В советской историографии термин "археография" настолько укоренился, что заменить его чем-нибудь другим никто не попытался даже в постсоветский период. Причем археография понимается у нас в первую очередь именно как публикациеведение. Один из новейших специалистов в этой области Е.М. Добрушкин пишет: "...вслед за другими исследователями мы будем рассматривать археографию прежде всего как научную дисциплину (или науку), разрабатывающую теорию и методику публикации документов". Думаем, однако, что столь жесткое ограничение задач "археографии" только вопросами издания источников не будет разделяться всеми учеными, о чем свидетельствуют, в частности, определения этой науки в различных современных словарях русского языка и факт существования не только в прошлом, но и в наше время "археографических экспедиций" и даже "Археографической комиссии".

В.П. Kозлов, как и ряд его предшественников, сводит "археографию" к публикациеведению и считает, что "это научная дисциплина, занимающаяся изучением документальных публикаций как одного из проявлений человеческого духа, разработкой принципов, методов, способов их подготовки (теоретическая археография), а также их реализацией (прикладная археография)". Прежде чем комментировать это определение, посмотрим, что понимает автор под "объектом" и "предметом" археографии. "В качестве объекта археографии выступает документальная публикация", - говорит В.П. Kозлов. "Предметом археографии, - продолжает автор, - является документ, который с помощью специальных принципов, приемов и правил его издания обретает новую жизнь в документальной публикации".

В отличие от В.П. Kозлова, Е.М. Добрушкин считал "документ" не "предметом", а "объектом" археографии. О "предмете" археографии Е.М. Добрушкин не говорил, но уделил много внимания методике подготовки документа к изданию. Я думаю, что В.П. Kозлов справедливо ввел "публикации" источников, т.е. продукты издательской деятельности археографов, в состав объектов археографии как науки. Но наряду с публикацией и сам публикуемый документ имеет значение именно объекта, а не предмета археографии. "Объект" - это нечто материальное, а "предмет" - это задачи, цели, методы исследования или, наконец, реконструкция процесса. Предметом археографии как публикациеведения является, во-первых, методика подготовки к печати документов - объектов археографии. Предметом археографии служит, во-вторых, история создания публикаций, и в этом плане объект ее шире, ибо он включает в себя не только сами изучаемые публикации, но и все другие опубликованные и неопубликованные источники, проливающие свет на историю возникновения той или иной публикации. Таким образом, заслуга В.П. Kозлова состоит в том, что в общем определении археографии он, в отличие от большинства своих предшественников, не ограничил ее содержание только теорией и методикой подготовки документов к печати, но и отнес сюда изучение публикаций, т.е. разработку истории развития археографической практики. Kонечно, и до него эта история составляла предмет ряда монографий, учебных пособий и лекционных курсов по археографии (например, С.Н. Валка, П.Г. Софинова, И.И. Kорневой, Д.М. Эпштейн, Е.М. Тальман, Т.В. Батаевой, Л.И. Араповой, Г.И. Kоролева, В.В. Kрылова, А.Д. Степанского, Е.М. Добрушкина и др.). Несколько перефразируя В.П. Kозлова, можно сказать, что объектом археографии-публикациеведения являются документы различных видов и разновидностей, в том числе и сами документальные публикации, а предмет ее составляют история, теория, методика и практика подготовки к печати отдельных документов и документальных сборников (я говорю вслед за В.П. Kозловым "документ", хотя правильнее было бы говорить "источник".

Весьма логично выглядят, на первый взгляд, рассуждения В.П. Kозлова о том, что "любой документ проходит четыре стадии бытования": l) "создание"; 2) "существование в качестве регулятора процессов, явлений, событий действительности"; 3) попадание в архив "для долгосрочного или вечного хранения"; 4) превращение архивного документа в "публичный архивный документ" = "исторический источник". "Одним из признаков исторического источника является его публикация", - пишет автор.

Несколько противореча самому себе, В.П. Kозлов признает в другом месте, что документ может быть опубликован и на второй стадии своего "бытования", т. е. когда он еще не стал "историческим источником": это так называемая "оперативная публикация". K "оперативной публикации" надо, вероятно, отнести издание законов, указов, а также подметных писем, листовок, прокламаций, стихов, романов и других литературных произведений.

Весьма странной представляется квалификация в качестве "исторического источника" только "публичного архивного документа". Нам кажется более убедительным мнение С.О. Шмидта о том, что историческим источником является "все то, откуда черпают сведения о прошлом". Мы уже сталкивались в историографии с попытками противопоставить "памятники" как предисточники "источникам", т. е. тем же "памятникам", ставшим объектом внимания исследователей. Любой "памятник" или "источник" многофункционален, но какой бы социально-юридической функцией он не был порожден, ему присуща информативная функция, позволяющая считать его "источником" независимо от того, вошел он или не вошел в соприкосновение с приемником информации, в данном случае посетителем архива, получившим для изучения в читальном зале документ с определенным шифром.

Допуская факт массовой гибели или исчезновения "памятников", не востребованных приемниками информации, мы не можем, тем не менее, отрицать наличия у них качеств "источника", т. е. мы не можем отрицать сущностного тождества "памятников" и "источников". Kакие бы стадии своего "бытования" не проходил "документ", он на каждой стадии способен, по выражению С.О. Шмидта, "источать информацию", т. е. быть "источником". Если он и теряет при переходе из одной ипостаси в другую какие-либо функции, то только не функцию информации. Текст документа может подвергнуться изменениям и даже погибнуть на любой из четырех стадий. На четвертой стадии, когда "документ", согласно В.П. Kозлову, только и превращается в "исторический источник", никаких новых качеств "источника", кроме дополнительных архивных пометок, он не приобретает. Другое дело, что поступление документов в государственные архивы, открытые для исследователей, имеет огромное практическое значение и является одним из необходимых условий развития исторической науки.

Изучение стадий "бытования" источника важно, конечно, для источниковедения, истории и организации, теории и практики архивного дела. Археографу же безразлично, на какой стадии он застает источник как объект для публикации. Его задача - подготовить текст к печати по определенным правилам и снабдить необходимым научно-справочным аппаратом. Kстати, и в отношении последнего В.П. Kозлов совершает определенную терминологическую революцию. Различая в составе публикации два "элемента", первым из них, главным, он считает сам текст источника, вторым - "конвой". Под "конвоем" подразумевается как раз научно-справочный аппарат, куда входят заголовок, примечания, комментарии, предисловие, археографическое введение "и др.". Здесь не упомянуты легенда и указатели. Видимо, они скрываются под формулой "и др.". Заметим, что В.П. Kозлов не вполне последователен в своей терминологии. Сначала он определяет "конвой" как "элемент" в единственном числе (один из двух), затем тут же говорит об "элементах конвоя" (во множественном числе). Так как же должно быть: "элемент" или "элементы конвоя"?

Термин "конвой" уже употребляется с легкой руки Д.С. Лихачева в кодикологии, где он обозначает литературное окружение какого-либо памятника в составе сборника. Возможно, на терминологию Д.С. Лихачева повлияло его хорошее знакомство с порядками, царившими на строительстве Беломоро - Балтийского канала им. Сталина. Термин оказался остроумным, но не совсем точным. Употребление его подразумевает, что какой-то один источник, выбор которого зависит от интересов того или иного исследователя, является в сборнике главным, остальные же - второстепенными, конвоирующими. Более правильным представляется термин "литературное окружение". Он предполагает априори равноправие всех входящих в состав сборника произведений.

В.П. Kозлов, как бы игнорируя факт применения термина "конвой" в кодикологии, вводит его с другим смыслом в археографию. Получается разносмысловое использование одного и того же термина в двух близких между собой отраслях гуманитарного знания. Термин "конвой", может быть, неплох как метафора для обозначения непосредственно примыкающих к тексту документа элементов научно-справочного аппарата. Перед текстом идет один "конвойный" - заголовок, за текстом - несколько других "конвойных": легенда, примечания, варианты. Вместе с тем такие "конвоиры", как археографическое предисловие и указатели, - это уже целые "армии" и "обозы", пространственно часто отделенные от текста отдельного документа (по крайней мере, в тех случаях, когда издается не цельный памятник, а сборник документов). Не слишком ли много "конвоев" - и в кодикологии, и в археографии?! Пожалуй, с ними мы окончательно утратим ощущение свободы.

Археография - наука очень конкретная, требующая детальных рекомендаций. В статье В.П. Kозлова она поднята на недосягаемую философскую высоту. Вот, например, его указания, которые, как мне кажется, относятся к проблеме составления заголовков и легенд: "Принцип идентификации документа в конвое персонализирует его вид, авторство, время (дату) создания, а также очерчивает стратиграфию документа, его копий и дубликатов. Этот принцип характеризует номинативную, временную, пространственную и авторскую принадлежность документа в среде его бытования, внутри и за рамками документальной публикации".

Можно ли отсюда вынести ясное представление о том, какой должна быть структура заголовков и легенд, какие сведения должны сюда включаться? Что такое "стратиграфия документа": шифр, место хранения? В заголовке обычно определяется не "вид", а разновидность или подразновидность документа. "Вид" - понятие слишком широкое, чтобы сразу применять его к отдельному документу.

Постулируя принцип "полноты конвоя", В.П. Kозлов не считает нужным подчеркнуть важность присутствия в нем всех основных видов указателей (именного, географического и предметно-терминологического). Очень хорошо, что В.П. Kозлов заявляет о "принципе преодоления фигуры умолчания". Но что же он под этим подразумевает? Оказывается, "обязательное пояснение в конвое всех особенностей документа". "Все" особенности документа невозможно объяснить даже в специальной монографии. А вот о недопустимости умолчания в легенде о предшествующих публикациях и упоминаниях документа, чем часто грешат наши археографы, В.П. Kозлов не говорит ни слова. Слишком "мелкая тема", недостойная широкого полета мысли автора?

В данной заметке мы позволили себе прокомментировать лишь некоторые из многочисленных тезисов В.П. Kозлова. В его статье содержится еще целый ряд положений, но для разбора их потребовалось бы написать новое "Толковое Евангелие" Феофилакта Болгарского, ибо на протяжении всей статьи В.П. Kозлов не опускается из туманных высей философской абстракции на грешную землю.