Экономико-социологическое исследование примитивного хозяйства

Ю. В. Веселов

Одно из важных направлений развития теории экономической социологии — изучение истории социального хозяйства. Оно открывает широкие возможности для сравнительных исследований, выявления причин и динамики трансформации хозяйства, построения их классификации и типологии. С помощью исторического подхода в экономической социологии также возможен анализ современного типа социального хозяйства. В этой области экономическая социология тесно смыкается с историей хозяйства. В данном случае объект изучения обеих наук одинаков, разница — в методологии исследования. Специфика экономико-социологического подхода — в рассмотрении зависимости экономических и неэкономических факторов в социальной основе экономической системы, в определении социальной природы экономического действия.

Не случайно экономическая социология в период своего становления многое заимствовала из истории хозяйства. Так, например, веберовская экономическая социология напрямую выросла из концепции немецкой исторической школы политической экономии, и только в этой связи она может быть правильно истолкована. [1] Большое упущение современной истории экономической социологии не видеть этого отношения. Но ни у Нила Смэлсера, ни у Ричарда Сведберга об этом не упоминается. [2]

В данной статье мы обратимся к экономико-социологической интерпретации первобытных или примитивных хозяйственных отношений. [3] Причем речь пойдет только об экономике доземледельческих обществ. Тема эта в экономической социологии весьма скудно освещена, можно назвать лишь работу А. Стинчкомба «Экономическая социология» (1993), где автор с позиций сравнительного метода выявляет социально-экономический цикл примитивного, средневекового и современного хозяйства. Однако это не означает, что социология вообще не обращалась к исследованию примитивного общества и хозяйства, стоит вспомнить работы французской школы (Дюркгейма, Мосса, Леви-Стросса и др.).

Главная задача экономический социологии при объяснении примитивного хозяйства заключается в том, чтобы выявить социальные основания хозяйства, т. е. в рамках каких социальных отношений, норм, ценностей, структуры осуществлялась экономическая деятельность. Первая сложность подобного подхода к исследованию примитивного общества связана с тем, что для того периода социальная сфера представляла собой непосредственную целостность. Мы имеем в виду, что в современном обществе социальные подсистемы (и функции) общности дифференцированы — отдельно можно выделить политическую, юридическую, религиозную, экономическую и др. сферы, в примитивном же обществе они находились в неразвитом единстве. С точки зрения теории структурно-функционального анализа для примитивного общества не дифференцированы не только социальные подсистемы, ни и подсистемы действия — личностная подсистема еще не выделилась из социальной.

Другая сложность связана с тем, что привычный и понятный нам стереотип экономического действия в примитивном обществе неприменим. Здесь еще нет личностных характеристик с присущим им утилитаристским стилем действия, нацеленностью на достижение индивидуальных целей.

Экономическая социология не ставит перед собой задачу сбора фактов или эмпирического наблюдения экономической деятельности первобытных народов. Это функции этнографии, антропологии и истории. Интересно, что движение к социологическим обобщениям идет и. от социологии, а от палеоантропологии, где уже, например, используется термин «социология неолита». Однако полностью полагаться на палеоантропологическую реконструкцию доисторических социально-экономических отношений нельзя, поскольку имеет место переоценка роли сохранившихся элементов хозяйства в ущерб несохранившимся. В частности, речь идет об орудиях труда, которые из-за того, что бы ли по преимуществу каменные или костяные, хорошо сохранились и теперь, в глазах археологов, в силу своей материальности определяю т ход развития человечества. Да, останки материальной культуры играют важную роль, но представляют лишь малую долю культурных отношений древнейшего общества, здесь в большей мере необходим этнографический подход.

Против проведения аналогии между сохранившимися примитивными народами и древнейшими обществами есть много веских возражений. В частности, сохранившиеся примитивные народы на самом деле имеют длительную историю развития, свидетельством чему является их развитый язык. Тем не менее мы считаем этнографический материал наиболее важным для реконструкции социальных форм хозяйства древнейших времен. Сохранившиеся примитивные племена — элементы как бы «застывшей», остановившейся истории, где отношения между человеческим обществом и природой пришли однажды во взаимное равновесие и остались недвижимыми на тысячелетия, если в этот процесс не вмешивались другие факторы. Не случайно наиболее обширный материал этнография черпает из таких областей, которые в силу географических условий долгое время могли существовать относительно изолированно (типичный пример андаманцы, австралийские аборигены, индейцы, южноафриканские племена). [4]

Итак, указанные сложности и трудности реконструкции социальных форм хозяйства доисторического времени свидетельствуют, что и этой области можно больше предполагать, чем утверждать. Как правильно отмечается в одном издании всеобщей истории, что касается древнейших времен, ученые ровно ничего об этом не знают, поэтому и называют этот период доисторическим. [5]

Однако два вывода все же можно сделать. Первый, к которому приводит сравнение разнообразных этнографических данных: примитивные общество и хозяйство существенно отличаются от современных. На отличие указывает один яркий пример в эстетических воззрениях — у филиппинского племени аэта красивым считалось раскалывать зубы (уродовать в нашей терминологии), красить их в черный цвет, а тело покрывать треугольными и ромбовидными надрезами. Юноша племени, пренебрегший этими представлениями, имел мало шансов на успех у девушек. [6] Поэтому все привычные нам стереотипы поведения лучше оставить за пределами исследования и попытаться объяснить экономику примитивных племен исходя из их собственных взглядов и потребностей.

Второй вывод: как бы ни отличались географическое положение, язык, традиции примитивных народов, все народы принадлежат к одному социально-историческому типу. Конечно, каждое племя или народность имеют свою специфику, но общее в социальном хозяйстве явно бросается в глаза. Любая типология является научной абстракцией, но в данном случае это абстракция допустимая и необходимая. Значение социального типа, или закона, как подчеркивал Макс Вебер, — это еще не знание реальности, но в них — незаменимый инструмент исследования, вносящий единство в многообразие и позволяющий объяснить рассматриваемое явление.

Прежде чем обратиться к характеристике социального типа хозяйства примитивных народов, необходимо ответить еще на один предварительный вопрос: а применимы ли термины «хозяйство», «экономика» к примитивным народам? Может, у них не было экономики вообще? Именно так и считал один из выдающихся исследователей примитивной экономики Карл Бюхер. Для него она не являлась экономикой в реальном смысле этого слова. Ведь обычно экономика связывается не с удовлетворением потребностей, а с созданием средств их удовлетворения. Но в тот период никаких таких средств не было, собирательство как основной вид деятельности не является экономическим, поскольку это есть прямое присвоение продуктов природы. Собирательство — это непосредственное удовлетворение потребностей, так же как и дыхание, например, последнее ведь никто к экономике не относит. Кроме того, считал Бюхер, примитивные народы не обладали необходимой для экономической деятельности рациональностью, поэтому они не делали никаких запасов, у них не было сознательной передачи навыков и трудового опыта, им не присуще было задумываться о будущем, их жизнь полна лености и веселья. [7] Это не совсем так: африканские бушмены и австралийские аборигены имели обычай выжигать траву перед сезоном дождей, чтобы она вырастала более сочной, и животные, на которых они охотятся, могли пастись лучше. [8]

Примитивные люди имели большой запас необходимых им знаний — о повадках животных, о целебных и ядовитых растениях, о погоде и т. п. Многие примитивные племена делали запасы — палеоантропологические данные свидетельствуют о наличии ям-хранилищ в доисторические времена. И в целом примитивное хозяйство довольно стабильно удовлетворяло потребности, хотя и весьма скудные, примитивных людей (эта стабильность могла быть нарушена только экстраординарными природными явлениями). Это и есть главное свидетельство существования экономики — если первобытный коллектив мог стабильно существовать, значит его экономическая функция осуществлялась нормально. [9]

Другое дело, что примитивная экономика вложена непосредственно в социальные отношения, тип экономической рациональности, например, австралийских аборигенов, совершенно другой, чем привычная нам логика. Поэтому и трудно выявить экономические отношения как таковые.

Итак, примитивная экономика все-таки существовала, хотя и отличалась существенным образом от древней, средневековой и современной. Стоит ли связывать возникновение экономической деятельности, труда с возникновением человеческого общества, как это делалось в историческом материализме? К. Маркс объявил трудовые отношения главным моментом, с которого начинается человеческая история, только труд — это истинная «родовая» сущность человека. Энгельс впоследствии развил эту идею на основе конкретного эмпирического этнографического материала.

Здесь, по нашему мнению, другая крайность. Труд как основа экономической деятельности представляет собой, во-первых, социальную деятельность, во-вторых, единство с мышлением (нецелесообразный труд уже не является трудом в реальном значении слова). Труд и мышление — это две стороны одного: социальности существования человека. Поэтому и историю возникновения человеческого обществ надо искать в социальности, в основе которой лежит коммуникативность. Сама коммуникативность — это способность общения индивидов, совместного действия на базе взаимности перспектив. [10]

Орудийная деятельность, т. е. изготовление примитивных орудий, сама по себе может и не быть сознательной социальной функцией, а может служить для выполнения биологической функции. Сложность орудий труда здесь не играет роли, животные способны на приспособление к окружающей среде. Поэтому, с нашей точки зрения, труд и мышление зависят от социальности, которая возникает вследствие развитой системы коммуникативных отношений, и языка в частности.

Теперь перейдем к характеристике основных элементов хозяйства доземледельческих обществ, использовать мы будем традиционную схему анализа: производство, распределение, обмен и потребление.

Производство как таковое к примитивным обществам относится лишь косвенно. Здесь «производство» выступает сначала как непосредственное присвоение. Главными видами «производства» являются собирательство и охота. Как первое, так и второе не нуждаются в специализированных производительных силах, например, в загонной охоте главной производительной силой является сила коллективного действия, особым образом организованного. Это и есть пример недифференцированности социальной системы примитивного общества — производительные силы здесь совпадают с производственными отношениями.

Основную массу продуктов питания доставляет собирательство, в OCHOBHOM ЭТО растительная пища. Собирательство начинает быть экономической деятельностью тогда, когда его целью является удовлетворение потребностей не индивида, а коллектива. Большинство собранных продуктов приносится на стоянку и там подлежит строгой процедуре распределения. Очень скоро в первобытном коллективе возникает «разделение труда» — собирательство становятся женским занятием, а охота — мужским. [11]

Охота доставляет гораздо меньше продуктов питания, но зато дает незаменимую белковую пищу. Охота уже более сложное, чем собирательство, занятие, по своей природе требует четкой социальной организации, лидерства, подчинения. Даже если охота осуществляется индивидуально, то и в этом случае требует знания о повадках животных, приемах охоты, ландшафте местности и т. д. Эти знания имеют социальное происхождение, они передаются из поколения в поколение, хотя основной прием их усвоения больше биологический, чем социальный, — это имитативные действия. Субъектом .этих «производственных» знаний является не индивид, а коллектив, в нем происходит воспроизводство навыков и опыта, благодаря закреплению их в традиции и обычаях..

Производство как таковое также присутствует в примитивном хозяйстве. Уже человек палеолита знал такие средства, как огонь, умел изготавливать копье, лук, бумеранг. Эти орудия труда имели важное значение, но служили вспомогательными средствами в охоте.

Возникновение производства орудий труда требует высокой степени развития социальных отношений, так как здесь необходима не импульсивность, агрессивность, быстрота, как на охоте, а сосредоточенность, терпение, монотонность, что весьма трудно для примитивного человека. Поэтому трудовые навыки воспитывались как подчиненность ритму, задаваемому коллективом. (Это могли быть танцы, песни или обряды, которые задавали ритм работе.) Сам характер производства орудий и средств труда носил магический характер, например, добывание, огня высверливанием воспринималось как некий сверхъестественный результат, связанный с действием мифических сил, а не самого человека. [12]

Более яркую характеристику социальности первобытного хозяйства дает описание распределения. Распределение и есть та социальная форма хозяйства, при которой биологический процесс присвоения продуктов природы обретает истинно человеческие отношения. Обычно распределение представляется для первобытного общества равным, хотя это не совсем так. Вообще термин «равенство» вряд ли применим к примитивному обществу, где еще нет личности как таковой, нет развитой индивидуальности, нет способности выбирать людей, с которыми общаешься (что и есть свобода как перемена индивидов в общении), поэтому понятие «равенство» скорее относится к лозунгу времени Французской революции. По своему характеру распределение является не равным, а равнообеспечивающим, так как учитывает не равенство в обеспечении индивида, а равенство, необходимое для выживания целого коллектива — общины. Обычно распределение учитывает как традицию, так и потребности индивидов. Молодые охотники, которые непосредственно участвовали в охоте, могут и не получить лучшей доли, которая достается наиболее почитаемым членам общины — старейшинам, вождю, обязательно принимают участие в распределении, добычи женщины и дети. Больные или нетрудоспособные индивиды также имеют свою долю. Палеоантропология свидетельствует, что уже в неолитические времена до преклонного возраста (30 — 35 лет) доживали люди однорукие, требовавшие заботы и поддержки коллектива.

В более развитых первобытных обществах общее распределение касалось лишь наиболее ценных продуктов — у австралийских аборигенов распределению в рамках общины подлежала только мясная пища, а продукты собирательства распределялись в рамках семьи. Интересно, что с распределением связываются и родственные отношения, на языке папуасов Новой Гвинеи «те, кто делят мясо» — родственники, «те, кто обменивают мясо» — чужие. В еще более развитых охотничьих общинах африканских бушменов, где уже существует устойчивая семья и домохозяйство, добыча распределяется так — 2/5 туши добытого животного семье охотника (тому, чье копье или стрела первыми попали в животное), 3/5 — родственникам. [13]

Равнообеспечивающее распределение направлено на стабильность существования не индивида, а общности. Это тот социальный механизм, который сдерживает биологические инстинкты доминирования и подчиняет распределение пищи коллективным целям. Видимо, здесь свою роль сыграл отбор и социальная эволюция — выживали не наиболее приспособленные индивиды, а наиболее приспособленные к жизни группы, в которых существовали социальные нормы регламентации потребления, закрепленные в традиции или табу. Эти нормы воспроизводились и закреплялись как безусловно воспринимаемые индивидом в рамках воспитания и социализации. Распределение существовало в примитивном обществе не только по отношению к общине, но и по отношению к более широким коллективам. Часть добычи передавалась обязательно родственникам в соседней общине (обычно одного племени) в качестве дара. Этот вид распределения поддерживал функцию как стабилизации потребления всего племени, что крайне важно при неустойчивом характере охоты, так и поддержания добрососедских отношений в более широкой, чем община, социальной среде.

Строгому неэкономическому распределению и закреплению в монопольную собственность подлежало основное «средство производства» — территория охотничьего и собирательского хозяйства. Эта территория должна была быть в силу специфики хозяйства весьма велика (до 750 кв. км для первобытных охотников палеолита), она тщательно охранялась от посягательства представителей другого племени. В крайних случаях разрешался проход по территории племени, например за священной охрой у австралийских аборигенов. Собственность на территорию рассматривалась не как приобретенная или завоеванная, а как священная и неотчуждаемая по своей природе. Даже представители соседской общины одного племени должны были спрашивать разрешения охотиться на территории другой общины, обычно это осуществлялось через родственников, и их наличие как бы легитимизировало это нарушение границ. Собственность на территорию имела религиозный характер, рассматривалась как тотемическая, в силу этого неотделимая от представителя этого тотемического рода. Даже при продаже территории американскими индейцами европейцам, они продолжали охотиться на ней и ее использовать как ни в чем не бывало.

Собственность на территорию и собственность на орудия труда рассматривалась как неотъемлемое свойство человека — представителя данной социальной общности. Поэтому эта собственность была монопольной по своему характеру, не участвуя в экономических отношениях между племенами общинами. Только в период крупных природ-катастроф система территориального деления полностью разрушалась (например, в период сильной засухи африканское племя каримойя переходило границы своей территории, но здесь уже нарушался весь привычный уклад хозяйства). Семейная собственность на землю возникает гораздо позже, только при индивидуальной обработке земли, но и она считается неотчуждаемой и не подлежит продаже (по законам Древней Греции собственность на землю принадлежит, роду и не может выйти из него, а общинные земли, разделенные между домохозяйствами, подлежит периодическому переделу).

Обмен представляется в примитивном обществе еще более сложным социальным процессом, чем распределение, требующим высокого уровня регуляции внутриобщинных социальных отношений. Обмен требует рациональной оценки вещей, а не их психологического восприятия, требует определенного уровня признания другого человека и учета его интересов. Это крайне тяжело для примитивного человека, аффективного по природе и этноцентричного. Так, африканские бушмены признают представителей соседних племен плохими, «злыми бушменами», которых нужно опасаться, а о белых людях, которых знают понаслышке, высказывается предположение, что это и не люди вовсе. Первоначально обмен не имеет утилитарного характера и носит характер обмена взаимными дарами. Этот дарообмен, иногда совершенно бесполезными предметами, направлен на установление положительных социальных контактов, он является как бы материальным заместителем социальной коммуникации. Дары символизируют признание и уважение по отношению к другой стороне. Дарообмен всегда носит взаимный характер, первоначальный дар предполагает обратное отдаривание. Зачастую в обмене с европейцами примитивные люди первыми делали незначительные подарки в расчете на какую-либо понравившуюся им вещь. Дарообмен препятствовал процессу накопления и закрепления материальных благ за индивидом. Человек не мог присвоить монопольно какую-либо вещь, так как должен был по законам общины подарить ее гостю, которому эта вещь приглянулась. Накопление могло признаваться только в рамках этой традиции — человек мог копить вещи и ценности для последующего показного раздаривания, свидетельствующего, что у него «сильное сердце». [14]

Обычно обмена между племенами нет, так как земля не подлежит обмену, а разделения труда нет, на территорию могут распространяться не экономические претензии, а военные. Обмен между общинами осуществляется в основном людьми — девушками для замужества, детьми (обычай адопции у андаманцев) — для установления тесных социальных контактов. Обмен продуктами между общинами может происходить, если на территории произрастает что-либо необычное. В развитых земледельческих обществах есть и деньги (у калифорнийских индейцев периода колонизации — раковинные деньги), практикуется обмен как между племенами, так и с европейцами. Этот обмен может носить немой характер — .племя выкладывает в определенном месте свои товары для обмена и уходит, приходят затем представители другого племени, выкладывают против каждого товара то, что хотят обменять на него, и уходят. Затем возвращаются первые, забирают те товары. где сделка считается равноценной. Но главное, что обе участвующие стороны друг друга не видят. Обычно на время торговли междоусобные войны прекращаются, племена, участвующие в обмене, приходят на торг безоружными, но как только торг оканчивается, сразу берутся за оружие, так как желание отнять может пересилить стремление к взаимовыгоде. В развитых доземледельческих обществах, у эскимосов XVIII в., например, обмен уже приводил к долгам и долговому рабству, хотя рабство это носило патриархальный характер (вообще понятное нам рабство возникло в период колонизации европейцами Африки и Америки, так что, как правильно отмечал Н. И. Зибер, рабство есть продукт развития капитализма).

Потребление в первобытных обществах носит ярко выраженный коллективистский характер. Обычай совместных трапез поддерживает общность примитивного коллектива. Долгое время отголоски этого сохранялись и в древнем обществе, например в Спарте существовал обычай коллективных обедов, в них материально символизировалось объединение народа.

Потребление не было равным, оно учитывало естественные потребности индивида, но не приводило к социальной дифференциации. В потреблении не было элементов сопоставления и выделения своего социального положения, как это происходило позднее. Потребление было непосредственным потреблением продуктов питания, оно имело естественные границы насыщения. [15] Потребление отличалось нерациональностью, запасов, как правило, не делалось в силу отсутствия технологии хранения, поэтому способность к неумеренному потреблению считалась достоинством. У некоторых народов, якутов в прошлом столетии, например, обжорство считалось особой доблестью. [16] У более развитых доземледельческих племен, там, где есть оседлый образ жизни (например, рыболовецкие племена алеутов, эскимосов XVIII столетия), обычаев общего потребления уже не было. От них остается лишь отголосок — только первый убитый зверь подлежит раздаче. Здесь уже наблюдалось начало социальной дифференциации — родовая знать, рядовые общинники, безродные, сироты, рабы-слуги. [17]

Из приведенных характеристик производства, распределения, обмена и потребления видно, что главной социальной единицей хозяйства примитивного общества является не индивид, не семья и домохозяйство, а община. Все экономические отношения имеют общинный характер, направлены на ее стабильную жизнедеятельность, община и есть социальная форма примитивного хозяйства. Община представляет собой малую социальную группу, объединенную на основе единого языка, культурных традиций и обрядов, религиозных верований, на основе общей хозяйственной деятельности и родовых отношений. [18]

В общине есть родовое ядро (у австралийских аборигенов — более двух родов), которое может связываться общим тотемом, но община открыта для других индивидов и экзогамна. Родственники в общине все, даже если нет кровнородственных связей, принцип общинного существования, как правильно заметил Н. И. Зибер, — либо родственник. либо враг. Первоначально в общине не выделяются ни материнский, ни отцовский род. У кочевых кубу (Суматра) оба родителя одинаково значимы. (Кстати, из известных это племя одно из самых примитивных на планете — у него не было ни рода, ни религии, ни понятия о времени и возрасте, ни чувства ритма и музыки, ни раскрашивались тела, отмечалось лишь общинное существование группами по 5 — 10 человек.). [19]

Община отличается наибольшей устойчивостью, ни племя. ни семья, ни род не отличаются такой стабильностью. Это не означает, что община представляет собой некое застывшее социальное единство, она, наоборот, очень подвижна. У австралийских аборигенов община распадается в один сезон для собирательства: соединяется в другой — для охоты. Община строится на основе единообразного поведения индивидов, которые полностью вовлечены и подчинены социальной общности. В терминологии Дюркгейма, она основывается на принципе механической стандартности, регулируемой репрессивными правилами. Хотя в доземледельческий общине право существует в виде традиций, неподчинение им рассматривается как случай настолько ненормальный, что община находится в состоянии нерешительном по отношению к виновнику. Сначала в ход идут договоры, и большее, на что способна община, — это изгнание индивида (даже в Древней Греции сохранился обычай изгнания, подвергнуть остракизму означало голосованием выгнать нарушителя за пределы города, что рассматривалось как весьма тяжкое наказание). Здесь еще нет необходимости воспитания постоянного послушания всех остальных членов общины, так как здесь не развиты индивидуальность и нестандартность поведения, отличающегося от общепринятого, поэтому и репрессивное право в виде жестких наказании возникает позже, в земледельческом обществе.

Коллективизм воспитывается в индивиде посредством интернализации общепринятых норм и ценностей. Щедрость, «широкое сердце», гостеприимство, бескорыстная помощь — вот основные одобряемые общиной ценности. Социализация индивида происходит главным образом в общине, семья играет подчиненную роль. Ребенок видит в каждой женщине, подходящей по возрасту, мать, в некоторых языках даже слова женщина и мать одинаковы. Семья существует главным образом как парная, а представления о групповом браке, активно пропагандировавшиеся в прошлом столетии, слабо подтверждаются этнографическими данными. Другое дело, что брак является весьма неустойчивым. развод — самое простое дело в примитивном обществе, достаточно лишь объявить об этом, младшие дети остаются за матерью, старшие — за отцом, хотя это не избавляет их от обязанности заботиться в старости об обоих родителях. Брак обычно осуществляется по сговору родителей, иногда случается, например, и такое: австралийский юноша-абориген уже имеет тещу, но не имеет жены. Поощряется рождение ребенка до брака, так как это свидетельствует о готовом для брака состоянии девушки, дети являются действительным богатством для родителей, так как они существенно помогают по хозяйству. Взросление начинается рано, уже в 8 — 10 лет юноши и девушки проходят обряд инициации, после этого живут в особых мужских и женских домах, здесь уже община полностью отвечает за социализацию индивида, воспитывая их в духе принятых норм поведения.

Властные отношения к общине проявляются как действия по организации и управлению. На охоте всегда требуется предводитель, который обычно выбирается из наиболее опытных охотников. Но власть не ведет к присвоению каких-либо особых материальных благ, в некоторых племенах вождь выделяется только лишь осанкой и горделивым внешним видом. Часто властные функции легитимизируются выполнением религиозных функций. Власть очень часто зависит от общественного мнения и регулируется традицией.

Итак, экономические действия индивида в обществе подчиняются экономическим интересам общины. Но что стоит за реальностью экономического поведения, какой стиль мышления господствует в примитивном обществе? Прежде всего хозяйственные действия индивида пронизывает вера в магические силы. Каждому животному, человеку, вещи приписывается наличие души, она руководит их действием или состоянием. Если племя собирается на охоту или рыбную ловлю, то накануне нельзя ссориться, так как любая ссора — это призыв к злым духам в человеке. Поэтому все договариваются в этот день проявлять благорасположение друг к другу. Если охотники будут говорить об охоте накануне, то духи животных могут об этом услышать, тогда хорошей охоты не жди. Если охотник убил животное, то он должен просить прощения у души животного, что не зря его убил, а для пропитания, ни в коем случае нельзя смеяться над телом животного, ведь душа может отомстить (вообще смерть человека считается счастьем для умершего, но горем для его родственников — ведь душа может оказаться злопамятной и припомнить все обиды). Если человек болен, то это значит злые духи завладели им, задача шамана выгнать их. Если сезон засухи, то это значит духи дождя сердятся на охотников, надо принести им жертву, тогда они, может быть, пошлют дождь. Бог примерно так воспринимается и регулируется каждое экономическое действие. [20] Вещам обычно приписываются некие магические свойства. Так, у австралийских аборигенов охра для раскраски подходит только из одного священного места, вся остальная, точно такая же охра, не годится. Потребление тоже выступает как магический процесс, у папуасов Новой Гвинеи свинину готовят на священных камнях, через них священная сила переходит в людей, самому мясу приписывается целебная сила. Собственность тоже освящается как собственность тотемического рода.

В примитивном обществе действуют другие понятия стимулов к труду. Европейцы обычно удивлялись лености и беспечности туземцев, считая, что те большее время спят (у некоторых и приветствие означает — «здорового сна») и лишь изредка выходят на охоту. На самом деле здесь работает другой принцип социальной мотивации — европейский человек имеет бесконечно разнообразные и постоянно возрастающие материальные потребности, примитивный человек ограничен непосредственными сиюминутными потребностями, он не нацелен на будущее и живет сегодняшним днем. Это другой стиль жизни и работы, заложенный в традициях и воспитании.

Экономическое действие первобытного человека больше психологично, аффективно, подчинено скорее настроению, чем разуму. Продать гамак вечером туземец никак не может, но утром он может это сделать за бесценок. [21] Аффективность проявляется и в обмене — для примитивного человека сиюминутное желание приобрести плохую, но понравившуюся ему вещь, сильнее разумных доводов купить хорошую. Первобытному человеку присуща и особая хитрость: австралийский охотник, убивший животное, сначала прячет тушу и возвращается на стоянку как-будто был неудачлив, садится обедать вместе со всеми, лишь потом, выбрав момент, приносит тушу животного, заслуживая восхищение остальных. Или другой пример. Ненцы приносили в жертву богам всякие дрянные вещи — дырявые чайники, сломанные ножи, считая, что на небе все они принимают первоначальный вид. Таким образом, экономическое сознание примитивного человека подчинено коллективной психологии, оно импульсивно, неустойчиво, но, с другой стороны, оно. конечно, и определенно — за все отвечают четко определенные магические силы. Здесь еще нет появившихся и древнегреческом мире бесконечных и неопределенных задач познания, сознание человека, по словам Гуссерля, непосредственно «вжито» в жизнь.

Подводя итоги, мы можем сказать, что экономический тип экономики — это «присваивающее хозяйство», социальный тип — «общинное хозяйство». Здесь не идет речь о первобытнообщинной формации, так как термин «формация» относится к более поздним временам, но термин «первобытнообщинное хозяйство» является правильным, с нашей точки зрения.

Что же послужило толчком к переходу общества охотников и собирателей на новую стадию? Вряд ли можно определить некую единую причину, скорее сыграло роль сочетание нескольких взаимосвязанных факторов. Во-первых, логика развития хозяйства — собирательство преобразовалось в социализированное собирательство, появились «собиратели урожая», что давало возможность обращения к земледелию, специализированная охота (загонное содержание животных для последующего убоя или следование охотников за стадом) приводила к возможности развития скотоводства. Это уже иные возможности развития производительных сил, иной тип производящего хозяйства. Все это вело к коренному изменению образа жизни — кочевой образ жизни сменился оседлым.

Во-вторых, логика развития социальной структуры — в развитии общества охотников и собирателей большую роль начинает играть семья и домохозяйство, возрастает роль властных отношений, растет социальная дифференциация, все это является социальной базой развития земледелия и скотоводства.

В-третьих, это логика развития общественного сознания, где мифические религиозные силы все больше вытеснялись из реального мира в некий потусторонний мир, а события объяснялись реальными причинно-следственными связями.

В-четвертых, это демографический фактор — растущая плотность населения и степень коммуникации требовали новых форм социальности и производственных отношений.

В-пятых, это экономический фактор — наступил кризис охотничьего хозяйства, исчерпания природных ресурсов, что стимулировало поиск новых форм экономических действуй.

Так постепенно община примитивная преобразовывалась в общину земледельческую, социальную, где семья и домохозяйство стали играть решающую роль, но это уже иной социальный тип хозяйства.

Теория взаимосвязи протестантской этики и капитализма Вебера опирается на общую концепцию взаимодействия экономики и религии, разработанную Г. Шмоллером и Л. Брентано.

Речь идет о специальных работах в области истории экономической социологии: Swedberg R. Economic sociology, Past and present. London. 1987; Smelsei N., Martinelli A. Economic sociology: Historical threads and analytical issues // Overviews in Economic Sociology. London, 1990.

Слово «примитивное» употребляется по отношению к хозяйству как синоним «простейшее», «начальное».

Другой вопрос, что же остановило один народы в состоянии гомеостатического равновесия с окружающей средой, а другие продолжали развитие. Одна из точек зрения представлена в книге Л. Гумилева «Этногенез и биосфера Земли».

Список литературы

Всеобщая история, обработанная «Сатириконом». Л., 1990. С. 7.

Охотники, собиратели, рыболовы / Под ред. А. М.. Решетова. Л., 1972 С. 150.

Бюхер К. Возникновение народного хозяйства. Пг.. 1918. С. 7 — 16.

Кабо В. P. Первобытная доземледельческая община. М., 1986. С. 131.

С нашей точки зрения, любая экономика выполняет функцию поддержании жизнедеятельности социальной системы. В этом смысле ее роль вспомогательная, сил не ставит собственных целей, а реализует цели общества.

Сложность вопроса возникновения социальности в том, что это должна быть социальность, отличная от группового поведения в животном мире. Специфическая черта человеческой социальности — развитая система знакового общения, причем знаки здесь имеют неоднозначное толкование. Более подробно эта позиция рассматривается в работе Б. Ф. Поршнева «О начале человеческой истории» (М., 1974. С. 117, 151).

Это «разделение труда» не является, как и производство, реальным процессом, так как здесь нет возможности перемены и свободного выбора вида труда, мужчины всегда выполняют мужскую работу, женщины — женскую. Скорее, это соединение разных видов труда, а не разделение. К мужским занятиям по-преимуществу относятся добывание огня, разделка туши животного, изготовление, орудий, изготовление хмельных напитков (которые, кстати, сыграли существенную роль в эволюции человека, поскольку способствовали развитию идеализации, фантазии, юмора, т. е. разнообразия мышления). К женским видам труда относятся воспитание детей, ведение домашнего хозяйства, приготовление пищи.

О возникновении и природе использования огня в примитивном обществе есть интересная работа Г. Башляра «Психоанализ огня» (СПб., 1994).

Кабо В. P. Первобытная доземледельческая община. М., 1986. С. 152 — 153.

Зибер Н. И. Очерки первобытной экономической культуры. М., 1937. С. 136 — 137.

В целом натуральное потребление не приводит к накопительству, так как оно просто нереально. Лишь с возникновением денег появляется потребность, не имеющая пределов насыщения.

Зибер Н. И. Очерки первобытной экономической культуры. М., 1937. С. 150.

Охотники, собиратели, рыболовы. С. 221 — 227.

Племя представляет собой лингвистическую общность с общими верованиями и обычаями, но не объединенную хозяйственной деятельностью. Племя — более аморфное социальное образование, чем община.

Охотники, собиратели, рыболовы. С. 101.

Шнирельман В. А. Происхождение скотоводства (культурно-историческая проблема). М., 1980. С. 163 — 164.

Зибер Н. И. Указ. соч. С. 340 — 341.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.soc.pu.ru/