения реальности слу­жила при этом небесная механика

      Этим стилем мышления вдохновлялись в то время не только физики, но и биологи, психологи, экономисты, историки.

     Знаменитый французский шахматист Ф.А.Филидор — первый некоронованный чемпион мира по шахматам и, кстати говоря, известный композитор XVIII в. — прославился в шахматах тем, что ввел представление о стратегии в шахматной игре и оценке с этой точки зрения шахматной позиции. При этом он исходил из того, что шахматист мог бы всегда выигрывать у любого соперника, если бы он знал законы шахматной игры.

       Представители этого рода взглядов во второй половине XIX в. назывались механистами. К ним относили не только тех ученых, которые, подобно Г.Гельмгольцу и Г.Герцу, стремились объяснить все явления природы на основе законов механики, но и таких, как, напри­мер, Дж.Максвелл, Л.Больцман, Х.Лоренц, ЧДарвин, которые отнюдь не разделяли этих крайних взглядов.

     Так, например, Л.Больцман писал "Если понимать под механи­ческим объяснением природы такое, которое основывается на законах современной механики, то следует признать совершенно недостоверным то, что атомистика будущего станет механичес­ким объяснением природы".

     Выдающийся русский ученый К.А.Тимирязев в публичной лек­ции, прочитанной в 1887 г. в Политехническом музее, раскрывая огромное значение деятельности Ч-Дарвина для всего естество­знания, утверждал "Таким образом, дарвинизм дал в первый раз механическое объяснение совершенства, целесообразности, разу­мея под механическим объяснением обыкновенное каузальное в отличие от телеологического".

      Французский ученый А.Рей в начале XX в. писал, что если бы новые идеи Х.Лоренца, Дж. Лармора и П.Ланжевена подтвердились и если бы выяснилось таким образом, что законы механики зависят от законов электродинамики, то это вовсе не означало бы отказа от "механизма". "Чисто механистическая традиция, — писал А.Рей, — продолжала бы сохраняться, механизм шел бы по нормальному пути своего развития".

     Самая главная черта механической трактовки физики заключа­ется, по мнению А.Рея, в том, что "взгляд на физику, на ее метод, на ее теории и их отношение к опыту остается абсолютно тождествен­ным с взглядами механизма, с теорией физики начиная с эпохи Возрождения".

Таким образом, в конце XIX в. механистами называли не только тех, кто пытался свести все явления действительности к механи­ческим процессам, но и всех тех, кто, продолжая традиции классиков механики, рассматривал науку как отражение сущест­венных свойств объективного мира, кто видел задачу научного познания в том, чтобы объяснить любое явление на основании предположения о его существовании в пространстве и времени и как результат взаимодействия определенных причин.

Однако при попытках философски осмыслить достижения науки с этих позиций ученые столкнулись с огромными трудностями. Мощный взрыв теоретических идей и быстрое расширение средств и методов научного познания не удавалось вместить в непротиворечивую картину мира и целостную последовательную теорию познания.

2. ВЗГЛЯДЫ ПОЗИТИВИСТОВ

В этих условиях и приобрел популярность позитивизм, который стал претендовать на единственно верную философию и методологию

науки.

Его цели были определены достаточно ясно.

Как писал Э.Мах, нужно прежде всего удалить из естествознания "старую, отслужившую свою службу" философию, которой "большинство ес­тествоиспытателей придерживаются еще в на­стоящее время".

Именно против этой реалистической традиции, истолковывающей научное знание как отражение свойств объективного мира, и выступили позитивисты во главе с Э.Махом. Стоит только правильно понять сущность науки, говорили они, и все метафизические проблемы, не дающие покоя виднейшим представителям естествознания в их посто­янном стремлении постичь устройство мироздания, окажутся разрешен­ными, поскольку будут обнаружены их надуманность и бессмысленность.

Еще родоначальник позитивизма О.Конт считал, что философия как метафизика могла оказать положительное воздействие на развитие пред­ставлений о мире лишь в период детства науки.

