Юродство находит свое оправдание в следующих словах Евангелия:

"Мы юроди Христа ради" (1-е посл. ап. Павла к коринфянам, IV, 10).

На Русь юродство пришло из Византии. Первым известным русским юродивым был Исаакий Печерский (ум. 1090 г.), но затем вплоть до XIV века источники молчат о юродстве. Церковь всегда с некоторым сомнением относилась к юродивым, и даже канонизированные юродивые были среди прочих святых как бы второсортными, хотя среди них были и очень известные и почитаемые по всей Руси личности: Авраамий Смоленский, Прокопий Устюжский, Василий Блаженный, Никола Псковский Салос и т.д.

Что же из себя представляли русские юродивые и юродство, как явление русской православной жизни?

Обычно полагают, что юродство тесно связано с телесными или душевными недостатками или болезнями (убожеством). Это очень широко распространенное заблуждение. Следует различать юродство от природы и юродство добровольное, т.е. "Христа ради".

Дмитрий Ростовский в своих писаниях часто пояснял, что юродство - это "самоизвольное мученичество", что оно "является извне", что им "мудре покрывается добродетель своя пред человеки".

Конечно, в церковной традиции и в агиографии такое различение далеко не всегда было последовательным, но православие всегда старалось проводить его.

Юродивые, действительно, могли обладать даром пророчества и чудотворения, но этот дар был свойствен и другим разрядам святых: затворникам, пустынникам, столпникам. Зато юродивым в большей мере свойственна тяга к обличению сильных мира сего.

То, что юродивый не обязательно должен быть слабоумным, доказывают примеры инока Авраамия (в миру юродивый Афанасий, XVIII век) и Саввы Нового (XIV век, Константинополь), которые были весьма образованными людьми своего времени, но часть своей жизни посвятили подвигу юродства. Этими именами список образованных людей среди юродивых далеко не исчерпывается.

Что же заставляло людей уходить в юродство? Одних подвигало на это стремление к смене подвига, другие же уходили "не простоты ради", а из презрения к мирским благам. В прощальном письме к родным галичанин Степан Трофимович Нечаев писал:

"Аще бы люб мне мир сей, и аз подвизагся бы о вещех его".

А уходя в юродство, человек рвет все связи с культурой своего мира.

Я много говорю, но к цели нашего разговора пока не слишком-то и приблизился. Итак, в чем же сущность юродства?

Пассивная его часть, обращенная на самого себя, это аскетическое самоуничижение, мнимое безумие, оскорбление и умерщвление плоти. Это подкреплялось следующими словами Евангелия:

"Аще кто хощет ко мне ити, да отвержется себе" (Матф., XIV, 24, 25).

Активная сторона юродства заключалась в обязанности "ругаться суетному и горделивому миру", т.е. жить среди людей, обличая грехи и пороки сильных и слабых, не обращая внимания на приличия.

Более того, презрение к общественным приличиям составляло некую привилегию юродства, и было чуть ли не непременным условием его. Юродивый мог не считаться с условиями времени и места, мог "ругаться миру" даже в Божьем храме во время церковной службы.

Как писал М. Бахтин:

"Юродство... есть своего рода форма, своего рода эстетизм, но как бы с обратным знаком".

Его дополняет А.М. Панченко:

"Жизнь юродивого... - это сознательное отрицание красоты, опровержение общепринятого идеала прекрасного, точнее говоря, перестановка этого идеала с ног на голову и возведение безобразного в степень эстетически положительного".

Т.е. в юродстве эстетический момент поглощается этикой.

Все это восходит к раннехристианским воззрениям, согласно которым плотская красота - от дьявола. В "Деяниях Павла и Теклы" апостол Павел изображен уродцем, а у Юстина, Тертуллиана, Оригена и Климента Александрийского находят отзвуки предания о безобразии самого Иисуса Христа.

Юродивые стремились достичь духовной свободы, которая не могла зависеть от плотской красоты. Тяготы же юродства являются платой за позволение обличать.

Юродивый разыгрывает перед публикой свой спектакль и провоцирует её к смеху. По внешним признакам этот спектакль действительно смешон, но смеяться над ним могут только грешники (ведь и сам смех считался греховным), которые не понимают сокровенного (душеспасительного) смысла юродства. На самом же деле юродивый стремился заставить людей рыдать над смешным, вот в чем был благой эффект юродства.

Все авторы житий дружно свидетельствуют, что юродивые наедине с собой не юродствуют. Вот, например, что говорится в житие Прокопия Устюжского:

"В день убо яко юрод хождаше, в нощи же без сна пребываше и молящеся непрестанно Господу Богу... В нощи ни мала покоя себе приимаше, но по граду и по всем Божиим церквам хождаше и моляшеся Господеви со многими слезами. Заутра же паки во весь день... исхождаше на улицы градныя и похабстве пребывая".

Подобные формулировки употребляются почти во всех рассказах об юродстве и юродивых. Описания житий некоторых юродивых пестрят сплошными штампами, так как их авторы буквально ничего не знали о своих героях. Таково житие, например, Максима Московского.

Наедине с собой или с доверенным человеком ночью юродивый совсем не безумен. Он может, как уже сказано, или молиться в одиночестве, или помогать другим. Такое описание поведение юродивого Федора находим в житие протопопа Аввакума:

"Зело у Федора тово крепок подвиг был: в день юродствует, а нощь всю на молитве со слезами... Пожил у меня с полгода на Москве, а мне еще не моглося, в задней комнате двое нас с ним, и много час-другой полежит, да и встанет. 1000 поклонов отбросает, да сядет на полу и иное, стоя, часа с три плачет, а я лежу: иное сплю, иное неможется. Егда уж наплачется гораздо, тогда ко мне приступит:

"Долго ли тебе, протопоп, лежать тово, образумься, ведь ты поп! Как сорома нет?"

И мне неможется, так меня подымает, говоря:

"Встань, миленький батюшко, ну, таки встащимся как-нибудь!"

Да и роскачает меня. Сидя мне велит молитвы говорить, а он за меня поклоны кладет".

А днем блаженный на улице в толпе. Вот и Прокопий Устюжский:

"Блаженный же заутра встав, паки течение деаше, посреди голки глумяся, и прехожаше весь день ни яд, ни поседев нигде же".

На людях юродивый надевает личину безумия и может глумиться, как скоморох. Всякое людное место притягивает юродивого: и кабак, и монастырь, и базарная площадь, все может стать для него сценической площадкой. Ведь юродство имеет смысл только на глазах людей, толпы. Но юродивый стремится эту толпу сделать участником своего действа, а не оставлять пассивным наблюдателем.

Вот упомянутый Федор в Чудовом монастыре:

"Он же, покойник-свет, в хлебне той после хлебов в жаркую печь влез и голым гузном сел на полу и, крошки в печи побираючи, ест. Так чернецы ужаснулися".

В юродстве царит нарочитое безобразие.

Юродивый учит. Он стремится "возбудить" равнодушных "зрелищем странным и чудным".

Когда человек выбирал подвиг юродства, он

"укорение приемлет и биение от безумных человек, яко юрод вменяем ими и безумен".

Данная формула взята из жития Исидора Ростовского Твердислова. Это чуть ли не стандартная формулировка в агиографии для житий юродивых. Ведь и в житии Прокопия Устюжского есть сходные слова:

"Прият блаженный Прокопий многу досаду, и укорение, и биение. И пхание от безумных человек".

А юродивые вовсе и не стремились избежать этого "биения и пхания". Часто в древнерусских источниках юродство, исполненное тягот, страданий и поношений, уподобляется крестному пути Иисуса Христа.

Юродство парадоксально.

Юродивого постоянно мучают, издеваются над ним. Хотя должны бы благоговеть.

С другой стороны, сам юродивый постоянно вводит людей в соблазн, хотя, по идее, должен бы вести их стезей добродетели.

Агиографы объясняют это так: мол, юродивый молится Богу за тех, кто подвергал его мучению, так как грех на нем, на юродивом, и Бог не должен вменять это людям в вину.

"Блаженный же яко в чюждом телеси все с благодарением тръпяше... и никакого же зла досаждающим ему въздавааше, но токмо во уме своем глаголаше к Богу:

"Господи, не постави им греха сего".

И никто же ведеше добродетельнаго его житиа".

Следует отметить, что публика часто понимала это или видела в этом своего рода игру. Ведь за всю историю Руси ни один юродивый не был не только что не убит толпой, но не был даже покалечен.