Реферат по дисциплине

                                      «Философия»
на тему: «Джованни Пико делла Мирандола»
Москва 2010



Содержание
Введение

1.Жизненный путь

2.Основные трактаты

3.900 тезисов.  «Речь о достоинстве человека»

4.Единое и Множественное - Бог и Мир.

5. Естественная философия Пико и его полемика против астрологии

Заключение

Список литературы

Примечания

Приложения
                                                           
Введение
В истории Италии это время - конец кватроченто - навечно останется с гордым и прекрасным именем Высокого Возрождения. Даже сейчас эпоха эта притягивает блеском своих достижений. Ни в предыдущие, ни в последующие века не только Италия, но и любая другая страна не рождала столько титанов. Именно в Италии раньше всего выплеснулось наружу все новое, что зрело в глубинах Средневековья, и словно бы кругами разошлось по тогдашней Европе. Это время впитало в себя все ценности античного мира, - сама земля Италии, хранящая в себе бесценное наследие Республиканского и Императорского Рима, а через него и Греции времен ее наивысшего расцвета, подарила вновь взглянувшему на мир человечеству мудрость Аристотеля, Платона, Геродота, красноречие Цицерона, гений Вергилия и Овидия, чеканную латынь Цезаря.

Итальянский гуманизм, впитав в себя лучшие черты средневековой культуры и, отвергнув ее, повернулся к античности; но, выведя на свет классические рукописи из монастырских библиотек и древние руины из скрывавшей их земли, гуманисты наполнили их своим новым мироощущением. Человек в эту эпоху становится хозяином своей судьбы. Однако, хотя достоинство человека почиталось величайшей драгоценностью, сама жизнь его не стоила и ломаного гроша. Все страны и, в особенности, многострадальная Италия утопали по колено в крови своих граждан. Сама эпоха Возрождения, такая, кажется, светлая и радостная в своем искусстве, была на самом деле очень противоречивой и жестокой. Любой - слуга или герцог - не задумываясь ни на минуту, пускал в дело яд или кинжал, и редко когда соображения морали или грядущего возмездия останавливали этих людей. Гуманизму, который освещает все искусство той эпохи, не нашлось места в самой жизни. Все тот же Марсилио Фичино пишет: " Я ничего не слышу, кроме шума оружия, топота коней, ударов бомбарды, я ничего не вижу, кроме слез, грабежа, пожаров, убийств ", - исчерпывающая характеристика жизни эпохи.
Самые замечательные люди того времени словно были сотканы из противоречий. Знаменитый папа Александр VI Борджиа, стремящийся уничтожить всех ему непокорных, убийца, грабитель и развратник, был как государственный деятель наделен блестящим талантом. Тиран Сигизмунд Малатеста , по свидетельству современника , " в жестокости превзошел всех варваров . Своими окровавленными руками он подвергал ужасным пыткам неповинных и виновных . Он теснил бедных , отнимал у богатых их имущество , не щадил ни сирот , ни вдов ". Но это не все. Тот же Малатеста обладал широкими познаниями в философии, подолгу беседовал с гуманистами, слушал с наслаждением любовные сонеты и в суждениях о живописи и скульптуре проявлял самый утонченный вкус. Для того времени не было ничего удивительного в том, что кинжал в руке убийцы был шедевром ювелирного искусства. Идеал, столь упорно воплощаемый в искусстве, в жизни оставался несбыточной мечтой.
Джованни Пико – один из самых ярких и неординарных мыслителей итальянского Возрождения, его называют талантливейшим из членов Флорентийской академии. Несметное богатство, красота, блестящий титул, универсальная ученость, одна из самых замечательных библиотек Италии (уступавшая может быть только библиотеке Лоренцо Медичи), романтическая, полная приключений биография, преследования римской курии, загадочная ранняя смерть – все это привлекало к образу Пико внимание историков, сделало его знаковой фигурой кватроченто. Уже современники считали его деятельность научным подвигом, а самого Пико – гением. Макиавелли называл его «почти божественным человеком».
Несмотря на членство в Платоновской академии и близкую дружбу с Фичино, определение «неоплатоник» так же мало характеризует Пико, как определение «белый гвельф» характеризует Данте. Пико делла Мирандола очень близка схоластическая традиция, аверроистские толкования Аристотеля, ближе, чем кому-либо из гуманистов. В современной научной литературе нет единой точки зрения на его наследие. Одни историки (Эрнст Кассирер, Джузеппе Саитта, В. Соколов, А. Лосев) ищут в его философии элементы пантеизма, отхода от ортодоксальной церковной идеологии, называют предтечей научной мысли Нового времени. Другие (К. Карбонара, А. Даллес, Ч. Тринкаус, М. Гуковский), наоборот, доказывают тесную связь его философской системы со схоластической традицией, рассматривая ее как вариант христианской теологии. Третьи же (Э. Гарен, П. Кристеллер, Э. Моннерьян, Л. Брагина, Л. Баткин), придерживаются срединной точки зрения, оценивая мировоззрение Пико как базирующегося на религиозно-мистических принципах, но в тоже время ничем не ограниченного, пронизанного оригинальными идеями, открывающими новые горизонты развития философской мысли Возрождения.
Жизненный путь
