Герой Социалистического труда, лауреат Государственных премий, академик Российской академии художеств

Родился 28 сентября 1900 года в Киеве. Отец - Фридлянд Ефим Моисеевич (1860-1945). Мать - Фридлянд Рахиль Савельевна (1880-1969). Старший брат - Кольцов Михаил Ефимович (1898-1940). Первая супруга - Корецкая Розалия Борисовна (1900-1969). Вторая супруга - Фрадкина Раиса Ефимовна (1901-1985). Сын - Ефимов Михаил Борисович (1929 г. рожд.). Супруга сына - Ефимова Ирина Евгеньевна. Внук - Ефимов Андрей Михайлович (1953 г. рожд.). Супруга внука - Ефимова Елена Витальевна. Внук - Фрадкин Виктор Александрович (1949 г. рожд.). Супруга внука - Лескова Вера Анатольевна. Правнук - Ефимов Андрей Андреевич (1993 г. рожд.). Правнучки - Ефимова Екатерина Андреевна, Фрадкина Ксана Викторовна.

Борис Ефимов никогда не думал, что станет художником, хотя рисовать любил с детства. Способности к рисованию обнаружились у него рано, с 5-6 лет. На бумаге он предпочитал изображать не окружающую природу - дома, деревья, кошек или лошадок, а фигуры и персонажи, рожденные собственной фантазией, рассказами старшего брата и содержанием прочитанных книг. Очень скоро это ребяческое увлечение сменилось осознанным желанием переносить на бумагу смешное в повадках и характерах людей.

После переезда родителей в Белосток Бориса определили в реальное училище, где учился и его старший брат Михаил. Там они вместе издавали рукописный школьный журнал. Брат (будущий публицист и фельетонист Михаил Кольцов) редактировал его, а Борис - иллюстрировал.

Судьбоносный 1917 год Борис Ефимов встретил учеником 6-го класса Харьковского реального училища. В Харькове он оказался в 1915 году, когда русские войска были вынуждены начать тяжелое и мучительное отступление и город Белосток, где жила семья Ефимова, очутился в пределах театра военных действий. Навсегда запомнились сухие, маловразумительные строки очередной военной сводки: "Противник, приблизившись с севера к Осовцу, начал артиллерийский бой с крепостью". В переводе на обычный язык это означало, что германские войска пересекли границу и находятся в нескольких десятках километров от Белостока.

В городе был отчетливо слышен рев орудий, а вскоре жители испытали на себе и военную "новинку века" - воздушную бомбардировку. И хотя техника бомбометания была в ту пору чрезвычайно примитивной: летчик просто-напросто брал бомбу в руки и швырял ее вниз, разрыв ее не делался от этого менее опасным для жизни. Немецкие бомбы полетели на улицы Белостока в утренний час, когда дети шли в школу. Едва не погиб старший брат Бориса, успевший забежать в подворотню буквально за мгновение до того, как разорвавшаяся бомба убила одного и ранила двух его товарищей. А через несколько дней пожаловал и воздушный мастодонт - дирижабль "Цеппелин", сбросивший несколько чудовищно мощных по тому времени бомб.

Белосток был обречен. Семья Ефимова не захотела оставаться у немцев, и, покинув обжитое гнездо, рассеялась в разные стороны: отец с матерью, наскоро распродав небогатое имущество, переселились в Киев, Михаил уехал в Петроград, а Борис - в Харьков, где как "беженец из занятых противником областей" был принят в 5-й класс местного реального училища.

Харьковский период его жизни был довольно странным. Снимая "угол" с полным пансионом, Борис жил совершенно самостоятельно. Учился прилежно, но близко ни с кем из товарищей по классу не сходился, был замкнут и необщителен. Много читал, вплоть до философских сочинений, которые брал в городской библиотеке, часто ходил в местный драматический театр и аккуратно читал газету "Южный край", внимательно следя за военными и политическими событиями.

Как и в Белостоке, очень любил рассматривать журнал "Новый Сатирикон" - лучший дореволюционный сатирический еженедельник, пользовавшийся широкой популярностью среди русской интеллигенции своими хлесткими, остроумными выпадами против царской бюрократии, едко высмеивавший холопствующих перед самодержавием правых думских деятелей, бичевавший пошлость, мещанство, обывательщину. Особенно запоминались Борису ядовитые и смешные карикатуры, беспощадно, с точным портретным сходством изображавшие в соответствующих ситуациях основных действующих лиц тогдашней российской политической сцены.

Особенно приглянувшиеся рисунки из "Нового Сатирикона" Борис с удовольствием перерисовывал в специально заведенный им для этого альбомчик. Все больше нравилось ему необычное, причудливое и обаятельное искусство карикатуры, хотя тогда он и не подозревал, что придет время, когда оно станет его профессией.

Постепенно юноша ощутил сильнейшее желание увидеть и какой-нибудь свой рисунок в печати. После длительных размышлений и колебаний Борис, пользуясь фотографиями из иллюстрированных журналов, смастерил несколько шаржей на известных политических деятелей и отослал их в Петроград брату Михаилу. Тот, в это время студент Психоневрологического института, одновременно делал свои первые шаги в журналистике: писал заметки, обзоры, статьи и даже редактировал в свои 18 лет прогрессивный журнальчик "Путь студенчества".

Каково же было потрясение Бориса Ефимова, когда недели через три, развернув свежий номер популярного в свое время роскошного литературно-художественного еженедельника "Солнце России", он увидел свое произведение, занимавшее целых полстраницы, - шарж на председателя Государственной думы Родзянко. Под рисунком был напечатан юмористический текст и подпись, ставшая впоследствии всемирно известной, - "Бор.Ефимов".

Однако не так скоро довелось Борису Ефимову снова увидеть в печати свою работу. Неуклонно и грозно нарастали события, которые все отодвигали на задний план: "распутинщина", непрерывная и скандальная министерская "чехарда", явная неспособность царского правительства руководить страной, опостылевшая кровопролитная война, участившиеся выступления против властей. С каждым часом нарастало напряжение, воздух был как бы заряжен электричеством. Все ждали чего-то неведомого, но неизбежного.

