Реферат Спор О теории и практике спора
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Поварнин С.
Спор: О теории и практике спора.
УЛОВКИ В СПОРЕ
ПОЗВОЛИТЕЛЬНЫЕ УЛОВКИ
Что такое уловка.— Оттягивание возражения.— Шок.— Разработка слабых пунктов аргументации противника.— Уловки в ответ на “злостное отрицание” доводов.
1. Уловкой в споре называется всякий прием, с помощью которого хотят облегчить спор для себя или затруднить спор для противника. Таких приемов многое множество, самых разнообразных по своей сущности. Иные из них, которыми пользуются для облегчения спора себе самим, позволительны. Другие — непозволительны и часто прямо бесчестны. Перечислить все уловки или хотя бы точно классифицировать их — в настоящее время невозможно.
2. Сначала коснемся некоторых явно позволительных приемов. К таким уловкам относится (чаще всего в устном споре) оттягивание возражения. Иногда бывает так, что противник привел нам довод, на который мы не можем сразу найти возражение. Просто “не приходит в голову”, да и только. В таких случаях стараются по возможности незаметнее для противника “оттянуть возражение”, напр., ставят вопросы в связи с приведенным доводом,
3. Уловка эта в чистом виде вполне позволительна и часто необходима. Психический механизм человека — механизм очень капризный. Иногда вдруг мысль в споре отказывается на момент от работы при самом обычном или даже нелепом возражении. Человек “теряется”.
Часто к “оттягиванию возражения” прибегают и в тех случаях, когда, хотя довод противника кажется правильным, но все-таки не исключена возможность, что мы подвергаемся некоторой иллюзии или ошибке в такой оценке. Осторожность велит не слишком легко с ним соглашаться. В таких случаях очень часто прибегают и к другим уловкам, уже непозволительным, напр., уклоняются от возражения на него и замалчивают, “обходят” его; или же просто переводят спор на другую тему и т. д., и т. д.
4. Вполне позволителен и тот прием (его да же трудно назвать “уловкой”), когда мы, видя, что противник смутился при каком-нибудь доводе или стал особенно горячиться, или старается “ускользнуть” от ответа”— обращаем особое внимание на этот довод и начинаем “напирать” на него.
ГРУБЕЙШИЕ НЕПОЗВОЛИТЕЛЬНЫЕ УЛОВКИ
Неправильный выход из спора.— Срывание спора.— Довод “к городовому”.— Палочные доводы,
1. Непозволительных уловок бесчисленное множество. Есть очень грубые, есть очень тонкие. Наиболее грубые уловки “механического” характера. Такой характер часто имеет неправильный “выход из спора”. Иногда приходится “бросить спор”, потому что, напр., противник пускается в личности, позволяет себе грубые выражения и т. п. Это, конечно, будет правильный “выход из спора”, по серьезным мотивам.— Но бывает и так, что спорщику приходится в споре плохо потому, что противник сильнее его или вообще, или в данном вопросе. Он чувствует, что спор ему не по силам, и старается всячески “улизнуть из спора”, “притушить спор”, “прикончить спор”. В средствах тут не стесняются и нередко прибегают к грубейшим механическим уловкам.
2. Самая грубая из них и самая “механическая” — не давать противнику говорить.
3. Другая, но уже более “серьезная” механическая уловка с целью положить конец невыгодному спору — “призыв” или “довод” “к городовому”. Сначала человек спорит честь-честью, спорит из-за того, истинен ли тезис или ложен. Но спор разыгрывается не в его пользу — и он обращается ко властям предержащим, указывая на опасность тезиса для государства или общества и т. д.
Во времена инквизиции были возможны такие споры: вольнодумец заявляет, что “земля вертится около солнца”; противник возражает: “а вот в псалмах написано: Ты поставил землю на твердых основах, не поколеблется она в веки и веки.— Как вы думаете,— спрашивает он многозначительно,— может Св. Писание ошибаться или нет?”. Вольнодумец вспоминает инквизицию и перестает возражать. Он даже, для большей безопасности, обыкновенно “убеждается”, иногда даже трогательно благодарит “за научение”. Ибо “сильный”, “палочный довод”, вроде стоящей за спиной инквизиции, для большинства слабых смертных естественно неотразим и “убедителен”.
УСЛОЖНЕНИЕ И ВИДОИЗМЕНЕНИЯ ПАЛОЧНЫХ ДОВОДОВ
Чтение в сердцах.— Положительная и отрицательная форма его.— Инсинуации, “Рабская” уловка при отсутствии свободы слова.
2. К наиболее “любимым” видоизменениям и усложнениям относятся прежде всего многие случаи “чтения в сердцах”. Эта уловка состоит в том, что софист не столько разбирает ваши слова, сколько те тайные мотивы, которые за ставили вас их высказывать. Иногда даже он только этим и ограничивается. Достаточно! — Не в форме “палочного довода” эта уловка встречается очень часто и употребляется вообще для “зажимания рта” противнику. Напр., собеседник высказывает вам в споре: “вы это говорите не потому, что сами убеждены в этом, а из упорства”, “лишь бы поспорить”. “Вы сами думаете то же, только не хотите признать своей ошибки”. “Вы говорите из зависти к нему”. “Из сословных интересов”... “Сколько вам дали за то, чтобы поддерживать это мнение?” “Вы говорите так из партийной дисциплины” и т. д., и т. д., и т. д. Что ответить на такое “чтение в сердцах”?
4. К этим же разрядам уловок спора нужно отнести и инсинуацию. Человек стремится подо рвать в слушателях и читателях доверие к своему противнику, а следовательно, и к его доводам, и пользуется для этой цели коварными безответственными намеками.
5. Где царят грубые палочные доводы, где свобода слова стеснена насилием, там часто вырабатывается особая противоположная, тоже довольно некрасивая уловка: человеку нечего сказать в ответ на разумный довод противника. Однако он делает вид, что мог бы сказать многое в ответ, но... “
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ УЛОВКИ
Выведение противника “из равновесия”.— Расчет на медленность мышления и доверчивость.— Отвлечение внимания и наведение на ложный след.
1. Гораздо интереснее те уловки, которые можно назвать психологическими. Они основаны на знании некоторых свойств души человеческой и некоторых наших слабостей.
Состояние духа во время устного спора имеет огромное влияние на ведение спора.
2. Для этого существует много разных приемов. Самая грубая и обычная уловка — раздражить противника и вывести из себя. Для этого пускают в ход грубые выходки, “личности”, оскорбления, глумление, издевательство, явно несправедливые, возмущающие обвинения и т. д. Если противник “вскипел” — дело выиграно. Он потерял много шансов в споре.— Некоторые искусно стараются “взвинтить” его до желательной степени. Я видел такую уловку: несправедливостью и насмешками софист вывел из равновесия своего противника-юнца. Тот стал горячиться. Тогда софист принял вид несказанного добродушия и покровительственный тон: “Ну, Юпитер! Ты сердишься, значит ты неправ
3. Если противник — человек “необстрелянный”, доверчивый, мыслящий медленно, хотя может быть и точно, то некоторые наглые “фокусники мысли” стараются “ошарашить” его в устном споре, особенно при слушателях. Говорят очень быстро, выражают мысли часто в трудно понимаемой форме, быстро сменяют одну другою. Затем, “не дав опомниться”, победоносно делают вывод, который им желателен,— и бросают спор: они — победители.— Наиболее наглые иногда не стесняются приводить мысли без всякой связи, иногда нелепые,— и пока медленно мыслящий и честный противник старается уловить связь между мыслями, никак не предполагая, что возможно такое нахальство, они уже с торжествующим видом покидают поле битвы. Это делается чаще всего перед такими слушателями, которые ровно ничего не понимают в теме спора, а судят об успехе или поражении — по внешности.— Вот известный пример уловки из “Векфильдского священника”.
“Верно, Франк,— вскричал сквайр.— ...Красивая девушка стоит всех интриг духовенства в мире. Что такое все эти десятины и шарлатанские выдумки, как не обман, один скверный обман! И это я могу доказать”. “Хотел бы я послушать! — воскликнул мой сын Моисей.— Думаю, что смог бы вам ответить”.— “Отлично, сэр”,— сказал сквайр, который сразу разгадал его и подмигнул остальной компании, чтобы мы приготовились позабавиться. “Отлично, если вы хотите хладнокровно обсуждать эту тему, я готов принять спор. И прежде всего, как вы предпочитаете обсуждать вопросы, аналогически или диалогически?” — “Обсуждать разумно”,— воскликнул Моисей, счастливый, что может поспорить. “Опять-таки превосходно. Прежде всего, во-первых, я надеюсь, вы не станете отрицать, что то, что есть, есть. Если вы не согласны с этим, я не могу рассуждать дальше”. “Еще бы! — ответил Моисей.— “Конечно, я согласен с этим и сам воспользуюсь этой истиной, как могу лучше”. “Надеюсь также, вы согласны, что часть меньше целого?” “Тоже согласен!” — воскликнул Моисей. “Это и правильно и разумно”. “Надеюсь,— воскликнул сквайр,— вы не станете отрицать, что три угла треугольника равны двум прямым”. “Нет ничего очевиднее”,— ответил Моисей и оглянулся вокруг с своей обычной важностью. “Превосходно!” — воскликнул сквайр и начал говорить очень быстро: “Раз установлены эти посылки, то я утверждаю, что конкатенация самосуществования, выступая во взаимном двойственном отношении, естественно приводит к проблематическому диалогизму, который в известной мере доказывает, что сущность духовности может быть отнесена ко второму виду предикабилий”.— “Постойте, постойте!” — воскликнул Моисей.— “Я отрицаю это. Неужели вы думаете, что я могу не без возражения уступить таким неправильным учениям?” — “Что?” — ответил сквайр, делая вид* что взбешен: “вы не уступаете? Ответьте мне на один простой и ясный вопрос: прав, по-вашему, Аристотель, когда говорит, что относительное находится в отношении?” — “Несомненно”,— сказал Моисей. “А если так,— воскликнул сквайр,— то отвечайте мне прямо: считаете ли вы. что аналитическое развитие первой части моей энтимемы deficient secundum quoad minus и приведите мне свои доводы. Приведите мне свои доводы, говорю я,— приведите прямо, без уверток”.— “Я протестую”,— воскликнул Моисей.— “Я не схватил как следует сущности вашего рассуждения. Сведите его к простому предложению, тогда, я думаю, смогу вам дать ответ”.— “О, сэр!” — воскликнул сквайр.— “Ваш покорный слуга. Оказывается, что я должен снабдить вас не только доводами, но и разумением! Нет, сэр. Тут уж я протестую, вы слишком трудный для меня противник”. При этих словах поднялся хохот над Моисеем. Он сидел один с вытянутой физиономией среди смеющихся лиц. Больше он не произнес во время беседы ни слова. (Векф. Свящ. Гольдсмита. Глава VII.) 4. Множество грубых и тонких уловок имеют целью отвлечение внимания противника от какой-нибудь мысли, которую хотят провести без критики. Наиболее характерные тонкие уловки имеют такой вид.
Нередко (особенно в спорах без длинных “речей”) прием принимает форму настоящего “наведения на ложный след”. Перед мыслью, которую хотят “провести” без критики, ставят какую-нибудь такую мысль, которая, по всем соображениям, должна показаться противнику явно сомнительной или явно ошибочной.
....мысль, что дом о котором идет речь, стар. Икс решает навести противника на ложный след. Зная. что противник, защищающий, напр,, какого-либо Б., непременно набросится с негодованием на всякое обвинение Б. в нечестности. Икс говорит: “Тут дело, несомненно, не обошлось без подвоха со стороны Б. Он приобрел этот старый дом не без помощи обмана”.— Если противник “набросится” на обвинение, то может пропустить “старый дом” без критики. Тогда остается в пылу схватки несколько раз незаметно повторить эти слова, пряча их в тень, пока “слух к ним не привыкнет”,— и мысль проведена.
Не лишнее заметить, что в ораторских речах одним из сильнейших средств, отвлекающих внимание от мыслей и их логической связи,— является пафос, выражение сильного эмоционального подъема, равно как и избыток удачных тропов, фигур и т. д. Проверено на опыте, что обычно слушатель хуже всего усваивает и запоминает смысл таких отделов речи.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ УЛОВКИ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
Ставка на ложный стыд.— “Подмазывание” аргумента”— Внушение.— “Втирание” очков на мысли.— Двойная бухгалтерия.
1. Очень часто софист пользуется обычной для большинства человеческою слабостью “казаться лучше, чем есть на самом деле” или же “не уронить себя” в глазах противника или слушателей; чаще всего — “ложным стыдом”. Видя, напр.. что противник слабоват в науке, софист проводит недоказательный или даже ложный довод под таким соусом: “вам, конечно, известно, что наука теперь установила” и т. д. Или “давно уже установлено наукой”; или “общеизвестный факт”; или “неужели вы до сих пор не знаете о том, что” и т. д. Если противник побоится “уронить себя”, признавшись, что ему это неизвестно,— он в ловушке.
2. В спорах “для победы” очень употребительно другое видоизменение этой уловки, основанное на той же слабости. Всем известно, что вообще часто одно говорится, другое думается. Тайные желания, убеждения, цели — могут быть одни; слова — совсем другие. Но иной человек ни за что в этом не сознается и не дерзнет опровергать “слов”, чтобы “не показаться” недостаточно хорошим человеком. Еще Аристотель отмечает эту черту.
Некоторые высокие нравственные положения и принципы на устах — у многих, в душе и на делах — у немногих. Напр., не так уж много людей и в настоящее время выполняют на деле приведенную тем же Аристотелем истину: “лучше разориться, оставаясь честным, чем разбогатеть неправдой”. Но на словах — редко кто будет ей противоречить.
В каждую эпоху есть и свои “ходовые истины”, с которыми признают необходимым соглашаться из “ложного стыда”, из боязни, что назовут “отсталым”, “некультурным”, “ретроградом” и т. д., и т. д. И чем слабее духом человек. тем он в этом отношении трусливее.
3. Довольно часто употребляется и другая родственная уловка, основанная тоже на самолюбии человека: "подмазыванье аргумента”. Довод сам по себе не доказателен, и противник может опротестовать его. Тогда выражают этот довод в туманной, запутанной форме и сопровождают таким, напр., комплиментом противнику: “конечно, это довод, который приведешь не во всяком споре, человек, недостаточно образованный, его не оценит и не поймет” и т. д.; или “вы, как человек умный, не станете отрицать, что” и т. д.; или “нам с вами, конечно, совершенно ясно, что” и т. д., и т. д
4. Одна из сильнейших и обычнейших уловок в споре — это внушение. Особенно огромна роль его в устном споре. Кто обладает громким, внушительным голосом, говорит спокойно, отчетливо, самоуверенно, авторитетно, имеет представительную внешность и манеры, тот обладает, при прочих равных условиях, огромным преимуществом в устном споре.
“Пожалуй, идите, только, право, не лучше ли бы вам остаться ? Вы бы тут нас подождали, охотились бы; а мы бы пошли с Богом. И славно бы!” — сказал он таким убедительным то ном, что мне в первую минуту, действительно, показалось, что это было бы славно” <Л. Толстой. Набег).
Эта “внешняя убедительность” и ее сила известна каждому из опыта. В ней секрет успеха проповеди многих фанатиков. Ею пользуются искусные ораторы, и в споре со многими она — одна из самых сильных уловок.
6. Кроме тона и манеры спорить, есть много и других приемов, рассчитанных на внушение. Так может действовать смех, насмешка над словами. Так действуют часто заявления, что такой-то довод противника — “очевидная ошибка” и “ерунда”, и т. д., и т. п. Последнего рода приемы употребляются и в письменном споре: “противник наш договорился до такой нелепости, как” и т. д. Следует сама “нелепость”, вовсе не нелепая.
Сюда же относятся, психологической своей стороной, ссылки на авторитеты.
К уловкам внушения относится также повторение по нескольку раз одного и того же довода, особенно применяющееся в ораторской практике. Часто довод приводят каждый раз в различной форме, но так, чтобы ясно было, что мысль одна и та же. Это действует, как механическое “вдалбливание в голову”, особенно если изложение украшено цветами красноречия и пафосом. “Что скажут народу трижды, тому верит народ”,— говорит один из немецких авторов. Это действительно подтверждается опытом.
7. Наконец, надо отметить одну из самых распространенных ошибок и уловок — хотя уже не психологическую — так наз. (не совсем правильно) двойную, бухгалтерию. Все почти люди склонны более или менее к двойственности оценок: одна мерка для себя и для того, что нам выгодно или приятно, другая — для чужих людей, особенно людей нам неприятных, и для того, что нам вредно и не по душе. Напр., когда очень хороший по существу человек бранит другого за то, что тот на него насплетничал,— и сам тут же передает об этом другом новую сплетню. Не из мести,— нет! Он просто не отдает себе отчета, что это сплетня. Сплетня — когда говорят другие; а когда говорим мы то же самое, это “передача по дружбе” интересного факта из жизни знакомых.
8. Когда эта склонность к двойственности оценки начинает Действовать в области доказательства то тут получается “двойная бухгалтерия”. Один и тот же довод оказывается в одном случае, когда для нас это выгодно, верным, а когда невыгодно — ошибочным. Когда мы, напр., опровергаем кого-нибудь с помощью данного довода — он истина; когда нас им опровергают — он ложь.
Иногда “двойная бухгалтерия” нисколько не скрывается, а выступает с открытым забралом. Это бывает в тех случаях, когда она в том, что выгодно для нее, открыто опирается на “свои убеждения”, а где это невыгодно — на убеждения противника. Вот пример. Во Франции упрекали католиков в логической непоследовательности: они для себя требуют полной свободы слова, в то время как вообще сами являются ожесточенными врагами этой свободы. Один католический публицист ответил приблизительно так: “когда мы требуем свободы для себя, мы исходим из ваших принципов. Вы так отстаиваете свободу слова. Почему вы не применяете ее по отношению к нам? Когда же мы стесняем свободу слова, то исходим из наших убеждений. В этом мы тоже вполне правы и логически последовательны”.— Конечно, это очень выгодная часто “бухгалтерия”! Двойная бухгалтерия уже вполне отчетливо переходит из области “просто уловок” в область софизмов.
Глава XVIII.
СОФИЗМЫ: ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ ЗАДАЧИ СПОРА
Сущность софизмов.— Отступление от тезиса и от задачи спора.— Подмена спора из-за тезиса спором из-за доказательства.— Перевод спора на противоречия в аргументации противника.— Противоречие между словами и поступками.— Неполное опровержение.— Подмена пункта разногласия.
1. К числу самых обычных и излюбленных уловок принадлежат так называемые софизмы (в широком смысле слова) или намеренные ошибки в доказательстве. Надо постоянно иметь в виду, что софизм и ошибка различаются не по существу, не логически, а только психологически; различаются только тем, что ошибка — не намеренна, софизм — намерен. Поэтому, сколько есть видов ошибок, столько видов и софизмов. Если я, напр., во время спора незаметно для себя отступил от тезиса — это будет ошибка. Если же, подметив, что такое отступление может быть для меня выгодно, я повторю его уже сознательно, намеренно, в надежде, что противник не заметит, это будет уже софизм.
2. Софизмов, состоящих в отступлении от задачи спора и в “отступлении от тезиса”, бесконечное множество.
Можно начать спор с этого софизма или ошибки, сразу взяв, напр., не тот тезис, какой нужно; можно сделать это в средине спора* Можно совершенно отбросить прежний тезис, можно только более или менее изменить его и т. д., и т. д. Но логическая суть будет одна — отступление от задачи спора, отступление от тезиса.
На первом плане надо упомянуть частую и очень важную подмену спора из-за тезиса спором из-за доказательства (стр. 10 и след.). Софисту надо доказать, что тезис ложен. Вместо этого он разбирает те доказательства тезиса, которые приведены противником, и ограничивается тем, что, если удастся, разбивает их.— Чаще всего, однако, дело не ограничивается и этим. Если удалось разбить доказательства противника, правильный вывод отсюда один: “тезис противником не доказан”. Но софист делает вид, что вывод другой: что тезис опровергнут. Это одна из самых частых уловок, и, благодаря обычному неумению отличать спор из-за тезиса и спор из за доказательства,— благодаря также обычной неясности мышления у противника и неумению охватить спор, она обыкновенно удается.— Скажем, кто-нибудь стал защищать тезис: душа человека бессмертна. Противник требует доказательств. Доказательства приведены, но такие, что их легко разбить. Софист разбивает их и делает вид, что “доказал ошибочность тезиса”. Такое же впечатление получается у большинства слушателей спора.— На суде адвокат разбивает все доказательства виновности обвиняемого, приведенные прокурором. Отсюда прямой вывод — виновность не доказана, но адвокат иногда делает другой вывод: “подсудимый не виновен”; слушатели же и чаще всего делают этот вывод. “Оправдан, значит не виноват”.
3. К этому виду софизмов относится перевод спора на противоречия.— Указать, что противник противоречит сам себе, часто очень важно и необходимо. Но только не для доказательства ложности его тезиса.— Такие указания имеют, напр., огромное значение при критике какой-нибудь системы мыслей. Нередко с их помощью можно разбить или ослабить доказательство противника. Но опровергнуть тезис его одним лишь указанием на противоречивость мышления противника — нельзя. Напр., X. только что сказал, что он совершенно неверующий человек” а дальше оказывается, что он признает существование чего-то, “о чем и не снилось нашим мудрецам”. Разве этот факт противоречия доказывает сколько-нибудь ложность его тезиса? — Между тем нередко спор, задача которого показать истинность или ложность тезиса, переводится на противоречия в мышлении противника. При этом, показав, что противоречия есть, делают часто вид, что противник разбит совершенно и тезис его ложен. Уловка, которая нередко проходит безнаказанно.
4. Сюда же относится перевод спора на противоречия между словом и делом; между взглядами противника и его поступками, жизнью и т. д. Иногда это принимает форму: “врачу, исцелися сам”. Это одна из любимых и обычных форм “зажимания рта”. Напр., скажем, Л. Н. Толстой доказывает, что девственность лучше брачной жизни. Ему возражают: а у вас, уже после вашей проповеди целомудрия, родился ребенок.— философ-пессимист доказывает, что самоубийство позволительно и имеет, как ему кажется, разумные основания. Ему отвечают: почему же ты не повесишься? — Солдату доказывают, что надо идти на фронт и сражаться. Он отвечает: “так берите ружье и ступайте”.
Ясно, что подобного рода возражения — софизмы, если человек ведает, что говорит. Истина будет оставаться истиною, хотя бы ее произносили преступнейшие уста в мире; и правильное доказательство останется правильным доказательством, хотя бы его построил сам отец лжи. Поэтому, если вопрос об истинности или ложности, о нравственности или безнравственности какой-нибудь мысли рассматривается по существу,
всякие обращения к личности противника суть уклонения от задачи спора. Это один из видов “зажимания рта” противнику и не имеет ничего общего с честною борьбою в споре за истину.— Как прием обличения он, может быть, и требуется, и часто необходим. Но обличение и честный спор за истину как борьба мысли с мыслью — две вещи несовместимые.
Однако эта уловка действует чрезвычайно сильно и на противника (зажимает ему часто рот), и на слушателей. Если даже и противоречия нет между нашим принципом и поведением, то иногда доказать это трудно, требуются тонкие различения, длинные рассуждения, в которые слушатели и не вникают и которых не любят. Между тем софистический довод — прост и жизненно нагляден. Напр., ответ солдата: “почему вы не идете на фронт, если так стоите за войну?” — Просто и понятно. Начните рассуждать, что у каждого есть свой долг, который надо исполнять, и без этого государство рухнет; что долг его, раз он призван законом на защиту государства, сражаться. Если меня призовет закон — пойду и я и т. п. Говорите все это, придумайте еще более веские возражения: солдат, да и некоторые люди поразвитее его, часто и не поймут ваших рассуждений, даже если не хотят “не понимать”. Такие понятия, как “долг”, “государство”, “закон”, его происхождение и значение и т. д.,— для них слишком отвлеченны, далеки, туманны, сложны и силы не имеют. Между тем его довод — довод чисто животный — вполне ясный и наглядный. “Умирать никому не хочется. Если вы за войну — берите ружье и ступайте”.
Еще хуже, если между принципом, который вы защищаете, и между вашими поступками есть действительное противоречие. Уловка противника — явный софизм, перевод спора в другую плоскость, отступление от задачи спора. Но таких тонкостей слушатель не понимает. Для него только ясно, что противник наш на этой новой плоскости спора прав. Отсюда вывод, что мы не правы, значит разбиты, или что тезис наш не доказан, даже ложен.— Между тем подобные выпады нисколько не касаются истинности тезиса. “Внимай не тому, кто сказал, а тому, что сказано”,— справедливо говорит апостол.— Полемика в духе таких софизмов против мыслей, высказанных, напр., Л. Н. Толстым, часто носила прямо непозволительный характер.
6. К числу частых отступлений от задачи спора относится подмена пункта разногласия в сложной спорной мысли, так назыв. опровержение не по существу. Софист не опровергает самой сущности сложной спорной мысли. Он берет некоторые, неважные частности ее и опровергает их, а делает вид, что опровергает тезис. Эта уловка тоже чаще встречается в письменных спорах, напр., газетных, журнальных. Споры эти — “для читателя”” читатель не запомнил, вероятно, тезиса” а если же его помнит, то не разберется в уловке.
Напр., в газете появилось сообщение, что, скажем, губернатор выслал без всякого законного повода г. Лимонникова, проживавшего мирно в городе Б. Губернатор опровергает: “Сообщение не соответствует действительности. Г. Лимонникова не существует не только в городе Б, но и вообще во вверенной мне губернии”. Губернатор прав. Лимонникова в губернии нет. Но суть-то ведь не в Лимонникове, а в том, выслан ли кто-нибудь в данное время из губернии без законных поводов или не выслан. Фамилия была указана ошибочно, и губернатор воспользовался этим, чтобы опровергнуть подробность сообщения. оставляя без ответа суть его. Читатель-де разберется, и во всяком случае указание ошибки в подробностях подрывает полноту доверия к целому.
Тем более что со внешней формальной стороны опровержение правильно: сведение о факте не вполне точно. Другой пример: в статье сказано: “Эта сосна, посаженная Петром В. в 1709 году, существует на Лахте до сих пор”. Софист заявляет: “Это неверно” — и опровергает данное сложное суждение. Но опровергает он в нем не сущность, не то, что следовало бы опровергнуть, не мысль, что “эта сосна существует на Лахте до сих пор”, а подробность: “эта сосна посажена Петром В. в 1709 году”. Петр не мог быть на Лахте в 1709 году.— Предположим, что этот довод верен. Тоща, конечно, можно сказать, что в тезисе есть ошибка (умолчав, что ошибка эта в неважной подробности). Но суть то ведь не в ней.
Ясно, что этот вид софизмов является "подменой пункта разногласия”; точнее, подменой существенного пункта разногласия несущественным, маловажным.
Глава XIX.
ОТСТУПЛЕНИЯ ОТ ТЕЗИСА
Диверсия”— Изменение тезиса.—- Расширение и сужение его.— Усиление и смягчение.— Внесение и исключение оговорок и условий.— Подразумевающиеся условия и оговорки.— Омонимы.— Синонимы.— Перевод спора на точку зрения выгоды или невыгоды,
1. Совершенно оставить во время спора в стороне прежнюю задачу спора, неудачный тезис или довод и перейти к другим — называется “сделать диверсию”. Диверсия делается различным образом. Наиболее грубый способ состоит в том, что спорщик прямо, “сразу” оставляет довод или тезис и хватается за другой. Это случается чрезвычайно часто. В митинговом споре, напр., рабочий доказывает смешную мысль, что не рабочие мешали “займу свободы”, а буржуазия. Он видит, однако, что “заврался” и что противник его побивает в споре, и он делает “диверсию” — к избитой фразе: “вообще войну затеяли капиталисты”. Противник не сумел использовать своего положения и поддался на уловку, стал сейчас же доказывать, что войну затеяли не капиталисты. Диверсия удалась. Часто диверсия состоит в “переходе на личную почву”. Напр., юный идеалист доказывает человеку “опыта”, что такой-то поступок малодушен и бесчестен. Тот сперва стал спорить “чин-чином”, но, видя, что дело его плохо, сделал диверсию: “Очень вы еще молоды и неопытны. Поживете, узнаете жизнь и сами со мною согласитесь”. Юноша стал доказывать, что молодость не при чем, что “он знает жизнь”. Диверсия удалась. Или другой случай. Спорят, прав ли министр, опубликовав такие-то документы. Один из спорщиков видит, что дело его плохо, и предпринимает диверсию: “вы как-то пристрастно относитесь к этому человеку. Вот недавно вы еще утверждали, что мера, принятая им в таком-то случае, вполне целесообразна. А оказалось, что как раз она привела к противоположным результатам”. Противник начинает доказывать, что мера оказалась благодетельной. Диверсия удалась.— Иногда для диверсии нарочно подыскивают и выдвигают какой-нибудь парадокс или же такое мнение, на которое противник заведомо не преминет “накинуться”. Это своего рода “приманка для диверсии”. Нередко диверсия производится очень тонко и незаметно, с постепенными переходами и т. д.
2. Если спор идет не из-за тезиса, а из-за доказательства, то диверсия состоит в том, что защитник тезиса бросает доказывать свой тезис, а начинает опровергать наш или требует, чтобы мы доказали наш тезис. Вот пример. Один юный спорщик затеял спор с не менее юной девицей, причем она старалась всячески защищать какой-то трудный тезис; спор был из-за доказательства. После многих трудов юная спорщица, видя, что дело у нее не двигается вперед, обратилась к противнику с претензией. “Да что это я все доказываю свое мнение, а вы только критикуете. Критиковать легко. Докажите-ка вы свое мнение? Почему вы так в нем убеждены?” — Юный спорщик, мало разбирающийся в технике спора, устыдился: как это, в самом деле,— она все доказывает и трудится, а я только критикую! Диверсия удалась. Он стал доказывать свой тезис и “потерял нападение”.
Небесполезно в заключение заметить, что всякая диверсия, если мы “уходим” от прежнего тезиса, обращает сосредоточенный спор в бесформенный. При диверсии от довода или от доказательства спор, конечно, может остаться и сосредоточенным.
