Реферат Философия эпохи Возрождения 20
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Философия эпохи Возрождения
Термин «Возрождение», или «Ренессанс», известен каждому человеку. Мы знакомы с наследием этого времени — живописным, литературным, музыкальным, знаем и о философском наследии. Эпоха Возрождения — достаточно сложный феномен западноевропейской культуры середины XIV — конца XVI в.
В западном Возрождении принято разделять три периода:
1-й период (гуманистический, или антропоцентрический): сер. XIV — сер. XV в.
2-й период (неоплатонический): сер. XV — нач. XVI в.
3-й период (натурфилософский): конец XVI — нач. XVII в.
Философия эпохи Возрождения представляет собой достаточно пеструю картину, набор разнообразных философских школ, часто несовместимых друг с другом, и не является чем-то целым, хотя и объединена многими общими идеями. Эта философия представляется тем более сложным явлением, если мы обратимся в глубь веков и увидим, что многие идеи Возрождения зародились гораздо раньше, чем начался отсчет эпохи, — в XIII в., когда еще бурлили споры в средневековых университетах, основными были идеи Фомы Аквинского и только еще появлялись идеи поздних номиналистов. Но тогда же в Италии зародились идеи, оппозиционные господствовавшему в то время схоластическому мировоззрению.
Причины возникновения Ренессанса
В советской литературе основной причиной возникновения Ренессанса считалась причина экономическая, так как это было время бурного развития ремесел, возникновения и укрепления городов (недаром Возрождение начинается именно в Италии, где существовали такие города-полисы, как Рим, Неаполь, Венеция, Флоренция, наиболее развитые с экономической точки зрения). Экономически свободные люди для оправдания и обоснования своей деятельности требовали нового мировоззрения, отличного от того, какое давали оторванные от жизненной практики схоластические построения томистов и поздних номиналистов или аскетические трактаты католических священнослужителей, монахов и ранних отцов Церкви. Требовалась другая, более деятельная и ориентированная на земные цели философия, каковая и не замедлила появиться.
Очевидно, что кроме чисто экономических причин, которые, несомненно, действительно существовали, были и другие причины, иначе сложно будет объяснить, почему Ренессанс возникает именно в Западной, а не в Восточной Европе, именно среди западного, а не восточного христианского вероисповедания.
Можно предположить, что не последнюю роль в возникновении Возрождения играет та специфическая форма христианства, которая бытовала в Западной Европе. Не случайно именно Италия послужила центром первоначального Возрождения. Во-первых, чисто внешняя сторона католической жизни служила немалым толчком для возникновения свободомыслия ренессансных философов. Знаменитое Авиньонское пленение пап, появление разного рода антипап (когда папы спорили за власть и этот спор происходил с нарушением не только норм христианской морали, но и границ дозволенного юриспруденцией) порождали в умах людей сомнения в справедливости существовавших нравственных устоев и даже уход в свободомыслие и отрицание католических и вообще христианских идеалов.
С другой стороны, и само католическое миросозерцание во многом способствовало отходу от схоластической философии. Именно в католицизме, как известно, философия развивалась в большей стерени, чем в византийском или российском православии. Поэтому миросозерцание западного католического человека было более рассудочным, более направленным на решение онтологических и особенно гносеологических вопросов. При таком подходе часто понятие Бога отделялось от человека и Бог становился не центром мира, не смыслом и целью жизни, а объектом чисто теоретического познания, допускавшим разного рода сомнения. И такие сомнения не замедлили появиться; позднее они перешли в огульное отрицание Бога. Само схоластическое мировоззрение, таким образом, как бы подготовило то явление, которое мы называем Возрождением.
1 Данте Алигьери
Первым мыслителем эпохи Возрождения по традиции принято называть Данте Алигьери, хотя он и жил с 1265 по 1321 гг., в эпоху расцвета схоластической философии. Именно у Данте впервые появились идеи, не укладывавшиеся в русло традиционного схоластического философствования. За эти идеи Данте и был изгнан из родного города (за выступление против папства). Известно его основное произведение — «Божественная комедия»; менее известны трактаты — «Пир» и «О монархии».
Даже из сюжета «Божественной комедии» видно, что для Данте проводником по аду, чистилищу и раю служит не некий ангел, святой или отец Церкви, как было бы логично предположить, а Вергилий — античный мудрец, оратор, поэт. Именно он для Данте является человеком, который лучше всего знает то, что творится в мире земном и неземном. Одно это уже свидетельствует о том, что для Данте основными являются ценности не только христианские. Сама картина мира у него вполне укладывается в рамки католического миросозерцания, но отдельные штрихи ее не вписываются в русло традиционного понимания: например, Сигера Брабантского, известного еретика, главу аверроистов, Данте помещает в раю рядом с Фомой Аквинским, всю жизнь боровшимся с аверроизмом. Античных философов (Демокрита, Сократа, Платона) Данте также помещает не собственно в аду, несмотря на общепринятое мнение, а в лимбе — самом первом круге ада. Картина мира в этом произведении средневековая, чисто католическая, но сама иерархия небес рая во многом напоминает неоплатоническое построение.
Данте не противопоставляет земную природу Божественному миру, а наоборот, указывает, что сама природа так же божественна, а человек как существо, имеющее тело и душу, причастен двум природам — земной и небесной, и потому предопределен к двум целям. Следовательно, человек стремится к двум видам блаженства. К земному блаженству ведет путь, как указывает Данте, философских наставлений, которые познаются разумом, а к небесному наслаждению ведет путь наставлений духовных, сообразующихся с учением Святого Духа.
Философия, таким образом, оказывается для устроения земной жизни гораздо более нужной, чем богословие, и это тоже не укладывалось в рамки католического и вообще христианского миросозерцания. Философия нужна для управления государством, а церковь — для того, чтобы вести людей в Царство Небесное. Поэтому монарх должен быть независим от церкви. (Можно себе представить реакцию папы на такого рода умозаключение.) Поэтому и смысл жизни на земле Данте видит не в аскетизме, не в бегстве от земных благ, а наоборот, в жизни сообразно с природой, человеческими, земными целями и в совершенствовании земных условий жизни.
2 Франческо Петрарка
Данте Алигьери считается предтечей философии эпохи Возрождения. Собственно же первым ренессансным философом является Франческо Петрарка (1304–1374), может быть, известный больше как замечательный поэт, но тем не менее основавший гуманистическое направление в ренессансной философии — то самое, которое является первым этапом в общепринятой ее классификации.
Основные свои идеи он высказал в двух трактатах: «О своем и чужом невежестве» и «Моя тайна» («О презрении к миру»). В начале первого трактата Петрарка говорит, что он ничего не знает, что он невежда в философии. Эти слова — одновременно ирония и истина, так как Петрарка действительно не имел философского образования. А далее он делает вывод: о Божественных делах пусть рассуждают небожители, а человек как существо земное должен рассуждать о земных, человеческих делах. Петрарка иронически замечает: мы живем в счастливое время, потому что раньше был один, два, самое большее семь мудрецов, теперь же их буквально толпы, стада, которые наполнили все университеты.
Он обличает университетское образование и кажущуюся мудрость, которая в устах Петрарки предстает псевдомудростью, которая оперирует различными терминами и словами, но ни к познанию Бога, ни к познанию человека не имеет никакого отношения.
Схоласты взяли за образец для себя философию Аристотеля, однако аристотелизм в трактатах схоластиков во многом извращен. Поэтому Петрарка оговаривается, что, выступая против современной философии, он выступает не против Аристотеля как философа, жившего в Древней Греции, а против аристотеликов. Чтобы знать Аристотеля, нужно изучать самого Аристотеля и всю античную культуру. Петрарка впервые вновь поднимает интерес к такому гению античной философии, как Платон. Именно с Петрарки ведет свое начало платоническая линия в философии Возрождения.
Петрарка возражает против «варварской латыни», на которой пишутся трактаты и ведутся диспуты в университетах. Этой латыни, в которой нет ничего живого, он противопоставляет латынь, на которой писали Вергилий, Цицерон и другие древнегреческие поэты и философы.
Главная проблема для Петрарки —познание не Бога, а человека, ибо познанием Бога должны заниматься небожители. Попутно он замечает, что если не все небожители преуспели в познании Бога, а некоторые, самые выдающиеся из них, даже отпали от Него, то что же говорить о человеке? Человек тем более не может познать Бога и поэтому должен изучать только сам себя. Поэтому акцент в философии Петрарка ставит на познании человеком самого себя, всего многообразия всех своих чувств такими, какие они есть. Именно в этом пафос всего творчества Петрарки и его философских трактатов, писем, стихов.
В трактате «О презрении к миру» Петрарка рассуждает о смысле человеческой жизни. Это произведение построено в форме беседы трех действующих лиц — Августина, Франциска и Истины. Однако Истина, хотя и обозначена участницей беседы, ни разу не вступает в спор. Поэтому трактат является, собственно, диалогом между Франциском и Августином. Иногда говорят, что существует аналогия между Франциском и Франческо, что здесь идет спор самого Франческо Петрарки с христианским мировоззрением, которое он представляет под именем Августина. Но скорее всего здесь беседа Петрарки с самим собой, и не случайно, что Истина все время молчит. Петрарка ищет истину, пытается разобраться в самом себе, именно в этом и заключается смысл диалога. Августин проповедует истины христианской веры, говорит о том, как следует жить, с чем Франциск соглашается, но при этом говорит, что у человека есть и земные дела, которым он должен уделять внимание, и дела эти настолько увлекательны, что далее идут пространные им похвалы.
Августин не возражает против такого понимания ценностей земной жизни и не осуждает его, так что в самом диалоге мы видим, что Петрарка пытается разобраться с самим собой и решить вопросы о смысле жизни и цельности земного человеческого бытия в рамках христианского миросозерцания. Насколько это ему удается, сказать трудно: Истина молчит, а сам Петрарка не дает окончательного ответа. Естественно, сам Петрарка считает себя христианином, хотя и указывает на необходимость гуманизации существующего христианства, его направленности на человека. Именно Петрарка впервые вводит термин «гуманизм» и является основоположником гуманистического направления в ренессансной философии и — в более широком плане — основоположником гуманизма вообще.
Ренессансный гуманизм
Ренессансный гуманизм — это не совсем то, что обычно имеется в виду. Гуманизм — это не защита прав человека, а исследования человека таким, каков он есть. Гуманизм, с точки зрения Петрарки и других философов, означал перенесение человека в центр мира, изучение человека в первую очередь. Термин «гуманизм» в этом плане является в чем-то синонимом слова «антропоцентризм» и противостоит термину «теоцентризм». В противовес религиозной философии Западной Европы гуманистическая философия ставит своей задачей изучение человека со всеми его земными и неземными нуждами. Взамен онтологических вопросов на первый план выдвигаются вопросы этические.
Гуманисты были в большинстве своем непрофессионалами и видели в этом свое достоинство. Центры гуманизма располагались не в университетах, а в частных домах, при дворцах вельмож; это были свободные кружки (часто их называли академиями). Гуманисты считали себя истинными философами в отличие от схоластов, преподающих на университетских кафедрах.
Вторая их особенность (кроме непрофессионализма) состоит во внимании к античности. Именно в ней им видится идеал, который нужно возрождать. Средние века для гуманистов представляются неким «темным царством», наступившим после античной культуры. По мнению гуманистов, именно в подражании античной культуре, в возрождении античного миропонимания состоит задача истинных философов. Для этого они переводят с древнегреческого на латынь и современные языки практически все древнегреческие произведения; и все, что мы сейчас знаем о Древней Греции, за немногими исключениями, было открыто именно в эпоху Возрождения. Эти работы не просто переводятся, а комментируются, причем комментарии пишутся не с богословской точки зрения, а являются текстологическими, филологическими, так что возникают многие науки, в частности — филология в ее нашем, современном понимании. Это комментирование было свободным от какого-либо догматического представления, и открытость, свобода также характеризовали гуманистов.
Возрожденческих платоников, стоиков, эпикурейцев, аристотеликов — всех объединяла одна идея — гуманистическая идея интереса к человеку. В художественных формах гуманисты также пытались найти нечто новое, отказывались от распространенных в средние века «Сумм». Слагаются стихи, возрождается эпистолярный жанр, появляются художественная литература, философские трактаты — в противовес схоластическому псевдознанию.
Социальные взгляды гуманистов также отличались от общепринятых феодальных; они считали равными все слои населения, ибо каждый человек есть образ Божий и потому все люди — и феодалы и вассалы — равны. Гуманисты всегда прибегали в первую очередь к христианским аргументам, так как никогда не противопоставляли себя Церкви. Более того, противопоставляя себя схоластическому философствованию, гуманисты считали, что возрождают истинную Церковь, истинную веру в Бога. В том, что эта вера может быть сочетаема с античной философией, гуманисты не видели ничего предосудительного или странного.
Как уже было сказано, гуманисты проявляли главный интерес интерес к этическим вопросам, поэтому для гуманистической философии нехарактерна онтологическая и гносеологическая проблематика. Гуманисты были в первую очередь этиками, а не философами в том понимании, к которому мы уже привыкли.
Возрождается и философия эпикуреизма, пропагандирующая наслаждение, — в первую очередь духовное, а не чувственное. Достижению этого наслаждения служили многие художественные произведения философов-гуманистов и других представителей культуры Ренессанса.
Восхваляя разум человека, гуманисты видели в разумной человеческой природе образ Божий, то, чем Бог наделил человека, чтобы человек совершенствовал и улучшал свою земную жизнь. Как разумное существо, человек является творцом и именно в этом подобен Богу. Поэтому долг человека — участвовать в мире, а не уходить от него, улучшать мир, а не аскетически отстраненно взирать на него как на нечто ненужное для спасения. Человек и мир прекрасны, ибо созданы Богом, и задача человека — улучшать мир, делая его еще более прекрасным, в этом человек является соработником Богу.
Таковы вкратце основные черты гуманистического миросозерцания. Попытаемся проследить, как развивался гуманизм, на примере отдельных представителей этого философского направления.
3 Лоренцо Валла
Самым значительным после Петрарки философом-гуманистом можно назвать Лоренцо Валлу (1407–1457). Основное его произведение — «О наслаждении». Уже из названия явствует, что Валла был философом, возрождавшим эпикурейское мировоззрение. Вторая часть названия этого произведения — «...или Об истинном и ложном благе». Кроме того, у него есть трактаты «О красотах латинского языка» (против современного ему варварского латинского языка), «О свободе воли», «О монашеском обете», «Сопоставление Нового Завета», а также знаменитая работа «Рассуждение о подложности так называемой Дарственной грамоты Константина». Согласно общепринятому в католическом мире взгляду, в IV в. император Константин подарил в дар патриарху Сильвестру I в благодарность за свое чудесное исцеление и за победу в известной битве грамоту, в которой говорится о передаче папе всей власти над западными областями Европы, в первую очередь над Италией. Именно на этом документе римские папы основывали приоритет папской власти над властью императорской. Лоренцо Валла, используя филологический анализ, доказал, что эта грамота не могла быть написана в IV в., а является гораздо более поздней подделкой. С тех пор скептическое отношение к приоритету папской власти все более и более укрепляется.
Лоренцо Валла был незаурядным лингвистом, что следует из названия и другой работы — «О красотах латинского языка», в которой он выступал как критик варварской латыни. Он возражает против терминов, вводившихся сторонниками Иоанна Дунса Скота («чтойность», «бытийность», «этовость» и т.п.), и призывает возвратиться к живому латинской языку, не уродовать его нововведениями. Валла делает также вывод о том, что реалистическое философствование также не может быть истинным, так как не может соответствовать нормальному человеческому языку. Все те универсалии, которые необходимо выражать столь непонятными для человеческого уха словами, являются не чем иным, как выдумкой псевдоученых.
Философия Лоренцо Валлы видит свой идеал в фигуре Эпикура, но возрождает она не его атомизм, а отношение к жизни, трактовку понятия «наслаждение». Валла понимает наслаждение не так, как понимал его исторический Эпикур, который не был эпикурейцем в современном смысле этого слова. Валла же понимает эпикуреизм именно как предпочтение наслаждения всем остальным человеческим ценностям, и иногда даже сожалеет о том, что у человека всего пять органов чувств, а не 50 или 500, чтобы получать наслаждение в гораздо большем объеме.
Кроме такого рода преувеличений, Валла приводит и более серьезные аргументы, доказывая, что чувства, помимо того, что дарят нам способность испытывать наслаждение, служат еще и для познания мира. Благодаря чувствам живое существо сохраняет свою жизнь, а наслаждение является тем критерием, благодаря которому оно может избегать опасности или стремиться к тому, что помогает ему выжить. Не случайно питание приятно и потому полезно для жизни, а яд горек и, как любая опасность, не доставляет наслаждения. Поэтому Валла делает фундаментальный вывод: жить без наслаждения невозможно (чего не скажешь о добродетели), поэтому наслаждение является истинным благом, истинной ценностью, и католики (да и вообще христиане) лукавят, когда говорят, что наслаждение не является истинным благом. Ибо чего боится христианин после смерти? Мучений в аду. А чего он ждет от рая? Вечного наслаждения. Валла считает, что его взгляд на наслаждение не противоречит христианству, а является более честным и последовательным.
Человек существует для наслаждения, и все высказывания типа «лучше смерть за родину, чем позор» Валла называет глупостью, ибо вместе со смертью человека умирает для него и его родина. Поэтому лучше предать родину (или кого угодно), но остаться в живых. Добродетель может пониматься только как полезность для человека, а критерием полезности для Валлы является наслаждение или ненаслаждение.
Флорентийская платоновская Академия
Подобная трактовка христианства не была распространенной в отличие от платоновских взглядов. Именно платонизму суждено было сыграть наиболее решающую роль в философии эпохи Возрождения и в том влиянии, которое эта философия оказала на последующую философию и науку. В этом аспекте следует упомянуть прежде всего так называемую флорентийскую платоновскую академию, среди представителей которых выделяются три мыслителя: Георгий Гемист Плифон, Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола.
Георгий Гемист Плифон
Плифон (1355–1452) — православный священник из Константинополя, участвовал в знаменитом Флорентийском униатском соборе и после него остался в Риме, где проповедовал свои взгляды, которые не разделялись Константинополем. Трактат «Законы» Плифона был сожжен по приказу патриарха, до нас дошли только некоторые отрывки из него. Плифон отличался свободомыслием, несмотря на то что был православным священником и принадлежал к высшим слоям духовенства. Он интересовался другими религиями, античной культурой (название трактата «Законы» явно навеяно платоновскими «Законами»).
В своих работах Плифон отказывается от многих христианских положений в пользу платонических и неоплатонических. Так, креационизму он предпочитает эманационное видение мира (вневременное, вечное порождение мира из некоего первоначала путем мистического истечения энергии Божества). Свое учение Плифон именует эллинской теологией. Вселенная не может быть сотворена, ибо она божественна, следовательно, как и Бог, вечна; Бог всегда производит вселенную по принципу, описанному Плотином, а переход от Божественного единства к многообразию земного мира происходит через языческих богов. В «Законах» Плифона часто упоминаются имена этих богов, хотя сам он в них не верил и считал их всего лишь удобными именами: высшего бога он часто называет Зевсом (именно он является вневременным творцом природы и абсолютным бытием).
4 Марсилио Фичино
У Плифона нашлись последователи, среди которых обычно выделяют Марсилио Фичино (1433–1499). Он считается фигурой уникальной не только в истории Возрождения, но и вообще в мировой культуре. Это был человек маленького роста, почти горбун, весьма некрасивый. Но влиятельный флорентиец Козимо Медичи проникся необыкновенной симпатией к Марсилио за его ум и трудоспособность. Видя его интерес к платоновской философии, Медичи купил виллу рядом со своим домом и подарил ее Фичино, чтобы всегда иметь удовольствие беседовать с мудрым философом. А для того чтобы Фичино лучше разбирался в платоновской философии, Медичи подарил ему полный кодекс всех произведений Платона на греческом языке (подарок не менее ценный, чем вилла, ибо существовал в единственном экземпляре).
На этой вилле Фичино и создал многие свои шедевры. Он перевел на латынь всего Платона, всего Плотина, Порфирия, Прокла, Ямвлиха, Дионисия Ареопагита, Гермеса Трисмегиста (Триждывеличавого; легендарного греческого философа-анонима). И перевел таким образом, что до сих пор эти переводы считаются классическими и почитаются наравне с самими оригиналами. К слову сказать, на русском языке полного перевода Плотина до сих пор нет, хотя брались за эту работу многие философы и филологи. Фичино же перевел, кроме Плотина, всех неоплатоников, бывших гораздо более плодовитыми, чем Плотин.
Он пишет и свои работы: «О христианской религии», «Платоновская теология о бессмертии души», «О жизни», толкование на «Пир» Платона и др. В частности, в первой работе Фичино высказывает мысль о том, что существует некая всеобщая религия, все остальные религии в той или иной мере причастны ей, а христианство является ее высшим и лучшим проявлением. Благодаря покровительству Медичи Марсилио Фичино стал католическим священником, что, впрочем, не мешало ему произносить проповеди о божественном Платоне и возжигать свечи в храме перед его бюстом, настолько велика была его любовь к этому греческому философу.
Философию Фичино рассматривал как сестру религии, а мир — по образцу платоников, считая его иерархически упорядоченным. Иерархия мира насчитывает, по мнению Фичино, пять ступеней: Бог, ангелы, душа, качества и материя. Душа находится посередине этой иерархии и связывает все ее звенья. Таким образом, центром иерархии оказывается не Бог, а человек. Картина эта не пантеистическая, а скорее пенентеистическая, ибо все происходит из Бога и Бог объемлет Собою все. Качества — некая ступень перехода к множественности мира, то, что дает качественное многообразие предметам мира.
Мир находится в постоянном движении, которое присуще лишь одушевленным существам, поэтому и мир — это движение души, являющейся связующим элементом мира. Душа находится везде в природе, все связано душой. Мир находится в единстве благодаря тому, что берет начало от Бога. Поскольку мир берет начало от Бога, он охватывается красотой; поскольку мир связывается Богом, он связывается любовью; поскольку мир в конце концов соединится с Богом, он связывается наслаждением.
Такое необычное толкование Божественной Троицы Фичино часто сравнивал с тремя ипостасями Плотина, считая, что обоснование трех ипостасей у Плотина — это и есть обоснование христианской Троицы. Таким образом, у Фичино мы видим полное слияние античной, в первую очередь неоплатонической, философии с христианством.
5 Пико делла Мирандола
Название «академия» за флорентийскими платониками укрепилось в силу их вольного характера; это было не официальное учреждение, а кружок гуманистов, объединившихся вокруг своих лидеров, одним из которых был Марсилио Фичино, и вокруг почитаемого ими великого античного философа Платона.
Кроме Фичино, лидером Флорентийской платоновской академии был и Пико делла Мирандола (1463-1494). В отличие от Фичино, обладавшего неказистой внешностью и жившего затворнической жизнью на вилле, подаренной ему Козимо Медичи, Пико делла Мирандола был статным красивым мужчиной, биография которого была под стать его внешности: легенды описывают его страстную романтическую любовь, похищение возлюбленной, бегство, тюрьму и т.п.
Пико делла Мирандола прожил бурную и недолгую жизнь. По происхождению это был богатый человек — граф Мирандолы и синьор Конкордии. Он унаследовал огромное богатство и весьма рано проявил свою одаренность. Богатством он распоряжался со свойственным ему бескорыстием.
Мирандола рано стал интересоваться античной и восточной философией (в том числе еврейской каббалой), заниматься языками, и древними и восточными, учился в Падуанском университете, побывал в Париже; для своей книги заказывал переводы с тех языков, которых он не знал (за переводы с арабского он расплачивался арабскими скакунами).
В
В своих тезисах Пико делла Мирандола собрал все, что он знал о всех философиях, и создал свою философскую систему, которая претендовала на объединение различных философий на основе античного платонизма. Однако о готовящемся диспуте узнал папа римский, и диспут был запрещен, а тезисы осуждены. Мирандоле угрожает арест, и он бежит во Флоренцию, где сближается с Марсилио Фичино. Здесь Мирандола пишет другие произведения, в частности «Гектапл» (толкование на шесть дней творения), «О сущем и едином», «Рассуждения против астрологии» и др.
В основе философии Мирандолы лежит неоплатонизм. Мирандола предлагает иерархическое построение мира, но в отличие от Плотина и других неоплатоников Пико говорит на христианском языке и утверждает, что мир имеет три уровня: ангельский, небесный и элементарный. Эти миры соподчиняются, они вечны (в том числе и материальный мир), ибо Бог, творящий его (а творит Он не из ничего, а эманатийно, в силу Своей необходимой сущности, как считал и Плотин), вечен. Сам мир прекрасен. Здесь Пико вторит многим своим современникам-гуманистам, но парадоксальным образом отвергает и отрицает наличие красоты в Боге, ибо красота, по его утверждению, предполагает в себе некоторую асимметрию, элемент безобразного. В Боге же нет никакой асимметрии, в Нем нет ничего безобразного, поэтому в Нем нет и никакой красоты.
Пико делла Мирандола не отрицает библейскую картину мира, однако считает, что в Библии даны лишь некоторые образы, которые философ должен аллегорическим образом истолковать. В Библии дано грубое, народное описание творения мира. Иерархия уровней связывается Богом, Который находится не над иерархией, а пронизывает Собою всю ее. Весь мир есть то, в чем находится Бог, т.е. Бог есть все во всем; Бог — это совершенство вещей, их сущность. Поэтому Пико делает вывод: вещь, избавленная от несовершенства, есть Бог. Если мы утверждаем, что Бог есть все во всем и в каждой индивидуальной вещи есть Бог, то, поскольку Бог есть сущность, основа бытия этой вещи, можно сказать, что каждая вещь, лишенная своей индивидуальности, своего несовершенства, и представляет собою Бога.
Большой вклад внес Мирандола в понимание природы в научном смысле, ибо он был, пожалуй, первым из философов, который стал утверждать, что Бог, понимаемый в неоплатоническом смысле, создает мир сообразно некоторым математическим законам. Бог, создавая мир, имел перед Собой геометрию, арифметику, алгебру и другие науки, и поэтому окружающий нас мир построен по этим же математическим законам. Впоследствии на основе этой мысли Галилео Галилей, Исаак Ньютон, Иоганн Кеплер и другие выдающиеся ученые нового времени разработали концепцию математического естествознания, т.е. фактически создали современную науку. А одним из первых философов, высказавших эту мысль, был Пико делла Мирандола — мысль, которую впоследствии афористично выскажет Галилей: «Книга природы написана языком математики». Пико этого не сказал, но впервые идея возникает именно у него.
Идею о математическом устроении вселенной Пико высказывал в полемике против астрологов, о которых он написал целую книгу («Рассуждения против астрологов»). Астрологи, как считал Мирандола, не правы в том, что ищут некоторые вымышленные причины всех явлений. Пико высказывается против разного рода ошибок в истолковании естественных явлений как со стороны астрологов, ищущих причины всего в сочетаниях звезд, так и со стороны обыденного религиозного сознания, которое во всем старается видеть действие ангельских или демонических сил. Во всем имеется своя собственная причина, мир представляет собой цепочку взаимодействующих причин — именно в таком аспекте Мирандола возражал как против современного ему религиозного сознания, так и против астрологических воззрений, появившихся к тому времени в большом многообразии.
Природа имеет каузальную (причинно-следственную) структуру, которая может быть описана языком математики. К тому же астрология принижает человека, показывая полное отсутствие у него всяческой свободы. Если все зависит от расположения звезд и планет, то свободы у человека нет, так зачем же говорить тогда о грехе, о наказании за грех?
Человек, по мысли Пико, представляет собой четвертый мир — не ангельский, не небесный и не элементарный. Этот четвертый мир не находится ни на каком из этих уровней, человек абсолютно свободен и потому может поместить себя сам на любой из уровней этого мира. Он может стать выше ангелов и опуститься ниже животных. Человек пронизывает собою все миры и место в этой иерархии занимает по своей собственной воле. Он сам должен определить себя, ибо таким его создал Творец — полностью и абсолютно свободным. Человек сам себя формирует, и каким он будет, зависит не от сочетания звезд, не от воли Бога, а только от собственной свободной воли человека. Именно поэтому человек и является образом Божиим, но для того, чтобы стать действительно образом Божиим, человек должен направить свою свободную волю к Богу и достичь этого образа, стать им.
Таким образом, в мыслях Пико делла Мирандолы мы видим стремление сохранить христианство, понять его с точки зрения современного интереса к человеку на новых, гуманистических позициях, поставить в центр мира человека, а не Бога, и внести в христианство все истины из разных философских систем. Впрочем, Пико не отрицал наличия истинности и в других религиях, хотя и считал христианство высшей, наиболее совершенной формой религии.
6 Николай Кузанский
Младшим современником философов-гуманистов был Николай Кузанский (Николай из Кузы, городка на юге Германии недалеко от Трира). Он отличается от других философов эпохи Возрождения мощью ума и глубиной проблем, которые он ставил. Как мы видели, характер философских систем тех мыслителей, о которых мы уже говорили и которых еще будем изучать, отличался эклектизмом, поверхностностью, игнорированием некоторых философских проблем. В основном философов Возрождения интересуют этические вопросы, а онтологические и гносеологические проблемы отступают на второй план (если вообще появляются) или не включаются в круг философских проблем, как это было у Никколо Макиавелли, Эразма Роттердамского, некоторых итальянских гуманистов (например, Петрарки). Онтология у них если и присутствовала, то была заимствована из античной философии.
Николай Кузанский поразительно отличается от всех этих философов. Это действительно самобытный, гениальный мыслитель. Он больше философ, чем богослов, хотя сам он считал себя богословом.
Николай Кузанский (1401–1464) родился в христианской семье, учился в так называемой школе «братьев общей жизни». Это была полумонашеская организация, противопоставившая себя официальной католической Церкви, но не порывавшая с ней и не уходившая в ересь мистицизма и иррационализма. Братья общей жизни старались возродить дух первоначального христианства, поставив себя в определенную оппозицию римо-католичеству; они хотели уйти от схоластических споров и вернуться к индивидуальному религиозному переживанию Бога. Понятно, что соответствующими в этой общине были воспитание и образование, и это отчетливо проявится у ее воспитанника Николая Кузанского (впоследствии у «братьев общей жизни» будет учиться Эразм Роттердамский). После окончания школы Николай Кузанский поступает в Гейдельбергский университет, а потом учится в Падуанском университете. Он изучает математику, медицину, астрономию, географию, юриспруденцию.
В
Еще молодым (в
После выхода работы «Об ученом незнании» на Николая Кузанского посыпались разные обвинения. Его оппонентом был католический священник Венк, работа которого называлась «Невежественная ученость». После выхода ее в свет Николай Кузанский выпускает «Апологию ученого незнания», где пытается защитить свои взгляды. Нападки на Николая со стороны многих священнослужителей совсем не мешали его успешному продвижению по иерархической лестнице римо-католической Церкви, что свидетельствует о специфике того времени, когда свободомыслие проникало даже в круги высокопоставленных и влиятельных людей.
Основное положение книги «Об ученом незнании» и всего творчества Кузанского состоит в возврате к богословию ранних отцов Церкви (ранних по сравнению с Фомой Аквинским и другими столпами католической Церкви). Николай Кузанский старается вернуться к духу Оригена и особенно Дионисия Ареопагита. В их философии, утверждает кардинал, заложено понимание истины и Бога.
О Боге нельзя ничего сказать; познать Бога можно лишь на путях апофатического (т.е. отрицательного) богословия. Поэтому чем больше мы познаем Бога, тем более мы убеждаемся в том, что мы Его не можем познать. Утверждать, что он знает Бога, может лишь полный невежда, а истинный мудрец и богослов, познавая Бога, все больше убеждается в своем собственном незнании. Поэтому истину (а Бог есть Истина) познать мы не можем. Чем больше мы познаем ее, тем больше убеждаемся в собственном незнании — именно в этом состоит основная мысль трактата. Этой идеей трактат начинается, ею же он и заканчивается.
В начале книги Николай Кузанский дает определение того, что есть максимум: это то, больше которого абсолютно ничего не может быть. Но если максимум таков, то он не может быть меньше сам себя. Если максимум становится меньше максимума, он уже не является максимумом. Поэтому максимум есть и то, меньше чего ничто не может быть, — следовательно, максимум совпадает с минимумом. Но самое минимальное число — это единица; следовательно, максимум есть единица. Максимум есть всеобъемлющее, над всем возвышающееся; он выше всякого утверждения, о нем нельзя сказать, что он есть, он не больше есть, чем не есть. Существование этого высшего единого максимума провозглашается Николаем Кузанским как высшая истина.
Этот максимум и есть Бог. Исследуя максимум, Кузанский обнаруживает, что максимум включает в себя также и равенство с самим собой и связь с самим собой. Именно таков смысл христианской Троицы. Кузанский даже дерзает утверждать, что слова «Единство», «Равенство» и «Связь» лучше показывают природу Бога, чем слова «Бог Отец», «Бог Сын» и «Бог Дух Святой». Правда, в скобках он добавляет, что было бы лучше, если бы богодухновенные авторы включили эту мысль в Священное Писание.
Познать Бога можно лишь на путях аналогий. Аналогии с чувственными предметами не могут быть надежными, поскольку само чувственное достаточно шатко. Самыми надежными и несомненными являются сущности более абстрактные (здесь явно видно влияние платоновской традиции), но абстрактные аналогии не должны быть лишены материальной опоры, иначе их нельзя себе представить. Такими сущностями являются математические предметы, поэтому лучше всего приступить к познанию Бога через математические символы (т.е. знаки). Поскольку Бог есть Единство, Равенство и Связь, то лучше всего представить себе Бога в виде треугольника, а поскольку Бог есть максимум, то Бог есть бесконечный абсолютный треугольник. Бесконечный треугольник — это треугольник, стороны которого стремятся к бесконечности, т.е. это треугольник о трех прямых углах. Кроме того, Бог есть и бесконечная прямая линия, бесконечная окружность, и все это, собственно говоря, совпадает, ибо окружность, стремясь к бесконечности, становится все менее и менее кривой. Кривизна ее приближается к нулю, и бесконечная окружность совпадает с прямой.
Поскольку окружность бесконечна, центр ее не может находиться в одном месте. Центр такой окружности находится везде, а граница — нигде. Поскольку Бог есть бесконечная окружность, центр которой везде, то Бог есть везде, в каждой части мира Он присутствует весь целиком.
Будучи бесконечностью, Бог превышает все противоположности и включает их в Себя. Но кроме абсолютного максимума есть относительный максимум — это мир. Будучи бесконечным, Бог бесконечно содержится в каждой конкретной вещи, поэтому и мир является бесконечным. Мир, как и Бог, есть окружность, центр которой везде, а граница нигде.
Николай Кузанский отвергает распространенную в то время аристотелевско-птолемеевскую картину мира замкнутой вселенной, на границе которой находится сфера неподвижных звезд, и утверждает, что вселенная имеет равномерную структуру. Земля не имеет никакого преимущественного места в этом мире; Земля есть такая же точка во вселенной, как и все другие ее точки.
Аргументы Кузанского идут от природы Бога и связи Его с миром. Поскольку связь Бога с миром мыслится именно таким образом, как сказано выше, то Николай Кузанский вынужден каким-то образом рассматривать и концепцию сотворения мира. Если Бог весь содержится во всем мире (и даже более того, как утверждает Кузанский, мир вечен, а не сотворен в определенный момент времени), то Николай Кузанский вынужден бороться с неоплатоническим эманативизмом, чтобы избежать вывода о сотворении мира Богом по некоторой необходимости (как мы помним, согласно плотиновской концепции, мир творится в силу эманации из Бога, и эманация есть некоторый момент необходимости, являющейся сущностью Бога и, следовательно, превышающей Его).
Николай Кузанский не разделяет ни концепцию творения мира во времени, ни концепцию эманации. Он утверждает, что мир есть развертывание Бога — экспликация. Бог есть единство всего, Он есть бытие-возможность; Бог развертывается в некоторую актуальность, в действительность.
Эта действительность не содержит в себе противоположностей, а является такой, какова она и есть, но развертывание не есть эманация, не необходимая, превышающая Бога сила, а есть развертывание Бога в силу Его собственной воли. Поэтому Бог представляет Собой весь мир в свернутом виде; то, что получается в результате развертывания, уже не есть Бог.
Нельзя обвинить Николая Кузанского в пантеизме (отождествлении Бога и мира), нельзя сказать, что он целиком и полностью порывает с христианством в своей онтологии. Скорее всего его концепция, так же как и у Плотина, — панентеизм, хотя здесь сложно подобрать терминологию: не «все есть Бог» (пантеизм), а «все в Боге» (панентеизм), но в свернутом виде. Поскольку мир есть развертывание Бога, то мир вечен.
Человек есть часть сотворенного Богом мира, причем часть наиболее совершенная, потому что человек включает в себя не только материальную, телесную природу, но и духовную, умственную. Поэтому человек действительно целиком включает в себя все; человек, по выражению античных мыслителей, есть микрокосм. Однако нельзя сказать, что каждый человек есть микрокосм. Говоря это, мы говорим лишь о сущности человека. Человек есть существо, пораженное грехом. Лишь один Человек включал в Себя весь мир — Иисус Христос. Воплотившись, приняв в Себя весь мир духовно и материально, став совершенным Человеком, Бог показал людям путь не только к спасению, но и к совершенствованию, к человеческой сущности. Поэтому каждый человек, по выражению Кузанского, есть Бог, но не абсолютно.
Весьма интересна и не совсем обычна для того времени теория познания Николая Кузанского. Человек — существо божественное, поэтому он может познавать. Однако Кузанский не считает, что все познание для человека осуществляется на путях его разума. Он пытается объединить платоновскую и аристотелевскую позиции, соединяя чувственный, рациональный и интеллектуальный элементы познания. Понимая, с одной стороны, что истина нематериальна и познание истины не есть познание материальных предметов, а есть познание Бога (и в конце концов познание истины есть познание того, что мы ничего не знаем), Николай, с другой стороны, утверждает, что познание конкретной, ограниченной, а не абсолютной истины возможно и начинается с процесса чувственного восприятия. Именно оно является тем толчком, который побуждает наши органы познания к началу действия.
После чувств вступает в силу другая способность человеческого познания — воображение, которая, не выходя за пределы чувственного познания, обобщает данные, дающиеся в чувствах. Чувства и воображение — это низший уровень познания. На более высоком уровне начинает действовать рассудок, который различает и сопоставляет. Рассудок есть особая интеллектуальная деятельность, способность познания, и имеет свое собственное орудие. Рассудок не зависит от чувств, он имеет в себе идеи (или формы, говоря аристотелевским языком), которые вложены в нас при рождении Богом. Однако Кузанский не становится на позицию платоников, утверждавших, что знание в нас уже заложено до рождения. Знание появляется в нас, когда действуют органы чувств. Тем не менее разум содержит в себе в свернутом виде все эти идеи и формы, и рассудок сопоставляет и различает идеи и данные, которые поступают от воображения. Такова рассудочная деятельность нашего познания.
Высшая ступень познавательной деятельности — интеллект, или разум, который не сопоставляет, не сравнивает, а соединяет воедино все данные. Рассудок, сопоставляя и сравнивая, действует на основании закона исключенного третьего и закона непротиворечия. Разум же действует на основании других законов — он как бы видит истину целиком, он схватывает ее во всех ее противоположностях. Это интуитивное схватывание истины.
Рассудок не может познать бесконечность — а разум может. Таким образом, стремясь к бесконечности (а мы помним, что бесконечность есть Бог, максимум, обнимающий собою все противоположности), разум видит все противоположности. В результате такой деятельности ум созерцает все как бы в одной точке, так что все есть одно и одно есть все. Это Николай Кузанский называет интеллектуальной интуицией.
Никколо Макиавелли
Гуманисты были настроены, как мы видим, романтично и считали, что возрождение античного знания, античной философии, возвращение интереса к человеку позволят решить многочисленные проблемы того времени. Однако жизнь текла своим чередом, и гуманисты видели крушение своих идеалов. Это порождало более прагматические подходы к философии. Таким прагматиком эпохи Возрождения является Никколо Макиавелли (1469–1527).
Он родился во Флоренции в семье бедного юриста, образование получил самостоятельно: сам изучал латынь, философию и в конце концов почувствовал огромный интерес к политическим наукам. Никколо в 30 лет начинает политическую карьеру, становится секретарем правительства Флорентийской республики, много ездит по Европе. Но в
Интереса к философии и религии Макиавелли не испытывал, но, будучи человеком своего времени, он вынужден был обращаться к вопросам философии и религии. Свое отношение к Богу он сформулировал следующим образом: Бог есть не тот Бог, Которого в виде некоего высшего существа представляют себе христиане, а некоторая фортуна, судьба, направляющая мир в соответствии со своими законами. Как у мира вещественного есть свои законы, так есть они и у мира общественного. Бог создал эти законы в виде судьбы и более в них не вмешивается, поэтому данная закономерность в обществе всегда постоянна. Человек должен познать эту закономерность и действовать в соответствии с ней. Мир, следовательно, всегда в этой закономерности одинаков, в нем всегда есть добро и зло, есть политические интересы и т.п. Государства возникают и исчезают по законам фортуны, и человек, если будет познавать эти законы, будет успешен в своей деятельности. «Судьба — это женщина, — говорил Макиавелли, — если хочешь владеть ею, надо ее бить и толкать».
Общество возникает вполне естественно из стремления людей к самосохранению. Люди объединяются — и возникает общество. Для управления обществом люди выбирают начальников. Таким образом, появляется власть, которая назначает для охраны общества армию, полицию и др. Характер функционирования и возникновения общества не имеет какой-то высшей религиозной или нравственной цели. Мораль возникает на более поздней стадии и представляет собой то, что полезно для каждого члена общества и для общества целиком. Для соблюдения морали создаются законы, для охранения людей создаются армия и власть, а для духовного единства общества создается религия.
Христианство создавалось также для духовного единства народа, но это была ошибка — христианство есть религия несовершенная, поскольку основана на культе не тех человеческих качеств, которые нужны обществу. Христианство слишком уповает на потустороннее, на загробное воздаяние и не ценит действительность, ценит слабость, а не мужество. Макиавелли стоит на позициях греческого язычества — это именно та религия, которая могла бы действительно объединить общество. В силу того, что у нас господствует христианская религия, мир наш несовершенен и власть в нем принадлежит не достойным людям, а мерзавцам. Языческая же религия возвышает мужество, добродетели, храбрость, славу — именно те черты характера, которые нужны настоящему гражданину.
Таким образом, по Макиавелли, политика абсолютно автономна; она есть порождение не морали и не религии — наоборот, мораль и религия есть порождение политики. Поэтому политическая цель есть высшая цель, для достижения которой годятся все методы. Если мы скажем, что какой-то метод безнравствен, а какой-то неприменим, потому что противоречит религиозным установлениям, то Макиавелли возражает: низшее не может быть аргументом высшему, мораль и религия сами есть порождение политики, поэтому от Макиавелли и ведет родословную знаменитая формула: «Цель оправдывает средства». Нравственность и религиозные нормы не могут служить аргументами против некоей политической цели. Критерием оценки могут быть только польза и политический успех.
Политический успех для Макиавелли есть успех общества. Он был демократом, республиканцем, но совсем не монархистом, хотя одно из его произведений и называется «Государь». Смысл и дух этого произведения заключаются в том, что хороший государь должен служить на благо обществу. Высшая цель — цель общества, а не отдельного гражданина, даже если этим гражданином являетя монарх. Поэтому не нужно измышлять никакие идеальные государства, не нужно ничего строить, нужно просто познавать реальный общественный мир и жить в этом мире.
Пьетро Помпонацци
Еще один мыслитель этого времени — Пьетро Помпонацци (1462–1525). Биография его может уместиться в три фразы: родился в зажиточной семье в городе Падуя, учился в Падуанском университете, а потом преподавал там же. Правда, в конце жизни несколько лет преподавал в университете города Болонья. Это был типичный университетский преподаватель-схоласт, интересующийся философией Аристотеля и Фомы Аквинского. Однако больше он интересовался Аристотелем, прочитанным сквозь призму не Фомы Аквинского, а Аверроэса. Аристотелизм Пьетро Помпонацци был более еретическим, чем католическим, хотя и самого Аристотеля, и Аверроэса Помпонации достаточно вольно интерпретирует. От аверроистов Помпонацци заимствует концепцию двух истин: есть истина философии и есть истина религии, истина философии — это истина разума (а не истина Аристотеля, подчеркивает Помпонацци), а истина религии — не истина философская, потому что религия не содержит в себе ни истины, ни лжи, она служит для житейских нужд, ибо язык веры — это язык притч и морали. Поэтому концепция двойственной истины превращается в концепцию, согласно которой истина содержится только в философии. Философия, таким образом, полностью отделяется от религии, которая не занимается истиной.
Помпонацци принадлежит трактат «О бессмертии души». Бессмертие он трактует в духе Аристотеля, а точнее Аверроэса, хотя и с некоторыми замечаниями. В вопросе о бессмертии души следует выделить два аспекта: вопрос о познании и вопрос о морали. Поскольку познание, т.е. мышление, зависит от тела и душа ничего не испытывает без тела, то душа есть форма тела (в духе Аристотеля). Поэтому разум неотделим от тела, и душа материальна и смертна.
Кроме человеческой души, есть нематериальные, интеллигибельные существа, которые способны к познанию без тела, и есть животные, низшие существа. Человек находится посередине между нематериальными существами и животными. Он может познавать и частное, как животные, и общее, как нематериальные существа. Человек может стать и тем и другим — и ангелом, и животным. Но все же душа остается зависимой от тела и смертной.
Как быть с нравственностью, если душа оказывается смертной? Оказывается, по мысли Помпонацци, нравственность не только не исчезает с принятием смертности души, а наоборот, становится собственно нравственностью. Ибо нравственность, которая строится в надежде на посмертное воздаяние, является не нравственностью, а некоторой формой эгоизма, надеждой получить за свой поступок воздаяние. Нравственность может быть только тогда нравственной, когда она ни на что не рассчитывает. Нравственность есть поступок добродетельный, направленный на самое добродетель. Поэтому вера в бессмертие души не только не утверждает нравственность, а наоборот, отрицает ее, и Помпонацци, отрицая бессмертие души, считает, что утверждает высшую нравственность.
Помпонацци ставит и вопрос об отношении Бога к миру. Для него является неразрешимой проблема оправдания существующего в мире зла. Он рассуждает так: Бог или правит миром или не правит. Если Он не правит миром, то Он не Бог, а если правит, то откуда такая жестокость? Если Бог сотворил все и является причиной каждого поступка, то почему за каждый конкретный греховный поступок отвечает человек, а не действительная причина — не Бог? Ведь именно Бог в конце концов склоняет человека ко греху.
Помпонацци видит следующий выход из этого. Не надо представлять себе Бога как личность, ибо тогда Бог будет подобен, по выражению Помпонацци, «безумному отцу». Бог есть судьба, безличный фатум, природа, начало движения, поэтому Он не несет личной ответственности за существующее в мире зло. Бог не имеет свободной воли и потому не отвечает за зло в мире.
Зло есть проявление противоречий в мире, а противоречия должны существовать, чтобы был порядок, чтобы была гармония. Поэтому зло существует для оправдания целого, оно есть необходимая часть существующего в мире блага. Религия если и нужна, то только для обуздания простого народа как некая форма самоутешения; для философа религиозная истина не имеет никакой ценности.
ФИЛОСОФИЯ ВОЗРОЖДЕНИЯ НА СЕВЕРЕ ЕВРОПЫ
Северный гуманизм, северный Ренессанс имеет свои особенности по сравнению с южным, итальянским Возрождением. Во-первых, северное Возрождение гораздо менее представлено крупными философами. Во-вторых, оно более тесно связано с религией. Если в Италии философы зачастую просто порывали с Церковью, как бы не замечая ее, как это было, скажем, у Никколо Макиавелли, или просто увлекались платонизмом, стоицизмом, эпикурейством, то в Германии, Голландии и других северных странах философия была более тесно связана с христианским богословием.
В северном Возрождении в первую очередь выделяется Эразм Роттердамский. Это мыслитель, который оказал безусловное и огромное влияние на многих людей и на многие события своего времени.
7 Эразм Роттердамский
Эразм Роттердамский (1469-1536) родился в Голландии, в г. Роттердаме. Происхождения он был незнатного, более того — был незаконным сыном священника. Поэтому начинать ему приходилось, что называется, с нуля. Он поступил в школу братьев общей жизни в городе Девентере. Учеба дается ему легко, и в
К тому времени влияние Эразма Роттердамского становится достаточно сильным. Многие пытаются привлечь его на свою сторону. Ему уготована блестящая карьера, согласись он служить на пользу государства или Церкви, но Эразм избирает другой путь — он остается свободным литератором. Когда разражаются события Реформации, Эразм уезжает в веротерпимый Базель, где и живет до самой смерти.
Эразм Роттердамский был одним из наиболее плодовитых писателей эпохи Возрождения. Он много переводил, занимался издательской деятельностью. В частности, он первым обратил внимание на тот факт, что к XVI веку уже были изданы печатным способом различные варианты Библии, в том числе и ее латинский перевод, и переводы на современные языки, и только греческий текст оставался неизданным. Эразм спешит восполнить этот пробел и в течение года готовит и выпускает греческое издание Нового Завета. Текст этот получил впоследствии название «Textus receptus», до XIX в. он был основным, по которому читали Новый Завет в подлиннике. Правда, позднее усилиями многих ученых были проведены научные изыскания, в результате которых появились новые новозаветные тексты. Ошибки перевода обнаружить было несложно, поскольку Эразм очень спешил и даже, не имея последних строк Книги Откровения Иоанна Богослова, перевел их с латыни на греческий. Но хотя издание это и было несовершенным, до сих пор многие пользуются именно им.
Издал он и «Утопию» Томаса Мора, переводил античных авторов (одна из первых книг — «Пословицы», где он собрал высказывания из многих античных книг и из Библии), в частности Лукиана — язвительного римского писателя II века («Вольтера древности»). Кроме того, у него было множество и своих произведений, среди которых выделяется знаменитая «Похвала Глупости», где он в язвительной форме воздает хвалу госпоже Глупости, безраздельно правящей миром, которой все люди поклоняются. Здесь он позволяет себе поиздеваться и над неграмотными крестьянами, и над высоколобыми богословами — священнослужителями, кардиналами и даже папами.
Выделяются и его книги «Антиварвары», «Цицеронианец», «Юлий, не допущенный на небеса» (памфлет против римских пап), «Разговоры запросто». Однако нас, конечно, интересуют прежде всего философско-богословские произведения Эразма.
Стоит отметить так называемый «Энхиридион, или Оружие христианского воина» и «Диатрибу, или Рассуждение о свободе воли». Первая работа посвящена, как говорил Эразм, философии Христа. Сам Эразм считал себя истинным христианином и защищал идеалы католической Церкви, хотя многое, конечно, ему не нравилось — распущенность нравов, беззаконие, злоупотребление разного рода католическими догматами, в частности — догматом об индульгенциях, и т.д.
Однако Эразм не разделял и многих положений, которые были само собою разумеющимися в эпоху средневековья. Так, он был по духу своему просветителем, считая, что все люди созданы Богом равными и одинаковыми, и благородство их зависит не от их принадлежности по рождению к дворянскому или царскому роду, а от их воспитания, нравственности, образования. Благородство может быть только духовным и нравственным, но никак не унаследованным. Поэтому главное для Эразма состоит в воспитании и образовании человека; невоспитанного и необразованного человека он ставит даже ниже животного, поскольку оно живет в согласии со своей природой, а необразованный человек живет хуже животного, не понимая, что он должен делать.
Выступает Эразм и против особенно распространенных в эпоху Возрождения суеверий и псевдонаучных увлечений — алхимических, астрологических и т.п., причем иногда он даже перегибает палку, выступая против чудес, говоря, что чудеса возможны и необходимы, поскольку Бог существует, но они были во времена пророков, Иисуса Христа, апостолов, а сейчас тех людей, которые могли бы творить чудеса, уже нет, а потому и незачем их искать.
Выступает он и против схоластической философии и богословия. Как выпускник Сорбонны, он прекрасно знал эти дисциплины. Против схоластики он выступал по всем пунктам — и против схоластического метода, и против диспутов, и против титулов и научных степеней. Подобная философия, по утверждению Эразма, совершенно бесполезна, так как не ведет к истине и добродетели, а именно к совершенствованию в добродетелях нужно прежде всего направлять усилия человека. Философия должна быть моральной, только такая философия может быть названа истинной философией Христа. Философия должна решать задачи человеческой жизни, проблемы человека, а этого не замечала схоластическая философия. Философия должна присутствовать во всей жизни человека, вести его по жизни — именно этой теме посвящено основное произведение Эразма «Оружие христианского воина» (1501).
Главное для христианина, как указывает Эразм, это книги Священного Писания. Однако Библия написана таким образом, что не многие могут понять и правильно истолковать ее положения. Если даже святые отцы зачастую спорили друг с другом, толкуя то или иное место Библии, то что говорить о нас? Причина этого состоит в том, что Бог, снисходя к слабости человеческого разума, вынужден был говорить намеками, иносказаниями, притчами. Поэтому мы должны толковать эти притчи, чтобы правильно понять тот смысл, который Господь вкладывал в Свои слова. Нужно восходить от чувственного, т.е. от буквы, к умопостигаемому, к таинству.
Этот метод уже был разработан отцами Церкви, и Эразм совсем не претендует на то, чтобы считать себя его основоположником. По мнению Эразма, его разработали Августин, Амвросий Медиоланский, Иероним, Ориген, Дионисий Ареопагит. Но прежде всего он ценит умение апостола Павла правильно истолковать слова Спасителя и считает его первым среди всех философов.
Эразм Роттердамский стремился систематизировать и изъяснить учение Христа таким образом, чтобы оно было понятным для любого человека. Он опирался прежде всего на Новый Завет. Ключом к его пониманию были произведения платоновской школы. Лучше всего, как считал Эразм, в применении этого метода толкования Нового Завета преуспел Ориген. Прибегать к методу античных философов не зазорно для христианина, поскольку, как пишет Эразм, для чистых все чистое. Мы не должны этого стыдиться и бояться, как и отцы Церкви не боялись применять языческую мудрость для понимания истин Священного Писания.
Следуя мыслям апостола Павла, Эразм пишет, что началом любой мудрости является познание самого себя. Конечно, Эразм понимает, что этот тезис высказан Сократом и подхвачен всей дальнейшей античной философией, но он уверен, что апостол Павел также следовал методу самопознания. Апостол считал предмет познания самого себя настолько сложным, что даже не осмеливался сказать, что он решил эту проблему. Тем не менее человек в борьбе со страстями должен прежде всего познавать самого себя, свою душу, свое тело, свои страсти, чтобы уметь их преодолевать, ибо главное для христианина — это не не иметь страстей, но не давать им господствовать над собой.
Человек, по мнению Эразма (а точнее, по мнению Оригена и апостола Павла), состоит из души, духа и тела. Тело — низшая часть человека, оно хуже даже, чем у животных. Дух — это тот свет, который осеняет человека: свет истины, свет добра, свет спасения. Душа связывает дух и тело, она может направлять свои усилия или к телу, или в сторону духа. Таким образом человек становится или безнравственным, или нравственным. В этом и состоит добродетель человека — в правильном направлении усилий собственной души. Душа может стать или хуже животных, или лучше ангелов — в зависимости от того, каким станет человек. Апостол Павел называл дух внутренним человеком, а страсть — телом, плотью, внешним человеком. Цель человека — стать духом, в этом плане и должно реализовываться стремление познать самого себя.
В познании самого себя человеку мешают три зла: слепота незнания, затуманивающая разум; страсти, идущие от плоти; немощность человеческого естества. Поэтому и порядок направления усилий человека состоит именно в избавлении от этих трех зол. Сначала нужно знать истину, преодолеть слепоту незнания, затем преодолеть свою плоть, т.е. ненавидеть зло, а затем преодолеть свою немощность, т.е. быть стойким в преодолении своих страстей. Далее в «Оружии христианского воина» Эразм описывает способы реализации этого метода. На этом нет необходимости останавливаться, ибо Эразм зачастую повторяет обычные, тривиальные для любого христианина истины: веруй во Иисуса Христа, читай Священное Писание, слушайся Бога целиком, а не выбирай лишь некоторые положения, которые тебе нравятся, и т.д.
Другая работа, которая интересует нас, непосредственно связана с общественной ситуацией в Европе в XVI веке — с Реформацией. Думаю, что учение Мартина Лютера вы наверняка будете изучать в курсе сравнительного богословия, но там лютеранство, кальвинизм и др. изучаются как целостные сложившиеся системы. Мы же затронем исторический аспект этой проблемы.
Мартин Лютер
Мартин Лютер (1483–1546) был сыном рудокопа, добившегося некоторого положения в обществе. С детских лет Мартин привык к тяжелому труду и лишениям и оставался всю свою жизнь грубоватым человеком, близким к простому народу. Учился Лютер в Эрфуртском университете (отец хотел видеть его юристом), там у него проявился интерес к философии и богословию. Он читает книги номиналистов и разного рода мистиков, в частности знаменитого немецкого мистика Мейстера Экхарта.
В
Чтение мистиков укрепляет в Лютере веру в то, что спасение может быть достигнуто не благими делами, а верой в Иисуса Христа, личным общением с Богом. Так постепенно он приходит к мысли, что «только верою оправдывается человек». В эпоху европейского ренессанса было легко прийти к этому положению, ибо католицизм благими делами зачастую считал отнюдь не то, что считаем мы. Известный догмат об индульгенциях (о сокровищнице благих дел) приводил к порочной практике. Этот догмат вошел в практику католической Церкви достаточно поздно (во II тысячелетии) и гласил, что разные люди достигают в своей жизни разных результатов. Одни делают недостаточно благих дел для спасения и попадают в ад, а другие люди (святые) делают так много благих дел, что их остается в избытке и для других. Этот избыток хранится в так называемой сокровищнице благих дел, и любой человек своими делами на пользу Церкви может к нему приобщиться. Таким благим делом считалось и денежное вспомоществование. Если человек давал деньги Церкви, ему выдавали индульгенцию — подтверждение. На практике все выглядело просто: человек шел в церковь, покупал индульгенцию, и считалось, что он получил часть благодати от какого-нибудь святого — скажем, Франциска Ассизского или Фомы Аквинского.
Такие «благие» дела не могут оставить равнодушным любого нормального человека. У Мартина Лютера это вылилось в вывод о том, что никакие добрые дела не нужны — достаточно лишь веры в Иисуса Христа, чтобы спастись.
Лютер чрезвычайно благоговел перед Эразмом Роттердамским, хотя, все более и более возрастая как мыслитель и богослов, он постепенно терял уважение к Эразму. Ибо, как сказал впоследствии Лютер, в Эразме больше человеческого, чем божественного. Нападал он и на Аристотеля, считая его язычником и потому неприемлемым для христианина, и на схоластику за ее метод, за уход от реальной человеческой жизни.
В октябре
Эразм вначале сочувственно относился к Лютеру, последователи Эразма даже поздравляли Лютера с победой над католической церковью, чьи положения Эразм принимал не целиком. Впоследствии же Эразм начинает вести открытую полемику с Лютером, хотя многие современники говорили, что именно Эразм «снес то яйцо, которое впоследствии высидел Лютер», что корни лютеровской Реформации находятся все-таки в гуманистической философии Эразма.
Одна из проблем, которая возникала в философии и Эразма, и Лютера, — проблема свободы воли. Лютер утверждал, что воля человека подобна вьючному животному, от которого не зависит, какой всадник его оседлает. Так и от воли человека не зависит, какой всадник его оседлает — Бог или сатана. Человек не имеет свободной воли, все его действия предопределены свыше. Люди от своего рождения (и даже от сотворения мира) предопределены — одни к спасению, другие к вечному осуждению.
С критикой такой концепции и выступил Эразм, написав свое произведение «Диатриба, или Рассуждение о свободе воли». В ответ на это произведение Лютер написал гораздо более объемный труд «О рабстве воли». Эразм ответил небольшим произведением, которое называется «Сверхзащита».
Оба мыслителя в данном споре апеллировали к блаж. Августину, а Лютер, кроме того, упрекал Эразма в возрождении ереси пелагианства. Лютер говорил, что, согласно Августину, после грехопадения воля человека стала несовершенной и приобрела направленность ко злу. В человеке обнаруживается необходимость греха, и законом его воли становится необходимость грешить. Поэтому падший человек становится рабом греха и теряет свободу воли. Только Бог может направлять одних людей к спасению, а других — к осуждению.
Однако Августин не совсем отрицал свободу воли. Мы помним, что он испытал огромное влияние Плотина и был благодарен ему за то, что тот подсказал ему решение проблемы добра и зла: зло не имеет субстанциальной основы; субстанциально существует лишь добро. Поэтому если человек остался человеком, то и природа его осталась доброй. Она стала извращенной, но осталась доброй; человек не может извратиться настолько, что станет злым, — зла не существует как некоей субстанции. Человек не стал злым окончательно, но лишь приблизился к злу, к «ничто».
Человек и после грехопадения остался человеком, т.е. существом, способным совершать добрые дела. Но отличие человека от Адама и Евы состоит в том, что они делали добрые дела исключительно из любви к Богу. Именно это и делает доброе дело действительно добрым. Падший человек делает добрые дела исходя из других соображений — эгоистических или любых других мирских, но никогда — из любви к Богу. Всегда в человеке присутствует какой-то земной момент, каким бы нравственным он ни был. Именно поэтому Августин и делает вывод, что человек всегда грешит. Если он делает благой поступок, но не из любви к Богу, — это и есть грех. Это не отрицает свободы человека, но он не может достичь такой же свободы, какая была у Адама, — свободы совершать поступки исходя из любви к Богу. Благодать для того и дана человеку, чтобы он освободился от своей греховности и направил свою собственную волю на путь спасения.
Таким образом, Августин пытается соединить необходимость благодати с наличием свободы — и это делает весьма изящно. Так что учение Августина становится впоследствии одним из наиболее распространенных учений. Богословы по-разному извращали это учение. Один из таких примеров — учение Лютера.
Эразм Роттердамский также апеллировал в этом споре к Августину и защищал наличие у человека свободы воли. Прежде всего, он утверждал, что об этом свидетельствует само Священное Писание, хотя там есть и тайны, о которых Бог пожелал, чтобы мы о них не знали, но многие места прозрачны и явны. Мнение Лютера, что всем в мире движет необходимость и что у человека нет никакой свободы, совершенно бесполезно, ибо тогда получается, что Бог Сам творит в нас и добро и зло, а потому, творя добро, как бы Сам награждает Себя за это добро, а творя зло, потом наказывает людей за то зло, которое Он в них совершил.
Эта концепция совершенно превратно учит о Боге, вселюбящем существе, а к тому же подрывает нравственность, потому что человек теряет всякую надежду на спасение, не находя никакой основы для борьбы со своими страстями, со своей плотью.
Поскольку Лютер чаще всего цитирует Писание, то и Эразм прибегает к этому методу, цитируя Писание в подтверждение своих положений. Но в Писании, соглашается Эразм, есть много мест, которые говорят о том, что у человека действительно нет никакой свободной воли. Поэтому Эразм прибегает к методу аллегорического толкования, говоря, что Писание, и особенно эти неясные места, следует толковать аллегорически. Особенность же Лютера и вообще всех реформаторов состоит в утверждении, что Писание не нужно толковать, — если Бог захотел что-то сказать людям, Он сказал это именно так, а не иначе. Поэтому Писание само по себе ясно, и каждый человек, читая его, должен понимать все так, как сказано.
Отвечая на это, Эразм ссылается на отцов Церкви, говоря, что даже они часто противоречат друг другу в толковании одних и тех же мест. На это лютеране отвечали, что отцы Церкви — это всего лишь люди, которые могут ошибаться. Но кто же тогда дает истинное толкование? Лютеране: те, в которых есть Дух. А как определить, в ком есть Дух и почему нет Духа у отцов Церкви? Лютеране: проповедь Евангелия завершилась с апостолами и возобновилась лишь сейчас. Но почему вы уверены, что Святой Дух есть в вас? Докажите это чудесами. Ведь даже апостол Павел доказывал это чудесами, не говоря уж об отцах Церкви. На это лютеране отвечали, что чудес уже нет, да и Писание достаточно ясно, так зачем же его толковать и доказывать, что в нас есть Святой Дух? Но тогда почему противоречили друг другу отцы Церкви? Возникает порочный круг. Его блестяще воспроизводит Эразм в своей книге.
Он приводит рассуждения Августина о том, что Адам был создан с непорочной и свободной волей (у свободы человека была и формальная, и качественная сторона). Теперь в нас воля и особенно разум затемнены грехом, но воля испортилась не настолько, чтобы мы не могли служить благу. Благодать помогает нам направить на это свои усилия.
Не буду подробно приводить дальнейшие рассуждения Эразма, поскольку большая часть «Рассуждения о свободе воли» состоит из огромного количества цитат из Священного Писания, подтверждающих наличие у человека свободной воли, с чем трудно спорить, и аллегорического толкования тех цитат, которые вроде бы отвергают наличие свободной воли. Но Эразм делает характерный для эпохи Возрождения, хотя и несколько неожиданный вывод: приводя в основном августинианские методы, он говорит, что лучше всего проблему решил Лоренцо Валла, и приводит его аргументы, которые повторяют Августина (предвидение событий отнюдь не исключает их наступления; свобода и предопределение не исключают, а предполагают друг друга и др.).
Мы ознакомились с ренессансной философией возрожденческой Италии, затем увидели, как Возрождение проявилось на севере Европы, в Германии, где оно приняло формы религиозной революции. Наиболее значительным философом Возрождения во Франции считается Мишель Монтень.
8 Мишель Монтень
Мишель Монтень родился в
Монтень является родоначальником нового литературного жанра — эссе. Его «Опыты» — это собрание различных эссе, написанных живым французским языком (не латынью), чтобы как можно больше людей познакомились с его произведениями, ибо он считал, что пишет главным образом для них.
Для Монтеня основная проблема — проблема человека, но не того, что занимает центральное место во вселенной, как у Пико делла Мирандолы, а человека обычного, конкретного. Это новый предмет для философии, в соответствии с ним Монтеннь придумывает и новую форму изложения своей философии.
Философия, по мысли Монтеня, должна вернуться к повседневной жизни. Орудием для этого является самопознание. Монтень призывает отказаться от любых авторитетов и школ, ибо они не могут привести человека к знанию. Поэтому он критикует схоластику, ибо она не истинна, так как основана на традициях, а не на четком и прочном философском фундаменте, который проверен и доказан.
Подлинная философия может быть только свободной, не принимающей на веру никакие доводы и положения. Поэтому она существовала в античном мире, но схоластика ушла от нее, и один из признаков того, что она не является подлинной философией, — то, что схоластика везде одинакова. Подлинная философия всегда свободна. Как разнятся друг от друга свободные люди, так разнятся друг от друга и философии. Такое разнообразие философских школ мы видели именно в античной Греции, поэтому античная философия и есть истинная свободная философия.
Главный порок для философии, по мысли Монтеня, это власть авторитета, отсутствие свободы. Поиск истины в такой философии подменяется толкованием, экзегетикой. А подлинная философия говорит о человеке, о его конкретных нуждах, о его радостях и болях, горе и счастье, и поэтому подлинная философия, как и подлинный человек, радостна и счастлива.
Потому и вносит Монтень новый метод в философию; этим же обосновывается и его выбор приоритетов среди античных философов. Монтеня не интересуют ни Платон, ни платоники, ни перипатетики (Аристотеля он не любит, потому что это философ, канонизированный схоластикой), наиболее близки ему скептики.
Несколькими десятками лет ранее были опубликованы трактаты Секста Эмпирика (вначале «Три книги пирроновых основоположений», а потом и «Против ученых»). Эти трактаты были изданы с целью предотвращения религиозных войн. Издатель Эрве, найдя книги Секста Эмпирика, подумал, что скептические аргументы могут дать людям понять, что истину они не знают, а потому не стоит спорить о том, в чем ты не можешь быть абсолютно уверен. Такая антиреформаторская направленность издателей Секста Эмпирика и привела к появлению книг этого античного скептика.
Трактаты Секста Эмпирика, однако, не стали очень известными. Реформаторы Лютер и Кальвин мало интересовались философией и даже, наоборот, упрекали в скептицизме других философов (в том числе Эразма). Монтень же стал тем философом, который популяризировал идеи античных скептиков.
В свое время вышла работа испанского богослова Раймунда Себундского, в которой тот, сам будучи католиком, пытался, оставаясь на томистских позициях, доказать невозможность рационального доказательства бытия Бога. На него ополчилась католическая церковь, и Монтень пишет «Апологию Раймунда Себундского», где пытается доказать справедливость положения Раймунда, что человеческий разум не может доказать бытие Бога. Но поскольку вопросы религии Монтеня, собственно, не интересовали, то это был лишь повод для возобновления интереса к скептическим аргументам.
Работа «Апология Раймунда Семундского» — это талантливый пересказ книг Секста Эмпирика, его аргументов, изложенных в не столь стройной форме, как в «Трех книгах пирроновых положений», а в форме эссе. «Апология» сводилась к тезису, что человеческий разум ничего не может доказать, в том числе и существование Бога.
Со временем благодаря влиянию, которое Монтень оказывал на современную ему Европу, идеи скептиков стали все глубже проникать в умы философов. Уже после Монтеня разражается настоящий скептический кризис, сменяющий то увлечение платонизмом, которое существовало в возрожденческой Италии. Преодолеть этот кризис сможет впоследствии лишь Рене Декарт.
Однако сам Монтень не был столь последовательным скептиком, как пирроники. Его скептические аргументы в основном были направлены против религиозного фанатизма. Как язвительно выражался Монтень, поджаривать человека ради следования некоторым положениям значит придавать им слишком большое значение. Самая большая ценность для Монтеня, конечно же, человек; никакие догматы и положения не могут по своей ценности сравниться с человеческой жизнью. Именно поэтому он и пишет «Апологию», поэтому и распространяет идеи скептиков.
Сомнения Монтеня направлены против общепризнанного, против традиций — т.е. того, что давно уже следовало изжить, преодолеть, что существует не потому, что является истиной, а потому, что люди привыкли в это верить, привыкли не сомневаться. Для того чтобы человек познал истину, необходимо сомнение во всем. Именно самоуверенность порождает все человеческие пороки. Чтобы прийти к истинному знанию, необходимо для начала убедиться в том, что человек ничего не знает. Именно для этого и используются скептические аргументы. Начиная с того момента, когда человек очистит себя от различных предрассудков, и начинается истинное познание. Поэтому скептицизм для Монтеня — не цель, не конец, а начало истинного философствования. Скептицизм есть средство очищения нас от различных предрассудков, в том числе философских и религиозных.
Но скептицизм есть не только начало познания, но и его результат, потому что чем больше человек познает, тем больше он убеждается в слабости своего знания, недостаточности своих познаний. Поэтому, не отвергая знания вообще, Монтень утверждает относительность знания: человек кое-что знает, но абсолютного знания у него быть не может. Процесс познания, по Монтеню, бесконечен. Знания начинаются от ощущений, но ощущения сами по себе текучи, как показывают тропы Энесидема, да и сам мир текуч, поэтому знание о мире хотя и возможно, но недостоверно.
Антирелигиозная направленность у Монтеня (антирелигиозная — т.е. антисхоластическая) соседствует с антиантропоцентристской позицией, утверждающей, что все, что существует в мире, существует для человека. Монтень же указывает, что человек есть часть природы — разумная, нравственная, но всего лишь часть. Поэтому человек должен признать тот неумолимый факт, что он живет по законам природы и, действуя согласно этим законам, может обрести свободу. Здесь явно повторяется стоический тезис, что свобода есть действие в согласии с необходимым, неумолимым законом природы.
Мишель Монтень возражает и против антропоморфного понимания Бога. Если о Боге и можно говорить, то только как о существе, безмерно превосходящем любые описания. Нельзя говорить о Боге как о человеке, наделяя Его такими категорями, как разум, воля, любовь и т.д. Бог находится выше всего, поэтому Он настолько выше мира, что отношение к нему у Него, как к весьма далекому предмету. Бог ничего не выделяет в этом мире, для Него все одинаково — и человек, и лист на дереве. Человек не должен кичиться своим положением, потому что для Бога все равны. Каждая часть природы для Бога одинакова, и управляет Он всем одинаково.
Разные религии потому и существуют, что они по-разному представляют далекого и непознаваемого Бога. В каждой религии, по мысли Монтеня, есть часть истинной религии, и христианство не должно претендовать на то, что оно есть религия истинная. Он доказывает это тем, что некоторые христиане по своим моральным качествам гораздо хуже, чем многие атеисты и язычники.
Принадлежность человека к той или иной религии определяется, по Монтеню, его национальностью. «Мы католики в такой же мере, как мы французы», — пишет он. Поэтому нравственность нужно строить не на религиозных, а на природных основаниях. Основы нравственности заложены в самой природе, а поскольку природа ничего не говорит нам о бессмертии нашей души, то душа не бессмертна и умирает вместе с телом. Но это не разрушает нравственность, и Монтень, как задолго до него Пьетро Помпонацци и некоторые аверроисты, повторяет тезис о том, что отсутствие веры в бессмертие души и надежды на загробное воздаяние не устраняют, а вносят истинную нравственность. Не веря в загробное воздаяние, человек лишается эгоистических основ своей жизни и живет по истинно нравственным законам. Эти нравственные законы устанавливаются природой; познавая их, человек живет нравственной жизнью.
Этика Монтеня перекликается с этикой эпикурейской, согласно которой человек, с одной стороны, должен прожить незаметно, довольствуясь благами, которые дает ему природа и не выдумывая излишних роскошеств (Монтень понимает Эпикура в аутентичном его смысле), а с другой — смысл и цель человеческий жизни состоят в стремлении к счастью. Поэтому и этика Монтеня жизнерадостна в эпикурейском смысле слова. Цель жизни может состоять только в самой жизни.
9 Джордано Бруно
Другим мыслителем, сильно повлиявшим на современную ему эпоху, был младший современник Монтеня — Джордано Бруно. Он родился в
Джордано родился в семье мелкого дворянина, учился в местной латинской школе, затем слушал лекции в Неаполитанском университете. Чтобы продолжить образование, поступил в доминиканский монашеский орден в
В Венеции он устраивается домашним учителем к одному из патрициев (в Падуанский университет его не допускают). Хозяин начинает донимать Джордано требованием, чтобы тот рассказал ему о его тайном знании и поспособствовал его власти над миром. Бруно вынужден уехать. Хозяин, обидевшись, заявляет инквизиции о том, что у него жил еретик. Инквизиция хватает Бруно и в
Что же это за ересь, в которой обвинили Джордано Бруно? Атеистическая пропаганда чаще всего говорила, что он был сожжен за свои научные убеждения.
Основная проблема Бруно обусловлена его философскими привязанностями. Его главным учителем был Николай Кузанский. Повлияли на него и мусульманские средневековые философы Авиценна и Аверроэс, а также естественнонаучные взгляды Николая Коперника. Их учения он и пытался синтезировать в своем учении, которое в целом является возрождением неоплатонизма.
В работах Бруно все время встречаются известные нам неоплатонические термины: «единое», «ум», «душа», «материя». Правда, понимает он их не как Плотин (не как уровни бытия), а в духе Кузанского, для которого Бог есть максимум и минимум, высшее единство мира. Для Джордано Бог также является Единым, что является исходным пунктом для понимания мира. Единое есть и причина бытия (ибо Бог есть Единое), и само бытие (ибо все бытие едино). Поэтому Бог и мир есть одно и то же. В мире соединяются все его противоположности — возможность и действительность, дух и материя. Мир не рождается и не уничтожается, поскольку мир и Бог есть одно и то же.
Собственно, у Джордано Бруно мы видим одно из наиболее последовательных выражений пантеистической концепции. Поскольку Бог бесконечен, постольку и мир бесконечен; поскольку Бог, будучи максимум, является и минимумом, постольку Он содержится и в каждой точке этого мира. Каждая часть, каждый атом мира есть одновременно и Бог. А поскольку движущим механизмом мира (тем началом, которое приводит мир в движение и одушевляет его) является Бог, постольку же в силу совпадения минимума и максимума каждая часть мира является Богом и потому каждая часть мира, каждый его атом имеют источник движения сами в себе. Мир и Бог тождественны, поэтому мир развивается сам.
В мире, как и в Боге, совпадают все противоположности, поэтому нельзя разделять мир на материю и форму. Будучи противоположностями, они совпадают, поэтому нельзя помыслить материю без формы, как и форму без материи. Поэтому же нельзя и определить Бога, ибо определение предполагает некоторое ограничение, а Бог, включая в Себя все определения, все противоположности, превосходит какое-либо определение. В Боге совпадают единственность и множественность, минимум и максимум, прямая является одновременно и кривой (явное заимствование у Николая Кузанского), холод одновременно является теплом, возникновение предполагает уничтожение и т.д. Весь мир постоянно изменяется, и ничто не тождественно самому себе. Такое же изменение есть и в Боге.
Джордано Бруно возражает против аристотелевского разделения материи и формы и указывает, что не существует никакой первоматерии. Материя и форма существуют всегда вместе, поэтому материя вечна. Мир не сотворен во времени, он так же бесконечен и вечен, как и Бог.
Материя развертывается самостоятельно (повторение термина Николая Кузанского о развертывании мира из единого). Материя имеет сама в себе способность к образованию форм и потому не мыслится вне формы. Именно так — как способность материи к самоформированию — и понимает Бруно душу мира, плотиновскую третью ипостась бытия. Душа — это всеобщая форма мира. Она есть и внутри материи как форма, присущая материи, и некоторое начало, объединяющее материю. Поэтому весь мир одушевлен, весь мир сам несет в себе жизненное начало.
Во вселенной, которая, как и Бог, является бесконечной, нет никакого центра. Ни землю, ни человека мы таковым считать не можем. Во вселенной все однородно, любая точка может быть одновременно названа и центром, и окружностью (и здесь очевидно влияние Николая Кузанского). Земля не находится в центре мира, а является одной из планет, которых в мире бесконечное множество. Здесь на основании агрументов, почерпнутых у Кузанского, Бруно одновременно критикует и концепцию Коперника, который остановился на изменении геоцентрической системы на гелиоцентрическую, оставив тем не менее сферу неподвижных звезд. Джордано возражает против этого и вслед за Николаем Кузанским утверждает, что мир бесконечен. Звезды — это такие же солнца, они тоже могут иметь вокруг себя планеты, на которых тоже может быть жизнь.
Таким образом, вместо плотиновской эманации и развертывания Николая Кузанского Бруно отождествляет Бога и природу. Бог не находится вне вещей, а содержится в самих вещах; Он есть внутреннее начало мира, а не находится над миром.
В теории познания Бруно следует за мыслью Николая Кузанского и повторяет ту же самую иерархию способностей человека: ощущения, обобщение, рассудок, интеллект, ум. Каждый раз человек, начиная свои познания от чувственных вещей, обобщает чувства, абстрагируется от них, делает обобщение, а затем производит рассудочный анализ, восходя от них к некоторым определениям, а затем от определений восходит еще выше — к мистическому созерцанию всего во всех противоположностях. Превосходя ограниченность дискурсивного мышления, ум созерцает Бога, объединяющего в Себе все противоположности.
Однако познание человеком Бога не самоцель. Бруно расходится с Плотином, утверждая, что знания имеют, кроме спасения человеческой души, еще и практическую цель: познавая мир, человек может создавать некую практическую магию (по терминологии Бруно) и таким образом управлять природными явлениями и совершенствовать человеческую жизнь.
Бруно отрицает личное бессмертие. Душа после смерти соединяется с Единым, поэтому человек должен искать смысл жизни в самой жизни. Главное для человека — постоянный труд по совершенствованию себя и мира. Именно в труде, в господстве над миром и состоит назначение человека. Вместо религии откровения Бруно настаивает на том, что должна быть религия разума.
Таким образом, преследование Джордано Бруно со стороны католической церкви не было преследованием за его естетвеннонаучные убеждения. Бруно не был самостоятельным ученым, его естественнонаучная теория была лишь фрагментом, заимствованным им у Николая Коперника, аспектом его пантеистического философско-религиозного учения.
Материалистическая натурфилософия Джордано Бруно. Впечатляющие и глубокие результаты натурфилософия Возрождения получила в творчестве итальянского философа, ученого и поэта Джордано Бруно (1548–1600). Жизнь этого горячего, искреннего и бескомпромиссного поборника истины стала предметом многочисленных философских осмыслений и художественных изображений.
Родившись в местечке Пола (недалеко от Неаполя, отсюда его самоименование – Ноланец), в семье мелкого дворянина, он еще юношей стал монахом доминиканского монастыря. Богословское образование оказалось бессильным перед идеями гуманизма, философии и науки, почерпнутыми Бруно в личных контактах и в книгах богатой монастырской библиотеки. Конфликт с начальством закончился бегством Бруно из монастыря. Начались годы скитаний молодого философа по городам Италии, затем Франции. Лекции в университетах Тулузы и Парижа сопровождались диспутами с носителями схоластической рутины и конфликтами с ними. Примерно то же самое происходило и в Англии (в Лондоне и Оксфорде). Контакты же с гуманистами и учеными, напротив, были весьма плодотворными. Бруно – плодовитый писатель. В 1584– 1585 гг. в Лондоне он опубликовал шесть диалогов на итальянском языке, в которых изложил систему своего мировоззрения. Важнейшие из них для истории философии – “О причине, начале и едином” и “О бесконечности, вселенной и мирах”. Едко-сатирическое изображение схоластического педантизма и богословской учености в некоторых из этих диалогов стало одной из главных причин отъезда Бруно из Англии. Вскоре уже из Франции Бруно перебирается в Германию. Он читает лекции в университетах Виттенберга и других городов империи. К концу
“Теоретические истоки философского учения Бруно многообразны. Большую роль в его становлении сыграли весьма влиятельные и в XVI в. неоплатонические идеи (хотя он и не смог прочитать основного произведения Патрици “Новая философия универсума”). Идеи стоиков были ему известны, по-видимому, из названного выше сочинения его земляка Телезио, с которым он ознакомился во время пребывания в монастыре. Особенно же важно, что Ноланец одним из первых в эпоху позднего Ренессанса обратился к атомистическим и космологическим идеям Демокрита и Эпикура, находившимся в диаметральном противостоянии к системе неоплатонизма. В формировании своей философской доктрины Бруно примыкал и к учениям тех средневековых философов, в которых особенно последовательно были сформулированы антикреационистские идеи, обычно развивавшиеся тогда в русле пантеистической традиции. Это были средневековые учения арабоязычных философов – Аверроэса и Авиценны и особенно еврейского философа Авицеброна (Ибн Гебироля, которого считали тогда арабом), а также латинского натуралистического пантеиста Давида Динантского. Не излишне напомнить здесь, что Кузанеп, которого Бруно ценил очень высоко, тоже опирался на средневековую пантеистическую традицию, однако на мистическую (Экхарт и др.). Фичино же прямо отвергал воззрения амальрикан, к которым был столь близок Давид Динантский. Основным естественнонаучным источником натурфилософской доктрины Ноланца стала гелиоцентрическая астрономия Коперника. Ее он прежде всего и защищал – как подлинную физическую реальность – в своих многочисленных диспутах и спорах со сторонниками традиционной аристотелевско-схоластической системы мира. Космологическая доктрина – одна из главных компонентов натурфилософии Бруно.
Пантеистический и органистический материализм.
В главе о Николае Кузанском мы выяснили, что рассмотренное в философско-гносеологическом плане понятие бога резюмирует познавательные отношения человека к миру. То же понятие в плане философско-онтологическом выражает единство мира, универсума. Это абсолютизированное единство может быть полностью противопоставлено самому миру, находиться вне его. Тогда мы получим чаще всего различные варианты религиозно-теистических воззрений. Но оно может быть деперсонализировано и максимально приближено к универсуму. Тогда возникают различные варианты пантеистических воззрений, в которых философское содержание преобладает над религиозным. В эту многовековуй эпоху (начавшуюся еще в античности) именно пантеизм с наибольшей силой выражал единство мира.
Должны были пройти несколько веков интенсивного развития естествознания, чтобы диалектический материализм доказал, что подлинное единство мира возможно /только как единство материальное. Возвращаясь к эпохе Возрождения, напомним, что в мистическом пантеизме, в общем преобладавшем у Кузанца, мир, универсум погружался в бога, сохранявшего свою обособленность по отношению к ним и лишавшего их самостоятельности. Вместе с тем, как уже подчеркивалось, мистический пантеизм (или панентеизм) редко выступал в чистом виде. Когда мировоззренческий акцент ставился на природе, в глубины которой погружался деперсонализированный бог, пантеизм становился уже натуралистическим. В сущности, он и составлял главную мировоззренческую основу всех натурфилософских построений позднего Ренессанса, в которых теоретические усилил были сконцентрированы на объяснении природы. В произведениях Джордано Бруно можно видеть кульминацию этого процесса. “ Бог есть бесконечное в бесконечном, он находится во всем и повсюду, не вне ияад, но в качестве наиприсутствующего” [95, vol. II, Pars П, с. 312).
Бруно утверждает, что “природа есть Бог в вещах” (Deus in rebus, Dio nelle cose), божественная сила, скрытая в них же [93 б, с. 162; см. 92, с. 236]. Выражения мистического пантеизма, столь обильные у Кузанца, редки у Ноланца. В отличие от первого у Бруно весьма незначительны богословско-креационистские выражения, а трансцендентное, внеприродное понимание безличного бога в общем проявляется довольно редко. Природа в понимании Бруно фактически приобретает полную самостоятельность, а бог мыслится как синоним ее единства. Соответственно вещи и явления природы – не символы “сокрытого бога”, из которого соткано покрывало таинственности, окутывающее ее, несмотря на все успехи познающего человека, с чем мы часто встречались у Кузанца, а самостоятельные и полноценные реальности, в мире которых он живет и действует. Конечно, актуально-бесконечный (“целокупно-бесконечный”) бог “в свернутом виде и целиком” не может быть отождествлен с потенциально бесконечным универсумом, существующим “в развернутом виде и не целиком” [92, с. 316]. Однако максимальное приближение такого бога к миру природы и человека толкало Бруно к их отождествлению во множестве конкретных случаев. Именно многочисленность таких отождествлений бога то с природой, то с ее различными вещами и процессами, а иногда прямо с материей делает пантеизм Бруно не только натуралистическим, но и материалистическим. Особенно показательны здесь заключительные главы его поэмы “О безмерном и неисчислимых”.
Максимальное сближение бога и природы у Бруно имело для его натурфилософской доктрины другое важнейшее следствие, которое можно назвать реабилитацией материи, направленной против аристотелевско-схоластических представлений о совершенно пассивной “первой материи” как предельно абстрактной возможности, дающей начало конкретным вещам лишь в результате воздействия на нее единственно активных форм, за которыми скрывался опять же бог как последнее выражение некой универсальной активности. Такой “логической” материи Ноланец противопоставил ее пантеистическо-ренессансное истолкование, в силу которого материя есть не что иное, как “божественное бытие в вещах” (essere divino nelle cose) [92, с. 271]. Оно означает тесное объединение материи и формы, отрицание самостоятельности последней, многократно усиленное в схоластической философии, признававшей вопреки Аристотелю множество форм, не связанных материей. Наиболее общий вывод, сформулированный в этом контексте Ноланцем, состоял в том, что он объявлял материю тем началом, которое “все производит из собственного лона (proprio e gremio) [95, vol, I, pars II, с. 312]. Источником форм, всего бесконечного качественного многообразия бытия оказывается в этом контексте уже не бог, а материя. Любой пантеизм в принципе антикреационистичен. В силу натуралистического пантеизма Джордано Бруно, сознательно заостривший воззрения, восходившие к Авиценне, Аверроэсу и особенно Авицеброну и Давиду Динантскому, сделал антикреационизм важнейшим устоем своей натурфилософии. Натурализм Ноланца фактически здесь становится и материализмом. Материя, рассматриваемая в ее единстве с формой, отождествляется и с природой. Бруно систематически развивает ренессансное понимание ее как многокачественной, живой, непрерывно изменяющейся – воззрение, в общем преобладавшее и в античности. Подобно другим ренессансным (как и античным) натурфилософам он исходит из идеи тождества микро- и макрокосма, человека и универсума, вселенной. Поскольку в отличие от Кузанца актуально-бесконечный бог в произведениях Ноланца довольно редко напоминает о своем вездесущии, единство микро- и макрокосма истолковывается им более натуралистически. “Все вещи находятся во вселенной и вселенная во всех вещах; мы – в ней, она – в нас” (92, с. 278).
Трактовка природы в произведениях Бруно почти всегда органистическая – чувственные и интеллектуальные свойства микрокосма переносятся на всю природу. Важнейший результат такой аналогии – гилозоистическое и панпсихическое истолкование всего и всякого бытия. “Мир одушевлен вместе со всеми его членами” [92, с. 208], а душа – “ближайшая формирующая причина, внутренняя сила, свойственная всякой вещи” [95, vol I, Pars II, с. 313]. Вместе с тем она выступает и в качестве всеобъемлющей духовной субстанции – платоновско-неоплатонической мировой души, к понятию которой многократно обращались многие средневековые, чаще всего неортодоксальные философы и которая стала одним из главных онтологическо-гносеологических понятий ренессансной философии. Мы встречались с ней при рассмотрении онтологии Кузанца (и тем более флорентийских платоников), но ее роль в натурфилософии Ноланца еще большая. В столь важном его произведении, как диалог “О причине, начале и едином”, понятие мировой души фактически подменяет понятие самого бога (чего, как мы видели, совсем нет у Николая Кузанского)
Такого рода подмена во многом объясняется тем, что важнейшим атрибутом мировой души признается некий “всеобщий ум”, универсальный интеллект. Правда, автор говорит о трех разновидностях интеллекта – божественном, мировом и множестве частных, но решающую роль приписывают именно мировому (являющемуся центральным, связующим звеном этой платоновской триады).
Благодаря его деятельности можно объяснить целостность любой вещи, в особенности организма и всего мира, ему уподобляемого. Хотя Бруно и отвергал некоторые положения аристотелевской философии (особенно ее трактовку материи), он развивал в общем тот же органистический взгляд на мир, выражавшийся прежде всего в подчеркивании телеологического характера деятельности организма, а вместе с ним и всего мира. Выяснение цели существования различных вещей, растений, животных и тем более человека составляет с этих позиций главную задачу исследователя.
Телеологическая трактовка бытия у Бруно тесно связана и с не раз отмечавшимся нами сближением природы в искусства у ряда ренессансных философов. Гармония и красота природы, невозможная без уяснения ее целесообразности в большом и малом, может быть объяснена, согласно Ноланцу, лишь тем, что всеобщий ум выступает как “тот художественный интеллект, который изнутри семенной материи сплачивает кости, протягивает хрящи, выдалбливает артерии, вздувает поры, сплетает фибры, разветвляет нервы и со столь великим мастерством располагает целое” [92, с. 204). Природа полна бессознательного творчества (что утверждал и Аристотель), и человеческое – только уподобление ей.
Без мировой души и присущего ей всеобщего ума, без духовной субстанции, частицы которой наличны во всех вещах, такого рода творчество было бы невозможно. Если бы мировая душа трактовалась лишь как духовная субстанция, существующая совершенно самостоятельно (ас такими трактовками читатель встречается в произведениях Бруно), было бы совсем не просто относить его к числу материалистов. Как уже сказано, пантеизм, даже натуралистический, невозможно полностью отождествлять с материализмом. Однако следует учитывать, что сам Бруно, как бы подводя итог своей онтологической доктрины, подчеркнул, что последнее, наиболее глубокое начало универсума составляет некая единая субстанция, в которой совпадают телесное и духовное, материальное и формальное, возможность и действительность. Поэтому, утверждается от имени последователя Бруно в названном выше диалоге, “мы обнаруживаем двойную субстанцию – одну духовную, другую телесную, но в последнем счете и та и другая сводятся к одному бытию и одному корню” [92, с. 2471. Задолго до Бруно такого рода “корень” Давид Динантский называл богом, а в следующем столетии Спиноза отождествит его как с субстанцией, так и с природой.
Материалистическая суть учения Бруно становится особенно очевидной, если с онтологического уровня спуститься на уровень собственно натурфилософский, непосредственно связанный с истолкованием природы. Таково, например, его положение, согласно которому материальный субстрат в принципе остается неизменным, сколько бы изменений и переходов ни осуществлялось в конкретных природных изменениях и превращениях. Так, семя становится стеблем, на нем вырастает колос, из которого получается хлеб, превращающийся в желудочный сок, трансформирующийся в кровь, рождающую уже совсем другое семя, становящееся зародышем, из которого возникает и растет человек, со временем превращающийся в труп, разлагающийся в землю, в свою очередь становящуюся камнем, и т. п. (см. 92, с. 230). Натурфилософский материализм заключен и в традиционных воззрениях, шедших с глубокой древности, относительно главных стихий, или элементов, образующих, так сказать, тело природы. Это качественное воззрение античной физики было воспринято как схоластическими трактовками природы, так и ренессансной натурфилософией. У Бруно же оно стало первостепенным элементом его космологических воззрений.
ЕСТЕСТВЕННО-НАУЧНАЯ МЫСЛЬ В ФИЛОСОФИИ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ
Как отмечалось, итальянские гуманисты XIV–XV вв. мало интересовались естественными науками (не говоря уже о математике). Но общий прогресс производства, всей жизни, знаний обращал взоры некоторых гуманистов к этим наукам.
Естественнонаучные произведения арабоязычных ученых стали известны уже в XII–XIII вв. В XI в. в странах Западной Европы вошли во всеобщее употребление “арабские” цифры, закреплявшие позиционную систему счисления. Ренессансные ученые более широко и всесторонне даже по сравнению с арабоязычными ознакомились с произведениями античных (главным образом древнегреческих) математиков. Наибольшую роль сыграли при этом произведения Евклида и Архимеда. К исходу XV и началу XVI в. определились и первые значительные успехи европейской математики, подводившие итоги ее предшествующего развития. В особенности они были связаны с деятельностью флорентийского математика Луки Пачоли (1445 – после 1509), автора “Суммы арифметики, геометрии, пропорции и пропорциональности” (1494), содержавшей сводку всего известного тогда математического знания, а также трактата “Божественная пропорция” (1496–1499). В представлениях Пачоли математика должна была представлять всеобщую закономерность, применимую ко всем вещам. Эта великая идея-мечта была сформулирована еще в античности Филолаем и другими пифагорейцами (свое отражение она нашла и в платоновском “Тимее”), определенный вклад в ее реализацию внесли арабоязычные ученые средневековья, но конкретное и уже продуктивное начало подлинной реализации этой важнейшей идеи научного знания произошло только в эпоху Возрождения. “Современное естествознание,– подчеркнул Ф. Энгельс,– единственное, о котором может идти речь как о науке...”, естествознание, превзошедшее достижение античных греков и средневековых арабов, появляется именно в эпоху Возрождения [1, т. 20, с. 508]. Об уровне “современного естествознания” и его решающих признаках возможно судить после краткого анализа состояния производственной и художнической практики итальянского Ренессанса.
Это раннекапиталистическое производство хотя и вступало в мануфактурный период, но в основном оставалось еще ремесленным, с высочайшим уровнем выучки, достигнутой множеством поколений работников, непрерывно совершенствовавших ее. Такое мастерство, еще не тронутое капиталистической нивелировкой машинного, “массового производства”, с необходимостью рождало множество шедевров и становилось искусством. Хорошо известен его потрясающий расцвет в данную эпоху прежде всего в Италии, расцвет, подаривший человечеству столько гениально неповторимых творений, восхищающих человечество и в наши дни.
Если же бросить взгляд на состояние тогдашней науки, то можно считать, что она сосредоточивалась в двух почти не связанных друг с другом организациях. Одной из них были университеты и некоторые школы, существовавшие уже не один век. Эта традиционная наука так или иначе выступала в контексте умозрительной схоластики, которая, можно сказать, чуралась опытно-экспериментального исследования природы. Другой организацией можно считать мастерские живописцев, скульпторов и архитекторов, которыми особенно изобиловала Флоренция. Их активнейшая практика создания предметов искусства, стимулированная все возраставшим спросом на них, с необходимостью толкала на путь экспериментирования. Но первоначально она была лишена математического и вообще теоретического осмысления. К тому же многие итальянские мастера, художники нередко не имели никакого систематического образования, не знали латыни, иногда были даже малограмотны. Однако сама практика создания предметов искусства, так сказать, логика мастерства требовала его соединения с наукой, прежде всего с математикой.
Такое соединение и привело к выделению искусства из ремесла, ко все большему совершенствованию первого. Например, живописцы Ренессанса не достигли бы такого совершенства, если бы они с помощью математики не изучили правил перспективы. В этом свете становится понятным упомянутое выше название одного из двух главных произведений Пачоли – “Божественная пропорция”,– трактовавшего теорию геометрических пропорций (“правило золотого сечения”). То же следует сказать о скульптуре и тем более об архитектуре, требовавшей не только математических познаний. В этой связи можно утверждать, что в фокусе всех методологических изысканий в области искусства стало учение о пропорциональности, основой которого служила мера человеческого тела – одного из главных объектов ренессансного искусства.
Ренессансная ситуация в сфере искусств и наук отличалась также тем, что даже их главные области – живопись, архитектура, скульптура, а также математика, механика, анатомия, медицина, зачатки химии – развивались в теснейшей связи и нередко объединялись в деятельности одного человека. Практиком и теоретиком искусства был, как уже отмечалось, Альберти. Но как гениальный художник – живописец и скульптор, исключительно многосторонний и на редкость одаренный инженер, глубочайшим образом осмысливавший собственное искусство и искусство всей своей эпохи, среди современников выделился Леонардо да Винчи (1452–1519).
10 Леонардо да Винчи и его деятельность.
Внебрачный сын нотариуса из местечка Винчи и простой крестьянки, Леонардо не получил классического образования и не обучался в университете. Однако это обстоятельство сыграло скорее положительную, чем отрицательную роль в его формировании в качестве мастера искусства и многообразного изобретательства, а затем и теоретика этой высокой практики. Сам он называл себя “человеком без книжного образования”, подчеркнув тем самым свое отличие от подавляющего большинства гуманистов, великолепно начитанных во всяких текстах. Тем не менее, можно полагать, что Леонардо немало читал. Он был знаком (возможно, через своего друга Пачоли) с идеями Архимеда – наиболее влиятельного (наряду с Евклидом) античного математика и механика, показавшего практическо-производственные стороны точных наук. Знаком был Леонардо и с теми немаловажными элементами механики, которые разработали позднесред-невековые схоластики-номиналисты. Определенную роль в философской и научной инспирации Леонардо сыграли платонические идеи, развивавшиеся в академии его родной Флоренции, особенно произведения Фичино.
Но какую бы роль ни играли эти и другие теоретические источники в духовном развитии мастера из Винчи, он, как никто другой в его веке, формировался не столько под влиянием книг, сколько в процессе личного активного создания предметов искусства и различных технических творений. Начиная с обучения в одной из художественных мастерских Флоренции, он быстро стал первоклассным мастером живописи и его широкоизвестные картины, написанные в дальнейшем, принадлежат к числу ее главных ренессансных шедевров. Меньше он проявил себя как скульптор, но особенно поразителен его инженерно-изобретательский гений.
Мужчина редкой красоты и огромной физической силы, холостяк, Леонардо был олицетворением творческих дерзаний не только своей эпохи, но, возможно, всей истории человечества. Вне радостей творчества он явно не видел смысла человеческой жизни, во всяком случае собственной жизни. Если и не на размахе его, то на практической результативности отражалась зависимость Леонардо (как, в сущности, и подавляющего большинства других мастеров эпохи) от работодателей. Этим главным образом объясняется смена им мест своего жительства и работы – Флоренция, Милан, затем снова Флоренция, затем Романья, снова Милан, затем Рим. Последние два года своей жизни Леонардо находился на службе французского короля Франциска I и умер во Франции.
Он по праву заслужил имя пионера современного естествознания. Трудно обозреть круг его изобретений и проектов – в области военного дела (например, идея танка), ткацкого производства (например, проект автоматической самопрялки), воздухоплавания (включая идею парашюта), гидротехники (например, идея шлюзов). Почти все они далеко обгоняли технические возможности и потребности своей эпохи и по достоинству оценены только в прошлом и настоящем столетиях.
Рассматривать идеи Леонардо в историко-философском плане не просто, и прежде всего в силу того, что его деятельность в общем мало связана с тогдашними философскими традициями, развивавшимися на основе античных доктрин. Место гениального мастера в философском развитии Ренессанса определялось как его художнической, так и исследовательской деятельностью в области механики, физики, астрономии, геологии, ботаники, анатомии и физиологии человека. Причем подавляющее большинство научных изысканий Леонардо осуществил в контексте своей творческой практики. Специальных теоретических и тем более философских трактатов он не писал, однако интенсивно осмысливал свои труды в многочисленных записных книжках. Они не были рассчитаны на публикацию и представляли собой шифрованные записи автора для самого себя. Только часть его литературного наследия стала известна под названием “Трактат о живописи” в XVI в. Самый же значительный корпус записей и дневников гениального нровидца стал предметом изучения лишь с конца XVIII в. и особенно со второй половины XIX в. и продолжается в наше время.
Методологические идеи Леонардо. Среди записей Леонардо есть и такие, которые свидетельствуют о его конфликте не только со схоластической, но и с гуманистической ученостью, оперировавшей огромным материалом разнообразной мудрости, почерпнутой в книгах. Эти чванливо-напыщенные “трубачи и пересказчики чужих произведений”, непрерывно цитирующие различных авторов, пренебрежительно смотрели на Леонардо именно потому, что он неспособен был к демонстрации такого рода “мудрости”. В противоположность ей ученый стремился цитировать более достойного “автора” – “опыт, наставника их наставников” [83, с. 25 ]. Апелляция к опыту многократно повторялась в различных аспектах многими философами и усиливалась по мере того, как становилось все более очевидным многообразное богатство ренессансной жизни по сравнению не только со средневековьем, но и с античностью. Леонардо делал это особенно настоятельно, одним из первых подчеркивал, что “мудрость есть дочь опыта” [83, с. II]. Однако не в этом только состояла специфика его методологических идей. И даже не в том, что он не раз подчеркивал безошибочность опыта и приписывал возникновение ошибок процессу неправильного рассуждения. Такие элементарно-сенсуалистические идеи многократно защищались в истории философии, начиная по крайней мере с Эпикура.
Специфика методологии Леонардо состоит в том, что он стремился к максимально конкретному пониманию опыта и по возможности к точному уяснению его роли в деле достижения истины. В борьбе против умозрительно-словесного “выяснения” истины ученый подчеркнул, что полны заблуждений те науки, которые “не порождаются опытом, отцом всякой достоверности, и не завершаются в наглядном опыте, т. е. те науки, начало, середина или конец которых не проходят ни через одно из пяти органов чувств”. При этом выявляется, что опыт составляет минимальное условие истинности. Сама же истина “имеет одноединственное решение” [83, с. 9], достижение которого кладет конец спорам об истинности. Провозглашаемая здесь однозначность истинности не может быть достигнута в опыте, понимаемом (и массово осуществляемом) как чисто пассивное наблюдение и восприятие событий и фактов, сколь бы ни были они многочисленны. Такая предельная конкретность истины достижима не на путях пассивного наблюдения и восприятия, а посредством активного, целенаправленного опыта, или эксперимента
Мы не найдем у Леонардо какой-то разработанной методики экспериментирования. Эта трудная задача решалась значительно позже, и в дальнейшем мы встретимся с более глубоким осмыслением проблемы эксперимента. Леонардо же скорее ориентировался на то достаточно стихийное экспериментирование, которое осуществлялось во многих итальянских художественных мастерских (боттегах) и которое, совершенствуя, практиковал он сам. Но методологическая проницательность ученого привела к четкому уяснению того, что такого рода экспериментирование само по себе еще далеко недостаточный путь достижения достоверной истинности, ибо “природа полна бесчисленных причин, которые никогда не были в опыте” [83, с. II]. Отсюда необходимость теории для его осмысления, резюмируемая в широко известных его словах: “Наука – полководец, и практика – солдаты” [83, с. 23].
Не оставляет Леонардо никакого сомнения и в том, какую науку он имеет в виду прежде всего и главным образом. Это конечно математика, ибо только она способна придать результатам экспериментирования подлинную достоверность, искомую однозначность, делающую возможной точное практическое применение найденной истины. В одной из своих записей Леонардо категорически не рекомендует читать его нематематику. В другой он называет механику раем математических наук, ибо именно здесь достигается плод математических изысканий. При этом механика мыслилась не как теоретическая наука, какой она станет только впоследствии, в эпоху Галилея – Ньютона, а как чисто прикладное искусство конструирования различных машин и инструментов, в отношении которого великий итальянец был первоклассным мастером. Следовательно, мы называем Леонардо пионером современного естествознания не только как великого инженера, проектировавшего различные механические устройства, создание которых стало возможным лишь в самом недавнем времени. Более того, мы имеем в виду теоретически уясненную им необходимость органического единства эксперимента и его математического осмысления, которое и составляет суть того, что мы вслед за Энгельсом называем современным естествознанием.
В записях Леонардо имеются и другие значительные методологические идеи, например идея сочетания аналитического и синтетического методов исследования, а также идея объективности достоверной истины, не зависящей от характера ее объекта (в то время как теологическо-схоластическая традиция настаивала на обратном). Из онтологических идей, имеющихся в тех же записях, следует указать на понятия вечного правила (regola) и даже непререкаемого закона (irrevocabile legge) природы, по существу, отождествляемого с естественной необходимостью, которую должен понимать любой исследователь и любой инженер, чтобы не стремиться к невозможному.
Проблема природы и искусства. Огромной философско-мировоззренческой проблемой, решавшейся мастером из Винчи, была также проблема соотношения человеческого искусства, понимаемого в самом широком смысле этого слова, и природы. Выше мы затрагивали ее в связи с рассмотрением философской доктрины Кузанца. Тогда выяснилось, что, хотя этот великий мыслитель сближал человеческую и божественную деятельность, бесконечное превосходство последней перед первой превращало человека в подражателя природы и находящегося в ней и за ней бога. Иначе выглядела та же проблема у Леонардо, у которого человек выступает перед лицом фактически обезбоженной природы. В сущности, он полностью натурализиро-ван и представляет собой “величайшее орудие природы” [цит. по 84, с. 126]. Вся его деятельность свидетельствует о том, что “там, где природа кончает производить свои виды, там человек начинает из природных вещей создавать с помощью этой же самой природы бесчисленные виды новых вещей” [цит. по 84, с. 323].
Тезис гуманизма о царстве человека фактически превращался у Леонардо в положение о превосходстве человека над природой. С одной стороны, он ничего не способен сделать без и вне природы. Не способен он, например, делать золото, к чему стремились алхимики, ибо золото принадлежит к числу тех простых вещей, которые способна создавать только природа. Но затем проявляется могущество человека, использующего эти простые природные вещества и создающего бесконечное разнообразие сложных вещей, предметов, творений, которых в самой природе никогда не было и не будет. Культура выше натуры, мог бы сказать Леонардо (ему, конечно, и не снились экологические проблемы наших дней).
Равнодушный к религии своей эпохи, мастер из Винчи все же не доходил до богоборческих утверждений, а скорее подобно Кузанцу, Пико и другим гуманистам стремился только к максимальному приближению человека к богу, говоря, например, что “мы можем в отношении искусства называться внуками бога” [42, т. II, с. 363]. Но и такое утверждение свидетельствовало о предельной оценке творческих способностей человека, которые именно в создании произведений искусства достигают своей кульминации.
Эстетика Леонардо. Реалистическая сущность эстетики Леонардо связана прежде всего с его убеждением в том, что искусство, как и наука, служит делу познания реального мира. Однако главное дело науки состоит в раскрытии количественных сторон вещного мира. Например, геометрия стремится свести окружность к квадрату, а тело – к кубу, арифметика же оперирует квадратными и кубическими уравнениями. Причем оказывается, что обе эти науки постигают только прерывные и непрерывные количества, но бессильны перед качеством, в котором и заключена подлинная красота природы. Познание качественности доступно главным образом искусству. Качественность означает при этом и конкретность, индивидуальность, неповторимость. В этом гениальный художник видит эстетическо-облагораживающую человека функцию природы. Она “столь усладительна и неистощима в разнообразии, что среди деревьев одной и той же породы ни одного не найдется растения, которое вполне походило бы на другое, и не только растения, но и ветвей, и листьев, и плода не встретится ни одного, который бы в точности походил на другой” [83, с. 854].
Познавательная роль искусства выявляется именно в способности художника воспроизвести эту максимальную конкретность и индивидуальность. Первое место среди искусств принадлежит живописи, ибо “глаз, называемый оком души,– это главный путь, которым общее чувство может в наибольшем богатстве и великолепии рассматривать бесконечные творения природы...” [42, т. II, с. 362].
Живопись – самое демократичное из искусств, ибо ее так или иначе понимают все люди, не только грамотные, но и неграмотные. “Живопись – это немая поэзия, а поэзия – это слепая живопись” [42, т. II, с. 363]. В сущности, она выше науки, ибо способна изобразить явление целиком с предельной истинностью самой природы, между тем наука на это не пособна.
Тем больше ответственность художника, который с необходимостью руководствуется чувствами, но не должен делать это бездумно, если он подлинный художник. Трудно назвать художником того, кто, подобно зеркалу, бездумно срисовывает то, что видит. Творческая натура художника проявляется в его способности трансформироваться в любой цвет и любую тональность, которые необходимы для изображения индивидуального и неповторимого. Сила обобщения художника прямо пропорциональна его способности к индивидуализации. Автор “Моны Лизы” (Джоконды), “Тайной вечери” и других бессмертных шедевров живописи дал крайне редкий пример гармоничного соединения гениального живописца и великого ученого. Пропорции человеческого тела он изобразил как великолепный анатом, а неповторимость и красоту человеческой души в своих портретах и картинах – как глубокий психолог и великолепный живописец.
11 Николай Коперник и его мировоззренческое значение.
Важнейшей прикладной и одновременно мировоззренческой естественнонаучной дисциплиной едва ли не с начала своего возникновения была астрономия. Уже в древности она сочетала в себе тщательное наблюдение движений небесных светил (и неба вообще) и различное теоретическое, мировоззренческое осмысление (обычно включавшее громадный элемент фантастического).
В эпоху Возрождения астрономия переживала период большого подъема. Могучие импульсы, способствовавшие ее развитию, исходили из области мореплавания, приобретшего всемирные масштабы и требовавшего все более точной ориентировки. Не менее, если не более, важным было воздействие условий, специфичных для этой эпохи. Тогда продолжал действовать календарь, разработанный за полтора тысячелетия до нее, еще в эпоху Юлия Цезаря (“старый стиль”). К тому времени в нем накопилось множество неточностей, вносивших порядочную путаницу, например, в столь важную для церковной жизни периодичность наступления христианских праздников. Необходима была его реформа, и уже Николай Кузанский задумывался над ней.
Комплекс астрономических знаний свое наиболее общее выражение получал в господствовавшей с античных времен геоцентрической системе Аристотеля – Птолемея. Идея геоцентризма, исходившая от Аристотеля, была органическим выражением его финитистской космологии и телеологической философской системы, с необходимостью требовавшей конечного космоса, за пределами которого (за последней сферой неподвижных относительно друг друга звезд, принципиально отличавшихся для земного наблюдателя от передвигавшихся по небу планет) находился божественный перводвигатель. Напомним, что аристотелевская космология, будучи необходимой составной частью его физики, включала в себя также представления о принципиальном различии подлунного, земного вещества, слагавшегося из четырех традиционных стихий – воды, земли, воздуха и огня, подверженных непрерывным изменениям, и неизменного небесного вещества – эфира; об идеально круговых и равномерных движениях Солнца и планет около Земли по особым эфирным сферам; о так называемых интеллигенциях – особо тонких разумных духах, в которых видели главный источник движения планет, при отсутствии действительного понимания физических причин их перемещения в пространстве. Как до Аристотеля пифагорейцами 5–4 вв. до н. э., так и после него Аристархом Самосским в 3 в. до н. э. были высказаны и гелиоцентрические идеи устройства нашего космоса.
Однако они не могли быть тогда доказаны. К тому же геоцентрическая система вполне гармонирует с обыденным опытом, ежедневно подтверждающим неподвижность Земли и движение светил, со “здравым смыслом”, из которого во многом исходил Аристотель. Вот почему и Клавдий Птолемей, живший в Александрии во II в. и являвшийся великолепным астрономом-наблюдателем, математически осмысливавшим сложные видимые движения светил, принял аристотелевский геоцентризм как незыблемую истину. “Спасая видимость” движения планет вокруг неподвижной Земли и исходя из аристотелевских догм относительно кругового и совершенно равномерного движения небесных светил, Птолемей все же был вынужден изменить, вернее, “уточнить” характер этого движения. Он не придавал существенного значения идее реальности тех сфер, по которым, согласно Аристотелю, планеты обращаются вокруг Земли. В своем “Великом математическом построении астрономии” Птолемей, проделав колоссальный труд по объединению астрономических идей и материала своих предшественников за несколько веков, согласовав их с собственными наблюдениями, представил движение Солнца, Луны и других небесных светил около неподвижной Земли посредством эксцентриков (кругов, центр которых не совпадает с центром Земли) и эпициклов (малых кругов, по которым обращаются планеты при своем обращении вокруг Земли по основному кругу) столь искусно и математически строго, что впервые в истории астрономии стало возможным предвычисление движений небесных светил и лунных затмений.
Астрономические таблицы, составленные на основе труда Птолемея (как им самим, так и средневековыми астрономами, продолжавшими их уточнять и усложнять), служили вполне удовлетворительным пособием по практической астрономии в течение множества веков. При этом мировоззренческое значение для христианско-схоластиче-ских доктрин сохраняла аристотелевская космология, ибо принцип геоцентризма соответствовал их антропоцентрическим представлениям, конечность мира в пространстве выявляла космическую функцию Христа и т. п. По изложенным выше причинам в эпоху Возрождения все более ощутимо развивалось противоречие между принципиальной, мировоззренческой, аристотелевской основой этой фундаментальной астрономической системы и ее прикладным значением, приданным ей Птолемеем. В этих условиях выступил великий польский астроном и философ Николай Коперник (1473–1543).
Он учился в Краковском университете (1491–1496), в котором тогда было уже весьма ощутимо влияние гуманизма. Особое значение для формирования научных интересов юного Николая имела астрономическая и математическая школа, существовавшая здесь. По завершении образования в Кракове Коперник приехал в Италию, где в течение восьми лет изучал астрономию, философию, медицину и право, овладел древнегреческим языком в университетах Болоньи, Падуи (где он слушал Помпонацци) и Феррары. По возвращении в Польшу Коперник, числившийся на церковной службе, дававшей ему средства к существованию, посвятил жизнь многообразным научным занятиям и административной деятельности. Но главным делом его научной жизни была астрономия. Уже в Италии, изучив философско-космологические и астрономические идеи античных философов и ученых, он пришел к убеждению в ложности теории Аристотеля – Птолемея. Первым литературным результатом, в котором Коперник в самой общей форме выразил это свое убеждение, было совсем небольшое произведение “Очерк нового механизма мира” или “Малый комментарий” (примерно 1505–1507). В последующие годы по мере все более тщательных наблюдений неба, движения его планет это убеждение крепло, получая Астрономическую и математическую конкретизацию. Он не скрывал своих воззрений, однако главный труд его жизни “Об обращении небесных сфер” (De revolutionibus orbium coelestium) был издан лишь перед его смертью.Главная идея этого великого произведения, положенная в основу гелиоцентрической системы мира, состоит, во-первых, в положении о том, что Земля отнюдь не составляет неподвижного центра видимого мира, а вращается вокруг своей оси, и, во-вторых, в положении, согласно которому она обращается вокруг Солнца, находящегося в центре мира. Вращением Земли вокруг своей оси Коперник объяснял смену дня и ночи, а также видимое вращение звездного неба. Обращением же Земли вокруг Солнца он объяснял видимое перемещение его относительно звезд, а также петлеобразные движения планет, вызвавшие такое усложнение Птолемеевой системы мира. Согласно Копернику, петли, описываемые планетами среди звезд,– следствие того, что мы наблюдаем их не из центра, вокруг которого они действительно обращаются, т. е. не с Солнца, а с Земли. Польский астроном первым установил, что Луна обращается вокруг Земли, являясь ее спутником. Одно только перемещение местоположений Солнца и Земли позволило значительно упростить схему движений планет вокруг нового центра мира.
Переходя к философским аспектам новой астрономической системы мира, напомним высокую оценку открытия Коперника Ф. Энгельсом, согласно которому оно стало “революционным актом, которым исследование природы заявило о своей независимости... Отсюда начинает свое летосчисление освобождение естествознания от теологии...” [1, т. 20, с. 347].
Автор “Обращения небесных сфер” в духе эпохи воспринимал свою астрономическую доктрину как философскую. Нужно думать, прежде всего потому, что первоначальную, наиболее общую инспирацию к своему открытию он получил, познакомившись с идеями древнегреческих пифагорейцев (а также косвенно – через “Энеиду” Вергилия и поэму Лукреция Кара). Размышляя о возможной форме Земли, Коперник в III главе первой книги своего труда упоминает о всех тех ее фигурах, которые приписывали Земле первые древнегреческие “физиологи” (этим аристотелевским словом он сам их иногда называет) – от Анаксимандра до Демокрита,– и приходит к заключению, что ее следует принимать как совершенно круглую (что тоже утверждали некоторые античные философы). Другие античные философские идеи, например платоновско-не-оплатоническую идею мировой души, Коперник переосмысливал в духе своего гелиоцентризма, утверждая в X главе той же книги, что такого рода душой, или правителем мира, называли именно Солнце. В духе телеологизма, столь характерного для органицизма платоновско-аристотелевской традиции и даже усиленного в схоластической философии, Коперник в том же месте своего главного труда следующим образом обосновывает гелиоцентризм: “В середине всех этих орбит находится Солнце; ибо может ли прекрасный этот светоч быть помещен в столь великолепной храмине в другом, лучшем месте, откуда он мог бы все освещать собой?” [38, с. 59–60].
Приведенный пассаж можно расценить и как проявление многократно зафиксированной нами выше гуманистической паганизации средневекового мировоззрения, которая привела Коперника к астрономической идее гелиоцентризма, радикально подрывавшей космологию, характерную для этого мировоззрения. Однако его фундаментальными реликтами (“пережитками”) все же оставались главные положения аристотелевско-птолемеевской космологии. Хотя величина Земли, считал Коперник, по сравнению с небом исчезающе мала, а расстояние от Земли до так называемой сферы неподвижных звезд колоссально, сама эта сфера представляет незыблемую границу мира, который, как и у Аристотеля, в принципе остается конечным. Кроме того, орбиты планет и самой Земли в их движении вокруг Солнца остаются точно круговыми, а само это движение – идеально равномерным. Эти умозрительно-антропоморфные представления, на которые бессилен был еще посягнуть Коперник, заставляли его сохранить некоторую часть эпициклов и эксцентриков, обильно представленных в астрономии Птолемея и его последователей.
Наиболее прогрессивной и радикальной стороной коперниканской космологии и астрономии, на основе которых в дальнейшем были преодолены названные выше аристотелевско-птолемеевские представления, стало глубокое убеждение автора “Обращения небесных сфер” в том, что разработанная им система позволяет “с достаточной верностью объяснить ход мировой машины, созданной лучшим и любящим порядок Зодчим” [38, с. 42]. Выше мы встречались с идеей такой же “машины” у Николая Кузанского, у Коперника же в результате множества наблюдений я их математической обработки эта идея стала значительно более конкретной. Рождалось детерминистическо-механистическое мировоззрение в его противоположности телеологическо-органистическому. Ему предстояло широкое распространение в следующем столетии. Физический взгляд на Землю развивался у Коперника уже и в силу его гелиоцентризма, выдвинувшего в фокус мироздания Солнце и объявившего Землю уже не привилегированной, а “рядовой” планетой его системы, закономерности которой оказывались одинаковыми на всей громадной ее протяженности. Эта радикальная тенденция коперниканской космологии и астрономии стала особо опасной для традиционного христианско-схоластического мировоззрения, ибо подрывала основные его устои, но она проявилась не сразу, а в ходе дальнейшего развития коперникаиской астрономии. Для прогресса философско-рационалистического сознания в целом идея гелиоцентризма оказалась весьма плодотворной, стимулировавшей к преодолению чувственной видимости обыденного сознания, уверенного в неподвижности Земли и ежедневном движении вокруг нее Солнца.
Сам автор “Обращения небесных орбит”, понимая опасность, которая угрожала его книге (и могла помешать ее публикации), поместил по обычаю той эпохи в начале ее посвящение папе Павлу III. Коперник указал здесь на противоречие его основной астрономической идеи общепринятому геоцентризму. Однако он вместе с тем подчеркнул весьма важную практическую сторону своей системы, на основе которой можно было более успешно вести работу по исправлению календаря. Аргументация Коперника в этом “Посвящении” как бы перекликается с теорией “двух истин” – философской, разделяемой сравнительно немногими специалистами, и религиозно-идеологической, широко распространенной в народных массах. Эта официально-церковная идеология, опиравшаяся прежде всего на Библию и претендовавшая на тотальную истинность, могла если не остановить, то сильно затормозить рождение истинно научной астрономии. Для отражения этой опасности Коперник как своего рода заклятие в самом начале своего главного труда (еще до текста “Посвящения”) поместил слова, по преданию, начертанные на воротах платоновской Академии: “Да не войдет сюда никто, не знающий математики!” Слова эти подчеркивали научный характер всего сочинения, который способны понять только специалисты.
Содержание “Посвящения” и тем более всего труда Коперника свидетельствовало о том, что автор нисколько не сомневался в реальности гелиоцентрической картины обосновывавшейся им астрономической системы. Однако без его ведома во время печатания книги в Нюрнберге лютеранский богослов А. Осиандер (проявлявший интерес к астрономии) написал анонимное предисловие, в котором изобразил новую систему как чисто гипотетическую, лишь позволявшую составлять более простые астрономические таблицы. Автор же самого сочинения, находившийся на смертном одре, не мог опротестовать это предисловие, которое длительное время считалось выражением его собственной позиции. Однако предисловие Осиандера по иронии судьбы несколько смягчило выпады против гелиоцентризма со стороны богословов. К тому же, когда в
Постулаты Коперника.
"Первое требование. Не существует одного центра для всех небесных орбит или сфер.
Второе требование. Центр Земли не является центром мира, но только центром тяготения и центром лунной орбиты.
Третье требование. Все сферы движутся вокруг Солнца, расположенного как бы в середине всего, так что около Солнца находится центр мира.
Четвертое требование. Отношение, которое расстояние между Солнцем и Землей имеет к высоте небесной тверди, меньше отношения радиуса Земли к ее расстоянию от Солнца, так что по сравнению с высотой тверди оно будет даже неощутимым.
Пятое требование. Все движения, замечающиеся у небесной тверди, принадлежат не ей самой, но Земле. Именно Земля с ближайшими к ней стихиями вся вращается в суточном движении вокруг неизменных своих полюсов, причем твердь и самое высшее небо остаются все время неподвижными.
Шестое требование. Все замечаемые нами у Солнца движения не свойственны ему, но принадлежат Земле и нашей сфере, вместе с которой мы вращаемся вокруг Солнца, как и всякая другая планета; таким образом, Земля имеет несколько движений.
Седьмое требование. Кажущиеся прямые и попятные движения планет принадлежат не им, но Земле. Таким образом, одно это ее движение достаточно для объяснения большого числа видимых в небе неравномерностей".
В этих постулатах сформулированы основные предпосылки гелиоцентрической теории Коперника, и нетрудно заметить, что эти постулаты находятся в прямом полемическом отношении к принципам, на которых стоит "Альмагест" Птолемея. В самом деле, вот как формулирует Птолемей общие предпосылки своей астрономической теории: "В качестве общего положения мы должны принять, что небо имеет сферическую форму и движется сферически, затем, что Земля является по виду сферической, если рассматривать ее по всей совокупности частей, по своему положению она лежит в середине всего неба, являясь как бы его центром, по величине же и расстоянию относительно сферы неподвижных звезд она является как бы точкой и не имеет никакого движения, изменяющего место".
Коперник полностью согласен с Птолемеем лишь в том, что Земля и небесный свод имеют сферическую форму, видимо, поэтому он и не счел нужным включать это утверждение в число своих постулатов. Что же касается положения Земли и ее подвижности, то здесь Коперник утверждает прямо противоположное Птолемею: Земля не находится в центре мира и не является неподвижной, она движется, как доказывает Коперник, "тремя движениями" (суточное вращение вокруг своей оси, годовое вращение вокруг Солнца и деклинационное движение тоже с годовым обращением, но противоположно движению центра Земли вокруг Солнца). Центром мира, по Копернику, является Солнце (или, как он иногда выражается с большей осторожностью: центр мира находится около Солнца), и вокруг Солнца вращаются как Земля, так и остальные планеты. Что же касается небесного свода, который, по Птолемею, вращается вокруг Земли, то здесь Коперник решительно утверждает неподвижность небесного свода и приводит целый ряд натурфилософских и просто философских соображений в пользу своего утверждения. "Так как именно небо все содержит и украшает и является общим вместилищем, - пишет он, - то не сразу видно, почему мы должны приписывать движение скорее вмещающему, чем вмещаемому, содержащему, чем содержимому". И другой аргумент, который, как мы увидим ниже, еще важнее, чем первый: "Гораздо более удивительным было бы, если бы в двадцать четыре часа поворачивалась такая громада мира, а не наименьшая его часть, которой является Земля". "Громада мира" выступает у Коперника как неизмеримо большая по сравнению с Землей, пределы которой невозможно установить: "Скорее следует допустить, что подвижность Земли вполне естественно соответствует ее форме, чем думать, что движется весь мир, пределы которого неизвестны и непостижимы" ( курсив мой. - П.Г.).
ОРГАНИСТИЧЕСКАЯ И ПАНТЕИСТИЧЕСКАЯ НАТУРФИЛОСОФИЯ РЕНЕССАНСА
Гуманистическая культура, первоначально ориентированная главным образом (у многих гуманистов даже исключительно) на человека, все чаще углублялась в истолкование природы. У ренессансных ученых типа Коперника такой интерес стал определяющим для всей их интеллектуальной деятельности. Деятельность же Леонардо да Винчи свидетельствовала об органической связи между многосторонним интересом к человеку и интересом к природе, объединявшимися в его научных изысканиях.
Другим направлением философского интереса к природе в ренессансной мысли стала натурфилософия, развитие которой становилось все более интенсивным в XVI в., по мере того как теряла авторитет аристотелевско-схоластическая интерпретация природы и возрастал интерес к другим, неаристотелевским истолкованиям ее. Умозрительность, присущая подавляющему большинству этих истолкований и в принципе присущая любой натурфилософии, все же для ренессансной была не столь характерна, как для античной. Это объяснялось как более пристальным вниманием ренессансных натурфилософов к обогащавшемуся жизненному опыту той эпохи, так и все более настойчивым их интересом к ее естественно-научным достижениям и учениям.
Для натурфилософии Ренессанса в целом характерны не столько методологические изыскания, сколько онтологическая интуиция, преимущественное стремление к интерпретации бытия, к разработке всеобъемлющих картин природно-космической жизни. Отсюда и значительная зависимость ренессансной натурфилософии от учений и идей античной физики (хотя уже в позднем, римском стоицизме появился и синонимичный латинский термин philosophia naturalis, который в конце XVIII в. в связи с деятельностью Шеллинга был видоизменен в слово “натурфилософия”). Однако такая зависимость была относительной, носила творческий характер, ибо ренессансные философы природы подобно многим гуманистам не бездумно возрождали учения и идеи античной физики, а относились к ним избирательно, заимствуя те из них, которые соответствовали их пониманию природы (нередко трансформируя их при этом).
Можно подметить и общие черты, присущие всем натурфилософам Возрождения. Едва ли не важнейшую из них составляет пантеизм, нараставший, как мы видели, в развитии ренессансной философской мысли. Причем общая тенденция этого процесса вела тогдашних философов природы ко все более последовательному подчеркиванию натуралистических черт пантеизма.
О влиянии и распространенности пантеистических идей в XVI в. свидетельствует латинская поэма Мандзолли “Зодиак жизни”. Опубликованная впервые анонимно в Венеции в
Не менее важной идеей ренессансной натурфилософии, вытекавшей из ее пантеистической позиции и во многом порождавшей ее, была также идея тождества микро- и макрокосма. Будучи одной из определяющих идей древнего мировоззрения (и фактически существовавшая уже на его дофилософской, мифологической стадии), разделявшаяся многими неортодоксальными философами средневековья, она, как мы видели, приобрела интенсивное распространение и в философии Возрождения. Саму же идею этого фундаментального тождества следует рассматривать как одно из главных выражений орга-нистического мировоззрения, трактующего природу, универсум по аналогии с человеком и социумом, в который человек всегда включен. Необходимым элементом органицизма как в древности, так и в ренессансной натурфилософии был гилозоизм, убеждение в оживленности и даже в одушевленности всего бытия (на этом основании он именуется иногда панпсихизмом).
Общую черту ренессансной натурфилософии, сближавшую ее с подавляющим большинством учений античной физики, следует усматривать и в преобладании качественной интерпретации природы. Существовали и другие общие черты ренессансной натурфилософии, среди них и такие, которые не столько сближали, сколько отличали ее от античной физики. Однако дальнейшее выявление их лучше всего осуществлять в процессе конкретного рассмотрения учений важнейших натурфилософов, возникавших в Италии, в Германии и других странах.
12 Парацельс (1493-1541).
Натуралистичность принципа тождества микро- и макрокосма у Парацельса. Примером пантеистического мировоззрения, в котором на базе фундаментальной идеи тождества микро- и макрокосма натуралистическое, природное начало брало верх над божественно-сверхъестественным, могут служить воззрения и деятельность немецкого врача, естествоиспытателя и философа Теофраста Бомбаста фон Гогенгейма, более известного под псевдонимом Парацельс (1493-1541).
Учившийся в немецких, французских и итальянских университетах, этот профессор медицины в Базеле и других местах в течение своей непродолжительной жизни жил во многих странах Европы в качестве как учителя медицины, так и практикующего врача, завоевавшего большое доверие. Демократические симпатии Парацельса, приводившие его в эпоху Крестьянской войны в Германии и в последующие годы к конфликтам с властями, сочетались у него с глубоким интересом к приемам и средствам народной медицины, с изучением целебной силы трав и минералов. Характерно также, что свои произведения он писал преимущественно на немецком языке, на котором вел и свое преподавание. Собственно философских произведений Парацельс не писал, выражая свои мировоззренческие идеи в сочинениях на медицинские, фармацевтические, химическо-алхимические, астрологические, социально-политические и теологические темы. В центре его философских интересов подобно множеству других гуманистов находился человек в его отношении к богу, природе и социальному миру.
Парацельса можно считать родоначальником немецкой натурфилософии, выдвигавшим, однако, на первый план медицину, опирающуюся на философию, астрологию, алхимию и теологию. Характерна и глубокая неудовлетворенность Парацельса состоянием современной ему медицины, ориентировавшейся на древние и средневековые авторитеты. В программе своих курсов по медицине, объявленной им в июне
В контексте такого примитивного аналогизма и в интересах медицинской науки Парацельс, опираясь на многовековую практику алхимии, наряду с традиционными стихиями древней физики – землей, водой, воздухом и огнем – признавал наличие трех универсальных начал – ртути, соответствующей духу, соли – телу, и серы – душе. Нарушение нормального соотношения этих начал в человеческом организме приводит его к различным заболеваниям. Принцип соответствия человеческого микрокосма природному макрокосму закономерно приводил немецкого врача и философа к убеждению в том, что против любого заболевания можно найти лекарство в природе. Сколь ни примитивны такого рода представления, опираясь на них, Парацельс ввел в медицинскую практику новые эффективные медикаменты.
Его интерес к алхимии дополнялся и интересом к магии. В сущности, сама медицина представлялась ему натуральной магией. Ее научный компонент, возникавший прежде всего из огромной лечебной практики врача, сочетался с фантастическими представлениями о едином универсуме, предметы и явления которого, сконцентрированные в человеке как в его фокусе, порождают их тесную зависимость друг от друга. Отсюда вера ученого в астрологические представления. Магические же устремления Парацельса были одним из выражений присущей ренессансному гуманизму веры в достижимость “царства человека ”.
Одним из закономерных следствий фундаментальной идеи тождества макро- и микрокосма стало также у Парацельса его гилозоистическое убеждение во всеобщей одушевленности природы. В каждой ее частице пребывает некий архей (“начальник”), распознание которого вручает ученому наиболее действенный ключ к явлениям природы, особенно эффективный при лечении заболеваний.
Учение о человеке творце в эпоху Возрождения. Теоцентризм и антропоцентризм
В эпоху Возрождения всякая деятельность - будь то деятельность художника, скульптора, архитектора или инженера, мореплавателя или поэта -- воспринимается иначе, чем в античности и в средние века. У древних греков созерцание ставилось выше деятельности (исключение составляла только государственная деятельность). Это и понятно : созерцание ( по-гречески -- "теория" ) приобщает человека к тому, что вечно есть, к сам природы, в то время как деятельность погружает его в преходящий, суетный мир "мнения". Именно эпоха Возрождения дала миру ряд выдающихся индивидуальностей, обладавших ярким темпераментом, всесторонней образованностью, огромной энергией.
Разносторонность - вот идеал возрожденческого человека. Теория архитектуры, живописи и ваяния, математика, механика, картография, философия, этика, эстетика, педагогика - таков круг занятий, например, флорентийских художников и гуманистов.
В эпоху Возрождения, как никогда раньше, возросла ценность отдельного человека. Ни в Античности, ни в средние века не было такого жгучего интереса к человеческому существу во всём многообразии его проявлений. Выше всего в эту эпоху ставится своеобразие и уникальность каждого индивидуума.
В эпоху Возрождения человек стремится освободиться от своего трансцендентного корня, ища точку опоры не только в космосе, из которого он за это время как бы вырос, сколько в себе самом, в своей углубившейся душе и в своем - открывшемся ему теперь в новом свете - теле, через которое ему отныне по-иному видится и телесность вообще.
С антропоцентризмом связан характерный для Возрождения культ красоты, и не случайно как раз живопись, изображающая прежде всего прекрасное человеческое лицо и человеческое тело.
ФИЛОСОФИЯ ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ
Основные особенности и периодизация возрожденческой философии.
Возрожденческая трактовка диалектики: Николай Кузанский.
Натуралистический пантеизм Джордано Бруно.
Эпоха Возрождения (XIV-XVI вв.) - период ранней стадии кризиса феодализма, вызванного бурным ростом городов, развитием промышленности, и зарождения буржуазных отношений. Термин "Возрождение" в данном случае употребляется не столько для того, чтобы обозначить стремление ведущих деятелей этого времени возродить ценности и идеалы античности, реставрировать старое, сколько их повседневный, настойчивый поиск нового, бескомпромиссная борьба с дворянством и феодальными порядками. Причем, поиск, основанный на свободном осмыслении произведений античности, на отказе от готовых и неизменных истин. Древние философы выступали не в роли «высшей инстанции», а принимались скорее как отдельные исследователи, как союзники.
Историю невозможно повернуть назад, возвратиться в какую-либо прошлую эпоху. Пережитое, накопленный культурный капитал не выбросишь и не преодолеешь. Таким капиталом, непосредственным наследием для мыслителей и деятелей Возрождения было средневековье. Хотя Возрождение и противопоставляло себя христианству, оно возникло как итог развития средневековой культуры и несло на себе многие ее черты. Все новое, несомненно прогрессивное, будучи исторически обусловленным, проявлялось в эпоху Возрождения в той или иной форме, определяемой лишь рамками религии.
Объективно Возрождение следовало бы характеризовать как эпоху перехода от сельского образа жизни к городскому, от феодализма к системе общественных отношений и культуре Нового времени. Именно в этот период закладывались основы буржуазного строя, прежде всего в сфере экономики, развились науки, менялись взаимоотношения церкви и государства, формировалась идеология секуляризма (от позднелат. секулярис - мирской, светский) и гуманизма (от лат. гуманус - человеческий, человечный).
Основные особенности и периодизация возрожденческой философии.
1. Для эпохи Возрождения прежде всего характерна ориентация на человека - АНТРОПОЦЕНТРИЗМ. Центральная фигура ее - не Бог, а человек. Бог - начало всех вещей, а человек - центр всего мира. Общество - не продукт божьей воли, а результат деятельности людей. Человек ничем не ограничен в своих замыслах и деятельности. Он может все. Для него характерен новый уровень самосознания: гордость и самоутверждение, вера в собственные силы и талант, жизнерадостность и свободомыслие. Поэтому именно Возрождение подарило миру ряд выдающихся индивидуальностей. Они обладали ярким темпераментом, всесторонней образованностью, несгибаемой волей, целеустремленностью и колоссальной энергией. Флорентийский художник и гуманист Леон Баттиста Альберти (1404-1472), например, одновременно занимался теорией архитектуры, живописи и ваяния, математикой, механикой, картографией, философией, этикой, эстетикой, педагогикой.
2. Другая характерная черта мировоззрения людей эпохи Возрождения - ее ярко выраженный ГУМАНИСТИЧЕСКИЙ характер. Человек предстает перед нами как свободное существо, творец самого себя и окружающего мира. Мыслители этой эпохи, естественно, не могли быть атеистами или материалистами. Они верили в Бога, признавали его первотворцом мира и человека. Согласно их взглядам, Бог, сотворив мир и человека, дал людям свободу. Теперь они должны были сами определять свою судьбу. Отсюда в философии значительно ослабли мотивы греховной сущности человека, "испорченности его природы" и усилилась ориентировка не на помощь божию - благодать, а на собственные силы.
3. Важным элементом возрожденческого мировоззрения являлся также КУЛЬТ ТВОРЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. У древних греков физический труд и даже искусство ценились невысоко. В античности господствовал элитарный подход к человеческой деятельности. Высшей формой ее объявлялись теоретические изыскания - размышление и созерцание. Христианство в период средневековья высшей формой деятельности объявляло "спасение" души - молитву, выполнение богослужебных ритуалов, чтение Священного Писания. В целом такая деятельность носила пассивный, созерцательный характер.
В эпоху же Возрождения материально-чувственная деятельность, в том числе и творческая, приобрела своего рода сакральный характер. В ходе ее человек не просто удовлетворял свои земные нужды, он создавал новый мир, творил самое высокое, что есть в мире - самого себя. Именно тогда в философии появилась идея прометеизма (от Прометея - героя древнегреческой мифологии, защитника людей от произвола богов) - человека как сотрудника Бога, сотворца мира. Все люди ровно получают от природы, утверждали возрожденческие мыслители, каждый не меньше, чем сыновья царей и императоров, дело состоит лишь в том, чтобы довести свою доблесть и благородство до совершенства, будь то в науке, искусстве или производственной деятельности. Речь шла об истинном благородстве, основанном не на чужой славе, даже если этой славой является слава Бога, не на величии рода и не на скоплении богатства, а на доблести духа.
4.В эпоху Возрождения ОСОБОЕ ЗНАЧЕНИЕ ПРИОБРЕЛА НЕ ТОЛЬКО ДУХОВНАЯ ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА, НО И ЕГО ТЕЛЕСНОЕ СУЩЕСТВО. Тело уже предстало не в качестве "оков души", которые тянули ее вниз, к греховным помыслам и побуждениям. Телесная жизнь сама по себе являлась самоценной. Этим объяснялся широко распространенный в период Возрождения культ Красоты. Живописцы изображали прежде всего лицо и тело человека. Свое наивысшее выражение возрожденческое мировосприятие получило в полотнах великих художников Сандро Боттичелли (1445-1519), Леонардо да Винчи (1452-1519) и Рафаэля (1483-1520). Так, самое совершенное произведение Рафаэля - "Сикстинская мадонна" - гармонически сочетает в себе настроения тревоги и глубочайшей нежности.
5. Еще одна очень важная особенность возрожденческой философии - ПАНТЕИЗМ. В эпоху Возрождения философия вновь, как и в античности, изучала природу. Объяснялось это развитием производства и науки. Напоминаю, что именно в этот период появились книгопечатание, компас, самопрялка, порох, доменно-металлургический процесс, возобновился интерес к астрономии, физике, анатомии, физиологии, развилось экспериментальное естествознание. Интерес человека к земным проблемам расширял его кругозор, укреплял власть над природой.
Философия в эпоху Возрождения воспринималась, следовательно, прежде всего как натурфилософия, философия природы. Вроде бы происходил возврат к античному космоцентризму. На деле все выглядело иначе. Возрожденческая философия природы была больше связана не с античностью, а со средневековьем. В центре ее интереса оставался вопрос о взаимоотношениях Бога и мира. Но его трактовка имела специфику. Для нее характерна антисхоластическая направленность. Взаимоотношения Бога и мира утратили откровенно теистический характер. На смену теизму пришел пантеизм.
Христианский Бог потерял свою трансцендентность, надприродность. Он как бы слился с природой, а последняя тем самым обожествлялась.
В философии эпохи Возрождения чисто условно можно выделить три периода:
Гуманистический или антропоцентрический (сер. XIV - сер. XV вв.). Он характеризовался тем, что человек, его мир, духовные ценности были противопоставлены средневековому теоцентризму, когда во главе угла было понятие Бога и его сущности.
Неоплатонический (сер. XV - до 1-й трети XVI вв.). Этот период связан с формированием возрожденческих онтологических и гносеологических представлений.
Натурфилософский (2-я пол. XVI - нач. XVII вв.). Спецификой этого периода было создание целостной картины бытия.
Список литературы:
1.Соколов В.В.Европейская философия XV-XVII веков. Москва 1984г.
2.http://www.studfiles.ru/