Известие о свершившейся Февральской революции застало Бориса Ефимова в театре. Во время действия на сцену неожиданно вышел кто-то из администрации с листком бумаги в руке и сообщил об отречении Государя от престола. Это сообщение было встречено бурей рукоплесканий и восторженных возгласов. Весь зал запел "Марсельезу".

Вскоре харьковский период жизни Ефимова закончился. Получив документ о переходе в 7-й класс, он уехал в Киев. Там, после длительной разлуки снова встретился с родителями и братом, приехавшим из Петрограда. Михаил был переполнен впечатлениями о февральских днях в столице, будучи в самой гуще событий и даже принимая участие в составе студенческой милиции в арестах царских сановников. Часами, раскрыв рот, Борис слушал его полные наблюдательности и юмора рассказы.

Летние каникулы пролетели быстро. Михаил вернулся в Петроград, а Борис, поступив в киевское реальное училище св. Екатерины - третье по счету после белостокского и харьковского, - продолжил образование. Вскоре он окончил училище и поступил в Киевский институт народного хозяйства. Однако проучившись там год, перешел на юридический факультет Киевского университета.

О науках тогда мало кто думал. Киев жил напряженной, лихорадочной жизнью, отражавшей в себе события, происходившие в Петрограде. Приезд Ленина, борьба большевиков против Временного правительства, "июньское наступление" Керенского, разгул контрреволюции в июльские дни, мятеж генерала Корнилова - незабываемый калейдоскоп бурных и грозных событий, ошеломлявших своей неожиданностью и непостижимостью. Тогда некоторым наивным людям казалось, что все самые заветные мечты многих поколений осуществились: царский режим свергнут, революция восторжествовала, народ свободен. К этим наивным людям, естественно, принадлежал и Борис Ефимов, семнадцатилетний парень, выросший в среде, хотя достаточно демократической и прогрессивной, но очень мало связанной с революционным движением.

Само собой разумеется, поколение, к которому принадлежит Ефимов, - поколение ровесников века не было и не могло быть однородным. Оно включало в себя юношей самых различных общественных групп, социальных формаций, воззрений и устремлений, разными глазами смотревших на одни и те же события, по-разному их воспринимавших и понимавших, а потому и оказавшихся по разные стороны баррикад. В семнадцатом году такой процесс расслоения и размежевания еще только намечался, в головах еще царил порядочный сумбур, и многие люди были еще очень далеки от ясного понимания того, что через несколько месяцев стало для них очевидной и непреложной истиной.

Личный путь Бориса Ефимова определился в Киеве, когда после германской оккупации и опереточно-бандитской конкуренции гетманского и петлюровского режимов, многочисленных переворотов и, как острили киевляне, "недоворотов" восторжествовала советская власть. Молодой человек оказался в рядах той молодежи, которая без колебаний и с радостью к ней примкнула.

В 1918 году в киевском журнале "Зритель" появились первые шаржи Бориса Ефимова на Блока, известных тогда актрису Юреневу, режиссера Кугеля, поэта Вознесенского. К тому же времени относится и серия цветных рисунков "Завоеватели" - своеобразная сатирическая летопись менявшихся в Киеве властей - сначала немецких, потом белогвардейских и петлюровских.

В 1919 году Борис Ефимов стал одним из секретарей редакционно-издательского отдела Народного комиссариата по военным делам Советской Украины. Работа эта, живая и разнообразная, ему очень нравилась. Он вспоминает, как однажды, как всегда куда-то торопясь, брат, который к этому времени вернулся в Киев, сказал ему на ходу:

- Да, кстати. Я вот о чем подумал. Вчера у нас в редакции был разговор о том, что газете нужны карикатуры. Почему бы тебе не нарисовать что-нибудь для нашей "Красной Армии"? Я думаю, у тебя получится.

- Карикатуру? - нерешительно сказал Ефимов. - Н-не знаю... У нас сейчас столько дел в Редиздате. А осталось всего двое секретарей. Остальные в командировках.

- Секретарей, секретарей... - неодобрительно проворчал брат. - Все это, в сущности, бумагомарание и канцелярщина. А тут живое дело - газета! Твой рисунок увидят тысячи людей. Разве можно сравнивать?

Борис, как всегда, послушался брата и через день появился в редакции "Красной Армии" с карикатурой на генерала Деникина, прижатого к Черному морю красноармейскими штыками. Она была напечатана. За ней последовали другая, третья... Так буднично и просто произошло его вступление в строй художников советской политической сатиры.

Я вначале даже не очень-то и вдумывался в смысл происшедшего - напечатали и напечатали, подумаешь, какое событие. Конечно, мне было приятно видеть номер газеты с моим рисунком в руках у красноармейцев или наклеенным на стене. Но я не сразу понял, что мое давнее, не очень решительное и не очень серьезное влечение к искусству карикатуры обрело смысл, цель и четкие задачи. Не сразу понял, что мое данное от природы умение "смешно рисовать" перестало быть забавой, баловством, как теперь сказали бы - "хобби", а включилось, пусть бесконечно малой величиной, в могучую систему советской агитации, в борьбу за власть Советов, в богатырские усилия молодой Советской республики отбросить и сокрушить врагов. Оно стало оружием. Оно понадобилось революции.

Обязанности Бориса Ефимова в редакции были довольно разнообразны. Тут и ежедневные вырезки из печати по целому ряду рубрик, и наблюдение за своевременным выпуском листовок и других агитационных изданий - брошюр, воззваний, плакатов. Однако больше всего ему пришелся по душе выпуск печатной стенной газеты "Молот и плуг", предназначенной для расклейки наподобие плаката.

