Подтекст  в художественном произведении

Введение

Текст как целое стал объектом лингвистического исследования лишь во второй половине ХХ века благодаря работам В. Дресслера, Х. Изенберга, П. Хартмана, Г.А. Золотовой, И.Р. Гальперина, Г.Я. Солганика и проч. Однако в различных сферах гуманитарного знания, научного (философия, литературоведение и т.д.) и практического (литература, театр, юридическая практика), постепенно накапливался опыт работы с текстом, делались наблюдения над его структурой и закономерностями функционирования. После того, как текст был осмыслен как лингвистическая единица (единица языка или речи), а не только как совокупность таких единиц, возникла необходимость осмыслить все множество уже накопленных данных в лингвистических терминах, включить их в систему лингвистических знаний. Одним из таких понятий "долингвистического текстоведения", порожденных литературной и театральной практикой, было понятие подтекста. Впервые оно потребовалось для объяснения новаторской поэтики пьес А.П. Чехова и адекватного представления их на сцене . Поэтому неудивительно, что одними из первых данный термин стали употреблять такие великие новаторы театра ХХ века, как К.С. Станиславский и Е.В. Вахтангов. Последний, например, так объяснял актерам значение этого слова: "Если кто-нибудь спрашивает у вас, который час, он этот вопрос может задавать при различных обстоятельствах с различными интонациями. Тот, который спрашивает, может быть, не хочет … знать, который час, но он хочет, например, дать вам понять, что вы слишком засиделись и что уже поздно. Или, напротив, вы ждете доктора, и каждая минута… дорога… необходимо искать подтекст каждой фразы" (Беседы… 1940, 140). Из приведенного объяснения видно, что Е.В. Вахтангов называет подтекстом как имплицитную информацию, не вытекающую непосредственно из текста высказывания, так и ситуацию, в которой возникает феномен "многомерного" смысла фразы. Такое синкретичное, недифференцированное представление о сущности явления естественно и типично для практического знания, однако не соответствует критериям знания научного. Именно поэтому перед исследователями, сделавшими текст объектом своего исследования, встала проблема научного определения сущности подтекста. Первым шагом в определении статуса подтекста как лингвистического понятия стало выяснение того, какую сторону текста как знака следует описывать при помощи этого термина. В литературе по тексту можно встретить точки зрения, согласно которым подтекст можно рассматривать и как факт формальной структуры текста, и как семантическое явление, и как прагматическое явление, и даже как "семиологическое явление, включающее как соседние части данной части текста, так и ситуацию, благодаря которым возникает новое значение" (Мыркин 1976, 87). Последнее определение, соединяющее семантику и форму текста, как представляется, несет на себе следы донаучного синкретизма, а потому неудивительно, что оно не стало общепринятым; более того, В.Я. Мыркин буквально тут же дает следующее определение: "Это второе значение текста, которое важнее, чем первое, называется подтекстом" (Мыркин 1976, 87), тем самым относя подтекст все же к семантической структуре текста. Рассмотрение подтекста как части семантической структуры текста является наиболее распространенным в работах лингвистов, изучающих текст. Данная точка зрения будет проанализирована в первой части реферата. Однако представляется целесообразным проанализировать и альтернативные концепции, чтобы учесть возможности описания подтекста, предоставляемые этими точками зрения и проигнорированные доминирующей концепцией. Этому будет посвящена вторая часть данной работы. В третьей части будет рассмотрен вопрос о том, следует ли считать подтекст особой категорией текста. Наконец, в четвертой части будут кратко охарактеризованы известные на сегодняшний день способы выражения подтекста.

 

1. Семантические концепции подтекста.

Для концепций, которые относятся к семантическому подходу в истолковании подтекста, характерно использование в определении этого явления терминов "смысл", "содержание", "информация", а также характеристик "глубинный", "скрытый", "неопределенный", "смутный" и проч. : "Подтекст - скрытый смысл высказывания, вытекающий из соотношения словесных значений с контекстом и особенно - речевой ситуацией" (Хализев 1968, 830); "Подтекст - это… тот истинный (авторский, глубинный) смысл высказывания (текста), который полностью не выражен в "ткани" текста, но который имеется в нем, может быть вскрыт и понят при обращении к конкретному анализу и ко всей ситуации общения, структуре общения"" (Кожина 1975, 63); "Подтекст, или имплицитное содержание высказывания - содержание, которое прямо не воплощено в узуальных лексических и грамматических значениях языковых единиц, составляющих высказывание, но извлекается или может быть извлечено при его восприятии" (Долинин 1983, 40). Во всех приведенных определениях подтекст определяется как имплицитная информация (термины "смысл", "содержание" в данном случае выступают как синонимы, хотя существует точка зрения, что эти термины должны быть разведены: "Смысл текста - обобщение, это обобщенное содержание текста, сущность текста, его основная идея, то, ради чего он создан. Содержание текста - проявление этой сущности в ее конкретном референциальном виде, в виде его языкового выражения" (Реферовская 1989, 157). Тем или иным образом данные определения трактуют подтекст как тот аспект семантической структуры текста, который предназначен для интеллектуального восприятия, которое, по В. А Звегинцеву, "приобретает специфическую двуслойность, когда к непосредственно воспринимаемой информации, заключенной в непосредственно воспринимаемой структуре объекта, приплюсовывается и иная, скрытая, исходящая из модели данного объекта информация" (Звегинцев 1976, 298). Следует отметить, что из приведенных выше определений не следует, что смысл, образующий подтекст, в чем-либо существенно отличается от эксплицитного смысла текста: различие это относится только к способу выражения (и, следовательно, способу восприятия). Несколько иначе трактуется подтекст в концепции И.Р. Гальперина, ставшей одной из самых популярных концепций текста в отечественной лингвистике. Исследователь начинает с достаточно традиционного определения подтекста как дополнительной информации, "которая возникает благодаря способности читателя видеть текст как сочетание линеарной и супралинеарной информации", и рассматривает подтекст как такую организацию СФЕ, "которая возбуждает мысль, органически не связанную с пресуппозицией или импликацией" (Гальперин 1981, 47). Хотя в данном случае И.Р. Гальперин говорит об организации текста, что может вызвать допущение, что он рассматривает подтекст как аспект формальной организации текста, однако исследователь имеет в виду семантическую структуру, взаимодействие именно смыслов частей высказывания . Однако далее И.Р. Гальперин вводит понятие "содержательно-подтекстовой информации" (СПИ), противопоставленное понятиям "содержательно-фактуальной" и "содержательно-концептуальной информации" (соответственно СФИ и СКИ): "СФИ - описание фактов, событий, места действия, времени протекания этого действия, рассуждения автора, движение сюжета… СКИ… - это выражение мировоззрения автора, основной идеи произведения". СПИ же - второй план сообщения, скрытая, факультативная информация, возникающая из взаимодействия СФИ и СКИ: "подтекст - это своего рода "диалог" между содержательно-фактуальной и содержательно-концептуальной сторонами информации; идущие параллельно два потока сообщения - один, выраженный языковыми знаками, другой, создаваемый полифонией этих знаков - в некоторых точках сближаются, дополняют друг друга, иногда вступают в противоречия" (Гальперин 1981, 48). Это теоретическое решение вызывает несколько вопросов. Прежде всего, исследователь, вводя термин "содержательно-подтекстовая информация", фактически разводит подтекст как часть семантической структуры текста, способ организации плана содержания текста, и информацию, передаваемую таким способом - собственно СПИ. Возможно, такое разграничение целесообразно , однако в таком случае вызывает сомнение возможность включить в один понятийный ряд фактуальную, концептуальную и подтекстовую информацию, поскольку первые два понятия противопоставлены прежде всего по качественному основанию (эту оппозицию можно рассматривать как реализацию общелингвистической (и даже общесемиотической) оппозиции "денотативное \ сигнификативное значение), тогда как подтекстовая информация противопоставляется им прежде всего по способу ее представления в тексте как имплицитная информация - эксплицитной . Более разумным представляется рассматривать оппозиции "фактуальное \ концептуальное" и "эксплицитное \ имплицитное" как независимые характеристики содержания текста, что в результате дает классификационную сетку из четырех клеток. Такое решение тем более удобно, поскольку позволяет описывать подтекстовую информацию в терминах "фактуальная" \ "концептуальная", что представляется вполне естественным, однако было невозможно при противопоставлении СПИ остальным типам информации . Не совсем понятен и сам механизм возникновения подтекста. Если в одном месте подтекст определяется как "диалог" СФИ и СПИ, в другом допускается возможность возникновения СПИ в связи только с "фактами, событиями, сообщенными ранее"; вообще роль СКИ в порождении подтекста описана невнятно. Еще одна неясность в концепции И.Р. Гальперина заключается в том, что исследователь непоследователен в определении того, чьими усилиями создается подтекст. С одной стороны, при описании подтекста И.Р. Гальперин указывает на особую организацию текста (точнее, части текста - СФЕ или предложения, поскольку "подтекст существует лишь в относительно небольших отрезках высказывания"), а значит, возникает благодаря действиям говорящего. Эта точка зрения на подтекст как "закодированное" содержание, создаваемое адресантом и лишь угадываемое адресатом, достаточно традиционна - достаточно указать на приведенное выше определение подтекста, данное М.И. Кожиной. В то же время исследователь определяет подтекст как информацию, "которая возникает благодаря способности читателя видеть текст как сочетание линеарной и супралинеарной информации", и тем самым передает функцию порождения подтекста адресату. Эта точка зрения тоже имеет своих сторонников - достаточно указать на еще одно определение подтекста, приведенное в начале данной главы,- определение, принадлежащее К.А. Долинину. Однако эти точки зрения, очевидно, противоречат друг другу, и объединить их можно только в том случае, если будет найдено такое понимание процесса порождения и восприятия текста, которое позволит до некоторой степени отождествить позиции говорящего и слушающего. К сожалению, в работе И.Р. Гальперина такого нового понимания нет, а потому непоследовательность в трактовке источников подтекста вызывает вопросы, остающиеся без ответа. Тем не менее работа И.Р. Гальперина на сегодняшний день по-прежнему остается одним из самых полных и глубоких исследований проблемы текста вообще и подтекста в частности. Особенно ценными моментами его концепции представляются разграничение фактуальной и концептуальной информации, разграничение (правда, не всегда соблюдаемое самим исследователем) подтекста как части семантической структуры текста и "подтекстовой" (имплицитной) информации и описание некоторых способов порождения (или все же декодирования?) подтекста.

