Кошелева А.Л.

Андрей Белый (псевдоним Бориса Николаевича Бугаева; 1880-1934) - представитель "младшего" поколения поэтов-символистов. Сын профессора математики и воспитанник либерально-университетской среды, Белый, как он о том сам впоследствии рассказал в первом томе своей биографии ("На рубеже двух столетий") уже с ранних гимназических лет повел решительную борьбу против благородно-болтливой фразы либерального прогрессизма: против позитивизма в науке, натурализма в искусстве и умеренного либерализма в политике. С 1899 по 1903 год А. Белый учится на естественном отделении математического факультета Московского университета. Будущий большой писатель рассказывает о раздвоении своих интересов этого периода: трудно было совместить интерес к естествознанию, с одной стороны, и большой интерес к искусству, религии, мистике - с другой Запомнились на всю жизнь беседы и споры с отцом на философско-научные темы, посещения литературных салонов, первые пробы пера. Уже в самом начале творческого пути это был человек широкого синтеза дарований Вместе с В. Брюсовым А. Белый стал одним из создателей теории символизма в России. Его теоретические статьи по искусству, собранные в увесистом томе книги "Символизм", читались и высоко ценились поэтами-лириками. В своих философско-научных трудах ("Смысл искусства", "Эмблематика смысла"), литературно-критических статьях он развивал идею религиозного содержания искусства, постижения запредельного, утверждал превосходство интуиции над логикой, необходимость подчинения искусства слова законам музыки Во всем этом прежде всего сказывалось увлечение А. Белого антропософией (смесь религиозной мистики и самых фантастических суеверий). Яркое практическое воплощение эти идеи получили в ранних произведениях А. Белого - его "симфониях" и первом поэтическом сборнике "Золото в лазури" (1904). С одной стороны, он защищает новое символическое искусство, как творчество новой жизни, а с другой, как синтез разных начал александрийской эпохи, и что задача символического искусства заключается в новой комбинации всех культур и миросозерцании в целях наивозможно полного охвата жизни. В "Эмблематике смысла" Белый об этом говорит так: "Мы действительно осязаем что-то новое, но осязаем его в старом; в подавляющем обилии старого - новизма так называемого символизма, вся сила, вся будущность... нового искусства".

Стихотворения сборника "Золото в лазури" распадаются на три цикла. В первом цикле преобладают стихотворения наиболее раннего периода; они преисполнены светлого и радостного ожидания. Автор назвал этот цикл - "В полях" и назвал так потому, что большинство этих стихотворений слагались действительно в полях. В данном случае поэт руководствовался не столько принципами эстетических норм, сколько характерностью настроения Природа, космос, человек как бы сливаются воедино:

И мир, догорая, пирует, И мир славословит Отца, А ветер - ласкает, целует, Целует меня без конца.14

Веселое разноцветье красок закрепляет, делает желанной столь необходимую гармонию человека и природы:

В печали бледной, виннозолотистой, Закрывшись тучей, И окаймив ее дугой огнистой, Сребристожгучей, - Садится солнце краснозолотое... И вновь летит Вдоль желтых нив волнение святое, - Овсом шумит...

Традиционнее и новаторское синтезируется в любовной лирике цикла, воссоединяя народнопоэтическое начало песен Кольцова ("Любовь", "Поповна") и начало чисто символическое с философичным надломом и трепетом страстей и получувств ("Паук", "Весенняя грусть") Доверительна и тоже глубоко философична монографическая лирика этого раздела, стихи, посвященные К Бальмонту, М. С. Соловьеву, отцу ("Поэт", "Владимир Соловьев", "Н. В. Бугаеву").

