Крушение СССР и поиск новых интеграционных идей в России

Вдовин А. И.

Место крушения — Вискули. За 25 лет до крушения Союза ССР поэт Николай Рубцов, словно предчувствуя трагедию 1991 года, создал образ поезда, который «мчался с полным напряженьем, // Мощных сил, уму непостижимых, // Перед самым, может быть, крушеньем // Посреди миров несокрушимых». Катастрофа назревала «где-то в самых дебрях мирозданья», «в просторе мглистом», «посреди явлений без названья». Поезд с литерами «СССР» подошел к месту крушения в малоизвестном белорусском селении Вискули, запрятанном в дебрях Беловежской пущи в трех километрах от польской границы. Здесь, в Вискулях, 8 декабря 1991 года и случилось непоправимое. Союза Советских Социалистических Республик не стало. Исторический факт зарегистрирован в документе, под которым стоят подписи руководителей Белоруссии, РСФСР и Украины, известивших жителей планеты Земля о том, что «Союз ССР как субъект международного права и геополитическая реальность прекращает свое существование». В соответствии с Беловежскими решениями 12 декабря 1991 года в 13 часов 28 минут Россия вышла из состава СССР, денонсировав решением своего парламента Союзный договор 1922 года. 25 декабря 1991 года М. С. Горбачев в последнем в качестве Президента СССР телевизионном выступлении заявил, что уходит со своего поста «по принципиальным соображениям», хотя практически этого поста уже не существовало. 24 декабря работники хозяйственной службы Кремля уже вынесли личные вещи Горбачева из шкафов президентского кабинета и в ночь на 25 декабря сняли табличку «Президент СССР М. С. Горбачев» со стены рядом с дверью этого кабинета. Сразу же после телевизионного выступления Горбачева, в 19 часов 38 минут красный Государственный флаг СССР на купольном здании Кремля был заменен российским трехцветным.

Пораженные всеми этими событиями современники начали примерять для их оценки понятия, лежащие в широчайшем диапазоне от гибельного «краха» до жизнеутверждающего «возрождения». Участники беловежского решения постарались преподнести его народам бывшего СССР как единственный и спасительный выход из зашедших в тупик переговоров о новом Союзном договоре, подготавливавшемся взамен прежнего, существовавшего с 30 декабря 1922 года. Достоинства Соглашения о создании Содружества Независимых Государств представлялись одному из членов российской делегации на Беловежской встрече столь бесспорными, четкими по политическим и экономическим обязательствам Сторон, что «уже за одно это надо устроить на улицах фейерверк».

Однако эти и другие прозвучавшие по свежим следам случившегося высказывания вроде того, что «у распадающейся коммунистической империи есть свои законы и один из них гласит, что государства должны прожить определенный период в форме независимых», что-де в Минске зафиксирована «независимость республик как естественное и логическое завершение определенного этапа распада империи», что есть, мол, объективные процессы, происходящие помимо нашей воли, и Союза не стало просто потому, что «империи срок вышел», а участники Беловежского соглашения не разрушили ее, они «просто выписали свидетельство о смерти, которое состоялось до этого», и помогли тем самым «спокойно и мирно разойтись» бывшим союзным республикам, — все такие суждения надо воспринимать как сугубо предварительные. Они рассчитаны, прежде всего, на то, чтобы действия политиков, «способствовавших» проявлению «закономерности», можно было представить как законные и даже героические. Желание вполне понятное, но на окончательный вердикт истории в данном случае рассчитывать явно не приходится. Здесь надобны годы и десятилетия. Лишь по мере того как данное, явно неординарное событие отходит в прошлое, появляется возможность осмыслить его истинные масштабы, причины и следствия.

Что касается общественного мнения первых лет после роспуска СССР, оно оставалось почти таким же, как и в день мартовского (1991) референдума, когда 71,3 % его участников проголосовали за сохранение Союза ССР как обновленной федерации. По данным опроса, проведенного Институтом социально-политических исследований РАН в марте 1992 года, за восстановление СССР высказалось свыше 70 % опрошенных. В ходе аналогичного опроса москвичей накануне 12 июня 1994 года 68 % респондентов заявили, что они отрицательно относятся к упразднению Советского Союза.

На развалинах СССР. Вопреки ожиданиям, независимое существование суверенных государств, появившихся на территории бывшего СССР, пока не приносит ощутимых перемен к лучшему в жизни народов. Что же касается межнациональных отношений, то ситуация здесь остается весьма напряженной. Как оказалось, национальная идея широко используется в борьбе за власть и за доступ к власти, в определении границ территорий, на которые новая государственная и местная власть распространяется, в борьбе за приватизацию, за региональные привилегии, за устранение последствий несправедливой национальной политики прошлого. В результате, начиная с 1987 года, в границах бывшего СССР имели место, по разным оценкам, от 100 до 150 этнополитических конфликтов, в том числе свыше 20 вооруженных. Всего же, по данным ученых, на территории бывшего Союза существовало до 200 потенциальных очагов конфликтов, связанных с перераспределением политической власти в новых государственных образованиях и субъектах Федерации.

По данным, приводившимся российским участником международного симпозиума в декабре 1993 года, число погибших в зонах этнополитических и региональных конфликтов на территории бывшего СССР составило в 1992 году около 60 тысяч человек, потери 1993 года оценивались сопоставимой цифрой. По другим источникам, с конца 1991 года только по апрель 1993 года в вооруженных конфликтах погибло около 150 тысяч человек. Это в 11 раз больше, чем за 10 лет афганской войны. Но реакция в нашем обществе и мире отнюдь не адекватна масштабам трагедии. Бывший председатель КГБ СССР на процессе по делу ГКЧП показывал, что «за неполных два года на территории Советского Союза в ходе военных конфликтов, в гражданских войнах погибло более 200 тысяч человек, до 700 тысяч раненых, изувеченных».

В целом территория России оказалась пораженной этнополитическими и региональными конфликтами в меньшей степени, чем некоторые другие страны СНГ (Азербайджан, Армения, Грузия, Молдавия, Таджикистан). Однако и в России разнообразные территориально-этнические конфликты и притязания исчислялись сотнями. Около миллиона граждан, населяющих мятежную Чечню, с сентября 1991 года оказались, по сути, вне Конституции Российской Федерации. Не урегулирован конфликт между Северной Осетией и Ингушетией. Угроза этнической и внутриконфессиональной войны обнаружилась в Дагестане, в котором появились политические силы, выступавшие против унитарной формы государственного устройства республики. Возникли движения, ратовавшие за создание собственных государств на севере республики (ногайцы), на юге (лезгины), в центре (кумыки). Другие, более стабильные северокавказские республики также оказались под угрозой национального размежевания. Причем и здесь новые самоопределяющиеся государства зачастую обозначались на взаимоперекрывающихся территориях. Обнаружились очаги напряженности в громадном промышленном Волго-Уральском регионе с центрами повышенной конфликтности в Татарстане и Калмыкии. На юге Восточной Сибири очаг питался сепаратистскими устремлениями определенных политических сил Тувы и Бурятии. В Якутии в результате закрепления преимуществ за «титульной» нацией дали о себе знать сепаратистские настроения неякутского населения. Возникла напряженность на Дальнем Востоке из-за возраставшего притока китайских и корейских переселенцев.

Попытка силой погасить один из очагов нестабильности и сепаратизма привела к войне с дудаевским режимом в Чечне. Боевые действия начались 11 декабря 1994 года и довольно быстро прибавили к прежним жертвам конфликтов новые десятки тысяч погибших и сотни тысяч беженцев. По официальным данным, к 24 января 1995 года только федеральные войска потеряли в Чечне 553 убитыми (513 военнослужащих, 40 — из состава внутренних войск МВД) и 275 пропавшими без вести. За месяц с небольшим число беженцев из Чечни, зарегистрированных миграционной службой, возросло до 142 тысяч. Чеченская сторона вела свой счет жертв войны: 22 тыс. убитых (в том числе гражданское население), 22 тыс. инвалидов, 100 тыс. беженцев, нашедших временное пристанище в Дагестане и Ингушетии, 20 тыс. бежавших в другие регионы России и ближнего зарубежья. По данным аппарата Уполномоченного по правам человека Российской Федерации, с 25 ноября 1994 года по 25 января 1995 года погибло более 24 тыс. мирных жителей Грозного, общее число беженцев из разрушенного города за два месяца составило примерно 400 тыс. человек (Независимая газета. 1995. 28 января, 22 февраля).

За полгода в этой войне погибло 1375 российских военнослужащих, 3872 ранено, 245 пропало без вести. По данным чеченской стороны, погибло 5400 человек, участвовавших в военных действиях на стороне Джохара Дудаева (погиб 22 апреля 1996 г.), более 3000 пропало без вести. Потери мирного населения, по этим же данным, — несколько десятков тысяч человек. Начавшимися 25 мая 1995 года переговорами по мирному разрешению чеченского кризиса полномасштабные военные действия были прекращены. 30 июля 1995 года было подписано соглашение по военным вопросам, которым предусматривалось: развод федеральных войск и незаконных вооруженных формирований на четыре километра; вывод федеральных войск из Чечни; разоружение незаконных вооруженных формирований. Однако и после соглашения потери человеческих жизней в этом конфликте не прекратились. По официальным данным Министерства обороны РФ на 30 августа 1996 года, в чеченской войне погибли 2837 военнослужащих, 13270 человек были ранены, 337 военнослужащих пропали без вести, 432 оказались в плену. Примерно такую же цифру потерь, по данным МО РФ, имели и войска МВД. Потери чеченских боевиков составили около 15 тыс. человек. В результате войны из 1306,5 тыс. человек, проживавших (данные на 1 января 1993 г.) в Чечено-Ингушской республике, пределы Чечни к началу июня 1996 года покинуло около 450 тыс. человек. Большая часть из них разместилась в республике Дагестан (около 144 тыс. чел.), Ингушской Республике (около 182 тыс. чел.), в Ставропольском крае (около 40 тыс. чел.) и в других регионах России.

В 2001 году в Москве было опубликовано статистическое исследование «Россия и СССР в войнах ХХ века». В этом авторитетном издании приведены данные о числе потерь российских военнослужащих, принимавших участие в этнических и региональных конфликтах, миротворческой деятельности на территории бывшего СССР в период с 1988 по 2000 год. Согласно этим данным, в армяно-азербайджанском (Карабахском) конфликте (1988—1994) безвозвратные потери личного состава подразделений и частей Министерства обороны, внутренних войск и милиции МВД, пограничных войск, а также формирований других ведомств составили 51 человек, санитарные — 830 человек. В грузино-осетинском конфликте (1991—1992) потери соответственно составили 46 и 142 человека, в приднестровском (1992) — 24 и 3402 человека, в грузино-абхазском (1992—1994) — 73 и 1972 человека, в таджикском (1992—1996) — 302 и 1583 человека, в осетино-ингушском (1992) — 27 человек (по санитарным потерям данные отсутствуют), в чеченском (1994—1996) — 5552 и 51387 человек, в антитеррористической операции на Северном Кавказе (1999—2000) — 3007 и 8771 человек. В ходе первой чеченской войны ежемесячные потери федеральных сил составляли 190 человек убитыми, во второй — 215. Потери оказались более высокими, чем в наиболее кровопролитный 1984 год Афганской войны.

Причина многих несчастий россиян кроется в затяжном экономическом кризисе и ухудшении условий жизни в стране. За 90-е годы российский валовой внутренний продукт (совокупная стоимость конечных товаров и услуг, произведенных на территории страны, в рыночных ценах) сократился почти в 2 раза (для сравнения: за годы Великой Отечественной войны он уменьшился на 24 %). Его душевой размер к концу ХХ столетия был в 5 раз ниже среднего показателя стран «большой семерки». По его совокупному размеру Россия уступает ныне США в 10 раз, Китаю — в 5 раз. Строительство рыночной экономики сопровождались значительным ростом «теневой» экономики. Доходы от нелегального предпринимательства, исчисляемые, по оценкам экспертов, 3 % от валового внутреннего продукта в 1973 году и 11 % в последний год существования СССР, в 1993 году составляли в Российской Федерации 27 % ВВП, в 1994 году —39 %, в 1995 году — 45 %, в 1996 году — 46 %.

Российское государство отказалось от традиционных обязательств и функций в медицине, образовании, науке, социальной сфере. К унаследованным Россией от СССР 105 млрд долларов внешнего государственного долга к 1998 году прибавилось более 50 млрд новых долгов. Реальные доходы и уровень жизни в среднем по стране уже в 1993 году снизились по сравнению с 1985 годом как минимум в 2,15 раза; снижение продолжалось и в последующем. Стоимость набора из 19 основных продуктов питания за 1994 год выросла в 3,5 раза. Среднемесячная номинальная заработная плата в России в 1994 году составляла 100 долларов США, в 1997 году — 164,3 долларов.

Бывший проходчик угольной шахты из Кузбасса Т. Г. Авалиани, характеризуя ухудшение условий жизни и работы за годы реформ, приводит следующие сравнительные данные. За 1990—2001 годы среднемесячная зарплата проходчика выросла в 6,7 раз, пенсия шахтера — в 10,2 раза, среднемесячный доход директора крупного завода — в 125 раз. В то же время булка серого хлеба стала стоить дороже в 41 раз, молоко (л) — в 35,7 раза, картофель (кг) — в 60 раз, капуста (кг) — в 83 раза, морковь (кг) — в 100 раз, лук репчатый (кг) — в 16 раз, свекла (кг) — в 80 раз, мясо говядина на кости (кг) на рынке — в 25 раз, мясо свиное (кг) на рынке — в 25 раз, курица (кг) — в 22,6 раза, колбаса вареная (докторская, отдельная) — в 41,4 раза, карбонат, буженина, сервелат (кг) — в 45 раз, сельд (кг) — в 26,7 раза, яйца (десяток) — в 14,4 раза, сметана (кг) — в 43,6 раз, кефир (л) — в 46,5 раза, сахар-песок (кг) — в 19,2 раза, крупа (гречка, рис, кг) — в 21,4 раза, масло сливочное (кг) — в 20 раз, масло растительное (кг) — в 21,2 раза; сапоги женские импортные — в 80 раз, сапоги мужские импортные — в 80 раз, сапоги кирзовые — в 24 раза, костюм мужской импортный — в 35 раз; квартплата за трехкомнатную квартиру, включая плату за электроэнергию и все коммунальные услуги — в 32,2 раза, проезд в городском транспорте — в 100 раз, билет на самолет Кемерово—Москва — в 63,3 раза.

Хронический кризис российской финансовой системы приобрел особенно острую форму к лету 1998 года. 17 августа была официально признана неспособность правительства (премьер С. В. Кириенко) обслуживать огромный внутренний и внешний долги. Для предотвращения катастрофической ситуации в финансовой сфере правительство осуществило девальвацию национальной валюты, в результате которой стоимость рубля по отношению к доллару снизилась втрое. После этого черного дня новейшей отечественной истории уровень заработной платы в России вновь снизился на две трети, составив в 1999 году 61,8 дол., в 2000 году — 79,1 доллара, существенно не дотягивая до порога в 100 долларов, по которому ООН относит страны к бедным.

Снижение жизненного уровня жителей России сочеталось с резкой социальной поляризацией. О ее степени можно судить по коэффициенту, выражающему соотношение доходов 10 % наиболее обеспеченных и 10 % наименее обеспеченных граждан. Предельно допустимое значение этого показателя в нормально функционирующем обществе, по экспертным оценкам, составляет 8 к 1. По данным Госкомстата Российской Федерации, этот коэффициент в 1991 году составлял в России 4,5; в 1993 году — 11,2; в 1998 году — 13,8; в 2001 году — 13,8. Высокие значения коэффициента во многом определялись безработицей. В 1992 году безработных в стране насчитывалось 3,9 млн (5 % экономически активного населения), в 1997 — 8,1 млн (11,8 %). После известного финансового обвала в августе 1998 года число безработных подскочило в 1999 году до 9,3 млн человек (13 %). На довольно высоком уровне безработица держалась и после «дефолта». В 2001 году в стране имелось 6,6 млн безработных (9,2 % экономически активного населения).

С началом нового тысячелетия в экономике России обнаружилась некоторая тенденция к стабилизации. В течение последних трех лет государственный бюджет сводится с профицитом, с превышением доходов над расходами. За эти гоыды, как отмечалось в Послании Президента России Федеральному Собранию РФ от 16 мая 2003 года, валовой внутренний продукт страны вырос на 20 %. Инвестиции в основной капитал — более чем на 30 %. Физический объем экспорта товаров увеличился на четверть, в том числе экспорта машин, оборудования, транспортных средств — более чем на 70 %. Удалось на четверть снизить государственный внешний долг России. Все это позволяет надеяться на переход страны к более устойчивому экономическому развитию и росту реальных доходов россиян, которые за последние три года выросли на 32 %. Средний размер пенсий, составлявший три года назад 70 % от прожиточного минимума пенсионера, в 2002 году сравнялся с минимумом. Однако, четверть российских граждан по-прежнему имеет доходы ниже прожиточного минимума.

Особую тревогу вызывают демографические последствия кризиса. Возрастающие тревоги за будущее, развал здравоохранения и другие факторы привели к значительному сокращению продолжительности жизни и резкому сокращению числа рождающихся россиян. Если в 1987 году число родившихся в стране составляло 2,5 млн человек, то в 1993 году — 1,4 миллиона. В начале 1991 года в России проживало 148,5 млн. человек. На первом же году независимого существования естественный прирост населения сменился убылью, составившей 200 тыс. человек. В 1993 году убыль увеличилась почти в 4 раза, имея тенденцию к дальнейшему росту. В этом году население России из-за превышения числа смертей над числом рождений сократилось на 737,7 тыс., в 1994 году — на 920,2 тыс. Это равносильно тому, что в России за год исчезало население таких городов, как Воронеж. Подобная убыль хуже демографических показателей Первой мировой и Гражданской войн, и сопоставима с периодом Великой Отечественной войны. Приток мигрантов в определенной мере «компенсирует» естественную убыль.

