Реферат Понятие знака в науке и искусстве И.Г. Анищенко, В.Н. Вагин
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2015-10-28Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Памяти Александра Зенкина
Понятие знака в науке и искусстве
И.Г. Анищенко, В.Н. Вагин
В статье описываются три модели знака: диадичная модель Ф. де Соссюра, триадичная модель Ч. Пирса и модель знака Г. Фреге, известная как треугольник Фреге. Рассматриваются три основные области семиотики: синтактика, семантика и прагматика, на основании которых исследуется семиотика искусства. Даётся описание дизайна как знаковой системы, и сопоставление структуры знака со структурой дизайна с помощью треугольника Фреге. Приводится семиотический подход к эстетической теории искусства.
Введение
Наука и культура неотделимы от понятия знака, поскольку они дают в распоряжение людей всё более нужные им знаки и представляют свои результаты в форме знаковых систем. Как человеческая цивилизация, так и человеческий разум невозможны без знаков и знаковых систем, и как говорил Ч. Моррис, интеллект вообще следует отождествлять именно с функционированием знаков [1, 2].
Знаковые системы изучаются в семиотике - метанауке, рассматривающей информационные и социальные процессы, человеческую коммуникацию (в том числе, при помощи естественного языка), функционирование и развитие культуры, все виды искусства и т.п. Основателем семиотики считается американский логик, философ и естествоиспытатель Ч. Пирс, который и предложил её название. Семиотические идеи Пирса были развиты американским философом Ч. Моррисом, который, кроме всего прочего, определил и структуру самой семиотики.
Швейцарский лингвист Ф. де Соссюр сформулировал основы семиологии или науки о знаках. Если Пирс разработал сложную логическую таксономию типов знака, то Соссюр обращается к языку как наиболее важной из всех знаковых систем. Язык почти неизменно считается наиболее мощной системой коммуникации, имеющей семантическую универсальность. Ниже будут рассмотрены две модели знака, принадлежащие Пирсу и Соссюру.
Любой язык функционирует в трёхмерном пространстве: синтактика (синтаксис), семантика и прагматика. Если рассматривать знак в этом трёхмерном пространстве, то получим конструкцию, известную в семиотике как треугольник Фреге. Ниже будут описаны компоненты треугольника – денотат, имя и смысл – и показано их взаимодействие.
Если усилиями логиков и лингвистов происходило сближение семиотики с естественными науками, то в области гуманитарных наук закономерно сотрудничество с целью создания семиотики искусства. Правда, объединение произведений живописи, дизайна, скульптуры в одну категорию «иконического знака» мало что даёт для понимания внутренней структуры произведения. Лучше для каждого произведения искусства создавать свой «язык живописи», «язык дизайна» и т.п. как особые семиотические системы. При этом отчётливо проявляется различие между исследованием внутренней организации используемых семиотических систем и того, как они применяются для создания художественного эффекта. Особенностью искусства оказывается не то, что оно создаёт свои специальные «художественные» знаки, а, наоборот, то, что оно вовлекает в свою сферу самые разные языки культуры, отбирая их семиотические средства и разрабатывая их выразительные возможности [3]. Разные искусства отличаются теми задачами, которые они перед собой ставят. Так, например, разработка семиотических средств в дизайне позволяет достигнуть нужного декоративного эффекта. Из всех видов искусства нами будет рассмотрен именно дизайн как знаковая система.
Так как семиотика определяется как наука о знаках и как орудие объединения наук, т.е. как метанаука, то задача семиотики и заключается в том, чтобы разработать необходимые знаки и принципы их исследования.
1.Диадичная модель знака Ф. де Соссюра
Прежде всего, остановимся на понятии знака в понимании лингвиста Ф. де Соссюра, предложившего диадичную модель знака [4, 5]:
означающее (signifier) – форма, которую принимает знак;
означаемое (signified) – понятие, которое он представляет.
Понимая знак как целое отношение между означаемым и означающим, Соссюр называет это отношение значимостью знака. Соссюр утверждает, что не имеется полностью бессмысленного означающего или полностью бесформенного означаемого. Одно и то же означающее (например, слово «ключ») может иметь различные означаемые (понятие «ключ») и аналогично множество означающих может обозначать понятие «ключ». В настоящее время означающее интерпретируется как материальная (физическая) форма знака, нечто такое, которое можно услышать, увидеть, почувствовать запах, прикоснуться. Лингвистический знак не есть связь между сущностью и именем, скорее это связь между понятием и звуковым образом. Звуковой образ – это не сам звук, а психологическое восприятие звука для слушателя. Этот звуковой образ может быть назван «материальным» элементом в том смысле, что он является представителем нашего сенсорного восприятия.
Для Соссюра лингвистический знак полностью нематериальный, хотя и отнести его к абстрактным он также не может, что вызывает возражение у современных исследователей. Также он подчёркивал, что звук и мысль (или означающее и означаемое) неотделимы друг от друга как две стороны монеты. Они «близко связаны» в мыслях путём ассоциативной связи. В рамках контекста разговорного языка знак не может состоять из звука без смысла или смысла без звука. Знаки принимают смысл как часть формальной и абстрактной системы. Соссюровское понятие значения (meaning) чисто структурное и реляционное, а не референциальное: первенство отводится отношению между составными частями знаков, а не выводу присущих особенностей означающих или ссылке на материальные сущности. Главное здесь кроется в отношениях между знаками. Как означающее, так и означаемое являются чисто реляционными сущностями. Это трудно понять, поскольку каждое конкретное слово типа «дерево» имеет некоторое значение, и оно зависит от контекста в отношении с другими словами, где это слово используется.
Соссюр подчёркивал, что в языке нет ничего, кроме различий. Какую бы сторону знака мы не взяли, означающее или означаемое, всюду наблюдается одна и та же картина: в языке нет ни понятий, ни звуков, которые существовали бы независимо от языковой системы, а есть только смысловые различия и звуковые различия, проистекающие из этой системы. И понятие, и звуковой материал, заключённые в знаке, имеют меньше значения, нежели то, что есть вокруг него в других знаках. Доказывается это тем, что значимость члена системы может изменяться без изменения как его смысла, так и его звуков исключительно вследствие того обстоятельства, что какой-либо другой, смежный член системы претерпел изменения.
Однако утверждать, что в языке всё отрицательно, верно лишь в отношении означаемого и означающего, взятых в отдельности; как только мы начинаем рассматривать знак в целом, мы оказываемся перед чем-то в своём роде положительным.
Далее Соссюр утверждает, что вся лингвистическая система основана на иррациональном принципе, что знак произволен. За этим заявлением немедленно следует признание, что «этот применённый без ограничения принцип приведёт к полнейшему хаосу». Если лингвистические знаки были бы во всех отношениях полностью произвольны, язык не был бы системой, и его коммуникативная функция была бы нарушена. Соссюр допускает, что «не существует никакого языка, в котором вообще ничто не мотивировано». Он также признаёт, что «язык не полностью произволен, ибо система имеет некоторую рациональность». Принцип произвольности не означает, что форма слова случайна или произвольна. В то время как знак не определяется экстралингвистически, он является предметом интралингвистического определения. Например, означающие должны составлять правильно построенные комбинации звуков, которые согласуются с существующими образами в рамках рассматриваемого языка. Соссюр вводит различие между степенями произвольности: фундаментальный принцип произвольной природы лингвистического знака не препятствует различию в любом языке, что свойственно произвольно, т.е. не мотивировано, от того, что только относительно произвольно. Не все знаки абсолютно произвольны. В некоторых случаях имеются факторы, позволяющие нам распознать разные степени произвольности. Знак может быть до некоторой степени мотивирован.
2.Триадичная модель знака Ч. Пирса
Эта двухполюсная схема знака была существенно улучшена Ч. Пирсом. В противоположность модели Соссюра Пирс предложил триадичную модель знака [6, 7]:
репрезентамен (representamen) – форма, которую принимает знак (необязательно материальная);
интерпретанта (interpretant) – не интерпретатор, а скорее смысл, полученный из знака;
объект – то, на что знак ссылается.
Пирс писал, что знак (в форме репрезентамена) – это нечто, что обозначает что-либо для кого-нибудь в определённом отношении или объёме. Он адресуется кому-то, то есть создаёт в мыслях этого индивидуума равноценный знак или, возможно, более развитый знак. Знак – это репрезентамен с ментальной интерпретантой. «Возможно, бывают репрезентамены, не являющиеся знаками, т.е. не нуждающиеся в ментальных интерпретантах…, но всё равно мысль есть главный, если не единственный, способ репрезентации» – подчёркивал Пирс. Тот знак, который он создаёт, Пирс называл интерпретантой первого знака. Далее, знак что-то обозначает – именно свой объект. Но он обозначает объект не во всех отношениях, но только в отношении к своего рода идее, которую Пирс называл основой репрезентамена. Взаимодействие между репрезентаменом, объектом и интерпретантой Пирс отнёс к понятию «семиозиса».
Репрезентамен подобен в значении означающему Соссюра, в то время как интерпретанта – означаемому. Однако интерпретанта в отличие от означаемого имеет свойство: она сама по себе является знаком в уме интерпретатора.
Пирс классифицировал знаки на категории, и самым фундаментальным разделением знаков считал разделение на иконы, индексы и символы, которые представляют объект на основе подобия, каузальности и произвольного консенсуса. Кроме такого разделения Пирс различал знаки согласно их категорному статусу, в соответствии со своими объектами и интерпретантами.
С категорной точки зрения знаки могут быть квалисайнами (qualisigns), синсайнами (sinsigns) и легисайнами (legisigns). По Пирсу квалисайн – это знак, имеющий природу явления (appearance), синсайн – это индивидуальный объект (слог sin – это первый слог таких слов как semel, simul, singular и т.д.), легисайн – это знак общей природы. «Разница между легисайном и квалисайном, ни один из которых не является индивидуальной вещью, состоит в том, что у легисайна есть совершенно определённая самотождественность, хотя зачастую и допускающая большое разнообразие проявлений. Например, &, and и соответствующий звук – всё это одно слово. Квалисайн же, напротив, не имеет никакой самотождественности. Это просто качество явления, уже через мгновение не совсем такое, как прежде. Вместо тождественности в нём есть большое сходство, и ему не надо сильно отличаться, чтобы получить название совсем другого квалисайна» [6, 7].
С точки зрения отношения между объектом и интерпретантой знак может быть ремой (rheme), дицентом (dicent) и аргументом (умозаключением), т.е. знак может означать качественную возможность, актуальное существование или пропозицию (proposition).
Пирс связал категории знака с тремя фундаментальными образами бытия [6, 8, 9]:
образ бытия позитивной качественной возможности;
образ бытия реального факта;
образ бытия законности (или конвенциальности),
назвав их первичностью, вторичностью и третичностью.
Первичность как потенция сущности является образом монадичного бытия, состоящего из категории свойств явлений типа чёрный, горький или сладкий. По Пирсу первичность латентна (скрыта), неясна и одновременно важна. Первичность существует в силу самой себя, не зависима ни от чего другого. В силу своей монадичности чистая монада есть свойство, проявляющееся без своих частей, черт и к тому же без своего воплощения.
Вторичность определяется как диадичное отношение между знаком и его объектом. Отношение диадично, т.е. нечто «ещё» существует как бинарная сущность к чему-то «первому». Отношение между первичностью и вторичностью диадично в том смысле, что свойство само по себе не составляет факт, а просто связано с фактом. Вторичность есть отношение между знаком и объектом, но без любого восприятия отношения. Если мы бы восприняли такое отношение, мы были бы в третичности. Пирс определяет отношение между первичностью и вторичностью как закон природы (первичность) и как случаи, к которым закон применим (вторичность). Таким образом, первичность существует латентно в мире, но для того, чтобы проявиться, она должна стать вторичностью. Так, чтобы проявиться квалисайну, он должен быть поддержан синсайном или иконой, которые здесь являются знаками вторичности.
Третичность является триадным отношением между чем-то первым и чем-то вторым, которое показывает информацию о чём-то третьем. Третичность определяется как категория общности, понимания рациональности и правильности. Понятие «сила привычки» является центральным у Пирса, так как он предполагает, что законы природы проявляются формированием привычки в природе. Третичность есть посредник между первичностью и вторичностью, и она завершает триаду.
Таким образом, квалисайн, синсайн и легисайн являются знаками природы, которые по своей сути монадичны и соответствуют первичности и репрезентамену. Квалисайн здесь определяется как свойство (качество) знака, описывающее объект благодаря элементам сходства или различия, т.е. квалисайн по необходимости есть икона, и когда свойство является его логической возможностью, он может интерпретироваться как знак бытия, т.е. рема. Синсайн, как конкретный пример знака, существует в качестве своего свойства. Например, «чёрный костюм» является примером синсайна, где «костюм» обладает свойством «черноты». Далее, легисайн понимается Пирсом как законность или конвенциальность (договорённость). Этот знак относится к знакам общего типа, а не к единичным объектам, смысл которого носит договорный характер. Так как синсайн является знаком фактической вещи, то он также выражает легисайн через свою точную копию, т.е. легисайн может пониматься через конвенциальность. Отсюда отношение между квалисайном, синсайном и легисайном проявляются в рамках самих себя, т.е. монадичности.
Теперь рассмотрим отношение между репрезентаменом и объектом, что будет выражаться иконой, индексом и символом, соответствующих вторичности. Будем считать икону, индекс и символ знаками человека [8, 9]. Заметим, что вторичность является диадичным отношением между репрезентаменом и объектом. Можно, конечно, при анализе образа человека сказать, что это икона, дым из трубы – индекс огня в печке, а человек, изображённый на светофоре, является символом. Но это будет правильным только в смысле восприятия, а на самом деле диадичное отношение воспринимается без всякой интерпретации. Здесь корректно было бы сказать, что образ человека, дым из трубы и изображение человека на светофоре содержат иконические, индексальные и символические черты.
Икона есть знак связи с объектом через сходство. Например, любые фотографии людей являются иконическими знаками, поскольку они сходны с объектами, их представляющими. Пирс установил, что икона динамически не связана с объектом, который она представляет, и её свойства только говорят о схожести со свойствами объекта. Индекс, в свою очередь, предполагает референцию на что-то, т.е. он ссылается на объект, имеющий каузальное с ним отношение. Результатом показаний термометра для измерения температуры воздуха является индекс температуры воздуха. Таким образом, индекс с объектом составляют органическую пару благодаря отношению между ними. И наконец, символ является знаком, имеющим значение благодаря конвенциальности или закону. Пирс понимает закон как ассоциацию обычных идей, и знак, будучи конвенциальным, означает, что среди пользователей по значению знака имеется соглашение. Примерами символических знаков являются буквы, слова и числа. Символ содержит в себе иконические и индексальные черты, что поясняется Пирсом на примере понятия «любить». Идея, стоящая за этим словом, является ментальной иконой одного человека, любящего другого. Тогда в предложении «Ромео любит Джульетту» «Ромео» и «Джульетта» являются индексами, без которых предложение теряет смысл, и пара объектов, обозначенная индексами «Ромео» и «Джульетта», представляется иконой или образом, представленным в наших умах.
И, наконец, знак можно трактовать с точки зрения связи объекта и интерпретанты как рему, дицент и аргумент, считая их знаками культуры, что соответствует третичности [9]. Пирс назвал культуру конечной интерпретантой, без которой мы не были бы теми, чем мы являемся на самом деле, и без которой мы не могли бы воспринимать мир таким, какой он есть.
Рема ссылается на возможные объекты и понимается как представляющая некоторый вид возможного объекта. Являясь коммуникативным компонентом сообщения, рема может пониматься как логический предикат. Так, в [10] на основе языка исчисления предикатов 1-го порядка был предложен метаязык, в котором использовались некоторые свойства материальной импликации. Считалось, что на глубинном уровне все предложения естественного языка имеют предикат импликативного характера, причём посылкой этого предиката является тема, а заключением – рема.
Дицентный знак является знаком реального существования. По этой причине этот знак не может быть иконой, которая не обеспечивает возможности интерпретации. Для описания случая, к которому дицент интерпретируется как референция, он должен содержать рему по необходимости. Примерами этого знака могли бы быть целые предложения.
Аргумент (умозаключение) является знаком конвенциальности и закона. Он представляет объект в качестве своего знака. Примерами аргумента могли бы быть целые отрывки текста, т.е. значимые связи дицентных знаков. При такой интерпретации аргументы могли бы быть областями знаний, культуры, общества и т.п. Можно интерпретировать аргумент как знак культуры, являющийся посредником между природой и человеком [9].
Рассмотренные три сущности знака Пирс, как уже говорилось, связал с тремя образами бытия: первичностью, вторичностью и третичностью, что графически представляется рис. 1 [8, 9].
Рис. 1
Первая часть (репрезентамен) является трихотомией первичности. Здесь квалисайн является знаком наиболее близким в первичности. Являясь основным знаком первичности (как позитивной качественной возможности), квалисайн является основой для конструирования иконы и ремы. Пирс писал: «Поскольку качество (свойство) вообще само по себе позитивно, оно может обозначать объект только благодаря некоторому обычному ингредиенту или подобию» [6]. Подобие здесь означает, что квалисайн при своём проявлении должен быть иконой, а когда свойство существует только как чисто логическая возможность, квалисайн интерпретируется как знак бытия, т.е. как рема. Рема является посредником между квалисайном и иконой, и с точки зрения логической возможности она определяет, можно ли идентифицировать сходство по картинке.
С другой стороны, объект, являющийся знаком, несущим квалисайн, есть синсайн. Синсайн по определению является реальной вещью или событием, а для того, чтобы квалисайн проявился, он должен быть воплощён в синсайне. Переход от квалисайна к иконе через рему составляет законность в рамках первичности. И легисайн делает возможной связь между квалисайном и синсайном. Пирс назвал такое проявление квалисайна в синсайне через легисайн «силой привычки» (force of habit). В этом случае семиозис монадичен и за ним не стоит никакой интеллектуальной интерпретации. В [8] такой семиозис называется семиозисом знаков природы.
Второй частью (объектом) является трихотомия вторичности. Между первичностью и вторичностью существует диадичное отношение. Вторичность является результатом эволюции, имеющей место в первичности, которая как бы «переключает» процесс в категорию вторичности. Из-за диадичного отношения между первичностью и вторичностью икона, индекс и символ содержат элементы из первичности. Являясь знаками реального существования, они выступают как объекты и несут в себе свойства первичности. Эти знаки имеют некоторые черты, общие со своим объектом (икона), они ссылаются на свой объект путём отношения существования с этим объектом (индекс) или путём отношения конвенциальности (законности) со своим объектом (символ). Можно сказать, что в индексе есть икона, в синсайне имеется один или много квалисайнов, а внутри дицента находится рема. Синсайн и дицент являются знаками реального существования. Индекс также является знаком реального существования, поскольку он выражает каузальное отношение между первичностью и вторичностью, определяемое этим существованием.
Примером иконы является пиктограмма, в которой знак напоминает объект. Примером индекса является след ноги, указывающий на человека, а примером символа – знак в контексте типа уличного знака с буквой Р, обозначающего, что парковка машин разрешена.
Третья часть (интерпретанта) рис. 1 является трихотомией третичности, и знаки, её составляющие, выражают законность и конвенциальность. Пирс ввёл эти знаки, когда разрабатывал свою логику. Вот почему отношение между ремой, дицентом и аргументом является тем же самым отношением, что и в логическом выводе. Здесь рема представляет собой предикат, дицент является посылкой, а аргумент есть заключение, т.е. заключение является посредником между предикатом и посылкой. Пирс подчёркивал, что в рамках интерпретанты наша способность делать суждения и выводить заключения основывается на некой врождённой логике, по-видимому, на логике, вытекающей из эволюции, идущей от природы к человеку со своей конвенциальностью, и устанавливающей связь между первичностью и вторичностью [9].
Так, легисайн представляет собой конвенциальный знак и что более важно, он является также знаком, обозначающим законность в природе. Символ также является конвенциальным знаком и обозначает законность как диадичное отношение между природой и человеком. Однако это отношение всё же не интерпретируемо, и становится триадичным. Связь между легисайном и символом создаётся аргументом, который в наибольшей степени является знаком третичности. Так, в пределах аргумента мы имеем легисайн, состоящий из квалисайна и синсайна, и символ – из квалисайна, синсайна, легисайна, иконы и индекса. Также можно рассматривать рему и дицент в пределах аргумента, т.е. можно считать аргумент вырожденным знаком в том смысле, что он наиболее далёк от первичности, и всё же сохраняющим опасность снова стать знаком первичности.
Комбинируя вышеупомянутые категории знаков, Пирс остановился на 10, поскольку некоторые возможные знаки логически исключаются. По его классификации квалисайн всегда будет рематической иконой, потому что свойство не может быть конвенцией. Символ всегда представляет легисайн, так как он является представителем своего объекта, основанном на контексте, а легисайн – знак договорённости. Аргумент будет всегда символическим легисайном, поскольку он третичен к интерпретанте и требует высокой степени интерпретации. Эти десять категорий знаков рассматриваются как базовые и обеспечивают основу для обсуждения, каким образом разные типы знаков требуют различных типов интерпретации (см. рис. 2) [8, 9].
Рис. 2
Жирным шрифтом на рис. 2 отмечены границы между теми прилегающими квадратами, которые соответствуют категориям, сходным только в одном отношении. Все другие прилегающие квадраты принадлежат категориям, сходным в двух отношениях. Неприлегающие квадраты принадлежат к категориям, сходным в одном только отношении, за тем исключением, что каждый из трёх квадратов, составляющих вершину треугольника, принадлежит к категории, отличающейся во всех трёх отношениях от категорий, которым соответствуют квадраты, располагающиеся вдоль противоположной стороны треугольника. Названия, напечатанные светлым шрифтом, являются дополнительными.
Здесь знаки природы: квалисайн, синсайн и легисайн, являются как бы именами классов знаков. Интересно отметить, и это особенно подчёркивается в [9], что, например, квалисайн как знак природы, воплощён в иконе и может пониматься как рема, т.е. он может существовать как до-познавательная (pre-perceptive) позитивная возможность, но пост-познавательно (post-perceptively) он существует как рема. Аналогично синсайн также существует как возможность, хотя и неисчерпывающая, а пост-познавательно синсайн становится дицентом. Также до-познавательный легисайн, являясь знаком природы, пост-познавательно существует как некоторая законность, определяющая наше восприятие (познание), что делает его аргументом. Трихотомия первичности существует по обе стороны человеческого познания (до и после). Фактически мы познаём не реальный мир, а мир знаков, и он существует в нашей голове как символическое представление, определяемое нашей культурой.
Но если человек является частью природы, можно ли его отнести к первичности? Можно согласиться с точкой зрения Т. Теллефсена [9], что из-за своего интеллекта в процессе эволюции человек потерял способность находиться в рамках первичности, он вторичен. Поэтому то, что мы понимаем как мир, на самом деле является его представлением, формирующим культуру. Отсюда культура понимается в рамках третичности. Но как это согласуется с 10 категориями знаков Пирса?
Отметим, прежде всего, то, что все эти знаки ссылаются на трихотомию третичности, т.е. их корни находятся в культуре. Также следует подчеркнуть важность аргумента как знака культуры, который идёт от легисайна и понимается как перемещение от репрезентамена (природы) к объекту (человеку) и который осуществляет посредничество через интерпретанту (культуру). Пирс подчёркивал, что третичность есть категория привычек (habits), которые стремятся стать подсознательными. Таким образом, эволюционный путь третичности заключается в стремлении семиозиса через третичность сформировать привычку, которая постепенно становится всё более и более подсознательной, и третичность начинает свой регресс к первичности, к реме. Культура формирует наш способ взаимодействия в мире, который создаёт и формирует нашу способность к познанию, и то ментальное пространство, которое можно назвать «сферой познания» (восприятия) [9]. «Сила природы» знака лежит в том, что определяет эволюцию как знаков природы и человека, так и знаков культуры.
3.Треугольник Г. Фреге
Структуру знака удобно представлять в виде так называемого треугольника Фреге, вершинами которого являются денотат, имя и смысл. Денотат (от лат. denoto – обозначаю) в логике и семантике – предмет (как говорил Фреге – «определённая вещь» [11, 12]), обозначаемый собственным именем некоторого языка (в формализованном языке – константой или термом), или класс предметов, обозначаемых общим (нарицательным) именем (в формализованном языке – предметной переменной). Например, собственное имя «Москва» обозначает столицу России, а сам город является денотатом имени «Москва». Общее имя «студент» обозначает «всех людей, проходящих обучение в вузах», и класс этих людей будет денотатом данного общего имени.
Другой характеристикой имени является его смысл, что в повседневной речи выражено синонимом значение. В логической семантике общее значение языковых выражений делится на две части: предметное значение и смысл. Предметным значением (денотатом, референтом) некоторого выражения называют тот предмет или класс предметов, который обозначается данным выражением. Вместе с тем, каждое выражение несёт в себе некоторое мысленное содержание, которое и называют смыслом. Понять некоторое выражение, значит усвоить его смысл, т.е. смысл выражения задаёт его денотат. Очевидно, что два выражения могут иметь одно и то же предметное значение, но различаться по смыслу. Например, выражения «город, в котором родился А.С. Пушкин» и «самый большой город в России» обозначают один и тот же объект – город Москву, однако обладают разными смыслами. В логике понятиям «денотат» и «смысл» соответствуют понятия объёма (экстенсиональность) и содержания (интенсиональность). Экстенсиональность – объёмность; сведение содержания, понятий, утверждений к их объёмам. Экстенсионалом собственного имени является обозначаемый им предмет (объект). Экстенсионалом общего имени будет класс обозначаемых им предметов (объектов); экстенсионалом предикатного выражения называют класс предметов, обладающих соответствующим свойством и т.п. [13].
Экстенсиональный контекст – предложение или совокупность взаимосвязанных предложений, говорящих только об экстенсионалах входящих в них выражений. Критерием для различения экстенсиональных контекстов и неэкстенсиональных (интенсиональных) является принцип взаимозаменимости: если при замене двух выражений с одним и тем же экстенсионалом в некотором предложении это предложение остаётся истинным, то, значит, мы имеем дело с экстенсиональным контекстом. Если при такой замене истинное предложение превращается в ложное, значит контекст неэкстенсионален. Например, выражения «Марк Твен» и «Самюэл Клеменс» имеют один и тот же экстенсионал. Рассмотрим истинное предложение «Марк Твен написал сатирическую повесть «Янки при дворе короля Артура»». Если в этом предложении мы заменим выражение «Марк Твен» экстенсионально эквивалентным выражением «Самюэл Клеменс», то предложение останется истинным. Следовательно, это предложение экстенсионально. Рассмотрим другое истинное предложение: «N не знал, что Самюэл Клеменс является одним и тем же лицом, что и Марк Твен». Если мы в нём сделаем замену, аналогичную предыдущей, то получим: «N не знал, что Самюэл Клеменс является одним и тем же лицом, что и Самюэл Клеменс», что является ложным. Следовательно, контекст неэкстенсионален, т.е. интенсиональными называются контексты, в которых принцип взаимозаменимости нарушается.
Возвращаясь к понятию денотат, отметим, что денотатом собственных и общих имён далеко не всегда являются реально существующие предметы и их совокупности. Часто в качестве денотата выступают идеализированные, абстрактные объекты типа «Дед Мороз» или «Андрей Болконский». В этом случае можно сказать, что они не содержат экстенсионала или имеют нулевой экстенсионал.
Возвращаясь к Фреге, отметим, что в его первом тезисе подчёркивалось: «каждое выражение, имеющее экстенсионал (у него референция), имеет смысл» [12, 14]. Например, «Вечерняя звезда» и «Утренняя звезда» имеют один и тот же денотат (Венера), но различные смыслы, причём предложение ««Вечерняя звезда» есть «Вечерняя звезда»» тривиально и не несёт никакой когнитивной информации о мире. Наоборот, предложение ««Вечерняя звезда» есть «Утренняя звезда»» когнитивно значимо и может быть известно только апостриорно путём проявления эмпирического довода. Кажется правдоподобным, что обучение субъекта предложению ««Вечерняя звезда» есть «Утренняя звезда»» отличается от обучения субъекта предложению ««Вечерняя звезда» есть «Вечерняя звезда»» именно тем, что при одном денотате смыслы этих двух предложений разные. Интуитивно понятно, что разница в смысле заключается в когнитивной значимости предложения ««Вечерняя звезда» есть «Утренняя звезда»».
Отсюда вытекает второй тезис Фреге: «смысл отражает когнитивную значимость», который верен как для собственных имён (термов), так и для общих. Когнитивная значимость проявляется для двух предложений, имеющих разные смыслы, т.е. неэквивалентных априорно.
Фреге писал, что смысл не является ментальной сущностью типа идеи или образом, связанным с выражением. Природа смысла у Фреге не совсем ясна. Он иногда использовал описание при определении смысла. Говоря о смысле имени «Аристотель», он связывал его с описанием типа «Ученик Платона и учитель великого Александра», которое является лингвистической сущностью [12, 14]. Описание может ассоциироваться с экстенсионалом выражения, хотя в некоторых случаях экстенсионал может быть не определён. Здесь, конечно, проявляется наше знание или незнание действительного мира. Если мы обнаружим, что самой яркой звездой в вечернем небе является Венера, то имя «Вечерняя звезда» будет ссылаться на Венеру. Если же окажется, что самой яркой звездой в вечернем небе является Юпитер, то имя «Вечерняя звезда» будет ссылаться на Юпитер. Экстенсионалы выражений зависят от того, каким окажется реальный мир со своим множеством сценариев, и насколько субъект обладает достаточной информацией о том или ином сценарии. Правда, возникает вопрос: «Что считать достаточной информацией?» Понятно, что это та информация, которая доступна субъекту, чтобы знать экстенсионал выражения, но которую трудно точно определить. Но здесь проявляется эпистемическая зависимость экстенсионала выражения от мира, в котором этот экстенсионал имеет место.
Эта эпистемическая зависимость предполагает, что смысл выражения может рассматриваться как интенсионал, т.е. как функция от возможностей к экстенсионалам, причём эта функция осуществляет связь эпистемической возможности с экстенсионалом. Эта эпистемическая возможность является тем, что Д. Чалмерс в [14] назвал сценарием, т.е. можно думать о сценариях как о возможных мирах.
Интенсионал выражения может мыслиться как эпистемический интенсионал. Рассмотрим снова предложение ««Вечерняя звезда» является «Утренней звездой»». Если сценарий, где самым ярким объектом в вечернем небе является Юпитер, а в утреннем – Нептун, априорно принять действительным, окажется, что «Вечерняя звезда» не является «Утренней звездой». И с другой стороны, взяв реальный сценарий с Венерой, получим, что интенсионал предложения ««Вечерняя звезда» является «Утренней звездой»» истинен.
Основой для эпистемического интенсионала является наша способность описывать и оценивать эпистемические возможности. Конечно, любой определённый сценарий должен быть описан, чтобы оценить его как эпистемическую возможность. В зависимости от сценария эпистемический интенсионал будет или истинным, если некоторое предложение эпистемически возможно в данном сценарии, или ложным, если это не так, или неопределённым, если эпистемический интенсионал этого предложения является неопределённым в нём. К сожалению, многие имена (термы) не могут быть описаны своим эпистемическим интенсионалом. Лучшее, на что можно надеяться, – это аппроксимировать эпистемический интенсионал при описании того или иного терма, единичного или общего. Так что эпистемический интенсионал не является описанием термов. Если дано выражение (единичный терм, общий терм и т.п.), оно будет ограничено некоторым типом экстенсионала (индивидуум, класс и т.п.), а его интенсионал является функцией от сценария к соответствующему типу экстенсионала. Так, интенсионал единичного терма есть функция от сценария к индивидууму, интенсионал общего терма – функция от сценария к классу, а интенсионал предложения является функцией от сценария к истинностным значениям [14].
Теперь рассмотрим третий тезис Фреге о том, что смысл сложного выражения зависит от смыслов его частей. Для определения смысла сложного выражения сначала надо определить его логическую форму, затем найти смысл основных термов и используя логическую форму выражения составить смысл его частей. Говоря об экстенсионале сложного выражения в некотором сценарии, правдоподобно отметить, что он будет зависеть от экстенсионалов его частей в том же сценарии вместе с интенсионалом этого выражения, также зависящего от интенсионалов его частей.
Фреге считал, что экстенсионал терма, сложного выражения или предложения некоторым образом определяется его смыслом, что нашло отражение в четвёртом тезисе. Однако смысл выражения в общем случае не определяется его экстенсионалом, что можно видеть на примере «Вечерняя звезда» и «Утренняя звезда», которые имеют один и тот же экстенсионал, но разные смыслы.
Имеются некоторые трудности при определении смысла его экстенсионалом. Следуя [14], можно сказать, что смысл строго определяет экстенсионал, если любые два выражения, имеющие один и тот же смысл, имеют один экстенсионал. Отражая когнитивную значимость, смысл двух термов «Вечерняя звезда» и «Утренняя звезда» однако ж при всей одинаковости экстенсионала в зависимости от среды (мира) вряд ли мог бы определяться только когнитивной ролью. Можно сказать, что смысл слабо определяет экстенсионал, если экстенсионал определяется смыслом в союзе с окружающим миром. Поэтому кажется правдоподобным, что терм «Утренняя звезда» относится к планете Венера не просто из-за его смысла, а из-за образа действия, в котором мир находится.
Что касается пятого тезиса Фреге о смысле косвенных контекстов, т.е. дополнительных придаточных предложений, вводимых союзом «что», то для этого случая эти придаточные предложения не имеют своего обычного экстенсионала. Так, если для двух предложений «N полагает, что Марк Твен является писателем» и «N полагает, что Самюэл Клеменс является писателем», окажется, что первое - истинно, а второе – ложно, то истинностное значение этих предложений не может быть определено экстенсионалами их придаточных частей при условии, что «Марк Твен» и «Самюэл Клеменс» имеют один и тот же экстенсионал. Отсюда Фреге полагал, что в косвенных контекстах выражения ссылаются на свои обычные смыслы, и поэтому экстенсионал есть то, что обычно является его смыслом. Так, «Марк Твен» в данном примере является не личностью, а только смыслом «Марк Твен». Однако тщательный анализ косвенных контекстов говорит о более тонких особенностях, нежели это предлагает тезис. И это связано с предложениями, включающими убеждения (belief) и связанными с ними приписываниями тех или иных отношений. Рассмотрим приписывание убеждения на примере типа: «Пётр убеждён, что я русский». Здесь смыслом «я» является эпистемический интенсионал, выбирающим центром сценария индивидуума, а смысл «я русский» истинен только в тех сценариях, где индивидуум имеет определённое национальное происхождение. Если бы Пётр учитывал убеждение с этим смыслом, он отнёс бы это национальное происхождение к самому себе. Но очевидно, что это не то, что Пётр принимал во внимание, когда он полагал, что я русский. Таким образом, исходя из текущего понимания смысла, выходит, что Петру приписан неверный тип убеждения [14].
По Фреге смысл предложения является специальным типом сущности, «мыслью», а сама мысль, по его мнению, не есть ментальная сущность. Точно так же как предложение может быть истинным или ложным, утверждение также может быть истинным и ложным, причём предложение истинно тогда и только тогда, когда утверждение, его выражающее, истинно. Фреге считал, что утверждение истинно или ложно абсолютно, что нашло отражение в его шестом тезисе: смысл предложения имеет абсолютное истинностное значение. По его точке зрения невозможно, чтобы одно и то же утверждение было истинным или ложным, например, в разное время. Если два предложения, произнесённые субъектами в любое время, выражают одно и то же утверждение, они имеют то же самое истинностное значение.
Однако многие предложения, произнесённые по одному случаю, могут быть истинными, но ложными по другому. Например, предложение «Сейчас идёт дождь» будет ложным, если я произнёс его сейчас, но истинным, если я произнёс его в это же время вчера. Но если придерживаться этого тезиса, окажется, что это на самом деле не так. Очевидный источник этого затруднения кроется в индексальном выражении «сейчас». С точки зрения Фреге такое индексальное выражение имеет разные смыслы в зависимости от разных обстоятельств. То же самое касается и многих других индексальностей: «я», «здесь», «сегодня», «завтра» и т.п.
Одна идея заключается в том, что смысл такого выражения должен быть встроен в его денотат. Если это так, моё высказывание «сейчас» сегодня имеет смысл, встроенный в конкретный вторник, а высказывание «сейчас» завтра содержит смысл, который встроен в конкретную среду. Аналогично моё высказывание для «я» имеет смысл, встроенный в конкретную личность «Вадим Вагин», в то время как ваше высказывание имеет смысл, полагающийся на другую личность, например, «Ирина Анищенко».
Но всё-таки, когда я использую выражения типа «сейчас» или «сегодня», денотат не отражается в когнитивной значимости выражения для меня. У меня нет никакой идеи о том, какой сегодня день, и день мог бы измениться, что никак не скажется на моей познавательной способности. Отсюда имеется некоторая натянутость между такого рода утверждениями и тезисом, что смысл отражает когнитивную значимость.
Естественным выходом из этой натянутости является отказ, что интенсионал является функцией от «объективных», т.е. одних и тех же миров к экстенсионалам. Скорее интенсионалы могут рассматриваться как функции от «центрированных» миров к экстенсионалам. Здесь центрированный мир (centered world) есть мир, помеченный «центром», где центр состоит из индивидуума и времени, представленных в этом мире [14].
Объективное описание мира не является эпистемически полным, и чтобы сделать его таким, описание нуждается в локальной информации типа маркера «Вы сейчас здесь», указывающего, что за индивидуум есть «Вы», и какое время «сейчас». Этот тип эпистемической возможности лучше всего представляется центрированным миром.
Раз уже эпистемически возможные сценарии представляются как центрированные миры, можно сказать, что эпистемический интенсионал для «я» выбирает индивидуум, отмеченный в центре данного сценария, и эпистемический интенсионал «сейчас» выбирает время, отмеченное в этом центре. Эпистемический интенсионал «сегодня» будет выбирать день, содержащий время, отмеченное в центре данного сценария, а эпистемический интенсионал «завтра» выберет следующий день. Эти интенсионалы будут общими для всех случаев использования этих выражений.
Если два разных субъекта используют индексальное выражение типа «я», они будут населять два разных центрированных мира: один, центрированный по первому субъекту, а второй – по второму. Таким образом, эпистемический интенсионал для «я» будет выбирать разные действительные экстенсионалы для каждого из этих субъектов. Нечто аналогичное имеет место и для «сейчас»: если это выражение используется в разное время, интенсионал будет оцениваться разными центрированными мирами.
Введение центрированных миров имеет одно существенное следствие: смысл предложения больше не имеет абсолютного истинностного значения. Когда я произношу фразу «Сейчас идёт дождь», вчера и сегодня, моё высказывание имеет тот же самый эпистемический интенсионал оба раза, но он ложен вчера и истинен сегодня. Таким образом, интенсионал не является истинным или ложным абсолютно. Он истинен или ложен только относительно субъекта и времени, что, к сожалению, не подтверждает шестой тезис Фреге. Хотя требование, что смысл предложения является абсолютным носителем истины, был важным для Фреге, есть основания полагать, что отказ от этого тезиса не причинит значительного ущерба взглядам Фреге на природу смысла и поможет только углубить наше понимание структуры знака.
Заманчиво считать, что смысл выражения является его универсальной чертой, т.е. каждый его символ имеет один и тот же смысл. Однако Фреге полагал, что смысл выражения может варьироваться в зависимости от случаев его использования, что нашло отражение в его седьмом тезисе. Так, смысл предложения типа «Сейчас здесь идёт дождь» различен в зависимости от обстоятельств его использования, что, по-видимому, относится к разнице смысла выражений типа «здесь» и «сейчас», которые могут использоваться в разных случаях. Фреге также подчёркивал, что два разных индивидуума, произнося имя «Аристотель», могут ассоциировать это имя с разным смыслом. Для таких случаев нужно придать смысл символам (tokens) выражений, которые используются в конкретных контекстах и в разных обстоятельствах. Из этого следует, что понимание смысла выражения у Фреге не следует идентифицировать с его лингвистическим значением, в котором все символы выражения имеют общий смысл.
Подытоживая сказанное, отметим, что хотя и не все тезисы Фреге подтверждаются (это касается пятого и шестого тезисов), его вклад в номинативную теорию предложения трудно переоценить. Именно теория имени легла в основу треугольника Фреге, который является стержнем современной логической семантики.
4.Синтактика, семантика, прагматика
Семиотика разделяется на три основных области: синтактику (или синтаксис), семантику и прагматику. Любой язык как семиотическая система функционирует и эволюционирует в трёхмерном пространстве. Синтактика занимается изучением формальных или структурных отношений между знаками. Семантика охватывает сферу отношений между знаками и тем, что они обозначают, а прагматика – сферу отношений между знаками и теми, кто ими пользуется (интерпретаторы).
Синтактика изучает знаки и их сочетания согласно синтактическим правилам. Так, в формальных системах математической логики логический синтаксис сосредотачивает своё внимание на логико-грамматической структуре языка, в которой язык выступает как совокупность объектов, связанных между собой в соответствии с двумя классами правил: правила образования и правила преобразования выражений. В первом случае эти правила позволяют образовать так называемые правильно построенные выражения (формулы), а во втором – получить другие правильно построенные выражения из множества аксиом и посылок. Правила преобразования носят название правила вывода. Не вызывает сомнения, что все достижения логического синтаксиса усвоены синтактикой, и он оказывает всё большее влияние на семантику и прагматику. В [1, 2] подчёркивается, что при всей важности роли логического синтаксиса его нельзя отождествить с синтактикой. Логический синтаксис ограничивает свой круг исследований синтаксической структуры лишь таким типом знаковых сочетаний, которые преобладают в науке, и не затрагивают другие языковые конструкции типа приказания, стихотворных строк и т.п.
Семантика, как мы уже говорили, имеет дело с отношением знаков и того, что они обозначают. Семантика предполагает синтактику, и эта зависимость семантики от синтактики особенно очевидна, когда невозможно обойтись без теории формальной структуры языка. Если в синтактике имели место правила образования и преобразования выражений, то семантике выступают семантические правила, определяющие, при каких условиях знак применим к объекту или ситуации, причём такие правила устанавливают соответствие между знаками и ситуациями, которые данные знаки способны обозначать (иметь своим денотатом). Знак может иметь денотатом всё то, что отвечает условиям, сформулированным в семантическом правиле, тогда как само правило констатирует условия обозначения, и тем самым определяет класс или род денотатов [1, 2]. Возвращаясь к формальным системам математической логики, семантика Тарского позволила формально определить такое ключевое понятие как понятие «истина». Правда, в спорах о термине «истина» всегда возникал вопрос об отношении знаков к сущностям, который сравнительно мало помог развитию семантики языка. Можно сказать, что знак имеет семантическое измерение, коль скоро существуют семантические правила, которые определяют его применимость к некоторым ситуациям при некоторых условиях.
Говоря о прагматике, опять стоит отметить Ч. Пирса как основателя этого течения в западной философии. В 1871 г. Ч. Пирс выступил с докладом, содержавшим основные идеи прагматизма, а в конце 1878 г. изложил их в статьях «Закрепление верования» и «Как сделать наши идеи ясными», опубликованных в «Популярном научном ежемесячнике». И как это уже было не раз, эти статьи остались незамеченными научной общественностью [15].
Прежде всего, Пирс стал говорить не о знании, а об убеждении (вере), понимая под ним готовность или привычку действовать тем или иным способом. Если противоположностью знания обычно считается неведение, то Пирс противопоставил убеждению сомнение. И с точки зрения действия процесс познания означал переход не от незнания к знанию, а от сомнения к убеждению, однако не субъективному, а коллективному или социальному.
Объективное знание было заменено социально принятым убеждением (верованием). Что касается истины, то она определяется Пирсом как общезначимое принудительное убеждение, к которому пришли бы исследователи, если бы процесс исследования продолжался бесконечно.
В своём знаменитом «принципе» или «практической максиме» он рассматривал практические последствия, произведённые объектом понятия, как следствие о полном понятии объекта, или «наша идея какой-либо вещи есть идея её чувственных последствий». Идеи Пирса были развиты Джеймсом, который рассматривал прагматику как некоторый метод и как особую теорию истины. По Джеймсу понятие – это не элемент, а способ, с помощью которого некоторые данные восприятия функционируют в процессе репрезентации, и что такое «мыслительное» функционирование – это отнюдь не простое созерцание мира, но в высшей степени избирательный процесс, в ходе которого организм получает указания о том, как ему действовать в отношении окружающего мира, чтобы удовлетворить свои нужды и интересы.
Моррис в [1] так сформулировал, что представляет особый интерес для прагматики: «интерпретатор знака – организм; интерпретанта – это навык организма реагировать под влиянием знакового средства на отсутствующие объекты, существенные для непосредственной проблемной ситуации, как если бы они были налицо. Благодаря семозису организм учитывает существенные свойства отсутствующих объектов или ненаблюдаемые свойства наличествующих объектов, и в этом заключается общее значение идей как инструмента».
Прагматика предполагает как синтактику, так и семантику, так же как семантика в свою очередь предполагает синтактику. Синтаксические правила определяют знаковые отношения между знаковыми средствами; семантические правила соотносят знаковые средства с другими объектами; прагматические правила констатируют условия, при которых знаковое средство является для интерпретаторов знаком. Любое правило, когда оно реально применяется, выступает как тип поведения, и в этом смысле во всех правилах есть прагматический компонент.
Вернёмся к треугольнику Фреге. Только теперь наряду с понятиями знака и предметного языка (языка-объекта) введём понятия метазнака и метаязыка. Так, если все сущности рассматривать на нулевом семантическом уровне, то утверждения об этих сущностях описываются на предметном языке (семантика 1-го уровня). В свою очередь язык, описывающий предметный язык, называется метаязыком (семантика 2-го уровня). Например, в математической логике язык самой формальной логической системы вместе со своими исходными символами, правилами образования термов и формул, правилами выводов одних формул из других является предметным языком. В то же время язык, на котором даётся описание формальной системы, есть метаязык. Так, высказывание на предметном языке типа x (A(x)B(x))(x A(x)x B(x)) является теоремой (выводимой формулой) исчисления предикатов 1-го порядка, а высказывание на метаязыке типа «Исчисление предикатов первого порядка непротиворечиво» является метатеоремой. Соотношение между метаязыком и предметным языком можно в некотором смысле уподобить соотношению между русским и английским языками с точки зрения человека, родным языком которого является русский и который изучает английский.
Знак, служащий для описания другого знака, есть метазнак. Например, утверждение «Сейчас идёт дождь» дано на предметном языке, а «Утверждение «Сейчас идёт дождь» является истинным утверждением» – на метаязыке. Когда хотят подчеркнуть неразрывность синтактики, семантики и прагматики, также используют треугольник, вершины которого являются синтактикой, семантикой и прагматикой. Синтактика определяет способ кодирования метазнака, семантика – его смысл, а прагматика – те процедуры, которые так или иначе связаны с этим метазнаком, и предписываются им.
Как и в треугольнике Фреге, в треугольнике, определяющем метазнак, имеются внутренние связи. Связь, устанавливающая отношение между синтактикой (имя) и семантикой (смысл), позволяет по имени получать всю информацию о той сущности, с которой субъект столкнулся. И наоборот, некоторое описание, хранящееся в метазнаке, может получить при необходимости, соответствующее ему синтаксическое выражение.
Аналогично, связь между семантикой и прагматикой позволяет делать объяснения причин выполненных процедур, а в обратную сторону эта связь позволяет формировать действие на основании анализа той ситуации, которая характеризуется данным знаком (и, в частности, планировать наиболее целесообразную последовательность действий).
И, наконец, связь между синтактикой и прагматикой позволяет по имени выбирать некоторые действия, не обращаясь к семантике. Это возможно тогда, когда имя и действие связаны между собой однозначно. Например, увидев красный свет светофора, водитель машины автоматически нажимает на педаль тормоза. Эта же связь позволяет по совершённым действиям восстановить имя той ситуации, в которой стало необходимым совершать данные действия [16].
Наличие метауровня позволяет не только реализовать активность соответствующих процедур, но и проводить рассуждения о знаках, отвечать на вопросы о том, как устроена знаковая система. Таким образом, появление метауровня позволяет реализовать свойство рефлексии или способности к самонаблюдению и самоанализу. Возможность рефлексивных рассуждений существенно приближает знаковые системы к тем, которыми пользуется в своей повседневной практике человек.
5.Дизайн как знаковая система
Культура понимается как совокупность знаковых систем, с помощью которых человечество оберегает свои ценности, своеобразие и осуществляет связи с окружающим миром. Она выполняет функцию отбора и структурирования информации о внешнем мире. Соответственно различные культуры могут по-разному производить такой отбор и структурирование, а значит, и отличаются знаковые системы этих культур [17].
Семиотика культуры подразумевает широкий спектр семиотик изобразительного искусства, литературы, музыки, театра, кино, телевидения, играющие большую роль в жизни человеческого общества и коммуникации.
Основным средством коммуникации, как известно, является язык как система взаимосвязанных знаков, синтаксические, семантические и прагматические аспекты которых были нами рассмотрены. Считаем, что любой отдельный язык оказывается погружённым как бы в некоторое семиотическое пространство, и только в силу взаимодействия с этим пространством он способен функционировать, причём единицей семиозиса следует считать не отдельный язык, а всё присущее данной культуре семиотическое пространство. Это пространство Ю.М. Лотман называет семиосферой по аналогии с биосферой В.И. Вернадского [18, 19]. Если биосфера является совокупностью и органическим единством живого вещества, то семиосфера – условие развития культуры. Семиосфера отличается неоднородностью и асимметричностью. Неоднородность определяется гетерогенностью и гетерофункциональностью языков. На любом синхронном срезе семиосферы сталкиваются разные языки, разные этапы их развития, некоторые тексты оказываются погружёнными в несоответствующие им языки, причём все элементы семиосферы находятся не в статическом, а в подвижном, динамическом соотношении. Говоря об асимметричности семиосферы, необходимо отметить систему направленных токов внутренних переводов, которыми проникнута вся семиосфера. Перевод есть основной механизм сознания, и в нём нет взаимно однозначных соответствий, отсюда и асимметричность структуры семиосферы [18, 19].
Из всего многообразия семиотик культуры мы остановимся только на семиотике дизайна. Из множества пониманий слова «дизайн», начиная от художественного конструирования до технической эстетики, сейчас международное обозначение слова и смысла «дизайн» мыслится как «индустриальный дизайн». Существуют разные виды дизайна: ландшафтный дизайн, дизайн интерьера, дизайн одежды, выставочный дизайн и многое другое. В основе многих разновидностей дизайна лежит основной принцип: «что функционально, то красиво» (принцип функционализма).
Теперь сопоставим структуру знака со структурой дизайна, привлекая треугольник Фреге. Для этого, чтобы подчеркнуть неразрывность трех сторон в каждом знаке – синтактику, семантику и прагматику – отобразим их на имя формы, содержание (замысел) и реализацию представления дизайна, как показано на рис. 3. Упрощённо можно считать, что дизайн является процессом порождения форм с целью обогащения самого человеческого существования. Очевидно, что понятие «обогащение» многозначно и может пониматься по-разному даже тогда, когда его действие, наоборот, в чём-то ограничивает наше существование. В дизайне под формой понимается физическая неодушевлённая сущность, а создаваемый образец (модель) – некоторый род человеческого взаимодействия. Человек рассматривает окружающую его среду как некую физическую форму и пространственную организацию. При этом дизайн рассматривается как комплекс социальных, культурных, экономических и физических усилий, направленных на решение проблем. Процесс дизайна зависит от языка форм, представленного множеством сущностей и правилами их комбинирования. Как и любой язык, он характеризуется своим синтаксисом, семантикой и грамматикой, которая задёт правила комбинирования сущностей.
Рис. 3
Правила для комбинирования сущностей составляют грамматическую компоненту. Они могут выводиться путём договорённости, из физических законов или логическими процессами. По Хомскому в лингвистической теории грамматика делится на два уровня: поверхностная структура и глубинная. В поверхностной структуре различают подлежащее, сказуемое, дополнение и т.п., а в глубинной учитываются фундаментальные организационные принципы языка. Обе эти структуры связаны посредством трансформационной грамматики, позволяющей нам формировать и понимать новые предложения т.е. те предложения, которые мы никогда до этого себе не представляли, что говорит об обучении и креативном использовании языка в повседневной жизни.
Для организации сущностей служит синтаксическая компонента, причём любое изменение в организации сущностей может приводить к изменению их значения, что составляет область семантической компоненты. Но там, где синтаксис первично имеет отношение к организации сущностей, связанных с изменением значения, семантика непосредственно связана с анализом тех фактических значений, которые ей передаются.
Особенно стоит отметить ещё четвёртую компоненту языка – символическую – наиболее неуловимую из всех компонент. Значение сущностей ассоциируется с символической компонентой не в смысле того, что представляется семантикой, а в смысле бессознательно и коллективно связанных значений сущностей языка. Здесь значение ставится выше любого присущего качества самой сущности, и сущность, функционирующая как символ, извлекает ответы, эмоциональные ответы, которые нельзя получить из трёх других компонент [20].
При рассмотрении языка форм как иерархической системы грамматическая и синтаксическая компоненты при отсутствии значения сущностей попадают на формативный уровень, семантическая компонента находится в рамках означенного уровня, а символическая – в рамках символического уровня.
На формативном уровне различаются наименьшие восприимчивые сущности языка, т.е. те минимальные комбинаторные элементы, составляющие подсистемы языка. На этом уровне применяются правила для комбинирования и манипулирования сущностями и никакого значения им не приписывается.
На означенном (содержательном) уровне сущностям и их комбинациям присваиваются значения, причём присвоение осуществляется произвольно путём некоторого консенсуса, происходящего между договаривающимися сторонами. Консенсус зависит от компетенции сторон, от их способности передать то, что одна сторона желает сказать, и от того, насколько другая способна понять значение передаваемых сущностей.
На символическом уровне значения сущностей бессознательно ассоциируются с сущностями всех сторон, участвующих в этом процессе. Сущности на этом уровне кроме семантической интерпретации предполагают качества глобального, можно сказать космического или национального масштаба [20].
Все уровни языка форм наиболее полно функционируют в искусстве, в частности, в литературе, рисовании, музыке и т.п. В науке, в частности, в математике, наиболее успешно функционируют формативный и означенный уровни, где исключены все двусмысленности в логической структуре языка и в интерпретации его сущностей.
Рассматривая дизайн как язык форм, можно увидеть внутреннюю связь между дизайнером и пользователем.
На формативном уровне имеются геометрические формы в своих наипростейших проявлениях. Здесь формы сводятся к минимальным идентифицируемым компонентам, таким как вершины (точки), рёбра (линии), грани (поверхности) и объёмы. Правила комбинирования и связи одних компонент с другими служат для порождения новых форм. На этом уровне проявляются геометрические и топологические соотношения между сущностями, включающие как изолированные, так и агрегированные формы. Изолированные формы могут быть двумерными и трёхмерными, содержащими систему образования многоугольников и многогранников и отношения, наблюдаемые в периметре, области поверхности и объёма. Аналогично агрегированные формы также являются двумерными и трёхмерными и включают средства упаковки и покрытие поверхности и пространства окружностями, сферами, многоугольниками, многогранниками и т.п.
На формативном уровне кроме методов и правил связывания одной формы с другой и порождения новых форм применяются также интуитивные персональные правила, используемые дизайнерами при изменении форм. Они проявляются при манипулировании материалами, текстурами в процессе дизайна. Дизайнер с богатым словарём форм может сделать более интересную и значимую работу, нежели работая с ограниченным словарём. Можно сказать, что язык форм аналогичен музыке, где значения не ассоциируются с конкретными нотами, а проявляются только при комбинировании нот в композицию [20]. В языке форм значения проявляются на означенном (содержательном) уровне.
На этом уровне геометрическая форма и стиль дизайна помещаются в среду (окружение). Дизайнер связывает форму с пользователем, т.е. форма действует здесь как средство для послания. Послание сфокусировано на вопросе о том, что хотел воплотить дизайнер, причём, как правило, это послание неуловимо связано с лицами в среде именно через форму. На означенном уровне форма сливается с образцом (моделью) и при этом слиянии может быть оценена компетенция дизайнера. Он пытается так упорядочить сущности языка форм, чтобы увеличить вероятность понимания этих форм пользователем. Если дизайнер рассматривает форму в среде в качестве посредника между собой и пользователем и этот диалог понятен пользователю, то это говорит о компетенции дизайнера.
На символическом уровне форма предполагает те свойства, которые лежат сверх конкретных намерений дизайнера и пользователя. Хотя дизайнер пытается принять во внимание символические значения форм, тем не менее, он не может создать символ. Форма становится символом через своё использование и распознавание. Например, хотя полусферы и купола повсеместно использовались в некоторых культурах человека, они почти всегда универсально применялись как места поклонения и культа, символизируя космос. Символическое значение формы купола развивалось независимо от любого здравого смысла символического содержания, присущего этому содержанию [20].
Фундаментальным противопоставлением в дизайне является противопоставление между физической формой и содержанием. Ещё во времена Платона материальный мир играл подчинённую роль в западном образе мышления, и только форма была созидательной силой, которая проявляла себя в бездушной материи. Идеи, понятия были выше физических объектов реального мира. Если для Платона форма была нематериальным аспектом, то сегодня после долгих шараханий и эклектических воззрений дизайнерского сообщества форма тесно связана с материальным аспектом сущности.
Придерживаясь принципа функционализма, к началу 20-го столетия стало популярным изречение: «форма следует за функцией» [21]. Новые технологии и новые материалы привели к новым формам и методам в дизайне. Технологические разработки проложили путь к своему собственному пониманию эстетики в дизайне, результатом чего рациональность к середине 20-го века стала триумфатором индустриального дизайна. Сегодня мы стоим перед технологической и функционалистской приливной волной в области дизайна, где технологические критерии и максимальная функциональность привели к созданию изделий массового пользования. Возможно, наступает время, когда эстетика будет управлять технологией, и в дизайне будет главенствовать принцип: «функция следует за формой» [21]. Конечно, отношения между содержанием, формой и технологией в современном дизайне очень сложны и трудно поддаются творческому осмысливанию.
Проблема заключается в лавировании между Сциллой и Харибдой, между которыми курсирует дизайн, а именно технологией и искусством. Отсюда многие теории дизайна фокусируются, к сожалению, только на одной стороне проблемы, или на техническом конструировании, где главный принцип зиждется на необходимости рациональности, или на эстетическом, символическом восприятии реального мира. Отсюда понятна и важна выдвинутая Ч. Моррисом идея рассматривать эстетику как часть семиотики, в которой он видел путь к интеграции естественных и гуманитарных наук.
Ценность исследований значения отдельных знаков и символов в искусстве не подлежит сомнению. И говорить о нескольких возможных подходах к описанию феномена искусства в семиотических терминах значит говорить не только о различии применяемых теорий знаков (Ч. Пирса, Ф. де Соссюра, Г. Фреге и др.), но и от несовпадения способов приложения семиотических понятий к художественным произведениям. Констатация коммуникативных и репрезентативных функций у художественных произведений позволила говорить о них как об особых «художественных» или «эстетических» знаках [3].
Однако, взгляд на художественное произведение как на отдельный знак мало что даёт для понимания его внутренней структуры. В частности, объединение произведений живописи, графики, дизайна вместе с другими изображениям в одну категорию «иконического знака» ещё никак не объясняет, как эти изображения построены, и чем они отличаются друг от друга.
Больше возможностей в этом отношении открывает взгляд на произведения искусства не как на автономный знак, а как на сложный текст, составленный из знаков некоего языка. В таком случае становится правдоподобным различение «языка дизайна», «языка графики» и других видов искусства как особых семиотических систем [3].
Особенность искусства оказывается не в создании специальных «художественных» знаков или автономных языков, а в вовлечение в свою сферу самых разных языков культуры и в разработке их семиотических средств. Открывается также взгляд и на эволюцию художественной культуры как на процесс изменения соотношений между семиотическими системами. В частности, история дизайна предстаёт в семиотическом аспекте как история изменения комплекса визуально-пространственных форм и их соотношений. Подобно тому, как изменчивы формы видения и визуального мышления у дизайнеров, подвержены историческим переменам и способы осмысления созданных ими произведений в сознании зрителей. Поэтому параллельно с историей художественного творчества развивается также история восприятия и осмысления художественных произведений публикой.
Чем глубже наше понимание социально-экологических, этнокультурных и духовно-практических функций среды, тем сильнее потребность в концептуальности культуры дизайна.
В 70-80-х годах прошлого столетия термины «концепция», «концептуальность» приобрели широкое хождение и смысл. Творческая суть концептуализма направлена на использование мышления, интеллекта в создании и потреблении произведений искусства и других эстетических и культурных ценностей. Концептуализация творчества есть не что иное, как установка на осознание его ценностного содержания, на проявление тех художественных и духовных ценностей, которые утверждаются или отвергаются в данном художественном произведении.
Культура дизайна – это высший уровень сферы дизайна, надстраивающийся над текущим проектным процессом преобразования и/или воссоздания среды, над такими его составляющими как проектирующие сообщества, проектное хозяйство, проектируемые части среды и, разумеется, над инфраструктурой дизайна [22].
Культура дизайна включает в себя [22]:
ценностно-значимые образы проектируемой предметной среды, вне зависимости от того, возникли ли они сами собой, или были встроены в неё согласно воле дизайнера;
творческие концепции, являющиеся содержанием творческого сознания, и программы, являющиеся содержанием творческой воли, а также методики, эвристики и т.п.;
мыслимые, чувствуемые, осязаемые ценности данной культуры дизайна и достижимые в ней ценностные состояния творческого сознания/воли, необходимые для личностной реализации процесса проектирования.
Смысл концептуальности в дизайне особенно проявляется в полемике вокруг функционализма. Неудовлетворённость наивной формулой типа «форма следует за …» определяется тем, что формообразование происходит как бы само по себе, минуя творческую деятельность и игнорируя творческую свободу дизайнера. Не надо забывать, что основная функция творческих концепций заключается в выражении общей ценностной ориентации автора, его творческой ответственности.
Другой подход к понятию «творческих концепций» связан с их возможной принадлежностью к различным типам рациональности, говорящим о стилевых особенностях творческой мысли и деятельности дизайнера. Точка отсчёта при рассмотрении этих типов – концепция рационализации культуры М. Вебера [22]. Рационализация оценивается как одна из линий исторического развития, как направленность на локальное или глобальное упорядочение условий человеческой жизни. В настоящее время два положения веберовского взгляда на рациональность подвергнуты серьёзному пересмотру: это методологическая утопия ценностной нейтральности науки и трактовка аффективного типа социального действия как иррационального по преимуществу [22]. Говорить о ценностной нейтральности науки, о независимости положения учёного в обществе, о «бескорыстном служении» сейчас не приходится. Что касается второго положения, то ценностная отзывчивость, чуткость, согласность с данными культурного предания и природного окружения – вот что ценится теперь в концепциях любого рода.
Ценностная рациональность, или, как говорят, софийность, умудрённость – образец всякой иной рациональности. В историко-философских контекстах это понимается как противопоставление разума и рассудка, мудрости и здравого смысла. Ясно, что рациональность творческих концепций не имеет смысла отождествлять ни с качествами, ни со следствиями рассудка, мышления и т.д. [22].
В свете сказанного при всех расхождениях семиотических подходов к эстетической теории искусства, в частности, к дизайну, можно сказать, что семиотика искусства позволит глубже отобразить на структуру творческих произведений художественные концепции эпохи, эстетические взгляды отдельных мастеров и тем самым эмоционально воздействовать на зрителей, являющихся постоянным и вместе с тем изменчивым ингредиентом художественного творчества.
Литература
Ch.W. Morris. Foundation of the Theory of Signs. Chicago: Chicago University Press. 1938/1970.
Ч.У. Моррис. Основания теории знаков. // Семиотика. / Под ред. Ю.С. Степанова. М.: 1983, с. 37-89.
Л.Ф. Чертов. Как возможна семиотика искусства? (о перспективах союза эстетики и семиотики). Эстетика сегодня: состояние, перспективы./ Материалы научной конференции. 20-21 октября 1999 г. Тезисы докладов и выступлений. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 1999, с. 91-95.
Ф. де Соссюр. Труды по языкознанию. М. 1977 / Курс общей лингвистики. 1933. Ч. I. Гл. I, II. Ч. II. Гл. 4.
D. Chandler. Semiotics: The Basics, Routledge. Also at http://www.aber.ac.uk/media/Documents/S4B/Semiotic.html Ejhed, Jan, professor and architect. Personal communication.
Peirce Charles S. (1931-1966). “Collected Papers of Charles Sanders Peirce”, 8 vols., ed. By Charles Hartshorne, Paul Weiss, and A.W. Burks. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Ч.С. Пирс. Избранные философские произведения. М.: Логос, 2000, 412 с.
Jens-Erik Mai. Semiotics and Indexing: An Analysis of the Subject Indexing Process // Journal of Documentation, vol. 57, No 5, Sept. 2001, pp. 591-622.
Thellefsen T. Firstness and Thirdness Displacement: The Epistemology within Peirce’s Three Sign Thrichotomies. In: C.S. Peirce: Digital Encyclopedia. http://www.tr3C.com.br/pierce/home.html, 2000.
Dahl O. Topic and Comment. A Study in Russian and General Transformational Grammar. Göteborg, 1969, 53 p.
Г. Фреге. Смысл и денотат. // Я иду на занятия… Семиотика. Хрестоматия. М.: Изд-во Ипполитова, 2005, стр. 43-66.
Frege G. 1892, Über Sinn und Bedeutung. // Translated in (P. Geach & M. Black, eds.). Translations from the Philosophical Writings of Gottlob Frege. Oxford: Blackwell, Fumerton, R. 1989. Russelling causal theories of reference. In (C. Savage and C. Anderson eds.) Rereading Russell. University of Minnesota Press.
А.А. Ивин, А.Л. Никифоров. Словарь по логике. М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 1998, 384 с.
David J. Chalmers. On Sense and Intension. // Philosophical Perspectives 16: Language and Mind. (J. Tomberlin, ed.). Blackwell, 2002, pp. 135-182.
Современная западная философия. Словарь. М.: Изд-во политической литературы, 1991, 414 с.
Д.А. Поспелов, Г.С. Осипов. Прикладная семиотика / Новости искусственного интеллекта, № 1, М.: 1999, стр. 9-35.
С.Т. Махлина. Семиотика культуры и искусства. Словарь-справочник в 2-х книгах. Книга вторая М-Я. 2-е издание. Изд-во «Композитор». Санкт-Петербург. 2003.
Ю.М. Лотман. Семиосфера. СПб, 2001, с. 250-268.
Ю.М. Лотман. Семиотическое пространство. / Я иду на занятия… Семиотика. Хрестоматия. М.: Изд-во Ипполитова, 2005, стр. 289-296.
R. Williams. Natural Structure: Toward a Form Language. Eudaemon Press, 1972, 263 p.
S.I. Hjelm. Semiotics in Product Design. Report number: CID-175. ISSN number: ISSN 1403-0721 (print) 1403-073X (Web/PDF), 2002, 26 p.
О.И. Генисаретский. Проектная культура и концептуализм. // http:// www.procept.ru/publications/proj_cult&conceptualism.htm