Лейтмотивом второго цикла, названного - "В горах", являются религиозные ожидания, сменяющиеся сказочным пафосом, в силу чего мистическая нота топится в красочной образности Пробуждается даже тема люцеферическая, чему соответствует заглавие раздела - "В горах", обозначающее превознесенность над миром: "Возврат", "На горах", "Великан", "Поединок". Осознание "текущих столетий", вечности и места человека в этом вихре времен:

Лазурь, темнея, рассыпает искры... Ряд льдистых круч блестит грядой узорной. Я вновь один в своей пещере горной Над головой полет столетий быстрый. (с. 63)

Сказочный экстаз этого цикла, неодолимость жизни, прекрасного прорываются сквозь "смерть", "вечность" то волшебным олицетворением, то необычной метафорической образностью, то фейерверком космических красок ("изумрудно золотистых", "фиолетово пурпурных"):

И зло, и добро Тают в поцелуях Серебро, серебро Прядает в струях. Захлебнулась тоска; Захлебнулась печаль: Улыбнулись века В мировую даль... (с 51).

Из чувства превознесенности над миром рождается и тема третьего цикла сборника - "Не тот", в котором доминирующим мотивом является - разочарование. Ощущение "горной озаренности" рассеивается, и автор ощущает себя в "трезвой действительности", как в тюрьме:

Из царских дверей выхожу - В чудовищных пламенных снах, По красным ступеням схожу. (с. 83).

И "сходит" он, певец "горных вершин" к людям, которые принимают его за чудака:

...Хохотали они надо мной Над безумно-смешным лжехристом. Яркогазовым залит лучом Слеп: но в "я" открывалося "Я". Потащили в смирительный дом, Погоняя пинками меня (с. 84).

Кольцевая композиция цвета - "золото" и "лазурь" - оформляет содержание сборника, его идею, "живописует" эволюцию идей автора. Три раздела сборника, три его темы трансформируются в определенной последовательности от золота в лазури к пеплу: мистический экстаз, преломляясь, проходит сквозь чудесную сказку и сталкивается с реальной действительностью; образы, порожденные экстазом сгорают в пепел.

Отгремели, отполыхали события первой русской революции. Все это не могло не сказаться на чувствах и настроении поэта. Судьба Родины, России, се народа - это тема становится главной во втором сборнике стихов А. Белого - "Пепел" (1909). В предисловии к сборнику он писал: "Все стихотворения "Пепла" периода 1904-1908 годов - одна поэма, гласящая о глухих, непробудных пространствах Земли Русской; в этой поэме одинаково переплетаются темы реакции 1907 и 1908 годов с темами разочарование автора в достижении прежних, светлых путей". этот сборник, особенно две его поэмы ("Железная дорога", "Деревня"), посвящается Н. А. Некрасову. В некрасовских интонациях звучит та же боль за по-прежнему страдающую Русь, но уже в ином временном пространстве:

...Там - убогие стаи избенок, Там - убогие стаи людей Мать Россия! Тебе мои песни, - О, немая, суровая мать! - Здесь и глуше мне дай, и безвестней Непутевую жизнь отрыдать... (с. 121).

Динамика, движение времени обозначается в поэме "Железная дорога" характерной анафорой - "пролетают". Но рядом с этим движением есть еще одно - это спешащее за временем сознание лирического героя:

Пролетаю: так пусто, так голо... Пролетаю в поля, умереть... (с. 121).

И это беспокойное сознание мечется, как загнанный в клетку зверь, мучительно перевоплощаясь то к скорбное отчаяние, то в беспомощную растерянность поэта перед неизвестностью судеб родной страны:

Довольно не жди, не надейся - Рассейся, мой бедный народ! В пространстве пади и разбейся За годом мучительный год!.. Туда, - где смертей и болезней Лихая прошла колея, - Исчезни в пространство, исчезни, Россия, Россия моя! (с. 137).

Вслед за сборником "Пепел" обретает жизнь следующий, сборник стихов - "Урна" (1909). Содержание этого сборника - своеобразный итог того, о чем шла речь в предыдущих двух сборниках: поэт (собирает в урну пепел сожженного своего восторга, вспыхнувшего ему когда-то "Золотом" и "Лазурью" Сборник состоит из четырех циклов, четырех, как называл их сам автор, "подотделов": "Снежная дева", "Лета забвения", "Искуситель", "Мертвей".

В цикле "Снежная дева" объединены стихотворения, живописующие разочарования в любви. Любовь-страсть испепеляет сердце, разум, но это лишь мучительные воспоминания лирического героя, которые развеиваются пургою:

Мою печаль, и пыл, и бред Сложу в пути осиротелом: И одинокий, робкий след, прочерченный на снеге белом, - Метель со смехом распылит. Пусть так: немотствует их совесть, Хоть снежным криком ветр твердит Моей глухой судьбины повесть, (с. 237).

Страдание, грусть, самоуспокоение - все эти чувства в цикле аккомпанирует метель. Лейтмотив цикла - лейтмотив метели ("Тройка", "Зима", "Серебряная дева", "Снежная дева", "Буря"). Только для него, А. Белого, характерная система тропов воссоздает неповторимую, красочную картину русской зимы. Это и яркие эпитеты ("звонкий лед", "холодные снега", "синий, синий иней", "снежная, бархатная пустыня", "стеклянный ток остывших вод", "снеговым, хрупким белоцветом"), и неожиданные, образные метафоры ("одни суровые сугробы глядят, как призраки в окно", "захохочет и заплачет твой валдайский бубенец", "стреляет палевый огонь", "пронесся в ночь пурговый конь"), и сказочные олицетворения, которые превращают эти метафоры в чудесное, волшебное действо. Свист и вой пурги, тяжелые вздохи заснеженной пустыни, звон хрупких ледяных подвесок - все это мелодия, музыка зимы, метели, написанная красками богатой поэтической палитры А. Белого. Именно в период написания большинства стихов этого цикла автор работал над своей симфонией "Кубок Метели".

Исход страданиям лирический герой находит в философской грусти: если "она" - только холодная, снежная дева, то и вся жизнь лишь снежный, сквозной водоворот:

Взлетая в сумрак шаткий Людская жизнь течет, Как нежный, снежный, краткий Сквозной водоворот (с. 250).

В цикле "Лета забвения" объединены стихи схожие по настроению со стихами предыдущего цикла Однако пейзаж стихотворений - летний. Лето способствует философскому раздумью, которое здесь и доминирует:

Жизнь - бирюзовую волною Разбрызганная глубина. Своею пеною дневною Нам очи задымит она... (с. 256).

Кроме того, в этот период А. Белый находился под сильным влиянием поэзии Тютчева, Баратынского и отчасти Батюшкова. Явное влияние этих поэтов слышится во многих строках, строфах, даже в использовании характерных архаизмов, в чопорности и торжественности стиля:

...Пролейся, лейся дождь! Мятись, суровый бор! Древес прельстительных прельстительно вздыханье; И больше говорит и ночи скромный взор, И ветра дальний глас, и тихое страданье (с. 259).

Тема философии, глубоких, а порой мрачных философских раздумий становится доминирующей в третьем цикле этого сборника - "Искуситель". В 1904-1908 годах А. Белый усиленно занимается изучением неокантианской философии (Коген, Наторп, Ласк), которая, по мнению самого поэта, "гибельно" повлияла на его мироощущение, осуществив в нем разрыв на "черствость" и "чувственность", когда в выспренних полетах мысли вдруг открывался лик Люцифера:

Сходил во. сне и на яву, Колеблемый ночными мглами; Он грустно осенял главу Мне тихоструйными крылами... Возникнувши над бегом дней, Извечные будил сомненья Он зыбкою игрой теней, Улыбкою разуверенья... (с. 325).

А. Белый признавался и в том, что в эти годы он был под сильным влиянием живописи Врубеля его "демониады":

Сковали матовую шею Браслеты солнечных огней... Взвивается, подобный змею, Весь бархатный, в шелку теней: "Ты скажешь: "День". И день - обманет... Несущий мне и вихрь видений, И бездны изначальной синь, Мой звездный брат, мой верный гений, Зачем ты возникаешь? Сгинь!.. (с. 311).

Три цикла сборника "Урна" венчает поэма "Мертвец", которая как следствие вытекает и из настроений сборника "Пепел", и из настроений стихов и поэм сборника "Урна". В предисловии к поэме А. Белый писал: ""Я", разочарованное в религиозном и этических устремлениях ("Золото в Лазури"), придавленное косными пространствами политической и моральной реакции ("Пепел"), разочарованное в личной любви ("Урна") и в философском, сверхличном пути ("Искуситель") становится живым мертвецом, заживо похороненным; и эти переживания прижизненной смерти ("Ты подвиг свой свершила прежде тела, - безумная душа") приводят к кощунственным выкрикам боли..." Кощунство - это как бы защитная реакция лирического героя, который оказывается чужим в этом мире:

Лежу В цветах Онемелых, Пунцовых, -       Гляжу -       Без слов... Улыбаюсь - В венок металлический: "До радостного свидания, - "Господа"! (с. 331-332).

Однако в последних строфах поэмы боль обретает реальность и остроту. Остались по ту сторону жизни неверные друзья, милая, диакон с кадилом, и теперь он, мертвец, один на один со своей пронзительной болью, которую он унес с собой в могилу. Иронию белого обрывистого стиха сменяет трогательная образность народною причитания:

...Забыли все с того дня. И та, что, - быть может, - любила Не узнает теперь меня... Нет, - спрячусь под душные плиты... Могила, родная мать, Ты одна венком разбитым Не устанешь над сыном рыдать. (с. 345).

В предреволюционные годы Белый заявил о себе и как прозаик (романы "Серебряный голубь" (1909) и "Петербург" (1912). В прозе его прослеживается тесная связь с традициями творчества В. Соловьева, Достоевского: философичность, мир подсознания, патология чувств.

В романе "Серебряный голубь" есть и церковь, и земля, и мужик, и барская усадьба, но они - не реальны. Реальны и убедительны в этом мастерски написанном оригинальном романе - двуплановость души Дарьяльского, связь детской печали с бесстыдством "духини Матрены", пьяная революционная гармоника, годами идущий на Целебеево придорожный куст, "разводы" кудеяровского лица, невнятица его речи, дороги, дожди, туманы - одним словом, убедительна в нем атмосфера. Все же вписанное в эту атмосферу: церковь, о. Вукол, дьячок, попадья, девицы Уткины, купец Еропегин, баронесса, Евсеич, кровопиец-староста - все это лишь кустодиевский плакат. Все перечисленные образы не типы, лишенные также индивидуальных черт, В них очень много краски и орнаментальных линий, но мало крови и плоти. По замыслу Белого, в образах баронессы, Европегина, кровопийцы-старосты и других должен был бы чувствоваться распад старой, дореформенной России, но этого не происходит, потому что в их душах ничего нет, потому что и сам писатель не носил в себе старую Россию.

Большей удачей А. Белого в прозе был роман "Петербург", поставивший его рядом с такими талантливыми "живописцами" града Петра, как Пушкин, Гоголь, Достоевский. Старая петербургская Россия ушла в прошлое. Роман о новом Петербурге мог написать лишь писатель, обладающий совсем особенным ощущением космической жизни, ощущением эфемерности бытия, способный разгадать таинственные и странные лабиринты истории русского града на Неве. Все повествование строится на присущем автору художественном ощущении космического распластования, распыления, декристаллизации всех вещей мира, нарушения и исчезновения всех твердо установившихся границ между предметами. Рушится твердость, ограниченность, кристаллизованность нашего плотского мира. Один человек переходит в другого человека, один предмет переходит в другой предмет, физический план - в астральный план, мозговой процесс - в бытийственный процесс. Происходит смещение и смешение разных плоскостей.

Герой романа "Петербург", сын важного бюрократа, исповедующий неокантианскую философию Когена, и революционер, - Николай Апполонович Аблеухов. Его любимое занятие заключалось в том, что он запирал на ключ свою рабочую комнату и ему начинало казаться, что и он, и комната, и предметы той комнаты перевоплощались мгновенно из предметов реального мира в умопостигаемые символы чисто логических построений. Комнатное пространство смешивалось с его потерявшим чувствительность телом в общий бытийственный хаос, называемый вселенной. Сознание Николая Апполоновича, отделяясь от тела, непосредственно соединилось с электрической лампочкой письменного стола, называемой им "солнцем сознания". Он чувствовал тело свое пролитым во "вселенную". Описывается медитация Николая Апполоновича, посредством которой расщепляется его собственное бытие. В романе изображается также мозговая игра важного бюрократа-отца, сенатора, главы учреждения и действительного тайного советника - Апполона Апполоновича Аблеухова. С трудом отделяется от него сын-революционер, наизнанку вывернутый бюрократ - Николай Апполонович. Трудно определить, где кончается отец и где начинается сын. Это уже и злая ирония, когда враги, представляющие начала противоположные - бюрократии и революции - смешиваются в каком-то некристаллизованном, неоформленном целом. Н. Бердяев, анализируя роман А. Белого, писал: "В этом сходстве, смешении и нарушении границ символизируется и то, что наша революция плоть от плоти и кровь от крови бюрократии и что потому в ней заложено семя разложения и смерти"15.

Все переходит во все, все перемешивается и проваливается. Исчезает оседлость бытия. Для А. Белого, как писателя и художника, особенно характерна теснейшая связь содержания и формы, которая и проявляет это необычное содержание. В романе кружатся слова и созвучия, и в этом вихре словосочетаний распыляется бытие, сметаются все грани. Стиль переходит в неистовое круговое движение, как бы повторяя стихию вихря космического. Космические вихри словно вырвались на свободу и разрывают, распыляют весь наш осевший, отвердевший, кристаллизованный мир. А в стиле распыляются кристаллы слов, устоявшиеся формы слова, казавшиеся вечными. Всем этим А. Белый очень точно характеризует атмосферу, в которой происходит действие романа. А вот как представляется ему сам город Петербург: "Петербург! Петербург! Осаждаюсь туманом, и меня ты преследовал праздною мозговой игрой: ты - мучитель жестокосердный; ты - непокойный призрак; ты, бывало, года на меня нападал; бегал я на твоих ужасных проспектах и с разбега влетал я на Чугунный тот мост, начинавшийся с края земного, чтобы вести в бескрайную даль; за Новой, в полусветной, зеленой там дали - повосстали призраки островов и домов, обольщая тщетной надеждою, что тот край есть действительность, и что он - не воюющая бескрайность, которая выгоняет на петербургскую улицу бледный дым облаков"16. Н. Бердяев сравнивает стиль А. Белого со стилем кубистов в литературе (В. Каменский, братья Бурлюки) и живописи (Пикассо), когда "срываются цельные покровы мировой плоти к нет уже цельных органических образов..."17. Но оригинальность Белого в том, что свой кубизм и футуризм он соединяет с символизмом. Так, в кубистически-футуристическом "Петербурге" повсюду являющееся красное домино, есть внутренно-рожденный символ надвигающейся революции. В европейской литературе предшественником творческих приемов А. Белого можно назвать Гофмана, в гениальной фантастике которого также нарушались все грани, перемешивались все планы, все двоилось и переходило одно в другое. Роман А. Белого несет в себе и традиции реалистической школы: подобно Гоголю видит он в человеческой жизни больше уродства и ужаса, чем красоты и подлинного, устойчивого бытия. Где-то он следует и за "Весами" Достоевского (сцены в трактире, с сыщиком), но А. Белый более космичен по своему ощущению жизни, Достоевский более психологичен и антропологичен. Автор "Петербурга" погружает человека в космическую безмерность, отдает его на растерзание космических вихрей. А. Белый и любит Россию и отрицает Россию. У него есть такие поэтические строки:

Страна моя, страна моя родная! Я - твой! Я - твой! Прими меня, рыдая и не зная Покрой сырой травой... (с. 370)

Стихотворение заканчивается исповеданием веры, что за русской "ночью" - "он". Он - Христос, за страшной тьмой и хаосом России.