В старинной типографии под сводами здания присутственных мест на Софиевской площади я священнодействую среди наборщиков и метранпажей, которые под моим "руководством" верстают газету. Декреты Советской власти, приказы военного командования, телеграммы из-за границы, оперативные сводки, различные пропагандистские материалы - все это проходит через мои руки. С самоуверенностью неполных девятнадцати лет я указываю, что куда ставить, каким шрифтом, с какими заголовками - и делаю это с неизведанным до сих пор удовольствием. Окончательно осмелев, я начинаю писать нечто вроде коротеньких международных обозрений, решительно предрекая окончательное крушение капиталистического строя в самое ближайшее время.

Некоторые секретарские поручения особенно для меня интересны. Я вспоминаю, например, выпуск воззвания съезда сельских комитетов бедноты под названием "Голос земли украинской". Было решено под воззванием напечатать факсимиле подлинных подписей делегатов съезда. И вот меня с папкой в руках посылают на съезд, где я в течение целого дня собираю подписи делегатов, в том числе, конечно, народных комиссаров и членов ЦК, что дает мне возможность близко видеть и слышать выдающихся деятелей Советской Украины - Г.И.Петровского, В.А.Антонова-Овсеенко, А.С. Бубнова и др. Все это, конечно, не бог весть какая ответственная работа, но мне нравится чувствовать себя винтиком большой машины, управляющей обороной Республики.

Этим же "необыкновенным летом" Борис Ефимов впервые попробовал свои силы в агитационной сатире: его рисунки появились на страницах военной газеты "Красная Армия". Именно с этого момента и исчисляется дата рождения Бориса Ефимова как политического карикатуриста.

С 1920 года Борис Ефимов работает в качестве художника-карикатуриста в газетах "Коммунар", "Большевик", "Вiсти", руководителем отдела изобразительной агитации ЮгРОСТА в Одессе. Здесь он исполнил свой первый плакат на фанерном листе, на котором он изобразил побитого Красной Армией Деникина.

Сотрудники ЮгРОСТА регулярно выпускали призывные, а также сатирические плакаты. Среди них был плакат "Язык, который до Киева не доведет", на котором веселый красноармеец острым своим штыком пригвоздил длинный хвастливый язык толстого пана, тянувшегося к Киеву. Плакат был ярким и смешным, но, увы, события вскоре его опровергли: первые дни мая 1920 года принесли злую весть - Киев снова в руках врагов, на сей раз Симона Петлюры.

Как и все вокруг, Борис Ефимов не верил, что Пилсудский с Петлюрой будут долго владеть Киевом, и мечтал вернуться в родной город вслед за передовыми частями Красной Армии. Для этого он решил снова начать работать в газете политуправления 12-й армии, стоявшей под Киевом, и вскоре добился откомандирования из ЮгРОСТА в политотдел Юго-Западного фронта для получения назначения в газету.

По пути из Одессы Ефимов вновь оказался в Харькове. Однако в газету 12-й армии его не направили, а назначили инструктором по изобразительной агитации Управления железнодорожных агитпунктов. В своем новом служебном качестве он имел отношение к росписи харьковского вокзала монументальными агитационными панно, которую осуществлял тогда еще молодой художник А. Хвостов.

По возвращении в Киев Ефимов стал заведующим художественно-плакатным отделом Киевского отделения УкрРОСТА. Одновременно руководил изобразительной агитацией Киевского железнодорожного узла. Кроме того, почти ежедневно рисовал карикатуры для газет "Киевский пролетарий" и "Пролетарская правда", делал плакаты для массового тиражирования.

В 1922 году Борис Ефимов переехал в Москву и впервые переступил порог редакции газеты "Известия", когда ей минуло уже целых пять лет, став одним из самых молодых по стажу ее сотрудников. Его главной специализацией стала политическая сатира. Работы Бориса Ефимова стали печататься на страницах "Рабочей газеты", "Крокодила", "Правды", "Известий", "Огонька", "Прожектора" и многих других изданий, выходить в отдельных сборниках и альбомах. "Героями" его карикатур были западные политические деятели: Юз, Даладье, Чемберлен, многие другие.

Первый альбом сатирических рисунков Бориса Ефимова вышел в свет в 1924 году. В том же году он совершил первую в качестве спецкора газеты "Известия" зарубежную поездку в Германию. В последующие годы побывал во Франции, принял участие в европейском перелете самолета "Крылья Советов" в качестве спецкора газеты "Красная звезда" (Германия - Франция - Италия - Англия - Польша). В 1932 году Б.Ефимову было присвоено почетное звание "Заслуженный деятель искусств РСФСР", он был избран заместителем председателя правления Московского союза художников.

В 30-е годы в своих многочисленных поездках Борис Ефимов собирал обширный материал для своих рисунков. А поводов для политической сатиры было хоть отбавляй: зарождение фашизма в Италии, рост нацистских настроений в Германии и приход к власти национал-социалистов, фашистский мятеж и гражданская война в Испании, молчаливая и двуличная дипломатия западноевропейских держав. В этот период в свет вышли альбомы карикатур Ефимова "Лицо врага" (1931), "Карикатура на службе обороны СССР" (1931), "Политические карикатуры" (1931), "Выход будет найден" (1932), "Политические карикатуры" (1935), "Фашизм - враг народов" (1937), "Поджигатели войны" (1938), "Фашистские интервенты в Испании" (1938).

Одним из наиболее популярных персонажей политической карикатуры стал итальянский диктатор Бенито Муссолини. Впервые карикатура на него появилась на страницах газеты "Правда". Впоследствии он почти не вылезал из-под карандашей карикатуристов, получив постоянную прописку в антифашистской сатире. Муссолини стал и одним из самых стабильных "героев" Бориса Ефимова. Поначалу он изображал его без должного портретного сходства - с большой косматой бородой, в наряде классического итальянского разбойника прошлого века. Однако впоследствии борода начисто исчезла, сменившись толстым бритым подбородком.