По данным текущего учета численности населения, находящим отражение в ежегодно публикующихся статистических сборниках («Россия в цифрах», «Демографический ежегодник России» и др.), на 1 января 2002 году в Российской Федерации насчитывалось 143 954,4 тыс. жителей (по переписи 1989 года их было 147 021,9 тыс., в начале 1992 года — 148 325,6 тыс.).

В октябре 2002 года была проведена первая в постсоветской истории Всероссийская перепись населения. Ее предварительные результаты были доложены на заседании правительства 24 апреля 2003 года. По этим данным, по состоянию на 9 октября 2002 года, в стране было учтено 145 287,4 тыс. живущих в стране россиян. Народа оказалось примерно на два миллиона больше, чем показывали данные текущей статистики.

Общее снижение численности населения в России в межпереписной период (1989—2002) составило 1840 тыс. чел. За период между переписями в стране родилось 20 540,0 тыс. чел., умерло 27 939,8 тыс. Разница между этими величинами в 7 399,8 тыс. чел. означает естественную убыль населения России. За этот же период миграционный прирост составил 5 559,8 тыс. чел. — в страну прибыло 10 975,5 тыс. чел., убыло 5 415,7 тыс. чел. Значительная часть мигрантов прибывала к нам из стран — бывших союзных республик, и далеко не все из них учитывались текущей статистикой. Естественная убыль населения оказалась значительно большей, чем прирост населения за счет миграции, отсюда и общее сокращение числа живущих в стране.

По данным переписи, численность населения сократилась в 66 субъектах Российской Федерации. Больше всего на Чукотке — в 3 раза, в Магаданской области — в два с лишним раза, в Корякском автономном округе — на 37 %, на треть — в Таймырском и Эвенкийском автономных округах. В 23 субъектах, наоборот, населения прибавилось. В Дагестане — на 43 %, в Кабардино-Балкарии — на 20 %. Из семи федеральных округов население выросло (в основном за счет миграции) в Южном (с 20,5 до 22,9 млн чел.) и Центральном (с 37,9 до 38 млн), во всех остальных зафиксирована убыль населения: в Северо-Западном федеральном округе с 15,2 до 14 млн, в Приволжском — с 31,8 до 31,2 млн, в Уральском — с 12,5 до 12,4 млн, в Сибирском — с 21,1 до 20,1 млн, в Дальневосточном — с 8 до 6,7 млн. человек.

Снижение жизненного уровня россиян на протяжении 90-х годов напрямую определяло падение такого демографического показателя, как ожидаемая продолжительность жизни. В 1991 году она составляла 69 лет для населения в целом (64 г. у мужчин и 74 г. у женщин), в 1998 г. снизилась до 67 лет (61,3 г. у мужчин и 72,9 у женщин), в 2000 году — до 65 лет (59,8 г. — у мужчин и 72,2 г. — у женщин). По текущим данным Госкомстата на 2002 год, средняя продолжительность жизни у мужчин — 58,5 г., у женщин — 72 г. Это означает, что в наши дни среднестатистический российский мужчина не доживает даже до возраста выхода на пенсию.

Эксперты полагают, что население России в ближайшие 50 лет будет убывать примерно по миллиону человек за год. По некоторым прогнозам, при нулевом сальдо миграции к 2050 году в России в лучшем случае будет проживать 110 млн человек, а в худшем — 80 млн. Избежать подобной участи России, как полагают, например, лидеры «Союза правых сил», практически невозможно. Объяснение этому, как всегда, находится в нашем недавнем «проклятом прошлом». Дескать, все дело в социалистической модели индустриализации, когда «женщин вытащили из семьи, из деревни на очень ранней стадии индустриального развития, послали на завод, и те начали вести себя после этого так, как ведут себя женщины в более развитых странах: стали меньше рожать». Поскольку демографические процессы имеют очень инерционный характер, предотвратить сокращение численности населения России в ближайшем историческом будущем невозможно. По сути дела, вымирание русского народа предлагается принять как должное. Выход же для страны видится в проведении новой иммиграционной политики, нацеленной на приспособление к реалиям XXI века, на привлечение в страну нужных России иммигрантов и превращение России в своеобразную Америку XXI века. Правда, в этом случае, Россия должна стать уже не страной русских, а российских граждан. «Да, с русским языком, русской культурой, но — российских», — подчеркивает Е. Т. Гайдар, призывая утвердить соответствующий подход к российской государственности. Раз уж Россия обречена стать миграционной страной, как США, то «зачем православие в школах в качестве обязательного предмета?», «почему мы запрещаем приход в Россию католических священников? Любое подчеркивание уникальной роли исключительно русского этноса в российском государстве — это просто бомба под будущее России в XXI веке». С таких позиций, всякие усилия по сбережению русского народа представляются не только излишними, но даже опасными. В открытом письме «правозащитников» к Патриарху Алексию II предъявляются претензии по поводу высказываний «ксенофобского характера» во время VII Всемирного собора русского народа в декабре 2002 г. А это были давно назревшие предложения: внести в Конституцию положения о государствообразующем статусе русского народа и господствующем положении Русской Православной церкви; создать Всемирную лигу защиты русских, создать русский национальный православный телеканал. Такие же претензии предъявлялись и митрополиту Кириллу, заявившему на научно-практической конференции в Москве 20 января 2003 года; «Нет ничего оскорбительного в утверждении, что Россия является государством русских православных людей, в котором живут также национальные и религиозные меньшинства… где их национальные и религиозные права защищены и обеспечены».

Анализ преобразования России из фактически унитарного государства в федерацию в 1990—1993 годах и ее дальнейшего развития порождает большое сомнение в истинности заключения Р. Г. Абдулатипова (1999) о том, что «унитаризм для России — это диктатура, тоталитаризм, конфедерация — это развал, а федерация — демократическое государство». Федеральный фетишизм игнорирует и отечественный, и зарубежный опыт. История свидетельствует, что национальный вопрос в полиэтнических государствах успешнее всего решается в рамках унитарных государств, в которых центр делегирует национальным автономиям часть своих полномочий, а не наоборот.

Известно, что из 189 стран современного мира в 58 государствах приняты юридические структуры, основанные на федеративных принципах, однако только 15 стран избрали федеративные принципы государственного устройства. Известно также, что 27 из 44 федераций, образованных на планете за последние два века, потерпели неудачу, либо распавшись, либо став унитарными государствами. Наиболее существенным при этом является то, что в мире нет ни одной благоденствующей многонациональной федерации, субъекты которой были бы образованы по национальному признаку. Существующие в мире федерации, независимо от способа их возникновения, основаны, как правило, не на союзе государств, а на автономии их составных частей. Только в Эфиопии конституция признает суверенитет наций, национальностей и народностей. Однако и в этом случае суверенитет самих субъектов федерации, штатов не провозглашается в целях ликвидации потенциальных проблем. Характерно, что ни одна из бывших союзных республик, имевших в своем составе автономные образования, не пошла после распада СССР по пути федерализма.

Ныне даже руководители КПРФ, наследницы партии, легализовавшей федерализм в нашей стране, сознают, что «судьба федерации в России вовсе не предопределена, федеративное устройство еще не прошло проверку временем», события в нашей стране после 1991 года «говорят скорее против, чем за федерацию» (Г. А. Зюганов). Оправдываются предостережения выдающегося русского философа и правоведа Ильина о губительности для России федеративной формы государственности. К концу 90-х годов ученые все убедительнее доказывают, что все произошедшее в России после октября 1917 года чуждо русскому национальному правопорядку, возвращение к нему есть нравственная необходимость и политическая цель. Россия никогда не была федерацией и впредь должна быть не федерацией, а унитарным государством, гарантирующим права всех российских народов на их свободное развитие.

Однако новая Россия, несмотря на провозглашенный принцип уравнивания в правах национальных единиц (автономий) и административных регионов, по сути, продолжает функционировать на основе этнического федерализма. Об этом свидетельствуют и создание осенью 1992 года консультативного органа Совета глав республик как возможного противовеса сначала Верховному Совету Российской Федерации, а затем — Федеральному Собранию; и сохранение экономических льгот республикам РФ в обмен на политическую лояльность. К сожалению, и другие изменения, произведенные при реформировании национально-государственного устройства в суверенной Российской Федерации, пока еще мало выходят из круга идей, известных по отечественной истории 1922—1985 годов. Все, что они содержат «нового», чаще всего есть возвращение к предложениям, апробировавшимся при Сталине и тогда же показавших свою ограниченность или несостоятельность. Это, в частности, касается предложений возродить национальные районы и национальные сельсоветы, шире использовать элементы культурно-национальной автономии в виде дополнения к существующим территориальным национально-государственным и административно-территориальным образованиям. Культурно-национальная автономия как возможная основа федерации даже не рассматривалась. В большевистской традиции она расценивалась как утонченный национализм, который, конечно же, «был выметен советской метлой вместе с его бундовско-эсеро-меньшевистскими апологетами».

Особенно показательным в этом отношении является история с нижними этажами федеративной постройки в СССР. Как известно, советский федерализм в своем наиболее развитом виде включал помимо союзных и автономных республик, автономных областей и округов еще национальные районы (250 — на январь 1933 г., 240 — на июль 1934 г., около 100 — на 1937 г.) и национальные сельсоветы (5300 в 1933—1934 гг., свыше 11 тысяч в 1937 г.). По данным на 1934 год, к категории национальных были отнесены каждый десятый район и каждый восьмой-девятый сельсовет в стране. Однако в Конституции СССР 1936 года и разработанных на ее основе конституциях союзных республик эти нижние этажи советской федерации не были узаконены. С этого времени дробление государства по этническому признаку было «заморожено» и процесс территориального строительства государства, по существу, пошел в новом направлении. 17 декабря 1937 года ЦК ВКП(б) принял постановление «О ликвидации национальных районов и сельсоветов». В соответствии с духом времени при обосновании этой меры отмечалось, что многие из районов (немецкие, финские, корейские, болгарские и т. д.) «были созданы врагами народа во вредительских целях». К началу 40-х годов целый ряд национальных районов был расформирован, национальный статус нерасформированных уже не подчеркивался. Объяснение этому стоит искать в том, что именно на нижних и наиболее массовидных этажах федеративной постройки абсурд одновременного наличия «национальных» и «ненациональных» образований в государстве, все жители которого в обязательном порядке фиксировали свою национальность в анкетах и паспортах, становился наиболее очевидным. В действительности все районы в одинаковой степени могли считаться национальными, ибо официального статуса граждан, не имеющих национальности, в СССР не существовало. Основную массу «ненациональных» районов, конечно же, составляли районы с русским населением. С упразднением нацрайонов и нацсельсоветов из лексикона средств массовой информации вытеснялись также понятия: «национальное меньшинство», «нацмены». Предполагалось, что проблемы соответствующих групп людей к концу 30-х годов были успешно решены.

С учетом изложенного можно утверждать, что новшества, отличающие постсоветскую национальную политику от советской, пока еще не способны преодолеть фундаментальных недостатков прежней псевдофедерации и официальной «национальной идеи», суть которой, несмотря на декларировавшийся «расцвет социалистических наций», сводилась к ускоренной денационализации последних и преодолению национальных различий в обществе.

Крах советской системы национальных отношений в огромной степени предопределяло русофобское основание национальной политики большевиков. Оно заключалось, конечно же, не в инициировании каких-то особых гонений и геноциде русского народа, а в боязни («фобии») власть предержащих русского национализма — естественной приверженности русских, впрочем, как и любого другого народа, своим национальным традициям, культурным и духовным национальным ценностям. Русский национализм, всегда отождествлявшийся властью не иначе как с шовинизмом, расценивался ею как главное препятствие при осуществлении «подлинно интернационалистской» политики, бросавшей вызов идее нации и ее неотчуждаемым правам, национальной культуре как таковой.

О пользе общегосударственной идеи и попытках ее определения. История попыток построения общегосударственной общности людей на отрицании национальных ценностей русского и других народов России и СССР свидетельствует также о громадной значимости русской и российской национальных идей, необходимости их разработки, постоянного обогащения и культивирования. В конечном счете именно ослабление чувства национальной идеи привело к трагическим последствиям — ниспровержению вековых устоев народной жизни, гибели миллионов людей, разрушению российской государственности, существовавшей три четверти века в форме Союза ССР.

Русскую идею не следует отождествлять с российской, как это нередко делается и в наши дни. В. А. Дьяков, например, отказывает русской идее в праве на существование из-за опасности ее истолкования в этнонациональном духе, ведущем к шовинизму и национальной исключительности. «По этнологическим и историческим условиям, — пишет он, — для нашей страны гораздо более подходит государственно-национальный подход, трансформирующий «русскую идею» в идею российскую» (Славяноведение. 1994. № 6). Такой подход не представляется единственно верным не только из-за своеобразной презумпции виновности по отношению к национальной идее как таковой (русская идея — ее разновидность), но и потому, что сознательные попытки «трансформации» национальной идеи в наднациональную (идею новой исторической общности — советского народа) успехом, как известно, не увенчались. Русскую и российскую национальные идеи не следует отождествлять потому, что каждая из них имеет свое содержание, или, как говорит А. И. Солженицын, «свой объем понимания».

Русская идея сегодня — это осознание русскими людьми, народом в целом своей идентичности, общего пути, общих задач, общей ответственности и обязанности строить лучшее, гуманное и справедливое общество. Аналогичная идея есть (должна быть) у каждого из российских народов. Интегральная же российская идея является (должна стать) делом всех российских народов. Это — осознание необходимости отыскания народами России новой формулы российской государственности, способов совместного преодоления кризиса, выживания, самоспасения, самопреобразования ради достойного существования и сосуществования, взаимообогащения, органичности соединения различных народов, культур, традиций, конфессий в единой политической российской нации. Иначе говоря, российская идея есть осознание российской идентичности во имя благополучия и процветания российской нации как согражданства.

Выработка и принятие ныне действующей Конституции России, последующие события народной жизни с особой силой выявили потребность россиян в общенациональной идее, которая объединяла бы и вводила национальные чувства в русло подлинного патриотизма. Поиск такой идеи далеко еще не завершен. Краткая, понятная и принятая большинством сограждан формула не выработана. В прошлом, как известно, национальная идея выражалась в ряде сменяющих друг друга идеологем. С середины ХI века в этом качестве выступало утверждение киевского митрополита Иллариона: «Истина и благодать — в законе Христа, а не Моисея», в котором закон Христа, устанавливавший равноправие между народами, принявшими христианство, противопоставлялся закону Моисея, распространявшемуся лишь на один еврейский народ. С первой половины XVI века известна теория монаха псковского Елеазарова монастыря Филофея «Москва — третий Рим», утверждавшая идею преемственности ведущей роли Москвы, Русского государства в православном христианском мире после утраты ее Римом и Константинополем. В 1830 году товарищем министра народного просвещения графом С. С. Уваровым была предложена формула «православие, самодержавие, народность». Одобренная царем, она вплоть до 1917 года оставалась основой народного образования и воспитания. С 1917 года новая власть утверждала в сознании россиян «истинность» формулы «коммунизм — светлое будущее», во имя которого народ должен был строить, одолевать врагов, терпеть лишения в настоящем ради приближения прекрасной цели.

Со времен горбачевской перестройки в качестве некоего аналога национальной идеи стала усиленно насаждаться идея «вхождения в мировую цивилизацию». Такая постановка цели не принесла лавров ее автору. Вскоре эта идея эволюционировала в ельцинско-гайдаровскую задачу «вхождения в рынок» и, через него, опять же включение страны в общецивилизационный поток. При этом считалось, что «демократической России» национальная идея не нужна и даже опасна (опять она, русофобия!), ибо демократия и патриотизм несовместимы. Объективно такие идеи обрекали Россию на роль маргинала «мировой цивилизации», одной из подчиненных структур мирового рыночного хозяйства. Реакция отторжения «низов» (народа) от «верхов» (идеологов) в этой связи вынуждала последних внимательнее смотреть на ведущиеся в стране поиски новой объединяющей общество идеи, в которой бы нашли свое место «демократия», «многоукладность», «многопартийность», «рынок», «связь с Западом», «эффективное управление», определенного рода «социальная справедливость», «демократический патриотизм (национализм)» и другие ценности.

В поиск национальной идеи и ее краткой формулы включилась, в частности, правительственная «Российская газета», отражая его с августа 1994 года под рубрикой «Национальная идея и идеал нации». Размышления и предложения на эту тему тиражируются и другими средствами массовой информации. К достижениям на пути поисков следует отнести, прежде всего, само осознание того, что идеи либерализма, демократии и рынка, поднятые на щит в качестве главных лозунгов «переходного периода», никак не могут претендовать на роль общенациональных вдохновляющих символов: ради них массы явно не желают и не будут класть свою жизнь или все силы на алтарь Отечества.

Еще более далеко от признания в качестве общенациональной идеи предложение России просто стать Западом, или нормальным полноправным членом Европейского сообщества. По мнению кельнского профессора Г. Симона, лозунг «Возвратимся в Европу!» близок практически всем полякам, выражая в самом общем виде польский консенсус — национальную мечту Польши. Но он с сожалением отмечает, что русской мечты такого рода «увы, не существует» (Труд. 1994. 3 сентября). Действительно, трудно рассчитывать на то, что русские и россияне вдохновятся идеей уподобления кому-то. Известная японская формула «Возьмем все полезное с Запада, но останемся сами собой» явно выигрывает в сопоставлении с вариантом национальной идеи в трактовке немецкого профессора.

Вряд ли могут рассчитывать на успех описания национальной идеи, воплощаемые в пространных политических программах, равно как и в наборах ценностей, якобы наиболее близких россиянам. В. В. Бакатин, к примеру, полагал, что российская национальная идея может быть наиболее адекватно выражена в рамках «единство, очищение, процветание». По мнению Ф. М. Волкова, сегодняшний национальный идеал должен органически включать в себя такие «дорогие и близкие сердцу каждого россиянина высшие ценности как свобода, единство, процветание, труд, счастье, достаток, равенство, согласие, душевная чистота» (Российская газета. 1994. 20 сентября.). Историк В. В. Кудрявцев писал (1993), что российская национальная идея заключается в осознании всеми жителями России себя россиянами, преодолении ими этнического национализма, идея эта может быть выражена простым лозунгом «Россия для россиян!» В. В. Аксючиц считает достаточным для выражения сущности русской идеи двух составляющих. «Бог и Отечество — формула русской идеи», — утверждает сопредседатель думы партии «Российское христианское демократическое движение» (Москва. 1993. № 1). Татьяна Глушкова стояла на стороне тех, кто полагал: «Русская идея — это социализм», считая при этом, что вторая часть формулы должна звучать — «русский социализм», означающий единственную альтернативу («русскую альтернативу») западной цивилизации, ведущей человечество к гибели. «Русский социализм, основоположенный Сергием Радонежским, мечтавшийся Достоевскому, обдумывавшийся П. Флоренским и живущий теперь в душах генетически-русских людей», — говорила о нем писательница (Молодая гвардия. 1995. № 7).

Попытку обобщить имеющиеся «наработки» в формулировании национальной идеи предпринял в свое время В. Ф. Шумейко. На одной из встреч с журналистами он сообщил, что «прочитал программы абсолютно всех политических движений» и намерен предложить «создать единую идею для России на основе того, что в этих программах есть общего». Таковыми он считает положения «о патриотизме, державности и благосостоянии всего народа». На этом основании «в качестве государственной идеи» предложено триединство такого рода: «превосходство духовного над материальным, превосходство добра над злом и превосходство нормального материального достатка над богатством» (Сегодня. 1994. 5 октября). Иными словами, предлагается формула «духовность, добро, достаток», которая, как представляется, вряд ли может говорить об удачном завершении поиска краткой формулировки национальной идеи.

Одна из заявок на решение этой задачи предложена в концепции, обнародованной академиком Г. В. Осиповым. «Настоящее общее дело, на основе которого может возникнуть настоящая человеческая идеология, — пишет он, излагая исходные положения концепции, — должна сочетать такие качества, как: быть добровольным, позитивным, осуществимым; затрагивать интересы большинства, выгодным и обществу, и человеку, и государству; основываться на возвращении к хорошему в прошлом». Автор отвергает цель реформ, осуществляемых ныне, доказывая, что «построение» капитализма в России в условиях, когда мир стоит перед выбором: или отказ от рыночно-потребительской экономики, или глобальная катастрофа, — это тупиковый путь, трагические последствия следованию которого уже налицо. Гибельным для России автор считает и возврат к социализму в том виде, каким он был в СССР до начала перестройки. Человечество в своем развитии, полагает далее Осипов, помимо «дикости» и «варварства» прошло также этап «цивилизации» в двух ее формах — рыночно-потребительской индустриальной экономики (капитализма) и государственно-бюрократической индустриальной экономики — социализма. И та и другая разновидности цивилизации поставили, в конечном счете, под угрозу жизнь на планете Земля. Поэтому «Россия вовсе не должна включаться в так называемую “западную цивилизацию”, а вместе с последней продолжить путь перехода к постцивилизации». Это положение является центральным звеном предложенной концепции.

В качестве антипода основным идеям государственно-бюрократического социализма, рыночно-потребительского капитализма, идеям духовной деиндивидуализации, авторитаризма могла бы стать, полагает Г. В. Осипов, новая триада идей (под старой имеется в виду «самодержавие, православие, народность», сыгравшая, по мнению автора, свою положительную роль в истории России). А именно: «духовность, народовластие, державность». Каждая из составляющих новой формулы государственной российской идеи имеет свое содержание. Духовность означает отнюдь не веру в монарха или православие. Она выражает прежде всего нравственные начала общественной жизни и моральные нормы поведения в обществе, включая терпимость, уважение к различным мнениям, конфессиям; стремление к сотрудничеству, примат добра над злом; приоритет интересов Родины перед всеми другими интересами. Народовластие (демократия) предстает как антипод авторитаризма, тоталитаризма, государственно-бюрократического капитализма и социализма, как обслуживание народа государством (а не наоборот), как власть закона, а не политических крикунов, непримиримых националистов. Державность понимается как воссоздание взаимодействия сосуществующих народов в рамках целостного геополитического пространства, служащего условием сохранения русского и других объединившихся с ним народов в целях избежания геноцида, истребления. Именно державность, по мнению Осипова, являет собой форму перехода к постцивилизации (Рабочая трибуна. 1994. 23 декабря).

Важнейший аспект современной национально-государственной идеологии нашел отражение в обстоятельной статье Н. А. Павлова «Русские: бремя выбора» (1995). Главную причину катастроф 1917 и 1991 годов в отечественной истории автор с полным, на наш взгляд, основанием усматривает в ослабленности русского национального самосознания. Денационализаторская политика советской власти неизбежно влекла за собой дальнейший упадок государственно-политической воли нации, отчуждение ее большинства от государства, угрозу растворения русских среди других племен и народов. Обращая внимание на факт принципиального значения, заключающийся в том, что основная масса россиян в декабре 1991 года не восстала против разрушения СССР, автор дает ему политически и психологически точное объяснение. «Русский народ всем своим существом уже давно ощущал абсурдность ситуации, когда его по старой инициативе В. Ульянова-Ленина поставили в неравноправное положение по отношению к другим народам и нациям. И хотя жаль государства под названием “Союз”, но и себя хоть немного, но тоже жаль, — пишет Павлов и заключает: — Народ в этой ситуации всего лишь проявлял, пусть и в ослабленном виде, инстинкт самосохранения». Уже осенью 1989 года стало широко известно, что из бюджета РСФСР ежегодно уходит 70 млрд рублей в бюджеты других республик. В национальных республиках все явственнее давали о себе знать процессы «выдавливания» русских, их превращение в дискриминируемое национальное меньшинство. Особого желания выступать в таких условиях за сохранение в неизменном виде Союза ССР у русского народа в 1991 году, естественно, не обнаружилось.

Н. А. Павлов относится к числу сограждан, полагающих, что и ныне «в России нет еврейского, татарского, немецкого или китайского “вопроса”. В России есть один основополагающий вопрос — это вопрос русский. Вопрос развитого, полноценного, активного, дееспособного национального самосознания. И русское национальное движение в первую голову должно заниматься... собственно русской нацией, решать ее задачи». Констатируя ширящиеся проявления русофобии, «антирусские по сути планы восстановления в прежнем виде СССР», интернационалистический характер большинства основных политических партий, Павлов утверждает, что собственно русские интересы в стране по-прежнему никто не представляет и не защищает, в то время как почти все другие национальные группы России имеют государственное и политическое представительство, консолидированную политическую элиту. В условиях, когда речь идет о самом существовании русских как нации, автор считает совершенно необходимым работать именно над формированием русского национального движения и построением «нормального единого российского государства», в котором соотечественники ясно сознают, «что все сегодняшние “государства” в рамках РФ существуют исключительно благодаря доброй воле русских и что их дальнейшее существование будет зависеть от неукоснительного соблюдения в этих «государствах» равных прав и возможностей граждан независимо от национальной принадлежности и отказа от малейших попыток сепаратизма». Не «возрождение» и «расцвет», по мысли автора цитируемой статьи, должны бы являться ныне непосредственной целью национальной политики. Основная идея, которая должна стать в наши дни доминантой общественного сознания, наиболее точно выражена в 1856 году словами государственного канцлера А. М. Горчакова: Россия и русские должны сосредоточиться.

Сосредоточение предполагает освобождение национальной идеи от мессианства и утопизма и учет специфики развития российского общества. Известно, что выход растительной биомассы с единицы площади в России в 2—2,5 раза ниже, чем в странах Европы, и в 3—5 раз ниже, чем в США. Больших затрат требует обеспечение необходимого теплового режима зданий и жилья (толщина стен и глубина фундаментов жилых и хозяйственных построек, инженерные коммуникации, отопление). Освоение российских запасов природных ископаемых, лежащих вдали от центров переработки, обходятся в 6—7 раз дороже. Это означает, что и при одинаковом технологическом уровне со странами Запада, затраты на единицу продукции в России будут гораздо значительнее. В этих условиях национальная идея должна быть сориентирована в первую очередь на обеспечение экономической самодостаточности государства, прекращение перекачки за бесценок полезных ископаемых за рубеж, установление экономически обоснованных цен на российские ресурсы и западную технику и технологию. Сосредоточение не предполагает ориентации на непременную и быструю победу в экономическом и военном соревновании с ведущими мировыми державами. В советское время наши государственные лидеры явно поддавались такому искушению и проигрывали. «Чтобы нас совсем уморить, — говорил в 1994 году Н. И. Рыжков, — была нам навязана гонка вооружений. И так 40 лет изматывали. Приходилось вместо дорог строить ракеты, а вместо домов — танки… Ладно еще хватило ума не пойти на эту СОИ… Надо признать: мы были в два раза беднее США, вдвое слабее экономически. А значит, и поддерживать военный паритет нам было в два раза труднее» (Правда. 1994. 27 апреля).

Прослеживая модификацию основной идеи, определявшей государственную политику в нашей стране, Ф. М. Бурлацкий считает, что во времена Сталина не удалось до конца отрешиться от идеи мировой революции и повернуть страну на традиционный путь великодержавия. Наступившая после него эпоха великой реформации тоже не разрешилась какой-то общенациональной идеей, способной осветить наш путь в будущее. Не стали общенациональными и идеи демократии и рынка, заполнившие духовный вакуум в период Горбачева и Ельцина. С полной уверенностью политолог готов утверждать лишь одно: Русское национальное сознание и социальное чувство справедливости никогда не смирятся ни с разрушением величия России, ни с господством новой «десятипроцентной» элиты, которое можно охранять только методами жесткой диктатуры. В качестве выхода из положения Бурлацкий предлагает поставить на место бюрократической революции «национальную эволюцию, ее лозунги — безопасность, благосостояние, патриотизм» (Независимая газета. 1995. 17 февраля).

С приходом к руководству страной В. В. Путина (16 августа 1999 г. он был назначен председателем Правительства РФ, с 31 декабря того же года после досрочной отставки Б. Н. Ельцина со своего поста исполнял обязанности Президента РФ, 26 марта 2000 года избран на этот пост всенародным голосованием) произошли важные позитивные перемены в политической и экономической жизни России. Ряд законодательных мер позволил несколько умерить пыл сепаратистов в субъектах Федерации, скорректировать местные законодательно-нормативные акты, расходившиеся с Конституцией России и федеральными законами. С созданием семи федеральных округов во главе с полпредами Президента значительно укрепилась «вертикаль власти» в стране. В Послании Президента России Федеральному Собранию РФ от 16 мая 2003 года отмечено: «Мы, наконец, — юридически и фактически — восстановили единство страны. Укрепили государственную власть… Мы вместе преодолели абсолютно неприемлемую ситуацию, при которой отдельные российские территории по сути дела находились вне пределов федеральной юрисдикции. Верховенство Российской Конституции и федеральных законов — как и обязанность платить налоги в общефедеральную казну — стали сегодня нормой жизни для всех регионов Российской Федерации».

Судя по заявлениям В. В. Путина, нашу национальную идею начинает все больше определять патриотизм, державность, государственничество, социальная солидарность (социальная справедливость) при главенстве «диктатуры закона». С отлаживаем эффективного механизма управления государством, нацеленного на реализацию такой идеи, жизнь в России поворачивается к лучшему. Темпы экономического роста (прирост валового внутреннего продукта) в 4 % в 2001—2002 годах признаются недостаточными. В апреле 2002 года была выдвинута задача выйти на годовой прирост в 10 % валового внутреннего продукта. В Послании Президента Федеральному Собранию говорится о необходимости увеличить к 2010 году ВВП России в два раза. Это позволит закрепить намечающиеся положительные тенденции в экономике, а вместе с ним и во всей жизни страны. Однако до сих пор главная национальная цель России остается неясной. Об этом, в частности, свидетельствует российский герб. В США, к примеру, на гербе значится «Из многих одно», в Великобритании — «Бог и мое право», во Франции — «Свобода, равенство, братство», в СССР — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Отсутствие девиза на официальной российской эмблеме государства является символическим признаком отсутствия всесторонне обоснованной национальной идеи.

Государства без патриотизма и патриотов долго не живут. Залогом действенности и конструктивности идеологии российского возрождения может быть только патриотизм, по-современному осмысленный и укорененный в массовом сознании россиян. Он необходим ныне России для того, чтобы она могла восстановить свое попранное национальное достоинство и занять приличествующее ей место в сообществе цивилизованных государств на международной арене. Истинный патриотизм, согласно В. Д. Зорькину, должен быть патриотизмом миротворческим, державным, исторически преемственным, национально осмысленным, социально ориентированным, просвещенным и духовно наполненным. Национальная осмысленность российского патриотизма предполагает в первую очередь решение чрезвычайно болезненного русского вопроса. Необходимо признать: русский народ является единственной реальной силой, способной в нынешних условиях поддерживать межнациональный и межконфессиональный мир на территории бывшего СССР. Но русское национальное самосознание переживает ныне пору жестокого кризиса, чреватого неконтролируемым взрывом оскорбленного национального самолюбия.

Чтобы этот кризис мог разрешиться мирно и благотворно для всех российских народов, надо, как справедливо полагает Зорькин, изжить двойственность подходов в национальной и федеральной политике, унаследованных со сталинских времен. Отрешаясь от былых подходов в фиксации прав и обязанностей субъектов федерации, необходимо установить: Россия должна стать федерацией территорий, а не «самостийных» национальных государств, федерацией равноправия, где нет субъектов первого и второго сорта. Надо решительно кончать, заключает автор, с практикой двойных стандартов, согласно которой национальное возрождение «малых» народов — это хорошо, а вот что касается русского, то... как бы чего не вышло. Межэтнический мир в России недостижим за счет подавления национального самосознания одного большого народа в пользу многих маленьких. От этого в конечном итоге страдают все. Потому новая национальная политика должна базироваться на принципе поддержки национальной самобытности всехнародов России, отметая как неприемлемые крайности равно слепой национальный эгоизм маргиналов и губительный национальный нигилизм «общечеловеков» (Диалог. 1994. № 9—10).

Имея в виду одну лишь составляющую российской национальной идеи — собственно национально-этническую, современные авторы чаще всего ведут речь о принципах, которыми надо руководствоваться в национальной политике. Известный исследователь национальной проблематики Э. А. Баграмов полагает (1994), что к нашему времени они стали более или менее ясны. Сам он относит к таким принципам «демократизм, открытость национальной политики, равноправие народов — больших и малочисленных, национальное самоопределение, государственный суверенитет Российской Федерации, федерализм, признание дружбы и солидарности», а шовинизм и этнофобию — к факторам саморазрушения общества. Автор выступает против отказа от интернационализма, считая, что мы не вправе зачеркивать гуманистическое содержание идеи солидарности людей, народов во имя общего блага. При этом он полагает неправомерным считать интернационалистской советскую национальную политику, бросившую вызов идее нации и освящавшую иерархию наций в противовес ею же декларированной концепции равноправия народов и их свободного сотрудничества. Из двух типов интернационализма, на которые в свое время указывал П. Б. Струве: «пацифистский, призывающий нации к примирению и объединению во имя какого-то высшего единства» и «воинствующий или классовый, призывающий к расчленению мира не на нации, а на классы, враждебные друг другу» и кровно связанный «с идеей классовой борьбы и с настроениями Гражданской войны», предлагается сохранить первый. Представляется важным добавить: Струве считал, что «наивысшим по духовному содержанию образцом такого интернационализма было христианство с его идеалом вселенского церковного объединения».

Утверждая как высшую ценность интернационализм в таком понимании, Э. А. Баграмов с излишней, на наш взгляд, категоричностью отвергает национализм, усматривая в нем прежде всего «идею предпочтения своей нации другим, неизбежно оборачивающуюся проповедью национальной исключительности и нетерпимости». Попытка замкнуться в национальную скорлупу гибельна для любого народа, продолжает он, видя подтверждение правоты этих слов в том, что и в нынешних постсоветских государствах «эйфория от всеобщей суверенизации постепенно уступает место более трезвому пониманию национальных интересов». Учитывая эти настроения, равно как и действие всемирно-исторической тенденции к интеграции, Баграмов считает весьма перспективной так называемую евразийскую идею, которая, по его мнению, «отстаивает общность народов, связанных географическим положением, исторической судьбой, и в то же время их самобытность».

Однако имеются серьезные основания для того, чтобы ценность евразийской идеи не принимать столь однозначно. Ныне за ней чаще всего скрывается мечта воссоздать СССР. Между тем, что касается якобы особой культурной общности евразийского пространства, то она усматривается далеко не всеми. И. А. Ильин видел в евразийстве не столько теорию, сколько предложение уверовать в новое «откровение», сводящееся к тому, что «за последние двести лет Россия якобы утратила свою самобытную культуру, потому что она подражала западу и заимствовала у него; чтобы восстановить свою самобытность, она должна порвать с германо-романским западом, повернуться на восток и уверовать, что настоящими создателями ее были Чингисхан и татары...» Над рассудком и знаниями при этом господствовала эмоция, а «вопрос о самобытности духовной культуры сводился к тому, куда именно шарахнуться: вот двести лет (якобы) шарахались на запад; ясно, что вышел провал; значит, надо шарахнуться на восток».

Некоторые из современных авторов видят изъян евразийской идеи в ее якобы чрезмерной интеллектуальности. «Идея, может, и не плоха, — пишет В. А. Никонов, — но уж больно интеллектуальна, чтобы стать общенациональной». И. А. Ильин на этот счет был противоположного мнения: «Для увлечения «евразийством», — полагал он, — нужны два условия: склонность к умственным вывертам и крайне незначительный уровень образованности...» Сходную оценку евразийской теории дает академик Д. С. Лихачев. «Азиатское начало в русской культуре — не более чем мираж, — утверждает он. — Мы находимся между Европой и Азией лишь географически», а в действительности «принадлежим к европейской культуре, и наша среда — европейская». Феномен евразийства академик относит к категории не логического, а скорее эмоционального порядка. И задана эта эмоция Александром Блоком в стихотворении «Скифы» (30 января 1918 г.). В этом стихотворении, как полагает Лихачев, нашли свое выражение ущемленные национальные чувства русских из-за поражения России в мировой войне и последовавшей вслед за ней революцией.

Бурное развитие евразийского течения в эмиграции объясняется особенно острыми переживаниями поражения и краха Российского государства эмигрантами. Записываясь в евразийцы, они как бы провозглашали себя азиатами, которым не писаны европейские законы и которые утешали себя признанием и надеждой такого рода: да, мы потерпели поражение, но еще посмотрим, чем обернется ваша победа. «Придите к нам! От ужасов войны // Придите в мирные объятья! // Пока не поздно — старый меч в ножны, // Товарищи! Мы станем братья!» — писал А. Блок, обращая свой призыв к европейцам. По сути дела, именно в этом призыве заключена истинная формула, завещанная Блоком, а отнюдь не констатация особо неразрывной общности христиан, исламистов и буддистов, как это утверждалось впоследствии, а зачастую и в наши дни.

За «круглым столом» ученых и политиков, обсуждавших в Москве летом 1994 года «перспективы евразийской интеграции», достаточно убедительно прозвучали предостережения от упований на евразийство, как на уже найденное средство реинтеграции постсоветского геополитического пространства, и особенно, — от иллюзий насчет того, что если Россия и будет спасена, то только через евразийство. В частности, обращалось внимание, что евразийства как разработанного единого учения никогда не существовало. Нынешние же сторонники этой идеи зачастую берут на вооружение несколько вырванных из контекста фраз того же Трубецкого или просто отдельные термины (например, «Евразия»). Но, доказывая, что республики бывшего Союза ССР не могут жить врозь, обращаться к евразийству не обязательно. Один из участников прямо заявил: «Построения евразийцев (исторических) и сегодняшних их наследников — это миф», который может быть хорош и даже необходим при создании суперэтноса, но он явно недостаточен для создания государства. Серьезную «конкуренцию» российской идее евразийство вряд ли способно составить, уроки истории свидетельствуют не в его пользу: в общем, не выжило ни одной конфедерации, в которую входили мусульманская и христианская цивилизации — Индия, Югославия, Кипр и т.д. Своеобразны и «принципы», закладываемые в основание нового единства СНГ. За «круглым столом» прозвучали предложения: отказаться от якобы ложного стереотипа «татаро-монгольского ига на Руси», считать «разговор о том, что кто-то живет за счет других», ушедшим в прошлое, объявить неприемлемой точку зрения о том, что «Казахстан, Узбекистан и прочие республики» были «нахлебниками» в Союзе ССР или могут быть таковыми в новых условиях.

В современных поисках русской и российской национальной идеи особую настороженность должны, на наш взгляд, вызывать еще три момента. Во-первых, априорно негативное отношение к русской идее на том якобы основании, что она — «не освободительная, а агрессивная, воинствующая. Потому она и сливается с идеями державности, государственности, причем опять-таки в их агрессивном обличье». В этом, очевидно, находит выражение пережившая большевиков и лишенная каких бы то ни было рационалистических оснований русофобия. Во-вторых, убеждение в том, что «российская национальная идея должна быть денационализированной, это должна быть идея нации-государства, а не нации-этноса» (Российская газета. 1994. 27 сентября), в чем снова обнаруживается большая зависимость от негативного большевистского прошлого. В-третьих, попытки лишить современную российскую национально-государственную идеологию ее естественной основы — патриотизма, которые находят свое выражение в утверждениях типа того, что «очень опасный в периоды мирной и стабильной жизни, он [патриотизм] часто является единственным спасением в период вооруженного противостояния» (Независимая газета. 1994. 23 ноября). Очевидно, «очень опасный патриотизм» третируется здесь лишь по причине неправомерного отождествления его с шовинизмом и отрицается как русская или российская разновидность последнего. Между тем национальный негативизм и антипатриотизм, как показала отечественная история ХХ века, были ее настоящим бичом, и нет никакой необходимости в бесконечном повторении исторических ошибок. Опыт истории свидетельствует в пользу утверждения о том, что демократия в России может выжить только в союзе «с двумя органическими народными чувствами-верованиями: патриотизмом и социальной справедливостью» (Независимая газета. 1994. 15 ноября).

Определенный интерес представляет предпринятая по инициативе Союза Возрождения России и Конгресса русских общин попытка дать «русский национальный ответ» на ключевые вопросы национального и государственного строительства, выраженная в «Манифесте возрождения России» (1994). Национализм в «неискореженном» значении авторы этого документа трактуют как согласие с духовным своеобразием своего народа, истинный патриотизм гражданина — как установление тесной связи между ним и нацией. Русский национализм соответственно означает принятие русского языка, русской истории, русской государственности, русского мировоззрения как своих собственных и стремление к объединению людей в совместном служении Отечеству и общенациональным интересам. Авторы исходят из того, что Россия никогда не была «тюрьмой народов» или колониальной империей; империя выступает как вполне приемлемая для нации государственная форма, позволяющая объединить народы в единую цивилизацию и хранящая разноплеменную самобытность в русле общенациональной культуры.

Современное евразийство не принимается авторами из-за опасений, что оно способно отвлечь русских от собственных национальных задач, мешая самососредоточению России и избавлению от навязанного ей комплекса вины. Ключевым моментом Русской идеи утверждается всечеловечность русского национального характера, понимаемая не как растворение в «общечеловеческом», а как терпимость к идеям и традициям других наций и народов, как восприимчивость к достижениям других цивилизаций. Русская идея есть возвращение к проверенным веками основам существования России — духовности и справедливости, соборности и служению, смирению и оптимизму.

Авторы пытаются будто бы наполнить новым историческим содержанием известную формулу «православие, самодержавие, народность». Они утверждают, например, что национально-государственное возрождение России немыслимо без возрождения ее духовной основы — Православной Веры. Она была стержнем Русской идеи, им она и должна оставаться. Отличие русского национализма от других состоит, по мнению авторов Манифеста, в осуществлении «проекта» Российской империи. Монархия рассматривается как органически присущая России форма правления и, со временем, по достижении явных признаков возрождения страны, ее предлагается восстановить: «Лишь вымолив у Бога, “выслужив” у истории монархию, можно призвать самодержца на престол». На наш взгляд, едва ли можно надеяться на быстрое принятие взглядов такого рода современным обществом и укоренение их как составной части Русской национальной идеи.

Среди задач государственно-патриотического движения, выдвинутых в Манифесте и подлежащих первоочередному решению, бесспорно привлекательными являются следующие: воссоздание национального единства как условия существования России в качестве суверенного государства и великой мировой державы, пресечение всех форм проявления сепаратизма и этнической исключительности; восстановление территориальной целостности страны на основе неделимости Российского государства и единообразной административной автономии ее регионов; независимость административно-территориального устройства от этнического состава территорий, правовое равенство территорий; восстановление губернской системы управления территориями и представительной системы земских собраний.

Авторы труда «Россия сегодня: реальный шанс» (1994), преследующие цель — дать платформу объединения общества для выхода из кризиса, возможный успех своей деятельности вполне обоснованно связывают с опорой на российскую духовность, необходимость единой государственной идеологии, стержнем которой должна быть национальная идея — признанные большинством нации взгляды на цели и задачи общества, нации, государства, характер государственного строя, направленность и методы его развития. Одной из ключевых проблем построения процветающей России, по выводу авторов, является проблема конструктивного совмещения передовых технологий современного Запада с тысячелетней русской исторической традицией. Вырабатываемую доктрину державного строительства России авторы называют «просвещенным патриотизмом», предполагающим сочетание идеи соборной демократии и личной свободы с идеей сильной и ответственной государственной власти.

В области национально-государственной политики авторами предлагается разработать концепцию государственного устройства, которая предусматривала бы предоставление всем субъектам Российской Федерации равного государственного статуса, создание единого и неделимого Российского государства, где все народы будут действительно в равноправном положении. Для этого, указывается в одном из разделов труда, необходимо идти по пути «декретирования в новой Конституции и воплощения на практике полного равноправия национальных групп так называемого коренного и некоренного населения во всех нынешних национально-государственных, национально-территориальных и административно-территориальных образованиях. И, разумеется, наделения этих групп равными правами на участие в формировании органов власти и управления на местах и соответствующего представительства в центральных органах власти и управления РФ». Такая позиция представляется единственно верной, без такого равноправия рассчитывать на справедливое разрешение национальных проблем не приходится. Альтернативой может быть лишь создание бесконечного множества национально-государственных образований, их «очищение» от инородцев или уготовление последним участи «второсортных граждан». А это — прямой путь к расколу, нескончаемым этническим конфликтам и войнам.

Русская и российская национальные идеи наиболее гармонично сочетаются в деятельности Всемирного Русского Народного Собора — широкого общественного движения, оформившегося в 1993 году. Впервые созванный по инициативе ряда патриотических общественных организаций при поддержке Русской Православной Церкви и всех ветвей светской власти в мае 1993 года, Собор стал одной из действенных форм общенационального диалога по важнейшим вопросам бытия русского народа и укрепления государственного единства России. Впечатляющим стал Третий Всемирный Русский Народный Собор (4—6 ноября 1995 г.), в работе которого наряду с деятелями науки, культуры и образования, философами и богословами, приняли участие и лидеры всех наиболее влиятельных политических партий и движений страны. Собор в широком аспекте рассмотрел проблему «Россия и русские на пороге XXI столетия». Тема заботы о народе, который впервые за многие века своей истории стал разделенной нацией, естественным образом оказалась в центре внимания Собора. В его итоговом документе записано: «Русский народ имеет право на воссоединение. Осознание этого должно стать неизменной составляющей российской политики. Мирное, ненасильственное стремление к реинтеграции на новой основе стран, некогда составлявших единую державу, способно положить конец разделению нации, должно поддерживаться каждым, кто не на словах, а на деле заботится о народном благе. Мы призываем к восстановлению исторического единства трех братских народов, чья духовная традиция вышла из одной киевской купели — белорусского, русского и украинского. При этом в объединительную работу необходимо вовлекать и другие государства, некогда входившие в СССР, воля народов которых направлена к единству».

Собор дружно и одобрительно откликался на выступления политических лидеров, в которых доминировала мысль о необходимости построения сильного народного государства как главной и насущной цели политического момента. Эта позиция нашла свое выражение и в заключительном документе Собора, где подчеркнуто: «Россия может существовать и развиваться только в том случае, если русские люди, россияне остановят распад государства, прекратят братоубийственные социальные, национальные, нравственно-духовные столкновения... Надо остановить тенденцию расхищения, разрушения и распада». Четкую позицию Собор занял и по отношению к проблемам отечественной культуры, вызывающих особую озабоченность представителей российской элиты, принявшей участие в его работе. «Идет размывание общенационального культурного наследия на фоне бурной экспансии антикультуры. Собор выступает за восстановление духовной связи времен и поколений, за укрепление нравственного здоровья народа, за повышение профессионального престижа деятелей культуры и искусства, за естественное и последовательное развитие национальных культур».

Документы, обращения и заявления, адресованные Собором государственным органам и общественным организациям, всем гражданам России, намечают программы решения общенациональных вопросов, призывают направлять все позитивные силы общества на духовное возрождение русского народа, его национального самосознания, на укрепление государственности, экономики и культуры России. Результаты соборных встреч высоко оценивает Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. По его словам, они утверждают в мысли, что «патриотическая деятельность Всемирного Русского Собора совершенствуется, восходя от силы в силу, приобретает все более мудрый, ответственный характер, проникается православной церковностью, в которой я усматриваю главную надежду на духовно-нравственное возрождение России и русского народа». Можно надеяться, что Всемирный Русский Народный Собор и впредь останется общенациональным мыслительным центром, действующим согласно пониманию: Бог и Отечество — это и есть формула Русской идеи.

В этой же связи хочется обратить внимание на необычайную актуальность пророчества соотечественника, писавшего в 1918 году о «национальном банкротстве» России, пораженной первым в мировой истории случаем «торжества интернационализма и классовой идеи над национализмом и национальной идеей». Уже начальные шаги в истории страны под знаменем интернационализма говорили: «Жизненное дело нашего времени и грядущих поколений должно быть творимо под знаменем и во имя нации». Намечая целую программу духовного, культурного и политического возрождения России, он обращался к современникам и потомкам со словами истины и завета, которые во многом предопределяют содержание сегодняшней русской национальной идеи.

«В том, что русская революция в своем разрушительном действии дошла до конца, — писал П. Б. Струве, — есть одна хорошая сторона. Она покончила с властью социализма и политики над умами русских образованных людей. На развалинах России, перед лицом поруганного Кремля и разрушенных ярославских храмов мы скажем каждому русскому юноше: России безразлично, веришь ли ты в социализм, в республику или в общину, но ей важно, чтобы ты чтил величие ее прошлого и чаял и требовал величия для ее будущего, чтобы благочестие Сергия Радонежского, дерзновение митрополита Филиппа, патриотизм Петра Великого, геройство Суворова, поэзия Пушкина, Гоголя и Толстого, самоотвержение Нахимова, Корнилова и всех миллионов русских людей, помещиков и крестьян, богачей и бедняков, бестрепетно, безропотно и бескорыстно умиравших за Россию, были для тебя святынями. Ибо ими, этими святынями, творилась и поддерживалась Россия, как живая соборная личность и как духовная сила. Ими, их духом и их мощью мы только и можем возродить Россию. В этом смысле прошлое России, и только оно, есть залог ее будущего. На том пепелище, в которое изуверством социалистических вожаков и разгулом соблазненных ими масс превращена великая страна, возрождение жизненных сил даст только национальная идея в сочетании с национальной страстью. Это та идея-страсть, которая должна стать обетом всякого русского человека. Ею, ее исповеданием должна быть отныне проникнута вся русская жизнь. Она должна овладеть чувствами и волей русских образованных людей и, прочно спаявшись со всем духовным содержанием их бытия, воплотиться в жизни в упорный ежедневный труд. Если есть русская “интеллигенция” как совокупность образованных людей, способных создавать себе идеалы и действовать во имя их, и если есть у этой “интеллигенции” какой-нибудь “долг перед народом”, то долг этот состоит в том, чтобы со страстью и упорством нести в широкие массы национальную идею как оздоровляющую и организующую силу, без которой невозможно ни возрождение народа, ни воссоздание государства. Это — целая программа духовного, культурного и политического возрождения России, опирающаяся на идейное воспитание и перевоспитание образованных людей и народных масс. Мы зовем всех, чьи души потрясены пережитым национальным банкротством и мировым позором, к обдумыванию и осуществлению этой программы» (Из глубины. М., 1990).

Послеоктябрьская отечественная история показывает, что по намеченному здесь пути советское общество шло даже вопреки воле его руководителей, убежденных национал-нигилистов и адептов слияния наций. Вооруженный обновленной государственно-патриотической идеей российский народ преодолеет нынешний тяжкий кризис и выведет страну на путь возрождения и процветания. Таким образом, по крупному счету, российскую национальную идею не требуется долго выдумывать. Она исторически давно возникла и существует — в идее российской державности, объективно связанной с геополитическими условиями существования русского и других российских народов; в государственничестве, понимаемом как идея и самочувствие нашего народа, который, в отличие от многих народов, видел и видит в государстве своего рода верховного арбитра, гаранта порядка, инициатора перемен, источник помощи и поддержки тех слоев, которые в этом нуждаются; в исконно российской идее человеческой солидарности и справедливости, которая культурно-исторически коренится в неистребимом русском правдоискательстве. Так что с идеей, как говорится, у нас все в порядке. Дело за личностью, которая будет соразмерна высоте и величию русской национальной идеи.

Лики современного русского патриотизма.Годы «перестройки» и постсоветской истории Российской Федерации в отечественной культуре и общественном движении отмечены известным противостоянием «патриотов» и «демократов». Первые по-прежнему стремились защищать национальные интересы России и русского народа, вторые полагали, что кроме свободы личности, прав человека, расширения возможностей скорейшего вхождения россиян в мировую цивилизацию защищать в «этой стране» нечего. Известный современный критик и публицист В. Г. Бондаренко в трех частях своей книги («Красный лик патриотизма», «Белый лик патриотизма», «Русский лик патриотизма». М., 2002—2003), объединенных общим подзаголовком «Пламенные реакционеры», представляет портреты наиболее известных деятелей русской культуры и русского национального движения, составляющих, по оценкам либеральных оппонентов, единый стан русских патриотов. В этом стане, с известной долей условности, различаются патриоты «красные» и «белые», а также деятели, в отношении которых подобная определенность была бы явно некорректна.

В поток движения, имеющего «красный лик патриотизма», самым непосредственным образом вливаются писатели, режиссеры и публицисты, придерживающиеся советских позиций: М. Алексеев, Ю. Бондарев, С. Бондарчук, В. Бушин, С. Викулов, В. Ганичев, Т. Глушкова, Н. Губенко, православный священник отец Дмитрий Дудко, А. Зиновьев, А. Иванов, С. Кара-Мурза, Ф. Кузнецов, Э. Лимонов, М. Лобанов, С. Михалков, В. Пикуль, А. Проханов, В. Розов, А. Софронов, И. Стаднюк, Н. Тряпкин, Ф. Чуев.

«Белый лик патриотизма», объединяющий художников и писателей православно-монархического склада, представлен именами В. Астафьева, Л. Бородина, митрополита Виталия (Р. Устинов), Д. Галковского, И. Глазунова, В. Клыкова, В. Максимова, Н. Михалкова, М. Назарова, А. Солженицына, В. Солоухина, И. Шафаревича.

«Русский лик патриотизма» имеют художники, композиторы, поэты, актеры, которых нельзя назвать ни красными, ни белыми. Видное место среди них занимают А. Балабанов, Д. Балашов, В. Белов, Н. Бурляев, Л. Гумилев, Т. Доронина, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (И. Снычев), Г. Климов, В. Кожинов, С. Куняев, Ю. Кузнецов, В. Лихоносов, В. Личутин, Ю. Мамлеев, А. Михайлов, В. Распутин, Н. Рубцов, Г. Свиридов, Ю. Соломин, В. Сорокин, В. Шукшин, С. Ямщиков.

Более полное представление о русском национальном движении, его отдельных представителях, его истории, идеологии и философии можно составить по издающейся «Большой Энциклопедии Русского Народа», и, в частности, благодаря сведениям, включенным в том «Русский патриотизм» (М., 2003). Ставка на сильную государственность, на традиционные религиозные и нравственные ценности, определяющая позицию деятелей русской культуры и русского национального движения, является хорошим фундаментом для формирования объединяющей русской идеологии в XXI веке.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru