МУНИЦИПАЛЬНОЕ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ СРЕДНЯЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА № 5
 

СОДЕРЖАНИЕ

I.                 Введение…………………………………………..стр. 3

II.             Основная часть «Чистейшей прелести чистейший образец»…………………………………………...стр. 6
1.   Первая встреча Пушкина с юной красавицей.
2.   «Прелесть Гончаровой» в оценке современников Пушкина.
3.   Жена великого поэта – царица бальных вечеров.
4.   Роковой 1837 год – смерть мужа прекрасной Натальи Николаевны.
5.   Красота Гончаровой постепенно увядает.
III.         Заключение……………………………………...стр. 21
IV.         Литература………………………………………стр. 23
V.             Приложение…………………………………….стр. 24

 

ВВЕДЕНИЕ

Все в ней гармония, все диво,
Все выше мира и страстей,

Она покоится стыдливо

В красе торжественной своей.
Она кругом себя взирает:
Ей нет соперниц, нет подруг…
Куда бы ты не поспешал,
Хоть на любовное свиданье,

Какое б в сердце ни питал

Ты сокровенное мечтанье…
Но встретясь с ней, смущенный ты
Вдруг остановишься невольно…
Перед святыней Красоты.
                                         А.С. Пушкин
Любовь в жизни и творчестве А.С. Пушкина – огромная тема. Дружба, творчество и свобода были для поэта одним из главных ценностей человеческой жизни, ценностями, без которых жизнь превращается в существование. И все же лучше, наиболее возвышенное из всего, что может подарить человеку судьба, - это любовь. Только она дает возможность прикоснуться к основе бытия, с предельной силой ощутить себя живущим.
Через всю жизнь Пушкин пронес поклонение красоте, воплощением которой была женщина. Наверное, именно поэтому так многообразна в пушкинской лирике тема любви.
У поэта было немало увлечений: и мимолетных, и более глубоких, и таких, которые буквально «переворачивали» его жизнь. И каждое рождало в душе поэта стихи.
Я же хочу остановиться на Н.Н. Гончаровой.
С давних времен вплоть до наших дней известен ряд женщин, чья красота роковым образом повлияла на судьбы исторических личностей.
Такую роль суждено было сыграть Наталье Николаевне Пушкиной, послужившей, пусть невольно, пусть безвинно, причиной трагической смерти величайшего русского и одного из величайших мировых поэтов.
И хотя более чем правдоподобно предположение о том, что жизненная драма Пушкина далеко выходила за пределы его семейных отношений, что и без столкновения с Дантесом он все равно не мог не погибнуть среди глубоко чуждой и глубоко враждебной ему стихии тогдашнего светского общества, к которому он принадлежал по своему рождению и своему положению, тем не менее, внимание ряда поколений настойчиво и упорно тянется к личности его прекрасной жены.
Шестнадцатилетней девушкой, почти ребенком, встретилась она с Пушкиным. Встреча произошла среди большого шумного бала, первого бала, на который вывезли ее как взрослую.
«В белом воздушном платье, с золотым обручем на голове, она в этот знаменательный вечер поражала всех своей классической царственной красотой».                                                   
(А.П. Арапова)
Гончарова была прекрасна, это бесспорно, но только красивая внешность не привлекла бы поэта. Чуткий ко всякой красоте Пушкин сразу же отметил «небесное существо». Ее отличало какое-то необыкновенное обаяние, и не случайно в дальнейшем тонкий знаток человеческой души Пушкин в посвященном ей стихотворении «Мадонна» называет ее «чистейшей прелести чистейший образец». В позднейшем своем письме (1830 г.) к будущей теще Н.И. Гончаровой он так описывает свои первые впечатления от встречи с юной красавицей: «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее только что начали замечать в обществе. Я ее полюбил, голова у меня закружилась; я просил ее руки».
А дальше, говоря о том, как его едва не свел с ума неопределенный ответ, прибавляет: «… тоска непроизвольная гнала меня из Москвы: я бы не мог в ней вынести присутствия вашего и ее».
Временный побег из Москвы, хотя и полных свежих, волнующих впечатлений, по-видимому, не помог; любовная тоска гнала поэта снова в Москву. Наталья Николаевна Гончарова своею несравненною красотою и некоторыми обаятельными свойствами кроткого и застенчивого характера сумела, совсем того не желая, овладеть душою гениального поэта.
«Пушкин поражен был красотой Н.Н. Гончаровой с зимы 1828-1829 года. Он, как сам говорил, начал помышлять о женитьбе, желая покончить жизнь молодого человека и выйти из того положения, при котором какой-нибудь юноша мог трепать его по плечу на бале и звать в неприличное общество…
Холостая жизнь и несоответствующее летам положение в свете надоели Пушкину с зимы 1828-1829 года. Устраняя напускной цинизм самого Пушкина и судя по-человечески, следует полагать, что Пушкин влюбился не на шутку около начала 1829 года».
Князь Пав. А. Вяземский.
Красота Натальи Николаевны поражала не одного только Пушкина; по свидетельству самого поэта, «прелесть Гончаровой» ценил такой искушенный знаток, как старый князь Николай Борисович Юсупов, а также приятель Пушкина князь П.А. Вяземский.
А вот что записал А.С. Сомов со слов Надежды Михайловны Еропкиной: «Натали еще девочкой-подростком отличалась редкой красотой. Вывозить ее стали очень рано, и она всегда окружена была роем поклонников и воздыхателей. Участвовала она и в прелестных живых картинах, поставленных у генерал-губернатора кн. Голицына и вызвала всеобщее восхищение. Место первой красавицы Москвы оставалось за нею. Наташа была действительно прекрасна, и я всегда восхищалась ею. Воспитание в деревне на чистом воздухе оставило ей в наследство цветущее здоровье. Сильная, ловкая, она была необыкновенно сложена, отчего и каждое движение ее было преисполнено грации. Глаза добрые, веселые с подзадоривающим огоньком из-под длинных бархатных ресниц. Но покров стыдливой скромности всегда вовремя останавливал слишком резкие порывы. Но главную прелесть Натали составляли отсутствие всякого жеманства и естественность. Большинство считало ее кокеткой, но обвинение это несправедливо. Необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в обращении, помимо ее воли, покоряли ей всех».
Сам Николай I, впервые увидавший Наталью Николаевну едва ли не на том же балу, на котором она встретилась с Пушкиным, обратил внимание на ее красоту.
Но хотя Наталья Николаевна Гончарова и была, по выражению Муханова, «первой», а по выражению Алексея Николаевича Вульфа, «первой степенной» московской красавицей, при всей красоте в наружности ее не было ничего классически холодного и торжественного, а наоборот, что-то задумчивое и мечтательное. По крайней мере, и сам Пушкин в послании к Юсупову, сравнивая двух тогдашних признанных московских красавиц, как бы противополагая «блеску Алябьевой» «прелесть Гончаровой», и Вяземский в письме к Пушкину от 26 апреля 1830 года называя себя бывшим поклонником Натальи Николаевны на балах, пишет, что он, говоря об этих красавицах, «сравнивал Алябьеву, avec une beaute classique, а невесту твою avec une beaute romantique» и добавляет, «тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения».
Правда, как бы несколько вразрез с этим шло определение С.Д. Киселева, который (в письме к Н.С. Алексееву от 26 декабря 1830 года) называет Наталью Николаевну «бездушной красавицей», но тут, думается, речь велась не об ее наружности, а либо о внутреннем ее содержании, либо о манере держать себя, которая, по свидетельству ее дочери А.П. Араповой, была от врожденной застенчивости крайне сдержанная. Пушкин же сравнивал Н.Н. Гончарову с «белокурой Мадонной».
Мадонна
Не множеством картин старинных мастеров
Украсить я всегда желал свою обитель.
Чтоб суеверно им дивился посетитель;
Внимая важному сужденью знатоков.
В простом углу моем, средь медленных трудов,
Одной картины я желал быть вечно зритель,
Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков,
Пречистая и наш божественный спаситель –
Она с величие, он с разумом в очах –
Взирали, кроткие, во славе и в лучах,
Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.
Исполнились мои желанья. Творец
Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Вот что пишет А.С. Пушкин своей невесте в письме от 30 июля 1830 года из Петербурга, куда он уехал для устройства своих дел перед женитьбой: «Прекрасные дамы спрашивают у меня Ваш портрет и не прощают мне того, что у меня его нет. Я утешаю себя, проводя целые часы перед белокурой Мадонной, похожей на Вас как две капли воды; я купил бы ее, если бы она не стоила 40000 рублей».
Известно, как хлопотал А.С. Пушкин, улаживая свои денежные дела перед свадьбой и далее на протяжении всей своей семейной жизни. Как бы то ни было, он сделал невесте приданное, снял на Арбате второй ярус большого дома, устроил щегольскую гостиную с обоями под лиловый бархат с рельефными набивными цветочками и на удивление москвичей задал там, по выражению А.Я. Булгакова, «славный бал». По всему было видно, что Пушкин старался дать достойную оправу исключительной красоте своей молодой жены. И хотя Александр Сергеевич не был богат, время изорванных башмаков и старых перчаток минуло для Натальи Николаевны навсегда.
Среди общего хора похвал семейному очагу Пушкина и красоте и изяществу Гончаровой не обошлось и без зоила.  Им оказался добрый приятель Александра Сергеевича поэт В.И. Туманский. Который, описывая в письме к своей кузине С.Г. Туманской, как Пушкин познакомил его «со своей пригожей женой», добавляет: «… не воображайте, однако же, чтоб это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина – беленькая, чистенькая девочка с правильными чертами и лукавыми глазками, как у любой гризетки. Видно, что она не ловка еще и не развязна; а все-таки московщина отражается на ней довольно заметно. Что у нее нет вкуса, это было видно по безобразному ее наряду».
А далее дает столь же критический отзыв о хозяйстве Пушкиных. Но надо сказать, что голос Туманского звучит одиноко в дружном и громком хоре похвал красоте Натальи Николаевны, который с выходом ее замуж не только не затих, но наоборот сделался еще громче. Молва о прекрасной внешности Натальи Гончаровой, усугубленная, кроме того, тем, что эта женщина стала женой «первого» поэта, задолго предшествовала ее появлению в петербургском свете. Еще в июле 1830 года Пушкин писал ей: «Вас там ожидают с нетерпением».
Понятно, что, когда в конце мая следующего года супруги Пушкины приехали в Петербург, остановились проездом ненадолго в Царском  Селе, одно уже появление их вместе вызвало некоторое «волнение», слух о котором дошел и до Москвы.
Те немногие знакомые, которые видели Пушкиных, тотчас же начали судить о Наталье Николаевне. Едва ли не самый ранний отзыв о ней за этот период имеется в письме Елизаветы Михайловны Хитровой к П.А. Вяземскому: «Жена очень хороша и кажется безобидной».
И этот приговор стареющей влюбленной женщины кажется особенно ценным. Дочь ее графиня Дарья Федоровна Фикельман, сама признанная красавица, почти одновременно с матерью пишет тому же адресату: «Жена его прекрасное создание, но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастья. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем: у Пушкина видны все порывы страстей; у жены вся меланхолия отречения от себя».
Отзыв этот примечателен как своей тонкой проницательностью, так и тем, что открывает собой длинную серию более или менее метких, остроумных, а подчас и злых сравнений наружности Натальи Николаевны с наружностью мужа. Существуют намеки на то, что Пушкин и сам понимал неизбежность и невыгодность для себя таких сравнений. Так, например, по свидетельству В.Ф. Вяземский, он не любил стоять рядом со своей высокой женой и шутливо говорил, намекая на свой небольшой рост (2 аршина 5 Ѕ верш.), «что ему подле нее быть унизительно».
Сестра Пушкина, Ольга Сергеевна, говорила о Гончаровой как об «Очень очаровательной, хорошенькой, красивой и остроумной, к тому же очень славной» женщине. При этом и она не удерживалась от сравнения наружности мужа и жены и, подчеркивая их полную противоположность, называла брата и невестку Вулканом и Венерой.
Пребывая в Царском, чета Пушкиных совершала прогулки в летнем саду и по паркам. Это вызывало всеобщее внимание. Красота Н.Н. Гончаровой, по свидетельству Надежды Осиповны Пушкиной, удивляла буквально всех. Во время прогулок Пушкиных встречали и Николай I с женой, которая, по словам А.О. Россет-Смирновой, говорила о Наталье Николаевне: «Она похожа на героиню романа, она красива и у нее детское лицо».
Из этих встреч, сопровождавшихся иногда разговорами, возникло первое желание императрицы, чтобы Наталья Николаевна была при дворе. Если верить Ольге Сергеевне и ее матери, одна мысль о возможности этого приводила в ужас их робкую невестку. Однако есть известие (П.В. Нащокина) о том, что вскоре после переезда Пушкиных из Царского в Петербург, когда они через тетку Натальи Николаевны фрейлину Е.И. Загряжскую перезнакомились со всей знатью, графиня М.Д. Ниссельроде без ведома Александра Сергеевича взяла его жену и повезла ее на небольшой вечер в Аничковый дворец. Так свершилось роковое для Пушкина вступление его супруги в круг высшего петербургского света, который принял 66, по словам М.Н. Сердобина (в письме к Б.А. Вревскому), «очень хорошо».
Раз, попав в высший свет, Наталья Николаевна уже не могла расстаться с ним. Выезды следовали за выездами, балы за балами. Необходимые для этого туалеты приобретались частью мужем, частью состоятельной теткой Е.И. Загряжской. Александр Сергеевич хоть и жаловался частенько на то, что приходится кружиться в свете и что «все это требует денег», но в то же время, по свидетельству близких и расположенных к нему лиц, все время проводил с женой на балах «не столько для ее потехи, сколько для собственной». Видно было, что светские успехи Натальи Николаевны, выделявшейся на приемах, балах и маскарадах, даже среди самых прославленных красавиц, тешили его самолюбие. Это, тем не менее, не мешало Пушкину, по его собственным шутливым словам (в письме к жене из Москвы в конце сентября 1832 года), завидовать тем из друзей, «у кого супруги не красавицы, не ангелы прелести, не Мадонны и т.д.»
А в пояснение своей мысли поэт добавляет: «Знаешь русскую песню:
Не дай бог хорошей жены,
Хорошу жену часто в пир зовут
А бедному-то мужу во чужом пиру похмелье,
Да и в своем тошнит».
Но в этот период жизни такие слова, по всей видимости, были еще только шуткой и не заключали в себе никакой горечи.
Вся зима 1833 года прошла для Пушкиных в шуме и суете светских выездов. Едва ли не самый блестящий успех Наталья Николаевна в этом сезоне имела на костюмированном масленичном балу в Главном Управлении Удела, на котором она появилась в костюме жрицы солнца. И костюм и сама Наталья Николаевна заслужили похвалы всего двора и Николая I, который объявил жену великого поэта царицей бала.
Чрезмерное увлечение Пушкиных светскими удовольствиями вызывало упреки и неодобрения со стороны Гоголя, Плетнева и других почитателей и друзей поэта. Да и он сам начинал осознавать, что Петербург ему не подходит. Так у Александра Сергеевича появилось желание уехать хотя бы на время, и вот в августе он едет сначала по тем местам, по которым некогда шел Пугачев, а потом в имение своего отца Болдино.
Тоска по Наталье Николаевне, жажда скорее увидеть ее нарастала так бурно, что, вернувшись во второй половине ноября в Петербург и узнав, что жена на балу, Пушкин, по собственному признанию, тотчас «за нею поехал и увез к себе, как улан уездную барышню с именин Городничихи». Об этом свидетельствует в своих воспоминаниях и жена Нащокина, Вера Александровна, сообщающая много интересных подробностей об этом похищении Пушкиным своей собственной жены с бала у Карамзиных.
Тридцать четвертый год открылся для Пушкиных пожалованием мужа камер-юнкером и официальным представлением Натальи Николаевны ко двору. Довольно твердо укоренилось мнение о том, что своим пожалованием Александр Сергеевич был обязан красоте своей супруги, которую хотели видеть на интимных вечерах в Аничковом дворце.
Сообщая об этих новостях своей дочери (в письме от 26 января 1834 года), Надежда Осиповна пишет: «Александр, к большому удовольствию жены, сделан камер-юнкером. Представление ее ко двору, в воскресенье 14-го числа, увенчалось большим успехом. Она участвует на всех балах, только о ней и говорят: на бале у Бобринского император танцевал с нею кадриль, и за ужином сидел возле нее. Говорят, что на балу в Аничковом дворце она была положительно очаровательна. Танцевала много, не будучи, на ее счастье, беременной… Натали всегда прекрасна, элегантна, везде празднуют ее появление. Возвращается с вечеров в четыре или пять часов утра, обедает в восемь вечера; встает из-за стола, переодевается и опять уезжает».
Видимо, красота и слава Натальи Николаевны вступили в это время в свой зенит и со всех сторон раздавались ей единодушные хвалы.
В многочисленных письмах, которые Пушкин летом 1834 года посылал жене в Ярополец и в Полотняный Завод, встречаются кое-где шутливые упоминания о красоте Натальи Николаевны. Так, в первой половине мая он пишет: «Радуюсь, что ты хорошенькая, хоть это du superflu».
В письме от 11 июня, отвечая на планы жены поместить ее сестер во дворец, поэт замечает: «Ты слишком хороша, мой ангел, чтобы пускаться в просительницы». А несколько далее добавляет: «Вы, бабы, не понимаете щастья независимости и готовы закабалить себя на веки, чтобы только  сказали про вас: hier madame une telle etait decidement la plus belle et le mieux mise du bal».
Известно, что А.С. Пушкин, по его собственному признанию, не писал жене «нежных, любовных писем», потому что их вскрывали на почте, но и то, что он писал, было полно признанием красоты Натальи Николаевны. Так что, иногда даже коря супругу за кокетство и легкомыслие, говоря, что помогать мужу, она может, только работая ножками на балах, Пушкин в то же время сам непрерывно твердил ей о том, как она прекрасна, какое впечатление производит ее красота на окружающих.
Подобно предшествующему году, и 1835 год начался для Натальи Николаевны почти непрерывающимися выездами. В деревне, как и мечтал Пушкин, и как обещала сама Наталья Николаевна, она посвежела, пополнела и еще похорошела (по свидетельству Ольги Сергеевны). Выезжавшие с ней сестры, которые имели в своей наружности много общего с Натали, не только не могли затмить ее, но, по-видимому, лишь лучше оттеняли ее красоту, по-прежнему производившую сильное впечатление на всех, кто с ней встречался. Надо сказать, что в этот год в жизни Пушкиных стал заметен «более великосветский характер», а наряды Натальи Николаевны стали еще более элегантными.
Следующий 1836 год, последний год жизни Александра Сергеевича Пушкина, год, омраченный уже тенью надвигающейся роковой развязки его жизненной драмы, точно так же, как и предыдущие, наполнен был выездами и триумфами Натальи Николаевны. И это было не безразлично, а скорее приятно Пушкину.
В роковой 1837 год подчеркивается контраст между восхищающей всех прелестью Натальи Николаевны и уродством ее мужа. Видимо, красота жены поэта была так велика, что ее не смог заслонить даже трагический момент: «Наталья Николаевна Пушкина была красавица. Увидя умирающего мужа, она бросилась к нему и упала перед ним на колени; густые темно-русые букли в беспорядке рассыпались у нее по плечам. С глубоким отчаянием она протянула руки к Пушкину, толкнула его и, рыдая, вскрикнула: - Пушкин, Пушкин, ты жив».
Почти тотчас же после смерти Пушкина Наталья Николаевна уезжает с детьми в Полотняный Завод, где и проводит безвыездно около двух лет. Но вот в конце ноября 1838 года приятельница и деревенская соседка Пушкина баронесса Евпраксия Николаевна Вревская пишет своему брату Алексею Николаевичу Вульфу: «Говорят она (т.е. Наталья Николаевна) возвратилась прекраснее, чем была».
Как известно, появляться в более широком обществе, чем в кругу своих прежних знакомых, вдова Пушкина стала не сразу. Сначала ее посещения ограничивались родными, да еще семейством Карамзиных, Мещерских, Вяземских и других ближайших друзей Александра Сергеевича. Появления ее даже в этом сравнительно ограниченном кругу близких и знакомых отмечались как события.
Второй супруг Натальи Николаевны П.П. Ланской настолько ценил красоту своей жены, что пользовался всеми случаями, чтобы иметь лишнее художественное ее изображение или, в крайнем случае, хотя бы фотографию.
Не обладая особо крупными средствами, он, тем не менее, заботился о ее туалетах, которые продолжали оставаться если не роскошными, то все же очень элегантными и служили достаточной рамкой ее исключительной красоте, которая мало страдала от времени.
Во время севастопольской кампании П.П. Ланской в числе прочих генерал-адъютантов был послан в Вятку для сформирования ополчения. Туда же с ним поехала и Наталья Николаевна. В дороге она простудилась, у нее заболели и опухли ноги. К больной был приглашен лучший тогда в Вятке доктор Спасский. В глазах большинства русских Наталья Николаевна была не только жена генерал-адъютанта Ланского, не только прославленная красавица, но, прежде всего вдова Пушкина. Вот почему Спасский на всю жизнь запомнил свое свидание с нею, пересказал его подробно своей дочери, а та записала. «В высшей степени заинтересованный своей пациенткой, сыгравшей роковую роль в жизни боготворимого им гениального человека, отец мой поспешил на ее приглашение и говаривал, что с волнением вошел в  комнату больной, заранее рисуя ее в воображении самыми привлекательными красками как избранницу великого человека.
Однако свидание разочаровало его. Наталье Николаевне было тогда уже 42-43. От ее некогда знаменитой красоты сохранилось мало следов, Наталья Николаевна была чрезвычайно высока ростом: немногие мужчины были выше ее, - между тем голову она имела небольшую, что, при гладких тогдашних прическах, очень портило впечатление. В молодости, когда она носила букли, этот недостаток был, вероятно, незаметен. Цвет лица она имела очень белый, волосы темные, но не черные, черты лица тонкие, синие глаза вблизи были прекрасны, но разделялись друг от друга очень маленьким расстоянием, что издали производило впечатление косины.
Действительно, некоторые лица, видавшие Наталью Николаевну только издали, на балу в декабре 1855 года (в день торжественного прибытия ополченских знамен) остались в убеждении, что она была несколько косая; но другие, рассмотревшие ее поближе, с негодованием отвергали это и с восторгом хвалили ее величественную наружность и богатейший бальный наряд (белое платье, шитое золотом). Многие нарочно приезжали из уездных городов, чтобы только посмотреть на жену великого русского поэта».
Далее Спасская рассказывает о том, как Наталья Николаевна долго не соглашалась показать ее отцу своих ног, «говоря, что ей стыдно за свои больные ноги, что она просит доктора не смеяться над ними».
Переходя к манере Натальи Николаевны держать себя, Спасская пишет: «В обращении Наталья Николаевна производила самое приятное впечатление сердечной, доброй и ласковой женщины и обнаруживала в полной мере тот простой, милый аристократический тон, который так ценил в ней Пушкин».
Последние годы жизни были для Натальи Николаевны годами тяжелой болезни и постепенного умирания. Однако, по свидетельству А.П. Араповой, «в течение Ниццкого карнавала 1863 года красота матери вспыхнула последним бывалым блеском». Никто не хотел верить, что эта блестящая красавица та самая дама, которую привыкли ежедневно встречать «на променаде, в неизменном черном одеянии, со шляпой, надвинутой от солнечных лучей».
Наталья Николаевна Гончарова… Благодаря ей вспыхивало чувство и сердце поэта, благодаря ей мы и сегодня можем с трепетом произносить его стихи, соизмеряя свои чувства с чувством великого Пушкина.
Тема любви в жизни и творчестве Пушкина перерастает границы лирической исповеди о конкретных переживаниях, превращается в своеобразную философию чувства, в размышлении о смысле жизни. Любовь сама по себе есть целый мир, и жить в этом мире – счастье, которое требует от человека чистоты и благородства. Но понять эту простую истину может только влюбленный.

ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА

1.    Боголепов П. «Тропа к Пушкину». 1974 г.
2.    Лотман Ю.М. «Биография писателя». 1983 г.
3.    Ободовская И. «Н.Н. Пушкина». 1985 г.
4.    Февчук Л.П. «Портреты и Судьбы». 1990 г.
ПРИЛОЖЕНИЕ.
Стихи Пушкина, посвященные Н.Н. Гончаровой.
Я влюблен, я очарован,
Я совсем оганчарован.
С утра до вечера за нею я стремлюсь,
И встреч нечаянных и жажду, и боюсь.
Не ожидай, чтоб в эти лета

Я был так прост!

Люблю тебя моя кокетка,
Но не люблю твой длинный хвост.

К Наташе

Вянет, вянет лето красно;
Улетают ясны дни;
Стелется туман ненастный
Ночи в дремлючей тени;
Опустели злачны нивы,
Хладен ручеек игривый;
Лес кудрявый поседел;
Свод небесный побледнел.
Свет – Наташа! Где ты ныне?
Что никто тебя не зрит?
Иль не хочешь час единый
С другом сердца разделить?
Ни над озером волнистым,
Ни под кровом лип душистым
Ранней – позднею порой
Не встречаюсь я с тобой.
Скоро, скоро холод зимний
Рощу, поле посетит;
Огонек в лачужке дымной
Скоро ярко заблестит;
Не увижу я прелестной
И, как чижик в клетке тесной,
Дома буду горевать
И Наташу вспоминать.
Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.
Приди, как дальняя звезда,
Как легкий звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне все равно: сюда, сюда!
Прощанье.

В последний раз твой образ милый

Дерзаю мысленно ласкать,
Будить мечту сердечной силой
И с нею ловкой и унылой
Твою любовь вспоминать.
Бегут, меняясь, наши лета,
Меняя все, меняя нас,
Уж ты для своего поэта
Могильным сумраком одета,
И для тебя твой друг угас.
Прими же, дальняя подруга,
Прощанье сердца моего,
Как овдовевшая супруга,
Как друг, обнявший молча друга
Пред заточением его.
Ты и вы.

Пустое вы сердечном ты

Она, обмолвясь, заменила
И все счастливые мечты
В душе влюбленной возбудила,
Пред ней задумчиво стою,
Свести очей с нее нет силы;
И говорю ей: как вы милы!
И мыслю: как тебя люблю!