Реферат Зигфрид Ленц Урок немецкого
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Введение
В немецкую литературу середины 20 века входило новое поколение писателей. К тридцати годам они успели пережить мобилизацию в вермахт, фронт, некоторые из них побывали в плену. Они видели капитуляцию, им удалось дезертировать, чтобы не погибнуть весной сорок пятого. У Дитера Нолля и Макса Вальтера Шульца, Германа Канта и Иоганнеса Бобровского, Генриха Белля, Гюнтера Грасса и Зигфрида Ленца были схожие биографии. Они стали писателями, чтобы рассказать об искалеченных судьбах своего поколения. Новую литературу Германии создавали в первую очередь те, кто пережил трагедию в неразрывной связи со своим народом [1].
Райх-Раницкий пишет: «У них был одинаковый исторический опыт... Среди развалин они были старшеклассниками или студентами. Но свои знания они приобретали не только в аудиториях и библиотеках, но больше среди черных рынков» [9]. Однако гораздо важнее не констатация «идентичности исторического опыта», а анализ реакции писателя на этот опыт.
Тема моей курсовой национальная проблематика в романе 3. Ленца «Урок немецкого» связан именно с этой эпохой. Я выбрала такую тему, потому что в этом романе речь идет о противостоянии нацизму со стороны немецкой культуры, немецкого духа и в то же время об опасности для культуры, для духа, которая исходит от уклада жизни как бы народного, но застывшего, окостеневшего, убежденного в собственной избранности, о потерянном поколении. Цель моей курсовой выяснить проблему национального характера, которая привела падению и потери опоры всей нации.
«О 3. Ленце и о его романе «Урок немецкого» написано очень много, так как его роман «Урок немецкого» не стал однодневкой просто случайным бестселлером, а надолго и прочно вошел в литературу страны, даже в литературу эпохи. Не из-за того, что там что-то отсутствовало, а по причине своей нравственной и художественной силы»....так пишет Д. Затонский в своей книге «Художественные ориентиры» [6].
Его роман знакомит нас с 3. Ленцем в его главном писательском облике, а именно с Ленцем, достигшим поры настоящей художественной зрелости. Во всяком случае он вполне оправдывает ту славу, которую принес своему автору роман, впервые сделав имя 3. Ленца широко известным за пределами его родины как имя мастера большой розы. Зигфрид Ленц является одним из выдающихся немецкоязычных писателей послевоенного времени. О нём не часто пишут в литературных рубриках газет, и, тем не менее, каждый его новый роман подтверждает популярность автора. Его романы «Урок немецкого» и «Краеведческий музей» изучают в школах, многие его произведения экранизированы. « В своих романах, рассказах, драмах и радиопьесах Ленц тематизирует проблему вины за прошлое и недостатки в современной Германии» - пишет Волькхарп Апп в своей статье о 3 Ленце [7].
Смысл обращения 3. Ленца к нацистскому прошлому своей родины достаточно отчетливо обозначен уже названием романа, его прозрачной иносказательностью.
Как пишет И. Виноградов в своей статье «Ругбюльские уроки Зигги Йепсена»: «Для очень многих и многих поклонников новейшего этического релятивизма, весьма распространенного ныне на Западе, ситуация подобная той, которая показывает нам 3. Ленц в своем романе, послужила бы всего лишь иллюстрацией неизбежной, как они считают, множественности человеческих «правд», их принципиальной несоизмеримости друг с другом, их принципиального равноправия. 3. Ленц - и в этом мудрая зрелость и подлинный гуманизм его позиции - отстаивает нечто прямо противоположное. И не только эмоционально, различием своего отношения к ругбюльскому постовому, с одной стороны, и к художнику - с другой. Достоинство позиции 3. Ленца в этом романе в том, что он художественно доказывает безусловную общезначимость гуманистических критериев жизненной ориентации человека в мире» [4]. Как сказал сам 3. Ленц: «Первые газеты, свободные от лжи, я прочитал в лагере для военнопленных. И тогда возникла надежда на очищение» [7]. Роман «Урок немецкого» меня очень впечатлил. Когда я читала этот роман, то хотела понять - кто - же виноват во всей трагедии немецкой нации и кто несет ответственность за это происшествие? Я нашла ответ: оказалось, что виноват не один человек, а каждый человек, который повелся за нацистским режимом, не задумываясь о последствиях, ни о Родине, и даже ни о близком человека, что мы видим в романе З.Ленца. Я считаю, что не стоит искать виновных, а нужно искать помощи, очищения тем людям, которые соприкоснулись с фашистским режимом, но без понимания того, в чем виноват ты лично, невозможно покаяние нации.
1.Зигфрид Ленц.
Зигфрид Ленц родился в 1926, немецкий писатель, новеллист, драматург. Его перу принадлежат романы "Коршуны в небе" (1951), "Хлеба и зрелищ" (1959). "Урок немецкого" (1968), "Живой пример" (1973), "Краеведческий музей" (1978).
Он был призван в вермахт незадолго до разгрома гитлеризма. Ему пришлось около года прослужить в оккупированной фашистами Дании, весной 45-го он дезертировал из армии, но окопный опыт отпечатался в памяти на всю жизнь. Зигфрид Ленц после войны учился на филологическом факультете в Гамбургском университете, одновременно подрабатывая репортером. Некоторое время он преподавал в школе, к своей педагогической деятельности он будет позже неоднократно возвращаться, анализируя отношения ученика и учителя как одну из актуальных проблем в своем художественном творчестве.
В своих романах Ленцу удаётся придать эпический характер важным темам современности. Ленц убеждён, что «в нашем мире каждый художник знает о бесправии, о голоде, о преследованиях и об опасных мечтах». Поэтому свои требования к писателю он сформулировал так: «Я ожидаю от него некоторого сочувствия, справедливости и протеста». Тем самым, встаёт вопрос: может ли литература как-то повлиять на ход мировых событий? И вообще чего может добиться писатель в этом жестоком мире?
«Само собой разумеется, что ни одному писателю не удастся вызвать чувства миролюбия у людей или, сформулируем это более резко, власть имущих, решивших развязать войну. Вообще, надо признать, что воздействие литературы - в каком бы то ни было смысле - невозможно рассчитать. Это значит, что если ты выступаешь в защиту тех или иных убеждений, то не следует ожидать реального результата уже на следующий день. Я верю в постепенное, подспудное, практически не видимое воздействие литературы, выражающееся, среди прочего, в том, что нам удаётся заострить внимание на определённых проблемах. Уже одно это оправдывает существование литературы»[7].
Сравнивая, романы и новеллы Зигфрида Ленца с произведениями Г. Белля и Г. Грасса, следует признать, что он более традиционен, подчеркнуто, реалистичен и достоверен.
Его ценят, прежде всего, те читатели, которые привыкли в романах находить объективное отражение современной действительности. Он не склонен к сатирическим эскападам создателя романа «Глазами клоуна» и грассовским невероятным гротескам в «Жестяном барабане» или «Собачьих годах».
В первые послевоенные годы в Германии произошло повторное открытие американской классики XX в., ведь книги У. Фолкнера и Э. Хемингуэя находились почти два десятка лет под запретом. Неудивительно, что новая немецкая литература испытала воздействие заокеанской традиции. Зигфрид Ленц позаимствовал у автора повести «Старик и море» типажи героев, мужество которых раскрывается в борьбе с природной стихией или в спортивных ристалищах.
После появления ранних прозаических вещей 3. Ленца «Дуэль с тенью» (1953), «Человек в потоке» (1957), «Хлеба и зрелищ» (1959) критики дали ему прозвище «Юноша и море». Путь писателя к самобытности был не столь уж простым и быстрым. Успех пришел, когда Зигфрид Ленц открыл читателям места, знакомые ему с военных лет: это северное побережье Германии, граничащее с Данией, селенья в устье Эльбы, а излюбленным местом действия стал город Гамбург. Здесь же он нашел многих своих героев, у которых давным-давно переплелись скандинавские и германские корни, и выработался характер сдержанный, мужественный, отшлифованный многолетней привычной борьбой с морем за жизнь и землю. Вышедший в 1968 году роман «Урок немецкого» описывает конфликт между властью и искусством: где-то в провинции на севере Германии нацисты запрещают художнику творить, стараясь любыми способами добиться соблюдения запрета. Критика сначала не слишком благосклонно отнеслась к книге: Ленца упрекали в том, что он недостаточно широко отобразил варварство нацистской диктатуры, что, поместив своих героев в довольно спокойную провинцию, он как бы смягчил картину нацизма, что герои его романа довольно схематичны, что роману не достаёт аналитической глубины. Однако, перечитывая роман, замечаешь, с каким мастерством автор развивает свою реалистическую концепцию, с какой уверенностью он в нескольких мазках умеет описать скромный ландшафт, характеры своих героев, ситуации, в которых они оказываются.
2. Идейное содержание романа и раскрытие темы: национальная проблематика в романе «Урок немецкого»
Появление романа Зигфрида Ленца «Урок немецкого» (1968) стало крупным событием в литературной жизни Западной Германии. Ядро «Урока немецкого» - пространное сочинение на тему «Радость исполненного долга», которое несколько месяцев упрямо, по внутреннему императиву, неспешно пишет проштрафившийся несовершеннолетний преступник. Зигфрид Кай Иоганнес родился в памятном тридцать третьем году. Сын смотрителя самого северного полицейского участка Германии, где до сорок пятого года не слышно было ни выстрелов, ни взрывов, наблюдал особую войну сугубо местного значения. Ее вели двое бывших друзей детства: самый добросовестный немецкий полицейский и самый, быть может, талантливый художник Германии, который от агрессивного столичного шума решил укрыться в деревенской глуши. Сообразительный, глазастый Зигги втянулся в их распрю, интуитивно выбрал художника, помогая ему, прятал картины от отца, спасал их от огня. Незаметно эти кражи во спасение превратились в навязчивую воровскую страсть с узкой художественной специализацией. В конце концов, он оказался в колонии для трудновоспитуемых, где применяют суррогаты педагогики, прививают инстинкты подчинения и заодно учат вязать веники.
Поручив рассказывать Зигги, автор как будто отстранился, прикинулся лицом незаинтересованным. Это придало всему роману обаятельную интонацию объективной ироничности. Принудительное сочинительство шаржирует трагедию.
Отец Зигги - в деревне единственный и постоянный представитель власти. Обитатели деревни - все свои и близкие, они ловят рыбу или добывают торф, справляют праздники, а чаще поминки. Художник Макс Людвиг Нансен (его прототип - известный немецкий художник Эмиль Нольде), несмотря на когда-то завоеванное мировое признание, их деревенский уроженец, свой живописец края, общая, так сказать, местная достопримечательность. Реальная единственная акция государства, направленная в глухомань из Берлина, - категорическое запрещение художнику рисовать. Но для него это все равно, что перестать жить. Уникальный фашистский жест по-своему типичен именно в силу своей нелепости, циркулярной тенденции терзать и истреблять человека.
Драматическая сложность ситуации романа Ленца в том, что «главный преступник» - провинциальный полицейский - не столько даже преследователь, сколько сам жертва. Его положительная исконная добросовестность, привитое ему чувство долга извращены, вывернуты наизнанку. Привычка подчиняться вытеснила способность соображать. Произошла замена человека полицейским, так же как в других подобных миллионных случаях - солдатом, гестаповцем, надзирателем.
В романе идет сражение за «душу» мальчика, в которой все же одерживает вверх, не та слепая преданность, которую мы видим в отце, чувство прекрасного и свободного, олицетворяющиеся в его друге художнике.
Как же проявилась национальная проблема в романе? На этот вопрос ответить довольно таки сложно, Зиги Йепсен проведший большую часть своей молодости в колонии, по вине отца пытается осмыслить свое место и значение в этом мире... его главный противник это не начальник колонии, а его воспоминания, которые он ни как не может классифицировать.
Мы видим, его внутреннюю борьбу, в которой он не выходит не победителем, не проигравшим. В конце получив освобождение он не знает, что он будет делать с этой свободой... «Зигги не спешит покинуть колонию, хотя директор объявляет ему об освобождении. Что ждет его, навсегда связанного с ругбюльскими равнинами, осаждаемого воспоминаниями и знакомыми лицами? Потерпит он крушение или одержит победу — кто знает...»
Единственным собеседником и другом Зиги становится молодой врач-психолог Вольфганг Макенрот, который пытается понять юношу, что им движет и что он чувствует... он пытается помочь Зигги, обещая освободить его из колонии.
В карцере перед Зигги восстают картины прошлого. Он видит все это уже не в первый раз, и пытается понять, почему так происходит... Сочинение на тему «Радости исполненного долга» дается ему куда сложнее... Так как с одной стороны, перед ним пример его отца, полицейского Йепсена, по долгу службы преследующего инакомыслящих в фашистской Германии. Йепсен, человек по-своему честный и искренний, с рвением исполняет "служебный долг"... А с другой стороны «баррикады» талантливейший художник Макс Людвиг Нансен... кого он предпочтет, кто окажет неизгладимое впечатление на юношу... на этот вопрос мы быстро находим ответ...
Зигфрид Ленц скрупулезно прослеживает, каким образом изменяется психология героя, в какой момент он перерождается под воздействием идеологии, отчего вирус нацизма поражает такое огромное количество людей, почему этот процесс имеет необратимый характер и почему человек предпочитает не задумываться о последствиях.
И так как же происходить борьба? Все начинается с того, что Зигги Йепсен, заключенный гамбургской колонии для несовершеннолетних, получает штрафной урок немецкого за несданное сочинение на тему «Радости исполненного долга». Сам Йозвиг, любимый надзиратель, провожает юношу в карцер, где ему предстоит «отомкнуть несгораемый шкаф воспоминаний и растолкать дремлющее прошлое». Ему видится отец, Йене Оле Йепсен, ругбюльский полицейский постовой с пустым, сухим лицом. Зигги возвращается к тому апрельскому утру 1943 г., когда отец в неизменной накидке выезжает на велосипеде в Блеекенварф, где живет его давний знакомый, художник Макс Людвиг Нансен, чтобы вручить полученный из Берлина приказ, запрещающий ему писать картины. Макс на восемь лет старше, ниже ростом и подвижнее Йенса. В дождь и вёдро он одет в серо-синий плащ и шляпу. Узнав, что полицейскому поручено следить за выполнением предписания, художник замечает: «Эти недоумки не понимают, что нельзя запретить рисовать... Они не знают, что существуют невидимые картины!» Зигги вспоминает, как десятилетним мальчишкой стал свидетелем подвохов и пакостей, «простых и замысловатых интриг и происков, какие рождала подозрительность полицейского» в адрес художника, и решает описать это в штрафных тетрадях, присоединив, по желанию учителя, радости, что достаются при исполнении долга.
Мне очень понравилась статья у И. Виноградова, где он очень хорошо характеризует героев и их жизненный смысл, в трудные военные годы.
Вот что пишет И. Виноградов в статье «Ругбюльские уроки Зигги Йепсена»:
«Я думаю, читатель обратил внимание, что, прослеживая историю взаимоотношений ругбюльского полицейского и художника Макса Нансена, 3. Ленц особенно представлен к тому, как и отчего нарушилась их дружба. Это не случайно, как не случайно и то, что взаимоотношения именно этих героев - несомненно главная, ведущая тема мемуарной летописи Зигги Йенсена»[4].
Действительно - ведь ненависть к художнику, одержимость в его преследовании проявились у ругбюльского полицейского не сразу. Ничего похожего, свидетельствует Зигги, не было, например, в тот первый, памятный день, в ту апрельскую пятницу 1943 года, когда Иене Оле Йепсен стал собираться в Блеекенварф, дабы вручить художнику только что полученный приказ из Берлина. Мы видели, как он смущенно пожал плечами, встретив жену художника: нет, он не причастен к этой истории и сожалеет о своей миссии. Мы видели его и у Нансена - старые приятели, друзья детства сидели за традиционной рюмочкой джина, и ругбюльский постовой не без сочувствия спрашивал: «Как по-твоему, Макс, чем ты им не угодил? Почему тебе нельзя больше работать? »
Не было у Йенсена никакой страсти, никакого особого рвения и позже - в тот день, когда он предъявил художнику к исполнению новый приказ - о конфискации картин. Да, он сразу же дал понять, что не пойдет ни на какую сделку - дружба дружбою, а служба службою. И он честно предупредил художника, что будет требовать неукоснительного выполнения приказа, таков уж его долг. Но даже и в этот день он еще пытается как - то утешит художника, наивно и жалко предполагая: «А может статься, они возвратят картины...посмотрят и вернут?»
Когда же, с какого момента начало все неостановимо и необратимо меняться? Не тогда ли, когда в ответ на все то же - я выполняю свой долг, Макс, ты же знаешь, чего требует от меня мой долг, - художник взрывается - «Как же, прекрасно знаю, но и тебе не мешает знать: меня с души воротит, когда вы рассуждаете о долге. Когда вы рассуждаете о долге, приходится и другим задумываться кое о чем задуматься... А потому заруби себе на носу: я буду по - прежнему писать картины?».
Да, именно здесь, когда художник выражает неповиновение приказу, мы сразу же начинаем улавливать и в облике постового явственно новые подробности. Стоит только вспомнить, как он сразу же приосанился, ругбюльский полицейский, как исчезла из его позы былая растерянность и неловкость, как выразилось в ней сразу же начальственное нетерпение и какой неприкрытой угрозой, каким металлом зазвучали его голос: «Берегись, Макс! Больше мне тебе нечего советовать нечего: берегись!» А уже потом было все остальное - и слежка, и изъятия картин, и то чувство превосходства, даже торжества, которое прочитал Зигги на лице отца вдень ареста художника... Что же произошло?
Послушаем самого Йенса - он изъясняется на этот счет не однажды и без всякого околичностей. Этот человек, его земляк, ничего, видите ли не признает - «никаких запретов и распоряжений». Законы и постановления не про его честь писаны», они для других». И еще подчеркивает при этом, что «таковы уж мы из Глюзерупа»!.. Нет, это только ты такой, бросает он художнику. «Ты исключение. Есть и другие - большинство, - они подчиняются общему порядку, а тебе подавай твой личный порядок!.. Ваш брат считает себя выше всех, вам плевать на то, для других закон. Но не ты первый и не ты последний, многим из вашего брата внушили, что к чему, и ты - дай срок - другое запоешь!».
Ругбюльский полицейский задет за живое - вот в чем дело. И задет за живое именно потому, что неповиновение художника, как нетрудно угадать, есть для него не просто не повиновение некоему «порядку» вообще, а неподчинение порядку, на котором стоит и который исповедует и лично он, Иене Оле Йепсен. Это вызов и ему лично - вызов его «я», его, если угодно человеческому достоинству, как он его понимает. Ибо по-солдатски безоговорочное подчинение «общему порядку», «закону», приказу» - это для него долг не формальный, но тот внутренне принятый Долг, который составляет безусловный принцип его существования, его «смысл жизни». В этом вся суть, именно это акцентирует со всей настойчивостью Зигфрид Ленц, показывая нам психологический механизм поведения своего героя. Не случайно он предоставляет ему возможность высказаться на этот счет не раз и не два - и тоже вполне определенно. С гордостью за свое кредо. «Меня не интересует, выгадает ли человек от того, что выполнит свой долг, будет ли ему от этого польза или нет...» «Беспокоиться? Кто выполнит свой долг, тому не о чем беспокоится, даже если когда-нибудь изменится время...». Как видим, формулировкам Йенса может позавидовать любой экзистенциалист - и, кажется, заставляет своего героя прибегать к этой типичной экзистенциалистской фразеологии. Зигфрид Ленц делает это тоже не случайно - не без пародийного полемического прицела. «Ты, - говорит постовой своему сыну, - многое слышал, только одного не слыхал, что человек должен оставаться верен себе, должен выполнять свой долг, как бы ни изменилась обстановка, я имею в виду осознанный долг». Вот ведь как: «верен себе, «осознанный», не иначе!..
Конечно, нормальному, нравственному здоровому человеку трудно представить, что набор не рассуждающих солдатских добродетелей, восхваляемых ругбюльскими полицейским, может действительно стать основой для безусловного принципа жизни человека, для его «экзистенции».
Но кто возьмется утверждать в наш век, что этого не бывает, что рабская психология «безотказного орудия» не может заполнить место такой «безусловности»? Еще как может - недавняя история гитлеровской Германии развеяло немало иллюзий на этот счет. Вот почему, если говорить даже только об исторически типизирующем значении романа, то и с этой стороны фигура ругбюльского постового заслуживает особого внимания. В своей зловещей монументальности она вырастает поистине до масштаба символа, становится как бы олицетворением той темной, самодовольной силы верноподданнического послушания, которая отличала миллионы таких же обычных, рядовых, немецких обывателей, как Йене Оле Йепсен, и делала их "безотказным орудием" нацистского насилия. Можно не сомневаться, что именно через этот образ прежде всего выразил автор и свое осознание, и свой приговор одной из самых страшных черт мелкобуржуазной психологии, способный служить благодатной почвой для возникновения фашизма.
Вернемся, однако, к «осознанному долгу» ругбюльского постового, к этой психологической и нравственной доминанте его личности. Почему для 3. Ленца так важно выявление именно этой личностной основы его служения «общему порядку»?
Я думаю, мы не ошибемся, если скажем, что в немалой степени это обусловлено, конечно, острой и актуальностью той нравственно - психологической проблемы современности, которая приобрела особое значение именно в свете недавнего исторического опыта - проблемы ответственности человека за то, что содеяно им во исполнении того или иного долга. Ведь сколько и ныне еще в ФРГ таких, кто выставляет свое служение долгу во времена «третьего рейха» в качестве некой безусловной индульгенции: они, видите ли, были всего лишь солдатами, они только выполняли свой гражданский долг и потому не могут за то, что приходилось им делать, что им приказывали. Они - только исполнители. Но при этом, однако же, они не прочь поставить себе еще и в заслугу то, что были добросовестными исполнителями, честно несли свой гражданские обязанности!..
Но долг, если для человека это действительно долг, есть, как это показывает 3. Ленц, личное дело каждого. Ничто не может его заставить принять что - то в качестве своего долга, если он сам этого не примет. Его можно принудить к выполнению тех или иных приказов - угрозой наказания, страхом смерти. Но считать это своим долгом - никогда. Долг есть только то, что ты сам признаешь в качестве безусловного принципа своей жизни, только то, что принято актом твоего собственного, личного самоопределения. И именно поэтому долг и не может быть ни при каких условиях и ни при каком содержании инстанцией, способной снять с человека ответственность за весь, полный объем совершенного во имя его. Ты не отвечаешь за содержание приказов, ты всего лишь принимал их к безусловному исполнению? Но не забывай, что безусловное это исполнение ты сам принял на себя, сам признал своим долгом, сам выдал санкцию производителям приказов решать за тебя, сам поставил свою подпись на чистом векселе.
Вскрывая личностный характер служения ругбюльского постового своему долгу, показывая его как единственно возможную, психологически неизбежную форму отношения человека к долгу, если он действительно считает свои обязанности долгом, 3. Ленц выступает тем самым против двойной бухгалтерии тех, кто гордится, что был бескорыстен и честен в исполнении своих гражданских обязанностей, и в то же время снимает с себя ответственность за то, что приходилось ему делать, исполняя эти обязанности. «Это не я замахиваюсь», - говорит ругбюльский полицейский, предъявляя художнику приказ о запрете писать картины. «Нет, ты не замахиваешься, зато ты рад стараться», - отвечает художник. Он мог бы выразить это по-другому: ты рад стараться, - значит, и ты замахиваешься. Итак, уже со стороны этой, достаточно злободневной проблемы современности образ ругбюльского полицейского представляет, как видим, немалый интерес. И одного этого было бы, конечно, вполне достаточно, чтобы оправдать внимание 3. Ленца к психологии своего безотказного исполнителя приказов. »
Однако есть в художническом исследовании 3. Ленца и еще один, не менее важный и общезначимый проблемный аспект. Нетрудно понять, что выбрав для роли преследователя художника Нансена человека, считающего безусловное выполнение приказов своим личным делом, своим долгом, 3. Ленц создал ситуацию столкновения противоположных, взаимоисключающих отношений к жизни, двух полярных человеческих « правд». Правда художника - с его независимостью, духовной свободой, с его «личным порядком», определения которого он никому не уступит - начисто зачеркивает ругбюльского полицейского с его правдой безоговорочного подчинения чужой воле - воле «законной» власти. Равно как и правда Йенса Оле Йепсена требует устранения правды художника. Хочу добавить от себя мое мнение об отце Зигги и его подчинении «закону». Прочитав роман, я сама увидела насколько отец Зигги ходячая «машина», которая может без всякого раздумья выполнить то, что ему приказали. И он выполнит свой долг честно, добросовестно, даже в таком глухом Ругбюле. Меня очень поразило это подчинение, оно настолько глупо, примитивно и несет за собой только огромный ущерб человеку, даже осмелюсь сказать всему человечеству. Отец Зигги - это же настоящая машина, к ним могу также я отнести мать Зигги. Насколько нужно быть преданным своему долгу и «бессердечным», что даже относится к своему другу как к врагу, который в детстве спас ему жизнь, когда он тонул. Но самое страшное преступление, я считаю, это преступление против своих детей. Йепсен хочет сделать из них такие же «машины послушания». Как собственный отец может выдать своего сына Клааса властям, и тем более, зная, что его могут приговорить к смертной казни. Как ругбюльский полицейский может преследовать своего младшего сына Зигги, потому что тот помогает художнику, и хочет посадить его в тюрьму. Если от одного человека пострадало столько безвинных душ, то страшно представить, что происходило по всей Германии. Но мне, конечно, не верится, что ругбюльский постовой настолько жесток. Неужели ничего человеческого, а если точнее гуманного не осталось? Я нашла ответ на свой вопрос в статье И. Виноградова: «Злобное превосходство и болезненное удовлетворение на лице ругбюльского полицейского в ту минуту, когда он арестовывает художника? Или, может быть, те чувства, которые раздирают Йенса Оле Йепсена, когда он оказывается перед необходимостью либо изменить долгу, либо выдать Клааса властям? Мы помним эти сцены, они написаны с подлинным драматизмом и психологической точностью - даже этот неистовый ревнитель долга явно не выдерживает, готов вот - вот дрогнуть, и только тупая жестокость жены, еще более упрямой в своем фанатизме, заставляет его в конце концов остаться верным своему фантому... Долг ругбюльского полицейского сшит не слишком явно не по мерке человека, слишком через многое требуется переступить - вот итог, которому неопровержимо подводит нас своим исследованием 3. Ленц. Поэтому - то в этой катастрофической для человека ситуации, когда исполнение долга требует отказа от человечности, когда иными словами, гражданская моральность перестает быть нравственной, - в этой ситуации добросовестный исполнитель долга становится и его жертвой. Палачом самого себя.
Но не надо забывать, что этот «порядок подчинения» сделал из отца Зигги, предателем высшего и исполнительного долга всякого человека - быть и оставаться в любых ситуациях прежде всего Человеком. Но не надо забывать, что в романе есть и другие герои, которые испытали на себе это влияние и вынесли свой урок, и даже остались на пути нерешенности с задаваемыми вопросами: А что дальше? А как дальше? Это конечно же, Зигги.
Образ Зигги - поразительное создание немецкого художника. Поразительное по душевной подлинности и свежести, по глубокому и тонкому лиризму, по какой - то пронзительной, щемящей ноте горестной, тоскующей и вместе стойкой человечности.
Перед нами раскрывается мир души, разительно, редкостно одаренной, - вот первое, хотя, может быть, и не самое главное, что должно здесь сказать , потому что именно с этого ощущения и, если можно так выразится, с ощущением подлинности этого ощущения начинается наша вера в Зигги как в живое лицо и наше человеческое доверие к нему. Будь иначе, он просто превратился бы для нас в условную фигуру, которая только и делает вид, что водит пером, тогда как пишет за него автор. Естественность этого ощущения поддерживается, конечно, тем, что одаренность Зигги, эту специфическую константу его личности, мы распознаем буквально во всем - не только в стиле, но и в том, как он видит мир, как чувствует и понимает живопись, в его детских играх и фантазиях ,и в его острой наблюдательности, в интенсивности его внутренней жизни и в его молчаливой скрытности.
Но прежде всего, конечно, в его нравственной талантливости. Это - главное в Зигги, и именно здесь прежде всего и происходит сопряжение его образа с ведущей темой романа - темой нравственных критериев человека, темой гуманизма, от которого зависит все благополучие нации. Бедная, беззащитная душа, смертельно раненная злом, ненавистью и бесчеловечностью окружающего ее мира? Но нет, не такая уж бедная, не так он уж беззащитен, этот маленький упрямец, которого не свернешь с пути никакими силами.
Да, положение его не позавидуешь - ни в прошлом, ни теперь, в этом образцово - показательном заведении для трудновоспитуемых несовершеннолетних, где царят такие «мягкие», такие «гуманные», такие современные методы социальной дрессировки подопытных человеческих особей. Да, мир этот успел довести его уже и до болезни, до той самой «фобии Йепсена», которую в других вариантах, под другими имена и символами приходится изучать в наш век не одному только Вольфгангу Макенроту и на примерах не менее печальных и знаменательных, чем случай Зигги.
И все же есть в нем - и до болезни, и даже в самой его болезни - тот неподатливый, упругий духовный стержень, что дает ему устойчивость и силу перед лицом любого насилия - даже тогда, когда усталость и отчаяние лишают его, казалось бы, уже всяких сил. Он еще только ищет свой путь, но он хорошо знает, в каком направлении его искать. Он знал это даже мальчишкой, даже тогда, когда в Глюзерупской гимназии было задано сочинение «На кого я хочу походить?», и маленький Зигги, дабы избавить себя от оценок близких людей, придумал из «кусочков» собственный символический идеал, некого Хейнца Мартенса. Того самого Мартенса, что в резиновых сапогах и с сигнальной ракетницей в руке отправился на пустынный остров Кааге, ставший излюбленным метом учебных бомбометаний для английский летчиков, - отправился, чтобы защитить гнездующихся там птиц, подавая летчикам сигнал за сигналом: внимание остров обитаем, здесь - живая жизнь!..
Конечно, скажем мы, этого слишком мало для некоторой социальной или политической программы действий. Это верно.
Но, во - первых, стоит ли обязательно требовать такую программу от Зигги, у которого вся жизнь впереди?
А, во - вторых, хотя этого мало, но так ли уж вместе с тем и мало? Так ли мало, если и вообще о позитивной программе речь может идти только тогда, когда имеется в виду защита жизни, а не смерти, добра, добра, а не жестокости, правды, а не лжи?
Во всяком случае, для Зигги Йепсена этих исходных ориентиров жизненного выбора оказалось достаточно, чтобы он сумел понять то , что понял по выполнению штрафного задания, в те дни, когда готовился покинуть навсегда покинуть свой тюремный остров. Он понял, что, куда бы он не поехал, где бы он не оказался, он никуда не уйдет от своего Ругбюля, о его вопросов, от ответственности за него. «Окруженный знакомыми лицами, осаждаемый воспоминаниями, перенасыщенный событиями в моем родном краю, я знаю, что мне делать... потерплю крушение на Ругбюле? Пожалуй, это можно и так назвать» ».
Проходит три с половиной месяца с тех пор, как Зигги Йепсен начал трудиться над сочинением о радостях исполненного долга. Психологи пытаются определить его состояние, а директор, листая исписанные тетради. Признает, что такая добросовестная работа заслуживает удовлетворительной оценки и Зигги может вернуться в Общий строй. Но Зигги не считает свою исповедь оконченной и добивается разрешения остаться в карцере, чтобы подробнее показать не только радости, но и жертвы долга. От Макенрота он успевает получить вместе с сигаретами очерк о Максе Нансене, который, по убеждению психолога, оказал на Зигги наиболее сильное влияние. Зигги вспоминает, как однажды вечером сквозь неплотную светомаскировку на окне мастерской отец разглядывает художника, который короткими, резкими ударами кисти касается изображения человека в алой мантии и еще кого-то, исполненного страхом. Мальчик догадывается, что у страха лицо его брата Клааса. Застигнутый за работой художник решает сделать нечто несовместимое с ненавистным ему долгом, рвет на сверкающие лоскутья свою картину, это воплощение страха, и отдает полицейскому как вещественное доказательство духовной независимости. Йене признает исключительность его поступка, ибо «есть и другие — большинство, — они подчиняются общему порядку».
Полицейский подозревает, что его сын прячется у художника, и это заставляет Клааса вновь менять укрытие. На другой день во время налета английской авиации Зигги обнаруживает тяжело раненного Клааса в торфяном карьере и вынужден сопровождать его домой, где отец немедленно извещает о случившемся в гамбургскую тюрьму. «Его вылечат, чтобы произнести приговор», — говорит художник, глядя на безучастных родителей.
Но настает и его час... Зигги оказывается свидетелем ареста художника, того, как тот пытался сохранить хотя бы последнюю полную страха работу «Наводчик туч». Нансен не знает, как надежнее спрятать холст, и тут, в темноте мастерской, ему на помощь приходит мальчик. Он поднимает свой пуловер, художник обертывает картину вокруг него, опускает пуловер, закрыв блеск огня, пожирающего картины, и он укрывает их в новом тайнике. Туда же он прячет «Танцующую на волнах», которую отец требует уничтожить, потому что там изображена полуобнаженная Хильке. Художник понимает состояние Зигги, но вынужден запретить ему бывать в мастерской. Отец, от которого мальчик защищает картины, грозит упрятать сына в тюрьму и пускает по его следу полицейских. Зигги удается обмануть преследователей, но ненадолго, и его, сонного, беспомощного, арестовывают в квартире Клааса..
Теперь, встречая 25 сентября 1954 г. свой двадцать первый день рождения, свое совершеннолетие в колонии для трудновоспитуемых, Зигги Йепсен приходит к выводу, что он, как и многие подростки, расплачивается за содеянное отцами. «Ни у кого из вас, — обращается он к психологам, — рука не поднимется прописать ругбюльскому полицейскому необходимый курс лечения, ему дозволено быть маньяком и маниакально выполнять свой треклятый долг».
Смысл обращения Зигфрида Ленца к нацистскому прошлому своей родины достаточно отчетливо обозначен уже в названии романа, его прозрачной иносказательностью. Правда, может показаться несколько странным, свой урок немецкого 3. Ленц проводит на полупустынном берегу Северного моря, в провинциальной глуши, где весь «новый порядок представлен одиноким домом ругбюльского полицейского»
Но разве не прав художник Макс Нансен, когда утверждает: «Все, что случается на белом свете, случается у нас»?.. Для искусства вовсе не обязательна внешняя масштабность изображения, чтобы достичь внутренней; в том, что произошло между ругбюльским полицейским, его непокорным сыном и художником Нансеном (прототипом для этого образа послужил, судя по всему, немецкий художник - экспрессионист Эмиль Нольде), Зигфрид Ленц сумел показать черты времени, достаточно существенные для жизни всей тогдашней Германии. Дело здесь не только в том, что подобные истории были вполне рядовыми житейскими «сюжетами» в нацисткой Германии, где преследование всяческого инакомыслия, в том числе художественного, стало чуть ли не главной заботой «порядка». Еще важнее здесь тот обнимающий все эти «рядовые» события колорит, то гнетущее ощущение придавленности, почти отчаяния перед торжествующей силой тупого подчинения «приказу», «закону» и порядку», которое возникает от рассказа Зигги. Оно - то и придает частному случаю, изображенному Ленцем, обобщающее- символическое звучание, делает его зеркалом той всеобщей ситуации фанатизма, насилия и страха, которая определяла самое существо жизни гитлеровской Германии. В этом, бесспорно, выразился весь накал ненависти писателя - антифашиста к нацистскому режиму, опозоривший его Родину, и смысл его исторического приговора этому позорному прошлому не подлежит никакому двойному толкованию. Не понять этого - значить ничего не понять в романе.
Так завершается урок немецкого, отложены тетради, но Зигги не спешит покинуть колонию, хотя директор объявляет ему об освобождении.
Вот мы и увидели, Ругбюль со всеми его обитателями - он стоит перед нашими глазами, мы только, что побывали в нем, и он задал столько вопросов, что навсегда останется в нас. А это не такая уж малость, не правда ли?
Если же кто считает иначе, пусть попробует каким угодно количеством слов и понятий передать то, что он увидел, побывав в Ругбюле, или хотя бы перечислить все вопросы, которые Ругбюль нам задал.
И как же поступил бы любой из нас на месте этого юноши, чья душа измучена войной. Но не войной в том широком понимании, а войной внутренней, той неизбежностью событий, которая толкает его на тот путь, которым он движется... Слово - это же дело, и в том, что Зигги понял это и встал на этот путь, - залог его и нашей победы над Ругбюлем. Это достойное и деятельное завершение его духовного поиска, его урока, извлеченного из Ругбюля. Потому - то мы прощаемся с ним в надежде, что горевать о его беззащитности и брошенности в этой мире больше не придется. Напротив - прощаемся с уважением и благодарностью к нему и к его автору за искренность и доверие, за все то понятое и пережитое ими, что стало теперь и нашим опытом.
В этом ведется проблема не только одного отдельно взятого индивида, а проблема всей нации, которая вышла из жесточайшей за всю историю войны. Нет не проигравшей, а скорее потерянной. Пала вся система, которая питала Германию на протяжении целых десятилетий. Мы видим в лице Зиги Йепсена всю тогдашнею Германию, в которой витает дух противоречия, та неопределенность о дальнейшей судьбе страны, обуревающая всю нацию.
Когда человек теряет опору, он падает и пытается найти другую. Когда же выбивают почву из под ног всей нации она еще долго не может понять что же произошло. Похожая картина наблюдалась и в России начала 90х...
З.Ленц пытался выразить в романе всю горесть, постигшую его нацию, страну, родину, а также он дает возможность понять, что еще не все потеряно, и Германия подобно легендарной птице Феникс воспрянет еще более могущественной, нежели была ранее...
3. Творчество З.Ленца
Зигфрид Ленц поставил перед собой серьезную задачу - найти в современной действительности героя, который являл бы собой подлинную преданность идеалам, как Альберт Швейцер, мать Тереза или Че Гевара.
Роман «Живой пример» (1973) также вызвал большой общественный резонанс, но в художественном отношении он не столь удачен. Суть происходящего в том, что трое составителей школьной хрестоматии встретились в Гамбурге, чтобы сообща найти «живой пример», который послужил бы образцом для всех несовершеннолетних.
Это ученый-биолог с мировым именем Люси Беербаум. Когда в Греции, где она родилась, власть захватили черные полковники, Люси Беербаум обрекла себя на добровольное заточение и голодовку. В собственном доме у себя в Гамбурге она жила точь-в-точь, как ее греческие друзья в тюремной камере. Весть о невероятном самоаресте всколыхнула людей, заставила в той или иной форме выразить солидарность с греческими патриотами.
В поведении Люси Беербаум есть своя логика. В биохимическом институте она занималась инженерной генетикой. Приход к власти хунты застиг ее накануне нового открытия. Она решает, что в такой момент нравственное совершенствование человека важнее биологического. Героиня преподносит своим согражданам урок мужества, стойкости, порядочности, оказывая личное, сугубо частное сопротивление режиму фашиствующих полковников. Но ее силы не выдержали, она погибла, став легендой.
В последующих романах «Краеведческий музей» (1982), «Учебный плац» (1985), «Настройка звука» (1990) 3. Ленц снова предлагает читателю совершить путешествие в прошлое. Повествование сосредоточено вокруг реликвий прошлого, будь то искусные образцы народного творчества или же ржавые воинские доспехи, но они направляют память вспять к тем давним теперь уже временам, когда произошло мировое побоище и люди разных национальностей, мирно жившие в Мазурском крае, превратились в смертельных врагов.
К 70-летию со дня рождения Зигфрида Ленца, одного из самых популярных современных немецких писателей, вышли собрания его сочинений в 20 томах. В первые двенадцать томов вошли все знаменитые романы Ленца, за ними четыре тома рассказов, пьесы, радиопьесы и два тома эссе (ранний роман «Это были ястребы в воздухе» и роман «Дуэль с тенями»). «Мастер тончайших намеков, мудрого и тактичного юмора, метких характеристик и прекрасный стилист", - так отзывается о Зигфриде Ленце известный немецкий критик Марсель Райх-Раницкий [9].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В заключении, я хочу сказать, что в романах и рассказах Зигфрида Ленца современность всегда нерасторжимо связана с прошлым. Он, как и другие немецкие писатели старшего поколения, озабочен тем, чтобы кошмарное прошлое его юности никогда не повторилось в новой объединенной Германии, чтобы мир стал иначе относиться к Германии.
Он показывал жизнь обычных людей во время Второй мировой войны и после нее, выбирая в качестве обрамления своих сюжетов зачастую неприглядный быт простых людей, те чувства, которые владели главным героем, и то как они отражались на его характере, но не только в жизни новой, той Германии которая вышла из войны, сколько будущей, той страны которая существует сейчас и ситуацию, которая сложилась в стране при правлении НСДАП и ее идеологов...
Многие его произведения посвящены социальным проблемам, с которыми столкнулась Западная Германия в процессе своей демократизации. Его всегда притягивали вопросы общественной жизни и вовлеченности человека в происходящее. В своих работах он также часто задумывается о степени ответственности нации за эпоху национал-социализма [8].
Трагедия народа, по вине безумной кучки глупцов, и властелюбов из-за которых, страна была погружена в хаос и национальный антагонизм. Это конечно не должно повториться впредь....
Список использованной литературы
1. Зарубежная литература XX века. Книга I: Энциклопедическое издание. - М.: «Олимп»; ООО «Издательство АСТ», 1997. - 832с.
2. Нефедов В. П. История зарубежной критики и литературоведения. М.: Высшая школа, 1988.
3. Зигфрид Ленц. «Урок немецкого языка. Запах Мерабели. » М., 1997.
4. Ленц. «Урок немецкого языка».// Виноградов И. «Ругбюльские уроки Зигги Йепсена».
5. Федотов А.А. «Зарубежная литература XIX - ХХ в. Зигфрид Ленц. »// Эстетика и художественное творчество - VI.: Изд - во МГУ, 1989 - с. 133 - 141.
6. Затонский Д. «Память о прошлом, или 2 книги 3. Ленца»/Художественные ориентиры XX в - М, 1988-с. 393-413.
7. http://www.dw-world.de/dw/article/0,2144,521525,00.html
(статья Фолькхарта Аппа 13. 05. 2002год «Зигфрид Ленц»)
8. http
://
www
.
germania
-
online
.
ru
/
kultur
/
kultura
-
detal
/
datum
/2009/ 03/30/
Zigfrid
-
Lenc
-
propovednik
-
chelovechnosti
.
html
(статья «Зигфрид Ленц, проповедник человечности»)
9. http://magazines.russ.ru/nrk/2002/2/frez.html
( статья М. Райх- Раницкого)
