А.Л. Баркова

Мы начнем наш анализ с “Илиады” Гомера, поскольку сопоставление Ахилла и Патрокла как главного и “младшего” героев давно признано учеными [Гринцер П.А. Указ. соч. С. 31-233]. Сюжет поэмы целиком строится на триаде обозначенных мотивов. Это ссора Ахилла с Агамемноном, служащая завязкой, гибель Патрокла как кульминационный перелом в сюжете, бой Ахилла с войском троянцев и Гектором как решающая победа. Рассмотрим эти мотивы детально.

Мы начнем не с Патрокла, а с Ахилла, поскольку для более глубокого понимания отличительных признаков главного и “младшего” героя надо определить доминирующие черты обоих. Ахилл – герой сверхъестественного происхождения по обеим линиям: его мать – морская богиня Фетида, а отец Пелей – герой-полубог (его отец Эак – сын Зевса и речной нимфы). Хотя Гомер и отрицает неуязвимость Ахилла (XXI, 568), герою присущ ряд сверхчеловеческих качеств – исключительная храбрость и дерзость (I, 286-290), “за предел выходящая гордость” (X, 629), его копье не в силах поднять никто (XVI, 140-144), он на кораблях взял двенадцать городов, а с суши – одиннадцать (IX, 315-334). Поэтому ссора Ахилла с Агамемноном – это не просто конфликт между эпическим государем и лучшим из героев, это конфликт предводителя людей с нечеловеком; данная деталь будет существенна для нас в дальнейшем.

Об иномирных чертах Ахилла говорит и характер его дружины. В работе Н.В. Брагинской “Кто такие мирмидонцы?” показано, что за этим образом не стоит какой-либо исторический или хотя бы псевдоисторический народ, что “перед нами демоны смерти, транскрибированные эпическим сознанием в воинственных мирмидонцев, в то время как “сказочное” сознание создало муравьев-мирмеков” [Брагинская. С. 248]. Исследовательница доказывает, что соотнесение мирмидонцев с муравьями – вторично, хотя оно не противоречит изначальному представлению о мирмидонцах как о хаотичном нерасчлененном множестве, вызывающем ужас (все эти значения присутствуют в словах, однокоренных или этимологически родственных слову “мирмидонцы” [Брагинская. С. 243-247]); мы можем добавить, что сам корень этого слова – это индоевропейский корень *Mr/*Nr со значением “смерть, преисподняя, черный цвет” ([Иванов, Топоров.1974. С. 179]. Здесь же мы выскажем предположение, что тот же корень присутствует и в слове “Муромец”, и это прозвище Ильи является отсылкой не к географической, а к мифологической “родине”. Об иномирных чертах в облике Ильи Муромца нам уже доводилось писать: [ Баркова А.Л. Мифология.1998. С. 37-39]). На историзированном уровне мирмидонцы – это изгнанники, пришлое население Фтии (название этой области также не является географическим, а соотносится с миром мертвых) [Брагинская. С. 231-240, 243, 251]. Всё это делает Ахилла (единственного из ахейских вождей!) предводителем дружины не вполне людей – недаром Гомер указывает, что в войско Ахилла входили мирмидонцы, эллины и ахейцы (II, 682-684) (эллины здесь – топонимическое название, ахейцы – общее [Брагинская. С. 235]). А поскольку существует мнение, что “множественная свита друзей... во всей множественности остается одновременно единичной, восходя по семантике к тотемистическому мышлению” [Фрейденберг.1935. С. 386], то мирмидонская дружина становится дополнительной характеристикой Ахилла как не просто сына богини и смертного, но как исключительного героя, имеющего сильные связи с иным миром и тем противопоставленного всем остальным ахейцам, пусть и тоже божественных кровей.

Удаление Ахилла от битвы добровольно. Его можно сравнить с отказом Ильи Муромца и других богатырей от боя в начале былины о Ермаке или в самсоновском варианте былины “Илья и Калин”. Важно отметить совершенно разные мотивации одного и того же поступка: богатыри нередко объясняют свой отказ сражаться усталостью и никакого намека на ссору нет. Здесь же обратим внимание и на другой любопытный момент: функционально ссора Ахилла с Агамемноном соответствует вполне мирному отъезду богатырей, однако по своей внешней форме она совпадает со ссорой Ильи Муромца с Владимиром, появление которой в самсоновском варианте факультативно. Обе ссоры – это конфликт эпического государя с лучшим из героев, обе разрешаются при активном или пассивном участии женщины: Илья не гибнет стараниями Апраксьи, выход Ахилла из добровольного заточения связан с возвращением Брисеиды (как будет показано ниже, роль женщины в данном мотиве немаловажна). Мы невольно задаемся вопросом, почему такой могучий богатырь, как Илья Муромец, был без труда заточен в погреб и почему он не мог выйти на свободу тем подземным ходом, которым спускалась к нему Апраксья? Ответом на этот вопрос является эпизод, где Владимир упрашивает Илью выйти из погреба в бой, а богатырь долго отказывается, прежде чем встать на защиту Киева (напр., Аст. № 12, 80-148). Этот эпизод свидетельствует о том, что по своей сути заточение Ильи – такое же добровольное, как и удаление Ахилла, недаром многие эпизоды того и другого заточения совпадают.

Итак, мы впервые сталкиваемся с тем, что ссора эпического государя с героем может быть как реализацией первого мотива триады, так и самостоятельным сюжетным ходом. К этому вопросу мы будем возвращаться неоднократно.

Важнейшим моментом (как то следует из первой же строки “Илиады”) является гнев Ахилла, обращенный на своих: он хочет поражения ахейского войска, чтобы этим доказать Агамемнону, что без него, Ахилла, им не обойтись. До некоторой степени эта черта присуща и Илье Муромцу: он отказывается выйти из погреба и его приходится уговаривать. Гнев героя-полубога, а также героя-изгнанника, обращенный на своих, его прямое или косвенное участие в истреблении собственного народа нам встретится еще не раз. Ахилл стоит в веренице “гневно-бешеных” героев, которые характеризуются “прежде всего воинственностью, вспыльчивостью, переизбытком сил и как следствие крайней необузданностью и сопутствующей этим качествам мрачностью” [Неклюдов. 1996. С. 108]; такие герои могут убивать не только врагов, но и представителей своего мира. Генетически это объясняется демоноборческим пафосом эпоса: “для успешного выполнения своей миссии – очищения земли от чудовищ – герой должен быть соизмерим с ними и даже уподоблен им” ([Неклюдов.1996. С. 111]. На более архаическом уровне мы обнаруживаем змеиные черты у змееборца. См.: [Пропп.1996. С. 276-280]).

После гибели Патрокла гнев Ахилла переносится с Агамемнона на Гектора, так что ссора оказывается исчерпанной. Агамемнон вынужден склониться перед Ахиллом так же, как князь Владимир – перед заточенным в погребе Ильей Муромцем. Строптивый герой торжествует над эпическим государем.

Итак, само первое сопоставление русских былин и греческой поэмы показало, что общим является не только мотив ссоры как завязки сюжета, но и другие темы: удаление от битвы (хотя формы и мотивации различны), враждебность героя к своим (проявляемая в большей или меньшей степени) и, наконец, признание эпическим государем своей неправоты. Что касается божественного происхождения Ахилла, то оно находит определенную параллель в сверхъестественном происхождении богатырской силы Ильи Муромца.

Мотив “Гибель младшего героя”: сражение Патрокла с троянцами. Завязка этого мотива та же, что и в былине о Ермаке: удаление самого могучего из воителей от битвы провоцирует его младшего спутника выйти на бой самому. “Младший” здесь – термин, а не обозначение возраста: как известно, Патрокл годами старше Ахилла, однако уступает ему в воинской силе; в мировом эпосе такой персонаж очень часто действительно юноша, выходящий на свой первый (нередко и последний) подвиг. Несмотря на неспособность поднять копье Ахилла, “младший герой” обрушивается на вражеское войско с невероятной мощью, сокрушая множество бойцов (XVI, 284-311, 394-507, 692-697), более того, только личное вмешательство Аполлона в бой не дает Патроклу взять Трою самому (XVI, 698-709) – точно так же, как личное вмешательство Ильи не дало Ермаку истребить всё войско Калина. Заметим, что хотя Аполлон представляет враждебную младшему герою силу, а Илья Муромец – “свою”, мотивации поступков их обоих одинаковы: воспрепятствовать тому, чтобы победу одержал “младший герой” (именно так следует понимать слова Ильи “Оставь нам хоть поужинать”). Остановить такого героя может только смерть– Патрокла последовательно поражают Аполлон, Эвфорб, Гектор (XVI, 786-823). Подчеркнем еще раз, что причиной смерти такого героя является не его слабость по отношению к главному, а его сила, которая содержит в себе угрозу для заданного хода вещей: Патрокл способен взять Трою вопреки всем пророчествам, Ермак, как отмечал В.Я. Пропп, нарушает приказ Ильи только сосчитать врагов и своевольно едет биться [Пропп.1955. С. 333]. Повторим, что очень часто именно страх перед силой “младшего героя” заставляет главного героя вольно или невольно спровоцировать его гибель.

Мотив “Бой главного героя с войском”. В целом “Илиада” представляет собой цепь поединков и мало связана с греческой реальной тактикой [Зайцев. С. 407]; мифологический мотив сражения одного героя против войска там присутствует. Так, Ахилл говорит о своей способности в одиночку обратить вспять троянцев, от которых терпят поражение греки (XVI, 71-73); дух реки Скамандр восклицает: “...скоро обитель владыки Приама / Он разгромит; устоять перед грозным трояне не могут!/ ... Он побеждает теперь и господствует в брани, как боги!” (XXI, 310-315); хотя торжество Ахилла в битве объясняется помощью ему богов, всё же мы видим картину победы героя над войском (XXI, 1-16); наконец, крайне архаичен мотив гибели троянцев от крика Ахилла (хотя и здесь смертоносная мощь крика объясняется тем, что вместе с героем кричит Афина), мифологичность этого мотива усилена тем, что от этого звука умирают только враги, но он безвреден для ахейцев (XVIII, 217-233) (Другими примерами звука, разрушающего вражеские твердыни, но безвредного для своих, являются иерихонские трубы и пение Ангирасов в ведическом мифе Вала (относительно последнего нам приходилось писать: [Баркова. Мифология. С. 18-19, 42]). Тот факт, что почти все исключительные деяния героя предстают как следствие божественного вмешательства, является элементом древнегреческой поэтики, о чем подробно писал А.Ф. Лосев [Лосев.1982. С. 320-323], и не может закрывать общеэпический уровень в трактовке мотива.

Составляющей частью этого мотива является гневное преображение героя. Его более подробное описание мы увидим в архаичных формах эпоса, однако редуцированные элементы находим и у Гомера. Ниже мы покажем, что устойчивой формой описания гневного преображения является огонь, охватывающий голову героя; именно это и происходит с Ахиллом:

Облак ему вкруг главы обвила золотой Тритогена

И кругом того облака пламень зажгла светозарный,

Словно как дым, подымаясь от града, восходит до неба <...>

В ужас впали возницы, узрев огонь неугасный,

Окрест главы благородной подобного богу Пелида

Страшно пылавший.... (XVIII, 205-207, 225-227).

Отметим, что таково описание Ахилла, поражающего троянцев криком. Возвращаясь к мотиву боя героя с войском в былинах, заметим, что, хотя гневного преображения там нет, но в отдельных случаях описывается такая ярость Ильи Муромца, что он как бы слепнет:

И сомутились у старого очи ясные,

И разгорелось у старого ретиво сердце;

Не увидел старый свету белого,

Не узнал старый ночи темныя,

И расходились у него плечи могучие

И размахнулись руки белые...

(Тих. – Мил., № 8, 261-267)

Ниже мы покажем, что в тех эпических традициях, где есть бой героя с войском, гневное преображение будет составной частью только этого мотива и никогда не будет связано с поединком.

Последнее, что следует отметить в связи с Ахиллом, это отсутствие его гибели в сюжете “Илиады”. Точно так же, как Илья Муромец (в подавляющем большинстве записей былины), Ахилл в финале поэмы – победитель.

Подведем предварительные итоги. Мы видим, что былина о Ермаке по структуре аналогична “Илиаде”. Разница между русским и древнегреческим сказаниями заключается в том, что в греческой поэме первый мотив воплощен в форме ссоры главного героя с эпическим государем, а в былине этот мотив предельно редуцирован; ссора же, будучи завязкой самсоновского варианта, с триадой мотивов не связана.

* * *

Продолжим наше рассмотрение античного эпоса и перейдем к “Одиссее”. Несмотря на то, что темой этой поэмы не является война, мы всё же находим в ней интересующий нас эпизод.

Редуцированную триаду мотивов мы видим в истории Телемаха. В отсутствие своего отца (вариант удаления главного героя) дома он противостоит женихам, затем вместе с Одиссеем бьется против них, и в ходе боя Телемах ранен в кисть руки (XXII, 277-278) – смягченная вариация гибели “младшего героя” (сам Одиссей, как и подобает главному герою, выходит из этого боя невредимым). Второй и третий триады мотивы совмещены здесь в одном сюжетном ходе, причем показательно, что третий мотив принимает вид “Едва-не-гибель младшего героя”. Повторим, что для нас важно наличие в эпосе ситуации, где “младший герой” может погибнуть, даже если тема его гибели не реализуется.

Не должно удивлять, что “Одиссея” дает гораздо менее показательный материал, чем “Илиада”, поскольку наш центральный мотив – бой героя с войском – принадлежит к числу позднейших в эпосе [Мелетинский. 1969. С. 434], а архаичность “Одиссеи” по сравнению с “Илиадой” давно доказана [Мелетинский Е.М. Введение в историческую поэтику... С. 81-82]; [Ярхо. С. 294-299]. Уточним, что, говоря об архаичности “Одиссеи”, мы подразумеваем стадиальное сопоставление ядра обоих поэм. По ряду элементов стилистической обработки “Одиссея” выглядит более поздней по отношению к “Илиаде”. Здесь нет противоречия. То же происходит, например, в русском эпосе – в былинах об Алеше Поповиче сюжетное ядро принадлежит к древнейшим слоям эпоса, а новеллистическая обработка – к позднейшим.

* * *

Абрис античного эпоса будет неполон без анализа эпоса авторского – “Энеиды” Вергилия. Написанная как “состязание с Гомером”, “Энеида” воспроизводит ряд ситуаций “Илиады” и “Одиссеи”. “Цитатными” являются такие интересующие нас эпизоды, как вылазка Ниса и Эвриала (ср. вылазку Диомеда и Одиссея), “цитатой” из сказаний о Троянской войне (из киклической поэмы “Эфиопида”, приписываемой Арктину из Милета [Тронский. С. 71]) является гибель амазонки Камиллы (ср. гибель амазонки Пентесилеи); ряд других эпизодов (гибель Палланта в частности) будет рассмотрен в следующих главах.

Прежде чем переходить к детальному анализу этих и некоторых других сцен, отметим принципиальную разницу между главными героями Гомера и Вергилия, разницу, которая оказывает решающее влияние на состав сюжетных ходов. А именно: и Ахилл, и Одиссей обладают такой важнейшей чертой эпического героя, как строптивость (проявляющейся по-разному, но в данном случае это не принципиально), эта черта их характера определяет завязку каждой из поэм (ссора Ахилла с Агамемноном, гнев Посейдона на Одиссея). Благочестивому же Энею ничего подобного не свойственно (что и противопоставляет его как героя литературного – собственно эпическим героям); завязкой “Энеиды” служит гнев Юноны – но он обращен на Энея лишь потому, что Юнона ненавидит всех троянцев. Следствием отсутствия у Энея эпической строптивости является абсолютная невозможность какой бы то ни было реализации мотива “Ссора эпического государя с лучшим из героев” – Эней и сам не ссорится, и с ним поссориться нельзя.

Строптивость эпического героя проявляется также через богатырский гнев, обращенный на врагов, то есть через боевое исступление и реализацию мотива “Бой героя с войском”. Что же мы видим в “Энеиде”? Этот мотив в поэме воплощен многократно, но он занимает совершенно иное место, нежели в “Илиаде” и “Одиссее”. Там главный герой решительно выделяется из своего окружения: хотя различные герои “Илиады” способны повергать множество врагов, отсутствие Ахилла ведет к поражению ахейцев; в “Одиссее” контраст между главным героем и его спутниками еще значительнее. В “Энеиде” же подобного контраста нет и быть не может – Эней не выделяется из ряда исключительно сильных героев.

Итак, в “Энеиде” удаление главного героя от битвы никогда не принимает форму ссоры, то есть первый мотив почти всегда редуцирован, а воплощение второго не является релевантным признаком. Зато третий мотив представлен многократно, причем в самых различных реализациях.

Во время отъезда Энея в поисках союзников против Турна бой принимают несколько “младших героев”– пара Нис и Эвриал, а также сын Энея Асканий. Первые двое – юноши, почти подростки, они самовольно решаются пробраться сквозь вражеский лагерь и предупредить Энея о нападении, и, хотя их самовольство смягчено тем, что они просят позволения на эту вылазку, всё же в их образе отчетливо проступают черты юного героя, который самовольно вступает в бой с врагом и гибнет (IX, 176-449), – ср. былинного Ермака. К тому же типу героев принадлежит и Асканий (хотя, как мы отмечали, сын достаточно редко выступает в роли “младшего героя” при отце) – в отсутствие Энея он совершает свой первый подвиг, ведя войска на соединение с отцом и едва не гибнет от копья Ретея, которого вовремя убивает Паллант (X, 399-401). Как мы видели в случае с Ермаком, гибель “младшего героя” – не непременная черта эпического сюжета, важнее само наличие ситуации, в которой эта гибель возможна.

Зеркальным отражением пары Эней и Асканий является пара Мезенций и его сын Лавс – опять сын выступает в роли “младшего героя”. Если упомянутых выше юношей следует считать “младшим героем” сильного типа лишь исходя из структуры повествования, то Лавс однозначно превосходит родителя: он бьется, невзирая на приказ отца уйти из боя; примечательно, что отец в это время отдыхает на берегу реки (X, 833-840), что чрезвычайно напоминает русских богатырей, отдыхающих в шатрах, пока бьется Ермак или Илья (в самсоновском варианте былины). И здесь мы сталкиваемся с литературным переосмыслением эпической структуры: мотив, связанный со “своими”, перенесен на врагов. Это, в свою очередь, ведет к утрате внутренней логики мотива – Мезенций гибнет, как и Лавс. То же можно сказать и о другом эпизоде “Энеиды” – о гибели Камиллы, которая выступает как “младший герой” по отношению к Турну и гибнет (XI) – но это не спасает Турна от поражения и смерти.

Завершая рассмотрение сильных “младших героев” в “Энеиде”, можно сказать следующее. Граница между традицией и авторским творчеством – очень зыбкая; недаром А. Лорд назвал свою книгу – “Сказитель” (“The Singer of Tales”), сосредоточив внимание на личности эпического певца. Эпическое произведение отличается от авторского не только последовательным воплощением словесных формул (о чем писал А. Лорд), но и реализацией образов, мотивов и тем в соответствии с законами эпоса. В “Энеиде” же, как показал наш беглый абрис, эти законы постоянно нарушаются. Именно в этом, а не в бесконечных пророчествах об эпохе Августа, и состоит, на наш взгляд, главное отличие “Энеиды” от традиционного эпоса.