КНИГА ПЕРВАЯ
ЧАСТЬ I
1
“Мелеховский двор — на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база едут на север к Дону. Крутой восьмисаженный спуск меж замшелых в про-елени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая изломистая кайма нацелованной волнами гальки и дальше — перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона. На восток, за красноталом гуменных плетней, — Гетманский шлях, полынная проседь, истоптанный конскими копытами бурый, живущей придорожник, часовенка на развилке; за ней — задернутая текучим маревом степь. С юга — меловая хребтина горы. На запад — улица, пронизывающая площадь, бегущая к займищу...”
ЧАСТЬ II
1
Сергей Платонович Мохов ведет свою родословную с годов царствования Петра, когда его предок пришел из-под Воронежа. Он торговал необходимым для казаков, скупал и торговал краденым. Дважды в год ездил в Воронеж, докладывал, что творится в станице, о чем помышляют станичники. С этого-то Мохова и пошел купеческий род. Крепко вросли они в эту землю — не вырвешь.
У Сергея Платоновича двое детей от первого брака: дочь Лиза и сын Владимир. Вторая жена мало интересовалась ими, отцу и вовсе было некогда, и росли они сами по себе. Вдруг отец обратил внимание на то, что дочь выросла и стала очень похожа на мать. Владимир пошел на мельницу, разговорился с рабочими, которые зло и обидно говорили об отце. Он пообещал передать обиду рабочих отцу, но Давыдка, самый язвительный и злой, чуть не плача, просил Владимира не говорить отцу, и тот согласился. “Жалость к Давыдке взяла верх”, но потом Владимир все же пересказал разговор Да-выдки. Отец, выслушав, сказал, что уволит грубияна.
2
В конце августа Митька Коршунов случайно встретил у Дона Елизавету Мохову, она напомнила о давнишнем обещании “порыбалить”, они сговорились ехать на следующее утро. Митька собирался очень обстоятельно. Попросил деда Гришаку разбудить его пораньше. Дед разбудил Митьку в полночь. Митька пошел за Елизаветой, опасаясь, что если ошибется окном, то Мохов может пальнуть из ружья. Но не ошибся. Баркас стоял в воде. Митька донес Елизавету на руках, чтобы она не намочила ног. Но рыбачить не стали, а Митька отнес ее в кусты и взял силой, хотя Елизавета упорно и зло сопротивлялась. Возвращались домой в девять утра. У Митьки был виноватый вид, он не смотрел в глаза Елизавете.
По хутору пополз слушок: “Митька Коршунов Сергея Платоновича дочку обгулял!” Все обвиняли мачеху: не доглядела за “дочерью”. Через несколько дней Елизавету отправили в Москву “курсы проходить”.
Накануне Митька говорил, что хочет жениться на Елизавете, но та обозвала его дураком. Митька и со своим отцом завел речь о сватовстве, но тот и слушать не захотел, не помогло и заступничество деда Гришака. Тогда Митька отважился сам идти. Мохов затравил Митьку собаками, его еле отбили проходившие мимо казаки. Сноха пришлась Мелеховым ко двору. Работящая Наталья вошла свекрам в душу. Недолюбливая старшую Дарью, старики жалели Наталью. Григорий привыкал к новой женатой жизни и со злостью осознавал, что не вырвал из сердца Аксинью, да и Наталья этому способствовала, в любви была холодна.
Работая в поле рядом с Астаховыми, Гришка видел веселую Аксинью, слышал ее радостный смех и песни, но это на людях, а наедине у каждого было свое горе: у деда Гришака болел зуб; Сергей Платонович плакал, раздавленный позором; Наталья оплакивала свое заплеванное счастье; вздыхал Гришка; Аксинья, копившая к нему злобу, не могла успокоиться; уволенный Давыдка ждал революцию, чтобы отомстить обидчику — Мохову.
В конце октября Федот Бодовсков поехал в станицу, а оттуда вернулся с чужаком, который представился слесарем, родом из Ростова. Штокман приехал на хутор с женой и двумя коваными сундуками. Штокман Иосиф Давыдович работал на заводе, потом в железнодорожных мастерских. Штокман интересовался, “довольны ли казаки жизнью?” На хутор приехали к вечеру, он снял две комнаты у вдовы Лукешки Поповой. “На другой день приезжий явился к хуторскому атаману”. Атаман разрешил Штокману поселиться на хуторе, и тот начал обустраивать слесарную мастерскую.
Григорий с Натальей за три дня до покрова (14 октября) собрались пахать, а Петр с Дарьей поехали на мельницу.
На мельнице началась драка с хохлами. Женщины с возов с ужасом наблюдали за дракой. Могло кончиться худо, если бы старик тавричанин не пригрозил все поджечь. Казаки дали возможность хохлам уехать. Казаки уже было собрались вскочить на коней и догнать хохлов в степи, но их бесстрашно остановил Штокман и стал говорить, что хохлы, казаки и русские — одной крови. Казаки подняли его на смех. “Казаки от русских произошли... В старину от помещиков бежали крепостные, селились на Дону, их-то и прозвали казаками...” Казаки обиделись на такое прозаическое объяснение, но и момент для погони был упущен. Все стали расходиться.
Ночью, оставшись на пахоте, Григорий говорил Наталье, что чужая она какая-то, как месяц, “не холодит и не греет”; не любит он ее, как ни старается, жаль ее, но в душе пусто.
Издавна велась вражда между хохлами и казаками, и повсеместно вспыхивали драки, когда те или другие чувствовали перевес. После драки на мельнице приехал пристав, вызвал Штокмана и, уточнив, что он сидел в тюрьме и отбывал каторгу за политику, предложил ему уехать из хутора.
На майдане решали, когда ехать и где рубить хворост, а также о посылке молодых на присягу.
8
Вернувшись со схода, Пантелей Прокофьевич сразу прошел в свою боковую комнату. Там лежала хворающая Ильинична. (У нее ломило кости.) Старик поругал ее, что не береглась и по осени полезла в воду. В четверг, рано поутру, мелеховские женщины собирали мужчин на порубку. По пути они встретили Аксинью. Отозвав Григория, она призналась, что жить без него не может.
9
Вечерами у Штокмана собирались казаки: Христоня, Валет, Давыдка, машинист Иван Алексеевич Котляров, Филька-чеботарь, Мишка Кошевой. Резались сначала в подкидного, а потом Штокман незаметно подсунул книжонку Некрасова, потом Никитина, читали вслух, нравилось. Дал почитать “Краткую историю Донского Казачества”, узнали о Емельяне Пугачеве, Степане Разине, Кондратии Булавине. Добрались и до настоящих времен. Автор высмеивал скудную казацкую жизнь, издевался над порядками и управлением, над царской властью, над казаками, ее добровольными помощниками. Казаки бурно обсуждали прочитанное. А Христоня рассказал случай, как студенты всучили им портрет Карла Маркса, якобы своего покойного отца, дали десятку, и казаки пили за здоровье “этого смутьяна”. Штокман обещал рассказать казакам о Марксе в следующий раз.
10
В станице Вешенской присягали на верность государю и отечеству молодые казаки. После присяги урядник объявил, что теперь они казаки и должны честь свою соблюдать. Через год идти им в службу, пусть родители готовят справу.
Митька еле шел, хромая, его уговаривали разуться, но он боялся застудить ногу. Ему сказали, что будет идти в шерстяном чулке.
Вернувшись домой, Григорий застал какую-то напряженную атмосферу. Отец объяснил, что Наталья собирается от них уходить — возвращается домой. Григорий, не видя за собой вины, спросил, из-за чего? Отец в бешенстве сказал Григорию, что если тот не будет с женой жить, пусть уходит вон со двора. Григорий зло возразил, что его женили. Он не хотел, жене сказал, что, если хочет, пусть идет к отцу. Если же его гонят, так он уйдет. Григорий схватил одежду и выскочил во двор. Наталья кинулась за ним, но он зло ответил: “Пропади ты, разнелюбая!” Григорий пошел к Кошевому. Засыпая, думал, что позовет завтра Аксинью и уйдут они вместе на Кубань. Но, проснувшись, вспомнил о предстоящей службе: весной — в лагеря, осенью — на службу, идти на Кубань нельзя. Попросил Мишку вызвать вечером Аксинью к ветряку. Встретившись с Аксиньей, Григорий спросил ее совета. Аксинья согласна на любое решение, лишь бы быть с ним рядом. Хотела сказать Григорию про их ребенка, ворочающегося под сердцем, но промолчала, побоявшись потерять Мелехова.
11
Наутро Григорий пошел наниматься на работу к Мохову, купец удивился: обеднели Мелеховы и ищут заработка? Но Григорий ответил, что отделился от отца. Этот разговор услышал Листницкий и предложил Григорию работать конюхом в имении его отца. Григорий признался сотнику, что придет не один, а с чужой женой. Листницкий согласился устроить ее стряпухой. Утром Григорий договорился, что его возьмут кучером, а Аксинью — стряпухой, обоим восемь рублей в месяц.
12
Аксинья вся светилась, даже Степан заметил и спросил, что с нею? Она отговорилась, что жаром от печи разгорячились щеки. К вечеру пришла Машутка Кошевая и передала: Григорий ждет Аксинью с вещами у Кошевых. Степан уходил к Аникушке играть в карты. Аксинье сказал, чтобы не ждала его и ложилась спать. Аксинья сложила в большой платок свои вещи, перевязала и крадучись вышла из хаты. Григорий ждал у ворот Кошевых и, взяв ее узел, пошел в степь. Григорий спросил, почему она не интересуется, куда он ее ведет, может быть, убить собирается? Аксинье все равно, “доигралась”. Вернувшись домой, Степан не сразу понял, что Аксинья ушла. А когда догадался, схватил шашку, изрубил Аксиньину кофту и сел к столу.
13
Беда не ходит одна. Утром бугай Мирона Григорьевича распорол рогом лучшей кобылице-матке шею. Митька дубиной колотил быка. Отец кричал, что бык стопчет его. Мирон Григорьевич лично зашивал рану кобыле. Не успел зашить, узнал, что в дом вернулась Наталья. Отец спросил о причине. Наталья ответила, что Григорий ушел из дома, и Наталья просится назад к отцу. За Натальиным приданым к Мелеховым поехали работник и брат Митька.
14
Сотник Листницкий служил в лейб-гвардии Атаманского полка. На скачках разбился, сломал в предплечье левую руку, после лазарета взял отпуск и приехал к отцу в Ягодное. Отец, потерявший жену лет двадцать назад во время покушения на него, жил одиноко в своем имении. У него было четыре тысячи десятин земли в Саратовской губернии. Он выращивал чистокровных коней своей породы, скрещивая английских и донских лошадей. Кухарка сразу отшила Аксинью от печи, сказав, что та будет стряпать работникам, нанятым по весне. Сейчас же Аксинья три раза в неделю мыла полы в доме, кормила птицу и держала птичий двор в чистоте. Григорий все время проводил на конюшне. “В сонной одури плесневела в Ягодном жизнь”.
Сотник часто звал к себе Григория, говорил с ним о конях. Потом стал захаживать в людскую к Аксинье, выбирая время, когда Григорий был занят на конюшне. Он заводил разговор с Аксиньей, та терялась, не зная, что и как отвечать. Возвращаясь, Григорий заставал сотника, а тот, угостив Григория папиросой, уходил. Григорий сердито спрашивал Аксинью, что Евгений тут делал. Она, передразнивая Листницкого, показывала, как он сидит сгорбившись. Григорий предостерегал Аксинью: если что, спихнет с крыльца сотника.
15
Зима кончилась. Наталья жила у отца неуютно, донимал ухаживаньем брат Митька. Он еще не забыл позора со сватовством к Моховым. Однажды Наталья у магазина встретила свекра, который очень ласково говорил с ней. Она же в надежде спросила о Григории, ае вернулся ли?
16
У Штокмана стали собираться реже, подходила весна, хуторяне готовились к полевым работам. Приходили только с мельницы Валет, Давыдка да Иван Алексеевич. Валет говорит, что у хозяина слышал разговор о скорой войне с Германией. Штокман обстоятельно говорил о капиталистических отношениях и войне за рынки сбыта, но его не поняли. Затем Валет рассказал, что видел Григория Мелехова, он у Листницких в кучерах. Наступила пасха. Народ собрался в церкви. Митька, пробившись к отцу, сказал, что Наталья помирает.
17
Григорий, возвращаясь из Миллерова, куда отвозил сотника, ехал по нетвердому весеннему льду. Лошади с санями провалились, Григория тянуло под лед, но он удержался за лошадей, и они, выбравшись из воды, вынесли и его. Григорий прыгнул в сани и погнал лошадей в первый же двор, чтобы не замерзнуть. Хозяева попались радушные, и Григорий выехал в Ягодное только на следующее утро. Впереди было сто тридцать пять верст, надо было спешить, чтобы не попасть в весеннюю распутицу. Но в имении Григорий отдохнул только ночь. На следующее утро барин взял его на охоту. Пан выгнал на Григория волка и кричал, чтобы тот “травил” зверя.
Григория захватила охота, он скакал в пылу, пока не узнал свою землю, которую они с Натальей пахали по осени. Дальше Григорий поехал, равнодушно погоняя жеребца. Собаки догнали волка, а Григорий добил его ножом. Подъехавший пан предложил казаку — Астахову Степану — привезти к вечеру волка в имение.
18
У соседки Коршуновых Пелагеи собрались на посиделки бабы. Пелагея ждала мужа в отпуск. Пришла и Наталья, она старалась смеяться чужим шуткам, чтобы не подумали, будто она тоскует по мужу. Бабы жалели ее, говорили, чтобы она “наплевала на него”. Едва высидев до конца, Наталья решилась узнать у Григория, совсем ли он ее бросил или собирается вернуться? Она написала ему письмо:
“Григорий Пантелеевич/
Пропиши мне, как мне жить, и навовсе или нет потерянная моя жиз-ня? Ты ушел из дому и не сказал мне ни одного словца. Я тебя ничем не оскорбила, и я ждала, что ты мне развяжешь руки и скажешь, что ты ушел навовсе, а ты отроился от хутора и молчишь, как мертвый.
Думала, сгоряча ты ушел, и ждала, что возвернешься, но я разлучать вас не хочу. Пущай лучше одна я в землю затоптанная, чем двое. Пожалей напоследок и пропиши. Узнаю — буду одно думать, а то я стою посередь дороги.
Ты, Гриша, не серчай на меня, ради Христа.
Наталья”.
Гетько отвез письмо и вечером вернулся с ответом. На обрывке синей бумаги Григорий написал: “Живи одна. Мелехов Григорий”.
Наталья легла на кровать и до ночи пролежала в ознобе. Отец с дедом звали ее в церковь, но она сказала, что придет позже. Увидя свою зеленую юбку, в которой она была на смотринах, Наталья разрыдалась. Мать, испу- гавшись, сказала, что замуж Наталье надо, та зло ответила, что “Будя!.. Побыла!”. Мать еще не собралась и отправила Наталью в церковь одну. Придя в Церковный двор, Наталья услышала злые сплетни о себе, что у нее “кило”, что блудила она со свекром, поэтому и убег Гришка; она развернулась и побежала домой. Дома зашла в сарай, нащупала косу и резанула по горлу, но, поняв, что не смогла зарезаться до смерти, резанула еще и по груди, ткнувшись в косу.
19
Степан подошел к Григорию, только что добившему волка и севшему на коня. Астахов успокоил Григория, чтобы не боялся, он драться с ним не собирается. Григорий гордо сказал, что и не боится. Степан же предупредил, что рано или поздно убьет Григория. Астахов спросил об Аксинье, Григорий ответил, что она не сохнет о муже, пусть не переживает.
20
На шестом месяце, когда беременность скрывать уже было нельзя, Аксинья призналась Григорию; она боялась: он не поверит, что это его ребенок. Мелехов спросил, чей ребенок, она ответила, что его. Григорий просил ее не врать, хотя бы и Степанов, куда теперь денешься. Григорий несколько отдалился от Аксиньи, жалел ее. Аксинью стал опекать дед Сашко. Она тоже любила его дочерней любовью. Григорий по ходатайству Листницкого избавился от лагерного сбора и работал в имении на покосе.
Мелехов разленился, потолстел, выглядел старше своих лет. Лишь предстоящая служба беспокоила его. Он копил свое и Аксиньино жалованье, чтобы, не кланяясь отцу, справить себе коня. Обещал помочь и пан. Приехал Петр и звал его домой; Григорий сказал брату, что скучает по хутору. Аксинья увязалась с Григорием на покос, и там начались схватки. Григорий запряг лошадей и повез ее домой, гнал во весь опор, но пришлось остановиться. Аксинье казалось, что она умирает. Он похолодел, не находя слов Утешения. Потом погнал опять. Девочка родилась в тряской телеге. Григорий, зажмурившись, перегрыз пуповину зубами и перевязал ее нитками от своей рубахи.
21
Жизнь в Ягодном текла скучная. Пан заставлял своего камердинера рассказывать сны и ругался, если было скучно. Со временем Вениамин начал придумывать замысловатые сны.
Григорию следовало идти в службу. Он с помощью деда Сашки подобрал коня за сто сорок рублей. Неожиданно в имении появился Пантелей Прокофьевич — привез Григорию справу: “два шинеля, седло, шаровары”. Григорию выступать на службу на второй день рождества. Не глядя на Аксинью, Пантелей Прокофьевич посмотрел в люльку, сказал, что поедет провожать Григория. Пан спросил Григория о службе, успокоил, чтобы не переживал за Аксинью. Опять приехал Пантелей Прокофьевич, теперь он был с Аксиньей поприветливее. Осведомился, кого она родила. Аксинья ответила, что девочка “...вся в Гришу”. Пантелей Прокофьевич осмотрел внучку и остался доволен.
Аксинья всю ночь плакала, боясь помереть в тоске по Григорию, ведь четыре года ждать.

Дорогой отец и Григорий разговаривали о доме, о Наталье, которая едва не лишилась жизни. Теперь косо носит голову. Старик решил взять Наталью в дом: она не хочет у своих жить. Мелехова записали в двенадцатый полк. Купленного Григорием коня забраковали, тогда он представил коня брата. 'Через день поезд увозил Григория за горизонт лесов.

ЧАСТЬ III
В марте 1914 года в росстепель пришла Наталья к свекру. Он ласково заговорил с ней, Ильинична радостно обняла сноху. Наталья долго размышляла, прежде чем уйти к Мелеховым. Попытка самоубийства отдалила ее от семьи. Отец ее отговаривал, но она ушла. Пантелей Прокофьевич твердо решил вернуть Григория в семью. На следующий же день Дуняшка под диктовку отца написала Григорию письмо, в котором он переслал приветы, дал совет, как содержать и лечить коня, сообщил о возвращении Натальи. Отец просил сына подумать и вернуться домой.
Полк Григория стоял на русско-австрийской границе. На сообщение о Наталье Григорий ответил уклончиво, передав ей лишь привет. На прямой вопрос отца, собирается ли он вернуться домой или к Аксинье, Григорий ответил, что у него дочь, а вообще скоро война с немцами и, может быть, ему не быть живому. Так он и не думает сейчас об этой проблеме, а только о службе.
Наталья жила в надежде на возвращение мужа. Не ходя на игрища, она выслушивала секреты Дуняши, как-то сразу повзрослевшей и похорошевшей. Дуняша рассказывала, что ее выделяет Мишка Кошевой.
На хутор приехали офицер и следователь. Они делали у Штокмана обыск; на допросе он сказал, что является членом РСДРП с 1907 года. Но Штокман отрицал, что прибыл на хутор по заданию, отрицал связь с одно-партийцами. На следующий день Штокмана увезли в тарантасе.
Григорий долго ехал в поезде, потом казаков разбивали на сотни: первая сотня — с огненно-гнедыми лошадьми, вторая — серых и буланых, третья — темно-гнедых. Григорий попал в четвертую, где подбирали лошадей золотистой и гнедой масти, в пятую — светло-рыжей, в шестую — вороной. Потом казаков разделили повзводно и повели к месту расположения. Григорий с интересом смотрел на незнакомые постройки. А потом потекла нудная и одуряющая жизнь. Мелехов ощущал жгучую тоску по дому. Из разговоров казаков становилось понятно, что все тосковали по дому, по хозяйству и крестьянскому труду.
Побудка в пять часов, уборка лошадей, а потом учения. На учениях вахмистр хлестнул казака за то, что его кобыла лягнула рысака вахмистра. Казак лишь утер кровь с лица. Через несколько дней Григорий уронил в колодец цебарку, но не позволил вахмистру тронуть себя. Вахмистр наскакивал, ругал Григория за непочтительный разговор с начальством, но тот ответил, что, если вахмистр когда-нибудь вздумает его тронуть, Григорий его убьет. “Вахмистр растерялся”, не зная, что ответить. Служба была нудная и выматывающая. Лишь к 22 часам вставали на молитву и читали “Отче наш”.
