Федорова Анжелика ЭУМС 2-10                                     

   7. «Наукоучение» И.Фихте
Свое «наукоучение» Фихте вынужден был разрабатывать в условиях крайней спешки, поскольку был поставлен перед необходимостью немедленно излагать его перед студентами в лекционном курсе. Если Кант трудился над «Критикой чистого разума» более десяти лет, прежде чем обнародовал свое учение о теоретическом разуме, то Фихте, явившись в Йену лишь с общим замыслом «наукоучения», располагал для его развертывания в систему следующих друг за другом и взаимосвязанных положений лишь днями, отделявшими одну лекцию от другой. По ходу дела Фихте был обязан предоставлять в распоряжение студентов «конспекты», т.е., в сущности, резюме своих лекций, из которых и составились его публикации о новой версии «трансцендентального идеализма», и которые с неизбежностью оказывались эскизными, даже «тезисными», что вызывало потребность в их последующей доработке и довольно серьезной переработке. Это «О понятии наукоучения, или о так называемой философии» (1794), «Основа общего наукоучения» (1794),«Очерк особенностей наукоучения по отношению к теоретической способности» (1795), «Первое введение в наукоучение» (1797), «Второе введение в наукоучение» (1797), «Опыт нового наукоучения» (1797).В 1800 г. Фихте опубликовал претендующее на популярность «Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии». Не задолго до кончины Фихте намеревался с исчерпывающей обстоятельностью, в виде всесторонне разработанной и завершенной системы изложить свою теоретическую философию, которую он счел наконец-то представившейся ему самому «с полной ясностью» Внезапная смерть не дала возможность Фихте взяться за реализацию этого намерения, да он едва ли и преуспел бы в этом, настолько велики были к середине 10-х годов внутренние трудности на пути задуманного предприятия и настолько привычная «эскизность» стала существенной чертой фихтевского мышления.
1. Принципы наукоучения Фихте

Соединительным звеном между практической и теоретической частями философии Фихте явился принцип свободы. Но если в практической философии Фихте свобода понималась во многом достаточно реалистически (по крайней мере, в йенский период), то в его теоретической философии она подверглась идеалистической мистификации. Фихте пришел к мысли, что с человеческой свободой несовместимо признание объективного существования вещей окружающего мира, и потому революционное преобразование социальных отношений должно быть дополнено философским учением, выявляющим обусловленность этого существования человеческим сознанием. Свое субъективно-идеалистическое учение Фихте считал теоретической параллелью французской революции. «Моя система,-- утверждал он в одном из писем,-- это первая система свободы; как та нация (французская. -- В. К.) освободила человека от внешних оков, так и моя система освобождает от вещей самих по себе». Более того, Фихте полагал, что именно «наукоучение» впервые дает необходимое философское обоснование практической деятельности, реализующей свободу. Такая трактовка практической ' деятельности привела Фихте на позиции идеалистического волюнтаризма, постепенно ставшего доминирующим в практической философии Фихте и послужившего теоретическим основанием для элиминаций из нее революционного содержания (что в основном было, разумеется, обусловлено социальными причинами). Вначале же идеалистический волюнтаризм был субститутом революционного действия, возникшим в Германии конца XVIII в. в условиях невозможности буржуазной революции. В этом смысле к философии Фихте может быть отнесена Марксова оценка кантовской философии как немецкой теории французской революции.

Отказ от понимания «вещи-в-себе» как объективной реальности -- это предпосылка и вместе с тем первый шаг на пути преобразования Фихте кантовского «трансцендентального идеализма» в свое «наукоучение». Наименование, которое избрал Фихте для своей теоретической философии, призвано было указать на ее проблемную преемственность по отношению к кантовской «Критике чистого разума», претендовавшей на выяснение того, как возможно и что представляет собой научное знание в математике, естествознании и метафизике. Согласно Фихте, каждая частная наука опирается на принцип, который в ней самой однако, не обосновывается, и задачу их обоснования может решить, лишь философское учение о науке. Этот взгляд соответствует кантовскому, но Фихте, в отличие от Канта, не входит в конкретное рассмотрение главных отраслей знания, а ограничивается лишь самым общим вопросом (имеющим, конечно, фундаментальное значение) -- о соотношении субъекта и объекта. Если автор «Критики чистого разума» углубляется В рассмотрение теоретических предпосылок математики и основных положений естествознания, то в теоретической философии Фихте ничего этого нет и по своему действительному содержанию оно имеет недостаточные основания для того, чтоб именоваться «учением в науке» (в отличие от произведения Канта).

Сугубо идеалистически истолковывая возвещенную Кантом «критическую» философию как учение, согласно которому «вещь есть то, что полагается в Я», Фихте утверждал, что «если эта философия делает последовательные выводы из этого основоположения, она становится наукоучением». При отбрасывании «вещи-в-себе» (и вытекающем из этого отбрасывании кантовской трансцендентальной эстетики как первой части теоретической философии Канта) началом «критической» философии должно стать мыслящее «я»,из которого выводится все содержание мышления и самой чувственности. «В том и состоит сущность критической философии, -- разъяснял Фихте свое толкование ее, -- что в ней устанавливается некоторое абсолютное Я как нечто совершенно безусловное и ничем высшим не определимое», причем «критицизм имманентен, потому что он всё полагает в Я...» Отметим, что хотя фихтевский «критицизм» фактически стал синонимом идеализма, последний термин почти не применяется Фихте для обозначения своей философии, и он вообще насколько возможно элиминирует его, заменяя понятием «критицизм», что свидетельствует о стремлении затушевывать им мировоззренческую суть«наукоучения».

Существенно иначе, чем Кант, Понимает Фихте и «догматизм» как антипод «критицизма». По Фихте, «догматична та философия, которая приравнивает и противополагает нечто самому Я в себе, что случается «как раз в долженствующем иметь более высокое место понятии вещи, которое вместе с тем рассматривается как безусловно высшее понятие...». Хотя данное фихтевское определение не отличается четкостью, все же ясно, что оно относится к материалистической философии, тогда как Кант именовал «догматизмом» односторонне рационалистическую гносеологию, причем связанную с идеалистическо-теистической онтологией. Когда Фихте заявляет, что «догматизм трансцендентен, ибо он идет за пределы Я», то под «догматизм» подпадает кантовское положение о «вещах-в-себе» как аффицирующих чувственность объективных реальностях. Без всяких на то оснований, можно сказать, волюнтаристски «догматизм» становится у Фихте обозначением материалистического решения основного вопроса философии. Термин же «материализм» Фихте элиминировал с еще большей последовательностью, чем термин «идеализм». Таким образом, в терминологическом отношении Фихте при рассмотрении главных философских направлений определенно идет вспять по сравнению с Кантом, и применяемая им путаная терминология неправомерно возвышает идеалистические учения, а материалистические столь же неправомерно принижает.

Заслуживает внимания утверждение Фихте, что «поскольку догматизм может быть последовательным, спинозизм является наиболее последовательным его продуктом». Это утверждение примечательно, во-первых, как свидетельство того, что Фихте под влиянием распространенных в немецкой философии после «спора о спинозизме» воззрений не разглядел ограниченности материализма Спинозы, и во-вторых, того, что французский материализм XVIII в. не был ни понят как более последовательный, чем спинозовский, ни осмыслен в своем специфическом содержании и обосновании. Все это очень упростило задачу опровержения «догматизма», но одновременно обусловило поверхностность фихтеанской критики, известную ее архаичность.
Переходя затем к сравнительному рассмотрению материалистического и идеалистического решений основного вопроса философии, Фихте поднимает важную проблему социальной обусловленности их притягательности для различных людей. Согласно Фихте, к материализму («догматизму») испытывают тяготение люди пассивные, инертные, созерцательные в своем отношении к окружающей действительности, а к идеализму («критицизму») -- люди деятельные, волевые, стремящиеся активно действовать «во вне». В своем существе данная трактовка искаженно характеризует социальные функции материалистической и идеалистической философии в XVIII в., когда на базе первой во Франции была проведена идеологическая подготовка величайшей из буржуазных революций Нового времени, а вторая в лице Фихте (одного лишь Фихте!) представляла -- притом сравнительно недолго и безуспешно -- лишь попытку выступить в этой роли по отношению и к протекавшим во Франции реальным революционным переменам, и к желаемым им (но объективно невозможным в то время) аналогичным переменам в Германии и других странах. Но эта фихтевская трактовка представляет большой интерес для понимания причин тяготения к субъективному идеализму радикальных представителей немецкой социально прогрессивной философской мысли 90-х годов XVIII в.

Основное же внимание при сравнении материализма с идеализмом Фихте уделяет вопросу о теоретической обоснованности свойственных им решений вопроса об отношении мышления к бытию. Отрицание Фихте материалистического решения исчерпывается единственным соображением, которое совершенно неубедительно при непредвзятом подходе к нему: неясно, как возможен переход от бытия к мышлению. Высказано это соображение в предельно абстрактной форме, без малейшей попытки сделать критические замечания в адрес материалистических учений XVIII в., выдвигавших солидно обоснованные естественно-научными данными объяснения того, как от неорганической материи совершался переход к органическому миру, в ходе развития которого возник человек, обладающий способностью мыслить и во все большей мере реализующий эту способность на протяжении существования людского рода. Что касается идеалистического положения о переходе мышления в бытие, то в «наукоучении» много места занимают очень изобретательные, но тоже, в сущности, неубедительные рассуждения, призванные показать «очевидность» такого перехода.

Если кантовский анализ мышления направлялся на такие его проявления, как математические, естественнонаучные и философские теории, то внимание Фихте направлено прежде всего на живой процесс индивидуального мышления, обращенного на самые обыденные вещи окружающего мира, например на стену аудитории, в которой читались фихтевские лекции. Предлагая своим слушателям помыслить эту стену, Фихте затем приглашал их сделать предметом мысли предшествующий акт своего мышления. Призыв «мысли себя и подмечай, как ты это делаешь», уточнялся указанием: «Вникни в самого себя; отврати свой взор от всего, что тебя окружает, и направь его внутрь себя -- таково первое требование, которое ставит философия своему ученику. Речь идет не о чем-либо, что вне тебя, а только о тебе самом». Фихте придавал кардинальное значение осознаваемому при этом факту, что мышление, являющееся субъективной деятельностью, может делать своими объектами также собственные акты. Необоснованно стирая грань между такого рода объектами и объектами как внешними вещами, Фихте утверждал, что ему удалось показать «очевидность» перехода мыслительной субъективности в принципиально любую объективность и что это именно переход мышления в бытие. В действительности же Фихте идеалистически сводил бытие к мышлению и только за счет произведенной дезобъективации бытия создавал видимость его порождения мышлением субъекта.

Кант, высказывая свое мнение об этом основополагающем аспекте теоретической философии Фихте, заявил, что «чистое наукоучение есть только логика, которая не достигает со своими принципами Материального объекта «познавания, но отвлекается от содержания этого последнего... стараться выковать из асе некоторый реальный объект было бы напрасным, а потому и никогда не выполнимым трудом...». Вынужденный также в целом определить свое Отношение к «наукоучению» в связи с утверждениями Фихте, что его «система не что иное, как система Канта, т. е. Она содержит тот же взгляд на предмет» и отличается от кантовской лишь способом изложения. Кант публично назвал «фихтевское наукоучение совершенно несостоятельной системой», которую неверно рассматривать как «подлинный критицизм». Кант писал поэтому о своем твердом намерении «отгородиться от всякого участия в этой философии». Это «отлучение» себя от «критической» философии ее патриархом Фихте остроумно дезавуировал посредством обнародования выдержки из ранее полученного им письма Канта, который писал, что вследствие преклонности его возраста он видит себя способным работать «почти исключительно только в практической сфере» и предоставляет «другим дело тонкого теоретического умозрения...». То, что в этом кантовском письме могло быть просто вежливым и тонко ироничным выражением несогласия с «умствованиями» Фихте, последний интерпретировал в том выгодном для себя смысле, что «Кант, достигнув после полной трудов жизни преклонного возраста, признает себя неспособным вникнуть в совершенно новые умозрения». На деле же Кант при обсуждении фихтевских попыток вывести объективное из субъективного выказал большую проницательность и трезвость философского суждения, чем его оппонент, находившийся в расцвете своих умственных сил. Важно, что в ходе этой полемики было достаточно четко определено существенное отличие фихтевского последовательно идеалистического решения основного вопроса философии от дуалистического решения этого вопроса Кантом. Это способствовало осознанию того факта, что фихтевское «наукоучение» представляет собой качественно новую форму идеализма по сравнению с кантовским «трансцендентальным идеализмом».

При обосновании и последующем развертывании тезиса о переходе от мышления к бытию Фихте в модифицированной форме восстанавливал два краеугольных положения прежней «метафизики», отвергнутых Кантом как несостоятельные. Во-первых, это положение об интеллектуальной интуиции как действительном и фундаментальном средстве философского познания. «Интеллектуальное созерцание, утверждал Фихте, есть единственно прочная точка зрения для всякой философии. Исходя из нее и только исходя из нее, можно объяснить все, что происходит с сознанием». Во-вторых, это положение о чистом разуме как надежном и единственном подлинном созидателе философского знания
2. Три «основоположения»
Утверждение об абсолютной самодеятельности и самоопределяемости мыслящего «я» представляет собой первое из трех основоположении, в которых выражается фихтевское наукоучение. Помимо только что рассмотренного подхода к этому основоположению, у Фихте имеется также другой, более теоретичный подход, имеющий значение обоснования. В нем исходным пунктом являются высказывания тождества: А есть А, или А = А. По Фихте, способность «я» к таким высказываниям может быть понята только как следствие того, что само «я» тождественно себе, что «я» есть «я», «я» = «я». Фихте настаивает на том) что в свою очередь понять эту самотождественность «я» можно лишь как результат того, что оно само себя полагает, само себя созидает. Из этого положения выводится следующая, наиболее адекватная формулировка первого основоположения: «Я полагает Я».

Фихте указывает, что самополагание «я» неотделимо от его самопознания, так что для «я» характерна двуединая деятельность: созидательная (именуемая «практической») и познавательная (именуемая «теоретической»). Вводя понятие практики в саму свою теоретическую философию, Фихте ставит важную гносеологическую проблему единства теории и практики в процессе познания. Однако как постановка, так и решение этой проблемы идеалистически мистифицированы в «наукоучении». К фихтевской и другим аналогичным трактовкам в немецкой классической философии активности сознания относится замечание К. Маркса, что идеализм разрабатывал вопросе деятельной стороне сознания «только абстрактно, так как идеализм, разумеется, не знает действительной, чувственной деятельности как таковой».
Глубокую содержательность первому основоположению придает рассмотрение Фихте в его рамках такого взаимодействия субъекта и объекта, которое фактически включает в себя объективную реальность. Правда, вначале Фихте отдает обильную дань своей установке на выведение объективности из мыслящего «я», относительно которого он заявляет, что «Я должно быть рассматриваемо не как чистый субъект, как его до сих пор почти везде рассматривали, а как субъект-объект...». Согласно Фихте, в этом «я» «субъективное и объективное слиты... воедино» потому, что в своем созерцании «Я полагает необходимо самого себя...». Фихтевское утверждение об изначальном единстве субъекта и объекта как ключе к пониманию последующей «связи между субъектом и объектом» вошло в состав и других идеалистических учений немецкой классической философии, как фундаментальное положение.

К проблеме отражения в человеческом сознании объективной реальности Фихте подходит при усмотрении и осмыслении того факта, что «одни из наших представлений сопровождаются чувством свободы, другие -- чувством необходимости...». Фихте поясняет, что «одни из них являются нам как всецело зависящие от нашей свободы», а «другие определения сознания мы относим, как к их образцу, к какой-то истине, которая должна утверждаться независимо от нас», так что «мы находим себя связанными в определении этих представлений» тем, что они «должны согласовываться с этой истиной». Здесь под внешней «истиной» подразумевается вещь, с которой должно согласовываться представление о ней. Ответ на вопрос «каково основание системы представлений, сопровождающихся чувством необходимости», Фихте отнес к числу важнейших задач философии. Назвав систему этих представлений «опытом», Фихте заявил, что «философия должна показать основания всякого опыта».

Основанием «опыта» Фихте провозгласил способность «я» к противоположению, т. е. к полаганию «не-я». К усмотрению этой способности Фихте шел от анализа противополагающих высказываний, резюмируемых формулой -- А А, считая, что подобные высказывания возможны потому, что «я» полагает «не-я»: «Сколь несомненна среди фактов эмпирического сознания наличность безусловного признания достоверности положения --А А, столь же несомненно Я противополагается некоторое не-Я». Называя «не-я» всю объективную реальность, прежде всего мир материальных вещей, Фихте неоправданно полагал, что ему с абсолютной убедительностью удалось показать производность этой реальности от деятельности мыслящего «я». «Тут, -- писал Фихте об этой идеалистической точке зрения, -- ясно, как солнце, обнаруживается то, чего не могли понять столькие философы, не освободившиеся еще, на их кажущийся критицизм, от трансцендентного догматизма (это выпад против Канта. -- В. К.), а именно, что Я может развить все, что только должно происходить в нем когда-либо, исключительно из себя самого, ни самомалейшим образом не выходя при этом за свои пределы и не разрывая свой круг...». Утверждение «Я полагает не-Я», которым углубляется и конкретизируется фихтевский субъективный идеализм, -- это второе основоположение «наукоучения». Однако в ходе развертывания этого основоположения оно, наполняясь определенным реальным содержанием, оказывается вместе с тем ведущим к переходу от субъективного идеализма на позиции объективного идеализма.

В противоположность мыслящему «я» Фихте охарактеризовал «не-я» как чувственно воспринимаемое. Чувственный характер «не-я» Фихте пытался «дедуцировать» из того, в сущности, постулативного, не обосновываемого самим «наукоучением» положения, Что «Я должно созерцать». Отсюда следовало, по Фихте, что «Я должно полагать себя как созерцающее», в салу чего оно полагает и «нечто созерцаемое», которое «необходимо есть некоторое не-я». Фактически Фихте стремился объяснить тот реальный факт, что действительные объекты выступают первоначально в сознании как чувственно созерцаемые, давая этому факту, в отличие от Канта, идеалистическую интерпретацию.

Вместе с тем в фихтевской характеристике деятельности «я» по полаганию «не-я» имеется Немало аналогий тому, как в трансцендентальной аналитике Канта трактовалась деятельность рассудка по созиданию «мира явлений». Так; Фихте объявляет названную деятельность «я» бессознательной. Предлагая это как «объяснение» того, что без знания, выдвигаемого «наукоучением», мы «неизбежно должны предполагать, что получаем извне то, что производим сами, нашими собственными силами и согласно нашим собственным законам». Перед нами идеалистическое псевдообъяснение непоколебимой убежденности обыденного сознания (а также материалистических утверждений философов), что чувственно воспринимаемые вещи не порождены человеческим сознанием, а существуют вне и независимо от него.

От кантовского учения о «схематизме» находится в зависимости утверждение Фихте, что «полагание созерцаемого совершается через силу воображения». Это, несомненно, модификация кантовского взгляда на «продуктивное воображение» и его функции. В известной зависимости от Канта находится и положение Фихте о рассудке как такой «способности духа», благодаря которой осуществляется «хранение» и «закрепление» того, что создано «силой воображения». «Закрепление» состоит, собственно, в том, что именно в результате деятельности рассудка «получается наше твердое убеждение о реальности вещей вне нас...». По Фихте, «сила воображения творит реальность; но в ней самой нет никакой реальности; только через усвоение и овладение в рассудке ее продукт становится чем-то реальным». Значит, лишь в рассудке «впервые идеальное становится реальным», и потому рассудок может быть определен как «способность действительного».

Развернув эту субъективно-идеалистическую трактовку «не-я», Искусно использующую ряд важнейших положений кантовского учения о рассудке, Фихте затем сам наносит по ней сокрушительный, хотя и на первый взгляд, неявный, удар. Он состоит в признании того, что для «действительной жизни» «я» недостаточно его внутренних ресурсов, а «нужен еще некоторый особый толчок на Я со стороны не-Я». Исследователи фихтевской философии справедливо усматривают в признании необходимости такого «толчка» неосознанное восстановление основной функции кантовской «вещи-в-себе», указывая, что «тень» этой вещи неотступно преследует «наукоучение», которое вначале решительно отвергло ее реальность. Конечно, при трансформации «вещи-в-себе» в фихтевское «не-я» она подверглась идеалистическому переосмыслению, однако вместе с тем само это «не-я» оказывалось наделяемым свойствами объективной реальности.

Главная из них -- это активность «не-я», признаваемая и даже подчеркиваемая на данной стадии «наукоучения» в связи с объяснением той «страдательности» (пассивности), которая с необходимостью присуща «я» при «созерцании», чувственном восприятии им предметов. «Яне может полагать в себе никакого страдательного состояния, не полагая в не-Я деятельности,-- указывал Фихте,--но оно не может положить в не-Я никакой деятельности, не положив себе некоторого страдания». Заметим, что указываемые здесь «страдательное» состояние «я» и «деятельное» состояние «не-я»: характеризуют «я» и «не-я» совсем иначе, чем на предшествующих стадиях «наукоучения», когда «я» определялось как всецело «деятельное», а «не-я» --как всецело «страдательное». «Я» и «не-я» теперь включили в себя определения своих противоположностей и в результате этого оказались настолько сходными, что сам Фихте выражает недоумение по поводу того, «как вообще при таких условиях различать еще Я и не-Я? Ибо то основание различия между ними, благодаря которому первое должно быть деятельно, а второе страдательно, отпало...».
Список использованной литературы:

1)      1) http://ru.wikipedia.org/wiki/Фихте

2)      Вишневский М.И. «Философия». (Учебное пособие) (2008)

3)      Спиркин А.Г. «Философия». (Учебник для технических вузов) (2000)