Учебное пособие

для вузов

Д.В. Ольшанский

ОСНОВЫ

ПОЛИТИЧЕСКОЙ

ПСИХОЛОГИИ

ИЗДАТЕЛЬСТВО

«Деловая книга»

2001

УДК 159.9

ББК 88

056

ФЕДЕРАЛЬНАЯ ПРОГРАММА КНИГОИЗДАНИЯ РОССИИ

Ольшанский Д.В.

056 Основы политической психологии. — Екатерин­бург: Деловая книга, 2001. — 496 с.

ISBN 5-88687-098-9

Данная книга представляет собой впервые осущест­вленное в России систематическое учебное изложение основных слагаемых новой науки, политической психо­логии. От ее предмета и задач, через психологию лично­сти, малых и больших групп, а также психологии масс в политике, до исследовательских методов и прикладного использования, читателю предстает широкая панорама роли и потенциала «человеческого фактора» в полити­ке. Книга написана на основе многолетнего опыта прак­тической, исследовательской и преподавательской рабо­ты автора в нашей стране и за рубежом, в том числе чтение курсов политической психологии в Институте общественных наук, МГИМО МИД РФ, в ряде зарубеж­ных университетов.

Для студентов, аспирантов, преподавателей психоло­гических и политологических специальностей вузов; для специалистов-практиков в сфере политики, PR и прове­дения избирательных кампаний.

УДК 159.9 ББК 88

ISBN 5-88687-098-9

® Ольшанский Д.В., 2001 © Академический Проект, оригинал-макет, оформление, 2001 © Деловая книга, 2001

ПРЕДИСЛОВИЕ

Политическая психология — практически, совершенно новая наука для нашей страны. Фактически, лишь с конца 80-х — начала 90-х годов появились работы, которые стали вклю­чать в свои названия эти слова: «Политическая психология». Нужен был определенный уровень развития общества для того. что новая наука привлекла к себе интерес и завоевала место для достойного существования. Впрочем, этот процесс никак нель­зя считать законченным. Он все еще продолжается, и будет про­должаться достаточно долго — пока не появится новое поколе­ние политических психологов, исследователей и практиков.

Данная книга — попытка внести посильный вклад в эту работу. Она построена в жанре монографического учебного пособия. Это не научная монография, но и не просто курс лекций. Это особого типа учебник. В книге отобраны наибо­лее показавшие себя, «работающие» научные теории. Одно­временно, они снабжены достаточным количеством практи­ческих иллюстраций, реальных политических и исторических примеров, облегчающих усвоение теоретического знания.

Это учебник для серьезной работы, для поэтапного изу­чения и усвоения политической психологии как капитальной науки. Соответственно, он снабжен необходимым для этого аппаратом. В книгу включена подробная программа курса "Политическая психология». Каждая глава начинается со свое­образного «программного конспекта» рассматриваемой темы, а завершается основными итогами, выводами данной главы. Естественно, каждая глава снабжена, по крайней мере, крат­ким списком дополнительно рекомендуемой литературы.

Обратим особое внимание на приводимые в конце каждой главы ее краткие основные итоги. В них дается своеоб­разное резюме прочитанного, делаются краткие основные выводы в виде готовых конспектов ответов на предстоящих на экзамене вопросы.

За этой книгой стоят вот уже почти 25 лет теоретиче­ской, преподавательской и практической работы автора в сфере политической психологии. Читателям известны кни­ги, многочисленные специальные и популярные статьи на эти темы. Накопление и оформление изложенных в книге зна­ний происходило в процессе преподавательской и научной деятельности на факультете психологии МГУ, Института об­щественных наук при ЦК КПСС, МГиМО МИД РФ, Инсти­тута проблем народонаселения РАН, Российской академии образования. Практическая апробация материала осущест­влялась посредством работы политическим советником в Аф­ганистане, Анголе, ряде других стран, а так же через участие практически во всех избирательных компаниях в экс-СССР и России, начиная с 1990 г., с выборов первого президента тогда еще РСФСР. Сплав теории и практики осуществлялся во многом благодаря работе в Центре стратегического ана­лиза и прогноза.

За все хорошее — огромное спасибо данным структурам и работавшим в них вместе с автором людям,

Я искренне надеюсь на то, что эта книга найдет своего читателя, а читатель найдет для себя много нового в этой книге. Но еще больше хочется верить в то, что эта книга подвинет читателя на дальнейшее, еще более глубокое, уже самостоятельное изучение политической психологии и, воз­можно, на практическую работу в данной сфере.

С уважением,

Дмитрий Ольшанский,

доктор политических наук, профессор

ВВЕДЕНИЕ

Что Вы слышали о политической психологии?

Вы слышали, что Наполеон проиграл битву при Ва­терлоо потому, что его замучил насморк? А битву при Бородине так и не смог выиграть потому, что в тот день его замучил геморрой?

А слышали ли Вы, что вообще-то добрый француз­ский король Карл устроил резню гугенотов в Варфоломеевскую ночь потому, что его «достали» желудочные колики и, соответственно, он пребывал в самом сквер­ном настроении?

Неужели вы не слышали и о том, что в ходе одного из зарубежных визитов престарелого Л.И. Брежнева вражеские спецслужбы сняли номер в отеле прямо под номером советского лидера, врезались в канализаци­онную трубу, и в течение всех дней визита тщательно изучали его экскременты? На основании этих исследо­ваний враги получили полную информацию о состоянии его здоровья, настроении и даже о его психологии. Все это было использовано в ходе тех переговоров, которые шли во время визита.

Но уж, конечно, Вы точно слышали анекдотец о том, что у Ленина был сифилис, который разложил его Мозг, и потому вся октябрьская революция была полным бредом? Рассказывают, что однажды, в начале 90-х гг., директора крупных российских заводов на встрече с Ельциным долго жаловались на тогдашнего госсекретаря России Г. Бурбулиса. Вот тогда, вроде бы, недо­вольный Ельцин и буркнул: «Говорят, что Ленин умер от сифилиса, а я вот умру от Бурбулиса».

Если Вы слышали хоть что-нибудь подобное, зна­чит, Вы уже знакомы с политической психологией. Правда, в ее самом худшем, анекдотическом вариан­те. Мы предлагаем познакомиться с этой наукой все­рьез. Но чтобы последующее чтение не показалось сплошным занудством и наукообразием, давайте хотя бы начнем эту книгу короткой серией небольших ис­торий о том, как конкретно иногда проявляет себя политическая психология.

История 1: психологическое моделирование

В один из декабрьских дней 1964 г. Дэвид Брюс, американский посол в Лондоне, был срочно вызван в Вашингтон. Брюс спускался по трапу самолета в глу­бокой задумчивости — еще бы! Ему предстояло принять участие в игре, правил которой он не знал...

Не знал их до конца и недавно ставший прези­дентом США Линдон Джонсон. Однако перспективы эта игра сулила немалые, и попробовать стоило. Че­рез несколько дней ожидался прилет британского премьера Гарольда Вильсона. Предстояли серьезные переговоры. Причем это должна была быть их пер­вая встреча в президентской практике Л. Джонсона. И вот, готовясь к ней, президент решил воспользо­ваться советом консультантов-психологов. Он сроч­но вызвал своего посла в Лондоне для того, что тот «сыграл роль Вильсона» в игре, имитировавшей пред­стоящие переговоры. Л. Джонсон играл сам себя, а Брюс был именно тем самым нужным человеком, ко­торый мог «сыграть» Вильсона. Он досконально знал британский кабинет, его проблемы и трудности и был, вместе с тем, доверенным лицом президента. Больше двух часов они «проигрывали» могущие возникнуть в ходе переговоров ситуации. Играли, «чтобы таким образом можно было лучше ощутить ожидаемые про­блемы»¹.

Д. Брюс должен был не только изложить социаль­но-экономические и политические аспекты ситуации. Он должен был суметь перевоплотиться в Вильсона, учитывая его личную мотивацию, личные отношения и с американцами, и со своими министрами, личную склонность к тому или иному типу принятия решения, и т. д., и т. п. Он должен был учесть всю сложнейшую палитру психологических характеристик и британско­го премьера, и американского президента, и всей си­туации.

После окончания весьма успешных переговоров, Л. Джонсон публично выразил особую удовлетворен­ность «той большой подготовительной работой, кото­рая весьма способствовала успешности этой встречи».

История 2: психология выбора

Вначале — без политики. В начале б0-х гг. психо­лог Ф.Д. Горбов создавал специальную психологиче­скую службу работы с космонавтами. Дело было но­вое, многое приходилось придумывать «с нуля». И вот однажды Ф.Д. Горбову поручили отобрать наиболее вероятного кандидата в космонавты № 1. Он, как и многие другие специалисты, выбрал Ю.А. Гагарина. Спустя годы его много раз спрашивали: почему он сделал именно такой выбор? Ведь никто, никакой пси­холог еще не мог знать, какие качества понадобятся там, в космосе — отбирали первого в истории космо­навта. Горбов признавал: он тоже не знал, по каким качествам надо выбирать. «Так за что же вы выбрали именно Гагарина?» — «За его улыбку. Я понимал, что психология будет важна не в полете, а после него. И за­дал себе вопрос: каким он должен быть, первый земля­нин, побывавший в космосе, символ прогресса челове­чества? Тогда я понял: он должен быть обаятельным и уметь здорово улыбаться».

А вот теперь — о политике. У нас не хватит бумаги на перечисление всех политических лидеров разных стран, которые были избраны лидерами за свои улыб­ки. Самый яркий пример — президент США Джимми Картер. Слабый президент, мало профессиональный политик. Число провалов в его деятельности (одна неудача с освобождением американских заложников в Иране чего стоит!) многократно превышало число удач. Но как же он умел улыбаться! Помните анекдот? После встречи с одним иностранным политиком, обсуждая ее итоги, Л.И. Брежнев признался помощни­кам: «Да, конечно, он большой мерзавец. Но как, мер­завец, целуется!».

На первой встрече с президентом США Дж. Кен­неди советский лидер Н.С. Хрущев так увлеченно рас­писывал преимущества социализма, что под конец не выдержал, и прямо-таки заявил, без всякой диплома­тии: «Мы вас закопаем!». И тогда не выдержал Кенне­ди: «Мистер Хрущев, вы хотите войну? 0'кей, вы ее получите!». И тут испугался Н.С. Хрущев. С трудом, ситуацию удалось успокоить. Но она не исчерпала себя. Разрядилась ситуация позднее, когда в ответ на выступление американского делегата в ООН Н.С. Хру­щев снял башмак и начал, в знак протеста, стучать им по столу: дескать, мы вам не позволим!

После этого Хрущева... полюбила вся Америка. По данным социологических опросов, он сумел сломать стереотип восприятия прежних советских лидеров — «роботов в кителях». Он показал себя человеком, спо­собным на живое, непосредственное, спонтанное по­ведение. Он умел пугать, но умел и бояться. Значит, с ним можно было разговаривать и договариваться. Вот почему удалось предотвратить и Карибский кризис, и многие другие политические сложности того времени. Потому, что психология умеет корректировать поли­тику.

Много можно было бы рассказать историй подоб­ного рода, однако, дело не в отдельных историях. Их собирает, изучает и обобщает наука, имя которой пока звучит привычно далеко не для всех — политическая психология. Однако дело и не в имени, не в названии науки. В порядке самого краткого введения в курс ее изучения, попробуем ответить всего лишь на три про­стых вопроса.

Первый вопрос: так чего ждать и чего не ждать от политической психологии? Известно: когда людям (классам, партиям, политическим деятелям) хорошо, они ждут от науки заверений, что им будет еще луч­ше. Когда плохо, они надеются услышать, что им не станет еще хуже. Так вот, от политической психоло­гии прежде всего не надо ждать вранья. Слишком час­то наши политики нанимают себе сотрудников, в том числе и психологов, лишь для того, чтобы каждый день слышать про свою гениальность. Политическая психо­логия — это не политическая психотерапия. И те, кто этого не понимают, опасно заблуждаются. Особенно наглядно это видно у российских политиков в ходе предвыборной компаний. Почему-то каждый кандидат на выборный пост просто-таки уверен, что народ его любит.

Разочарование наступает для большинства наутро после голосования, когда выясняется, что до всенарод­ной любви ой как далеко, а огромные деньги потраче­ны напрасно. И тогда... тогда нужны либо психотерапев­ты, либо «козлы отпущения». Так вот, от политической психологии не надо ждать ни того, ни другого. Это — наука. Ее задача — вооружить политика знаниями, дать ему конкретные и реальные рекомендации, А уж как он их реализует, это, в конечном счете, все-таки его, а не наши проблемы. Наука наукой, а политика политикой.

Не надо ждать и, тем более, требовать от политиче­ской психологии ответственности за судьбы общества. В конце концов, это всего лишь наука, а не панацея от всех политических бед и неприятностей. Поэтому нет даже смысла говорить о каких-то моральных кодексах, хартиях честности и подобных самоограничениях, ко­торые должна, по мнению некоторых, накладывать на себя политическая психология. «Пояс верности» изжил себя еще в Средневековье. Да и толку от него, говорят, было мало. Наука должна быть честной и объектив­ной — за это ее и называют наукой. И не надо ждать от нее ничего большего.

Второй вопрос тесно связан с первым: чего хотелось бы избежать в политической психологии? Нескольких вещей. Во-первых, откровенного вранья. К сожалению, слишком много вранья идет в последнее время от име­ни науки под видом так называемого «пи-ара». Во-вто­рых, шаманства — неуклюжих попыток ответить на те вопросы, ответа на которые наша наука пока еще про­сто не знает. И, наконец, в-третьих, хотелось бы избе­жать всякого рода неумелых, но претенциозных попы­ток предсказаний. Только не надо путать предсказания с прогнозами. Прогнозы политическая психология да­вать обязана, и чем больше, тем лучше. Прогностиче­ский смысл заложен в любой науке, а политическая психология отличается значительным прогностическим ресурсом.

Однако прогноз — никак не гадание на кофейной гуще. И не безудержное тупое, упрямое следование какой-то одной линии в угоду какому-то заказу или собственным заблуждениям. В последнее время, к сожалению, и в политической психологии возросло число странных сочинений двоякого рода, С одной сторо­ны, слишком много ура-оптимистичных сочинений во славу действующей власти и ее лидера. С другой сто­роны, много сочинений-страшилок, рисующих поли­тические перспективы в самых мрачных тонах и предвещающих всяческие беды, вплоть до осуществ­ления апокалиптических пророчеств. Это по преимуществу голос тех псевдо-прогнозистов, кто умеет только экстраполировать, то есть прочерчивать впе­ред линию развития, как она сложилась за опреде­ленный период. Если такая линия идет вверх, они без колебания продолжат ее до самого неба. Если она поползла вниз, то те же люди столь же неумолимо дотянут ее до дна самой глубокой пропасти. Такие гадальщики на кофейной гуще — самые опасные люди для любой науки.

На этих экстраполяционных принципах было осно­вано пресловутое советское планирование «от достиг­нутого». Сколько сделали + еще процентов 5—10. И это когда-то выродилось в знаменитое шуточное обраще­ние к корове хрущевских времен: «Удвой удой, утрой удой, а то пойдешь ты на убой!». Вот этого и хотелось бы избежать как в самой политической психологии, так и по отношению к ней.

Наконец, последний, третий вопрос: так кто же такой политический психолог? Прежде всего, это че­ловек, любящий наблюдать за политиками и тем, что они делают. Его девиз — название блестящей книги Ф. Дюрренматта: «Поручение, или О наблюдении на­блюдателя за наблюдающими». В известной мере, хо­роший политический психолог — это, прежде всего, первоклассный наблюдатель. И, разумеется, это глубо­ко творческий человек, умеющий точно интерпрети­ровать результаты своих наблюдений. Политический психолог — это, к тому же, еще и человек с открытым, не догматизированным мышлением. Это человек, пом­нящий, что процесс создания политической психоло­гии как науки еще далеко не закончен. Значит, и он — один из строителей этой новой науки.

Это не только ученый. Это еще и, безусловно, прак­тик. На данном этапе новое политико-психологическое знание получается непосредственно из практики. Более того, современная политическая действительность пре­доставляет огромную зону для практических экспери­ментов, дающих новое знание. И этим надо уметь пользоваться.

Однако, политическая психология — не курица, автоматически несущая золотые яйца. Мало получить звание «политического психолога», чтобы безбедно жить на ренту с профессии. За право заниматься по­литической психологией приходится бороться, и под­час это жестокая, конкурентная борьба.

Политическая психология — интереснейшая, хотя и тяжелейшая профессия, Политический психолог все время находится в политической игре или где-то ря­дом с ней. Одновременно, сам он не игрок. Уметь по­нимать игроков и «читать игру», при этом сохранять полное хладнокровие и быть абсолютно объективным, холодным аналитиком — нелегкая доля. Трудно соче­тать обязательную искренность науки с естественным цинизмом практической политики. Но это и есть удел высококлассного политического психолога. Трудно работать с людьми, которых ты обязан понимать, при­чем делать это так, чтобы они не чувствовали этого и не раскусили тебя. Тяжело знать все, но не показывать, что ты слишком много знаешь (это может быть опас­но). Но тот, кто сможет пройти через это, достигнет больших высот.

Глава 1

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ КАК НАУКА

Политическая психология как междисциплинарная нау­ка на стыке политологии и социальной психологии. Ее што­ки и автономный статус. Психологические и политологиче­ские корни политической психологии. Поведенческий подход как методологическая платформа политической психоло­гии. Основные вехи истории поведенческого подхода, его достоинства и недостатки.

Западная «политическая психология» и отечественная «психология политики» как относительно самостоятельные понятия, отражающие различные трактовки предмета и задач политической психологии.

Политика как особый вид деятельности людей. Психоло­гическая структура такой деятельности. Понятие «психоло­гических механизмов» этой деятельности и основные элемен­ты этих механизмов. Возможности политологии и психологии в их понимании и практическом воздействии на них.

Предмет и задачи политической психологии. Психоло­гические аспекты, факторы и «составляющие» политики как предмет политической психологии.. Анализ, прогнозирова­ние и управленческое влияние на политическую деятель­ность со стороны ее психологического обеспечения как три основных задачи политической психологии.

Основные объекты изучения политической психологии. Политическая психология внутренней политики. Политиче­ская психология внешней политики и международных отно­шений. Военно-политическая психология.

Основные принципы политической психологии. Основ­ные проблемы и методы политической психологии. Междис­циплинарные связи политической психологии.

Основные функционально-содержательные и структурно-функциональные проблемы политической психологии.

Многоуровневый объект политической психологии: 1) психология отдельной политической личности; 2) психология малых групп в политике; 3) психология больших групп в по­литике, 4} массовая психология и массовые настроения в политике. Теоретическая и прикладная политическая пси­хология.

Начнем с самого общего определения, к которо­му будем еще не раз возвращаться дальше, по ходу книги, для его дальнейшего уточнения и развития. В самом первом приближении, политическая психо­логия — междисциплинарная наука, родившаяся на стыке политологии и социальной психологии. Ее главная задача состоит в анализе психологических механизмов политики и выработке практических ре­комендаций по оптимальному осуществлению поли­тической деятельности на всех уровнях. Собствен­но говоря, именно для этого она и появилась, на этом и стал наращиваться ее ныне уже вполне самостоя­тельный статус.

Современную политическую психологию надо рассматривать, что называется, с двух концов. С одной стороны, существовала и развивается западная поли­тическая психология, С другой стороны, в 80-е годы начала складываться отечественная психология поли­тики. Сейчас, спустя годы, они естественным путем слились в единую политическую психологию. Однако история и предыстория каждого направления продол­жают сказываться. Именно поэтому, для более полно­го понимания картины, мы рассмотрим и то общее, что сложилось в политической психологии как науке, и то особенное, что в отдельных деталях продолжает их различать между собой.

Формально датой рождения западной политиче­ской психологии считается 1968 г., когда при Амери­канской ассоциации политических наук было учреж­дено отделение политической психологии, а в ряде Университетов США (прежде всего, в Йельском) на­чали читаться специальные курсы политической пси­хологии. Однако предыстория политико-психологических идей, наблюдений, знаний и даже конкретных исследований имеет значительно более давние истоки, уходящие своими корнями в античность. На Западе и на Востоке, от Аристотеля до наших дней накоплено уже огромное количество теоретических и эм­пирических разработок.

Политическая психология — новая и, вместе с тем, очень старая наука. От Аристотеля до наших дней и политики, и ученые интересуются субъективной сторо­ной политических процессов. Их и изучает политиче­ская психология — научная дисциплина, возникшая на пересечении интересов политологии и психологии. Согласно авторитетному мнению Дж. Кнутсон предме­том политической психологии являются «психологиче­ские компоненты политического поведения человека», социальных групп и целых народов, исследование ко­торых позволяет «применить психологические знания к объяснению политики»².

В современных развитых западных странах поли­тическая психология прочно вошла в арсенал прак­тической политики. Без специальной помощи и кон­сультирования экспертов в этой сфере не обходится принятие практически ни одного важного политиче­ского решения. К этому привыкли президенты и се­наторы, электорат и кандидаты на выборах, средства массовой информации и общественное мнение. К со­жалению, как уже говорилось во введении, и как мы увидим дальше, в нашей стране политическая психо­логия как наука до сих пор делает все еще только пер­воначальные шаги. Задача данной главы, а затем и всей книги состоит в ознакомлении с достижениями мировой политической психологии, с намечающими­ся путями ее развития в нашей стране, а также с ос­новными, необходимыми как исследователям, так и, в значительной мере, практикам, конкретными при­кладными инструментами политико-психологическо­го анализа.

В основе любой науки лежат некоторые методо­логические основания — та самая общая логика и ме­тод мышления, которыми руководствуется эта наука, в рамках которой ее можно и нужно рассматривать. Для западной политической психологии такой основой стал поведенческий подход. Не поняв его, трудно по­нять, что представляет собой политическая психоло­гия как наука.

ПОВЕДЕНЧЕСКИЙ ПОДХОД - МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ

- ОСНОВА ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Главной методологической основой современной западной политической психологии принято считать поведенческий (иногда говорят прямо, бихевиорист­ский) подход к пониманию политики. Его суть понят­на из самого названия: это рассмотрение политики как особой сферы поведения людей.

История поведенческого подхода ведет отсчет времени его существования с середины 30-х годов XX века, когда стали появляться первые работы, в которых нащупывались иные возможности вместо принятых прежде подходов — в частности, вместо считавшихся «спекулятивно-историческими», в духе расхожих мифологем, «психологии народов», или психоаналитической интерпретации политической истории. В своем развитии поведенческий подход из­начально стремился к более «конструктивно-прагма­тическому» осмыслению политики на основе соеди­нения политического и психологического знания.

Одним из первых необходимость этого понял и попытался осуществить американский исследователь Ч. Мерриам. Обосновав положение о политическом поведении как о центральной концепции политической науки, он предложил выявлять специфические черты политического поведения индивида, тех или иных со­циальных групп, а также массовых феноменов эмпи­рическим путем, количественными методами, соеди­няя в политической науке исследовательские приемы эмпирической социологии и социальной психологии. Однако не все эти абсолютно благие намерения уда­лось реализовать даже до сих пор. Хотя заслуги Ч. Мерриама в становлении политической психологии, разу­меется, бесспорны.

Затем значительный вклад в развитие поведенче­ского подхода был внесен также американцем Г. Лассуэлом. После этого, под влиянием первых основополагающих работ названных исследователей, число сторонников поведенческого подхода стало стремительно расти. Фактом является то, что в течение долгих последующих лет понятие «поведенческий подход» стало вбирать в себя подавляющее большинство исследований в западной политической науке вообще. На сегодняшний день поведенческий подход к политике, в целом, представляет собой обширный конгломерат различающихся между собой исследовательских тен­денций, объединяемых лишь общим вниманием к «че­ловеческому фактору», к поведению людей в полити­ке, которое, однако, трактуется в разных вариантах по-разному.

В содержательном отношении уже с самого на­чала поведенческий подход поставил в центр внима­ния не только внешне наблюдаемые аспекты челове­ческой деятельности (собственно «поведение») в политике, но и внутренние субъективные механизмы такого поведения, В частности, особое место в рам­ках поведенческого подхода занимали исследования социально-политических установок, сознания, само­сознания и стереотипов субъекта политического поведения. Трактовались подобные механизмы, однако, достаточно узко, как производные от внешних усло­вий, в соответствии с базовой схемой психологиче­ского бихевиоризма: «S (стимул) ==> R (реакция)». Кратким был и перечень таких механизмов — по сути дела, в большинстве западных исследований до сих пор все сводится к доминированию «установочного акцента», причем наибольшее внимание уделяется нормативным установкам, определяющим поведение, приемлемое с точки зрения господствующей полити­ческой системы, и формирующимся в сознании лю­дей стереотипам.

В западной науке поведенческий подход к поли­тике традиционно основывался на своего рода «иде­альной» модели «политического человека» — гражданина, существующего внутри некоторой системы политических отношений. Постулировалось, что та­кой человек заведомо обладает минимально необ­ходимым для жизни в такой системе набором соци­ально-политических качеств. Это означало, что он является высоко моральным (с точки зрения приня­тых в данном обществе норм), что руководствуется ра­циональными мотивами поведения, положительно от­носится к «естественному» (привычному для данного общества) правопорядку. Постулировалось, что обыч­но он ставит перед собой достаточно четко определен­ные социально-политические цели, умеет выбирать эффективные средства их достижения, а также спо­собен «правильно» [в соответствии с нормами и цен­ностями господствующей политической системы) оценивать политические силы и отдельных общест­венно-политических деятелей — разумеется, с точки зрения их соответствия сформулированным политиче­ским задачам.

Традиции подобной модели, в разных вариантах, восходят еще к философским взглядам Дж. Локка, А. Смита, Ж,-Ж. Руссо, А. Фергюссона и др. В приклад­ном выражении, сторонники поведенческого подхода исходят из достаточно простых соображений: что у избирателя «есть определенные принципы», что он «в какой-то мере разумен», у него «есть собственные интересы», однако, осознает он их далеко не всегда, да и присутствуют они в его сознании далеко не в той «экстремальной и детализированной форме, в какую их унифицированно облекли политические филосо­фы». Задачей прикладного, эмпирически ориентиро­ванного поведенческого подхода и выступал поиск тех конкретных политико-психологических норм, в кото­рых реально, поведенчески существуют и проявляют­ся названные понятия и категории более высокого, философского порядка.

В других вариантах, поведенческий подход исхо­дит из того, что центральным пунктом рассмотрения политической науки вообще являются любые формы участия человека или групп людей в осуществлении власти (или в противодействии ее осуществлению). Это формы, охватывающие участие в формальных органи­зациях и массовых движениях, включенность в различ­ные элементы политической системы или осознанную отстраненность от них, публичную манифестацию взглядов с целью воздействия на общественное мне­ние, политические институты и руководящие (правя­щие) политические группы. В этом варианте поведен­ческий подход ориентируется на анализ некоторых действий (или уклонение от таковых) некоего субъек­та в отношении политической системы. Структура таких действий, как правило, включает субъекта дей­ствий, обстоятельства осуществления этого действия, объект действия и соответствующие целевые установ­ки данного действия. Наиболее интересными для ана­лиза при таком подходе с политико-психологической точки зрения являются субъект политического дейст­вия и те внутренние субъективные механизмы, кото­рые им движут.

Важнейшим достоинством поведенческого подхо­да является акцент на субъективные аспекты и состояния политики, внимание к тем политико-психологическим составляющим данной сферы общественной жизни, которые до этого недооценивались, а под­час просто игнорировались иными направлениями политологии, нацеленными на рассмотрение более объективных компонентов политической жизни об­щества.

Недостатки упрощенных вариантов поведенче­ского подхода. Основными чертами поведенческого подхода, критически выделяемыми сторонниками иных направлений, считаются несколько основных мо­ментов. Во-первых, это стремление анализировать по­литическое поведение прежде всего, а во многих слу­чаях исключительно как поведение на выборах, т.е. абсолютизация без сомнения важной, но лишь одной формы политической жизни. Как правило, статисти­ческие и опросные исследования в рамках этого ва­рианта поведенческого подхода дают лишь данные о возможном (вероятном) выборе электората, но не до­пускают проникновения в политико-психологические механизмы этого выбора. Таким образом, эти сведе­ния не являются — хоть иногда и представляются не­которым политикам и политологам — самодостаточны­ми. В дальнейшем рассмотрении, мы постараемся избежать данного уклона. С нашей точки зрения, со­держательный анализ психологических механизмов политического поведения представляется значитель­но более продуктивным направлением.

Во-вторых, к недостаткам данного варианта час­то относится тенденция рассматривать политическое поведение лишь в условиях стабильности политиче­ской системы, оставляя за рамками анализа полити­ческое поведение в дестабилизированных ситуаци­ях — например, в условиях разнообразных кризисов. По сути дела, при таком варианте в рамках поведен­ческого подхода речь идет исключительно об институ-ционализированном политическом поведении. Это прежде всего косвенное изучение политических ин­ститутов на основе анализа результатов их влияния на людей и их поведение. При таком подходе исчезает другая сторона: влияние политических процессов, по­литического поведения людей на политические инсти­туты. Нам представляется, что и эта сторона критики вполне справедлива. Реально, возможности поведен­ческого подхода значительно шире. Более того, в от­личие от статично-институционального, именно динамично-процессуальный вариант поведенческого подхода открывает перед политической психологией новые значительные перспективы. В этом, собственно, и состоит ее изюминка; это то, чего не могут де­лать другие политические науки.

В-третьих, частую критику вызывает некоторая склонность отдельных разновидностей поведенческого подхода к ограничению анализа лишь вербальными оценками поведения (обычно ответами на анкеты с «за­крытыми» вопросами, подразумевающими лишь три — «да», «нет», «не знаю» — варианта ответов) без доста­точного учета невербальных проявлений политического поведения. И это критическое замечание представля­ется справедливым. В нашем дальнейшем рассмотре­нии политической психологии мы будем исходить из прямо противоположного подхода, Главным в полити­ческой психологии является анализ невербального по­ведения людей,

В-четвертых, иногда не выдерживает критики само понимание субъекта политического поведения. Изначально, на первых этапах возникновения и раз­вития, в рамках поведенческого подхода доминирова­ли исследования не человеческих общностсй, а от­дельных индивидов и той мотивация их поведения, которая побуждает либо принять участие в голосо­вании, либо воздержаться от него. Электорат для сторонников такой разновидности поведенческого подхода до сих пор иногда представляется простой совокупностью голосующих или не голосующих ин­дивидов. Даже в тех, уже более современных разно­видностях поведенческого подхода, которые сознают индивидуалистическую ограниченность данной тра­диции и хотят ее преодолеть, пока нет заметного дви­жения дальше, за пределы попыток анализа малой группы в качестве субъекта политического поведе­ния, или, тем более, еще дальше — за пределы про­блематики внутри групповых и межгрупповых взаи­моотношений.

Современные варианты поведенческого подхода исходят из того, что политическое поведение свойст­венно, как отдельным индивидам, так и различным со­циальным группам (так называемые «коллективные» или «групповые» формы» политического поведения), а также большим неструктурированным массам людей (так называемые «внеколлективные формы» или «стихийное поведение»). В рамках этой трактовки считается, что политическое поведение регулируется механиз­мами двоякого рода.

С одной стороны, оно регулируется объективными факторами, определяющими характер, причины, рамки и направленность политических действий. Эти факторы заданы социально-экономическими условиями жизни людей и политическими институтами. В конечном сче­те, это вопрос о том, каковы объективные условия про­изводства, материальной жизни, создающие базу всей исторической деятельности людей. С другой стороны, существуют внутренние, субъективные, собственно пси­хологические механизмы политического поведения. Поведение людей в отношении политической системы, как и всякое иное поведение человека, детерминирова­но их мыслями, чувствами, настроениями и т. п. — в це­лом, психикой.

В таком контексте, главной задачей поведенческо­го подхода является изучение диалектики и трансфор­маций влияния объективных условий на внутреннюю мотивацию и, в обратном порядке, внутренних побу­дительных сил, через человеческое поведение, на внешние условия.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

И ПСИХОЛОГИЯ ПОЛИТИКИ

Психология политики — это направление иссле­дований, достаточно искусственно сконструирован­ное в отечественном, еще советской эпохи общест-вознании, также возникшее на стыке политологии и социальной психологии. Первоначально, под влияни­ем западной традиции и в силу неразвитости отече­ственной политической науки, «психология полити­ки» развивалась как сравнительно автономная ветвь социальной психологии. Однако, с течением време­ни, постепенно она начала обретать статус особого, достаточно независимого научного направления — одной из ветвей политико-психологического анализа в рамках политологи³².

Как это теперь уже очевидно, таким образом в оте­чественном обществознании была предпринята попыт­ка «пойти другим путем» и исследовать близкий по содержанию круг объектов в рамках так называемой «психологии политики». Не стоит забывать о том, что само понятие «психология политики» возникло в каче­стве откровенного противовеса западной «политиче­ской психологии». Подразумевалось, что это будет мар­ксистская наука, построенная на соответствующих методологических началах и принципах. В целом, эта попытка не увенчалась успехом — «придумывать вело­сипед» не потребовалось. Тем не менее, термин «пси­хология политики» все еще имеет некоторое распро­странение. подчас внося путаницу в исследовательские работы.

На сегодняшний день психология политики сохра­няет во многом маргинальный статус, связанный с ее междисциплинарным происхождением. С одной сторо­ны, продолжается поток прежде всего эмпирических исследований, осуществляемых в русле «политическо­го уклона» социально-психологической науки. С другой же стороны, идет поиск не только эмпирико-методиче-ского, но и, по возможности, теоретико-методоло­гического самоопределения «психологии политики» в системе политологии. Подчеркнем принципиальное различие. Если западная политическая психология из­начально претендует на самостоятельный научный ста­тус, то психология политики долгие годы камуфлиро­валась под одно из направлений политологии, и не претендовала на такой статус.

Онтологические корни психологии политики, ра­зумеется, были связаны с западной политической пси­хологией. Они касались, в первую очередь, общего объекта изучения – психологических аспектов политики, однако с иных методологических позиций. Подчас именно это, наряду с невольным заимствованием исследовательского инструментария у более развитой западной науки, и вело к определенной путанице понятий: «политическая психология» и «психология политики» до сих пор иногда не различаются и, подчас, используются как синонимы.

Однако дело не в простой перестановке слов, а в различии гносеологических истоков этих двух путей изучения одной и той же реальности. В отличие от достаточно диффузного, эмпирически наполняемого, во многом субъективного и произвольно сужаемого или расширяемого круга объектов обобщенно трактуемой западной «политической психологии», «психология политики» пыталась исходить из необходимости более четкого и строгого в методологическом отношении конструирования предмета своего изучения. Предмет «психологии политики» понимался как системно-орга­низованная совокупность особого рода факторов, влияющих на реальные политические институты и процессы со стороны «человеческого фактора» этих институтов и субъекта данных политических процес­сов. Как видим, вся разница была в методологии и базовом основании: «наша» или «не наша» эта наука. Представляется, что на нынешнем этапе историческо­го развития эти споры просто утратили всякий смысл.

«Психология политики» упирала на то, что, в ко­нечном счете, у субъекта политики нет какой-то осо­бой «политической психики», для изучения которой была бы необходима специальная дисциплина — «по­литическая психология». Такая методология, считали сторонники психологии политики, вольно или неволь­но, несет на себе традиционные недостатки психологизаторских традиций. Лишая, во многом, политику самостоятельного статуса, она как бы неявно настраи­вает на некоторую абсолютизацию психологических моментов в ней и, как показывает история развития поведенческого подхода к пониманию политики в за­падной науке, может претендовать на постепенное вытеснение политологии как науки и ее постепенную подмену «политической психологией».

В отличие от последней, «психология политики» пыталась выделять свой предмет внутри политологии как целостной и единой науки, изучающей такое сверх­сложное явление, как политическая жизнь общества. Будучи подчиненной политике как генеральному объек­ту, и политологии как научной дисциплине более высо­кого порядка, «психология политики» не претендовала на абсолютизацию, а напротив, признавала рядоположенность и, как правило, вторичность, производность психологических факторов по отношению к другим моментам (в первую очередь, экономическим и соци­альным), более непосредственно влияющим на поли­тику. Подобный, не только и не столько психологически, сколько политически центрированный методологиче­ский путь и был основой «психологии политики» и, вме­сте с тем, водоразделом, гносеологически как бы отде­ляющим ее от «политической психологии».

«Психология политики» при таком понимании вы­ступала, в первую очередь, в качестве субдисциплины и одновременно, специфического метода анализа в рамках системно-организованной политологии. Посту­лировалось, что строение и составные части такой сис­темной политологии конституируются политикой как мета-проблемой, как бы «организующей» подобную междисциплинарную, синтетическую науку путем со­единения для решения этой мета-проблемы тех или иных отдельных, относительно конкретных и более частных отраслей традиционно существующих науч­ных дисциплин и методов познания. Такое понимание снимало в марксистской науке острые споры о нали­чии или отсутствии права на существование «психо­логии политики» как отдельной «делянки» на общем поле общественных наук. Напротив, согласно такой логике, проблемно организованная политология неиз­бежно включала в себя «психологию политики» в ка­честве одного из своих уровней, задачей которого и являлось изучение, учет и предвидение субъективных, психологических факторов и механизмов политиче­ского развития.

В целом, политология как единая наука, представ­ляющая собой метасистему познания политики, таким образом могла быть представлена в виде многоэтаж­ного здания, где каждому этажу соответствовала та или иная конкретная отрасль знания, находящаяся в поло­жении субдисциплины и изучающая «свои» факторы и аспекты политики. Соответственно, среди многих этажей этого здания, наряду с такими признанными субдисциплинами как «социология политики», «фило­софия политики» и т. п., достаточно правомерным было выделение «этажа», соответствующего «психо­логии политики». С «комнатами», соответствующими основным разделам этой отрасли знания. Надо при­знать, что в ту пору, данная трактовка была достаточ­но позитивной — она отстаивала, в удобных для обще­ственной науки того времени терминах, специфику и право на существование политико-психологического познания.

Занимая определенное место в рамках политологии, в то же самое время, «психология политики» являлась одним из ответвлений социально-психологической нау­ки. Если социальная психология в целом исследует наи­более общие законы и механизмы поведения людей в обществе, то «психология политики» пыталась заниматься той частью вопросов социальной психологии, которая казалась связанной с закономерностями и ме­ханизмами сугубо политического поведения людей. Если социальная психология выполняла роль «родовой нау­ки», функцией которой являлось обобщенно-теоретиче­ское рассмотрение наиболее общих зависимостей соци­ального поведения, то «психология политики» выступала в качестве более частной, «видовой» ветви родовой нау­ки, призванной приложить обобщенное знание к кон­кретно-практической сфере политических процессов и явлений.

«Психология политики» 80-х гг. имела три глав­ных теоретических основания. Первое основание было связано с политической философией и, в отече­ственном звучании, восходило к основным положени­ям марксистской мысли, относящимся к роли челове­ческого фактора в политической жизни. В рамках материалистического понимания истории, политика, взятая не только в форме объекта или в форме созер­цания, а как человеческая чувственная деятельность, практика, безусловно включает в себя влиятельный субъективный компонент. Деятельность же, как извест­но, немыслима без субъекта. Субъектом политики как особого вида человеческой деятельности являются лю­ди — как отдельные индивиды, так и разнообразные социально-организованные человеческие общности, обладающие специфическими социально-психологи­ческими особенностями. Опираясь на, в целом, весь­ма здравые положения, «психология политики» не смогла соединить их с давно известным и развивае­мым на Западе поведенческим подходом. А именно на таком соединении и возникает понимание политики как деятельности, снимающее все методологические вопросы и кажущиеся противоречия.

Вторым основанием «психологии политики» были социология и социальная психология. Они дали «пси­хологии политики» основные методические приемы исследования, а также конкретно-научную методоло­гию аналитических подходов к политико-психологиче­ским и социально-политическим процессам.

Третьим основанием «психологии политики» была сама марксистская политическая наука, неизбежно ба­зировавшаяся на историческом материализме. Однако, переживая множественные внутренние кризисы, в 80-е гг. он уже был далек от претензий на монополизм и служил, в основном, в качестве своеобразной идеологической «крыши». Помимо определения основных точек приложения исследовательских сил «психологии поли­тики» тогдашняя отечественная политология в целом предоставила ей достаточные возможности самоопреде­ления в рамках комплексного, многомерного изучения политики и нахождения своего, специфического пред­мета исследования.

Базовым для «психологии политики» уже тогда яв­лялся деятельностный подход, хотя присутствовал он как бы в скрытой форме. Несмотря на недостаточную разработанность деятельно стного понимания политики в то время, даже зачатки этого подхода позволяли со­единить на основе единого рассмотрения и политику (как особую деятельность людей), и психологию участ­вующих в ней людей. Подобный подход, даже в зача­точной форме, позволял вычленить для политико-пси­хологического анализа ряд опорных категорий. Это мотивы участия людей в политике и смысловая струк­тура политической деятельности с точки зрения ее субъ­екта. Это также потребности, удовлетворяемые такой деятельностью. Это, безусловно, цели, ценности, нор­мы и идеалы, благодаря которым индивид или группа становятся частью некоего политического целого, иден­тифицируют себя с ним. Наконец, это человеческие чувства, эмоции и настроения, которые выражаются в такой деятельности. Это знания и мнения, которыми располагает и которые распространяет субъект, а так­же целый ряд вторичных, производных категорий.

Из всего сказанного понятно, что в конечном счете содержание понятий «психологии политики» и «поли­тическая психология» никак не противоречит друг дру­гу. Напротив, они очень во многом достаточно удачно взаимно дополняют друг друга. Хотя, безусловно, это не синонимы, а достаточно различающиеся термины, воз­никшие в разных методологических традициях. Имея это в виду, в дальнейшем мы будем использовать еди­ный термин: «политическая психология». Наша мето­дологическая основа в данном случае понятна: нет отдельно «западной» или «восточной» политической лсихологии. Нет политической психологии «марксист­кой» и «антимарксистской». Есть единая мировая наука, развитие которой в разных обществах имело ределенные особенности и акценты. До определенной поры они казались непреодолимыми, однако это время прошло. Тем более, что у политической психологии и психологии политики есть скрытая общая методологическая основа. В западной политической психо­логии она называется «поведенческий подход». В оте­чественной «психологии политики» — теория социаль­ной предметной деятельности.

ПОЛИТИКА КАК ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Специальный методологический анализ показыва­ет, что зачаточные формы деятельностного понимания политики, содержавшиеся в психологии политики, не противоречат поведенческому подходу, принятому в западной политической психологии. Более того, имен­но достаточно проработанный деятельностный подход в приложении к политике соединяет эти направления, превращая терминологические различия в малоосмыс­ленную «игру в бисер». Центральной проблемой пове­денческого подхода в данном разрезе оказывается проблема субъективных механизмов, обеспечиваю­щих подобные трансформации, инициирующих и ре­гулирующих политическое поведение. Вот тогда при таком понимании ведущими категориями поведенче­ского подхода становятся категории политического сознания и политической культуры, усваиваемые субъ­ектом в процессе политической социализации, а так­же такие производные от внешних условий психиче­ские переменные, как эмоции, чувства и настроения в их не столько индивидуальном, сколько массовом, со­циально-типическом выражении. Они же, эти катего­рии, оказываются центральными и для психологии политики.

Остановимся подробнее надеятельностном подхо­де к политике как на стержневом моменте для синтеза политической психологии и психологии политики, на выработке общей платформы для теперь уже единой политической психологии. Оттолкнемся от общепри­знанного как на Западе, так и на Востоке. Как извест­но, «главный недостаток всего предшествующего мате­риализма — включая и фейербаховский — заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта или в форме созерца­ния, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно»⁴. Отсюда и вытекает смысл трактовки политики именно как особой деятельности людей; «История не делает ничего, она не обладает никаким необъятным богатством», она «не сражается ни в каких битвах!» Не «история», а именно человек, действительно живой человек — вот кто делает все это, всем обладает и за все борется. «История» не есть какая-то особая личность, которая пользуется челове­ком для достижения своих целей. История — не что иное, как деятельность преследующего свои цели че­ловека»⁵. Можно по разному относиться к авторам приведенных высказываний, однако трудно отказать им в логике и убедительности проведенного анализа.

Отсюда, собственно, и вытекает предельно пове­денческое (бихевиористское) понимание политики как определенной сферы человеческой деятельности, кото­рую осуществляет и которой управляет человек. Дея­тельность немыслима без субъекта. Субъект же не мо­жет действовать без мотивационных факторов, то есть без психологических составляющих этой самой своей деятельности.

В свое время Г.В. Плеханов писал: «Нет ни одного исторического факта, которому не предшествовало бы... и за которым не следовало бы известное состоя­ние сознания... Отсюда — огромная важность общест­венной психологии... с нею надо считаться в истории права и политических учреждений»⁶. Прав он был, или не прав — трудно не считаться с такой убежденной позицией. Кроме того, трудно привести и убедительные противоположные примеры, опровергающие подобные утверждения — если, конечно, совсем не разувериться в способности человека влиять на происходящее вокруг него.

Реконструируя и обобщая прошлое, можно счи­тать, что в истории существовало три основных под­хода к роли психологии в изучении политики. Во-пер­вых, максималистская позиция. Она проявлялась в разное время, однако наиболее яркий пример в науч­ной литературе — труды профессора А. Этциони вто­рой половины XX века, с его совершенно однозначным взглядом. Поскольку политику «делают» люди, считал А. Этциони, то возможности психологии в изучении политики и влиянии на нее «практически безграничны». Это, так сказать, супер-психологизаторский подход, которого иногда побаиваются даже сами психологи. И хотя классик психо- и социодрамы Дж. Морено когда-то запальчиво заявил, что дескать, пройдет время, и когда-нибудь, в следующем веке,»верховным ментором в белом доме» (имелся в виду президент США) должен будет стать «психолог или врач, хорошо знающий человеческую психологию», пока до этого еще далеко.

Во-вторых, позиция минималистов. Ее сторонники, а их до сих пор еще немало, напротив, на перь место ставили и продолжают ставить иные, значительно более объективные факторы: социальные, экономи­ческие и другие, не признавая за психологическими факторами практически никакого значения. Однако и эта позиция в политической истории также показала свою несостоятельность. Максимум, к чему она при­водила — это к стремлению решать все политические вопросы с «позиции силы», используя исключитель­но объективистские силовые аргументы и «наращива­ние мускул». Однако в очень многих случаях это ока­зывалось достаточно плохой политикой. Возникали конфликты, для урегулирования которых, опять-таки требовались психологи. Что, безусловно, опровергало позиции «минималистов», но до сих пор не уменьша­ет число их рядов.

