Ранчин А. М.

Кот поет, глаза прищуря,

Мальчик дремлет на ковре,

На дворе играет буря,

Ветер свищет на дворе.

«Полно тут тебе валяться,

Спрячь игрушки да вставай!

Подойди ко мне прощаться,

Да и спать себе ступай».

Мальчик встал. А кот глазами

Поводил и всё поет;

В окна снег валит клоками,

Буря свищет у ворот.

<1842>

Композиция стихотворения

Стихотворение «Кот поет, глаза прищуря…» состоит из трех частей, соответствующих элементам строфической структуры – трем строфам – четверостишиям с перекрестной рифмовкой АБАБ: прищуря (А) – ковре (Б) – буря (А) – дворе (Б); в нечетных строках – женская рифма (ударение приходится на предпоследний от конца стиха слог: прищуря – буря), в четных – мужская (ударение падает на последний от конца слог: ковре – дворе).

Первая строфа стихотворения – сценка, картинка в комнате дома, очевидно, в детской и описание мира вне дома, природы. Предметы поэтического изображения — отличительные для Фета. Как замечал В.П. Боткин в статье «Стихотворения А.А. Фета» (1857), «большая часть поэтов любит воспроизводить только сильные эффектные явления природы; у г. Фета, напротив, находят себе отзыв самые обыденные, которые пролетают мимо нас, не оставляя в душе нашей никакого следа <…>. Такую наивную внимательность чувства и глаза найдешь разве только у первобытных поэтов» (Библиотека русской критики / Критика 50-х годов XIX века. М., 2003. С. 316).

Первая строфа построена по принципу строгой симметрии. Первые два стиха посвящены дому, комнате:

Кот поет, глаза прищуря,

Мальчик дремлет на ковре.

Это двустишие разделяется на две части: на первую строку, говорящую о коте, и на вторую строку, упоминающую о мальчике. Обе строки – предложения с похожей основой синтаксической структуры: подлежащее (выраженное именем существительным муж. рода в имен. падеже) + сказуемое (выраженное глаголом в форме наст. времени единств. числа третьего лица).

Третья и четвертая строки – описание бури за пределами дома:

На дворе играет буря,

Ветер свищет на дворе.

Однако этот фрагмент стихотворения уже не разделяется надвое так, как первая и вторая строки: если в первой и второй строках сказано о двух разных существах изображаемого поэтом мира (о коте и о мальчике), то в третьей и четвертой строках говорится об одном и том же явлении – о буре; только в третьем стихе она обозначена именно словом «буря», а в четвертом – словом «ветер». Таким образом, третья и четвертая строки содержат смысловой повтор. Цель этого повтора – выразительная: усилить представление о разгулявшейся стихии.

Синтаксически третья и четвертая строки похожи, но их похожесть – «обратная». Третья открывается обстоятельством места (выраженным существительным муж. рода единств. числа в предложном падеже) «на дворе», за которым следуют сказуемое (выраженное глаголом в форме наст. времени единств. числа третьего лица) «играет» и подлежащее (выраженное существительным женского рода в именит. падеже). Четвертая же строка, наоборот, открывается подлежащим (выраженным существительным мужск. рода в именит. падеже) «ветер», за которым стоит сказуемое (выраженное глаголом в форме наст. времени единств. числа третьего лица) «свищет», а закрывает строку тот же оборот «на дворе», которым начинался предыдущий стих. Посредством такого «обратного» построения двух соседних стихов, своеобразного их «завихрения», вероятно, передается кружение ветра-метели. Но одновременно зеркальная синтаксическая симметрия этих строк, может быть, ассоциируется с замкнутым пространством комнаты, границы которой не может нарушить разыгравшийся ветер.

Дом в стихотворении – это, почти несомненно, помещичья усадьба с окружающим ее двором; менее вероятно, что это городская усадьба, окруженная забором с воротами. (Такая деталь, как ковер, исключает возможность понимания дома как крестьянской избы, - в крестьянских домах ковров не было.)

Центральная часть стихотворения – приказание, обращенное к мальчику и, по-видимому, принадлежащее его матери или, скорее, - если принять во внимание строгость и повелительность тона, - отцу. Б.Я. Бухштаб приписывает это обращение матери или няне мальчика (Бухштаб Б.Я. А.А. Фет // Фет А.А. Полное собрание стихотворений / Вступ. ст., подг. текста и примеч. Б.Я. Бухштаба. Л., 1959 («Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание»). С. 35). Едва ли эти слова принадлежат няне: и повелевающая интонация, и приказание прийти попрощаться перед сном этому противоречат. Категорично-жесткая интонация также вряд ли может ассоциироваться с речью матери.

Кто произносит эти слова, неизвестно: читатель слышит их, но «не видит» говорящего. Такой прием «умолчания», может быть, мотивирован дремотным восприятием мальчика и/или кота (ведь дальше говорится о его взгляде: «А кот глазами / Поводил»). Строфа состоит из четырех обращений-приказаний, три из которых выражены глаголами в повелительном наклонении. Эти категоричные обращения нарушает мирную дремоту в комнате.

Третья, последняя строфа соотнесена с первой по принципу неполной зеркальной симметрии: в первой строке говорится о вставшем мальчике и назван кот, но о его продолжающемся пении упоминается только в следующем стихе: вторжение повелительного голоса нарушило сонный покой в детской:

Мальчик встал. А кот глазами

Поводил и всё поет…

Нарушение блаженного покоя передается стихотворным переносом: «А кот глазами / Поводил и все поет». Границы синтаксической основы предложения (подлежащее. + сказ.: кот поет) не совпадают с межстиховой паузой.

Но вскоре прежнее состояние дремоты восстанавливается: по-прежнему «кот <…> поет», как и в первой строке произведения.

В третьей и четвертой строках описывается, как и в третьем и четвертом стихах первой главы, буря:

В окна снег валит клоками,

Буря свищет у ворот.

Однако и здесь нет тождества с описанием бури в первой строфе. С одной стороны, стихия, кажется, разыгралась еще сильнее: она уже пытается проникнуть внутрь дома, «атакует» его границу – окно: «В окна снег валит клоками». Только из этой, предпоследней, строки становится ясно, что непогода – зимняя. С другой стороны, теперь сказано, что «буря свищет» уже не «на дворе», а «у ворот», то есть дальше от дома, за пределами двора. Уюту и покою дома ничто не угрожает. При этом синтаксис последних двух строк текста почти тождествен с синтаксисом последних строк первой строфы: обстоятельство места + подлежащее + сказуемое + обстоятельство образа действия (клоками – этого элемента в первой строфе не было) + подлежащее + сказуемое + обстоятельство места.

У Фета «часты повторы целых стихов – обычно в конце строф, без изменений (как в стихотворении “Мы встретились вновь после долгой разлуки…”) или с вариациями (как в стихотворении “Фантазия”, где последняя строфа повторяет первую, или как в стихотворениях “Я тебе ничего не скажу…”, “Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне…”), где два начальных стиха в обратном порядке повторяются в двух конечных стихах. Нередки и более сложные повторы, как в стихотворении “Певице”, где последняя строфа объединяет (с вариациями) первые два стиха первой строфы с двумя последними стихами второй строфы» (Бухштаб Б.Я. А.А. Фет. С. с. 49-50). В стихотворении «Кот поет, глаза прищуря…» поэт тонко играет на повторах и на их неполном сходстве повторяющихся слов, выражений, строк.

В стихотворении дается изображение простой сценки, облеченное в форму фрагмента: сценка-миниатюра словно вырвана из повседневности, неизвестно ничего ни о времени, ни о месте этого эпизода, ни о мальчике, ни о взрослом.

Мир, воссозданный в стихотворении, - обыденный. Фет неоднократно настойчиво утверждал, что источником поэтического произведения могут быть самые обыкновенные случайно увиденные вещи и явления: «К чему искать сюжеты для стихов, сюжеты эти на каждом шагу – брось на стул женское платье или погляди на двух ворон, которые уселись на заборе, вот тебе и сюжеты», - объяснял он еще в юности другу поэту Я.П. Полонскому (Я.П. Полонский, «Мои студенческие воспоминания» // Полонский Я.П. Сочинения: В 2 т. / Сост., вступ. ст., коммент. И.Б. Мушиной. М.,1986. Т. 2. С. 444).

А в статье «О стихотворениях Ф. Тютчева» (1859) он замечал в таком же роде: «…Самая высокая мысль о человеке, душе или природе, предлагаемая поэту как величайшая находка, может возбудить в нем только смех, тогда как подравшиеся воробьи могут внушить ему мастерское произведение» (Фет А. Стихотворения. Проза. Письма / Вступ. ст. А.Е. Тархова; Сост. и примеч. Г.Д. Аслановой, Н.Г. Охотина и А.Е. Тархова. М., 1988. С. 284).

Обыденность изображенной в стихотворении ситуации была истолкована пародистом Д.Д. Минаевым как «ничтожность» содержания; в его пародии (1863) обыкновенность заменена грубой натуралистичностью, мальчик – нерадивым слугою-подростком (казачком):

На дворе мычит корова,

Ждет на крыше кошку кот.

Небо темно и сурово,

Буря плачет и ревет.

«Что валяешься в прихожей!

Самовар нести пора…

Наказанье с этой рожей:

Дрыхнет с самого утра».

Казачок вскочил. Сурово

Буря рвется в ворота,

Но молчит в хлеве корова,

И на крыше нет кота.

Образная структура

Стихотворение построено на антитезе «внешний мир – дом». Холоду и свисту противопоставлено мерное, ровное мурлыканье («пение») кота, дисгармоничному движению – покой дремоты и сна. Кот как образ, воплощающий уют и покой, встречается также в стихотворении Фета «Не ворчи, мой кот-мурлыка…», написанном почти в одно время (1843 г.) с «Кот поет, глаза прищуря…»:

Не ворчи, мой кот-мурлыка,

В неподвижном полусне:

Без тебя темно и дико

В нашей стороне;

Без тебя всё та же печка,

Те же окна, как вчера,

Те же двери, та же свечка,

И опять хандра.

Дом в поэзии Фета «окружает личность <…> он является у Фета средоточием пейзажа, центром того пространства, которое сродни лирическому субъекту» (Лотман Л.М. А Фет. «Не спрашивай, над чем задумываюсь я…» // Поэтический строй русской лирики. Л., 1973. С. 193).

Оттенки значения ‘тепло, уют’ присущи слову «ковер». В стихотворении сосуществуют большой и неспокойный мир природы (или всего, что не есть дом) и теплый, родной для мальчика и кота мир детской. Но эти два мира не только противопоставлены. Для описания мира разгулявшейся стихии использован глагол «играет», но с помощью родственного ему однокоренного слова «игрушки» характеризуется мир мальчика. Мир этот отнюдь не столь безмятежен, как может показаться на первый взгляд. «Как и в жизни маленького героя, в природе идет “игра” (“Спрячь игрушки” – “играет буря”, “кот поет”, “ветер свищет”) <…> В отличие от человека, кот, буря не могут “спрятать игрушки”, отдохнуть от своего предназначения» (Буслакова Т.П. Русская литература XIX века: Учебный минимум для абитуриентов. М., 2005. С. 238).

По свидетельству Фета, А.А. Григорьев, восхищавшийся этим стихотворением, восклицал: «Боже мой, какой счастливец этот кот и какой несчастный мальчик!» (Фет А. Ранние годы моей жизни. М., 1893. С. 152-153). Как понять это замечание проницательного литературного критика и внимательного читателя? Почему мальчик несчастлив? Очевидно, потому, что он несвободен в отличие от играющей стихии, которой никто не вправе приказать спрятать игрушки и, встав с ковра, идти в спальню. Несвободен он и в отличие от безмятежно и самозабвенно поющего кота. Игра стихии и пение кота свободны, игры и поступки мальчика подчинены воле взрослых.

Повторяющийся, устойчивый образ фетовской лирики – окно. «…Уютный мир дома, комнаты обычно соотносится с миром в окне.

Окно – живая, символическая граница комнаты и мироздания, неизменно напоминающего о себе то лунным лучом, идущим из бесконечности, то далеким, расплывающимся в ночи звуком. Это не всегда открыто выраженное присутствие <…>, в дальнейшем, особенно в его поздних философских элегиях, получит структурообразующее значение. Окно как деталь, соединяющая камерный мир комнаты и мир Вселенной, проходит через все творчество Фета» (Сухова Н.П. Лирика Афанасия Фета. М., 2000. С. 53).

Н.П. Сухова, замечая, что в произведениях Фета «поэт стоит перед окном в Мир, который чаще всего дает о себе знать беспокойными, тревожными сигналами», приводит цитату из «Кот поет, глаза прищуря…» и еще ряд примеров: «И крупный дождь в стекло моих окон / Стучится глухо» («Хандра», 1840), «Вот утро севера – сонливое, скупое – Лениво смотрится в окно волоковое (узкое, щелевидное окно крестьянского дома. – А. Р.)» («Вот утро севера – сонливое, скупое…», 1841), «Люблю я немятого луга / К окну подползающий пар» («Деревня», 1842), «Печальная береза / У моего окна» («Печальная береза…», 1841), «Те же окна, как вчера, / Те же двери, та же свечка, / И опять хандра…» («Не ворчи, мой кот-мурлыка…», 1843). По мнению исследовательницы, «окно, распахнутое в мир, отсекает своей четырехугольной рамкой часть бесконечности и таким образом делает ее конечной, подразумевая в то же время продолжение “конечного” за пределами своей рамки. То есть “окно в мир” – это прекрасный пример стыка, борения конечного с бесконечным» (Сухова Н.П. Лирика Афанасия Фета.С. 67-68).

Образ окна встречается и в других лирических произведениях Фета. Например, в стихотворении «Безмолвные поля оделись темнотою…» (1842) распахнутое окно символизирует открытость «я» миру природы, их отрадное слияние: «И снова тихо всё. Уж комары устали / Жужжа влетать ко мне в открытое окно: / Всё сном упоено…». А в стихотворении «Ласточки пропали…» (1854), как и в «Кот поет, глаза прищуря…», природа за окном – стихия хаоса, враждебная человеку:

С вечера всё спится,

На дворе темно.

Лист сухой валится,

Ночью ветер злится

Да стучит в окно.

Иная, гармоническая природа, но также стремящаяся проникнуть через окно в мир дома, представлена в стихотворении «Знакомке с юга» (1854):

И грезит пруд, и дремлет тополь сонный

<…>

И грудь дрожит от страсти неминучей,

И веткою всё просится пахучей

Акация в раскрытое окно!

Особенное значение образ окна приобретает в стихотворении «Не спрашивай, над чем задумываюсь я…» (1854), где в окно бьется не стихия, а живое существо - голубь, символизирующий мир и покой, но попавший в губительную бурю: «Так голубь, бурею застигнутый, в стекло, / Как очарованный, крылом лазурным бьется».

Но в отличие от остальных примеров в стихотворении «Кот поет, глаза прищуря…» мир за окном не увиден взором наблюдателя, бесспорно находящегося в доме. Мирная картина с поющим котом и дремлющим мальчиком может открываться как условному наблюдателю, находящемуся в комнате, так и взгляду, проникающему в комнату извне, через окно. (Мнение, что в стихотворении мир показан в восприятии мальчика (Буслакова Т.П. Русская литература XIX века. С. 238), излишне категорично.)

Точное указание «буря свищет у ворот» и умолчание о том, кто именно произносит повеление мальчику, позволяет предположить, что пространственная точка зрения скорее находится вне уютного дома, - условный наблюдатель слышит голос, но не может увидеть взрослого, прерывающего своим приказанием сладкую дремоту ребенка.

Метр и ритм

Стихотворение написано четырехстопным хореем с чередующимися женскими и мужскими окончаниями стихов – размером семантически нейтральным, за которым в русской литературе не были закреплены какие-то определенные темы и смыслы. Метрическая схема четырехстопного хорея: 10/10/10/10 (в четных строках стихотворения Фета последняя, четвертая, стопа усечена и имеет вид: /1). Цифрой «1» обозначены позиции (слоги) в стихе, на которые согласно метрической схеме должно падать ударение, а цифрой «0» – позиции, которые должны быть безударными (в реальности в поэтических текстах обычны отступления от метрической схемы, обычно – пропуски ударений). Знак «/» отмечает границу между стопами.

В русской литературе XVIII в. четырехстопным хореем писались иногда так называемые духовные оды (подражания библейской поэзии – псалмам, поэтические философские размышления), четырехстопный хорей преимущественно употреблялся в так называемой легкой поэзии (прежде всего в любовной лирике, создаваемой в подражание древнегреческому стихотворцу Анакреону, или Анакреонту), в песнях и романсах, связь этого размера с анакреонтическими мотивами веселья, упоения жизнью и любовью и с народной песней сохраняется и в первые три десятилетия XIX столетия, когда этот размер также используют в своих стихотворных сказках В.А. Жуковский, А.С. Пушкин и автор «Конька-горбунка» П.П. Ершов. Также этот размер был характерен для некоторых баллад (см. подробнее: Гаспаров М.Л. Очерк истории русского стиха: Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М., 1984. С. 54-55, 63-65, 113-115).

Нейтральность размера, как и строгость композиционной структуры, призвана создать ощущение уравновешенности. Упорядоченная поэтическая форма словно противостоит одной из тем стихотворения - дисгармонии, разгулу стихии.

Вместе с тем для Фета, очевидно, была значима связь этого размера с некоторыми темами и жанрами. «Кот поет, глаза прищуря…» – своеобразная сценка с пунктирно намеченным сюжетом, а образ домовитого кота характерен для народной поэзии. Поэтому автор стихотворения мог учитывать соотнесенность четырехстопного хорея с литературными стихотворными сказками и с литературными песнями – подражаниями народной поэзии. Но несомненна сохраненная в фетовском произведении память о «Зимнем вечере» А.С. Пушкина, также написанном четырехстопным хореем с рифмовкой АБАБ и с таким же чередованием женских и мужских рифм: «Буря мглою небо кроет, / Вихри снежные крутя, / То, как зверь, она завоет, / То заплачет, как дитя». Однако явное тематическое сходство двух текстов (зимняя буря, вой или свист ветра) сочетается с разительным отличием: Фет заменяет печальный тон пушкинского стихотворения («горькая подруга бедной юности моей», «выпьем с горя»), в котором нет антитезы «вьюга на дворе – уют дома», настроением, исполненным покоя и отрешенности, на первый взгляд почти безмятежной.

В ритмическом отношении стихотворении Фета традиционно для образцов четырехстопного хорея: «II стопа чаще несет ударения, чем I-я, а I-я – чаще, чем III-я» (Гаспаров М.Л. Очерк истории русского стиха: Метрика. Ритмика. Рифма. Строфика. М., 1984. С. 76, подробнее об этой тенденции см.: Там же. С. 77, 134). Так и в стихотворении «Кот поет, глаза прищуря…» ударение на первой стопе пропущено в третьей, седьмой, восьмой строках, в то время как на второй стопе ударение сохранено во всех строках, а на третьей стопе оно пропущено во второй, четвертой, шестой и двенадцатой строках.

Звуковой строй

В стихотворении используется повтор согласных звуков (аллитерация) в изобразительной функции:

Кот поет, глаза прищуря,

Мальчик дремлет на ковре,

На дворе играет буря,

Ветер свищет на дворе.

«Полно тут тебе валяться,

Спрячь игрушки да вставай!

Подойди ко мне прощаться,

Да и спать ступай».

Мальчик встал. А кот глазами

Поводил и всё поет;

В окна снег валит клоками,

Буря свищет у ворот.

Повтор звука «р», очевидно, подражает и урчанию кота, и вою бури («р» - так называемый опорный согласный в рифме «буря – прищуря»). Особенно показательно скопление примеров звука «р» в третьей строке, изображающей «игру» бури. Благодаря такому звуковому оформлению двух разных мотивов (разгула стихии и домашнего уюта, которое символизирует пение кота) в них обнаруживается нечто общее – голос природы, в одном случае разыгравшейся, в другом – «прирученной»). Мотив бури (свиста) также оформлен звуком «с». Однако наибольшее скопление (шесть случаев) примеров звука «с» и похожего на него «ц», являющегося вариантом исконного (присутствующего морфологически – в постфиксе, частице -ся) «с», содержится во второй строфе, передающей не игру стихии, а речь, обращенную к мальчику. Очевидно, это не случайно: повеление взрослого обнаруживает для ребенка что-то угрожающее, наподобие бури.