Введение
   Около 3 млн. лет тому назад человек отделился от животного мира. Ко времени 35 – 10 тысяч лет тому назад относится формирование современного человека. И только 5 – 1 тысяча лет тому назад в разных частях земного шара складываются классы и государства. Ученые подсчитали, что если всю историю человечества приравнять к одним суткам, то на время с момента образо­вания классов до наших дней придется только 4 минуты.
    Из всей истории человечества первобытнообщинный строй был самым длительным по времени – более миллиона лет. Определить его нижнюю грань сколько-нибудь точно нелегко, так как во вновь обнаруживаемых костных остатках наших далеких предков большинство специалистов видит то предчеловека, то человека, и вре­мя от времени преобладающее мнение меняется. В на­стоящее время одни ученые считают, что древнейший человек (а тем самым и первобытное общество) возник 1,5 – 1 млн. лет назад, другие относят его появление ко времени более 2,5 млн. лет назад. Верхняя грань перво­бытнообщинного строя колеблется в пределах послед­них 5 тыс. лет, различаясь на разных континентах. В Азии и Африке первые классовые общества и государ­ства сложились на рубеже 4 и 3 тысячелетий до н.э., в Америке – в 1 тысячелетии н.э., в других областях ойкумены – еще позднее.
     История зарождения из животных существ человека – и поныне загадка природы. Где, когда и почему появился человек и человеческое сообщество – до сих пор единого мнения ученых нет. А вопрос весьма интересный, тем более, что памятников того времени – ни письменных, ни архитектурных – не существует. Остается лишь исследовать костные останки древнейших людей, раскапывать захоронения и обиталища людей – и на основе такого скудного материала делать обобщающие выводы, строить далеко идущие предположения, говорить об истоках современного человека и современных цивилизаций. В этом отношении более позднее время, медный или бронзовый и железный век, более “благодатная” почва для исторического исследования – памятников, в том числе и письменных и архитектурных, того времени все же сохранилось достаточно, а потому и загадок, порожденных тем этапом истории все же гораздо меньше. Именно поэтому цель данной работы – выявить специфику психологии первобытного общества, тем более, что последние десятилетия преподнесли множество сенсационных открытий, во многом переворачивающих наши представления о древнейшей истории человечества.
     Историческая психология занимается преимущественно так называемыми истори­ческими цивилизациями, т. е. такими, от которых дошли до нас письменные источники. С этим связана ее специа­лизация в познании прошлого; на интерпретации доку­ментальных свидетельств построены ее методы.
      Психическая эволюция гоминид до появления вида Человек разумный составляет предмет палеопсихологии; знания о человеке зрелой первобытности доставляла и доставляет этнография. Однако совершенно исключить дописьменный период человечества из своего рассмотрения историческая психология не может. Во-пер­вых, целостная картина психогенеза, разумеется, не мо­жет обойтись без самого продолжительного отрезка про­шлого; во-вторых, первобытность — первооснова истори­ческого процесса, и она присутствует в ментальноcти всех последующих эпох вплоть до современной; в-третьих, уст­ная передача информации — предшественница письмен­ной и может интерпретироваться с точки зрения после­дней. Историческая психология ищет в первоначальной эпохе объяснение глубины культурной психики, основ человеческого общежития, коллектива, соседства и таких первобытных форм самовыражения, как живая речь, ри­туал, магия, миф. Феномен человека выстраивается в три­аду архаики (доистории), истории и современности. И задачей этой работы было охарактеризовать основные черты психологии первобытного общества.
1.                      Первобытное общество - начальная эпоха в истории человечества.
     Это время, когда люди жили общинами, сообща владели землей, вместе трудились и распределяли добытые ими блага поровну. Главными связями в первобытной общине были родственные. Многие ученые считают, что для ранней стадии развития первобытной общины, в каменном веке, у охотников и собирателей диких растений, самыми прочными связями родства были связи между матерью и детьми, счет родства велся по материнской линии. Коллектив таких родственников, имевших общих предков - матерей, называется материнским родом, время его преобладания - материнско-родовым строем. Иногда для обозначения этого времени употребляется термин "матриархат" (от лат. mater - мать и греч. arche - власть), но он не вполне точен, так как власть в первобытной общине принадлежала всем ее взрослым членам. Род в первобытном обществе был тесно связан с другими родами: он не только нуждался в их помощи, но и должен был регулировать отношения с ними, распределяя охотничьи угодья и т. п. Основными связями между отдельными родами были брачные связи: как правило, мужчины одного рода брали себе жен в другом роде - такие отношения называются экзогамией (от греч. ехо - вовне и gamos - брак). Таким образом, первобытная община состояла из членов двух или нескольких родов - мужей и жен, их детей. Два или несколько родов составляли племя. Все важнейшие вопросы хозяйственной и общественной жизни решались коллективно на собрании всех взрослых членов племени.     Поэтому первобытнообщинный строй называется также родо-племенным строем.
    В ранней первобытной общине господствовало половозрастное разделение труда: женщины и помогавшие им дети занимались по преимуществу поиском съедобных растений (собирательство), мужчины - охотой. Эти занятия первобытной эпохи привели в конце каменного века - неолита - к открытию земледелия и скотоводства.
Распределение накопленных богатств зависело от глав родов - патриархов.    Мужчины в эпоху производящего хозяйства (земледелия и скотоводства) стали занимать господствующее положение в обществе: наступила эпоха патриархата (от греч. - отец и  - власть).
   Новые хозяйственные связи и обмен продуктами земледелия и скотоводства упрочили отношения между отдельными племенами, что привело к формированию союзов племен и больших общностей, говоривших на родственных языках. Богатства скапливались в племенных центрах - будущих городах; главы старших ("знатных") родов, составлявшие совет старейшин племени или союза племен. Из их среды выбирался и племенной вождь. Племенные объединения, управляемые таким вождем, были предшественниками первых государственных образований, их правители считались священными, власть вождя приближалась к царской власти.
     Стремление завладеть имуществом, накопленным соседями, их землями и скотом приводило к постоянным войнам, выделению военных вождей и их войска - дружины. Выделение родоплеменной знати, сосредоточившей в своих руках богатства, созданные рядовыми общинниками, вождей и войска, а также освящающего их власть жречества знаменовало начало разложения первобытного равенства: на смену кровнородственным связям и отношениям равенства приходили иные общественные отношения.
    Первобытное общество долго существовало на периферии древних и современных цивилизаций. До ХХ века сохранили первобытные традиции каменного века аборигены Австралии, бушмены Африки и некоторые индейские племена в джунглях Амазонки. Многочисленные исследования, проведенные этнографами у этих народов, наряду с данными археологии, позволяют восстановить историю первобытного общества, от которого не осталось письменных свидетельств.
2.                      Хронология и культура первобытности
    В общепринятой классификации первобытная эпоха человечества (каменный век) включа­ет палеолит (древний каменный век), мезолит (средний каменный век) и неолит (новый каменный век). Палеолит разделяется на ранний (нижний) и поздний (верхний). Иногда последний период раннего палеолита — мустьерскую культуру — выделяют в средний палеолит. Указанное разделение было создано в XIX в. археологами и отражало отчасти идею о роли технологии в развитии человека, от­части специфику археологических находок дописьменной эпохи. Неуничтожаемый, изобильный камень (в ряде слу­чаев единственное, что можно извлечь из древнейших вре­мен) служил преимущественным эмпирическим источни­ком датировок, классификаций, гипотез о древнейшем прошлом.
   Безмолвная архаика представляется идеальным приме­ром бессобытийной, «долгой» или «спящей» истории. При­менение к археолого-этнографическому материалу соци­ально-экономических понятий дало марксистскую докт­рину первичной (первобытнообщинной) формации. За пределами марксизма понятие первобытнообщинного строя, выросшее под эгидой исторического материализ­ма, не получило распространения. Материалы о каменном веке группируются по так называемым археологическим культурам. Археологическая культура не совпадает с культурой в философском, социологическом, этнографичес­ком понимании.   Она обозначает общность материальных памятников, относящихся к одному времени и находя­щихся на определенной территории. Название культуры, как правило, дает наиболее известное или первое откры­тое местонахождение. Принципы причисления находок к культуре — эмпирические, по характерному признаку (или признакам). Этнический, социальный, психологический облик носителей материальной культуры может быть ре­конструирован на основе аналогий, с привлечением не­археологических данных.
    На рубеже среднего и верхнего палеолита заканчивает­ся эволюция ископаемых гоминид и появляется человек разумный, скачкообразно увеличивается разнообразие камен­ных и других орудий, появляются составные изделия: вкла­дыши, наконечники, сшитая одежда. Главной социальной инновацией нижнего палеолита была экзогамия — исклю­чение из брачных отношений ближайших родственников. Хотя элементы парного брака отмечаются уже у высших приматов (особенно у шимпанзе) и, безусловно, сильно окрепли у древнейших ископаемых людей, архантропов и палеоантропов, родство по определенной линии становится ведущим конституирующим принципом социальности в позднем палеолите. Запрет инцеста (кровосмешения) тре­бовал общественной регуляции брака, появились род и семья[3,143].
    Замена эволюционного типа развития на историчес­кий принесла столь радикальные изменения в столь сжа­тые по сравнению с темпами антропогенеза сроки, что может быть определена как палеолитическая революция. Продуктом этой революции стало фундаментальное ант­ропологическое, психофизиологическое, психосоциальное, духовное единство человечества, которое сохранится в истории вопреки расхождениям в экономическом, социальном, языковом, бытовом развитии че­ловеческих сообществ. Из сказанного ясно, что в эту эпоху человечество вдобавок к биологическому, видовому еди­нообразию приобретает тот уровень интонирующих свя­зей, который называется культурой. Культура рождается в конце древнего каменного века как целостная система, тогда как в антропогенезе можно говорить только об от­дельных зонах культурного поведения.
3.                      Психологические объяснения антропогенеза
   Археологические данные о каменном веке весьма локальны, но общечеловеческие закономерности, вышед­шие из позднего каменного века, относятся к самым глу­боким пластам человеческого бытия. Архаический базис цивилизации сейчас воспринимается как синоним бессоз­нательного. Но это бессознательное исторически сложи­лось из открытий «прометеевской эпохи», т. е. начиная, по крайней мере, со среднего палеолита. Как наука представ­ляет психологические итоги антропогенеза — об этом го­ворит В.В. Бунак в работе «Речь и интеллект» [1,550].
     Вокальная коммуникация и конкретные представления ископаемых гоминид перешли в членораздельную речь и речевое мышление в начале позднего палео­лита под влиянием антропологических, экологических, тех­нологических, психосоциальных обстоятельств. Соотноше­ние указанных факторов далеко от ясности. Возникнове­ние языка (глоттогенез) и появление мышления целостными составными конструкциями (синтагмами) представлены производными от навыков обработки камня. Привязанная к трудовой теории антропосоциогенеза мар­ксистская наука выделяла производство среди прочих фак­торов развития человечества. Внутри этого принципиаль­ного подхода существовали две точки зрения.
    В первом случае тезис «Труд создал человека» тракто­вался буквально: орудие труда прямо свидетельствует о существовании сознания и культуры, по крайней мере в зачаточных формах.
    В соответствии со второй точкой зрения употребление орудий является общей основой очеловечивания антропо­идов, но к непосредственным причинам культуры и со­знания не относится. Непосредственным признаком и дви­гателем очеловечивания служит речь (шире — знаковые системы).    Наиболее впечатляюще вторая точка зрения была изложена Б. Ф. Поршневым [1974]. Коммуникация ископа­емых гоминид разделена у него на три стадии: животной имитации, суггестии ископаемых людей и речевого обще­ния человека разумного. Каждый этап начинается отрицанием предыдущего и диалектическим скачком. Ведущим (пря­мым) фактором антропогенеза является коммуникатив­ное взаимодействие, а не труд. Скачок ко второй сигналь­ной системе Поршнев объясняет несовместимостью двух эволюционных ветвей гоминид (мустьерцев-палеоантропов и неоантропов) и необходимостью психологической защиты более продвинутых неоантропов от менее разви­тых, но более суггестивных палеоантропов.[6,328] Концепция Поршнева задана философско-диалектической схемой от­рицания отрицания, она продолжает столь же захватыва­ющие и столь же плохо обоснованные идеи, выдвинутые в 1920—1930 гг. Н. Я. Марром. Создатель «нового учения о язы­ке» и «палеонтологии речи» верил, что современный язык сменил стандартизированный ручной язык, победивший еще более древний пантомимо-мимически-звуковой.
4.                      «Примитивная ментальность»
Эволюционизм и анимистическая школа в этнологии, а затем социологический рационализм Дюркгейма выделили элементы примитивной ментальности, которые они отнесли к архаическому типу об­щества. В контексте этих первых исследований, кото­рым не удалось дать точное определение понятия «примитивная ментальность», вычитывается явное или скрытое противопоставление первобытных народов развитым народам, как и иерархическое распределение форм мысли.
    Сразу же после первой мировой войны француз­ский исследователь Марсель Мосс в очерке об отрас­лях социологии подчеркнул, что изучение ментальнос-ти входит в моду. Решающий вклад в оформление по­нятия «примитивной ментальности» внес Люсьен Леви-Брюль (1857—1939). Он сделал поразительное от­крытие: оказывается, первобытный человек мыслил совсем не так, как современный. Дело вовсе не в том, что мышление было неразвитым. Оно оказалось прин­ципиально другим.
    Леви-Брюль написал важные для развития психоло­гии масс работы о мышлении первобытных народов, которое он назвал «дологическим» и считал магичес­ки связанным с предметами внешнего мира. Леви-Брюль оказал огромное влияние на направленность антропологических и этнологических исследований, 246 подчеркивая трудности, которые возникают при по­пытке постичь коллективную жизнь бесписьменных народов, исходя из наших современных представле­ний.
     Французский исследователь сопоставил первобыт­ную ментальность и современную и таким образом по­ставил вопрос о том, существует ли, вообще говоря, универсальная логика. Это навлекло на него много­численные упреки. В результате произошла определен­ная корректировка изначальной позиции. Леви-Брюль изучал разнообразные нравы примитивных народов и в итоге засомневался в том, существует ли единство человеческой природы. Он обратил внимание на ко­лоссальное непонимание между умами, которые сфор­мированы разными культурами.
     Теоретическая догадка Леви-Брюля состояла в том, что умственные функции зависят от форм обществен­ной жизни. Этот теоретический ход, как нетрудно до­гадаться, близок к марксистской позиции. В то время исследователь видел, что можно обстоятельно проана­лизировать психологию людей, если максимально от­далиться от исследования современных форм мысли. Он стал изучать мышление тех народов, которых тогда называли дикими или примитивными. В первобытной ментальности прежде всего бросалась в глаза огромная роль аффективности, которая затмевала собой рацио­нальный аспект поведения. Так Леви-Брюль описал разницу между примитивной ментальностью и логи­ческим мышлением.

      Чтобы отличить первобытную ментальность от нашей, Леви-Брюль характеризует ее как мистическую (то есть основанную на вере в сверхъестественные силы). Другое определение такого навыка мысли — дологическое мышление. Речь у Леви-Брюля шла вовсе не о том, что оно предшествует или противоре­чит логике. Утверждалось, что оно подчиняется не ис­ключительно законам нашей логики, особенно прин­ципу тождества. Суть дела заключалась в том, что первобытная мысль, сформированная коллективными представлениями, которые не являются чисто интел­лектуальными, как бы не замечала противоречий в самом ходе рассуждения.
      Иначе говоря, дологическая ментальность подчиня­лась принципу, который не входит в логику нашей ра­циональной науки, а именно принципу сопричастнос­ти (патриципации). Это означало, что одно и то же су­щество может быть собою и чем-то иным. Уже цити­рованный нами Э.Канетти утверждал, что знаки, по которым бушмен узнает приближение животного или человека, — это знаки на его собственном теле. Такие предчувствия представляют собой зачатки превраще­ний. Исследователь предупреждал: чтобы знаки сохра­нили свою ценность для исследования превращений, не нужно вносить ничего постороннего в мир бушме­нов.
       Получается, будто тело одного и того же бушмена становится телом его отца, его жены, страуса и анти­лопы. Способность его быть в разное время то одним, то другим и потом снова самим собой — факт огром­ного значения. Последовательность превращений оп­ределяется внешними поводами. Это чистые превра­щения: каждое существо, ощущаемое бушменом, оста­ется тем, что оно есть. Превращения отделены друг от друга, иначе они не имели бы смысла. Отец с его раной — не жена с ее ремнями. Страус — не антилопа. Собственная самотождественность, от которой бушмен может отказаться, сохраняется в превращениях. Он может быть тем или другим, но то и другое отделено друг от друга, поэтому между ними он всегда остается самим собой.
      Леви-Брюль разъясняет, что первобытный человек чувствует себя не только человеком, но и животным, поскольку он причастен к роду своего тотема. Он может одновременно находиться там, где он спит, и там, где разворачивается действие его сновидения. Из этих характеристик ментальности первобытного чело­века вытекает, что он мало способен к абстракции и обобщению. Он более восприимчив к качественным, чем к количественным отношениям. Его восприятие природы и всех существ сглаживает различия между натурой и ее созданиями.
     Первобытный человек верит в действенность тай­ных сил, что приводит его к мистическому мировос­приятию. Такой человек способен к технической дея­тельности лишь постольку, поскольку этот вид актив­ности основывается на законах физики, но не требует их ясного осознания. В известной мере человек, гово­ря метафорически, может вести паровоз, не зная его устройства. Он не воспринимает себя в качестве от­дельного субъекта, скорее, склонен рассматривать все существа как носителей смутных безличных сил. Точно так же индивид не мыслит себя вне своей груп­пы. Он причастен к тому, что его окружает и не выде­ляет себя из своей среды.
     Указав на сущностные демаркации между перво­бытной и цивилизованной ментальностыо, Леви-Брюль отметил, что между ними возможны оттенки и переходы. Три последние книги Леви-Брюля еще более смяг­чают противопоставления и не оставляют места для чисто исторического подхода, то есть для возможности перехода интеллекта из дологического состояния в со­стояние исключительно рационалистическое и позити­вистское. Действительно, для объяснения мышления посредством сопричастности привлекается аффективность. Наиболее важным в первобытной ментальности оказывается не столько принцип мыслительных связей, сколько особый характер ее контакта с ре­альностью, а именно мистический опыт, в котором господствует «аффективная категория сверхъестест­венного»
     Этим выражением, созданным, чтобы показать, что речь идет об элементе, столь же важном для мысли, как интеллектуальные категории Аристотеля, Леви-Брюль обозначает особый тип опыта, в котором при­митивный человек ощущает контакт со сверхъестест­венным. Вмешательство сверхъестественных сил от­крывается посредством неожиданного. Эти силы могут быть благими или злыми, приносить удачу или неуда­чу. Но это не означает, что первобытный человек оза­бочен исключительно такого рода феноменами. Магия, сны, видения, игра, присутствие мертвых дают первобытному человеку мистический опыт, в котором он черпает сведения об этом мире.
     Изучая более детально верования австралийцев и папуасов, Леви-Брюль показывает, что мифология примитивных народов не организованна, но исходит из типа довольно однородного опыта, который объяс­няется аффективной категорией сверхъестественного. Мифический мир текуч. Категории в нем не выделе­ны, мифы имеют трансцендентную и животворящую силу. Они укрепляют чувство сопричастности. Что ка­сается символов, то они преображают откровение в конкретный опыт, позволяя охватить невидимое. Сим­волизм, впрочем, располагается на этапе менее прими­тивном, нежели прямое ощущение единства реального и сверхъестественного.
     В результате этого анализа характеристиками при­митивной реальности становятся уже не ее безразли­чие к логике и отсутствие абстрагирования, а, скорее, тип опыта, который разрабатывается затем в мифах и символах, чтобы сформировать ту пережитую целост­ность, которая остается беспорядочным мышлением, невзирая на единство тональности. В «Записных книжках» (1949), опубликованных через десять лет после его смерти, Леви-Брюль вновь противопоставил два вида ментальности.
     Теперь это противопоставление смягчается еще более. Изучение архаических народов лишь позволяет нам осознать важность определенного аспекта челове­ческого мышления. Этот аспект в скрытом виде при­сутствует и при интеллектуальных операциях. «Логи­ческая структура человеческого духа, — пишет автор в одной из своих последних заметок, — повсюду одина­кова» — утверждение, которое разрушило бы гипотезы его первых книг, если бы в его творчестве не сохрани­лось бы, по крайней мере, новое освещение роли со­причастности и аффективности в нашем постижении мира. Все же современную ментальность Леви-Брюль характеризует как логическую, организованную и ра­циональную.
    К изучению первобытной ментальности обращался не только Леви-Брюль, но и видный неокантианец Эрнст Кассире. По его мнению, примитивная мен­тальность отличается от нашей не какой-то особой ло­гикой, а прежде всего своим восприятием природы, которое не является ни теоретическим, ни прагмати­ческим, но симпатическим, то есть позволяющим слиться с натурой. Примитивный человек способен делать эмпирические различия между вещами, но го­раздо сильнее у него чувство единства с природой, от которой он себя не отделяет.
    Человек первобытного общества еще не приписы­вает себе особого, уникального положения в природе. В тотемизме он не просто рассматривает себя потом­ком какого-либо вида животного. Эта связь проходит через все его физическое и социальное существование. Во многих случаях это отождествление: члены некото­рых тотемических кланов в прямом смысле слова объ­являют себя птицами или какими-либо другими жи­вотными. Следовательно, мы видим, что глубокое чувство единства живого сильнее эмпирических разли­чий, которых первобытные люди не могут не замечать, но с религиозной точки зрения эти различия оказыва­ются для них второстепенными.
    Поколения людей также образуют единую непре­рывную цепь, которая поддерживается через перево­площение предков. И это чувство непоколебимого единства жизни настолько сильно, что оно приводит даже к отрицанию смерти. В примитивных обществах она никогда не рассматривается как естественное яв­ление. Мысль о том, что человек смертен, по своей природе глубоко чужда первобытной религиозной жизни. Здесь можно отметить резкое различие между мифологической верой в бессмертие и позднейшими философскими попытками доказать это бессмертие, например в «Федоне» Платона.
     Если что и нуждается в объяснении для первобыт­ного человека, подчеркивает Э.Кассирер, то это не факт бессмертия, но факт смерти. По его словам, первобытная религия есть, быть может, самое сильное. И энергичное утверждение жизни, какое мы находим в человеческой культуре.
5.                      Специфика архаического сознания
    Как мы могли заметить, в первобытный период культуры высока степень зависимости людей от природы, поэтому первым этапом в развитии архаического мышления становится анимизм (лат. "душа") — одушевление природы. Не выделяя себя из природы, че­ловек отождествляет себя с ней, распространяет свой духовный мир, свои состояния и настроения на природу: в его понимании следующий день, желанная погода или долгожданное время года могут "забыть" наступить, окружающий мир может "показать" собственное отноше­ние к человеку и т. д. Если, действуя необходимым образом, человек не получает ожидаемого результата, значит, некие силы противостоят ему. Древние считали одушевленными все существа, явления приро­ды, различные материальные объекты. Это отношение расширилось до верования в духов, населяющих весь мир. Духи местности, духи сил природы, духи вещей, добрые и злые,— все требуют особых ритуа­лов, целью которых становится достижение желаемых результатов де­ятельности. В. К. Арсеньев (1872—1930), исследователь Дальнего Восто­ка, этнограф и писатель, пишет о своем проводнике Дерсу Узала: "По его представлению, душу — тень (ханя) — имеют не только люди, животные, птицы, рыбы, насекомые, но и растения, и камни и во­обще все неодушевленные предметы" [7,435]. На основании тако­го отношения вырабатываются целые комплексы ритуалов и других специальных действий, которые кажутся необходимыми.
     Тайлор отмечает: "Анимист признает, что духовные существа управляют явлениями материального мира и жизнью человека или влияют на них здесь и за гробом. Так как, далее, анимисты думают, что духи сообщаются с людьми и что поступки последних доставляют им радость или неудовольствие, то рано или поздно вера в их существование должна привести естественно и, можно даже сказать, неизбежно к действительному почитанию их или желанию их умилос­тивить. Таким образом, анимизм включает в себя верования в управ­ляющие божества и подчиненных им духов, в душу и в будущую жизнь, верования, которые переходят в жизни в действительное по­клонение" [8, 211].
    Одно из частных проявлений анимизма — фетишизм (фр. "амулет, идол. талисман"), вера в сверхъестественные свойства нео­душевленных предметов. Фетишем может стать любой предмет, но из множества предметов выбираются такие, которые с точки зрения древнего человека выступают как вместилище души, охраняя его или помогая ему в различных видах деятельности (камни, куски дерева и пр.). От фетиша до идола (греч. "образ, подобие, изображение"; ср. эйдос) всего лишь один шаг: нужно только придать предмету ка­кую-либо внешность.
     Следующим шагом в развитии архаического сознания становится антропопатизм (греч "человек" +  "отец") — представ­ление о своем родстве с природой. Это отношение с миром и лежит в основе тотемизма.                                 Постепенно архаическое сознание логически приходит к очелове­чиванию природы — антропоморфизму (греч. "человек" + "форма"). Арсеньев вспоминал: "Его самый главный люди,— ответил мне Дерсу, указывая на солнце.— Его пропади — кругом все пропади... Земля тоже люди. Голова его — там,— он указал на северо-восток,— а ноги туда,— он указал на юго-запад.— Огонь и вода тоже два сильные люди" [7, с. 226 [.
Важной стадией развития архаического сознания становится персо­нификация (лат. "лицо" + "делаю") сил природы, кото­рые теперь выступают как боги с определенными функциями и осо­бым происхождением, многие из них имеют человекоподобный облик. Так складывается языческий политеизм (многобожие), который суще­ствовал на всех континентах и у всех народов мира. Пройдет много ве­ков, пока сознание не обратится к единому богу — творцу, защитнику, судье с карающей десницей. Для первобытной культуры характер­но, что в ней трудно отделить религиозное сознание от повседневной деятельности людей. Проблемы выживания и продолжения своего рода решались доступными людям средствами. Таким образом, первобыт­ный человек сам создавал собственную систему ценностей, которая в свою очередь формировала и закрепляла особенности его сознания.
Современному мыслящему человеку несвойственно "связывать мно­гие явления действительности, например мелкие случайные проступ­ки индивидов, с событиями вселенского, космического характера, пе­реносить свойства одного явления на другие, отождествлять образ яв­ления с самим явлением и соответственно представлять, что одни яв­ления могут перевоплощаться в другие, верить в возможность матери­ального воздействия на явление через мысленные и физические ма­нипуляции с его образом" ['|8, с 30]. Архаическое же сознание, в ос­новном образное и эмоциональное, выступает как целостное, пред­ставляющее себе мир нерасчлененным; в нем любое действие может привести к непредсказуемым последствиям. На взгляд первобытного человека, мир выглядит как система взаимосвязанных и взаимообус­ловленных явлений, поэтому, чтобы не нарушить шаткое равновесие мира каким-либо непривычным или непринятым действием, он свя­зывает себя ритуалами и правилами, которые, по его представлениям, должны обеспечить ему блага жизни.
     В архаическом сознании не разделяются внешние и внутренние сто­роны предметов и отношений мира, представление о внутреннем складывается на основе внешне­го, существенные признаки не отличаются от несущественных, а часть — от целого, отождеств­ляются также предмет и его имя. Так постепенно развивается ма­гия (греч.) — система оп­ределенных манипуляций и слов, с помощью которой люди надеются заставить природу, людей, духов и богов произвес­ти желательные для них дей­ствия. Первобытный колдун, маг совершает мало понятный для непосвященных ритуал с любой частью предмета или его изоб­ражением, ожидая желаемого результата от целого. Например, шаман одного из племен, желая излечить больного, выкрикивает имя страдальца в котел с кипящим целебным снадобьем и Франция              плотно закрывает его крышкой.
     Считается, что имя, слившись с отваром, исцелится и принесет выз­доровление носящему это имя. Таков же принцип и иных магических действий. В их основе лежит представление о том, что все связи, кото­рые возникают в мыслях, обязательно осуществляются и в дейст­вительности, следовательно, на мир можно воздействовать силой мысли.
    Некоторые народы считают, что если соединить две вещи верев­кой или шнурком, то "это установит связь между ними или послужит для передачи влияния" от одного предмета к другому [8, 95]. В Древней Греции жители города Эфеса, чтобы отбить вражеское напа­дение, протянули веревку длиной 1400 метров от города к храму бо­гини Артемиды, надеясь, что веревка в прямом смысле слова свяжет город с богиней — своей защитницей. У зулусов человек, чтобы смяг­чить сердце того, с кем он должен совершить сделку, жует кусок де­рева. В средневековой Германии юноша, надеясь избежать рекрутского набора, носил в кармане детскую девичью шапочку, полагая, что высшие силы примут его за маленькую девочку и помогут таким об­разом отодвинуть свой призывной возраст. Магия существовала и в бо­лее поздние времена, и сейчас не исчезла окончательно.
    Таким образом, сознанию древнего человека во всех его проявле­ниях был свойствен синкретизм (греч. "соединение, объединение"), нерасчлененность. В синкретических оценках явлений (вещей) смешивались различные критерии. Можно выделить, по край­ней мере, четыре таких критерия: утилитарный (полезное или вред­ное), религиозный (священное или нет), нравственный (доброе или злое) и эстетический (прекрасное или безобразное). Оценка явления со знаком плюс или минус по любому основанию влекла за собой та­кую же положительную или отрицательную оценку его во всех других отношениях. Можно предположить, что определяющим был ути­литарный критерий. Грубо говоря, полезная вещь считалась красивой, хорошей, созданной добрым духом, и наоборот. Ученые этнографы ут­верждают, что человек мог принять или отвергнуть ту или иную вещь на основании представления об ее нравственной, религиозной или эс­тетической ценности.
     С развитием отношений человека и мира и осознанием им своего места в мире синкретический комплекс дифференцируется — созна­ние отделяет одни критерии от других: предмет может воспринимать­ся как полезный, но безобразный, прекрасный, но злой, и т.д.
     На базе синкретического сознания возникает мифология как способ познания и осмысления мира. В мифах человек заключил всю систему сведений обо всем, что его окружало, о причинах возникновения и способах существования природных явлений. Мифологию нельзя пред­ставлять как сборник сказок или иной вымысел. В ней объединены фантазия и реальность, причем фантазия не украшает реальность — она помогает строить представления о тех сторонах мира, которые скрыты от непосредственного чувственною восприятия. В мифологии все природные силы не только одушевлены, но и персонифицированы: земля и небо, вода и стихии воздуха, огонь и др. Но если воз­никновение мифологии можно с различными оговорками отнести к раннепервобытной общине, то ее развитие — гораздо более поздний процесс.

Заключение
Таким образом, первобытная культура отражает длительный и труд­ный период возникновения, становления и оформления всех сторон человеческой деятельности. Это наивная, во многом ограниченная и в то же время разнообразная, охватывающая с каждым шагом челове­чества все больше сторон, развивающаяся и во времени, и в простран­стве культура. Ее примитивность кажущаяся: в ней, как в бутоне цвет­ка, сосредоточилось все, из чего позже расцветет огромное богатство всей мировой культуры. Как бы ни была неповторима та или иная кон­кретная культура, любую из них роднит то общее, что формировалось на заре человечества.
1.                        Понятие "первобытная культура" отражает длительный и про­тиворечивый период становления и развития человечества. Здесь труд­но отделить собственно культуру от способа существования челове­ческого сообщества. Поэтому в некоторых случаях применение термина "культура" к самым первым шагам человечества достаточно условно.
2. Основные факторы возникновения культуры являются жизненной необходимостью для сохранения и самовоспроизведения человеческого сообщества. В этом своем качестве они в значительной степени высту­пают как начала, связанные с биологическими задачами живой системы. Но именно эти факторы обеспечивают процесс адаптации к изменяющим­ся условиям среды, повышают уровень организации системы человечес­кого сообщества, постепенно превращаясь в надбиологические механиз­мы, регулирующие процесс выживания и самосохранения. В этом своем качестве они начинают составлять "первокирпичик" культуры.
3. Особенностью архаического сознания является его целостность, синкретизм (нерасчлененность). Это качество предполагает, что мир в со­знании первобытного человека воспринимался как продолжение самого человека, его особенностей, его образа жизни. При этом стоит обратить внимание на то, что чем более сложной становится деятельность чело­века, тем более он осмысляет свою зависимость от природы. На первых этапах он не отделяет себя от природы, и это порождает и анимизм, и то­темизм, и фетишизм, объединяющие человека и природу в одно целое. В условиях позднеродового общества человек уже обожествляет приро­ду, явно ставя себя в зависимость от нее.

Литература
1.     Канетти Э. Превращение // Проблема человека в западной философии // Под ред. П.С.Гуревича. М.: 1988.
2.     Кассирер Э. Опыт о человеке: введение в историю челове­ческой культуры // Проблема человека в западной философии. М.:1986.
3.     Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. М.: 1930.
4.     Леви-Стросс К. Первобытное мышление. М.: 1994.
5.     Поршнев Б. Ф. О начале человеческой истории.- М., 1974
6.     Февр Л. Бои за историю. М.: 1991.
7.     Фрейд 3. Человек по имени Моисей и монотеистическая ре­лигия. М.: 1993.
8.     Фромм Э . Бегство от свободы. М.: 1990.
9.     Человек и индивидуальность в истории культуры / Под ред. А.Л.Гуревича. М.: 1990.
10.     Это человек. Антология. Составитель П.С.Гуревич. М.: 1995.