В-третьих, был, есть и продолжает развиваться компромиссный, синтетический подход. Его сторон­ники, осознавая и признавая серьезную роль психо­логии, однако, понимали, что психология — лишь один из голосов в общем хоре многих факторов влия­ния на политику. Политика представляет собой на­столько сложный феномен общественной жизни, что нет и не может быть некой единой науки, которая будет в состоянии объяснить все аспекты политики — как, впрочем, и любой иной человеческой деятельно­сти. Значит, возможно и необходимо построение слож­ных моделей политики, включая и политико-психоло­гические модели.

В конечном счете, с этой точки зрения политика и есть, прежде всего, определенная человеческая дея­тельность с определенными мотивами, целями и, ес­тественно, результатами. Главным мотивом и, в случае успеха, результатом этой деятельности является согла­сование интересов разных человеческих групп и от­дельных индивидов. Обретая эти результаты и свой формы в тех или иных политических институтах, по­литика как особая деятельность наполняет собой по­литические процессы — как содержание, наполняя форму, как бы «застывает» в ней, принося определен­ные итоги.

Соответственно, можно говорить о двух базовых подходах к изучению политики как деятельности. Во-первых, об институциональном подходе — с его выра­женным акцентом на политические институты, то есть, на результаты определенной деятельности людей. Во-вторых, о процессуальном подходе — с его не менее выраженным акцентом на политические процессы, то есть, на сам процесс этой деятельности. Согласно из­вестному польскому социологу Я. Щепаньскому, соци­альные процессы, включая процессы политические — «это единые серии изменений в социальных системах, то есть в отношениях, институтах, группах и других видах социальных систем». Это «серия явлений взаи­модействия людей друг с другом или серия явлений, происходящих в организации и структуре групп, из­меняющих отношения между людьми или отношения между составными элементами общности»⁷.

В конечном счете, каждый из выше обозначенных подходов к роли психологии в политике был хорош для своего времени, и для того состояния, в котором нахо­дилось то или иное общество. Иногда психология вы­ходила на первое место — особенно это было харак­терно для кризисного и «смутного» времен, когда трансформируются или рушатся политические инсти­туты и, соответственно, на первое место выходят по­литические процессы. Тогда и повышается роль по­литической психологии по сравнению с достаточно стабильным, «институциональным» временем. Иногда, напротив, психология как бы «пряталась» внутрь об­щественной жизни, будучи жестко подавленной ин­ституциональными структурами, особенно в тотали­тарных общественных системах и организациях. Тем не менее, общее понимание политики как особого вида человеческой деятельности, смыслом которой является управление людьми через согласование различных интересов групп и индивидов, позволяет соизмерять эти подходы, рассматривая их как разные стороны проявления политики, как особой человеческой деятель­ности.

ПРЕДМЕТ И ЗАДАЧИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Таким образом, предмет политической психологии в целом — это политика как особая человеческая дея­тельность, обладающая собственной структурой, субъ­ектом и побудительными силами. Как особая человече­ская деятельность, с психологической точки зрения, политика поддается специальному анализу в рамках общей концепции социальной предметной деятель­ности, разработанной академиком А.Н. Леонтьевым. С точки зрения внутренней структуры, политика как деятельность разлагается на конкретные действия, а по­следние — на отдельные операции. Деятельности в целом соответствует мотив, действиям — отдельные конкретные цели, операциям — задачи, данные в оп­ределенных условиях. Соответственно, всей политике как деятельности соответствует обобщенный мотив управления человеческим поведением (его «оптимиза­ции»). Конкретным политическим действиям соответ­ствуют определенные цели согласования (или отстаи­вания) интересов групп или отдельных индивидов. Наконец, частным политическим операциям соответ­ствуют отдельные акции разного типа, от переговоров до войн или восстаний.

Субъектом политики как деятельности могут вы­ступать отдельные индивиды (отдельные политики), малые и большие социальные группы, а также стихий­ные массы. Политика как деятельность в целом, как и ее отдельные составляющие, может носить организо­ванный или неорганизованный, структурированный или неструктурированный характер.

История, теория и практика применения полити­ко-психологических знаний позволяет вычленить три основные задачи, решаемые политической психологи­ей как наукой. В определенной степени, эти задачи развивались исторически, и соответствуют трем эта­пам развития политической психологии. Первой зада­чей был и до сих пор остается анализ психологических компонентов в политике, понимание роли «человече­ского фактора» в политических процессах. Второй основной задачей, как бы надстроившейся над первой, стало и остается прогнозирование роли этого фактора и, в целом, психологических аспектов в политике. На­конец, третьей главной задачей, которая вытекала из первых двух, стало и остается управленческое влияние на политическую деятельность со стороны ее психологического обеспечения, т.е. со стороны субъективно­го фактора.

Как уже говорилось выше, политическая психоло­гия — достаточно молодая наука. Формально время ее конституирования датируется 1968 годом, —только то­гда в рамках Американской ассоциации политической науки было создано отделение политической психологии и, одновременно, в ряде университетов ввели специаль­ную программу углубленной подготовки политологов в области психологических знаний. До этого политиче­ская психология в значительной мере представляла со­бой набор отдельных, подчас случайных, несистемати­зированных фактов, наблюдений, догадок, часто не имевших под собой общей основы. Соответственно, во многом случайными, часто несопоставимыми были ее конкретные задачи. Мешала нерешенность методоло­гических проблем.

Хотя описанный выше деятельностно-поведенче-ский подход сейчас уже предоставляет достаточно удоб­ные и широкие рамки для этого, его все-таки трудно считать адекватной методологической основой конкрет­ной науки. Это слишком общая, слишком широкая ос­нова. С конкретной же методологической точки зрения, политическая психология до сих пор отличается выра­женным эклектизмом прагматической направленности: особенности того или иного изучаемого политическим психологом объекта и соображения практического удобства исследователя (включая его субъективные предпочтения) диктуют выбор способа теоретической интерпретации получаемых результатов.

Будучи с самого начала своего развития лишена собственной адекватной концептуально-методологиче­ской базы, политическая психология, особенно в запад­ном варианте, долгие годы шла по пути непрерывного самоформирования основ такого рода за счет синтети­ческого соединения, а подчас и просто эклектического заимствования самых разных концепций и методов из разных школ и направлений западной психологии. Начиная от ортодоксального психоанализа и кончая самыми современными вариантами бихевиоризма и когнитивных теорий, все они на разных этапах легко обнаруживаются в западной политической психологии. С точки же зрения непосредственной конкретно-научной методологии, в современной западной поли­тической психологии можно выделить две основные тенденции.

Первая тенденция представлена в исследованиях, исходящих из идей структурного функционализма и системной теории политики как одной из его разновид­ностей. Наиболее активно данная тенденция разверты­валась в теориях «политической поддержки», с одной стороны, и в ролевых теориях — с другой стороны. Сюда же следует отнести также идеи критического рационализма и бихевиоризма (включая такие на­правления, которые исследовали политику с позиций «конвенционального», радикального и социального бихевиоризма), отражая запросы той части практиче­ской политики, которая стремится «отладить» совре­менный западный политический механизм в целом, считая его достаточно гомогенным и вполне устойчи­вым. Психология участников политического процесса интересует их в связи с тем, что они стремятся опти­мизировать адаптацию человека к наличному, сущест­вующему социально-политическому порядку. Для это­го направления характерна определенная заданность исследовательских подходов и, соответственно, полу­чаемых результатов — в частности, прежде всего в силу явной акцентировки социально-охранительной функ­ции политической психологии. Политико-психологи­ческое знание используется данным направлением исключительно для оправдания существующего поли­тического устройства, подчас даже без учета перспек­тив его развития. Философские основания большинст­ва частно-научных концепций этого рода относятся к сциентизму и технократизму, опираясь на веру в воз­можность чисто инженерного подхода к человеку в политике на основе применения новейших научных достижений («новых технологий») в плане управления им. Эти внешне новейшие, а на деле давно используе­мые модификации позитивистско-утилитаристской политической теории являются продолжением той классической традиции, у истоков которой стоял еще Т. Гоббс.

Вторая тенденция представлена антипозитивист­ским направлением, в русле которого активно разра­батываются теоретические конструкции когнитивиз-ма, «гуманистической психологии», неофрейдизма и символического интеракционизма. Основой данных течений является антисциентистская, часто иррацио-налистическая философия антропологического толка. В эмпирические политико-психологические исследова­ния эти идеи проникли из культурной антропологии, психоанализа и социального бихевиоризма Дж. Мида и Ч. Кули. В настоящее время в этой части политической психологии в качестве методологической основы дос­таточно серьезно укоренился инстинктивизм фрейди­стского понимания человека, идеи подсознательной идентификации личности со «своей» политической партией, а также общее иррационалистическое виде­ние природы человека. Данные методологические по­стулаты дают неоднозначные результаты в зависимо­сти от политических установок исследователей. Так, например, психоанализ в истории политической пси­хологии представлен, как в откровенно правых идеях Г. Лассуэлла, так и в радикальных построениях «новых левых». В конечном счете, и здесь политические пси­хологи часто поступают по принципу «что нашли, то и сгодилось». Увлеченность конкретными исследования­ми и прикладными заказами часто как бы избавляет их от необходимости специальной проработки методоло­гических задач. В соответствии с личными пристрастия­ми и симпатиями исследователя, выбирается та или иная, удобная лично ему теоретическая схема. Причи­на такой методологической «всеядности» все та же — это отсутствие собственной методологической базы, отсутствие собственного понимания политики и ее пси­хологических механизмов. Именно поэтому методоло­гические вопросы были и продолжают оставаться в центре внимания наиболее серьезных политических психологов. Хотя, безусловно, они никак не могут за­крыть собой яркость и многообразие изучения конкрет­ных объектов политической психологии.

В ПОИСКАХ «МЕНТАЛИТЕТА»

Обобщенно, предметом политической психологии часто называют политический «менталитет». Ментали­тет (от англ. Mentality — сознание) — обобщенное по­нятие отчасти образно-метафорического, политико-публицистического плана, обозначающее в широком смысле совокупность и специфическую форму орга­низации, своеобразный склад разнообразных психи­ческих свойств и качеств, особенностей и проявлений. Используется, главным образом, для обозначения своеобразного, оригинального способа мышления, склада ума или даже умонастроений. Например, иногда в литературе упоминается национальный менталитет — «грузинский», «русский», «немецкий» и др. Встречает­ся и региональный менталитет— «скандинавский», «латиноамериканский» и др. Иногда говорят о мента­литете социальной группы, слоя, класса — «мелкобур­жуазный», «интеллигентский», «маргинальный» и др. Подчас это понятие несет в себе квалификационно-оце­ночный оттенок, отражая способности мышления и уровень интеллекта его носителей (особенно в сочета­нии с прилагательными типа «высокий», «низкий», «богатый», «бедный» и т. п.). Может нести и содержа­тельно-идентификационную нагрузку политико-идео­логического характера (например, «либеральный», «тоталитарный», «демократический», или же, скажем, «пролетарский», «революционный», а также, напро­тив, «контрреволюционный», «реакционный» и т. п. менталитет).

В свое время в обществознание понятие мента­литет было введено представителями историко-психологического и культурно-антропологического направлений Л. Леви-Брюлем, Л. Февром, М. Блоком и некоторыми другими. В первоначально использовав­шемся контексте менталитет означал наличие у пред­ставителей того или иного общества, трактуемого, прежде всего, как национально-этническая и социо-культурная общность людей, принадлежащих к одной и той же исторически сложившейся системе культу­ры, некоего определенного общего «умственного инструментария», своего рода «психологической оснастки», которая дает им возможность по-своему вос­принимать и осознавать свое природное и социаль­ное окружение, а также самих себя. Со временем понятие менталитет стало использоваться и для опи­сания в обобщенном виде свойств и особенностей ор­ганизации социальной и политической психологии людей, принадлежащих к такой общности, в частно­сти, политического сознания и самосознания членов той или иной достаточно обособленной общности не только национально этнического и историко-культурного, но и социально-политического характера.

В узком политико-психологическом смысле мента­литет представляет собой определенный, общий для членов социально-политической группы или органи­зации своеобразный политико-психологический тезау­рус («словарь», «лексикон», призму восприятия и ос­мысления мира). Именно он и позволяет достаточно единообразно воспринимать окружающую социально-политическую реальность, оценивать ее и действовать в ней в соответствии с определенными устоявшимися в общности нормами и образцами поведения, гаран­тированно адекватно воспринимая и понимая при этом друг друга. В этом случае общий менталитет сам по себе является организующим фактором, образую­щим особую политико-психологическую общность людей на основе такого единого для всех ее членов менталитета.

С функциональной социально-политической точки зрения, общий для той или иной группы менталитет способствует поддержанию преемственности ее суще­ствования и устойчивости поведения входящих в нее членов, прежде всего, в относительно стабильных, но особенно — в кризисных ситуациях. Главной особенно­стью последних является такое разрушающее воздей­ствие на менталитет, которое подвергает опасности его целостность и сплачивающе-унифицирующий поведе­ние людей характер, а в случае экстремального, крити­ческого воздействия может приводить к дестабилизации, расслоению и нарушению общности менталитета членов группы вплоть до полного разрушения такой политико-психологической общности. Возникающая в результате подобных ситуаций аномия ведет к появлению много­численных форм девиантного поведения и острым пси­хологическим кризисам у представителей данной общ­ности, что влечет за собой и социально-политические последствия: в таких случаях общность становится спо­собной прежде всего (а иногда и исключительно) к де­структивному в социально-политическом плане пове­дению, подчас чреватому не только разрушением социального окружения, но и саморазрушением такой общности.

В подобных случаях возникает особый, «кризисный менталитет» (или анемическое, «дезинтегрированное сознание») как выражение определенного этапа распа­да устойчивых прежде социально-политических обра­зований, определявших поведение людей, в структуре сознания и психики в целом. Главными его особенно­стями являются своеобразная мозаичность (конфликт­ное сосуществование, с одной стороны, отмирающих, уже неадекватных прежних и, с другой стороны, на­рождающихся, но еще не стойких новых компонентов), несистематизированность, отсутствие целостности и устойчивости, ситуативность и непрерывная изменчивость. В отличие от докризисного, достаточно устойчивого и структурированного менталитета, кризисный носит потокообразный, лабильный характер. Ментали­тет такого типа, например, появляется в ситуациях резкого перехода от тоталитаризма к демократии, ха­рактеризующихся появлением целого ряда новых форм общественной жизни — в частности, социально-политического плюрализма, многоукладной экономи­ки, многопартийности и т. п. на этапе возникновения и становления этих явлений. Примером такого рода, в частности, служат попытки разнообразных реформ в советском обществе, связанных с периодом пере­стройки: главным фактором этих реформ должен был стать «человеческий фактор», то есть, новый, изменив­шийся менталитет всего общества. Развитие событий показало, однако, что трансформация менталитета яв­ляется достаточно длительным и болезненным процес­сом. Это связано, во-первых, с трудностями отказа от прежней «психологической оснастки» — со значитель­ной инерционностью и особого рода «сопротивляемо­стью» прежнего менталитета. Во-вторых, с опасностью деструктивных последствий в результате его слишком быстрого разрушения. В-третьих, со сложностью фор­мирования нового менталитета в процессе, по сути дела, принудительной адаптации людей не столько к новым условиям (их еще нет и не может быть на этапе начала реформ), сколько к предстоящему длительному периоду реформирования. Трудности такого рода ве­дут к тому, что общественные преобразования оказы­ваются лишенными поддержки со стороны массового менталитета общества и, напротив, вынуждены пре­одолевать дополнительное сопротивление со стороны политической психологии членов общества.

ОСНОВНЫЕ ОБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Сфера конкретных объектов, изучением которых занимается политическая психология, крайне широка, если не сказать, безгранична. Практически, к ней от­носится все в политике, что так или иначе содержит хоть какие-то «психологические аспекты» и к чему причастен столь модный в последние десятилетия «че­ловеческий фактор». От психологии лидерства до поведения толпы; от интриг в малой группе руководя­щего органа страны до стихийного панического пове­дения; от партийной принадлежности до полной аполитичности, и т. д., и т. п. Таков далеко не полный пе­речень только основных, наиболее ярких и известных объектов внимания политической психологии.

Многообразие объектов подразумевает обилие межпредметных и междисциплинарных связей поли­тической психологии. По характеру целого ряда изу­чаемых объектов и своему конкретному содержанию политическая психология на конкретно-практическом уровне тесно смыкается с рядом близких психологиче­ских дисциплин — прежде всего, с психологией про­паганды и с психологией организации и управления. С первой ее объединяют проблемы социальных устано­вок, общественного мнения, массового поведения и т. п. Со второй — теоретические и практические аспекты проблематики конфликтов и лидерства, особенностей психологии малых и больших социальных групп.

Политическая психология достаточно тесно связа­на с социологической наукой, в особенности с таким ее разделом, как политическая социология. Используя результаты, получаемые с помощью социологических методов (прежде всего, массовых социологических опросов, методов демоскопии и т.д.), политическая психология обеспечивает их более углубленную интер­претацию, качественный анализ. Это удачно взаимно обогащает обе научные дисциплины, хотя и не снима­ет извечных споров психологов и социологов о роли и значении каждой из этих наук.

Разумеется, политическая психология обладает и развитыми междисциплинарными связями с различ­ными направлениями политологии. Так или иначе, в целом, они имеют общий объект изучения, политику, а значит, и общие корни. Несмотря на постоянно воз­растающую, особенно в последнее время, самостоя­тельность политической психологии, во многих случа­ях политология выступает в качестве заказчика перед ней, выдвигая те или иные функциональные пробле­мы. Соответственно, происходит и взаимообмен мето­дами, обогащающий обе науки. Обратим внимание, что между их представителями, в отличие от предыдуще­го случая, практически нет споров и противоречий. Это свидетельствует о достаточном разграничении предметов изучения и наличии достаточно различных собственных научных «языков» у каждой из этих дис­циплин.

Задачи, выдвигаемые политологией и самой поли­ческой практикой, сказываются на динамике развития политической психологии, выдвигая на первое ме­сто то одну, то другую функциональную проблему. Со­ответственно, по функциональной направленности, заданной политологией и политической практикой, со­временную политическую психологию можно разде­лить на два основных раздела. Проблематику первого раздела составляют вопросы внутренней политики, проблематика второго раздела — сфера международ­ных отношений и внешней политики. Помимо этих дос­таточно очевидных разделов, в последнее время за счет запросов практики и инвестирования очень серьезных средств, активно развивается еще один раздел — воен­но-политическая психология, в последние годы весьма активно претендующая на функциональную автоно­мию.

В рамках политической психологии во внутрен­ней политике стержнем исследований является пси­хология личности «политического человека», а также проблемы политической социализации и социальных установок как психологических характеристик, через которые раскрывается личность в политике. Формы связи «интрапсихических детерминант с политически­ми процессами» прослеживаются путем анализа про­блем лидерства, проявлений политического недоволь­ства, антиправительственных выступлений, поведения на выборах, расовых волнений и т. д. Психология лич­ности «политического человека» рассматривается в двух аспектах. В одном из них эпицентром выступает личность лидера — исследуются психологические осо­бенности конкретных государственных, политических и общественных деятелей. Основоположником данной линии был, как известно, еще З.Фрейд, создавший первый в науке психобиографический портрет «28-го президента США» В. Вильсона. Трансформировавшись в психоисторию, эта линия обогатилась и иными, не только психоаналитическими подходами. В ее рамках активно исследуются механизмы мотивации политиче­ского поведения в широком плане; способы принятия политических решений; особенности политического мышления; политико-психологические механизмы влияния на различные социальные группы и слои на­селения; особенности «обаяния» лидеров и т. д.

В другом аспекте, личность рассматривается в ка­честве рядового участника политических процессов или члена определенных социальных групп. Таким образом исследуется целый ряд проблем. Сюда относится, в первую очередь, степень вовлеченности «среднего че­ловека» в политику — например, «апатичность», «кон­формность» или, напротив, «политическая активность». Здесь же исследуются конкретные типы такой полити­ческой вовлеченности (например, «лидер», «присоеди­нившийся», «принимающий решения» или простой «исполнитель»). Отдельные разделы — «качество» участия в политической деятельности (гибкость, ригидность пози­ций, творческий подход), ролевые ориентации личности, механизмы «привязанности» к политической системе (так, например, западными политическими психологами выде­ляются «сентиментальный» и «инструментальный» виды лояльности) и т. д.

Социальные установки и стереотипы изучаются политической психологией в качестве ведущих меха­низмов политического поведения и рассматриваются как организованная предрасположенность личности к определенному восприятию ситуации, ее оценке и последующим действиям. Установка включает в себя когнитивную ориентацию, эмоциональное отношение и готовность к некоему действию, т.е. активно-дейст­венное отношение субъекта к политическим объек­там — к партиям, движениям, деятелям, проблемам и т. д. Отличительной особенностью изучения установок в рамках политической психологии в последние годы стало стремление не просто описать их, но раскрыть механизмы их формирования, предсказать направлен­ность их изменений, и выработать методы целенаправ­ленного воздействия на эти изменения.

Политическая психология во внешней политике и международных отношениях исходит из того, что психологическая наука имеет хотя и ограниченное, но достаточно важное значение в теории и практике ме­ждународных отношений. Поскольку в наше время невозможно игнорировать или принижать роль в по­литике лидеров государств, общественного мнения разных стран, пропаганды, ситуативных факторов и вызываемых ими психологических последствий, все они в большей или меньшей степени стали объектами политико-психологического анализа. В центре данной проблематики находится изучение политической эли­ты разных стран (личностей и групп, принимающих решения, имеющих международное значение), а так­же «общественность», большие социальные и нацио­нально-этнические группы, массы в целом как силы, пособные оказать влияние на элиту. Детально исследуются проблемы конфликтов как в теоретическом, так и в прикладном планах, механизмы принятия внешне­политических решений, процессы влияния тех или иных акций элиты на общественное мнение и, наобо­рот, воздействия общественного мнения на позиции элиты, психологические механизмы ведения перегово­ров и урегулирования противоречий и т. д, В общем виде, предметом этого направления является «челове­ческий фактор международных отношений».

Исследования данного рода носят прежде всего прикладной характер. Предполагается, что знание «п с ихо политических дисциплин» позволяет прогнози­ровать проявления человеческого фактора во внешней политике. Наиболее известным примером такого рода является работа группы американских психологов, удачно прогнозировавших в свое время поведение Дж. Кеннеди и Н.С. Хрущева в период урегулирования «карибского кризиса» (в частности, ход прямых пере­говоров лидеров двух стран по так называемой «горя­чей линии» между московским Кремлем и вашингтон­ским Белым Домом) и давших ценные рекомендации, способствовавшие урегулированию ядерного противо­стояния между двумя сверхдержавами прежде всего на политико-психологическом уровне.

Помимо использования такого рода политико-пси­хологического моделирования, часто используемым подходом является так называемая психологика. Это изучение искажений логического хода мысли, которые часто возникают под влиянием эмоциональных факто­ров, стереотипов, а также ситуативных факторов. В число последних может входить множество разных моментов — от межличностных отношений представи­телей элиты и обстановки в помещении, где ведутся, например, переговоры, до особенностей отношений между странами, вариантов «группового мышления» элиты, национальных особенностей в восприятии тех или иных ситуативных акций пропаганды и т. д. Прак­тическая ценность данного направления состоит в возможности политико-психологического моделирова­ния всех изучаемых моментов и учета их влияния во внешнеполитической деятельности.

В рамках военно-политического использования политической психологии акценты обычно делаются на вопросы борьбы с армиями реальных и потенциальных противников, с партизанами и «мятежниками». Это включает в себя изучение целого ряда моментов: например, особенностей личности их лидеров. Сюда же от­носится практическая разработка психологических механизмов предательства, отработка подрывных пси­хологических мероприятий, разработка специальных операций, совершенствование тактики допросов, меха­низмов ведения психологической войны в разных фор­матах.

В целом, как мы видим на примере достаточно беглого обзора основных объектов нашей науки, со­временная западная политическая психология пред­ставляет собой разрозненный конгломераттеоретиче-ских представлений и разнообразных прикладных исследований, носящих, однако, достаточно споради­ческий характер, В отличие от более привычных нам подходов, когда складывающаяся наука сама предла­гает своеобразный «прейскурант» своих возможно­стей и доступных ей объектов исследования, здесь мы видим иной подход. Для западной науки вообще более привычно, когда практика ставит некоторые конкрет­ные задачи, а решающие их ученые, обобщая, форми­руют за счет этого новую науку.

ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Современная политическая психология вбирает в себя все лучшие достижения как западной науки, так и отечественной «психологии политики». В качестве самостоятельного, междисциплинарного по генезису, но достаточно автономного направления конкретных исследований, она исходит из пяти основных, теперь уже общепринятых, специфических для нее частно-научных принципов. Обратим на них особое внимание и подчеркнем их значение. Это, в первую очередь, не только и не столько собственно научные, исследова­тельские принципы, а некоторые этические постула­ты, которые приняла на себя политическая психология. Опыт показывает, насколько велико практическое, прикладное значение политической психологии. Об­разно говоря, она может быть использована как осо­бое, психологическое «оружие» в реальной политике. Подчас так и происходит. Однако именно в этот мо­мент исчезает политическая психология как объективная наука, как набор знаний, которыми могут пользоваться все без исключения нуждающиеся в них люди и силы. Для того, чтобы этого не происходило, и был выработан набор следующих базовых принципов — своего рода «клятва Гиппократа» для политических психологов. Разумеется, не будем абсолютизировать их значение — и врачи не всегда свято соблюдают свою клятву. Данные принципы следует рассматривать, пре­жде всего, как некоторые рамки, которых желательно придерживаться политическому психологу в своей ра­боте для того, чтобы политическая психология продол­жала развиваться как серьезная объективная наука. Всего их пять, этих основных принципов.

Во-первых, это принцип взвешенности и научного объективизма. Считается, что эпицентром политико-психологического исследования должна быть «зона взаимодействия политических и психологических яв­лений». Попытки уклона в ту или иную стороны чре­ваты методологической опасностью редукционизма, то есть сведения сложных политико-психологических реалий либо к узко-политическому, либо к упрощен­но-психологическому объяснению.

Во-вторых, принцип гласности и публичности. Ут­верждается, что центральное место в политико-психо­логических исследованиях должны занимать «наиболее значимые и актуальные политические проблемы», к ко­торым «привлечено внимание общественности». Поми­мо того, что именно в решении таких проблем полити­ческая психология оказывается наиболее полезной, гласность и публичность результатов таких исследова­ний служит дополнительным препятствием для их ис­пользования в социально-эгоистических, антиобщест­венных, а иногда и просто криминальных целях.

В-третьих, принцип широкого учета социально-политического контекста политико-психологического исследования. Согласно этому принципу декларирует­ся необходимость уделять максимально возможное внимание политическому и социальному контексту анализируемых психологических явлений. Недооцен­ка контекста ставит под угрозу надежность получае­мых выводов и может породить опасные для общест­венно-политического развития рекомендации. Хотя, разумеется, переоценка контекста подчас тоже бывает опасной. Для разрешения данного противоречия экс­пертами предлагается использование максимально широкого набора методических процедур и приемов сбора данных, а также исследовательских процедур, в опоре на предположение, что методический плюрализм и разнообразие — не только подчас неизбежное, но иногда и весьма продуктивное дело. В конечном счете, такого рода плюрализм способствует содержательному расширению объяснительных возможностей политико-психологической науки за счет ее вначале методиче­ской, а затем и содержательной широты,

В-четвертых, принцип внимания к итоговому ре­зультату. Постулируется, что необходимо исследовать не только конкретные результаты влияния тех или иных психологических факторов на политику, но и сам процесс формирования тех или иных политических явлений и процессов, а также потенциальные тенден­ции их развития. Это, естественно, в еще большей сте­пени обеспечивает содержательную широту политико-психологических исследований.

Наконец, в-пятых, принцип нейтрализма. Совре­менная политическая психология весьма терпима в отношении оценок как внешней, так и внутренней политики, которые связаны с политической деятель­ностью, то есть, нейтрально характеризует поведение людей в условиях тех или иных политических ситуа­ций или их отношение к системе политических учре­ждений и организаций общества. Это политически и идеологически нейтральная наука.

В более же точном выражении, предметом анали­за политической психологии являются прежде всего внутренние, психологические механизмы политиче­ского поведения людей — субъектов этого поведения, а тем самым, субъектов политики как таковой. При та­ком понимании определенные проявления человече­ской психики, связанные с политической деятельно­стью, получают и определенный политологический ракурс изучения.

ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Идя по пути поиска психологических компонентов известных в реальной политике проблем, то есть, следуя привычной логике «подстраивания» психологической гносеологии к политической онтологии, в по­литической психологии выделяются пять основных достаточно самостоятельных групп содержательных проблем. Выстроим их в порядке актуальности — так, как она оценивается большинством экспертов.

Схематически, такой конкретно-конструируемый предмет изучения политической психологии, склады­вающийся из ряда основных конкретных объектов этой науки, можно изобразить в виде своеобразной «мише­ни», образованной несколькими концентрическими окружностями, в которую как бы «стреляет» политиче­ский психолог. Центр «мишени», своеобразное «яблоч­ко» — проблема личности в политической психологии. Следующий круг — проблемы малых групп. Далее — проблемы больших групп. Наконец, завершающий, са­мый широкий круг — проблемы психологии масс в политике.

Таким образом выглядят основные проблемы и ос­новные объекты изучения политической психологии, как бы расшифровывающие общее понимание ее пред­мета и основных методологических принципов.

Среди методических проблем, для начала, подчерк­нем лишь самое важное. Наиболее распространенные исследовательские приемы и методы политической пси­хологии пришли в нее из психологии. Это методы на­блюдения, конкретно-ситуационного анализа, тестиро­вания, психологического моделирования, сценарного поведенческого прогнозирования и т. д. Часть методов заимствована из социологии (в частности, разнообраз­ные варианты опросных методов). Часть методов берет­ся из политологии (например, метод сравнительного ис-торико-политологического анализа, метод сценарного моделирования и прогнозирования, в разных модифика­циях). Это создает особую группу проблем, которые будут специально рассмотрены дальше.

Главной процедурно-методической особенностью политической психологии является комплексный, син­тетический подход к выбору приемов и созданию «ку­мулятивных» комплексных методических батарей для того или иного конкретного исследования, позволяю­щих в максимальной степени соединять достоинства и минимизировать недостатки отдельных процедур, заимствуемых из разных исследовательских сфер. Политическая психология исходит из того, что специ­фическим для политико-психологического анализа является не столько наличие какого-то конкретного методического приема, сколько специфической поли­тико-психологической интерпретационной схемы. Та­кая схема позволяет осуществить не только «первич­ную», но и «вторичную» переработку информации, извлечь и переосмыслить именно те данные, которые укладываются в категориально-понятийную систему координат политической психологии и решают иссле­довательские задачи данного научного направления.

Из всего уже сказанного становится понятно, что практическое использование политической психологии связано, в первую очередь, с возможностями учета по­литико-психологического знания при краткосрочном и, в большей степени, долгосрочном прогнозировании по­литических процессов, а также при выработке полити­ческой стратегии и тактики, при принятии и осущест­влении политических решений на различных уровнях. Помимо сугубо политического, практическое значение политической психологии связано со сферой массовых информационных процессов. Постепенное изучение политической психологии позволит более подробно уз­нать приемы и методы политико-психологического ис­следования, а также увидеть конкретные возможности их прикладного использования.

...Почти тридцать пять лет назад было очень кра­сиво сформулировано: «Из всех междисциплинарных взаимоотношений, которые являются практически важными для политической науки, наиболее важна взаимосвязь между политикой и психологией. Для со­временного автора это является аксиомой»⁸. В следую­щем десятилетии было повторено: «политическая нау­ка и политика не могут развиваться без психологии»⁹. Этот вывод ныне не оспаривается никем. Хотя прошли уже не годы, а десятилетия, и развитие событий могло бы носить более ускоренный характер.

NB

1. Политическая психология— междисциплинарная наука, родившаяся на стыке политологии и социаль­ной психологии. Ее главная задача состоит в анализе психологических механизмов политики и выработ­ке практических рекомендаций по оптимальному осуществлению политической деятельности на всех уровнях. Развитие современной политической психологии надо рассматривать с двух сторон. С одной стороны, уже достаточно давно в западной науке исследова­лись психологические аспекты политики, а в 1968 г. политическая психология была официально «узако­нена в правах». С другой стороны, с середины 80-х гг. началось строительство отечественной «психоло­гии политики» как отдельного направления внутри системно организованной политологии. Постепенно идейно-терминологические противоречия, разграни­чивавшие эти два направления, сгладились, и сегодня мы имеем дело с единой политической психологией. Сглаживание противоречий и становление единой науки было обеспечено общими методологическими основаниями. Западная политическая психология дав­но развивалась в рамках достаточно широкого пове­денческого подхода, у истоков которого в нашем контексте стояли Ч. Мерриам и Г. Лассуэлл. Обла­дая определенными недостатками, данный подход имел и целый ряд бесспорных достоинств. В частно­сти, главной задачей поведенческого подхода стало изучение диалектики и трансформаций влияния объ­ективных условий на внутреннюю мотивацию и об­ратное влияние, внутренних побудительных сил, че­рез человеческое поведение на внешние условия. В отечественной психологии близким к поведенче­скому оказался деятельностный подход. С его точки зрения политика и есть, прежде всего, определенная человеческая деятельность с определенными моти­вами, целями и, естественно, результатами. Главным мотивом и, в случае успеха, результатом этой дея­тельности является согласование интересов разных человеческих групп и отдельных индивидов. Обре­тая эти результаты и свои формы в тех или иных по­литических институтах, политика как особая деятель­ность наполняет собой политические процессы — как содержание, наполняя форму, как бы «застыва­ет» в ней, принося определенные итоги. Исходя из этого, можно говорить о двух базовых подходах к изучению политики как деятельности. Во-первых, об институциональном подходе — с его выраженным акцентом на политические институты, то есть, на результаты определенной деятельности людей. Во-вторых, о процессуальном подходе — с его не менее выраженным акцентом на политические процессы, то есть, на сам процесс этой деятельности.

2. Таким образом, предмет политической психологии в целом — это политика как особая человеческая дея­тельность, обладающая собственной структурой, субъектом и побудительными силами. Как особая деятельность, с психологической точки зрения, по­литика поддается специальному анализу в рамках общей концепции социальной предметной деятель­ности А.Н. Леонтьева. С точки зрения внутренней структуры, политика, как деятельность, разлагается на конкретные действия, а последние — на отдельные операции. Деятельности в целом соответствует мо­тив, действиям — отдельные конкретные цели, опе­рациям — задачи, данные в определенных условиях. Соответственно, всей политике как деятельности соответствует обобщенный мотив управления че­ловеческим поведением (его «оптимизации»). Кон­кретным политическим действиям соответствуют оп­ределенные цели согласования интересов групп или отдельных индивидов. Наконец, частным политиче­ским операциям соответствуют отдельные акции разного типа, от переговоров до войн или восстаний. Субъектом политики, как деятельности, могут высту­пать отдельные индивиды (отдельные политики), малые и большие социальные группы, а также мас­сы. Политика, как деятельность в целом, как и ее от­дельные составляющие, может носить организован­ный или неорганизованный, структурированный или неструктурированный характер. История, теория и практика применения политико-психологических знаний позволяет вычленить три основные задачи, решаемые политической психоло­гией как наукой. Первая задача — анализ психоло­гических компонентов в политике, понимание роли «человеческого фактора» в политических процессах. Второй задачей, как бы надстроившейся над первой, является прогнозирование роли этого фактора и, в целом, психологических аспектов в политике. Нако­нец, третьей задачей, вытекающей из первых двух, остается управленческое влияние на политическую деятельность со стороны ее психологического обес­печения, т.е. субъективного фактора.

3. Конкретные объекты политической психологии ле­жат в трех основных сферах. Во-первых, это полити­ческая психология внутриполитических отношений. Во-вторых, политическая психология внешней поли­тики и международных отношений. В-третьих, все больше набирающая самостоятельный статус военно-политическая психология. Каждая их перечисленных сфер включает огромное многообразие конкретных объектов — практически все политические явления, институты и процессы, включающие в себя тот или иной психологический аспект.

4. Как и любая наука, политическая психология осно­вывается на вполне определенных принципах. Во-первых.. считается, что эпицентром исследования должна быть «зона взаимодействия политических и психологических явлений». Попытки уклона в ту или иную сторону опасны редукционизмом. Во-вторых, утверждается, что центральное место в ис­следованиях должны занимать наиболее значимые и актуальные проблемы, к которым «привлечено внимание общественности»: гласность результатов служит препятствием для их использования в анти­общественных целях. В-третьих, декларируется не­обходимость уделять максимальное внимание поли­тическому и социальному контексту исследуемых явлений, используя для его понимания все возмож­ное разнообразие методических процедур и прие­мов сбора данных. Такой плюрализм способствует расширению объяснительных возможностей науки. В-четвертых, постулируется, что необходимо иссле­довать не только результаты влияния психологиче­ских факторов на политику, но и сам процесс фор­мирования тех или иных политических явлений и процессов, а также тенденции их развития. Это обеспечивает содержательную широту исследова­ний. Наконец, в-пятых, современная политическая психология терпима в отношении оценок как внеш­ней, так и внутренней политики, то есть, нейтраль­но характеризует поведение людей тех или иных политических ситуаций или их действия, направлен­ные на систему политических учреждений и орга­низаций общества.

5. Большинство исследователей выделяют в качестве приоритетных, наиболее важных и интересных сле­дующие функционально-содержательные проблемы политической психологии. Первая группа проблем — вопросы методологии, методов и фундаментальных принципов науки. Вторая группа — исследование пси­хологических механизмов массовых форм политиче­ского поведения. Третья группа — изучение психоло­гии малых групп в качестве элемента политических процессов и явлений. Четвертая группа — исследо­вание процессов становления личности как участ­ника политических процессов: психологических за­кономерностей вовлечения человека в политику, механизмов политической социализации, ее этапов и факторов. Наконец, пятая группа проблем — пси­хологические проблемы международных отноше­ний, взаимоотношений на межнациональном уров­не, психологические аспекты межрегиональных и глобальных проблем. Так выглядят приоритетные для науки проблемы с со­держательно-функциональной точки зрения. В ином измерении, уже структурно-содержательном, полити­ческая психология выстраивает генерализованный объект своего изучения на четырех основных уров­нях, соответствующих основным уровням социальной организации субъекта политики как особой деятель­ности.

Первый уровень — анализ психологии личности в по­литике. С одной стороны, это анализ личности в со­циально-типическом выражении, с акцентом на тот или иной достаточно массово выраженный полити­ко-психологический тип личности, выражающий психологию группы, слоя, класса или даже общества в целом, включая психологические механизмы воз­никновения и развития данного типа, а также про­гнозирования его поведения. С другой стороны, это проблема политического лидерства уже в индивиду­ально-психологическом выражении. Это изучение личности конкретного политического деятеля.

Второй уровень — анализ психологии малой группы, включая психологические механизмы действий раз­личного рода элитных групп, фракций, клик, групп давления и т. п. Сюда относятся формальные и не­формальные отношения лидера с ближайшим окру­жением; психология взаимоотношений внутри малой группы и ее отношений с внешним окружением; пси­хология принятия решений в группе и целый ряд свя­занных с этим проблем.

Третий уровень — анализ психологии больших соци­альных групп (классы, страты, группы и слои населе­ния) и национально-этнических общностей (племена, нации, народности). Здесь речь идет о политико-психологических механизмах крупномасштабного давления больших «групп интересов» на принятие политических решений типа, скажем, политических забастовок, этнических и межэтнических конфликтов и т. п.

Четвертый уровень— анализ психологии масс и массовых политических настроений. Сюда же отно­сятся проблемы массовых политических организа­ций и движений. Здесь же располагаются и массовые коммуникационные процессы (например, действую­щие в ходе избирательных кампаний). Важнейшая роль здесь принадлежит массовым психологическим явлениям. Сюда относится поведение толпы, «собран­ной» и «несобранной» публики, массовая паника и аг­рессия, а также другие проявления так называемого «стихийного» поведения.

Для семинаров и рефератов

1. Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психоло­гия. — М., 1994,

2. Ольшанский Д.В. Политическая психология // Пси­хологический журнал. — 1992.—№ 2. — С. 173—174

3. Политическая психология.—Л., 1992.

4. Политология: Энциклопедический словарь. — М., 1993.

5. Рощин С.С. Политическая психология // Психологи­ческий журнал. — 1981.— № 1.— С. 113—121.

6. Шестопал Е.Б. Психология политики. — М., 1989.

7. Handbook of political psychology. / Knutson J. (ed.) — San Francisco, 1973.

8. Political psychology: contemporary problems and is­sues. — San Francisco, 1986.

Глава 2

ОСНОВНЫЕ ПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Основные понятия и категории, как логический и мето­дологический аппарат политической психологи, ее собствен­ный частно-научный «язык».

Политическое сознание: определение, содержание, меж­дисциплинарная суть, связи с другими понятиями и катего­риями. История понятия и его изучения. Направления и ме­тоды исследования. Массовое, групповое и индивидуальное политическое сознание. Механизмы функционирования, ди­намика развития и функциональные формы политического сознания. Мотивациопные и познавательные компоненты. Обыденные и теоретико-идеологизированные формы поли­тического сознания.

Политическое самосознание, его субъекты. Когнитив­ный, эмоциональный и оценочно-волевой компоненты полити­ческого самосознания как целостного образа самого себя. Истоки формирования; механизм социального сравнения как главный фактор формирования политического самосознания. Политическое самосознание и политическое самоопределе­ние. Проблема адекватности политического самосознания.

Коллективное бессознательное в политике. История по­нятия: трактовки К. Юнга, Э. Дюркгейма, В. Бехтерева. Структура коллективного бессознательного и массовое по­ведение. Влияние коллективного бессознательного на индивидyaльнoe сознание. Его роль на разных этапах истории по­литики.

Политическая культура. Содержание и история поня­тия. Основные определения политической культуры. Структура и базовая схема элементов: субъект — установка — действие — объект. Субъекты и основные характеристики политической культуры. Ее динамичность и инерционность. Механизмы передачи и обновления. Основные типы политической культуры.

Политическая психика. Политическое восприятие. По­литическое мышление. Политические эмоции. Инерция пси­хики в политике. «Эскалация упрямства» как феномен пси­хологической инерции в политике: причины и факторы. Многоуровневый характер проявлений инерции психики.

Политические установки и стереотипы. Понятие уста­новки: определение. Истоки и содержание понятия «стерео­тип». История понятия. Двойственная роль стереотипов в политике. Основные факторы формирования стереотипов. Внутреннее строение и структура. Механизмы действия стереотипов и их использование в манипулятивных целях. Стереотипы, тоталитаризм и демократия.

Как любая наука, политическая психология имеет своего рода «скелет». Это ее логический и методоло­гический, понятийный и категориальный аппарат, в совокупности образующий «язык» данной науки. Ос­новная категория политической психологии, которую мы уже рассмотрели в первой главе, это деятсльностное понимание политики. Данная категория разверты­вается в целом комплексе достаточно соотносимых между собой понятий. Ее конкретное выражение, так­же подробно рассмотренное в главе 1, представлено в поведенческом подходе, являющимся своего рода «раз­верткой» одной из базовых категорий современной политической психологии,

Деятельность немыслима без сознания. Соответст­венно, политическое сознание и самосознание — поня­тия, развертывающие суть политической деятельности и политического поведения. Их оборотная сторона — политическое бессознательное. В основе политической деятельности лежит политическая культура — также одна из ведущих категорий политической психологии.

Наконец, к числу основных понятий политической психологии относятся такие качества психики челове­ка, как политическое восприятие и политическое мыш­ление и некоторые феномены, возникающие на их основе — например, политические стереотипы.

На самом деле, разумеется, набор основных по­нятий и категорий политической психологии гораздо шире. Однако объем любой книги имеет свои грани­цы. Соответственно, поневоле и нам придется пока ограничить набор рассматриваемых понятий и кате­горий для того, чтобы потом, по ходу книги, постепен­но возвращаться к новым понятиям, и увязывать их с уже рассмотренными ранее. Так, поэтапно, мы и постараемся представить всю панораму понятий и ка­тегорий, явлений и процессов, фактов и объяснений, представляющих в совокупности политическую пси­хологию.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ СОЗНАНИЕ

Политическое сознание — одна из безусловно цен­тральных категорий современной политической пси­хологии, входящая в систему ее понятийных коорди­нат и обозначающая результаты восприятия субъектом той части окружающей его действительности, которая связана с политикой и в которую включен он сам, а также его действия и состояния, связанные с полити­кой.

В содержательном отношении большинство иссле­дователей рассматривает политическое сознание как многомерное, неоднородное, «пульсирующее», внут­ренне противоречивое, многоуровневое образование, в обобщенной форме отражающее степень знакомства субъекта с политикой и рационального к ней отноше­ния (в противовес, скажем, коллективному бессозна­тельному в политике).

В гносеологическом плане политическое сознание тесно связано с другими основополагающими полити­ко-психологическими понятиями и категориями. В ча­стности, оно тесно связано с политической культу­рой — генетически, политическое сознание является ее производным, высшим уровнем и, одновременно, в развитых формах политической культуры, ее стерж­невым компонентом. Политическое сознание тесно связано с политическим поведением — политическое сознание выступает в качестве рациональной основы субъективных механизмов такого поведения. Оно свя­зано с политической системой — политическое созна­ние представляет собой ее субъективный фундамент, так сказать, «человеческую основу», и др.

В традиционном отечественном понимании поли­тическое сознание трактовалось как вариант общест­венного сознания, возникающий как отражение, прежде всего, социально-экономических условий бытия людей. В общепринятой мировой традиции политическое сознание рассматривается в более широком контексте, как вся совокупность психического отражения политики, как ее субъективный компонент, проявляющий себя на разных уровнях, в различных ситуациях.

Понятие политического сознания имеет достаточ­но длительную историю употребления в различных областях обществознания, однако специально разраба­тывается в основном в рамках поведенческого направ­ления в политологии, о котором мы подробно говорили в предыдущей главе. Оно приобрело особую популяр­ность к середине XX века, после того, как выявилась ограниченность ортодоксального бихевиористского течения и обнаружилось, что понимание политическо­го поведения и, шире, динамики политических процес­сов вообще требует внимания к таким «независимым переменным», как политическое сознание и, шире, вся психическая сфера субъекта этого поведения. Катего­рия политического сознания оказалась удобной за счет широты вкладываемого в нее содержания, значитель­ной объяснительной силы, а также благодаря тому, что стала своеобразным узловым понятием, аккумулиро­вавшим разрозненные до того взгляды и данные раз­ных научных дисциплин. Такое синтетическое свойст­во и позволило понятию политического сознания стать одним из основополагающих в новой, во многом син­тетической по своему происхождению политико-психо­логической науке.

Политическое сознание даже в рамках политиче­ской психологии относится к числу междисциплинар­ных, комплексных категорий, с различных точек зре­ния исследуемых разными направлениями внутри различных направлений политической науки в це­лом. Так, в частности, как один из важнейших компо­нентов общественного сознания, политическое созна­ние рассматривается политической философией, в марксистском варианте соотносящей политическое сознание с материальными процессами бытия и трак­тующей его как теоретическое отражение политиче­ских отношений и политических реальностей, прелом­ленных сквозь призму субъективной, прежде всего конкретно-исторической, «классовой» системы оце­нок, и обусловленных в конечном счете экономиче­ским положением того или иного класса в классовом обществе. При такой трактовке внутри политическо­го сознания выделяются два основных уровня: собст­венно «теоретический» и «государственно-бюрокра­тический», то есть, уровень принятия политических решений.

Политическая социология выделяет в политиче­ском сознании несколько иные, прежде всего, идеоло­гический и массовый уровни, и сосредотачивает вни­мание на раскрытии содержательных характеристик консервативного, либерального, реформистского, рево­люционного, тоталитарного, авторитарного, демократи­ческого и других конкретных типов политического соз­нания, трактуя его, прежде всего, как совокупность, с одной стороны, установок и стереотипов, сформировав­шихся вне сферы политического сознания, и, с другой стороны, выводов, полученных в результате самостоя­тельного анализа индивидом или группой социально-политической действительности, выделяя в качестве особых факторов идеологические компоненты полити­ческого сознания, оказывающие на него значительное искажающее влияние.

Исследование политического сознания средства­ми политической психологии и психологии политики характеризуются стремлением соединить анализ его социально-политического содержания и индивидуаль­ных механизмов его функционирования, используя обще- и социально-психологические понятия (потреб­ности, интересы, ориентации, установки и т. п.), оце­нивая политическое сознание на основе данных, ка­сающихся информированности людей в отношении политики, характера их мировоззрения, системы цен­ностей и т. п.

Целостное, собственно политико-психологическое изучение политического сознания в первую очередь включает исследование его субъектов-«носителей», динамики развития политического сознания и ос­новных его функциональных форм. С точки зрения субъекта политического сознания, в политической пси­хологии подразделяются массовое, групповое и инди­видуальное политическое сознание.

В первом измерении политическое сознание опре­деляется как массовое сознание (с ним мы столкнемся дальше) общества по отношению к вопросам, имею­щим актуальное политическое содержание и чреватым определенными политическими последствиями, как особую, обладающую специфическими (политическими) механизмами детерминации и, следовательно, оп­ределенной относительной автономией подсистему системы «массовое сознание». В этом смысле политическое сознание — особый, политизированный сегмент массового сознания. Структурно такое политическое сознание включает статичные (типа ценностей и «общих ориентации») и динамичные (типа массовых настроений, о которых речь также пойдет отдельно) компоненты.

В конкретном выражении это, во-первых, уровень ожиданий людей и оценка ими своих возможностей влиять на политическую систему в целях реализации имеющихся ожиданий. Во-вторых, это социально-по­литические ценности, лежащие в основе идеологиче­ского выбора (например, справедливость, демократия, равенство, стабильность, порядок и т.д.). В-третьих, это быстро меняющиеся мнения и настроения, связан­ные с оценками текущего положения, правительства, лидеров, конкретных политических акций и т. д.

Политическое сознание определяет тип и уровень политической культуры общества и обуславливает наи­более типичные, массовые варианты политического поведения. Наиболее распространенный способ выяв­ления такого политического сознания — опросы обще­ственного мнения по политическим вопросам.

Во втором измерении политическое сознание рас­сматривается как обобщенное сознание тех или иных более определенных и организованных, конкретных больших (социальные классы, национально-этнические образования, группы и слои населения) и малых (на­пример, политическая элита, «правительственная воен­ная хунта», политбюро правящей партии, разнообраз­ные лоббистские образования типа «групп давления» и т. п.) групп, связанное с политикой. Исходя из объек­тивного места группы в социально-политической сис­теме и особенностей группового самосознания, такое политическое сознание трактуется как совокупность представлений, определяющих содержание, направ­ленность и интенсивность политической активности группы. В структурном отношении особое внимание уделяется политическим позициям и идеологическим предпочтениям, доминирующим в групповом политиче­ском сознании. Наиболее распространенный способ выявления такого политического сознания — анализ документов политического характера, исходящих от ин­тересующих групп.

В третьем измерении политическое сознание трактуется как свойство и качество личности, «поли­тического человека», способного так или иначе вос­принимать политику, более или менее точно ее оценивать и относительно целеустремленно действовать в политическом плане. Здесь наибольший интерес представляют субъективно-психологические особен­ности, типовые характеристики и структурные ком­поненты сознания и поведения человека в политике как особой сфере человеческой деятельности. Важ­но, также, изучение процессов политической социа­лизации личности, способов, используемых индиви­дом для овладения массовым и разными групповыми вариантами политического сознания, а также для вы­работки собственного политического сознания на индивидуальном уровне. Анализ механизмов, управляю­щих функционированием политического сознания на этом уровне, позволяет выделить в нем два блока ком­понентов. Это мотивационные (политические потреб­ности, ценности, установки, чувства и эмоции) и по­знавательные (знания, информированность, интерес к политике, убеждения) слагаемые. Наиболее распро­страненный способ выявления такого политического сознания — личностно-психологическое исследова­ние, а также выделение социально-политических ти­пов личности в отношении политического сознания.

Помимо такого ракурса, прежде всего центри­рующегося на субъекте политического сознания, вы­деляются направления, связанные с исследованием динамических аспектов политического сознания. Эти направления развиваются в двух сферах. С одной сто­роны, это изучение последовательных этапов и транс­формаций политического сознания в рамках одного общества (например, лонгитудинальные исследования процессов перехода от тоталитаризма к авторитарно­му и, затем, к демократическому политическому соз­нанию в ряде развивающихся стран в рамках сравни­тельно-исторического политико-психологического направления). С другой стороны, это чисто сравни­тельные политико-психологические исследования, осуществляемые с помощью «метода срезов». Сюда относится анализ типов и видов политического сознания, существующих в разных обществах (например, сравнительные исследования такого рода в рамках кросс-культурного направления).

Динамика и характеристики разных этапов развития политического сознания обычно исследуются на всех доступных уровнях — массовом, групповом и ин­дивидуальном, — что позволяет строить достаточно надежные прогнозы и оценивать вероятность конкретных вариантов модификации политических систем в исследуемых обществах. В целом, одним из ключевых в данном контексте является вопрос о связи политического сознания с функционированием политической системы.

Важным функциональным направлением изучения политического сознания является исследование его обыденных и теоретико-идеологизированных форм. Обыденное политическое сознание отличается целым рядом специфических свойств: содержательной диффузностью, размытостью, «смутностью», спутанностью и противоречивостью, отрывочностью, несистематизированностью, повышенной эмоциональностью, во многом случайностью образующих его компонентов, стихийностью становления и развития под влиянием бытовых представлений и суждений о политике в рам­ках так называемого «житейского здравого смысла». Одновременно, оно характеризуется устойчивостью и особого рода инерционностью влияния на политическое поведение. Даже вступая в противоречие с параметра­ми теоретического, идеологизированного политическо­го сознания, обыденное политическое сознание может продолжать определять такое поведение.

В отличие от него, теоретико-идеологизированное политическое сознание исходит из строгих и строй­ных представлений, представляющих собой целостную рациональную систему взглядов и суждений, опреде­ленное мировоззрение, объясняющее окружающую человека политическую действительность на основе той или иной идеологической концепции и сводящее­ся к расширенной экспликации идеологии на подлежа­щие осознанию сферы жизни. Диалектика перехода тех или иных компонентов политического сознания из одной формы в другую представляет собой существен­ный показатель социально-политического развития.

Подавляющее большинство конкретных исследова­ний политического сознания носит прикладной, прак­тически ориентированный характер и, в основном, направлено на обслуживание целей и интересов орга­низованных в политическом отношении групп и сил. В первую очередь, они нацелены на изучение внутрен­них, психологических причин и механизмов поведения электората. С другой стороны, она направлены на изу­чение и политического отчуждения, на возможности увеличения политической поддержки и повышения уровня политического участия граждан. Ориентированы они и на анализ различных аспектов общественного мнения (важный эмпирический показатель полити­ческого сознания) по тем или иным актуальным вопро­сам в контексте взаимоотношений правящих сил и оп­позиции, массового, а также групповых вариантов политического сознания — и организацией власти и управления в политической системе. Не менее важны­ми являются исследования политического сознания в контексте его идеологической обработки с выходами на возможности управляющего воздействия на политиче­ское сознание.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ САМОСОЗНАНИЕ

Еще одно важнейшее понятие и стержневая кате­гория политической психологии — политическое само­сознание. В науке под политическим самосознанием принято понимать процесс и результат выработки от­носительно устойчивой осознанной системы представ­лений субъекта политических отношений о самом себе в социально-политическом плане, на основе которой субъект целенаправленно строит свои взаимоотноше­ния с другими субъектами и объектами политики как внутри социально-политической системы, так и за ее пределами, и относится к самому себе. Это осознание себя в политике как самостоятельного деятеля, цело­стная оценка своей роли, целей, интересов, идеалов и мотивов поведения.

Субъектом политического самосознания может выступать отдельная личность — тогда говорят об ин­дивидуальном политическом самосознании как об осоз­нании себя в качестве чувствующей, воспринимающей, мыслящей и сознательно действующей личности в по­литике. Таким субъектом может быть и социальная группа. В данном случае, речь идет о групповом поли­тическом самосознании, подразумевающем наличие в большей или меньшей степени идеологизированных концепций, касающихся коллективного осознания Цзуппой особенностей свойственного ей полити­ческого восприятия, мышления, характера и направ­ленности действий в соответствии с интересами и потребностями. Причем размер группы не имеет прак­тического значения. В реальности встречаются проявления политического самосознания как в отношении малой группы — например, политическое сознание хотя бы родового клана, небольшой парламентской фракции или претендующей на власть политической клики, — так и в отношении большой социальной группы, нации или народности, социального слоя или класса.

Независимо от специфических особенностей субъ­екта, в целом политическое самосознание включает три основных аспекта: когнитивный, эмоциональный и оценочно-волевой. Когнитивный аспект (политическое самосознание в самом узком, буквальном смысле, как набор осознанных объективных знаний о своем месте в политике) подразумевает наличие определенного информационного уровня, позволяющего сопоставить имеющуюся информацию об устройстве окружающей социально-политической среды с представлениями о собственной роли, возможностях и способностях субъ­екта в этой среде. Так, в ходе политической социали­зации формируется политическое самосознание от­дельной личности: усваивая социально-политические знания нормативного характера, индивид сопоставля­ет их с собственными возможностями влиять на поли­тическую жизнь и уясняет, в частности, что эти возмож­ности связаны с обретением права голоса и рядом иных атрибутов «политического гражданина». Соответствен­но, для него когнитивный аспект политического само­сознания включает знания относительно как минимум двух больших этапов собственного развития: до и по­сле обретения соответствующего статуса. Соответст­венно будет развиваться и политическое самосознание в целом,

Эмоциональный аспект политического самосозна­ния выражается в определенном эмоционально окра­шенном субъективном отношении к знанию своего объективного политического статуса. Последний мо­жет устраивать или не устраивать, восприниматься как высокий или низкий, благоприятный или неблагопри­ятный и т. п. С эмоциональным аспектом политическо­го самосознания связаны такие явления, как поли­тическое самоуважение (свойственное, например, представителям сил, господствующих в политической системе) или, напротив, политическое самоуничиже­ние (отличающее обычно представителей смиривших­ся со своим угнетением групп и слоев), политическое себялюбие (особенно проявляющееся на уровне инди­видуальных амбиций политических деятелей, стремя­щихся к личной власти), и т. п.

Оценочно-волевой аспект политического самосоз­нания тесно связан с эмоциональным и проявляется, прежде всего, в стремлении повысить политическую самооценку, завоевать политическое уважение, обрес­ти или укрепить политическое влияние, авторитет, а в конечном счете — политическую власть. Это может проявляться в разных формах. На уровне индивидуаль­ного субъекта политического самосознания — как борьба, например, за массовую поддержку того или иного кандидата на выборный пост. На групповом уровне — как те или иные лоббистские тенденции, свя­занные с продвижением к власти своих представите­лей. На социальном макро-уровне это может выра­жаться в массовом стремлении, например, угнетенного социального слоя к социальной революции, радикаль­но изменяющей его положение в социально-политиче­ской системе.

В своей совокупности, три названных аспекта по­литического самосознания образуют целостный поли­тический образ самого себя, существующий, хотя и на разных уровнях развития, практически у всех реаль­ных или виртуальных, созданных идеологической про­пагандой, субъектов социально-политической жизни. Такой образ представляет собой интегрированное со­четание нескольких компонентов, включая реальное политическое представление о себе в настоящее вре­мя; идеальное представление о том, каким субъект, по ого мнению, должен был бы стать и о том, какую роль он должен был бы играть в обществе в соответствии со своими способностями и возможностями; динами­ческое представление о том, каким субъект намерен стать в относительно ближайшее время (своего рода социально-политическая программа-минимум по срав­нению с предыдущей — скорее, программой-максимум) и др. Названные компоненты отражают степень развитости и детализированности политического само­сознания, его развернутости в социально-политиче­ском времени (включая исторические проекции в про­шлое и будущее, представления об «исторической миссии» и т. п.) и пространстве (например, представ­ления о масштабах возможной и желательной социаль­но-политической экспансии влияния данного субъекта, скажем, наиболее откровенно выраженные в концепции «мировой революции» и известном лозун­ге. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»).

Политическое самосознание выступает как предпосылка и, в то же время, как следствие социально-этического взаимодействия. Это деятельностное, а не умозрительное политико-психологическое образова­ние, что в свое время было четко выражено в извест­ном политическом лозунге начала XX века в России:

«В борьбе обретешь ты право свое!», и полностью со­ответствует известному положению о том, что права (в частности, политические) не даются — они завоевы­ваются.

Генетические истоки формирования политическо­го самосознания связаны с активной социально-поли­тической деятельностью и социально-политическим общением субъекта политического самосознания с другими субъектами. На основе опыта, приобретае­мого в ходе развертывания этих процессов, начинает действовать закон социально-политического сравне­ния, постепенно ведущий к формированию тех или иных компонентов политического самосознания. Ста­новление целостного политического самосознания, будучи в конечном счете обусловлено широким соци­ально-культурным контекстом (в частности, уровнем политической культуры общества, развитостью поли­тического сознания в целом и т. д.) протекает в об­стоятельствах широкого предметного, материально­го или духовного обмена социально-политической деятельностью и ее продуктами между участниками социально-политического взаимодействия, в ходе которого субъект «смотрится, как в зеркало, в друго­го человека» (К.Маркс} и тем самым формирует, раз­вивает, уточняет, корректирует свое политическое самосознание.

Социальное сравнение связано с действием меха­низмов социально-политического противопоставления или, напротив, социально-политической идентифи­кации. В первом случае политическое самосознание развивается по принципу «от противного», на основе противопоставления «Я» — «они» (в случае индивиду­ального субъекта) или «мы» — «они» (в случае субъек­та группового). Во втором случае развитие идет по про­тивоположной схеме: «Я» — «мы». И обособление, и отождествление являются необходимыми, хотя и про­тивоположно направленными сторонами процесса фор­мирования политического самосознания.

За счет выделения и обособления себя от окру­жающей социально-политической среды в ходе разви­тия политического самосознания субъект формирует самостоятельное политическое мышление, обогащает политическое сознание в целом и вырабатывает собственное политическое мировоззрение в частности. Благодаря развитию политического самосознания он отде­ляет себя как субъекта социально-политической дея­тельности от самой этой деятельности и ее продуктов, сознательно направляет ее на достижение тех или иных целей, делает ее предметом воли и сознания. При наличии развитого политического самосознания поли­тика становится концентрированным осуществлением воли того или иного субъекта политического самосоз­нания, а при наличии нескольких субъектов превраща­ется в арену столкновений и борьбы волевых устрем­лений.

Политическое самосознание проявляется в поли­тической практике прежде всего как осознанное и выраженное в эксплицитной легитимизированной форме политическое самоопределение или как выра­женное стремление к нему, а также затем как стрем­ление к реальной социально-политической независи­мости и автономности для реализации определившего себя политического самосознания — в виде стремле­ния к политической суверенизации субъекта поли­тического самосознания. Примером такого рода стал известный «парад суверенитетов», деклараций о поли­тической и др. независимости ряда субъектов государственно-политического устройства СССР, а затем и России на рубеже 80—90-х гг. Политико-психологиче­ской основой данного феномена было бурное разви­тие политического самосознания и преодоление до­минировавшего прежде политического отчуждения. Последнее всегда является наиболее сильным препятствием на пути развития политического самосознания, что обычно используется в практике тоталитарных социально-политических систем, основывающихся на тотальной десубъективации и псевдообъективации по­литики, когда монопольные права на занятия ею придаются лишь высшим эшелонам власти, а в предель­ном выражении — одному лидеру (монарху, диктато­ру и т. п.), персонифицирующему все политическое са­мосознание данного общества (например, пресловутое «Государство — это я! » Людовика XIV), и получающего статус некоего надчеловеческого, объективного дейст­вия, соответствующего «воле небес», «слову пророка» или «проявлению объективно-исторических законо­мерностей» (хотя при этом, одновременно, может дек­орироваться даже возрастание роли массового социальнo-политического субъекта).

Проблема развития адекватного политического самосознания на всех уровнях субъектов социально-политического действия является одной из централь­ных в процессе перехода от тоталитарной к демокра­тической социально-политической системе, на этапе становления правового государства и гражданского общества. Если в условиях тоталитаризма саморазви­тие адекватного политического самосознания практи­чески для всех потенциальных субъектов политики подменяется, по сути дела, принудительным формиро­ванием необходимых лишь для социально-политиче­ской системы и жестко контролируемых ею отдельных элементов идеологизированного и потому не всегда адекватного действительности, предельно зависимого от такой системы политического самосознания, то демократическое общество нуждается в ином типе политического самосознания и неизбежно создает условия для его развития. Плюрализм в политической жизни создает условия для сосуществования разнооб­разных вариантов ее осмысления. Получая возможно­сти активного самостоятельного участия в политике, ее субъекты на всех уровнях попадают в ситуацию необходимости ускоренного становления своего поли­тического самосознания в соответствии со своими собственными подлинными интересами и потребно­стями, различающимися в силу наличия различных форм собственности в обществе такого типа. После этого политические отношения превращаются в борь­бу более и менее развитых политических самосозна­нии, в которой побеждают те, кто быстрее и точнее осознает свои цели и овладевает политическими навы­ками их достижения. Именно эти процессы лежат в основе бурной политизации общества, обычно сопро­вождающей переход к демократии — они отражают обостренную реакцию людей (отдельных индивидов и целых групп), ранее лишенных собственного полити­ческого самосознания, на реальное или предвосхищае­мое обретение, во-первых, собственности, во-вторых, ь соответствии с ней, своих отдельных интересов и, в-третьих, на этой основе, независимого политического самосознания. Резкая политизация неизбежно связа­на с конфликтами, условием минимизации которых является такой уровень развития политического само­сознания, который позволяет большинству субъектов осознать взаимозависимость реализации интересов каждого и, одновременно, общую зависимость в достижении этого от некоторого базисного состояния ста­бильности общества. Как правило, со временем это ста­новится распространенным, и эйфория от обретения собственного политического самосознания сменяется привычной реализацией интересов на основе выраба­тывающихся демократических механизмов.

КОЛЛЕКТИВНОЕ БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ О ПОЛИТИКЕ

Помимо политического сознания и самосознания, в политике играет огромную роль и то, что обычно называют иррациональным или бессознательным. Рас­смотрим его роль на примере понятия «коллективное бессознательное». В широком смысле, это совокуп­ность психических процессов, операций и состояний, не представленных в сознании индивидуального субъ­екта политического поведения (или представленных с недостаточной степенью осознанности), но оказываю­щих активное, а в некоторых ситуациях определяющее влияние на поведение значительных не структуриро­ванных конгломератов людей (например, типа толпы). Прилагательное «коллективное» в данном сочетании не совпадает с традиционной трактовкой, принятой в оте­чественной литературе и не только не связано с коллек­тивом как сообществом сознательных индивидов, а прямо противоречит этому. Коллективное бессозна­тельное вызывает специфические формы поведения, обычно именуемые, для избегания путаницы, стихий­ным, «внеколлективным (массовым) поведением».

История понятия достаточно интересна. Термин «коллективное бессознательное» был введен в начале века последователем 3. Фрейда К. Юнгом для обозна­чения особого класса психических явлений, которые, в отличие от индивидуального (личного) бессозна­тельного, являются носителями опыта филогенетиче­ского развития человечества. Главным содержанием коллективного бессознательного для Юнга были ар­хетипы — всеобщие априорные схемы поведения, наполняющиеся конкретным содержанием в реальной жизни человека; особого рода надличностные (видовые, групповые) способы восприятия и реагирования на происходящее вокруг человека, определяющие схожесть поведения людей, относящихся к некоторому «коллективу» филогенетического толка (например, к — одному этносу).

В политической психологии трактовка коллективно­го бессознательного дополняется введенным Э. Дюркгеймом в конце XIX века понятием «коллективные пред­ставления», обозначающим неосознаваемую в силу привычности, автоматизированности совокупность зна­ний, мнений, норм поведения, сложившихся в социаль­ном опыте у членов социальных групп и общностей. Подобные представления, подавляя индивидуальное сознание людей, могут вызывать стереотипные реакции, которые В.М. Бехтерев считал предметом «коллективной рефлексологии», специальной отрасли социальной и по­литической психологии, связанной с феноменами типа поведения толпы на митинге, массовыми истериями, паникой и т. п.

Структурно в рамках коллективного бессознатель­ного выделяются коллективные эмоции, чувства, на­строения, мнения, знания, оценки и суждения. Доми­нирующие роль играют эмоциональные компоненты. Рациональные элементы существуют в составе коллек­тивного бессознательного лишь в виде устоявшихся стереотипов, традиционных воззрений и верований, играющих подчиненную, во многом обслуживающую роль по отношению к иррациональным моментам.

Коллективное бессознательное проявляется в массовом поведении двух различающихся видов, Пер­вый вид массового поведения сводится к однородным единообразным оценкам и действиям, соединяющим индивидов в достаточно целостную монолитную мас­су на основе общего для всех ее членов коллективного бессознательного. Обычно это происходит в результа­те заражения значительного числа людей сходными эмоциональными состояниями и массовыми настрое­ниями — например, толпа фанатиков, охваченная еди­ным порывом экстаза при виде своего лидера, сканди­рующая приветствия в его адрес, лозунги и т. п.

Второй вид массового поведения, в котором важ­ную роль играет коллективное бессознательное, на­против, связан с такими обстоятельствами, при ко­торых эмоциональные потрясения не соединяют, а разобщают людей. Тогда в действие вступают не об­щие, а различные, но одинаковые для значительного числа людей поведенческие механизмы, и возникает поведение, главным содержанием которого являются спонтанные однородные реакции больших множеств людей на критические («пограничные») ситуации, возникающие объективно и внезапно. К таким ситуациям наравне со стихийными бедствиями относятся вой­ны, революции и т. п. Основными характеристиками подобных обстоятельств являются их непредсказуе­мость, непривычность и новизна. В силу данных осо­бенностей, индивидуальный опыт человека отказыва­ется адекватно оценить и отреагировать на ситуации такого типа, и тогда индивидам приходится опираться только на подсказываемые коллективным бессозна­тельным, апробированные массовым биологическим или социальным опытом способы индивидуального поведения. Примером такого рода реакций является паника.

Поступки людей, вовлеченных во власть коллектив­ного бессознательного, неизбежно становятся ирра­циональными. Рациональное сознание под влиянием коллективного бессознательного отключается, падает интеллект, снижается критичность по отношению к своим действиям. Стремительно исчезает практически всякая индивидуальная ответственность за свои поступ­ки. Парализуется механизм принятия личных решений. Коллективное бессознательное усредняет, нивелирует личность — так, толпа всегда стоит за среднего, «про­стого» человека в его самом бессмысленном виде. Одновременно, коллективное бессознательное пробу­ждает самые примитивные и неуправляемые самим че­ловеком, однако поддающиеся манипуляции извне ин­стинкты людей.

Коллективное бессознательное может быть опорой в том случае, когда оно стимулирует политическое единство больших масс людей, воодушевленных, на­пример, истерической верой в харизматического ли­дера или, скажем, сплоченных необъяснимой враж­дебностью в отношении предполагаемых виновников тех или иных отрицательных событий. В этих случаях коллективное бессознательное может выступать в ка­честве основы организованного политического пове­дения.

Это используется в практике манипулятивного воздействия на значительные массы людей — например, на митингах. Напротив, коллективное бессозна­тельное крайне опасно в тех случаях, когда разрушает социально-организованные формы поведения и противопоставляется политике: «В отношениях между слабым правительством и бунтарски настроенным народом Наступает момент, когда каждый акт власти доводит массы до отчаяния, а каждый отказ со стороны власти действовать вызывает презрение по ее адресу»¹⁰. В таких случаях доминирует хаотичное псевдо-политическое поведение, ведущее к социально-по­литической деструкции и требующее затем значитель­ного времени для ликвидации своих разрушительных последствий.

В целом же коллективное бессознательное играло значительную роль на прежних этапах развития чело­вечества. В современном цивилизованном обществе его значение снижается, проявляясь лишь в кризисных, экстремальных ситуациях, когда резко падает роль элементов сознательной регуляции политического по­ведения. В обычной жизни стабильной социально-политической системы коллективное бессознательное проявляется лишь в весьма стертых формах обыденно­го сознания. В отличие от развитых стран, роль коллек­тивного бессознательного до сих пор достаточно высо­ка в «третьем мире».

политическая культура

Политическая культура часто рассматривается как основа всей политической деятельности или, по край­ней мере, как фактор, определяющий характер, особен­ности и уровень развития политической деятельности. Содержание понятия «политическая культура» вклю­чает исторический опыт, память социальных общностей и отдельных индивидов в сфере политики, их ориента­ции, навыки, влияющие на политическое поведение. Этот опыт содержит в обобщенном, преобразованном виде впечатлений и предпочтений в сфере внешней и внутренней политики.

История понятия начинается с 1956 г. Именно то­гда термин «политическая культура» был введен в нау­ку американским политологом Г. Алмондом. В его пони­мании, это особый тип ориентации на политическое действие, отражающий специфику той или иной поли­тической системы. С одной стороны, политическая культура является частью общей культуры общества. С другой стороны, она связана с определенной поли­тической системой.

Наиболее известное исследование политической культуры было предпринято в классической работе Г. Алмонда и С. Вербы. Они определяли ее как «субъективный поток политики, который наделяет значени­ем политические решения, упорядочивает институты и придает социальный смысл индивидуальным действи­ям»¹¹. В другом месте, С. Верба в соавторстве с психо­логом Л. Паем писали еще более прямо: «Когда мы гово­рим о политической культуре общества, мы имеем в виду политическую систему, интернализованную в знании, чувствах и оценках его членов»¹². В конечном счете, понятие «политическая культура» оказалось на­столько удобным, что в результате многих исследова­ний сложилось масса ее определений.

Определения политической культуры делятся на 4 основные группы. Во-первьгх, психологические опре­деления. Политическая культура рассматривается в них как набор ориентации на политические объекты. Во-вmopых, определения обобщенные. В них политическая культура понимается и как установка, и как поведен­ческие акты. В-третьих, объективные политические определения. Культура обозначает в них объекты вла­сти, санкционирующие поведение участников, прием­лемое для данной системы. Особенности системы здесь важнее, чем состояния индивидов. В-четвертых, эври­стические определения. Политическая культура рас­сматривается как гипотетический конструкт, создан­ный в аналитических целях.

Структурно, политическая культура представляет­ся в виде трех уровней:

1) познавательной ориентации, включающей зна­ния о политической системе, составляющих ее ролях, носителях этих ролей и особенностях функционирования системы;

2) эмоциональной ориентации, отражающей чув­ства по отношению к политической системе, ее функциям, участникам и их деятельности;

3) оценочной ориентации, выражающей личное отношение человека к политической системе и ее составляющим.

Детальный анализ элементов политической культу­ры предполагает выделение важнейших культурных тенденций и их операционализацию, что необходимо для эмпирического исследования различных ее типов. Вслед за классиками изучения политической культуры Г. Алмондом и С. Вербой, политическая психология ис­пользует следующую базовую схему элементов полити­ческой культуры: субъект — установка — действие — объект.

Субъектом политической культуры может быть индивид, группа, партия, регион, население страны в целом и т. д. Среди объектов, на которые направлена установка, принято выделять политическую систему в целом, текущий политический процесс, политический режим, отдельные партии, политических лидеров, по­литические ценности, наконец, самого субъекта.

Важнейшей характеристикой политической куль­туры конкретного общества является степень ее гомо­генности. Неоднородность допускает существование ряда субкультур и даже контркультур в рамках (или наряду) с господствующей политической культурой. Однородность категорически препятствует этому, слу­жа основой для тоталитаризма.

Политическая культура — динамичный и, одно­временно достаточно инерционный феномен. Она раз­вивается вместе со своими носителями, индивидами и политическими общностями, Политический опыт при передаче от поколения к поколению подвергается внешним воздействиям, которые либо укрепляют ос­новы сложившейся политической культуры, либо ви­доизменяют ее. К таким воздействиям относятся ряд моментов. Во-первых, это динамика отношений в сфе­ре производства и потребления, что ведет к пере­стройке социальной структуры, потребностей и инте­ресов социальных групп. Во-вторых, обретение нового исторического опыта. Опыт передается следующим поколениям не в чистом, а превращенном виде. Транс­формация первичного опыта происходит через закре­пляющие его идеологические представления, нормы и ценности, а также за счет личных особенностей тех, кто передает этот опыт. Важнейшим средством кон­сервации устоявшихся элементов политической куль­туры являются традиции.

Межпоколенческую передачу политической куль­туры можно представить как процесс закрепления в сознании граждан определенной системы ориентации на соответствующие ценности, нормы и образцы по­литического поведения, в рамках которой существует более устойчивое ядро, обеспечивающее преемственность политической культуры, и менее устойчивые, изменяющиеся ориентации. Необходимым условием существенных преобразований политической культуры является накопление в обществе мощных изменений, воздействие которых на сознание людей способно пре­одолеть их сопротивление внедрению новых образцов и норм политического поведения. Политическое созна­ние является одной из форм реализации политической культуры, наряду с неосознанными реакциями ориен­тировочного порядка и импульсивными поведенчески­ми актами.

К факторам, формирующим политическую куль­туру, относятся внешнее окружение страны или обще­ства, а также определенные события их внутренней жизни. Среди прочих факторов выделим традиции и ритуалы, а также действующие политические институ­ты. К последним относятся государство, армия, цер­ковь, деловые круги, университеты, средства массовой информации и т. д.

Ценность понятия «политическая культура» состо­ит в том, что оно позволяет выявить глубинные причи­ны специфики политического поведения различных социальных общностей и индивидов при близких ус­ловиях их существования.

Поведение — это способ существования культуры, без которого она невозможна. Но воплощенная в пове­дении культура является еще и отношением к анало­гичным воплощениям другого индивида или группы. В политике это и есть отношения власти, господства-подчинения, конфликта или согласия, совместных дей­ствий и др. Соответственно, при объяснении полити­ческого поведения различных субъектов политики необходимо учитывать специфику их политической культуры. Информация о политическом поведении тех или иных участников политики при соответствующей аналитической обработке может быть использована как индикатор их политической культуры для харак­теристики ее содержания, структуры и т. д.

Известны разные типы политической культуры. Еще Г. Алмонд и С. Верба на основании первых работ выделили три основных и несколько смешанных типов. Первый чистый тип — патриархальный. Такая сис­тема единовластно управляется вождями и характе­ризуется полным отсутствием у граждан какого-либо интереса к политической системе и требует от них сплошного подчинения.

Второй чистый тип — подданический. Он отлича­ется сильной ориентацией граждан на политическую систему и слабой степенью их личного участия в поли­тике. Он сформировался в условиях феодального обще­ства с выраженной иерархичностью отношений меж­ду разными уровнями политической системы, Нижестоящие подданные согласно традиции должны с почтением относиться к своему сеньору. «Почитательная» модель отношений до сих пор ощущается во многих политических культурах. Отметим, что почти­тельность к лидеру в данной культуре может сочетать­ся и с высоким гражданским сознанием и личным уча­стием.

Третий чистый тип — активистский. Он отлича­ется стремлением граждан играть существенную роль в политических делах и их компетентностью в делах государства, что предполагает и высокий интерес, и позитивное, активное отношение к политике.

В реальности чистые типы практически не встре­чаются. Их сочетания дают различные смешанные типы: патриархально-подданический, поддан ически-активистский и др. Один из таких смешанных типов, получивший название «гражданской культуры», пре­тендует на роль основного и часто упоминается в их ряду как четвертый основной тип.

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПСИХИКА

За неимением лучшего, мы используем здесь пока еще не общепринятое понятие «политической психики» для определения политико-психологических особенно­стей основных психических функций и процессов. Если не вдаваться в совсем уж глубинные психологические детали, в достаточно общем политико-психологическом виде, человеческая психика может быть представлена как состоящая из четырех основных блоков. Во-первых блок политического восприятия — восприятия полити­ки как таковой и, в частности, восприятие политической информации. Во-вторых, блок политического мышле­ния — переработки воспринятой политической инфор­мации, ее осмысления и принятия политического реше­ния. В-третьих, блок политических эмоций, чувств и аффектов — эмоционального оценивания выводов по­литического мышления. Четвертым, итоговым, и уже выходящим за пределы собственно психики, является блок политического поведения —конкретных действий, основанных на воспринятой, переработанной и оценен­ной информации. Рассмотрим вкратце эти основные блоки с учетом того, что подробно они будут рассматри­ваться в последующих главах книги.

1. Политическое восприятие. Еще в 20-е — 30-е годы, в многочисленных экспериментальных исследо­ваниях американской психологической школы «New Look» было однозначно доказано: наше восприятие зависит от установок и стереотипов нашего сознания, а в политическом аспекте — от политического созна­ния, самосознания и политической культуры. Причем проявляется это влияние на неосознанном уровне. Наложите друг на друга контурные изображения ав­томобиля и лошади, а потом покажите этот внешне бессмысленный набор линий американцам и мекси­канцам. Абсолютное большинство американцев уве­ренно видят в этом наборе автомобиль. Не меньшее количество мексиканцев — мустанга. Сделайте то же самое с изображением автомата Калашникова и скрип­ки. Большинство палестинцев (чеченцев, афганцев — любой воюющей общности) увидят только автомат Калашникова. Напротив, большинство европейцев увидят скрипку, и ничего больше.

Человеческое восприятие избирательно, селектив-но. Соответственно, избирательно и политическое восприятие. Такая избирательность формируется в процессе политической социализации — «врастания» подрастающих поколений во взрослый, политический мир. Сформировавшись, эти особенности восприятия оказываются связанными с политической культурой, политическим сознанием и самосознанием, а также с Другими психическими функциями и процессами.

2. Политическое мышление — это форма созна­тельного продуктивного отражения человеком процес­сов и явлений окружающей политической реальности в виде суждений, выводов, решений и умозаключений. Системообразующей функцией политического мыш­ления является отражение политической реальности как особой деятельности. Политическое мышление включает в себя не только когнитивные, но и эмоцио­нально-оценочные механизмы, имеющие собственный онтологический статус. Принципиально важной особенностью именно политического мышления является его крайняя нелогичность, а часто просто откровенная алогичность.

Еще в XIX веке Л. Кэррол блестяще подметил: «Об­щество было бы в гораздо меньшей степени подверже­но панике и другим пагубным заблуждениям, а поли­тическая жизнь выглядела совсем иначе, если бы аргументы (пусть даже не все, а хотя бы большинство), широко распространенные во всем мире, были пра­вильными... На одну здравую пару посылок (под здра­вой я понимаю пару посылок, из которых, рассуждая логически, можно вывести заключение), встретившую­ся вам при чтении газеты или журнала, приходится по крайней мере пять пар, из которых вообще нельзя вы­вести никаких заключений. Кроме того, даже исходя из здравых посылок, автор приходит к правильному за­ключению лишь в одном случае, в десяти же он выво­дит из правильных посылок неверное заключение»¹³.

Рассматривая политическое мышление, М. Вебер отмечал «повсеместное использование терминов, кото­рым крайне трудно придать определенный смысл», и даже таких, «которые вообще не допускают анализа». Анализируя общественно-политические дискуссии в послереволюционной России, логик С.И. Поварнин де­лал однозначный вывод о слабой логике политического мышления на всех стадиях — начиная от операций с понятиями, кончая связями суждений с умозаключе­ниями. Специальный анализ современного политиче­ского мышления в России был осуществлен в 90-е гг. под нашим руководством А.А. Хвостовым¹⁴.

Содержание политического мышления определя­ется не столько логическими механизмами, сколько установками, целями и ценностями, определяемыми политическим сознанием и политической культурой. С другой стороны, политическое мышление опериру­ет не только знаковыми моделями, сколько перцептив­ными категориями (образами, мифами, верованиями и т.п.), что в свою очередь влияет на политическую культуру и политическое сознание в целом.

3. Политические эмоции — это форма чувственно­го, обычно неосознанного, но достаточно продуктивно­го отражения человеком процессов и явлений окружаю­щей политической реальности в виде аффективных оценок и реакций. В политической психике трудно пе­реоценить аффективный, эмоциональный момент. Еще в 1954 г. К. Левин на основе многочисленных фактов констатировал, что подверженность познавательного материала влиянию эмоций определяется его структу­рированностью: чем более «расплывчатым» является поле восприятия, тем больше его подверженность влия­нию эмоций. По мнению Я. Рейковского, «отношения между политическими событиями, причинные связи между факторами идеологической, социальной, эконо­мической природы настолько сложны, что постижение их в целом превышает возможности дилетанта... Такое положение способствует доминирующему эмоциональ­ному отношению к тем или иным событиям»¹⁵.

Главной особенностью политической психики в целом является ее глубокая инерционность. Рассмот­рим силу и влияние ее действия на наиболее понятном и очевидном примере инерции мышления (хотя все сказанное будет относиться и к политическому воспри­ятию, и к политическим эмоциям, и к политическим действиям).

Инерция психики в политике — от лат. inertia, оз­начающего неподвижность, бездеятельность. Это свой­ство психики, во-первых, сохранять свое состояние покоя или прямолинейного равномерного движения до тех пор, пока какая-либо внешняя причина (явление, процесс, ситуация) не выведет его из этого состояния. Во-вторых, это способность приобретать под действи­ем какой-либо конечной внешней причины определен­ное конечное ускорение и продолжать реагировать на эту причину даже в том случае, когда ее реальное влия­ние исчезло.

Инерция восприятия и мышления проявляется в жесткости, ригидности и стереотипизированности внутри— или внешнеполитического курса, в нежела­нии и невозможности сменить систему взглядов и оце­нок происходящих событий, изменить направленность и характер политических действий, отказаться от уже принятого однозначного решения и самого привычно­го механизма принятия политических решений. В по­литическом выражении инерция мышления, связанная с его жесткостью, ригидностью является одним из имманентных свойств тоталитаризма как в его социально-политическом (монополизм принятия политиче­ских решений), так и социально-психологическом (свойство мышления и особенность сознания особого типа личности, порождаемой тоталитарным и авторитарным обществами — так называемой «авторитарной лично­сти») выражениях.

Инерция мышления в политической психологии рассматривается как одна из основных детерминант так называемого «старого» политического мышления. В отличие от него, любое «новое» политическое мышле­ние уже по определению направлено на преодоление всякой инерции мышления и опирается на гибкость, инициативность и творчество, как на свои центральные политико-психологические характеристики, проявляю­щиеся в принципиально иных способах принятия по­литических решений и их практической реализации.

На практике, инерция мышления наиболее демон­стративно проявляется в феномене так называемой «эскалации ситуации» или «эскалации упрямства (упорства)». Суть данного феномена заключается в соз­дании таких ситуаций, когда изначально (возможно, неосознанно) принимается ошибочное решение, влеку­щее за собой определенные потери (материальные, политические, нравственные и т. п.). Однако, несмотря на то, что ошибочность решения довольно скоро стано­вится очевидной, принятый курс действий продолжает осуществляться (с дальнейшими потерями) вместо его кардинального пересмотра и изменения. Упорное сле­дование ошибочному решению и составляет «эскала­цию ситуации», то есть упрямое наращивание ущерба. Примерами эскалации такого рода могут служить вой­на СССР в Афганистане, на прекращение которой по­требовалось 9 лет; «борьбы с Б. Ельциным» в действиях центрального советского руководства в период 1987— 1991 гг. и т. д.

Данный феномен имеет подчас как объективные, так и, чаще, исключительно субъективные составляю­щие. К основным субъективным детерминантам и закономерностям инерции мышления (а также воспри­ятия, оценок и, в итоге, действий) относятся, во-пер­вых, доминирующая тенденция как-то компенсировать потери (в том числе и явно безвозвратные), понесен­ные в результате ошибочно принятого решения. Это стремление «отыграться», особенно ярко проявляю­щееся, когда речь идет о материальных потерях (на­пример, феномен германского реваншизма за пораже­ние и территориальный ущерб в итоге Первой мировой войны, что, как известно, в конечном счете привело к новому поражению и новому всплеску реваншизма), однако касающееся и стремления к компенсации поли­тического, нравственного ущерба (например, в этом долгие годы проявлялась одна из детерминант полити­ки Китая, сводящаяся к стремлению любой ценой «со­хранить лицо»). Во-вторых, это стремление уйти от необходимости признания ошибок, заставляющее по­литиков, принявших изначально ошибочное решение, вкладывать новые усилия и средства в продолжение начатого курса вместо радикального его изменения. В-третьих, инерция связана с тем, что чем более об­щественно известно (распропагандировано) и значи­мо принятое решение, каким бы ошибочным оно ни было, тем сильнее тенденция продолжать его реализа­цию. В-четвертых, такая инерция усугубляется про­блемой вероятной конкретной ответственности опре­деленных лиц: чем выше возможная ответственность и жестче санкции за совершенную ошибку, тем упор­нее их стремление продолжать ошибочную линию, надеясь на что-то, избавляющее от ответственности. Например, этому соответствовало поведение Гитлера на последнем этапе Второй мировой войны, когда ошибочность курса стала очевидной, однако прекра­тить его осуществление было невозможно. В-пятых, инерция связана с искаженным восприятием инфор­мации: стремление любой ценой оправдать ошибочный курс создает своего рода фильтр для восприятия аде­кватной информации, пропускающий все более или менее позитивное для принятого курса, «подтвер­ждающее» этот курс, и отсеивающий то, что заставля­ет усомниться в нем. Примером такого рода является прямая фильтрация информации о намерениях Герма­нии в 1940—1941 гг., которая осуществлялась в соответ­ствии с избранным Сталиным и его окружением кур­сом в отношениях с гитлеровским режимом. В-шестых, инерция поддерживается и усугубляется временем: чем дольше продолжается ошибочная линия, тем труднее оказывается ее радикально изменить, ибо для ее реали­зации уже созданы как объективные, организационные, так и субъективные, психологические условия — изменен способ социально-политической организации, сформировано новое сознание людей и т. д.

Инерция психики в политике может проявляться на разных уровнях. На индивидуальном она выступает как особенность взглядов и оценок отдельного по­литического деятеля и оказывает серьезное влияние лишь в случае наделения этого деятеля значительной полнотой личной власти и минимизации контроля за принятием политических решений.

На групповом уровне такая инерция проявляется в виде известного в мировой литературе «групп-мышления» («groupthinking») сравнительно небольших группировок, причастных к принятию политических решений. В его основе лежат явления группового кон­формизма, особенно ярко проявляющееся при наличии в группе сильного лидера; стремление поддерживать принятое большинством решение, даже если отдель­ные члены группы с ним не согласны; тенденция иг­норировать информацию и мнения, не разделяемые группой; склонность отвергать или исключать членов группы, несогласных с общим мнением и т. д. Класси­ческими примерами «групп-мышления» считаются ис­торически важные, но, в итоге, ошибочные решения, начиная, скажем, от мюнхенских соглашений до реше­ний администрации США о вторжении на Кубу и во Вьетнам и т. д.

На еще более обобщенном уровне речь идет об инерции психики социальных классов и слоев, этни­ческих групп или общества в целом. Здесь инерция выступает как одно из главных проявлений тоталита­ризма и авторитаризма.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ УСТАНОВКИ И СТЕРЕОТИПЫ

Огромную роль в формировании политического мышления играют политические установки и стерео­типы. Понятие «установка» относится к наиболее слож­ным и размытым в политической психологии. В общем виде, это предготовность субъекта реагировать тем или иным конкретным способом на то или иное политиче­ское событие или явление. Установка — это внутрен­нее качество субъекта политики, базирующееся на его предшествующем опыте и политической культуре. Го­раздо более ясным и разработанным является понятие «политического стереотипа».

Понятие «стереотип» происходит отдух греческих слов: stereos (твердый) + typos (отпечаток). Политоло­гическая трактовка стереотипа исходит из синтеза двух его общепринятых значений. Во-первых, в полиграфии стереотип — монолитная печатная форма-копия с на­бора или клише, используемая при печатании многотиражных и повторных изданий. Во-вторых, в физиоло­гии и психологии динамический стереотип — форма целостной деятельности мозга, отражающаяся в соз­нании и поведении в виде фиксированного (стереотип­ного) порядка условно-рефлекторных действий. На стыке этих значений появилось понятие стереотипа социального, определяющего понимание стереотипа в политике.

С политико-психологической точки зрения, сте­реотип —стандартизированный, схематизированный, упрощенный и уплощенный, обычно эмоционально окрашенный образ какого-либо социально-политиче­ского объекта (явления, процесса), обладающий зна­чительной устойчивостью, но фиксирующий в себе лишь некоторые, иногда несущественные его черты. Иногда определяется как неточное, иррациональное, чрезмерно общее представление. В широком смысле, это традиционный, привычный канон мысли, воспри­ятия и поведения, шаблонная манера поведения, спо­соб осуществления действий в определенной после­довательности, единообразие, тождество, инерция мышления, косность, ригидность и т. п.