Основой всей научной деятельности, по мнению О.Конта, явля­ется опыт. Однако, считал он, никакое эмпирическое исследование не может начаться без определенных теоретических предпосылок, разработка которых сама нуждается в помощи опыта. Как же была разрешена эта проблема "курицы и яйца"? Ведь не могло же существовать теоре­тических представлений, когда науки еще не было.

Спасение, считал О.Конт, пришло от философии. Она временно взяла на себя функции научной теории и тем самым способствовала рождению науки.

Различного рода метафизические системы, как бы фантастичны они ни были, оказали важную услугу человечеству.

"Таким образом, — писал О.Конт, — под давлением, с одной стороны, необходимости делать наблюдения для образования истинных теорий, а с другой — не менее повелительной необхо­димости создавать себе какие-нибудь теории для того, чтобы иметь возможность заниматься последовательным наблюдением, человеческий разум должен был оказаться с момента своего рождения в заколдованном кругу, из которого он никогда не выбрался бы, если бы ему, к счастью, не открылся естественный выход благодаря самопроизвольному развитию теологических понятий, объединивших его усилия и давших пищу его деятель­ности". Все эти несбыточные надежды, — продолжал свою мысль О.Конт, — все эти преувеличенные представления о зна­чении человека во Вселенной, которые порождает теологическая философия и которые падают при первом прикосновении пози­тивной философии, являются вначале тем необходимым стиму­лом, без которого совершенно нельзя было бы понять первоначальную решимость человеческого разума взяться за труд­ные исследования".

Однако, как считал О.Конт, теологический взгляд на мир, высшим этапом развития которого явилась классическая философия, должен быть полностью замещен чисто научными позитивными теориями, по­строенными на непосредственном наблюдении и опыте. Науке, вставшей на свои собственные нога, уже не нужны философские костыли. Она сама в силах решать любые разумно поставленные проблемы.

Все философские мучения ученых могут быть легко устранены, говорили сторонники позити­вистской философии и методологии науки. Нуж­но лишь осознать, что они являются результатом неверного истолкования сущности науки.

В самом деле, разве не порождены эти проблемы тем, что наука неизменно трактовалась учеными как описание некой объективной реальности, стоящей за наблюдаемыми явлениями? Это, по мнению Э.Маха, К.Пирсона, ПДюгема и их последователей, одно из самых распространенных и вредных заблуждений прошлого. Ученый имеет дело с эмпирически данной ему действительностью, и только в ее пределах он обладает суверенностью.

П. Дюгем раскрыл одну важную проблему в истолковании научной теории.

— Если теория, как считал П.Дюгем, имеет отношение лишь к эмпирическому материалу, тогда ученый получает возмож­ность оценивать ее правильность посредством сопоставления следствий теории с этими данными.

— Но если теория призвана не только описывать, но и объяснять сущность явлений, то как может он тогда судить о ее истин­ности?

В этом случае, по его мнению, ученый должен был бы неизбежно обращаться к общим представлениям о самом мире, на разработку которых отваживалась лишь философия.

"Рассматривая физическую теорию как гипотетическое объясне­ние материальной действительности, — писал П.Дюгем, — мы ставим ее в зависимость от метафизики".

Однако ставить науку в зависимость от философии, считал П.Дюгем, — это значит вовлекать ее в бесплодные споры о природе реальности, которые без всякой надежды на прогресс ведутся филосо­фами с незапамятных времен.

Работая на уровне явлений, ученый, по мнению Дюгема, принципиально не может выйти за их предел. Поэтому у него нет средств для того, чтобы утвердить или, напротив, опровергнуть какие-либо суждения о самом объективном мире.

И хотя тесная связь науки с метафизикой проявляется со всей очевидностью в творениях выдающихся ученых прошлого, она противо­речит подлинно научному познанию.

