Федеральное агентство по образованию РФ
Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования
АМУРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
(ГОУВПО «АмГУ»)

РЕФЕРАТ

на тему: Обзор творчества М.А. Осоргина
по дисциплине Литература русского зарубежья
Исполнитель студент гр. 597
О.В. Курбатова
Руководитель
доцент, к.ф.н.
Е.Г. Иващенко
г. Благовещенск, 2009

СОДЕРЖАНИЕ
Введение
I. Жизненный путь Михаила Осоргина
II Творчество периода эмиграции писателя
III Художественное своеобразие романа М.А. Осоргина «Сивцев Вражек»
Заключение
Библиографический список

ВВЕДЕНИЕ
Имя Михаила Андреевича Осоргина, одного из наиболее известных представителей литературы русского зарубежья, уроженца Пермской области сегодня возвращается (вместе с произведениями) читателям-соотечественникам, что актуализирует проблему всестороннего изучения творчества писателя. Фигура М. Осоргина, быть может, одна из наиболее трагичных. Прожив нелегкую жизнь, попав в изгнанничество и, тоскуя по родине, и на чужбине он ощущал себя патриотом и вел себя как патриот.
Писатель превыше всего ценит свободу и независимость. «Вспоминая свои тюрьмы, ссылки, высылки, допросы, суды, всю историю насилий и издевательств, каким можно подвергнуть человека мысли независимой... я не думаю, чтобы погрешил слабостью или сдачей, или проявил себя малодушием, или попытался скрыть свои взгляды и смягчить участь сделкой с совестью. Этого не было», — писал он во «Временах» (113). Все творчество Осоргина пронизывали страстная любовь к природе, пристальное внимание ко всему живущему на земле и привязанность к миру обыкновенных, незаметных вещей.
Читателям он известен как прозаик, эссеист и публицист, который оставил после себя большое количество произведений и трудов, имеющих огромное значение для современности.
Среди исследователей творчества М. Осоргина можно отметить биографические статьи О.Г. Ласунского, рассматривающего биографию и творчество писателя в контексте времени; изучением публицистики Осоргина занималась Л.В. Поликовская, Ю.О. Авдеева. Н.В. Барковская в своих статьях исследует художественное своеобразие исторических миниатюр Осоргина. И это далеко не все крупные исследователи, изучающие творчество Михаила Андреевича Осоргина с разных точек зрения.

I. ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ МИХАИЛА ОСОРГИНА.
Творчество Михаила Андреевича Осоргина (1878-1942) до конца 1980-х годов XX в. было почти неизвестно читателям нашей страны, хотя по его собственному признанию, писатель «хотел бы печататься только в России»¹. М.А. Осоргин был выслан из СССР осенью 1922 г. на так называемом «философском пароходе» вместе с группой писателей, философов, ученых. Книги М.А. Осоргина стали доступны широкому читателю в России только в 1989 г., когда вышли «Заметки старого книгоеда», подготовленные к печати О.Г. Ласунским, а затем книга «Времена» (в ее состав вошли романы «Сивцев Вражек» и «Свидетель истории», автобиографическое повествование «Времена»). В 1999 г. появилось двухтомное собрание сочинений Осоргина (вступительная статья О.Ю. Авдеевой), однако многое все еще остается в малодоступных зарубежных (по большей части - периодических) изданиях. В настоящее время для издания и изучения наследия Осоргина в России уже немало сделано О.Г. Ласунским, Н.М. Пирумовой, О.Ю. Авдеевой, Л В Поликовской, И.А. Бочаровой, А.И. Серковым, Т.В. Марченко, А.И. Павловским, Л.И. Вронской и другими, хотя работы, дающей сколько-нибудь полное представление о творчестве писателя в отечественном литературоведении пока нет.
М.А. Осоргин (настоящая фамилия Ильин) родился в Перми, принадлежал к старинной дворянской семье (род восходит к Рюрикам, среди предков святая Иулианния Лазаревская, в родне — Аксаковы) и был демократом до мозга костей.
Отец писателя, юрист, обедневший помещик, принимал деятельное участие в подготовке и проведении реформы, отменившей крепостное право, мать была хорошо образована, владела несколькими языками. Ее переводы иногда печатались в губернской газете.
Осоргин закончил юридический факультет Московского университета. В 1904 г. он вступил в партию эсеров, в террористических акциях участия не принимал, но в декабре 1905 г. был арестован и шесть месяцев просидел в Таганской тюрьме, став в результате непримиримым противником всех форм насилия и подавления свободы.
Печататься Осоргин начал в гимназические годы. Затем подрабатывал репортером, чтобы иметь возможность закончить университет, не оставил журналистики и позднее.
После начала Первой мировой войны Осоргин полулегально вернулся в Россию, был корреспондентом на фронте, много печатался. Февральскую революцию приветствовал, но не все в ней принял, после октябрьского переворота энергично и бесстрашно боролся против большевиков как журналист, пока не была закрыта последняя свободная газета. В 1918 г. вместе Б.К. Зайцевым, В.Ф. Ходасевичем, Н.Н. Минаевым создал Книжную лавку писателей (1918— 1922). Был одним из главных организаторов Союза писателей (Московского отделения), в котором стал товарищем председателя, и Всероссийского союза журналистов, где исполнял обязанности председателя. В 1919 г. Осоргин был арестован, ему грозил расстрел, однако Союзу журналистов удалось добиться освобождения писателя. В 1921 г. участвовал в комиссии по оказанию помощи голодающим. Вновь был арестован вместе с некоторыми другими членами комиссии. От смертной казни их спасло вмешательство Ф. Нансена. Осоргин был выслан, из-за болезни остановился в Казани и провел там зиму 1921 — 1922 гг. Весной ему разрешили вернуться в Москву, но уже осенью 1922 г. выслали из страны под угрозой смертной казни. До конца жизни он утверждал, что добровольно никогда бы не покинул Россию. До 1937 г. писатель сохранял советский паспорт.