Исторически, базовое понимание стереотипа для политической психологии впервые было введено аме­риканским исследователем средств массовой инфор­мации У. Липпманом в 1922 г. для обозначения расп­ространенных в общественном мнении предвзятых представлений о членах разнообразных национально-этнических, социально-политических и профессиональ­ных групп. Стереотипизированные формы мнений и суждений по социально-политическим вопросам трак­товались им как своего рода «выжимки» из господ­ствующего свода общепринятых морально-нравствен­ных правил доминирующей социальной философии и потока достаточно тенденциозной политической пропа­ганды и агитации.

Стереотипы имеют важное значение в процессе оценки человеком социально-политических явлений и процессов, но играют двойственную, как позитивную, так и негативную роль. С одной стороны, стереотипы «экономичны» для сознания и поведения, они содей­ствуют известному «сокращению» процесса познания и понимания происходящего в мире и вокруг человека, а также принятию необходимых решений. Не спо­собствуя точности и аналитичности познания, они ускоряют возможности поведенческой реакции на основе, прежде всего, эмоционального принятия или непринятия информации, ее «попадания» или «непо­падания» в жестко определенные рамки стереотипа. В повседневной жизни человек, как правило, лишен возможности подвергать критическому сомнению «ус­тои жизни» — традиции, нормы, ценности, правила социально-политического поведения и т. п. Он не рас­полагает также полной информацией о событиях, по которым ему приходится высказывать собственное мнение и оценку. Поэтому в обыденной действитель­ности люди часто и поступают шаблонно, в соответст­вии со сложившимися стереотипами— последние помогают ориентироваться в тех обстоятельствах, ко­торые могут обойтись без специальной аналитической, мыслительной работы и не требуют особо ответствен­ного индивидуального решения. Психика человека экономична — в этом отношении стереотип представ­ляет собой своего рода «фиксированный момент», ста­билизатор не могущей продолжаться непрерывно в шаблонных условиях мыслительно-аналитической деятельности.

С другой стороны, упрощая процесс социально-политического познания, стереотипы ведут к по­строению достаточно примитивного и плоскостного политического сознания — как правило, на основе многочисленных предубеждений, что подчас редуци­рует социально-политическое поведение до набора простейших, часто неадекватных эмоциональных ре­акций. Безотчетные стандарты поведения играют не­гативную роль в ситуациях, где нужны полная и объ­ективная информация, аналитическая ее оценка, принятие самостоятельного решения, осуществление сложного социально-политического выбора. За счет этого в массовом сознании обычно и складываются стереотипы, способствующие возникновению и за­креплению предубеждений, неприязни к нововведе­ниям, к самостоятельному мышлению и т. п.

В частности, это является большой проблемой прежде всего для межнациональных отношений, в сфере которых широко распространены этнические стереотипы, строящиеся на основе ограниченной ин­формации об отдельных представителях той или иной этнической группы и ведущие к предвзятым выводам и заключениям относительно всей группы, к неадек­ватному поведению в отношении нее.

Известны два основных истока формирования сте­реотипов. С одной стороны, это достаточно ограничен­ный индивидуальный или групповой прошлый опыт и ограниченная информация, которыми располагают люди в повседневной обыденной жизни, а также неко­торые специфические явления, возникающие в сфере межличностного общения и взаимодействия — субъек­тивная избирательность, влияние установок, слухов, эффектов «ореола», первичности, новизны и т. п. Отсю­да второстепенность, случайность некоторых аспектов стереотипов. В этом отношении стереотипы представ­ляют собой аккумулированные сгустки разрозненного индивидуального и группового опыта, отражающие относительно общие, повторяющиеся в нем свойства и особенности социально-политических явлений. Оче­видная информационно-аналитическая недостаточ­ность данного опыта является как бы вынужденной, необходимой основой для формирования и использо­вания стереотипа, а также служит истоком их эмоцио­нально-чувственного, «жизненного» насыщения.

С другой стороны, важным источником формирова­ния стереотипа является целенаправленная деятель­ность средств массовой информации и политической пропаганды. Законы массовой коммуникации требуют усредненно-обобщенного, стереотипизированного об­щения: сам акт трансляции, например, некой политиче­ской идеи на массовое сознание возможен только в фор­ме определенных стереотипов. Процесс тиражирования социально-политической информации, имеющий целью вызвать в сознании и политическом поведении людей сколько-нибудь однородную, стереотипную реакцию, возможен только посредством использования информа­ционных стереотипов, вызывающих, в свою очередь, соответствующие психологические и поведенческие стереотипы у реципиентов.

С точки зрения внутреннего строения, стереотип представляет собой сложное, интегрированное образо­вание, включающее единство двух основных элементов: знаний (когнитивно-информационный компонент) и отношений (эмоционально-чувственный и оценочный компоненты). Ряд стереотипов, кроме того, несут в себе непосредственно действенный компонент в виде мотивационного побуждения к немедленной, непо­средственной поведенческой реакции. Как правило, доминирующими в структуре стереотипа являются эмоционально-чувственные и оценочные составляю­щее, диктующие определенное отношение к социально-политическим явлениям (например, стереотип «дружественного народа» никто никогда не спутает со стереотипом «правящей клики», «империю зла» — с «оплотом демократии» и т. д.). Когнитивные составляю­щие стереотипа обычно отличаются тем, что информа­ция, на которой основаны последние, соотносится не с соответствующим объектом, а, главным образом, с другими знаниями, наличие которых предполагается у человека, но которые, в свою очередь, скорее всего оказываются ложными. Например, информационные составляющие стереотипа «типичного представителя» той или иной национально-этнической группы требу­ют соотнесения не с тем знанием, которое получает человек, знакомясь с реальным представителем этой группы, а с тем абстрактным знанием «о них вообще», которое заложено многими предыдущими стереотипа­ми. Таким образом, степень истинности информации, которую выносит человек из стереотипа, прямо пропор­циональна глубине и точности его личных познаний в данной сфере. Основу существования и распростране­ния стереотипов в принципе составляет дефицит на­дежных, проверенных знаний из соответствующих об­ластей социально-политической жизни.

Обычно структура стереотипа включает центр, «стержень» и «периферию». Как правило, в центре такого образа располагаются один-два наиболее замет­ных, ярких, эмоционально воспринимаемых признака (например, для этно-политических стереотипов это чер­ты внешности — цвет кожи, форма глаз, размер носа, цвет волос, или одежды (тюбетейка, халат, кепи-«аэродром»); для социально-политических — символы: флаг, герб, значок, отлитый в лозунг девиз, афоризм, про­граммная фраза, с которыми напрямую связывается «периферия» — те или иные черты характера и пове­дения (стереотип человека), свойства явления, истоки и последствия события или процесса.

Механизм действия стереотипа заключается в том, что «узнавая» по внешним приметам в реальной жизни объект или явление, люди автоматически до­мысливают, добавляя в своем восприятии в отношении них те характеристики «периферии», которые им навязываются (услужливо «подсказываются») усто­явшимся стереотипом. После этого следует вывод, определяющий социально-политическое поведение человека. Например, увидев субъекта определенной наружности, легко «вспоминается» манера поведения похожих личностей, скажем, на рынке, что ведет к «естественному» заключению: с ним надо «держать ухо востро». В социально-политическом отношении избирательные кампании в СССР 1989—1990 гг. отчет­ливо показали: достаточно кандидату было произнести своего рода «пароль», предъявить некий «опознава­тельный знак» в виде слова «демократ» или некоторых других ключевых для данного стереотипа слов (а под­час обходилось и без слов — достаточно было, скажем, появиться в майке с надписью «Вся власть советам!», «Перестройка» и т. п.), как почти автоматически вызы­валось решение электората голосовать за данного кан­дидата. И наоборот: близость к официальным структу­рам и наличие соответствующих признаков приводили в действие стереотипы «стагната» и «партократа», га­рантируя отрицательное голосование.

Стереотипы представляют собой мощнейшее сред­ство манипулирования сознанием отдельных инди­видов, групп и масс в политике. С этой точки зрения, содержательно стереотип можно определить как посто­янно декларирующиеся и навязывающиеся людям стандартные единообразные способы осмысления и подходы к социально-политическим явлениям, объек­там и проблемам, как общественно-политические кано­ны и «истины» — нормы, ценности и эталонные образ­цы политического поведения, постоянно повторяемые и используемые политической элитой, поддерживае­мые и распространяемые массовыми информационно-пропагандистскими средствами, подкрепляемые кара­тельными органами в целях удержания основной массы членов общества в единообразном нормативно-послуш­ном состоянии. В содержательном отношении, совокуп­ность подобных стереотипов составляет идеологию или идейно-политическую основу данного общества. Со­гласно манипулятивно-идеологической точки зрения, стереотипы делятся на «истинные» (обычно, «наши») и «ложные» (как правило, «не наши», поддерживающие противоположно ориентированную в идеологическом отношении социально-политическую систему).

Всякая социально-политическая система создает набор определенных стереотипов, следование которым необходимо для успешного функционирования данной системы. Обычно они существуют и поддерживаются на трех основных уровнях. Во-первых, стереотипы индивидуального политического сознания и поведения, под­крепляемые стереотипами соответствующих позитив­ных и негативных санкций — например, вкладываемые в содержание понятия «законопослушный» (добропоря­дочный, лояльный и т. п.) гражданин. Во-вторых, стерео­типы группового политического сознания и поведе­ния — например, традиции того или иного этноса, слагаемые «профессиональной чести», уставы полити­ческих партий и движений и т. п. В-третьих, стереоти­пы политического сознания и поведения члена общест­ва (социально-политической системы) в целом.

Социально-политические системы различаются по степени стереотипизации сознания и поведения людей. Если в условиях тоталитарного общества набор стерео­типов предельно узок, следование ему строго обяза­тельно, а отклонения жестко и неотвратимо наказуемы, то в демократическом обществе допускается значитель­но большая степень свободы. В условиях последнего происходит своеобразная плюрализация стереотипов, за счет чего достигается значительное освобождение человека от необходимости и обязательности единооб­разного послушания. Тем самым, не избавляясь от сте­реотипов полностью (это практически невозможно, ибо противоречит человеческой природе и закономер­ностям функционирования психики), достигается вы­свобождение творческих возможностей человеческо­го восприятия, мышления и, в конечном счете, всей деятельности. Проявляясь в плюрализации форм по­литической жизни и деятельности, это в свою очередь усиливает процесс дестереотипизации социально-политической системы и способствует ее дальнейшему развитию.

С политико-психологической точки зрения, про­цесс демократизации и перехода от тоталитарного об­щества к иным, более свободным формам социально-политической организации достигается двумя путями, Во-первых, это достигается посредством целенаправ­ленного разрушения или самораспада единого стерео­типа (например, «общенародного» или даже общегруп­пового — типа национально-этнического, классового, партийного и т. п.). Во-вторых, это достигается разру­шением «общего» интереса, подчиняющего себе каж­дого отдельного человека, и укоренение ценности ин­дивидуальных интересов и, соответственно, индивидуально-личных взглядов в политике. В резуль­тате этого распада, в идеале, возникает модель общества как действительно само организующегося сообще­ства индивидов, состоящего из людей с максимально высоким уровнем развития политического сознания и поведения, способных на самостоятельный осознанный социально-политический выбор.

NB

1. Как любая наука, политическая психология имеет своего рода «скелет» в виде логического и методоло­гического, понятийного и категориального аппарата, образующий «язык» науки. Основная категория по­литической психологии — это политика в ее деятель­ной трактовке. Данная категория развертывается в целом комплексе достаточно соотносимых между со­бой понятий. Политическое сознание — одна из безусловно цен­тральных категорий современной политической психологии, входящая в систему ее понятийных ко­ординат, и обозначающая результаты восприятия субъектом той части окружающей его действитель­ности, которая связана с политикой, и в которую включен он сам, а также его действия и состояния, связанные с политикой. Еще одно важнейшее понятие и стержневая категория политической психологии — политическое самосозна­ние. Под политическим самосознанием принято пони­мать процесс и результат выработки относительно устойчивой и осознанной системы представлений субъекта политических отношений о самом себе в со­циально-политическом плане, на основе которой такой субъект целенаправленно строит свои взаимоотноше­ния с другими субъектами и объектами политики как внутри социально-политической системы, так и за ее пределами, и относится к самому себе. Это осознание себя в политике как самостоятельного деятеля, цело­стная оценка своей роли, целей, интересов, идеалов и мотивов поведения.

2. Помимо политического сознания и самосознания, в политике играет огромную роль и то, что обычно называют иррациональным или бессознательным. В широком смысле, это совокупность психических процессов, операций и состояний, не представленных в сознании индивидуального субъекта политического поведения (или представленных с недостаточной сте­пенью осознанности), но оказывающих активное, а в некоторых ситуациях определяющее влияние на по­ведение значительных неструктурированных конгло­мератов людей (например, типа толпы). Коллективное бессознательное вызывает специфические формы по­ведения, именуемые стихийным, «вне коллективным (массовым) поведением».

3. Политическая культура часто рассматривается как ос­нова всей политической деятельности или, по крайней мере, как фактор, определяющий характер, особенно­сти и уровень развития политической деятельности. Содержание понятия «политическая культура» вклю­чает исторический опыт, память социальных общностей и отдельных индивидов в сфере политики, их ориентации, навыки, влияющие на политическое по­ведение. Этот опыт содержит в обобщенном, преобра­зованном виде впечатления и предпочтения в сфере внешней и внутренней политики. Известны три основных «чистых» и ряд смешанных типов политической культуры. Среди «чистых» — патриархальный, подданический, активистский. Сре­ди смешанных наиболее известен тип «гражданской культуры».

4. В достаточно общем, политико-психологическом виде, человеческая психика может быть представлена как состоящая из четырех основных блоков. Во-первых, блок политического восприятия — восприятия поли­тики как таковой и, в частности, восприятие полити­ческой информации. Во-вторых, блок политического мышления — переработки воспринятой политиче­ской информации, ее осмысления и принятия поли­тического решения. В-третьих, блок политических эмоций, чувств и аффектов — эмоционального оцени­вания выводов политического мышления. Итоговым, и уже выходящим за пределы собственно психики, яв­ляется блок политического поведения — конкретных действий, основанных на воспринятой, переработан­ной и оцененной информации. Одним из важнейших проявлений политической пси­хики в реальной политики является инерция психи­ки — восприятия, эмоций и, особенно, мышления.

5. Принципиально важную роль в формировании поли­тической психики вообще и, особенно, политическо­го мышления играют политические установки и сте­реотипы. Понятие «установка» относится к наиболее сложным в политической психологии. В общем видбг это предготовность субъекта реагировать тем или иным конкретным способом на то или иное полити­ческое событие или явление. Установка — это внут­реннее качество субъекта политики, базирующееся на его предшествующем опыте и политической куль­туре.

С политико-психологической точки зрения, стерео­тип — стандартизированный, схематизированный, упрощенный и уплощенный, обычно ярко эмоцио­нально окрашенный образ какого-либо социально-по­литического объекта (явления, процесса), обладаю­щий значительной устойчивостью, но фиксирующий в себе лишь некоторые, иногда несущественные его черты. Иногда определяется как неточное, иррацио­нальное, чрезмерно общее представление. В широком смысле, это традиционный, привычный канон мысли, восприятия и поведения, шаблонная манера поведе­ния, стандартный способ осуществления действий в определенной последовательности. В целом, это обо­значение единообразия, тождества, инерции мышле­ния, косности, ригидности и т. п.

Для семинаров и рефератов

1. Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. — Пг., 1921,

2. Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Современный Левиа­фан. — М., 1985.

3. Ольшанский Д.В. Социальная психология «винтиков». // Вопросы философии. — 1989. — № 8. — С. 91— 103.

4. Шерковин Ю.А. Психологические проблемы массо­вых информационных процессов. — М., 1973.

5. Юнг К. Психологические типы. — М., 1924.

6. Eulau H. Politics, self and society: A theme and varyation. — L., 1950.

6. Himmelweit H. et al. How voters decide. — L.,1985.

7. Lane R.E. Political thinking and consciousness: The pri­vate life of the political mind. — Chicago, 1968.

Глава 3

ОСНОВНЫЕ ВЕХИ ИСТОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ

ПСИХОЛОГИИ

Предыстория политико-психологических идей. Их ме­сто в трудах древнегреческих, римских и восточных авто­ров. Политико-психологические идеи Аристотеля.

«Государь» И. Макиавелли и его роль в развитии по­литической психологии Нового времени. Политико-пси­хологические идеи эпохи Возрождения. Политическая пси­хология эпохи Просвещения. Политическая психология масс и политических режимов; ее разработка в XIX веке. Психоанализ 3. Фрейда и политическая психология нача­ла XX века.

Разработка политико-психологической линии в пер­вой половине XX века. Опыты конструирования полити­ческой психоистории. Становление Чикагской школы — предтечи современной политической психологии. Труды Г. Лассуэлла как первые серьезные попытки прагматиче­ского соединения психологического и политического зна­ния и формирования самостоятельного политико-психологического направления науки..

Развитие политико-психологических идей в XIX—XX веках в России. Работы И.К. Михайловского, В.М. Бехтере­ва и др. Всплеск внимания к политико-психологическим про­блемам в 20-е гг. Политические причины свертывания по­литико-психологических исследований в последующие годы. Новый подъем интереса к политико-психологическим под­ходам во второй половине 80-х гг.

Этапы и признаки конституирования политической психологии как самостоятельной науки на Западе. Основ­ные вехи и направления развития западной политической психологии. Современное состояние политико-психологиче­ских исследований и их основные направления в России и за рубежом.

Политическая психология как наука богата своей предысторией. Задолго до ее оформления в качестве самостоятельной науки политико-психологические идеи занимали умы исследователей, причем даже в большей мере, чем ныне. Можно говорить о своеоб­разном парадоксе: по мере развития промышленности, техники и технологии внимание к человеческому фак­тору падало. До этого, когда большая часть жизни людей была связана общением не с продуктами своей деятельности, а непосредственно друг с другом, роль человека и человеческих отношений в жизни и поли­тике была значительно выше.

Главный вопрос, который постоянно и настойчи­во был интересен людям во все времена (и чем рань­ше, тем больше) — это власть над себе подобными. Интриги и заговоры, убийства и перевороты — все это непрерывно сопровождает историю человечества, на­чиная с родоплеменного строя. Причем, согласимся, накал этих проблем со столетиями, все-таки, снижал­ся. Утрируя, можно сказать, что вопрос о том, кто бу­дет «старшим по пещере», был острее и драматичнее, чем сегодняшние вопросы о том, кого выберут прези­дентом той или иной страны. Человек и власть — вот тот круг вопросов, который образует предысторию по­литической психологии.

В то далекое, донаучное время то, что мы сейчас называем политической психологией, было непосред­ственной повседневной практикой политической эли­ты. Многое из тех времен перекочевало и в современ­ную жизнь, причем миновав сферу науки. «Тайны мадридского двора» присущи ныне не только «дво­рам», и далеко не только мадридским. История поли­тических убийств, совершенных в результате непри­язненных личных отношений и имевших под собой значительную психологическую основу, продолжает­ся. Политическое убийство К.Ю. Цезаря и физическое устранение С.М. Кирова или, тем более, Дж.Ф. Кенне­ди — события практически одного ряда. Заговор Каталины в Древнем Риме и рылеевский кружок декаб­ристов в России — тем более. В современной политике трудно найти какое-то событие, за которым не просвечивал бы свой аналог из более древних времен, и в ко­тором не прочитывались бы свои политико-психологические слагаемые.

Будучи вынужденными к краткости, мы лишь бегло рассмотрим те основные моменты, в которых на протяжении веков уже фиксировалась роль политиче­ской психологии. То есть, мы рассмотрим историю тех фрагментов практической политической психологии, которые стали предметом размышлений тогдашних исследователей — по сути, объектом науки своего вре­мени. Понятно, что это означает работу скорее с тек­стами, чем с фактами, но тем достовернее будут ее ре­зультаты.

ДРЕВНЯЯ ГРЕЦИЯ

В Элладе, разумеется, практика была важнее нау­ки. Но именно в Древней Греции, когда политиков, в сегодняшнем смысле, заменяли ораторы (ораторское искусство было обязательным и решающим компонен­том деятельности политика), один из великих масте­ров красноречия Демосфен стал, быть может, первым исследователем механизмов политического воздейст­вия на массы: на их разум и эмоции. Демосфен, как известно, сам вошел в политику через практику. Из­вестно, что он был косноязычен от рождения, и чтобы научиться ораторскому искусству, часами тренировал­ся, набив рот камушками, у берега моря, стремясь перекричать шум морского прибоя. Так он сформиро­вал громоподобный голос и, используя время трениро­вок для специальных размышлений, открыл некоторые особенности разных массовых аудиторий, перед кото­рыми приходилось выступать.

В частности, Демосфен различал два типа масс. С одной стороны, это были массы, «податливые эмоци­ям». С ними, считал он, необходимо использовать ме­ханизмы психологического заражения для того, чтобы вызвать у этих людей эффект подражания выступаю­щему перед ними политику, так как такие массы, как правило, некритически воспринимает то, что говорит оратор. В качестве примера таких «податливых масс» Демосфен приводил восточные, говоря сегодняшним языком, «тоталитарные» народы, привыкшие к благо­говению перед «харизматическими вождями».

С другой стороны, — массы, «податливые разуму». С ними, считал Демосфен, политику необходимо прин­ципиально по другому строить общение. В частности, политик обязан использовать в общении с ними меха­низмы логической аргументации для того, чтобы про­будить присущую им способность к самостоятельному размышлению и направить его в нужном оратору (то есть, политику) направлении. Например, утверждал наученный опытом Демосфен, «афиняне привыкли думать и судить самостоятельно, и потому с ними об­ращения к чувствам бесперспективны». Это, говоря сегодняшним языком, как бы «демократические наро­ды», с которыми политик обязан общаться прежде всего рационально, учитывая их способность к само­стоятельному принятию логичных решений.

Из политической практики Древней Греции в рас­смотрении политико-психологической природы чело­века, в целом, в обобщенном виде можно выделить две традиции. С одной стороны, выделяется традиция «де­мократическая», предполагавшая равенство возможно­стей главных «политических участников», то есть, ре­альных субъектов политического процесса. С другой стороны, отчетливо существовала традиция «аристо­кратическая» (элитарная), открыто подчеркивавшая превосходство тех или иных, вполне определенных ти­пов людей, и их роли в политическом процессе.

Так, например, «аристократическая» политическая традиция достаточно откровенно была выражена уже во взглядах школы Платона. Этот греческий мыслитель считал, в частности, что идеальный тип властителя — это «философ на троне». Согласно его взглядам, полу­чалось, что далеко не все, а лишь некоторые люди мо­гут быть «подлинными правителями». Другие же люди (но тоже далеко не все), могут быть, скажем, «воинами». Большинство же населения вообще не способно к по­литической жизни¹⁶. Вот такая сословно-иерархическая «Республика» получалась у Платона, в которой высший, собственно «политический», то есть рационально-логи­ческий, интеллектуальный элемент «души» (сознания) преобладал только у представителей правящих классов.

Аристотель был одним из первых мыслителей, ко­торый попытался подойти к анализу проблемы власти и подчинения — на примере понимания природы мас­совых беспорядков и мятежей, направленных на свер­жение властей. Он связывал «настроения лиц, подни­мающих восстание» (т. е. их психологическое состояние) с «политическими смутами и междоусобными война­ми». Анализируя массовые выступления против вла­стей, он писал: «Во-первых, нужно знать настроение лиц, поднимающих восстание, во-вторых, — цель, к которой они при этом стремятся, и, в-третьих, чем соб­ственно начинаются политические смуты и междоусоб­ные распри»¹⁷.

Таким образом, для понимания реальной полити­ки уже во времена Аристотеля требовалось анализи­ровать изменения в массовой психологии, в частности, динамику перехода от послушного состояния — к бун­тарскому.

Аристотель привнес многое в развитие различных наук, в том числе и политической психологии. Только сейчас, возвращаясь к нему на основе политических реалий современной жизни, мы вновь задумываемся, например, над политико-психологическим содержани­ем описанных им основных форм правления: тирани­ей, аристократией, олигархией, охлократией и демо­кратией. Серьезные аналитики говорят, рассматривая новейшую историю России, что вслед за «тиранией» прежних советских вождей, за вольницей и «охлокра­тией» конца 80-х — начала 90-х годов возник вполне «олигархический» режим Б. Ельцина, которому унас­ледовал «аристократический» режим В. Путина (име­ется в виду назначение приближенных к себе «аристо­кратов», которым передаются, делегируются отдельные элементы власти и управления). Таким получается сложный российский путь к демократии — почти по Аристотелю.

Древняя Греция дает много примеров уже почти теоретической политической психологии. Разумеется, понятен далекий от современных взглядов уровень анализа и язык античных мыслителей. Однако, гораз­до важно другое: то, что ужо в античное время полити­ко-психологические проблемы активно волновали людей.

ДРЕВНИЙ РИМ

Если древнегреческие мыслители, все-таки, лишь эпизодически фиксировали те или иные политико-пси­хологические феномены, то в Древнем Риме появились уже значительно более развернутые исследования Плутарха и Светония в области политической психоло­гии лидеров и самого феномена лидерства. По сути, это было началом того, что при дальнейшем развитии по­литический психологии, уже в XX веке стало называть­ся методом психобиографий. Рассмотрим в качестве демонстрационного только один пример. Плутах в жиз­неописании Кая Юлия Цезаря пишет: «Цезарь же, едва возвратившись из провинции, стал готовиться к соис­канию консульской должности. Он видел, что Красе и Помпей снова не ладят друг с другом, и не хотел прось­бами, обращенными к одному, сделать себя врагом дру­гого, а вместе с тем не надеялся на успех без поддерж­ки обоих. Тогда он занялся их примирением, постоянно внушая им, что, вредя друг другу, они лишь усиливают Цицеронов, Катуллов и Катонов, влияние которых об­ратится в ничто, если они, Красе и Помпеи, соединив­шись в дружеский союз (NB! отсюда затем в истории науки возникает понятие «дружеский союз» как свое­образное противопоставление «союзу недружескому», то есть, говоря политически, «фракции» —Д.0.), будут править совместными силами и по единому плану. Убе­див и примирив их, Цезарь составил и слил из всех троих непреоборимую силу, лишившую власти и сенат, и народ, причем повел дело так, что те двое не стали сильнее один через другого, но сам он через них при­обрел силу и вскоре при поддержке того и другого бли­стательно прошел в консулы»¹⁸.

Все понятно: учитывай психологию врагов и дру­зей, действуй по принципу «разделяй и властвуй». Таким образом, уже Плутарх дает нам совершенно конкретную политико-психологическую модель пове­дения Цезаря. Он показывает его мотивацию и демон­стрирует политическую стратегию, блистательную именно вследствие учета обозначенных выше психо­логических моментов.

Цицерон в своих трактатах по ораторскому искус­ству специально советовал «политическим ораторам» особенно тщательно учитывать психологические мо­менты. В частности, он писал в качестве наставления ораторам, желающим выиграть дело в суде (говоря со­временным языком, к адвокатам); «Желательно, чтобы судьи сами подходили к делу с тем душевным настрое­нием, на которое рассчитывает оратор. Если такого «настроения» не будет, то надо прощупывать настрое­ние судей и обратить все силы ума и мысли на то, чтобы как можно тоньше разнюхать, что они чувствуют, что думают, чего ждут, чего хотят и к чему их легче будет склонить»¹⁹.

Большая часть речи оратора, согласно Цицерону, должна быть направлена на то, чтобы изменить на­строение слушающих и всеми способами их увлечь за собой. Речь оратора-политика, считал он, должна быть особенно напряженной и страстной²⁰. Причем полити­ческая речь, которой такой оратор стремится возбудить других, по природе своей может и должна возбуждать его самого даже больше, чем любого из слушателей²¹ — предупреждал Цицерон.

Общий вывод: политики Древнего Рима достаточ­но далеко продвинулись по части прикладной полити­ческой психологии — особенно, в сфере ораторского искусства. Еще более важно, что авторы того времени начали разрабатывать теоретические и методические (метод психобиографий) основы политической психо­логии.

ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ

Великий труд первого в истории полноправного политолога и политического психолога Н. Макиавел­ли «Государь» является одним из самых замечательных образцов политико-психологического анализа проблем политического лидерства и, одновременно, эффектив­ным до сих пор руководством по политическому искус­ству управления людьми. Среди всего прочего, в этой работе прекрасно описаны и раскрыты закулисные психологические механизмы политического поведения монарха («тирана»), использование которых, по мне­нию автора, не просто оправдано, но даже часто необ­ходимо в кризисные времена.

В целом, относительно природы людей Н. Макиа­велли был невысокого мнения: «О людях в целом мож­но сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива»²². Люди, считал Н. Макиа­велли, по природе своей иррациональны и эгоистичны, и потому для достижения целей их, то есть, обществен­ного, благополучия не может быть и речи о выборе средств: цель оправдывает любые средства. Н. Макиа­велли был верным сыном своей эпохи и достойным учеником отцов-иезуитов. «Цель оправдывает средст­ва» — этот известный девиз основателя ордена иезуи­тов Игнация Лойолы стал общепризнанным для поли­тиков той эпохи. Н. Макиавелли так развивал этот принцип: «Из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса — вол­ков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть вол­ков»²³.

Однако, при всем иезуитском цинизме своих на­ставлений, Н. Макиавелли не забывал и о простых людях — подданных государя: «Государь должен сле­дить за тем, чтобы не совершить ничего, что могло бы вызвать ненависть или презрение подданных. Если в этом он преуспеет, то свое дело он сделал, и прочие его пороки не представят для него никакой опасности»²⁴.

Макиавеллевские образы «льва» и «лисицы» не просто стали нарицательными в практической и тео­ретической политической психологии. Эти живые и крайне образные понятия не потеряли актуальности до сих пор. Они широко используются и в практической политике, и в имиджелогии — выстраивании выгодно­го образа политика.

Кроме, так сказать, «стандартных» вопросов, свя­занных с человеческой природой, психологией и, со­ответственно, с политическим поведением определен­ных типов людей, Н. Макиавелли касался и более сложных вопросов массовой психологии в политике, рассматривая «острые социальные схватки» в кризис­ном обществе. Более сложными эти вопросы надо при­знать хотя бы потому, что во времена Н. Макиавелли, как и его предшественников, еще не было «масс» в со­временном смысле слова. Плотность расселения людей была такова, что любая «масса» редко превосхо­дила несколько десятков, максимум, сотен человек. Тем не менее, к примеру, он совершенно прозорливо писал: «Глубокая и вполне естественная вражда, ...по­рожденная стремлением одних властвовать и нежеланием других подчиняться, есть основная причина всех неурядиц, происходивших в государстве». И объяс­нял: «Ибо в этом различии умонастроений находят себе пищу все другие обстоятельства, вызывающие смуты в республиках»²⁵.

Иными словами, Н. Макиавелли противопоставлял кризисное общество (в котором одни стремятся власт­вовать, а другие не желают подчиняться — обратим внимание, как это похоже на ленинские признаки рево­люционной ситуации, когда «верхи» не могут (хотя, безусловно, тоже стремятся), а «низы» не хотят) — об­ществу стабильному (в котором одни властвуют, а дру­гие подчиняются), и искал корни их различий в разных психологических состояниях значительных масс людей, образующих общество. По его мнению, сам исторический процесс, включая смену форм госу­дарственности, обычно и происходит под влиянием «непреложных жизненных обстоятельств», под воздей­ствием «непреложного хода вещей», в котором преж­де всего и проявляются действия людей, в частности, «охваченных определенными настроениями»²⁶. Обра­тим внимание, насколько анти фаталистична позиция Н. Макиавелли на фоне своей эпохи, насколько она, если можно так выразиться, «гуманистична» — разу­меется, в политико-психологическом смысле. Отделив реальную политику от морали и религии, один из ро­доначальников всех политических наук первым начал исследовать собственно политические процессы и, ес­тественно, не смог миновать политическую психо­логию.

Однако, разумеется, вследствие недостаточного развития общего уровня общественных наук того вре­мени, даже такой гений как Н. Макиавелли смог толь­ко описать отдельные внешние стороны некоторого ряда политико-психологических явлений, до конца не объяснив действие их внутренних механизмов. Одна­ко уже то, что он сделал, было для своего времени ге­ниальным прорывом в политической науке.

«Государь» Н. Макиавелли не просто актуален по­ныне — он является настольной книгой для целого ряда политиков (особенно, из числа начинающих). Хотя надо иметь в виду и другое. По своей сути, макиавеллевский «Государь» был и остается руководством по совершенно реальному, конкретному и практическому политико-психологическому порабощению людей. И совершен­но не случайно термин «макиавеллизм» до сих пор ис­пользуется для обозначения всего самого хитрого, двуличного и неискреннего, что есть или хотя бы мо­жет быть в реальной политике. Он обозначает способ политической деятельности, не пренебрегающий ника­кими средствами ради достижения поставленной поли­тиком перед собой цели — обычно, цели властвования над людьми.

ЭПОХА ПРОСВЕЩЕНИЯ

Эпоха Просвещения, как следует из самого ее на­зывания, отличалась расцветом наук. Соответственно, и политико-психологическая природа человека оказа­лась, по сути дела, в самом центре внимания большин­ства обществоведов. Это касалось не только политиче­ской психологии отдельных индивидов, пусть даже лидеров, но и определенных социально-политических общностей — прежде всего, национально-этнических. Как отмечал, например, особенно увлекавшийся этими вопросами Дж. Вико: «Нации проходят...через три вида природы, из которых вытекают три вида нравов, три вида естественного права народов, а соответственно этим трем видам права устанавливаются три вида гра­жданского состояния, т.е. государств»²⁷.

Иными словами, говоря современным языком, го­сударство соответствует природе управляемых граж­дан, и нельзя изучать политику в отрыве от их психо­логии. Относительно же самой человеческой природы Вико писал, что она «разумная, умеренная, благосклон­ная и рассудочная... и признает в качестве законов со­весть, разум и долг»²⁸.

Т. Гоббс же, напротив, был не столь гуманного мне­ния о себе подобных. К примеру, он считал, что чело­век — это животное с животными страстями и страха­ми: «Основная страсть человека — стремление к власти ради достижения основных удовольствий»²⁹. Главный конфликт человеческой природы, по Т. Гоббсу, это кон­фликт между естественным для человека стремлением к тщеславию и его же природным страхом.

Согласно взглядам философа-гуманиста Дж.Локка³⁰, напротив, человек по природе своей есть суще­ство свободное, независимое и разумное. Именно поэтому любой человек, в принципе, «равен великим и неподвластен никому», так как подчиняется «только законам природы и в состоянии построить справед­ливое общество». Справедливое общество, согласно Дж. Локку, можно построить на основе некоего особо­го «общественного договора», заключаемого между представителями разных человеческих общностей. «Общественный договор», по Локку, и есть своего рода отражение разумного ответа человечества не необходимость. Напомним, что теория «общественного договора», пользовавшаяся популярностью в то вре­мя, так и не нашла подтверждения в реальной жизни. Фактически, только в XX веке она в некотором роде обогатилась реальным практическим политическим подтверждением — в частности, такого рода подтвер­ждением можно считать «Пакт Монклоа», заключен­ный в Испании, в знаменитом дворце Монклоа, меж­ду представителями разных политических сил после смерти каудильо Франко, Этот пакт определил нор­мы социально-политической жизни и перспективы развития общества в кризисной ситуации смены по­литического режима, и действует до сих пор. Данный пример, среди прочего, служит неплохой иллюстра­цией прогностической роли политической психо­логии.

В отличие от Т. Гоббса, еще более оптимистический взгляд на природу человека был присущ такому авто­ритету эпохи Просвещения, как Ж.-Ж. Руссо. Он счи­тал, что практически все люди, в большей или меньшей степени, обладают «внутренним принципом справедли­вости и добродетели». Такое же психологическое каче­ство, как «совесть является основным божественным инстинктом человека»³¹. Как отмечал Руссо, «люди ро­ждаются свободными, но везде в цепях»³². То есть, раз­вивал он эту мысль, люди рождаются в цепях коррумпированного общества, но по самой своей природе стремятся к свободе. «Как только человек становится социальным и (следовательно) рабом, он превращает­ся в слабое, робкое и раболепное существо»³³, хотя «в потенциале естественного человека имелись общест­венные добродетели»³⁴.

Еще один известный мыслитель эпохи, Ш.Л. Мон­тескье, анализируя развитие политических институтов и процессов в «смутное» время, пришел к пониманию важнейшей роли массовой психологии и ее влияния на политические процессы. В отличие от большинства сво­их предшественников, он попытался уже не только дать описание различных явлений массовой политико-психо­логической природы, но и указывал на наличие за ними тех или иных достаточно конкретных психологических причин. К примеру, с исторической точки зрения, инте­ресно такое его описание поведения людей в толпе:

«В трудные времена всегда возникают брожения, которыми никто не предводительствует, и когда на­сильственная верховная власть бывает сметена, ни у кого уже не оказывается достаточно авторитета, что­бы восстановить ее;... само сознание безнаказанности толпы укрепляет и увеличивает беспорядок. ...Когда был свергнут с престола турецкий император Осман, никто из участников этого мятежа и не думал свергать его..., но чей-то навсегда оставшийся неизвестным голос раздался из толпы, имя Мустафы было произне­сено, и Мустафа вдруг стал императором»³⁵. Дальше мы увидим, насколько точно и заблаговременно сумел Ш.Л. Монтескье, имя которого, вообще-то говоря, ред­ко связывается с политической психологией, предви­деть те особенности и конкретные политико-психоло­гические характеристики массового поведения (в частности, поведения толпы), которые стали явствен­ными гораздо позднее — практически, уже совсем в иную историческую эпоху.

Таким образом, эпоха Просвещения серьезно про­двинула понимание не только общих, но, также совер­шенно конкретных психологических факторов в поли­тических процессах. Кроме того, эпоха Просвещения стала родоначальницей жанра обширных книжных описании наблюдений и размышлений такого рода, а также их философско-методологического осмысления. По сути, именно эпоха Просвещения заложила фило­софские основы тех уже вполне конкретных направ­лений политической психологии, которые стали раз­виваться практически сразу после этой эпохи.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ XIX ВЕКА

Начиная с периода Великой Французской револю­ции, в силу ее гигантских масштабов и огромного ко­личества вовлеченных в нее людей с их политически­ми действиями, политическая психология уже просто никак не могла ускользать от специального внимания исследователей и быть всего лишь отдельным аспектом неких более общих описаний. Именно в этот период она начинает становиться самостоятельной наукой, хотя пока еще не обладающей соответствующим статусом. Соответственно, именно от этого времени ведут многие авторы отсчет реальной истории данной науки, несмот­ря на то, что формализация ее статуса произошла толь­ко во второй половине XX века.

Великая Французская революция и последовавшие за ней события (в частности, промышленная револю­ция) привлекли внимание к двум огромным пластам политико-психологических проблем. С одной стороны, буквально-таки вырвавшаяся наружу психология масс особенно заинтересовала обществоведов. С другой сто­роны, предметом не меньшего интереса стала психо­логия политических режимов.

Многие исследователи обращались в своих произ­ведениях к вопросам массовой психологии, однако, с профессионально-психологической точки зрения, фе­номен «массы» и, в частности, поведение толпы были изучены лишь в конце XIX века. Это понятно: требова­лось время для научного осмысления исторического опыта и гигантских исторических потрясений. Эти ис­следования были связаны с тремя теперь уже класси­ческими именами Г. Тарда, Ш. Сигеле и Г. Лебона.

Г. Тард изучал толпу как «нечто одушевленное (зве­риное)»³⁶ и приписывал ей такие особенные черты, как «чрезмерная нетерпимость, ...ощущение своего всемогущества и взаимовозбудимость» людей, находящихся в толпе³⁷. Он различал два основных встречающихся в политике типа толпы: а) толпа «внимательная и ожидаю­щая», и б) толпа «действующая и выражающая опреде­ленные требования»³⁸. Несколько преувеличивая, в со­ответствии с популярными тогда психологическими теориями, роль «массовых инстинктов», Г. Тард как бы демонизировал толпу и, прежде всего, через эти ее «зверино-демонические» свойства, определяющие массовое поведение, пытался понять роль психологии в политике вообще. Говоря современным языком, это была откро­венно редукционистская позиция сведения сложного к слишком простому. Вот почему имя Г. Тарда хотя и упо­минается обычно среди «отцов-основателей» политиче­ской психологии, но конкретные рефераты его работ и изложения его взглядов и позиций становятся с течени­ем времени все короче.

Примерно та же судьба ждала в науке и Ш. Сиге­ле. Это парадоксально, но его имя известно практиче­ски всем социальным и политическим психологам, однако, конкретные его работы, фактически, неизвест­ны никому. Он же, между прочим, отличался крайне любопытными взглядами. Так, среди прочего, Ш. Си-геле считал, что «интеллектуальная вульгарность и нравственная посредственность массы могут транс­формироваться в мысли и чувства»³⁹. Он утверждал, что в толпе все политико-психологические процессы подчинены в первую очередь «влиянию количества людей, которое будоражит страсти и заставляет инди­вида подражать своему соседу»⁴⁰. Он знали совершен­но конкретные вещи — что, например, если «оратор попытается успокоить толпу, результат будет противоположным — те, кто удалены, не услышат слов, они увидят только жесты, а крик, жест, действие не могут быть интерпретированы правильно»⁴¹. Следовательно, рационально и целенаправленно контролировать по­ведение толпы невозможно, делал вывод III. Сигеле. В политике, заключал он, «с ней приходится просто мириться».

Обратим внимание на то, как много открытий в поведении толпы было сделано полузабытыми Г. Тардом и Ш. Сигеле. А ведь они сделали и описали их рань­ше, чем о них написал значительно более известный и популярный ныне Г. Лебон. Однако таков почти неумо­лимый закон истории науки: Г. Лебон опирался на на­ходки Г. Тарда и Ш. Сигеле так же, как позднее на него самого оперся 3. Фрейд: отреферировал, кое-где про­цитировал, и использовал как фундамент для основания собственной пирамиды анализа психологии масс и че­ловеческого «я» в политике.

Уже упомянутый Г. Лебон считал, что «с психо­логической точки зрения толпа формирует единый ор­ганизм, который оказывается под влиянием закона ментального единства толпы; чувства и мысли состав­ляющих толпу людей ориентированы в одном и том же направлении»⁴². Г. Лебон выделил отличительные признаки личности, включенной в толпу. Подробнее мы их рассмотрим в последующих главах. Пока же приведем лишь основной вывод Г. Лебона: «Таким об­разом, как составная часть толпы, человек опускается на несколько ступеней вниз по шкале цивилизации»⁴³. Наиболее очевидно, считал Г. Лебон, это проявляется в политике, особенно в той политике, которая требует «коллективных действий», то есть предпочитает не от­дельную личность, а «массового человека» — челове­ка в толпе. В качестве примера Лебон обрушивался на «демократию» и, особенно, на социализм как на поли­тический строй и течение политической мысли⁴⁴.

Пожалуй, именно этими своими работами Г. Лебон и заслужил свое совершенно особое место в истории политической психологии, фактически, он стал осно­воположником совершенно особенного и самостоя­тельного жанра: политико-психологического анализа политических режимов и течений политической мыс­ли. К сожалению, этот жанр в дальнейшем оказался почти заброшен.

Г. Лебон не полюбил социализм. Не любил он и тол­пу, политическими услугами которой как раз и предпо­читали пользоваться социалисты. Он откровенно сто­ял на позициях той элиты, которую мечтали свергнуть социалисты. Однако это совсем не мешало ему быть прозорливым и достаточно объективным (особенно это ясно теперь, задним числом, после краха социалисти­ческого эксперимента в мировом масштабе) исследова­телем.

Он писал почти предельно жестко: «Ненависть и зависть в низших слоях, безучастие, крайний эгоизм и исключительный культ богатства в правящих слоях, пессимизм мыслителей — таковы современные на­строения. Общество должно быть очень твердым, что­бы противостоять таким причинам разрушения»⁴⁵, ко­торое, естественно, готовят социалисты. И Г. Лебон точно знает, как это происходит именно с политико-психологической точки зрения: «Мы знаем, каково было в момент французской революции состояние умов...: трогательный гуманитаризм, который, начав идиллией и речами философов, кончил гильотиной. Это самое настроение, с виду столь безобидное, в действи­тельности столь опасное, вскоре привело к расслабле­нию правящих классов. ....Народу оставалось лишь сле­довать по указанному ему социалистами пути»⁴⁶.

Согласно Г. Лебону, такая иррациональная зара­зительность социалистических идей, представляющих собой скорее «умственное настроение», чем ясную и логичную теорию, может увлечь массы на восстание против прежнего строя, однако не способна удержать их своей конструктивно-созидательной силой. Отсю­да следует базовый парадокс социализма, который не миновал в свое время и СССР. Восстание толпы — это во многом именно взрыв эмоций и настроений, нося­щих недолговечный характер, считал Г. Лебон. И был абсолютно прав. Активный участник февральской ре­волюции 1917 г. в Петрограде С.Д. Мстиславский опи­сывал: «Создавшееся на заседании Совета настроение не рассеялось и тогда, когда депутаты, окончательно утвердив резолюцию, толпою влились в заполнившую Екатерининский зал ожидавшую массу. В этот вечер Таврический дворец был переполнен в той же мере, как и в первый день восстания. Тем резче бросалось в глаза огромное различие настроений «тогда» и «те­перь»⁴⁷.

Такие порывы, которые приводят к восстаниям тол­пы, иссякают по мере осуществления деструктивных действий, и тогда верх начинает брать консервативно-охранительная сущность массовой психологии. Любой разрушительный, ниспровергающий порыв рано или поздно оборачивается тягой к реставрации хотя бы час­ти того, что было недавно разрушено. Л.Д. Троцкий под­твердил правоту Г. Лебона. В 1926 г. он писал в дневни­ке: «Было бы неправильным игнорировать тот факт, что пролетариат сейчас гораздо менее восприимчив к револ. перспективам и широким обобщениям, чем во вре­мя октябрьского переворота, и в первые годы после него. Рев. партия не может пассивно равняться ко вся­кой смене массовых настроений. Но она не может так­же и игнорировать перемену, поскольку эта последняя вызвана причинами глубокого исторического поряд­ка»⁴⁸. Уточним оценку политика и политико-психологи­ческого порядка.

Анализируя политико-психологическую природу социализма, Г. Лебон объяснял его эмоциональную за­разительность тем, что социализм представляет собой особую разновидность вероучения. Любое вероучение имеет своих «апостолов» — соответственно, Г. Лебон рисует и обобщенные политико-психологические портреты социалистических вождей. Из таких «вождей», в случае прихода социалистов к власти, образуются но­вые правящие касты, прикрывающиеся понятием «демократии». Г. Лебон жестко анализирует природу и следствия демократии. «На самом же деле демократи­ческий режим создает социальные неравенства в боль­шей степени, чем какой либо другой... Демократиче­ские учреждения особенно выгодны для избранников всякого рода, и вот почему эти последние должны за­щищать эти учреждения, предпочитая их всякому дру­гому режиму. ...демократия создает касты точно так же, как и аристократия. Единственная разница состоит в том, что в демократии эти касты не представляются замкнутыми. Каждый может туда войти или думать, что он может войти, ...демократические учреждения благо­приятны лишь для групп избранников, которым оста­ется лишь поздравить себя с тем, что эти учреждения с такою легкостью все забирают в свои руки»⁴⁹. Так опи­сывает Г. Лебон естественную мотивацию политического поведения, если говорить современным языком, «де­путатов всех уровней».

Еще раз подчеркнем: Г. Лебон представил первый и практически единственный опыт политико-психоло­гического анализа таких феноменов, как политический режим, способ организации политической жизни, и даже избирательное право. «Грустный пример показы­вает, какая судьба ожидает демократию у народов без­вольных, безнравственных и неэнергичных. Само­управство, нетерпимость, презрение к законности, невежество в практических вопросах, закоренелый вкус к грабежу тогда быстро развиваются. Затем вско­ре наступает и анархия, за которой неизбежно следует диктатура»⁵⁰.

ПСИХОАНАЛИЗ XX ВЕКА

На развитие политической психологии значи­тельное влияние оказала психоаналитическая теория 3. Фрейда и, позднее, его учеников. Напомним, что со­гласно психоаналитическому взгляду на поведение че­ловека, большинство действий людей являются ре­зультатами борьбы бессознательных инстинктивных мотивов (Эрос и Танатос), а также конфликтов между человеческими Эго (Я), Супер-Эго (Сверх-Я) и Ид (Оно) — базовыми компонентами структуры личности человека по 3. Фрейду. Под влиянием взглядов Г. Ле­бона, а также ряда других его современников на «массовую душу», 3. Фрейд подошел к проблеме политиче­ского поведения личности и группы с точки зрения психоанализа.

3. Фрейд рассматривал феномен массы в социаль­ной и, в частности, политической жизни как «состоя­ние регресса к примитивной душевной деятельности», когда в человеке внезапно просыпаются определен­ные психологические характеристики, свойственные когда-то древним людям первобытной орды. Человек в толпе оказывается как бы в состояниии гипноза, а именно в гипнозе из глубин его психики вылезает тот самый первобытный Ид («Оно»), уже не сдерживаемый сознательным контролем Супер-Эго и не удер­живаемый хрупким, балансирующим между ними Эго.

В этих случаях и происходит исчезновение сознатель­ной обособленной личности, развивается переориен­тация мыслей и чувств в чужое, но одинаковое с дру­гими людьми направление, возникает преобладание аффективности и других проявлений бессознательной душевной сферы, что, в итоге, формирует сильнейшую склонность к немедленному выполнению внезапных намерений⁵¹.

Во всех типах масс, согласно 3. Фрейду, в качестве главного связующего звена выступает «коллективное либидо»⁵², имеющее в качестве своей опоры либидо ин­дивидуальное, в основе которого лежит не что иное, как сексуальная энергия человека. В качестве примера Фрейд рассматривал две искусственные высокоорга­низованные массы: церковь и армию. В каждой из этих структур отчетливо проявляется «фактор либидо»: лю­бовь к Христу в первом случае, и любовь к военачаль­нику— во втором. «В искусственных массах каждый человек либидинозно связан, с одной стороны, с вож­дем..., а с другой стороны — с другими массовыми ин­дивидами», которые «сделали своим идеальным Я один и тот же субъект и вследствие этого, в своем Я между собой идентифицировавшихся». 3. Фрейд писал: «Если порывается связь с вождем, порываются и взаимные связи между массовыми индивидами, масса рассыпа­ется». Таким образом, в результате общая идеализация лидера приводит к одинаковой самоидентификации членов массы и аналогичной идентификации себя с другими индивидами. «Вождь массы — ее праотец, к которому все преисполнены страхом. Масса хочет, что­бы ею управляла неограниченная власть, страстно ищет авторитета. ...Вождь— гипнотизер: применяя свои методы, он будит у субъекта часть его архаиче­ского наследия, которое проявлялось и по отношению к родителям — отношение человека первобытной орды — к праотцу».

Рассматривая психологическую природу человека, 3. Фрейд⁵³ указывал на то, что цели индивида и общества в принципе никогда не совпадают. Целью Эроса (од­ного из базовых начал в человеке, благодаря которому, по 3. Фрейду, и развивается цивилизация) является «со­единение единичных человеческих индивидов, а потом семьи, расы, народы, нации соединяются в одно вели­кое единство, единство человечества, в котором либидинальные отношения объединяют людей». Однако в че­ловеке, по Фрейду, есть и другое начало — Танатос (по имени греческого «бога смерти»). Это значит, что при­родная агрессивность, деструктивность и враждебность индивидов противостоят возникновению цивилизации, влекут за собой ее дезинтеграцию, так как «инстинктив­ные страсти сильнее рациональных интересов». «Чело­веческие агрессивные инстинкты — производные ос­новного смертельного инстинкта». С Танатосом, в меру своих сил, во внутренней структуре психики борется Эрос. Для прогресса цивилизации требуется, чтобы об­щество контролировало, а если это необходимо, то и ре­прессировало агрессивные инстинкты человека, интер-нализируя их в форме «Супер-эго» и направляя их на «Эго». Это, разумеется, вызывает некоторую «ломку», деструкцию в психике человека.

Деструктивность человека как по отношению к дру­гим, так и по отношению к себе проявляется через са­дизм и мазохизм, так как и то, и другое, в конечном сче­те, — лишь альтернативные проявления одной и той же, деструктивной мотивационной структуры. Интернализация внешних запретов ведет к появлению неврозов (подавленные либидозные инстинкты) и чувства вины (подавленные агрессивные инстинкты). Это— плата человечества за цивилизацию. И эта плата проявляет­ся, прежде всего, в политике. Поэтому отец психоана­лиза в свое время и отказал А.Эйнштейну в просьбе подписать обращение ученых, протестующее против начинавшейся Второй мировой войны — потому, что был уверен: Танатос — в природе человека. Он ведет людей к войнам, и бороться против этого, к сожалению, бессмысленно.

Фрейд сделал еще один крупный вклад в поли­тическую психологию: он основал новый жанр— психобиографию, взяв в качестве примера жизнь президента США Вудро Вильсона⁵⁴, которую подверг Детальному психоаналитическому исследованию, Изначально Фрейд не скрывал своей антипатии к этому пре­зиденту, считая, что претензия В. Вильсона «освободить мир от зла» обернулась лишь еще одним подтверждени­ем той опасности, которую может принести людям фа­натик. Исследование подняло проблему политико-пси­хологического инфантилизма и его разрушительного воздействия как на самого его носителя, так и на обще­ство в целом, а также показало новые возможности по­литической психологии.

Психоанализ заложил основы и для жанра психои­стории⁵⁵, — направления, стремящегося с той поры ис­пользовать психоаналитические модели для описания динамики исторических процессов. Психоисториче­ские исследования, в основном, фокусируются на от­дельных индивидах и принимают форму психобиогра­фий, однако иногда это нечто более широкое — типа «биографии эпохи». С одной стороны, психоанализ оказался вполне совместимым с реальной историей, так как их общей основной задачей является поиск уникального в каждом явлении. С другой стороны, они оказались парадоксально несовместимыми, так как психоанализ сам по себе содержит слишком сильный «проскриптивный компонент», который может частич­но исказить выводы историка, в то время как само­целью истории является лишь описание прошедших событий. Тем не менее, и психоистория, и психобио­графия вполне прижились в западной политической психологии.

Следует, однако, иметь в виду, что, несмотря на безусловно позитивные попытки учесть роль «челове­ческого фактора», ортодоксальное психоаналитиче­ское толкование истории может приводить и часто приводит к определенному искажению прошедшей реальности, к ее схематизации и откровенному стереотипизированию. Во всех таких случаях, результат оказывается одинаковым, хотя и выступает в двух раз­новидностях. Либо это будет сведение всех мотивов по­литического поведения субъекта к одной единственной причине и модели (типа Эдипова комплекса) — тогда это будет явный редукционизм внутри психоисториче­ской модели. Либо это будет превращение всей исто­рии в психоисторию. Такой редукционизм свойственен некоторым исследованиям с уже упоминавшимися вы­водами типа: «Наполеон проиграл битву при Ватерлоо из-за насморка», «Резня гугенотов в Варфоломеевскую ночь произошла вследствие приступа желудочных ко­лик у короля Карла» и т. п.

«ЧИКАГСКАЯ ШКОЛА» - ПРЕДТЕЧА СОВРЕМЕННОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

У 3. Фрейда было много учеников и последователей. В том числе, кстати, и лично, непосредственно занимав­шихся реальной политикой. Один из его любимейших учеников А. Адлер, даже стал однажды министром тру­да в социал-демократическом правительстве Австрии. Он считал, что в политику люди идут для «гиперкомпенсации» каких-то своих «комплексов». Вначале это был «комплекс неполноценности», который и обеспечивал политику энергетику, необходимую для воздействия на других людей, затем — «комплекс различий» с другими людьми, ощущение которых как бы само выдвигало че­ловека на политические роли. Однако подобная психо­аналитическая образованность А. Адлера практически никак не помогла его личной политической карьере.

Тем не менее, учеников и сторонников всегда было много — соответственно, до сих пор велико число ра­бот, продолжающих и развивающих идеи 3. Фрейда, в том числе и в политико-психологической сфере. Одна­ко наиболее важным для развития теперь уже совре­менной политической психологии стало имя Г.Д. Лассуэлла. Мы уже упоминали его в первых главах книги в качестве одного из основателей поведенческого под­хода — широкого методологического основания поли­тической психологии. Однако это была лишь часть его заслуг перед нашей наукой.

Г.Д. Лассуэлл, как и очень многие, тоже был со­всем не чужд увлечению популярным в начале XX века фрейдизмом. Знал он и работы А. Адлера, связан­ные с идеями «гиперкомпенсации». Однако только он лервым попытался напрямую, со свойственным именно американцам рационализмом, соединить психоанализ (точнее, психопатологию как направление психо­логических исследований) и прикладную политологию. Основная гипотеза возникавшей таким образом новой теории состояла в следующем: политик стремится к власти как к «средству компенсации депривации». Он почему-то неосознанно предполагает, что «власть луч­ше, чем какая-либо альтернативная ценность, сможет преодолеть заниженную самооценку»⁵⁶. То есть, со­гласно ранним взглядам Г.Д. Лассуэлла, именно низ­кая самооценка чаще всего приводит к своеобразным «защитным реакциям» индивида, прежде всего прояв­ляющимся в потребности во власти и, шире, в потреб­ности доминировании над другими людьми.

Индивид, избирающий политику в качестве симво­ла реализации своих потребностей, тем самым, обычно, и пытается скорректировать свои внутренние расстрой­ства совершенно неадекватными способами⁵⁷. Поли­тические символы избираются им в качестве объекта переноса аффекта не по каким-либо рациональным при­чинам, а часто просто вследствие их широкого распро­странения и неопределенной рсферентности⁵⁸.

Согласно Г.Д. Лассуэллу, именно политика оказыва­ется наиболее легким и эффективным «объектом-замес­тителем» для людей, страдающих подобными внутрен­ними проблемами. Соответственно, именно такие люди, в основном, и составляют своеобразный «политический тип» человечества. В полном соответствии со сказанным, «политическим типом» Г.Д. Лассуэлл называл такой «тип развития, при котором властные возможности в каждой ситуации кажутся предпочтительнее всех остальных»⁵⁹. Резюмируя свои теоретические конструкции, он заклю­чал, что, конечно, «все люди рождаются политиками, но большинство перерастает этот период»⁶⁰. Обостренное стремление человека к власти, по Г.Д. Ласссуэллу, — это своеобразное затянувшееся детство.

Суть теории «политического типа» Г.Д. Лассуэлла выражается следующей формулой⁶¹:

p f d f r = P

где p — личные мотивы;

d — перенос на общественный объект;

r — рационализация через общественный интерес;

P — политический человек;

f — процесс трансформации.

Из приведенной формулы следует довольно про­стой вывод. «Политический человек», согласно Г.Д. Лас­суэллу, как и все другие люди, обладает p (личными мотивами) и d (способностью направить эти мотивы на общественный объект), но отличительным качеством homo politicus является именно г — рационализация собственных политических мотивов через обществен­ный интерес.

Далее мы еще вернемся к подробному рассмотре­нию «политических типов», выделенных Г.Д. Лассуэллом — прежде всего, в контексте проблем политиче­ского лидерства. Однако политическая психология лидеров — далеко не единственный вклад этого вид­нейшего представителя Чикагской школы в нашу нау­ку. Значительная часть его работ была посвящена про­блемам массовой психологии в политике.

Относительно массовых действий Г.Д. Лассуэлл откровенно писал: «Политические движения жизне­способны благодаря переносу личных аффектов на об­щество... в них происходит реактивизация специфиче­ских примитивных мотивов, которые были заложены в человеке ранее»⁶². Исследуя поведение людей в «смутные» времена, Г.Д. Лассуэлл пришел к своеоб­разному выводу: именно в эти времена в людях обост­ряется «регрессивная тенденция, пробуждаются при­митивный садизм и страсти»⁶³, т. е. проявляются самые иррациональные основы как общества, так и самого человека. Впоследствии, эти и другие идеи Г.Д. Лассу­элла были активно развиты его учениками и сторон­никами. Как уже говорилось, на этой сложной, места­ми просто эклектичной основе и развивалась западная политическая психология. Г.Д. Лассуэлл для нашей науки — фигура особого масштаба. Фактически, он был первым исследователем, целиком посвятившим себя именно проблемам политической психологии — как бы она тогда еще не называлась. Г.Д. Лассуэлл — автор многих любопытных идей в истории полити­ческой психологии. Однако главным стало то, что именно он постепенно стал основоположником всей современной политической психологии как самостоя­тельного направления исследований.

ИСТОКИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ В РОССИИ

В России в истории науки также были определен­ные политико-психологические традиции, хотя не слишком сильные и многочисленные. Случилось так, что круг подобных проблем, в силу особенностей на­ционального менталитета и, соответственно, особен­ностей национальной науки, не относился к сфере последней. Вообще, гуманитарная наука как таковая отсутствовала в России практически до XX века (если, конечно, вообще можно считать гуманитарной наукой то, что появилось и развивалось в рамках ортодок­сального марксизма-ленинизма). В подобных случаях принципиально важные для общества функции ос­мысления гуманитарных проблем принимает на себя художественная литература. Действительно, если внимательно посмотреть, то мы обнаружим огромное коли­чество политико-психологических проблем у Л.Н. Тол­стого, Ф.М. Достоевского, даже у А.С. Пушкина в его «Борисе Годунове» или «Капитанской дочке». Разуме­ется, это представляет собой совершенно отдельный пласт проблем, заслуживающий совершенно особого внимания и тщательного рассмотрения. Пока же мы можем лишь бегло обратить внимание на то, что поли­тико-психологические проблемы активнейшим образом развивались, начиная от А.С. Пушкина, в русской ли­тературе — причем не только в прозе, а даже в русской поэзии. Причем не только в тенденциозных поэмах В.В. Маяковского типа «Владимир Ильич Ленин», но и, скажем, в совершенно иной по складу поэме С.И. Есе­нина «Пугачев».

На фоне такого мощного интеллектуального слоя значительно менее убедительно выглядели попытки рассмотрения политико-психологических проблем в собственно научных рамках. Внимательнейший анализ позволяет назвать всего лишь несколько достойных имен. Так, Н.К. Михайловский в своей теории «героя» и «толпы» объяснял взаимоотношения лидера и масс своеобразными «рефлексами подражания» — в целом, следуя в данном вопросе за Г. Тардом, Ш. Сигеле и Г. Лебоном. Здесь Н.К. Михайловский был мало ори­гинален. Вождь-гипнотизер, согласно Н.К. Михайлов­скому, как бы превращает толпу в «человеческие ав­томаты», готовые следовать за ним, куда бы то ни было⁶⁴.

В противоположность этим взглядам, жестко спо­ря с ними, известный русский врач-физиолог, иссле­дователь мозговых процессов В.М. Бехтерев отмечал, что во времена смут и потрясений совсем не «герой» определяет политическое поведение масс. В такие пе­риоды ими движут особые «коллективные рефлек­сы». Именно в толпе, считал Бехтерев, люди уподоб­ляются животным и действуют рефлекторно⁶⁵. Так или иначе, но рефлексологическая политическая пси­хология представляла собой нечто по крайней мере новое даже на фоне значительно более развитой за­падной науки.

Подчеркнем значительный вклад российских ме­диков и физиологов в изучение психологических про­блем политики. Они внесли и свой вклад в развитие жанра политического портрета. Так, в России начала XX века широкой популярностью пользовалась книга психиатра П.И. Ковалевского «Психиатрические этю­ды из истории». В ней была представлена целая серия портретов политических деятелей от царя Давида до Петра I, от А.В. Суворова до пророка Мохаммеда, от Жанны д'Арк до Наполеона⁶⁶, Учитывая сильный пси­хиатрический уклон в анализе автора, мы не будем подробно анализировать здесь эту книгу, хотя и от метим ее определенный интерес. Как и интерес кни­ги автора того же времени Г.И. Чулкова о русских им­ператорах, где приведена целая серия талантливых уже сугубо психологических портретов ряда россий­ских правителей⁶⁷.

Некоторые достижения можно отметить и в рос­сийской исторической науке. Так, в частности, В.0. Ключевский первым дал сравнительно развернутый анализ влияния массовой психологии — в частности, феномена массовых настроений, на раз­витие динамичных политических процессов и кри­зисных ситуаций. Тем самым, он заложил основы политико-психологического понимания российской истории. Психологические факторы и их роль были особенно очевидны В.О. Ключевскому в ходе серьез­ных политических сдвигов и потрясений. Например, по В.О. Ключевскому, знаменитая «смута» начала XVII века создала особые предпосылки для жизни об­щества. «Во-первых, прервалось политическое преда­ние, старый обычай, на котором держался порядок в Московском государстве». Во-вторых, «Смута поста­вила государство в такие отношения к соседям, кото­рые требовали еще большего напряжения народных сил для внешней борьбы», чем раньше. «Отсюда, из этих двух перемен, вышел ряд новых политических понятий, утвердившихся в московских умах, и ряд новых политических фактов...». Говоря современным языком, произошел серьезный сдвиг в политической культуре тогдашнего российского общества. «Преж­де всего, из потрясения, пережитого в Смутное вре­мя, люди Московского государства вынесли обиль­ный запас новых политических понятий, с которыми не были знакомы их отцы... Это и есть начало поли­тического размышления». Одним из таких вновь появившихся понятий, например, было «настроение общества»: «...внутренние затруднения правительст­ва усиливались еще глубокой переменой в настрое­нии народа. Новой династии приходилось иметь дело с иным обществом»⁶⁸. Это общество, по убеждению В.О. Ключевского, за четырнадцать лет Смуты осоз­нало главное: «Государство может быть и без госу­даря».

На рубеже XIX—XX веков отдельные политико-пси­хологические проблемы рассматривал в своих трудах Г.В. Плеханов. Затем наступило время участников фев­ральской революции 1917 г. Развитие российской поли­тической культуры и, в частности, особенности русского политического сознания пытался проследить в своих ра­ботах П.И. Милюков⁶⁹. Примерно тот же исторический опыт анализировал с психологической точки зрения из­вестный больше как социолог П.А. Сорокин.

В дальнейшем, значительный набор политико-пси­хологических идей был не только высказан, но и реали­зован на практике В.И. Лениным и его соратниками в ходе революции 1917 г., а также предшествовавшего ей и, главное, последовавшего после нее периода. Можно по разному относиться к идеологическим взглядам В.И. Ленина (в частности, выше мы уже приводили при­мер достаточно убедительной критики социализма и его «апостолов» Г. Лебоном), однако нельзя закрывать гла­за на главное. В.И. Ленин и элита большевистской партии сумели в сложнейших условиях показать себя исключительными политологами-практиками. В частно­сти, сам В.И. Ленин, будучи политиком значительной силы, успевал еще и своевременно рефлексировать свои политические действия. В этом, аналитическом плане, серьезное изучение практического политико-психоло­гического наследия В.И. Ленина еще впереди — после того, как спадет идеологический ажиотаж вокруг его имени.

Однако уже к концу 20-х гг. прошлого века, через десяток лет после октябрьской (1917 г.) революции все российские исследования по политической психологии практически были свернуты. Они практически прекра­тились и были возрождены лишь в начале 80-х годов. Причины этого понятны: тоталитарный режим не нуж­дался ни в знании, ни в учете человеческой психоло­гии — ее заменяла единообразная идеология. Обратим внимание на ряд любопытных фактов. Во-первых, все современники, описывая события 1917 г., используют термины «восстание» и «переворот». Термин «рево­люция» встречается в единичных, чисто пропаган­дистских случаях (публичные выступления самого В.И. Ленина). Он появляется в сравнительно широком употреблении новой элиты только с 1920 г. Во-вторых, официально до середины 20-х годов, отмечались две даты: годовщина февральской демократической револю­ции и октябрьского вооруженного восстания. Затем от­мечать годовщины февральских событий перестали, а слово «революция» в сочетании с прилагательным «со­циалистическая» стало относиться исключительно к октябрьским событиям. Наконец, в-третьих, в конце 20-х годов появился эпитет «Великая». Так и возникла «Ве­ликая октябрьская социалистическая революция» — уже не как реальное событие, а как феномен массового политического сознания. Это всего лишь один пример вполне эффективного практического использования политической психологии правящими кругами России того времени.

Как уже говорилось в одной из предыдущих глав, следующий этап развития политической психологии в России начался только во второй половине 80-х гг. Это было связано с ревизией монополии марксистских взглядов на социально-политическое развитие, а так­же с нараставшей потребностью общества узнать по­больше о самом себе. Так начала развиваться уже рас­сматривавшаяся выше «психология политики».

На современном этапе, российская политическая психология постепенно становится частью мировой политической психологии. Опыт психологического осмысления последних лет российской истории, тех крупномасштабных социально-политических реформ, которые пережило и продолжает переживать россий­ское общество, представляют собой уникальный мате­риал. Уже началось и, видимо, будет продолжаться в дальнейшем его совместное освоение российскими и западными исследователями — в частности, в рамках концепций модернизации политической культуры, политического сознания и самосознания, а также мо­дели «политического человека» в целом.

СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Фундаментальные теоретические разработки не­посредственно в сфере политической психологии, уже отличные от отдельных политико-психологических фрагментов неких более общих конструкций, начались в США в 60-ые гг. под влиянием усилившегося тогда во всей западной гуманитарной науке так называемо­го «поведенческого движения». Бихевиоризм тогда превзошел по популярности даже вытесненный им психоанализ. Соответственно, во всех науках чуть ли не все феномены пытались объяснять «повсденчески». Для развития политической психологии это оказалось удивительно кстати.

Именно тогда сочетание слов «политическая пси­хология» приобрело отдельный и вполне самостоятель­ный смысл. Соответственно, именно тогда при Амери­канской психиатрической ассоциации была создана вначале просто специальная группа по изучению пси­хологических проблем международной политики. В 1970 г. эта группа переросла в Институт психиатрии и внешней политики при данной Ассоциации, Наконец, как уже говорилось выше, в 1968 г. в Американской ас­социации политических наук возникло вполне само­стоятельное отделение политической психологии, а в 1978—79 гг. на его основе было организовано Между­народное общество политической психологии (ISPP).

Данное общество объединяет ныне около 1000 ис­следователей — психологов, социологов, политологов, психиатров и других специалистов из разных стран, целенаправленно исследующих психологические ас­пекты внутренней и внешней политики. С 1979 г. это общество выпускает свой специализированный печат­ный орган — журнал «Политическая психология» («Po­litical Psychology»). С конца 60-х гг. вначале в Йельском университете, а затем и в других ведущих универ­ситетах США стали читаться специализированные курсы политической психологии. В 90-е гг. в 78 универ­ситетах США и Канады читалось более 100 курсов по­литической психологии. Лекции и семинары по поли­тической психологии слушало более 2300 студентов только младших курсов⁷⁰.

В 1973 г. вышла в свет первая фундаментальная коллективная монография под редакцией Дж. Кнутсон, в которой подводились некоторые итоги развития по­литической психологии и определялись направления дальнейших исследований⁷¹. После этого монографии стали выходить десятками. В 1986 г. под редакцией М- Германн вышла новая фундаментальная книга по политической психологии⁷². В этой книге с наибольшей полнотой анализируется практически весь сегодняш­ний день западной политической психологии. На под­ходе и новые книги, уже с учетом опыта последних де­сятилетий.

Как уже всем очевидно, современная политическая психология предстает как широкая сфера исследований со своим предметом, объектом, крутом специалистов, объединенных общим пониманием задач и направлений дальнейших поисков. Наиболее важными проблемами этой области науки являются, прежде всего, наи­более актуальные аспекты внешней и внутренней по­литики: терроризм, охрана окружающей среды, кризис общественных отношений, субкультуры протеста, недо­верие граждан правительству, этнические конфликты, дискриминация отдельных социальных групп и т. п. Хотя, разумеется, в каждой стране, в каждом обществе существуют свои наиболее важные и актуальные поли­тико-психологические проблемы.

В целом же, актуальные проблемы всей политиче­ской психологии группируются вокруг пяти крупных вопросов. Во-первых, это вопрос о том, как конкретно происходит закрепление и развитие политических взглядов людей — то есть, вопрос о механизмах поли­тической социализации. Во-вторых, вопрос о том, ка­кое воздействие и как именно оказывают политиче­ские взгляды на политическое поведение — вопрос о связи политического сознания с политическим дейст­вием. В-третьих, это вопрос о том, как принимаются политические решения — вопрос о механизмах власти и влияния на нее. В-четвертых, вопрос о том, как фор­мируется личность политического деятеля — вопрос о механизмах политического лидерства. Наконец, в-пя­тых, это вопрос о том, как зависит политический про­цесс от культурного контекста — вопрос о связи кон­кретной политики с политической культурой общества в целом. Хотя, разумеется, и этот круг проблем отра­жает далеко не все приоритеты современной полити­ческой психологии.

Безусловно, сами западные политические психоло­ги прекрасно осознают недостаточность существующих исследований даже по наиболее важным политическим проблемам, как и необходимость построения такой об­щей политико-психологической теории, в которой объ­ектом психологического исследования был бы полити­ческий процесс в целом, а не отдельные его части, аспекты и компоненты. Однако пока максимум, на что претендует реально существующая политическая пси­хология, это создание «карт», на которые наносятся уже известные материки и острова знания о политической психологии⁷³.

В этой связи, стоит обратить внимание на то, что в западных странах политической психологией всерьез занимаются и некоторые политики-практики. Наверное, за этим как раз и стоит определенная неудовлетворен­ность теми знаниями, которые может дать наука. Поли­тик берется за то или иное дело самостоятельно обычно только и именно тогда, когда его явно не удовлетворяют материалы, предоставляемые консультантами, советни­ками и экспертами. Хорошо это или плохо — покажет время. Однако трудно не согласиться с тем, что включе­ние самих политиков в регулярные занятия политиче­ской психологией придает ей дополнительные стимулы для дальнейшего развития.

Так, один из кандидатов в президенты США на выборах 1988 г. М. Дукакис активно работает в облас­ти политико-психологической теории. Пытались психологически осмыслить свой политический опыт такие известные политики, как Р. Никсон и Д. Локард. Час­тично, в ряде книг, это попытались сделать и россий­ские политики М, Горбачев и Б. Ельцин. Говоря в це­лом, занятия политической психологией становятся все более престижным занятием.

NB

1. Политико-психологические идеи получили широкое распространение задолго до оформления политиче­ской психологии в качестве самостоятельной науки. Более того, в ранней истории человечества пробле­мы «субъективного фактора» были даже более зна­чимы, чем теперь — просто в силу меньшей разви­тости фактора «объективного». Великие ораторы Древней Греции (Демосфен) первыми открыли ме­ханизмы воздействия на разные типы народов. Древ­ний Рим (Плутарх, Светоний) открыл и описал меха­низмы осуществления личной власти, прихода к ней и борьбы за нее. Огромную роль в развитии полити­ко-психологических идей сыграл Аристотель, опи­савший прежде всего человеческое содержание раз­ных форм политической организации власти. Однако все это были отдельные находки, догадки, размыш­ления, Политическая психология древности не мог­ла стать самостоятельной наукой потому, что была еще слишком непосредственной практикой.

2. Появление работы Н. Макиавеллли «Государь» в эпо­ху Возрождения сыграло принципиально важную роль в развитии всех направлений политической нау­ки, и политической психологии в частности. Значи­тельно расширился набор политико-психологических факторов, которые осознавались как важные в ор­ганизации власти и управления. Искусство психоло­гической игры, учет психологии подданных, умение улаживать конфликты и, главное, руководствоваться базовым принципом «цель оправдывает средства» — вот моменты, которые Н. Макиавелли считал важ­нейшими для удачливого правителя. Неразборчи­вость в средствах достижения цели считается самым уязвимым пунктом в позиции Н. Макиавелли. Имен­но поэтому термин «макиавеллизм» в политике и стал нарицательным. Однако именно по этой же причине «Государь» до сих пор считается лучшим практическим наставлением для правителей. Эпоха Просвещения обогатила политическую психологию взглядами ряда философов — Т. Гоббса, Дж. Локка, Ж.-Ж. Руссо и, особенно, Ш.Л. Монтескье. В целом, данная эпоха серьезно продвинула понимание не только общих, но даже совершенно конкретных психологических факторов в политических процессах. Кроме того, эпоха Просвещения стала родоначальницей жанра книжных описаний наблюдений и размышлений такого рода, а также их философско-методологического осмысления. По сути, именно эпоха Просвещения и заложила базовые философские основы для тех уже вполне конкретные направлений политической психологии, которые уже были как бы намечены предшествующей историей, но стали активно развиваться практически сразу после этой эпохи.

3. XIX и XX века в истории политико-психологических идей знаменательны доминированием двух школ. Во-первых, это исследования толпы, которая показала свою силу в политических событиях ХIX века (Г. Тард, Ш. Сигеле, Г. Лебон). Толпа обычно несла социалистические идеи — соответственно) анализ политической психологии социализма стал продолжением исследований массовой психологии). Г. Лебон заложил основы политико-психологического анализа политических режимов и идеологий. К сожалению, в дальнейшем это направление не получило распространения. Во-вторых, на рубеже двух столетий в самостоятельную школу развился психоанализ 3. Фрейда, проявивший свою экспансию и в политико-психологической сфере. Помимо исследований все той же психологии масс (3. Фрейд считал, что поведение чeловека в толпе сравнимо с гипнотическим пoвeдeнием), психоанализ ввел в обиход зарождающейся политической психологии ряд методических прие­мов. Важнейшим его вкладом стал метод создания психобиографий отдельных политических лидеров, а также психоистория как своего рода «психобио­графия» той или иной эпохи. Своеобразным следствием психоанализа стало появ­ление Чикагской научной школы. Ее виднейший представитель Г.Д. Лассуэлл попытался соединить психоанализ с политической наукой, причем сделал все это в рамках приходящего на смену психоанали­зу «поведенческого движения». Такой сложный син­тез привел к неожиданному успеху. Фактически, именно от работ Г.Д. Лассуэлла и начинается реаль­ный отсчет существования западной политической психологии.

4. Развитие политико-психологических идей в России заметно отставало от мирового развития. В значи­тельной мере это компенсировалось тем, что в рос­сийской культуре функции гуманитарного знания вообще, и политической психологии в частности, при отсутствии соответствующих наук, брала на себя художественная литература. А.С. Пушкин, Л.Н. Тол­стой, Ф.М. Достоевский внесли многое в коллекцию политико-психологических наблюдений и размышле­ний на соответствующие темы. В чисто научных рамках следует выделить работы Н.К. Михайловского — автора теории «героя» и «толпы». В историческом плане много политико-психологических размышлений встречается в тру­дах В.О. Ключевского. С рефлекторно-физиологических позиций объяснял политическое поведение значительных общностей людей В.М. Бехтерев. Зна­чительный вклад в практическую реализацию поли­тико-психологических идей, а также в рефлексию реальных политических событий внесли лидеры и участники вначале февральской, а затем и октябрь­ской (1917г.) российских революций.

5. Во второй половине XX века политическая психоло­гия, наконец, смогла оформить свой официальный научный статус: появились соответствующие корпо­ративные организации, университетские курсы, пе­риодические издания, монографии и т. д. В профес­сиональных политических психологах все больше стали нуждаться политики, а отдельные политики сами занялись политической психологией. Однако вместе с повышением статуса и престижа, перед политическои психологией стали появляться и новые, ранее неведомые проблемы. Возникла необходимость разработки ближайших, тактических, и стратегиче­ских перспектив развития, проблемы саморефлексии самой науки. Современное состояние политической психологии — это вполне динамичное состояние постепенно нарас­тающего развития. Главное, что нарастают сами тем­пы этого развития, что особенно характерно для рос­сийской политической психологии. После периода своего полуподпольного существования, она вошла в качестве составной части в мировую политическую психологию. С учетом же того, что в последнее десятилетие как раз Россия поставляет наибольшее количество эмпирического материала именно поли­тико-психологического характера, можно смело про­гнозировать дальнейшую, причем все более тесную интеграцию российской политической психологии в мировую науку.

Для семинаров к рефератов:

1. Лебон Г. Психология социализма. — СПб. - 1908.

2. Макиавелли Н. Государь. — М., 1990.

3. Ольшанский Д.В. Политическая психология. // Пси­хологический журнал. — 1992. — № 2. — С. 173—174.

4. Политическая психология. / Под ред. Юрьева А.Д. — Л.,1992.

5. Фрейд 3., Буллит У. Т.Е. Вильсон: 28-й президент США. Психологическое исследование. — М., 1992.

6. Handbook of political psychology. — San Fr., 1973.

7. Lasswell H.D. Psychopathology and politics. — Chica­go, 1931.

8. Political psychology: contemporary problems and is­sues. — San Francisco, 1986.

Глава 4

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ

Человек и политика. Объектное и субъектное отноше­ние к индивиду. Подчинение и интерес как основные поня­тия данных позиций.

Политическая социализация: становление личности. Индивид, индивидуальность, личность. Механизмы полити­ческой социализации на общесоциальном, социально-психо­логическом и индивидуально-психологическом уровнях. Ос­новные возрастные стадии политической социализации и их особенности.

Генезис политического сознания и политического мыш­ления по Дж. Адельсону: восемь основных новообразований 11—18 лет. Основные системы политической социализации: система целенаправленной социализации; стихийной социа­лизации; самовоспитание и самообразование. Политическая активность. Политическая пассивность. Политическое от­чуждение.

Политическое участие: позиции гражданина. Некото­рые особенности политического участия в авторитар­ном, тоталитарном и демократическом обществах. Ос­новные мотивы политического участия или неучастия граждан.

Политическая организация: появление лидера. Полити­ческий лидер и политическое лидерство: общие представ­ления. Авторитет как условие лидерства. Авторитет лож­ный и истинный. Политический «образ» мира как стержень политической психологии лидера. Доминирование и подчи­нение как психологические факторы лидерства. Психологи­ческие механизмы воздействия лидера на ведомых. Типы лидеров. Личностно-психологические черты лидера. Много­уровневая структура личности лидера.

Психология политической элиты.

В последние годы проблема личности в политике привлекает к себе все большее внимание исследова­телей. Хотя это — черта совсем недавнего времени. До этого политические психологи, находившиеся под излишнем влиянием политологии, стремились постро­ить «объективную науку». Да и политическая психо­логия не сразу овладела арсеналом качественных методов исследования, позволяющих подступиться к слишком субъективному объекту — отдельному инди­виду⁷⁴.

Однако даже признавая теперь необходимость серьезной постановки вопроса о политической психо­логии личности, наука делает это как бы наполовину. Нет вопросов в отношении «выдающихся личностей», личностей политиков, особенно лидеров, оказываю­щих решающее влияние на политику. Это подвергает­ся тщательному и скрупулезному изучению. Однако в тени до сих пор остается личность отдельного челове­ка, обычного, рядового индивида в политике. Он про­должает рассматриваться как всего лишь некая, пусть отдельная, но все же часть в принципе обезличенной «массы». Однако представляется, что это — временное явление. Сама по себе общая тенденция демократиза­ции общественной жизни, вовлечение в политику но­вых, ранее пассивных слоев населения диктует необ­ходимость заниматься конкретными представителями этих слоев.

Однако и их можно рассматривать по разному. В науке известны два метаподхода к проблеме лич­ности в политике: «объектный» и «субъектный». Когда-то на обложке первого издания книги Т. Гоббса «Левиафан» был изображен большой человек, со­ставленный из множества маленьких человеческих фигурок. Подразумевалось, что «большой человек» — это общество, состоящее из «маленьких людей», но вос­производящее все свойственные им качества и функ­ции. Это был определенный символ, за которым стояло сразу много смыслов. В частности, подразумевалось, что мы, «маленькие люди», подчиняем себя «большо­му человеку», обществу.

Этот взгляд получил развитие в многочисленных трудах Т. Гоббса, Г. Спенсера с его «организмической» теорией, А. де Токвиля, Ж.-Ж. Руссо и других мыслителей. В разных формах, они отстаивали пози­цию подчинения человека государству. Необходи­мость подчинения Т. Гоббс мотивировал неразумной, эгоистической и потому нуждающейся в контроле природой человека. Современные приверженцы этой позиции оправдывают ее управленческими задачами (Д. Белл, С. Липсет, У. Мур), необходимостью «обес­печения устойчивой демократии» (Р. Даль, У. Корн-хаузер), или даже важностью «достижения большего равенства» (Дж. Роулз, Г. Гэнс и др.). Для этих и дру­гих сторонников данного подхода человек выступает в качестве объекта политики, нуждающегося в кон­троле и подчинении со стороны надличностных обра­зований.

Противоположный взгляд базировался на идущем от А. Смита, У. Годвина и др. понятии «интереса». Именно в личном интересе людей видели они основ­ной механизм, приводящий в движение политику. Модель «интереса» предполагает, что социальный и по­литический порядок складывается как результат со­четания интересов разных людей. Поэтому нужно не подавление, а согласование интересов свободных ин­дивидов. На такой либеральной позиции ныне основы­вается все больше ученых.

Однако ситуации в истории политики бывают раз­личными. Результируя разные подходы и позиции, Ф. Гринстайн выделила три основных фактора, определяющих роль отдельной личности в политике. Во-первых, это ситуации появления новых политических обстоятельств, не имевших аналогов в истории. Во-вторых, появление сложных и противоречивых ситуа­ций с большой степенью неопределенности. Наконец, в-третьих, возникновение ситуаций с выбором между разными силами, предлагающими разные политиче­ские решения. В целом же, роль личности в политике тем выше, чем более восприимчива среда к тому, что ей предлагает личность, чем сильнее позиции челове­ка в политической системе, и чем ярче «Я» конкрет­ного политика.

Однако и здесь главным является вопрос об отдельных, «ярких», выдающихся политиках. Нас же, для начала, будет интересовать вопрос иного плана. Откуда вообще берутся люди в политике? Как простой, «рядовой человек» становится личностью в политическом смысле — личностью гражданина?

ПОЛИТИЧЕСКАЯ СОЦИАЛИЗАЦИЯ:СТАНОВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ

Разумеется, человек не рождается политиком, как не рождается он ни личностью, ни, тем более, гражда­нином. И гражданином, и личностью его признают государство или общество, воспитав у него соответст­вующие качества. Для гражданина это законопослуш­ность и лояльность к государству, его политической системе и господствующей политической культуре. Для личности это соответствие тем требованиям-ожи­даниям, предъявляемым человеку группой или всем социальным окружением, включая цели и ценности группы, умение верно исполнять социальные роли, быть адекватным принятым нормам и не нарываться на санкции за их отклонение.

В понимании политической социализации приня­то отталкиваться от общего понятия «социализация» личности, используемого в социологии и социальной психологии. Социализация, в широком смысле, озна­чает включение индивида в общество через оснаще­ние его опытом предыдущих поколений, закрепленных в культуре, его превращение в личность через усвое­ние принятой системы социальных ролей. В конечном счете, не случайно принятое в русском языке слово «личность» имеет корни в понятии «личина», а анало­гичное понятие в романских культурах (например, personality в английском языке) — от греческого сло­ва «персона», означавшего маску в древнегреческом театре. Умеет человек менять маски и играть социаль­ные роли — признается личностью. Не умеет — зна­чит, еще не дорос. Значит, процесс социализации лич­ности еще не закончен,

Хотим мы того или не хотим, но «личность» — оце­ночное понятие. «Личностью» признает человека то или иное окружение, группа, общество — как бы награж­дая этим титулом за верность себе и своим интересам. ценностям, нормам. Был ли В.Ленин настоящей лично­стью? Безусловно, да — для миллионов его сторонников в России XX века. Но, безусловно, нет — для миллио­нов его противников во всем мире. Был ли настоящей личностью А. Гитлер ? И здесь два ответа. Он, безуслов­но, был такой личностью для миллионов немецких бюргеров, чьи интересы выражал, затевая мировую войну. И наоборот, он был преступником, сумасшедшим, ан­тиличностью для большинства человечества, создавшего антигитлеровскую коалицию. Все ответы здесь отно­сительны. Дальше же все зависит от самого человека и его выбора. Нравится ему данная группа, является она для него референтной — он постарается стать в ней лич­ностью. Не нравится — найдет что-то иное, возможно, в другой политической системе.

А.Н. Леонтьев⁷⁵ разделял три понятия: индивид, индивидуальность, личность. Индивид — любой чело­век по праву рождения, как представитель биологиче­ского вида Homo sapiens. Индивидуальность— это индивид, показавший свою особенность, чем-то (не важно, чем) выделившийся из строя биологически равных индивидов. Наконец, личность — это индиви­дуальность, поставившая себя на службу определенной социальной среде, включая ее политическую культу­ру, и как бы награжденная этим званием. Говоря фи­лософским языком, сущность человека есть богатство всех общественных отношений. Понятие «личность» отражает стремление к этой сущности. Чем больше социальности (все тех же ценностей, норм, образцов поведения) «впитает» в себя человек, тем для больше­го числа людей станет личностью. Чем более полити-зированной будет эта социальность, тем больше он станет политической личностью.

Соответственно, политическая социализация — это процесс включения индивида в политическую сис­тему посредством оснащения его опытом данной сис­темы и возникшего на ее основе государства, закреп­ленном в политической культуре. То есть, это такой процесс взаимодействия индивида и политической системы, целью которого является адаптация индиви­да к данной системе, превращение его в личность гра­жданина.

В процессе взаимодействия индивида с политиче­ской системой происходят два ряда процессов. С од­ной стороны, система воспроизводит себя, рекрутируя и обучая, приспосабливая к себе все новых членов. Политическая система в этом процессе играет роль механизма сохранения политических ценностей и це­лей системы, дает возможность сохранить преемственность поколений в политике. С другой стороны, требования политической системы переводятся в структуры индивидуальной психики, становятся политическими свойствами личности или, иными словами, свойствами личности как политической ипостаси ин­дивида. В результате, политическая социализация фор­мирует политическое сознание личности и ее полити­ческое поведение, а в целом, в процессе политической социализации происходит становление личности гра­жданина — члена данной политической системы⁷⁶.

Понятие «политическая социализация» шире, чем понятия политического воспитания, образования или просвещения. Оно включает в себя не только целенаправленное воздействие форм (политических институ­тов) и содержания (политических процессов) гос­подствующей политико-идеологической системы на человека, но и стихийные («внесистемные») влияния, а также собственную активность человека, направлен­ную на освоение окружающего его политического мира. Человек обладает способностью выбирать из предлагаемого ему набора политических позиций те, которые отвечают его внутренним предпочтениям и убеждениям, причем не только осознанным, но и не­осознанным. Более того, человек обладает возможно­стью встречного воздействия на социализирующую его систему и ее агентов, что превращает этот процесс из механического «воздействия» системы на пассив­ного индивида, во взаимную адаптацию индивида и системы друг к другу.

Механизмы политической социализации функ­ционируют на нескольких уровнях. Обобщенно, при­нято выделять общесоциальный, социально-психоло­гический и индивидуальный или внутриличностный уровни действия этих механизмов. На общесоциаль­ном уровне общества в целом и образующих его боль­ших групп, на человека действует огромное число макросоциальных и макрополитических факторов, подлежащих человеческой оценке и, на основе этой оценки, выработке соответствующего отношения к данному обществу и его политической системе. На социально-психологическом уровне, политические цели и ценности транслируются системой как через большие, так и через малью группы, членом которых является индивид. На основе непосредственного обще­ния и взаимодействия, человек приобщается к элемен­там политической системы на житейском уровне, вырабатывая эмоциональное к ним отношение. На индивидуальном уровне, в качестве механизмов поли­тической социализации выступают индивидуально-психологические структуры, на основе которых по­степенно и формируются те потребности, мотивы, установки и стереотипы, которые затем управляют сознанием и поведением человека в политике.

Политическая социализация включает несколько основных стадий. Стадии или этапы политической со­циализации прежде всего связаны с возрастными изменениями в ходе созревания человека, становления его личности. На первых стадиях его развития проис­ходят основные изменения, закладываются основы по­литической социализации и становления личности гра­жданина. В современном обществе это начинается достаточно рано. Уже в 3—4 года ребенок приобрета­ет, в доступных для него формах, первые сведения о политике через семью, средства массовой информации, ближайшее социальное окружение. Такая вполне дос­тупная информация дает свои результаты, действуя на детское подсознание.

В специальных экспериментах американским де­тям этого возраста предлагался набор «разноцветных картинок» — флагов государств-членов ООН. Экспериментатор просил выбрать из всего большого набора только две «картинки» — «самую приятную» и «самую противную». Подавляющее большинство американ­ских детсадовцев в качестве «самой приятной» такой картинки совершенно неосознанно выбирало свой, американский флаг. Соответственно, наоборот: в ка­честве наиболее «противной» картинки фигурировал «серпасто-молоткастый» красный флаг теперь уже экс-СССР.