Джованни Пико принадлежал к старинному роду графов Мирандолы. Он родился вечером 24 февраля в 1463 году в замке Мирандола в Ферраре недалеко от Флоренции. Мать Пико была сестрой поэта Маттео Боярдо, знаменитого автора «Влюбленного Роланда». С четырнадцати лет он получает систематическое образование в итальянских и зарубежных университетах. В 1477-79 изучал каноническое право в Болонье, филологию в Ферраре, в 1480-82 – философию в Падуе и Павии, где оставался до 1484, занимаясь также греческим языком. В 1479 впервые побывал во Флоренции, где сблизился с некоторыми членами фичиновского кружка. Однако формирование его философских интересов шло помимо Платоновской академии. В течение тех двух лет, когда он слушал лекции в Падуанском университете, Пико глубоко усвоил средневековую философскую и теологическую традицию. Особенный интерес вызывали у него воззрения падуанских аверроистов – авторитетнейшего в то время толкователя Аверроэса (Ибн-Рушда) – Николетто Верниа и Элио дель Медиго, познакомившего его с сочинениями арабских и еврейских мыслителей. Интерес к средневековой философии сочетался у юного Пико с глубокой гуманистической образованностью: он изучил греческий язык, ознакомился с памятниками античной философии. 1484 год Пико провел во Флоренции, где завязалась его дружба с Марсилио Фичино, Анджело Полициано, Джироламо Бенивьени и Лоренцо Медичи. Дружба Пико с всесильным Медичи будет продолжаться до самой смерти последнего в 1492. Незадолго до смерти у них были разногласия из-за Савонаролы. Именно Пико, услышав проповеди доминиканца, убедил Лоренцо Медичи пригласить его во Флоренцию, однако в дальнейшем отношения Князя с бескомпромиссным Савонаролой обострились, что отразилось и на дружбе с Пико. Однако, по свидетельству современников, умирая, Лоренцо хотел видеть друга, когда узнал, что его нет в городе, специально послал за ним, они долго беседовали. Лоренцо оставил Джованни несколько ценных книг, завещав Пико и Полициано завершить работу над его библиотекой.
Обучение в Парижском университете в 1485-86 позволило ему приобщиться к дискуссиям поздней схоластики, особенно парижского и оксфордского номинализма. Не ограничиваясь этими традиционными – как для схоластического, так и для гуманистического образования – познаниями, Пико углубился в изучение восточной философии, творений арабских и еврейских философов и астрономов, проявляет интерес к мистическим учениям и каббале. Именно редкое для того времени знакомство Пико с арабским, древнееврейским и арамейским языками послужило поводом для позднейшей легенды о количестве известных ему языков: называли числа 22 и даже 30.
Это многообразное наследие послужило отправной точкой для разработки собственной философской системы Джованни. Сразу после возвращения в Италию в 1486 Пико завершил первое свое большое произведение – «Комментарий к канцоне о любви» финичианца Джироламо Бенивьени, содержащее изложение платонической философии, несколько отличающееся от неоплатонизма Флорентийской академии. В декабре 1486 двадцатитрехлетний философ опубликовал 900 тезисов, с защитой которых он намеревался выступить на диспуте в Риме в начале 1487. Диспут, для участия в котором приглашались философы со всей Европы (проезд в оба конца брался оплатить автор тезисов), должен был открыться речью Пико, которой позже было дано название «Речь о достоинстве человека». В девятистах тезисах была заключена в сжатом виде вся программа философии Джованни, которую ему так и не удалось до конца осуществить за оставшиеся неполные 8 лет жизни. Значительную часть тезисов составляли положения, заимствованные из творений «латинских докторов», учений арабов, греческих перипатетиков, Платона и неоплатоников, из герметического свода и каббалы. Последние 500 тезисов были составлены «согласно собственному мнению» диспутанта, и среди них особо выделены «парадоксальные тезисы, вводящие новые положения в философию» и «богословские тезисы, согласно собственному мнению, весьма отличные от принятого у богословов способа рассуждения».
Диспут в Риме не состоялся. Папа Иннокентий VIII и римская инквизиция заподозрили ересь. Попытки Пико оправдаться, сочинив «Апологию», привели к полному осуждению всех тезисов. Автор вынужден был бежать, спасаясь от костра инквизиции. По дороге в Париж в начале 1488 он был арестован и заключен в одну из башен Венсенского замка. Спасло его покровительство итальянских государей, особенно Лоренцо Великолепного. Последние годы жизни Пико проводит в медичейской Флоренции, сближаясь с кругом Марсилио Фичино. Но в вилле Кареджи он появляется не в роли ученика, а в качестве полноправного собеседника, отчасти единомышленника, отчасти оппонента. Это был период наибольшей творческой зрелости Пико, когда он написал свои основные трактаты. Здесь же у него зародилась дерзкая мысль «примирить» Платона с Аристотелем. Его главным устремлением были поиски «единой истины», которую таят в себе различные религиозные и философские системы. Первым шагом к осуществлению грандиозного замысла был трактат «О сущем и едином», однако воплотить свой план целиком Пико помешала ранняя смерть. Поиски «единой истины», «философского мира» основывались на единстве и универсальности Логоса, свою роль философ видел в подборе ключа к его пониманию.
Вообще, его биография столь же богата и противоречива, сколь его философия, она включала в себя страстную любовь, похищение возлюбленной, погоню, угрозу инквизиции и загадочную раннюю кончину, возможно, от яда. Пико отличался княжеским богатством и княжеским же бескорыстием: за переводы с арабского он расплачивался арабскими скакунами. Он поражал воображение современников и потомков необыкновенно ранней одаренностью и ученостью, к тому же сильно преувеличенной в предании. За 31 год жизни он прошел путь от честолюбивого вундеркинда, баловня судьбы, который в 23 года был готов перед лицом всех мудрецов своего времени дать ответ на 900 вопросов о Боге, мире и человеке до аскета, умерщвляющего плоть и раздающего свои имения бедным. Джованни Пико, юный красавец-аристократ, граф Мирандолы и синьор Конкордии (этот титул был впоследствии обыгран друзьями философа: его называли князем Согласия), который похитил свою возлюбленную, на коне увез ее из Ареццо, сразившись на дороге с преследователями, потеряв при этом убитыми 18 человек из своего окружения. И, через несколько лет, Пико, последователь Савонаролы, сжегший все свои стихи, мечтающий покинуть свет, надеть платье доминиканского монаха и «с распятием в руках обходя вселенную босыми ногами, говорить о Христе в замках и городах». Скончался Джованни Пико 17 ноября 1494 во Флоренции, в ту ночь, когда закончилась война с французами и в город вступали войска Карла VIII. После его смерти упорно ходили слухи о том, что Пико был отравлен, как и его друг Лоренцо Медичи.
Эта краткая, но исключительная по яркости и содержанию жизнь производила огромное впечатление на исследователей, занимающихся данным периодом. Один из интереснейших представителей «серебряного века» русской культуры Павел Павлович Муратов в своей знаменитой книге «Образы Италии» так пишет о Пико: «После того, как флорентийский интеллектуализм почувствовал себя готовым в лице Пико делла Мирандола ответить на 900 вопросов, обнимающих полное знание Бога, мира и человека, он встретился лицом к лицу с новыми тайнами, светлая дневная мысль кватроченто оказывалась здесь бессильной, и Пико обратился к темной мудрости каббалы. Он так и умер, блуждая в непроницаемом мраке, умер молодым, прекрасным и блистательным, и с ним вместе умерла сама молодость человеческого духа. Джованни Пико был настоящим героем Возрождения, что-то сверхъестественное есть в его жизни и божественное в его одаренности. Его явление кажется нам чудом, но это чудо было тогда не одиноким».
Основные трактаты
Вообще, говоря о философской системе Пико нельзя не признать ее двойственный характер. Для его сочинений характерна быстрая смена мистических и натуралистических пассажей. Философия Пико парадоксально сочетает в себе казалось бы несовместимое: патристику, схоластику, античную философию, перипатетику, зороастризм, древнееврейскую и халдейскую мистику. Причудливое переплетение учений и образов Христа, Моисея, Зороастра, Гермеса Трисмегиста, Платона, Аристотеля, Авиценны и многих других сам Джованни Пико объясняет так: «никому не присягая на верность, пройдя путями всех учителей философии, все исследовать, изучать все школы,... коснуться всех доктрин»?. В этом обилии источников заключался глубоко полемический смысл: автор отказывался следовать некоей определенной школе и направлению и, приводя суждения самых разных мыслителей, находя в каждом из них нечто достойное изучения и использования, подчеркивал свою независимость от любой из существующих традиций. Таким образом, он не признает монополии на истину, скорее наоборот, отстаивает право каждой культуры на свое ее понимание. Основной его мыслью было единство человеческих знаний, непрерывная нить развития человечества вне зависимости от его разделения на народы и вероисповедания.
Свои космологические воззрения Пико выразил в трактатах «Гептапл» и «Рассуждения против божественной астрологии». К сожалению, эти трактаты не были переведены на русский язык, поэтому я ограничиваюсь их поверхностным рассмотрением.
«Гептапл» был написан в 1489. Это произведение представляет собой толкование семи дней сотворения мира, как они описаны в Книге Бытия, сделанное с помощью каббалы и пифагорейской теории чисел. Пико вообще считает, что буквальное («грубое и простонародное») понимание Библии, как впрочем, и любого другого священного текста, недопустимо. Пико толкует библейский рассказ в философском, а не теологическом ключе. Чувственный мир возникает не непосредственно в результате божественного творения из «ничего», а из высшего бестелесного начала, которое и было порождено Богом. Мир вещей возникает из хаоса – материи, исполненной всех форм, находящихся в ее недрах в смешанном и несовершенном виде. Мироздание представлено в виде иерархии трех миров – ангельского, небесного и элементарного (подлунного). Человек не принадлежит ни одному из них, являя собой особый, четвертый мир. Э. Гарен сообщает, что «Гептапл» вызвал большой интерес ученых и резкое недовольство церкви.
«Рассуждения против божественной астрологии» написаны в1494, в год смерти философа. Этот трактат представляет огромный интерес для историков науки, поскольку они видят в нем начало натурфилософии и критику «ложных наук». В этом сочинении утверждается независимость человеческой жизни от расположения небесных светил. Надо отметить, что увлечение астрологией было в то время практически повсеместным. Многие гуманисты, несмотря на безусловную веру в свободную волю человека, живо интересовались звездными прогнозами, следовали им в повседневной жизни. Можно привести пример хотя бы Марсилио Фичино – он был необыкновенно увлечен астрологией, составлял гороскопы всем своим друзьям, указывая в письмах их счастливые и неудачные дни, а также предостерегая от всевозможных несчастий. Кстати, одно из его пророчеств осуществилось: он предрек, что младший сын Лоренцо Великолепного Джованни станет папой под именем Льва Х, что в конечном итоге и произошло. Но вернемся к Пико. А Горфункель пишет, что «Рассуждения против божественной астрологии» являются лишь 