Жизнь Осоргина в эмиграции была трудной: он стал противником всех и всяческих политических доктрин, превыше всего ценил свободу, а эмиграция была очень политизирована. Но талант и трудолюбие никогда не подводили его. С момента высылки он всегда находился в центре культурной жизни русского зарубежья. Осоргин очень много работал, печатался в газетах и журналах Берлина, Парижа, Праги, Варшавы, Нью-Йорка, Шанхая, Стокгольма, Риги. «Так же, как Алданов, Осоргин любил подчеркнуть, — вспоминал B.C. Яновский, — что никогда не получал субсидий и подачек от общественных организаций. Ему приходилось писать два подвала в неделю для "Последних новостей"»/3, C. 245-248/.
Бежав в июне 1940 вместе с женой из Парижа, Осоргин обосновался в городке Шабри на юге Франции. Корреспонденции Осоргина публиковались в “Новом русском слове” (1940-42) под общим названием “Письма из Франции” и “Письма о незначительном”. В душе его нарастал пессимизм, В книгу “В тихом местечке Франции” (Париж, 1946) вплетаются мотивы его прежних книг: главные для писателя жизненные ценности оказались, как показала война, слишком хрупкими. Боль и гнев гуманиста Осоргина были вызваны тем тупиком, в который зашел мир в середине XX в. Скончавшийся в разгар войны, писатель был похоронен в Шабри, месте своего последнего изгнанничества /5, C.245/.
Все творчество Осоргина пронизывали две задушевные мысли: страстная любовь к природе, пристальное внимание ко всему живущему на земле и привязанность к миру обыкновенных, незаметных вещей. Первая мысль легла в основу очерков, печатавшихся в “Последних новостях” за подписью “Обыватель” и составивших книгу “Происшествия зеленого мира” (София, 1938). Очеркам присущ глубокий драматизм: на чужой земле автор превращался из “любовника природы” в “огородного чудака”, протест против технотронной цивилизации соединялся с бессильным протестом против изгнанничества. Воплощением второй мысли явилось библиофильство и коллекционирование. О. собрал богатейшую коллекцию русских изданий, с которыми знакомил читателя в цикле “Записки старого книгоеда” (окт. 1928 — янв. 1934), в серии “старинных” (исторических) рассказов, вызывавших нередко нападки из монархического лагеря за непочтение к императорской фамилии и особенно к церкви /5, C.244/.
Осоргин мыслил современную ему русскую литературу как единый континент и с одинаковым вниманием откликался на все талантливое, что появлялось в печати как на Родине, так и в зарубежье. Одним из первых он отметил и поддержал на страницах парижской газеты «Последние новости» дарование молодых писателей В. Сирина (Набокова) и Г. Газданова, без произведений которых сегодня нельзя представить русскую литературу двадцатого века.
Человек редкого обаяния и доброжелательности, Осоргин оставил о себе добрые воспоминания не только своими общественными делами, но и своими книгами.
II. ТВОРЧЕСТВО ПЕРИОДА ЭМИГРАЦИИ ПИСАТЕЛЯ
Хорошо известный своими статьями и очерками русскому дореволюционному обществу, как прозаик Осоргин заявил о себе именно в эмиграции. И почти все его книги о России: романы «Сивцев Вражек»(1928), «Свидетель истории» (1932), «Книга о концах» (1935) и своеобразные мемуарные книги, написанные в свободной поэтической манере, где лирические излияния переходят в жанровые эпизоды или в раздумья о жизни и судьбе - «Вещи человека» (1929), «Чудо на озере» (1931), наконец «Времена» (1955).
За рубежом Осоргин продолжал журналистскую деятельность, сотрудничая в «Днях», «Последних новостях», «Современных записках» и др. Его писательский путь начался в 1925 г., когда были опубликованы главы его первого большого художественного произведения — романа «Сивцев Вражек» (отдельное издание — Париж, 1928).
За «Сивцевым Вражком» последовал ряд произведений, в которых лирическая сторона вышла на первый план (сборник новелл, очерков и зарисовок «Там, где был счастлив» — 1928; «Повесть о сестре» — 1930).
В романах Осоргина 1930-х годов («Свидетель истории» — 1932 и «Повесть о концах» — 1935) освещена автобиографически близкая автору тема. Рассматривая особенности формирования революционных настроений у молодых интеллигентов начала века, писатель показывает  противоречие  между романтическими устремлениями и требованиями реальности. В романе «Вольный каменщик» (1937) претворен авторский опыт участия в эмигрантских масонских организациях.   Сюжетная  основа  размывалась  лирическими   акцентами. Устойчивыми ориентирами в меняющемся, похожем на рассыпанную мозаику мире представали не столько масонский идеал самосовершенствования, сколько пантеизм. Диссонансом в пантеистической гармонии звучал мотив изгнанничества. Природа «чужой земли» живет по тем же законам, что и родная, но рассказчик ощущает подмену («Происшествия зеленого мира» — 1938 г.).
В 1940-е годы Осоргин жил в неоккупированной части Франции, работая над книгой «В тихом местечке Франции» (Париж, 1946), посылая очерки-корреспонденции в американскую газету «Новое русское слово» (впоследствии они были собраны в книге «Письма о незначительном» — Нью-Йорк, 1952). В первой книге автором избрана дневниковая форма изложения, позволяющая фиксировать и детали внешней жизни, и оттенки переживаний. Чувствуя себя «больным, измученным» человеком, «не способным сражаться», рассказчик полон сочувствия к французам, оказавшимся беженцами в своей стране. В нем нет страха («...страх в нас перегорел»), его беспокоит другое — то, что «небесный гул унижает душу», «Война принижает дух, ничем его не обогащая». Его «крик» обращен к человечеству в целом, живущему, на его взгляд, как в «сумасшедшем доме».
Лирическое освещение событий сочетается с подробным, детализированным описанием военного быта. В общих бедствиях потерялся смысл понятия «иностранец», русские и французы слились в одну «семью несчастных». В «Письмах о незначительном» важным аспектом является точная датировка. Она позволяет отразить динамику событий («До последнего времени незанятая часть Франции пользовалась — пусть в слабой степени — привилегией общения с внешним миром...»; «Как всегда, я пишу вам в полном неведении того, что сулит завтрашний день...»). Однако они кажутся «незначительным» по сравнению с общественно-политическими и этическими проблемами, обсуждаемыми в письмах. Для русского человека, пусть и оставшегося «за бортом российской жизни», главной из них является отношение к России /1, C. 63/.
Последней книгой, над которой работал до конца дней писатель, стал публицистический дневник « В тихом местечке Франции»(1946) Эта книга изданная, как и несколько других, уже после смерти Осоргина его вдовой Татьяной Алексеевной ,- обвинение фашизму, принесшему столько бед и горя человечеству. Но все же главные книги Осоргина - о родине, о России о ее людях . В частности, в книге « Повесть о некой девице» (1938), собрании исторических миниатюр, Осоргин предстает как мастер воссоздания эпизодов прошлых эпох, мастер исторической стилизации.
III. ХУДОЖЕСТВЕННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ РОМАНА «СИВЦЕВ ВРАЖЕК»
Первый роман Осоргина «Сивцев Вражек» (1928г.) был напечатан во Франции и принес писателю мировую известность. Сразу же после выхода он был переведен на основные европейские языки, в том числе славянские. Большой успех он имел в Америке, где английский перевод был награжден Книжным клубом специальной премией как лучший роман месяца (1930г.).
Замысел романа о революции и трагической судьбе России, как свидетельствует сам автор в автобиографической книге «Времена», возник в октябре 1917 г., когда он вместе с известным композитором и виолончелистом был приглашен в гости к одной старой пианистке. В пустой квартире стоял только рояль, так как все остальное было реквизировано новой властью. Вскоре должны были забрать и рояль, и пианистка, прощаясь с ним, устроила домашний концерт. Осоргин вспоминал, как утром шел вместе с композитором, который, дрожа от холода, обнимал свою виолончель: «Я тоже нес домой сокровище, полную чашу, которую не хотел расплескать, — идею романа, в котором какая-то роль будет отведена и моему спутнику. Но только спустя три года в казанской ссылке были написаны его первые строки. В чужом городе я окрестил свой первый большой роман именем одной их замечательных улиц города родного: "Сивцев Вражек"» /4, C.49/
Само название романа многозначно. На Сивцевом Вражке, недалеко от Арбата, селилась элита московской интеллигенции, в том числе профессора (такие, как Михаил Александрович Мензбир, автор многих научных трудов, в частности, двухтомника «Птицы России», — прототип профессора Ивана Александровича, которому принадлежит в книге старинный особняк на Сивцевом Вражке). Заглавие романа как бы подготавливает читателя к тому, что повествование в первую очередь будет посвящено драме передовой русской интеллигенции в годы революции и Гражданской войны.
Роман «Сивцев Вражек» состоит из двух частей. В первой описывается жизнь профессорского особняка на Сивцевом Вражке и всех, кто с ним связан, накануне Первой мировой войны и в начале революции. Начинается первая часть весной 1914 г., завершается — весной 1918 г. Вторая часть романа охватывает время до конца зимы 1919—1920 гг. и завершается ожиданием весны.
Описанный период — время грандиозного кризиса, потрясшего не только Россию, но также Европу и весь мир. Судьбы героев романа определяются непонятными и страшными историческими событиями — они гибнут на фронтах мировой и Гражданской войн, борются с голодом и холодом в период разрухи, их расстреливают без причины, суда и следствия в подвалах Лубянки. Движение исторического времени лежит в основе сюжета, и автор постоянно соотносит с ним события жизни героев: «В июле была объявлена война» /4/; «Двадцать пятого сентября, в день роковой и страшный...» (269).
В центре внимания автора — историческая трагедия России, трагедия «великой многоязычной нации, народа русского, зверя и подвижника, мучителя и мученика» (229). Наибольшее внимание уделяется судьбам героев — хранителей духовных ценностей нации и человечества в целом, интеллигенции (обитатели особняка на Сивцевом Вражке и их друзья) и лучшим представителям народа (старый солдат, бывший крестьянин Григорий). Однако борьба, страдания и победы этих героев, в представлении автора романа, — лишь часть мировых сил.
Глобальность пережитой Россией и миром в целом катастрофы заставляет Осоргина, как и многих других писателей 1930—1940-х годов, поставить вопрос о силах, управляющих нашим миром, о его месте в пространстве и времени. Это обусловливает «необычный — бытийный, онтологический масштаб» восприятия и изображения мира в романе Осоргина, а также широкое применение и сознательную демонстрацию условных форм, к которым прибегает автор, стремясь «явить» читателю скрытые в повседневном течении жизни закономерности мироздания.

Масштаб восприятия мира задан с первых строк романа «Сивцев Вражек» — он начинается символико-философской заставкой: «В беспредельности Вселенной, в солнечной системе, на Земле, в России, в Москве, в угловом доме Сивцева Вражка, в своем кабинете сидел в кресле ученый-орнитолог Иван Александрович. Свет лампы, ограниченный абажуром, падал на книгу, задевая уголок чернильницы, календарь и стопку бумаги. Ученый же видел только ту часть страницы, где изображена была в красках голова кукушки...» (33). Вместе с профессором живут его жена Аглая Дмитревна и внучка Танюша, помимо них в общую картину жизни дома профессора и тем самым в общую картину мироздания на равных входит множество живых существ. Автор сочувственно и без малейшей иронии повествует о длинном путешествии «мышки» в столовую за крошками (34—35). В других главах эта картина будет дополнена рассказом о «тысячах поколений» «микроскопических существ», которые «работают», создавая пятно плесени в подвале особняка (48—49). Точка во вселенной, особняк на Сивцевом Вражке и сам оказывается вселенной для многих созданий, поэтому рассказ о том, что «целая мышиная семья помогает червяку точить деревянные скрепы пола и прочные, но не вечные стены» (35), вносит в повествование предощущение космологической катастрофы и подводит автора к по-библейски возвышенному и философичному рассуждению: «Охлаждается земля, осыпаются горы, реки мелеют и успокаиваются, но еще далеко до конца» (35).
Так же как в природе, нет ничего вечного на земле. В лекции по истории, которую слушает Танюша, перед читателем разворачивается уходящая в прошлое необозримая перспектива возникших и исчезнувших человеческих цивилизаций: «Непрерывность исторического развития пресекалась гибелью культур и завершенностью процессов» (50). Это, по мнению автора, обещает «шаткость здания сегодняшнего быта, близость грозы, сгустившейся над новым Вавилоном — современной цивилизацией» (50—51).
Пантеизм и, следовательно, отсутствие в космосе М. Осоргина таких центров, как Бог или человек, стали причиной некоторых совпадений в оценках, данных роману «Сивцев Вражек» писателями противоположных убеждений, какими были Б.К. Зайцев и A.M. Горький. Зайцев, глубоко верующий христианин и друг Осоргина, в своей в целом положительной рецензии выразил недовольство тем, что Осоргин «хочет равнять человека не по высшему (по "четвертому" измерению), а по низшему (по "второму"), упорно навязывая мне родство с муравьями... мышами, в лучшем случае — ласточками, и забывая, что у нас с автором есть не только подвальные родственники. Отсюда же идет и его стремление при каждом удобном случае надерзить Богу». Горький, приветствуя замысел Осоргина «изобразить нашу русскую трагедию как одну из сцен непрерывного Вселенского террора», в то же время протестовал против «умаленья и униженья человека» на фоне драм «космических», так как, по его мнению, «смерть ан. Франса и даже В. Брюсова должна быть значительнее гибели целого стада звезд и всех мышеи нашего мира».
В представлениях М. Осоргина история человечества связана с эволюцией природы и составляет с ней стройное упорядоченное целое — космос, где гибель завершившей свой путь цивилизации и естественная смерть человека не противоречат «общей неслышной гармонии» (86). Однако «насильственных вторжений в мировую эволюцию природа вообще не терпит. Она мстит за это и жестоко мстит» (55). Эти слова главного «идеолога» романа, профессора-орнитолога Ивана Александровича, объясняют причину трагических событий в мирю реальном и в мире романа: совершилось насилие — началась война. Космос подвергся атаке хаоса, равновесие мировых сил поколеблено, жизнь борется с некоей «антижизнью».
В романе «Сивцев Вражек» жизнь противостоит «антижизни». Конфликт этих двух сил обеспечивает движение сюжета, в том числе и исторических событий. Положительные герои романа отстаивают жизнь (себя, своих близких, свои духовные ценности) в катастрофических событиях 1914—1920-х годов (мировая война, революция, Гражданская война, разруха, террор) и тем самым сохраняют само мироздание. Привычный человеку мир стал абсурдным, страшным, «перевернутым». Изображая его, Осоргин прибегает к гротеску, фантастике, символам, олицетворениям, антитезам, вводит мотив сна-кошмара, прибегает к библейским аллюзиям, неожиданным сопоставлениям, притчам.
Символична и многозначна глава-притча «Обезьяний городок». Внешне она не связана с сюжетом романа, но ассоциативная соотнесенность образов (мир людей — мир обезьян) концептуально углубляет создаваемый художником образ мира и придает большую философскую емкость его размышлениям о судьбе современного человечества. В.В. Агеносов пишет о «главке» «Обезьяний городок»: «Она не только продолжает мысль о всеобщем характере войны (сильные рыжие обезьяны захватывают территорию и блага серых, садистски издеваются над побежденными), но и ставит столь важный для писателя вопрос о цене жизни. Чтобы сохраниться, серые обезьяны переселились из городка в клетку, смирились с несвободой».
Силы, противостоящие жизни, автор отображает в своем произведении с помощью гротескных образов.
Карикатурный «маленький, страдавший насморком, зашитый в полосы материи на пуговках человек» борется с солнцем, «пытаясь подчинить живущее мертвой воле» (38), созданные в результате его дипломатической деятельности фантастические «бумажные кладбища» (39) становятся причиной войны. В мире, где идет война, разрушаются границы между жизнью и смертью — это извращает привычную суть явлений и даже формы времени и пространства.
Гротескным чудовищем становится паровоз, «железный раб человека», в изображении которого слиты черты живого и неживого: «Сталь, медь, чугун — таково его крепкое, холеное тело. Его ноги скруглены в колеса, в жилах пар и масло, в сердце огонь» (61). Это страшный Молох, символ обезумевшего мира. При помощи паровоза в жертву войне везут здоровых молодых людей, а возвращаются «коверканные тела человечьи»: «На десять человек — пятнадцать ног; хватит!» (62).
Оживают мертвецы: Осоргин повествует о том, как во время взрывов, когда вздрагивает земля, кости Ганса прижимаются к костям Ивана, и мертвецы, радуясь тому, что их блиндаж — «самый верный» и «двум смертям не бывать», в «холоде уютной могилы» смеются «над теми, кого поблизости в окопах ест серая жирная вошь» (69). Это напоминает читателям о конце времен, когда живые позавидуют мертвым.
Реальность истончается, и как апокалипсическое время «наплывает» на время реальное историческое, так инфернальное пространство стремится заменить собой пространство жизни человека. В результате перечисление оружия, которое везет паровоз, превращается в описание видения средневекового ада, запечатленного Босхом: «Пулеметы — убивать... снаряды — убивать... Что еще? Мясорубки же где? Чтоб в одном котле порубить и прожать сквозь железное сито вместе Ивановы мозги и петровы сердца? Где сера и смола, чтоб сделать факелы из людских туш, — жить будет светлее? И еще железная кошка с круглыми когтями...» (62—63).
Обнаруживается некое фантастическое измерение пространства. В нем таинственная старуха «пишет историю», а «дьявол за спиной старухи» ловит перо «за верхний кончик», мешает ей (68).
Фантастическое, гротескное пространство разворачивается также в снах персонажей, всегда несущих большую смысловую нагрузку. Таков сон Эдуарда Львовича. В начале романа профессор консерватории Эдуард Львович, один из «идеологов» романа, играет в доме на Сивцевом Вражке свою композицию, названную «Космос». Она вызывает в душах слушателей ощущение стройности, разумности и спокойствия. В дни октябрьского переворота Эдуард Львович видит фантастический сон, в котором он пытается «примирить» «ритм пульса и ритм пулемета» — уравновесить в музыке конфликт процессов сохранения и разрушения жизни, в эпицентре которого оказались герои романа; «летая» во сне «от горизонта к горизонту», он ищет в «мучительной путанице» диссонансов смысл — «единый и обязательный для всех закон гармонии» (113). «К удивлению», композитор находит этот закон: «Эдуард Львович... все более убеждался, что режущие ухо диссонансы были лишь вблизи, а с высоты, в отдалении, все звучало великой гармонией, изумительным хором и совершенной музыкой» (113). Но сон композитора разрушает «октябрьская пуля», разбившая окно. Когда же он попытается воплотить «идею новой странной композиции» (114), то увидит, что «рождается то новое, что ужасает автора больше всего: рождается смысл хаоса. Смысл хаоса! Разве в хаосе может быть смысл?» (281). К числу наиболее фантастических и в то же время пророческих относится сон Стольникова — молодого офицера, в результате взрыва бомбы ставшего Обрубком, человеком без рук и без ног. Ему снится «последний бунт калек и уродов... Революция новая, небывалая, последняя: всех, кто еще здоров и цел, окорнать в уродов, всех под один уровень!.. Высшая красота — рубец и культяпка. Кто больше изрублен и изрезан — тот всех прекрасней. Кто смеет думать иначе — на костер!» (118). Этот сон становится пророчеством, он близок к осуществлению, когда начинается революция 1917г.
С приходом октябрьских событий закономерности жизни нарушаются окончательно. Вместо снега летают «свинцовые шмели» — шальные пули, нарушаются нормальные человеческие связи: «Кто-то стрелял в кого-то, но уж, конечно, брат в брата»; «свинцовый страх» завладевает миром, и, чтобы передать его, Осоргин олицетворяет абстрактные понятия: «из горевших и обстрелянных домов выбегало довольство и в ужасе шарахалась нужда» (106—107).
Наряду с отражением мира в подчеркнуто условных формах, о которых говорилось выше, Осоргин использует и реальное изображение действительности. Однако картины и ситуации, возникающие в романе в результате натуралистического изображения или педантически точного описания реальных явлений оказываются страшнее и безумнее «нормального» гротескного вымысла. Таково натуралистическое описание результатов боя муравьиных армий: «Там, где сходились армии, песочная дорожка покрывалась огрызками ног, обломками челюстей, дрожащими шариками тел» (45). Оно становится предсказанием трагических событий в мире людей. Раненые, едущие в поезде, описаны столь же беспощадно «натурально»: «У кого дырочка в спине, пониже лопатки, — насквозь, под соском вышло. Кашляет — значит жив» (62).
Количество точных, выдержанных в духе полнейшей объективности описаний возрастает во второй части романа, где изображена послеоктябрьская Москва. С педантичностью историка перечисляет Осоргин места пыток и казней и эвфемизмы, созданные для их обозначения москвичами в далеком прошлом («Много, очень много было в Москве мест, где козам рога правили, где пришивали язык ниже пяток, вывешивали на костяной безмен...» (217) и в послеоктябрьские дни («Стали пускать по городу с вещами, ликвидировать, ставить к стенке и иным способом выводить в расход. И новые завелись в Москве места: Петровский парк, подвалы Лубянки, общество "Якорь", гараж в Варсонофьевском — и где доведется...» (217).
Сухо и достоверно описано отделение смертников на Лубянке — знаменитый «Корабль смерти»: «От входа налево, через два двора, поворот к узкому входу, и дальше бывший торговый склад, сейчас — яма, подвальное светлое помещение... Пол выложен изразцовыми плитками!..» (218). В основе этого описания — впечатления очевидца: в 1919 г. Осоргин пробыл в лубянском подвале пять дней, ожидая казни. Страшное и вновь напоминающее читателю картины Босха название «Корабль смерти» придумано не Осоргиным: оно возникло «само собой» в буднях послеоктябрьских дней и зафиксировано в мемуарах.
Осоргин — внимательный наблюдатель и талантливый бытописатель. В романе он изображает не только послеоктябрьские застенки, но и «нормальный» быт этого времени. В главе «Москва — девятьсот девятнадцатого» он описывает «экономические» печурки, микроскопические пайки тяжелого, липкого хлеба, «горклое пшено», подробно объясняет, как варить мерзлую картошку, как сделать фитиль для коптилки: «Всех фитилей лучше — старый башмачный шнурок» (236). В этих описаниях отразился личный опыт Осоргина.
Однако в романе отражен мир «перевернутый», живущий вне нормальных законов бытия. «Перевернуто» в нем и все, что связано с понятием «быт»: «Как голод, как холод, как тиф — расстрелы стали явлением быта и тревожила мысль только ночью...» (230). Но если смерть становится бытом, то быт становится ежедневным подвигом, битвой, в которой жизнь противостоит смерти. Описание зимы 1919 г. завершается суровым выводом: «Была тяжела в тот год жизнь, и не любил человек человека. Женщины перестали рожать, дети-пятилетки считались и были взрослыми. В тот год ушла красота и пришла мудрость. Нет с тех пор мудрее русского человека» (237). С нашей точки зрения описания повседневности, подобные тем, которые содержатся в главах «Жмурики» и «Москва — девятьсот девятнадцатого», а также предельный трагизм переживаний находящихся «внутри» описанных ситуаций героев произведения и суровая сдержанность в передаче этих переживаний вызывают в памяти не полотна передвижников, а офорты Гойи и картины Апокалипсиса.
Мертвое вытесняет живое. Осоргин называет Москву «умершим городом» (108). Средоточием сил смерти становятся Кремль и опора его, Лубянка, где льется кровь. Все персонажи, связанные с Кремлем, — это некая «нежить». Следователь Брикман безвинно осуждает па смерть Астафьева, отчасти чтобы скрыть, что он, Брикман, был когда-то меньшевиком и выступал против Ленина (222), но главным образом потому, что он зависим, болен, некрасив и слаб, и его сжигает зависть к Астафьеву — «крупному, красивому, здоровому человеку» (222). Брикману нужно убить Астафьева, чтобы, хотя бы на время, обрести силы и уверенность в себе. Как вампир, новая власть живет за счет чужих жизней. Кровь — это слово постоянно сопровождает людей Лубянки и Кремля. Брикман в кармане «носил скляночку с герметически закрывающейся крышкой, в которую и плевал» (223). Плевал, вероятно, кровью. Он уже не жилец. Палач-расстрельщик Завалишин, «страшный и тяжелый человек» (218), постепенно сходящий с ума от своей «работы» и пьянства, умрет в конце романа после вполне ординарной и благополучно завершившейся операции — истечет кровью: «Ее было много — страшно много — крови палача, которая не хотела свертываться. Врачебной науке месть крови незнакома. В скорбном листе больного значилось просто: "Dissolutio sanguinis"» (288).
В романе Осоргина Брикману и Завалишину противостоит философ Астафьев, третий идеолог романа. Астафьев неспособен смириться с отсутствием свободы и попранием человеческого достоинства. Жестокость и бессмысленность войны и революции порождают в его душе не только горечь, но и неверие в жизнь. На какое-то время Астафьев становится шутом Смехачевым (так он называет себя, подрабатывая ради хлеба чтецом коротких рассказов на сценах рабочих клубов). Именно в эти тяжелые дни он встречается с бывшим пролетарием, человеком без нравственных устоев и неудачником Завалишиным — «рабочей слякотью» (157). Полный горечи и презрения к тому, что происходит вокруг, Астафьев в ответ на жалобы Завалишина советует: «Хотите себе дорогу пробить? Тогда будьте сволочью и не разводите нюни» (158). Возможно, именно этот «урок» Астафьева способствовал тому, что Завалишин стал палачом ЧК и к своему ужасу вынужден был расстрелять философа.
Однако Астафьев преодолел свой скептицизм благодаря любви к Танюше. Он мог бы купить жизнь (Брикман предлагает ему сотрудничество), — но для Астафьева такой выход абсолютно невозможен. Свобода и человеческое достоинство для него важнее жизни. «Довольно ты мучился, довольно ворчал и довольно изображал из себя обезьяну», — говорит он себе в камере смертников (275) — здесь следует вспомнить обезьян, сохранивших жизнь, но утративших свободу в главе «Обезьяний городок». В отличие от Брикмана и Завалишина, готовых платить за жизнь любую цену и совершенно утративших человеческий облик, Астафьев мужественно встречает смерть, опираясь на лучшее в нравственном опыте человечества, в том числе на суждения Марка Аврелия и книгу Экклезиаста.
В мире под властью Кремля и Лубянки нарушаются не только нормальные отношения между людьми, но деформируются даже время и пространство. Зимы 1918 и 1919 гг. длятся в романе бесконечно долго, хронотоп зимы-смерти — один из ведущих в романе. Именно жестокая и неестественно длинная зима описана в главе «Москва — девятьсот девятнадцатого», в которой предельно заострен основной конфликт романа — противостояние жизни и нежизни. При изображении Кремля преобладает мотив холода: холодный и мертвый Кремль противопоставлен живому Арбату: «Стоит Кремль, окруженный зубчатыми cтенами... Холодно высится Иван Великий, мертвый, как все сейчас мертвое: и пушка, и колокол, и дворцы. Всегда было холодно в Московском Кремле: только под Пасху к заутрене теплело. Но нет ни Пасхи, ни заутрени. А вот Арбат жив; идут по нему на Смоленский и со Смоленского...» (235).
Арбат и Сивцев Вражек противостоят смерти. В доме профессора на Сивцевом Вражке всегда помогут попавшему в беду человеку, и у этого дома есть друзья, готовые помочь. Танюша, ставшая хозяйкой и хранительницей дома после смерти бабушки в тяжелые дни войны и революции, не ощущает себя героиней и не изображена как героиня. Она просто нормальная хорошая девушка. Для нее естественно защищать жизнь, естественно не бояться тифа, когда надо спасать Васю Болтановского; не бояться новых властей, к которым она обращается, чтобы вызволить из тюрьмы Астафьева и вернуть рояль Эдуарду Львовичу; не избегать тяжелой работы, которая позволяет защитить дедушку от холода и голода. Так же самоотверженно ведет себя дедушка, всемирно известный ученый, продающий свои авторские экземпляры, чтобы помочь любимой внучке. Всеми силами помогает профессору с Танюшей Вася и в трудный момент знает, что и они его не оставят. Мечтая о жизни, о побеге из тюрьмы, Астафьев уверен, что в особняке профессора его примут и укроют.
Дом профессора — ключевой образ романа. «Центром вселенной был, конечно, особняк на Сивцевом Вражке», с мягкой иронией пишет Осоргин (253). Описывая окна дома, в которых даже ночью виден свет, красные гардины, рояль, часы с кукушкой, автор создает ощущение уюта, тепла, стабильности: «Здесь было покойно, как нигде, и, как нигде, безопасно» (34). Дом хранит тех, кто живет в нем, и «маленький тесный круг друзей особнячка» (291). «Тепло у вас, — говорят те, кто постоянно собираются в особняке, — и уютно, еще уютнее прежнего» (126).
Образ дома читатель находит и в других книгах послереволюционного времени: в «Белой гвардии» Булгакова, в «Жизни Арсеньева» Бунина, в «Лете Господнем» Шмелева. Дом как хранитель вечных ценностей — гуманности, духовности, мира, любви, культуры, – противостоит жестокости и бессмысленности многих исторических событий эпохи. В октябре летали над Москвой «свинцовые шмели», а профессор работал, окружив себя атласами и табличками, ибо это «вечное и для вечного» (106, 110). Тяжелые времена не проходят бесследно для дома на Сивцевом Вражке: «Особняк за последний, за страшный год посерел, поблек» (167). Но в нем не прекращается духовная жизнь: Поплавскпй голодает, но беспокоится о состоянии российской науки, Эдуард Львович создает новую, небывалую музыку, Протасов собирается восстанавливать хозяйство, ведутся споры о науке, культуре, нравственности, традициях.
Роман «Сивцев Вражек» стал художественным документом, в котором запечатлены черты суровой эпохи. Одна из важнейших тем романа — трагическая судьба русской интеллигенции. Но именно интеллигенция показана в книге Осоргина главной хранительницей жизненных ценностей. В конце романа звучат слова старого профессора, полные веры в жизнь, в восстановление связи времен, нормальной логики жизни: «Люди придут, новые люди, начнут все стараться по-новому делать, по-своему. Потом, поглядев, побившись, догадаются, что новое без старого фундамента не выживет, развалится, что прежней культуры не обойдешь... И тогда, Танюша, вспомнят и нас, стариков, и твоего дедушку, может быть вспомнят... И его наука кому-нибудь пригодится» (293). Старый профессор понимает, что может не дожить до весны, но для него по-прежнему важно, что «ласточки непременно прилетят. Ласточке все равно, о чем люди спорят, кто с кем воюет... у ласточки свои законы, вечные. И законы эти много важнее наших» (293). Танюша обещает отметить в календаре день, когда прилетят ласточки, если дедушка не доживет до их прилета, и это значит, что гармония мироздания непременно восстановится.
Роман «Сивцев Вражек» начинается с изображения дома, весны, прилета ласточек, дня рождения Танюши. Завершается он также изображением теплого дома, противостоящего суровой и бесконечно длинной зиме 1919 г., в котором ожидают прилета ласточек и празднуют день рождения дедушки-орнитолога. Хронотоп холода, смерти и зимы не является доминирующим у Осоргина. Обрамляет повествование в романе изображение дома на Сивцевом Вражке, связанное с мотивами тепла, весны, жизни. Жизнь побеждает «антижизнь».
«Сивцев Вражек» — светлая книга. Автор верит не только в интеллигенцию, но и вообще в русский народ. Простые люди в романе изображены с симпатией и уважением. Таков дворник Николай, в образе которого представлена в романе крестьянская идеология и для которого главным критерием оценки человека является труд. Один из самых ярких образов романа — старый солдат Григорий, носитель традиционной народной нравственности, в основе которой вера, верность, человечность, достоинство. Григорий преданно заботится об изуродованном войной Стольникове, отважно защищает его. После смерти Стольникова Григорий уходит из Москвы в Киев — дорогой странников. Уход его описан торжественно и строго, проза становится ритмичной, как молитва или хорал: «На выносливых плечах уносил Григорий свою старую веру, свою человеческую правду — из земли разврата к киевским угодникам... Не беглец, не родине изменник, не трус, а отрясший прах лжи и осмелевшего бесчестья... Так неспешно, упрямо, шаг за шагом подале уводил Григорий к местам святого успокоения старую Русь» (153—154).
Делает книгу светлой и то, что Осоргин сумел «подняться над схваткой» — показать, что революция и Гражданская война были трагедией для обеих сражающихся сторон. Андрей Колчагин, дезертировавший с фронта солдат, а затем — представитель новых властей, не внушает ему симпатии. Но Андрей Колчагин, уже ставший красным командиром, падет «в братской бойне» (255) рядом с молоденьким юнкером Алешей — сероглазым мальчиком. И Осоргин найдет суровые и мужественные слова о Гражданской войне: «Стена против стены стояли две братские армии, и у каждой была своя правда и своя честь... Были герои и там и тут; и чистые сердца тоже, и жертвы, и подвиги, и ожесточение, и высокая внекнижная человечность... Было бы слишком просто и для живых людей и для истории, если бы правда была лишь одна и билась лишь с кривдой: но были и бились между собой две правды и две чести, — и поле битвы усеяли трупами лучших и честнейших» (254).
Роман «Сивцев Вражек» вызывал и вызывает в настоящий период противоречивые, хотя, за редчайшими исключениями, высокие оценки.
Осоргин воспринимался современниками как традиционалист. В то же время они отмечали в его творчестве и поиски новых форм. Г. Струве писал о романе «Сивцев Вражек»: «Некоторая старомодность соединилась в нем с выдававшей новейшие влияния кинематографичностью построения». Сам Осоргин неоднократно говорил о своей приверженности традициям русской классики, называя при этом имена Пушкина, Аксакова, Гончарова, Тургенева, Чехова. Особенное значение, по собственному признанию писателя, имела для него традиция Л. Толстого. Это отмечали и критики, например, Б.К. Зайцев в упоминавшейся выше статье о «Сивцевом Вражке».
К изучению традиций указанных русских классиков в романе «Сивцев Вражек» обращаются и современные исследователи. Толстовскую традицию они находят в подходе к изображению человека и истории, в видении войны и мира, в изображении ведущих женских образов (Танюша и Наташа Ростова), традицию Тургенева — опять-таки в изображении женских образов и роли музыки в произведении, традицию Чехова — в подходе к изображению «маленького» человека.
Современные исследователи справедливо утверждают также, что в романе «Сивцев Вражек» присутствуют традиции Достоевского, хотя сам автор романа не только не ощущал родства с художественным миром Достоевского, но в какой-то мере его отвергал. Эти традиции исследователи видят прежде всего в изображении взаимоотношений Астафьева и Завалишина (Иван и лакей Смердяков в «Братьях Карамазовых»), Астафьева и Брикмана (Раскольников и следователь Порфирий Петрович), в значимости мотива сна — кошмара в произведениях Достоевского и романе Осоргина.
В то же время исследователи последних лет, так же как критики-современники Осоргина, видят в романе «Сивцев Вражек» близость к новаторским исканиям эпохи. В.В. Абашев рассматривает «переклички, параллели, совпадения деталей прозы Набокова и Осоргина»³³. Его рассуждения касаются в первую очередь поздней прозы писателя, но и в «первых романах» Осоргина Абашев обнаруживает «некоторую дистан-цированность автора от текста, позволяющую делать его предметом игры», по мнению исследователя, «она обеспечивалась своеобразной добродушной иронией автора по отношению к создаваемым им персонажам».
Особое внимание исследователей всегда привлекала композиция «Сивцева Вражка». Б. Зайцев видел в построении романа толстовскую традицию, так как он решен «не фабулистически, не развертыванием, а пряжей бок о бок идущих тел, фигур, жизненных историй». Однако в связи с композицией больше говорилось о «новейших влияниях». Роман состоит из 87 коротких глав (исследователи нередко называют их «главки» и характеризуют Осоргина как повествователя-миниатюриста), складывающихся в гигантскую панорамную мозаику вселенной, в который отражены вечность и мгновение, судьбы народов и отдельной человеческой личности. Фабульная связь в произведении ослаблена. Такой роман Б.В. Томашевский называл «бессюжетным» и «беспланным».
Построение «Сивцева Вражка» вызвало критику некоторых современников. 3. Гиппиус считала, что «книгу эту читать нельзя... Она как песок сквозь пальцы просыпается». Однако следует отметить, что в данном случае М. Осоргин, которого до сих пор современники воспринимали как традиционалиста, оказывается в русле поисков неореалистов, которые стремились к осовремениванию литературы, что проявлялось в использовании некоторых художественных находок модернистов, в том числе формы романа-мозаики. Уже современники (например, Б. Зайцев в неоднократно упоминавшейся выше статье) указывали на близость построения «Сивцева Вражка» к принципам построения романов А. Белого. Исследователи последних лет упоминают в связи с рассматриваемой проблемой о произведениях Б. Пильняка, Евг. Замятина, И. Шмелева, других представителей новаторской русской прозы 10—20-х годов.
Особое внимание исследователей всегда привлекала «кпнематогра-фичность» построения романа, о которой упоминали многие. Наиболее подробно эту проблему рассмотрела Н.Н. Гашева.
Исследователь считает, что в основу построения романа «Сивцев Вражек» положен «принцип межкадрового монтажа — сочетание сцен, зрительных эпизодов, "картин" романа строится на основе их духовно-смыслового взаимодействия». Исследователь перечисляет типы монтажа, использованные Осоргиным: перекрестный монтаж (с одной стороны «мизансцены» — изображение жизни героев романа, с другой — «панорамирование» — изображение широких пространств России, всей Земли в целом), параллельно-ассоциативный монтаж смысловых эпизодов, контрастный монтаж, интеллектуальный монтаж, а также указывает на использование в романе эффектов стоп-кадра и обратной съемки. В ряде случаев, считает Гашева (в пример автор статьи приводит изображение эпизодов октябрьского переворота), «это не рассказ, не повествование, а в прямом смысле слова показывание: стремительное раскручивание перед зрением читателя, как бы кадр за кадром, эпизодов, снятых скрытой камерой».
Синтез методов, приемов, художественных средств, жанров стал одной из ведущих особенностей литературы начала и первых десятилетий XX в. В романе «Сивцев Вражек» этот процесс отразился не только на уровне композиции (мозаичность, панорамность, кинематографичность), но и на уровне жанровой формы. Исследователи единодушно определяют этот роман как эпопею, ориентированную на «Воину и мир» Толстого. «Эпопея революционной полосы», — сказал о нем Б. Зайцев. В то же время ученые отмечают повышенную значимость лирического начала в «Сивцевом Вражке» и то, что наряду со «старомодностью» в нем присутствуют черты, свойственные модернистскому роману — намеренно обнажаются условности жанра, художественный вымысел сочетается с документальностью. Б.К. Зайцев и вслед за ним Т.В. Марченко считают такое сочетание не вполне органичным. О.Г. Ласунский, напротив, рассматривает эту особенность романа как удачу Осоргина и полагает, что «следует отклонить попытку усмотреть в "Сивцевом Вражке" исключительно беллетризованный документ в узком смысле слова, так как хотя в произведении есть легко узнаваемые автобиографические мотивы, тем не менее чаще всего герои "Сивцева Вражка" — полнокровные художественные характеры, сотканные из "ничего" авторским воображением». Л.И. Вронская определяет роман «Сивцев Вражек» как «полуавтографический» и относит его к «новому типу автобиографического повествования», в котором тем не менее «сохраняются основные компоненты биографической ценности: род, семья, нация... самосознание нации в контексте современности... историческое самосознание личности» /2, C. 248/.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Творчество М.А. Осоргина внесло огромный вклад в развитие русской культуры. Как истинный патриот он писал о России и для России. Сложно по достоинству оценить проделанную за всю жизнь работу писателя.
Творчество М. Осоргина отражает характерную для литературного процесса этого периода тенденцию циклизации малых жанров, что создает эффект всеохватности, объемности; определенный набор основных тем и мотивов: раздумья о роли человека в этом мире, о смысле бытия и его конечности, о нравственности отдельной личности и, наверное, самое главное - это тема любви и одно из ее проявлений - любовь к Родине.
Мировую известность принес Осоргину начатый еще в России роман "Сивцев Вражек", где в свободно скомпонованном ряде глав-новелл представлена спокойная, размеренная и духовно насыщенная жизнь в старинном центре Москвы профессора-орнитолога и его внучки, - типичное бытие прекраснодушной русской интеллигенции, которое сначала потрясает Первая мировая война, а затем взламывает революция. На произошедшее в России Осоргин стремится взглянуть с точки зрения 'абстрактного', вневременного и даже внесоциального гуманизма, проводя постоянные параллели человеческого мира с животным. Констатация несколько ученического тяготения к толстовской традиции, упреки в 'сырости', недостаточной организованности повествования, не говоря уже о явной его тенденциозности, не помешали огромному читательскому успеху "Сивцева Вражка". Ясность и чистота письма, напряженность лирико-философской мысли, светлая ностальгическая тональность, продиктованная непреходящей и острой любовью к своему отечеству, живость и точность бытописания, воскрешающего аромат московского прошлого, обаяние главных героев - носителей безусловных нравствственных ценностей сообщают роману Осоргина прелесть и глубину высокохудожественного литературного свидетельства об одном из сложнейших периодов в истории России.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Буслакова Т.П. Литература русского зарубежья: курс лекций. – М.: Высш. Шк. – 2003. – C. 63-67.
2. Литература русского зарубежья (1920 – 1990): учеб. пособие / под общ. ред. А.И. Смирновой. – М.: Флинта: Наука, 2006. – С. 245 – 266.
3. Наука и образование / Литература. Соловьёва А.В. – Автор и герой в автобиографических романах И. Бунина «Жизнь Арсеньева» и М. Осоргина «Времена». – С. 17 – 23.
4. Осоргин М.А. Сивцев Вражек // М.А. Осоргин. Собр. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1999. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы в тексте.
5. Русское зарубежье. Золотая книга эмиграции. Первая треть ХХ века. Энциклопедический биографический словарь. М.: Российская политическая энциклопедия, 1997. – С.472-475.