Можно долго обсуждать специфические особен­ности детского зрительного восприятия, однако, дело совсем не в нем. Дело в той системе политической пропаганды, которая активно и с пользует политиче­скую символику для обозначения позитивных, с ее точки зрения, и негативных ценностей. Причем, символика эта используется настолько автоматически, что действует практически бессознательно. Поверьте, рядовые американцы не создают особых церемоний вокруг поднятия и спуска национального флага перед своими домами — это просто въелось в кровь, вошло в привычку, стало обязательным элементом образа жизни. Вот дети и видят эту «картинку» над головой, ползая по лужайке, и запоминают ее, ассоциируя с чистым небом и ясным солнцем. Они еще не знают слова «флаг», но уже убеждены, что свой флаг — самый лучший.

Позже, когда ребенок идет в школу, начинается новая стадия политической социализации. Под влия­нием специальных социализирующих институтов про­исходит не только количественное накопление знаний о политике, но и их качественное изменение. В школь­ном возрасте начинает формироваться сознательное отношение к политике. Следующий, юношеский этап, характеризуется включением новых элементов перо-дачи политических ценностей. Здесь появляются но­вые инструменты политической социализации — не­формальные молодежные группы, вся молодежная субкультура в целом. Подчас они могут играть альтер­нативную роль по отношению к прежним институтам политической социализации, активно знакомя индиви­да с альтернативными политическими (или аполитич­ными) представлениями.

Генезис политического сознания — сложный про­цесс. Не менее сложно развивалось и его изучение. В целом, восприятие психологических моделей когни-тивизма политической наукой шло крайне неравно­мерно. В нем выделяются два основных этапа. В нача­ле, в б0-е гг., политические исследователи ухватились за прямой перенос схемы формирования умственных действий и операций от младенчества до юности, соз­данной известным психологом Ж. Пиаже, на процесс созревания политического сознания детей, их пред­ставлений о мире, политике, правительстве и т.д. Были продолжены и начатые самим Ж. Пиаже исследования усвоения детьми внешнеполитических знаний.

На втором этапе, в 70—80-е годы прошлого века, когнитивистски ориентированная политическая наука больше, чем детской социализацией, занималась поли­тической социализацией и ресоциализацией взрослых, становлением их политического сознания, идеологи­ческих компонентов личности, их влиянием на поли­тические решения и предпочтения избирателей.⁷⁷

Рассмотрим генезис политического мышления, как основного элемента политического сознания, на примере классических работ Дж. Адельсона. Он, одним из первых, проверил в 60-е гг. идеи Ж. Пиаже относитель­но изменений детского сознания, связанных с возрас­том, на образцах собственно политического мышления, то есть, мышления детей о правительстве, законах, ин­дивидуальных правах граждан и общественном благе⁷⁸. Его группа не только отслеживала изменения в поли­тическом мышлении молодых людей (11—18 лет) в ФРГ, Англии и США, но и пыталась сравнивать националь­ные модели.

Оказалось, что политические структуры личности развиваются на разных этапах социализации неравно­мерно. Так, в возрасте 11—13 лет происходит быстрое развитие политических представлений. Напротив, в 16—18 лет прогресс гораздо скромнее. При этом мыш­ление 11-летних конкретно, персонализованно и эгоцентрично. Если с ними говорят об образовании, то они имеют в виду учителя, директора школы. Когда гово­рят о законе — видят перед собой полицейского, пре­ступника, суд. Упомянут о правительстве — представ­ляют себе королеву, министра или мэра. 15-летний уже способен к абстрактному, обобщенному, формально­логическому мышлению. Он пользуется понятиями власть, индивидуальные права, свобода, равенство и т. п. Вывод: по мере общего когнитивного развития происходит первое важное изменение политического мышления — оно достигает абстрактного уровня.

Вторая особенность развития политического мышления — расширение временной перспективы. По мере созревания подросток, в отличие от ребенка, начинает осознавать ближайшие и более отдаленные воздействия прошлых политических событий на собы­тия настоящие и будущие.

Третий момент когнитивного развития — социо-центризм. В раннем подростковом возрасте индивид оценивает политические события по их последствиям Для отдельных людей, не будучи способе увидеть их значение для групп и общества в целом. К среднему подростковому возрасту достигается понимание неко­торых действий политических организаций и институтов, направленных на коллективные цели, ставящие интересы общества над интересами отдельного чело­века.

Четвертая особенность — смена характера рас­суждений. В предподростковом возрасте мышление носит характер немедленного, чувственного, очевид­ного и прагматического постижения реальности. Ему недостает сложности, детализации. В раннем подрост­ковом возрасте появляется способность к дедукции, к предвидению возможных последствий тех или иных действий.

Пятая особенность касается самого знания. Отро­чество отличается особенно быстрым накоплением по­литических знаний, включая усвоение традиционных политических взглядов, условностей и стереотипов.

Шестое — сила принципов. В середине отроческо­го периода формируется автономная система этико-политических принципов. С возрастом влияние этих принципов на политические суждения укрепляется, часто оказываясь сильнее немедленного и узко поня­того интереса.

Седьмой особенностью Дж. Адельсон считал сни­жение детского авторитаризма. Для 11—12 лет естест­венно подчинение закону, правительству, которые ребенок не может представить иррациональными, ошибающимися или бесчестными. Более старший ре­бенок понимает зависимость между неподчинением и наказанием. Дети считают справедливым суровое на­казание преступника. В 14 лет представления этого рода резко меняются. Подросток становится критич­ным в отношении власти, он принимает во внимание конкуренцию интересов, привилегии, ценности и принципы, а также объективные препятствия, созда­ваемые силой или привычкой.

Восьмая особенность подростковой социализации по Дж. Адельсону — появление социальных целей. Большинство подростков критично по отношению к утопическим и идеалистическим целям. Они хорошо представляют «пределы» человеческой природы и со­циальных изменений, подчеркивая такие негативные качества, как эгоизм, честолюбие и т. п. Лишь немно­гие подростки всерьез размышляют о радикальной переделке общества. Большинство, считая социальные изменения желательными, принимают существующую политическую систему, требуя ее совершенствования лишь по следующим основным направлениям:

1) сочетание социального мира с законом и поряд­ком;

2) уменьшение неравенства;

3) рост материальных возможностей и уничтоже­ние бедности.

В целом, исследователи характеризуют взгляды 11 — 18-летних как «ортодоксальные» и «консервативные»: они находятся на пути превращения «или в пассивных зрителей, или в интеллигентных потребителей».

Симптоматичен общий вывод исследований социализации подростков: у них гораздо шире распростра­нено стремление к реальной взрослой перспективе, чем к юношеским идеалам. «Идеализм» встречается гораздо реже, чем осмотрительность, осторожность, скептицизм и трезвость. Дж. Адельсон пересмотрел выводы Ж. Пиаже и А. Кольберга, которые в 50—60-е гг. считали наоборот: по мере морального и когнитивного созревания у подростков нарастает неприятие полити­ческих условностей. По их мнению, чем выше интел­лект, тем критичнее подростки к существующему обще­ству и его политической системе.

Вывод Дж. Адельсона звучал неожиданно даже по меркам житейских понятий о юности как времени по­рывов, мечтаний, романтического видения действитель­ности вообще и политики в частности. Однако вывод Дж. Адельсона оказался удивительно верным в страте­гическом отношении. Вот почему он сохраняет свое значение и в новом веке, с компьютерными средства­ми гиперсоциализации, с виртуальными мирами, в ко­торые погружены нынешние подростки, с их качествен­но иной когнитивной природой, а выводы Ж. Пиаже и А. Кольберга остались в прошлом столетии.

Политическая социализация не завершается подро­стковым или отроческим возрастом. Не завершается она и получением паспорта гражданина — это только формальная фиксация появления минимальных граж­данских прав и обязанностей подросшего человека. Политическая социализация продолжается, в разных формах, всю жизнь. Однако, с течением времени, ее этапы и стадии определяются уже не возрастными из­менениями, связанными со структурой личности, а с освоением нового социально-политического опыта, усвоением новых социальных и политических ролей, личным участием в политической деятельности. По­литическая картина мира, складывающаяся у человека, с годами в значительной степени меняется, однако, ее основные, «ядерные» параметры фиксируются в струк­туре личности. В случаях дисфункций политической системы, затрудняющих передачу политических ценно­стей новым поколениям и дезориентирующих уже сформировавшихся граждан, в случае ее реформирова­ния или даже полного краха, у зрелых граждан проис­ходит возврат к ранним базовым представлениям, по­лученным в ходе ранней, первичной социализации⁷⁹. Но этим ли объясняется неугасающая популярность социа диетических представлений в постсоветском россий­ском обществе?

В целом, принято разделять три основные системы политической социализации. Во-первых, это система прямой, целенаправленной социализации. К ней отно­сятся непосредственно связанные с человеком элемен­ты государственного устройства, политические инсти­туты, партии, организации и движения. В наиболее важном для политической социализации, молодом воз­расте, это детские, подростковые и молодежные поли­тические организации. Во-вторых, система стихийной социализации. Это неформальные объединения, несу­щие элементы контркультуры по отношению к господ­ствующей политической культуре. Как правило, сюда входят специфические группировки в рамках молодеж­ной субкультуры, самодеятельные молодежные объеди­нения, кружки, клубы и т. д. Часто это представители иных, не просто субдоминантных, а даже оппозицион­ных политических культур. В-третьих, это самовоспи­тание и самообразование, выполняющие функции сис­темы политической аутосоциализации. Она отражает самостоятельный, активный, творческий выбор самосо­циализирующегося субъекта, и может включать различ­ные источники политической информации (книги, сред­ства массовой информации, интернети т. д.). Элементы названных выше основных систем политической социа­лизации и включенные в них люди выступают в качест­ве специфических агентов социализации.

Отдельно фигурируют механизмы, агенты и осо­бые системы ресоциализации, необходимость в кото­рой иногда возникает при резких сменах политической системы, связанных со сменами политического строя, режима и т. д.

В современном мире активно развиваются две ос­новные тенденции, в борьбе которых происходит про­цесс политической социализации. С одной стороны, во всем мире усиливаются общественные потребности в политическом развитии личности, ее активном включе­нии в политическую жизнь, росте ее политического самосознания. Особенно ярко эта тенденция проявляется в процессах демократизации. С другой стороны, суще­ствует и противоположная тенденция, проявляющаяся в разных формах отчуждения человека от государства, политических институтов и процессов принятия поли­тических решений. О первой тенденции говорит рост активности и информированности людей в отношении политики, приход в политику новых слоев населения, которые ранее были выключены из нее. Вторая, проти­воположная тенденция отражается в добровольном или насильственном политическом отчуждении граждан, апатии и цинизме, недоверии к власти и официальной политике, в падении поддержки политических институ­тов, партий, государства со стороны населения. Рассмот­рим три основных, хотя и самых крайних варианта, к которым могут приводить изложенные тенденции.

Политическая активность — деятельность поли­тических групп или индивидов, связанная со стрем­лением изменить политический или социально-эконо­мический порядок и соответствующие институты. В наиболее широком смысле проявляется в революци­онных изменениях общества или его реформировании. На индивидуальном уровне — это совокупность про­явлений тех форм жизнедеятельности человека, в ко­торых выражается его стремление активно участво­вать в политике, отстаивая свои права и интересы. Этот вариант — цель и идеал так называемой «активист­ской» политической культуры, распространенной в за­падных демократиях.

Политическая пассивность (индифферентность или индифферентизм, от лат. понятия indifferens — безраз­личный) — безразличие к политике и нежелание прини­мать участие в политической жизни. От индивидуальных позиций, может развиваться до масштабов массовых настроений. Помимо внутренних, чисто психологиче­ских проявлений, поведенчески политическая пассив­ность выражается в отказе от выполнения гражданско-fo долга— например, от участия в выборах. Обычно «хроническая» политическая пассивность служит при­знаком неразвитой политической культуры тех или иных слоев общества или общества в целом. В случае разви­тия политической пассивности в случаях, когда ранее она отсутствовала, это говорит о росте отрицательного отношения к действиям властей или их представителей. Обычно, политическая пассивность — это начальная форма протеста против политики властей.

Политическое отчуждение — политико-психологи­ческое следствие чрезмерной бюрократизации полити­ческой жизни. Следствием бюрократизации, как пока­зал еще М. Вебер, является обезличивание человека, утрата им индивидуальной инициативы и свободы дей­ствий, превращение его в простого исполнителя воли организации или государства. В современном обществе политическая власть немыслима без капитальных организационной и институциональной основ. Эти основы, маскируясь демократическими процедурами формирования властных структур, выступают на первое место, часто скрывая от объектов власти ее реальный источник (например, обладание собственностью). В итоге, объекты власти оказываются лишены возможности стать субъектами властных отношений и влиять на характер принимаемых решений, почему и воспринимают власть как отчужденный от себя феномен. Таким образом, человек лишается своих политических характеристик, утрачивает всякое, далее критическое отношение к политическому строю, превращается в «одномерного человека» (выражение Г. Маркузе).

В диалектической борьбе политической активности и пассивности происходит развитие новых механизмов регуляции политического поведения и нового субъекта политики — личности активного, информированного, принимающего самостоятельные решения и несущего за них ответственность гражданина. Общий вектор развития процессов политической социализации ведет к постепенной замене традиционных меха­низмов жесткого внешнего контроля за человеком на его собственные, внутриличностные саморегуляторы политического поведения. В конечном счете, именно они являются главным результатом политической со­циализации как таковой.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ УЧАСТИЕ: ПОЗИЦИИ ГРАЖДАНИНА

В конечном счете, политическое участие — это как бы «выход», реальное поведенческое следствие, отра­жение и выражение процессов политической социали­зации. Если в процессе политической социализации происходит в основном когнитивное и, отчасти, эмоцио­нальное взаимодействие индивида с политической сис­темой, то процессы политического участия (или не­участия) показывают эффективность политической социализации индивида. По сути, политическое участие показывает, удалось ли политической системе «овла­деть» индивидом или же у него остались некоторые ресурсы индивидуального сопротивления, связанные с осознанием личных интересов.

Под политическим участием понимается неотъем­лемое свойство политической или иной управляющей (или самоуправляемой) деятельности людей, которое служит одним из средств выражения и достижения их интересов. Политическим участие становится тогда, когда индивид или группа вовлекаются во властные политические отношения, в процесс принятия реше­ний и управления, носящих политический характер. Наиболее развитым типом такой политической общ­ности является государственно-организованное об­щество.

Свободное, добровольное участие граждан в поли­тике является одним из важнейших индикаторов каче­ственных особенностей политических систем, степени их демократизма. В демократическом обществе, тео­ретически, такое участие — всеобщее, равноправное, инициативное и действенное, особенно в решении во­просов, затрагивающих существенные интересы гра­ждан и находящихся в их непосредственной компетен­ции. Оно выступает для них средством достижения своих целей и интересов, реализации потребностей в самовыражении и самоутверждении, чувства граж­данственности. Такое участие обеспечивается соответ­ствующими государственно-правовыми институтами, нормами и процедурами, в совокупности составляющи­ми основы правового государства, демократического политического режима. Другим необходимым услови­ем демократического участия является относительно равномерное распределение среди различных членов общества таких ресурсов реального политического участия, как деньги, образование, знание механизмов лринятия решений и лиц, принимающих эти решения, свободное время, реальный доступ к средствам массо­вой информации и т. п.

В зависимости от характера политического режима, традиций, размеров территории и численности населения, развитости коммуникаций и ряда других фак­торов, возможно разное сочетание прямого (непосред­ственного) и опосредованного (представительного) по­литического участия граждан. Важнейшими агентами и, одновременно, посредниками участия в современной обществе выступают политические партии, общественно-политические организации и движения. Основная форма политического участия — выборы и, шире, избирательные кампании. Если целью демократического общества является максимизация политического участия граждан, то другие типы политических режимов имеют свои особенности.

В авторитарном обществе часть населения полностью или частично отстраняется от участия в политике. Там торжествует «власть немногих», которые совершенно не заинтересованы в том, чтобы делиться этой властью.

Тоталитарное же общество парадоксальным образом стремится к мобилизационному вовлечению населения в своеобразные формы квази-участия. Прежде всего, это массовые ритуальные действия поддержки правящего режима. Именно поэтому при реально минимальной или просто номинальной возможности политического участия, при тоталитаризме создается иллюзия всеобщей политизации общества. В этом случае, политическое участие играет преимущественную роль инструмента индоктринации и контроля над политическим сознанием и поведением населения со стороны тоталитарного режима.

В демократическом обществе политическое участие выполняет функции политической социализации и воспитания. Если в тоталитарном обществе запрещены все формы политического протеста, несогласия, и даже несанкционированного согласия с политикой властей, то демократическое общество допускает определенные формы протеста. Они служат инструментами политического обучения граждан.

В истории политической науки, еще Платон и Аристотель специально рассматривали участие и неучастие граждан в делах полиса для выявления причин смен форм государственного устройства. Их интересовала роль участия в становлении идеального государства. Затем интерес к данным вопросам возродился в Новое время. Однако вначале его рассматривали лишь как субсидиарное средство описания и создания идеальной политической стратегии для правителя (Н. Макиавелли), носителей суверенитета и различных образов правления (Ш. Боден), форм и принципов правления (Ш. Монтескье), природы общественного договора, форм правительства и «народного суверенитета». Толь­ко в XX веке политическое участие стало не просто индикатором развития демократических процессов, но еще и мерилом развитости уровня политической само­организации личности.

Это связано с проблемой мотивов политического участия. Само по себе внешне наблюдаемое полити­ческое участие еще не позволяет судить о степени собственной, внутренней активности граждан и их добровольности в этом участии. Реально понимать все это дает только знание внутренних психологических мотивов участия граждан в политике. Согласно данным многочисленных исследований мотивационной сферы рядовых участников политического процесса, выделя­ются следующие основные виды мотивов политическо­го участия. Разумеется, это далеко не полный список, В реальной жизни присутствует множество различных конкретных мотивов. Мы приводим ниже лишь основ­ные, наиболее распространенные:

1. Мотив интереса и привлекательности политики как сферы деятельности. Для определенного типа людей политика просто интересна как сфе­ра занятий, Соответственно, они и избирают ее в качестве сферы приложения сил.

2. Познавательные мотивы. Политическая систе­ма дает человеку устойчивую картину мира. Это удобная объяснительная схема, к тому лее дос­тупная далеко не всем. Соответственно, она и привлекает любознательные умы, особенно в детском и подростковом возрасте. Политиче­ские знания дают им преимущество над сверст­никами, хуже ориентированными в политике.

3. Мотив власти над людьми. Один из наиболее древних, глубинных, и потому, не требующих подробных комментариев.

4. Идеологические мотивы. Это устойчивые мотивы, основанные на совпадении собственных ценно­стей человека, его идейных позиций с идеологи­ческими ценностями политической системы.

5. Мотивы преобразования мира. Это очень силь­ные мотивы, связанные с пониманием несовер­шенства существующего мира и настойчивым стремлением улучшить, преобразовать его. Как правило, мотивы этого рода свойственны для лю­дей, настраивающихся на профессиональные занятия политикой. Для них политика и есть ин­струмент преобразования мира.

6. Традиционные мотивы. Очень часто люди уча­ствуют в политике потому, что так просто при­нято в их местности, среди родственников, дру­зей и знакомых.

7. Меркантильные мотивы. Политика, как и иная сфера деятельности, представляет собой, на оп­ределенном уровне, оплачиваемый труд. Соот­ветственно, для определенных людей занятия политикой — просто способ заработать, начи­ная от расклейки предвыборных листовок, кон­чая постом партийного функционера.

8. Ложные псевдомотивы. Это те квази-мотивы, которые активно формирует пропаганда любой политической системы — начиная от «За Роди­ну, за Сталина!» до требований «отстоять цен­ности истинной демократии».

Разные мотивы побуждают к разным вариантам политического участия. Обычно принято выделять «мобильные» (активные) и «иммобильные» (пассивные) формы политического участия. Среди активных форм выделяется, как минимум, шесть основных вариантов. Во-первых, это простейшие реакции (позитивные или негативные) на импульсы, исходящие от политической системы, ее институтов и их представителей, не связан­ные с необходимостью высокой личной активности человека. Грубо говоря, это реакция зрителя в театре или перед телевизором, воспринимающим некоторые новости. Во-вторых, участие в действия, связанных с делегированием собственных полномочий. Наиболее яркий пример — электоральное поведение. В-третьих, личное участие в деятельности политических организа­циях, посещение собраний и других мероприятий. В-четвертых, выполнение не разовых поручений, а уже постоянных конкретных политических функций в рам­ках институтов политической системы или оппозици­онных ей. В-пятых, прямое действие — выход с това­рищами на митинг, помощь в строительстве баррикады, участие в политических столкновениях и т. п. В-шестых, активная, в том числе руководящая деятельность во вне-институциональных политических движениях, направ­ленных против существующей политической системы, добивающихся ее смены или конечной перестройки. Часто это участие (лидерство) в толпе, идущей на слом политической системы.

Среди «иммобильных» (пассивных) форм полити­ческого участия выделяются четыре основные фор­мы. Во-первых, это полная выключенность из поли­тических отношений, обусловленная низким уровнем общественного развития. Во-вторых, политическая выключенность как результат излишней бюрократи-зярованности самой господствующей политической системы, низкой эффективности обратной связи ме­жду этой политической системой и гражданским об­ществом в целом, разочарование людей в политиче­ских институтах, В-третьих, политическая апатия как форма неприятия политической системы, навя­занной людям извне — например, в результате про­игрыша войны и завоевания страны неприятелем. В-четвертых, политический бойкот как выражение активной враждебности к политической системе и ее институтам⁸⁰.

Политическое участие — многоуровневая система рекрутирования граждан в политику. Она начинается с простейших, элементарных форм участия, и разви­вается до высших уровней — политических лидеров.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ: ПОЯВЛЕНИЕ ЛИДЕРА

Процесс политической социализации приводит к своеобразному расслоению индивидов. Часть из них становится активными гражданами, часть предпочита­ет более пассивное существование. На активных дер­жится государство, существует и развивается полити­ческая система, строится политическая организация общества. Самые активные становятся ее руководите­лями — лидерами. В следующей главе мы подробно рассмотрим, как происходит взаимодействие лидера с другими людьми, и что представляет из себя феномен лидерства в целом. Пока же нас интересует лидер просто как человек, психологически выросший в резуль­тате описанных выше процессов политической социа­лизации.

Политический лидер — это глава, формальный или неформальный руководитель («вождь») государства, политической группы (группировок), общественно-поли­тической организации или движения. Как правило, это ведущее лицо политического процесса, осуществляющее объединение и сплочение политических сил, задающее направление деятельности государственным и общест­венно-политическим институтам, партиям, политическим движениям. Это лицо, во многом определяющее особен­ности политического курса — например, на реформу или на революционные преобразования или, напротив, на консервацию существующего положения дел.

В рамках поведенческого направления, бихевиористы выделяют следующие основные функции полити­ческого лидера:

1) определение целей,

2} обеспечение ведомых средствами достижения этих целей,

3) помощь ведомым в их действиях и взаимных от­ношениях,

4) сохранение целостности группы.

Другими словами, лидер планирует, делегирует, ко­ординирует и контролирует, т. е. выполняет законода­тельную, исполнительную и судебную функции.

Потенциал лидерства, с психологической точки зрения, представляет собой совокупность качеств, ко­торые указывают на способность личности (или, реже, группы) побуждать других действовать, воодушевляя и уверяя людей в том, что избранный курс действий яв­ляется правильным. Соответственно, для политической науки лидерство — это совокупность правил и проце­дур, в рамках которых осуществляется лидерская дея­тельность и которые могут носить либо рутинный ха­рактер (в стабильных политических системах) или отличаться спонтанностью в нестабильных ситуациях. Для политической психологии лидерство — это особая деятельность, требующая наличия определенных пси­хологических свойств, характеризующих человека как лидера.

Основной политико-психологической характери­стикой лидера является авторитет, т.е. влияние, зна­чение, которым он пользуется в силу определенных за­слуг, качеств или обстоятельств. Авторитет — это форма отношений власти, которая необходима любо­му руководителю для того, чтобы он мог руководить другими людьми. Отсутствие авторитета равносильно утрате руководства и лидерства, исчезновению управ­ления. У авторитета, как и у власти вообще, выделя­ются две стороны:

1) влияние руководителя на подчиненных людей,

2) подчинение людей этому влиянию.

В свое время Ф. Энгельс писал: «Всякая сложная деятельность нуждается в организации. Последняя же невозможна без авторитета, т. е. 1) без навязывания чужой воли, 2) без подчинения этой воле»⁸¹.

Авторитет подразделяется на истинный и ложный. Основными видами ложного авторитета считаются:

1. авторитет подавления подчиненных,

2. авторитет специально создаваемого «расстоя­ния», дистанции с подчиненными,

3. авторитет высокомерия лидера,

4. авторитет постоянных поучений и резонерства,

5. авторитет подкупа,

6. авторитет «своего парня» и панибратства,

7. авторитет псевдодоброты и либерализма в отно­шениях с подчиненными.

Ложный авторитет всегда основан на несовпаде­нии интересов того, кто руководит людьми, и самих этих людей. Преследуя свои личные цели, такой ру­ководитель идет на откровенный обман, используя пе­речисленные выше психологические приемы для насильственного (в буквальном или переносном, пси­хологическом смысле) навязывания своей воли людям. Причем воли, противоречащей их подлинным интересам.

Истинный авторитет — такое влияние на людей, такая власть над ними, которые соответствуют подлин­ным интересам этих людей, и которые именно поэтому добровольно принимаются этими людьми. Истинный авторитет — это соединение влияния руководителя с собственными интересами людей. Влияние руководи­теля, обладающего таким авторитетом, обычно состоит из двух моментов:

1. формальное (официальное) влияние, связанное с авторитетом организации и поста, занимаемо­го руководителем в организации,

2. неформальное (неофициальное), человеческое влияние, связанное с личными качествами руко­водителя.

Только оптимальное соединение этих моментов является основой истинного авторитета. Упор лишь на один из этих двух взаимосвязанных моментов опасен, так как игнорирует другой аспект.

Здесь, разумеется, возникает естественный вопрос: а реально ли одинаково успешно сочетать и то, и дру­гое? Может ли один и тот же руководитель обладать достаточно высокими деловыми (обеспечивающими инструментальное, обычно формализованное влияние) и человеческими (обеспечивающими эмоциональное, обычно неофициальное влияние) качествами? Человек, желающий быть эффективным лидером, должен к это­му стремиться. Если этого нет, то обычно возникают компромиссные варианты — например, так называемое «коллективное руководство», которое включает людей и с теми, и с другими качествами.

Что же является главным: первая или вторая груп­па качеств? Все зависит от сферы деятельности руко­водителя. Естественно, что в производственной, ска­жем, сфере — первая. В политике же — вторая: ведь это работа с людьми. Авторитет политика складывает­ся в процессе общения и связан с формированием до­верия людей к его носителю, признанием превосход­ства его психологических качеств, правильности и справедливости его действий. Это и обуславливает доб­ровольное подчинение ему людей.

Стержнем политической психологии лидера явля­ется политический «образ» («схема», «модель») мира, который присутствует, в принципе, у любого человека, начиная с определенного возраста, однако выражен по-разному. Для политического лидера наиболее харак­терно наличие необычно яркого и детализированного образа («схемы») мира наряду с сильным стремлением осуществить, утвердить этот образ в реальности — реа­лизовать его. Последнее стремление является наиболее сильным мотивом участия человека с лидерскими ка­чествами в политике. Включаясь в нее, он неизбежно стремится к властным рычагам, как раз и дающим воз­можность в наибольшей степени овеществить свой об­раз-схему мира.

В структуре этого образа-схемы центральное ме­сто занимает образ самого себя, своего Я вообще, и в политике, в частности. Анализ данного образования представляет собой пока что мало разработанную проблему. Можно допустить, вслед за рядом исследо­вателей, что этот образ самого себя центрирован на собственном имени человека. Определенным подтверждением этому может служить то подчас навязчивое стремление к увековечению своего имени, которое свойственно большинству политиков во всем мире, а также то внимание к имени-псевдониму, «кличке», которое отличает особый, наиболее экзальтированный и потому демонстративный тип политических лиде­ров — революционеров.

Ясно, что в структуре образа самого себя у поли­тика присутствуют представления о личном простран­стве и времени, в котором действует данный персонаж, а также то стремление к признанию и одобрению, без которого вообще не может состояться политик. Что касается первого фактора, то едва ли случайно запад­ные исследователи в поисках психологических объяс­нений событий октября 1917 года в России придают большое значение наследственным сердечно-сосуди­стым болезням В.И. Ульянова. То самое «вчера было рано», а «завтра будет поздно» поддается любопытной психологической трактовке. Зная о причинах смерти отца и деда, Ленин не мог не задумываться над своим самочувствием и тем, что он вступал в возраст повы­шенного риска инсульта. Говоря же о стремлении к признанию и одобрению, иллюстрацией является био­графия любого политического деятеля.

Особое место в психологии политического лидера занимают индивидуальные нормы и ценности, которые, как правило, не до конца соответствуют общепринятым и потому выделяют лидера. Лидер обязан внутренне быть инноватором, «преступником» в буквальном смысле слова — человеком, преступающим старые, привычные нормы, ценности и даже законы. Хотя внешне лидер обычно должен быть традиционали­стом — это явление представляет собой одну из разно­видностей так называемого «парадокса лидера», и будет подробно исследовано дальше.

Пока выделим главное: данный парадокс состоит в том, что настоящий лидер обязан совмещать несо­вместимое. С точки зрения эмоционального одобрения людей, он не должен ломать ничего привычного: ведь любые перемены оборачиваются утратой чего-то, а люди не любят утрат. Лидер обязан быть консервато­ром и «охранителем», достойным порождением своей политической системы, группы, общества. Но, с другой бороны, для развития того же общества, для достиже­ния нового уровня жизни он обязан быть инноватором, должен уметь ставить и достигать необычные, новые Цели. А это значит, неизбежно разрушать что-то привычное. Чтобы стать лидером, надо быть идеальным детищем политической социализации. Но чтобы оста­ваться им, надо уметь вступить в своеобразный кон­фликт «отцов и детей» и победить в нем.

Г. Холландер прямо указывал, что лидер обладает у членов группы «кредитом идеосинкразии» («что можно Юпитеру, то нельзя быку»}, однако этот кредит не без­граничен, как у вождя. Согласно Дж. Джонсу и X. Джерарду, одна из обязанностей лидера — инновация, про­верка новых способов взаимодействия с внешним миром, установление новых стандартов жизни. Для этого лидер и имеет кредит доверия — он не должен быть конфор­мистом, иначе следует потеря статуса. Однако — еще один парадокс — право на этот нонконформизм вырас­тает из всего предыдущего конформистского поведения этого человека. Согласно Дж. Картраиту, члены группы приобретают статус конформностью, а статус позволя­ет быть нонконформизмом.

Проблема в том, что это трудно совместить. Поэто­му и не бывает «вечных» лидеров: рано или поздно любой из них нарушает баланс между эмоциональной привязанностью людей к старому и рациональным пониманием неизбежности нового, склоняется в ка­кую-то одну сторону и, в результате, неизбежно умно­жает число своих недоброжелателей. У всех перед гла­зами еще недавние примеры М. Горбачева, с одной стороны, и Б. Ельцина — с другой.

В психологии политического лидера образ-схема мира, центрированная на образе самого себя, включа­ет представления о других людях, различных сущест­вующих в жизни объектах и явлениях. Эти представле­ния структурированы и иерархизированы, выстроены «по приоритетам» в образе-схеме в соответствии со значимостью людей, объектов и явлений. Значимость определяется ролью этих вещей в реализации главного мотива поведения — стремления к власти ради овеще­ствления этого образа-схемы. В соответствии со значи­мостью одни представления ближе к системообразующему центру, образу самого себя, другие же удалены и находятся как бы на периферии.

Мировая политика дает массу примеров наличия у ярких лидеров собственных «образов», «схем» и «моделей» мира. Так, хорошо известна несколько шар­жированная «карта мира» по Р. Рейгану (см. рис. 1). Нарицательными стали «модель мира» имама Р. Хомейни; «мировой план» Мао Цзэдуна; схемы переуст­ройства, описанные в «Майн Кампф» А. Гитлера и др.

Такие образы мира, определяющие политическое поведение лидеров, имеют два истока. С одной сторо­ны, психология личности лидера. С другой — влияние среды, культуры, факторов социализации. Главная про­блема, с которой сталкиваются все лидеры и их ведо­мые, состоит в том, чтобы быть уверенными в адекват­ности лидера и его образа мира.

а) реальной ситуации;

б) объективным интересам группы, сообщества и мира в целом;

в) самому себе.

Фактически, все упирается в три главных вопроса:

а) нужен ли данный лидер и его «образ мира» в данной конкретной ситуации?

б) не вреден ли он с точки зрения интересов опти­мального развития?

в) может ли он реализовать свой образ, соответст­вуют ли его «амбиции» его же «амуниции»?

Американский карикатурист весьма своеобразно пере­дал некоторые черты рейгановской геопсихополитики — того личностного образа мира, который можно реконструи­ровать, исходя прежде всего из высказываний, а также конретных политических акций Р. Рейгана. Пройдемся вместе с ним по этой любопытной карте.

Рис. 1 Земной шар по Рональду Рейгану

Начать надо с розы ветров: на запад— США, на восток – «они». «Они» — это, конечно же, СССР. «безбожники», коммунисты. В воображении Рейгана «они» непремен­но лжецы и шпионы. Далее на восток— «их Китай», а на месте китайского острова Тайвань — равноликий «наш (т.е. американский) Китай». Страна восходящего солнца предста­ет в виде гигантского автомобиля с технократической под­писью «Японская корпорация». Австралия просто переиме­нована в «Кенгуру».

Вся Азия поделена с ковбойской прямотой: к «их Ки­таю» примыкает невзрачный Индостан, населенный какими-то «индеями». Средний Восток населяют некие «мусульман­ские фанатики». Обратим особое внимание на Ближний Восток. Это уже грезы, но весьма примечательные: кроме «Великого Израиля», в состав которого входят Бейрут и зна­чительная часть Арайского полуострова, все остальное на­звано просто и ясно — «наша нефть». Карикатурист изобра­зил, как выглядит рейгановский план «урегулирования» палестинской проблемы: на карте «родина палестинцев» вы­несена чуть ли не на Северный полюс.

Под боком у Израиля — «Египет». Он, как и положено, занимает северо-восток Африки. Остальную часть континен­та населяют просто африканцы, презрительно именуемые «неграми».

В Европе есть «их ракеты» и «наши ракеты». А вообще Старым Светом управляют социалисты и пацифисты. Выде­ляются лишь Польша — объект санкций, провокаций, осо­бого интереса, и «Тэтчерлэнд» — британская «железная леди» заслужила большое уважение США.

На этом кончается восток и начинается запад — на нем, естественно, по Рейгану, доминируют исключительно США. Их лучшая половина, конечно, Калифорния. Затем — рес­публиканцы и другие настоящие американцы. Не повезло северо-востоку — там демократы и бродяги, примазавшие­ся к корыту социального обеспечения. К северу от Вели­ких озер, где надлежало бы быть Канаде, расположилась «Страна кислых дождей» (конечно, владение США). Мрач­ный юмор здесь в том, что выбросы американской про­мышленности действительно оборачивается «кислыми дождями» над Канадой. Небольшая резервация Экотопия —экологическая утопия — отведена «придуркам, помешавшимся на охране окружающей среды». На карте, среди прочих пунктов, помечены Белый дом, Голливуд, Лас-Berac, Дисней-лэнд — места, президенту известные и любимые.

К югу от США все предельно просто. Вместо Мекси­ки— «страна марьячос», уличных музыкантов. Вместо Кубы — «советская колония». Плюс Сальвадор, Фолкленды и «наш Панамский канал», который отделяет территорию, на­званную «землей бананов».

Страна и регионы в «мире Рейгана», и географические названия, по мнению американского карикатуриста, сходятся один к одному, как с уровнем представлений президента (например, Латинская Америка – «бананы», Австралия – «кенгуру»), так и с его желаниями – например, размеры Израиля, «нашей нефти», «нашего Китая» и т.п.).

Психологическое лидерство (в отличие, скажем лидерства институционального) всегда существует в системе тех или иных субъект-субъектных отношений (взаимодействий). В качестве субъектов таких отноше­ний могут выступать как отдельные индивиды, так и группы или даже все общество, а взаимодействия мо­гут разворачиваться как между индивидами, группами, обществами, так и между индивидами и группами, ин­дивидами и обществами, группами и обществами. Та­ким образом, получается, что лидерство — это процесс неравного взаимодействия между субъектами (индиви­дами, группами, обществами, индивидами и группами, индивидами и обществами, группами и обществами), ха­рактеризующийся отношениями доминирования и под­чинения.

Определяя понятие «лидер» политике-психологиче­ски, будем исходить, во-первых, из того, что он является субъектом процесса лидерства (неравного взаимодейст­вия). Во-вторых, лидер выполняет в силу своего положе­ния определенные функции. Мы считаем, что лидерская функция регуляции взаимоотношений через различные формы доминирования-подчинения является наиболее существенной характеристикой лидера. Таким образом, возникает следующее психологическое определение лидера: это субъект процесса взаимодействия, выпол­няющий функцию регуляции взаимоотношений через различные формы доминирования-подчинения, ради достижения тех или иных целей личности, группы или общества.

Лидер немыслим в одиночку, поэтому должен су­ществовать еще один элемент данной диадической субъект-субъектной структуры. Бытуют разные обозна­чения этого второго элемента структуры. Чаще всего встречаются следующие определения: лидер и осталь­ные члены группы, лидер и последователи, лидер и ведомые. Ведомый является, также как и лидер, субъек том процесса взаимодействия. Однако, на этом их сходство заканчивается: ведомый — это тот, кого ведут. Таким образом, существенной характеристикой ведомого является то, что он позволяет себя вести. Иными словами, он делегирует другому человеку (лидеру) пра­ва и обязанности регуляции их взаимоотношений. Итак, ведомый — это субъект процесса взаимодействия, де­легирующий лидеру права и обязанности регуляции взаимоотношений через различные формы доминиро­вания-подчинения.

Во всех приведенных выше определениях, для уточ­нения характера отношений, способов реализации лидер­ских функций используются понятия «доминирование» и «подчинение». Доминирование представляет собой пре­жде всего отношения неравенства, навязанные лидером. Важно, что это — отношения очевидного неравенства, которые навязывает лидер. Доминирование реализуется по четырем основным сферам. Во-первых, как влияние, авторитет — это варианты психологического доминиро­вания. Во-вторых, как насилие в тех или иных формах — это варианты силового доминирования. В-третьих, как подкуп — варианты экономического доминирования. В-четвертых, как политическая власть — соответственно, это варианты политического доминирования.

Подчинение также является отношением очевидно­го неравенства, однако главным субъектом этих отноше­ний выступают ведомые. Таким образом, подчинение — это отношения очевидного неравенства, в которых ведо­мые принимают или требуют доминирования от лидера.

В системе отношений, фиксируемой понятиями до­минирование-подчинение, находят определение и та­кие понятия, как власть и воздействие. Власть, с поли­тико-психологической точки зрения — это система отношений доминирования-подчинения в той или иной сфере, реализуемая тремя основными способами:

а) регулированием норм;

б) определением ценностей;

в) демонстрацией образцов поведения.

Приведенные в данном определении три способа реализации отношений доминирования-подчинения ох­ватывают практически весь спектр способов и возмож­ностей реализации этих отношений. Так, регулирование норм лидером предполагает нормирование поведения ведомых. Определение лидером ценностей связано с вовлечением ведомых в определенную систему ценностей. Демонстрация лидером образцов поведения означает практически неизбежное принятие их, подражание им.

Воздействие представляет собой фиксированный момент в отношении доминирования-подчинения, выражающий определенные усилия лидера в направле­нии достижения целей личности, группы, общества. Совокупность особых способов воздействия составля­ет суть психологических механизмов лидерства. Эти способы воздействия реализуются в формах зараже­ния, внушения, убеждения и подражания. Таким обра­зом, психологические механизмы лидерства реализуют­ся в четырех основных формах.

Во-первых, это заражение— эмоциональное воз­действие, осуществляемое через передачу определен­ного психического состояния и предполагающее бес­сознательное усвоение данного состояния. Во-вторых, это внушение — эмоционально-волевое, целенаправ­ленное, неаргументированное воздействие, осуществ­ляемое через передачу некритически воспринимаемой информации и подразумевающее ее принятие. В-треть­их, это убеждение — вербальное воздействие, осущест­вляемое в рациональных или псевдорациональных формах через предлагаемую информацию и подразу­мевающее достижения сознательного согласия с ней. В-четвертых, - это подражание —воздействие, осущест­вляемое через демонстрацию конкретных, наглядных образцов поведения и подразумевающее их принятие и воспроизведение.

По смыслу изложения, здесь логично определить и такое понятие, как «манипуляция», которое в широ­ком смысле означает определенную систему способов воздействия. Более точно, с нашей точки зрения, опре­делить манипуляцию как осознанное использование этой системы способов воздействия. Таким образом, манипуляция — это осознанное создание лидером оп­ределенных условий, стимулирующих необходимое поведение ведомых.

Лидер, естественно, должен обладать способно­стью создавать определенные условия и таким образом влиять на поведение ведомых. Это умение, способность означает понятие способа (стиля) лидерства. Способ (стиль) лидерства определяется как совокупность форм, приемов, методов структурирования отношений доми­нирования-подчинения.

Термины, приведенные выше, не вызывают особых вопросов и трудностей осмысления. Более подробного анализа требуют такие понятия, как «тип лидера» и «личностно-психологические черты лидера».

Определив лидера как субъекта процесса взаимодействия, выполняющего функции регуляции взаимоотношений через различные формы доминирования-подчинения, логично говорить о различных типах лидера. Определим тип лидера как разновидность субъекта, доминирующего в процессе взаимодействия и регулирую­щего отношения доминирования-подчинения специфи­ческим способом. Несколько выше, определяя понятие «власть», мы зафиксировали, что отношения доминиро­вания-подчинения могут быть реализованы тремя основ­ными способами: регулированием норм, определением ценностей и демонстрацией образцов поведения. Соответственно этому, мы выделя­ем три основных типа лидера: 1) лидер-«организатор»; 2) лидер-«демонстратор» и 3) лидер-«аксиолог»,

«Организатор» — тип лидера, регулирующий отно­шения доминирования-подчинения на основе нормиро­вания поведения субъектов взаимодействия. «Демон­стратор» — тип лидера, регулирующего отношения доминирования-подчинения на основе демонстрации тех или иных образцов поведения. Наконец, «аксиолог» — тип лидера, регулирующий отношения домини­рования-подчинения на основе вовлечения ведомых в определенную систему ценностей.

Необходимо отметить, что проделанный анализ пра­вомерности выделения этих типов показывает: практи­чески все исследования лидерства изучали какой-либо) из этих трех аспектов. Одни исследователи делали объектом своего внимания организаторскую, управленческую функцию лидера. Другие предпочитали изучать ценностную составляющую лидерства. Третьи изучали лидера как объект для подражания и следования ему. а таком случае, совершенно правомерно выделять и промежуточные типы, которые представляют собой совокупность качеств организатора, аксиолога и демонстратора, либо организатора и аксиолога, организатора и демонстратора, аксиолога и демонстратора.

Описанные типы лидерства хорошо коррелируют с совершенно определенными способами воздействия) которые составляют психологические механизмы лидерства. Подражание как способ воздействия более соответствует типу «демонстратора», убеждение — «организатору», заражение — «аксиологу».

Говоря о личностно-психологических чертах лидера, будем исходить из того, что традиционно в психоло-) гии выделяют три основные подструктуры или уровни структуры личности: биологический, психологический) социально-психологический и/или социальный уровни. В отношении политического лидера эти уровни могут быть дополнены политико-психологическим уровнем. Более подробно, однако, можно говорить о пяти-уровневой структуре свойств и качеств (черт) лидера.

1. Биологический уровень предполагает анализ таких компонентов как наследственность, темперамент, пол, состояние здоровья лидера. Эти качества выступают детерминантами поведения и определяют некоторые личностные черты. Темперамент, например, придает индивидуальное своеобразие поведению, поступкам, сказывается на особенностях эмоционального выраже­ния своих взглядов. Возрастные характеристики также играют роль в проявлении различных черт и психиче­ских функций. Среди биологических характеристик иг­рают роль и чисто физические данные, определяющие выносливость, силу, энергичность, работоспособность.

2. Психологический уровень личности включает прежде всего такие факторы как эмоции, волю, память, способности, интеллект, характер.

3. Социально-психологический уровень предполагает анализтаких компонентов какцели, ценности, интересы, мотивы, мировоззрение, установки, отношения и т.д.

4. Политико-психологический уровень требует рас­смотрения вопросов политической социализации, поли­тических ценностей, политического выбора, политиче­ских норм, образцов политического поведения и т. д.

5. Социальный уровень отражает общесоциалъные позиции и взгляды лидера.

Таким образом, мы определили основные уровни, на которых проявляется главное качество личности лидера — образ его Я. Что же и как проявляется кон­кретно? Как уже говорилось выше, прежде всего про­являются особенности образа самого себя, «психологи­ческого образа» жизни человека и имеющегося у него психологического образа мира и жизни в этом мире.

То есть, основные личностно-психологические чер­ты лидера — это особенности образа самого себя и «психологического образа» жизни как способа структурирования психологического пространства личности, требующие и/или позволяющие регулировать отноше­ния доминирования-подчинения. Они проявляются на пяти основных уровнях:

1) биологическом;

2) психологическом;

3) социально-психологическом;

4) политико-психологическом;

5) социальном.

Так выглядят основные понятия и параметры, по­зволяющие рассматривать политическую психологию лидера как, прежде всего, наиболее «продвинутого» гражданина, преуспевшего в процессах политической социализации и выдвинувшегося в процессах полити­ческого участия. В последующих главах мы еще к ним вернемся для того, чтобы подробнее рассмотреть их конкретное содержание.

ПСИХОЛОГИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭЛИТЫ

Процессы политической социализации и полити­ческого участия выдвигают не только отдельных лиде­ров. В совокупности, они формируют целый слой поли­тически активных людей, который со временем, так или иначе, становится лидирующим (правящим, руководя­щим) для данного общества. Такой слой обычно имену­ется элитой или «правящим», «руководящим», «руля­щим классом» (от английского «ruling class»).