Подведем некоторые итоги рассмотрения семантических концепций подтекста.

1. Общим для работ, реализующих семантический подход к контексту, является трактовка его как имплицитно содержащейся в тексте информации (исключение составляет концепция И.Р. Гальперина, проводящего тонкое разграничение между имплицируемой информацией как таковой и подтекстом как частью семантической структуры текста, в которой эта информация содержится).

2. Исследователи расходятся в вопросе об источниках этой информации, рассматривая ее либо как продукт сознательного или бессознательного усилия адресанта, либо как результат особого, аналитического восприятия текста, которое ориентируется не только на непосредственно данное в тексте, но и на определенную модель ситуации, в которой возник и\или функционирует данный текст.

3. Как представляется, к имплицитной информации в полной мере применимо различение концептуальной и фактуальной информации, предложенное И.Р. Гальпериным. Это еще раз доказывает отсутствие качественных различий между имплицитной и эксплицитной информацией как таковой.

4. Таким образом, семантическое понимание подтекста можно свести к следующему определению: подтекст - это сознательно или бессознательно создаваемая говорящим часть семантической структуры текста, доступная восприятию в результате особой аналитической процедуры, предполагающей переработку эксплицитной информации и вывод на ее основе дополнительной информации.

 

2. Альтернативные концепции подтекста

Несмотря на то, что семантический подход к подтексту доминирует в лингвистике текста, в отечественной литературе можно обнаружить и ряд альтернативных концепций подтекста. Поскольку данные концепции могут учитывать некоторые аспекты столь сложного явления, как подтекст, которые игнорирует семантический подход, представляется полезным рассмотреть и их. Как уже говорилось выше, концепции подтекста различаются прежде всего тем, к какой стороне текста как знака они относят подтекст. Текст, как и любой другой знак, может быть охарактеризован как единица, обладающая синтактикой, семантикой и прагматикой (Моррис 1983; Степанов 1998). Хотя большинство исследователей относит подтекст к семантической структуре текста, существуют концепции, относящие его и к формальной (синтактической), и к прагматической структуре.

2.1. Подтекст как часть формальной структуры текста

Одна из первых попыток создать лингвистическую концепцию подтекста принадлежит Т.И. Сильман. В статье "Подтекст как лингвистическое явление" она определяет подтекст как "рассредоточенный, дистанциированный повтор, … в основе всякого подтекстного значения всегда лежит уже однажды бывшее и в той или иной форме воспроизведенное заново" (Сильман 1969а, 85). Отметим, что исследовательница, как и позднее И.Р. Гальперин, разводит подтекст - способ организации текста - и подтекстное значение, передаваемое таким образом. Однако, в отличие от точки зрения И.Р. Гальперина, подтекст в понимании Т.И. Сильман - явление формальное, часть синтактической структуры текста. Подтекст, с ее точки зрения, всегда имеет двухвершинную структуру: первая вершина задает тему высказывания, создавая "ситуацию-основу", а вторая, используя материал, заданный первичным отрезком текста, создает в соответствующей точке текста подтекст. При этом исследовательница фактически удваивает значение термина "подтекст", применяя его и к приему рассредоточенного повтора, и ко "второй вершине", то есть отрезку текста, повторяющему нечто, введенное в "основе". Более того, Т.И. Сильман, по-видимому, не совсем отказывается и от традиционного, семантического понимания подтекста, говоря о "рождении подтекста", о том, что дистантное расположение ситуации-основы и ситуации повтора "приводит к размыванию точности повтора и к созданию неопределенной психологической атмосферы, психологического (ассоциативного) "ореола", которым окружена ситуация-повтор, благодаря взаимодействию с ситуацией-основой, втянутой вместе со своим "ореолом" в новую ситуацию. Так осуществляется столкновение между первичными и вторичными значениями ситуации, из чего и рождается подтекст" (Сильман 1969а, 85). И все-таки основным для Т.И. Сильман является понимание подтекста как разновидности "… рассредоточенного повтора, который возникает на фоне и с учетом непрестанного изменения и углубления контекстуальных связей… Это - сложное явление, представляющее собой единство различных уровней языка, лексического и синтаксического, входя при этом в план общекомпозиционных связей литературного произведения" (Сильман 1969б, 89). Таким образом, подтекст рассматривается Т.И. Сильман как частный случай такой общей категории текста, как когезия, или связность (сцепление), которая, как известно, реализуется в первую очередь повторами и анафорическими средствами языка (Гальперин 1977, 527). При этом "приращение смысла", которое, с точки зрения исследовательницы, отличает подтекст от других видов повтора, возникает именно в силу дистанцированности, разнесенности "основы" и подтекста (по крайней мере, Т.И. Сильман не дает другого объяснения факту появления нового значения у подтекста); иными словами, даже семантический эффект, порождаемый подтекстом, как его понимает Т.И. Сильман, объясняется ей сугубо формальными причинами. По-видимому, столь большое внимание к формальной стороне подтекста, средствам его формирования, фактическое отождествление подтекста (если все же трактовать его семантически) с этими средствами, совершенное Т.И. Сильман, определено стремлением исследовательницы доказать, что подтекст есть именно лингвистическое явление, то есть представляет собой определенное средство выражения, если не целиком языковое, то, по крайней мере, в значительной мере связанное с языковыми средствами . Однако применение термина "подтекст" к части поверхностной структуры текста (а именно так предлагает использовать этот термин Т.И. Сильман), как представляется, противоречит не только более принятому в лингвистике употреблению термина, но и языковой интуиции, отражающей сложившееся в повседневной речевой практике представление о значении данного слова. Поскольку на сегодняшнем этапе развития лингвистики текста первоочередной задачей, стоящей перед учеными, является задача формализации, эксплицитного выражения в лингвистических терминах тех обыденных и зачастую неосознанных знаний о тексте, которыми обладает каждый коммуникант , вводимый на основе повседневного представления лингвистический термин может игнорировать некоторые аспекты обозначаемого явления, подразумеваемые "термином" обыденного языка, но вряд ли он должен входить с обыденным "термином" в прямое противоречие. Кроме того, если признать подтекст явлением не формальным, а семантическим, это вовсе не лишит его статуса лингвистического явления: как было показано в предыдущей части, подтекст может рассматриваться не просто как информацию, но как элемент структуры плана содержания, а описание структуры плана содержания, безусловно, входит в задачи лингвистики текста. Существует и еще одно, более частное возражение против отождествления подтекста с приемом, его порождающим. Поскольку этот прием не является единственным, исследовательница вынуждена при объяснении того, как порождается подтекст в тех случаях, когда этот прием не работает, а подтекст все же есть, излишне расширять значение термина "повтор". Так, признавая, что подтекст может быть подготовлен "…извне, каким-либо внешним символом или известным событием…" (Сильман 1969б, 93), Т.И. Сильман вынуждена называть повтором и случаи первичного введения в текст указаний на эти внешние по отношению к тексту смыслы. Вряд ли следует указывать на степень несоответствия такого употребления термина "повтор" элементарной языковой интуиции. Таким образом, точка зрения, согласно которой подтекст представляет собой часть формальной структуры текста, основана на некотором терминологическом недоразумении: обозначение семантического эффекта переносится на формальный прием, порождающий этот эффект. Такое смещение может быть объяснено, но вряд ли может быть принято. Этот вывод подтверждается и тем фактом, что за десятилетия, прошедшие с публикации работ Т.И. Сильман, данная точка зрения так и не получила достаточного распространения.

2.2. Подтекст как часть прагматической структуры текста

Прежде чем рассмотреть следующую точку зрения на подтекст, представляется целесообразным остановиться на самом понятии прагматической структуры текста, поскольку оно не является общепринятым. Однако если принять, что каждое высказывание характеризуется не только по формальным и семантическим параметрам, но и по параметрам прагматическим, кажется логичным разграничивать не только синтактическую и семантическую структуры, но и структуру прагматическую как отдельный аспект общей структуры текста. Многие прагматические характеристики высказывания, в особенности связанные с другими аспектами структуры текста, уже становились порознь предметом лингвистического описания. Однако до сих пор остается актуальной задача включения всех этих данных в единую систему представлений о прагматической структуре текста как единой подсистеме "значений коммуниканта". Безусловно, центральной категорией описания прагматической структуры текста должна стать категория интенциональности, коммуникативной задачи текста. Рассмотрение подтекста как прагматического эффекта, части прагматической структуры текста можно обнаружить в работах В.А. Кухаренко (Кухаренко 1974; Кухаренко 1988). Правда, следует сразу оговорить, что, как и в случае с концепцией Т.И. Сильман, оригинальное понимание подтекста смешано в работах В.А. Кухаренко со вполне традиционным, семантическим пониманием подтекста. Однако представляется полезным рассмотреть именно индивидуальные, необщепринятые аспекты исследовательской интерпретации подтекста, может быть, даже несколько преувеличив ее оригинальность, поскольку это позволит лишний раз проверить справедливость традиционной интерпретации. Итак, в своей работе "Типы и средства выражения импликации в английской художественной речи (на материале прозы Э. Хэмингуэя)" исследователь дает следующее определение подтекста: "Подтекст - это сознательно избираемая автором манера художественного представления явлений, которая имеет объективное выражение в языке произведений" (Кухаренко 1974, 72). Хотя данное определение принадлежит скорее литературоведу, чем лингвисту, оно заслуживает вдумчивого разбора. Прежде всего, не следует абсолютно игнорировать "литературоведческий" компонент определения, хотя он появляется в значительной степени из-за того, что исследователь оперирует фактами, извлеченными из художественных текстов, и не предполагает рассматривать какие-либо иные. Однако введение В.А. Кухаренко в определение подтекста привязки к определенному функциональному стилю, к определенной сфере функционирования языка, позволяет поставить вопрос о том, насколько "прагматична" функционально-стилистическая характеристика текста. В самом деле, сфера функционирования языка определяется не столько формальными и семантическими средствами, характерными для нее, сколько коммуникативными задачами, интенциями участников коммуникации, осуществляемой в границах соответствующей сферы. Например, публицистика, как "среда обитания" публицистического функционального стиля, определяется прежде всего задачей тиражирования разного рода информации - как фактической, так и концептуальной. Соответственно тексты, уровень сложности которых заведомо неадекватен коммуникативным способностям аудитории, для которой они предназначены, выпадают из публицистики, даже если они будут снабжены всеми формальными приметами публицистического текста. Таким образом, ограничив сферу употребления термина "подтекст" исключительно художественными текстами, В.А. Кухаренко уже "прагматизировал" свое понимание этого явления. Однако это можно считать непроизвольным результатом исследовательской ориентации ученого не на текст вообще, а именно на литературный текст. Гораздо более значимым "прагматизирующим" шагом представляется введение в определение подтекста термина "манера", тем более с уточнением "сознательно избираемая". Обычно мы используем слово "манера" применительно к тексту, подразумевая тот факт, что говорящий, создавая текст, отбирает различные средства выражения, так что текст представляется не просто последовательностью знаков, но последовательностью избранных говорящим знаков, в некотором смысле текст предстает как цепь (или, точнее, иерархия) выборов, сделанных говорящим. Эти выборы могут совершаться сознательно или неосознанно, но в любом случае они отражают некоторые предпочтения, склонности, установки говорящего. Поэтому определение подтекста как манеры представления материала фактически отождествляет это явление с одним из моментов речевой деятельности говорящего - совершаемым им выбором в пользу определенных формальных и семантических языковых средств . Деятельностная сторона подтекста подчеркивается и в более поздней работе В.А. Кухаренко, "Интерпретация текста" (Кухаренко 1988). Давая более "лингвистическое" определение подтекста как способа организации текста, ведущего "к резкому росту и углублению, а также изменению семантического и\или эмоционально-психологического содержания сообщения без увеличения длины последнего" (Кухаренко 1988, 181), исследователь пишет дальше об особой "имплицитной манере письма", создающей значительную зависимость успеха коммуникативной задачи автора от осведомленности и сконцентрированности читателя (Кухаренко 1988, 182). Формулировку "имплицитная манера письма" стоит рассмотреть более подробно, поскольку это прекрасный пример того, как сам язык, на котором говорит исследователь, начинает противодействовать его теоретическим взглядам. Сама по себе эта формула не вызывает вопросов; сомнительной кажется возможность использовать ее в качестве синонима термина "подтекст". В самом деле, если подтекст - это "манера" или "способ", то у носителя языка не должно возникать проблем с образованием от этого слова наречия, характеризующего действия, совершаемые этим способом, подобно тому, как свободно образуется наречие "имплицитно" (или определение "имплицитный" свободно сопрягается с номинализацией). Однако мы не находим в словарях наречия "подтекстуально" или подобного ему, как не можем использовать слово "подтекст" в позиции обстоятельства способа действия (например, сомнительно звучит сочетание "выразить с помощью подтекста", "сообщить подтекстом"). По-видимому, В.А. Кухаренко неправомерно отождествил результат определенного действия говорящего с самим этим действием; причем предложенный им сдвиг в значении слова "подтекст" не соответствует действующей в русском языке модели номинации: для носителей русского языка естественно обозначать результат действия по названию действия ("решить - решение"; "сообщить - сообщение"; "работать - работа"), но не наоборот. Интересно, что в своем втором определении подтекста исследователь, как и в первом определении, ничего не говорит о специфике этого "способа" как такового, но подробно останавливается на результате его применения (в дальнейшем же В.А. Кухаренко фактически принимает точку зрения И.Р. Гальперина и использует его терминологию).

Подведем итоги.

1. Отнесение подтекста к прагматической структуре текста, как и включение его в формальную структуру, основано на неправомерном отождествлении этого явления с моментом его порождения; только в концепции Т.И. Сильман этот момент рассматривался как часть поверхностной структуры текста, а в концепции В.А. Кухаренко - как совершаемый говорящим выбор в пользу определенного способа передачи информации.

2. Оба этих отклонения от более традиционного понимания подтекста как части семантической структуры текста не только не нашли сторонников, но даже просто вошли в противоречие с естественной практикой употребления слова "подтекст", что является косвенным доказательством неадекватности данных концепций подтекста той "естественной феноменологии" текста, которая возникает в коллективном опыте и отражается в повседневном языке.

 

3. Подтекст и категории текста

В ряде работ по лингвистике текста подтекст относится к категориям текста. Так, М.Н. Кожина пишет: "Подтекст, или глубина текста - это категория, связанная с проблемой взаимопонимания при общении" (Кожина 1975, 62); к семантическим категориям текста относит глубину текста (также считая этот термин синонимом термина "подтекст") И.Р. Гальперин (Гальперин 1977, 525). Насколько справедлива эта точка зрения? Прежде всего необходимо определиться, что понимается под термином "категория текста". И.Р. Гальперин, обсуждая этот вопрос, приходит к выводу, что "грамматическая категория - одно из наиболее общих свойств лингвистических единиц вообще или некоторого их класса, получившее в языке грамматическое выражение" (Гальперин 1977, 523). Оставляя в стороне вопрос о том, применимо ли понятие грамматической категории к фонетическим единицам, данное определение можно считать достаточно адекватным отражением сложившейся в лингвистике практики употребления термина "категория". Действительно, говоря о категории, обычно имеют в виду определенное свойство, определенную характеристику той или иной единицы, состоящую в наличии или отсутствии у нее того или иного значения и средств его выражения. Но можно ли говорить о подтексте как категории, характеризующей такую единицу, как текст? Прежде всего стоит отметить, что сам И.Р. Гальперин предпочитает использовать в данной работе термин "глубина", гораздо более "признаковый", чем термин "подтекст". Действительно, говорить о глубине текста как его свойстве гораздо более естественно, чем называть свойством подтекст. Но, поскольку понятие подтекста кажется более определенным и проработанным, представляется правильным решить, является ли подтекст категорией, а не избегать трудностей при помощи синонимии. Безусловно, наличие или отсутствие подтекста характеризует текст, является его свойством, так же как наличие или отсутствие определенного грамматического значения характеризует слово. Однако вряд ли правильным будет называть наличествующее у слова конкретное грамматическое значение грамматической категорией, поскольку категория включает в себя все однородные значения и способы их выражения. Грамматическое значение есть реализация некоторого общего признака, реализация некоторой категории, но не сама эта категория. Точно так же и подтекст - не категория, а лишь реализация одной или нескольких категорий текста. Подтекст есть часть семантической структуры текста так же, как грамматическое значение есть часть семантической структуры слова, и потому не сам подтекст характеризует речевую единицу - текст, но его характеристики - это характеристики текста. Но если подтекст - реализация одной или нескольких категорий текста, логично задаться вопросом о том, какие же категории представлены в этом явлении. Вопрос о номенклатуре категорий текста вряд ли можно считать закрытым: в различных работах называется различное число категорий текста, обсуждается вопрос об их соотношении и т.д. Поэтому более разумным представляется пойти не дедуктивным путем - от имеющегося списка категорий к реализуемым в подтексте значениям, а индуктивным - от имеющегося определения, отграничивающего подтекст от смежных явлений, к списку категорий, благодаря которым подтекст этим явлениям противопоставлен. В первой части данной работы подтекст был определен как сознательно или бессознательно создаваемая говорящим часть семантической структуры текста, доступная восприятию в результате особой аналитической процедуры, предполагающей переработку эксплицитной информации и вывод на ее основе дополнительной информации. В этом определении можно выделить следующие характеристики подтекста, реализующие категории текста: 1. Подтекст несет информацию, а значит, связан с такой категорией текста, как информативность. 2. Подтекст не может быть обнаружен в результате стандартных аналитических процедур, при помощи которых выявляется эксплицитная информация, заложенная в тексте, а значит, связан с категорией эксплицитности\имплицитности; 3. Подтекст может возникать как спонтанно, так и в результате сознательных действий говорящего (так же как может восприниматься осознанно или неосознанно), а значит, связан с категорией интенциональности. Названные категории - информативность, эксплицитность \ имплицитность, интенциональность - вероятно, не исчерпывают характеристики подтекста. Для более адекватного определения категориальных признаков подтекста, как уже говорилось, следует рассмотреть смежные с ним явления, чтобы выяснить, чему противопоставляется подтекст благодаря этим категориям. Такую исследовательскую процедуру предпринимали некоторые ученые: И.Р. Гальперин противопоставлял подтекст пресуппозиции, символу, приращению смысла, обнаруживая соответственно такие его характеристики, как лингвистичность (в отличие от пресуппозиции, которая, с точки зрения И.Р. Гальперина, экстралингвистична), имплицитность и неясность, размытость, а также интенциональность ("запланированность") (Гальперин 1981). И.В. Арнольд вводит термин "текстовая импликация" для обозначения того явления, которое отличается от подтекста, как оно понимается в настоящей работе, только количественно: "Как импликация, так и подтекст создают дополнительную глубину содержания, но в разных масштабах. …Подтекст и импликацию часто трудно разграничить, поскольку оба являются вариантом подразумевания и часто встречаются вместе, присутствуя в тексте одновременно, они взаимодействуют друг с другом" (Арнольд 1982, 85). Тем самым подтексту приписывается свойство макротекстуальности. Кроме того, сопоставляя текстовую импликацию (и, косвенно, подтекст) с эллипсисом и пресуппозицией, ученый выделяет еще две характеристики этих "разновидностей подразумевания" - неоднозначность и рематичность, то есть способность подтекста сообщать новое, ранее неизвестное. Кроме отграничения подтекста от смежных явлений, некоторые ученые вводят дополнительные различения в само описание подтекста. Так, выше уже упоминалось предложенное И.Р. Гальпериным разделение СПИ на ситуативную и ассоциативную; В.А. Кухаренко, используя термин "импликация" для обозначения всех видов подразумевания, различает импликацию предшествования, которая предназначена для создания "впечатления о наличии предшествующего тексту опыта, общего для писателя и читателя", и импликацию одновременности, цель которой - "создание эмоционально-психологической глубины текста, при этом полностью или частично изменяется линейно реализуемое смысловое содержание произведения" (Кухаренко 1988). Как представляется, все названные характеристики подтекста могут быть включены в единую систему категорий. Наиболее обшей категорией текста, используемой для описания подтекста, может считаться категория информативности. Прежде всего, она реализуется в характеристиках "наличие \ отсутствие информации", значимых для различения нулевого и ненулевого подтекста ("отсутствия" или "наличия" подтекста). Кроме того, она может реализоваться в признаках "фактуальная \ концептуальная информация" и "предметно-логическая \ эмоциональная информация), характеризующих содержание подтекста; в признаках "известная \ новая информация", различающих пресуппозиционный и рематический подтекст ; в признаках "текстовая \ ситуативная информация", характеризующих источники образующей подтекст информации; возможно, следует различать признаки "определенная \ неопределенная информация", которые должны отразить неоднозначность, размытость, неясность содержания подтекста (впрочем, этими признаками зачастую характеризуется и вполне эксплицитно выраженная информация - ср. примеры типа "…если кто-то кое-где у нас порой…"). Категория эксплицитности \ имплицитности (возможно, правильнее назвать ее категорией выраженности или категорией способа выражения) - наиболее однозначно характеризующая подтекст категория. Безусловно, подтекст всегда выражается имплицитно; однако можно выделять более частные способы имплицирования информации, в соответствии с которыми и характеризовать подтекст. Что же касается категории интенциональности, то она, прежде всего, реализуется во множестве возможных речевых задач, благодаря чему можно различать, например, подтекст информирующий, побуждающий и проч.; эта категория может реализоваться и в признаках "спонтанность \ подготовленность", различая подтекст неосознанный и осознанный. Особо следует рассмотреть вопрос о связи между категорией интенциональности и фигурами коммуникантов. Обычно под интенцией подразумевается намерение говорящего, и это совершенно естественно. Слушающий в таком случае выступает не как носитель интенции, а как ее объект (или условие и т.д.). Однако в ряде случаев слушающий, восприняв высказывание, интерпретирует его не так, как этого хотел бы говорящий; такие случаи рассматриваются как примеры коммуникативной неудачи, происходящей в силу коммуникативной некомпетентности одного из участников общения. Однако этот факт может восприниматься и иначе, как проявление конфликта между речевыми интенциями говорящего (например, намерением сообщить информацию) и слушающего (например, намерением не воспринять эту информацию). Иными словами, адресат тоже может рассматриваться как носитель определенных установок, намерений, интенций, иногда способствующих, а иногда и мешающих коммуникации. Возможно, к интенциям слушающего определение "речевая" неприменимо, и правильнее говорить о коммуникативной интенции. Введение понятия коммуникативной интенции позволяет снять противоречие между позициями, согласно которым подтекст создается только говорящим (точка зрения И.Р. Гальперина, М.Н. Кожиной, Т.И. Сильман и проч.) или только слушающим (точка зрения К.А. Долинина). Поскольку и говорящий, и слушающий реализуют в процессе общения свои коммуникативные интенции, они могут быть в равной степени ответственны за порождение и восприятие всех аспектов семантической и, особенно, прагматической структур текста. Поэтому подтекст может создаваться как говорящим, так и слушающим; более того, абсолютно неуникальна ситуация qui pro quo, когда говорящий и слушающий параллельно создают два различных подтекста; и хотя обычно в таких ситуациях ответственность за коммуникативную неудачу возлагается на слушающего (говорят, что он "не понял" говорящего), коммуникативной реальностью обладают оба эти подтекста, поскольку подтекст слушающего определяет последующую (неадекватную, с точки зрения говорящего) его реакцию. Поэтому с категорией интенциональности следует связать и признак принадлежности подтекста, реализуемый в характеристиках "подтекст адресанта \ адресата". Данная система категорий, описывающих подтекст, не может считаться завершенной, пока не будет проведено детальное исследование всех разновидностей подтекста. Однако задача определения тех категорий текста, которые имеют отношение к подтексту, безусловно, является одной из насущнейших.

Основные выводы данной части таковы:

1. Подтекст не является категорией текста, поскольку это часть семантической структуры текста, а не его характеристика.

2. Подтекст может описываться при помощи различных категорий текста, среди которых основными следует считать информативность, способ выражения и интенциональность.

3. Данные категории реализуются в конкретных текстах в форме различных признаков текста и \ или подтекста, полный список которых следует выявить в результате специального исследования разновидностей подтекста.

 

4. Средства выражения подтекста

В различных работах, посвященных описанию подтекста, называются разные средства его выражения. Среди них - многозначные слова (точнее, их контекстуальные, выходящие за рамки узуса значения); дейктические слова; частицы; диминутивные морфемы; восклицания; различные виды повторов; парцелляция; нарушение логической последовательности; паузы и т.д. Общим для этой совокупности средств является то, что все они могут рассматриваться как дополнительные, необязательные элементы текста, лишь надстраивающиеся над "коммуникативным минимумом" текста, то есть средствами, обеспечивающими передачу основной, эксплицитной информации. Это естественно, поскольку наличие в тексте имплицируемой информации требует дополнительной маркированности и не может быть обозначено средствами, входящими в "коммуникативный минимум". Но это последнее утверждение нуждается в некотором уточнении. Не следует представлять дело так, будто существуют некие средства, регулярно используемые в качестве знаков, выражающих основную, эксплицитную информацию, и средства, основная функция которых - выражение информации имплицитной. Фактически все средства выражения эксплицитной информации могут быть использованы для выражения подтекстовой информации, однако для этого они должны быть дополнительно маркированы. Собственно, приведенный выше список средств выражения подтекста может быть разделен на две части: собственно языковые средства, обладающие способностью выражать оба вида информации, и приемы их использования, являющиеся средством дополнительного маркирования, "переключения" их с функции выражения основной информации на функцию выражения дополнительной информации. К первой части могут быть отнесены диминутивные морфемы, многозначные слова, дейктические слова, частицы, повтор как средство создания связности текста. Но этот список не завершен - фактически любое языковое средство может быть включено в этот список. Поэтому относить составление этого списка к необходимым задачам, стоящим перед лингвистикой текста, бессмысленно. Куда более существенной представляется задача выяснения второй части списка - средств дополнительной маркировки языковых средств. Первая группа таких средств - нарушение стандартного функционирования языковых средств. К этой группе относятся парцелляция, эллипсис, умолчание, нарушение синтаксического или логического порядка расположения компонентов высказывания. Это - нарушения, ведущие к разрушению определенных текстовых структур; соответственно они характерны для маркированных синтаксических (в широком смысле слова) средств выражения. Другая группа нарушений - использование отдельных единиц текста в нестандартных позициях - более типично для лексических (нарушения сочетаемости слов) и морфологических (неоправданное использование определенных артиклей и т.д.) средств. Однако и весь текст может выступать как единица, неадекватная речевой ситуации, а значит, в некотором смысле как единица, употребленная в нестандартной позиции. Вторая группа способов дополнительной маркировки текста - использование их хоть и без видимых нарушений узуальных норм, но с коммуникативной избыточностью. Иными словами, если средство употреблено правильно, с точки зрения "коммуникативного минимума" оно должно быть употреблено определенное количество раз. Увеличение этого числа создает маркированность. К этой группе способов относятся различные виды повторов; неадекватно большие паузы также могут рассматриваться как проявление коммуникативной избыточности (в таком случае они трактуются как повторение паузы). Данное описание средств выражения подтекста не может претендовать на звание исчерпывающего. Однако оно представляется удобным вариантом упорядочения той накопленной информации о маркерах подтекста, которая содержится в лингвистических, литературоведческих, театроведческих и психологических исследованиях.

Подведем итоги:

1. Средствами выражения имплицитной информации являются не столько языковые средства, выражающие эксплицитную информацию, сколько дополнительные способы маркировки этих средств, "переключающих" их с основной на дополнительные функции.

2. Основные типы этих маркеров вторичного функционирования - нарушение стандартного функционирования языковых единиц и избыточное использование этих единиц.

 

Литература

1. Арнольд И.В. Импликация как прием построения текста и предмет филологического изучения. - "Вопросы языкознания", 1982, № 4.

2. Беседы о Вахтангове. М.-Л., 1940.

3. Гальперин И.Р. Грамматические категории текста. Известия АН СССР. Серия литературы и языка, 1977, № 6.

4. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. АН СССР, Ин-т языкознания. М., "Наука", 1981.

5. Гаспаров Б.Н. Язык. Память. Образ. Лингвистика языкового существования. М.: "Новое литературное обозрение", 1996.

6. Долинин К.А. Имплицитное содержание высказывания.- "Вопросы языкознания", 1983, № 4.

7. Звегинцев В.А. Предложение и его отношение к языку и речи. М., Изд. МГУ, 1976.

8. Кожина М.Н. Соотношение стилистики и лингвистики текста. - "Филологические науки", 1979, № 5.

9. Кухаренко В.А. Типы и средства выражения импликации в английской художественной прозе (на материале прозы Хэмингуэя). - "Филологические науки", 1974, № 1.

10. Кухаренко В.А. Интерпретация текста. - М., 1988.

11. Моррис Ч. Основания общей теории знаков.- В кн.: Семиотика. М., 1983.

12. Мыркин В.Я. Текст, подтекст, контекст. - "Вопросы языкознания", 1976, № 2.

13. Норман Б.Ю. Грамматика говорящего. СПб., 1994.

14. Сильман Т.И. Подтекст как лингвистическое явление. НДВШ, ФН, 1969, №1.

15. Сильман Т.И. "Подтекст - это глубина текста". "Вопросы литературы, 1969, №1.

16. Степанов Ю.С. Язык и Метод. К современной философии языка.- М.: "Языки русской культуры", 1998.

17. Реферовская Е.А. Коммуникативная структура текста в лексико-грамматическом аспекте. Л., 1989.

18. Хализев В.К. Подтекст. - Краткая литературная энциклопедия. Т. 5. М., 1968.