Идея свободы в художественно-философской интерпретации Ф. М. Достоевского (на материале романа «Бесы»)

Гунченко А.В.

Актуальность выбранной темы определяется современным состоянием изучения творчества Ф.М.Достоевского в университетской традиции, освобождающимся от инерции советской эпохи. Еще Владимир Соловьев говорил, что Достоевский пишет для людей, которые забыли катехизис. Наше положение иное: в отличие от его современников, мы никогда не знали катехизиса. Поэтому сегодня ощущается настоятельная потребность обратиться к тем аспектам творчества Достоевского, которые выражают самую суть мировоззрения писателя, его религиозно-нравственных убеждений.

Методологическая посылка выбора романа «Бесы» в качестве основного объекта исследования определяется убеждением в том, что в данном произведении свобода является основной содержательной категорией, формирующей философско-художественный смысл романа и демонстрирующей идейную убежденность писателя. Более того, в «Бесах» с разной степенью разработанности представлены, на наш взгляд, все основные аспекты интерпретации Ф.М.Достоевским проблемы свободы, осмысление которых дано в романе в отрицательном ключе - в контексте полемики с идеями социализма и атеизма, революционно-анархическими идеями «безграничной свободы», иллюзиями устройства социальной гармонии на «рациональных» началах, проистекающих, по мысли писателя, из одного источника: попытки человека «устроиться без Бога», по собственному разумению. Таким образом, интерпретация поставленной проблемы здесь напрямую соотносится с «главным вопросом», которым писатель, по собственному признанию, «мучился сознательно и бессознательно» всю свою жизнь – «существование Божие»[6,XXIX ,кн.1,117].

Важным в плане формирования понятия свободы в мировоззрении Достоевского стал жизненный опыт, вынесенный писателем из «несвободы «мертвого дома», из которого вышло убеждение в невозможности установления социальной гармонии посредством переустройства общества. Значение и сущность этого опыта были хорошо описаны прот. Георгием Флоровским: «И в «Мёртвом Доме» Достоевский узнал не только о силе зла над человеком, в опровержение гуманистического оптимизма. Важнее другое... «В каторжной жизни есть ещё одна мука, чуть ли не сильнейшая, чем все дру­гие. Это вынужденное общее сожительство»... Крайняя мука здесь в том, что приходится насильно жить вместе и сообща, — «во что бы то ни стало, согласиться друг с другом». Ужас при­нудительного общения с людьми, — вот первый личный вы­вод Достоевского из опыта Мёртвого Дома... Но не есть ли каторжная тюрьма только предельный случай планового об­щества? И не становится ли всякое слишком организованное, хотя бы и по наилучшему штату, общежитие именно каторгой? И не неизбежно ли в таких условиях развиваться «судорож­ному нетерпению», или мечтаниям?..»[16,298].

Убедившись воочию, к какому итоговому результату может привести насильственное планирование общества, Достоевский всю силу своего таланта обрушил на защиту человеческой свободы, причем он отстаивает именно своеволие («Записки из подполья»). «Вывод несомненен: одолеть зло можно лишь на уровне личной веры, а не социального переустройства жизни»[7,511]. Свободная воля человека – вот то, что препятствует любому социальному планированию, обо что, как о камень, разбиваются все социальные схемы [2,84]. Достоевский «восстает против всякой принудительной гар­монии, будет ли она католической, теократической или социалистической. Свобода человека не может быть при­нята от принудительного порядка, как его дар. Свобода человека должна предшествовать такому порядку и такой гармонии. Через свободу должен идти путь к порядку и гармонии, к мировому соединению людей. Нелюбовь До­стоевского к католичеству и социализму… связана с этой невозможностью примириться с принудительным порядком и гармонией. Свободу челове­ческого духа противополагает он и католичеству, и социа­лизму… «Свобода их веры Тебе была дороже всего», — говорит Великий Инквизитор Христу. И он мог это сказать самому Достоевскому»[1;421,427].

Итак, Достоевский отстоял свободу воли человека. Но важно, на службу чему человек поставит свою свободу. Свобода не может существовать сама по себе, человек, убежден писатель, всегда ищет, чему поклониться, чему (или кому) добровольно покорить свою свободу. Это убеждение писателя высказалось в многократно повторяемой в его творчестве мысли о неизбежном существовании для каждого человека идеала, перед которым тот жаждет преклониться. Один из современных богословов писал, что религиозный инстинкт имманентен природе человека, является неизменным антропологическим фактором, и, если он не получает правильного духовного развития, то он не исчезает, а просто сменяет сферу поиска и предмет своего поклонения, начинает обожествлять вещи не-Божественные [13,3-4]. Высший идеал заключен для Достоевского во Христе как Сыне Божием, а главное призвание человека писатель видел в том, чтобы добровольно направить свою волю на познание благой и любвеобильной воли Творца. Но, отвергнув Бога, добровольно сняв с себя образ Божий, человек предмет своего поклонения находит в другом человеке или в себе самом. Так происходит и в «Бесах».

Идея замещения Бога человекобожием в романном про­странстве впервые возникает в самом начале повествования: при пересказе несуразной поэмы старика Верховенского, в которой «Вавилонская башня» достраивается «до самого верху», вследствие чего «облада­тель, положим хоть Олимпа, убегает в комическом виде, а до­гадавшееся человечество, завладев его местом, тотчас же на­чинает новую жизнь с новым проникновением вещей»[6,X,10]. В бытии, оставшемся «без Бога», практически для всех героев идеалом преклонения оказывается Ставрогин, на что указывает множество высказываний персонажей. Кажется, только Кириллов не испытывает потребности преклониться перед ним. Но Кириллов обожествляет самого себя и, в конце концов, каждого человека, он проповедует идею замещения Богочеловека человекобогом, заявляет своеволие как высшее проявление собственной непокорности и самости. Ж.-П.Сартр считал, что герой, самовольно устранив Бога и поставив себя на Его место, «ввергает в необходимость, лишает выбора остальных — тех, кто не выбирал и должен теперь покориться выбору, совершенному героем»[9,98]. Отсюда – деспотизм и насилие над теми, которые откажутся жить в этой «ополовиненной» реальности и будут отстаивать право собственного личностного выбора, заявят несогласие, чтобы их перекраивали по образу и подобию тех, которые «себя вместо Христа предложат». Прав поэтому Шигалев, когда приходит к конечному результату «безграничной свободы»: «Я запутался в собственных данных, и мое заключение находится в прямом противоречии с первоначальной идеей, из которой я вы­хожу. Выходя из безграничной свободы, я заключаю безгранич­ным деспотизмом. Прибавлю, однако ж, что кроме моего разреше­ния общественной формулы не может быть никакого»[6,X,311]. Более того, посредством такого усечения действительности («я обязан уверовать, что не верую»), человек в еще большей степени лишает себя возможности выбора и «…падает в необходимость потому, что совсем отбрасывает невыбранное…Кириллов, отстаивающий «главную и страшную свободу свою», обнаруживает себя в мелочной зависимости от «времен и сроков», поставленных ему Обществом»[9,98].И здесь герой действует с необходимостью, так как оказывается «обязан» осуществить свою волю. Таким образом, своеволие перед Богом — «это отказ от свободы…это одержание собственной самостью… Причем не важно, на чем базируется «своя воля» — на своих прихотях, на раб­стве своим страстям и желаниям, или на рабстве «логике», идее — и то, и другое допускает только один ход, осуществляемый прину­дительно. (Так свобода и становится «осознанной необходимос­тью».)»[9,99].

Очень важным в интерпретации идеи свободы Ф.М.Достоевским является акцентирование внимания на ее «духовном измерении» (духовная свобода «означает власть человека над своим эгоизмом, своими страстями, греховными чувства­ми, желаниями — над самим собой»[14,223]; И. Кант определял ее как «независимость воли от принуждения импульсов чувственности»[8,563]). Прот. С. Булгаков отмечал, что самым существенным в романе «Бесы» является «не политическая доктрина самого Достоевского…, но религиозный диагноз той интеллигенции, которой принадлежит духовно руководящая роль в русской революции»[5]. Диагноз этот – одержимость.

Стоит пояснить, что «само название романа — «Бесы» — не аллего­рия, но прямое указание на духовный характер революции. Духи революции — бесы в прямом смысле: они завладевают душами соблазнившихся революционной утопией и не от­пустят их задаром»[7,559]. (Не случайно, например, на английский язык заглавие романа традиционно переводится как «Possessed» - «Одержимые»). Пространство «Бесов» - это пространство губительного и всеразрушающего хаоса и беспорядка, творимых людьми, одержимых страстями, давших над собою власть «духам злобы поднебесной» (повторимся, в прямом, а не переносном смысле). Ярче всего эта духовная порабощенность силам зла прослеживается в судьбе и характере главного персонажа – Николая Всеволодовича Ставрогина (из которого эманирует весь прочий «легион» - [3,7;15]). Автор как будто нарочно влагает в его уста настойчивые утверждения о собственной свободе, о том, что он «по-прежнему совершенно владеет своей волей», что он так же легко может бросить злое, как и начал его, а между тем «какое-то злобное существо, насмешливое и «разумное»[6,XI,9], как признается Ставрогин епископу Тихону, влечет его, и он завершает гибелью в пучине безверия. Не случайно Степан Трофимович, пророчивший замещение Бога человеком, первый ужасается, разглядев поближе моральный облик собственного сына, возглавляющего общество «вершителей революции»: «...Посмотрите на них внимательно: …Какая кухарочная раздражительность самолюбия, какая пошленькая жаждишка faire de bruit autur de son nom, не замечая, что son nom... О карикатура! Помилуй, кричу ему, да неужто ты себя такого, как есть, людям взамен Христа предложить желаешь? Il rit. Il rit beaucoup, il rit trop. У него какая-то странная улыбка»[6,X,171].

В завершение мне бы хотелось еще раз коснуться важного для Достоевского вопроса о взаимоотношениях свободной личности и окружающей его действительности. По мысли Достоевского, террор и насилие против человека, «право тигров и крокодилов», являются закономерным следствием тогда, когда человек признается частью социального механизма (вообще, частью целого, системы). Человек с этой точки зрения лишен метафизической свободы [8,562], его поступки полностью детерминированы социальными условиями его существования. Отрицание свободы воли человека приводит к оправданию насилия, так как постулируется нравственная невменяемость человека. Чтобы оправдать применение нравственных критериев в восприятии человеческих действий, нужно признать свободу человека и, следовательно,…его Божественное происхождение. К этому выводу пришел Иммануил Кант. Действительно, если мы склонны за каждым человеческим поступком усматривать причины, с необходимостью вызывающие его к бытию как следствие, мы, тем самым отрицая свободу воли человека, проявляющуюся перед лицом выбора (прежде всего выбора между добром и злом), снимаем с него нравственную ответственность за совершаемые действия. «Но хотя мы и полагаем, что поступок определяется этими причинами, тем не менее мы упрекаем виновника, и при том не за дурную природу его, не за влияющие на него обстоятельства и даже не за прежний образ его жизни; действительно, мы допускаем, что можно совершенно не касаться того, какими свойствами обладал человек и рассматривать исследуемый поступок – как совершенно не обусловленный предыдущим состоянием, как будто бы этот человек начал им некоторый ряд совершенно самопроизвольно»[8,581]. Там, где нет свободы – там нет ответственности и не может быть нравственности. Кант говорит, что отрицать свободу человека – значит отрицать всю мораль. И, напротив, если мы утверждаем нравственную вменяемость человека, мы долж­ны постулировать его свободу. Отсюда в свою очередь проистекает вывод об иноприродности человека по отношению к окружающему наличному бытию, в котором господствует принцип детерминизма, являющийся самым общим и основным законом мироздания. Так в истории философской мысли появляется знаменитое кантовское доказательство бытия Бога, за которое Иван Бездомный хотел сослать философа «года на три в Соловки»[4,12]. - С признанием нравственной вменяемости человека необходимо признать и свободу его от всеохватывающего закона причинности. Не соблюдать Основной закон страны могут, как известно, только послы (на юридическом языке это называется правом экстерриториальности). И если человек, живя в этом мире, не подчиняется основному закону мироздания, значит, «человек неотмирен, то есть обладает статусом экстерри­ториальности. Ничто в мире не может действо­вать свободно, а человек — может. Значит, че­ловек есть нечто большее, чем мир. Таким об­разом, в человеческом нравственно-свободном опыте проступает иное измерение бытия — бы­тия, не ограниченного пространством, време­нем, детерминизмом и одаренного свободой, нравственностью и разумом. Такое бытие на языке философии именуется Богом. Человек свободен — а значит, бытие богаче, чем мир причинности; человек свободен — а значит, «морально необходимо признавать бытие Божие»...[11,48-49].

Итак, отрицание свободы воли человека, приводит к постулированию его нравственной безответственности. В статье «Среда», говоря о весьма распространившемся в наших судах обычае оправдывать преступления (подчас бесчеловечные по своей жестокости) влиянием среды, Достоевский пишет: «Делая человека ответ­ственным, христианство признает тем самым и свободу его. Делая же человека зависящим от каждой ошибки в устройстве обществен­ном, учение о среде доводит человека до совершенной безличности, до совершенного освобождения его от всякого нравственного лично­го долга, от всякой самостоятельности, доводит до мерзейшего раб­ства, какое только можно вообразить»[6,XXI,16]. («Таким образом, непременным условием свободы, по Достоевско­му, является ответственность. Именно «освобождая» человека от от­ветственности, заканчивают полным рабством все системы, основывающиеся на своеволии»[10,8-9]).

Нет, свобода воли человека не детерминируется средой и не может быть «приневоливаема» к совершению зла. В «Бесах» подчеркивается эта принципиальная независимость свободной воли человека от определяющего воздействия окружающих обстоятельств: Ставрогин, совративший Матрешу, на пороге преступления дважды сознательно спрашивает себя, может ли он остановиться в последнюю минуту, удержаться от сползания в мерзость,- и оба раза отвечает утвердительно [6,XI,15,16], т.е. действует он совершенно самопроизвольно, ничем автоматически не понуждаемый. Прав Кант: есть у человека в момент выбора секундочка, когда в его власти повернуть все вспять и отвернуться от задуманного намерения, есть секун­дочка, когда человек может стать выше самого себя, отказавшись от соблазна сослаться на какое-либо обстоятельство в оп­равдание той подлости, на пороге совершения которой он стоит...

Для Достоевского, как и для Канта, человек свободен по отношению к окружающему его наличному бытию. «Широк человек, слишком даже широк», и эту широту человека нельзя упростить, схематизировать и приписать миру природных или социальных феноменов. Свобода воли человека – вот то, что не вмещается ни в какие рамки материалистических концепций и социальных систем. Она стоит выше всего этого и не подчиняется общим законам детерминизма. Потому что она имеет надмирное, надматериальное происхождение. «Только имея точку опоры в горнем, можно быть свободным от всецелой тирании снизу… Право не соблюдать основные законы страны имеют только послы. Вот «и живем мы в этом мире послами не имеющей названия Державы» (Александр Галич). «Понял теперь я: наша свобода – только оттуда бьющий свет» (Н.Гумилев)»[12,141].

Литература

1. Бердяев Н. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Н. Смысл творчества. Опыт оправдания человека. М., 2004

2. Бердяев Н. Русская идея // Бердяев Н. Самопознание: Сочинения. М., 2005

3. Бердяев Н. Ставрогин // Бердяев Н. Смысл творчества. Опыт оправдания человека. М., 2004

4. Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. М., 2006

5. Булгаков С. Н. Русская трагедия. О «Бесах» Ф. М. Достоевского в связи с инсценировкой романа в Московском Художественном театре // http//www.vehi.net/bulgakov/tragediya.html

6. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972-1990

7. Дунаев М. М. Православие и русская литература. В 6-ти частях. Ч. III. Издание второе, исправленное, дополненное. М., 2002

8. Кант И. Критика чистого разума. Мн., 1998

9. Касаткина Т. А. Без Бога… // Достоевский Ф. М. Собрание сочинений. В 9 т. Т. 5: Бесы. М., 2003

10. Касаткина Т. А. Достоевский как философ // Собрание сочинений. В 9 т. Т. 9. В 2 кн. Кн. 1.: Дневник писателя. М., 2004

11. Кураев А. Дары и анафемы. Что христианство принесло в мир? (Размышления на пороге III тысячелетия). М., 2004

12. Кураев А. За что Канту грозили Соловки? // Кураев А. «Мастер и Маргарита»: за Христа или против? Изд. 2-е, испр. и доп. М., 2006

13. Кураев А. Христианин в языческом мире. М., 2003

14. Осипов А. И. Путь разума в поисках истины. М., 2004

15. Степун Ф. А. «Бесы» и большевистская революция // http//www.vehi.net/dostoevsky/stepun.html

16. Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1983