Понятие «правящий класс» впервые было введе­но югославским исследователем М. Джиласом для обозначения бюрократической номенклатуры совет­ского общества сталинского образца. Понятие «элита» происходит от латинского eligere и французского elite, что означает лучшее, отборное, избранное. Начиная с XVII века, это понятие употребляется для обозначения товаров наивысшего качества. С XIX века применяет­ся к высшим социальным группам в системе социаль­ной иерархии. В социально-политических науках тер­мин получил распространение в XX веке.

«Элита» — центральное понятие так называемых элитарных теорий общественно-политического разви­тия, считающих, что любая социальная структура включает высший, привилегированный слой или слои, осуществляющие функции управления, развития нау­ки и культуры (творческие функции), и остальную массу населения, выполняющую нетворческие, репро­дуктивные функции. Предтечами современных тео­рий элит были Платон, Т. Карлейль, Ф. Ницше и др. В качестве относительно целостной системы взглядов, теории элиты были сформулированы в начале XX века такими авторами как В. Парето, Г. Моска, Р. Михельс и др. Общая суть теорий элит заключалась в том, что они пытались свести все политические процессы к взаимодействию элит. Тогда понятие элиты становилось самодостаточным, и подменяло все прочие (типа классов, групп и т. д.). Как верно писали американские исследователи: «Если «Манифест коммунистической партии» провозглашает, что история всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы клас­сов, то кредо элитаристов заключается в том, что ис­тория до сих пор существовавших обществ была ис­торией борьбы элит»⁸².

Определения элиты в разных концепциях достаточ­но неоднозначны. В. Парето называл элитой людей, по­лучивших «наивысший индекс» в сфере своей деятель­ности. Г. Моска считал элитой наиболее активных в политическом отношении людей, ориентированных на власть— «организованное меньшинство общества». X. Ортега-и-Гассет подразумевал под элитой людей, пользующихся в обществе наибольшим престижем, статусом, богатством, а также обладающих интеллекту­альным или моральным превосходством над массой, «наивысшим чувством ответственности». А. Этциони имел в виду людей, обладающих «позициями власти». Т. Дай называл элитой лиц, обладающих формальной властью в организациях и политических институтах, чем и определяющих социальную жизнь. Л. Фройнд — «бого вдохновленных личностей», обладающих харизмой. А. Тойнби — «творческое меньшинство» общества, в противоположность «нетворческому большинству», то есть сравнительно небольшие группы, состоящие из лиц, занимающих ведущее положение в политической, экономической, культурной жизни общества. Соответ­ственно, он подразделял политическую, экономиче­скую, культурную и др. элиты.

Наиболее психологичным представляется понима­ние политической элиты, предложенное Дж. Хигли. С его точки зрения, главное заключается не в постах и должностях, занимаемых людьми, относимыми к элите. Ее сущность — возможность влиять на приня­тие политических решений, даже не занимая таких формальных постов, и критиковать правящий режим, не слишком рискуя при этом быть репрессированны­ми. То есть, это неформальный слой членов общества, обладающих таким авторитетом, который вынуждает власти считаться с их мнением даже тогда, когда это мнение противоречит позициям властей. В этом смысле, элита — не то же самое, что «рулящий класс». В по­следний попадают, выдвигаясь на те или иные посты, занимая некоторые формальные позиции, прежде все­го, в бюрократической иерархии. В элиту же попада­ют на основании личных достоинств, неформальных связей и лидерских качеств, проявляющихся в соци­ально-политически значимых сферах. Образно говоря, «правящий класс» — это иерархия «кресел», тогда как элита — это собрание имен.

В значительной степени, принадлежность к элите определяется не столько общественным признанием, сколько основанным на таком признании личном са­моощущении входящих в элиту людей. Это своего рода «кадровый резерв» политических лидеров для обще­ства (или, иногда, ее еще именуют «политическим от­стойником», что в принципе означает почти одно и то же). Формально, элите противостоит «контрэлита» (ли­деры оппозиционных движений), хотя психологически между ними существует немало общего, что периоди­чески может порождать миграционные процессы, ко­гда те или иные персоны перемещаются из элиты в контрэлиту и наоборот.

Представителей элиты в таком понимании харак­теризует высокий уровень личной политической куль­туры, глобальность восприятия и оценок происходяще­го, способность к быстрому и глубокому осмыслению, включая предвидение последствий, динамизм полити­ческого поведения, а также развитое чувство ответст­венности за происходящее в социально-политической сфере. Как правило, элита подчеркнуто «личностна» и не «индивидуалистична», ей свойственен корпоратив­ный дух, хотя, одновременно, присущи и достаточно выраженные, а подчас просто жесткие межличност­ные конкурентные отношения. Каждый отдельный представитель элиты — реальный или потенциальный лидер, однако всех их соединяет понимание того, что собственный лидерский потенциал можно реализовать только при общем сохранении определенных «правил игры» и, главное, существующей социально-политиче­ской системы в целом. Элита — это, в определенной степени, неформальный коллективный лидер общест­ва и его политического строя.

Политическая элита — это те самые «гладиаторы», о которых Л.В. Милбрайт писал: «...Это люди, особен­но хорошо подготовленные для того, чтобы управлять окружающими. Они чувствуют свою компетентность, знают себя и доверяют своим знаниям и способностям, их «я» достаточно сильно, чтобы выдерживать удары, они не отягощены грузом сомнений и внутренних конфликтов, умеют контролировать свои импульсы, они сообразительны, общительны, склонны проявлять свою индивидуальность, ответственны. Хотя у них может появиться желание доминировать над другими и манипулировать ими, но такие склонности не про­являются у них сильнее, чем у людей, выступающих в других ролях. Гладиаторы способны добиться славы в политической борьбе и достаточно уверены в себе, чтобы выдерживать хитросплетения партийной поли­тики. Политическая жизнь далеко не гостеприимное место для индивидов, неуверенных в себе, робких и замкнутых, для людей, не обладающих сильной верой в свои возможности успешно справляться с собствен­ным окружением»⁸³.

Элита — образование, операционально не фикси­руемое. Это, в значительной мере, виртуальная груп­па. Тем не менее, по косвенным проявлениям элиты подразделяются на консолидированные и неконсоли­дированные, ответственные и безответственные, эгои­стичные и неэгоистичные. Политическая психология элит, в значительной мере, определяет политическую психологию всего общества, однако, безусловно, не подменяет ее полностью. Всякий политический строй пытается формировать собственную элиту, необходи­мую ему для более эффективного осуществления вла­сти. Однако подчеркнем: политическая элита не явля­ется ситуационным образованием. Это совокупное порождение всех рассмотренных выше процессов политической социализации и политического участия.

NB

1. Политическая психология отдельной личности — одна из ключевых и, вместе с тем, мало разработанных проблем. Это связано с долгим доминированием объ­ектного подхода, подчинявшего личность политиче­ским институтам и стремившегося строить «объектив­ную», то есть, надличностную политическую науку — науку о «Левиафане». Однако последние десятилетия убедительно показали роль отдельной личности в по­литике на всех ее уровнях, что вызвало возрождение субъектного подхода, опирающегося на понятие «ин­тереса», которым руководствуются люди, вступая или не вступая в политические отношения.

2. Политическая социализация — это процесс включе­ния индивида в политическую систему посредством оснащения его опытом данной системы и возникшего на ее основе государства, закрепленными в политиче­ской культуре. Это такой процесс взаимодействия индивида и политической системы, целью которого является адаптация индивида к данной системе, пре­вращение его в личность гражданина. В процессе взаимодействия индивида с политической системой происходят два ряда процессов. С одной стороны, система воспроизводит себя. рекрутируя и обучая, приспосабливая к себе новых членов. Политическая система в этом процессе играет роль механизма со­хранения политических ценностей и целей системы, сохраняет преемственность поколений в политике. С другой стороны, требования политической системы переводятся в структуры индивидуальной психики, становятся политическими свойствами личности. В результате, политическая социализация формирует политическое сознание и поведение личности. В про­цессе политической социализации происходит станов­ление личности гражданина — члена данной полити­ческой системы. Механизмы политической социализации функциопи руют на общесоциальном, социально-психологическом и индивидуальном (внутриличностном) уровнях Политическая социализация включает ряд возрастных этапов и стадий, причем политические структурь личности развиваются на разных стадиях неравномер­но. Принято разделять три основные системы поли­тической социализации: 1) прямая целенаправленная социализация, 2) стихийная социализация, 3) самовоспитание и самообразование. Особый случай представ­ляет собой ресоциализация при кризисах политиче­ской системы. Возможны три основных варианта политической социализации: политическая активность, политическая пассивность и политическое от чуждение.

3. Достигаемая в ходе политической социализации по­литическая активность реализуется в политическом участии граждан. Под политическим участием пони­мается неотъемлемое свойство политической или иной управляющей (или самоуправляемой) деятель­ности людей, которое служит одним из средств вы­ражения и достижения их интересов. Политическим участие становится тогда, когда индивид или группа вовлекаются во властные политические отношения. в процесс принятия решений и управления, носящих политический характер. Наиболее развитым типом такой политической общности является государст­венно-организованное общество. В основе политического участия могут лежать раз­ные психологические мотивы. В целом, выделяются мотивы интереса и привлекательности политики как сферы деятельности; познавательные мотивы; мотив достижения власти над людьми; идеологические мо­тивы; мотивы преобразования мира; традиционные мотивы; меркантильные мотивы; а также ложные псевдомотивы. Разные мотивы побуждают к разным вариантам политического участия. Обычно принято выделять «мобильные» (активные) и «иммобильные» (пассивные) формы политического участия.

4. Наиболее активные формы политического участия свойственны лидерам. Политический лидер — это глава, формальный или неформальный руководитель («вождь») государства, политической группы (группировок), общественно-политической организации или движения. Как правило, это ведущее лицо поли­тического процесса, осуществляющее объединение и сплочение политических сил, задающее направление деятельности государственным и общественно-поли­тическим институтам, политическим движениям. Это лицо, во многом определяющее особенности полити­ческого курса. Политический лидер осуществляет следующие ос­новные функции: 1) определение целей, 2) обеспе­чение ведомых средствами достижения этих целей, 3) помощь ведомым в их действиях и взаимных от­ношениях, 4) сохранение целостности группы. То есть, лидер планирует, делегирует, координирует и контролирует — выполняет законодательную, ис­полнительную и судебную функции. Основной политико-психологической характеристи­кой лидера является авторитет — влияние, которым он пользуется в силу определенных качеств или обстоя­тельств. Стержнем политической психологии лидера является свой политический «образ» («схема», «мо­дель») мира, связанный с сильным волевым стремле­нием утвердить этот образ в реальности. В структуре этого образа центральное место занимает образ само­го себя, представления о личном пространстве и вре­мени, индивидуальные нормы и ценности, а также представления о других людях, объектах и явлениях, иерархически выстроенные в соответствии с их лич­ностной значимостью для лидера и достижения его главного мотива — реализации своего образа мира. Отношения лидера с ведомыми строятся по схеме «доминирование — подчинение». Психологическое доминирование осуществляется за счет особых ме­ханизмов, среди которых выделяются заражение, внушение, убеждение и подражание. Основные личностно-психологические черты лидера, в целом, — это особенности образа самого себя и «пси­хологического образа» жизни как способа структури­рования психологического пространства личности, требующие и/или позволяющие регулировать отноше­ния доминирования-подчинения. Они проявляются на пяти основных уровнях: 1) биологическом (пол, воз­раст, состояние здоровья, особенности темперамента и т. д.), 2) психологическом (особенности эмоциональ­но-волевой сферы, памяти, способностей, характера), 3) социально-психологическом (цели, ценности, инте­ресы, мотивы, мировоззрение, установки, отношения и т.д.), 4) политико-психологическом (политическая социализация, политические ценности, политический выбор, политические нормы, образцы политического поведения), 5) социальном (основные общесоциальные позиции и взгляды лидера).

5. Процессы политической социализации и политиче­ского участия выдвигают не только отдельных лиде­ров. В совокупности, они формируют целый слой по­литически активных людей, который со временем становится лидирующим (правящим, руководящим) для данного общества. Такой слой обычно именует­ся политической элитой. С психологической точки зрения, главное заключается не в постах и должностях, занимаемых людьми, относимыми к элите. Ее сущность — возможности влиять на принятие политических решений, даже не занимая таких формальных постов, и критиковать правящий режим, не слишком рискуя при этом быть репрессированной. То есть. это неформальный слой обладающий таким авторитетом, который вынуждает власти считаться с его мнением, даже когда это мнение противоречит позициям властей. Элита — ни синоним «правящего класса». В последний попадают, занимая формальные позиции в бюрократической иерархии. В элиту попадают на основании личных достоинств, неформальных связей и лидерских ка­честв. Если «правящий класс» — это иерархия «кре­сел», то элита — собрание имен. В значительной степени, принадлежность к элите оп­ределяется не столько общественным признанием, сколько основанным на таком признании личном са­моощущении входящих в нее людей. Это своего рода «кадровый резерв» лидеров для общества. Представи­телей элиты характеризует высокий уровень личной политической культуры, глобальность восприятия и оценок происходящего, способность к быстрому и глубокому осмыслению происходящего, включая предвидение последствий, динамизм политического поведения, а также развитое чувство ответственности за происходящее в социально-политической сфере. Элиты подразделяются на консолидированные и не­консолидированные, ответственные и безответствен­ные, эгоистичные и неэгоистичные.

Для семинаров и рефератов.

1. Ашин Г.К. Современные теории элиты. — М., 1985.

2. Вятр Е. Социология политических отношений. — М., 1979.

3. Гозман Л.П., Шестопал Е.Б. Политическая психоло­гия. — Ростов-н/Д, 1996.

4. Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психоло­гия. — М., 1994.

5. Шестопал Е.Б. Личность и политика. — М., 1988.

6. Field G.L, Higley J. Elitism. — L., 1980.

7. Greenstein F. Personality and Politics. — Princeton, 1985.

8. Handbook of Political Socialization. Theory and Re­search. — N. Y., 1977.

Глава 5

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ ЛИДЕРСТВА

Феномен лидерства как особая проблема политической психологии. Феномен лидерства как «человеческое измере­ние» проблемы власти.

Ранние теории политического лидерства. Теории «ге­роев» и «теории черт». Теории среды. Личностно-ситуационные теории. Теории взаимодействия-ожидания. «Гумани­стические» теории. Теории обмена. Мотивационные теории.

Общие типологии и типы лидерства.

Политико-психологические типологии лидерства. Пси­хопатологическая типология Г. Лассуэлла. Типология поли­тических типов Д. Рисмана. Теория «макиавеллистской лич­ности». Типология президентов Дж.Д. Барбера. Типология Д.М. Бернса; «трансформационное» и «трансдейственное» лидерство. Отечественные типологии политического ли­дерства.

Современные подходы к проблеме лидерства. Стили ли­дерства и психологический климат в группе (авторитарный, демократический и попустительский). Анализ лидерства через четыре переменных Д. Катца. Обобщенные конструк­ции М. Германн {«дудочник в пестром костюме», «торговец», «марионетка», «пожарник»). Культурологическая теория А. Вилдавского. Типология В.Д. Джоунса.

Феномен лидерства — нечто совершенно особен­ное в политической психологии. Во-первых, это безус­ловно одна из наиболее ярких, и потому заметных и ве­дущих проблем. Если для политической науки в целом главной проблемой является власть, то для политиче­ской психологии — конкретное выражение этой вла­сти в том самом «человеческом факторе» политики, который она изучает. Это конкретное выражение име­ет две ипостаси. С одной стороны, власть в политико-психологическом измерении — это способность вла­ствующего («верхов») заставить себе подчиняться, то есть некоторая потенция лидера, политического ин­ститута или режима. С другой стороны, власть в том же самом политико-психологическом измерении — это готовность «низов» подчиняться «верхам». Так возникают две стороны одной медали феномена ли­дерства: способность «верхов» и готовность «низов». И каков «удельный вес» каждого из этих компонентов, зависит от многих обстоятельств, а точнее, от каждого конкретного случая. Изучение феномена лидерства позволяет рассматривать названные компоненты в единстве и взаимовлиянии.

Во-вторых, феномен лидерства — наиболее актив­но изучаемая проблема политической психологии. Именно здесь накоплен основной массив исследова­ний, концепций и попыток теоретического обобще­ния. Именно здесь наиболее полезно и продуктивно постоянное обращение к истории проблемы, углуб­ленный исторический экскурс в проведенные ранее исследования. В изучении феномена лидерства, в от­личие от ряда других разделов политической психо­логии, пока еще нет «окончательного диагноза», ко­торый позволил бы кратко суммировать и обобщить имеющиеся достижения, отбросив заведомо невер­ные концепции.

В-третьих, это наиболее продуктивная и благодар­ная для политических психологов проблема. Занятие ею обеспечивает интерес широкой публики и, одно­временно, спрос со стороны самих политиков. То есть, одновременно приносит редкое сочетание — и славы, и денег. Все сказанное и объясняет то повышенное внимание, которое проявляется к данной проблеме как во всей науке, так и в данной книге.

РАННИЕ ТЕОРИИ ЛИДЕРСТВА

Пропустим, по причине чистой описательности и отсутствия серьезного анализа, предысторию изуче­ния феномена лидерства. Попытки его политико-психологического анализа являются достоянием всей пись­менной истории человечества. Однако до конца XIX — ачала XX веков основные подходы к проблеме лидерства носили сугубо описательный характер. Анализ стал достоянием XX века. Различные теории и теоретики вплотную попытались объяснить природу лидерства и выявить факторы, влияющие на появление этого фе­номена. В обобщенном виде можно выделить несколь­ко групп подобных теорий⁸⁴.

Теории «героев» и «теории черт»

Теории данной группы — из разряда древнейших. Только кратко упомянем некоторые их истоки. Как известно⁸⁵, значительная часть политико-психологиче­ских черт лидерства детерминирована культурой. Древ­ние египтяне приписывали следующие «божественные черты» своему императору: «властное высказывание» в устах, «понимание в сердце», а «язык его — усыпаль­ница справедливости». Гомеровская Илиада раскрыла четыре необходимых, по мнению древних греков, каче­ства: справедливость (Агамемнон), мудрость (Нестор), хитрость (Одиссей), доблесть (Ахилл). Однако модели поведения лидеров и «наборы» лидерских «черт» мно­гократно менялись со временем.

Относительно поздние представители «героиче­ской» теории (Т. Карлайл, Е.Е. Дженнингс, Дж. Дауд и др.) рассматривали героев (по их мнению, история — это творение «героев», великих людей) для выделе­ния качеств, «передающихся по наследству» и «спо­собствующих завлечению масс». Возникшая вслед за развитием «героической»? «теория черт» пыталась дать ответ на вопрос, какими же чертами должен об­ладать лидер как особый тип деятельности. Сторон­ники этой теории (Л.Л. Бернард, В.В. Бинхам, О. Тэд, С.Е. Килбоурн и др.) считали, что лидером человека делают определенные психологические качества и свойства («черты»). Лидер рассматривался через призму ряда факторов. Во-первых, «способности» — умственные, вербальные т.д. Во-вторых, «достиже­ния» — образование и спорт. В-третьих, «ответствен­ность» — зависимость, инициатива, упорство, жела­ние и т. д. В-четвертых, «участие» — активность, кооперация и т.д. В-пятых, «статус» — социально-экономическое положение, популярность. Наконец, в-шестых, «ситуативные черты» личности.

Отметим основные качества, необходимые лидеру в рамках этого подхода:

1. сильное стремление к ответственности и завер­шению дела;

2. энергия и упорство в достижении цели; риско­ванность и оригинальность в решении проблем;

3. инициативность;

4. самоуверенность;

5. способность влиять на поведение окружающих, структурировать социальные взаимоотноше­ния;

6. желание принять «на себя» все последствия действий и решений;

7. способность противостоять фрустрации и рас­паду группы.

Любопытно, что комплексное исследование лидер­ского поведения, предпринятое в прикладных целях в Госдепартаменте США в 1979 г. показало, что наибо­лее важные черты современного политического лиде­ра — это неформальные организаторские навыки, из­бегание бюрократических подходов, терпимость к фрустрации, прямота суждений, способность выслу­шать чужое мнение, энергичность, ресурс роста и юмор. Забавно, что интеллектуальные способности не считаются решающими для лидера.

М. Вебер считал, что «три качества являются для политика решающими: страсть, чувство ответствен­ности и глазомер... Страсть в смысле ориентации на существо дела, страстной самоотдачи делу... Глазо­мер способный с внутренней собранностью и спо­койствием поддаться воздействию реальностей... требуется дистанция по отношению к вещам и людям... Проблема состоит в том, чтобы втиснуть в одну и ту же душу и жаркую страсть и холодный глазо­мер»⁸⁶.

Впрочем, теории «героев» и «черт» продолжают итожить число своих сторонников и списков необхо­димых лидерам качеств. В определенной мере, это инерция прежних, описательных подходов. Научное же изучение феномена пошло дальше.

Теории среды

Основное положение теорий среды гласит: лидер­ство является функцией окружения, т.е. определенного времени, места и обстоятельств, в том числе культур­ных. Эта теория полностью игнорировала индивидуаль­ные различия людей, приписывая их требованиям сре­ды. Так, по Е.С. Богардусу, тип лидерства в группе зависит от природы группы и проблем, которые ей предстоит решать.

В.Е. Хоккинг предположил, что лидерство — функ­ция группы, которая передается лидеру, только когда группа желает следовать выдвинутой им программе. Х.С. Персон выдвинул две гипотезы:

1. каждая ситуация определяет как качества лиде­ра, так и самого лидера;

2. качества индивида, которые определяются си­туацией как лидерские качества, являются ре­зультатом предыдущих лидерских ситуаций.

В свое время Дж. Шнейдер с удивлением обнару­жил, что количество военных лидеров в Англии было прямо пропорционально количеству военных конфлик­тов, в которых участвовала страна. Это стало наиболее яркой иллюстрацией справедливости теорий среды. Для оценки ее сути воспользуемся высказыванием А.Дж. Мэрфи: ситуация вызывает лидера, который и должен стать инструментом разрешения проблемы.

Личностно-ситуационные теории

Эта группа теорий является симбиозом двух преды­дущих: в ее рамках одновременно рассматриваются и психологические черты лидера, и условия, в которых про­исходит процесс лидерства. Так, по мнению С.М. Казе, лидерство генерируется тремя факторами: личностными качествами, группой последователей и событием (напри­мер, проблемой, которую решает группа).

P.M. Стогдил и С.М. Шартл предложили описывать лидерство через такие понятия как «статус», «взаимо­действие», «сознание» и «поведение» индивидов по отношению к другим членам организованной группы. Таким образом, в рамках этой теории лидерство рас­сматривается скорее как система отношений людей, а не как характеристика изолированного индивида.

X. Герт и С.В. Миллз считали, что для понимания феномена лидерства надо уделять специальное внима­ние таким факторам, как черты и мотивы лидера, его общественный имидж, мотивы его последователей, черты лидерской роли и институциональный контекст,

Таким образом, в разных вариантах теории данной группы пытались преодолеть ограничения и расширить достоинства предыдущих подходов.

Теории взаимодействия-ожидания

Согласно взглядам Дж.С. Хоманса и Дж.К. Хемфилда, теория лидерства должна рассматривать три основные переменные: действие, взаимодействие и настроения. Это предполагает, что усиление вза­имодействия и участие в совместной деятельности связано с усилением чувства взаимной симпатии, и с внесением большей определенности в групповые нор­мы. Лидер в этой теории определяется как инициа­тор взаимодействия.

Например, теория «усиления ожиданий» Р. Стогдилла основана на следующем утверждении: у членов груп­пы в процессе взаимодействия усиливаются ожидания того, что каждый из них будет продолжать действовать соответствующим образом. Роль индивида определяется взаимными ожиданиями и, если его действия совпадают с ожиданиями группы, ему разрешается к ней присоеди­ниться, т.е. его допускают («принимают») в группу. Ли­дерский потенциал человека зависит от его возможности инициировать взаимодействие и ожидания.

Согласно теории «целевого поведения» (path-goal theory — М.Г. Эванс), степень проявления внимания лидером определяет осознание последователями буду­щего поощрения, а степень инициирования структуры лидером определяет осознание подчиненными того, какое именно поведение будет поощрено. Близкая к ней «Мотивационная теория» (Р.Л. Хау, Б.Т. Басе) понима­ла лидерство как попытку изменения поведения чле­нов группы через изменение их мотивации. Ф.Е. Фидлер считал, что «лидерское поведение» зависит от требований конкретной ситуации. Например, «ориентированный на работу» лидер будет эффективным в крайних ситуациях (слишком легкая или слишком тяжелая работа). Лидер же, ориентированный «на взаимоотношения», обычно эффективен при решении «умеренных», как бы «промежуточных» проблем.

Группа теорий, получивших название «гуманисти­ческих», во главу угла ставила развитие эффективной организации. По мнению представителей этой теории, человек по природе своей — «существо мотивирован­ное», а организация по своей природе всегда структу­рирована и контролируема. Главной функцией лидер­ства является модификация организации с целью обеспечения свободы индивидов для реализации их мотивационного потенциала и удовлетворения своих нужд— однако, при одновременном достижении це­лей организации.

Д. МакГрегор разработал две теории организую­щего лидерства. Во-первых, это так называемая тео­рия X, основанная на предположении, что индивиды обычно пассивны, противостоят нуждам организации и, следовательно, необходимо направлять и мотиви­ровать их. Во-вторых, он предложил теорию Y, осно­ванную на предположении, что люди уже обладают мотивацией и стремятся к ответственности, поэтому необходимо так их организовать и направлять, чтобы они одновременно реализовывали и свои цели, и цели организации.

С. Аргирис также указывал на наличие конфлик­та между организацией и индивидом. По его мнению, природа организации предполагает структурирование ролей членов и контроль за исполнением ими своих обязательств. В природе человека заложено стремле­ние к самореализации через проявление инициативы и ответственности. Эффективное лидерство должно принимать это во внимание и опираться на эти каче­ства.

Р. Ликерт считал, что лидерство — процесс отно­сительный, и лидер должен принимать во внимание ожидания, ценности, межличностные навыки подчи­ненных. Лидер должен дать подчиненным понять, что организационный процесс направлен на их пользу, так как обеспечивает им свободу для ответственного и инициативного принятия решений.

В рамках данной теории, P.P. Блайк и Дж.С. Моутон сумели изобразить лидерство графически: по оси абсцисс — заботу об индивидах, по оси ординат — за­боту о результате. Чем выше эти два коэффициента, тем больше развиты отношения доверия и уважения в организации.

В целом же, отметив условную «гуманистичность» данных теорий, сделаем вывод о том, что это был все-таки шаг вперед по сравнению с предшественниками. Более того: нам еще придется вернуться к гуманисти­ческим трактовкам лидерства, но несколько позднее.

Теории обмена

Представители данной теории (Дж.С. Хоманс, Дж.С. Марч, Х.А. Саймон, Х.Х. Келлиидр.) исходили и до сих пор исходят из того, что общественные отноше­ния представляют собой форму особого обмена, в ходе которого члены группы вносят определенный вклад и получают некий «доход». Взаимодействие продолжает­ся до тех пор, пока все участники находят такой обмен взаимовыгодным. Т.О. Джакобс сформулировал свой вариант теории обмена следующим образом: группа предоставляет лидеру статус и уважение в обмен на его необычные способности достижения цели. Процесс обмена сложно организован, он включает многочислен­ные системы «кредитования» и сложные «выплаты».

Данная группа теорий, будучи супер-рационалистичной, отражает, безусловно, лишь одну из сторон феномена лидерства. Однако ее влияние в современ­ной политической психологии значительно, как и, шире, влияние рациональной психологии вообще. Обобщенно говоря, вся история изучения феномена лидерства привела к тому, что воцарились два супер­подхода: рационалистический и гуманистический. Последний опирается на углубленный анализ лично-стно-психологических корней данного феномена.

Мотивационные теории

Согласно В.Ф. Стоуну⁸⁷, мотив — это своеобразная выученная «навязчивая идея», основанная на внутрен­ней потребности компетентно обращаться с окружаю­щей средой. Независимо от первоначальной потреб­ности (власть, престиж, самовыражение), мотивация зависит от осознаваемых человеком возможностей. Естественно, слишком сильная мотивация может исказить восприятие. Например, слишком сильно мотивирован­ный кандидат, объективно имеющий мало шансов на успех, может быть слепо уверен в своей победе. Од­нако, чаще всего индивид выставляет свою кандида­туру, когда осознает, что у него есть вероятность по­бедить, достаточно навыков и серьезная поддержка. Как заметил Д. Шлезингер, «амбиции часто развива­ются в специфической ситуации как ответная реакция на возможности, открывающиеся политику»⁸⁸. «Теория амбиций» предполагает рациональную оценку ситуа­ции. Дж. Штерн предложил следующую формулу мо­тивации:

МОТИВАЦИЯ = f (МОТИВ х ОЖИДАНИЕ х СТИМУЛ)

Это означает, что амбиции кандидата представля­ют собой функцию его личных мотивов (власть, успех, уважение), его ожиданий относительно занятия долж­ности и «ценности приза». Ожидания индивида опре­деляются его отношением к политической системе, будущим возможностям как политика, оценкой собст­венных способностей и вероятной поддержкой. Дру­гими словами, будущие престиж, власть и зарплата определяют амбиции политика.

Мотивация же, по Дж. Аткинсону, подразделяет­ся на два типа: с одной стороны, мотивация успеха (My), с другой же — мотивация избегания неудачи (Мн). Используя язык формул, можно записать:

My = f (My х Оу х Су)

Мн = f (Мн х Он х Сн)

То есть, уровень удовлетворения в случае успеха и степень унижения в случае поражения зависят от субъективных ожиданий индивида относительно воз­можных последствий как того, так и другого. В случае, если в мотивационной модели индивида Мн превыша­ет Му, индивид выбирает либо ситуацию со стопро­центным успехом, либо очень рискованные предпри­ятия (для легкого оправдания своего провала). Если Мн равна Му, то результативная мотивация равна нулю, она практически отсутствует. И, наконец, чем больше Му по сравнению с Мн, тем выше субъективная веро­ятность успеха, так как относительная сила мотивации влияет на эту вероятность и смещает ее вверх. Беспо­койство относительно провала тем сильнее, чем даль­ше возможность успеха от границы 50:50.

Итак, для лидерства важен мотив плюс возмож­ность его реализации, так как мотив без такой возмож­ности равен движению без направления. Известный сторонник гуманистической психологии А.М. Маслоу⁸⁹ в своей теории иерархических потребностей писал, что корни лидерства возникают в процессе трансформа­ции человеческих желаний (мотивы, исходящие из чувств) в потребности, социальные стремления, кол­лективные ожидания и политические требования, т.е. в мотивы, зависящие от среды. В иерархии потребно­стей на низшем уровне находятся физиологические потребности, выше — обеспечение безопасности, по­том — аффективные потребности. Фрустрация низ­ших потребностей увеличивает мотивацию для их удовлетворения. Задача лидерства —предотвращение фрустрации, апатии, неврозов и других форм «обще­ственных расстройств» через трансформацию по­требностей граждан в социально-продуктивном на­правлении. Лидеры как бы конвертируют надежды и стремления в санкционированные ожидания. Цепочка контролируемого лидером состояния ведомых такова: желания и потребности → надежды и ожидания → требования. Затем — политические действия.

Что касается самого лидера, то А. Маслоу различал два типа властных потребностей: а) потребность в силе, достижениях, автономности и свободе, и б) потреб­ность в доминировании, репутации, престиже, успехе, статусе и т. д. Большинство исследователей придержи­вается мнения, что стремление удовлетворить одну потребность — в доминировании — является основ­ным властным мотивом. Д.М. Бернс считает, что глав­ный элемент политических амбиций — потребность в уважении (одновременно, в высокой самооценке и высокой оценке других). Все «великие люди» демон­стрировали наличие этой потребности. Наглядным примером является лидер с ущербной самооценкой (В. Вильсон, по 3. Фрейду). По мнению Д.М. Бернса, стремление к уважению — это не патология, а лишь по­вышенная потребность в самоактуализации. Самоактуализаторы — это и есть потенциальные лидеры.

СОВРЕМЕННЫЕ КОНЦЕПЦИИ:

ОБЩИЕ ТИПОЛОГИИ И ТИПЫ ЛИДЕРСТвА

В современной науке существует множество по­пыток выделить какие-то типы и построить какие-либо типологии лидерства. Вначале кратко рассмотрим ос­новные типологии первой половины XX века, так как именно они заложили основу для современных клас­сификаций как лидеров, так и стилей лидерства, так и всего феномена лидерства в целом⁹⁰, а потом остано­вимся на политико-психологических типологиях.

Одним из первых Е.С. Богардус выделил следую­щие типы:

1. автократический (в сильной организации),

2. демократический (представитель интересов группы),

3. исполнительный (в состоянии выполнить ка­кую-либо работу),

4. рефлексивно-интеллектуальный (неспособный руководить большой группой).

Чуть позже, Ф.С. Бартлетт классифицировал лиде­ров несколько по-другому:

1. институциональный тип (лидер вследствие пре­стижа занимаемой позиции),

2. доминирующий (получает и сохраняет свою по­зицию с помощью силы и влияния),

3. убеждающий (оказывает влияние на настрое­ния подчиненных и побуждает их к действиям).

Затем С.С. Кичело выделил особый тип «лидера без офиса» и назвал его «пророком». Пророки выхо­дят на авансцену истории в смутные времена и, вызы­вая поддержку ведомых, становятся символами ини­циированного ими самими движения.

Ф. Редл считал, что институциональные и эмоцио­нальные групповые процессы могут происходить толь­ко вокруг девяти типов личностей. В его терминоло­гии, это «патриарх», «лидер», «тиран», «объект любви», «объект агрессии», «организатор», «искуситель», «ге­рой» и «пример для подражания» (причем как позитив­ный, так и негативный).

Дж.В. Гетцель и Е.Г. Губа подразделяли:

1. «законодательное (nomothetic) лидерство», когда роли и ожидания определяют нормативные изме­рения деятельности в общественных системах,

2. «идеографическое лидерство», при котором по­требности и предрасположенности индивидов определяют личностные измерения групповой деятельности;

3. «синтетическое лидерство», примиряющее кон­фликтующие стороны.

В. Белл, Р.Дж. Хилл и С.В. Миллз рассматривали следующие типы лидеров:

1) «формальный» (на официальных постах);

2) «известный» (считается влиятельным в обществе);

3) «влиятельный» (реально оказывающий влияние);

4) «общественный» (активно участвующий в само­деятельных организациях).

М. Конвей наблюдал лидеров толпы и выделил три лидерские роли.⁹¹ Во-первых, это вожак (стремящийся «пасти» толпу, находящуюся в гипнотическом экстазе, и вести ее за собой по избранной им дороге — напри­мер, Наполеон). Во-вторых, представитель толпы (выра­жает известные устоявшиеся «правильные» мнения народа — например, Т. Рузвельт). В-третьих, толкователь мнений (стремится артикулировать то, что смутно чув­ствует толпа, ее скрытые страхи и переживания).

Конечно же, нельзя забывать и типологию полити­ческих лидеров М. Вебера. Поскольку она наиболее известна, остановимся лишь на трех выделявшихся им идеальных типах лидерской легитимности⁹²:

а) легальная легитимность, имеющая под собой рациональную основу, проявляющуюся в вере в ле­гальность нормативных правил и в право лидера, получившего свое место при этих правилах. При та­кой легитимности подчинение является следствием легально установленного обезличенного порядка и не выходит за формальные рамки власти организации. Это власть поста, «кресла», которое занимает чело­век. Это «бюрократический» тип и, соответственно, стиль лидерства. Люди подчиняются бюрократу потому, что чувствуют себя бессильными перед огром­ным числом атрибутов власти, которыми он окружа­ет себя;

б) традиционная легитимность, основа которой предполагает укоренившуюся веру в святость древ­них традиций и легитимность статуса правителей. Подчинение в этом случае является проявлением лич­ной преданности и определяется рамками привычных обязанностей. Это «традиционный» тип и, соответст­венно, стиль лидерства. Это власть монарха, полу­чающего ее по традиции, как бы автоматически, неза­висимо от собственных качеств и проводимой им политики;

в) харизматическая легитимность, аффективная основа которой ведет к специфической преданности и исключительной святости, героизму и образцовому характеру индивида, нормативным образцам и от­стаиваемому им порядку. «Харизма» — это тот стяг, знамя, хоругвь, которую несет в руках человек, воз­главляющий какое-то массовое шествие людей. Под­чинение лидеру основывается на личном доверии и определяется рамками представления индивида о ха-ризме. Подчиняясь, люди идут не столько за челове­ком, сколько за харизмой, которая осеняет его своим влиянием и авторитетом. Власть харизматического лидера — это власть символа и, одновременно, того момента, когда этот символ поднят над толпой. Это власть человека яркого, как то же самое знамя, но та­кая яркость идет не столько от человека, сколько от идущих за ним масс, наделяющих своей любовью и его, и несомое им знамя. Такая власть фанатична, но ситуативна: изменится ситуация, наступит иной мо­мент, и такой лидер может быстро поблекнуть, утра­тить свое влияние.

Обычно принято выделять две главные состав­ляющие харизмы.⁹³ Во-первых, это удаленность от под­чиненных (влияние возрастает пропорционально дис­танции). Во-вторых, наличие чего-то необычного, что порождает эмоциональное возбуждение последовате­лей. Подчеркнем, что к такому лидеру нет равнодуш­ных: его или любят или ненавидят. Со времен М.Вебера, разделяются три варианта харизмы⁹⁴:

1. харизма как символическое решение внутрен­них проблем;

2. как защита от чужой власти через агрессию;

3. как приписывание лидеру атрибутов, способст­вующих удовлетворению своих интересов.

Таким образом, из приведенного краткого обзора видно: в первой половине XX века типологии класси­фицировали лидеров одновременно как по выполняе­мой функции (представитель, исполнитель), так и по стилю лидерства (доминирующий — демократический). Более современные теории, в основном, изучают авто­ритарный и демократический стили, чаще называя их по-другому: «ориентированный на задачу» и «ориенти­рованный наличность».

ПОЛИТИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ТИПОЛОГИИ

Психопатологическая типология Г. Лассуэлла

Согласно данной типологии, в зависимости от функции, которую выполняет или стремится выполнять тот или иной политический тип, различаются такие типы как «агитатор», «администратор» и «теоретик», а также их различные комбинации. Г. Лассуэлл рассмат­ривал направление движения бессознательных факто­ров в критических ситуациях развития карьеры каж­дого из этих типов, а также их роль в становлении определенных политических типов.

Так, основная функция «агитаторов»⁹⁵ — распро­странение своей агитации и общение с гражданами. Они ценят риторику, вербальные формулы, жесты и частое, ритуализированное повторение принципов. Они живут ради того, чтобы быть замеченными, чтобы Провоцировать и унижать оппонентов, а чисто админи­страторские функции вызывают у них фрустрацию, Это недисциплинированные и часто сварливые политики с ярко выраженным энтузиазмом, которые возбуждают публику призывами, многократными заклинаниями и, подчас, даже бранью. Для них имеет ценность эмоцио­нальный отклик аудитории.

С психоаналитической точки зрения, считал Г. Лассуэлл, такие «агитаторы» являются выраженными нар­циссами (хотя их нарциссизм примитивен), их либидо оборачивается на собственное Я и Я-подобные объек­ты, что ведет к появлению гомосексуальных наклонно­стей, которые проецируются на абстрактные объекты. В прошлом это — образцовые дети, застенчиво подав­лявшие негативные эмоции. Однако такой «репресси­рованный садизм», не находя выхода в близком окруже­нии, переносился на общество. Жажда самовыражения в устной либо письменной форме (отсюда одна из клас­сификаций «агитаторов»: «ораторы» — «плагиаторы») представляет собой способ удовлетворения внутренних эмоциональных потребностей. Так, «ораторы» обычно отличаются подавлением негативных эмоций и частым плутовством в детстве.

«Администраторы», в отличие от «агитаторов», проектируют свои аффекты на менее отдаленные и абстрактные объекты и фокусируют внимание на ма­нипуляции определенной группой, демонстрируя бес­пристрастный безличностный интерес к задачам ор­ганизации. Им чужды абстракции, так как они не нуждались в них ранее, для разрешения своих эмо­циональных проблем. Их нельзя назвать безаффектными, они просто более хладнокровны и аффектив­но сбалансированы.

Г. Лассуэлл выделял два подтипа «администрато­ров». Первый подтип характеризуется выраженной энергией и воображением, что внешне приближает его к агитаторам. Однако в центре его внимания находят­ся определенные индивиды, они переносят свои аф­фекты на менее общие объекты и не стремятся «вы­вести из себя» большое количество граждан. Они привязаны к своему окружению и пытаются коорди­нировать его действия. Неспособность к достижению абстрактных объектов является следствием чрезмер­ной занятости конкретными индивидами в кругу се­мьи и трудностями в определении там роли своего «Я». Второй подтип представляет собой чрезмерно щепе­тильного и «совестливого» лидера, чья любовь к рутине и деталям, страсть к точности, одновременно, сохраняют целостность и развивают отчуждение ок­ружения. «Администраторы» этого типа не имели серьезных потрясений в ходе развития личности, не имели сверх-репрессированных эмоций, так как либо сублимировали их, либо выражали их в кругу семьи. Их щепетильность — не что иное, как попытка проде­монстрировать свою силу.

«Теоретиков» (экспертов и идеологов) привлекают отдаленные и высоко рационализированные цели. В от­личие от «агитатора», избирающего для атаки близкие цели, «теоретики» стремятся к абстракции и грандиоз­ности. Рассмотрение различных идей часто является для «теоретиков» самоцелью, что несколько отдаляет их от ведомых. «Теоретику» абстракции необходимы для раз­решения собственных эмоциональных проблем. В отли­чие от «администраторов», теоретики страдают при отсутствии аффектов, так как пережили много фрустраций в процессе своего развития. Интеллектуализа­ция — ответ теоретиков на собственные когда-то нере­шенные эмоциональные проблемы.

Согласно Г. Лассуэллу, на политическое развитие оказывает влияние характер политика. Он выделял два основных типа:⁹⁶ «принудительный» и «драматизирую­щий», а также подтип — «беспристрастный». Для ин­дивида с «принудительным» характером свойственны жесткие отношения, однообразие, монотонность самопрезентации, десубъективизация ситуации, отрицание новизны и другие качества «бюрократа»-администратора. «Драматизирующий» характер, с его склонностя­ми к самолюбованию, провокациям, флирту и т. п. (в ход идут любые средства для завоевания других) предс­тавляет собой полную противоположность «принуди­тельному» характеру и является основой для развития «агитатора» как политического типа. Индивиды с «беспристрастным» характером, отличающиеся от­сутствием ярких эмоциональных состояний, могут превратиться, по Г. Лассуэллу, как в прекрасных судей, дипломатов и т. д., так и, к сожалению, в отъяв­ленных негодяев.

Типология политических типов Д. Рисмана

Д. Рисман различал три типа обществ и, соответ­ственно, три типа социальных характеров — по его мнению, характер определяется обществом.⁹⁷ Трем социальным характерам соответствуют три типа поли­тических личностей. Традиционной направленности общества соответствует «безразличный тип» — че­ловек, у которого либо нет никакого отношения к по­литике, либо его низкая мобильность, отсутствие ориентации, или что-то еще заставляет остерегаться политики как таковой. Типичный взгляд «безразлич­ных»: политикой должен заниматься кто-то другой. Они не стремятся к власти, не чувствуют личной от­ветственности за политику и редко переживают ощу­щение вины или фрустрации из-за политики. Эти люди сохранили иммунитет, своего рода девственность в политике.

«Морализатор» («вовнутрь-направленный харак­тер») — лидер, нарушающий общепринятые правила подавления эмоций. Его поведение характеризуется сильными аффектами и низкой компетенцией. Это или идеалист со склонностью к самосовершенствованию, стремящийся к совершенству и людей, и институтов, или же пессимист, направленный не на достижение лучшего, но на предотвращение худшего. Д. Рисман различал два типа «морализаторов»: «негодующих» и «энтузиастов». В обоих случаях политические эмоции перевешивают политический ум, однако эмоции «него­дующего» намного мрачнее «энтузиаста». Чрезмерный энтузиазм «морализатора» препятствует эффективной работе, а слишком сильные эмоции — правильному восприятию ситуации, что приводит к зашоренному («тоннельному») видению мира.

«Внутренний наблюдатель» finside-dopester, «на­правленный на других») — либо неэмоциональный, либо контролирующий свои эмоции человек, использующий политику для развлечения и выгоды. Его не ин­тересуют определенные вопросы и цели. Он больше за­нят манипулированием других. Типичная для него точка зрения: «если я ничего не могу сделать для из­менения политики, мне остается только понимать ее». Это реалист, который стремится быть «внутри поли­тики» и, раз он не может изменить политиков, он ма­нипулирует ими. При этом он старается быть похожим на них, так как не хочет, чтобы его принимали за пло­хо информированного политического изгоя.

Три описанных выше социальных характера и со­ответствующие политические типы являются так на­зываемыми «приспособленными» типами. Это — «нормальные» типы, чей характер приспосабливается к социальным требованиям, то есть, характер и общест­во находятся в гармонии. Однако, существуют и от­клонения характера (но не поведения) от социальных требований. Во-первых, это «анемический» (плохо приспособленный) характер и, во-вторых, «автоном­ный» характер. «Автономный человек» свободен сам выбирать свои политические предпочтения, так как его сознание не детерминировано ничьими взглядами и не определяется культурой. Такие люди могут подчинять­ся нормам поведения в обществе (как и «аномичные» типы), однако свободны в решении о необходимости такого подчинения.⁹⁸ Согласно Д. Рисману, «автоном­ный характер» — идеал, который, к сожалению, прак­тически недостижим.

Теория «макиавеллистской личности»

По аналогии с F-шкалой авторитарной личности, созданной Т. Адорно, Р. Кристи и Ф. Гайс⁹⁹ построили М-шкалу Макиавеллистской личности (личности чело­века-манипулятора), модель которой была основана на идеях, высказывавшихся еще Н. Макиавелли. В резуль­тате конкретных исследований, были выделены два типа личности: с низким Мак-коэффициентом и с вы­соким (причем коэффициент не зависит от IQ) Мак-коэффициентом¹⁰⁰.

«Высокий Мак»: «синдром хладнокровия» — со­противление социальному влиянию, ориентация на понимание, инициирование новых структур и кон­троль над ними.