В теориях этих ученых всегда можно выделить чисто описатель­ную часть, которая базируется на наблюдении и эксперименте, и ту, в которой ставится задача истолковать эмпирические данные как следст­вие сущности, лежащей за явлениями. Между этими частями, считает Р.Дюгем, нет органической связи. С развитием науки первая часть неизменно совершенствуется, переходя из одной теории в другую и передавая новой теории в наследство все ценное, что имелось в прежней, вторая же просто отбрасывается и заменяется новой, тем самым со всей очевидностью обнаруживая свою паразитическую сущность.

"Что многие из гениальных умов, которым мы обязаны современ­ной физикой, строили свои теории в надежде дать явлениям природы объяснение, — пишет П.Дюгем, — в этом не может быть ни малейшего сомнения. Но отсюда ничего еще не следует против нашего мнения о физических теориях, которое мы изло­жили выше. Фантастические надежды могут дать толчок к удиви­тельным открытиям, но отсюда еще не следует, чтобы эти открытия давали плоть и кровь химерам, давшим толчок к их нарождению. Смелые изыскания, давшие мощный толчок к раз­витию географии, обязаны своим происхождением искателям приключений, искавшим страну, богатую золотом. Этого, однако же, далеко еще не достаточно для того, чтобы наносить Эльдорадо на наши географические карты".

Феноменологическое истолкование научной теории как описа­тельной, как схемы, классифицирующей эмпирические данные, устра­няет из нее объяснительную часть, а тем самым освобождает теорию от метафизики, предоставляя ученым решать все научные проблемы дос­тупными ему средствами, специально разработанными в его области науки. Идеалом научной теории с этой точки зрения является термоди­намика, в которой отсутствуют понятия, содержание которых выходит за пределы наблюдаемого, за пределы опыта.

Отсюда не следует, как отмечает Э.Мах, обязательность исключения из арсенала современной физики таких понятий, как атом, масса, сила и т.п.

Не нужно только впадать в теоретико-познавательное заблуждение, приписывая им реальность, не следует "считать основанием действитель­ного мира те интеллектуальные вспомогательные средства, которыми мы пользуемся для постановки мира на сцене нашего мышления".

На определенном этапе развития науки они вполне могут быть полезны как орудия экономного, рационального "символизирования опытного мира".

Пусть атом остается "средством, помогающим изображению явле­ний, и служит тем, чем служат математические функции".

Но постепенно, по мере развития науки, естествознание, полагает Мах, найдет возможность освободиться от такого способа упорядочения эмпирического знания. И все эти псевдообъекты и характеристики так называемой объективной реальности останутся лишь в пыли библиотек.

Однако теоретические построения в науке вовсе не произвольны.

Да, по мнению П. Дюгема, который видел в физических теориях образец научного мышления, "теоретическая физика не постигает ре­альности вещей, а ограничивается только описанием доступных воспри­ятию явлений при помощи знаков или символов", она "не в состоянии рассмотреть позади явлений, доступных нашему восприятию, действи­тельные свойства тел".

  Вместе с тем научные теории в процессе развития науки дают нам все более и более совершенные и естественные классификации наблю­даемых явлений. У нас имеется чувство соответствия теории действи­тельности, которое, с точки зрения П.Дюгема, не может быть обосновано средствами самой науки, а является достоянием здравого смысла.

"В основе всех наших учений, — пишет он, — самым ясным образом сформулированных, строго логически выведенных, мы всегда найдем это беспорядочное стечение тенденций, стремле­ний и интуиции. Нет такого глубокого анализа, который мог бы разделить их, чтобы разложить их на элементы более простые. Нет такого языка, достаточно тонкого и гибкого, чтобы опреде­лить и сформулировать их. И тем не менее истины, которые открывает нам здравый человеческий рассудок, столь ясны, столь достоверны, что мы не можем ни признавать их, ни усомниться в них".