Другой неизменной мишенью Бориса Ефимова была зловеще-шутовская фигура фашистского фюрера - кривляющегося мракобеса с прилизанной прядью на лбу и клоунскими усиками. Художники-сатирики состязались между собой, зло высмеивая наглые претензии Гитлера, его напыщенные фиглярские выходки, разоблачая гнусность дикой расистской "идеологии", средневековое варварство фашистских нравов, их зоологический антисемитизм. Карикатуры на Гитлера и его сподвижников в изобилии появлялись в советской прессе.

Одними из самых удачных были рисунки Ефимова. Иные карикатуры вызывали у изображенных на них персонажей такую яростную реакцию, что дело доходило до дипломатических протестов. Так, когда Гитлер стал рейхсканцлером и тем самым лицом, официально неприкосновенным для сатирических стрел, германский посол фон Шуленбург не раз обращался в Наркоминдел с протестом. М.М.Литвинов обычно внимательно рассматривал очередную предъявленную ему карикатуру из "Известий" и коротко говорил послу: "Не вижу никакого сходства". Все же из "дипломатических соображений" Борис Ефимов стал заменять на рисунках "чаплинский" клочок усов под носом у фюрера жирной свастикой, что окончательно устраняло обвинения в портретном сходстве.

С особым удовольствием рисовал Ефимов толстобрюхого, с головы до пят увешанного орденами Геринга, колченогого карлика Геббельса, которого он неизменно изображал в виде хромой мартышки, крысообразного садиста Гиммлера, мистического шарлатана Розенберга - всю омерзительную нацистскую свору.

Однако возможности карикатуры были ограничены. Она может разоблачить, осмеять, взбесить врага, но, к сожалению, не может его остановить. Гитлеризм продолжал расти и наливаться, как чудовищный нарыв. И вот 22 июня 1941 года Гитлер напал на Советский Союз.

Борис Ефимов был в числе тех советских писателей и художников (Моор, Дени, Кукрыниксы и др.), кто уже на шестой день нападения Германии на СССР создал мастерскую "Окон ТАСС". Как и в годы гражданской войны, плакаты, сделанные сразу по получении сводок с фронта или последних международных сообщений, вывешивались на улицах Москвы, вселяя в людей даже в самые трудные дни веру в Победу. Потом "Окна" тиражировались и выпускались в тылу - Пятигорске, Тбилиси, Тюмени.

В годы войны в полной мере проявилась "убойная" сила карикатур Ефимова. Его работы публиковались на страницах "Красной звезды", "Фронтовой иллюстрации", а также во фронтовых, армейских, дивизионных газетах и даже на листовках, которые разбрасывались за линией фронта и призывали вражеских солдат сдаваться. В поисках сюжетов для своих работ Борис Ефимов неоднократно выезжал в действующую армию.

Наиболее компетентными и авторитетными критиками творчества художников-карикатуристов в годы войны были сами бойцы, которые по собственной инициативе и очень охотно давали свои отзывы о творчестве художников, находя для этого время среди весьма важных и неотложных дел.

Эти драгоценные отзывы написаны по-разному: одни наспех, карандашом, быстрым неразборчивым почерком, другие - старательно, чернилами, ровными, аккуратными строчками. Написаны и на измятых листках, вырванных из школьных тетрадей, и на обороте каких-то бланков, и на скромных блокнотах армейских газет, и на роскошной трофейной бумаге с тиснеными вензелями. Но обратный адрес у всех один: "Полевая почта, номер такой-то".

До сих пор Борис Ефимович бережно хранит эти письма, письма воинов, грудью защитивших родную страну. Хранит их для будущих поколений как еще одно свидетельство силы духа советских воинов, громивших врага не только боевым оружием, но и жизнерадостным характером, непоколебимым оптимизмом, способностью весело посмеяться над презренным обликом лютого врага.

Уважаемый тов. Ефимов! Рисуйте побольше... Карикатуры - это оружие, могущее не только смешить, но и вызывать горячую ненависть, презрение к врагу и заставляющее еще сильнее драться и уничтожать проклятых гитлеровцев. Дукельский Илья. Полевая почта 68242.

Уважаемый товарищ Ефимов! Нужно ли говорить, какое значение имеет рисунок, карикатура в красноармейской газете? Во многих наших подразделениях бойцы, вырезая из газет карикатуры, наклеивают их в тетрадки, на стены своих землянок, блиндажей. Художники-красноармейцы воспроизводят газетные карикатуры в плакатах... Иной раз нам удается склишировать в своей газете ваш рисунок. И такой номер газеты гвардейцы хранят долго. Наши читатели гвардейцы-танкисты, находящиеся сейчас в горячих боях, были бы вам очень благодарны, если бы вы прислали нам какой-либо свой рисунок. Большое за это гвардейское спасибо скажет вам каждый наш воин. Ответственный редактор гвардии майор Буторин.

Дорогой тов. Ефимов! Посылаю вам нашу красноармейскую газету "Бей фашистов!". В ней мы напечатали вашу карикатуру... Карикатуры в центральных газетах любят наши воины, порой одна карикатура больше скажет, чем статья. Мы уже напечатали много ваших рисунков... Привет вам от читателей и сотрудников нашей маленькой фронтовой газеты. Ответственный редактор майор Н.Иванов. Простите, что пишу карандашом. Увы! Нет чернил. Полевая почта 43952. Н.И".

Ваше оружие, оружие советского художника, большая сила в борьбе против немецко-фашистских захватчиков. Если б знали вы, с каким нетерпением ожидаем мы, армейцы, каждый свежий номер газеты "Красная звезда"... П/п 24595. В.Я.Корниенко.

С Новым годом, дорогой т. Ефимов! Группа фронтовиков Н-ской части шлет вам привет и поздравляет с Новым годом. Желаем успехов в вашей плодотворной и большой работе. Трудно передать, с каким нетерпением ждем каждой вашей карикатуры на тех, кто скоро падет под нашими ударами. Недалек тот день, когда мы на немецкой елке будем видеть повешенными главарей гитлеровской Германии. С приветом и добрыми пожеланиями фронтовики Леонтьев, Евсеев, Тлешов и др. П/п18868.

В подобных фронтовых откликах, которые получал, конечно, не только Борис Ефимов, но и другие художники-карикатуристы, был сформулирован, по сути дела, простой и бесхитростный, но вместе с тем четкий и ясный наказ воинов действующей армии: "Товарищи художники! Рисуйте побольше! Ваши карикатуры не только смешат, но усиливают ненависть и презрение к врагу. Бейте еще крепче фашистскую мразь оружием сатиры!"

Советские карикатуристы в годы войны по понятным причинам старались не затрагивать щекотливую тему о втором фронте: ведь любой сатирический выпад против союзников по антигитлеровской коалиции мог бы прежде всего доставить удовольствие общему врагу.

И все же в октябре 1942 года "Правда" поместила карикатуру Бориса Ефимова "Вопрос о втором фронте", получившую широкий резонанс. Рисунок вызвал одобрение советских читателей и привлек живейшее внимание за рубежом. Карикатура была перепечатана рядом иностранных газет, ее описания передавались радиовещанием воюющих и нейтральных стран.

Целенаправленность карикатуры не вызывала сомнений. Она была заострена не против союзников вообще, а противопоставляла сторонников открытия второго фронта его противникам, имея тем самым совершенно точный и не вызывающий споров адрес. Уже после войны тема второго фронта снова встала перед советской сатирой. Это было связано с выходом известной брошюры Совинформбюро "Фальсификаторы истории", разоблачавшей попытки западной пропаганды исказить и принизить роль Советского Союза в разгроме гитлеризма. Вот тогда, хотя и со значительным опозданием, были нарисованы карикатуры на тех, кто умышленно затягивал открытие второго фронта, рассчитывая на ослабление и обескровливание нашей Родины.

Творчество Бориса Ефимова в годы войны получило признание и известного британского художника-карикатуриста Лоу, который в 1943 году, после выхода в свет альбома сатирических рисунков Ефимова "Гитлер и его свора", писал: "...карикатуры Ефимова, собранные в альбоме, обнаруживают черту, на которую следует обратить особое внимание: их фантазия и творческий метод не представляют никаких трудностей для британского восприятия. По-видимому, русское чувство юмора очень близко к британскому... Русские любят смех, и к тому же смех, понятный нам, британцам.

Возможно, что сборник Ефимова ускорит это открытие, которое в конце концов будет иметь более глубокое влияние на взаимопонимание британского и русского народов, чем целый воз дипломатических нот".

В 1945 году Борис Ефимов в числе других знаменитых советских корреспондентов принял участие в Нюрнбергском процессе. Здесь он впервые воочию увидел многих "героев" своих сатирических рисунков.

Тяжелая узкая дверь, незаметная среди покрывающих стену дубовых панелей, открывается, и за ней показывается одутловатая физиономия Геринга. Покачивая отвислым брюхом, он пролезает вперед и занимает свое место, первое в первом ряду скамьи подсудимых. За ним появляется американец-полицейский, затем Гесс. Потом снова полицейский и - Риббентроп. Снова полицейский и - Кейтель. Так, чередуясь с конвойными, выходят из двери и усаживаются все подсудимые.

Перед нами, за исключением Гитлера, Гиммлера, Геббельса и Бормана, в полном составе вся головка Третьего рейха...

Геринг держится развязно и нагло, всячески подчеркивая, что если в гитлеровской иерархии он был вторым, то здесь, на скамье подсудимых, он - первое лицо. Из него так и прет активность. Он беспрерывно и деятельно реагирует на все, что происходит на процессе, подчеркнуто внимательно слушает чтение материалов и показания свидетелей, то снисходительно кивая головой, то саркастически кривя рот. Он часто записывает что-то в блокнот или глубокомысленно покусывает карандаш. На его надутой тщеславной физиономии как бы написано: "Смотрите только на меня! Это я - Герман Геринг, центральная фигура процесса! Смотрите, как я величествен и уверен в себе!..

...Во время одного из небольших перерывов, когда подсудимых не выводят из зала, случалось подойти к самому барьеру и, стоя в полутора метрах от Геринга (можно рукой достать...), сосредоточенно на него уставиться. Так в террариуме зоопарка вы близко и пристально изучаете шевелящего своими отвратительными кольцами жирного удава, которого, кстати, очень напоминал Геринг своими холодными, злыми глазками пресмыкающегося, лягушачьим ртом, скользящими движениями тяжелого туловища.

Сначала Геринг делает вид, что не обращает никакого внимания на назойливое разглядывание. Потом оно начинает его раздражать, и он нервно отворачивается, метнув исподлобья свирепый взгляд. Наши глаза на долю секунды встречаются, и мне почему-то приходит на память пойманный фельдмаршал Требон из фейхтвангеровского "Лже-Нерона". Хочется сказать:

- Ну что, рейхсмаршал? На лейпцигском процессе ты чувствовал себя уютнее, когда грозил Димитрову виселицей? А во взгляде Геринга я читаю:

- Попался бы ты мне раньше...

Рядом с пухлым, воспаленно разрумянившимся, возбужденным Герингом особенно контрастно выглядит Рудольф Гесс - землисто-серая, бескровная, высушенная, как у тысячелетней мумии, маска с невообразимо мохнатыми бровями и настолько глубоко провалившимися глазами, что они кажутся пустыми, как у черепа, глазницами. Плотно сжатый безгубый рот и огромные уши нетопыря дополняют эту немыслимую физиономию.

Первые дни процесса Гесс просидел в состоянии полной прострации. Адвокат довел до сведения трибунала, что его подзащитного постигла полная и непоправимая потеря памяти (амнезия), наличие которой было подтверждено компетентной медицинской экспертизой. В переводе на общепонятный язык это означало: Гесс симулирует душевное заболевание.

На десятый день процесса ему, видимо, наскучило "филонить" и сидеть с отсутствующим идиотским видом. Он попросил слова и заявил, что к нему неожиданно вернулась память, вследствие чего он готов давать показания. Можно себе представить "конфуз" ученых экспертов, только что авторитетно установивших абсолютную и необратимую амнезию...