3. От диверсии надо отличать другой род софизмов, связанных с отступлением от тезиса или довода — изменение тезиса или довода*. .
------------------------------------------
*Встречается как в начале, так и в средине спора.
Мы не отказываемся от них, наоборот, делаем вид, что все время их держимся, но на самом деле мы их изменили. У нас уже другой тезис или довод, хотя бы и похожий на прежний. Это называется часто подменой тезиса или довода.
К числу разных видов такой подмены относится прежде всего расширение или сужение тезиса (или довода). Напр., вначале спорщик поставил тезис: “все люди эгоисты”, но, увидев, что нельзя его доказать и возражения противника сильны, начинает утверждать, что тезис был просто “люди эгоисты”. “Вольно же вам было его так понимать широко. Я имел в виду, конечно, не всех, а большинство”.— Если же, наоборот, противник выставил тезис “люди эгоисты”, софист старается истолковать его в более выгодном для себя смысле: в том смысле, что “все люди эгоисты”, так как в таком виде тезис легче опровергнуть. Вообще свой тезис софист обыкновенно старается, если дело плохо, сузить: тогда его легче защищать. Тезис же противника он стремится расширить, потому что тогда его легче опровергнуть.— Нередко он прибегает к разным уловкам, чтобы заставить самого противника сгоряча расширить свой тезис. Это бывает иногда нетрудно, вызвав в горячей голове “дух противоречия”.
Еще примеры другого вида расширения и сужения тезиса. Тезис: “А. хорошо знаком с русской литературой”. Нападающий расширяет его: “А. знаток литературы (вообще)”, защитник же суживает: “А. знаком хорошо с современной русской литературой”.
4. Родственны с расширением и сужением тезиса усиление и смягчение его. Они приводят к “искажению” тезиса и встречаются, пожалуй, еще чаще. Тезис был дан, напр., такой: “министры наши бездарны”. Противник “искажает” его, усиливая: “вы утверждаете, что министры наши идиоты”. Защитник же тезиса, если дело плохо, старается “смягчить” тезис: “нет, я говорил, что министры наши не на высоте своего призвания”,— Или другой пример. Тезис: “источник этих денег очень подозрителен”. Противник усиливает тезис: “вы утверждаете, что деньги эти краденые”. Защитник, если находит нужным, смягчает тезис: “я говорил только, что источник этих денег неизвестен”.— Усиление тезиса обыкновенно выгодно для нападающего и производится нередко в высшей степени бесцеремонно и нагло. Смягчение тезиса обыкновенно производится защитником его, так как помогает защите. И тут часто не особенно церемонятся.
5. Одна из самых частых подмен тезиса (и довода) состоит в том, что мысль, которая приводится с известной оговоркой, с известными условиями, при которых она истинна,— подменивается тою же мыслью, но уже высказанною “вообще”, без всяких условий и оговорок.— Эта уловка чаще всего встречается при опровержениях и имеет больше всего успеха при малоразвитых в умственном отношении слушателях. Малоразвитый ум склонен понимать все “просто”; он не умеет отмечать “тонкие различия” в мыслях,— он прямо их не любит, иногда не терпит и не понимает. Они для него слишком трудны. Поэтому тонкие различения кажутся такому человеку или “хитростями”, “хитросплетениями”, “софизмами”, или же (если он несколько образован) “ненужной схоластикой”.— Отсюда отчасти вытекает трудность спора о сложных вопросах, требующих точного и тонкого анализа и различении, с неразвитым противником или, особенно, при неразвитых слушателях. А к таким вопросам относится, напр., большая часть политических, государственных и общественных и т. д. вопросов. На этой почве софист, при прочих условиях равных, имеет огромное преимущество. Честный спорщик приведет довод правильный, с нужными оговорками, выраженный вполне точно. Но неразвитый слушатель обыкновенно не улавливает, не запоминает этих оговорок и условий и совершенно не оценивает их важности. Пользуясь этим, софист умышленно опускает оговорки и условия в доводе или тезисе противника и опровергает тезис или довод так, как будто мысль была выражена без них, а “вообще”.— Сюда часто на помощь присоединяется усиление тезиса, ораторские приемы — “негодование” и т. д., почти неразлучные с типом “митингового софиста”. Все это действует на неразвитого слушателя очень сильно, и надо много хладнокровия, находчивости и остроумия, чтобы отбить такое нападение, если публика вообще сочувствует взглядам софиста. Вот пример: X. утверждает, что “в настоящее время, при данном уровне развития большинства народа, знаменитая “четырехвостка” (прямое, тайное, всеобщее, равное голосование) при выборе в Государственную Думу вредна для государства”. Противник опускает все эти оговорки и начинает доказывать, что прямое, тайное и т. д. голосование (вообще) полезно, потому-то и потому-то.— Или я доказываю, что “смертная казнь при некоторых обстоятельствах и условиях необходима”. Противник опровергает меня перед слушателями так, как будто я утверждал, что смертная казнь вообще необходима, и называет меня “ярым защитником смертной казни”, бросая при этом на меня громы негодования и возмущения. Неразвитые и сочувствующие софисту слушатели тоже начинают возмущаться — “что и требовалось доказать”. Часто надо немало хладнокровия, знания “слушателей” и находчивости, чтобы отразить подобное нападение.
Обратная уловка — когда то, что утверждалось без оговорки, без условий, лотом утверждается с оговоркой и условием. Чаще встречается она у защищающей стороны. Напр., сперва человек утверждал, что “не должно идти на вой ну” вообще, ни при каких условиях. Прижатый к стене, он подменивает это утверждение: “конечно, я не имел в виду случаев, когда враг нападает без всякого повода и разоряет страну”. Потом он может ввести и еще какую-нибудь оговорку.
6. Этим уловкам — особенно послед ней — чрезвычайно способствует неполнота и неточность обычной речи. Мы очень часто вы сказываем мысль с только подразумевающимися оговорками. Оговорки эти “сами собою разумеются” потому, что, если высказывать их, речь становится каким-то нагромождением оговорок — необычайно тяжелой и “неудобоваримой”. Примером может служить деловой язык контр актов и т. п. документов, выработанный юридической и т. д. практикой в защиту от “деловых софистов на карманной почве”.
Таким образом, оговорки подразумеваются на каждом шагу, и это ведет к возможности бесчисленных ошибок и софизмов. А. говорит: “мышьяк — яд”. При этом подразумевается оговорка “если принять его больше известного количества”. Б. опускает эту оговорку и говорит: “Доктор прописал мне мышьяк, значит он меня отравляет”.— У Шекспира в “Венициан ском купце” Шейлок заключает условие с купцом Антонио: если Антонио просрочит вексель, то он, Шейлок, имеет право вырезать у него “фунт мяса как можно ближе к сердцу”. Сделка оформлена вполне законно.— Вексель просрочен, и Шейлок требует условленной неустойки. Мудрый судья (Порция) спасает Антонио так. “По этой расписке”,— говорит она,—
“Ты имеешь право взять Лишь мяса фунт; в ней именно фунт мяса Написано; но права не дает Она тебе ни на одну кровинку.
Итак, бери, что следует тебе — фунт мяса, но, вырезывая мясо, Коль каплю крови христианской ты Прольешь — твои имущества и земли Возьмет страна республики себе.
Таков закон Венеции.
Юристы в прошлом столетии спорили, на-
сколько решение Порции правильно с юридической точки зрения.
Мнения были разные. Но с точки зрения логики решение это — несомненный софизм. Когда кто говорит о том, что надо вырезать кусок мяса из живого тела, тот неминуемо подразумевает, что при этом прольется кровь; а кто соглашается на вырезку такого мяса, тот соглашается на само собою подразумевающееся неизбежное условие этой вырезки — пролитие крови. Так что Порция сознательно подменила условие договора, воспользовавшись тем, что оно было выражено обычно, без исчерпывающей точности и полноты.
7. Положительно бесчисленны разные другие формы подмены тезиса и доводов.
Перечислим кратко наиболее общие и важные их роды.
Одно и то же слово может обозначать разные мысли. Поэтому часто легко, сохраняя одни и те же слова тезиса (или довода), сперва придавать им один смысл, потом другой. Одна из обычнейших ошибок, один из обычнейших софизмов. Мы часто даже не замечаем, сколько разных значений имеет одно и то же слово. По: этому легко “окрутить” нас софисту, который отлично различает все их.— Возьмем слово “народ”. Редко кто старался разобраться в его значениях, а их много, а) Народ — означает то же, что малоупотребительное слово “народность”. (“Народы Европы”; “изучение народов”; “народоведение”.) б) Народ — все граждане одного и того же государства, объединенные подданством ему. Так говорят о “русском народе” в противоположность “австрийскому”, об “английском народе” и т. д.. “Весь русский народ признал революцию” и т. д. в) Народ — низшие классы населения, противополагаемые интеллигенции, “правящим классам” и т. п. Отсюда термины: “идти в народ”, “народники”. “Он вышел из народа” и т. д. г) Народ — вообще значит собрание людей, без различия классов, национальности и т. п., вернее группа людей, находящихся в одном месте. “На улице много народу”.
“У приказных ворот Собирался народ Густо” и т. д.
Само собою ясно, как легко “играть” таким словом в софизмах.— Когда кучка “народа” — рабочих, крестьян и т. д. соберется на улицах и заявляет “волю народа”, тут бессознательная подмена мысли; когда же оратор, опытный софист и демагог, говорит этой толпе: “вы — народ, народная воля — обязательно должна быть исполнена”, то он, подменивая смысл слова, часто подменивает сознательно довод или тезис.— А таких “многозначных слов”, как “народ”, очень много.
8. Очень часто пользуются свойствами так называемых синонимов — слов и выражений, различных по звукам, но обозначающих разные оттенки одного и того же понятия. Если эти различия в оттенках не существенны для данного вопроса, то синонимы можно употреблять один вместо другого безразлично. Если же они существенны, то получается более или менее важное изменение тезиса. Особенно в этом отношении важна разница, если она сопровождается различием и в оценке, оттенком похвалы или порицания. Напр., далеко не все равно сказать “А. благочестив” и “А. ханжа”. “Ревность в вере” и “фанатизм”. “Протест” и “возмущение”. “Левый” по убеждениям и “революционер” и т. д. Если я высказал тезис: “ревность к вере — обязанность каждого религиозного человека”, а противник мой изменил его: “вот вы утверждаете, что каждый религиозный человек должен быть фанатиком”, то он исказил мой тезис. Он внес в него оттенок, благоприятный для опровержения. Вложил признаки, которые дела ют тезис незащитимым. Конечно, сказать, что фанатизм — обязанность каждого христианина,— нелепо. Или, скажем, я утверждаю, что “священники должны получить такие-то и та кие-то преимущества”. Мой противник излагает этот тезис так: “X. думает, что попы должны обладать какими-то преимуществами”.— Название “поп” в устах образованного человека имеет некоторый пренебрежительный оттенок, и, внося его в тезис, противник тем самым вносит понижение устойчивости тезиса. Вообще эта уловка — вероятно, самая употребительная. Люди прибегают к ней как бы инстинктивно, стараясь обозначить понятие названием, наиболее благо приятным для себя, наиболее неблагоприятным для противника. И чем грубее ум, тем грубее и примитивнее выходят и подобные софизмы.
9. Огромное значение имеет “перевод вопроса на точку зрения пользы или вреда”. Надо дока зать, что мысль истинна или ложна; доказывают, что она полезна для нас или вредна. Надо доказать, что поступок нравственен или безнравственен; доказывают, что он выгоден или невыгоден для нас и т. д. Напр., надо доказать, что “Бог существует”; доказывают, что Он и вера в Его бытие приносит утешение и счастие. Надо доказать, что “социализация средств производства осуществима в настоящее время”; доказывают, что она была бы выгодна для слушателей. Часто нет убедительнее доводов для среднего человека, чем те выводы, которые затрагивают насущные интересы его. Даже самые простые до воды, чисто “карманного свойства” (argumenta ad bursam), имеют волшебное действие. Один довод, действующий на волю, живо и ярко рисующий выгоду или невыгоду чего-нибудь, иногда сильнее сотни доводов, действующих на разум.— Если же мы имеем дело со слушателями невежественными, темными, не умеющими тщательно вникать в вопрос и обсуждать его, то на них ловкий довод “от выгоды”, живо и понятно рисующий, какую ближайшую пользу или вред человек может получить от мероприятия и т. д., действует часто совершенно гипнотизирующе. Они “зачарованы” предвкушением будущей выгоды. Они не желают слушать доводы против. От рассуждений о неосуществимости того или иного, о вредных последствиях, которые могут насту пить потом, они отмахиваются, как дети.—- Само собою ясно, какая в этом благодарная почва для софистов; как пышно растет на ней всякая демагогия. Это отлично знает и каждый “мошенник слова”. Поэтому данная уловка — любимое орудие подобных мошенников.
Вот пример простого “карманного довода” (с примесью “палочного”).
Или, например, Ирландия! — начал Иван Петрович с новым одушевлением, помолчав: — пишут, страна бедная, есть нечего, картофель один, и тот часто не годится для пищи...
— Ну-с, так что же? — Ирландия в подданстве у Англии, а Англия страна богатая: таких помещиков, как там, нигде нет. Отчего теперича у них не взять хоть половину хлеба, скота, да и не отдать туда, ” Ирландию? — Что это, брат, ты проповедуешь: бунт? — вдруг сказал Нил Андреич.
— Какой бунт, ваше превосходительство... Я только из любопытства.
— Ну, если в Вятке или Перми голод, а у тебя возьмут половину хлеба даром, да туда?..
— Как это можно! Мы совсем другое дело...
— Ну, как услышат тебя мужики? — напирал Нил Андреич — а? тогда что? — Ну, не дай Боже! — сказал помещик.
— Сохрани Боже! — сказала и Татьяна Марковна и т. д. (Гончаров. Обрыв).
Это довод — к карману помещика. Мы все в настоящее время наслышались аналогичных доводов к карману мужичков. Мы видели, как несказанно убедительны эти доводы для тех, для кого предназначены. Примеры приводить излишнее. Зато не лишнее привести остроумную заметку об этой уловке из Шопенгауэра. “Там,
где применима эта уловка, остальных можно и не применять. Действуйте не на разум, с помощью доводов, а на волю, с помощью мотивов; тогда и противник и слушатели, если у них такие же интересы, как у него, сейчас же согласятся с вашим мнением, хотя бы оно было заимствовано из дома сумасшедших. Ведь лот воли весит по большей части тяжелее, чем центнер рассуждения и убеждения”. “Когда мы сумеем осязательно доказать противнику, что мнение его, если бы оно приобрело значение, нанесет существенный вред его интересам,— он так же поспешно отшвырнет это мнение, как раскаленное железо, которое нечаянно схватил в руку”.
Глава XX.
ЛЖИВЫЕ ДОВОДЫ
Подмена доводов.— Умножение доводов,— Частичная ложь,— Нелепые доводы,— Субъективные доводы. Различия в них.— Их оценка.— Адвокатский довод.— “Свинская” форма его.
1. Софизмы доводов еще более многочисленны, чем намеренные отступления от тезиса.— О подмене доводов во время спора мы уже говорили. Все, что сказано о подмене тезиса, относится и к подмене доводов. К ней нередко прибегают, когда видят, что довод слаб или неудобен почему-нибудь.— Сравнительно редко встречается софизм умножение довода”, когда один и тот же довод повторяется в разных формах и словах и сходит за два или несколько различных доводов. Эта уловка особенно применяется в спорах при слушателях, в длинных речах и т. д. Иногда очень трудно разобраться, одна ли мысль перед нами, высказанная в разных формах, или несколько разных мыслей; надо напряжение внимания, а нередко и хорошее знание вопроса, о котором идет речь. Все это качества, редко присущие обычному слушателю — который и доводов-то не умеет выделять сознательно. Вот простейший пример умножения довода. Тезис: “Бог существует”. Доказательство: “В нашем духе существует непосредственная уверенность в Боге. Мы совершенно не можем избавиться от мысли о Боге. Мы не можем думать о мире, не можем мыслить о самих себе без того, чтобы невольно с этим не соединилась и мысль о Боге. Через все видимое и конечное наши мысли устремляются к высшему, невидимому, бесконечному, и их движение не успокаивается раньше, чем они достигают своей цели. Мы по необходимости должны думать о Боге. Сознание Бога есть столь же существенный элемент нашего духа, как миросознание и самосознание и т. д., и т. д. (Лютардт. Апология христианства, III чтение). Пусть читатель решит сам, сколько во всем этом отрывке высказано доводов.— Бэн цитирует в одной книге (Rhetoric etc.) замечание одного опытного автора: “На массу один аргумент, предложенный в пяти разных видах, действует точно так же, как пять новых”.
2. Самые обычные ошибки доводов — это ложный довод и произвольный довод. Когда дело идет о намеренной ошибке, о софизме,— ложный довод принимает характер лживого довода. Положим, софист не имеет под руками истинных доводов, на которые можно бы опереться. Тогда он берет какую-нибудь заведомо для него ложную мысль, новую для противника или для слушателей или не признанную ими до этого
времени,— напр., ложный факт, ложное обобщение, ложную цитату и т. п., и выдает ее за истинную. При этом он часто (в спорах для убеждения особенно) пользуется доверчивостью противника или слушателей, авторитетом своим, внушением или всеми возможными другими уловками, чтобы заставить принять такой довод.
Успеху такого софизма чрезвычайно способствует, если ложь частичная, т. е. такая, о которой говорит сатана у Алексея Толстого (в “Дон Жуане”).
С правдой ложь срослась и к правде так пристала, Что отскоблить ее нельзя никак.
И не только нельзя отскоблить, но часто нельзя сразу и отличить, где ложь кончается, где начинается правда. Об этом уже мы имели случай говорить выше. Такая ложь незаметно проходит, часто спрятавшись под плащом идущей вместе с ней истины. Подобных случаев в обычной жизни — тьмы тем. Напр., выдвигают довод: “эти люди были жестоко избиты”. Доля правды: они были побиты. Доля лжи — “жестоко” избиты.— “Все солдаты стали теперь крайне распущенны и нахальны”. Есть доля правды — но есть и доля заблуждения или лжи и т. д., и т. д.
3. Интересно, что, наряду с такими частично истинными доводами, в устных спорах из-за победы нередко пускаются в ход с успехом нелепые доводы. Во-первых, иную нелепость очень трудно опровергнуть в устном споре, да еще при невежественных слушателях. Даже более: как есть “очевидные”, недоказуемые истины, так есть “очевидные”, неопровержимые нелепости. Во-вторых — нелепый довод часто прямо озадачивает противника своею неожиданностью; не сразу найдешься, что на него ответить. Иной и совершенно теряется: нелепость, очевидно нелепость — но как доказать это противнику, да еще при данных слушателях! Для этого необходимы долгие рассуждения и такие предпосылки, которых у него (и у них) не имеется и которых он принять не пожелает. Напр., противник скажет: “вместо истины я признаю ложь, вместо добра — зло”. Есть ведь такие карикатуры сверхчеловека и в России. Что ему возразить? — Остается только, на манер майора Ковалева, тряхнуть головою и сказать, “немного расставив свои руки: признаюсь, после этаких с вашей стороны доводов я ничего не могу прибавить””. И оставить спор и “победителя”. Кто обладает остроумием, может попытаться, прежде чем оставить спор, вышутить софиста. Но спорить далее — вряд ли полезно.
Такую же роль играют и нелепые вопросы при осведомлении. Покойный санскритолог Минаев описывает характерный диспут на Цейлоне между буддийским проповедником и христианскими миссионерами, в котором последние по терпели поражение. “Нападая на своих противников, Гудананда перестроил по-своему все их учение и выдвинул целый ряд диких вопросов, которые, вследствие своей нелепости, поставляли миссионеров в затруднение” (Минаев. Очерки Цейлона и Индии).— Этим приемом пользуются иногда и наши митинговые и другие спорщики.
4. Лживый довод надо отличать от субъективного довода. Лживый довод, как сказано, стремится ввести заведомо ложную для софиста мысль в мышление собеседника или слушателей, заставить принять ее. Субъективный довод тоже может быть заведомо для нас ложным или, во всяком случае, недоказательным. Но мы знаем, что собеседник считает его истинным. Он не вводится нами в мышление противника или слушателя, а заимствуется из этого мышления. Таким образом, если мы стремимся доказать какой-нибудь действительно истинный тезис и пользуемся лживым доводом, то вводим в мышление противника не только истину (тезис), но и новое заблуждение, новую ошибку (довод). Если же мы будем доказывать тот же тезис с по мощью субъективного довода” то совершенно не вводим новых заблуждений в ум противника или слушателя, а только новую истину.
Это различие признается на практике на столько существенным, что лживый до вод — считается непозволительной, нечестной уловкой, а субъективный довод применяется постоянно, нередко на каждом шагу, как уловка позволительная. Напр., в споре для убеждения, если нет “общей почвы”, нельзя сделать без субъективного довода ни шагу. Спор ради победы часто прибегает к этой уловке, особенно для слушателей. Только высшая форма спора — спор для исследования истины — никогда не опускается до нее.
Вот пример ее, по сравнению с лживым доводом. А. желает доказать, что религия — пережиток прошлого суеверия. В доказательство он приводит новый для своего собеседника довод: “Ведь наукой уже доказано, что Бога нет”. Этот довод или ошибочен, или заведомо ложен. Если он заведомо ложен (т. е. А. знает, что наука не доказала и пока не может доказать ничего подобного) и между тем Л. вводит его, чтобы с помощью авторитета науки убедить противника в небытии Бога,— то довод этот лживый, Положим, теперь А. спорит о том же тезисе с другим противником, который, как ему известно, именно не раз высказывал убеждение, что “наукой доказано небытие Бога”. Если А. скажет: “Ведь вы же признаете, что наукой доказано небытие Бога” — это будет субъективный довод. А. исходит в доказательстве из убеждения противника, которое сам считает ошибочным.
Повторяю, такие уловки попадаются чрезвычайно часто. Без них были бы невозможны многие споры, напр. споры перед слушателями для их убеждения. Они сокращают спор. Они дают лишний шанс в борьбе с софистами. Но нельзя закрывать глаза на то, что они не всегда, не при всех обстоятельствах позволительны.
5. Прежде всего, большая разница, открыто ли мы опираемся на мнение противника или скрытым образом. В первом случае мы говорим примерно так: “Ведь вы думаете так-то и так то. Не будем спорить, правильна ваша мысль или нет. Но из нее необходимо вытекает истинность моего тезиса”. Или: “Станем на вашу точку зрения..,” и т. д. Здесь мы не скрываем от противника, что для нас лично его довод не имеет значения; нам он кажется спорным или даже ошибочным. Но противник заведомо считает его истиною; поэтому — говорим мы—он обязан принять и наш тезис, необходимо вытекающий из данного довода,— Одним словом, мы хотим заставить противника принять наш тезис, заставив его быть логически последовательным.
Пуская в ход скрытый субъективный довод, мы поступаем иначе: мы совершенно умалчиваем о нашем к нему отношении, рассчитывая, что молчание это примется как “знак согласия”; или даже прямо вводим в заблуждение противника, заявляя, что и мы считаем этот довод действительным. Напр., сопровождаем его вводными словами: “несомненно” что...” или “известно, что...” и т. п.
6. Открыто-субъективный довод вполне без укоризнен с моральной точки зрения. Он иногда “может и должен” быть приведен,— говорит Уэтли,— “чтобы заставить замолчать тех, которые по слабости или предрассудкам не могут признать их силы”. Далее Уэтли указывает, что подобные доводы употреблял в спорах с иудея ми, чтобы заставить замолчать их, и Христос (Логика, ст. 352-3). Но для убеждения противника или слушателей такой довод далеко не всегда может быть рекомендован. Приводя мысль, высказывать в то же время сомнение в ее истинности — особенно когда сомнение в ней выгодно и для противника, не желающего убеждаться,— плохой психологический расчет, Поэтому на практике чрезвычайно часто употребляются скрыто-субъективные доводы. Обычно единственные ограничения, вносимые совестью и так том, диктуются принципом: “цель оправдывает соответственные ей средства”. Стараются, что? тезис был суждением несомненно для нас истинным и польза от его принятия значительно превосходила вред от подтверждения (т. е., иными словами, от .укрепления нашим согласием) ложного с нашей точки зрения довода. Приме ров скрыто-субъективного довода можно набрать сколько угодно из ораторских речей и ораторских поединков. Когда заведомый атеист социал-революционер обращается к слушателям-крестьянам с доводом, что “земля — Божья”, отдана всем одинаково и т. д., он пускает в ход “скрыто-субъективный довод”. Когда “правый” на митинге обращается к противнику "товарищу” с доводом “так решил съезд р. и с. депутатов, как же идти против этого решения?” — он пользуется скрыто-субъективным доводом и т. д., и т.д.
Скрыто-субъективные доводы в руках бесцеремонного и Бессовестного человека обращаются в ужасное орудие, орудие демагогии и возбуждения толпы. Они получают часто. типичный и зловещий характер “доводов к черни”, зиждущихся на невежестве ее и на темных предрассудках. Но без них вряд ли обходится и человек вполне порядочный, для убеждения в очень хороших мыслях, если ему часто приходится убеждать людей.
7. Часто к худшим формам субъективного до" вода, иногда же к лживому доводу, относятся некоторое виды так называемой “адвокатской уловки”, адвокатского довода” (Advokatenbe-weis). Сущность этой уловки состоит в том, что софист “пользуется к своей выгоде какой-либо неосторожностью противника” (Кант),— ошибкой его или даже прямо опиской, оговоркой и т. д.
Положим, напр., противник явно ошибочно понимает какой-либо закон (в юридической практике). Софист отлично видит это, но ему выгодно такое понимание. Поэтому он остережется напасть на аргументацию противника с этой стороны; наоборот, он старается оставить противника при его заблуждении и обосновать на ошибке его свое доказательство, которое иначе, может быть, и не ладилось бы. Это, конечно, применение субъективного довода.
8. Вполне “свинский”, иногда низменно “сутяжнический” характер принимает эта уловка тогда, когда пользуются очевидною оговоркою, опискою, опечаткою, несмотря даже на прямое заявление противника, что это опечатка и т. п., так что здесь эта уловка принимает характер лживого довода для слушателей или читателей и т. п. Применяется эта уловка для
разных целей; иногда вообще хотят ввести в заблуждение своих читателей или слушателей, которые не в состоянии проверить довода; иногда хотят хоть на первое время ослабить впечатление от каких-нибудь утверждений и т. п. противника, воспользовавшись оговоркой или опечаткой и т. д., и т. д. Вот пример из газетной практики. Одна газета сделала сенсационное разоблачение относительно нашумевшего в свое время политического убийства и назвала фамилию убийцы. Но, благодаря опечатке, была переврана одна буква в этой фамилии. Об этом дано было немедленно знать по телефону в редакции других важнейших газет. К сожалению, одна из последних, защищая партию, к которой принадлежал убийца, на следующий день аргументировала так, как будто ничего не знала об опечатке: поместила “негодующее” письмо лица, обладавшего напечатанной по ошибке фамилией; пустила в ход негодующие статьи против “клеветы” на него и т. д., и т. д. Прием, на который решится не всякий.
Глава XXI.
ПРОИЗВОЛЬНЫЕ ДОВОДЫ
Требовательность к доводам.— Скрытые доводы.— Произвольные названия.— Злостные клички и красивые названия.— Игра двумя синонимами.— Голословная оценка доводов противника.— Опровержение “в кредит”.
1. Бесспорно, самая распространенная ошибка и самый распространенный софизм — это “произвольные доводы”. Стоит внимательно просмотреть статьи любой газеты, речь любого оратора, прослушать спор любого лица — и мы почти неизменно натолкнемся в них на произвольные, вовсе не очевидные и не доказанные утверждения и отрицания, на которые люди опираются для поддержки своих мнений. Только в строго научных книгах из области точных наук редко проскальзывают подобного рода ошибки.
Признание или непризнание довода “произвольным” зависит, однако, на практике в значительной мере от степени нашей требовательности к нему. В одном случае мы требовательнее, в другом менее требовательны, и это вполне правильно* Требовательность к доводам должна на практике иметь степени. Иначе мы впадаем в ошибку “чрезмерного сомнения” или “чрезмерной точности”, которой соответствует и свой особый софизм.— Если начать исследовать достоверность всякого довода и при всех обстоятельствах с абсолютною точностью, то не был бы возможен обычный спор, невозможна была бы практическая деятельность. Оставалось бы повторять мудрость древних философов-скептиков, которые считали необходимым всюду прилагать мерку абсолютной достоверности и поэтому во всем сомневаться. Вот образец такого сомнения (в изображении Мольера):
Марфурий. Что вам угодно, господин Сганарель?
Сганарель. Господин доктор, я желал бы посоветоваться с вами по поводу одного обстоятельства и нарочно сюда за тем пришел.
Марфурий. Прежде всего, г. Сганарель, прошу вас, измените вашу манеру выражаться. Наша философия требует, чтобы не было высказываемо вполне решительных предложений, чтобы обо всем говорилось неопределенно и чтобы суждения были условные, предположительные. И вследствие этого вы не должны говорить: я пришел,— а: мне кажется, что я пришел.
Сганарель. Кажется?
Марфурий. Да.
Сганарель. Черт возьми! Должно оно казаться, коли оно действительно есть!
Марфурий. Это не вытекает одно из другого; вам может казаться и без того, чтобы факт существовал на самом деле.
Сганарель. Как! По-вашему, не несомненно, что я сюда пришел?
Марфурий. Это еще вопрос,— и мы должны во всем сомневаться.
Сганарель. Как, меня здесь нет, и вы со мной не говорите?
Марфурий. Мне представляется, что вы здесь, и кажется, что я с вами говорю, но это не несомненно (Вынужденный брак. Пер. Ф. Устрялова).