Того, кто заявил бы, что научные теории представляют собой мираж и иллюзию, писал П.Дюгем, "вы не могли бы заставить замолчать из принципа противоречия; вы могли бы только ска­зать, что он лишен здравого смысла".

Итак, согласно позитивизму, подлинным знанием являются факты и эмпирические закономерности. Научные теории дают лишь система­тизацию фактов и эмпирических закономерностей, которые имеют тенденцию становиться все более совершенными. Наука не беспредпосылочна. Она прочно опирается на здравый смысл. Ученый, стремящий­ся достичь успеха в науке, не нуждается ни в какой философии. Информированность о результатах научных исследований, профессио­нальное владение специальными методами, хорошее чувство здравого смысла и немного везения — вот все, что ему нужно.

Эти идеи, хотя они и не были поддержаны большинством ученых, несомненно, содействовали развитию представлений о науке. Вокруг работ позитивистов велись бурные дискуссии, которые выявили суще­ственные расхождения в трактовке проблем методологии науки.

В XX в. позитивизм О.Конта, Э.Маха, П.Дюгема бьш подвергнут острой критике за феноменалистическую трактовку науки, которая вопреки заявлениям ее авторов, вовсе не была свободна от метафизиче­ских аргументов.

Кроме того, развитие самой науки привело к очевидному пораже­нию феноменализма.

Ученым удалось проникнуть в мир атома и элементарных частиц. Их реальность теперь уже невозможно было отрицать. В науке стали привычными смелые обобщения, далеко выходя­щие за пределы наблюдаемого.

Теоретические идеи опережали и направляли эксперимент и наблюдение.

Радикально изменившиеся представления о пространстве, време­ни, закономерности, причинности, уровнях реальности стали основой новой научной картины мира, которой стали руко­водствоваться ученые в своей деятельности.

3.   "КОПЕРНИКАНСКИЙ ПОВОРОТ" В ФИЛОСОФИИ

      Однако позитивизм обрел новую силу в контексте бурного разви­тая науки в XX столетии и вновь привлек внимание к проблемам философского осмысления науки. По мнению неопозитивистов, их предшественники в критике философии и выявлении природы науки, хотя и наметили правильное направление, сами не могли пойти по нему достаточно энергично и последовательно.

       Это было не случайно, замечают неопозитивисты. Ведь до самого последнего времени для решения этих проблем не было необходимых средств.

     Положение радикально изменилось в результате невиданного прежде развития логики.

     Одним из важнейших его стимулов было стремление найти проч­ный фундамент для интенсивно развивающейся математики. Исследова­ния Буля, Шредера, Пеано, Фреге, Гильберта, Рассела, Уайтхеда и их последователей превратили прежнюю логику, которая незначительно отличалась от аристотелевской, в современную с сильно развитым формальным аппаратом, с необозримыми возможностями эффективных приложений.

      Логический анализ языка, предпринятый Б.Расселом, а затем его учеником Л.Витгенштейном, открыл новые горизонты и в рассмотрении традиционных проблем философии и методологии науки.

На этой основе и произошло зарождение новой разновидности позитивизма — логического позитивизма, в рамках которого филосо­фия и методология науки стали предметом специального изучения.

Особую роль в генезисе логического позитивизма приверженцы этой доктрины отводят Витгенштейну. Ведь именно он наиболее четко обосновал утверждение, что постановка проблем традиционной фило­софии "основывается на неправильном понимании логики нашего язы­ка", которое ознаменовало, по словам М.Шлика, поворот во всей философии.

                             Как же обосновывается это положение?

Оно оказывается прямым следствием определенных взглядов на природу различных языковых выражений. Согласно логическому пози­тивизму,

все правильно построенные высказывания могут быть либо аналитическими, либо синтетическими

— Первые из них, представляя разнообразные тавтологии, ничего не говорящие о мире, относятся к утверждениям логики и математики.

       По мнению К.Кнорр-Цетины, теория как продукт научной дея­тельности является специфической конструкцией, несущей на себе печать ситуационной случайности и структуры интересов, вплетенных в процесс, породивший ее. Продукты науки не могут быть адекватно поняты без анализа процедуры их конструирования. Это значит — то, что случается в процессе конструирования, небезразлично к результатам, кото­рые мы получаем.

Это означает также, что продукты науки должны рассматри­ваться как внутренне структурированные в процессе производ­ства независимо от вопроса об их внешнем структурировании через установление их соответствия или несоответствия с ре­альностью.

       Такая исходная постановка вопроса сразу же исключает из рассуждений К.Кнорр-Цетины о науке познавательное отношение человека к действительности.

  — Деятельность ученых в лаборатории, которая воплощает для К.Кнорр-Цетины науку в целом, замыкается на саму себя без выхода на внешний мир как предмет познания.

   — Научные результаты, включая эмпирические данные, характе­ризуются прежде всего как итог процесса производства.

— Процессы производства включают в себя цепочки решений и обсуждений, предполагающие необходимость выбора. Каж­дый выбор делается на базе предыдущего набора процедур выбора и, в свою очередь, является основанием для последу­ющих селекций.                                        .

Сложность научных конструкций, появляющихся в результате разнообразных выборов, которые делаются учеными в конкретной ла­боратории, побуждает нас считать маловероятным, чтобы продукты научной деятельности были получены одним и тем же способом при разных обстоятельствах, считает К.Кнорр-Цетина. Это значит, что очень маловероятно, чтобы процесс производства результата можно было повторить. Это стало бы возможным только в том случае, если бы большинство процедур выбора было жестко фиксировано или осущесв-лялось сходным образом.

         Любое новшество в науке К.Кнорр-Цетина рас­сматривает как итог социального взаимодейст­вия и обсуждения.

Инновация и ее принятие — это моменты временной стаби­лизации внутри процесса конструирования знания, который в своей основе — социальный процесс. В этот процесс, по мнению К.Кнорр-Цетины, должны быть возвращены пространство и время.

        Именно поэтому в последние годы в микросоциологии приобрели большое значение понятия ситуации и зависимости от контекста. Когда ученый оформляет свой результат в научную статью, он деконтекстуализирует продукт своей работы. Чтобы восстановить контекстуальность науки, мы должны пойти в лабораторию, считает К.Кнорр-Цетина, и наблюдать процесс производства знания. Тогда научный метод можно видеть как локализованную форму практики, а не как парадигму уни­версальности, не обладающую своим конкретным местом. Научный метод укоренен в социальном действии так же, как и другие формы социальной жизни.

В отличие от Р.Мертона К.Кнорр-Цетина не признает права на существование за пределами лаборатории гносеологической проблема­тики. Проводимый ею социологический анализ исчерпывает, по ее мнению, все характеристики науки и является самодостаточным. К.Кнорр-Цетина принадлежит к новому поколению социологов науки, для которых характерен уход от понимания науки как познавательной деятельности, и при этом они погружаются в анализ социальной дея­тельности в лаборатории, которая преднамеренно очищается по воз­можности от всех следов логической всеобщности и философской рефлексии.

         Научное знание — это совсем не то, что мы привыкли с ним связывать. Его нельзя вынести за пределы лаборатории в некую совершенно чуждую ей область необходимого и объективного. За пределами лаборатории знание неизбежно сохраняет на себе печать именно этой лаборатории и именно этих конкретных условий его производства.

         Таким образом, в микросоциологии мы видим еще один способ понимания социальности в науке как совокупности социальных отношений внутри лабораторий, отношений, которые скла­дываются в процессы конструирования знания.

         Такая постановка вопроса является прямым вызовом социологии Мертона, где знание отделяется от всего, что сопутствовало его возник­новению в голове ученого, от любого социального контекста

          8. НАУЧНОЕ СООБЩЕСТВО

Признание во второй половине XX в многообразия форм соци­альности в науке означает повышенное внимание исследователей к субъекту научной деятельности, будь то отдельный ученый, научное сообщество или исследовательская лаборатория.