большого труда, задуманного как полемика против «ложных наук», но незавершенного по причине ранней смерти философа. Здесь Пико говорит о независимости человека от слепой воли звезд. Главный пафос этого сочинения призыв отказаться от поисков «отдаленных», «общих», ничего не объясняющих причин явлений природы и человеческой жизни в движении небесных светил и обратиться к исследованию того, что исходит «от собственной природы самих вещей и ближайших и связанных с ними причин». При этом возможности общего воздействия небесных сил на климат и природу Земли не отрицаются, поскольку «небо есть природное тело» и воздействует общим образом». Изучение действительных природных закономерностей Пико считал важнейшей задачей познания. Он выдвинул мысль о математической структуре природы и природных законов, разъясняя, что речь идет не о «математике торговцев» и не о «суеверной математике» астрологов и некромантов. Основной наукой о природе Пико считает «натуральную магию», которая противопоставляется «суеверной магии». Причем определение этой «натуральной магии» мне сильно напомнило определения физики или химии в наших школьных учебниках: она учит «совершать удивительные вещи с помощью природных сил»; это есть наука, «посредством которой познаются силы и действия природы, их соотношения и приложения друг к другу».
900 тезисов.  «Речь о достоинстве человека»

Das Wahre war schon längst gefunden, hat edle Geisterschaft verbunden: Das alte Wahre, fass es an!*
Эти слова Гёте можно взять как девиз к тому, что характерно для всей философской работы Пико. Он убежден в том, что истина не нуждается в открытии, в выискивании через личные вопрошания индивидуума. Она скорее существует с незапамятных времен. В этом вопросе для Пико характерно не то, как он пополнял запас философских истин, но путь, на котором он делал это явным. Вся его мысль двигается в этом направлении, и весь путь его интеллектуального развития обусловлен этой тенденцией. Если мы просмотрим девятьсот тезисов, которые он в возрасте двадцати трех лет намеревался защитить в Риме, то будем удивлены не только их количеством, но также полной несоразмерностью вопросов, в них рассматриваемых. Первым впечатлением от взгляда на эти тезисы может быть лишь ощущение полной неразберихи. В них мы найдем вещи совершенно разрозненные и несовместимые. Без всякой ясной или просто различимой демаркации различные вопросы переходят друг в друга. Метафизика и богословская догматика, математика и астрология, магические и каббалистические спекуляции, история философии, история церкви, просто история — мы увидим их все в причудливом сочетании. Пико, как будто, стремился собрать все аспекты различных сфер globus intellectualis (интеллектуального мира), которые он стремился затронуть и защищать. На первый взгляд, кажется, что весь этот необъятный материал не упорядочен никакой интеллектуальной формой. Однако если мы приглядимся получше, то увидим, что как раз в этом экстравагантном избытке материала новый и отличительный тип мышления выходит на свет: очевидный хаос девятисот тезисов все равно принимает форму интеллектуального космоса.
Мы пока что оставим в стороне вопрос о том, в какой мере и как именно может быть обретен некий подлинный внутренний порядок в содержании тезисов Пико. Ответ на этот вопрос может быть дан лишь на завершающих стадиях нашего исследования. На данном этапе мы ограничимся историческим значением тезисов, тем, как они входят во взаимодействие со всеми предшествующими силами и течениями в истории философии, истории религии и вообще всей истории идей. Что характерно именно для Пико, и что отличает его от остальных мыслителей его времени, даже от Николая Кузанского, так это