Ошибка Марфурия в том, что он применяет утонченные химические весы там, где надо весить на обыкновенных лавочных. Есть известная степень требовательности к доводу, устанавливаемая логическим тактом человека. В науке — она одна; в юридической практике — другая; в обычной жизни — третья. И в этих пределах она зависит главным образом от большей или меньшей важности для нас спора. Если кто-нибудь спорит с нами из-за гривенника, у нас будет одна степень требовательности к его доводам; если спор идет из-за двухсот тысяч — совсем другая.— Если спор очень для нас важен, напр., от исхода его зависит коренная перемена в нашем мировоззрении, в нашей ; жизни, в оценке наших трудов,— требовательность выходит иногда за пределы досягаемости здравым смыслом:
“Ты видишь ли? — Хоть вижу, да не верю”.
Софист очень нередко пользуется этой лазейкой для того, чтобы ускользнуть от поражения в споре. “Не доказано!” — “Произвольный до вод!” — “Докажи!” — “Не верю!”. Эти дешевые заявления в искусных руках обращаются в очень важное средство для отступления. .
Но как излишняя требовательность к доводам есть ошибка или уловка, так и излишняя нетребовательность — тоже ошибка. Нужен именно логический такт и опыт, чтобы в каждом дан ном случае найти надлежащую мерку требовательности.
2. Из всех видов софизмов произвольного до вода надо прежде всего выделить “скрытые произвольные доводы”. Суть этой уловки вот в чем. Обыкновенно при рассуждении, особенно же в спорах, приводятся не все мысли, нужные для того, чтобы сделать тот или иной вывод. Некоторые из них “выпускаются” и должны подразумеваться сами собою. Напр., в рассуждении: “все люди умирают, умрем и мы” пропущена и сама собою подразумевается мысль (“посылка” рассуждения) “мы люди”.— Можно про пустить вместо этой посылки другую. “Все мы люди, значит, умрем и мы”. Здесь будет пропущена и необходимо подразумевается мысль: “все люди умирают” и т. д.
В устных) спорах таких пропускаемых мыслей особенно много. Мы имеем, однако, право про пускать лишь те посылки, которые очевидны. Софист же делает наоборот. “Софист выпускает то, что не очевидно, и составляет на деле самую слабую сторону рассуждения, стараясь в то же время отвлечь внимание от места, где находится ошибка” (Уэтли. Логика, 202). Разберем наиболее характерный вид этой ошибки — софизм “произвольного названия”, скрывающего довод.
3. Огромную роль в софистической практике играют названия с пропущенной посылкой, которая оправдывает их. Ведь каждое название тоже должно быть обосновано. Когда я говорю: “этот офицер известный путешественник”, то само собою подразумевается мысль: “этот человек офицер”. Когда я говорю: “такие проявления анархии, как этот поступок, недопустимы в государстве”, то само собою подразумевается мысль: “этот поступок — проявление анархии”. Одним словом, каждое название подразумевает оправдательную посылку” дающую право на это название” Эта посылка тоже довод, скрытый довод и очень часто произвольный. Между тем человечество, по лени мысли и по другим многим причинам, особенно склонно этого рода скрытых доводов не проверять, а принимать их на веру.
Между тем принятие названия часто меняет все дело. Ведь, приняв его, мы тем самым приняли, что предмет, обозначенный им, обладает и соответственными свойствами.
Рассуждая правильно, мы часто должны бы сперва убедиться, что в предмете есть эти свойства, а потом уже принять название его. На деле же мы сперва принимаем название его и, основываясь уже на названии, выводим, что предмет должен иметь те или иные свойства. Получается как бы “перевернутое доказательство”. Этим недостатком обыденного мышления пользуется софист, стараясь заставить нас сперва принять на веру название предмета; и вместе с этим “пройдут” незаметно и те свойства предмета, в которых он желает нас убедить.
4. Чтобы мы приняли на веру название, он пользуется, кроме обычной нашей склонности к этому, еще разными обычными уловками, напр., внушением” Говорит безапелляционным тоном, употребляет название как нечто само собою разумеющееся, несомненно правильное. Отвлекает внимание от проверки скрытой оправдательной
посылки и т. д., и т. д.— Есть названия, которые особенно пригодны для такой уловки: это те названия, которые имеют оттенок порицания или похвалы; ими пользуются как “злостными кличками” или “красивыми словами”” “красивы ми названиями”. Из них самые подходящие — модные в данное время “боевые” клички и названия. Эти слова становятся для очень многих чем-то вроде фетиша или “жупела” для московской купчихи у Островского. Часто это в полном смысле “гипнотизирующие слова”. Они действуют на человека толпы, особенно на чело века малоразвитого, как меловая черта на курицу. Говорят, если пригнуть голову курицы к полу и провести от клюва мелом прямую черту, курица несколько времени останется неподвижно в таком положении, созерцая только эту черту. Так и человек, загипнотизированный соответственным словом, теряет способность рассуждать, правильно это слово приложено или нет. Он видит только это слово. Особенно если усиленно ударяют на такое слово и растекаются по поводу его “в красноречии”.
5. Игра “красивыми названиями” и “злостными кличками” встречается на каждом шагу; напр., в газетной полемике известного типа. Г. Икс сделал в собрании какое-то заявление: газе та пишет (смотря по “режиму”): это явно революционное заявление (или контрреволюционное заявление) показывает, до чего подняла у нас голову гидра революции (или контрреволюции), и т. д. Затем идут красноречивые рассуждения об этой “гидре” — и чем красноречивее, тем лучше: красноречие отвлечет внимание от про верки, действительно ли заявление революционно или контрреволюционно. Читая само заявление, мы обыкновенно не вникаем в него с должным вниманием; поэтому “злостная кличка” проходит “сама собою”, без критики.:, особенно если она дана в “нашей газете”, которой мы доверяем.— Иногда этими “злостными кличками” пугают или, как говорят в народе, “пужают” робких людей. Стоило недавно крикнуть слово “буржуй”, и у робких все возражения замирали на устах.— Иногда злостная кличка обращается в страшное орудие демагогии. Стоит крикнуть в иной момент толпе: “это провокатор”, “отравитель”, “революционер”, “контрреволюционер” И т. д., и т. д., и участь человека будет реше на.— Конечно, порой “пужанье” злостными кличками в неумных руках имеет оттенок комического. Так некоторые “общественные организации”, имевшие в распоряжении громадные капиталы, но весьма недолюбливающие “ревизий”, “пужали”, что ревизия их деятельности — “контрреволюционный акт”.
6. Не менее успешно применяются- и “красивые названия” для того, напр., чтобы смягчить впечатление от какого-нибудь факта или “вы дать ворону за ястреба” и т. д., и т. д. Слова “жулик” и “уголовный преступник” — имеют очень неприятный оттенок; но если назвать того же человека “экспроприатором” — это звучит; благородно. Иногда название служит лучше, чем любая ограда. Когда шайка уголовных занимает дом и грабит,— с нею церемониться не будут. Но стоит им выкинуть “черный флаг” и назвать себя “анархистами” — и получится совсем иное впечатление.— Нежелание жертвовать собою для родины, когда это наша обязанность, не особенно уважаемое качество; но стоит назвать отказ идти в битву “войной против войны” или, т. п.— и самый тупо-низменный, животный трус получает вид “борца за идею”.— Эта черная магия слов отлично известна софистам. Там, где совершить низменный поступок мешает остаток стыда, голос совести и т. д., и т. д., туда приходит, как дьявол-искуситель, демагог и бросает для прикрытия низменных побуждений “красивое название”. Большинство горячо хватается за него, как за предлог освободить себя от того, чего не хочется.— Так искушает нас внутри нас “внутренний софист”; так действует в помощь ему часто гораздо более хитрый, искусный и бессовестный внешний софист.
7. Нередко игра красивыми названиями и злостными кличками усложняется, обращаясь в “игру двумя синонимами”. Для нее нужна пара синонимов, обычно отличающихся друг от друга резче всего похвальным и неодобрительным оттенком мысли, напр.: Щедрость и мотовство, скупость и скряжничество, свобода и произвол, твердая власть и деспотизм и т. п., и т. п. Возьмем два таких синонима: “свобода искусства” и “разнузданность искусства”. Цензор запретил печатать порнографическое произведение Икса. Защитник Икса в газете начинает примерно так: “Опять цензура! Опять карандаш палача мысли губит цветы свободного искусства... На днях запрещена книга почтенного Икса, содержание которой не понравилось целомудренному цензору”.
...“Порнография! — Не нам, конечно, защищать разнузданность искусства, не мы будем отстаивать право на существование такой гнусности, как порнография. Наш читатель знает это. Ее надо преследовать, ее надо карать, надо истреблять без жалости эту отраву духа. Но нужно же уметь отличать порнографию от светлого искусства, возводящего жизнь в перл создания! Иначе мы дойдем до уничтожения капитолийской Венеры или божественной вакханалии Рубенса! Мы дойдем до запрещения “Руслана и Людмилы”, этой шалости юного гения.— Но цензорская рука не знает таких различий и дерзает ж посягает на все, даже на свободу искусства”. Затем идут иногда “анекдоты из цензорской жизни” и “пламенная, талантливая” защита свободы искусства от цензоров. Какая горячая, какая убедительная в формах журнального шаблона! — Нет только одного: доказательства, что защищаемое произведение не порнография, а “светлое искусство””— А в этом одном вся суть. Такую уловку можно назвать “игрой двумя синонимами”.
8. К тому же роду софизмов произвольного названия относится одна из самых обычных уловок спора — бездоказательная оценка доводов противника. Многие, услышав довод противника, заявляют категорически: “ерунда!”, “чепуха!”, “софизм!”, “игра слов”, “это глупо!” и т. д., и т. д., и т. д. Если они потом и докажут правильность своей оценки, то все-таки подобные резкие квалификации доводов противника по меньшей мере излишни. Особенно до всякого доказательства их правильности. Надо сказать, однако, что в огромном большинстве случаев такие оценки и недоказуемы, и неправильны.— Но их иногда даже и не пытаются обосновать, а “пущают так”, в виде аргумента, в виде возражения. Это уже чистейший софизм произвольного названия: название заменяет довод, а само не доказано. Даже более — это один из самых грубых софизмов этого рода.— Вот пример — из Герцена.
“Жизнь человека — великий социальный долг,— говорил Луи Блан.— Человек должен постоянно приносить себя в жертву обществу! — Зачем? — спросил я вдруг.
— Как зачем? Помилуйте: вся цель, все назначение лица — благосостояние общества.
— Оно никогда не достигается, если все будут жертвовать и никто не будет наслаждаться.
— Это игра слов.
— Варварская сбивчивость понятий,— говорил я смеясь”.
К произвольным доводам относятся или с ними связаны и более тонкие, переплетенные с другими софизмами оценки доводов с целью отделаться от труда на них ответить. Напр., “этот довод слишком груб и примитивен и с ним -не стоит считаться”. Или “нечего останавливаться на этом наивном доводе” и т. д., и т. д.— Надо помнить, что раз мы спорим с кем-нибудь, раз сочли возможным с ним спорить, то наша обязанность опровергнуть все его доводы, как они не казались “грубы” или наивны.
Сюда же примыкают и такие уловки произвольного довода, как та, в которой один английский логик упрекает В. Гамильтона. “Последний иногда отделывается такими словами от труда опровергать мысли противника: “в конечном результате анализа эта мысль приводит к противоречию”. Но он не пытается показать, что она действительно приводит к этому. Таким образом, получается “опровержение в кредит”, которое необходимо отнести или к ошибкам, или к уловкам” (Monck. An Introduction to Logic. 1880 г.).— Или же отделываются замечанием: “мы не будем останавливаться на этом аргументе, так как ошибочность его очевидна, а перейдем к более существенному”. Или: “здесь мы не будем доказывать истинности (или ложности) этой мысли. Мы докажем ее в другой книге” и т. п. Это последнее тоже “доказательство в кредит”. Формы таких ошибок и уловок — бесчисленны.
9. Далее, одним из самых употребительных видов произвольного довода являются неправильные ссылки на авторитеты. Доводы “от авторитета” очень важны, и без них, в общем, часто не обойтись. Но надо помнить два условия правильного их применения: а) доводы эти правильно применимы или за неимением доводов по существу,— что бывает очень часто, ведь мы не можем всего знать, все испытать сами и все лично проверить; или же в подкрепление доводов по существу. Сама по себе ссылка на авторитет в огромном большинстве случаев является лишь более или менее вероятным (а не достоверным) доводом; б) во-вторых, каждый авторитет — авторитет только в области своей специальности. Если таких областей несколько — тем для него лучше, конечно. Но вне пределов специальности он “обычный смертный”, и ссылка на него в этих случаях — ошибка или софизм. Вот два условия, при соблюдении которых может быть правильна ссылка на авторитет. В остальных случаях — такая ссылка есть ошибка или софизм (лживого или произвольного довода).
Но и при соблюдении указанных условий ссылка на авторитет имеет разные степени вероятности, которые необходимо учитывать каждый раз отдельно. Напр., в области специальности данного лица есть вопросы, по которым его правдивое мнение можно счесть достоверным, и есть такие вопросы, где оно не идет далее средних степеней вероятности. Напр., возьмем науку. А. приводит довод: “теория мирового эфира в настоящее время оставлена многими физиками”. В подтверждение он ссылается на слова профессора Икса, известного своим точным умом и широкими познаниями в современном положении физики. Ясно, что такой человек не мог сделать ошибки в этом вопросе. Так же, как не можем сделать мы ее в вопросе: получили мы жалованье или нет. Вся суть будет в том, верно ли передал А. слова Икса.— Наоборот, если А. сошлется на слова Икса в доказательство того, что такая-то спорная теория в физике ошибочно, то тут мнение Икса (если оно верно передано) может иметь лишь ценность большей или меньшей вероятности, в зависимости от многих обстоятельств. Икс авторитет, но Икс — человек.
Может быть ошибочна не новая теория, а оценка ее этим авторитетом.
10. Злоупотребление ссылками на авторитеты свойственно нередко увлекающейся молодежи и тем людям, которые не привыкли, не любят и не умеют самостоятельно мыслить. Тем, напр., про которых можно повторить слова Гоголя: “У него есть ум, но сейчас по выходе журнала, а запоздала выходом книжка — ив голове ничего” (Театральный разъезд).— Резко, но остроумно о таких любителях авторитетов отзывается Шопенгауэр.
“Люди, которые столь поспешно и с таким жаром хватаются за авторитеты, чтобы ссылкой на них разрешать спорные вопросы, в сущности, рады, что могут пустить в дело чужой рассудок и чужую проницательность, за неимением своих собственных. Число их — легион. Ибо, как сказал Сенека: unus quisque mavult credere, quam judicare (каждый предпочитает верить, а не рассуждать). Поэтому в их спорах обычное оружие — авторитеты. Ими они побивают друг друга. Кто ввязался с ними в спор, тот сделает неправильно, если захочет обороняться от них доводами по существу и аргументами. Окунувшись в пучину неспособности рассуждать и мыслить, они зачарованы против этого оружия,— своего рода Роговые Зигфриды. Поэтому они противопоставят вам в виде аргументов авторитеты и закричат: “победа!” (Parerga und Paralipomena, II § 266).
В виде небезынтересного характерного примера споров в этом роде приведу рассказ “Радда Бай” (Блаватской).
Один статный индус, драпированный в белую с золотом шаль, с золотыми кольцами на всех пальцах ног, огромным знаком Вишну на лбу и в золотом pince-nez, обратился ко мне уже с прямым вопросом: Неужели я, прожив так долго в Америке, родине Томаса Пена, верю в какое-либо божество? — Признаюсь, верю, и вовсе не каюсь в такой невежественной слабости,— последовал мой ответ.
— И в душу человека? — переспросил он со сдержанной усмешкой.
— Да, и в душу; и как ни удивительно, даже в бессмертный дух...
Юный магистр, нервно заиграв кольцами на ногах, обратился с новым вопросом, довольно на этот раз оригинальным. — Стало быть, по-вашему, Гексли шарлатан и глупец? В свою очередь мне пришлось вытаращить глаза.
— Это почему же? — осведомилась я у pince-nez.
— Потому что или он, признанный всеми авторитет, знает, о чем говорит, или же он шарлатан, рассуждающий о том, чего не понимает.
— Гексли,— сказала я,— как натуралиста, физиолога и ученого не только признаю, но и преклоняюсь перед его знанием, уважая в нем один из величайших авторитетов нашего времени,, т. д. во всем, касающемся чисто физических наук; но как о философе имею о нем весьма невысокое мнение.
Далее юноша совершает диверсию от довода
Знаменитый английский биолог и зоолог 60-х и 70-х годов XIX столетия.— С. П.
(авторитета) и переходит к другому доводу, то же очень характерному для подобного рода умов.
— Но ведь против логических выводов, основанных на факте, трудно идти. “Вы читали его статью в Fortnightly Review об “автоматизме человека”? — Кажется, читала... и кой-что запомнила из его удивительных софизмов. Но что ж о ней? — Вот что. Профессор в ней неоспоримо до казал, что человек не более как сознательный и сознающий себя автомат, добавляя к этому в своих “Las Sermons”, что человек “хитрейший из часовых приборов природы”, но не более,— и т. д. (Из пещер и дебрей Индостана, СПб. 1912. 2578).
Эти доводы: “тот-то неоспоримо доказал”, “наукой доказано” и т. п. так часто встречаются в некоторых спорах, и так сравнительно редко они правильны. Или ошибка неграмотного в логике и в науке незрелого мышления, или — софизм, т. е. лживый довод. Как часто он применяется — знает, вероятно, всякий.
11. Уловка противоположного характера — совершенное отрицание авторитетов.
В действительности есть сравнительно мало вопросов, в которых мы серьезно, с полным знанием, с затратой всего нужного труда и сил можем разбираться сами. Эти вопросы обычно не выходят за пределы ближайшего житейского опыта и интересов и за пределы нашей ближайшей специальности. В остальном мы поневоле основываемся на опыте и знаниях всего прочего человечества. Без них не сделать ни шагу. Но если так, то естественно основываться на опыте и знаниях не первого попавшего на пути чело века — может быть совершенно не пригодного для этой цели,— а на сведениях заведомо наи лучших знатоков в той области, к которой от носится вопрос, т. е. опираться на авторитеты.
Поэтому полное отрицание авторитетов чаще всего является “мальчишеством” или результатом недомыслия, или софизмом •— в параллель софизму злоупотребления авторитетами.
Иногда это отвага “свободного мыслителя”, у которого мысль “свободна” потому, что не связана принципами разума, или же выходка юного дилетанта мысли, “оригинальничающего” своим отрицанием, по заветам доброй старины.
“Дух отрицанья, дух сомнения” и т. д.
— “Я уже говорил вам, дядюшка, что мы не признаем авторитетов,— вмешался Аркадий.
— Мы действуем в силу того, что мы при знаем полезным,— промолвил Базаров. В теперешнее время полезнее всего отрицание,— мы отрицаем.
— Все?..
— ...Все,— с невыразимым спокойствием по вторил Базаров.
П. П. уставился на него. Он этого не ожидал, а Аркадий даже покраснел от удовольствия”.
Чаще, однако, встречается в настоящее время не полное отрицание авторитетов, а другой софизм: отрицание того авторитета, который правильно приводится в подкрепление своей мысли противником. Напр., положим, я утверждал, что “положительный электрон до сих пор не выделен из атома”,— и подтвердил свое утверждение ссылкой на недавнее подчеркивание этого обстоятельства тем же известным, общепризнанным знатоком физики и точным мыслителем, проф. X.— Противник мой и я в этих вопросах профаны; авторитет мною приведен вполне правильно и к месту.— Но противнику не хотелось допустить доказываемый мною довод, и он начинает софистировать. “Позвольте, но проф. Х бог, что ли7 Разве он не может ошибаться? Еще недавно он был уличен в такой-то и такой-то ошибке”.— “Да, проф. Х не бог, ошибаться может. Возможно, что он уличен был и правильно. Но весь вопрос, в чем ошибаться? Есть вопросы, в которых его ошибка так же невероятна, как для нас с вами ошибка в вопросе: распущена Государственная Дума или нет”.— Однако в таких случаях на помощь доводу, как недоказанному приходится подбирать другие доводы. Противни достиг своей цели.
Глава XXII.
“МНИМЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА”
Тождесловие,— “Довод слабее тезиса”,-— Обращенное доказательство,— Круг в доказательстве.
1. К софизмам произвольного довода относятся часто те мнимые доказательства, в которых или: а) в виде довода приводится для доказательства тезиса тот же тезис, только в других словах. Это будет софизм тождесловия (idem per idem). Или б) доказательство как бы “перевертывается вверх ногами”. Мысль достоверную или более вероятную делают тезисом, а мысль менее вероятную — доводом для доказательства этого тезиса, хотя правильнее было бы сделать как раз наоборот. Этот софизм можно назвать “.обращенным доказательством”.— Наконец, в) в одном и том же споре, в одной и той же системе доказательств сперва делают тезисом мысль А и стараются доказать ее с помощью мысли Б; потом, когда понадобится доказать мысль Б, доказывают ее с помощью мысли А. Получается круговая порука: А верно потому, что истинно Б; а Б — истинно потому, что верно А. Такой софизм называется “ложным кругом” или “кругом в доказательстве” или “заколдованным кругом”.— Иногда он бывает и в скрытой форме. А доказывается с помощью Б; но Б нельзя доказать иначе, как с помощью А.
Те же самые названия, как софизмы, носят и соответственные ошибки.
2. Тождесловие встречается часто, гораздо чаще, чем мы это замечаем. Уже было отмечено выше, как иногда трудно под разными словами отличить одну и ту же мысль (стр. 15). Особенно если она выражена хотя бы в одном из случаев запутанно, трудно, туманно.— Иногда тождесловие имеет грубую форму, напр., “поверьте, нельзя не быть убеждену: это истина” (Гоголь. Театральный разъезд). Или другой пример, из ученических сочинений: “Это не может не быть правдой, потому что это истина”. Но часто тождесловие скрывается под очень тонкими формами. И не всегда можно точно установить, две ли почти одинаковые мысли пред нами или одна и та же. Для доказательства, впрочем, и тот и другой случай обычно одинаково непригодны.
Вот еще пример тождесловия: “начало вселенной без Творца немыслимо; потому что немыслимо, чтобы она возникла самопроизвольно, сама собою”. Или — из области более отвлеченной, философской. Каждое свойство, качество и т. д. есть качество и свойство чего-нибудь, т. е. одно само по себе существовать не может. На этом основании многие философы — а в старину все — принимали существование, кроме свойств, еще отдельных от них “носителей свойств” (так наз. субстанции}.
И вот один знаменитый философ (XVIII века) пишет: “признано... что протяжение, движение, одним словом, все ощущаемые качества нуждаются в носителе, так как существовать сами по себе не могут” (Беркли. Трактат, 91). Подчеркнутый мною довод и тезис есть чистейшее тождесловие. Надо заметить, между
прочим, что чем отвлеченнее вопрос, тем боль ше опасности (при прочих условиях равных) впасть в тождесловие.
3. При произвольных доводах очень нередко случается, что приводимый довод еще менее приемлем, еще сомнительнее, чем самый тезис. Напр., тезис: “Бога нет”, а довод: “Бога выдумали угнетатели, чтобы поработить слабых”. Или тезис: “в данном случае позволителен обман”, а довод: “нравственности никакой не существует. Все это одни условности” и т. д.— Обращенное доказательство соединяет эту ошибку с любопытной особенностью некоторых пар суждений.
Есть такие пары суждений, в которых любое суждение может служить доводом для другого, если это другое поставить тезисом, но и наоборот, второе может служить доводом для первого. Все зависит от того, какое из них мы признаем более вероятным и приемлемым. Напр., такова следующая пара суждений: “недавно шел сильный дождь” и “на улицах теперь грязно”. Если мы знаем, что недавно шел дождь, то можем сделать вывод, что на улицах грязно. Если же, наоборот, знаем только, что на улицах грязно, то можем сделать вывод, что недавно шея дождь... Так что возможны из тех же двух мыслей два доказательства. Можно мысль А доказывать из мысли Б; можно как бы перевернуть, “обратить” это доказательство и мысль Б доказывать из мысли А. Смотря по тому, что мы считаем вероятнее — А или Б.
И вот когда ошибка, о которой мы говорили выше (“довод слабее тезиса”), случается в связи с такой парой мыслей, тоща и получается то, что можно называть обращенным доказательством hysteron proteron). Мысль А доказывается мыслью Б. Но мысль Б — слабее мысли А, и правильно было бы доказывать именно только наоборот: мысль Б основывать на мысли А Напр., скажем, кто-нибудь утверждает, что данный поступок — наш долг (довод); следователь но — это поступок хороший (тезис). Но для нас довод его слабее тезиса. Мы совершенно не уверены, что данный поступок наш долг, а скорее согласились бы с тем, что это хороший по ступок. Поэтому правильнее было бы, с нашей точки зрения, если б тезис стал на место довода, а довод на место тезиса. Т. е. мы видим в данном случае ошибку или софизм обращенного доказательства.
Так как здесь все зависит от того, какое из двух так связанных логических суждений мы признаем сильнее, вероятнее другого, а подобные оценки у каждого из нас могут быть различии, то данного рода ошибка становится очень неопределенной и субъективной. Для одного данное доказательство совершенно правильно; для другого оно — обращенное доказательство. Напр., да но такое доказательство: Бог существует (довод); значит существует и нравственный закон (тезис). Его многие считают совершенно правильным. Но для кантианца это доказательство будет ошибочным, обращенным доказательством. Для кантианца правильно, наоборот, доказывать, что раз нравственный закон существует (довод), то значит Бог есть (тезис), и т. д.— Благодаря этой субъективности оценок софизм данного рода часто неуловим.
4. На такой же связи между суждениями основана и общеизвестная ошибка — “ложный круг” в доказательстве. Разница обычно лишь в том, что при ней оба доказательства, и правильное и обращенное, приводятся в одном и том же споре (или книге и т. д.) одним и тем же лицом. Выходит, что сперва спорщик доказывал мысль А с помощью мысли Б; а когда потребовалось доказать Б, он стал его доказывать с помощью А. Получился заколдованный круг. Напр., сначала X. доказывал, что “река, должно быть, стала (тезис), потому что ночью был сильный мороз” (довод), а потом начинает доказывать, что “ночью, должно быть, был сильный мороз (тезис), потому что река стала” (довод). Чаще всего впадают в ложный круг люди, которые сами лично одинаково уверены в истинности и тезиса и довода. Поэтому, когда приходится доказывать мысль А, они берут в качестве довода мысль Б, связанную с нею вышеуказанной связью; но потом, когда потребуется доказывать мысль Б, они забывают, что пустили уже раз в ход связь между этими двумя мыслями, и приводят в виде довода мысль А.
Ведь для них-то они одинаково достоверны. Напр., для правоверного магометанина одинаково несомненны две мысли: “все, что написано в коране, до последней черты истина” и “коран боговдохновенен”. Мысли эти стоят в тесной логической связи. И вот, когда надо доказывать какую-нибудь из них, он не задумается пустить в ход другую. Если же потребуется доказать и эту, то, забыв о только что пущенном в ход доказательстве, может легко пустить в ход и обращенное. Это бывает особенно часто в длинных спорах, длинных статьях, книгах и т. п., где такое забвение вполне возможно. Таким образом, получился ложный круг. “В коране все истина, потому что коран боговдохновенен”, и “коран боговдохновенен, потому что в нем все истина, до последней черты” и т. д. То, что впавший в такую ошибку делает по забвению, софист проделывает из доброй воли и сознательно. Сейчас он вам доказывал, что воля Божия совершенна, потому что абсолютно основана на нравственных принципах, которые совершенны; если же вы его немного погодя спросите, почему же он считает нравственные принципы “совершенными”; не существует ли нечто высшее, чем нравственные принципы? — он может ответить: нравственные принципы — принципы воли Божией, которая совершенна или т. п.
Ложный круг, как софизм и ошибка, встречаются часто,— гораздо чаще, чем мы замечаем его.
Глава XXIII.
СОФИЗМЫ НЕПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ
Ложное обобщение.— Просеивание факторов.— Подтасовка фактов.— Подмена понятий.— “Бабий”, или “дамский” аргумент.— Навязанное следствие.— Многовопросие.
1. Софизмы непоследовательности или неправильного рассуждения, т. е. такие, в которых тезис “не вытекает” из доводов, встречаются тоже очень часто. В таких случаях иногда говорят: “отсюда (т. е. из довода) ничего еще не следует”; или “ваш довод ничего не доказывает” и т. п.— К сожалению, подробно анализировать такого рода софизмы на страницах этой книги неудобно. Для этого нужны некоторые предварительные знания из логики. Здесь возможно лишь провести из них некоторые, наиболее важные и легко понятные каждому.
Прежде всего надо упомянуть “ложное обобщение”. Человек приводит несколько примеров того, что такие-то лица или такие предметы обладают известным признаком и т. д., и без дальнейших рассуждений делает вывод, что все подобные лица и предметы обладают этим признаком. Вроде того, как Гоголевский герой видел, что все православные, каких он встречал, едят галушки, и отсюда сделал вывод, что все православные вообще едят галушки, а кто не ест их, тот не православный. Или Фекла из “Женитьбы” заметила, что все чиновники, выше титулярного советника, пьют, и приняла это за своего рода “закон природы”: “А пьет; не прекословлю, пьет. Что ж делать,— уж он титулярный советник!” — Так рассуждаем и мы очень часто”— конечно, в менее наивных формах. Все склонны смазывать под одну краску. Рабочий, - ну, значит, тупой и невежественный нахал или, наоборот, “борец за идеалы человечества”,— смотря по нашему мировоззрению и опыту. Видели нескольких дурных людей в числе членов какой-нибудь партии,— ну, значит, “все они таковы”. Если же к партии влечет сердце — то мы склонны видеть во всех ее членах “умных и честных людей”.
2. Этой склонности способствует сознательное или бессознательное просеивание фактов. Просеивает их наша память, приводя лишь те наблюдавшиеся нами факты, которые соответствуют нашему настроению или предвзятому мнению. Просеивают почти механически газеты. Газета печатает только то, что находит интересным, а интересуют ее только факты известного рода. Поэтому они попадают в печать, а противоположные не попадают, хотя бы их было несравнимо больше. Отсюда может получиться — и на практике получается постоянно — ложное, одностороннее представление о положении дел и ложные обобщения: для “поправок” надо хотя бы читать противоположные газеты и т. д., и т. д.— Когда такое просеивание фактов совершается сознательно, т. е. обращается в уловку, оно называется подтасовкой фактов.
Подтасовка фактов и ложные обобщения — одно из самых обычных орудий софиста.
3. Затем очень обычен софизм “подмена понятий”.
Дело в том, что в каждом доказательстве или в разных доводах, или в доводе и тезисе всегда повторяется какое-нибудь одно и то же понятие, самое меньшее — два раза. Без этого не было бы логической связи. Напр., дано доказательство: “все люди смертны, святые — люди, значит, святые смертны”. Здесь в обоих доводах встречается одно и то же понятие: люди, В первом доводе и в тезисе одно и то же понятие: смертны. Во втором доводе и тезисе — одно и то же понятие: святые. На этом тождестве понятий основывается вся логическая связь в данном доказательстве. Попробуйте заменить в одном из доводов понятие “люди” другим понятием” напр., “духи”, или в тезисе поставить вместо понятия “святые” другое понятие, напр., “епископы”. Логической связи не будет.
4. Вот за этим-то тождеством понятий, встречающихся в различных местах доказательства, и надо следить особенно зорко. Иначе получится ошибка — подмена понятия или, как часто говорится, “подмена термина” в доказательстве. Впасть в нее очень нетрудно, особенно благодаря неточности нашей обычной речи. Одно и то же понятие сплошь и рядом выражают разными словами. Поэтому иногда нелегко сразу сообразить, точно ли пред нами одно понятие в разных словах, а не два разных понятия. Еще более предательская особенность речи та, что одно и то же слово обозначает часто несколько разных понятий. Об этом мы уже говорили выше (стр. 33).— Тут иногда и сам не остережешься и в одном месте доказательства употребишь слово в одном смысле, а в другом месте — придашь иной смысл. Особенно если доказательство длинное, а слово по смыслу не совсем ясно. Еще легче сделать такую ошибку в споре, когда наш. противник употребляет слово в одном смысле, мы же — в другом. Это бывает очень часто. Напр.. если кто-нибудь в споре упоминает слова Ап. Павла: “Любовь есть совокупность всех совершенств”, а другой с ним соглашается, это еще не значит, что они думают одно и то же. На русском языке слово “любовь” имеет особенно много значений. Любить можно Бога и картофель, невесту и старый халат, ближнего и “холодную ванну”. Сдается, что в такую ошибку “подмены понятий” впадает, напр., Дон-Жуан Алексея Толстого. Стоит сопоставить его слова:
Когда любовь Есть ложь, то все понятия и чувства, Которые она в себе вмещает.' Честь, совесть, состраданье, дружба, верность, Религия, законов уваженье, Привязанность к отечеству — все ложь! Религия! Не на любви ль ее Основано высокое начало и т. д.
с поводом к ним — любовью к донне Анне:
Все было ложь. Я обнимал лишь призрак От женщины, которую любил я...
...Но отчего ж записка донны Анны Мне душу так волнует глубоко? Встают опять чудесные виденья И манят снова призраки любви.
Немудрено, что такая подмена понятий привела Жуана к тому, что он
В ярости поклялся Любви не верить, ничему не верить.
Софист пользуется такой подменой понятий очень часто. Это одно из самых удобных средств морочить людей. Так как большинство из них
не привыкло разбираться в “тонкостях” слов и выражений, то лучше принимать заранее меры против этого опасного софизма: а) стараться одно и то же понятие выражать одними и теми же словами и где противник этого не делает, самому делать за него, как бы повторяя на свой лад его фразу; б) каждое слово, имеющее несколько значений, стараться заменить или другим словом, более определенным по смыслу, или целым точным выражением. Иногда можно ограничиться дополнением слова какими-нибудь оговорками, напр., слово “любовь” заменить более точным выражением: “любовь к Богу”, “к ближним”, “к женщине” и т. п.
5. Из других софизмов непоследовательности надо упомянуть здесь прежде всего распространенный и часто довольно курьезный софизм, который можно, пожалуй, назвать “бабьим” или, вежливее,— “дамским аргументом”. Он в ходу и у мужчин, да еще как; но в женских устах он, в общем, получает почему-то особый блеск и рельефность.
Суть его вот в чем. По многим вопросам возможно, мыслимо не одно, не два, а несколько, много решений, несколько предположений и т. д. Некоторые из них противоположны друг другу. По здравому смыслу и по требованиям логики надо учитывать все их. Но софист поступает наоборот. Желая, напр., защитить свое мнение, он выбирает самое крайнее и самое нелепое противоположное из других мыслимых решений вопроса и противопоставляет своему мнению. Вместе с тем он предлагает нам сделать выбор: или признать эту нелепость, или принять его мысль.— Чем ярче контраст между нелепостью и защищаемым им мнением, тем лучше. Все остальные возможные решения намеренно замалчиваются.
Вот пример из жизни: А.— Что ты так сухо обошлась с ним. Он, бедный, чувствовал себя у нас очень неловко.
Б.— А как же мне с ним прикажешь обращаться? Поместить в угол вместо образов и молиться? Есть тысячи способов обращаться с людьми помимо этих двух. Но Б. выбрала для контраста самый нелепый из мыслимых нелепых способов.— Или вот другой пример — из “серьезных” споров. Настолько “серьезных”, что тут бабий аргумент смешан с палочным. Спорят мужчины.
А. По моему мнению, теперешний состав правительства совершенно не пригоден для управления страной.
В. Что же, значит, по вашему мнению, надо опять вернуть Николая и Распутина.
6. Не менее часто встречается другой родственный софизм: навязанное следствие. Чаще всего он имеет внешнюю форму так называемого приведения к нелепости.
Известно, что один из приемов опровержения неправильной мысли состоит в том, что мы рассматриваем ее следствия. Если следствия, которые из нее необходимо вытекают, ложны или прямо нелепы, значит, ошибочна и сама мысль, из которой они следуют. Софист же, искажая этот прием, нередко старается навязать мысли нелепое следствие, которое вовсе из нее не вытекает. Вот самый простой пример (из “житейского спора”).
А. Я думаю, что тот же самый упрек (о горячности в споре) можно возвратить и тебе. Повторю слова Иисуса Христа: “врачу, исцелися сам”.
Б. О Боже мой! Он делает себя равным Иисусу Христу! и т. д., и т. д.
Или другой случай (тоже из “житейского спора”, из жизни).
Б. Ах, как я устала! В. Но ведь сегодня же вам не пришлось много работать. Занавеси приделала X. За покупками ходила Ф.
Б. А! Так ты называешь меня дармоедкой! Значит, я по-твоему, дармоедка! и т. д., и т. д.
7. Наконец, из числа других софизмов рассуждения можно упомянуть здесь еще “многовопросие” — очень распространенный софизм в древности” благодаря особой тогдашней форме спора. Но он нередко встречается и теперь. В настоящее время он чаще всего имеет вид неправильного осведомления. По какому-нибудь вопросу возможно только условное решение: в одних случаях надо решать так, в других иначе. Софист же требует, чтобы противник “просто” ответил — еда или нет”. Если противник хочет
сделать должное “различение”, его обвиняют в том, что он “не хочет отвечать прямо и прибегает к уверткам”. Вот пример (опять-таки из жизни) — “честно или нечестно защищать другой народ (в споре) в ущерб своему? Отвечай без уверток, прямо: да или нет? — Но постой! Я же не могу двумя словами ответить на такой вопрос, потому что...
— А! Не можешь прямо ответить! Когда ты прижат к стене, ты всегда пускаешься на уловки.
— Да нет же! Сам вопрос такого рода, что на него невозможно ответить только “да или нет”. Это вопрос сложный, и на него надо”.
— Слыхали мы эти ваши громкие фразы, знаем ваши уловки... Мне не надо никаких хитросплетений... Ты мне отвечай прямо: честно или нечестно? и т. д.
Глава XXIV.
МЕРЫ ПРОТИВ УЛОВОК
Предохранительные меры против софизмов и уловок,— “Разоблачение” софизмов и уловок”— “Обличение” в них.— Вопрос о позволительности “ответных софизмов”.— Мотивы, оправдывающие их.
1. Кто хорошо изучил уловки софистов и умеет сейчас же распознавать их, тот в значительной мере обезопасит себя от них. Как отвечать на каждую из них в том или другом случае — зависит от такта, находчивости и т. д. спорщика. “Прописать особое лекарство” против каждой из них и для всех обстоятельств вряд ли возможно. Можно сказать только одно: кто принимает в споре все те предупредительные, “профилактические”, так сказать, меры, какие мы указали в этой книге, тот в значительной мере охранит себя от всяких поползновений софиста. Главнейшие из них такие: а) спорить только о том” что хорошо знаешь. Помнить, словом, наставление щедринского ерша “карасю идеалисту”: “чтоб споры вести и мнения отстаивать, надо, по меньшей мере, с обстоятельствами дела наперед познакомиться”; б) не спорить без нужды с мошенником слова или с человеком. “хамоватым” в споре, а если надо спорить, то быть все время “начеку”; в) научиться “охватывать” спор, а не брести от довода к доводу; г) всячески сохранять спокойствие и полное самообладание в споре — правило” особенно рекомендуемое; д) тщательно и отчетливо выяснять тезис и все главные доводы — свои и Противника. Если при этом спорщик знает хорошо и умеет распознавать быстро хотя бы все те УЛОВКИ, которые указаны в этой книге, то софист редко может надеяться на успех своих
Иные считают нужным “разоблачать” уловки, а вместе с ними и софиста. На это можно сказать так: когда дело идет о софизме — лучше никогда не прибегать к этому средству или в самых редких очевидных случаях. Когда дело идет о других уловках — не о софизмах — то иногда наоборот: самое лучшее средство “разоблачить” уловку. Но и здесь есть много таких простых уловок (не софизмов), на которые лучший и единственный разумный ответ — не поддаваться им. 2. “Обличать” в софизме — ведь это в огромном большинстве случаев сводится к тому же “чтению в сердцах”, сознательному или бессознательному: тут ведь дело идет о намерении человека, о намеренной ошибке. Обвинив в софизме — надо доказать обвинение, иначе это будет совершенно недопустимое, “голословное обвинение”. А чтобы доказать его, надо: а) доказать, что есть ошибка в доказательстве, и б) доказать, что она сделана намеренно. Первое — часто доказать нетрудно. Но доказать с достоверностью наличность намерения “смошенничать в споре” в большинстве случаев очень трудно или невозможно. При этом спор может принять крайне тяжелый, неприятный личный характер, и мы останемся при недоказанном нами обвинении.
Надо помнить и то, что очень часто подобное обвинение не совершенно достоверно и для нас самих; а нередко, если оно и кажется нам достоверным, может казаться таковым ошибочно. Мы ведь здесь не застрахованы от промахов. По всему этому гораздо лучше и разумнее ограничиться только указанием ошибки в рассуждениях противника, не входя в обсуждение — намеренная она или нет. Этого ведь и вполне достаточно, чтобы разбить его доказательство. Остальное” как говорится, “от лукавого”. Предоставим софистам обвинять собеседников в “софизмах””— благо это одна из их любимых уловок. Как им ее не любить, ведь это обвинение нельзя часто опровергнуть, как нельзя” конечно” и доказать. Но впечатление на слушателей спора и т. д. она может оставить, отчасти по принципу: “клевещите, клевещите, что-нибудь да прилипнет”.
3. Зато такие уловки, как палочные доводы, аргументы к “городовому”, срывание спора, инсинуация и т. д., и т. д.” должны быть везде разоблачаемы, где только можно их доказать. Сущность же их такого характера, что доказать их наличность не составляет часто особого труда. Правда, на противника-софиста такие разоблачения влияют сравнительно редко: по большей части человек, сознательно прибегающий к ним, обладает довольно толстой кожей, и его “разоблачениями” не проймешь. Он будет продолжать свое дело. Но есть люди, которые пускают в ход такие уловки по недостаточной сознательности, “не ведают, что творят”. Такие люди могут и “устыдиться”, увидев воочию яркое изображение сущности своей уловки. Полезны подобные разоблачения и для слушателей и читателей.
Наконец, вообще говоря, молчать и без протеста переносить подобные приемы там, где можно доказать их наличность,— поступок даже противообщественный. Это значит — поощрять на них в дальнейшем. Протест в этих случаях — наш долг, хотя бы и нельзя было ожидать от него осязательного результата.— Но, конечно, где наличность подобных уловок недоказуема”— приходится промолчать по тем же причинам, как и при софизмах.
Психологические уловки — внушение, отвлечение внимания, приемы, направленные на “выведение из себя” противника, и т. д.— тоже обычно не требуют “разоблачения”. Это сводит спор на личности, в грязь. Лучшее средство против них — поскольку дело касается нас — не поддаваться им; на “внушение” отвечать соответственными приемами со своей стороны и т. д., и т. д., и т. д.
4. Последний совет касается важного вопроса: позволительно ли на уловки отвечать в споре соответственными уловками. Можно ответить на него так: — есть уловки, непростительные для честного человека ни при каких обстоятельствах. Напр., такова гнусная уловка “расстроить” противника перед ответственным, важным спором, чтобы ослабить его силы; или “срывание спора” и т. д., и т. д. Есть всегда позволительные уловки, о которых мы говорили в начале этого отдела,— напр., оттянуть возражение и т. п. Остальные уловки — область, о которой мнения расходятся. Одни считают себя не вправе пускать их, хотя противник прибегает к самым гнусным приемам; другие — по большей части практики — думают, что они в таком случае позволительны. К числу подобных сомнительных уловок относятся софизмы. Одни никогда не опускаются до софизмов, другие считают софизмы иногда позволительными. Это уж дело совести.
В оправдание тем, кто на софизмы отвечает софизмами и другими уловками, можно сказать следующее. Вообще существует два способа борьбы с софизмом: а) показать с очевидностью, что доказательство неправильно, “раскрыть ошибку”; и б) ответить другим софизмом или уловкой, парализующей софизм противника. Первый способ, конечно, безусловно кристально честен. К сожалению, во многих случаях он на практике или вовсе не применим, или чрезвычайно затрудняет спор и ослабляет впечатление. Если спор при слушателях, а софист ловко орудует с помощью своих уловок, шансы в борьбе часто слишком становятся различны. Он, напр., пускает в ход такой лживый или произвольный довод, разоблачить лживость или сомнительность которого перед данными слушателями очень трудно или даже невозможно. Довод его всецело основан на круге сведений и понятий, доступных данным слушателям или им свойственных, а потому совершенно для них ясен, понятен, прост и производит полную иллюзию неотразимой истинности. Для того чтобы показать всю ложность его, надо поднять слушателей над их кругозором, дать им запас новых сведений, внушить новые предпосылки; надо показать, что вопрос далеко не так прост, как это кажется, а иногда, наоборот, очень сложен и запутан или даже не допускает достоверных решений. Все это часто совершенно не осуществимо. Если даже противник-софист даст вам без помех развивать длинные рассуждения и обосновывать предпосылки, то иной слушатель не станет их слушать: сбежит, заснет, запротестует. Все сложное, запутанное, неопределенное в рассуждении он склонен приписать изъяну" вашего мышления. Напрягать внимание, чтобы следить за вашими новыми или трудными для него рассуждениями,— ему тяжело. Между тем “на ясном и простом” доводе противника он “отдыхает”. “Вот молодец! — говорит ясно, просто и хватает самую суть. А тот .— как пошел крутить! С одной стороны, нельзя не признаться, с другой — нельзя не сознаться... Слушать тошно”. Вот пример для иллюстрации. Спорят о “Константинополе и проливах” — нужно требовать их или нет? Слушатели — темные рабочие и крестьяне, для которых весь мир вмещается, как для гоголевского героя, в пространстве “по ту и по эту сторону Диканьки”. Противник-софист говорит: “сами подумайте — люди вы взрослые." Зачем нам, мужикам, той Константинополь? И какие-то проливы? Зачем мы будем за него нашу кровь проливать? И так достаточно пролито.— А кто хочет Константинополя? Вы посмотрите: кто рабочий, кто крестьянин — те все не хотят. А хлопочут буржуи, капиталисты, богачи. Им это, небось, на руку. Им это первое дело, чтобы нажиться. Так пусть сами идут и свою кровь проливают. А нашей — довольно попили. Больше не дадим”.— Попытайтесь разоблачить ошибочность этих доводов перед такой аудиторией из рабочих и крестьян. Вы увидите, как это трудно, когда даже в голову многих интеллигентов не вмещаются те возражения, которые можно привести против этой примитивной аргументации.
Вот почему люди, вполне честные и корректные, разрешают себе в крайних случаях отвечать на софизмы и уловки противника уловками и софизмами, когда спор идет о важных вопросах общественного, государственного и т. п. значения. Нечего лицемерить: этот способ борьбы с нечестным противником встречается нередко в тактике партий, в дипломатии и т. д., и т. д., и т. д. Различаются лишь пределами, до которых доходит пользование ими. Но, повторяем, это дело совести каждого.
Во всяком случае, слова Шопенгауэра по этому вопросу нельзя принимать без ограничения: “Если мы видим,— говорит он,— что противник пустил в ход мнимый или софистический аргумент, то, конечно, можно разбить последний, показав его ложность и обманчивую видимость. Но лучше возразить ему столь же мнимым и софистическим аргументом и нанести поражение этим путем. Ведь в таком споре дело идет не об истине, а о победе” (Eristische Dialektik. Kungstgr, 21).— Выходит, что на софизмы всегда лучше отвечать софизмами. Это уж очевидная крайность. На слова Шопенгауэра позволительно ответить так: “где можно, там лучше не пачкаться в грязи”.
СОДЕРЖАНИЕ
Отавтора .................................. 3
Отдел I.
ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ О СПОРЕ
Глава I. О доказательствах..........................4
Глава II. О доказательствах (Продолжение) ................................ 5
Глава III. Спор из-за истинности мысли...... 6
Глава IV. Спор из-за доказательства............. 7
Глава V. Виды спора...................................... 9
Глава VI. Виды спора.................................... 11
Глава VII. Условия для начала спора........... 13
Глава VIII. Наши доводы в споре.................. 15
Глава IX. Доводы противника....................... 17
Глава X. Логический такт и манера спорить........................................... 18
Глава XI. Уважение к чужим убеждениям 19
Глава XII. Некоторые общие замечания о споре............................................... 21
Отдел II.
УЛОВКИ В СПОРЕ
Глава XIII. Позволительные уловки............... 23
Глава XIV. Грубейшие непозволительные уловки............................................ 24
Глава XV. Усложнение и видоизменения палочных доводов......................... 27
Глава XVI. Психологические уловки.............. 28
Глава XVII. Психологические уловки (Продолжение).............................. 29
Глава XVIII. Софизмы: отступление от задачи спора............................................... 31
Глава XIX. Отступления от тезиса ................. 33
Глава XX. Лживые доводы............................. 36
Глава XXI. Произвольные доводы.................. 38
Глава XXII. “Мнимые доказательства.............. 42
Глава XXIII. Софизмы непоследовательности.. 43
Глава XXIV. Меры против уловок.................... 45
МЕРЫ ПРОТИВ УЛОВОК
Предохранительные меры против софизмов и уловок,— “Разоблачение” софизмов и уловок”— “Обличение” в них.— Вопрос о позволительности “ответных софизмов”.— Мотивы, оправдывающие их.
1. Кто хорошо изучил уловки софистов и умеет сейчас же распознавать их, тот в значительной мере обезопасит себя от них. Как отвечать на каждую из них в том или другом случае — зависит от такта, находчивости и т. д. спорщика. “Прописать особое лекарство” против каждой из них и для всех обстоятельств вряд ли возможно. Можно сказать только одно: кто принимает в споре все те предупредительные, “профилактические”, так сказать, меры, какие мы указали в этой книге, тот в значительной мере охранит себя от всяких поползновений софиста. Главнейшие из них такие: а) спорить только о том” что хорошо знаешь. Помнить, словом, наставление щедринского ерша “карасю идеалисту”: “чтоб споры вести и мнения отстаивать, надо, по меньшей мере, с обстоятельствами дела наперед познакомиться”; б) не спорить без нужды с мошенником слова или с человеком. “хамоватым” в споре, а если надо спорить, то быть все время “начеку”; в) научиться “охватывать” спор, а не брести от довода к доводу; г) всячески сохранять спокойствие и полное самообладание в споре — правило” особенно рекомендуемое; д) тщательно и отчетливо выяснять тезис и все главные доводы — свои и Противника. Если при этом спорщик знает хорошо и умеет распознавать быстро хотя бы все те УЛОВКИ, которые указаны в этой книге, то софист редко может надеяться на успех своих
Иные считают нужным “разоблачать” уловки, а вместе с ними и софиста. На это можно сказать так: когда дело идет о софизме — лучше никогда не прибегать к этому средству или в самых редких очевидных случаях. Когда дело идет о других уловках — не о софизмах — то иногда наоборот: самое лучшее средство “разоблачить” уловку. Но и здесь есть много таких простых уловок (не софизмов), на которые лучший и единственный разумный ответ — не поддаваться им. 2. “Обличать” в софизме — ведь это в огромном большинстве случаев сводится к тому же “чтению в сердцах”, сознательному или бессознательному: тут ведь дело идет о намерении человека, о намеренной ошибке. Обвинив в софизме — надо доказать обвинение, иначе это будет совершенно недопустимое, “голословное обвинение”. А чтобы доказать его, надо: а) доказать, что есть ошибка в доказательстве, и б) доказать, что она сделана намеренно. Первое — часто доказать нетрудно. Но доказать с достоверностью наличность намерения “смошенничать в споре” в большинстве случаев очень трудно или невозможно. При этом спор может принять крайне тяжелый, неприятный личный характер, и мы останемся при недоказанном нами обвинении.
Надо помнить и то, что очень часто подобное обвинение не совершенно достоверно и для нас самих; а нередко, если оно и кажется нам достоверным, может казаться таковым ошибочно. Мы ведь здесь не застрахованы от промахов. По всему этому гораздо лучше и разумнее ограничиться только указанием ошибки в рассуждениях противника, не входя в обсуждение — намеренная она или нет. Этого ведь и вполне достаточно, чтобы разбить его доказательство. Остальное” как говорится, “от лукавого”. Предоставим софистам обвинять собеседников в “софизмах””— благо это одна из их любимых уловок. Как им ее не любить, ведь это обвинение нельзя часто опровергнуть, как нельзя” конечно” и доказать. Но впечатление на слушателей спора и т. д. она может оставить, отчасти по принципу: “клевещите, клевещите, что-нибудь да прилипнет”.
3. Зато такие уловки, как палочные доводы, аргументы к “городовому”, срывание спора, инсинуация и т. д., и т. д.” должны быть везде разоблачаемы, где только можно их доказать. Сущность же их такого характера, что доказать их наличность не составляет часто особого труда. Правда, на противника-софиста такие разоблачения влияют сравнительно редко: по большей части человек, сознательно прибегающий к ним, обладает довольно толстой кожей, и его “разоблачениями” не проймешь. Он будет продолжать свое дело. Но есть люди, которые пускают в ход такие уловки по недостаточной сознательности, “не ведают, что творят”. Такие люди могут и “устыдиться”, увидев воочию яркое изображение сущности своей уловки. Полезны подобные разоблачения и для слушателей и читателей.
Наконец, вообще говоря, молчать и без протеста переносить подобные приемы там, где можно доказать их наличность,— поступок даже противообщественный. Это значит — поощрять на них в дальнейшем. Протест в этих случаях — наш долг, хотя бы и нельзя было ожидать от него осязательного результата.— Но, конечно, где наличность подобных уловок недоказуема”— приходится промолчать по тем же причинам, как и при софизмах.
Психологические уловки — внушение, отвлечение внимания, приемы, направленные на “выведение из себя” противника, и т. д.— тоже обычно не требуют “разоблачения”. Это сводит спор на личности, в грязь. Лучшее средство против них — поскольку дело касается нас — не поддаваться им; на “внушение” отвечать соответственными приемами со своей стороны и т. д., и т. д., и т. д.
4. Последний совет касается важного вопроса: позволительно ли на уловки отвечать в споре соответственными уловками. Можно ответить на него так: — есть уловки, непростительные для честного человека ни при каких обстоятельствах. Напр., такова гнусная уловка “расстроить” противника перед ответственным, важным спором, чтобы ослабить его силы; или “срывание спора” и т. д., и т. д. Есть всегда позволительные уловки, о которых мы говорили в начале этого отдела,— напр., оттянуть возражение и т. п. Остальные уловки — область, о которой мнения расходятся. Одни считают себя не вправе пускать их, хотя противник прибегает к самым гнусным приемам; другие — по большей части практики — думают, что они в таком случае позволительны. К числу подобных сомнительных уловок относятся софизмы. Одни никогда не опускаются до софизмов, другие считают софизмы иногда позволительными. Это уж дело совести.
В оправдание тем, кто на софизмы отвечает софизмами и другими уловками, можно сказать следующее. Вообще существует два способа борьбы с софизмом: а) показать с очевидностью, что доказательство неправильно, “раскрыть ошибку”; и б) ответить другим софизмом или уловкой, парализующей софизм противника. Первый способ, конечно, безусловно кристально честен. К сожалению, во многих случаях он на практике или вовсе не применим, или чрезвычайно затрудняет спор и ослабляет впечатление. Если спор при слушателях, а софист ловко орудует с помощью своих уловок, шансы в борьбе часто слишком становятся различны. Он, напр., пускает в ход такой лживый или произвольный довод, разоблачить лживость или сомнительность которого перед данными слушателями очень трудно или даже невозможно. Довод его всецело основан на круге сведений и понятий, доступных данным слушателям или им свойственных, а потому совершенно для них ясен, понятен, прост и производит полную иллюзию неотразимой истинности. Для того чтобы показать всю ложность его, надо поднять слушателей над их кругозором, дать им запас новых сведений, внушить новые предпосылки; надо показать, что вопрос далеко не так прост, как это кажется, а иногда, наоборот, очень сложен и запутан или даже не допускает достоверных решений. Все это часто совершенно не осуществимо. Если даже противник-софист даст вам без помех развивать длинные рассуждения и обосновывать предпосылки, то иной слушатель не станет их слушать: сбежит, заснет, запротестует. Все сложное, запутанное, неопределенное в рассуждении он склонен приписать изъяну" вашего мышления. Напрягать внимание, чтобы следить за вашими новыми или трудными для него рассуждениями,— ему тяжело. Между тем “на ясном и простом” доводе противника он “отдыхает”. “Вот молодец! — говорит ясно, просто и хватает самую суть. А тот .— как пошел крутить! С одной стороны, нельзя не признаться, с другой — нельзя не сознаться... Слушать тошно”. Вот пример для иллюстрации. Спорят о “Константинополе и проливах” — нужно требовать их или нет? Слушатели — темные рабочие и крестьяне, для которых весь мир вмещается, как для гоголевского героя, в пространстве “по ту и по эту сторону Диканьки”. Противник-софист говорит: “сами подумайте — люди вы взрослые." Зачем нам, мужикам, той Константинополь? И какие-то проливы? Зачем мы будем за него нашу кровь проливать? И так достаточно пролито.— А кто хочет Константинополя? Вы посмотрите: кто рабочий, кто крестьянин — те все не хотят. А хлопочут буржуи, капиталисты, богачи. Им это, небось, на руку. Им это первое дело, чтобы нажиться. Так пусть сами идут и свою кровь проливают. А нашей — довольно попили. Больше не дадим”.— Попытайтесь разоблачить ошибочность этих доводов перед такой аудиторией из рабочих и крестьян. Вы увидите, как это трудно, когда даже в голову многих интеллигентов не вмещаются те возражения, которые можно привести против этой примитивной аргументации.
Вот почему люди, вполне честные и корректные, разрешают себе в крайних случаях отвечать на софизмы и уловки противника уловками и софизмами, когда спор идет о важных вопросах общественного, государственного и т. п. значения. Нечего лицемерить: этот способ борьбы с нечестным противником встречается нередко в тактике партий, в дипломатии и т. д., и т. д., и т. д. Различаются лишь пределами, до которых доходит пользование ими. Но, повторяем, это дело совести каждого.
Во всяком случае, слова Шопенгауэра по этому вопросу нельзя принимать без ограничения: “Если мы видим,— говорит он,— что противник пустил в ход мнимый или софистический аргумент, то, конечно, можно разбить последний, показав его ложность и обманчивую видимость. Но лучше возразить ему столь же мнимым и софистическим аргументом и нанести поражение этим путем. Ведь в таком споре дело идет не об истине, а о победе” (Eristische Dialektik. Kungstgr, 21).— Выходит, что на софизмы всегда лучше отвечать софизмами. Это уж очевидная крайность. На слова Шопенгауэра позволительно ответить так: “где можно, там лучше не пачкаться в грязи”.
СОДЕРЖАНИЕ
Отавтора .................................. 3
Отдел I.
ОБЩИЕ СВЕДЕНИЯ О СПОРЕ
Глава I. О доказательствах..........................4
Глава II. О доказательствах (Продолжение) ................................ 5
Глава III. Спор из-за истинности мысли...... 6
Глава IV. Спор из-за доказательства............. 7
Глава V. Виды спора...................................... 9
Глава VI. Виды спора.................................... 11
Глава VII. Условия для начала спора........... 13
Глава VIII. Наши доводы в споре.................. 15
Глава IX. Доводы противника....................... 17
Глава X. Логический такт и манера спорить........................................... 18
Глава XI. Уважение к чужим убеждениям 19
Глава XII. Некоторые общие замечания о споре............................................... 21
Отдел II.
УЛОВКИ В СПОРЕ
Глава XIII. Позволительные уловки............... 23
Глава XIV. Грубейшие непозволительные уловки............................................ 24
Глава XV. Усложнение и видоизменения палочных доводов......................... 27
Глава XVI. Психологические уловки.............. 28
Глава XVII. Психологические уловки (Продолжение).............................. 29
Глава XVIII. Софизмы: отступление от задачи спора............................................... 31
Глава XIX. Отступления от тезиса ................. 33
Глава XX. Лживые доводы............................. 36
Глава XXI. Произвольные доводы.................. 38
Глава XXII. “Мнимые доказательства.............. 42
Глава XXIII. Софизмы непоследовательности.. 43
Глава XXIV. Меры против уловок.................... 45