Следующий за Гессом - Риббентроп, гитлеровский министр иностранных дел и пресловутый "сверхдипломат". Некогда вылощенный светский фат и сердцеед похож на старую, облезлую, всклокоченную гиену.

Фронтовые впечатления Бориса Ефимова, а также его наблюдения на Нюрнбергском процессе легли в основу нового альбома его рисунков "Уроки истории", который увидел свет в 1946 году.

В послевоенное время Борис Ефимов продолжает активно работать в самых разных жанрах. В 1948 году выходит сборник его карикатур "Мистер Доллар", а в 1950 году - альбом рисунков "За прочный мир, против поджигателей войны".

Работу над карикатурами нередко сопровождали забавные эпизоды и целые истории. Но самый поразительный "карикатурный эпизод" заслуживает того, чтобы о нем рассказать со всеми подробностями словами самого Бориса Ефимова.

Случай этот произошел при одном из редакторов "Правды" - мягком и дружелюбном Петре Николаевиче Поспелове. Он как-то передал мне задание Хозяина - нарисовать карикатуру на довольно сложный сюжет: высмеять разочарование некоторых европейских держав, прежде всего Англии и Франции, не получивших от США крупных долларовых займов, на которые они рассчитывали. Через пару дней Поспелов мне сообщил, что мой рисунок утвержден Хозяином, выдавшим при этом одобрительную мудрую сентенцию: "Хорошая политическая карикатура должна быть понятна каждому дураку".

Редактором "Правды" был еще тот же Поспелов, но мне почему-то позвонил редактор "Известий" Леонид Ильичев:

- Вот что, - сказал он, - вам надлежит завтра к 10 часам утра быть в ЦК, в зале, где проходит дискуссия по книге Александрова о западноевропейской философии. Пропуска не надо. Часовой будет предупрежден. Назовите только свою фамилию.

- Одну минуточку, Леонид Федорович, - удивился я, - а какое, собственно, отношение я имею к зап...

- К десяти утра, - повторил Ильичев и положил трубку.

Придя в ЦК, где уже раздавались последние звонки, приглашавшие в зал заседаний, я растерянно озирался в опустевшем фойе, размышляя, зачем мне, собственно, идти слушать эту дискуссию и не лучше ли, поскольку мой приход зафиксирован у караульного, спокойненько вернуться домой.

Но в этот момент ко мне подлетели два запыхавшихся товарища в одинаковых "партийных" габардиновых кителях.

- Вы Ефимов?

Получив утвердительный ответ, они, не говоря больше ни слова, схватили меня под руки и рысью помчались вместе со мной за кулисы через весь переполненный зал, аудитория которого с удивлением смотрела на это странное зрелище. Подведя к дверям одного из помещений, один из них (то был А.Н. Кузнецов, впоследствии министр культуры) сказал:

- Пройдите к Андрею Александровичу, - и внушительно добавил: - К товарищу Жданову.

В этом разъяснении не было тогда никакой надобности - Жданов был тогда достаточно значительной персоной: член Политбюро, секретарь ЦК и к тому же состоял в родстве с Хозяином - сын Жданова Юрий стал вторым мужем дочери Сталина Светланы.

Жданов любезно пригласил меня сесть на один из стоявших у стены стульев и сам уселся рядом.

- Мы вот почему вас побеспокоили, - начал он. - Вы, наверное, обратили внимание на сообщение в газетах о военном проникновении американцев в Арктику под тем предлогом, что из Арктики им грозит "русская опасность"? Товарищ Сталин сказал, что "это дело надо бить смехом". Товарищ Сталин вспомнил о вас и просил переговорить, не возьметесь ли вы нарисовать карикатуру на эту тему.

Не скрою, что при словах "товарищ Сталин вспомнил о вас..." у меня захолонуло сердце. Я слишком хорошо знал, что попасть в орбиту воспоминаний или внимания товарища Сталина смертельно опасно.

Жданов продолжал:

- Товарищ Сталин так примерно представляет себе этот рисунок: генерал Эйзенхауэр с огромным войском рвется в Арктику, а тут же рядом стоит простой американец и спрашивает: "В чем дело, генерал? К чему такая бурная военная активность в этом безлюдном районе?" А Эйзенхауэр отвечает: "Как? Разве вы не видите, что нам отсюда грозит русская опасность?" Или что-то в этом роде.

- Нет-нет. Зачем же что-нибудь другое, - поспешно сказал я. - По-моему, так очень здорово. Позвольте, Андрей Александрович, я так и нарисую.

- Что ж, пожалуйста, - сказал Жданов. - Я так и передам товарищу Сталину.

- Позвольте, Андрей Александрович, только один вопрос.

- Пожалуйста.

- Когда это нужно?

- Когда? - Жданов на секунду задумался. - Ну, мы вас не торопим. Но задерживать особенно не надо.

Уже по дороге домой я начал размышлять над этим туманным ответом. "Мы вас не торопим" - значит, если я нарисую карикатуру через день или два, могут сказать: "Поторопился. Несерьезно отнесся к заданию товарища Сталина. Схалтурил...". Это ох как опасно. А если принести рисунок через четыре-пять дней, могут сказать: "Задержал... Затянул. Не учел оперативности задания товарища Сталина...". Это еще опаснее.

Я решил избрать "золотую середину": приступить к работе завтра, закончить через день и на третий день позвонить в секретариат Жданова, что все готово.

Так я и поступил. Наутро положил большой лист ватмана (обычные рисунки для газеты я делал на четвертушке листа, но в данном случае...) и, не спеша, принялся за работу. Изобразить генерала Эйзенхауэра на "виллисе" у стереотрубы, возглавляющего грозную армаду танков, пушек и самолетов, а также рядом с ним "простого американца" не представило особого труда. Но как изобразить в смешном виде ("...Это дело надо бить смехом...") мифическую "русскую опасность" - предлог для вторжения? Подумав, я нарисовал маленькую юрту, возле которой стоит одинокий эскимос, с удивлением уставившийся на приближающееся воинство. Рядом с ним - маленький эскимосик, держащий популярное в ту пору шоколадное мороженое на палочке, так называемое эскимо. Так же удивленно смотрят на Эйзенхауэра и его армию два медвежонка, олень, морж и... пингвин, который, как известно, в Арктике не водится.