В имении, где стояли казаки, было всего две женщины: старушка, жена управляющего, и горничная девушка Франя. На нее заглядывались даже офицеры. Весной, дежуря в конюшне, Григорий стал свидетелем того, как казаки схватили и изнасиловали Франю. Григорий бился с казаками, хотел кликнуть вахмистра, но его скрутили. Минут через двадцать развязали, и вахмистр предупредил, чтобы Григорий помалкивал. Казаки пригрозили, что, если он кому вякнет, — убьют.
Над степью стояла жара. К металлическим предметам не притронуться. Петр с Дарьей косили жито, им подсобляла Наталья, а Пантелей Проко-фьевич ходил по рядам, как искупанный. Дарья уговаривала мужа съездить на пруд. Они поехали и увидели бешено мчащегося верхового. Он сообщил о войне и всеобщей мобилизации.
На хуторах суматоха, слышно одно тревожное: “мобилизация”. Казаки собираются в станицу, переживают, что в такое страдное время их оторвали от полей.
Домой им вернуться не пришлось, сразу увезли к русско-австрийской границе: началась война. Вместе со всеми ехал и Петр Мелехов.
Полк, где служил Григорий, замучили подготовкой, а затем самими маневрами. Не дав отдохнуть, казакам приказали выступать, только на марше они узнали, что началась война. Полк срочно перебросили к границе. Прохор Зыков спрашивал Григория Мелехова, не робеет ли он, ведь в бой могут вступить уже сегодня, но Григорий коротко ответил: “И пущай!” Прохор робел. Григорий задремал на ходу, пока его не разбудил крик, что стреляют. Сотня Григория обогнала пеший полк. Она придвинулась на самую передовую.
Кругом неразбериха, беженцы, суетящиеся шоферы и прислуга. В полдень проехали границу. С коней сходить не разрешили. Григория отправили к командиру полка с донесением. Вернувшись, он попал как раз к атаке. Мелехов как во сне видел падавших казаков, упавшего и затоптанного Прохора, убегающих австрийцев. В Григория стрелял австриец, но только ожег щеку. Мелехов заколол одного врага пикой, другого зарубил шашкой.
Казаки-второочередники, среди которых был Петр Мелехов, заночевали на хуторе Ея. Разговорившись с хозяином о войне, пришли к выводу, что эта будет пострашнее турецкой: теперь “вона какая оружия пошла”. Старик хозяин посоветовал казакам, если хотят остаться живыми, “пусть человечью правду блюдят”. На вопрос Степана Астахова, что это значит, старик ответил: “Чужого на войне не бери, женщин упаси бог трогать, и молитву такую надо знать”. Позже дед дал казакам переписать для себя тексты: “Молитвы от ружья”, “Молитвы от боя”, “Молитвы при набеге”.
Обычно из казаков Донского округа брали в 11-й и 12-й "армейские казачьи полки, а в 1914 году сформировали 3-й Донской казачий имени Ермака Тимофеевича полк, куда и попал Митька Коршунов. Казаки батрачили у польского пана, а офицеры жили во флигеле, играли в карты, пили, ухаживали за дочкой управляющего. На покосе казаки отмечали, что здешние травы хуже донских, “пырею нету”. Вечерами пели у костров донские песни. Через неделю полк узнал, что им выступать на высочайшем смотре в Вильно. Но началась война, и их отправили на фронт.
8
В Торжке полк разбили на сотни, ближе к границе казаков стали посылать в дозоры. Они увидели пограничный полк, снятый с границы и уходящий в тыл. Казачий пост остался передовым. Их предупредил мальчонка, прибежавший с границы и сказавший, что наступают “германцы”. Немцы ехали с запада, в то время как наблюдатели ждали их с северо-запада. Казаки первого поста погнали немцев на второй пост. Но он оказался пуст. Его оставили еще ночью, когда узнали, что в полверсте перерезаны телеграфные провода. Казаки ошиблись с немецким дозором, еле отбились, убив офицера и обратив немцев в бегство. Сами же потом поскакали к своей сотне.
9
Из этого после сделали подвиг. Любимца командира Крючкова наградили Георгием, а остальные остались в тени. До конца войны Крючков проторчал при штабе, получив остальные три креста за то, что из столиц на него приезжали поглазеть влиятельные дамы и господа. Государю его тоже показывали, и царь вяло похвалил казака.
А было так: люди, еще не привыкшие убивать друг друга, отстрелявшись, ошиблись, в ужасе уродуя друг друга и лошадей. Оглушенные, они уносились прочь, нравственно искалеченные. Позже они гордились этим “подвигом”.
10
Фронт еще не улегся и не устоялся. На границе вспыхивали кавалерийские стычки и бои. После первого боя Григорий Мелехов исхудал, он часто вспоминал австрийца, убитого шашкой.
Вызревшие хлеба топтала конница. Наступала осень. Казаки заметно менялись, “вынашивая и растя в себе семена, посеянные войной”. Идя на купание, Григорий увидел в подходившем полку Степана Астахова, Ани-кушку, брата Петра, Митьку Коршунова.
Сидя на плотине, он рассказывал брату, что “уморился душой”. Ему страшно смотреть, как люди уничтожают друг друга. Григория “убивает совесть”, что под Легитовом он заколол одного пикой, а второго зарубил саблей, “срубил зря человека и хвораю через него, гада, душой”. Петр утешил, что скоро “обомнется” Григорий. Мелехов спросил про родителей, дом. Петр рассказал про Наталью: ждет она и надеется, что Григорий рано или поздно вернется к ней. Брат уверен — Наталья не забалует, блюдет себя, а Дуняшка совсем заневестилась. Про Аксинью Петр сказал, что была на хуторе, забирала из дома свои вещи. Степан с нею обошелся “ничего”. “Но ты его опасайся”, — предупредил Петр. Братья распрощались. Полк Григория выступал к границе.
11
Найден дневник погибшего офицера — бывшего студента: с Елизаветой Моховой познакомил земляк Боярышкин. Елизавета произвела на него неприятное впечатление испорченной женщины. Начался роман. Она медичка II курса. 29 апреля. Был у Елизаветы, пил чай с халвой. Девка умная и занозистая. Уходя от нее, думал о деньгах: костюм поношен, а “капитала” нет.
/ мая. Описан случай, как автор дневника остановил казака, хотевшего нагайкой ударить студента. Он сделал это из-за Елизаветы, ставшей свидетельницей, а автора этих строк в ее присутствии всегда тянет на подвиги, он “превращается в петуха”, распускает хвост и гребень.
3 мая. Бедность удручает. “Завтра иду на лекции”.
7 мая. Отец прислал деньги, и я купил новый костюм. Видел Елизавету случайно, помахал ей перчаткой.
8 мая. Пишет, что влюблен, пришел делать Елизавете предложение, но ее отвлекла хозяйка квартиры, а потом отпало желание объясняться.
13 мая. Любовь мучит. Решил завтра идти объясняться. Своя роль им еще не понята до конца.
14 мая. Сделал предложение Елизавете. Она не поверила в искренность, но согласилась сойтись. В понедельник перееду к ней (у нее комната уютнее и хозяйка добрая).
22 мая. Переживает “медовое” настроение. Тратят его деньги. Надо искать работу.
24 мая. Хотел купить себе приличное белье, но Лиза захотела пообедать в хорошем ресторане, и “белье ухнуло”.
27 мая. Признается, что любовница его истощает. “Это не баба, а огонь с дымом!”
2 июня. Между ними пробежала кошка. Лиза требует, чтобы он присыпал ноги, от них идет трупный запах. А у нее вечно влажные ладони.
4 июня. Катались на лодке. Лизавета зло высмеивала его. Он не мог отвечать, это стало бы разрывом, а он все больше к ней привязывается. Она купила ему тальк от потливости.
7 июня. Лизавета “имеет убогий умственный пожиток”, в остальном любого научит. А он ежедневно моет ноги, обливается одеколоном и обсыпается тальком.
16 июня. С каждым днем с ней все тяжелее.
18 июня. Ничего общего, только кровать. Жизнь выхолощенная. Беря деньги из кармана, Елизавета наткнулась на этот дневник, автора бросило в жар, но он натурально солгал, что это математическая тетрадь, и она равнодушно ее отложила. Надо тщательнее прятать дневник.
21 июня. Автор удивлен, как Елизавета в двадцать один год могла так развратиться. Для нее ничего нет святого, кроме культа ее тела. Но порвать с ней пока не может. “Она вросла” в него.
24 июня. Все оказалось просто. Он физически ее не удовлетворяет. На днях произойдет разрыв.
26 июня. Жеребца бы ей! Жеребца!
28 июня. Но расстаться с ней сложно. Она красивая и опутала его.
4 июля. Расстались с Елизаветой мирно. Уже видел ее с другим молодым человеком.
30 июля. Началась война. Он чему-то рад. Видел во сне Елизавету очень скромную.
1 августа. Шумиха приелась. Нахлынула тоска.
3 августа. Нашел выход — идти на фронт. 7 августа. Идет за “веру, царя, отечество”.
336
12 августа. Ездил домой прощаться, отец плакал, но идти на фронт отказался: не может бросить хозяйство.
13 августа. Видит из окна вагона неубранные хлеба. Удивляется, что изучал математику и другие науки, а теперь едет на фронт; стал ярым
“шовинистом”.
22 августа. Видел первого пленного: выбрит, галантен. Столкнувшись с
таким в бою, не смогу убить — рука не поднимется.
24 августа. Кругом беженцы. Встретил раненого, который рад, потеряв правый глаз, что не сможет больше служить.
28 августа. Завтра выступаем. Не знаю, что делать?
30 августа. Послали за фуражной травой. Скука. Накануне видел первого убитого. Потрясен этим зрелищем. Потом были обстреляны немцами и еле ускакали, а затем вернулись, подкараулили немцев и сами обратили
их в бегство.
2 сентября. Вспоминает строки из “Войны и мира”, где Ростов идет в атаку, сравнивает с собой, так как тоже накануне атаковал немцев. Это немыслимо страшно.
4 сентября. Видит санитарку, очень похожую на Елизавету, боится галлюцинаций.
5 сентября. Устал. Готов убить горниста, играющего сбор.
* * *
Григорий по дороге в штаб увидел убитого казака, обыскав,его, нашел эту книжицу и передал писарям. Те читали и смеялись над “чужой коротенькой жизнью”.
12
Полк Григория шел в наступление, брали все новые и новые местечки и города. А Мелехов не мог обрести душевного равновесия. Даже сосед-казак заметил и спросил, не болен ли Мелехов. Григорий сознался, что переживает за убитого им человека, на что казак только посмеялся. “В бою убить врага — святое дело”. Григорий заметил, что Чубатого кони боятся. Тот объяснил, что кони чуют его твердое сердце, но Григорий охарактеризовал жестче: “Волчье у тебя сердце, а, может быть, и никакого нет”. Чубатый
охотно согласился.
Выехав на разведку, казаки столкнулись с австрийцами, атаковали их и захватили “языка”. Чубатый повел его в штаб, но по дороге зарубил. Григорий крикнул, что Чубатый специально зарубил зря. Мелехов схватил винтовку, и, если бы не урядник, застрелил бы Чубатого.
13
Операция по захвату города началась рано утром. Первыми в атаку пошли казаки. Григорий рубил венгров, когда страшный удар по голове вышиб его из седла, и он подумал, что умирает.
14
ч
В августе Листницкий решил перевестись из лейб-гвардии Атаманского полка в какой-нибудь казачий армейский полк. Перед отъездом из Петрограда на фронт он известил о своем решении отца. Евгений писал, что в гвардии жуткая атмосфера, офицеры сплетничают. Он не может больше этого терпеть и жаждет подвига. В поезде, везущем его в Варшаву, Лист'ницкий увидел священника, объяснившего свой отъезд в армию бедностью, обширным семейством, да и нуждой в нем армии. “Русский народ не может без веры”. Полк, куда был назначен Листницкий, понес большой урон. Евгений вышел на небольшой станции и в лазарете узнал, что тот перебазируется. Доктор согласился довезти сотника до места назначения. По дороге доктор ругал начальство, из-за безалаберности и глупости которого проигрывается война. На въезде в Березняки лазарету встретились подводы с ранеными. Сотника узнали донские казаки, и он угостил их папиросами, а потом пошел представляться к командиру полка.
15
Дивизия, куда прибыл Листницкий, форсировала реку Стырь и вышла в тыл врага. Вечером офицеры рассуждали о жестокостях современного боя. Подъесаул Калмыков утверждал: вскоре кавалерия отомрет, лошадей заменят машины. На следующий день Листницкий поехал в разъезд и разговорился с вольноопределяющимся Бунчуком. Тот просился в пулеметчики, знал с десяток существующих пулеметных систем. Листницкого поразила воля этого человека, светившаяся в глазах. Листницкий не понимал, но хотел понять Бунчука.
16
Из станиц за второй очередью ушла и третья. Хутора на Дону буквально обезлюдели. Многие казачки уже отголосили по умершим. “Цвет казачий покинул курени и гибнул там в смерти, во вшах, в ужасе”.
Дуняшка несла домой письмо, распечатанное на почте служителем: ему очень хотелось узнать о войне из первых рук. Письмо было написано чужой рукой, оно сообщало о гибели Григория 18 сентября 1914 года.
После этого известия Пантелей Прокофьевич сдавал на глазах: слабела память, мутнел рассудок. Он частенько заставлял Дуняшку перечитывать письмо, но после первой же фразы прерывал, говоря, что остальное помнит. Отец быстро поседел, стал прожорлив. Ел много и неряшливо. Священник корил старика за такое отношение. Сын его погиб смертью храбрых. После беседы с отцом Виссарионом Пантелей Прокофьевич как-то приободрился. Наталья хотела умереть и тоже совсем сникла.
17
На двенадцатый день после похоронки Мелеховы получили сразу два письма от Петра и с радостью узнали: Григорий жив. Сам раненый, он полз, находя дорогу по звездам, да еще вынес на себе раненого подполковника — за это получил Георгиевский крест и произведен в младшие урядники. Дальше Петр жаловался отцу, что Григорий плохо следит за своим (за его, Петровым) конем,.грозился избить брата за небрежение к животному. Пантелей Прокофьевич ходил по хутору и заставлял грамотных перечитывать письмо. Гришка первым из хуторян получил крест. Встретив свата, Пантелей Прокофьевич поругался, но все же пришлось выслушать доводы отца Натальи о безобразиях Григория, “измывающегося” над боготворившей его женой. Пантелею Прокофьевичу почти нечего было возразить.
335
18
Как-то неожиданно у Натальи созрело решение сходить к Аксинье в Ягодное, выпросить, умолить ее отдать Григория. Сказав Мелеховым, что пошла к своим, Наталья в воскресенье отправилась в Ягодное.
19
В Ягодном война тоже поубавила мужчин. Мобилизовали Вениамина и ихона. Теперь старому барину прислуживала Аксинья. Она редко получала от Григория коротенькие письма, в которых он не жаловался на службу, а сообщал, что жив-здоров. Спрашивал о дочери. Всю свою любовь к Григорию Аксинья перенесла на дочь, особенно когда точно убедилась, что она от Григория. С каждым днем девочка все больше походила на отца. Ночами Аксинья билась в тоске и тревоге за любимого. Однажды у ворот Ягодного Аксинья увидела Наталью и обмерла. Она спросила Наталью, зачем та пришла. Наталья сказала, что пришла уговорить Аксинью отдать ей Григория. Но Аксинья зло кричала, что это Наталья отняла у нее Григория, когда вышла за него замуж, зная, что он живет с Аксиньей. Теперь же она вернула свое. От крика проснулся ребенок. Аксинья взяла дочь на руки, и Наталья с ужасом узнала в девочке Григория. Уйдя из Ягодного, она легла под кустом, ничего не думая, а перед ее глазами маячили угрюмые глаза Григория на лице ребенка.

20
Григорию до слепящей муки вспомнилась та ночь, когда он очнулся раненый, превозмогая боль, пополз на четвереньках, почти теряя сознание. Он сумел встать и пощел, пока его не остановил окрик: “Не подходи, застрелю!” Григорий помог офицеру подняться. Они тяжело пошли, подполковник все сильнее и сильнее обвисал на руке Григория; потом сказал бросить его. Он был ранен в живот и не надеялся выжить. Когда офицер потерял сознание, Григорий тащил его на себе. Два раза он бросал свою ношу, но оба раза возвращался. В одиннадцать часов их нашли связисты и доставили в лазарет. Через день Григорий ушел с перевязочного пункта, сорвав с головы повязку. В полку его встретили радостно, они уже поминали его.
— Поспешили, — усмехнулся Григорий. А потом вышел приказ: за спасение жизни командира 9-го драгунского полка награждается Мелехов Георгиевским крестом четвертой степени.
Вещи Григория разворовали. Мишка Кошевой винился, что не доглядел, но зато сохранил коня. Чубатый подошел к Григорию, поздоровался, как будто между ними ничего не было. Сказав, что вылечит рану Григория, ссыпал порох, достал паутину, смешал с комочком зелени, потом долго жевал эту смесь и замазал Григорию кровоточащую рану. Пообещал, что через
трое суток все заживет.
Мелехов поблагодарил за лечение, но повторил, что убил бы Чубатого, одним грехом было бы меньше. Тот удивился “простоте” Григория. Мелехов ответил, что какой уж есть! Григорий узнал, что его конь скучал, его едва поймали и увели с собой казаки. Пришлось набрасывать аркан. Григорий был тронут преданностью гнедого.
21
Аэроплан сбросил бомбу, Жаркова буквально разорвало на части, но он еще кричал казакам, чтобы помогли ему умереть: — Братцы, предайте смерти!
Григория откинуло к плетню, засыпало землей, у него заболел левый глаз. Позже он узнал, что его отправляют в тыл. Глаз серьезно пострадал, а Григорий поинтересовался, будет ли он “кривой”. Доктор успокоил, что в тылу Григорию сделают операцию, полечат и сохранят глаз. Мелехов на-слаждался покоем санитарного поезда. Потом его встретила медсестра из глазной клиники Снегирева и довезла до места. Григория приняли, служитель приготовил ванную и помог вымыться, переодел казака во все больничное. Проходя мимо зеркала, Григорий едва узнал себя: у него отросли усы и борода, повязка въедалась в шапку волос. Его отвели в палату, из которой тут же забрали на осмотр.На юго-западном направлении командование решило прорвать фронт и кинуть в тыл противника кавалерию для большого рейда. Но противник отступил. Наступающие прошли уже более четырех верст, а противника все еще не было. Кони стали уставать. Неизвестность томила. Через шесть верст кони стали падать, тут-то и саданули австрийские пулеметы. Невиданная атака из-за преступной небрежности высшего командования сорвалась, “окончилась полным разгромом”. Под Листницким убило коня, сам он получил ранение в голову и ногу. Его спас вахмистр Чеботарев, увезший на своем коне.
Сфотографировавший эту атаку начальник Генерального штаба Головачев был растерзан офицерами и казаками после того, как показал им получившиеся снимки.
Листницкий написал отцу, что приедет долечиваться домой. Отец ответил Евгению письмом, в котором восхищался сыном, славным потомком Листницких, поддерживающим традиции рода. Он не верит газетным статьям, сплошь лживым, ужасается, что Россия проиграет и эту кампанию. Ждет сына домой.
Старик Листницкий доживал свой век скучно, стал сварлив, вызвав Аксинью, ругал ее за нерадивость. В ответ она заплакала, сказав, что болеет дочь. Пан рассердился, почему она не сказала раньше, и срочно велел послать за доктором. Девочка болела скарлатиной. Доктор приехал, но спасти ребенка не смог, болезнь была запущена. Доктор хотел уехать, но пан заставил его бороться до конца.
Болезнь дочери Аксинья приняла как Божью кару за то, что глумилась над Натальей. Умерла девочка на руках у Аксиньи, похоронили ее в имении, у пруда.
Через три недели вернулся Листницкий-младший.
Аксинья накрыла ужин и пошла звать отца и сына. Видя радость хозяев, она тяжелее переживала свое горе и одиночество.
Евгений однажды пришел к Аксинье ночью и остался до утра, через три дня опять пошел к ней, и она его не оттолкнула.
23
Лежа в московской глазной клинике, Григорий познакомился с хохлом Гаранжой. Тот ругал всех и вся. Объяснял Григорию, что война ведется за барыши для фабрикантов, а солдату одна награда — дубовый крест. Григорий пробовал возражать, но вопросы Гаранжи ставили его в “тупик”. “С ужасом Григорий сознавал, что умный и злой украинец постепенно, неук-
340
но разрушает все его прежние понятия о царе, родине, о его казачьем ском дОЛГе”. Через месяц все устои “прахом задымились”. “Подгни-эти устои, ржавью подточила их чудовищная нелепица войны”. Про-лся уМ Григория. Ночами казак метался, искал выхода и решения этой епосильной задачи. Ему нужен был простой и ясный ответ, но его-то и не находил Григорий. Однажды ночью Мелехов разбудил Гаранжу и попросил бъяснить суть войны, почему никто не объяснит народу ее “звериную сущность”. Гаранжа сказал, что любого агитатора убьют, а вот надо повернуть винтовки на тех, кто посылает людей на смерть. Власть надо скинуть, а войны будут до тех пор, пока будет “дурноедская власть”. А если во всем мире установится “рабоча хлиборобська власть”, уйдет злоба, вот тут и настанет “червона жизнь”.
Жизнь в глазной клинике тянулась скучно, но потом Григория подлечили, зрение признали удовлетворительным и выписали в госпиталь на Тверском: открылась рана на голове. Уходя из клиники и прощаясь с Гаранжой, Григорий благодарил его, что тот открыл глаза на правду.
Лежа в госпитале, Григорий ни с кем не общался. При посещении госпиталя царской особой Мелехов в ответ на вопрос, за что получен крест, сказал, что хочет по малой нужде. У царственной особы от такой непочтительности “рот не закрылся”. После отъезда именитых гостей Григорий был вызван заведующим госпиталя, он закричал на казака, но Григорий не позволил и попросился домой. За свою дерзкую выходку Григорий был на три дня лишен еды, и его кормили товарищи.
24
Четвертого ноября Мелехов выехал на Дон. С тоской он думал: “Иду вот к чужой жене на побывку, без угла, без жилья, как волк буерачный...” Ночью он появился в Ягодном и сначала зашел в конюшню к деду Сашке. Дед, смущаясь, рассказал последние новости. Григорий чувствовал, что дед чего-то не договаривает. Собравшись с духом, Сашка выпалил: “Змею ты грел! Гадюку прикормил! Она с Евгением свалялась!” Он видел своими глазами, как тот таскается к Аксинье каждую ночь.
Аксинья встретила Григория излишне суетливо, все время всматривалась в его лицо. А Григорий отметил про себя: “Она чертовски похорошела за время его отсутствия”. Что-то гордое и независимое появилось во всей ее
фигуре.
Утром Григорий пошел к Листницким. Старик с гордостью рассматривал георгиевского кавалера, с жалостью сказал о смерти девочки. Евгений Удивился, увидя Григория. Мелехов предложил прокатить Евгения по старой памяти. Тот подумал, что казак не знает про его связь с Аксиньей, и согласился. Григорий пообещал славно прокатить Евгения, отблагодарить за Аксинью, за то, что приют и кусок давали. Сотник что-то заподозрил, но потом все же сел в бричку. В первой же ложбине Григорий соскочил с козел и выхватил кнут. Он сек сотника по лицу, телу, рукам, приговаривая, что это за Аксинью и за него, Григория. Потом свалил сотника с ног и зверски бил его каблуками. Обессилев, вскочил в пролетку и понесся к имению. Ударив Аксинью кнутом, выскочил и пошел прочь. Она шла рядом, но потом отстала и только крикнула: “Гриша, прости!”
Во дворе дома к нему на грудь кинулась Дуняшка, потом подбежал отец. Вышла заметно постаревшая мать. Едва не падая в обморок, стояла Наталья. КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ IV 1
1916 год. Октябрь. Окопы. Полесье. Кругом грязь, идут бесконечные дожди. В землянку вошел Бунчук. Разбудив спящего Листницкого, вошли Калмыков и Чубов. Заговорили о том, что полк собираются снимать с позиций. Бунчук говорит, что благодаря болотам, около которых расположен полк, у них нет наступления. Но офицеры возражают, что лучше наступать, чем гнить тут заживо. Они смеются над Бунчуком, который вещает по социал-демократическому соннику. Бунчук говорит прописную истину о том, что казаков придерживают до поры до времени, а когда война солдатам надоест и начнутся волнения в армии, тут и понадобятся казаки для усмирения! Офицеры ему не верят, предрекают блистательный конец войне. Бунчук возражает, что не видно конца, тем более блистательного. Он побывал в отпуске, видел голодный Петроград, недовольство рабочих. Листницкий возмущен офицером, выступающим за поражение в войне своей отчизны. Бунчук признается: он большевик, и, естественно, поддерживает линию своей партии — РСДРП. Бунчук удивлен политически безграмотным Листницким. А вот он убежден: царизм будет уничтожен. Наступит диктатура пролетариата, передовая интеллигенция и крестьянство пойдут за ним, а всех отставших большевики “скрутят”.
После этих откровенных разговоров Бунчук ушел к себе в землянку, сжег кое-какие бумаги, взял банки консервов, патроны и вышел.
После его ухода в офицерской землянке Меркулов сел к столу и нарисовал портрет Бунчука. Когда Меркулов уснул, Листницкий на обороте портрета Бунчука написал рапорт начальству о партийной принадлежности и большевистской агитации Бунчука. Утром он отправил рапорт в штаб дивизии. Идя по мокрому окопу, Евгений увидел, что казаки развели огонь на щите, а это строго запрещалось. Листницкий выбил огонь из-под котелка. Казаки зло смотрели на ненавистного сотника. Позже он узнал, что Бунчук дезертировал с позиций.
2
Утром вахмистр доложил Листницкому, что в окопах найдены листовки антивоенного содержания, призывающие солдат брататься с противником. Евгений позвонил в штаб полка, и оттуда приказали срочно провести обыск у казаков и изъять возмутительные листовки. Казаки реагировали на обыск по-разному, думали, что случилась кража. Воззвание нашли у неграмотного, поднявшего бумагу на курево. Через день полк сняли с позиций и отвели в тыл. Там полк почистился, повеселел. Люди отдыхали. Они смертельно устали от войны. Казакам хотелось домой. Эта тяга чувствовалась во всем.
Через три дня, после того как бежал с фронта, вечером, Бунчук вошел в небольшое торговое местечко. С трудом найдя нужный ему адрес, он вошел в бедный домишко. Через день Бунчук с документами солдата Ухватова, уволенного из армии по ранению, шел к станции.
3
На Владимиро-Волынском и Ковельском направлениях в Особой армии началась подготовка к наступлению. Шестнадцать волн ушло из русских окопов, но лишь три докатились до вражеских укреплений. В прорыв двинулись другие полки и три дня шли без перерыва. Туда же направили и сотню казаков, в которой были братья Шамили, машинист с мельницы Иван Алексеевич Котляров, Калинин и другие с хутора Татарского. Там Иван Алексеевич встретил Валета. Они вспомнили Штокмана, он бы объяснил им происходящее. Говорили, что Штокман сослан, в Сибирь. Иван Алексеевич удивлен, как изменился некогда злой и твердый Валет. Тот ответил: жизнь обмяла. Вскоре они расстались, разойдясь по своим частям. По мере наступления все чаще и чаще стали попадаться раненые. Наступая, казаки увидели сорок семь убитых офицеров, совсем молодых, погибших во время атаки. Эта картина подействовала на всех удручающе. Сотней получен приказ выбить немцев из первой линии обороны. Из приказа узнали о применении немцами отравляющих газов. Идя вперед, солдаты увидели человека, отравленного газами. Он так и умер, стоя. Внезапно ударил пулемет. Началась артподготовка, а потом опять атака. В атаке погибло семнадцать человек. Убили Прохора, Шамиля, Евлампия Калинина, Афоньку Озерова, во втором взводе — восьмерых человек. Казаки отступили, но последовал приказ: “Атаку немедленно возобновить!” Лиховидов от всего виденного сошел с ума.
4
Верст на сорок ниже по Сходу шли бои. Здесь разместился 12-й казачий полк. Григорий вышел из прокуренной землянки, небо все блестело от звезд. Он вспоминал Аксинью, ее красоту, даже запах волос. Потом представил дом, время, проведенное в семье: жаркие ласки Натальи, заискивающие взгляды родных, внимание стариков к георгиевскому кавалеру и гордость отца, шагающего рядом по хутору. Все посеянное Гаранжой исчезло. Пришел Григорий одним человеком, а уходил — другим, “привычное с детства взяло верх над большой человеческой правдой”. Мелехов храбро и умело воюет весной и осенью 1915 года.
В Восточной Пруссии судьба опять столкнула его со Степаном Астаховым. Идя в атаку, Григорий увидел, как Степан спрыгнул с убитого под ним коня. Сотня чуть не раздавила казака. К нему подскакал Григорий и крикнул, чтобы Астахов держался за его стремя. Степан потом полверсты бежал рядом, прося только, чтобы Григорий не скакал быстро. Астахова ранило, немцы были уже близко. Григорий посадил его на своего коня, а сам бежал рядом. В лесу Григорий помог Степану перевязать раненую ногу, а тот сознался, что стрелял в Григория, когда пошли в атаку, до трех раз, но бог уберег Мелехова. Астахов благодарил Григория за спасение, но Аксиньи простить не мог. Они разошлись непримиренными. В мае Григорий увлек сотню в атаку, потом брал немецкого часового — “крепко берег Григорий казачью честь”. Ушла боль первых дней войны: огрубело, очерствело сердце. Возвращаясь в землянку, Григорий засыпал и видел родную станицу.
Чубатый постоянно жил в землянке с Григорием. Война сильно изменила его психику. Со временем он пришел к полному отрицанию войны. Мелехов попробовал пересказать ему речи Гаранжи, но Чубатый не признавал революцию; по его словам, России нужен твердый царь, а революции — одно баловство. “...Прогонят царя, то и до нас доберутся... земли наши начнут мужикам нарезать”. первых числах ноября полк был на позициях в Трансильванских горах. Седьмого ноября полк, в котором служил Григорий, пошел в наступление. Мелехов смущенно признавался Чубатому, что робеет, как будто впервые идет в бой. Чубатый рассердился: “Ты из лица пожелтел, Гришка... Ты либо хворый, либо... кокнут ныне тебя...”
В первые же минуты боя Григория ранило в руку, и он лег, а потом увидел, как казаки отступают, и побежал за ними, даже перегнал кое-кого.
Мишка Кошевой сердился: “сука народ” “кровью весь изойдет, тогда поймет, за что его по голове гвоздют”.Над хутором Татарским хозяйничал ветер. Три года войны заметно сказались на хозяйстве: кругом запустение, непорядок. Только у Пантелея Прокофьевича по-настоящему выглядел баз (двор): все исправно, цело. И семья не уменьшилась. Вместо Петра и Григория, таскавшихся по фронтам, Наталья родила двойню: мальчика и девочку. Причем в день родов она ушла со двора, стесняясь свекра, а вернулась уже с двойней. Ильинична плакала и смеялась от радости. Пантелей Прокофьевич тоже, узнав новость, расплакался. Детей Наталья кормила грудью до года. Сама же исхудала. На лице выделялись одни огромные глаза.
Петр присылал письма домой чаще, чем Григорий, но тот кроме писем слал еще и жалованье, “крестовые”; чтобы поддержать семью. Война развела братьев в разные стороны. Гнула и высасывала с лица Григория румянец, красила его желчью. Мелехов не чаял, когда закончится война. Петр же легко шел наверх. Получил в 1916 году вахмистра, подлизываясь у начальства, получил два креста и в письмах домой уже хвастался, что собирается в офицерскую школу. Война не тяготила его, а открывала перспективы иной, офицерской жизни. “С одного лишь края являла Петрова жизнь неприглядную щербатину: ходили по хутору дурные про жену слухи”. Степан Астахов, вернувшись из отпуска, хвастался потом в полку, что славно пожил с Петровой женкой. Но Петр не верил в эти россказни. Ушел Степан брать часового и не вернулся, а казаки не смогли его вынести, тяжел оказался. Просил Степан его не бросать, но казаки ушли.
Думая о Степане, Петро думал и о жене, которую решил искалечить, чтобы потом не трясла уже юбкой.
Выйдя на крыльцо рано утром, Пантелей Прокофьевич увидел ворота, лежащие среди дороги, он мигом водрузил их на место, а потом всыпал Дарье, но пожалел, что мало. Позже он говорил Ильиничне, чтобы побольше гоняла Дарью, у той одни игрища на уме. Дарья решила поиздеваться над свекром, накинулась в амбаре на него, он еле от нее отбился, а она кричала, что мужа нет уже год, она не может так жить. Свекор думал: неужели на ее стороне правда?
6
В ноябре ударили сильные морозы, стал Дон. Мелеховы получили письмо от Григория, что в первом же бою ему раздробило кость левой руки и его отправляют на излечение в свой округ. Письмо пришло из далекой Румынии. “Пришла” и вторая беда. Как-то занял Пантелей Прокофьевич у Мохо-ва сто рублей серебром, да не смог вовремя отдать. Вскоре получил Мелехов исполнительный лист, по которому предписывалось взыскать долг в сто рублей, да три рубля на судебные расходы. Взыскание возлагалось на судебных приставов. Выслушав “определение”, Пантелей Прокофьевич пообещал сегодня же внести деньги и сразу пошел к свату Коршунову. По дороге он узнал, что вернулся с фронта Митька Коршунов. Встретил его сват веселый, тут же повел к столу отметить радость. Митька очень изменился за три года: “вырос, раздался в плечах, ссутулился и пополнел”. Узнав, по какому делу пришел сват, Мирон Григорьевич отсчитал деньги: “Свои люди — сочтемся!” Митька побыл на хуторе пять дней, проводя ночи у Аникушкиной жены, а днем шагая по хутору, выказывая равнодушие к холоду. Однажды он зашел к Мелеховым. Жил Митька безалаберно, часто попадал под суд, то за изнасилованье, то за воровство, но умел как-то вывернуться. Гюбили его за веселый нрав и лихость. На шестые сутки отвез отец Мить-:у на станцию. Вскоре после рождества Мелеховых уведомили, что вскоре 1Иедет Григорий.

7
Мохов видел в жизни взлеты и падения. Хорошо помнил 1905 год. Накопив шестьдесят тысяч и положив их в банк, все же боялся. Ходили слухи о близкой революции, а в марте 1917 года грянула весть о низвержении монархии. Казаки собирались группами, толковали, как теперь будут жить без царя, боялись перемен. Им было что терять, а в то же время ждали: новая власть прикончит войну. Мохов, читая письмо дочери, горько задумался над жизнью: зачем жил, суетился, жульничал и наживал. Грянула революция, и завтра все могут отнять. Сын — глуп, дочь — чужая. Утром он поехал в Ягодное, узнав, что из армии приехал Евгений. Его встретила полная черноглазая женщина, в которой Мохов с трудом узнал Аксинью. Мохов сказал Листниц-ким, что приехал узнать достоверные сведения и что еще ждать?
Евгений рассказал, что армия разложена, солдаты отказываются воевать. “Солдаты превратились в банды”, уходят с позиций, убивают мирных жителей и офицеров, мародерствуют. Все это делают большевики. Они хотят прекратить войну, даже готовы пойти на сепаратные переговоры, фабрики отдать рабочим, а землю — крестьянам. Этими популистскими лозунгами они добывают себе доверие в массах. Евгений рассказал, что был вынужден бежать из полка, боясь мести казаков. В людской кучер Емельян разговаривал с Аксиньей. Она спросила, не развалился ли ее курень, как живут соседи; узнав, что приходил в отпуск Григорий, спрашивала, как он выглядит.
8
Первую бригаду с приданным ей казачьим полком перед февралем сняли с фронта и отвели в тыл, чтобы далее отправить в столицу для предотвращения беспорядков, но на пути их настигла весть: царь отрекся от престола. Бригаду вернули назад. Командир бригады объявил эту новость казакам. Власть теперь у Временного правительства и Государственной думы. Он призвал казаков быть в стороне от политики, а исполнять свой исконный долг — защищать родину. В армии не должно быть политики. Все казаки ждали конца войны, и приказ о возвращении на фронт был встречен с недовольством. Зачем свобода, если опять надо продолжать войну? Возникали стихийные митинги, на которых казаки требовали отправки домой. Полк с трудом удалось загнать в вагоны. В теплушке ехали татарцы: Петро Мелехов, дядька Митьки Кошевого, Аникушка, Меркулов... Казаки говорили про страшные предсказания стариков, которые сбываются, ругали войну, обещали, что скоро самовольно начнут уходить, если войне не будет конца. Потом запели и пляской стали греться в продуваемом ветрами вагоне.
9
Через сутки полк был уже неподалеку от фронта. Петра вызвали к командиру полка. По пути он увидел казака-дезертира и пытался вспомнить, откуда ему знакомо лицо казака? Услышав его голос, Петр сразу вспомнил Фомина из Еланской станицы, у которого они с отцом покупали бычка. Петр его окликнул, спросил, что заставило земляка дезертировать, тот ответил: невтерпеж воевать.
На совещании командир объявил, что надо строго следить за казаками. Обо всех вольных разговорах докладывать. Возвращаясь к сотне, Петр встретил жену, которая приехала навестить его. Глядя на них, казаки говорили: “Подвалило счастье Петру...” В этот момент Петр забыл, что хотел изувечить Дарью.
10
После отпуска Листницкий получил назначение в 14-й донской казачий полк. К этому времени он имел чин есаула. В старый полк возвращаться не имело смысла: подчиненные ненавидели Евгения. Листницкий с радостью принял новое назначение. Полк стоял под Двинском. Не хватало продовольствия и боеприпасов, многих манило слово “мир”. В июле пришел приказ выступать на Петроград. Их расквартировали на Невском. Власти города радушно встречали казаков. Евгения вызвали к командиру полка. Идя по улицам города, Листницкий думал, с кем он, что хочет? Пришел к выводу, что за старую жизнь отдаст свою не колеблясь. В штабе есаулу определили район города, где его сотня должна нести караул. Проезжавших казаков приветствовали богатые жители Петрограда.
11
Назначение генерала Корнилова главнокомандующим Юго-Западного фронта было встречено офицерами с сочувствием. Они верили в его способность вывести страну из тупика, в который ее привело Временное правительство. Рядовым же казакам нужно было одно — “замирение”. Корнилова назначили верховным главнокомандующим. Он требовал ужесточить порядки и дисциплину в армии, введя смертную казнь. Офицеры, одобряя и поддерживая Корнилова, терпеливо объясняли казакам создавшееся положение и их задачи на данном этапе. Но казаки уже подпали под влияние большевиков, ведь офицеры отгораживались от подчиненных сословными предрассудками. Листницкий предвидит будущую гражданскую войну, она неизбежна, нужно будет опираться на верных казаков, иначе те перестреляют своих офицеров.
12
В сотне Листницкого служил большевик — казак Букановской станицы Иван Лагутин. Он ведет агитацию среди казаков. Листницкий решает приглядеться к Лагутину. В разъезде поехали рядом и разговорились. Лагутин уверенно говорит о скором конце войны. Листницкий возразил, что еще придется воевать с большевиками. На это Лагутин ответил, что ему с ними нечего делить. “А земля?” Земли у Ивана так мало, что нечего отнимать, а вот у Листницкого, пожалуй, отнимут. Вот в чем правда. Лагутин убедился: сама жизнь казаков научила, а большевики только фитиль подожгут...
Казаки поймали человека, кинувшего в них камень, и начали его избивать. Лагутин заступился, но не смог остановить зверского избиения, они чуть не забили нападавшего насмерть. Листницкий хотел убить Лагутина, заступавшегося за избиваемого. После неудачного “сближения” с Лагутиным Листницкий решил лучше узнать другого активиста — Атарщикова. В кафе Евгений встретил бывших сослуживцев: Калмыкова и Чубова. Калмыков высказал те же мысли, что были у Листницкого. Все возлагают надежды на Корнилова. Оба уверены: впереди трудные времена.
13
6 августа получено сообщение о сосредоточении Туземной дивизии на линии Великие Луки — Невель — Н. Сокольники. Лукомский пошел к Корнилову узнать, почему тот выбрал именно данный рубеж? Корнилов хочет сосредоточить конницу там, откуда ее легко будет перекинуть на Северный или Западный фронты. Лукомский уточнил, что конницу удобно будет перекинуть в Петроград или Москву. Вероятно, этого хотел Корнилов? Корнилов подтвердил догадку Лукомского. Генерал ругает правительство: “слизняки правят страной”. Большевики с легкостью сметут их. “Я хочу оградить родину от новых потрясений”. Лукомский признается Корнилову, что пойдет с ним до конца в этой благородной цели.
14
За день до прибытия Корнилова в,Москву туда приехал с поручением Листницкий. Выполнив свое задание, Евгений поехал на следующий день встречать генерала на Александровский вокзал. Корнилова восторженно встречала высокопоставленная Москва, его понесли на руках. Листницкий пробился к генералу и схватился за его сапог, желая нести Корнилова вместе со всеми.
Уезжая из Москвы в Петроград, Листницкий думал о генерале, что сама судьба вела его из плена на верх военной иерархии во имя спасения России.
Каледин же плел нити большого заговора.
15
Бывший машинист мельницы Мохова, Иван Алексеевич Котляров, увидел бегущего Захара Королева, кричавшего, что соседние пехотные части уходят с фронта, оголяя свою линию. Но оказалось, что пехота сменила казаков, отправляемых через Псков на усмирение в Петроград. Они волновались, не хотели ехать. Им прочитали телеграмму Корнилова, в которой он призывал не подчиняться Временному правительству, а защищать родину.
Вскоре получили телеграмму от Керенского, в которой он называл Корнилова предателем. У казаков все перепуталось. Разобраться в круговерти событий было уже почти невозможно. Командир полка объявил казакам, что они подчиняются Корнилову, а не Керенскому. Иван Алексеевич пришел к выводу, что надо всячески противодействовать движению казаков на Петроград. Надо склонять их на свою сторону. Иван Алексеевич вспоминал Штокмана и его наставления: во время агитации казаков не забывать про их консервативную сущность и приспосабливаться к обстановке. Иван Алексеевич уговаривал казаков проситься на фронт, вместо отправки в столи- цу бить своих. Казаки охотно соглашались с ним. Агитация шла успешно, и на первой же остановке казаки собрались на митинг, требуя отправки на фронт. Машинист охотно отогнал поезд в тупик. Командир возражал, но через час сотня без единого офицера своим ходом отправилась на Юго-Запад. Командование принял Иван Алексеевич. На привале казаки забеспокоились, как нашкодившие дети, собираясь повернуть назад. Наутро сотня двинулась дальше, позже ее нагнали офицеры, приехавшие на переговоры. Парламентеры прибыли из Туземной дивизии. Они сообщили о низложении Временного правительства. Все учреждения Петрограда охраняются казаками. Призывали сотню вернуться на станцию Дно, самовольно покинутую полком. Казаки понуро слушали офицеров. Иван Алексеевич понял: казаки вот-вот дрогнут. Он смело обратился к офицеру, спросив, при нем ли телеграмма о взятии Петрограда. Офицер ответил, что телеграммы нет, да и не в ней дело. Казаки стали горланить, что все обман. Да хоть бы и взяли Петроград, люди не хотели идти воевать со своими. Казаки погнали парламентеров. Но тут выступил ингуш. Он припугнул: за сотней идут два. полка дикой дивизии, они сметут казаков. Лучше арестуйте большевика (он указал на Ивана Алексеевича) и подчиняйтесь приказам командиров. Казаки дрогнули, но положение спас Турилин, вызвав неприязнь рядовых к офицерам, крикнув, что их могут окружить, пока они митингуют да уши развешивают. Казаки сели на коней. Взяв карабин, Иван Алексеевич пригрозил парламентерам, что отныне будет говорить с ними только этим языком.
16
29 августа Корнилову стало ясно: его план захвата власти провалился. Он отправил телеграмму Каледину, призывая его к сотрудничеству, “совместному спасению родины”.
17
На Петроград кинули части 3-го конного корпуса и Туземной дивизии. Они растянулись от Ревеля до Луги. Бестолковость и несогласованность командования накаляли и без того напряженную атмосферу. На пути казаки встречали глухое сопротивление рабочих железной дороги. Временное правительство отправляло реляции о возвращении полков на фронт. Корнилов же гнал их на Петроград. Сложилась самая запутанная ситуация. К одному из эшелонов подошел Бунчук, нашел знакомого Дугина. Бунчук объяснил казакам, что их гонят в Петроград свергнуть Временное правительство, а на его место посадить Корнилова. При Керенском лучше, чем при Корнилове, но вот после Керенского, обещал Бунчук, будет еще лучше, когда установится власть рабочих. Поэтому пока надо защищать Временное правительство, иначе, придя к власти, Корнилов потопит в крови полстраны.
Уже ночью Чикамасов говорил Бунчуку, что Ленин из казаков, и отказывался верить, что Ленин родом из Симбирска. Чикамасов так и не поверил Бунчуку: “Нет, Ильич-то — казак...” Калмыков утром наткнулся на Бунчука. Небрежно с ним разговаривал, Бунчук, не дослушав, ушел. Митинг уже начался, когда подошли Бунчук и Дугин. Калмыков читал телеграмму Корнилова казакам. Он призывал верные войска спасать отечество. Калмыков добавил, что если невозможно будет проехать по железной дороге, они пойдут своим ходом. Бунчук стал отговаривать казаков, убеждать, что они идут против своих братьев и сестер, ведь рабочие надеются на благоразумие казаков. Кругом стоял крик. Ораторы сменяли друг друга. Их не смущало, что они говорят прямо противоположные вещи. Казаки склонялись к тому, чтобы не идти в Петроград. Дудин увидел, что Калмыков что-то затевает, — приготовил пулеметы. Бунчуда подошел и арестовал Калмыкова и других офицеров. Он приказал казакам посадить всех офицеров под арест. Офицеры потом возмущались, как легко они поддались Бунчуку и казакам. Бунчук вел Калмыкова к водокачке, а тот кричал и ругался, называл Ленина немецким шпионом, а большевиков — хамами, продавшими родину. Бунчук расстрелял Калмыкова, тот даже перед лицом смерти не дрогнул, оставшись непримиримым.
Дугин тревожно спрашивал Бунчука, за что он убил Калмыкова? Тот жестко ответил: “Они нас, или мы их...” Середки нет, и нечего сопли распускать, а Калмыков папиросы изо рта не вынул бы, расстреливая казаков, если (б понадобилось.
18
31 августа застрелился генерал Крымов, вызванный Керенским. Он не выполнил приказа Корнилова, поэтому предпочел “уйти”. Его опальные генералы потекли в Зимний за прощением. Вместо Корнилова был назначен пенерал Алексеев. Корнилов хотел идти до конца, но Лукомский убедил: это преступно. Так бесславно закончилось корниловское движение.
19
В конце октября Листницкий получил приказ прибыть с сотней в пешем строю на Дворцовую площадь. На площади Евгений узнал: вторая, пятая и шестая сотни не пришли. Казаки взбунтовались. В ночь ожидался штурм дворца. Листницкий подумал, что хорошо бы, все бросив, уехать на Дон ото всей этой кутерьмы и неразберихи. Пришел женский батальон. Казаки задирали 'ударниц, кругом стоял смех. Но к вечеру приутихли. Кухня не прибыла. Лагутин агитировал казаков уйти из дворца, офицеров-то давно след простыл. Выборные от казаков ушли и через час вернулись с матросами Балтфлота, предложившими казакам спокойно уходить. Им незачем проливать свою кровь. Большевики гарантировали, что не тронут казаков.
Перед уходом казаков появились офицеры, но они ничего не могли сделать, чтобы задержать сотню. Казаки звали с собой и женский батальон, но он остался.
20
Участники корниловского мятежа ждали суда. Сам генерал оживленно переписывался с Калединым, узнавал об обстановке на Дону. Генералы делали все от них зависящее, чтобы не допустить захват ставки большевиками. Могилев и все ближайшие города занял Польский корпус, там же сосредоточился Чешско-Словацкий корпус. Ставка была сдана без боя, а заключенные выпущены.

12-й полк отступал медленно, с боями. К вечеру стало известно: ему грозит полное окружение. Мишка Кошевой и Бешняк сидели в секрете. За час до смены их захватили немцы. Бешняка искромсали штыком, а Мишку, оглушив прикладом, тащил на себе огромный немец. Придя в себя, Мишка убежал. По нему стреляли, но ночь помогла беглецу. После этого полк сняли с передовой и отвели в тыл, чтобы казаки ловили дезертиров. Станичники остановили бегу- щих солдат. Те было взялись за штыки, а потом разговорились. Казаки стыдили солдат, бросивших товарищей, оголивших фронт. Дезертиры предлагали казакам деньги. Мишке Кошевому стало совестно: “Что ж это я... сам против войны, а людей держу, — какие же права имею?..” Казаки отпустили солдат, но отругали за предлагаемые деньги. Кошевой крикнул вслед солдатам, чтобы переждали день в лесу, а ночью шли, а то опять нарвутся на пост.
В первых числах ноября до казаков докатился слух о свержении Временного правительства и захвате власти в Петрограде большевиками. Многие радовались, ожидая окончания войны. Фронт рушился. Если в октябре уходили единицами, то сейчас с позиций снимались роты, батальоны, полки. Уходили, убив офицеров, захватив оружие и полковое имущество. В этой обстановке бессмысленно было держать 12-й полк для задержания дезертиров, его перевели на позиции, затыкая дыры и прорехи, образующиеся после массового дезертирства. Через Украину полк отправился на Дон. Большевики пытались их разоружить, но казаки ответили, что едут бить своих буржуев и Каледина, и оружия не отдали. Но позже полполка все же обезоружили. Казаки едва добрались до Миллерова, а затем до хутора Каргин. Там продали трофеи, разделили денежное довольствие и отправились по домам.
ЧАСТЬ V
Глубокой осенью 1917 года стали возвращаться с фронта казаки: постаревший Христоня, Аникушка, Томилин Иван и Яков Подкова, Мартин Шамиль, Митька Коршунов, Меркулов, Петро Мелехов, Николай Кошевой... Они сообщили, что Григорий Мелехов подался к большевикам и остался в Каменской, там же Максимка Грязное. “Про Григория мало говорили, — не хотели говорить, зная, что разбились у него с хуторными пути, а сойдутся ли вновь — не видно”.
Курени, куда вернулись казаки, полнились радостью, но было много и таких, которые растеряли своих кормильцев на полях Буковины, Галиции, Восточной Пруссии, Прикарпатья и Румынии. “Лишь по одному Степану Астахову никто не плакал — некому было”. Аксинья по-прежнему жила в Ягодном. “В конце зимы под Новочеркасском уже завязывались зачатки гражданской войны”. Но хутора пока жили тихо.
В январе 1917 года Григорий Мелехов за боевые заслуги был произведен в хорунжий, назначен взводным офицером. Подлечившись дома после ранения, вернулся в полк, а тут грянула революция. Он получил назначение на должность командира сотни. К этому времени в настроении Григория произошел перелом, вызванный знакомством с офицером Ефимом Извари-ным, достаточно образованным и самобытным человеком. Изварин оказался убежденным казаком-автономистом. Он агитировал за полную автономию Войска Донского, за традиционные виды управления — Казачий Круг. Говоря о большевиках, Изварин уверял: они лишь заигрывают с крестьянством, а когда возьмут верх, то будет хорошо только рабочим, это ведь “рабочая партия”. В жизни не бывает, чтобы всем хорошо жилось, поэтому казакам надо избавиться от любой опеки: “Избавь, боже, от друзей, а с врагами мы сами управимся”.

Григорий возражал, что многие казаки тянутся к большевикам. Это, объяснял Изварин, из желания- “прикончить” войну: казакам она тоже надоела. Как только большевики протянут руки к казачьим землям, тут их пути и разойдутся. Григорий в этом ничего не понимал, ему трудно было разобраться: “Блукаю я, как в метель в степи...” Изварин говорил, что сама жизнь заставит Григория выбрать, встать на чью-либо сторону. Потом Мелехов встретился с казаком-большевиком Федотом Подтелковым и потянулся к большевикам.
Новочеркасск стал прибежищем для всех, бежавших от большевиков. Прибыв в ноябре и переговорив с Калединым, Алексеев занялся организацией Добровольческой армии. Сюда же приехали Деникин, Корнилов. Каледин стянул на Дон все казачьи полки, но они, уставшие от трехлетней войны, не хотели воевать с большевиками и расходились по домам. Наиболее боеспособные и сформированные полки сосредотачивались в Каменской. Неустойчивые полки Каледин предпочитал расформировывать. Казаки с бою взяли Ростов, и штаб Добровольческой армии во главе с Корниловым перебрался туда. Каледин поставил казачьи полки на границе Войска Донского. А в Воронеже и Харькове уже формировались красноармейские отряды для противоборства казакам. Подходило гиблое время.
В Новочеркасск приехал Бунчук, переодевшись в штатское потертое пальто, в котором чувствовал себя весьма неуверенно. Он шел на знакомую окраину, в старенький, покосившийся от времени дом. Все тут известно до боли. Ничего не изменилось за восемь лет, пока он отсутствовал. В первый момент мать не узнала его, потом обрадовалась, говорила, что и не надеялась свидеться. Через день Бунчук уехал в Ростов, пообещав скоро вернуться.
В Ростове сутолока и толчея, все торгуют. Бунчук пошел в комитет партии к Абрамсону, который поручил ему организовать пулеметную команду из рабочих-красногвардейцев. Бунчук пообещал справиться за несколько дней.
Бунчук четыре дня занимался с направленными к нему шестнадцатью рабочими. Среди них была женщина — Анна Погудко. Бунчук вначале опешил, узнав, что ему надо обучать и женщину, но потом смирился, уступив просьбе Абрамсона, очень четко объяснял устройство и принцип работы пулемета, рассказывал о преимуществах выбора позиции и места пулеметчика, чтобы не попасть под обстрел противника. На пятый день он вышел вместе с Анной и, неожиданно глянув на нее, внутренне ахнул. Она поразила его своей цельностью и гармоничностью: “Анна Погудко... ты хороша, как чье-то счастье”. Девушка небрежно отмахнулась от его слов. Бунчук пошел проводить ее. Дорогой она расспрашивала о его прошлой жизни. Потом Бунчук стал расспрашивать Анну и узнал, что она родом из Екатеринослава, еврейка. Возвращаясь домой, Бунчук шел радостный, согретый дружеским участием, понимая, что лжет себе, и это не просто дружба — он влюблен в девушку.
25 ноября казаки начали штурм Ростова. В цепи защитников были пулеметчики, подготовленные Бунчуком. Но Добровольческая армия шла неотвратимо, всех сминая на своем пути. Бои за Ростов были жестокие, 2 декабря город сдали. Бунчук заболел. Он едва нес свое обмякшее тело, но все же не хотел ехать в повозке, несмотря на уговоры Анны. Бунчук еще не понимал, что заболел тифом. У него начался бред, только после этого его силой усадили в повозку, где он потерял сознание.
8
Христоня и Иван Алексеевич пришли к Митьке Коршунову. К ним подошел дед Гришака и сказал, что слышал от проезжающего казака о намерении России воевать с Доном. Он поинтересовался, что об этом думают казаки. Иван Алексеевич ответил, что они об этом и не думают. Котляров узнал, что казаки посылают выборных ехать р Каменскую. Там 10 января съезд фронтовиков. Митька ехать отказался. Казаки, обиженные отказом, ушли. Выборным был наказ как-то обойтись без войны. На съезде во всех речах присутствовала эта мысль. Но внезапно стало известно, что Каледин дал приказ арестовать всех делегатов съезда. Тогда приняли резолюцию: “Долой Каледина! Да здравствует казачий Военно-революционный комитет!” Тут же приступили к выборам. Позже выяснилось: Подтелков — председатель, Кри-вошлыков — секретарь, Лагутин, Головачев, Минаев — члены комитета.
9
На следующий день в Каменскую по приказу Каледина прибыл 10-й казачий полк, чтобы арестовать участников съезда. В это время там шел митинг. Прибывшие смешались с митингующими, отказываясь выполнять приказы офицеров. На следующий день прибыли представители Донского правительства, но и они не договорились с комитетчиками. Было принято решение: делегатам Военно-революционного комитета ехать в Черкасск для окончательного решения вопроса о власти. Поехали во главе с Подтелковым.
10
Делегацию сопровождал наряд, иначе их растерзала бы толпа. По требованию Каледина Кривошлыков зачитал резолюцию съезда о полномочиях Военно-революционного совета. Каледин спросил делегатов, что у них общего с большевиками? Те ответили: хотят организовать казачье самоуправление. Делегаты упирали на то, что решающее слово останется за народом. Выслушав их доводы, Каледин подвел итог: правительство не сложит своих полномочий, оно избрано народом Дона, а комитетчики подпали под влияние большевиков и проводят их преступную политику. Выступивший Подтелков сказал, что народ не верит войсковому правительству, развязывающему на Дону гражданскую войну, комитет требует передать ему власть, удалить с Дона “всех буржуев и генералов”, Добровольческую армию. Но Каледин возразил: он никуда не уедет из Новочеркасска, но сам уже принял решение отправить верные ему войска на станцию Лихую, в зале он сказал, что обсудит предложение ревкомовцев. Он тянул время.
11
Ответ Донского правительства поступил на следующий день. В резолюции был отказ по всем пунктам ревкомовцев. Содержалось требование провести всеобщие выборы нового правительства. Между тем усмирили сопротивление казаков.
12
Из полка сбежал Изварин. Служить очень трудно. Казаки мечутся между большевиками и правительством. Перед отъездом Изварин спросил Григория, почему тот перешел к большевикам?
— Ищу выход, — ответил Мелехов.
— Но это не выход, а тупик, — уверял Изварин.
Узнав, что в станице Листницкий, Григорий понял: давняя боль не прошла. По вине Листницкого не осталось у Мелехова полнокровной радости, а лишь — выцветень. Вспомнив Аксинью, Григорий ощутил, что к ней его тянет с прежней силой, “тяжело и властно”. С тех пор как Подтелкова выбрали председателем ревкома, он переменился к знакомым казакам. “Хмелем била власть в голову простого от природы казака”. На станицу, занятую верными ревкому отрядами, напали войска, подчиняющиеся Донскому правительству. Они теснили бунтовщиков. Григория ранило в ногу. Пуля вошла в мякоть выше колена и застряла в мускулах. Но наступавший офицерский отряд был разбит почти полностью. Сорок офицеров взяты в плен во главе с Чернецо-вым. Пленных вели к Подтелкову. Голубев сказал, что берет Чернецова на поруки. Но Подтелков рассердился: контрреволюционеров следует расстрелять. “Революционным судом его (Чернецова) судить и без промедления наказать. Чтоб и другим неповадно было”, — зло говорил Подтелков. Но Мелехов, рассердившись, закричал, что слишком много над пленными начальников. К Подтелкову подвели пленных, он начал кричать на Чернецова, тот ответил. Подтелков выхватил шашку и рубанул офицера по голове, уже лежащего Чернецова Подтелков рубанул еще раз. Оглянувшись на коввои-ров, он крикнул, чтобы они рубили всех пленных офицеров. Их стали рубить и расстреливать в упор. Григорий мутными глазами смотрел на Подтелкова.
13
Пантелей Прокофьевич вез раненого Григория домой. Сын ехал с чувством недовольства, что покинул часть в самый ответственный момент, и радости, что увидит дом, может быть, Аксинью. Отец ругал Григория, почему ввязался в борьбу, тот объяснял свою правоту, а сам не мог простить Подтелкову расправу над пленными офицерами.
Опять смутно было на душе у Григория, он истосковался по крестьянскому труду, хотелось мира и тишины.
Дома его встретили шумно и радостно. Григорий с удивлением глядел на подросших детей. Сын был в мелеховскую породу, у дочери — отцовские глаза.
На вопрос отца, какой он стороны держится, Григорий ответил: за “советскую власть”. Пантелей Прокофьевич обругал его дураком. Петро же говорил, что им чужого не надо, но и своего никому отдавать не хотят.
К вечеру стали собираться хуторские казаки, хотевшие узнать новости из первых рук.
14
Поехав в Вешенскую, Пантелей Прокофьевич узнал о самоубийстве Каледина, одной из причин называли неподчинение ему войск. Посидев у кума и выпив, Мелехов ночью поехал домой. Слепая лошадь сбилась с пути, пока * хозяин дремал, да еще угодила в полынью. Старик едва успел спрыгнуть с саней, исходя бессильной злобой.
15
Повсюду на Дону Добровольческая армия терпела поражение. Видя полный крах своей политики, Каледин сложил с себя полномочия в пользу городской думы. Не успели члены правительства разъехаться, как узнали: Каледин застрелился.
16
Три недели Бунчук был при смерти, а когда одолел болезнь и очнулся, увидел глаза Анны. Но лишь через две недели после этого он смог без посторонней помощи передвигаться по комнате.
17
16 января Анна и Бунчук выехали из Царицына в Воронеж и дальше в Миллерово, там уже был Донской ревком. Потом Анна уехала на агитрабо-ту в Луганск.
18
После смерти Каледина власть перешла к атаману Назарову, объявившему мобилизацию всех от семнадцати до пятидесяти пяти лет, но казаки отказывались подчиняться. Большевистская агитация делала свое дело. 9 февраля в Ростов вошел отряд капитана Чернова. В одной из рот шел есаул Листницкий. Он глядел на жалкие остатки полка и думал, что это “цвет России”. Вспомнив отца и Аксинью, Евгений затосковал. Он понимал, что такой же заряд гнева и тоски в каждом из пяти тысяч офицеров, они все верили в Корнилова, который “выведет их к Москве”. Добровольческая армия, минуя Дон, двигалась на Кубань.
19
В станице Мелиховской отряд Голубева арестовал Казачий Круг, но потом отпустил. Бунчук выехал в Новочеркасск и там встретился с Анной. В тот же день он, собрав свои пожитки, перебрался к ней.
20
В марте Бунчука послали на работу в ревтрибунал при Донском ревкоме. Его назначили комендантом вместо предыдущего, казненного за взятку. С этого времени почти каждую ночь он казнил за городом приговоренных к смерти “врагов революции”. За неделю Бунчук высох и почернел от такой работы. Анна просила его уйти с должности, но он не слушал ее. Она не уставала повторять: “Уходи, Илья, иначе ты... свихнешься”. Бунчук возражал, что кому-то надо выполнять и “грязную работу”.
К марту ревкомовские части, теснимые немцами и гайдамаками, отошли к Ростову. Здесь начались убийства и грабежи. Однажды, придя домой раньше обычного и застав Анну, Бунчук сказал, что больше не работает в ревтрибунале, а возвращается в ревком.
21
Хутор Сетраков уже отсеялся, кое-где кучками сидели казаки, когда к хутору подошли колонны военных с красными лоскутами. Казаки поняли: это большевики, красногвардейцы Второй Социалистической армии.
Солдаты самовольно выбрали у казака самого большого барана, обезглавили и сварили; они приказали дать коням сено, за все суля щедро заплатить. Но вечером, несмотря на угрозы и запреты командиров, бойцы толпами пошли на хутор, изнасиловали двух казачек, резали скот, подняли стрельбу, перепились. А казаки сформировали два отряда. “Через час завершено было дело: отряд разгромлен дотла, более двухсот человек порублено и постреляно, около пятисот взято в плен”. Захвачено много оружия и боеприпасов. Через день уже гудел весь Дон, а потом откололся.
22
Идя на рыбалку, Мишка Кошевой встретил у Дона Валета. Тот сообщил, что на Дону объявлена мобилизация. Иван Алексеевич собрал верных казаков, в том числе Григория Мелехова, Христоню, говорил, что нужно уходить от мобилизации, а то за отказ можно попасть в тюрьму.
Мелехов сердился, что нарушен его быт и покой. Ему трудно сняться и уйти, и куда деть жену с детьми? Христоня с Григорием и Иваном Алексеевичем решили пока остаться, а Мишка Кошевой уходил, говоря: “расхо-дются, видно, наши тропки”.
Выйдя во двор и встретив Валета, Мишка поспешил к краю хутора.
23
После ухода Мишки казаки собрались и пошли по зову колокола на майдан. Они понимали, что впереди большие перемены, и опасались их.
На майдане сотник рассказал историю о красноармейском отряде и его разгроме. Предложил по примеру других хуторов сформировать у себя отряд из фронтовиков, чтобы оградить свои дома от разорения бандами. Он предлагал восстановить казачье самоуправление. Майдан решил, что от красных один разврат. Атаманом выбрали Мирона Григорьевича Коршунова. Командиром отряда хотели выбрать Григория Мелехова, но потом отказались, из-за того, что он был в красной гвардии. Выбрали Петра Мелехова. В отряд записались шестьдесят добровольцев, но утром на площади собрались только сорок, да и то не все с оружием, позже они двинулись в станицу Каргинскую.
24
Казаков под началом Петра отправили домой ждать дальнейших распоряжений. Они, довольные, поехали обратно.
До пасхи о войне не было ни слуху ни духу. А в страстную неделю прискакал нарочный с приказом собирать казаков: на них идет отряд под командованием Подтелкова.
25
Отряд Бунчука залег на окраине села, поджидая казаков. Бойцы готовы были в любую минуту дрогнуть и побежать. Анна, вскочив в полный рост, побежала, увлекая за собой бойцов. Бунчук побежал за ней, чтобы остановить, вернуть. Рядом бежало еще несколько человек, но все это не имело смысла. Выскочившие из-за угла казаки почти в упор расстреливали солдат. Анна первая получила смертельную пулю в грудь. Бунчук перевязал ее, порвав на себе нижнюю рубашку. Очнувшись, Анна сказала, что знает, чувствует близкую смерть. Просила Илью осторожно известить мать. Вскоре она умерла на руках Бунчука. Он бессмысленно пошел прочь.

Последующие дни Бунчук жил как в бреду. “Со дня смерти Анны чувства в нем временно атрофировались”. Он ел, когда его кормили, ложился спать, когда говорили, что пора спать. В этом состоянии пробыл Бунчук четыре дня. На пятый день его встретил Кривошлыков, ничего не знавший о случившемся, и пригласил в экспедицию по северным округам. Бунчук согласился.
Для Донского советского правительства настали тяжелые времена. Они были почти в полной изоляции на небольшой территории: с севера наступали немцы, южные станицы захвачены контрреволюционным мятежом.
Подтелков решил отправиться в северные округа, чтобы набрать три-четыре полка фронтовиков и кинуть их на немцев и контрреволюционеров.
Пять дней отряд ехал по железной дороге в направлении Миллерово; потом решили бросить все лишнее и двинуться походным маршем.
Бунчук ехал в одном из вагонов, лежал, с головой укрывшись шинелью. Постоянно во сне и наяву ему виделась Анна. От этого страдания его удесятерялись.
27
Выгрузившись из вагонов, несколько дней экспедиция шла в глубь Донского округа. Украинские станицы встречали их радушно, кормили, но лошадей давать не хотели. Однако по мере продвижения на север настроение населения менялось. Тут даже продукты не хотели продавать.
Подтелков не собирался углубляться слишком далеко. Ему нужно было набрать людей в полки со своей справой. Жалованье решили дать по сотне рублей. Но по хуторам уже пустили слух, что Подтелков идет с калмыками и режет всех православных.
Подтелков хотел повернуть назад, казаки его отряда требовали ухода из станиц, где их могли порубать, не желали гибнуть напрасно. Уже весь Дон полнился слухами об экспедиции Подтелкова.
Экспедиция повернула обратно, по пятам сопровождаемая разъездами казаков. Нападения ждали каждую минуту.
28
К ночи подошли к хутору Калашников. Казаки разбрелись по хатам на ночлег, никто не хотел идти в дозор. К утру хутор плотно окружили казачьи отряды. Они предъявили ультиматум, чтобы отряд Подтелкова сдался, иначе их уничтожат. Подтелков вначале возмутился, а потом был вынужден подчиниться силе. Бунчук заспорил, хотел сражаться, но казаки отряда отказались воевать против своих же братьев-казаков. “Святая пасха—а мы будем кровь лить?” Кто не хотел разоружаться, у тех отняли оружие силой. Разоруженных красноармейцев построили и погнали из хутора, а потом стали избивать. После того, как пленные напомнили о данном им слове, казаки погнали их на хутор Пономарев и заперли в сарае. Пока пленные ожидали решения своей участи, здесь же по соседству заседал военно-полевой суд, приговоривший “предателей” к смерти. Главарей — повесить, а остальных решено было расстрелять. Секретарь написал постановление суда и список осужденных из семидесяти пяти фамилий плюс трое безымянных, отказавшихся назваться.
29
Сидя в сарае, пленные понимали, что их ждет на рассвете. “Разные низались в ту ночь разговоры, бессвязные и обрывчатые”. Бунчук готовился к смерти, как к невеселому отдыху после трудного пути. К утру многие забылись сном.

30
Утром на хутор Пономарев прибыли татарцы под руководством Петра Мелехова. Узнав, что подтелковцев хотят казнить, Григорий опешил. Он вначале не поверил своим ушам.
Узнав о казни, назначенной на шесть утра, население хутора Пономарев шло посмотреть, как на редкое “веселое зрелище” — шли наряженные, многие с детьми.
Спиридонов спросил Петра Мелехова, есть ли среди казаков охотники казнить подтелковцев. Петр ответил, что нет и не будет. Но он ошибся. Митька Коршунов изъявил желание участвовать в расстреле. Подтелков и Кривошлыков попросили казнить их последними, чтобы они могли видеть, как будут гибнуть бойцы их отряда. Им разрешили. В первой очереди казнимых один казак кричал и плакал: он прошел германскую войну, у него четыре креста, дети... Валялся в ногах у палачей, но его не помиловали. Началась казнь. Вдруг из толпы зрителей выскочила казачка с- ребенком на руках и кинулась к хутору. После второго залпа из толпы кинулись остальные бабы с ребятишками. Григорий пошел к хутору и лицом к лицу столкнулся с Подтелковым, начавшим стыдить Мелехова, но тот напомнил бой под Глубокой, когда по приказу Подтелкова расстреляли и зарубили более сорока офицеров. Он еще многое хотел сказать, но его оттащил Хрис-тоня. Перед смертью Подтелков кричал, что казаков обманули, Советская власть восторжествует. Казаки сказали, чтобы Подтелков им не грозил; он отвечал, что не грозит, а указывает дорогу. Его вешали дважды: его ноги доставали до земли. Пришлось подрывать лопатой землю.
31
Мишка Кошевой и Валет только на вторую ночь вышли из Каргинс-кой. Но в степи их поймали. Валета убили (он был мужицкого происхождения), а казака Кошевого оставили в живых, назвав его заблуждающимся. Лечили его розгами. Мишке было стыдно, что вся станица видела его позор. Через два дня его отправили на фронт, Валета закопали, а вскоре в головах какой-то старик с ближнего хутора поставил часовню.
КНИГА ТРЕТЬЯ
ЧАСТЬ VI
“В апреле 1918 года на Дону завершился великий раздел: казаки-фронтовики северных округов пошли с отступающими частями красноармейцев; казаки низовых округов гнали их и теснили к границам области...” К концу апреля Дон на две трети был оставлен красными, тут созывался Круг. От хутора Татарского поехали делегатами Богатырев и Пантелей Прокофь-евич. Им наказали тщательнее выбирать атамана.
По пути Мирон Григорьевич встретил немцев, собиравшихся реквизировать его лошадей, но он отбился и потом двадцать верст скакал во весь опор до слободы Ореховой, где до вечера укрылся у знакомого хохла, обещая пригнать за это десяток овец. Овец, конечно, не пригнал. А привез как-то меры две груш, сильно побившихся за дорогу. В то время как Мирон Григорьевич “воевал” с немцами за своих лошадей, Пантелей Прокофьевич получил у немецкого коменданта разрешение на проезд. Немец сказал: “Поезжайте, но помните, что нам нужна разумная власть”. В Новочеркасске его поразило количество молодых офицеров. Мелехова смущало обилие кандидатов на должность верховного атамана. Главным был Краснов, затем Богаевский. Третьего мая сто восьмью голосами против тридцати и при десяти воздержавшихся войсковым атаманом был избран генерал-майор Краснов. Он выставил условие — снабдить его неограниченной полнотой атаманской власти. Пантелей Прокофьевич уезжал из Новочеркасска ободренный, власть в надежных руках, скоро установится порядок. Но из окна вагона он увидел, как бодро и уверенно шагают немцы по донской земле, “и понурил голову”.
С Дона через Украину немцы гнали составы с продовольствием. К лету почти весь Дон очистили от красноармейцев.
Татарцы под руководством Петра Мелехова четверо суток гнались за красными. Противника они не видели и к “смерти не торопились”, делали не больше десяти верст в день. Отряд насчитывал около сотни человек, одним из взводов командовал Григорий Мелехов. Но на марше получен приказ возвращаться для переформирования.
Петр перед отъездом беседует с Григорием, не понимает его, хотя они братья. Петр боится, что Григорий переметнется к красным. Григорий интересуется, нашел ли Петр свой путь? Тот твердо ответил: “попал в свою борозду... Я шататься, как ты, не буду”. Петр боится за Григория, окажутся они по разные стороны баррикад. На следующий день Петр с одногодками ушел в Вешенскую, а Григорий “двинул молодняк” на Арженовскую.
* * *
Этапным порядком гнали Михаила Кошевого на фронт, а до этого он был отарщиком: мать упросила стариков заступиться за ее непутевого кормильца. Мишке дали два косяка: в сорок маток и второй — вдвое меньше.
Неделю отдыхал Мишка, целые дни проводя в седле или отлеживаясь в траве. Жизнь вдали от людей вначале нравилась, но потом он испугался, что где-то без него люди решают свою и чужую судьбу, а “я кобылок пасу”.
15 мая в станице Манычской встретился Краснов с генералами Деникиным и Алексеевым. “Встреча дышала холодком”. Деникин возмущался, что Краснов выступил совместно с немцами. Он называл это изменой России. Во имя своих целей Краснов согласен опереться на бывших врагов. Он делал упор на пятимиллионный народ Дона, не нуждающийся ни в чьей опеке, тем более Добровольческой армии. Ни о каком объединении казаков с Добровольческой армией не договорились. Слишком высоко каждый мнил о себе и не хотел подчиняться даже во имя “великой цели — спасения России”. “А события грохотали изо дня в день. В Сибири — чехословацкий мятеж, на Украине — Махно... Кавказ, Мурманск, Архангельск. Вся Россия стянута обручами войны... Вся Россия — в муках великого передела...”
Во время отступления корниловцев от Ростова к Кубани Листницкий был дважды ранен, но незначительно. Он решил отдохнуть у приятеля в Новочеркасске, а не трястись домой. Живя у сослуживца Горчакова, Евгений почти влюбился в его жену, хотя Ольга Николаевна не подавала никаких надежд. Вскоре, по возвращении на фронт, Горчакова смертельно ранило, и он просил Листницкого не оставлять “Лелю”.
В следующем бою Листницкий тоже получил ранения в руку и бедро. Руку пришлось ампутировать. В Новочеркасске его навещала Ольга Николаевна, носившая траур по мужу. После госпиталя Листницкий женился на ней и решил ехать в имение к отцу.
По приезде в имение Ольга Николаевна сразу обратила внимание на Аксинью: “Какая порочная красота”.
Отец предложил Евгению разобраться с Аксиньей — дать ей денег и отправить на хутор. Евгений сказал Аксинье. Она попросилась доработать месяц. Он согласился.
6
За два месяца Мишка Кошевой привык к работе отарщика. За добросовестное отношение к делу “простили” Мишке его желание служить красным и откомандировали в станицу. По пути домой Мишка встретился со Степаном Астаховым, считавшимся на хуторе Татарском погибшим. Но Степан был только ранен. Брошенный товарищами на поле битвы, он попал в плен к немцам. Его вылечили и отправили на работу в Германию. Он там привык, даже хотел принять подданство и остаться, но потом вдруг потянуло домой. Мишка рассказал Степану о доме, Мелеховых, Аксинье.
Казаки, изгнав красных из своих земель, не хотели идти дальше. У них не хватало боеприпасов, началась уборка пшеницы. Хутор Татарский тоже испытывал недостаток рабочих рук, бабы и старики не могли заменить ушедших казаков...
Вернувшись на хутор, Степан поселился у Аникушкиной жены. Собирался восстанавливать хату, посылал в Ягодное к Аксинье узнать, не вернется ли домой, забыв обиды. Она отказалась, испугавшись “воскресения” Степана. На следующий день он сам приехал к Аксинье и униженно просил ее вернуться, она опять отказалась. А через сутки получила в Ягодном расчет и появилась у ворот Степана. Он радостно улыбался, узнав о ее возвращении.
8
Сотня под командованием Григория Мелехова гнала красных за пределы Дона, те ожесточенно сопротивлялись, в их рядах не было паники, было много офицеров, перешедших на их сторону. Это известие очень удивило Григория. Казаки воевали охотно, захватывая добычу, а потом переправляя ее по домам. “Грабеж на войне всегда был для казаков важнейшей движущей силой”. Григорий ничего не брал, кроме корма коню и еды для себя. Он относился к грабителям с отвращением, особенно если сослуживцы граби- ли своих же казаков. Его казаки если и брали, то таясь от командира. Так же Григорий запрещал раздевать и уничтожать пленных. Чрезмерная мягкость Мелехова вызывала недовольство начальства, его вызвали для объяснений в штаб дивизии, обвинили в том, что он готовит себе почву для перехода к красным, приказали сдать командование сотней, дали взвод.
Неожиданно Григория навестил отец. Пантелей Прокофьевич сказал, что недавно он ездил к Петру. Тот снабдил отца одеждой, мешком сахара, конем. Григорий понял, отец ждет и от него добычи. Он взорвался, начал кричать, что за мародерство в армии расстреливали, сказал, что бил казаков за грабеж и отцу не позволит “грабить жителев”. Пантелей Прокофьевич понял, за что сына погнали из сотников. Он рассказал Григорию о вернувшемся Степане Астахове, забравшем к себе Аксинью и теперь обустраивающем свой курень.
Узнав о доме, Григорий разрешил отцу взять в обозе винтовку. Но Пантелей Прокофьевич, дождавшись отъезда сына, пошел в обоз и набрал там всякого добра, кое-что прихватил у хозяйки, где стояли казаки, и, нагрузив две брички, отправился домой под громкие причитания ограбленной бабенки.
10
Григорий устал от бесконечных боев и недосыпа. Он мечтал о тяжелом крестьянском труде, как о счастье. Казаки не хотели воевать. Они говорили, что разберутся красные с чехами, а потом и им дадут так, что “одна жижа останется. Это ведь Расея!”. Все понимали правоту этих слов. Под Григорием убило трех коней, в пяти местах была продырявлена шинель, а сам же он оставался невредим. Митька Коршунов говорил Мелехову: “кто-то крепко за тебя молится”.
Казаки повсеместно стали отступать, когда против них выступили рабочие полки или матросы. Казачий офицер горько рассмеялся: “Хотели с босыми казаками штурмовать Россию! Ну и не идиоты ли?” Как ни ожидал худшего Григорий, но “развязка все же поразила его”. Отступление казаков уже нельзя было остановить. “И ночью, исполненный радостной решимостью, он самовольно покинул полк”.
11
Осенью на Дон прибыли представители Англии и Франции, чтобы изучить условия борьбы с большевизмом. А через неделю начался развал фронта. Казаки пропускали на Дон красных. А союзническую миссию убеждали: казаки упорно сопротивляются. Союзники обещали прислать из Салоник на помощь первый отряд солдат, потом пришло сообщение, что солдат не пришлют, а лишь “материальную помощь”.
12
Неслыханная враждебность между офицерами и казаками к осени 1918 года достигла своего апогея. Петро Мелехов старался забыть сам и убедить подчиненных: он такой же, как они, а не офицер, не обижал своих, дозволял грабить. Лишь бы не тронули его. А затем уехал домой.
13
Дон как бы замер в ожидании грядущего. Казаки самовольно возвращались домой.
Вернувшись домой, Петр рассказал о развале фронта. Он не собирается оставаться дома ждать, когда “краснопузые” ему кочан срубят, офицеров они не жалуют. Дарья с Натальей тоже не захотели оставаться, если мужчины уйдут. Но Пантелей Прокофьевич и Ильинична вернули их к действительности — “идти некуда, хозяйство не бросишь. Только в полночь пришли к общему решению: казакам идти в отступ, а бабам оставаться караулить дом и хозяйство”; шел упорный слух: красные “режут людей”. Но в последний момент женщины расплакались, что их бросают на погибель, и мужчины мелеховского куреня остались дома.
14
Краснов сам приехал на Северный Дон, чтобы поддержать дух казаков. Но его миссия не принесла ожидаемых результатов.
15
Через хутор Татарский отступала батарея. Вахмистр попросил помочь. Его вера и преданность делу поразили и пристыдили казаков.
16
В хутор Татарский вошли красные, к Мелеховым на постой пришло пятеро.
Вначале солдаты вели себя вызывающе. Потом Григорий поставил их на место, сказав, что они хутор не с боем брали, вошли спокойно, а “безоружного убить и обидеть нехитро”.
К Мелеховым на постой набился полный курень. Красноармейца, с которым повздорил Григорий, среди ночи увел комиссар, пообещав судить “за недостойное красноармейца поведение”.
Наутро они, расплачиваясь за постой, извинялись за причиненный ущерб.
17
Через хутор шли все новые и новые красноармейские полки. Пантелей Прокофьевич повредил коням ноги, их не забрали, а у Христони и других казаков забрали коней.
Вечером Григорий узнал, что его, как офицера, хотят расстрелять, и ушел за Дон, а когда фронт отошел, вернулся.
18
На хутор Татарский вернулся Мишка Кошевой, Иван Алексеевич, Да-выдка-вальцовщик. Они уполномочены установить правление и приказали сдать огнестрельное оружие и шашки. На все возмущения казаков Мишка Кошевой отвечал, что в крае действует военное положение, и его законы не обсуждаются, а выполняются.
19
Мелеховы сдали оружие, принесенное с германской. Но у них еще оставались винтовки и пулемет, припасенный Пантелеем Прокофьевичем. Это братья припрятали на всякий случай.
Узнав о расстрелах по приговорам трибунала, Петр поехал по старой памяти к Фомину заручиться поддержкой.
Фомин обещал Петру защиту.
По хутору ходили смутные слухи о расстрелах, о развале фронта за Донцом.
Пантелей Прокофьевич видел повсеместный развал не только хозяйства, но и жизни. К вечеру его свалил тиф.
20
Однажды, придя к Кошевому, Григорий заспорил о Советской власти, ничего не давшей казакам, кроме разорения. Мишка возражал, Григорий отвечал аргументированно. Он утверждал: только год Советской власти, а ни о каком равенстве не идет речь, что же будет дальше, “когда они укоренятся”? Мелехов уверял: если пан плох, “то из хама пан во сто раз хуже”. Иван Алексеевич за такие слова назвал Григория “контрой”. Мелехов обиделся. Он пришел, чтобы ему помогли разобраться, а в ответ услышал лишь брань. На прощание Иван Алексеевич сказал Григорию держать при себе такие мысли, а то и язык ему укоротят. Мишка позже признался Ивану Алексеевичу, что Гришка был его другом детства, но за нынешние речи он очень сердит на Мелехова. Здесь и дружба не поможет.
21
Отправляясь с быками отвозить патроны, Григорий думал, что “одной правды не бывает... кто кого одолеет, тот того и сожрет...”.
22
В хуторе вокруг ревкома сгруппировалось несколько человек, остальные казаки держались в стороне. Пришла бумага об уплате “контрибуций” на сорок тысяч рублей, а собрали немногим более восемнадцати тысяч. С хутора увезли семерых арестованных.
Неожиданно появился Штокман. Ревкомовцы были рады такому подкреплению. Вечером из Вешенской вернулся Олыпанов и сообщил: всех семерых расстреляли. Иван Алексеевич был оглушен таким сообщением. Он никак не представлял, что за двадцать две тысячи рублей недоимок людей могут расстрелять, пошел к Штокману, но тот вовсе не удивился, что врагов расстреляли. Иван Алексеевич уверял — жестокость Советской власти отпугнет казаков, но Штокман возражал, что многое будет зависеть от их агитации. Надо все правильно объяснять казакам, тогда они пойдут за новой властью. А костяк контрреволюции надо уничтожить, чтобы не было восстания. Штокман говорил, что на фронтах гибнут лучшие люди, их надо жалеть, а не врагов.
23
К Мелеховым пришла Лукинична и сообщила о казни свата. Она просила Петра съездить за телом Мирона Григорьевича в Вешенскую, тот отказывался, а потом согласился.
Петро отрыл Мирона Григорьевича и привез к сватам.
24
По весне в Татарском среди бедноты делили имущество бежавших к белым купцов. Руководили распределением Иван Алексеевич и Штокман.
На майдан собралось очень много казаков, они просили объяснить цели большевиков и их планы о казаках.
Алексей Шамиль высказал общее мнение многих, что односельчан, кроме Коршунова, казнили зря: никакие они не враги Советской власти, а темные люди, сболтнувшие что по дурости. И создалось у казаков мнение, что хочет их власть “изничтожить” вовсе. Казаки не согласились, что в списке односельчан Штокман перечислил врагов, в том числе Мелеховых. Чужого имущества тоже никто не взял, боясь возвращения хозяев.
25
Мишку раздирали противоречивые чувства: он жалел и ненавидел Григория Мелехова. Узнав, что тот вернулся из извоза, Мишка сообщил в ревкоме. Кошевого с двумя милиционерами отправили арестовывать Григория. Петра решили не трогать, за него горой стоял Фомин. Но через полчаса Мишка вернулся ни с чем, Григория нет дома, уехал в другой хутор к тетке. Штокман послал Мишку вслед Григорию, но Мелехова так и не нашли.
26
Григорий вернулся через две недели, а за два дня до этого увезли Пан-телея Прокофьевича. Петр посоветовал брату уезжать, ему тоже грозил арест. Григорий укрылся у дальнего родственника на хуторе Рыбном.
27
Мишка Кошевой повез в Вешенскую реквизированное оружие и хотел узнать о собрании. На Вешенскую напали казаки, начался переворот; Мишка в панике бежал, с ужасом думая, что будет, если и в Татарском такая же заваруха. Так и оказалось. Антип Врехович чуть не убил Мишку вилами за расстрел отца. Очнувшись только к ночи, Мишка случайно забрел к Астахову и попросил у него пристанища. На следующую ночь Мишка добрел до дома, но мать просила его бежать: казаки уже искали его, жалея, что не убили сразу. Со слов матери Мишка узнал, что восстали все хутора Дона, ревкомовцы ускакали. В ночь и он уехал на Усть-Медведское направление.

28
Григорий скрывался до восстания казаков. Потом поскакал домой, решив бороться с врагами казачества до последнего вздоха. На мгновение он подумал: “Богатые с бедными, а не казаки с Русью...” Но потом отмахнулся от этой мысли.
29
К рассвету Кошевой едва добрался до своих. Штокман обрадовался, не чаял встретить Мишку живым.
30
В Татарском уже сформировались две сотни казаков от шестнадцати до семидесяти лет. Отказывающихся записывали силой, под страхом расстрела. Не было единой организации, хутора действовали разрозненно.
На подавление восстания двинули “карательный отряд в триста штыков при семи орудиях и двенадцати пулеметах под командой Лихачева”.
Разведка Григория Мелехова взяла Лихачева в плен, из Вешек его погнали в Казанскую, но по дороге его изрубили конвойные.
31-32
Восстание широко охватило Дон, но у казаков не было оружия и боеприпасов. Против восставших же шли хорошо вооруженные части с артиллерией. 33
Обойдя красных с тыла, полусотня Григория Мелехова взяла четыре подводы с патронами и двух верховых лошадей. Красные, сделав десятиверстный обход, зашли в тыл казакам и начали рубить коноводов, все смешалось. Казаки попрыгали в яр, откуда Мишка Кошевой приказал вылезать, иначе обещал побить всех. Казаки полезли из яра. Вылезшего Петра Мишка Кошевой лично застрелил, остальных казаков порубали. Все они, одиннадцать, остались лежать на снегу.
34
Сидя у Христони, Григорий вспоминал, как весело они с братом проводили время в степи. Петр был добрым и смешливым, всегда умел утешить. Григорий тяжело переживал его смерть.
35
Приказом командующего объединенными повстанческими отрядами Верхнего Дона Григорий Мелехов был назначен командиром Вешенского полка. Десяти сотням предстояло разгромить отряд Лихачева и выгнать его за пределы округа. По дороге казаки захватывали брошенные боеприпасы и орудия, но в бой красные не вступали. Взятых в плен казаки рубили тут же, мстя за своих родных и товарищей.
36
От Каргинской Мелехов повел уже 3,5 тысячи сабель. Еще три дня полкам Мелехова сопутствовала удача, а потом красные, собрав силу, значительно потрепали казаков. Вначале Григорий приказывал убивать пленных, но к “красным” казакам у него шевельнулась жалость, и он велел отпустить врагов, испытав при этом радость. Вдруг стал ощущать неправоту своего дела. Казаки смело сражались, но только у своих куреней, а дальше идти не хотели. Решили фронт держать рядом, идти дальше было некуда.
37-38
Казаки воюют с красными на данном этапе довольно успешно, но у них не хватает боеприпасов, и они льют самодельные пули, которые страшно свистят и поражают лишь на близком расстоянии. Восстание замкнулось в границах Верхне-Донского округа.
Чем дальше, тем яснее Григорий понимает обреченность восставших, их неминуемое поражение. “Спутали нас ученые люди... Господа спутали! Стреножили жизню и нашими руками вершат свои дела”, — думал Мелехов об офицерах, встреченных среди восставших и в штабе повстанцев.
39
После бегства из восставшего Татарского ревкомовцы: Штокман, Иван Алексеевич и Кошевой пристали к 4-му Заамурскому полку, хорошо укомплектованному и боеспособному.
40-41
Каргинская — опорный пункт повстанцев. Учитывая ее стратегическое значение, Мелехов решил ни в коем случае ее не сдавать. Под станицей казаки наголову разбили красных, убив сто сорок семь красноармейцев, у казаков — четверо убитых и ранено пятнадцать человек.
Казаки страшно пьянствовали. Григорий тоже пил, но всегда оставался 1на ногах. Пользуясь недельным затишьем, станичники пели и веселились, ютдыхая от войны.

Григорий призывал казаков не разводить распри — это гибельный путь. • Они и так в кольце, не сегодня завтра могут погибнуть, а междуусобица •только усугубит положение. Все согласились. Думая о пережитом, Гри: рий не мог представить, что же “нового покажет” ему жизнь? Даже смерт! ждал без страха: “Невелик проигрыш!” Лишь Аксинью вспоминал с лк вью: “Незабудная!”
43-44-45
С приходом весны Кудинов боялся, что восставшие разбегутся на поле-вые работы...
* * *
Во время атаки, поскакав на матросов, Григорий зарубил четверых, а потом бился в истерике, что лишил жизни людей. На следующий день, передав командование сотней полковому командиру, Григорий уехал в Е шенскую По дороге Мелехов подстрелил дикого гуся. В Вешенско! жаловались, что Кудинов лютует, обижает девок и баб из-за ушедших из их куреней казаков к красным. Выпив, Григорий пошел в тюрьму - ра: раться. Выпустил всех посаженных, которые из боязни отказались выйти; силой вытолкал их на улицу и закрыл пустые камеры. На вопрос Кудинова, что он делает, Мелехов ответил: “Тюрьму вашу разгромил”. Кудино] зил Григорию, но тот быстро утихомирил его, сказав, что может оголить фронт, сняв свою боевую часть. Григорий предостерег Кудинова на будущее и уехал домой.
46
В Татарском без казаков было скучно и пусто. Они лишь изредка приходили домой помыться да взять чистую одежду. Возвращались в части “невеселые, но зато сытые, обстиранные”. С фронта дезертировала татарская пехота, торопились, боясь опоздать к севу. Пантелей Прокофьевич тос ковал по хозяйству, крестьянскому труду.
Григорий, приехав домой, собирался отсеяться. Наталья просила пособить “десятинку” для матери. Григорий удивился: “Зачем им сеять, ведь у Коршуновых полны закрома. Фронты отгремят, тогда и сеять будете”. Р обиделась, и Григорий обещал помочь.
В этот приезд Григория Наталья встретила его сурово. До нее дошли слухи о пьянстве и похождениях мужа. Григорий не оправдывался, объяснив- жизнь виновата, он все время на краю смерти ходит. Наталья нила о совести. Григорий горько усмехнулся, о какой, мол, совести может идти речь если “людей убиваешь”. Он говорит жене, что война из я вычерпала. “Я сам себе страшный стал. В душу мне глянь, а там как в пустом колодезе...”
Григорий наладил лемех, собираясь дней пять поработать
47
К повстанцам пришел Вороновский, сказавшийся командиром Сердоб-ского полка. В прошлом он был офицером, хотел искупить вину за службу у красных, перешел со своим полком на сторону казаков. Богатырев решил связаться с Вешенской, чтобы Кудинов решил этот вопрос.
Ответ пришел быстро. Кудинов приказывал соглашаться на все условия сердобцев, а главное, чтобы они пришли с оружием, боеприпасами, захватив своих комиссаров. Коммунистов пусть отправят в Вешенскую, а тут уж бабы сами разберутся с ними — “самосуд”, и спроса ни с кого не будет.
48
Сердобцы, разговорившись со Штокманом, убеждали его, что казаки — хлеборобы, их братья. Штокман требовал ареста недовольных, но комиссар возражал, отговариваясь недостатком надежных сил. Написав о случившемся, Штокман послал Кошевого в политотдел 14-й армии.
49
Наутро сердобцы собрались на митинг, они силой увели с собой Шток-мана и Ивана Алексеевича. Штокман пытался образумить бойцов, его убили. Ивана Алексеевича арестовали, хватали всех коммунистов.
Затем полк выстроился при приближении повстанцев.
50
Прожив дома пять дней и отсеявшись, Григорий засобирался назад в дивизию, как только домой приехал отец.
Пойдя на Дон поить коня, Григорий встретил Аксинью. Заговорив с ней, спросил, неужели их любовь прошла? Он до сих пор не может ее забыть, часто вспоминает о житье в Ягодном. Аксинья ответила, что любовь их вот тут у Дона начиналась, она тоже все помнит.
Придя домой, Григорий сказал отцу — никуда сегодня не поеду. Пантелей Прокофьевич видел разговаривающих у Дона сына и Аксинью и рассердился на Григория: “И в кого он такой кобелино выродился? Неужели в меня?”
А Аксинья, придя домой, долго рассматривала в зеркальце свое постаревшее, но все еще красивое лицо.
Вечером она зазвала к себе Дарью, подарила ей золотое кольцо, чтобы та позвала Григория.
Ночью Григорий ходил к Аксинье.
51
Провожая Григория в дивизию, мать говорила, что до нее дошел слух, что Григорий порубил матросов, а ведь у них могли быть дети. Она просила Григория не лютовать да себя поберечь.
Вернувшись в Каргинскую, Григорий принял командование 1-й дивизией. Боеприпасы казаки добывали в бою. Кудинов сообщил Мелехову о переходе Сердобского полка на сторону восставших, о захваченных коммунистах. Среди них Котляров и Кошевой. Григорий поспешил спасти Мишку и Ивана Алексеевича, а еще хотел узнать, кто убил Петра.
52
Командира сердобцев покоробил приказ разоружить полк и сдать оружие. Богатырев согласился оставить двести вооруженных надежных бойцов, остальных раскидать по другим полкам.
53
В хутор Сингин на аэроплане прилетел Богатырев, перепугав насмерть хуторян. Он прибыл ободрить земляков, сказать, что скоро восставшие пойдут в наступление.
54
Двадцать пять хуторян, выданных повстанцам Сердобским полком, отправили из Усть-Хоперской станицы. Среди них был Иван Алексеевич. О побеге нечего было и думать. Конвойные их избили, а потом повели к хутору, откуда им навстречу кинулись жители. Это была смерть. Это был ад. Тридцать верст шли по сплошным хуторам, где их били, забрасывали камнями.
55
На секретном совещании принято решение просить помощи для повстанцев у Донского правительства, соединиться с войсками в Новочеркасске, принять в полки консультантами офицеров. Но от простых казаков Кудинов держал эти переговоры в секрете.
56
А между тем пленных красноармейцев пригнали в Татарский. Иван Алексеевич искал взглядом жену и сына и боялся увидеть. Голова его была огромна, как ведро. На макушке — сплошное месиво. “Он уже понял, что дальше Татарского ему не уйти”. И ждал смерть, но боялся, что это произойдет на глазах у родных. Дарья подошла и спросила, кто казнил ее мужа, и Котляров ответил, что Мишка Кошевой, а не он. Тогда остальные хуторяне закричали, кого же убивал он? У Дарьи в руках оказалась винтовка, она хотела ударить Котлярова прикладом, но потом перевернула оружие, вскинула и нацелилась в левую сторону груди Ивана Алексеевича. Она видела, что находится в центре внимания, и “неожиданно для самой себя” выстрелила. Антип Брехович добивал Котлярова штыком, но умер Котляров только после выстрела в голову. Остальных пленных тоже убили жители хутора.
Через час в Татарский прискакал Григорий Мелехов. Загнал коня, но опоздал... Он пришел домой, чтобы узнать, давно ли прогнали через хутор пленных. Дуняша рассказала подробности расправы над коммунистами и о “подвиге Дарьи”. Григорий тревожно расспрашивал о Мишке Кошевом, Штокмане. Дуняша ответила, что их среди пленных не было. Мать побоялась ночевать в одной хате с Дарьей, ушла к соседям. А Дашка откуда-то явилась пьяная, теперь спит в амбаре. Придя в амбар, Григорий испытал жгучее желание рубануть Дарью, но потом ткнул кованым сапогом ей в лицо. Пьяная даже не очнулась.
“Этой же ночью, не повидав матери, Григорий уехал на фронт”. 57
8-я и 9-я красные армии не смогли до весеннего паводка сломить сопротивления Донской армии и продвинуться на Донец. Донская армия, соединившись с повстанцами, начала получать помощь от интервентов, главным образом вооружением. Красная Армия вначале не приняла всерьез восставших, было упущено время, и теперь в тылу у красных действовали мощные силы казаков, с которыми справиться было очень сложно. В мае красные стали бросать на подавление восставших мощные силы. “И Григорий Мелехов почувствовал впервые всю силу настоящего удара”. Повстанцы побежали, оставляя хутор за хутором. Пришлось оставить даже Каргинскую.
58
Приехав на совещание к Кудинову, Григорий узнал, что дело восставших обречено, если не помогут белогвардейцы. Григорию приказано идти на прорыв фронта, соединиться с кадетами. У повстанцев все так же ощущалась нехватка боеприпасов. Григорий прочитал газету, где повстанцев называли пособниками Деникина. Это оскорбило Мелехова, но потом он решил — это справедливо. “Выходит, что помощники и есть, нечего обижаться”.
Мелехов жил без радости, пролитая им кровь угнетала. В любви к Аксинье он искал утешения. Узнав, что они могут пойти на прорыв, Григорий подумал: “Аксютку возьму с собой”. Своего ординарца он отправил к Аксинье с запиской, чтобы ждала его в Вешенской. На словах же просил передать своим, чтобы переправили все ценное через Дон и зарыли хлеб.
59
22 мая началось отступление повстанческих войск по всему правобережью. Семьи двинулись вслед за казаками. В обозах с беженцами много строевых казаков, бросивших фронт и пришедших к семьям. По Чиру горели хутора повстанцев.
60
На пути следования беженцев стояла застава, отбиравшая из обозов строевых казаков. Только за час задержала человек пятьдесят дезертиров. Их пешим порядком отправили в Вешенскую. А около Дона творилось нечто невообразимое: подводы стояли сплошь по всему берегу на две версты. Но вначале переправляли орудия и военных. У Дона Прохор заметил Аксинью с небольшим узелком.
К утру конница стала переправляться вплавь. Беженцы все еще стояли на берегу и роптали, что их бросают на расправу красным, но их успокаивали, обещали держать оборону, пока не переправится весь народ.
61
За день на левый берег Дона были переброшены все повстанческие части и беженцы. Последним переправлялся полк Григория Мелехова. Он сдерживал натиск красных, пока не получил уведомление Кудинова, что все перебрались через Дон. Тогда только отдал Григорий приказ об отступлении.
И теперь по левой стороне Дона на сто пятьдесят верст протянулся повстанческий фронт.
* * *
Красные весь день обстреливали из орудий Вешенскую. Потом стали готовиться к переправе, что-то пилили и строили. Но что, казаки не видели На позициях станичников было полно баб, пришедших к мужьям. Многое повидал Григорий, но такое - впервые. Он распорядился убрать с поз всех гражданских.
62
Аксинья ждала Григория в Вешенской и сердилась, что он задерживался К вечеру ее нашел Прохор Зыков, посланный Григорием. При ветре' Григорием Аксинья плакала и улыбалась, укоряла его, а он не мог оторви глаз от милого лица.
63
Двое суток прожили они как во сне, перепутав дни и ночи, забыв об окружающем. На третьи сутки он отправился в Татарский навестить с, мью От отца Григорий узнал: женщины остались дома из-за Натальи, с! лившейся в тифу, а Ильинична не захотела ее бросать. Мишатка и Полюшка здоровы. Дуняшка переехала, побоялась оставаться. Пантелеи Прок евич уже дважды был дома. Сын упрекнул отца, почему тот не перевез семью но тот зло ответил, что Григорий сам должен был позаботиться о жене и детях, а не связываться опять с Аксиньей. Отец рассказал, что дома богачей жжет Мишка Кошевой. Ильиничне сказал, что как только перее рется Григорий на ту сторону, повесят его на самом высоком дубу. А 1 телея Прокофьевича обещал самолично выпороть.
64
В штабе от Кудинова Григорий узнал о доставленных повстанцам боеприпасах Его уверили, что белогвардейцы идут к ним на помощь, проры фронт красных. Осталось ждать не более недели. Кудинов приказал добыть “языка” и, переправив через Дон сотни две, “поворошить” красных. Г] рий отказался возглавить этот рейд, но не из страха, а из-за бессмыслен ти кровопролития.
65
Мишка Кошевой поехал в штаб экспедиционной бригады, но из-за восставших не доехал, по пути прибился к 33-й кубанской дивизии и остался при конной разведке. Он с боями шел к Дону. После того, как узнал убийстве Штокмана и Ивана Алексеевича, сердце Мишки ожесточи против казаков. Он жестоко расправлялся с пленными. “Рубил без жало, ти” жег дома “изменников”. Хотел он попасть и в Татарский, чтобы отомстить хуторянам за убийство Котлярова и увидеть Дуняшку Меле: которой прикипело сердце.
Вскоре Мишке выпала возможность съездить домой. “На , въезжал в Татарский”. Хутор поразил его безмолвием и безлюдьем. “Словно мор прошел по хутору”. Дома Мишка никого не застал, подумал, что мать ушла за Дон. На крыльце коршуновского дома встретил деда Гришака, поинтересовался, почему тот не ушел со всеми за Дон. Дед ответил, что не захотел, а потом отругал Мишку, пошедшего про-их же казаков. Мишка гнал деда, чтобы запалить дом. Гришака не уходил, тогда Мишка его застрелил и зажег подворье. А вечером направился к Мелеховым. У Ильиничны он спросил про Дуняшку и рассердился, узнав, что она за Доном. Грозился убить Григория, если попадется, и наказать старика, которого черти носят неизвестно где. Потом сказал, что сейчас не время, а как кончится война, зашлет Мелеховым сватов. Предупредил, чтобы Дуняшку ни за кого не отдали, иначе плохо будет.
Позже Мишка зажег еще семь домов, принадлежащих купцам и попу, и только после этого уехал из хутора.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
ЧАСТЬ VII
Верхнедонское восстание, оттянув с Южного фронта красноармейские части, позволило перегруппировать войска и сосредоточить наиболее боеспособные части белогвардейцев.
Татарцы сидели за Доном против своего хутора. После их вылазки и убийства четырех красноармейцев за Доном поставили орудие и целыми днями обстреливали позиции повстанцев, но те ушли в лес, а вернулись лишь после того, как орудие было отозвано в другое место. Казаки скучали, пили самогон, хорошо ели. “От сытного котла все казаки были веселые, за исключением Степана Астахова”. Через Аникушку, ехавшего в Вешенс-кую, Степан передал Аксинье просьбу, чтобы приехала его проведать. Она привезла печеного, постирала Степану грязное белье, починила сопревшие рубашки. Через сутки Аксинья ушла, сказав, что не тоже ей находиться среди казаков. Степан согласился.

В ночь полк красноармейцев переправился на плотах через Дон и опрокинул громовскую сотню, казаки перепились и не оказали сопротивления. Однако смогли уйти, благодаря ночной мгле. Таким образом был прорван фронт, куда устремились красноармейцы. Татарцы тоже бросили окопы, опасаясь попасть в окружение.
Григорий с полувзводом кинулся выправлять ситуацию. Он пытался криком остановить бегущего Христоню, а когда не помогло, пустил в ход плеть, грозился даже пустить в ход саблю, но до этого не дошло. Казаки вернулись на позиции. Потом татарцы с восхищением вспоминали, как геройски действовал Мелехов. “Истый орел!”
* * *
С рассветом красноармейцы пошли в атаку. Но их всех уничтожили, не дав возможности перебраться через Дон подкреплению.
Вернувшись ночью на квартиру, Григорий спросил у Зыкова об Аксинье. Тот ответил, что куда-то запропала. Григорий распорядился принять и вычистить коня, которого приведут взамен убитого, а его самого не будить, пока сам не проснется. Утром он рассмотрел присланного ему жеребца-шестилетку и остался доволен.
Пленных красноармейцев сначала держали в конюшне, а потом решили уничтожить, на перегонах рубили нещадно. Один спасся, прикинувшись сумасшедшим. Старуха упросила конвойных отдать ей болезного. А когда узнала, что он не сумасшедший, а только притворяется, снабдила его едой и
провожатым до своих.
Ильинична каждый день стряпала, разводя огонь на летней кухне. Наталья постепенно выздоравливала. Оправившись, она пошла на могилу деда Гришаки.
С каждым днем Наталья все больше поправлялась, стала помогать свекрови по хозяйству. Неожиданно в их курене оказались красноармейцы, просившие к вечеру испечь хлеб. Потом Ильинична видела, как красноармейцы спешно уходили из хутора, а позже двинулись из-за Дона повстанцы. Вернулся исхудавший Пантелей Прокофьевич. Придя домой, он долго плакал.
10 июля 1919 года. Донская армия прорвала фронт и погнала красных. Но казаки, попав под власть офицеров, опять были недовольны.
Узнав о прорыве фронта, Григорий с двумя конными полками переправился через Дон и ушел на юг. Кругом были брошенные обозы, рассыпанное зерно, убитые быки и их хозяин. Будучи около Ягодного, Григорий заехал в имение. Некогда нарядный дом запустел. В доме жила постаревшая Лукерья. Она едва признала Григория, рассказала, что деда Сашку убили за кобылу. У кобылы был жеребенок. Красные забрали ее, а жеребенка застрелили. Дед крикнул, чтобы застрелили и его. Они и его убили.
Григорий похоронил деда Сашку около могилы дочки, а потом прилег на траву, удрученный воспоминаниями.
Пришедших белогвардейцев встречали колокольным звоном. Вечером они бахвалились на банкете, что спасли казаков. В ответной речи Кудинов клялся верно служить белогвардейцам. А Григорий думал, только нужда толкает их к белогвардейцам. И опять офицерство над казаками встает, “начнет на глотку наступать”.
Возвращаясь с банкета, Григорий зашел к Аксиньиной тетке и наткнулся на Степана. Пришедшая Аксинья вся задрожала от ужаса. Степан позвал ее к столу. Она отказывалась, но потом Степан сказал тост за здоровье Григория, и Аксинья выпила водку залпом.
Ночью на квартиру Мелехова пришел вестовой Секретева разыскивать Григория. Прохор ответил, что хозяина нет, но он его найдет. Увидя Григория за одним столом со Степаном Астаховым, Прохор разинул рот от удивления. Григорий отказывался идти, но Аксинья его выпроводила. Григорий не поехал к генералу, а решил вернуться домой. Наталья встретила его радостными слезами. На вопрос Григория, как все пережили, мать ответила: нормально, только страху натерпелись. Отец очень обрадовался, что ему не придется больше служить в армии, все не верилось, что Григорий вправе дать освобождение. Обнимая детей, Григорий чувствовал себя чужим в этой домашней обстановке. Пришедшая Дарья поразила Григория своей несломленностью. Никакое горе не смогло изменить ее. Дуняша с сожалением заметила, как постарел брат. Григорий ответил, что ему стареть, а ей хорошеть да о женихах думать. А вот о Мишке Кошевом пусть забудет, иначе он самолично ее убьет. Дуняша призналась: сердцу не прикажешь. “Вырвать надо такое сердце”, — посоветовал Григорий. А мать горько подумала, что не ему бы судить об этом. Пантелей Прокофьевич закричал на дочь, постыдилась бы вести такие разговоры, иначе он ее отхлещет вожжами. Но Дарья съязвила, что ни одних вожжей не осталось, все позабирали красные. Свекор и на нее раскричался. После завтрака старик с Григорием работали во дворе, поправляя плетень. Старик спрашивал сына, стоит ли запасаться травой или опять вернутся красные и пойдет хозяйство прахом. Григорий честно ответил, что не знает, но лучше не запасать лишнего.
Провожая Григория, дети плакали, а Мишатка просил вместо отца ехать деда. “На что он нам сдался!.. Не хочу, чтобы ты!..” Григорию очень тяжело было покидать дом.
Преследование красных шло повсеместно. Прохор спросил Григория, скоро ли кончится кровопролитие. “Как набьют нам, так и прикончится...” — ответил Мелехов. Прохор пожелал, чтобы скорее набили. От крови устали все.
* * *
В штабе Григорию сказали, что повстанцам необходимо наступать, но они опять испытывают трудности с боеприпасами и оружием, ходят слухи о приближающейся помощи из Англии, но пока только слухи.
На рассвете Мелехов со своим начальником штаба Копыловым едут к генералу-белогвардейцу для согласования действий. Григорий говорит Ко-пылову, что времена изменились, а офицерство — нет, за это их и не любят: больно горды.
Григорий утверждает, что в войне наука важна, но главное — “дело, за какое в бой идешь...”.
Копылов отвечает, что Григорий в своих взглядах на офицеров близок к большевикам. Объясняет Григорию, насколько тот необразован и невежествен. Мелехов, не сердясь, слушает своего начштаба. Григорий сознает: для белых он “пробка”, а перейдет к красным и будет “тяжелее свинца”. Уж тогда пусть не попадаются ему господа офицеры, душу начнет вынимать с потрохами.
Генерал Фицхалауров по-деловому принял Мелехова и Копылова, заявив, что повстанческая партизанщина закончилась. Они вливаются в Донскую армию. Кричал Григорию, что у него не воинская часть, а красногвардейский сброд. Посоветовал ему не дивизией командовать, а в денщики идти. Григорий встал и запретил генералу кричать. Если же генерал попробует тронуть его пальцем, то Мелехов зарубит его. В комнате наступила глубокая тишина. Генерал признал, что погорячился, теперь надо решать дела.
Вести дивизию на юго-восточный участок Григорий отказался и сдавать командование дивизией тоже не собирался, он подчинится только Ку-динову. Далее пригрозил генералу расправой казаков. Копылов пытался образумить Мелехова, но тот не слушался. Григорий недоволен, помощью англичан, недоволен их присутствием на русской земле.
Григорий видел, как под огнем красных смело наступают офицеры, казаков же поднять невозможно. Мелехов решает сам вести казаков в атаку. Подавить пулеметные точки повстанцы не могли: не было снарядов, а кадеты дать отказывались. Григорий не повел казаков под пулеметы, но не из трусости. Что-то сломалось у него внутри, он увидел никчемность происходящего, смотрел со стороны на воюющих с красноармейцами офицеров. Вечером убило начштаба Копылова.
Дня через три после отъезда Григория явился на хутор Татарский Митька Коршунов. За службу в карательном отряде он произведен в вахмистры, а потом и подхорунжие. Не за риск получил офицерский чин, а за то, что самолично расстреливал и порол дезертиров и красноармейцев. “Из-под Митькиных рук еще ни один осужденный живым не вставал”. Посетив родное пепелище, он поехал к Кошевым, но прежде заехал к сватьям — Мелеховым, где его приняли радушно, накормили. У них он узнал, что на хуторе находится мать Кошевого с детьми. Не успел Митька вернуться к Мелеховым, а по хутору пошла весть, что он со товарищи вырезал семью Кошевого. Узнав о расправе над Кошевыми, Пантелей Прокофьевич не пустил Митьку во двор: “Не хочу, чтобы ты поганил мой дом!.. Нам, Мелеховым, палачи несродни, так-то!” На общественные деньги хутор похоронил Кошевых, а хату забили досками.
Уехав на быках отвозить снаряды, Дарья вернулась только на одиннадцатые сутки. Свекор уже извелся за быков, ругал сноху. Но Дарья отругивалась, что ее не отпускали. А если не нравится, пусть следующий раз сам едет. Быки были здоровы, и Пантелей Прокофьевич смягчился.
Хуторской атаман пришел звать Пантелея Прокофьевича на сход в честь командующего с союзниками. Вначале старик огорчился: страдная пора, потом смирился. Шутка ли, сам командующий едет с союзниками. Панте-лею Прокофьевичу доверили подносить гостям хлеб-соль. Командующий Сидорин вручил Дарье Мелеховой медаль на георгиевской ленточке за расправу над коммунистами и пятьсот рублей за убитого мужа. Старикам непонятно, какое геройство побить безоружных пленных. Вот раньше медаль давалась за “бо-о-о-льшие заслуги”.
Удивительная пошла жизнь в мелеховском доме. Еще недавно его главой был Пантелей Прокофьевич. Но с весны все переменилось. Первой откололась Дуняшка. Она работала с видимой неохотой, редко слышался ее смех. После отъезда Григория и Наталья с детьми отдалилась от стариков. Про Дарью и говорить было нечего. Она держала себя так, словно доживала в доме последние дни. Семья распадалась на глазах. Война была всему этому причиной. Денег старику Дарья не дала, и Пантелей Прокофьевич страшно злился на нее. Ильиничне она дала две'двадцатки — поминать Петра. Весь день Дарья веселилась, смешила Дуняшу, играла с детьми Натальи. Ночью она ушла, но после четыре дня прилежно работала и опять прямо с покоса заторопилась домой. Она призналась Наталье, что в последнюю поездку подцепила “дурную болезнь” — сифилис. Эта болезнь не лечится, от нее нос проваливается. На вопрос Натальи, что Дарья собирается делать, та ответила, что руки на себя наложит. Наталья стала уговаривать Дарью лечиться, но та отрезала, что сказала для того, чтобы детей к ней Наталья не подпускала и свекрови сказала: самой Дарье совестно. А отцу не надо, он может ее выгнать из дому.
На следующий день Ильинична подала Дарье за столом отдельную посуду, старик удивился. Но Ильинична его успокоила, чтобы не привязывался зря к снохе.
Желая причинить боль Наталье, Дарья рассказала, как вызывала к Аксинье Григория за золотое кольцо, а потом он на ночь ушел не к Кудинову, как сказал, а к Аксинье. Наталья была так ошеломлена этим известием, что даже Дарья пожалела о своих словах. Наталья подозревала Григория, но дознаться правды боялась. Наталья поняла: Дарья сказала это, чтобы причинить ей боль, — не одной ей, Дарье, страдать — пусть и другие мучаются.
Казаки гнали красноармейцев все дальше и дальше на север. Они захватывали пленных, оружие и боеприпасы. Григорий поспорил со своим начальником штаба, собирающимся расстрелять пленного красного командира.
На предложение начштаба пополнить ряды дивизии мужиками Григорий категорически возразил, что кроме казаков никого не примет.
За обедом начштаба сказал Григорию, что, вероятно, они не сработаются. Григорий равнодушно согласился.
* * *
Через два дня Мелехова вызвали в штаб группы и объявили приказ о расформировании повстанческой армии. Григорию было сказано, что ему в новых условиях не могут доверить не только управление дивизией, но и полком, у него нет военного образования. Григорий согласился. Его назначили командиром сотни. Мелехов попросился в хозчасть, за две войны у него было уже четырнадцать ранений и контузия. Ему было отказано, он будет нужен на фронте. В приказе по армии Григория произвели в сотники и объявили благодарность. Прощаясь с казаками, Мелехов наказывал им беречь головы. Казаки стали роптать, что возвращаются старые порядки, но Григорий посоветовал помалкивать, чтобы не попасть под суд.
Наутро Мелехов поехал с Зыковым догонять полк. Не успел он освоиться, как пришла телеграмма из дома, и Григория на месяц отпустили в отпуск.
После разговора с Дарьей об Аксинье Наталья ходила сама не своя. Она верила и не верила злым словам. Чтобы убедиться в измене мужа, Наталья пошла к жене Прохора Зыкова, но та, памятуя наказ мужа, ничего не рассказала Наталье, хотя про связь Григория с Аксиньей знала все. “Так ни с чем и ушла от нее раздосадованная и взволнованная Наталья”. Поэтому она решилась пойти к Аксинье и спросить у нее. Та зло ответила: “Завладала я Григорием опять и уж зараз постараюсь не выпустить его из рук”. Наталья решила подождать мужа, поговорить с ним, а потом видно будет, “что с обоими делать”. Наталья упрекнула Аксинью: не любит она по-настоящему Григория, иначе бы не путалась с Листницким и другими. На прощанье Аксинья пообещала добром не отказываться от Григория: “один он у меня на всем белом свете”. А с кем он будет, вернется — сам разберется.
Работая на бахче, Наталья призналась свекрови, что Григорий опять связался с Аксиньей. Наталья пообещала, что заберет детей и уйдет к своим. Свекровь рассказала, что по молодости и сама так думала поступить. А теперь она не хочет отпускать Наталью с детьми в никуда: курень сожгли, мать ее сама по чужим углам ютится. И кому Наталья нужна с чужими детьми? Вот придет Григорий, с ним и будет решать этот вопрос Наталья. А пока никуда ее свекровь не отпустит. Выплакавшись, Наталья стала просить Бога наказать Григория за все его грехи. Ильинична пыталась остановить обезумевшую Наталью, звавшую погибель на голову отца своих детей.
Свекровь заставила сноху просить у Бога прощения, чтобы не дошла ее крамольная просьба, не принял Бог ее молитвы.
Ильинична старалась утешить Наталью, рассказывала, что Пантелей Про-кофьевич бил ее, а Григорий и пальцем никогда не тронул жену, призывала сноху к терпению. Та ответила, что будет ждать возвращения мужа, чтобы окончательно развязать этот узел. Потом Наталья согласилась, что будущее покажет: будет она жить с Григорием или нет, а вот детей от него иметь больше не хочет, но она беременна сейчас. Ильинична испугалась. Наталья решила пойти к бабке-повитухе, которая освободит ее от плода. Ильинична стала стыдить Наталью за такие речи и мысли.
* * *
После обеда Ильинична хотела поговорить со снохой, но та незаметно ушла из дому. Ильинична беспомощно расплакалась, когда поняла, что Наталья пошла выполнять свою угрозу.
Мелеховы поужинали, легли спать. Ильинична напряженно вслушивалась, ожидая Наталью. Та появилась ближе к ночи, еле дошла до дому,сиз нее капала кровь. Ильинична уложила сноху в горнице, разбудила Дарью, а Дуняшу и на порог не пустила, сказав, что не девичье это дело.
Наталья попросила постелить старую дерюгу, боясь испачкать кровью хорошее белье. Ильинична с ужасом увидела, что Наталья истекает кровью, разбудила мужа и отправила его за фельдшером. Узнав причину, старик было направился ругать Наталью, но Ильинична его не пустила. Дуняша начала кричать, чтобы отец поторопился ехать. С каждым часом Наталья все больше и больше слабела. Она ждала рассвета, и Ильинична поняла: снохе пришел конец. Наталья попросила разбудить детей, попрощалась с ними. Потом сказала оставить ее одну со свекровью, просила, чтобы ее обмыли свои, а не чужие, наказала, во что ее одеть. Детей предложила увести, чтобы не видели ее мертвой. Утром приехал фельдшер, но сделать уже ничего не мог. Наталья потеряла слишком много крови. Он посоветовал сообщить о случившемся Григорию. К утру Наталья почувствовала себя лучше. Она умылась и причесалась. Сказала, что теперь пойдет на поправку, успокаивала плакавших мать и сестру, попросила позвать детей. Она сказала детям, что заболела. Дочь приголубила: “Жаль моя!” И прибавила, что девочка вся в отца, только сердцем не в него, помягче. Потом Наталье стало хуже. Она было отправила детей к матери, но затем попросила вернуть сына и наказала ему что-то передать отцу, сказав: “Не забудешь? Скажешь?” Сын обещал не забыть. В полдень Наталья умерла.Много передумал и вспомнил Григорий за двое суток пути с фронта домой. Чтобы не быть одному, он взял с собой Прохора Зыкова. Мелехов был необыкновенно говорлив, Прохор удивился, но потом понял: это помогает отвлечься от тяжелых мыслей. Прохор вдруг увидел, что Григорий плачет, и отстал, чтобы не мешать Григорию. Остальной путь Мелехов молчал.
Григорий без устали погонял коня. Зыков взмолился: надо дать коням отдых, иначе они подохнут.
Телеграмма, сообщившая о смерти Натальи, пришла слишком поздно. Григорий попал домой только через три дня после похорон жены. Попросив домашних не голосить, он вышел из горницы постаревший и осунувшийся. Ильинична рассказала, что дети вначале плакали, а теперь только ночами плачут, не хотят свое горе показывать взрослым. Григорию тяжело, каждая вещь в доме напоминает Наталью. “Боль в сердце становилась все горячее”. За обедом отец говорил о зерне, которое припрятано у них года на два, а особенно и трудиться не стоит. Если фронт подойдет к хутору, все “товарищи” выгребут. К Григорию подошел сын и сказал, что перед смертью мать наказывала поцеловать отца и сказать, чтобы жалел их. Григорий надолго отвернулся к окну. А в ночь отец с Григорием уехали в поле.

Мелехов очень страдал. Он не только свыкся с Натальей за шесть лет, но и чувствовал себя виноватым в ее смерти. Со временем преданность Натальи и дети привязали его к семье. “Детская любовь взбудила и у Григория ответное чувство, и это чувство, как огонек, перебросилось на Наталью”.
Любя Аксинью, Григорий никогда не думал, что она может заменить его детям мать. Он был не прочь любить обеих, “каждую по-разному”, но, потеряв жену, почувствовал и к Аксинье какую-то отчужденность и злобу за то, что выдала их отношения и толкнула Наталью на смерть.
С поля Григория потянуло домой к ребятишкам. Днем пришел Хрис-тоня. Он понял, что Григорий не нуждается в его утешении, и заговорил о военных делах. Христоня рассказал о недовольстве казаков новыми порядками, подчинением белым офицерам. Дальше своего округа идти воевать не желают.
Григорий мастерил детям игрушки, забавлял их, а когда собрался в поле, сын расплакался, что отец опять их бросает. Тогда Григорий позвал сына с собой в поле. Мишатка был в восторге. Так началась дружба между Григорием и Мишаткой.
За две недели, проведенные на хуторе, Григорий издали несколько раз видел Аксинью. Она понимала, что подходить к нему не стоит. Ждала, когда Григорий сам заговорит. Перед отъездом он случайно столкнулся с ней, перекинулся несколькими фразами.
Мелехов возвращался в полк раньше намеченного срока. Навстречу попадались казаки, ехавшие группами и в одиночку в отпуск. Все они везли награбленное во время войны. Григорий был возмущен “порядками”, царящими в армии, позволяющими мародерствовать. Все чаще попадались дезертиры. Чем ближе Мелехов приближался к фронту, тем шире открывалась отвратительная картина разложения Донской армии. А между тем эта армия пока имела военный успех. В тылу же шло беспробудное пьянство, в отпуск самовольно уходило до шестидесяти процентов состава. Каратели не в силах остановить всех. На захваченной территории казаки бесчинствовали, а сами не хотели воевать и убивали офицеров.
За пределами Донского округа усиливалось сопротивление красных, да и казаки не хотели идти воевать дальше. К концу июля красные готовились к широкомасштабному наступлению по всему фронту. Белые готовили рейд мамонтовского корпуса по тылам красных с целью срыва их наступления. При шести тысячах сабель, 2,8 тысячах штыков и трех орудиях Мамонтов прорвал фронт и двинулся на Тамбов. Он должен громить тылы и коммуникации красных. С ходу Мамонтов разгромил ударные силы красных, взял Тамбов.
Мелеховская семья за год убавилась наполовину. Прав был Пантелей Прокофьевич, сказав однажды, что смерть полюбила их курень. Не успели похоронить Наталью, а через полторы недели после отъезда Григория на фронт утопилась в Дону Дарья. Вначале поп не разрешал хоронить ее на кладбище: она самоубийца, но угрозами старик заставил похоронить сноху рядом с Петром. Тут же Пантелей Прокофьевич облюбовал место я для себя. От уехавшего Григория не было ни слуху ни духу. Аксинья между тем приваживала к себе сына Григория. Зашивала дыры на рубахе, угощала сахаром, рассказывала сказки. Ильинична понимала, что таким образом подбирается Аксинья к Григорию.
К концу августа мобилизовали и Пантелея Прокофьевича. Забрали из хутора всех стариков, способных носить оружие. Пантелей Прокофьевич, уезжая, давал наказ жене, он уже не надеялся вернуться живым. А через сутки послышалась орудийная канонада и звучала четверо суток не переставая. Казаков теснили по всему фронту. Неожиданно явился старик Мелехов, самовольно ушедший с позиций.
Ночью на семейном совете было решено старикам с детишками оставаться дома, а Дуняшке на паре быков везти добро к родне, на Чир. Но на следующий день, к вечеру, прибыл отряд карателей и забрал старика.
Четырнадцать арестованных дезертиров ждали суда. Со старика содрали лычки, лишили чина и отправили опять на фронт. Но Пантелей Прокофьевич решил вернуться в родной хутор и уже так схорониться, что никто не сыщет. К вечеру он подошел к Татарскому. Хутор поразил его безлюдьем. На следующий день он спрятал в яму хлеб. Покидал на арбу муку, овцу, детей, Ильиничну и двинулся с хутора.
Красные опрокинули казаков за Дон, а сами не предпринимали попыток переправиться через реку. К удивлению казаков, красные не жгли занятых хуторов, за взятые продукты щедро расплачивались советскими деньгами. В начале октября Донская армия опять погнала красных. Но в повстанческих рядах все поголовно понимали, что успех этот временный. В ноябре это подтвердилось.
Две недели прожил Пантелей Прокофьевич у родни, а узнав, что красные ушли с Татарского, вернулся. “Война оставила после себя безобразные следы разрушения” на его подворье. Были выбиты стекла, снята дверь, многие хозяйственные постройки повреждены. Хуторяне ходили в поисках своих вещей, но многого и не находили. Получив освобождение от службы по увечью ноги, Пантелей Прокофьевич начал приводить в порядок постройки. О Григории знали стороной, что находится где-то в Воронежской губернии. На хутор привезли убитых Христоню, Аникушку и семнадцатилетнего парня. Вскоре Прохор Зыков привез Григория, маявшегося в тифу.
Через месяц Григорий выздоровел. Теперь на мир он смотрел новыми, любопытными глазами, все было интересно. Находясь постоянно дома, Григорий много времени проводил с ребятишками. Избегал лишь говорить с ними о Наталье — это была слишком болезненная тема — и о войне. Но война сама напоминала о себе. К Григорию приходили бывшие однополчане, рассказывали о разгроме конницы Мамонтова и Шкуро конницей Буденного, о неудачах по всему фронту. Были и людские потери. Фронт приближался к хутору, и атаман приказал всем взрослым казакам ехать в отступ. Панте-лею Прокофьевичу предстояло ехать беженцем, а Григорию — в армию. Перед отъездом он зашел к Аксинье и пригласил ехать с ним, Аксинья согласилась, Григорий сговорился ехать вместе с Прохором Зыковым.
На следующий вечер Григорий с Аксиньей и Прохором двинулся в путь. Аксинья счастлива, она давно мечтала уехать куда-нибудь подальше от хутора с Григорием.
Дорога тяжелая: кругом масса беженцев, вши, грязь, холод. Аксинья заболела сыпным тифом, и Григорию пришлось оставить ее у надежных людей. Он решил: “Нехай остается Аксинья... Бог мне судья, но весть ее на смерть я не могу!”
С этого времени Мелехов как бы утратил интерес к жизни, он делал все машинально, по необходимости. Григорий видел, что у всех иссякают силы, война подходит к концу: кубанцы тысячами разбегаются, бросая фронт; донцы и Добровольческая армия обескровлены и уже не могут сопротивляться напору окрыленной успехами Красной Армии. В долгие ночи Григорий думал об Аксинье, о сестре и матери, оставшихся в захваченном красными хуторе. Приехав на хутор Белая Глина, Григорий узнал, что накануне умер отец. Григорий смог его похоронить. Старик умер от тифа. И “зарыли его в чужой ставропольской земле”.
Григорий заболевал возвратным тифом, но на хуторе не остался, чтобы не попасть к красным. Прохор увозил Григория на повозке все дальше и дальше, на Кубань.
Прохор хотел оставить Мелехова в станице, но тот приказывал везти дальше, пока не помрет. В Екатеринодаре встретились с однополчанами. Отлежавшись неделю, Григорий сел на коня.
* * *
В Новороссийске шла эвакуация. Толстосумы и Добровольческая армия эвакуировались в Турцию. Григорий нигде не мог узнать, на каком транспорте будут эвакуировать донцов. Видя, что уехать невозможно, он не очень расстроился.
Крайне драматично разворачивались события на пристани: люди плакали и просились на транспорт, а когда их не брали, стрелялись, бросались в воду, истерически кричали. Григорий наблюдал за всем происходящим молча, а потом поехал на квартиру — в город вошли красные.
ЧАСТЬ VIII
На Дон пришла весна. Аксинья впервые поднялась после болезни. Она бездумно наслаждалась вернувшейся к ней жизни. Вначале она хотела дождаться Григория, но потом узнала, что война не кончена, и решила идти домой. Накануне Аксинья познакомилась со стариком земляком, вместе и отправились.
* * *
Недели через три добралась Аксинья домой. Выплакала слезы в пустом курене и начала обустраиваться. К ней пришла Ильинична узнать про Григория, но Аксинья мало чем могла утешить старуху. С этого дня отношения между Мелеховыми и Аксиньей изменились: их объединила, даже сроднила, тревога за любимого человека.
На следующий день после приезда Аксиньи Дуняша рассказала ей о тоске Ильиничны, что мать очень переживает за Григория, даже к внукам стала относиться равнодушнее. Сговорились ехать пахать: Дуняша, Ани-
кушкина вдова и Аксинья.
Наконец на хутор вернулся Прохор Зыков, потерявший правую руку. Он и рассказал о Григории: они поступили вместе с Мелеховым в 14-ю дивизию Буденного, Григорию дали сотню (эскадрон). Григорий повеселел, как перешел к красным: воевать со своими тяжело. В отпуск не собирается, говорит: “Буду служить до тех пор, пока прошлые грехи замолю”.
К лету в Татарский вернулись оставшиеся в живых казаки, ходившие в отступ. А перед луговым покосом на хутор приехал с фронта Мишка Кошевой, наутро он пришел к Мелеховым. Ильинична негодовала: убийца Петра спокойно сидит в его доме, да еще собирается жениться на его сестре. Но Мишка ответил, что во всем виновата война. Он не очень-то смутился крику Ильиничны. “...Знал, что Дуняшка его любит, а на остальное, в том числе и на старуху, ему было наплевать”. Видя, что Мишку не отвадишь, Ильинична приказала Дуняшке выгнать “незваного кавалера”, но та зло возразила матери, Мишка будет ходить в их дом. Кошевой стал помогать по хозяйству: починил плетень, “соорудил грабельник и держак для вил”, законопатил рассохшийся баркас, на котором возили сено из-за Дона, решил помочь с покосом, но его свалила лихорадка. Ильинична дала Мишатке одеяло — укрыть больного, которого бил озноб, но потом увидела, что Дуняшка уже укрыла Мишку своим тулупом.
После приступа Мишка продолжал возиться по хозяйству, а вечером Ильинична пригласила его к столу. Вдруг непрошеная жалость к Мишке тронула сердце Ильиничны.
По хутору пошли разговоры о Кошевом и Дуняшке. Но Ильинична никак не соглашалась отдать дочь за “душегуба”, пока Дуняшка не пригрозила, что уйдет с Кошевым. Ильинична сдалась, побоявшись остаться одна с детьми и хозяйством. Ильинична благословила дочь. Мишка был против венчания, но Дуняшка настояла на своем. Свадьба была скромная, только для своих. Кошевой привел в порядок хозяйство Мелеховых. “Ретивым хозяином оказался Мишка, он работал не покладая рук”. Ильинична же почувствовала свою ненужность и одиночество, хотела только одного: дождаться Григория, передать ему детей, а потом спокойно умереть. Летом'получили письмо, в котором Григорий обещал к осени прийти на побывку. Недели две спустя Ильинична совсем расхворалась, перед смертью просила Дуняшку беречь детей, пока не вернется Григорий. А ей уж, видно, не суждено дождаться сына.
После смерти Ильиничны Кошевой как бы остыл к хозяйству. Дуняшка поинтересовалась, почему ее муж работает с прохладцей; может быть, он хворый? Но он переживал, что рано сел на хозяйство. Еще не сломлены враги Советской власти. Мишка недоволен, что бывшие белые, послужив в Красной Армии, становятся чистыми перед законом. Он уверен: с ними еще следует разбираться в ЧК. Наутро Мишка ушел в Вешенскую, пройти медкомиссию, чтобы опять служить в армии.
Но доктор признал его негодным к воинской службе. Тогда Мишка отправился в окружной комитет партии, а оттуда вернулся председателем хуторского ревкома.
Секретарем своим он “назначил” подростка Обнизова, считающегося грамотеем. Первым делом Мишка пошел к дезертиру Кириллу Громову и арестовал его, но Кирилл изловчился и убежал. Мишка стрелял, да промахнулся и жалел, что не застрелил Кирилла сразу, а еще беседовал с ним.
Несколько казаков, явившихся домой без документов, после этого случая исчезли из Татарского — подались в бега. Мишка узнал, что Громов подался в банду Махно, грозился убить Кошевого. Но тот сам собирался не упустить второй раз “контру”. В Татарском зрело недовольство — не было товаров первой необходимости: керосина, спичек, соли, табака. На Лишку наседали старики; тот ничего путевого ответить не мог, лишь защищал Советскую власть, обвиняемую стариками во всех их бедах и нуждах. Мишка старался все свалить на буржуев, обворовавших Россию, все запасы забравших в Крым и переправлявших продукты за границу. Мно-ие ему верили. Но дома у Мишки с Дуняшкой совсем пошел разлад. Он >бвинил жену в контрреволюционных разговорах и пригрозил разводом. Дуняшка быстро сообразила: надо уступить мужу, упорством ничего не добьешься. От Григория пришло письмо: он ранен и скоро будет демобилизован, вернется домой.
Аксинья обрадовалась вести о Григории. Дуняшке она сказала, что, если Григория будут преследовать за участие в восстании, они возьмут детей и скроются.Григория демобилизовали, он ехал домой на лошадях, предоставленных ему, как красному командиру. Мелехову приятно отдохнуть от осточертевшей семилетней войны. Он ехал домой, чтобы работать, пожить с детьми и Аксиньей. К утру Григорий появился в Татарском.
* * *
Вечером вернулся домой Кошевой, и Дуняшка сообщила ему о возвращении брата. Мишка сдержанно поздоровался с Мелеховым, а потом приказал Дуняшке приготовить еду, чтобы отметить возвращение хозяина. Пригласили к столу и Аксинью. Она очень обрадовалась приходу Мелехова. Вскоре гости разошлись, и Григорий решил потолковать с Михаилом. Мишка сознался, что не по душе ему возвращение Григория, они враги. Мелехов хотел договориться с Мишкой по-мирному. Он говорил, что не своей волей ушел с восставшими, а его втянули. Кошевой уверен, что если случится какая-нибудь заваруха, то Григорий опять переметнется на сторону врагов. Но Мелехов сказал, что отвоевался. “Все мне надоело”. Он хочет теперь пожить около хозяйства с детишками. Кошевой не верит ни одному слову Григория. Мелехов убеждает, что против власти не пойдет, пока его не возьмут за горло. “А возьмут — буду обороняться!” Покорно погибать не собирается. Григорий спросил, как будут жить дальше? Мишка хочет подправить свою хату и перейти туда. Мелехов согласен: вместе им не жить. “Ладу у нас с тобой не будет”. Михаил требует, чтобы на следующий же день Григорий пошел в Вешенскую зарегистрироваться, но Мелехов хочет хотя бы сутки отдохнуть. Мишка говорит, что, если Григорий добром не пойдет, Мишка его силой погонит.
Вставшая рано Дуняша с удивлением увидела, что Григорий уходит из дому. Он сказал не ждать к завтраку: он надолго.
Придя к Прохору, Григорий рассказал про попреки Кошевого за службу белым. Григорию все надоели: и белые, и красные. “По мне, они одной цены”. Прохор согласился, что и остальным казакам война надоела, люди стосковались по мирному труду. Григорий отказался пить самогон, ему следовало ехать в Вешенскую регистрироваться. Прохор спросил, не боится ли Григорий, что его посадят, тот ответил, что очень боится тюрьмы. Напоследок Зыков сообщил Григорию, что Листницкие, у которых он некогда жил, “преставились”: сначала умер от тифа старик, а потом застрелился Евгений, не вынеся измены жены. Григорий ответил, что о них горевать некому. Мелехов признался, что всегда завидовал таким, как молодой Листницкий или Кошевой, — им с самого начала все было ясно. “А я хожу... как пьяный качаюсь... От белых отбился, к красным не пристал, так и плаваю, как навоз в проруби...”
В Вешенской Григорий встретил Фомина, приятеля брата, посоветовавшего Мелехову скрыться, ибо офицеров арестовывают: не верит им Советская власть. Григорию некуда бежать, он домой вернулся. После этой встречи Мелехов решил все выяснить сейчас. “Кончать — так скорее, нечего тянуть! Умел, Григорий, шкодить — умей и ответ держать!”
С утра Аксинья принарядилась и ждала Мелехова, но он все не шел, тогда она отправилась к соседям и узнала, что Григорий ушел на регистрацию и, может быть, не вернется: офицеров арестовывают.
Но Григорий все же вернулся. Побыв немного дома, ушел к Аксинье. Ей рассказал, что пока все обошлось, а на будущее он смотрит без оптимизма. Аксинья уже тем счастлива, что сейчас Григорий рядом.
Мелехову тяжело встречаться с Кошевым. Мишке, вероятно, тоже. Он старается быстро отремонтировать свою истлевшую хату, для этого нанял двух плотников. Григорий сходил в ревком и отдал свои документы, чтобы Мишка отстал от него. Мелехов переселился к Аксинье, забрав с собой детей. Дуняшка плакала, когда Григорий переселялся, просила у брата прощение, но Григорий не держит на нее зла. Он всегда любил младшую сестренку. Григорий не очень огорчился переселению. Ему все равно, где жить, лишь бы спокойно. Но для себя решил: больше не пойдет в Вешенскую. Когда придет время перерегистрации, он исчезнет из хутора, очень не хочется Мелехову садиться в тюрьму.
Казаки недовольны продразверсткой, по хутору ходят слухи, но Григорий не вступает в опасные разговоры, ему незачем усложнять свою и без того трудную жизнь.
За три дня до перерегистрации по темноте прибежала Дуняшка и предупредила брата, чтобы он уходил. К Михаилу приехали из станицы конные, и он говорил, что необходимо арестовать Григория. Быстро собравшись, Григорий ушел.
Поздней осенью 1920 года, в связи с продразверсткой, на Дону опять началось брожение казаков, появились небольшие вооруженные банды. Они нападали на продразверстников, убивали их, отнимали хлеб. Советская власть пыталась воевать с бандитами, но эта борьба не была успешной. Фомин, руководивший охранным эскадроном, стал все более тяготеть к восставшим. После поездки домой, узнав, что у него тоже забирают хлеб, Фомин решил открыто выступить против Советской власти. Для этого он начал агитировать своих бойцов. В конце января эскадронцы выступили открыто. Фоминцы поднялись организованно, но Вешенскую взять не смогли, пулеметный взвод держал оборону. Восставшие поехали по хуторам поднимать казаков.
Первые месяцы после ухода из дома Григорий жил у родственников в Зерхне-Кривском, а потом в Горбатовском хуторах. Целыми днями ленсал I горнице, лишь ночами выходя на воздух. Но потом хозяин попросил Гри-ория уйти, содержать нахлебника было обременительно. Он направил Гри-.ория на хутор Ягодный, к свату. Не успел Григорий выйти из хутора, как его задержали конные Фомина.
Фомин сообщил Григорию о восстании, сказал, что казаки в массе боятся подниматься, хотя кое-кто из добровольцев примкнул к нему. Григорию ничего не оставалось, как присоединиться к банде Фомина. Фомин был счастлив таким приобретением.
В банду к Фомину казаки идти отказывались, боялись Советской власти. Григорий вскоре понял, что “фоминская затея обречена на неизбежный провал”. 
Шла весна. Сильнее пригревало солнце. Фоминская банда таяла на глазах — подходила рабочая пора. А Григорий остался, у него не хватило мужества появиться дома. Он лишь хотел дождаться лета, чтобы махнуть в Татарский за Аксиньей и детьми, а потом — на юг.
Мелехов пригрозил Фомину, что, если не прекратится мародерство, он уйдет с'половиной казаков. Фомин сопротивлялся, но все же наутро наказал грабителей, одного даже застрелили.
Фомина преследовал конный отряд красных. Захватив на стоянке спящую банду, красноармейцы расстреляли ее из пулеметов. Григорий, Фомин и еще несколько человек едва унесли ноги.

Разгром был полный. От всей банды уцелело пять человек.
Уцелевшие обосновались на лесистом острове посередине Дона. Видно, война, невзгоды и тиф сделали свое дело — Григорий часто ощущает боль в сердце. Чтобы преодолеть ее, он ложится левым боком на сырую землю или мочит холодной водой рубаху, и боль медленно отступает. 
конце апреля они переправились через Дон и на повозке отправились в Ягодный, где разжились конями и пошли на юго-запад.
* * *
Фоминцы долго колесили в поисках банды Маслака, но нарвались на красных и скакали трое суток, едва унося ноги.
За полторы недели скитаний к ним присоединилось человек сорок. Это остатки различных банд, которые опять стали мародерствовать. За две недели Фомин сделал обширный круг по всем станицам Верхнего Дона. В банду набралось уже около ста тридцати сабель. Григорию омерзительно сознавать, с каким отребьем он связался, и он твердо решил уйти из банды. 17
Задолго до рассвета он прискакал на луг против Татарского. Перебравшись через Дон, погнал коней, чтобы они согрелись. Лошадей оставил в яру, а сам пошел к хате Аксиньи.
Аксинья плакала, не могла остановиться.
Он сказал, что пришел за ней. Детей пока оставят Дуняше, а сами поедут на Кубань.
На вопрос Григория, согласна ли, она ответила: “Поеду, Гришенька, родненький мой! Пеши пойду, поползу следом за тобой, а одна больше не останусь! Нету мне без тебя жизни... Лучше убей, но не бросай опять”.
Пришедшая Дуняшка тоже начала причитать, но Григорий ее остановил. Мелехов просил Дуняшку взять детей. Она согласилась, не на улице же кинуть. Григорий торопил Аксинью, предупреждал, чтобы не брала много вещей. Уже близился рассвет, когда они двинулись из хутора. Григорий благодарен Аксинье: “Собралась и пошла, как будто* гости... Ничто ее не страшит, вот молодец баба!”
Сев на лошадей, они доехали до Сухого лога. Григория сморил сон, Аксинья караулила коней. Часам к десяти проснулся Григорий, и они позавтракали. После завтрака Григорий опять заснул, и Аксинья задремала.

- Поздно ночью они покинули Сухой лог. Через два часа езды спустились к Чиру. У хутора их окликнули трое конных. Григорий шепнул Аксинье ехать назад. Вслед им стреляли. Григорий говорит Аксинье, чтобы она пригнулась к коню, но ее уже ранило, она стала заваливаться набок. Григорий придерживал ее, чтобы Она не упала с коня. Верстах в двух от хутора Григорий снял Аксинью с коня и положил на землю. “Мертвея от ужаса, понял, что все кончено”. Самое страшное, что могло его ожидать, — смерть Аксиньи — случилось. Она умерла на его руках незадолго до рассвета.
Могилу вырыл шашкой и хоронил “свою Аксинью при ярком утреннем свете... Он попрощался с нею, твердо веря в то, что расстаются они ненадолго...”. Теперь ему незачем было торопиться. Все было кончено. “Он поднял голову и увидел над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца”.
Как выжженная степь, черна стала жизнь Григория. Он лишился всего, что было дорого его сердцу. Сам же судорожно цеплялся за жизнь. Проскитавшись по степи трое суток после похорон Аксиньи, он переправился через Дон и ушел в лес искать дезертиров. Жил впроголодь, не решаясь приблизиться к жилью. “Он утратил со смертью Аксиньи и разум, и былую смелость”. На исходе пятого дня его нашли дезертиры и привели к себе в землянку, опознали и приняли без особых пререканий.
В лесу он прожил до октября, а потом в нем проснулась тоска по детям. Днем он молчал, а ночью часто просыпался в слезах — ему снились близкие, ушедшие в иной мир. Пожив еще неделю, Григорий засобирался домой. Его останавливали, говоря, что к 1 мая выйдет им амнистия, но Мелехов не захотел ждать. На следующий день он подошел к Дону. В проруби утопил оружие и по льду перешел через реку.
Издали он увидел Мишатку и едва удержался, чтобы не побежать.
Григорий окликнул сына, тот едва узнал в заросшем бородатом человеке отца.
Мишатка сказал, что тетка здорова, а Полюшка умерла осенью от скарлатины (глотошной).
“Что ж, вот и сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григорий. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына...
Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром”.
Конец