Пространство в осмыслении литературоведов и философов
На фоне происшедших в России перемен неожиданно высветилась проблема пространства. Мы теперь меньше говорим о времени («историческом», «судьбоносном» и т.п.), но с большим интересом относимся к различным пространствам, соотношению их. Возобновились привычные для России споры западников и славянофилов (по наблюдениям историков, попыток европеизировать Россию было более десяти), замелькали статьи о Востоке и Западе, о евразийстве. Сомневаясь в результативности этих споров, наши современные философы все чаще стали вспоминать слова П. Чаадаева: «Мы не принадлежим ни к Западу, ни к Востоку, и у нас нет традиций ни того, ни другого».
По мнению Д.С. Лихачева, «для России, да и для Европы (Испании, Сербии, Италии, Венгрии), гораздо большее значение имело противостояние Юга и Севера, чем Востока и Запада. С юга, из Византии и Болгарии, пришла на Русь духовная европейская культура, а с севера другая языческая дружинно-княжеская военная культура Скандинавии. Русь естественнее было бы назвать Скандовизантией, нежели Евразией».
Философы, публицисты, литераторы, рассматривая Россию как историко-географический феномен, пытаются понять ее специфику. Еще Ф. Тютчев в стихотворении «Русская география» писал:
Москва, и град Петров, и Константинов град – Вот царства русского заветные столицы… Но где предел ему? и где его границы – На север, на восток, на юг и на закат? Грядущим временам судьбы их обличат…
Семь внутренних морей и семь великих рек… От Нила до Невы, от Эльбы до Китая, От Волги по Евфрат, от Гаота до Дуная… Вот царство русское… и не пройдет вовек, Как то провидел Дух и Даниил предрек.
Мандельштам, размышляя о России и П. Чаадаеве, приводил высказывание русского философа: «Есть один факт, который властно господствует над нашим историческим движением, который красной нитью проходит через всю нашу историю, который содержит в себе, так сказать всю ее философию, который проявляется во все эпохи нашей общественной жизни и определяет их характер… Это – факт географический».
Гр. Марченко также видит характерную особенность России, отличающую ее от многих других стран, в «географичности», «пространственной протяженности, межтерриториальной контрастности, обилии природных ресурсов», богатом выборе разнообразных условий для жизни населения. Обобщая высказывания ученых и писателей, Гр. Марченко выделяет особые, сформировавшиеся в такой географической среде черты характера и поведения жителей России:
1.Специфическую ответную реакцию на неблагоприятное изменение условий жизни (казачество).
2.Расточительность (при избытке природных ресурсов) и в то же время щедрость души.
3.Чувство внутренней свободы духа, граничащее с анархизмом (причина бунтов).
4. Многовековое психологическое противостояние властей и основной массы населения и др.
Классификация эта далеко не бесспорна, хотя автор стремится дать объективный анализ региональным процессам, широко идущим по всей стране, рассматривает регионализм как образ мышления и действий, размышляет о будущем России.
По-иному увидела эти процессы Марина Новикова, сопоставившая в полемической статье «Маргиналы» «центр» и «окраину»: «Нынешний «региональный бунт» в России (а он, конечно же, имеет причины и будет иметь последствия далеко не только политические, но и духовные, культурные, литературные) – это, бесспорно, бунт не просто регионалов, но и би- (поли-) культуралов.
М. Новикова считает бикультурала-маргинала больной совестью метрополии.
Культурному пространству посвящены работы многих литературоведов и искусствоведов. В 1989 году журнал «Литературная учеба» провел в Тартуском университете «круглый стол» на тему: «География интеллигентности. Эскиз проблемы». В дискуссии приняли участие Ю.М. Лотман, 3. Г. Минц, Б.Ф. Егоров, С.Г. Исаков и др. Ю.М. Лотман, говоря о культурной географии, о бытующем убеждении, что культурная жизнь происходит только в столице, напомнил, как Бунин любил подчеркивать значение треугольника Орел – Воронеж – Тула для развития русской литературы XIX века, и отметил, что «без «провинциального» культурного слоя невозможно появление таких величин, как Чехов или Короленко». По мнению Ю.М. Лотмана, культурный фон России очень пострадал, когда в конце 20-х годов начался разгром краеведения, культурные же очаги нужны во многих центрах страны.
Профессор С.Г. Исаков привел пример, как в Финляндии государством предпринимаются специальные шаги, чтобы культурная жизнь страны ни в коем случае не была сосредоточена в одном месте, и специально создаются университеты в маленьких городах.
Разъяснение, что такое культурное пространство, дал Д.С. Лихачев в статье «Культура как целостная среда»: «Под пространством я понимаю в данном случае не просто определенную географическую территорию, а прежде всего пространство среды, имеющее не только протяженность, но и глубину». Ученый считает, что «пространство культуры» представляет собой «нерасторжимое целое» и при утрате какой-либо одной ее части непременно наступает общее падение культуры.
Об интересе к проблеме «географичности» России свидетельствует появление книг «Заметки о русском» Д.С. Лихачева; «Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн» (антология); «Русские столицы Москва и Петербург» (Под ред. Д.Н. Замятина); География городов» Е.Н. Перцика и т.д., и переиздание работ таких краеведов, как Н.Н. Анциферов – «Душа Петербурга», «Непостижимый город» и др.
Свою статью «Географические трудности русской истории (Чаадаев и Пушкин в споре о всемирное™)» И. Шайтанов начинает иронично: «Русская география – один из постоянных источников национальной гордости. Великая Русь – от моря и до моря, от края и до края – 6-я часть суши… Это лишь некоторая из привычных формул, переводящих географическую великость в историческое величие, задушевно обобщенных в неофициальном гимне советской эпохи: «Широка страна моя родная».
Автор вспоминает разное отношение к вопросу о самобытности России: Н.М. Карамзина, утверждавшего: «Россия есть Европа», Н.Я. Данилевского, написавшего в 1869 году книгу «Россия и Европа» (ранее «Заката Европы» О. Шпенглера) и считавшего, что вопрос: «Что есть Европа?» – не географический, а культурно-исторический и в вопросе о принадлежности или непринадлежности к Европе география не имеет ни малейшего значения».
В то же время в статье отмечается, что «…мечта о русском призвании никогда не могла заглушить страшного сомнения, связанного с третьим толкованием этого рокового словечка «между»: а что, если за ним – пустота промежутка, историческое зияние, ставшее причиной нашего одиночества, картина которого так красноречиво нарисована Чаадаевым?».
В споре с Чаадаевым Пушкин утверждал, что необъятные пространства России поглотили монгольское нашествие и спасли христианскую цивилизацию. Блок подтвердил стихами старое убеждение, возводившее огромность пространства России в героическое достоинство. По мнению И. Шайтанова, понимание промежуточности русского пространства, раскинувшегося между Востоком и Западом, зависит от толкования словечка «между» (разделяет или соединяет?).
Рассмотрев точки зрения на этот вопрос Ф. Достоевского, С. Булгакова, автор статьи делает предположение, что философия русской истории развилась из соединительного толкования «между».
И. Шайтанов пробует посмотреть на «географические» проблемы России с современных позиций, трезво и даже жестко: «В России… гордились, огромностью пространства, воспевали ее и старались не напоминать себе, что среди недугов, которыми изначально поражена русская государственность, губительнейший – пространственная аритмия. Огромная территория существовала по разным историческим законам, пребывала в разных эпохах».
В то же время русская литература кажется единой, централизованной. Еще в 20-е годы нашего столетия, отмечая, что «русская литература – это литература столичная, петербургская и московская, никакая иная», Н.К. Пиксанов утверждал значимость и областных культурных гнезд.
Судя по именам, областные «литературные гнезда» России довольно значительны. Уроженцы Воронежской области– И. Бунин, А. Кольцов, И. Никитин, Н. Станкевич, В. Слепцов, А. Эртель, А. Афанасьев, А. Платонов, С. Маршак, Г. Бакланов, А. Жигулин и др.; Орловской – И. Тургенев, А. Фет, Ф. Тютчев, Н. Лесков, С. Булгаков, Б. Зайцев и др.; Оренбургской – Н. Карамзин, К. Аксаков, М. Михайлов, М. Авдеев, С. Гусев-Оренбургский, Л. Сейфуллина, В. Правдухин, Ю. Бондарев, В. Маканин и др.; Архангельской – М. Ломоносов, А. Чапыгин, Ф. Абрамов, Н. Рубцов и др.; Костромской – А. Плещеев, П. Катенин, А. Писемский, В.В. Розанов, Д. Фурманов, О. Куваев и т.д.
Если же заняться «литературной географией» и посмотреть на Россию с точки зрения пространства, то можно увидеть, что по территории Архангельская область равна Франции или Испании, Великобритания – Новосибирской области или Алтайскому краю; Дания, Бельгия, Голландия, каждая в отдельности, занимают такую же площадь, как Воронежская, или Смоленская, или Самарская, или Нижегородская, или Пензенская, или Рязанская, или Костромская и т.д.; на площади, равной площади Иркутской области, разместятся Испания и Великобритания, на территории Оренбургской области – Дания, Бельгия, Швейцария, Албания. Между тем мы достаточно знаем об английской, датской, бельгийской и др. литературах и очень слабо представляем культуру областей России. Правда, наши писатели привили нам любовь не только к основным культурным центрам России – Москве и Петербургу, но и к таким, как:
Михайловское Псковской области (пушкинские места), Болдино Нижегородской области (пушкинские места), Царское Село Ленинградской обл. (пушкинские, ахматовские места и др.),
Тарханы Пензенской обл. (лермонтовские места), Ясная Поляна Тульской обл. (толстовские места), Абрамцево Московской обл. (аксаковские места и др.), Аксакове Оренбургской обл. (аксаковские места), Спасское-Лутовиново Орловской обл. (тургеневские места)
Щелыково Костромской обл. (места А.Н. Островского), Грешнево и Карабиха Ярославской обл. (некрасовские места), Мураново Московской обл. (места Тютчева, Баратынского и др.), Мелихово Московской обл. (чеховские места), Шахматове Московской обл. (блоковские места), Константинове Рязанской обл. (есенинские места) и т.д. Особая тема – это Петербург и Москва в творчестве писателей, причем есть свои нюансы в изображении столиц уроженцами их и авторами, ставшими их жителями.
Эстетическую и нравственную значимость таких мест для писателя объяснил Л.Н. Толстой: «Без своей Ясной Поляны я трудно могу представить Россию и мое отношение к ней. Без Ясной Поляны я, может быть, яснее увижу общие законы, необходимые для моего отечества, но я не буду до пристрастия любить его».
По словам А. Твардовского, «Русские писатели… принесли с собой в литературу свои донские, степные и лесостепные, уральские и сибирские родные места. Они утвердили в нашем читательском представлении особливый облик этих мест и краев, цвета и запахи их лесов и полей, их весны и зимы, жары и метели, отголоски их песен, своеобычную прелесть иного местного словечка, звучащего отнюдь не в разладе с законами великого единого языка».
Литературные места приобретают особую власть и над читателями. Об этом писал ценивший краеведение К.Г. Паустовский: «Я не знаю, в чем очарование мест, связанных с памятью замечательных людей. Но оно бесспорно. В нем соединяются гордость за силу человеческого духа, пение стихов, доносящихся как бы из глубокой полевой дали, ясное ощущение, что время теряет в таких случаях свою разрушительную силу, что забвения нет»
В нашей стране существуют определенные территории, которые в силу разных причин занимают особое место в русской литературе. Так, Кавказ воспет многими русскими поэтами. Еще В.Г. Белинский отмечал: «Грандиозный облик Кавказа… в первый раз был воспроизведен русской поэзиею…, в поэме Пушкина в первый раз русское общество познакомилось с Кавказом. С тех пор с легкой руки Пушкина Кавказ сделался для русских заветною страною не только широкой, раздольной воли, но и неисчерпаемой поэзии, страною кипучей жизни и сильных мечтаний!».
А. Ахматова написала «Кавказское»: «Здесь Пушкина изгнанье началось и Лермонтова кончилось изгнанье». С. Есенин напоминает о том же в стихотворении «На Кавказе»:
Издревле русский наш Парнас Тянуло к незнакомым странам, И больше всех лишь ты, Кавказ, Звенел загадочным туманом.
Здесь Пушкин в чувственном огне Слагал душой своей опальной: «Не пой, красавица, при мне Ты песен Грузии печальной».
И Лермонтов, тоску леча, Нам рассказал про Азамата, Как он за лошадь Казбича Давал сестру заместо злата.
За грусть и желчь в своем лице Кипенья желтых рек достоин, Он, как поэт и офицер, Был пулей друга успокоен.
И Грибоедов здесь зарыт, Как наша дань персидской хмари В подножии большой горы Он спит под плач зурны и тари.
А ныне я в твою безгладь Пришел, не ведая причины: Родной ли прах здесь обрыдать Иль подсмотреть свой час кончины!
Мне все равно! Я полон дум О них, ушедших и великих. Их исцелял гортанный шум Твоих долин и речек диких
Они бежали от врагов И от друзей сюда бежали, Чтоб только слышать звон шагов Да видеть с гор глухие дали…
Не менее важна для русской литературы Сибирь, куда ссылали лучших сынов России.
Странствия и путешествия по своей или чужой воле занимали в жизни и творчестве русских писателей значительное место. Любопытны маршруты путешествий, выбранные самими писателями. Поездки бывали как на близкие расстояния – «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева, «От Оренбурга до Уфы» Г.И. Успенского, так и на дальние – «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина, «Остров Сахалин» А.П. Чехова, «Фрегат Паллада» И.А. Гончарова, «От Оренбурга до Ташкента» Н.Н. Каразина. Известны охотничьи путешествия И.С. Тургенева («Записки охотника»), С.Т. Аксакова («Записки ружейного охотника Оренбургской губернии», «Записки об уженье рыбы»), В.П. Правдухина («По излучинам Урала», «Годы, тропы, ружье»). Десять раз ездил в заволжские степи Л.Н. Толстой; по «пугачевским» местам совершили поездки А.С. Пушкин и В.Г. Короленко, что дало богатейший материал для их творчества. Большой след в литературной деятельности М. Горького, А.И. Куприна, В.А. Гиляровского оставили их странствия по Руси.
Многие русские писатели XIX века и начала XX века – Н.В. Гоголь, И.С. Тургенев, Ф.И. Тютчев, Ф.М. Достоевский, Н.С. Лесков, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.П. Чехов, А.А. Блок, И.А. Бунин, М. Горький, А.А. Ахматова, М.И. Цветаева и др. – посещали европейские страны и города, считая своим долгом познакомиться с культурой Европы, сопоставить свою страну с другими.
И. Бунина, занимавшегося проблемой соотношения «европейского» и «азиатского» начала в русской душе, привлекла Азия. Для романтика Н. Гумилева оказалась важна Африка. С. Есенин побывал в Туркестане.
И даже если писатели не так много ездили, то русская природа, российские просторы накладывали особый отпечаток на их творчество – на темы, идеи, образы, жанры, сюжет и т.д. Через образы природы проявляется национальная специфика литературы. Давая определение народности, А.С. Пушкин «климат» поставил на первое место: «Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии».
Автор монографии «Природа, мир, тайник вселенной…»:
Система пейзажных образов в русской поэзии» М. Эпштейн выделяет два пути образного освоения русской природы: во-первых, осознание России как северной страны, во-вторых, поэтизацию ее территориального размаха. «При этом рождается своеобразная поэтика географического перечисления – последовательно называются концы России, дабы создать впечатление колоссального объема (именно объема, потому что простор, постигаемый изнутри, через раздвижение, а не через внешние Границы, намного позже войдет в поэтическое восприятие)». Прием панорамы, позволявший схватить многие русские земли, явно виден у Г.Р. Державина:
С Курильских островов до Буга, От Белых до Каспийских вод Народы, света с полукруга, Составившие россов род…
К этому приему прибегали и Ломоносов, и Пушкин, и Маяковский и др. Первооткрывателями национального пейзажа в русской поэзии считают А.С. Пушкина и П.А. Вяземского, авторов «дорожных» стихотворений «Зимняя дорога», «Дорожные жалобы», «Бесы» и «Дорожная дума», «Станция», «Метель», «Зимние карикатуры», где дорога «словно впервые распахивает <…> всю ширь родной природы, вводит в самый процесс ее пространственного и духовного освоения».
В этих произведениях лирический герой уже не любуется природой, а является ее «мыслящей и чувствующей частью».

Особое место в русской пейзажной лирике занимает зима, ибо в отношении к зиме проявляется склад русского национального характера. Давая характеристику «зимней темы» в русской поэзии и творчестве А.С. Пушкина, М.Ю. Кукин отмечает, что на первых порах «поэтическая география была, по сути, географией античной», русский поэт на себя и свою страну смотрел как бы глазами античного поэта. Античная же поэзия представляла образ зимы как образ отрицательный (это же характерно для европейского и даже русского фольклора). «Противоречие было налицо: «национальное время года оказывалось вместе с тем временем скорби, гибели, смерти». Из-за этого в пушкинскую пору зимняя тема вызывала споры: в традиционном аллегорическом плане зима, время гибели и смерти, отделена от других времен года, символизирующих три возраста человеческой жизни, а в то же время в отличие от других времен года зима воспринималась как национальное – северное время года, русские – сыны Севера, сыны снегов, Петербург – северная столица и т.д.
По проведенным М.Н. Эпштейном подсчетам (130 поэтов, 3700 стихотворений) описание в русской поэзии зимы стоит на третьем месте (138) после описания весны (195) и осени (161), на последнем месте лето (41). В книге М.Н. Эпштейна предлагаются различные классификации пейзажей, в том числе выделяются и ландшафтные, локальные. К локальным пейзажам автор относит «Михайловское и Тригорское в лирике А. Пушкина, Смоленщину в поэзии М. Исаковского и А. Твардовского». Особую локальность М. Эпштейн отметил в поэзии М. Волошина: «Локальные по теме, стихи Волошина вовсе не провинциальны по стилю: они предвосхищают тот уклон к «областничеству», который воспринимался как аномалия на фоне «космической» поэзии символистов 900-х годов, но стал характерным впоследствии для поэтов 20 – 30-х годов – П. Васильева, А. Твардовского, С. Маркова. В этом смысле Волошин может считаться основоположником русского поэтического краеведения».
Судя по данным исследования, локальные стихи занимают значительное место в русской поэзии и встречаются у следующих авторов:
Г. Державин – кавказский пейзаж ввел одним из первых Н. Карамзин – воспел одним из первых Волгу К. Батюшков – показал природу мрачного Севера А. Пушкин – воспел Кавказ, южные места, воссоздал природу Захарова, Михайловского, Болдина
Е. Баратынский – первый певец природы Скандинавии М. Лермонтов – тоже певец Кавказа Н. Некрасов – основоположник городского пейзажа, прежде всего петербургского
А.К. Толстой – автор «Крымских очерков»
О Крыме писали М. Волошин, В. Брюсов, Н. Заболоцкий и др. Кавказ привлекал, кроме названных, Я. Полонского, В. Брюсова, В. Маяковского и др.
С. Есенин – певец рязанских мест
П. Васильев – Западной Сибири и Прииртышья
И. Сельвинский – Дальнего Востока
Н. Заболоцкий – Урала, Сибири, Подмосковья
А. Прокофьев – Ладоги
Д. Самойлов – Подмосковья
Б. Окуджава – Москвы, Арбата
Н. Рубцов – архангельских и вологодских мест.
О каких бы местах России ни шла речь, русское раздолье, стихию, необузданные силы природы поэты нередко раскрывали через образ коня, конский бег. Традиция эта идет еще от мифологии древних славян. А.Н. Афанасьев писал: «Как олицетворение порывистых ветров, бури и летучих облаков, сказочные кони наделяются крыльями, что роднит их с мифическими птицами… огненный, огнедышащий… конь служит поэтическим образом то светозарного солнца, то блистающей молниями тучи… Вообще богатырские кони наших былин и сказочного эпоса с такою легкостью и быстротою скачут с горы на гору, через моря, озера и реки, отличаются такою величиною и силою, что нимало не скрывают своего мифического происхождения и сродства с обожествленными стихиями».
Обычно в русской поэзии бег коня олицетворяет и волю, свободу и расстилающийся простор (тоже волю). Широко вводили в свое творчество образ коня А. Пушкин, М. Лермонтов, А.К. Толстой, А. Блок, С. Есенин.
С образом коня связан один из ведущих мотивов русской пейзажной лирики – «дорога». Этот мотив присутствует в «зимних» стихах П. Вяземского и А. Пушкина. «Чувство дороги» – особенность пейзажной лирики Лермонтова.
Через образ дороги, уводящей в глухую неизвестность, нередко развернут пейзаж у Я. Полонского. Тема пути, часто неясного, исчезающего во мгле, важна для А. Блока, внесшего в русскую поэзию ощущение степных просторов, вихрей, небывалых далей. Отмечая, что пространство, изображаемое А. Блоком, пронизано стремительным движением, исследователи обычно приводят массу излюбленных поэтом глаголов: «лететь», «стремиться», «мчаться», «торопиться» и др. («Миры летят. Года летят.»; «…летит, летит степная кобылица…»).
С мотивом дороги тесно связаны образы ветра, метели, тоже характерные для русской поэзии, да и для прозы тоже.
По мнению М.М. Бахтина, для жанра романа прежде всего свойственно слияние жизненного пути человека с его реальным пространственным путем-дорогой, т.е. со странствованиями (хронотоп дороги).
Ю.М. Лотман считает, что «с появлением образа дороги как формы пространства формируется и идея пути как нормы жизни человека, народов» и человечества. Герои резко делятся на движущихся («герои пути») и неподвижных. Движущийся герой имеет цель».
В книге для учителя, рассматривая пространственные отношения как средство художественного моделирования, Ю.М. Лотман полагает возможной моральную характеристику литературных персонажей через соответствующий им тип художественного пространства, «которое выступает уже как своеобразная двуплановая локально-этическая метафора».
По утверждению ученого, с определенной степенью условности, у Л. Толстого можно выделить героев пространственной и этической неподвижности и героев «открытого» пространства, которые, в свою очередь, различаются: герои «пути» (Пьер Безухов, Константин Левин, Нехлюдов и др.) и герои «степи» дед Брошка, Хаджи Мурат, Федор Протасов). Сочетание «героя степи» Ю.М. Лотман объясняет словами Ф. Протасова: «Это степь, это десятый век, это не свобода, а воля…». Герой «пути» может двигаться лишь в определенном направлении, герой «степи» свободен в своем движении.
Таким образом, «художественный символ дороги содержит запрет на движение в том направлении, в котором пространство ограничено («сойти с пути»), и естественность движения в том, в котором подобная граница отсутствует».
В «Мертвых душах» Н.В. Гоголя, по мнению Ю.М. Лотмана, дорога – одна из основных пространственных форм, организующих текст романа. И в этом произведении ученый делит идеи, образы на принадлежащие дороге, имеющие цель, движущиеся, и «статичные, бесцельные», но при этом разграничивает понятия «дорога» и «путь». «Дорога» – это тип художественного пространства, а «путь» – движение литературного персонажа в этом пространстве. «Путь» есть реализация (полная или неполная) или нереализация «дороги».
В связи с проблемой пространства многими литературоведами рассматривается концепция Дома, тоже имеющая отношение к краеведению. Ученые считают, что уже в мифических представлениях древних славян чрезвычайно важное место отводилось дому, который оберегал человека от невзгод, внешнего мира, создавал атмосферу защищенности и уюта. По предположению Ю.М. Лотмана, «дом с его атрибутами, постелью, печью и теплом – вообще закрытое и жилое пространство – воспринимается в рыцарских и богатырских текстах как «женский мир». Ему противостоит «поле», как пространство «мужское». Лотман отмечает, что для былин характерен сюжет ухода богатыря из закрытого пространства «на волю» – в степь и «пустыню», и приводит примеры: летописный Святослав, как идеальный рыцарь, не имеет дома, живет в поле; Тарас Бульба уходит из дома на Сечь, чтобы не «бабиться».
В XIX веке наблюдается противопоставление патриархального и цивилизованного жилища. Подробные описания патриархального – даны Пушкиным (в «Дубровском», «Капитанской дочке»), Гоголем, Далем, Тургеневым и др. Противоположный тип жилища – благоустроенная городская квартира, как полагает В.Г. Щукин, появляется в русской литературе начиная с «Писем русского путешественника» Карамзина, «привившего русскому читателю вкус к европейской оформленности». «Отчетливое противостояние двух образов Дома, на которое… наложились две законченные культурные концепции – западническая и славянофильская, – позволило Гончарову в «Обыкновенной истории», а затем в «Обломове» создать емкие незабываемые образы жилищ, которые олицетворяют два противоположных уклада русской жизни – «почвенный» и «европейский». Это Грачи или Обломовка, с одной стороны, и дома Петра Адуева или Штольца – с другой».
Для славянофилов Дом был прежде всего этическим пространством. Они разработали концепцию Дома как семейного гнезда, где царит истинная любовь. С.Т. Аксаков не раз подчеркивал, что разбросанные в оренбургских степях семейные гнезда часто спасали людей от метели, мороза и ветра, становились пристанищем, где хозяева отличались заботой и гостеприимством. Известно, какое большое влияние оказали усадьбы Аксакове и Надеждино на сыновей С.Т. Аксакова. Видимо, поэтому М.О. Гершензон считал, что биографию славянофила надо начинать с характеристики дома, откуда он вышел.
А.С. Хомяков утверждал, что «дом есть единица и в смысле нравственного союза семейства, и в смысле общественного устройства». Славянофилы выстраивали линию: гнездо – дом – семья – Россия. Размышляя об общинном и семейном началах русской жизни, славянофилы не могли преодолеть некоторой двойственности, причиной которой был опять же сельский дом, узкое пространство которого являлось в то же время частью большого пространства – деревни, а там – и беспредельного простора.
В отличие от славянофилов, любителей сельского дома, Ф.М. Достоевский представил в своих произведениях картину городских квартир, в основном в Петербурге. Герои Достоевского редко когда живут в своем доме, обычно у чужих людей, в проходных комнатах, на чердаках, в каморках, похожих на чуланы, – в «гробах». У них нет домашнего очага, их быт «неустойчив», «случаен». Странные теории, «недоконченные» идеи зарождаются именно в этих углах, на «аршине пространства». Исследователи подметили зависимость изображения пространства в произведениях Достоевского от нравственно-эстетических задач, решаемых писателем.
По наблюдениям А. Галкина, «когда герои приближаются к идеалу, они оказываются в пространстве, которое предельно открыто, распахнуто в мир, нравственно: Раскольников кается на площади в преступлении… Алеше Карамазову открывается небесный купол на фоне глав собора. Фактически же герой Достоевского существует только в кризисном пространстве, откуда один шаг либо в вечность, где пребывает божественный идеал, либо в безвременье, ведущее к преступлению и греху. Вот почему так часто мелькают на страницах произведений писателя выражения: «лететь с горы», «падать с крыши», «лететь в пропасть».
В.Н. Топоров отмечает, что пространственные передвижения героя Достоевского обычно связаны с переменами в его нравственном состоянии: «моменты просветления, надежды, освобождения наступают по выходе из дома».
В конце XIX – начале XX века образ Дома в русской литературе еще более меняется. По наблюдениям 3. С. Паперного, пьесы Чехова «роднит устойчивый образ дома, в котором все более неприятно и неприкаянно живут герои». Ученый приводит слова Бернарда Шоу: «Русский драматург Чехов создал четыре увлекательных драматических этюда. Дома, где разбиваются сердца».
Образы дома и сада у Блока во многом символичны и полны недосказанности, как и у Чехова. Для Блока характерен мотив разрыва с домом, ухода из него, и в этом поэт продолжает Чехова. («Не найти мне места в тихом доме возле мирного огня!»).
Уход из дома в XX веке не только тема литературы, но и трагедия жизни, писателя (Л.Н. Толстой).
«Покинул родимый дом» и С. Есенин, хотя он не представляет жизни без «золотой бревенчатой избы».
В русской лирике начала XX века тема «мирового кочевья» значительна, и прозвучала она не только у Блока, но и у Цветаевой, Маяковского, Есенина и других поэтов.
М. Горький показал нам бездомных людей.
Начиная с Гоголя в русской литературе существует еще одна линия в изображении Дома. В статье «Проблема художественного пространства в прозе Гоголя» Ю.М. Лотман пишет: «Пространство, в котором помещается герой… – это некоторый неопределенный «дом» («добрался он домой», «возвратился домой» и т.д. – об Акакии Акакиевиче), «маленькая комната» (Пискарев), «нетопленая студия» (Чартков). Здесь живут. Ему противостоит не дом, только притворяющийся домом, не жилье: публичный дом и департамент. Это фантастическое не пространство (ср. у Блока: «Разве дом этот – дом в самом деле»), точно так же, как не пространством оказывается церковь в «Вие»… В петербургской реальности существует лишь прикидывающиеся домами не дома».
Дом у Гоголя противопоставляется не только антидому, но и бездомью, «Дороге, как высшей ценности» (Ю.М. Лотман). Гоголевскую традицию изображения «Дома – Антидома», бездомья продолжил М. Булгаков. В «Мастере и Маргарите» у Иешуа нет постоянного жилища, поэт Бездомный попадает в сумасшедший дом, а квартира № 50 становится местом «нечистым». Отмечая у М. Булгакова тему бездомья и ложного дома, реализуемую в нескольких вариантах, из которых важнейший – коммунальная квартира, Ю.М. Лотман подчеркивает, что «главное свойство антидомов в романе состоит в том, что в них не живут – из них исчезают (убегают, улетают, уходят, чтобы пропасть без следа)».
Образ недомашнего дома («Дом – так мало домашний!») нарисован М. Цветаевой. В ее поэзии присутствует конфликт дома и бездомья («Поэма конца»), тема разрушения дома.
К середине XX века интерес к образу Дома в русской литературе вновь усилился. Появились произведения, в названиях которых присутствует слово «дом»: «Дом у дороги» А. Твардовского, «Дом» Ф. Абрамова, «Дом на набережной» Ю. Трифонова и др.
В 1989 году И. Золотусский писал: «…образ дома – любимый образ литературы последних лет. И будь это крестьянская изба или городской дом у Ю. Трифонова, это все равно жилище, пристань, а не место временного обиталища человека. Это не химера, не стойкая башня, на этажах которой люди пожирают людей, а согретый материнским теплом угол, очаг, где голоса стариков и детей не противоречат друг другу. Дом – почка, дом – зерно, дом – завязь на ветви жизни – вот что сегодня для нашего сознания дом».
В этом же году другой известный критик Лев Аннинский на произведениях Вл. Маканина, которого он назвал «писателем поселка», «колумбом барака», представил иную картину – «междомья»: «образ жилья промежуточного, временного, призрачного… Барак-жилье, сделавшееся единственным и незаменимым; это среда обитания, устоявшаяся на перекрестке, на пересылке, на перевалке: на великом перевалочном пункте, который проходила Россия на пути из деревни в город в середине XX века».
Проблема города и его соотношение с деревней тоже краеведческая тема, важная для России. Один из бунинских героев «Деревни» говорит: «Да она (Россия) вся – деревня… Глянь кругом-то: город это, по-твоему? Стадо каждый вечер – по улицам прет – от пыли соседа не видать… А ты – «город»!».
Российские города – особые. В середине 20-х годов Н. и Т. Анциферовы выпустили трехтомную хрестоматию, где показали город как место встречи разных культур. По наблюдениям Д.С. Лихачева, «одна из самых типичных черт русских городов – их расположение на высоком берегу реки. Город виден издалека и как бы втянут в движение реки… Он проплывает мимо реки. И это тоже присущее Руси ощущение родных просторов». К образу провинциального города с разными художественными целями обращались многие русские писатели: А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Н.В. Гоголь, А.Н. Островский, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.П. Чехов, Г. Успенский, М. Горький, С.И. Гусев-Оренбургский, И А. Бунин, А.И. Куприн и т.д. М.М. Бахтин видел в «провинциальном городке» пример пересечения пространственного и временного ряда.
Огромный пласт русской литературы связан с русскими столицами. Кроме широко известных произведений русских писателей, о столицах имеется целый ряд статей разных авторов (писателей, критиков, философов, публицистов): «Петербургские записки» Н.В. Гоголя, «Москва и Петербург» А.И. Герцена, «Петербург и Москва» В.Г. Белинского, «Прогулки по Москве» К. Батюшкова, «Три столицы» Г.П. Федотова, «Учитель и ученик. О словах, городах и народах»
В. Хлебникова и др. О Петербурге писали А. Бенуа («Живописный Петербург»), П.Н. Столпянский, И.М. Гревс, Е.П. Иванов, Н.П. Анциферов. Исследователь «Петербургского текста русской литературы» В. Н Топоров обозначает наиболее значительные имена в свете Петербургского текста: «…Пушкин и Гоголь как основатели традиции; Достоевский как ее гениальный оформитель, сведший воедино в своем варианте Петербургского текста как такового; Андрей Белый и Блок как ведущие фигуры того ренессанса петербургской темы, когда она стала уже осознаваться русским интеллигентным обществом; Ахматова и Мандельштам как свидетели конца и носители памяти о Петербурге, завершители Петербургского текста; Вагинов как закрыватель темы Петербурга, «гробовых дел мастер». При обзоре авторов, чей вклад в создание Петербургского текста наиболее весом, бросаются в глаза две особенности: исключительная роль писателей – уроженцев Москвы (Пушкин, Лермонтов, Достоевский, Григорьев, Ремизов, Андрей Белый и др.) и – шире – непетербуржцев по рождению (Гоголь, Гончаров, чей вклад в Петербургский текст пока не оценен по достоинству, Бутков, Вс. Крестовский, Г.П. Федотов и др. …».
Отмечая, что Петербургский текст менее всего был голосом петербургских писателей о своем городе, В.Н. Топоров подчеркивает: «Устами Петербургского текста говорила Россия и прежде всего Москва. Потрясение от их встречи с Петербургом ярко отражено в Петербургском тексте».
Ученый считает создание Петербургского текста одним из самых весомых «ноосферических» вкладов в русскую и мировую культуру. «По всему пространству этого текста бродят тени Германна и Пиковой дамы, Медного Всадника и бедного Евгения, Акакия Акакиевича и капитана Копейкина, Макара Девушкина и Голядкина. Прохарчина и Раскольникова… и многих других».
И читателю, даже никогда не бывавшему в Петербурге, благодаря Петербургскому тексту знакомы многие места города: большой дом в районе Столярного переулка, Кокушкин мост и канавы, Сенная площадь и т.д.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что в литературоведении наших дней наметились новые тенденции, позволяющие создать в методике преподавания литературы более современную концепцию использования краеведения в преподавании литературы, учитывающую в анализе литературных произведений пространственные отношения.