Выполнив весь этот эскиз в карандаше, я решил, что на сегодня этого с меня хватит. Я отложил рисунок в сторону, сладко потянулся и... в эту минуту прозвенел телефонный звонок:

- Товарищ Ефимов? Ждите у телефона. С вами будет говорить товарищ Сталин.

Я встал. После довольно продолжительной паузы я услышал легкое покашливание и знакомый миллионам людей голос:

- С вами вчера говорил товарищ Жданов по поводу одной сатиры. Вы понимаете, о чем я говорю?

- Понимаю, товарищ Сталин.

- Вы там изображаете одну персону. Вы понимаете, о ком я говорю?

- Понимаю, товарищ Сталин.

- Так вот, эту личность надо изобразить так, чтобы она была, как говорится, вооружена до зубов. Самолеты там всякие, танки, пушки. Вам понятно?

На какую-то долю секунды в отдаленных извилинах мозга промелькнуло нелепое-озорное: "Товарищ Сталин! А я так уже и нарисовал! Сам догадался!" Но вслух я, естественно, ответил:

- Понятно, товарищ Сталин.

- Когда мы можем получить эту штуку?

- Э-э... Товарищ Жданов сказал, что не надо торо...

- Мы хотели бы получить это сегодня к шести часам.

- Хорошо, товарищ Сталин.

- В шесть часов к вам приедут, - сказал Хозяин и положил трубку.

Я взглянул на часы - половина четвертого, потом с ужасом посмотрел на рисунок. Надо было еще уточнить разные детали, пока только эскизно намеченные карандашом, потом обвести весь этот сложный многофигурный рисунок тушью, стереть следы карандаша, написать текст - работы, по меньшей мере, на целый день. И я почувствовал себя в шкуре шахматиста, попавшего в жесточайший цейтнот, когда нет ни одной лишней секунды на обдумывание, поиск вариантов, исправление ошибок, а надо делать только самые точные, единственные, безошибочные ходы. Но у шахматиста остается возможность отыграться в другой партии. У меня такой возможности не было. Я знал, что Хозяин не любит, когда не выполняют его указания. Когда ему доложат, что рисунок к сроку не получен, он, скорее всего, поручит товарищу Берии "разобраться". А Лаврентию Павловичу Берии понадобится не более сорока минут, чтобы выбить из меня признание, что я сорвал задание товарища Сталина по заданию американской разведки, на службе которой состою много лет. Тем более что при феноменальной памяти, вернее злопамятности, Сталина он отлично знал, что я родной брат Михаила Кольцова, который был по его указанию арестован и расстрелян как "враг народа" еще до войны. Кто мог знать, как поступит в том или ином случае этот страшный, непредсказуемо капризный человек... Но, видно, так мне было на роду написано, что каким-то чудом я успел закончить рисунок и вручить его приехавшему ровно в шесть часов фельдъегерю.

Следующий день прошел без всяких событий, но наутро раздался телефонный звонок: "Товарищ Жданов просит приехать к нему в ЦК к часу дня".

"Зачем я мог понадобиться? - подумал я. - Если рисунок не понравился, то зачем бы стали меня вызывать? Чтобы поставить об этом в известность? Вряд ли возможны такие церемонии. Просто вызвали бы другого художника, скорее всего, Кукрыниксов. А если понравился? Тогда в лучшем случае известили бы через секретаря по телефону. Нет, тут явно речь может идти о каких-то поправках. Каких же? Можно предположить два варианта. Первый: Сталин нашел, что мало похож Эйзенхауэр, которого я недавно видел, - тот приезжал в Москву и стоял рядом с Хозяином на параде физкультурников. Второй: не похоже изображенное мною на рисунке северное сияние. Я тщательно перерисовал его из Большой советской энциклопедии, но ведь Сталин его созерцал лично в Туруханской ссылке".

Жданов любезно пошел мне навстречу из глубины своего огромного кабинета и, дружелюбно поддерживая за талию, подвел к длиннющему столу заседаний, стоящему перпендикулярно к монументальному письменному столу. Именно на столе заседаний я увидел свой рисунок.

- Ну, вот, - сказал он, - рассмотрели и обсудили. Есть поправки. Они сделаны рукой товарища Сталина, - добавил Жданов, многозначительно посмотрев на меня. Я молча склонил голову.

- Кстати, - продолжал он, - полчаса назад товарищ Сталин звонил и спрашивал, пришли ли вы уже. Я сказал, что вы уже здесь и ждете у меня в приемной.

"Фантасмагория, - подумал я. - Кошмарный сон. Сталин спрашивает Жданова обо мне... Ну и ну... Рассказать об этом - кто поверит?.."

Посмотрев еще раз на свой рисунок, я сказал:

- Андрей Александрович! Насколько я вижу, поправки, в общем, относятся больше к тексту, а по рисунку, как будто...

- Да, да, - сказал Жданов, - по рисунку в общем нет возражений. Правда, некоторые члены Политбюро высказывали мнение, что у Эйзенхауэра слишком акцентирован зад. Но товарищ Сталин не придал этому значения. Да, по рисунку все в порядке.

Какие же поправки были внесены в мой рисунок "рукой товарища Сталина"? Прежде всего, сверху листа было красным карандашом начертано печатными буквами "ЭЙЗЕНХАУЭР ОБОРОНЯЕТСЯ" и подчеркнуто легкой волнистой линией. Ниже, где-то под ногами удивленного эскимоса, тем же красным карандашом написано "Се"... Но тут красный карандаш, видимо, сломался, дальше уже простым (черным) - "...верный полюс", а пониже, по краям рисунка, - "Аляска" и "Канада".