протяженность его интеллектуального горизонта и широта взгляда, которая стремится ни один аспект не ограничить и не исключить. Как кажется, он поставил себе целью наделить голосом все интеллектуальные силы, дотоле составлявшие религиозное, философское и научное знание. Ни одна из них не должна просто подвергаться атаке или быть отвергнутой. Каждой из них даровано определенное положительное место в единстве философского знания и истины. Для Пико больше нет никаких оговорок или догматических ограничений. Он хочет оживить в воображении весь великий хор умов прошлого — и каждого из них он слушает с охотой и беспристрастно. Он убежден, что только через такую полифонию может быть достигнута внутренняя гармония, которая является отличительной чертой истины.
Таким образом, в тезисах Пико мы одновременно слышим голоса великой классической традиции, патристического и средневекового богословия, арабских и еврейских теорий — он хочет, чтобы каждый из них звучал полно и ясно и каждый пребывал в своем неповторимом значении. До Пико никто из мыслителей с такой широтой, свободой и отсутствием предубеждения не исследовал плоды предшествующей интеллектуальной работы в сфере философии и религии. В его тезисах мы действительно можем увидеть подлинный дух эпохи Возрождения, но Возрождение в нем не есть что-то полностью «эмансипированное», полагающееся на свою собственную волю и мощь. Оно видит свое подлинное величие в полном обладании и интеллектуальном приятии всего того, что интеллектуальная жизнь человека выработала во всех своих разнообразных предприятиях. Оно стремится обладать наследием веков во всей полноте и верно его хранить. Для Пико это наследие не может и не должно ограничиваться классической античностью: односторонность гуманистического идеала он отвергает и критикует, как и всякую другую односторонность. Его любовь, восхищение и почтение уделяются всем. Они распространяются равным образом на средние века и на античность, на христианство и на ислам, на образ знания Бога, выраженный в творениях христианских отцов, арабских философов или в иудейской Каббале. «Haec est prima et vera Cabala, — говорит он в «Апологии» к своим девятистам тезисам, — de qua credo те primum apud Latinos explicatam fecisse mentionem et est ilia qua ego utor in meis conclusionibus» (Это есть первая и истинная Каббала, о которой я первый из латинян сделал ясное упоминание. Именно ее я использую в своих выводах).
Такое универсалистское отношение наполняет всю работу Пико и является его характернейшей чертой. Этим он отличается от Фичино — своего друга и учителя. Фичино хочет развивать победу определенной и специфической линии мысли, представителем и протагонистом которой он себя считает. Его задача — вновь утвердить основные идеи платонизма, объяснить их согласие с христианством и представить их как основу всякой истинной философской и религиозной системы. Но эта задача, которую Фичино и Платонова Академия ставили для себя, не была достаточна для Пико. Он был способен посвятить себя ей, но далек от того, чтобы видеть в этом цель философии, цель поиска истины как таковой, «...ego ita те institui, — пишет он в своей речи De homihis dignitate, — ut in nullius verba iuratus, те per omnes philosophiae magistrosfunderem, omnes schaedas excuterem, omnes familias agnoscerem» (я так поставил себя, что не присягал ничьим словам, оставил все схемы и не знал никакие сообщества)*. Пико не хочет сражаться за права и господство какой-либо философской школы: подлинное значение и цель философии для него не в сражениях, а в мире. Подлинным идеалом для него является pax philosophica (мир философский), который он ставит рядом с pax Christiana (миром христианским). «Cum... siafutum est mihi, - пишет он в письме к Бенивьени, — ut nulla pretereat dies quin aliquid legam ex Evangelica doctrina, incidit in manus ... illud Christi: Pacem meam do vobis, pacem relinquo vobis. Illico subito quadam animi concitatione de pace quedam ad philosophic laudes facientia tanta celeritate dictavi, ut notarii manum precurrerem» (Когда я решил для себя не пропускать ни одного дня без того, чтобы не прочесть что-нибудь из евангельского учения, то я впал в руки Христовы: Мир Мой даю вам, мир Мой оставляю вам. Тогда я так восхитился в отношении этого мира и с такой быстротой надиктовал похвалы философии, что опередил бы руку нотария).

Если ты увидишь кого-либо, ползущего по земле на животе, то ты видишь не человека, а кустарник, и если увидишь подобно Калипсо кого-либо, ослепленного пустыми миражами фантазии, охваченного соблазнами раба чувств, то это ты видишь не человека, а животное. И если ты видишь философа, все распознающего правильным разумом, то уважай его, ибо небесное он существо, не земное. Если же видишь чистого созерцателя, не ведающего плоти и погруженного в недра ума, то это не земное и не небесное существо. Это – самое возвышенное божество, облаченное в человеческую плоть. И кто не будет восхищаться человеком, который в священных еврейских и христианских писаниях справедливо называется именем то всякой плоти, то всякого творения, так как сам формирует и превращает себя в любую плоть и приобретает свойства любого создания! Поэтому перс Эвант, излагая философию халдеев, пишет, что у человека нет собственного природного образа, но есть много чужих внешних обликов. Отсюда и выражение у халдеев: человек – животное многообразной и изменчивой природы. Но к чему все это? А для того, чтобы мы понимали с тех пор, как родились (при условии, что будем тем, чем мы хотим быть), что важнейший наш долг заботиться о том, чтобы по крайней мере о нас не говорили, что когда мы были в чести, то нас нельзя было узнать, так как мы уподобились животным и глупым ослам. Но лучше, чтобы о нас говорили словами пророка Асафа: "Вы – Боги и все – знатные сыновья". Мы не должны вредить себе, злоупотребляя милостивейшей добротой Отца, вместо того, чтобы приветствовать свободный выбор, который он нам дал.
В душу вторгается святое стремление, чтобы мы, не довольствуясь заурядным, страстно желали высшего и, по возможности, добивались, если хотим, того, что положено всем людям. Нам следует отвергнуть земное, пренебречь небесным и, наконец, оставив позади все, что есть в мире, поспешить в находящуюся над миром курию, самую близкую к высочайшей божественности.
...Но ведь, если необходимо строить нашу жизнь по образу херувимов, то нужно видеть, как они живут и что делают. Но так как нам, плотским и имеющим вкус с мирскими вещами, невозможно этого достичь, то обратимся к древним отцам, которые могут дать нам многочисленные верные свидетельства о подобных делах, так как они им близки и родственны. Посоветуемся с апостолом Павлом, ибо когда он был вознесен на третье небо, то увидел, что делало войско херувимов. Он ответил нам, что они очищаются, затем наполняются светом и, наконец, достигают совершенства, как передает Дионисий. Так и мы, подражая на земле жизни херувимов, подавляя наукой о морали порыв страстей и рассеивая спорами тьму разума, очищаем душу, смывая грязь невежества и пороков, чтобы страсти не бушевали необдуманно и не безумствовал иногда бесстыдный разум. Тогда мы наполним очищенную и хорошо приведенную в порядок душу светом естественной философии, чтобы затем совершенствовать ее познанием божественных вещей.
Не довольствуясь нашими святыми отцами, посоветуемся с патриархом Яковом, чье изваяние сияет на месте славы. И мудрейший отец, который спит в подземном царстве и бодрствует в небесном мире, дает нам совет, но символически – как это ему свойственно. Есть лестница, – скажет он, – которая тянется из глубины земли до вершины неба и разделена на множество ступенек. На вершине этой лестницы восседает господь; ангелы-созерцатели то поднимаются, то спускаются по ней. И если мы, страстно стремясь к жизни ангелов, должны добиться этого, то, спрашиваю, кто посмеет дотронуться до лестницы Господа грязной ногой или плохо очищенными руками? Как говорится в мистериях, нечистому нельзя касаться чистого.
Но каковы эти ноги и эти руки? Ноги души – это, несомненно, та презреннейшая часть, которая опирается как на всю материю, так и на почву земли, питающая и кормящая сила, горючий материал страстей, наставница дающей наслаждение чувственности. А рука души, защитница страстей – почему мы не говорим о ней с гневом? – сражается за нее и под солнцем и пылью, эта хищница отнимает то, чем сонная душа наслаждается в тени. Эти руки и ноги, то есть всю чувственную часть, в которой заключен соблазн тела, как говорят, силой пленяющий душу, мы, словно в реке, омываем в философии морали, чтобы нас не сбросили с лестницы как нечестивых и греховных. Однако этого не достаточно, если мы захотим стать спутниками ангелов, носящихся по лестнице Якова, но не будем заранее хорошо подготовлены и обучены двигаться от ступеньки к ступеньке, как положено, – никогда не сворачивая с пути и не мешая друг другу. А когда мы достигнем этого красноречием или способностями разума, то, оживленные духом херувимов, философствуя в соответствии со ступенями лестницы, то есть природы, все проходя от центра к центру, будем то спускаться, расщепляя с титанической силой единое на многие части, как Озириса, то подниматься, соединяя с силой Феба множество частей в единое целое, как тело Озириса, до тех пор, пока не успокоимся блаженством теологии, прильнув к груди Отца, который восседает на вершине лестницы. Спросим у справедливого Иова, который заключил с Богом договор о жизни, прежде чем сам вступил в жизнь: "Кого больше всего желает высший Бог из миллионов ангелов, которые ему помогают?". "Конечно, мира"- ответит Бог согласно тому, как читается: "Того, который творит мир на небесах". И так как средний ряд передает предписания высшего ряда низшему, то для нас слова теолога Иова объясняет философия Эмпедокла, который указывает на двойную природу нашей души – одна поднимает нас вверх, к небесам, другая сбрасывает вниз, в преисподнюю, – и сравнивает это с враждой и дружбой или с войной и миром, как свидетельствуют его песни. Сам Иов жалуется, что он, как безумный, жил во вражде и раздоре, был изгнан Богами и сброшен в пропасть.
Ведь, действительно, множество разногласий есть среди нас, отцы! Дома у нас идет тяжелая междоусобная распря и гражданская война. Если бы мы захотели, если бы страстно пожелали такого мира, который поднял бы нас так высоко, что мы оказались бы среди возвышенных Господа, то единственное, что успокоило бы и обуздало нас вполне, – это философия морали. И если бы человек добился у врагов только перемирия, то обуздал бы дикие порывы и гневный пыл льва. И если, заботясь о себе, мы пожелали бы тогда вечного мира, то он наступил бы, обильно утолив наши желания, заключил бы между телом и духом договор о священном мире, принеся в жертву пару животных.
Диалектика успокоит разум, который мучается из-за словесных противоречий и коварных силлогизмов. Естественная философия уймет споры и борьбу мнений, которые угнетают, раскалывают и терзают беспокойную душу, но при этом заставит нас помнить, что природа, согласно Гераклиту, рождена войной и поэтому названа Гомером борьбой. Поэтому невозможно найти в природе настоящего покоя и прочного мира, который является привилегией и милостью ее госпожи – святейшей теологии. Теология укажет нам путь к миру и поведет как провожатый. Издали увидев нас, спешащих, она воскликнет: "Подойдите ко мне, вы, которые находитесь в затруднении, подойдите ко мне, и я дам вам мир, который не могут вам дать ни вселенная, ни природа!". И мы, ласково позванные и так радушно приглашенные, с окрыленными, как у Меркурия, ногами устремился в объятия благословенной матери, насладимся желаемым миром – святейшим миром, неразрывными узами и согласной дружбой, благодаря которой все души не только согласованно живут в едином разуме, который выше всех разумов, но некоторым образом сливаются в единое целое.
Такая дружба, как говорят пифагорейцы, являются целью всей философии; такой мир Бог устанавливает в своих высотах, а ангелы, сходящие на землю, сообщают о нем людям доброй воли, чтобы благодаря ему люди, восходящие на небо, сами стали ангелами. Такой мир мы пожелали бы друзьям, нашему времени, каждому дому, в который бы мы вошли, и нашей душе, чтобы она стала благодаря ему местом пребывания Бога и после того, как уничтожит на себе грязь с помощью морали и диалектики, украсилась [бы] многообразной философией, как дворцовой пышностью.
Вершину входа душа увенчает гирляндами теологии, и тогда вместе с Отцом сойдет король славы и сделает в ней свое пристанище. Душа окажется достойной столь снисходительного гостя. Отделанная золотом, как свадебная тога, окруженная многообразием мыслей, она примет выдающегося гостя даже не как гостя, а как нареченного, с которым никогда не разлучаются, и пожелает отделиться от своего народа и, забыв дом своего отца и даже себя, пожелает умереть в себе самой, чтобы жить в нареченном, в присутствии которого смерть его святых поистине блаженна. Я говорю – смерть, если следует назвать смертью полноту жизни, размышление над которой является занятием философии, как говорили мудрецы. Давайте позовем самого Моисея, который лишь немного меньше обильного источника священной и невыразимой мысли, откуда ангелы пьют свой нектар: Выслушаем же судью, который должен прийти к нам и объявить тем, кто живет в пустынном одиночестве плоти, следующие законы: те, кто еще греховен, нуждаются в морали, поэтому пусть живут с людьми не в святилище, а под открытым небом, как жрецы фессалийские, пока не очистятся от грехов. Те же, кто уже упорядочил образ жизни и принят в храм, пусть не приобщаются к священнодействию, но прежде усердно послужат таинствам философии диалектическим послушничеством; и допущенные, наконец, к таинствам в звании жреца философии пусть созерцают то пышный многоцветный звездный наряд всевышнего Бога – царя, то голубой семисвечник, чтобы потом, принятые в лоно храма за заслуги возвышенной теологии, наслаждались славой господней, когда уже никакое покрывало не скрывает образа Бога.
Да, Моисей приказывает нам это, но приказывая, убеждает нас и побуждает к тому, чтобы мы с помощью философии готовились к будущей небесной славе. Но в действительности же не только христианские и моисеевские таинства, но и теология древних, о которой я намереваюсь спорить, раскрывает нам успехи и достоинство свободных искусств. Разве иного желают для себя посвященные в греческие таинства? Ведь первый из них, кто очистится с помощью морали и диалектики – очистительных занятий, как мы их называем, – будет принят в мистерии! Но чем иным может быть это [участие в мистериях], если не разъяснением тайн природы посредством философии? Только после того, как они были таким образом подготовлены, наступило видение божественных дел через свет теологии.
*   *   *
И кто не стал бы добиваться посвящения в эти таинства? Кто, пренебрегая всем земным, презирая дары судьбы, не заботясь о теле, не пожелал бы стать сотрапезником Богов, еще живя на земле и получив дар бессмертия, напоив нектаром себя – смертное существо! Кто не захотел бы так быть завороженным платоновским "Федром" и так воодушевиться экстазом Сократа, чтобы бежать из этого мира, вместилища дьявола, взмахами крыльев и ног и достигнуть быстро небесного Иерусалима! Мы будем возбуждаться, отцы, восторгами Сократа, которые настолько выводят нас за пределы рассудка, что возносят нас и наш разум к Богу. Они тем более будут возбуждать нас, если мы сами приведем сначала в движение то, что есть в нас самих. И действительно, если с помощью морали силы страсти будут напряжены до соответствующих разумных пределов, так чтобы они согласовывались между собой в нерушимой гармонии, если с помощью диалектики будет развиваться разум, то, возбужденные пылом Муз, мы будем упиваться небесной гармонией. Тогда вождь Муз Вакх в своих таинствах – зримых проявлениях природы – раскрывая нам, ставшим философами, тайны Бога, напитает нас из богатств Божьего дома, в котором мы вдохновимся двойным пылом, сближаясь со священной теологией, если будем верными, как Моисей. И когда поднимемся на самую высокую вершину, то сопоставляя в вечности все, что было, есть и будет, и созерцая первородную красоту, мы станем прорицателями Феба, его крылатыми поклонниками, и тогда, как порывом возбужденные невыразимой любовью, подобно окружающим нас пылким серафимам, мы, полные божеством, станем теперь тем, кто нас создал.
Если кто-либо будет исследовать значение и тайный смысл священных имен Аполлона, то увидит, что они свидетельствуют о том, что Бог является философом не менее, чем прорицателем.
И то, что Аммоний достаточно полно рассказал об этом, не вынуждает меня по-иному это трактовать. О, отцы, пусть овладеют душой три дельфийские правила, необходимые особенно тем, кто намеревается войти в святейший и августейший храм не ложного, но истинного Аполлона, который озаряет всякую душу, входящую в этот мир! Вы увидите, что нас вдохновляло только то, что мы все силы посвятили изучению тройственной философии, о которой сейчас идет спор. Знаменитое "ничего слишком" справедливо предписывает норму и правило всякой добродетели, согласно критерию меры, о чем говорит этика. Знаменитое "познай самого себя" побуждает и вдохновляет нас на познание всей природы, с которой человек связан почти брачными узами. Тот же, кто познает самого себя, все познает в себе, как писали сначала Зороастр, а затем Платон в "Алкивиаде"...
...Вот причины, почтеннейшие отцы, которые не только вдохновляют, но увлекают меня на изучение философии. Конечно, я не говорил бы об этом, если бы не желал ответить как тем, кто имеет обыкновение осуждать изучение философии, в особенности выдающимися людьми, так и тем, кто вообще живет заурядной жизнью. Ведь в действительности изучение философии является несчастьем нашего времени, так как находится, скорее, в презрении и поругании, чем в почете и славе.
Губительное и чудовищное убеждение, что заниматься философией надлежит немногим, либо вообще не следует заниматься ею, поразило все умы. Никто не исследует причины вещей, движение природы, устройство вселенной, замыслы Бога, небесные и земные мистерии, если не может добиться какой-либо благодарности или получить какую-либо выгоду для себя. К сожалению, стало даже так, что учеными считают только тех, кто изучает науку за вознаграждение. Скромная Паллада, посланная к людям с дарами Богов, освистывается, порицается, изгоняется; нет никого, кто любил бы ее, кто бы ей покровительствовал, разве что сама, продаваясь и извлекая жалкое вознаграждение из оскверненной девственности, принесет добытые позором деньги в шкаф любимого. С огромной печалью я отмечаю, что в наше время не правители, а философы думают и заявляют, что не следует заниматься философией, так как философам не установлены ни вознаграждении, ни премии, как будто они не показали тем самым, что они не являются философами. И действительно, так как их жизнь проходит в поисках денег или славы, то они даже для самих себя не размышляют над истиной. Я не постыжусь похвалить себя за то, что никогда не занимался философией иначе, как из любви к философии, и ни в исследованиях, ни в размышлениях своих никогда не рассчитывал ни на какое вознаграждение или оплату, кроме как на формирование моей души и на понимание истины, к которой я страстно стремился. Это стремление было всегда столь страстным, что, отбросив заботу обо всех частных и общественных делах, я предавался покою размышления, и ни зависть недоброжелателей, ни хула врагов науки не смогли и не смогут отвлечь меня от этого. Именно философия научила меня зависеть скорее от собственного мнения, чем от чужих суждений, и всегда думать не о том, чтобы не услышать зла, но о том, чтобы не сказать или не сделать его самому.