Поэма "Христос воскрес" (1918) выходит сразу за сборником стихов "Урна" и романом "Петербург", выдержанных в резко пессимистической тональности. Поэма "Христос воскрес" является этим произведениям эмоциональным противовесом и реализует тему воскресения, преломленную в плане личной судьбы. Переживания прижизненной смерти поэмы "Мертвец", венчающей сборник "Урна", осмысливаются в поэме "Христос воскрес", как переживания Голгофы самосознания:

В прежней бездне Безверия Мы - Не понимая, Что именно в эти дни и часы - Совершается, Мировая Мистерия... (с. 300)

В предисловии к поэме автор разъясняет, что "дни" и "часы" взяты не только в смысле "дней" и "часов" 1918 года, но прежде всего в смысле метафорическом: это "дни" и "часы" встречи переживающего бездны ужасов индивидуального "Я" или "Я" души народа, человечества сроком, со стражем порога духовного мира. И этот порог - крест, и - висящий на кресте, а "Я" человеческое сливается с "Я" божественным. В поэме очень сильно лирическое начало, и индивидуальная мистерия преобладает над мотивами политическими. Уточняя замысел поэмы, подчеркивая прежде всего ее общечеловеческое начало, опровергая при этом современных критиков, А. Белый писал: "Поэма была написана приблизительно в эпоху написания "Двенадцати" Блока; вместе с "Двенадцатью" она подверглась кривотолкам; автора обвиняли чуть ли не в присоединении к коммунистической партии. На этот "вздор" автор даже не мог печатно ответить (по условиям времени), но для него было ясно, что появись "Нагорная проповедь" в 1918 году, то и она рассматривалась бы с точки зрения "большевизма" или "антибольшевизма". Что представитель духовного сознания и антропософ не может так просто присоединиться к политическим лозунгам... (все влипли в стадные переживания); между тем: тема поэмы - интимнейшие, индивидуальные переживания, независимые от страны, партии, астрономического времени. То, о чем я пишу, о том писал апостол Павел. Современность - лишь внешний покров поэмы. Ее, внутреннее ядро не знает времени" (с. 350).

И все-таки "индивидуальные переживания", лирическое начало на протяжении всей поэмы соотносится и со "страной", и со "временем" - началом эпическим, хотя и ни в какой степени не связанным, ни с "партией", ни с "революцией". Россия побеждает Змия, становясь Богоносицей, Женой, облеченной солнцем. Теургия А. Белого, являющаяся продолжением теургической философии В. Соловьева, еще резче подчеркивает масштабность, общечеловеческий характер ее проблематики, обозначая вечный путь человечества из тьмы к свету:

В глухих Судьбинах, В земных Глубинах, В веках, В народах, В сплошных Синеродах Небес -        Да пребудет Весть: - "Христос        Воскрес!" - Есть,    Было,         Будет (с. 351).

В послереволюционный период творчества наряду с поэтическими произведениями (сборник "После разлуки", поэма "Первое свидание") А. Белым созданы значительные произведения прозы (мемуары "В начале века", "Меж двух революций", романы "Москва", "Москва под ударом").

И все-таки А. Белый - прежде всего большой поэт, один из самых первых среди своих современников: он отражал тот мир "рубежа двух столетий", в котором жил и из глубины которого творил, с максимальной четкостью и ясностью. За эту верность своей эпохе как кануну назревающих в ней катастроф, Белый и заплатил трагедией своего одиночества, ставшей благодаря магии его дарования, нашей крепчайшей связью с ним.