- Товарищ Сталин сказал, - пояснил мне Жданов, - надо, чтобы было абсолютно ясно, что это Арктика, а не Антарктика.

Затем Хозяин взялся за написанный мною под рисунком текст. Слова "бурная активность" он заменил на "боевая активность", а "в этом мирном районе" - на "в этом безлюдном районе". В написанном мною "...какие здесь сосредоточены силы противника" он, подобно заправскому литредактору, одним решительным штрихом переставил слова, так что получилось - "...какие силы противника сосредоточены здесь". Фразу "Один из противников уже замахнулся на нас гранатой" (этим я хотел юмористически "обыграть" шоколадное эскимо в ручонке эскимосика), Вождь вычеркнул целиком и вместо нее написал: "Как раз отсюда идет угроза американской свободе". Вождь и Учитель этим, однако, не удовлетворился: когда он звонил Жданову и спрашивал обо мне, то заодно велел в последнем предложении зачеркнуть начальные слова "как раз" и вместо них написать "именно", что Жданов и исполнил.

С этими поправками карикатура "Эйзенхауэр обороняется" была через два дня напечатана в "Правде". Надо сказать, что от внимания читателей не ускользнул изображенный среди обитателей Арктики пингвин. Посыпались ехидные замечания, но, когда стало известно, что рисунок одобрен Хозяином, критики прикусили языки и наличие пингвинов в районе Северного полюса было таким образом высочайше узаконено. А карикатура вошла в историю многолетней "холодной войны" как одна из первых сатирических стрел, запущенных в бывших союзников по антигитлеровской коалиции".

В 1950-м, а потом в 1951 году Ефимов был удостоен Государственной премии СССР. В 1954 году избран членом-корреспондентом Академии художеств СССР, в 1957-м - членом правления Союза художников СССР, в 1958 году ему присвоено звание "Народный художник РСФСР", а в 1967 году - "Народный художник СССР". С 1932 года Борис Ефимов является членом Союза художников. Неоднократно избирался членом правления и секретарем Союза художников СССР.

С 1965 года и на протяжении почти 30 лет Борис Ефимов возглавлял в качестве главного редактора Творческо-производственное объединение "Агитплакат" при Союзе художников СССР, оставаясь при этом одним из самых активных его авторов.

В составе различных делегаций он объехал почти весь мир, побывав в Австрии, Болгарии, Венгрии, Германии, Голландии, Дании, Испании, Китае, Финляндии, Швеции, Японии и в других странах. Во многих из них прошли его персональные выставки. А всего за долгие годы творческой деятельности Борис Ефимов создал десятки тысяч политических карикатур, агитационных плакатов, юмористических рисунков, иллюстраций, шаржей, а также станковых серий сатирических рисунков для зональных, групповых и всесоюзных художественных выставок.

Вышло в свет десятки сатирических альбомов, а также целый ряд книг мемуарного характера, рассказов, очерков, исследований по истории и теории искусства карикатуры. Среди них: "40 лет. Записки художника-сатирика", "Работа, воспоминания, встречи", "Рассказы о художниках-сатириках", "Мне хочется рассказать", "Основы понимания карикатуры", "На мой взгляд", "Невыдуманные истории", "Школьникам о карикатуре и карикатуристах", "Рассказы старого москвича", "Ровесник века", "Мой век" и др.

Б. Е. Ефимов - Герой Социалистического Труда, трижды лауреат Государственной премии СССР (1950, 1951, 1972), член Академии художеств СССР, затем - Российской академии художеств.

Он награжден тремя орденами Ленина, орденом Октябрьской Революции, тремя орденами Трудового Красного Знамени, орденом "Знак Почета", болгарским орденом "Кирилла и Мефодия" I степени, многими другими отечественными и зарубежными наградами.

Как участник Великой Отечественной войны он награжден медалями "За оборону Москвы" и "За победу над Германией".

Биография Б.Е.Ефимова представлена в разделе "200 выдающихся деятелей современности - участники Великой Отечественной войны" первого тома многотомного издания "Солдаты ХХ века", который подготовлен Международным Объединенным Биографическим Центром и Всероссийским комитетом ветеранов войны и военной службы и посвящен 55-летию Великой Победы.

Год 2000-й - год 55-летия Великой Победы и одновременно своего столетия - Борис Ефимович встретил, как всегда, за рабочим столом и, как всегда, в трудах: он пишет, рисует, диктует, стучит на своей старенькой пишушей машинке. Встретил по-прежнему влюбленным в жизнь, в прекрасное, книги, театр, спорт, компанию друзей, добрый розыгрыш, хороший анекдот.

Он принимает активное участие в общественной жизни - выступает на всевозможных памятных и юбилейных встречах, вечерах, мероприятиях и довольно часто по телевидению. Его очерки и статьи систематически появляются на страницах газет и журналов, а в издательстве "Вагриус" готовится к печати его новая объемистая и щедро иллюстрированная книга воспоминаний.

Своеобразным эпиграфом к ней можно считать написанное им для сборника "Человек ХХ столетия" в шутливой стихотворной форме "Размышление в связи с возможным столетием":

Не мыслил я на свете столько лет прожить,

Своим сам озадачен долголетьем.

Не ведаю, кого мне за него благодарить.

Но факт таков, что, в девятнадцатом родившись веке

И девяносто пять (подсчитано и точно, как в аптеке)

Проживши в этом веке дней

(и столько же, конечно, и ночей),

С двадцатым ныне расстаюсь столетьем.

С его тревогами и бедами,

И радостями, и победами,

Удачами и поражениями,

Провалами и достижениями,

И страхами, и ликованиями,

Надеждами и разочарованиями,

Короче - всем, что принимал стоически

И, как умел, философически,

А главное - оптимистически.

И часто повторял при этом,

Что мудро сказано поэтом

Слова высокие и гордые, слова простые:

"Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые".