Метафора в психотерапии

Большинство психотерапевтических направлений активно используют метафору как средство воздействия на клиента. Метафорическая коммуникация (общение посредством метафор) занимает видное место в гештальт-терапии, НЛП, гуманистически и экзистенциально ориентированных подходах, эриксонианстве. Во многих видах психотерапии метафора выполняет роль методологической основы, формируя систему основных понятий. Примерами таких системообразующих метафор являются либидо и катексис в психоанализе, персона, анимус, тень и самость в юнгианстве, панцирь (броня) и оргон в телесной терапии, якорь в НЛП, перинатальная матрица в трансперсональной терапии Ст.Грофа. Психотерапевтический дискурс метафоричен в принципе, в самой своей основе, это сближает его с поэзией и художественной прозой. И хотя метафоры в психотерапии используются давно, специальных исследований их роли и значения в этом виде человеческой деятельности почти нет. Чего не скажешь о других отраслях гуманитарного знания.
Интерес к метафоре объясняется универсальностью данного феномена культуры и языка: метафора — это и литературный троп, и способ обобщения, и инструмент познания и мысли, и средство коммуникации, и художественный образ. Метафору можно обнаружить в психотерапевтической беседе и в диалоге пилота с авиадиспетчером, в эзотерическом ритуале и языке программирования, в лирической поэме и статье по квантовой механике. Широкое распространение метафор связано с особенностями человеческой психики, в частности, с нейродинамическими механизмами обработки информации в коре больших полушарий мозга. Хотя сенсорная информация поступает в систему психики в различных формах, определяемых модальностью (качеством) восприятия — зрительной, слуховой, тактильной и т.п. — в процессе использования, переработки и хранения она приобретает единую природу. Метафора же есть то, что лучше всего соединяет и связывает несопоставимые, несоизмеримые аспекты реальности.
В языкознании метафорой называют оборот речи, при котором какой-либо предмет называют именем другого предмета или явления: глаза — звезды, озеро — сапфир, стройная девушка — ива. При этом в метафорическом выражении сравнение и отрицание существуют одновременно ("глаза как звезды, но не звезды"). Метафора может апеллировать к воображению (такие экспрессивные метафоры называют эпифорами) или к интуиции (это диафоры). Например, большинство юнгианских метафор (самость, энантиодромия, уроборос, теменос) — классические диафоры, в то время как "залипание либидо" или "охлопывание гештальта" являются эпифорами. Кроме того, выделяют когнитивные, номинативные и образные метафоры — в зависимости от того, что лежит в основе переноса значения. В первом случае это знания или представления (совесть — "когтистый зверь"), во втором — имена или названия ("тупой нож", "тупая боль", "тупой студент"), б третьем — образ ("любовь — звезда, падучая звезда; пока горит — светло, сгорает — жутко").
Широкое использование метафор в обычной речи обусловлено особенностями человеческого мышления и мировосприятия. Фридрих Ницше полагал, что человеческое познание насквозь метафорично, "устроено" по эстетическому принципу, а его результаты, будучи продуктом художественного творчества, неверифицируемы (не поддаются проверке). Эрнст Кассирер считал, что мышление может быть как метафорическим (мифопоэтическим), так и дискурсивно-логическим. Последнее ориентировано на поиск различий между явлениями реальности и классами объектов, его цель — "превратить рапсодию ощущений в свод законов. А метафорическое освоение мира сводит все многообразие явлений в единый фокус, в точку, ибо метафора отвечает способности человека улавливать и создавать сходство между самыми разными вещами и событиями. Ощущение подобия, единообразия и родства — это фундаментальная интенция человеческого сознания, при этом мышление и язык не столько улавливают сходство, сколько создают его. Иными словами, метафора есть универсальное средство познания и обобщения мира. Мы используем метафору для того, чтобы обозначить и объяснить подобие, которое почти что равно знанию — часто, объясняя сложные вещи, мы просто говорим, на что они похожи. Метафора необходима для понимания, поэтому она так часто фигурирует в человеческом общении.
В метафорической коммуникации много соблазнов, но есть и опасности. Главная из них заключается в буквальном понимании того, что выражено на метафорическом уровне. Любой автор или лектор не раз сталкивался с тем, как неверно, буквалистически плоско воспроизводят и трактуют читатели и слушатели самые тонкие и любовно сконструированные метафоры (особенно в научной речи). Но ведь не лишать же из-за этого метафоры академический дискурс. Очень точно сказал об этом С.С. Аверинцев:
Неясно в принципе, как обеспечить адекватное понимание метафор, этих рабочих гипотез воображения, не вводя малых сих в соблазн... Что делают из книг читатели, принимающие рабочие метафоры за совершенно буквально сформулированную истину в последней инстанции? Ведь это несчастье. Что тут можно сделать, кроме как молиться, чтобы Небо умудрило того читателя, до которого изолированные формулировки доходят сами по себе — вне контекста, вне интонации, вне связного метафорического замысла, наконец, вне перипетий внутреннего спора пишущего с самим собой? Когда такие читатели сердятся и требуют автора к ответу, это еще не самое страшное. Куда страшнее, когда они автору беззаветно верят — верят тому, что сами сумели у него вычитать по своим способностям и потребностям. Тогда примеряешь к себе евангельскую угрозу: "Горе тому человеку, через которого соблазн приходит".
Использование метафор в психотерапии имеет множество оснований, которые коренятся в ее семиотической природе. Н.Д. Арутюнова перечисляет следующие свойства метафоры: слияние в ней образа и смысла; контраст с обыденным называнием или обозначением сущности предмета; категориальный сдвиг; актуализация случайных связей (ассоциаций, коннотативных значений и смыслов); несводимость к буквальному перефразированию; синтетичность и размытость, диффузность значения; допущение различных интерпретаций, отсутствие или необязательность мотивации; апелляция к воображению или интуиции, а не к знанию и логике; выбор кратчайшего пути к сущности объекта. Все эти характеристики находят применение в той спонтанной, почти неуловимой и одновременно целесообразной игре личностных смыслов и значений, которая и составляет динамику психотерапевтического процесса.
Для иллюстрации я хочу использовать пример из старинной исландской "Саги о Гуннлауге Змеином Языке". Психотерапия, как и метафора — древнее явление человеческой культуры, и основные черты метафорической коммуникации мало изменились за тысячу лет—срок, который прошел с того времени, как безымянный норвежский скальд выполнил описанную ниже терапевтическую работу. Метафорическое изображение сложной жизненной ситуации выбора, предстоящего небогатому землевладельцу Торстейну, выглядит следующим образом:
Мне снилось, что я был у себя в Городище, у дверей дома. Я посмотрел вверх на небо и увидел на коньке крыши очень красивую лебедь, и это была моя лебедь, и она казалась мне милой. Затем я увидел, что с гор летит большой орел. Он прилетел сюда, сел рядом с лебедью и стал нежно клекотать ей. Лебеди это, по-видимому, нравилось. У орла были черные глаза и железные когти. Вид у него был воинственный. Вскоре я заметил, что другая птица летит с юга. Это был тоже большой орел. Он прилетел сюда, в Городище, сел на конек крыши рядом с лебедью и стал ухаживать за ней. Затем мне показалось, что тот орел, который прилетел раньше, очень рассердился на то, что прилетел другой, и они бились жестоко и долго, и тогда я увидел, что они исходят кровью. Их битва окончилась тем, что оба они свалились с конька крыши мертвые, каждый в свою сторону. Лебедь же осталась сидеть очень унылая и печальная.
Метафора битвы орлов за лебедь описывает возможные последствия рождения у Торстейна красивой дочери. Налицо категориальный сдвиг, порожденный слиянием образа и смысла (Хельга Красавица — лебедь, ее женихи Гуннлауг и Храфн — орлы, схватывающиеся в смертельной битве), нетривиальная таксономия (люди — птицы), апелляция к воображению (ситуация описана как сновидение Торстейна), богатство ассоциаций и коннотативных смыслов, неоднозначность их интерпретации и произвольность мотивировки действий. Наконец, решение принятое Торстейном после того, как скальд объяснил ему истоки метафорической картины сна, показывает, что посредством метафоры действительно достигается выбор кратчайшего пути к пониманию сущности объекта: отец велит бросить новорожденную дочь в лесу, чтобы она не стала в будущем источником горя и смертей. С точки зрения современной морали это ужасный поступок, но в средневековой Исландии он вписывался в рамки нормы и выглядел как конструктивное решение, дальновидное и мудрое. Разумеется, как и положено в саге (сказке, легенде, мифе), Хельга осталась жива и выросла красавицей, не уйдя из плена заранее предопределенной горестной судьбы.
В психотерапии метафора — одно из основных средств структурирования опыта. Как правило, клиент, говоря о своей проблеме, описывает множество разрозненных впечатлений, чувств, фактов, оценок и выводов, так что разобраться в предлагаемом наборе нелегко. Сильное желание выразить сложность и многоаспектность жизненной ситуации часто превращает рассказ в бессвязную путаницу со множеством ненужных повторений. Метафора же представляет собой словесную формулировку реальности во всем ее многообразии, воспринимаемом как сложная, но упорядоченная совокупность свойств. Так, на одном из сеансов клиентка долго и сбивчиво объясняла свои отношения с двумя мужчинами, каждый из которых был ей по-своему дорог. Она описывала их внешность, личностные черты, мотивы поведения и формы социальных взаимодействий, и было понятно, что сложности выбора во многом обусловлены хаотичностью ее восприятия. Терапевт предложил ей метафору (автомобиль), и с помощью такого образного сравнения клиентка четко сформулировала свои трудности:
Т: Попробуйте рассказать о них, как если бы это были машины двух разных марок.
К: О, первый — это красивая спортивная машина, новая, дорогая и элегантная. Ею очень легко управлять, она хорошо слушается руля, можно мчаться на большой скорости. В салоне — современный роскошный дизайн. Одним словом, мечта. Но у меня никогда не будет такого автомобиля, он чужой. Он для меня слишком шикарный.
Т: А второй?
К: Это такой добротный пикап, что ли. Отечественный, не иномарка. Надежный, вместительный, удобный. Но шика в нем никакого. Я хорошо представляю, что у меня может быть такая машина. Конечно, это лучше, чем ходить пешком.
Т: У Вас нет денег на иномарку?
К: Да. И дело не только в этом. Я ведь не кинозвезда, и пикап мне подходит гораздо больше. Он — то, что мне полагается. Не стоит тешить себя иллюзиями, что ворованная иномарка — действительно моя.
Метафорическая коммуникация облегчает самораскрытие, общение на символическом уровне, через метафору, способствует утверждению индивидуальности. Как пишет Э.Джордан, "метафора есть вербальная структура, которая в силу своей формы утверждает реальность объекта. Это утверждение, посредством которого комплекс реальных качеств становится индивидом или утверждает свою сущность. Форма здесь, как и везде, представляет собой систему взаимосвязанных признаков, которая превращает совокупность своих элементов в гармоничное целое. Это целое и есть объект, существование которого утверждает метафора". В психотерапии метафора может утверждать реальность того уровня индивидуальности, который покамест представлен лишь потенциально.
Приведенный пример демонстрируют интересный и очень продуктивный методический прием работы с метафорой, состоящий в использовании терапевтических историй. Такие истории, специально подобранные или сочиненные консультантом в ходе сеанса, позволяют придать взаимодействию с клиентом системный характер. Ведь хорошая психотерапия всегда избыточна по сравнению с запросом, а умело сконструированная метафора не только "схватывает" суть конкретной проблемы, но оказывает организующее влияние на систему жизненных смыслов и ценностных ориентации клиента.
Использование терапевтических историй основано на так называемой интеракционистской точке зрения на метафору, принадлежащей американскому лингвистическому философу и логику Максу Блэку. Он проводит различие между метафорой сравнения (т.наз. субстантивная метафора) и метафорой взаимодействия (интерактивная метафора). Блэк рассматривает метафору как межсубъектный феномен, указывая, что метафорическое суждение имеет два различных субъекта — главный и вспомогательный. Механизм метафоры заключается в том, что к главному субъекту прилагается система "ассоциируемых импликаций", связанных со вспомогательным субъектом. Эти импликации есть не что иное как общепринятые ассоциации, коннотативные смыслы, задаваемые социокультурным контекстом. Благодаря этому метафора отбирает, выделяет и организует одни, вполне определенные характеристики главного субъекта и оставляет в тени, ненавязчиво устраняет другие его свойства.
Рассмотрим пример известной метафоры "любовь поразила человека как молния" (у Булгакова — еще и как финский нож). Характеристики вспомогательного субъекта (молния) — быстрота, стремительность, неотвратимость, блеск и яркость, светоносность, убийственная сила, невозможность совладания — переносятся на главный субъект (любовь). Благодаря этому остается в стороне семантика нежности, избирательности, мягкости, скрытности, робости, застенчивости, также связанная с любовью. Перед нами именно любовь-молния, а не любовь-цветок или, скажем, любовь-птица.
Таким образом, замечает Блэк, происходит сдвиг в значении слов, и формируется метафорический перенос. Не существует, однако, четких правил его образования — просто одни метафоры "проходят", а другие нет. В первом случае образовавшуюся метафору нельзя заменить буквальным переводом (парафразой) без потери когнитивного содержания, не говоря уже об остроте, живости и свежести выражения. Блэк пишет:
Предположим, что мы захотели передать когнитивное содержание "метафоры взаимодействия" простым языком. Мы, конечно, с успехом можем назвать некоторое количество релевантных связей между двумя субъектами (хотя в силу расширения значения, сопровождающего сдвиг в импликационной системе вспомогательного субъекта, нельзя ожидать слишком многого от буквально парафразы). Но полученные неметафорические утверждения не обладают и половиной проясняющей и информирующей силы оригинала. Буквальная парафраза неизбежно говорит слишком много, причем с неправильной эмфазой. Я особенно хочу подчеркнуть, что в данном случае речь идет о потерях в когнитивном содержании. Недостатки буквальной парафразы заключаются не в утомительном многословии, чрезмерной эксплицитности и дефектах стиля, а в том, что она лишена того проникновения в суть вещей, которое свойственно метафоре.
Психологическая теория метафоры, в отличие от лингвистической, стремится объяснить, какие механизмы позволяют "переносить" значение и смысл с одного фрагмента опыта на другой, и почему это происходит не произвольно, а строго определенным образом. Говоря о филогенетически ранних этапах развития мышления и сознания, О.М. Фрейденберг замечает, что множество форм и качеств объективной действительности первоначально отражалось системой сходных образов. "Образ выполнял функцию тождества, — пишет она. — Система первобытной образности — это система восприятия мира в форме равенств и повторений...
Однако в реальности мы не находим одинаковых образов; мы имеем дело с огромным количеством образов, отличающихся друг от друга морфологически, при внутреннем тождестве их семантик. А метафоры несли функцию конкретизации образа. Метафора уточняла образ, переводя безличие нерасчлененных представлений на язык отличных друг от друга фрагментов, частей реальности.
Иными словами, метафора как троп, как специфическая речевая конструкция — очень позднее образование, посредством которого сознание "делит" значение между различными языковыми выражениями и сочетаниями слов. Первоначально же метафора была просто средством оформления образа, придавая морфологическое различие семантически тождественным, однородным представлениям. Например, еда как непременное условие жизни, была связана со смертью (поедаемого растения или животного), одновременно она была залогом размножения (и, следовательно, воскрешения), и все эти стороны жизни объединялись ритуалом жертвоприношения. Изначальный синкретизм мировосприятия отражался сходством и тождеством религиозных обрядов и ритуальных действий:
В самом деле, праздник рождения оказывается праздником еды — это Рождество с его рождественским столом, уходящим далеко вглубь древности; в свадьбе есть и обряд хлеба и вина, — вслед за венчанием идет на дому пир или, во всяком случае, брачная трапеза; смерть и похороны знаменуются тем же актом еды и на могиле и дома, но, помимо этого, существует еще и так называемая трапеза мертвых, то есть и сам покойник, изображенный на могильных плитах, мыслится едящим и пьющим. Один беглый перечень этих общеизвестных фактов показывает, что акт еды в представлении древнего человека соединялся с кругом каких-то образов, которые прибавляли к трапезе как к утолению голода и жажды, еще и мысль о связи акта еды с моментами рождения, соединения полов и смерти.
Итак, "еда", "половой акт" и "смерть" семантически неотличимы друг от друга, одно оказывается другим. Семантика каждого из этих явлений заключается в интерпретации, переносимой на любые моменты жизни. Метафора преобразует онтологические факты в явления социального порядка, а сами понятия оказываются условными. Первобытные законы семантизации резко отличаются от современных, главным образом, своей бесконечной удаленностью от реальности, слабым развитием процессов анализа и синтеза. Однако сама способность к метафоризации, возникнув в ходе человеческой истории, формирует основы для универсальных обобщений, которые и выступают залогом психологического функционирования метафоры в качестве средства структурирования опыта.
Психологическая действенность, преобразующая сила метафоры зависит от многих факторов. Общеупотребительные языковые метафоры ("течение жизни", "цветение юности", "туманное будущее") редко порождают новые смыслы в индивидуальном сознании, равно как и клишированные художественные или научные метафоры, маркирующие определенный тип дискурса. В психотерапии смысловые изменения могут происходить либо при употреблении устойчивых метафор, относящихся к специфике конкретного направления или школы, либо в процессе создания новых, нетривиальных средств метафорической образности.
В первом случае терапевт, знакомя клиента с основными научными метафорами психоанализа, гештальт-подхода или юнгианства, объясняет, какое содержание стоит за каждым из понятий. После этого клиент пытается соотнести свой опыт (переживания, мысли, чувства, представления) с полученными знаниями, как-то иначе его структурировать, переосмыслить. Скажем, изменчивые настроения, необъяснимые логически и рационально перепады эмоциональных состояний терапевт называет влиянием анимы и объясняет клиенту, какова природа воздействия архетипа на поведение личности. Понимание в этом случае обеспечивается через связи соответствия, причинности и т.п., устанавливаемые между научной метафорой и содержанием индивидуального опыта, а изменение зависит от степени произвольности регулирования таких связей.
Во втором случае мы имеем дело с творческим процессом смыслопорождения в рамках терапии как собственно метафорической коммуникации. Его семиотическая сущность описана Ю.М. Лотманом следующим образом:
Предельной является в данном случае метафора, принципиально новаторская, оцениваемая носителями традиционного смысла как незаконная и оскорбляющая их чувство разума, эта шокирующая метафора — всегда результат творческого акта, что не мешает ей в дальнейшем превратиться в общераспространенную и даже тривиальную. Этот постоянно действующий процесс "старения" различных способов смыслопорождения компенсируется, с одной стороны, введением в оборот новых, прежде запрещенных, а с другой — омоложением старых, уже забытых смыслопорождающих структур.
Создание таких новых, индивидуализированных метафор есть особая, творческая сторона психотерапевтической деятельности. Удачная метафора "схватывает" опыт клиента во всей полноте его индивидуальных особенностей, для понимания которых требуется немало времени и специальных усилий. Одним из интересных приемов здесь может явиться прекрасно описанная В.П. Рудневым игра в "Китайскую рулетку" — методическая процедура анализа парасемантики. Основана она на учете произвольных ассоциаций, которые предлагает сам клиент, отвечая на вопросы типа: Если бы Вы были (автомобилем, растением, писателем, природным явлением, частью одежды, животным, музыкальным инструментом, напитком, зданием, страной, видом спорта), то это был бы:
1. Лендровер — могучий, повышенной проходимости, мощный, безотказный.
2. Дуб — сильный, мощный, уединенный, большой.
3. Лев Толстой — великий, громадный, народный, сложный.
4. Буран — сильный, холодный, опасный, могучий.
5. Пиджак — мужской, строгий, деловой, темный, солидный.
6. Слон — большой, тяжелый, могучий, неуклюжий.
7. Контрабас — сильный, грубый, солидный, большой.
8. Вода — простая, важная, необходимая, холодная.
9. Небоскреб — огромный, важный, солидный, деловой.
10. Канада — простая, сильная, природная, большая.
11. Биатлон — мужской, сильный, холодный, опасный.
Даже простой подсчет наиболее часто встречающихся ассоциаций позволяет составить развернутое представление об индивидуальных особенностях клиента. Метафорическое самоописание получилось достаточно ясным и конкретным. Любой из перечисленных образов может использоваться для метафорического обобщения. Игровая природа приема делает его удобным способом снять напряжение, "раскрепостить" клиента. "Китайская рулетка", используя в качестве объекта конкретную личность, в качестве инструмента — отождествление этой личности с любым другим объектом, представляет собой метафорический семиозис в чистом виде. Семиоти-зация индивидуальных свойств осуществляется самим клиентом, что позволяет устранить проекции, почти неизбежные при использовании коннотативных значений.
Метафорическая коммуникация — очень перспективная психотерапевтическая техника, ее использование существенно повышает эффективность деятельности консультанта. Однако работа с метафорой имеет и свои издержки. Одна из главных — уход от реальности, степень которого контролировать тем труднее, чем изысканнее сама метафора.

Литература
1. Аверинцев С.С. Поэты. — М., 1996
2. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. — М., 2004
3. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. — М., 1996
4. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. — М., 1992.
5. Миллс Д., Кроули Р. Терапевтические метафоры для детей и "внутреннего ребенка". — М., 2006
6. Теория метафоры / ред. Н Д. Арутюнова. — М., 1990.
7. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. — М., 1997