        Совершенно другое положение вещей мы видим в начале прошло­го века, в период становления прогрессистской, кумулятивистской ис­ториографии науки. Отдельный человек для О.Конта, например, — это ничто в социальном плане, человечество — это все. Человеческое су­щество — это прежде всего биологическое существо, подчиняющееся в своем развитии вечным и неизменным природным законам. Изменчи­вость, историзм возможны только в области социального, поэтому именно социология дает исторический метод

         Отсюда соответствующий взгляд и на ученого индивидуальная деятельность ученого исключается из сферы социального, признаки социального распространяются только на общество в целом и на исто­рию науки в частности.

         Деятельность ученого по производству научного знания в лучшем случае психологический процесс.

         В значительной степени в связи с таким асоциальным пониманием деятельности ученого вопрос о внутренней социальности науки не ставился. Деятельность ученого по производству нового научного знания и складывающиеся на этой основе отношения между учеными воспри­нимались как нечто отличное от социальных отношений в сфере политики или производства, и никакой социальной специфики в них не усматривалось

          Для этого были вполне реальные основания в формах существо­вания науки в обществе

     — наука еще не сформировалась как социальный институт,

     — вся социальность науки сконцентрировалась на ее границах, в ее отношении с другими общественными институтами.

          Во второй половине XX в специальным предметом изучения становится внутренняя социальность науки, оформившаяся прежде всего в научном сообществе

          Особенно полно и глубоко понятие научного сообщества проана­лизировано Т Куном в его книге "Структура научных революций"

          Включение именно этого понятия в куновскую концепцию исто­рии науки навлекло на ее автора особенно ожесточенный огонь критики. Куна обвиняли в иррационализме на том основании, что он вместо логического объяснения того, почему научное сообщество отвергает старую теорию и принимает новую, выдвигает социальные и психологи­ческие аргументы.

          Действительно, в его книге имеются утверждения, что переход к новой теории может быть основан лишь на вере в ее будущую плодо­творность или на смутном эстетическом чувстве, что главной составляю­щей убеждений, которых придерживается научное сообщество в данное время, всегда являются личные и исторические факторы — элемент, по-видимому, случайный и произвольный

          Критика в адрес Куна по этому вопросу не случайна, здесь на самом деле кроется серьезная опасность оказаться за пределами логики и рациональности. Основная трудность, которая встает на пути иссле­дователей научного сообщества, состоит в том, что вновь и вновь возникает и не поддается преодолению демаркационная линия между социальными отношениями внутри научного сообщества и содержатель­ной стороной научных идей

          В научном сообществе присутствуют очень разные формы социальных отношений.

    — Речь может идти об отношениях начальника и подчиненных, ученых и неученых, финансистов и менеджеров и т д

     — Тщательному анализу подвергаются этические нормы поведе­ния ученых, мотивация их деятельности, цели, которыми они руководствуются в выборе профессии и своей работе

          Важно отметить, что эта группа социальных отношений, хотя и является специфической именно для научного сообщества как некоторой социальной структуры, тем не менее с содержательной стороной научных идей связана лишь очень опосредованно.

          Наряду с отношениями этого типа следует выделить способ общения между учеными в ходе решения и обсуждения сугубо научных проблем.

   — В этом отношении каждый ученый выступает уже не как занима­ющий определенное служебное положение, не как руководству­ющийся какими-то вненаучными целями, а как представляющий определенную логическую позицию в научном споре, как сторон­ник той или иной научной парадигмы-теории.

          Другими словами, отношения между учеными в данном случае выражают собой отношения между теориями, между разными научными позициями. Ученый ведет себя определенным образом по отношению к своему коллеге именно в силу своей убежден­ности в истинности тех или иных научных положений.

           Если анализируется достаточно фундаментальная для развития научных идей ситуация (ситуация научной революции, например), то ученые в споре друг с другом как бы персонифицируют различные способы логической интерпретации. При этом критерием того, в какой мере тот или иной ученый выражает в научном споре действительно логическую позицию, а не какие-то свои субъективные, случайные для развития науки особенности личности, является возможность замены его вымыш­ленным персонажем, как это имеет место в "Диалогах" Галилея или "Доказательствах и опровержениях" И.Лакатоса.

           Все эти различения, однако, не приводят сторонников Т.Куна к решению центральной проблемы: как избежать релятивизма, т.е. изме­нения научного знания при переходе от одного научного сообщества к другому, от одних социальных условий к другим.

                НЕКОТОРЫЕ ИТОГИ

           Важнейшим итогом анализа социальности науки в XX в. стало ее понимание как некоторой трудности, как определенного препятствия на пути создания целостных концепций науки и ее развития. Если в середине века в спорах интерналистов и экстерналистов неявно предпо­лагалось, что все имеют в виду примерно одно и то же и, рассуждая о социальности в науке, расходятся только в оценке ее роли, то в последние десятилетия признается существование разных видов социальности, которые изучаются, разрабатываются, сопоставляются, сравниваются.

           Социальность становится проблемой.

          Это объясняется, с одной стороны, особенностями развития самой науки во второй половине XX в.:

     — наука превращается в сложный социальный организм, включа­ющий в себя социальные структуры разного типа (научно-исследовательская лаборатория, университет, проблемная группа, научное сообщество, невидимый колледж);

      — само научное знание меняется и в своей дисциплинарной структуре, и в своих логических, содержательных характери­стиках, причем направление этих изменений позволяет гово­рить в определенном смысле о его гуманизации.

          С другой стороны, движение мысли внутри дисциплин, изучаю­щих науку (история, философия, социология), подводит исследователей к толкованию социальности науки как явления неоднозначного, требу­ющего дифференцированного подхода и анализа как некоторой проб­лемы. Можно выделить несколько уровней в изучении социальной природы науки:

     — во-первых, влияние внешних социальных факторов на науку;

     — во-вторых, изучение внутренней социальности науки, причем эта социальность понимается в двух смыслах:

  как общественный институт наподобие производственного, военного, политического и т.д. и как имманентное сообще­ство ученых, занятых деятельностью по производству нового знания;

     — в-третьих, взаимодействие внутренней социальности науки с внешней:

как соотносятся результаты внешних социальных воздействий на науку и результаты деятельности в рамках внутренней социаль­ности науки;

      — наконец, как переносятся (и переносятся ли вообще) осо­бенности внутренней социальности научного сообщества, за­нятого производством знания, на логическую структуру и содержание самого этого знания.

           Последняя проблема самая трудная для современной историогра­фии науки, а также для философии и социологии науки. Внутренняя социальность каким-то образом уничтожает логику и истину в трудах многих современных исследователей науки, и это заставляет переосмыс­лить заново эти столь существенные для науки понятия.

           Выход к проблематике такого рода обусловлен резкой переори­ентацией исследователей науки конца XX в. относительно взаимодейст­вия науки и общества.

    — Для историографии науки прошлого века в целом характерно рассмотрение взаимоотношения наука — общество в плане за­висимости общественного развития от развития научных идей. Научные идеи выступают как двигатель развития общества.

           Вектор действия силы направлен от науки к обществу, вся история цивилизации выступает как функция развития научных идей.

Постановка социальных проблем истории науки в XX в., особенно в конце XX в., диаметрально противоположная.

         Теперь особенно значимым становится воздействие общества на науку.

         Уже наука выступает как функция развития общества.

Промежуточным этапом между этими двумя крайними позици­ями в истолковании соотношения истории науки и истории общества бьш взгляд на эти две линии развития как на независимые друг от друга.

          Научные идеи развиваются по своим законам,. а общество — по своим.

          Взаимодействие между ними может вносить лишь случайные изменения в процесс их развития. ************************************************************************