Реферат Педагогические идеи
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Если не уметь рассматривать образовательные вопросы с широких социальных позиций, невозможно оценить объективную роль этого института в обществе как наиболее "дальнодействующего" фактора научно-технического прогресса, а также экономического, социально-политического и духовного развития общества.
Социология образования изучает образовательную структуру как социальный институт, анализирует ее взаимодействие с обществом.
Социология образования возникла в начале двадцатого века. Изучение такого важного вопроса начинали Макс Вебер, Эмиль Дюркгейм, Талкотт Парсонс. Отправными точками для изучения этой отрасли стали концепции социальной стратификации, разделения труда, социализации личности.
Социология образования - раздел социологической науки, который изучает закономерности функционирования образования как социального института (функции в обществе, взаимосвязь с другими институтами, социальную политику в области образования, ценностные ориентации специалистов, образовательные системы и структуры, отношение к образованию различных социально-демографических групп, вопросы управления и кадрового обеспечения образовательных учреждений и т. п.).
Основы социологии образования были заложены Э. Дюркгеймом, М. Вебером исследовавшими социальные функции образования, его связь с экономическими, политическими процессами. Позднее Т. Парсонс предложил изучение образования как института социализации, а учебных заведений - как социальных систем.
Педагогические идеи
Дьюи неразрывно связаны с его философско-социальными взглядами. Преданный идеям демократии, болеющий на ее несовершенство, расслоение американского общества, тяготы миллионов простых людей, философ видел в образовании мощное средство развития подлинной демократии. «Единственным фундаментальным институтом, творящим лучшее общество, является общественная школьная система» (Дьюи Дж., Дьюи Э. Школы будущего. Берклин, 1922. С.225). Но тут же он подчеркивал необходимость ее радикального преобразования.
В работах Дьюи содержится резкая, порой язвительная критика традиционной школы. Она пренебрегает ребенком, особенностями его развития и потребностями. Разработанные взрослыми без учета интересов детей школьные программы, учебники, учебные материалы вызывают у школьников ненависть к учению. Инстинктивное стремление детей к познанию деформируются искусственной системой оценок и экзаменов. В школе доминирует учебник с его абстрактными книжными фактами, которые ребенок должен заучить, не понимая зачастую смысла.
Детей заставляют в классах сидеть неподвижно, заучивать массу ненужного материала, подавляют их физическую и умственную активность. В школе все мертво, пассивно, все противоречит природе детей. Такая школа не может подготовить моллодые поколения к жизни в демократическом обществе, требующем от человека активности уверенности, самостоятельности, широты взглядов, умений решать личные проблемы в соответствии с общим благом.
При разработке своей педагогической системы Дьюи многое черпает из наследия великих предшественников -- Руссо, Песталоцци, Фребеля. Не будет большим преувеличением сказать, что в основе педагогической системы Дьюи лежит руссоизм приспособленный к условиям индустриальной эпохи и оснащенный понятиями прагматистской философии.
Обратимся к ведущим положениям педагогической системы Дьюи.
Школьная система
Рассматривая образование как главный фактор развития демократии, Дьюи решительно выступал против дуализма школьной системы. В условиях усложнения жизни, писал он в 1915 г., накопления богатства одними и обедне других положение демократии становится все труднее. «Демократия сделает роковую ошибку, если допустит, чтобы существовала школьная система для детей родителей, у которых больше досуга, и для детей тех, кто зарабатывает на жизнь. Уже такое физическое разделение неблагоприятно для развития взаимных симпатий людей, но это еще меньшее зло. Гораздо хуже, что чересчур книжное образование одних и «ультра практическое» для других ведет к глубокому различию в умственных и моральных навыках, идеалах, взглядах. Разделение школ повело бы общество по пути, абсолютно чуждому духу демократии» (Школы будущего. С. 226). Дьюи настаивает на последовательной реализации принципа открытой и доступной всем и каждому единой школы, независимо от имущественного положения, пола, расы, национальности. Чтобы служить развитию демократии, такая школа должна радикально изменить содержание своей деятельности. В ней следует обеспечить единство обучения и общественного применения знаний, теории и практики, работы и понимания ее значимости» (там же) В этом видел Дьюи вклад школы в развитие демократического общества.
Сущность и цель образования
При раскрытии этих ведущих философско-педагогических понятий Дьюи продолжает гуманистическое направление, заложенное Руссо. Идея великого швейцарца об образовании как процессе естественного роста является исходной для Дьюи. Он полностью разделяет положение Руссо о том, что «истинное образование есть не что-то налагаемое на ребенка извне, а естественный рост и развитие свойств и способностей, с которыми человек появляется на свет» (там же. С. 4).
Детство, подчеркивает Дьюи, --это время бурного роста и развития. Ребенок активно осваивает окружающий мир, используя свои физические и интеллектуальные силы. И в это время школа и взрослые навязывают детям учебники, программы, забивают их головы фактическими данными, которые являются результатами чьих-то открытий и чужды ученикам. Школа озабочена прежде всего накоплением знаний, их количеством, а не тем, как происходит развитие ребенка.
В школе демократического общества «ребенок -- исходная точка, центр и конец всего» (Дьюи Дж. Школа и ребенок. М., 1923. С. 7). Он, его потребности в открытии мира вещей и отношений должны определять содержание работы школы. «Ничто не должно мешать росту ребенка. Главная цель образования -- способствование полному и свободному развитию тела и ума ребенка» (Школы будущего. С. 16).
Оппоненты Дьюи часто усматривали в его идеях отказ от организованного обучения, призывы к слепому следованию за интересами ребенка. На самом же деле он трактовал учение как «постоянную перестройку, двигающуюся от непосредственного опыта ребенка к организованной массе истины, которую мы называем наукой» (Школа и ребенок. С. 17). По идее Дьюи, в начальных классах учение должно быть построено в соответствии с интересами и потребностями ребенка. Оно ориентировано на развитие познавательной активности и вооружение детей методами самостоятельных открытий. «Общая цель приобретения знаний -- найти путь, как добывать знания, когда они нужны, а не знания сами по себе» (Школы будущего. С. 18). Дьюи заглядывал далеко в будущее, когда непрерывное образование, умение переучиваться, приобретать знания самостоятельно станут объективной потребностью постпромышленной эпохи. На этой основе происходит движение к организованному обучению с его разделением на учебные дисциплины, программами и учебниками. Но и здесь настоящая цель образования -- «найти путь, как добывать знания».
Ребенок и школа
Дьюи -- яркий представитель гуманистического направления в педагогике. Для него характерно любовно-уважительное отношение к детям. Жизнь ребенка «с ее потребностями не менее ценна, чем жизнь взрослого» (Дьюи Дж. Школа и общество. М., 1922. С. 12). Ребенку принадлежит право наслаждаться детством, утверждал Дьюи, и в школе он должен жить полноценной жизнью, отвечающей его интересам, потребностям, способностям развития. «Ребенок должен стать солнцем, вокруг которого вращаются все образовательные средства...» (там же. С. 12).
Каждый ребенок -- ярко выраженная индивидуальность, и о настоящем образовании не может идти речи, пока дети рассматриваются как целое, как класс. «Если ученики всегда выстроены в прямой ряд, ходят гуськом, получают знания по одному и тому же методу и обязаны их «возвращать» совершенно одинаково -- мы никогда ничего не узнаем о детской душе» (Школы будущего. С. 77).
Дьюи настаивает на том, чтобы в школе была атмосфера свободы для разнообразной деятельности каждого ребенка и его самовыражения. Здесь должны быть созданы все условия для удовлетворения потребностей детей в общении, исследовании, созидании, художественном творчестве.
Отстаивая право ребенка на свободу самовыражения, Дьюи вместе с тем отвергает вседозволенность и неограниченную свободу. «Свобода не уничтожает ограничений, налагаемых природой и обществом на каждого члена общежития, не позволяет индивиду предаваться инстинктам, вредным для него как члена целого» (там же).
Естественный рост ребенка может успешно проходить лишь в условиях любви, тепла, симпатии со стороны взрослых. «На лозунге тех, кто за развитие ребенка, написана симпатия к ребенку» (Школа и ребенок. С. 10).
Биологическое и социальное в ребенке
Эта проблема -- предмет давней и горячей полемики между двумя научными направлениями: биологизаторов, считающих, что человек имеет прирожденный и трудноизменяемый комплекс способностей, и средовиков, трактующих ребенка как «чистую доску», на которой социальный опыт и воспитание «рисуют» личность.
Некоторые оппоненты Дьюи обвиняли его в биологизаторских позициях и в доказательство приводили отдельные цитаты из его работ: «Воспитание должно основываться на природных способностях, т.е. оно должно опираться на первоначально и независимо существующие прирожденные склонности. Речь идет о их направлении, а не о их создании» (Психология и педагогика мышления. М., 1921. С. 26). Или: «Истинное воспитание не что-то налагаемое извне, а рост, развитие свойств и способностей, с которыми каждый человек появляется на свет» (Школы будущего. С. 9).
Эти высказывания Дьюи находились в русле концепции естественного роста, которую он разделял вслед за Руссо. Борясь за слом старой школы, он выступал за новую педагогическую систему, центром которой является ребенок и которая учитывает природные задатки детей, разнообразие их личностных качеств, темпераментов, стилей мыслительной деятельности. Дьюи никогда не рассматривал природные задатки в статике. Наоборот, ключевыми словами его системы являются: рост и развитие. Образование для него -- это непрерывный процесс реорганизации опыта ребенка для продвижения к более высокому уровню опыта и его усвоению.
Для Дьюи среда -- обязательное условие роста и развития человека. Среда развивает ребенка как целостный организм в единстве физических, умственных, духовных сил. Среда создает сильные мотивы к познанию, и только социальное окружение способно сформировать у ребенка качества, необходимые для жизни в человеческом сообществе. Ученый никогда не призывал к разделению детей на способных и неспособных, к использованию интеллектуальных тестов. Это было чуждо его демократическим идеалам. Вместе с тем нельзя отрицать, что акцентирование им важности природных задатков стало одной среди многих причин довольно широкого применения интеллектуального тестирования в школах англоязычных стран, и прежде всего США.
Активизация учебного процесса
Учебный процесс в современной начальной школе, утверждал Дьюи, противоестествен природе ребенка, его стремлению делать и знать. Школа заставляет детей сидеть часами неподвижно и выслушивать, молчаливо впитывать сложные и непонятные факты. Следствием такого процесса обучения является нелюбовь детей к школе (см.: Школы будущего. С. 19). На основе своих философско-педагогических изысканий изучения инновационного опыта Дьюи разрабатывает модель учебного процесса в школе, ориентированной на развитие ребенка. Характерными чертами являются:
реальность учебного материала: ребенок в школе должен быть окружен постоянно расширяющимся миром вещей, которые имеют реальное значение для него и которые он может наблюдать, изучать, реконструировать;
целостность, под которой понимается объединение в познавательной деятельности всех физических, умственных, эмоционально-волевых сил ребенка. Чтобы научиться мыслить, дети должны включить в учебный процесс свои руки, ноги, глаза, мускулы, ибо это -- инструменты интеллекта;
обучение деланием наиболее эффективно обеспечивает целостность познавательной деятельности и развитие ребенка. Инстинкт делания -- сильнейший у ребенка. Учебный процесс, в котором игнорируется этот инстинкт и в качестве пособий и материалов допускаются только учебники, заглушает развитие детей и обречен на абстрактность в худшем смысле этого слова (см.: там же. С. 47). В учебные программы школы должны быть введены проекты, дающие ученикам пищу для самостоятельной работы с реальными вещами (строительство домика, восстановление из песка города, каким он был много веков назад, организация небольшой типографий, в которых дети набирают и печатают свои работы, и т.д.). Учебники в этом случае не доминируют, а служат путеводителем, к которому обращаются дети в случае затруднений;
проблемность в обучении -- обязательное условие развития самостоятельного и критического мышления. Работа с вещами ставит учащихся в реальные ситуации, которых им приходится вести поиск, выходить из возникшего затруднения, принимать решения. Согласно инструментальной философии Дьюи, только перед лицом проблемы человек мобилизует мыслительные силы и вырабатывает умение принимать самостоятельные решения. Задача учебного процесса состоит в формировании этих умений и может быть решена лишь путем проблемного обучения;
игровая деятельность детей: во все времена и у всех народов игры были важным фактором воспитания, особенно маленьких детей. Посредством игры дети познают окружающий их мир. Инстинкт игры должен широко использоваться школой (см. там же. С. 64--65) и на его основе следует ввести в учебный процесс разнообразную игровую деятельность (спонтанные игры, повторяющие жизнь взрослых, организованные игры, изготовление игрушек, конструкторская работа и др.). Не только для младших, но и для старших школьников важна такая игровая деятельность, как драматизация, ролевые игры: они вовлекают в процесс обучения аффективную сферу человека, способствуют его самовыражению и обеспечивают целостность познания мира.
Модель учебного процесса, разработанная Дьюи, адресована в первую очередь начальной школе. Здесь в наиболее сензитивный период развития происходит формирование базовых учебных навыков, раскрываются (или угасают) творческие силы детей, закладываются основы успешной жизни человека Начальные классы должны быть естественной средой роста и развития, продолжением жизни, которую ведет ребенок дома, во дворе, на улице.
Школа и общество
Творчество Дьюи пронизано идеей развития и укрепления демократии в обществе. По его определению, подлинно демократическое, уравновешенное, счастливое и процветающее общество возникает там, где люди способны работать совместно (см. там же С. 96). Первая задача школы в связи с этим -- «научить ребенка жить в общежитии, где он начинает осознавать себя, понимать свои обязательства по отношению к этому общежитию и приспосабливаться к общей жизни» (там же). Школы должны стать эмбрионами общественной жизни. Дьюи внимательно изучает инновационный опыт и положительно оценивает все то, что делает школу, по его выражению, «маленькой демократической общиной» (разновозрастные классы, где старшие заботятся о младших; издание школьной газеты, строительство спортивной площадки при школе, участие детей в работе столовой, библиотеки; избрание совета учеников и др.).
Тесное единение школы с окружающей жизнью расширяет возможности вовлечения детей в служение обществу. Расчистка улиц, посадка цветов, уход за деревьями, помощь престарелым, открытие в школах клубов (рукоделия, столярного дела, спорта и др.), которые открыты детям и взрослым -- лишь небольшой перечень дел, которые учат школьников и жителей округи быть хорошими и предприимчивыми гражданами общества. Школа, настаивал Дьюи, должна стать сеттльментом, открытым не только детям, но и всем живущим в районе. Это реальный путь улучшения общества и пробуждения его живого интереса к воспитанию молодого поколения.
Разработанная Дьюи концепция обновленной школы шла в русле движения за «прогрессивное» образование, охватившее страну на стыке двух столетий Школы, особенно в крупных городах, заполненные детьми иммигрантов, лихорадочно искали способы приспособления их к новой жизни. За счет заметного сокращения теоретического материала учебные программы заполнялись сведениями сугубо утилитарного характера. На протяжении долгого времени американская школа готовила активных, умеющих положиться на себя, но не отягощенных большим багажом знаний людей.
В 50--60-е гг. «прогрессивизм» и его идейный вдохновитель Дьюи подверглись разрушительной критике. Их обвиняли в антиинтеллектуализме американской школы, снижении качества образования и связанном с этим падении конкурентоспособности США на мировом рынке. Следующие десятилетия заполнены поиском путей достижения мирового уровня качества образования. В этих поисках происходит возрождение педагогического наследия Дьюи. Его главные идеи -- активность ребенка, уважение к нему, исследовательский метод, опора обучения на присущие личности качества, ситуация успеха, которая является мощным мотивом познавательной деятельности, связь школы со средой и общиной, непрерывное образование и рост человека и др. приобретают постепенное значение при разработках моделей образования для XXI века (см. Шейн Г. Джон Дьюи // Перспективы. 1986. № 4). Главный постулат Дьюи: высочайшая задача образования -- способствовать социальным переменам к лучшему для всех людей -- выступает направляющей и вдохновляющей линией в прогрессивном развитии человечества.
Социология образования П. Бурдье
Из всех научных работ Пьера Бурдье "Государственная знать", наверное, - самая значимая и парадоксальная. Именно по этим причинам она, наверное, введет в заме шательство, если не в тупик, многих зарубежных читателей. Она жестко франкоцен- трична в своих эмпирических основах и в то же время универсалистская по аналитическому замыслу, обладает теоретическим богатством, ставящим ее в эпицентр современных дебатов о власти, культуре и разуме.
Еще больше, чем в "Различении", на котором рассматриваемый труд построен и который он продолжает по ряду направлений [1], в нем исследуются логика социаль ного доминирования в развитом обществе, механизмы, которыми оно себя камуфлирует и увековечивает. Он глубоко проникает в специфику французской системы классов, культуры и образования двадцати лет после восстания мая 1968 г . В то же время в "Государственной знати", как во всяком хорошем этнологическом отчете, согласно Марселю Моссу, именно "то, что может казаться ненужной деталью, фактически является сгустком принципов" [2, р. 7].
Один из таких принципов - неудобные, но упрямые связи столкновений и сговоров, автономии и общности, самостоятельности и зависимости между материальной и символической властью. Как точно подметил Вебер, в каждой структуре господства "привилегированные благодаря наличным политическим, социальным и экономическим порядкам" никогда не довольствуются неприкрытым исполнением своей власти и голым навязыванием своих привилегий. Они скорее хотели бы "видеть свое положе ние преобразованным из фактических отношений чистой власти в упорядоченную систему приобретенных прав, хотели бы знать, что этим они освящены" [3]. В феодаль ном обществе церковь является институтом, которому доверено преобразование власти господина, фактически основанной на контроле над оружием, землей и богатством, в божественное право; духовная власть использовалась для оправдания и упрочения власти нового класса воинов. В сложных обществах, порожденных поздним капитализмом, утверждает Бурдье, школа берет на себя этот труд - освящение социальных перегородок. Сегодня не одна, а две разновидности капитала - капитал экономический и капитал культурный - дают доступ к позициям власти, определяют структуру социального пространства и управляют жизненными шансами и траекториями групп и индивидов.
Вузовские дипломы - эти "верительные грамоты" [1] помогают определять современный общественный строй, в средневековом смысле слова ордо, как набор различий - временных и вечных, мирских и небесных, дающих несопоставимые степени благ женщинам и мужчинам не только путем размещения по разным позициям, которые и создают социальную структуру, но также, что еще важнее, изображая существующие неравенства между ними как неизбежные необходимости, порожденные талантом, настойчивостью и желаниями индивидов. Именно поэтому культурный капитал, хотя его накапливает и передает в основном семья, выглядит качеством личности его носителя. Тот факт, что он "позволяет сочетать престиж прирожденной собственности с заслугами достижения" [4, р. 245], делает его уникально пригодным для легитимации сохраняющегося наследования социальных привилегий в обществах, олицетворяющих идеалы демократии.
И не случайно объектом анализа Бурдье становится эффект социальной алхимии.Посредством ее некая социальная иерархия лицемерно представляет себя тем, кого она возвышает, в не меньшей мере, чем тем, кого она подвергает эксклюзии, шкалой человеческого совершенства. Исторически случайный социальный порядок, кореня щийся в материальности экономической и политической власти, преобразует себя в нечто, предъявляющее все внешние атрибуты благородства и ума. Под таким углом зрения, получение элитного диплома является не столько "ритуалом допуска", по Ван Геннепу [2], столько ритуалом института [5, р. 117-127]: оно не столько отделяет "прежде" от "потом", сколько поднимает вверх тех, кому назначено занимать видные общественные позиции, и отделяет их от тех, кем они будут править. Оно будит почитание и освящение в самом прямом смысле слова, то есть делает их священными (всем, кто видел церемонию вручения дипломов в крупных университетах Британии или США, не могло не броситься в глаза архаичное религиозное ощущение, которое восхитило бы Робертсона Смита ). [3]
Марк Блок в свое время усматривал в "распространении практики церемонии про изводства в рыцари" средневековый "симптом глубокой трансформации понятия рыцарства" [6, р. 437]. Бурдье тоже утверждает, что распространение образовательных титулов, как предпосылка восхождения на вершины частных корпораций и государ ственных бюрократий, означает консолидацию нового способа доминирования и соответствующую трансформацию системы стратегий, посредством которых правящий класс сохраняет и маскирует себя, но ценой быстрой, непрерывной метаморфозы.
В феодальном обществе отношения между преходящими и духовными полюсами власти приняли форму относительно простой дуальной, но взаимодополняющей оппозиции воинов и священников, военной и церковной властей, носителей меча и носите лей Слова. С учреждением формально рационального государства и ростом значимости "второго капитала" (оба капитала по гипотезе Бурдье - взаимосвязанные истори ческие изобретения) антагонистичную пару заменила неимоверно сложная сеть перекрещивающихся связей множества полей, в которых отныне разные формы социальной власти реально циркулируют и сосредоточиваются. Сеть взаимозависимо стей, соединившая их в особую общность, Бурдье называет полем власти (понятие введено в начале 1970-х, но впервые разработано в рассматриваемой работе и теоретически, и эмпирически). Эта сеть простирается от экономического поля на одном конце до поля культурного производства, на другом [7]. Промышленник и художник XIX в., менеджер и интеллектуал ХХ-го века во Франции персонифицируют доминирующий и доминируемый полюса поля власти. Между ними в симметричном и обратном порядке в зависимости от сравнительного преобладания, который они обеспечи вают экономическому или культурному капиталу, выстроены поля политики, высшей государственной службы, свободных профессий и университетов.
По мере диверсификации видов капитала и умножения автономных полей (эти две посылки для Бурдье - равнозначные концептуальные обозначения единой эпохальной тенденции, поскольку капитал и поле взаимно определяют и уточняют друг друга), по мере того, как более очевидная "механическая солидарность" слабо дифференцированных и взаимозаменяемых сил уступает место усложненной "органической солидарности" вполне разделившихся и несопоставимых форм капитала, - растут напряженности, грозя вылиться в столкновения. Ибо то, что разнообразные формы капитала отныне создали формулу доминирования, означает необходимость считаться с различными принципами социального первенства и легитимности, примирять их. Ставкой в этой борьбе среди доминирующих (ее часто ошибочно принимают за конфронтацию правя щих и подчиненных классов) является относительная ценность и мощь соперничающих видов капитала, в частности, устанавливаемые "обменным курсом" валют экономики и культуры.
Именно здесь и нужно рассмотреть систему элитных учреждений высшего образования. В обществах, характеризуемых соприсутствием и соперничеством разных форм власти, во все большей мере полагающихся на конвертирование в "верительные грамоты" как средство увековечить себя, эта система не только гарантирует предпочтительный и быстрый допуск к командным позициям сыновьям предков, их уже монополизировавших (полная принадлежность к знати, особенно по крови или дипломам, в сущности, прерогатива мужчин). Высокая степень автономности и внутренней дифференциации такой системы, соответствующая антиномии между деньгами и культурой, организующей все поле власти, - обеспечивает ей также "разминирование" нарождающихся конфликтов путем признания и вознаграждения претензий на научные и социальные отличия.
"Интеллектуальные школы", такие как "Высшая нормальная школа", - питомник верхнего слоя французской интеллигенции; и Бурдье - один из их выдающихся питомцев. Они привлекают в основном студентов, которые наиболее сильно тянутся в эти школы, так как, прежде всего, их наклонности воплощают тот вид капитала, который эти школы требуют от детей из культурной части буржуазии. В этот слой они и воз вращаются. Учреждения, призванные готовить капитанов промышленности и государства, такие как "Школа высших коммерческих исследований" и "Политехническая школа", - это, прежде всего, заповедник студентов, вышедших из экономически богатой части высшего слоя буржуазии Франции. Между этими двумя полюсами пространства элитных школ Франции находится "Национальная школа администрации", из которой градом сыплются члены кабинета и высшие госслужащие. Она смешивает два вида компетентности - культурную и экономическую, рекрутируя студентов, семейное наследство которых обычно сочетает редкие "верительные грамоты" и старое богатство.
Обеспечивая раздельные пути передачи привилегий и признавая соперничающие, даже антагонистические, притязания на превосходство в рамках своего ордена, поле элитных школ изолирует и успокаивает разные категории наследников власти, обеспечивая лучше, чем какой-либо иной способ, мир с подчиненными ( pax dominorum ), - неотъемлемую часть дележа добычи гегемонами. Поэтому не отдельные учреждения, а все поле (то есть, пространство объективных отношений), образованное ими, обеспечивает именно то самое поле ( qua field ) воспроизводства меняющейся матрицы смоделированных различий и расстояний, формирующих социальный строй. Непосред ственным, конкретным объектом труда "Государственная знать" стали структура и функционирование самого верхнего эшелона французской системы высшего образования, его связи с буржуазией, с верхушкой корпораций страны. Его глубинной теоретической целью является разработка, - наряду с эмпирической демонстрацией одной из ее исторических версий, - модели общественного разделения труда в сфере господства, применяемой в передовых обществах, где разнообразные формы власти сосуще ствуют и соперничают за верховенство.
Предельная централизация и высокая социальная селективность, коренящиеся в долговременных связях между разными классами, в государственном строительстве и образовании, а также в разделении университетов и "Гранд школ", готовность, с которой освящается мирской (то есть, буржуазный) культурный багаж, и вытекающая от сюда жесткость - все это делает систему образования во Франции подходящей терри торией для раскрытия неочевидной связи науки с классами общества и двуликой связи обоих полюсов поля власти посредством молчаливого согласия/конфликта. Специфика эмпирического материала не должна отвлекать от более широкой применимости аналитической рамки, использованной для его обработки. Правильно понятая, "Государственная знать" дает системную программу исследования любого национального поля власти, конечно, если американский (британский, японский, бразильский и т.д.) читатель попытается создать, путем аналогичных суждений, организованный набор гипотез для компаративного исследования в собственной стране [8].
Бурдье утверждает, что организация современного правящего класса, опыт исторического состояния разделения труда между материальным (экономическим) и сим волическим (культурным) капиталом [9], его наложение на поле элитных школ, разъединяющее и переплетающее обоих, - характерно для всех передовых обществ. Но эта скрытая структура противостояния принимает феноменально различные формы в разных странах в зависимости от ряда пересекающихся факторов, включая историческую траекторию формирования (высшего) класса, структур государства и контуров системы образования в обществе в изучаемое время. И Бурдье предполагает, что рост "нового капитала" везде превращается в сдвиг способов воспроизводства от прямого, когда власть передается, по сути - в рамках семьи, через экономическую собственность, к опосредованному школой воспроизводству, где наследование привилегий одновременно осуществляется и преобразуется благодаря пересечению с институтами образования. Но, опять-таки, все правящие классы прибегают к обоим способам одновременно. Бурдье взял на себя труд показать, что ростотносительного веса культурного капитала никоим образом не отменяет способности экономического капитала автоматически расширяться. И частичное предпочтение одного или другого будет зависеть от системы инструментов воспроизводства и от конкретного баланса власти между разными фракциями, связанными с тем или иным способом передачи капитала.
Отсюда следует ошибочный - Альфред Норт Уайтхед [4] говорил об "ошибке неверной конкретности" [10, р. 52] - поиск полного соответствия друг другу вне национальных границ институтов, которым доверено увековечение сети властных позиций в разных обществах (к примеру, нет смысла искать точный американский или английский аналог "Национальной школы администрации", поскольку такового нет). Скорее нужно в каждом конкретном случае заняться эмпирическим открытием конкретных конфигураций, структурирующих социальное пространство, систему образования и поле власти, а также их взаимосвязи.
Структура пространства элитного образования во Франции строится на резком горизонтальном дуализме "Гранд школ" (избранных постдипломных школ с особыми подготовительными классами, общенациональными конкурсными вступительными экзаменами и прямым доступом к высокопоставленным рабочим местам) и университетов (массовых институций, открытых всем, кто закончил среднюю школу, и лишь поверхностно связанных с миром профессионального труда), а в рамках самих "Гранд школ" - между, по одной горизонтали - большими и малыми школами и, по другой, - учреждениями, как ориентированными на интеллектуальные ценности, так и готовящими к работе в экономической и политической сферах.
В децентрализованной же американской системе образования эта дуальность выражена рядом разновидностей устойчивой оппозиции, - и вертикальной, и горизонтальной - между: частными и общественными школами (начиная с уровня средней школы); муниципальными колледжами и четырехлетними университетами; массой третичных образовательных институтов и горсткой элитных учреждений (оплотом их является Лига Плюща [5] ), которые присваивают львиную долю командных постов в частной и общественной сферах [11]. Благодаря глубоко укорененному историей преобладанию экономического капитала над культурным, оппозиция двух полюсов вла сти с соответствующими фракциями господствующего класса Америки не реализуется в соперничестве тенденций или школ. Вместо этого она проектируется во внутрь каждого элитного университета, в противостояние и напряженные отношения между постдипломными отделениями искусств и науки, с одной стороны, и профессиональными школами (особенно права, медицины и бизнеса) - с другой, а также в антиподных отношениях названных отделений с теми или иными властями.
Но при указанных различиях плотно интегрированная сеть университетов Лиги Плюща и частных школ-интернатов функционирует как закрытый, хотя и частично, аналог французской системы "Гранд школ" с примыкающими к ним подготовительными классами. Поскольку "даже простое утверждение, что элитные школы существуют, противоречит природе Америки" [12], не будет лишним напомнить, насколько эксклюзивны - во всех смыслах - последние. Достаточно отметить, что практически все выпускники лучших школ-интернатов США (1% от численности учеников средних школ страны) поступают в колледжи, против 76% учеников католических и других частных школ и 45% всех старшеклассников муниципальных школ. Эти супер-привилегированные ученики, из которых девять из десяти - дети лиц свободных профессий и менеджеров в бизнесе (две трети их отцов и треть матерей учились в аспирантуре или постдипломных вузах), также с гораздо большей вероятностью приземлятся в са мых дорогих университетских городках даже при контроле за показателями способно сти учиться. В 1982 г . почти половина учеников "подготовительных школ" подали заявления в заведения Лиги Плюща и 42% из них поступили - против 26% кандидатов по стране, - хотя последние рекрутировались из лучших 4% всех школ страны, - благодаря тесным организационным связям и активным каналам рекрутирования школ-интернатов и высокостатусных частных колледжей [13].
В 1984 г . лишь тринадцать элитных школ-интернатов подготовили 10% членов наблюдательных советов крупных компаний США и почти пятую часть директоров крупных фирм. Сочетание эксклюзивных университетских дипломов с принадлежностью к высшему классу умножает вероятность вхождения во "внутренний круг" вла сти корпораций. Среди старших менеджеров обладание престижными образовательными "верительными грамотами" дополняется происхождением из высшего класса, решая, кто будет руководить компанией, входить в директораты других фирм, руково дить крупными ассоциациями в бизнесе. И так же, как во Франции дипломы, подтвер ждающие "общую бюрократическую культуру", демонстрируют тенденцию заслонять свидетельства профессионального мастерства, в США высокая научная степень в об ласти права, степень бакалавра лучшего частного колледжа увеличивает шансы менеджера достигнуть вершин ответственности в корпоративном мире в большей мере, нежели степень, полученная в рамках общей программы "мастер бизнес администрации" [14].
Выходцы из элитных школ-интернатов и университетов, члены зажиточных семей, перечисленных в " Social register ", также в массе своей сверх-представлены в верхних эшелонах американского государства (правительство, правосудие, правительственные консультативные органы), в политическом персонале, дорогих юридических фирмах, благотворительных организациях и искусстве [15]. А те, кто после испытания подготовительными школами оказался у горнила власти в Бостоне, Вашингтоне или Лос-Анджелесе, обязаны школам своими позициями и прерогативам не меньше, чем их коллеги с улицы Сент-Гийом в Париже.
Если отделить эмпирические данные от общей теоретической модели, содержащейся в"Государственной знати", возникает возможность сравнительной, генетической и структурной социологии национальных полей власти. Она позволит составить перечень действенных форм капитала для каждого общества, уточнить социальные и исторические детерминанты степени их дифференциации, дистанции и антагонизмы, а также оценить роль системы элитных школ (или функционально эквивалентных институций) в регулировании отношений между ними.
Такое исследование, несомненно, подтвердит большую непрозрачность опосредованного школой способа воспроизводства. И тогда ее большая способность скрывать увековечение власти покажет ее реальную цену. Во-первых, становится все дороже быть наследником: элитные школы, как правило, везде подвергают учеников жесткому распорядку работы, спартанским стилям жизни, практикам интеллектуального и социального смирения, что требует значимых личных жертв. Во-вторых, стохастическая логика, которая сейчас правит передачей привилегий, такова, что даже пользуясь всеми преимуществами на старте, не каждому сыну главы компании, хирурга или ученого обеспечено достижение сравнительно видной социальной позиции на финише гонки [16]. Конкретное противоречие опосредуемого школой способа воспроизводства как раз и выражено в создаваемом разобщении коллективного интереса класса, обеспечиваемого элитной школой, и интересом его отдельного члена, которым он неизбежно должен расплачиваться.
Бурдье предполагает, что (ограниченная) нисходящая мобильность какой-то части молодежи верхнего класса и поперечные "девиантные траектории", приводящие неко торых из них с одного полюса власти на другой, - например, отпрыск культурной части буржуазии перемещается на ответственный пост в корпорации, в политике - это мощные источники перемен в поле власти, а также серьезные союзники "новых соци альных движений", расцветших в век всеобщего соперничества ученых. Во всяком случае, при таком режиме не все наследники способны и желают взваливать на себя тяготы наследования.
Это значит, что поколенческая социология разнообразных форм власти не может ограничиться рисунком объективистской топологии распределителей капитала. Она должна вобрать в себя "специальную психологию", которую Дюркгейм упомянул, но так и не раскрыл [17]. То есть, она должна полностью отдавать себе отчет в социальном генезисе и реализации категорий мысли и действия, которыми участники разных изучаемых социальных миров воспринимают и актуализируют (или нет) потенциалы, которыми обладают. Для Бурдье такое анатомирование практического познания индивидов обязательно, так как социальные стратегии никогда не определяются односторонне объективными ограничениями структуры, - не более чем они ограничены субъективными намерениями агента. Скорее, практика порождается в обоюдном воздействии позиции и диспозиции то в гармоничной, то в диссонирующей встрече между "социальными структурами и ментальными структурами", между историей, "объекти вированной" в форме этой социально моделированной матрицы предпочтений, и при страстиями, составляющими габитус [18].
Вот почему "Государственную знать" открывает анализ практических таксономии и действий, посредством которых учителя и ученики вместе производят повседневную реальность французских элитных школ в качестве значимого жизненного мира ( Lebenswelt ). В первой части ("Ложное признание и символическое насилие") Бурдье показывает нам мышление профессора философии "Вышей нормальной шко лы"; мы понимаем, как он думает, участвует и судит. Поэтому нам понятна изнутри фактическая очевидность неразрывной, но всегда отрицаемой связи успехов ученого с классовостью. Вторая часть ("Рукоположение") реконструирует с мельчайшими подробностями и пафосом квази-магические операции разделения и соединения, путем которых научная знать объединяется душой и телом, преисполненная предельной уверенности в справедливости своей общественной миссии. Основательная переделка личности входит в изготовление габитуса доминирования и раскрывает то, как власть исподволь формирует умы и желания изнутри, не меньше, чем путем "грубого принуждения" внешними материальными условиями.
Как показывает Бурдье, доминирование возникает через конкретные отношения
и присущие сознанию согласия ( fit ) между структурой и агентом, возникающего, ко гда индивиды конструируют социальный мир на принципах видения, вытекающих из этого же мира, построенных согласно его объективному делению. То есть, он утверждает, что социальные агенты полностью детерминированы и полностью поддаются детерминации (тем самым, снимая схоластическую альтернативу структуры и агентства).
Перефразируя Маркса, можно сказать, что у Бурдье мужчины и женщины делают собственную историю, но не категориями собственного выбора. Мы тоже можем ска зать, не впадая в идеализм, что социальный строй, в своей основе, - строй гносеологический, если мы также признаем, что познавательные схемы, посредством которых мы осознаем, интерпретируем свой мир, - сами по себе есть социальные конструкты, которые отражают внутри индивидов ограничения и возможности среды их возникновения.
Но не загадочен ли факт, что официальные структуры, политика и персонал государства - главное для большинства социологов политики - едва заметны в этой книге. Намеренное удаление их драматизирует один из ключевых аргументов Бурдье: государство не обязательно находится там, где мы его ищем (то есть, там, где оно молча указывает нам, куда смотреть и где искать), или, точнее, что его влияние и успех могут быть самыми сильными как раз там, где и когда мы того не ждем и не подозреваем [19].
Для Бурдье отличительное свойство государства как организации, рожденной и оснащенной для сосредоточения власти (-ей), не там, куда, как правило, его помещают материалистические теории от Макса Вебера до Норберта Элиаса и Чарльза Тилли. Мы все еще слишком держимся за взгляды (восемнадцатого века) на государство как "сборщика налогов и вербовщика в армию", когда видим в нем агентство, успешно монополизирующее легитимное физическое насилие и забывающее заметить, что оно также, что много важнее, монополизирует легитимное символическое насилие [20].
Государство, показывает Бурдье, прежде всего "центральный банк символического кредита", поддерживающий все акты номинации: назначение и провозглашение со циальных перегородок и фигур, то есть, провозглашение универсально значимого для компетенции данной территории и населения. И научные титулы - парадигмальное проявление "государственной магии": изготовление социальных идентичностей и су деб в форме документов, смешение социальной и технической компетенции, превращение непомерных привилегий в оправданное должное.
Насилие государства поэтому осуществляется не только и не главным образом по отношению к подчиненным, ненормальным, больным, к преступникам. Оно влияет на всехнас мириадами мельчайших и невидимых способов всякий раз, когда мы понимаем и строим социальный мир посредством категорий, вложенных в нас через наше образование. Государство не только "вон там" в форме бюрократий, властей, церемоний. Оно также "здесь", неизгладимо выгравированное в нас, заложенное в глубины нашего бытия, в общие манеры нашего чувствования, мышления, суждения. Не армия, психиатрическая лечебница, больница, тюрьма, а школа — вот самый мощный проводник и слуга государства.
Дюркгейм был прав, когда, как хороший кантианец, описывал государство как "социальный мозг", жизненная функция которого "думать", "особый орган разработки четких представлений о коллективности" [21, р. 89, 87]. Но эти репрезентации, настаивает Бурдье, отражаютклассово разделенное общество, а не единый гармоничный социальный организм; их принятие - продукт скрытого навязывания, а не стихийного согласия. В отличие от тотемных мифов, "научные формы классификации", обеспечивающие базу логической интеграции передовых национальных государств, суть классовые идеологии, служащие конкретным интересам, одновременно изображая их универсальными. Инструменты знания и конструирования социальной реальности распространяются и насаждаются школой. Они неизбежно становятся инструментами символического насилия. И созданная таким образом верительными грамотами знать обязана верностью, которую мы ей оказываем в двойном качестве подчинения и веры, тому факту, что "рамки интерпретации", которые государство выковывает и на вязывает нам через школу, являются, по выражению К. Берка, многочисленными "рамками согласия" [22]. Мы мягко впряжены в ярмо, которого даже не замечаем.
Давая, во-первых, анатомию производства нового капитала и, во-вторых, анализ социальных последствий его циркуляции в разных полях, выполняющих труд доминирования,"Государственная знать" раскрывает социологию образования Бурдье такой, какая она есть и какой была изначально. Это антропология генерирования власти, сфокусированная на конкретном вкладе символических форм в ее действие, преобразования и натурализацию. На фоне концентрации внимания триумвирата классиков и основателей социологии на религии как опиуме, моральном цементе и божественности нарождавшегося капиталистического модерна, пристальный интерес Бурдье к школе - результат роли, которую он отводит ей как гаранту современного общественного строя. Посредством государственной магии, освящая социальные гра ницы, школа вписывает их одновременно в объективность материального распреде ления и в субъективность познавательных классификаций.
Предупреждение Вебера, что «патенты образования создадут привилегированную "касту"», оказалось предвидением. Технократы, руководящие сегодня капиталистиче скими фирмами и правительственными офисами, распоряжаются арсеналом невидан ных в истории полномочий и титулов: собственности, образования, наследования. Им не надо выбирать между рождением и заслугами, аскрипцией и достижительностью, наследством и усилиями, аурой традиции и эффективностью модерна, - они могут распоряжаться всем этим. И все же трезвый диагноз Бурдье о пришествии государственной знати не обрекает нас на цинизм и пассивность или на ложный радикализм любителей порассуждать о "политике культуры". Ибо относительная автономность, которой по необходимости должна пользоваться символическая власть для выполнения своей легитимирующей функции, всегда влечет за собой возможность перенаправить ее на службу целей иных, нежели воспроизводство. Это особенно верно, когда "цепь легитимации" удлиняется и путается и когда доминирование осуществляется от имени разума, универсализма и общего блага.
Разум, утверждает Бурдье, доводя историцистский рационализм до предела, это и не ницшеанский трюк иллюзиониста, подпитываемый "волей к власти", и не инвари ант антропологии, коренящийся в имманентной структуре человеческой коммуника ции (Хабермас). Это мощное, хотя и хрупкое историческое изобретение, рожденное умножением таких социальных микрокосмов как поля знания, искусства, права, политики, где ценности можно реализовать, пусть и не до совершенства [23]. И то, что все больше сторонников игры в доминирование считают нужным придумывать рациональные небылицы для оправдания своих действий, повышает шансы того, что они, парадоксально, содействуют вопреки своим намерениям поступательному движению разума.
Играть с универсализмом - значит играть с огнем. И коллективная роль интеллектуалов как носителей "корпоративности универсального" заключена в том, чтобы заставить мирскую власть соответствовать именно тем нормам разума (навязывая их друг другу), к которым они взывают, пусть и лицемерно. Это ставит науку - а социальную науку в особенности - в эпицентр противоборств нашего века. И чем больше на науку ссылаются доминирующие, оправдывая свою власть, тем жизненней для доминируемых возможность пользоваться ее результатами и инструментами. Таковы политическое значение и цель "Государственной знати": внести вклад в рациональное знание доминирования, которое, вопреки заезженным сетованиям пророков постмодерна, остается нашим лучшим оружием против рационализации доминирования.
Одним из наиболее крупных теоретиков ХХ столетия, представившим концепцию социокультурной динамики и давшим определение социального процесса, которое стало классическим в социологии, являлся П. Сорокин. По мнению ученого, «под процессом понимается любой вид движения, модификации, трансформации, чередования или эволюции, короче говоря, любое изменение данного изучаемого объекта в течение определенного времени, будь то изменение его места в пространстве ибо модификация его количественных или качественных характеристик» (Плотинский 2001: 110). Концепция П. Сорокина — одна из наиболее подходящих для анализа процесса образования, так как позволяет более точно определить изменения, которые относятся к самой системе, происходящие в ее рамках, трансформирующие ее как целое.
Один из ключевых вопросов в концепциях социальных процессов — выявление основных причин изменений, которые могут быть внешними или внутренними по отношению к определенной социальной системе. Сорокин в своей работе «Социальная и культурная динамика» (Сорокин 2006) отмечал, что основными причинами социальных изменений являются внутренние, имманентные причины. «После возникновения социокультурной системы ее естественное, “нормальное” развитие, формы и фазы жизненного пути, определяются в основном самой системой» (Там
Перефразируя Маркса, можно сказать, что у Бурдье мужчины и женщины делают собственную историю, но не категориями собственного выбора. Мы тоже можем ска зать, не впадая в идеализм, что социальный строй, в своей основе, - строй гносеологический, если мы также признаем, что познавательные схемы, посредством которых мы осознаем, интерпретируем свой мир, - сами по себе есть социальные конструкты, которые отражают внутри индивидов ограничения и возможности среды их возникновения.
Но не загадочен ли факт, что официальные структуры, политика и персонал государства - главное для большинства социологов политики - едва заметны в этой книге. Намеренное удаление их драматизирует один из ключевых аргументов Бурдье: государство не обязательно находится там, где мы его ищем (то есть, там, где оно молча указывает нам, куда смотреть и где искать), или, точнее, что его влияние и успех могут быть самыми сильными как раз там, где и когда мы того не ждем и не подозреваем [19].
Для Бурдье отличительное свойство государства как организации, рожденной и оснащенной для сосредоточения власти (-ей), не там, куда, как правило, его помещают материалистические теории от Макса Вебера до Норберта Элиаса и Чарльза Тилли. Мы все еще слишком держимся за взгляды (восемнадцатого века) на государство как "сборщика налогов и вербовщика в армию", когда видим в нем агентство, успешно монополизирующее легитимное физическое насилие и забывающее заметить, что оно также, что много важнее, монополизирует легитимное символическое насилие [20].
Государство, показывает Бурдье, прежде всего "центральный банк символического кредита", поддерживающий все акты номинации: назначение и провозглашение со циальных перегородок и фигур, то есть, провозглашение универсально значимого для компетенции данной территории и населения. И научные титулы - парадигмальное проявление "государственной магии": изготовление социальных идентичностей и су деб в форме документов, смешение социальной и технической компетенции, превращение непомерных привилегий в оправданное должное.
Насилие государства поэтому осуществляется не только и не главным образом по отношению к подчиненным, ненормальным, больным, к преступникам. Оно влияет на всехнас мириадами мельчайших и невидимых способов всякий раз, когда мы понимаем и строим социальный мир посредством категорий, вложенных в нас через наше образование. Государство не только "вон там" в форме бюрократий, властей, церемоний. Оно также "здесь", неизгладимо выгравированное в нас, заложенное в глубины нашего бытия, в общие манеры нашего чувствования, мышления, суждения. Не армия, психиатрическая лечебница, больница, тюрьма, а школа — вот самый мощный проводник и слуга государства.
Дюркгейм был прав, когда, как хороший кантианец, описывал государство как "социальный мозг", жизненная функция которого "думать", "особый орган разработки четких представлений о коллективности" [21, р. 89, 87]. Но эти репрезентации, настаивает Бурдье, отражаютклассово разделенное общество, а не единый гармоничный социальный организм; их принятие - продукт скрытого навязывания, а не стихийного согласия. В отличие от тотемных мифов, "научные формы классификации", обеспечивающие базу логической интеграции передовых национальных государств, суть классовые идеологии, служащие конкретным интересам, одновременно изображая их универсальными. Инструменты знания и конструирования социальной реальности распространяются и насаждаются школой. Они неизбежно становятся инструментами символического насилия. И созданная таким образом верительными грамотами знать обязана верностью, которую мы ей оказываем в двойном качестве подчинения и веры, тому факту, что "рамки интерпретации", которые государство выковывает и на вязывает нам через школу, являются, по выражению К. Берка, многочисленными "рамками согласия" [22]. Мы мягко впряжены в ярмо, которого даже не замечаем.
Давая, во-первых, анатомию производства нового капитала и, во-вторых, анализ социальных последствий его циркуляции в разных полях, выполняющих труд доминирования,"Государственная знать" раскрывает социологию образования Бурдье такой, какая она есть и какой была изначально. Это антропология генерирования власти, сфокусированная на конкретном вкладе символических форм в ее действие, преобразования и натурализацию. На фоне концентрации внимания триумвирата классиков и основателей социологии на религии как опиуме, моральном цементе и божественности нарождавшегося капиталистического модерна, пристальный интерес Бурдье к школе - результат роли, которую он отводит ей как гаранту современного общественного строя. Посредством государственной магии, освящая социальные гра ницы, школа вписывает их одновременно в объективность материального распреде ления и в субъективность познавательных классификаций.
Предупреждение Вебера, что «патенты образования создадут привилегированную "касту"», оказалось предвидением. Технократы, руководящие сегодня капиталистиче скими фирмами и правительственными офисами, распоряжаются арсеналом невидан ных в истории полномочий и титулов: собственности, образования, наследования. Им не надо выбирать между рождением и заслугами, аскрипцией и достижительностью, наследством и усилиями, аурой традиции и эффективностью модерна, - они могут распоряжаться всем этим. И все же трезвый диагноз Бурдье о пришествии государственной знати не обрекает нас на цинизм и пассивность или на ложный радикализм любителей порассуждать о "политике культуры". Ибо относительная автономность, которой по необходимости должна пользоваться символическая власть для выполнения своей легитимирующей функции, всегда влечет за собой возможность перенаправить ее на службу целей иных, нежели воспроизводство. Это особенно верно, когда "цепь легитимации" удлиняется и путается и когда доминирование осуществляется от имени разума, универсализма и общего блага.
Разум, утверждает Бурдье, доводя историцистский рационализм до предела, это и не ницшеанский трюк иллюзиониста, подпитываемый "волей к власти", и не инвари ант антропологии, коренящийся в имманентной структуре человеческой коммуника ции (Хабермас). Это мощное, хотя и хрупкое историческое изобретение, рожденное умножением таких социальных микрокосмов как поля знания, искусства, права, политики, где ценности можно реализовать, пусть и не до совершенства [23]. И то, что все больше сторонников игры в доминирование считают нужным придумывать рациональные небылицы для оправдания своих действий, повышает шансы того, что они, парадоксально, содействуют вопреки своим намерениям поступательному движению разума.
Играть с универсализмом - значит играть с огнем. И коллективная роль интеллектуалов как носителей "корпоративности универсального" заключена в том, чтобы заставить мирскую власть соответствовать именно тем нормам разума (навязывая их друг другу), к которым они взывают, пусть и лицемерно. Это ставит науку - а социальную науку в особенности - в эпицентр противоборств нашего века. И чем больше на науку ссылаются доминирующие, оправдывая свою власть, тем жизненней для доминируемых возможность пользоваться ее результатами и инструментами. Таковы политическое значение и цель "Государственной знати": внести вклад в рациональное знание доминирования, которое, вопреки заезженным сетованиям пророков постмодерна, остается нашим лучшим оружием против рационализации доминирования.
Одним из наиболее крупных теоретиков ХХ столетия, представившим концепцию социокультурной динамики и давшим определение социального процесса, которое стало классическим в социологии, являлся П. Сорокин. По мнению ученого, «под процессом понимается любой вид движения, модификации, трансформации, чередования или эволюции, короче говоря, любое изменение данного изучаемого объекта в течение определенного времени, будь то изменение его места в пространстве ибо модификация его количественных или качественных характеристик» (Плотинский 2001: 110). Концепция П. Сорокина — одна из наиболее подходящих для анализа процесса образования, так как позволяет более точно определить изменения, которые относятся к самой системе, происходящие в ее рамках, трансформирующие ее как целое.
Один из ключевых вопросов в концепциях социальных процессов — выявление основных причин изменений, которые могут быть внешними или внутренними по отношению к определенной социальной системе. Сорокин в своей работе «Социальная и культурная динамика» (Сорокин 2006) отмечал, что основными причинами социальных изменений являются внутренние, имманентные причины. «После возникновения социокультурной системы ее естественное, “нормальное” развитие, формы и фазы жизненного пути, определяются в основном самой системой» (Там
же: 809). Внешнее влияние может ускорить или замедлить внутренние процессы системы, может даже уничтожить саму систему, но не может изменить программу развития, заложенную в систему, ее судьбу. Система детерминирует собственную эволюцию, что, по мнению Сорокина, является свободным развитием системы (Там же). Заметим, что и в концепции «аутопоейсиса» Н. Лумана внешняя среда также не может изменить внутренние процессы воспроизводства системы, она может лишь помешать или перетурбировать, но не изменить их.
В русле наших рассуждений об актуальности изучения образовательного процесса интересен, в частности, подход авторов сборника статей «Социальные механизмы. Аналитический подход к социологической теории», названный Ю.М. Плотинским одним из наиболее заметных событий в социологии. Дж. Элстер, Д. Гамбетт, Р. Будон, А. Соренсен, А. Стинчкомб, Р. Хедстрем приходят к единому мнению, что главная задача социологии — выявление и изучение фундаментальных социальных механизмов, которые генерируют и объясняют ход социальных процессов. Социальный механизм, по мнению авторов, — причинно-следственная модель социального процесса. Такие модели показывают, каким образом взаимодействие различных факторов генерирует качественные и количественные характеристики, отражающие реальное течение социальных процессов (Плотинский 2001: 120). И если концепция Н. Лумана подвергалась критике по причине отхода от идеи человека, то авторы рассматриваемой концепции, кроме причинно-следственной модели социального процесса, в понятие «социальный механизм» включают объяснение взаимодействия между индивидами, а также между индивидами и социальными агрегатами. Обращение к индивиду при изучении социальных процессов объективно, особенно на фоне активизации применения антропоориентированных подходов к изучению социального и непосредственно социальных процессов, в контексте которых излишнее увлечение структурами нецелесообразно, а изучение должно быть направлено к истоку — к человеку, герою и автору множества социальных драм (Дридзе 2000а; 2000б).
В итоге подлинное объяснение социальных процессов дает двухуровневое описание социальных механизмов:
• на макроуровне используется причинно-следственная модель;
на микроуровне используются когнитивные модели взаимодействия между индивидами, а также между микро- и макроуровнями.
Возможно уточнение трактовки макро- и микроуровня на примере социальных систем: анализ системы в целом проводится на макроуровне, а изучение поведения отдельных элементов осуществляется на микроуровне.
