Введение

Актуальность рассматриваемой темы определяется тем, что взаимоотношения власти и крестьянства во все времена в российском государстве занимало особое место. В полной мере это относится и к Советской власти. Утверждение в России новой государственности, произошедшее в результате Октябрьской революции 1917 г., привело и к созданию нового аграрного строя.

В силу особенностей экономического и политического развития России аграрный вопрос постоянно находился в центре внимания революционных партий, и в первую очередь, большевиков и эсеров, последние уже задолго до Октябрьской революции выдвинули в качестве основного положения своей аграрной программы требование национализации земли с последующим полным переделом конфискованных земель. Позиция большевиков по этому вопросу в ходе революции значительно изменилась: от экспроприации помещичьих земель и создания на их основе крупных коллективных хозяйств до распределения конфискованных земель среди членов крестьянских общин.

Указанные изменения в аграрной политике большевиков, их столкновение с позицией эсеров и последующая борьба за поддержку крестьян в значительной степени обусловили пути развития земельной реформы в Советской России. В настоящее время, когда остро дискутируется вопрос о частной собственности на землю, изучение предыдущего опыта решения этого вопроса представляется как никогда актуальным.

Целью данной работы является анализ взаимоотношений крестьянства и власти в России в 1917-1929 гг. (до начала коллективизации).

Задачи работы:

1) описать принципы и условия формирования аграрной политики большевиков в революционный период (весна 1917 – весна 1918 гг.);

2) проанализировать основные мероприятия Советской власти в деревне в годы Гражданской войны (лето 1917 – весна 1921 гг.);

3) определить содержание и значение аграрной политики в годы НЭПа.

1.       Большевики и крестьянство в революционный период
(весна 1917 – весна 1918 гг.)

1.1.    Формирование принципов аграрной политики большевиков

В революционной России 1917 г. первенствующая роль принадлежала аграрному вопросу и это выразилось в борьбе доминирующих партий – эсеров и большевиков – за поддержку крестьянства.

В кон­це апреля 1917 г. Ленин отметил, что «крестьяне уже захватыва­ют землю безвозмездно или платят четверть аренды» и что в Пензенской губернии «крестьяне берут помещичий инвентарь» [7, т. 31, с. 165]. Тот факт, что подобные случаи действительно получили широ­кое распространение, подтверждают непрерывные призывы к крестьянам со стороны Временного правительства и его сторон­ников подождать решений Учредительного собрания. Ответом Временного правительства на эти беспорядки был указ о созда­нии иерархии комитетов по разработке путей осуществления аграрной реформы, которая могла быть проведена в законода­тельном порядке только на заседании Учредительного собра­ния; в числе созданных были всенародно избиравшиеся волост­ные земельные комитеты, уездные, губернские и, наконец, в центре этой иерархии – Главный земельный комитет. Позднее земельные комитеты были захвачены эсерами и пре­вратились в важный инструмент их политики [4, c. 28].

Тем временем собравшаяся в конце месяца Апрельская конференция большевистской партии приняла по аграрному во­просу резолюцию, которая воплотила политику, намеченную в Апрельских тезисах. В ней выдвигалось требование конфиска­ции всех помещичьих, церковных и государственных земель, немедленной передачи всех земель «в руки крестьянства, орга­низованного в Советы крестьянских депутатов или в другие, действительно вполне демократически выбранные... органы местного самоуправления», а также национализации всей зем­ли как собственности государства, которое должно будет пере­дать право ее распределения в руки местных демократических органов [7, т. 31, с. 344-350].

Большевики, таким образом, оказались единственной партией, благословившей крестьянскую революцию на осуществление насильственной экспроприации помещиков. Кроме того прозвучало предложение превратить большие помещичьи имения в «крупные образцовые хозяйства, которые бы велись на обще­ственный счет» [7, т. 31, с. 348].

На собравшемся в середине июня I Всероссийском съезде Советов эсеры составляли большинство, и принятая им резолюция по аграрному вопросу отражала в об­щих чертах программу этой партии. Земля должна быть «изъята из товарного обращения», что означало, что ее нельзя будет больше ни покупать, ни продавать. Право распоряжаться ею должно принадлежать «всему народу» и осуществляться через «демократические органы своего самоуправления». Право поль­зователей земли, «как индивидуальных, так и коллективных», должно быть гарантировано «специальными юридическими нор­мами на началах общегражданского равенства». Однако общий результат оказался негативным из-за на­стойчивого осуждения эсерами как членами Временного прави­тельства захвата земли крестьянами до созыва Учредительного собрания.

Следующий успех большевиков был достигнут в августе 1917 г. К этому времени быстро созревала революция. В середине августа журнал находившегося под контролем эсеров Всероссийского крестьянского съезда опубли­ковал то, что получило название «Примерный наказ». Эти предложения включали экспроприацию помещичьих имений, запрет на при­менение наемного труда, запрещение купли и продажи земли, «уравнительное распределение земли... смотря по местным условиям, по трудовой или потребительской норме», и перио­дическое перераспределение, которое должно осуществляться органами местного самоуправления. Ленин принял решение взять новую тактиче­скую линию. Он заявил, что «Примерный наказ» сам по себе приемлем в качестве программы. Таким образом, Ленин позаимствовал целиком эсеровскую аграрную программу [4, c. 28-29].

1.2.    «Декрет о земле», его основное содержание и значение

Декрет о земле [3, c. 17-20] был принят в ночь с 26 на 27 октября (с 8 на 9 ноября) 1917 года II Всероссийским съездом Советов. В декрете учитывался общекрестьянский Примерный наказ о земле, составленный депутатами I Всероссийского крестьянского съезда. Проект декрета подготовил В.И. Ленин и представил съезду в докладе о земле. Однако фактически декрет реализовывал эсеровскую земельную программу. Содержание Декрета можно кратко сформулировать в виде следующих положений.

1.     Многообразие форм землепользования (подворное, хуторское, общинное, артельное).

2.     Конфискация помещичьих земель и имений. Причём отмечалось, что «Земли рядовых крестьян и рядовых казаков не конфискуются»

3.     Переход конфискованных земель и имений в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов.

4.     Переход земли в достояние государства с последующей безвозмездной передачей её крестьянам. «Вся земля, по ее отчуждении, поступает в общенародный земельный фонд. Распределением её между трудящимися заведуют местные и центральные самоуправления, начиная от демократически организованных бессословных сельских и городских общин и кончая центральными областными учреждениями»

5.     Отмена права частной собственности на землю. «Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа. За пострадавшими от имущественного переворота признается лишь право на общественную поддержку на время, необходимое для приспособления к новым условиям существования»

6.     Запрет применения наёмного труда.

Таким образом, Декрет о земле четко определил отношение новой власти к частной собственности, к наёмному труду. Эти формулировки надолго стали основой земельной политики Советской России.

1.3.    Национализация и перераспределение земли. Закон
«О социализации земли»

История аграрной политики в период между октябрем 1917 г. и июнем 1918 г. выразилась, во-первых, в расколе между правыми и левыми эсерами, последние из которых отстаивали интересы более угнетенных слоев крестьянства, чем первые, а затем и в расколе между левыми эсерами и большевиками – единствен­ными, кто был готов довести до завершения радикальную поли­тику поддержки бедняков против кулаков [6, c. 435].

Заимствование большевиками основных частей эсеровской аграрной программы было облегчено тем фактом, что програм­ма эта содержала несколько пунктов, которые были предметом различных интерпретаций даже среди самих эсеров. Когда вклю­ченный в большевистский Декрет о земле от 26 октября/8 но­ября 1917 г. [3, c. 17-20] эсеровский «Примерный наказ» определил смысл принципа уравнительного использования земли, сведя его к уравнительному распределению земли среди тех, кто на ней ра­ботает, «по трудовой или потребительной норме», он обошел на­иболее явное из этих разногласий. Однако при этом оставался открытым вопрос, будет ли такое равенство рассчитываться на основании количества тех, кто действительно работает, – и если так, то будут ли сюда включаться как полноправные работники женщины и подростки – или на основе числа едоков, включая сюда детей, стариков и немощных?

В основе первой из альтернатив лежала концепция, что каждый имеет право на такое количество земли, которое он в состоянии действительно обрабатывать, вторая же основыва­лась на предпосылке, что каждый вправе иметь столько земли, сколько необходимо, чтобы прокормить себя и свою семью. Каж­дая из этих концепций была сама по себе вполне обоснованна, и каждая была прочно укоренена в революционной традиции, од­нако меду собою они отнюдь не совпадали; более того, не было никакой гарантии, что повсюду окажется достаточно земли, чтобы удовлетворить хотя бы одно из этих идеальных требова­ний. Этот вопрос так никогда и не превращался в официальный предмет разногласий между эсерами и большевиками, посколь­ку не существовало однозначного и признаваемого обеими сто­ронами ответа на вопрос, какой категории крестьян должно бы­ло бы оказываться предпочтение при различных вариантах ре­шения этой проблемы. Однако поскольку этот вопрос должен был решаться местными властями, все зависело от их характера и склонностей [6, c. 435].

Второе расхождение в интерпретации касалось толкования положения «Примерного наказа», что земельные участки с «вы­сококультурными хозяйствами: сады, плантации, рассадники, питомники, оранжереи и т.под.», – а также конские заводы и племенные скотоводства должны быть переданы в «исключи­тельное пользование государства или общин, в зависимости от размера и значения их». И здесь большевики, которые в прин­ципе выступали за широкомасштабное земледелие и централи­зованный контроль, заняли позицию, отличную от эсеровской, как по вопросу о том, что именно должно включаться в категорию «вы­сококультурных хозяйств» – должны ли они, в частности, вклю­чать все земли, отведенные под такие «промышленные» культу­ры, как сахарная свекла, лен и хлопок, – так и относительно то­го, какого рода власти должны на практике заниматься их управлением.

Третье, и наиболее существенное, расхождение касалось того, какие именно земли должны были подлежать распределе­нию. Вообще-то в «Примерном наказе» вроде бы ясно давалось понять, что крестьянские наделы наряду с помещичьими име­ниями должны были объединяться в общий фонд, подлежащий последующему «уравнительному» распределению – исключение составлял лишь, как там заявлялось, «инвентарь малоземель­ных крестьян». Однако, когда этот вопрос начал обретать кон­кретное содержание, правые эсеры, представлявшие интересы зажиточных крестьян, начали отступать с этих позиций, заяв­ляя, что земля, которая уже находится в индивидуальном или коллективном крестьянском владении, должна оставаться в не­прикосновенности и что принцип уравнительности применим лишь постольку, поскольку это касается распределения между бедными или безземельными крестьянами конфискованных по­мещичьих имений. Здесь интересы различных категорий крес­тьянства оказались абсолютно несовместимыми; и именно в результате удара об эту самую скалу и произошел основной рас­кол сначала между правыми и левыми эсерами, а потом и меж­ду левыми эсерами и большевиками. Тем временем – поскольку столь многие жизненно важные пункты оставались в этом дек­рете открытыми и подлежали конкретному толкованию на мес­тах – преобладающее значение приобрел контроль волостных зе­мельных комитетов, на которые было возложено исполнение декрета, а этот контроль в то время в подавляющем числе слу­чаев оставался в руках эсеров [6, c. 436].

Кроме того, эсеровским по составу служащих и руководителей являлся Народный комиссариат земледелия (Наркомзема). Изданные им Положение и Инструкция от 13/26 декабря 1917 г. в общем и це­лом подтверждали эсеровскую политику. Там вновь заявлялось, что земельные комитеты облечены полномочиями для «прове­дения в жизнь земельных законов, как уже изданных, так и имевших быть изданными впредь». Специально оговаривалось, что «земли специальной культуры и промышленного значе­ния... а также опытные и показательные поля и участки, поля сельскохозяйственных и других учебных заведений» не подле­жат раздроблению и передаются в ведение земельных комите­тов; все же остальные земли должны быть распределены по «уравнительно-трудовому» принципу, конкретное содержание которого не уточнялось.

Важный поворотный момент произошел в ян­варе 1918 г. с роспуском Учредительного собрания и созывом III Всероссийского съезда Советов. Теперь уже Советская власть была установлена на всей северной и центральной части терри­тории России и на Волге и быстро проникала в Сибирь. Повсюду экспроприация помещичьих имений либо была завершена, либо близилась к завершению. Однако поскольку до сих пор все при­знавали необходимость дождаться вердикта Учредительного собрания, то процесс перераспределения земель еще не начи­нался, и все зависело от воли уездных или волостных земель­ных комитетов или же земельных отделов местных Советов. И здесь ситуация была для большевиков далеко не утешитель­ной.

Одновременно с III Всероссийским съездом Советов в Петрограде собрался съезд делегатов зе­мельных комитетов. Хотя три четверти делегатов по свидетель­ствам считались левыми эсерами, они заняли враждебную пози­цию по отношению к Всероссийскому съезду Советов, соглаша­ясь поначалу иметь дело только с его «крестьянской секцией». В результате деятельности Наркомзема Колегаева в качестве посредника к делегатам обратился с речью Ленин. В конце концов удалось обеспечить одобрение съездом проекта закона «О социализации земли», который был призван урегулировать спорный вопрос о распределении земли и второпях представлен на состоявшееся 18/31 января 1918 г. последнее заседание Все­российского съезда Советов. То обстоятельство, что проект был представлен на съезд в последний момент, предотвратило воз­никновение дискуссий. Он был одобрен в принципе и передан во ВЦИК для более детальной проработки. Этот же съезд уже заложил ранее в Декларацию прав трудящегося и эксплуатиру­емого народа два основных принципа большевистской аграрной политики: «частная собственность на землю отменяется» и «об­разцовые поместья и сельскохозяйственные предприятия объ­являются национальным достоянием» [6, c. 438].

Закон «О социализации земли» до некоторой степени знаменовал совпадение между собой позиций большевиков и эсеров. Статья 9 гласила, что распределением сельскохозяйственных земель ведают «сельские, волостные, уездные, губернские, областные главные и федеральные земельные отделы Советов», которые должны были либо заменить собой старые земельные комитеты, либо превратить их в отделы Советов. Поскольку правые эсеры про­должали играть доминирующую роль в земельных комитетах, то эта мера была уступкой большевиков.

Однако Ленин мог с гордостью указать и на статью 11, которая опреде­ляла среди целей социалистической аграрной программы «развитие коллективного хозяйства в земледелии, как более выгодного в смысле экономии труда и продуктов, за счет хозяйств единоличных, в целях перехода к социалистическому хозяйству». Таким образом, бок о бок с эсеровским принципом полного передела земельного фонда в новом законе был ясно установлен и получил при­знание большевистский принцип коллективного ведения сель­ского хозяйства, который был ранее зафиксирован в Декрете о земле, принятом 26 октября/8 ноября 1917 г. [3, c. 17-20].

Вместе с тем, Закон «О социализации земли» полностью признавал основные эсеровские принципы. «Право пользоваться зем­лей принадлежит лишь тем, кто обрабатывает ее собственным трудом», – гласила статья 3. А статья 53 нарочито описывала применение наемного труда как «законом недозволенное». «Распределение земли между трудящимися, – говорилось в ста­тье 12, – должно производиться на уравнительно-трудовых на­чалах так, чтобы потребительно-трудовая норма... не превыша­ла трудоспособности наличных сил каждого отдельного хозяй­ства и, в то же время, давала бы возможность безбедного суще­ствования семье земледельца». Применение этой сентенции на практике означало, согласно статье 25, что «количество земли, отводимой отдельным хозяйствам... не должно превышать потребительно-трудовой нормы», и при этом прилагалась деталь­ная инструкция, уточняющая, каким путем надлежит исчис­лять эту норму. Правильные размеры земельного надела для данного хозяйства определялись в результате сложного подсче­та, который принимал во внимание как число живущих там «ра­бочих сил» – причем мужчина принимался за единицу, женщи­на – за 0,8, юноши в возрасте 16-18 лет – за 0,75, девушки – за 0,6, а дети в возрасте 12-16 лет – за 0,5 единицы, – так и «количество едоков». Там, где размеры наличных земель не позволяли реализовать эти нормы на практике, судя по всему, допускалось по­крытие этого дефицита за счет «земель запасного фонда», со­здаваемых в результате конфискации помещичьих имений, а там, где это оказывалось невозможно, предусматривалась ми­грация семей в другие районы. Однако там не была решена – и даже не рассматривалась – ни одна из практических трудностей, возникающих в ходе осуществления этих мероприятий. Вопрос о выравнивании размеров крестьянских наделов, превышавших указанную норму, был обойден молчанием, хотя в другом разде­ле этого закона и содержалось положение, что «излишек дохо­да, получаемый от естественного плодородия лучших участков земли, а также от более выгодного их расположения в отноше­нии рынков сбыта, поступает на общественные нужды в распо­ряжение органов Советской власти». Закон содержал несколько примечаний, оговаривающих приспособление его положений к конкретным местным условиям [4, c. 31-32].

В течение весны и начала лета 1918 г. перераспределение земель проходило в центральных, северо-западных и северо-вос­точных губерниях европейской части России и в районе Волж­ского бассейна – в общей сложности это касалось 28 губерний, в которых прочно установилась Советская власть. Однако ре­ально протекавшие процессы имели весьма мало отношения к только что обнародованному закону. «Социализация не была проведена в общегосударственном масштабе, – писал один из сотрудников Наркомзема. – ...Прак­тически земля осваивалась местным населением» [8, c. 153].

Распределение по числу едоков было более распространено в малоземельных центральных и волжских губерниях, распреде­ление в соответствии с трудовыми возможностями – в менее гус­тонаселенных северных губерниях России и в сибирских степях. Система внутриобщинных наделов, подлежащих периодическому перераспределению, реформой не затрагивалась. Из сум­марного количества конфискованной земли 86% было, как утверждалось, распределено среди крестьян, 11 – перешло к государству, в основном в форме советских земледельческих хо­зяйств и ферм, а 3% – сельскохозяйственным коллективам. Среднее прибавление к крестьянским наделам варьировалось в пределах от 1/4 до 3/4 десятины [4, c. 32].

2.       Политика Советской власти в деревне в годы Гражданской войны (лето 1917 – весна 1921 гг.)

2.1.    Установление «военного коммунизма» в сельском хозяйстве

Новая большевистская политика в отношении деревни на­чалась в мае 1918 г. 9 мая ВЦИК дал свое одобре­ние декрету «О предоставлении Народному Комиссариату Про­довольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревен­ской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирую­щей ими». Эта тема, объявленная в пространном заголовке де­крета, была развита в риторической преамбуле:

«В то время, как потребляющие губернии голодают, в про­изводящих губерниях в настоящий момент имеются по-прежне­му большие запасы даже не обмолоченного еще хлеба урожаев 1916 и 1917 годов. Хлеб этот находится в руках деревенских ку­лаков и богатеев, в руках деревенской буржуазии. Сытая и обес­печенная, скопившая огромные суммы денег, вырученных за годы войны, деревенская буржуазия остается упорно глухой и безучастной к стонам голодающих рабочих и крестьянской бед­ноты, не вывозит хлеб к ссыпным пунктам в расчете принудить государство к новому и новому повышению хлебных цен...» [6, c. 445].

Конкретные положения этого декрета состояли в представлении Народному комиссариату продовольствия полномочия от­менять любые решения местных продовольственных властей или распускать и реорганизовывать подобные органы и «приме­нять вооруженную силу в случае оказания противодействия от­биранию хлеба или иных продовольственных продуктов». В де­крете не сквозило особой надежды, что желаемых целей удаст­ся добиться какими бы то ни было иными средствами, кроме си­лы. «На насилие владельцев хлеба над голодающей беднотой ответом должно быть насилие над буржуазией».

Будучи однажды принята, новая линия проводилась далее с неукоснительной твердостью. Особые отряды, «формируемые по преиму­ществу в потребляющих районах», должны были базироваться при местных органах Наркомпрода, с тем, чтобы содействовать изъятию продовольственных запасов.

Крестьяне, когда у них хватало смелости, сопротивлялись изъятию у них хлеба. Порой сопротивление оказывалось серьез­ное и дело доходило до вооруженных столкновений; но такие случаи составлявшие исключение [4, c. 35].

Установление «военного коммунизма» в сельском хо­зяйстве было ознаменовано выпуском декрета от 11 июня 1918 г. об образовании знаменитых комитетов крестьянской бедноты, или комбедов, – они представляли собой «волостные и сельские Комитеты деревенской бедноты, организуемые местными Сове­тами Рабочих и Крестьянских Депутатов при непременном учас­тии продовольственных органов и общим руководством Народ­ного Комиссариата Продовольствия». Право выбирать или быть избранным в эти комитеты имело все сельское население, за исключением «заведомых кулаков и богатеев, хозяев, имеющих излишки хлеба или других продовольственных продуктов, име­ющих торгово-промышленные заведения, пользующихся батрац­ким или наемным трудом и т.п.». Они были призваны служить инструментом для изъятия у «кулаков и богатеев» излишков зерна, для распределения зерна и предметов первой необходи­мости и, в более широком смысле, для проведения на местах сельскохозяйственной политики Советского правительства. Бедные крестьяне могли получать за свои услуги вознагражде­ние в виде зерна из изъятых количеств, которое отпускалось им бесплатно до 15 июля, со скидкой 50% твердой цены – до 15 ав­густа и со скидкой 20% в течение всего времени после указанно­го срока, а также в виде сходных скидок при приобретении дру­гих предметов первой необходимости [5, c. 41].

Таким образом, вследствие быстро распространявшегося критическо­го положения, вызванного гражданской войной, сбор зерна у крестьян для нужд города и армии стал вопросом жизни и смер­ти. Не оставалось ничего другого, как с удвоенной силой применять метод реквизиции при помощи такого меха­низма, как рабочие отряды и комитеты бедноты. Это были вызванные отчаянием средства для достижения цели. И все же кризис был преодолен, армия обеспечена и города спасены от голодной смерти.

2.2.    Попытка развития крупного коллективного земледелия

Летом 1918 г. в советской политике обозначился поворот к беднейшему крестьянству, который был свя­зан с другой фундаментальной целью – развитием крупного земледелия. По мнению большевиков, бедняки представляли собой единственную группу крестьян, которых можно было считать безразличными к частной собственности и потенциально выступающими в пользу коллективного хозяйствования. В действительности, как мелкие, так и средние крестьяне были одинаково привязаны к старым формам земельного владения.

Организованные к тому времени коллективные хо­зяйства были нескольких видов. Первоначальные советские хо­зяйства (совхозы) – образцовые хозяйства, упоминавшиеся в Апрельских тезисах Ленина и его некоторых более поздних вы­сказываниях, – в основной своей массе формировались на основе бывших имений, выращивавших специальные культуры, для которых требовались техническая подготовка и специальная организация (такие, как сахарная свекла или лен). Были также сельскохозяйственные коммуны, в которых крестьяне объеди­нялись для обработки нераспределенной земли, совместно тру­дясь и деля поровну доходы; они, похоже, представляли черту примитивного коммунизма, присущую русскому крестьянству. И наконец, были сельскохозяйственные артели, в которых эле­мент коллективизма сводился к процессам производства и тор­говли. По-видимому, Ленин принял во внимание все эти формы коллективного земледелия, когда осенью 1918 г. признал, что существует лишь «...несколько сот поддерживаемых государ­ством сельскохозяйственных коммун и советских хозяйств» [7, т. 37, c. 327].

К тому времени было фактически завершено проведенное на ско­рую руку распределение сельскохозяйственных угодий в райо­нах, находившихся под контролем Советской власти. Лучшие земли, за исключением ограниченных площадей, отведенных под свеклу, лен и другие специальные виды культур, оказались в крестьянском землепользовании; а те, что остались для кол­лективистских экспериментов, были, вероятно, худшими и менее пригодными для обработки землями. Как впоследствии писал советский партийный и государственный деятель, экономист В.П. Милютин: «Помещичья земля подверглась в своем громадном боль­шинстве разделу, и можно было опасаться, что крупное произ­водство в сельском хозяйстве погибнет. Кроме того, существова­ла опасность и сильного укрепления мелкособственнических стремлений» [9, c. 171-172].

Требовались героические меры. 4 июля 1918 г. Совнарком проголосовал за выделение 10 млн. руб. для стимулирования сельскохозяйственных коммун. 2 ноября 1918 г. был образован фонд в размере миллиарда рублей для авансирования сельско­хозяйственных коммун и рабочих ассоциаций, деревенских то­вариществ или групп при условии их «перехода от единоличных форм землепользования к товарищеским». В следующем месяце Ленин выступил с пространной и очень важной речью перед участниками встречи, которая была названа «первым Все­российским съездом земельных отделов, комитетов бедноты и коммун». Темой его выступления был приход социализма в де­ревню, причем это было его первым крупным высказыванием о социалистическом строительстве в сельском хозяйстве. Он на­рисовал перспективы создания крупных коллективных хозяйств [7, т. 37, c. 352-364]. Съезд принял резолюцию, в которой говорилось, что главнейшей задачей земельной политики должно стать «последовательное и неуклонное проведение широкой органи­зации земледельческих коммун, советских коммунистических хозяйств и общественной обработки земли».

В итоге 14 февраля 1919 г ВЦИК издал декрет, который был первый крупным законода­тельным актом об аграрной политике после декрета о «социализа­ции», принятого за год до этого совместно с левыми эсерами. В новом декрете смело провозглашался «переход от единоличных форм землепользования к товарищеским», говорилось, что «на все виды единоличного землепользования следует смотреть как на преходящие и отживающие» и что «в основу землеустрой­ства должно быть положено стремление создать единое произ­водственное хозяйство, снабжающее Советскую Республику наибольшим количеством хозяйственных благ при наименьшей затрате народного труда». Одна из его статей содержала тща­тельно разработанные положения о структуре, прерогативах и обязательствах совхозов и сельскохозяйственных коммун. Сов­хозы, во главе которых мог быть отдельный заведующий или ра­бочий комитет, непосредственно подчинялись губернским или местным Советам и через них – соответствующему отделу Наркомзема: эта организация была очень близка организации наци­онализированных фабрик, находившихся под контролем ВСНХ. Сельскохозяйственные коммуны, суть «добровольные союзы трудящихся», обладали большей автономией, хотя и находились в конечном счете в подчинении местных (уездных) земельных отделов и Наркомзема.

Как оказалось, место, занимаемое коллективными хозяйствами в официальной пропаганде того времени, не отвечало скромным результатам, достигнутым ими. Согласно самым подробным имеющимся статистическим данным, в европейской части Рос­сии, исключая Украину, насчитывалось 3100 совхозов в 1918 г., 3500 -в1919г. и 4400 – в 1920 г. [9, c. 171].

Большинство советских хо­зяйств того периода были совсем маломощными и не шли ни в какое сравнение с гигантскими совхозами конца 20-х годов: в 1920 г. было подсчитано, что более 80% из них занимали пло­щадь меньше 200 десятин. Общее качество почвы было невысо­ким, и меньше половины земли отводилось под пашню. Сообща­лось, что в феврале 1919 г. под прямым управлением Наркомзема находилось всего 35 совхозов общей площадью 120 тыс. деся­тин (эти хозяйства можно было бы отнести к числу наиболее крупных); остальные находились под местными Советами и «влачили жалкое существование». В середине 1919 г. насчиты­валось 2100 сельскохозяйственных коммун; впоследствии их число постепенно снижалось, по мере того как улетучивался эн­тузиазм, на волне которого родилась эта форма общественного хозяйствования. Число сельскохозяйственных артелей, напро­тив, увеличилось с 1900 в 1919 г. до 3800 в 1920 г., а со временем возрастало еще большими темпами; однако эта форма сельско­хозяйственной кооперации не предусматривала коллективной обработки земли [9, c. 171]. Эти цифры ясно показывают, сколь незначительна была поддержка крестьянами этих крупных производствен­ных единиц в сельском хозяйстве.

2.3.    Поиск большевиками новых союзников в деревне. Поворот
к «середнякам»

В конце 1918 г. в советской аграрной политике произошло радикальное изменение. Создание коми­тетов бедноты в июне 1918 г. представляло собой в основном по­литическую меру, направленную на раскол крестьянства. Тем не менее этот механизм не сработал. Теперь, когда земля оказалась распре­деленной, «крестьяне-бедняки» – то есть те крестьяне, которым нечего терять, – оказались менее многочисленными, чем пред­полагали большевики. Комбеды, там, где они были эффек­тивны, похоже, возглавлялись ярыми большевиками, которые не всегда обладали опытом работы на селе и очень быстро всту­пали в столкновение с местными Советами, остававшимися к тому времени по своему составу преимущественно беспартий­ными. В результате началась борьба за власть, в ходе которой стало ясно, что в местных органах управления сельскими дела­ми нет места как для комитетов, так и для прежних Советов.

Вскоре VI Всероссийский съезд Советов принял резолюцию, согласно которой комбеды потеря­ли свой независимый статус и им была отведена роль группы членов местных Советов, выступающей за более решительную, активную политику. В результате решения съезда ВЦИК обнаро­довал 2 декабря 1918 г., декрет, в котором провозглашалось, что ввиду сложившейся в деревне обстановки «двоевластия» на­сущно необходимо провести перевыборы в сельские Советы, что комбеды призваны сыграть активную роль в организации этих выборов и что, однако, после перевыборов Советы затем должны остаться «единственными органами власти», а комбеды должны быть распущены [6, c. 530].

Ликвидация комбедов явилась своевре­менным признанием поражения – отход с непригодных для обороны позиций. Решение о роспуске комбедов был тесно связано со стрем­лением обеспечить Советской власти поддержку середняка. В России некоторое время перед революцией стало обычным под­разделять крестьян не на две, а на три категории: зажиточные крестьяне, которые производили продукцию для рынка, равно как и для собственных нужд, используя наемный труд и прода­вая излишки своей продукции (кулаки); беднейшие крестьяне, безземельные или имевшие слишком мало земли, чтобы про­кормить себя и свою семью, и вынужденные наниматься на работу к другим для того, чтобы жить (бедняки или батраки); и промежуточная категория крестьян, которые могли прокормить себя и свои семьи, однако, как правило, не использовали наем­ный труд и не имели излишков на продажу (середняки). Вполне понятно, что такая классификация не имела четких границ, а статистика, относящаяся к ней, носит ненадежный характер. По данным В.П. Милютина, кулаки составляли менее 10% крестьянства, на долю бедняков приходилось около 40%, а остальные 50% были середняками [9, c. 161-162].

Весной 1918 г., когда вводились комбеды, середняки почти не принимались в расчет. Летом 1918 г. наступил самый решающий мо­мент гражданской войны, когда советское руководство почув­ствовало необходимость привлечь на свою сторону всех возмож­ных союзников в этой отчаянной борьбе.

В это время Ленин заговорил, в част­ности, о необходимости «соглашения» и «союза» со средним крестьянством и «уступок ему» [7, т. 36, c. 508]; и в августе 1918 г. циркуляр за подписью Ленина и Цюрупы был разослан всем местным влас­тям, в котором указывалось, что Советское правительство ни в коем случае не выступает против «крестьянства среднего до­статка, не эксплуатирующего трудящихся», и что льготы декре­та от 11 июня 1918 г. должны распространяться как на бедняков, так и на середняков» [7, т. 36, c. 767]. Однако, до той поры покуда комбеды продолжали активно действовать и располагали силой, остава­лась непреодолимой тенденция сконцентрировать все усилия на удовлетворении интересов беднейших крестьян и приравнять середняков к кулакам.

Было бы ошибочно рассматривать изменение в советской аграрной политике, которое последовало после роспуска коми­тетов бедноты зимой 1918/19 г., либо как шаг вправо, либо как шаг в предвкушении новой экономической политики 1921 г. Од­нако это означало определенное смягчение наиболее острых проявлений военного коммунизма и возврат к политике ком­промиссов с теми, кого до сих пор считали мелкобуржуазными элементами деревни.

3.       Аграрная политика в годы НЭПа

3.1.    Причины и условия введения НЭПа

Весной 1921 г. советское правительство признало, что существующая система продразверстки, как чрезвычайная мера продовольственного снабжения, себя исчерпала. Насильственное изъятие хлеба продотрядами привело к резкому сокращению крестьянами засеваемых площадей до уровня собственных нужд. Хлеба в стране катастрофически не хватало: продразверстка спасла от голодной смерти, но не от голода.

8 марта 1921 г. в Москве открылся X съезд партии для обсуждения аграрной политики в сложившихся условиях. Правительством (ВЦИК) была предложена съезду кардинальная мера – замена продразверстки продовольственным на­логом. Эта мера являлась отражением новой концепции, что сельскохозяй­ственное производство может быть увеличено путем предостав­ления крестьянину свободы распоряжаться по своему усмотре­нию излишками своих продуктов, а также свободы и безопасно­сти владения своей землей [2, c. 36].

X съезд РКП (б) одобрил постановление о замене разверстки меньшим по размеру налогом. Земледельцам предоставлялось право обмена остающих­ся запасов продовольствия, сырья и фуража на нужные им про­дукты промышленного и сельскохозяйственного производства. В тоже время, как и в 1918 г., на первое место выдвигался безденеж­ный товарообмен между городом и деревней через государствен­ные и кооперативные торговые учреждения.

Декретом Совнаркома от 28 марта 1921 г. был установлен хлебный налог в размере 240 млн. пудов («при сред­нем урожае») вместо 423 млн. пудов задания по разверстке 1920 г., из которых фактически было собрано около 300 млн. пу­дов. За счет торговли и обмена предполагалось дополнительно получить еще 160 млн., доведя тем самым планируемый ми­нимум, необходимый для потребления, до 400 млн. пудов [7, т. 43, c. 153, 311].

Со­общение об изменении политики пришло в самый последний момент, чтобы сказаться на посевной программе. Может быть, частично благодаря побудительным мотивам, содержавшимся в НЭПе, посевные площади в северных и центральных губерниях увеличивались в 1921 г. на 10-15%. Правда, это были «потребля­ющие» губернии, которые даже не полностью удовлетворяли свои собственные потребности; а в гораздо более значимых гу­берниях юга и юго-востока посевные площади фактически со­кратились примерно на тот же процент. Но все расчеты были развеяны в прах катастрофической засухой, второй год подряд наиболее сильно поразившей «производящие» губернии По­волжья. Первая тревожная нота прозвучала в конце апреля 1921 г. в постановлении Совета труда и обороны «О борьбе с заухой». В июле 1921 г. о масштабах катастрофы свидетельство­вало сенсационное назначение беспартийного Всероссийского комитета помощи голодающим и последовавшее месяц спустя едва ли менее сенсационное соглашение с Амери­канской администрацией помощи (АРА), возглавляемой будущим президентом США К. Гувером для получения из-за границы помощи голодающим[11, c. 7-12]. В июле были изданы декреты об эвакуации в Сибирь 100 тыс. жителей наиболее пораженных засухой районов. Через несколько дней было принято решение правительства освободить от натурального налога крестьян голодающих губерний. В конце года было официально объяв­лено, что из 38 млн. десятин земли, засеянных в европейских губерниях РСФСР, урожай полностью был уничтожен на более чем 14 млн. десятин. Вместо запланированных 240 млн. пудов продовольственного налога на 1921-1922 гг. было собрано только 150 млн., или половина от общего сбора 1920-1921 гг. [2, c. 39].

Весна 1922 г., когда несчастье, вызванное голодом, почти про­шло и была в разгаре новая посевная, стала переломным момен­том для НЭПа: в деревне начали действовать стимулы НЭПа власти были настолько уверены в будущем, что объявили о сокращении продналога до уровня 10% общего производства и запретили конфискацию домашнего скота у крестьян за неуплату налога [6, c. 624].

3.2.    Новое земельное законодательство

Распределение земельных владений бывших помещиков среди крестьян фактически было завершено в 1918 г., и после этого в период военного коммунизма не произошло никаких су­щественных изменений в системе землепользования. Но позиция властей была двусмысленной. Запрещение законом сдачи и взятия земли в аренду (не говоря уже о купле-продаже земли, совершенно исключенной теорией общественного землепользования), а также запрет на наемный труд мешали единоличному крестьянину приспосабливаться к меняющимся семейным условиям – функция, автоматически осуществляемая путем перераспределения в системе общинно­го землепользования, – а значит, были направлены против еди­ноличного хозяйствования.

В мае 1922 г. появилось постановление ВЦИК в виде «Ос­новного закона о трудовом землепользовании», состоявшего из 37 статей. Одинаково законным признавались артель, община, мир, изолированные владения в виде отрубов или хуторов, а так­же комбинации этих форм землепользования: свобода выбора оставалась за конкретным крестьянином, ограниченная лишь не вполне ясно определенным правом местных властей устанав­ливать правила в спорных случаях. Сохранение мира с его перио­дическим перераспределением земли не запрещалось, но и не поощрялось. В то же время крестьянин, по крайней мере теоре­тически, был свободен покинуть его и взять с собой свою землю, причем декрет способствовал реализации такой возможности, разрешая как сдачу земли в наем, так и использование наемно­го труда, хотя открыто оговаривая, что такое возможно в каче­стве исключения для удовлетворения специфических потребно­стей. Семьи, «временно ослабленные» стихийными бедствиями или потерей рабочих рук, могли сдать в аренду часть своей зем­ли максимум на два севооборота. Работников можно было нани­мать при условии, если члены семьи также работают «наравне с наемными рабочими» [6, c. 626].

Таким образом, целью НЭПа было покон­чить с остатками уравнительных тенденций революционного периода. Он признавал – пока это отвечало теории государст­венной собственности на землю – право крестьянина относиться к своему земельному наделу как к своей собственности, расши­рять его, обрабатывать с помощью наемного труда или сдавать в аренду другим. Что касается обязанностей перед государством, то он выполнял их в качестве налогоплательщика. В свою оче­редь государство предлагало ему – впервые после революции – гарантию пользования с целью обработки своего участка земли и сбора урожая для своего собственного и всеобщего благо­состояния.

Новый Земельный кодекс РСФСР, который был официально одобрен ВЦИК 30 октября, и вступил в силу 1 декабря 1922 г., торжественно подтверждал принцип национализации земли: частная собственность на землю, недра земли, водные и лесные богатства на территории Российской Социалистической Федеративной Советской Республики отменена навсегда. Вся земля, которая обрабатывалась или могла обрабатываться в сельскохозяйственных целях, представляла собой «единый го­сударственный фонд». 1922 г. был принят, крестьяне получили право свободного выхода из общины и выбора форм землепользования. Разрешались, хотя и в ограниченном раз­мере; аренда земли и применение наемного труда. Государство по­ощряло развитие простых форм кооперации: потребительской, про­мысловой, кредитной и т.д. Насчитывается около 50 различных форм объединений. Начало новому законодательству о коопера­ции положил декрет от 7 апреля 1921 г. Он освобождал кооперацию от непосредственной опеки Наркомпрода, но сохранял руководство последнего в части выполнения обязательных заданий [4, c. 43].

Земельный кодекс де­кабря 1922 г. определял характер сельской России в течение менее десяти лет, причем это были годы почти непрекращающе­гося противоборства по фундаментальному вопросу о взаимоот­ношениях между крестьянским и коллективным ведением сельского хозяйства. Введение НЭПа не повлияло на официаль­ную теоретическую установку о необходимости создания крупного коллективного землепользования, таких, как совхо­зы, сельскохозяйственные коммуны или артели. Эта установка нашла свое полное выражение уже в конце 20-х гг., когда развернулась сталинская коллективизация.

3.3.    Состояние деревни в период НЭПа

С восстановлением экономики и оживлением рыночных отношений в деревне снова начал развиваться медленный процесс социального расслоения.

Важным разли­чительным критерием служила собственность на средства производ­ства. Поскольку единственным существовавшим тягловым средством было животное, владение лошадью становилось решающим услови­ем (к концу 20-х гг. конское поголовье в СССР составляло около 35 млн.). Те, у кого лошади не было, брали ее взаймы и, как правило, на очень тяжелых условиях. С 1922 по 1927 г. процент безлошадных крестьян в РСФСР сократился с 37,1 до 28,3 % [12, c. 139].

Таблица 1

Социальный состав деревни в 1924/1925 – 1926/1927 гг.



Приведенные в табл. 1 цифры показывают, что на селе оставался довольно много­численный – около 2,5 млн. семей – слой сельскохозяйственных рабочих и батраков. Следует иметь в виду, однако, что в это число включены также рабочие совхозов. В остальном цифры свидетель­ствуют о том, что применительно к другим социальным группам можно говорить о некоем общем прогрессе. Классовые различия существовали, но наиболее примечательным процессом было не расслоение крестьянства, а то, что советские историки называют его «осереднячиванием», то есть колоссальное расширение слоя мелких земле­дельцев (средняя величина надела в европейской части России составляла 13,2 га против 10 га до революции) с одной лошадью и одной, иногда двумя коровами.

Не все крестьяне – особенно в некоторых губерниях – состояли в общине. Некоторые выходили из нее, чтобы стать полностью независимыми: их наделы назывались хуторами или отрубами, смотря по тому, прилегали ли они к жилью или находились вдали от него. Среди таких хозяев кулаков было больше. Как правило, это были более предприимчивые и зажиточные крестьяне. Продуктивность их хозяйств, насколько можно судить по скудным данным тех лет, была более высокой. Но они не меняли общей картины села. Точно так же не меняли ее сохранившиеся зародыши коллективного земледелия: колхозы и совхозы. Число последних уменьшалось вплоть до 1925 г., а затем немного увели­чилось в течение двух последующих лет. В 1927 г. существовало 4987 государственных хозяйств с 3,5 млн. га пашни и 600 тыс. работников, включая не только постоянных, но и сезонных. Им недостава­ло, однако, опытных руководителей, они сталкивались с серьезными организационными трудностями и в подавляющем большинстве своем были убыточными. Колхозов было больше (14 832 в 1927 г.), но они были мелкими и состояли почти исключительно из бедняков. Всего ими было охвачено менее 200 тыс. дворов, то есть меньше 1 %. Зачастую они подчинялись общине, и их коллективный харак­тер ограничивался лишь совместной обработкой земли, а все осталь­ное оставалось индивидуальным [1, c. 232-233]. В целом годы нэпа, по крайней мере его первая фаза, представляли собой период кризиса коллек­тивного хозяйствования в деревне.

Жизнь крестьянства теперь стала лучше. Но общая отсталость деревни не позволяла ему развивать свое производство так, как это было бы необходимо. Урожайность оставалась чрезвы­чайно низкой. В 1926 г. сбор зерновых составил почти 77 млн. т. Государство смогло заготовить 11,6 млн. т (между тем до войны при меньших урожаях на рынке заготавливалось около 17 млн. т) [1, c. 234]. Цифры 1926 г. показали, таким образом, предел, потолок: в после­дующие годы его ни разу не удалось достичь. Отсюда и ограниченность экспортных возможностей. Очевидно, что это главная причина грядущей коллективизации.

Заключение

После Февральской революции 1917 г. крестьянство все еще льнуло к эсерам как к своим традицион­ным защитникам. Отвоевать его, заставив изменить этой верно­сти, было условием успеха в достижении большевиками руко­водства в революции. Поэтому большевики оказались единственной партией, благословившей крестьянскую революцию на осуществление насильственной экспроприации помещиков. Декрет II Всероссийского съезда Советов о земле от 26 октября (8 ноября) 1917 г. отменял право частной собственности на землю. Право пользования землей получали все граждане при условии обработки ее своим трудом, семьей или в товариществе без наемного труда, на основе уравнительного землепользования.

В январе 1918 года эти положения были закреплены Законом «О социализации земли». В результате крестьяне получали бесплатно свыше 150 млн. десятин земли, освобождались от уплаты 700 млн. руб. ежегодно за аренду земли и от долгов за землю, достигших к этому времени 3 млрд. руб.

Вследствие быстро распространявшегося критическо­го положения, вызванного гражданской войной, сбор зерна у крестьян для нужд города и армии стал вопросом жизни и смер­ти. Советская власть первоначально сделала ставку на деревенскую бедноту, для усиления роли которой были организованы Комитеты деревенской бедноты. Однако в дальнейшем эта политика была пересмотрена, и власти взяли новую линию на союз с середняками. Попытка развития крупного коллективного земледелия также обернулась провалом.

После периода «военного коммунизма», когда советская власть широко практиковала реквизиции, стала очевидной необходимость возрождения сельского хозяйства на основе допущения элементов рыночных отношений.

Согласно новому земельному законодательству принцип национализации земли оставался неизменным, но крестьяне получили право свободного выхода из общины и выбора форм землепользования. Разрешались аренда земли и применение наемного труда; всемерно поощрялась кооперация.

Список использованной литературы

1.            Боффа Д. История Советского Союза. В 2 т. Т. 1. От революции до мировой войны. Ленин и Сталин. 1917-1941. – М.: Международные отношения, 1994. – 630 с.

2.            Валентинов Н. (Вольский Н.) Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина: Годы работы в ВСНХ во время НЭП. Воспоминания. – М.: Современник, 1991. – 367 с.

3.            Декрет II Всероссийского съезда Советов о земле от 26 октября (8 ноября) 1917 г. // Декреты Советской власти. Т.I. – М.: Государственное изд-во политической литературы, 1957. С. 17-20.

4.            Кабанов В.В. Аграрная революция в России // Вопросы истории. 1989. № 11. C. 28-44.

5.            Каландадзе, А. М., Королев, А. И. Декрет о земле и начало великих аграрных преобразований в деревне // Правоведение. 1987. № 5. С. 37-45.

6.            Карр Э. История Советской России. Кн. 1. Т. 1-2. Большевистская революция 1917-1923. – М.: Прогресс, 1990. – 768 с.

7.            Ленин В.И. Полн. собр. соч. В 55 т. – М.: Изд-во полит. лит., 1975.

8.            Литошенко Л. Н. Социализация земли в России. – Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001. – 536 c.

9.            Милютин В.П. Аграрная политика СССР. – М.: Правда, 1989. – 472 с.

10.        Ольшевский В.Г. Финансово-экономическая политика советской власти в 1917-1918 гг.: тенденции и противоречия // Вопросы истории. 1999. № 3. С. 28-45.

11.        Рапопорт, В. Ленин, бабушка и мистер Гувер // Слово. 2006. №50. С. 7-12.

12.        Смирнов А.П. Политика Советской власти в деревне и расслоение крестьянства (кулак, бедняк и середняк). – М.; Л.: Наука, 1986. – 274 с.

13.        Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство: Избранные труды. – М.: Экономика, 1989. – 532 с.