«Низкий Мак»: «чрезмерная доверчивость» — вос­приимчивость к социальному влиянию, ориентация на личность, принятие и следование структуре.

Эксперименты показали, что при непосредствен­ном общении «низкие Маки» очень эмоциональны и быстро увлекаются, тогда как «высокие Маки» сохра­няют спокойствие и собранность. «Высокие Маки» эффективнее в ситуациях, требующих когнитивной импровизации, в то время как «низкие Маки» — в си­туациях с четко определенными правилами игры. В обобщенном виде можно так охарактеризовать людей с высоким Мак-коэффициентом: спокойствие и отсутствие эмоциональности, ориентация на цель, стремление достигать цели в конкурентной борьбе с другими, холодная рациональность и инициатива. Эмоции окружающих, собственные желания, давление со стороны оставляют «высокого Мака» невозмути­мым. Черты личности «высокого Мака» определяют­ся внутренним психологическим процессом; фо-кусированием на точных когнитивных характеристиках ситуации и концентрацией действий на победе. Люди с низким Мак-коэффициентом имеют следующие характеристики: персонализация каждой ситуации, ори­ентация на индивида, а не на абстрактные цели, час­тое вмешательство эмоций в рациональную оценку ситуации, зависимость от этих эмоций и от давления со стороны.

В итоге, понятно, что именно «высокие Маки» обыч­но и являются лидерами. Они в состоянии убедить по­следователей и направить их действия в русло, нужное для достижения поставленных ими целей.

Типология президентов Дж. Д. Барбера

Дж. Д. Барбер в нашумевшей книге «Президент­ский характер» на основе исторических и биографи­ческих материалов рассматривал психологическую структуру личности американских президентов. Полу­чалось, что личность президента состоит из трех основ­ных элементов:¹⁰¹ стиль (привычный способ исполнения политических ролей), взгляд на мир (первичные поли­тически релевантные верования, концепция социаль­ной причинности, человеческой природы и основного нравственного конфликта — призма, через которую президент видит мир) и характер (жизненная ориен­тация). Однако на личность президента влияют как минимум два аспекта политической ситуации: власт­ные отношения (система власти) и так называемый «климат ожиданий» (основные нужды и требования граждан, обращенные к президенту). Дж.Д. Барбер выделял три типа ожиданий: во-первых, люди нужда­ются в уверенности, что все будет хорошо, и президент обо всем позаботится; во-вторых, людям нужно ощуще­ние прогресса и динамики и, в-третьих, им необходи­ма президентская легитимность.

Взяв за основу своей теории понятия стиль, взгляд на мир, характер, властные отношения и климат ожи­даний, Дж.Д. Барбер различал два измерения: а) актив­ность-пассивность, и б) позитивность-негативность. Что касается активности, то это ответ на вопрос, сколь­ко энергии тратит президент на своем посту (напри­мер, Л. Джонсон был похож на человеческий циклон, который, казалось, никогда не отдыхал, а К. Кулидж, наоборот, спал по 11 часов в сутки). Второе измерение относится к отношению и чувствам президента по от­ношению к политической жизни, его личному удовле­творению. Соединение критериев по этим измерени­ям дает четыре типа президентского характера:

	Активный	Пассивный
позитивный	Цель: достижение результата (T. Jefferson, F.D. Roosevelt, H.S. Truman, J.F. Kennedy)	Цель: получение любви окружающих (J. Madison. W. Taft, W.G. Hardine)
негативный	Цель: получение и удержание власти (J.Adams, W. Wilson, Н. Hoover, L.B. Johnson, R.M. Nixon)	Цель: подчеркивание своей Гражданской доблести (G. Washington, С. Coolidge, D.D. Eisenhower)

Остановимся подробнее на типах президентского характера:

1. активный-позитивный тип отличается не толь­ко большой активностью, но и личным удовле­творением, отражая относительно высокую са­мооценку и успех в отношениях с окружающей действительностью. Этот тип демонстрирует ориентацию на продуктивность как ценность и способность адаптировать свой стиль под «иг­рающую музыку». Он видит себя в развитии для достижения определенных целей — то есть, тянется к своему имиджу. Он — рационалист, поэтому часто не дооценивает иррациональное в политике;

2. активный-негативный тип характеризуется противоречием между интенсивными попытка­ми и относительно низким эмоциональным вознаграждением за них. Создается впечатление, что человек бежит от тревожности и пытается заменить ее тяжелей работой. Он кажется амбициозным и стремящимся к власти. Он агресси­вен по отношению к окружающей действитель­ности, и ему трудно подавлять свои агрессивные чувства. Его Я-имидж неопределенен и непосле­дователен;

3. пассивный-позитивный тип— послушный, направленный вовне характер, всю жизнь за­нятый поиском любви в качестве награды за соглашательство и кооперацию. Присутству­ет противоречие между низкой самооценкой и кажущийся оптимизм. Такой тип помогает смягчить остроту политики, но хрупкость его надежд и зависимость от поддержки окру­жающих нередко ведут его к разочарованию в политике;

4. пассивный-негативный тип не отличается ни деятельностью, ни наслаждением ею. Чувство долга компенсирует низкую самооценку и ведет его в политику. Такой тип может быть хорошо адаптирован к различным неполитическим ро­лям, но у него нет ни гибкости, ни опыта для эф­фективного политического лидерства. Ему свой­ственна тенденция к уходу, бегству от конфликтов и неопределенностей.

Типология Д.М. Бернса

Д.М. Бернс в качестве критерия своей типологии лидерства брал взаимоотношения лидеров и ведомых, то есть, людей с различным властным потенциалом и разной мотивацией. Он различал два типа такого взаи­модействия и, соответственно, два типа лидерства: «трансформационное» и «трансдейственное».

«Трансформационное лидерство»¹⁰² имеет место в случае, когда индивиды в процессе взаимодействия как бы поднимают друг друга на более высокий мотивационный уровень, что отражается как в поведении, так и в этических ожиданиях и лидера, и ведомых. Это — динамичное лидерство, в ходе которого лидер форми­рует мотивы, ценности и цели ведомых. Они же, в свою очередь, начинают действовать активнее и эффектив­нее. Лидеры выполняют образовательную функцию, формируя и изменяя мотивы, ценности и цели подчиненных. Процесс такого «трансформационного ли­дерства» предполагает, что, независимо от возможного первоначального различия интересов, индивиды реаль­но или потенциально объединяются для достижения некой высшей цели, реализация которой требует серь­езного изменения и интересов, и поведения как лиде­ра, так и ведомых.

Д.М. Берне различал следующие виды трансфор­мационного лидерства:

а) интеллектуальное — своеобразный аналитико-нормативный ответ на насущные нужды обще­ства. Это лидерство может генерироваться толь­ко внутри общества, катализатором же, который конвертирует обобщенные нужды в специфи­ческие интеллектуальные идеалы, является кон­фликт (примеры: Робеспьер, Дж. Мэдисон, В. Вильсон, Ф.Д. Рузвельт);

б) реформаторское — лидерство одновременно «трансдейственное» по процессу и результату (об этом дальше) и «трансформационное» по духу. Это достаточно неблагодарное лидерст­во, так как типичные реформаторы, в целом, обычно принимают существующие социально-политические структуры и отталкиваются от них, что ведет к компромиссному и инерцион­ному реформированию уже существующих ин­ститутов. В конечном итоге, в принципе, «ко­ренные изменения совершаются политиками, чьи политические амбиции преграждаются реформами»;

в) революционное: не будем описывать общеизве­стные функции и цели лидеров-революционе­ров. Остановимся на политико-психологиче­ских характеристиках лидерства такого типа. Это абсолютная преданность делу, сильное чувство призвания, обращение к нуждам и ожиданиям масс, драматичный конфликт, иде­ал переустройства общества в лидерском ва­рианте, «черно-белое» видение мира («вера в ангелов, дьяволов и Спасение») и т. д. Для ре­волюции необходим «пророк» а также инсти­туциональная поддержка и коллективное ли­дерство;

г) героическое = харизматическое по М. Веберу. Это лидерство отличается верой в личность лидера независимо от его качеств, опыта и кон­кретных взглядов. Для него типична уверен­ностью в способности лидера преодолевать препятствия и разрешать кризисы, готовность делегировать ему власть в кризисное время; прямая массовая поддержка (аплодисменты, письма и т. п.) и отсутствие конфликта между лидером и ведомыми. Люди проектируют свои эмоции, агрессивность, страхи и надежды на социальный объект в поисках хотя бы символи­ческого разрешения своих проблем. Индивидам нужен лидер для идентификации с кем-либо более могущественным, чем они, а лидеру нуж­ны ведомые для удовлетворения своих личных мотивов. Именно герои символизируют идеи и персонифицируют движения.

«Героическое лидерство» обычно возникает в кри­зисные времена, когда на фоне массового политико-пси­хологического отчуждения и социальной атомизации перестают, распадаясь, функционировать институцио­нальные механизмы разрешения конфликтов, власть теряет свою прежнюю легитимность, а прежние тради­ции резко ослабевают. Эта мысль Бернса аналогична уравнению, приведенному Д. Растоу¹⁰³:

Л (легитимность) = традиционная Л + рациональная Л + харизматическая Л

Чтобы сумма осталась неизменной, уменьшение одного слагаемого должно компенсироваться возраста­нием других: в кризисное время лидеру необходима повышенная харизматическая легитимность.

«Трансдейственное» лидерство возникает в случае, когда один человек проявляет инициативу в контактах с другими с целью обмена ценностями (экономически­ми, политическими, психологическими и т. д.). Такие отношения напоминают сделку и прекращаются после достижения сторонами необходимых целей, так как лидера и ведомых в таких случаях не объединяют ни­какие более высокие идеалы¹⁰⁴.

Д.М. Берне рассматривал несколько типов подоб­ного лидерства:

а) лидерство мнений, целями которого являются мобилизация мнений через обращение к жела­ниям и потребностям граждан, агрегация этих мнений и их выражение на выборах;

б) групповое лидерство, осуществляющееся одно­временно в интересах и лидера, и группы. В этих случаях лидер помогает группе так осознать свои потребности, формирует ожидания и фор­мулирует требования, что становится лидером даже не конкретной малой группы, а целой груп­пы интересов;

в) партийное лидерство, при котором лидер стре­мится мобилизовать определенные социальные, экономические и психологические ресурсы для удовлетворения требований своих ведомых. Такое лидерство является «трансдейственным», но в нем заложен и серьезный «трансформационный» потенциал;

г) законодательное лидерство, которое выпол­няет функции своеобразного мониторинга, «инициативы трансдействий», разрешения противоречий и как бы сортировки политиче­ского «дебета» и «кредита». Д.М. Берне выде­ляет следующие роли «законодательного типа лидера» (естественно, что это — «чистые» ро­ли, и каждый политик может исполнять не­сколько таких ролей одновременно):

• идеолог — выступает за доктрины, которые могут быть широко поддержаны в конкрет­ном, определенном округе, или же каким-либо конкретным меньшинством электо­рата;

• трибун — рассматривает себя в качестве представителя жителей своего округа, или же всего населения, и «связующего звена» между правительственными действиями и ожиданиями граждан. «Трибуны» считают себя знатоками и защитниками обществен­ных интересов, нужд и требований;

• карьерист — рассматривает свою карьеру в законодательном органе как самоценность и как ступеньку к более высокому посту;

• парламентарий — выполняет одну или сразу обе следующие роли: а) специалист (эксперт в области парламентских процедур) и б) институционалист (стремящийся к сохранению парламентского института в целом);

• брокер — считает, что он играет «необходи­мую роль посредника» между антагонистиче­скими законодателями, балансируя интересы всех сторон, усмиряя конфликт и создавая «законодательное единство»;

• верноподданный — доверенное лицо сильной партии;

• генерализаторы (стратеги) — работают над широкой программой, обычно партийной;

• специалисты по политике —- концентри­руют свое внимание обычно на одной про­блеме;

д) исполнительное лидерство — выделяется в самостоятельный тип, так как не имеет надеж­ной политической и институциональной под­держки, а зависит, в основном, от личности лидера (его таланта, характера, престижа) и бюрократических ресурсов (кадры и бюджет). Если партийные лидеры могут мобилизовать широкую политическую поддержку и активи­зировать политические настроения в пользу партии, то парламентские лидеры могут опи­раться на парламент и свои округа, а в арсе­нале инструментов исполнительных лиде­ров — обращение к общественному мнению при невозможности его формирования, акти­визации и направления в нужное русло. Ис­полнительное лидерство необходимо в кри­зисных ситуациях, так как оно наиболее эффективно при достижении краткосрочных и конкретных целей.

Отечественные типологии политического лидерства

Их немного, однако в последнее время появилась тенденция к увеличению.

Умозрительные попытки

Так, основываясь на анализе современной поли­тико-психологической реальности России, исследова­тели из Петербурга описывают личности политических лидеров, используя медико-психологические и психиатрические термины.¹⁰⁵ При этом они оговаривают, что речь идет не о «психологических отклонениях», а о своеобразных проявлениях индивидуального полити­ческого стиля в экстремальных ситуациях. Называют­ся пять параметров, определяющих стиль политиче­ского деятеля. Первый: проявления темперамента, черт характера, своеобразия поведенческих реакций и т. п. Второй: когнитивные процессы (способы при­нятия решений, работы с информацией, особенности мышления). Третий: подход к управлению. Имеется в виду, что политический лидер всегда представляет себя и как руководитель. Четвертый: личная модель собственного политического лидерства. Пятый: лидер как публичная персона (общение с избирателями и с публикой вообще). Делается вывод о том, что полити­ческий стиль и есть совокупность характерных прояв­лений каждого из этих параметров. Выделяются пять основных таких стилей.

Параноидальный стиль

В личностном профиле такого лидера подозри­тельность, недоверие к другим, сверхчувствитель­ность к скрытым угрозам и мотивам, нередко не­предсказуемость, стремление к контролю над другими — либо открыто, либо путем скрытых мани­пуляций. Лучшие определения для деятеля такого типа — «Хозяин», «Властелин», «Сталин». На когни­тивном уровне это отрицание идей, не соответствую­щих собственным, изоляция от информации, не подтверждающей собственные установки и убеждения; политическое мышление, устроенное по принципу «или мы— или они». Как управленец, такой лидер создает напряженность среди подчиненных. В обще­нии с другими политиками он — манипулятор, «ко­варный Макиавелли». Подобный стиль часто сопровождается стремлением подавить или унизить других политиков. Это как бы самоцель, безотносительно к стратегии и тактике решения политических задач. Не нужно думать, что такой стиль может быть присущ только тем, кто находится на самой вершине власти. Это может быть и оппозиция — самая неуступчивая, не воспринимающая никаких аргументов, сколачи­вающая группы или сбивающаяся в группки, чтобы непременно «дружить против кого-то». Существует реальная опасность, что в экстремальной ситуации такой лидер имеет искаженную картину мира, в том числе искаженное подозрениями видение политиче­ской ситуации. Подобный стиль может охватывать значительные массы: он заразителен.

Демонстративный стиль

Образное обозначение личностного профиля — «Артист». Склонен к самодраматизации (демонстративности), постоянно охвачен страстным желанием привлекать к себе внимание. Самооценка зависима от того, насколько он нравится другим, желанен, любим, принимаем другими. Свойственная ему внушаемость делает его достаточно управляемым: он может оказать­ся в плену «случайных» обстоятельств. Вовремя под­брошенная похвала или, наоборот, неодобрение дела­ют Артиста уязвимым: он часто теряет бдительность в первом случае или самообладание — во втором. В ре­зультате, становится практически невозможным по­следовательное проведение с его помощью сколько-нибудь определенной политической (в частности, партийной) линии. Сиюминутность мотивации поступ­ков (желание получить одобрение, признание, уваже­ние «здесь и сейчас», любой ценой) подчас вынужда­ет его приносить в жертву не только общественные, но и свои собственные, не только абстрактно-полити­ческие, но и даже откровенно личные карьеристские интересы.

Когнитивные особенности Артиста не подходят для конструктивной законотворческой деятельности. Депу­таты такого типа, например, с большим трудом концен­трируются на деталях и фактах, им сложно фокусиро­вать внимание на конкретных проблемах. В общении с другими политическими деятелями, они проявляют себя как «политиканы» и «торговцы». Именно им часто по­ручается «красным словцом» расправиться с «родным отцом». Соратники должны помнить, что при развороте Артиста на 180 политических градусов (при сиюминут­ной потребности или перемене глобальной ориентации) их тоже не минует чаша сия. Яркий пример — В.В. Жириновский.

Компульсивный стиль

В личностном профиле — почти навязчивое (компульсивное) стремление все сделать наилучшим об­разом (так называемый «синдром отличника»}, неза­висимо от наличия времени и поставленных задач. Отсюда — недостаток легкости, раскрепощенности, гибкости в поведении. «Отличник» не способен к спонтанным действиям, он с трудом расслабляется. При знакомстве с когнитивными характеристиками этого стиля становятся более узнаваемы и понятны многие конфликтные ситуации, возникающие в кори­дорах нынешней власти. «Отличник» чрезмерно оза­бочен деталями, он мелочен, скрупулезен, догматиче­ски подходит к инструкциям и параграфам. Но это вовсе не обязательно зарвавшийся, косный бюрократ. Это может быть честный человек — скажем, принци­пиальный политик, трудолюбивый чиновник, находящийся во власти своих мыслительных особенностей. Опасности такого политического стиля, изъяны, не столь заметные в повседневной (даже политической) деятельности, особенно ярко проявляются в экстре­мальных ситуациях с постоянно меняющимися усло­виями деятельности. «Отличники» в таких ситуаци­ях испытывают дискомфорт: любые отклонения от тщательно спланированной деятельности для них бо­лезненны, совершение ошибки или страх не спра­виться с чем-то наилучшим образом могут вызвать сомнения, панику, депрессию. Они неуклонно придер­живаются однажды сформулированных принципов. Зачастую, в порядке психологической самозащиты, они образуют «когорту несгибаемых», неспособных «поступаться принципами» или хотя бы пойти на мел­кие уступки в формулировке, на компромисс в отно­шениях с политическим противником. Такие полити ки — надежда и опора ведущих лидеров в жестокой политической схватке. Однако и они могут (из «луч­ших побуждений») внезапно резко менять курс. И то­гда — нет яростнее католика, чем бывший протес­тант.

Депрессивный стиль

Политик депрессивного стиля чаще ищет, к кому бы присоединитъся, чтобы быть гарантированным от неудач и получить помощь. Он (назовем его «Сподвижник») восхищается другими лидерами, часто идеализирует отдельных людей и политические движения. Сподвиж­ники могут быть крайне консервативны и неактивны. Как правило, они плетутся в хвосте событий. Их сужде­ния и прогнозы крайне пессимистичны: сегодня «раз­валится команда», завтра «рухнет экономика», а после­завтра «начнется гражданская война». Отдадим, однако, должное: в условиях нынешней России они подчас не­далеки от истины.

Шизоидный стиль

Шизоидный политический стиль в чем-то сходен с предыдущим, Но здесь самоустранение, уход от уча­стия в конкретных событиях носят более отчетливый характер. У политиков такого стиля нет желания при­соединяться к кому-либо. Лучшее определение для личностного профиля этого стиля — «Одиночка». Та­кие политики занимают позицию как бы сторонних наблюдателей.

Эмпирические попытки

Другим примером классификации политических деятелей является исследование В.Ф. Петренко, О.В. Митиной, И.В. Шевчука.¹⁰⁶ Для классификации и оценки ка­честв политических деятелей выделяются три главных фактора. Во-первых, популярность (популярный — непо­пулярный). Фактор популярности включает ряд шкал: способность решать национальные проблемы и кон­фликты; честность; содействие консолидации общества; способность привести страну к благосостоянию; любовь народа; способность жертвовать своими интересами ради интересов общества; вероятность избрания на вы­сокий пост. Во-вторых, фактор предпочтения свободно­го рынка или плановой экономики. Он включает шкалы: сторонник свободного рынка, сторонник демократиче­ских преобразований, позитивное отношение к религии, сторонник плановой экономики, ставленник мафиозных структур. В-третьих, фактор «сторонник политики силь­ной руки» — «националист».

Попытку описать различные типы политиков, ис­пользуя терминологию «пограничных состояний лич­ности», выраженных черт характера и индивидуаль­ных особенностей (истерики, параноики, эгоисты, альтруисты и т. д.) делает М. Глобот, основывая свои описания на рассказах людей, профессионально зани­мающихся изучением политических персонажей и си­туаций и активно воздействующих на них.¹⁰⁷

Известно, что в политику идут люди с ярко выра­женными особенностями характера. Например, исте­рики-артисты (многие из них когда-то пытались играть в театре), параноики (Робеспьер, который отправил на гильотину половину своих соратников), и т. д.. Если параноидальные черты сочетаются с истерическими, получается особый тип, именуемый стерва. «Стерва в штанах» — это политик-интриган. С одной стороны, он очень настойчив и решителен, с другой — демонстра­тивен и подвижен, быстро переходит от эмоционального спада к эмоциональному подъему. В то же время, он очень злопамятен и мстителен.

Еще один пример политико-психологической классификации основан на использовании теста цве­товых предпочтений Люшера. На основе экспери­ментальных данных — ответов населения, политиков как бы «раскрашивают» в разные цвета. Синий — «тревожный». Для таких людей главное — надеж­ность, безопасность, работа в команде. Зеленый — цвет безудержных честолюбцев, настойчивых, с хо­рошей эмоциональной памятью. Такому человеку сто­ит подумать, вспомнить о чем-то важном, и он как бы заново подзаряжается этой идеей. Красный — еще более ярко выраженная агрессивность. Желтый — оптимизм, фантазия, независимость. «Желтые» люди быстро остывают к любым привязанностям и начи­нают ими тяготиться. Необходимое условие для заня­ли политикой — честолюбие, страсть к самоутвер­ждению. Они могут реализоваться двумя способами: либо через ощущение социальной полезности, либо через чувство превосходства над окружением и подавление других.

Согласно этой теории, в российскую политику в последнее время пришли в основном «зелено-желтые» и «зелено-красные» представители. Именно они осу­ществили демократические преобразования, хотя М. Горбачев — это своеобразный «парадокс в сине-красных разводах». Он стремился вписать свое имя в историю, но в моменты ответственности неизменно пасовал, в итоге запутался в компромиссах и так и не смог довести дело до конца. В отличие от него, Б. Ель­цин как раз психологически был способен «додавить» до конца. Воздействовать на него было можно, но не напрямую, а проективно, подбрасывая заманчивые «пасы». Остальное делала его «зеленая» эмоциональ­ная память.

По данным тех же исследований, общество реаги­рует на политиков по той же схеме. «Желтые» люди во время выборов рассуждают: «не пойду голосовать, вы сами по себе, я — сам по себе». «Синему» типу нужно хоть маленькое, но гарантированное благополучие. Отсюда ясно, скажем, что политики типа Е. Гайдара чужды «синему» менталитету, потому что предлагают шанс, связанный с риском.

Из предыдущих примеров видно, что большинство современных отечественных типологий строится на основании определенного практического материала, и не имеет в своей основе серьезных аналитических тео­ретических концепций. Среди немногих исключений — Ю.Б. Милованов, который разработал оригинальную типологию, в основу которой положен философский и психологический анализ.

Лидерство и вождизм

Для начала, автор разводит понятия «лидер» и «вождь»: необходима их дифференциация, как обозна­чающих различные явления. Понятно, в частности, что политики развитых демократических государств, поли­тики, действующие в условиях переходных режимов и лидеры оппозиции — это не одно и то же.¹⁰⁸

Вождизм — тип властных отношений, основанный наличном господстве и личной преданности носителю верховной власти. Типичен для традиционных или квази-традиционных, идеологизированных, жестко централизованных, нединамичных, авторитарных и тота­литарных обществ. Характеризуется развитой системой неюридических регуляторов поведения и устойчивой закрепленностью социальных ролей. Отождествляет общество с государством и рассматривает его как сред­ство реализации некой идеи, символом которой явля­ется вождь (от панисламизма до мирового коммунизма). Закон строится по разрешающему типу (запрещено все, что не разрешено вождем). Нормативы политического поведения создаются иерархией идеологических авто­ритетов, среди которых высший — вождь. Его власть безгранична и бесконтрольна. Для вождизма типичны иррациональные моменты восприятия политических отношений носителями обыденного сознания. Среди них — харизматизация и атрибутизация вождя, кото­рый наделяется необыкновенными способностями (например, знание будущего). После смерти вождь канонизируется, наследники действуют его именем. Внешние проявления вождизма — клиентелизм, непо­тизм, трайбализм (земляческие связи) как система вла­сти. Политическая система функционирует как иерар­хия властных кланов-клик с отношениями «клиент — патрон».

Развивается в виде бесконтрольного, тотального господства за счет эксплуатации наиболее архаичных архетипов массового сознания. Его структура запол­нена стереотипами, выполняющими регулятивные и идеологически-ориентирующие функции. Это обеспе­чивает устойчивость вождизма как политического строя — хотя преемники вождя могут часто меняться: помогает складывающийся при вожде мощный, при­чем сакрализованный и централизованный аппарат власти. Массовое сознание поддерживает вождизм. Опираясь на пиетет перед власть имущими, граждан­ский конформизм, политическую супер-лояльность, отсутствие осознанной дифференциации политиче­ских интересов и согласие с жесткой регламентиро­ванностью частной жизни, индивидуальное сознание граждан находится в зачаточном состоянии. Это отли­чает его от лидерства, опирающегося на осознанные гражданами интересы.

При всей многочисленности интерпретаций термина «лидер» выявляются, как правило, два основных значения. Во-первых, это индивид, обладающий наиболее выраженными «полезными» с точки зрения группы качествами, благодаря которым его деятельность по удовлетворению интереса данного сообщест­ва оказывается наиболее продуктивной. Такой лидер служит своеобразным эталоном, к которому должны стремиться другие. Его влияние основано на психоло­гическом феномене отраженной субъективности, то есть, идеальной представленности в других членах группы.

Во-вторых, лидер — это лицо, за которым сообще­ство признает право на принятие решений, наиболее значимых с точки зрения группового интереса. Авто­ритет этого лидера базируется на умении сплотить, объединить других для достижения общей цели. Такое лицо, независимо от стиля лидерства (авторитарного или демократического) регулирует взаимоотношения в группе, отстаивает ее ценности в межгрупповом обще­нии, влияет на формирование общих ценностей (целей) и, в некоторых случаях, символизирует их.

В политической сфере обычно различают лидеров трех уровней.

1. Лидер малой группы лиц, имеющих общие ин­тересы. Он обладает внутригрупповой вла­стью в виде авторитета, который формирует­ся на основе его личных качеств, оцениваемых группой непосредственно, в процессе их со­вместной деятельности. Различают «делового», «интеллектуального» лидеров и «лидера обще­ния», Для первого характерны организаторские способности, предприимчивость, прагматизм. Авторитет второго опирается на умение решать сложные задачи, находить нестандартные ре­шения, выполнять функции мозгового центра. «Лидеру общения» присущи психологическая комфортность, коммуникабельность, умение снимать напряженность внутри группы.

2. Лидер общественного движения, организации, партии — лицо, с которым конкретные соци­альные слои (группы) связывают возможность удовлетворения своих интересов (не обязатель­но адекватно сознаваемых). Он воздействует на общественное мнение как в силу своих личных качеств, так и благодаря тому, что поддержи­вающая его часть населения находится в со­стоянии ожидания. Последнее и есть проявле­ние в массовом сознании потребности в лидере, которому часть населения авансирует определенную степень доверия и поддержки. Чем ме­нее конкретизированы цели и задачи общест­венного движения, тем более значима деятель­ность лидера.

3. Политический лидер — лицо, действующее в сис­теме властных отношений, в которой лидерство представлено в виде своеобразных социальных институтов (представительных органов, много­партийности, влиятельных общественных органи­заций), обеспечивающих защиту и баланс инте­ресов различных социальных групп. Личностные характеристики, имеющие принципиальное зна­чение в первом случае, существенное — во вто­ром, на третьем уровне не оказывают решающе­го влияния на деятельность лидера, которая осуществляется в рамках внешних регуляторов, свойственных конкретной культуре.

Влияние лидеров второго и третьего уровней ос­новано на связи их программы с настроениями, свой­ственными массовому сознанию. Специфику такой связи составляет использование лидером трех основ­ных образов восприятия. Во-первых, образа-информа­ции— имеющихся у субъекта знаний о власти в об­ществе (не обязательно истинных), о ее функциях, об интересах «своего» социального слоя. Чем меньше развита политическая культура населения, тем боль­ше стереотипов и предрассудков содержит данный образ. Он наиболее подвержен прямому пропаганди­стскому воздействию. Во-вторых, образа-значения — личной заинтересованности ведомых в деятельности конкретного лица; через эти образы проводится мысль о том, что именно данный деятель в силу своих лич­ных качеств (даже мнимых) и есть тот человек, кото­рый нужен обществу в данный момент. В-третьих, образа потребного будущего, который складывается на основе первых двух, включая ценности, идеалы обще­ственной жизни и т. п. факторы.

Таким образом, по Ю.Е. Миловидову, политиче­ское лидерство — это, в конечном счете, способ осу­ществления власти, основанный на ненасильственной интеграции социальной активности различных слоев (групп) посредством легитимных механизмов, вокрут выдвигаемой лидером программы (концепции) Решения социальных проблем и задач общественно­го развития.

1. Лидерство на уровне малой группы, объединен­ной общими интересами и ставящей полити­ческие цели, представляет собой механизм ин­теграции групповой деятельности, в которой лидер направляет и организует действия груп­пы, предъявляющей к лидеру определенные требования. Это способность принимать реше­ния, брать на себя ответственность и т. д. Такое лидерство предполагает реализацию трех функ­ций:

1. целеполагание — определение группой моти­вов деятельности, условий удовлетворения ее интереса, уточнение средств и способов соз­дания подобных условий. В процессе реализа­ции этой функции устанавливается конкрет­ный характер взаимоотношений в группе, т. е. стиль лидерства;

2. идентификация — самоопределение индиви­дов, членов сообщества, которое включает в себя процесс установления внутригрупповой иерархии (лидеров, звезд, популярных лиц и т. д.);

3. аксиология — формирование системы груп­повых ценностей, приоритетов, стереотипов поведения.

2. Лидерство на уровне общественных движений, связанных общностью политических интересов, которая основана на одинаковом социальном статусе (а не узко групповых интересах, как в первом случае), представляет собой способ аде­кватного выражения интересов той части насе­ления, которая поддерживает данного полити­ка. При этом фигура лидера служит символом определенной социальной политики. На этом уровне, к трем вышеназванным функциям до­бавляются еще две:

4. нормативная (формирование нормативного кодекса — системы регуляторов обществен­ной деятельности, в которой каждая норма предполагает санкцию за ее нарушение);

5. репрезентативная (представление притяза­ний и потребностей множества разнород­ных групп в виде общего интереса — формирование психологии социального слоя в ходе сбора мнений, организации дискусси и т. п.).

3. Лидерство на третьем уровне можно охаракте­ризовать тремя функциями. Во-первых, это ин­теграция группобой деятельности, руководство тандемом «лидер-команда» и т. д., умение пре­вращать непосредственно воспринимаемые по­требности в концептуально осмысленные про­граммы. Во-вторых, координация деятельности властных институтов (суда, парламента, админи­страции) с принятой в обществе системой аксио-логических нормативов, общественным мнени­ем. В-третьих, выдвижение прагматической программы становится мотивацией практиче­ских действий.

Политическое лидерство третьего уровня харак­терно для небольшого числа государств (в основном, Западной Европы и США). Во многих же регионах Африки, Ближнего Востока, Азии в большинстве слу­чаев лидерство в политике присутствует как личное, едва достигающее второго уровня. При этом оно включено в иную систему власти, где необходимой составляющей оказывается личная преданность руководителю, велико воздействие традиционной куль­туры на способы осуществления власти. Для харак­теристики специфики этого политического процесса можно применить термин «вождизм». С одной сторо­ны, это тип властных отношений, основанный на лич­ной преданности персоне, обладающей верховной властью. С другой стороны, это властный институт, свойственный патриархально-родовым обществам, основанный на личном господстве военного или ре­лигиозного предводителя. Как тип власти, вождизм особенно характерен для обществ так называемого «исламского типа», в которых право и экономика под­чинены идеологии, требующей обязательного участия всего населения в деятельности, направленной на достижение целей, стоящих перед обществом. Вождизму свойственно применение иррациональных моментов в восприятии политических отношений носителями обыденного сознания (харизматизация, атрибутизация вождя, а также многочисленные стерео­типы).

Существуют заметные различия между лидерством и вождизмом. Так, использование образцов восприятия для создания политических установок свойственно для каждого носителя. Но в отношениях «вождь-последователи» образ-информация (нереф­лексивные представления о власти и свободе), бази­рующиеся на традиции, служат идеальной основой, на которой строится более или менее упорядоченное множество политических лозунгов с центральной иде­ей неравных прав на власть и перед властью уже от рождения. Лидер не может существовать без под­держки ведомыми своей программы, поэтому он не заинтересован в полном вытеснении позитивного знания в образах восприятия, так как неадекватность образа служит препятствием в решении практических задач. Вождь опирается на поддержку населением ис­ключительно его личности, лидер — на поддержку программы.

Лидерство и вождизм существуют в разных усло­виях. Отношения «вождь-последователи» обычно опи­раются на централизованную и слаборазвитую экономику. Однако они возможны и в развитых государствах в ситуации общенационального кризиса. Вождизм не всегда возможен в чистом виде, однако он всегда тре­бует личной преданности вождю, идеалу, атрибутизации и харизматизации фигуры вождя. Проблема соот­ношения понятий «лидер» и «вождь» оборачивается проблемой критериев классификации, где содержа­тельная дифференциация осуществлялась бы с соблю­дением формальных условий.

Ю.Е. Милованов предлагает матрицу, по которой можно приводить типологизации, классификацию и сравнение лидеров и вождей. В основу положена схе­ма из четырех элементов. Во-первых, это функции лидерства (вождизма) в конкретной системе власти. Во-вторых, «сверхзадача», то есть общественное на­значение института, выраженное в определенных принципах (к примеру, система сдержек и противо­весов). В-третьих, место и роль в системе власти. На­конец, в-четвертых, субъективные представления лидера (вождя) и его окружения о целях и задачах дея­тельности. Между первым и вторым элементами су­ществуют жесткая прямая и обратная связи и такое соответствие, когда изменение первого элемента при­водит к соответствующему изменению второго, и на­оборот. Между третьим и четвертым — прямая и об­ратная связь: изменение сущностной характеристики третьего приводит к изменению характеристики чет­вертого. Между первым и третьим — векторная, однонаправленная связь: изменение первого влечет за со­бой изменение третьего и, соответственно, второй эле­мент изменяет четвертый. Наконец, между первым и четвертым, а также между вторым и третьим элемен­тами существует опосредованная связь (или связь второстепенных признаков). В зависимости от уров­ня лидерства, содержание связи между первым и чет­вертым, т.е. всеми элементами структуры, будет раз­личным, однако характер их остается неизменным, как не меняется и соотношение элементов по значимости между собой.

Эта схема может быть использована в качестве классификационной матрицы в зависимости от того, какой из элементов кладется в основание системы отсчета. Так, например, типологизацию можно осу­ществлять, взяв за основу пару «функция-сверх­задача», если целью является анализ институтов власти. Так же осуществима классификация в зави­симости от целей, которые ставит перед собой поли­тик, если анализируется идеология политических сообществ. К сожалению, однако, почти все подхо­ды, построенные таким образом (классификации по функциям и целям) имеют в качестве недостатков одномерность, взаимоисключение и невозможность сравнения с другими подходами. Впрочем, это общий упрек, который можно отнести практически ко всем современным отечественным исследованиям в дан­ной сфере.

СОВРЕМЕННЫЕ ПОДХОДЫ К ФЕНОМЕНУ ЛИДЕРСТВА

Из всех итогов предыдущих исследований следует главный вывод: понимание феномена лидерства невоз­можно без анализа взаимодействия лидера и группы. Первыми это поняли К. Левин, Р. Липпит и Р.Уайт, ко­гда провели ряд исследований психологического кли­мата, создаваемого различными стилями лидерства, и выделили следующие характеристики трех основных моделей взаимоотношений лидера с группой: автори­тарный, демократический и попустительский (laissez-faire) стили, Основные характеристики деятельности группы при каждом из этих стилей перечислены в таб­лице 1.

В результате многочисленных экспериментальных исследований, ученые пришли к выводу, что автори­тарные лидеры эффективнее по количеству продукции ведомых, демократические же — по ее качеству и мо­ральному состоянию ведомых. Разные стили лидерст­ва ведут к разному психическому состоянию в груп­пах. Члены группы с авторитарным лидером либо апатичны, либо агрессивно настроены по отношению друг к другу, так как лидер контролировал даже их межличностные отношения. Членов группы с демокра­тическим лидером объединяло чувство «мы» и значи­тельное единство. Члены группы с попустительским лидером не обладали чувством единства, не были удов­летворены работой, да и производительность в груп­пе была низкой. По мнению ученых, ни один из сти­лей в чистом виде не может быть рекомендован для повышения производительности труда и эффектив­ности деятельности, но для обеспечения удовлетво­ренности работой больше подходит демократический стиль.

М. Басе, Г. Дантеман, Ф. Фрай, Р. Видулич, X. Вамбах и другие,¹⁰⁹ изучая феномен лидерства, попытались пойти «от противного»: они исследовали типы ведомых при двух основных стилях лидерства, «принуждающем» и «убеж­дающем» . Их вывод: инструментально ориентированные последователи были эффективнее при убеждающем ли­дере, а эмоционально ориентированные — при принуж­дающем. Удовлетворенность работой в группе была выше при директивном лидере, ориентированном на взаимо­действие. Соответственно, удовлетворенность была низ­кой при снисходительном, эмоционально ориентирован­ном лидере. Лидеры инструментально ориентированных ведомых имеют тенденцию к такой же ориентации. Ли­деры в самоориентированных группах не имеют тенден­ции к само ориентации. Члены группы, направленной на эмоциональное взаимодействие, более удовлетворены при работе с лидером, ориентированном на взаимодей­ствие. Самоориентация ассоциируется с доминирующи­ми, агрессивно настроенными индивидами. Ориентация на взаимодействие — с потребностями в контактах и за­висимости. Ориентация на задачу связана с сильной лич­ностной интеграцией. Группы работают эффективнее и имеют меньше стрессов при совместимости личностных ориентации лидера и группы. Группы с лидером, ориентированным на задачу, эффективнее тех групп, где лидер ориентирован только на взаимодействие.

Таблица 1

Основные стили лидерства¹¹⁰

Стиль лидерства и характеристики	Авторитарный	Демократический	Либеральный laissez-faire
Способ принятия решений	детерминируется самим лидером	детальное обсуждение вопроса группой, при котором лидер выпол­няет функцию регу­лятора и корректора	анархический
Активность ведомых и технология	жестко и полностьюподчинены лидеру	подчиненные обладают достаточной степенью свободы в период об­суждения решения; пос­ле принятия решения лидер внушает 2 или более альтернативные процедуры исполнения решения	Поливариативностъ в про­цедурном плане, отсут­ствие возмож­ности контро­ля за исполне­нием решений
Форма исполнения принятого решения и регламентация деятельности каждого члена группы	жесткий диктат в отношении формы исполнения решений и контроль вплоть до отдельного индивида	члены группы в целом свободны в выборе формы исполнения решений; демократия внутри группы как способ самоорганизации ее членов	полное отсутствие предписаний лидера
Критика и санкции по отношению к деятельности каждого члена группы	лидер обладает воз­можностью жесто­кой критики и очень строгих санкций по отношению к подчи­ненным; обратная связь запрещена степень свободы; отдельного инди­вида стремится к нулю: отношение к члену группы зави­сит не от резуль­тата работы, а от лидера	«объективное» отно­шение к деятельности каждого члена группы в зависимости от кон­кретного результата работы	полная спон­танность в реакциях лидера на деятельность своих ведо­мых, непрогнозируемая возможность осуществления неопреде­ленных санкций

Главное, что отличает самые современные подхо­ды — это стремление к максимальной интеграции представлений и обобщению многочисленных накоп­ленных наукой разрозненных фактов и отдельных ха­рактеристик лидерства. Так, Д.Катц предложил¹¹¹ вари­ант изучения лидерства с использованием всего лишь четырех основных переменных:

1) степень структурированности и ролевого де­терминизма поведения (можно говорить об ор­ганизационном лидерстве и более свободном, неорганизационном — например, лидерство в массовом движении и т. д.);

2) в случае организационного лидерства решаю­щей является характеристика институтов (демо­кратические или авторитарные);

3) важную роль играет характер первичных и вто­ричных отношений в группе или организации;

4) существенны связи группы или организации с другими системами и подсистемами, а также по­зиция лидера во всей этой иерархии.

Схематически модель лидерства в зависимости от иерархии изображена в таблице 2.

Таблица 2

Иерархические уровни и модели лидерства¹¹²

Иерархический уровень в структурной системе	Процесс лидерства	Соответствующая ориентация на задачу	Соответствующая социально-эмоциональная ориентация
Низший	администрация в рамках существу­ющей структуры	(а) техническая экспертиза, (б) знание правил	забота о равенстве подчиненных
Средний	расширение, дополнение структуры	(а) понимание организационных проблем, (6) оценка возможности сделки	навыки первичных и вторичных отношений в группе
Высший эшелон	изменение структуры, формулирование и проведение новой политики	(а) системная перспектива, (б) оригинальность и изобретательность	харизма: (а) символическая, (б) авторитарная, (в) функциональная

Изучив различные типологии лидерства, М. Германн¹¹³ выделила четыре основных образа лидера:

1} «Дудочник в пестром костюме» («настоящий герой»). Как сказочный дудочник, который выгнал крыс из одного немецкого городка, такой лидер ставит цели, определяет направление и, используя обещания, заво­раживает последователей. На нем лежит ответствен­ность за то, что и как происходит. Этот образ лидера предполагает изучение собственно лидера и его харак­теристики. Поняв характер лидера, можно предполо­жить, какие цели и стратегии он изберет. Этот образ лидера привел к возникновению описанных ранее тео­рий «героев» и «теории черт».

2) «Торговец» — он в состоянии понять, что нуж­но людям и предложить помощь в достижении этого. Чуткость к нуждам и желаниям людей не менее важна, чем способность убедить их в своих способностях им помочь. Этому образу лидера соответствуют «транс­действенная» теория и теория обмена.

3) «Марионетка» — при таком варианте лидерст­ва группа задает направление и придает силы полити­ку. Лидер является как бы доверенным лицом группы и действует от ее имени. Для того, чтобы понять ли­дерство в подобной ситуации, надо знать цели и ожи­дания ведомых. Такое лидерство анализируется атри­бутивными теориями.

4) «Пожарник» — лидерство в этом случае пред­ставляет собой ответную реакцию на происходящее. Чтобы понять природу такого лидера, необходимо изу­чать контекст, что делают ситуационные теории.

На основе этих образов, М. Германн выделила пять основных компонентов лидерства:

а) личность лидера и особенности его выдвиже­ния,

б) характеристики группы,

в) природа взаимоотношений в группе,

г) контекст, при котором осуществляется лидерство,

д) результат взаимодействия лидера и ведомых в конкретных ситуациях.

Тип лидерства зависит от природы и комбинации этих пяти ингредиентов. Основным недостатком существующих теорий лидерства, по М. Германн, является их фиксирование на каком-либо одном компоненте. Следовательно, необходима новая комплексная тео­рия, учитывающая все возможные комбинации ин­гредиентов.

Одна из любопытных попыток такого подхода — культурологическая теория А.Вилдавского¹¹⁴. Согласно данному исследователю, лидерство — это функция по­литического реж-има и, соответственно, политической культуры этого режима. Следовательно, тип лидерст­ва зависит от политического режима. А.Вилдавский выделяет 9 типов режимов, из которых четыре явля­ются основными, а остальные обладают смешанными характеристиками (см. таблицу 3).

Таблица 3

Типы политических режимов, культур и лидерства

1. Режим: авторитаризм Культура: фатализм Лидерство: деспотическое, неограниченное, продолжительное	2. Режим: коллективизм Культура: иерархия Лидерство: позиционное, ограниченное по сфере, продолжительное во времени
3. Режим: индивидуализм Культура: рынок Лидерство: метеорное, ограниченное и непродолжительное	4. Режим: эгалитаризм Культура: справедливость Лидерство: харизматическое, неограниченное, непродолжительное

Как видно, при первом, авторитарном режиме, ли­дерство продолжительное и всеохватывающее. Когда ведомые — фаталисты, лидерство неизбежно приобре­тает исключительный характер. При втором режиме, коллективизма, где царит иерархия, лидерство будет автократическим по характеру, но позиционным по положению: полномочия лидера определяются его ме­стом в служебной иерархии. Третий режим, индиви­дуализм, по определению не нуждается в лидерах, так как рынок признает только права собственности. Ин­дивидуалисты не верят в лидеров, они верят в резуль­таты. Поэтому, даже если лидер появится, то это бу­дет исключительно «нужный человек в нужном месте и в нужное время» — для решения определенных краткосрочных задач. Четвертый режим, эгалитаризм, единственный из всех режимов, где может появиться лидер-харизматик.

Первый и второй режимы являются про-лидерскими, третий и четвертый — антилидерскими, причем во втором и третьем режимах спрос на лидерство пропор­ционален поддержке лидера (во втором — на высоком уровне, в третьем — на низком). При первом режиме наблюдается несоответствие между слишком малым спросом и слишком большой поддержкой; при четвер­том — наоборот, спрос превышает поддержку.

Последнее, на что хотелось обратить внимание — типология лидеров В.Д. Джоунса¹¹⁵. Автор считает, что взаимодействие рынка и демократии порождает огра­ниченное число вариантов лидерства — всего четыре:

1) лидер-«делегат» — зависит от экономических элит и подотчетен избирателям. Это проис­ходит, когда избиратели согласны с позицией экономических элит. Делегат рассматривает экономические изменения через призму своих последователей;

2) лидер-«доверенное лицо» — подотчетен своим избирателям, но свободен от контроля со сто­роны экономических элит. Такой лидер занима­ется в основном экономическими изменениями, которые не обязательно являются требования­ми избирателей, но в принципе отвечают их интересам;

3) лидер-«лакей» — контролируется исключитель­но экономическими элитами и неподотчетен из­бирателям. Практически, исключительно обслу­живает интересы экономических элит;

4) лидер-«предприниматель» —независим от эконо­мических элит, неподотчетен избирателям. Прак­тически независим, работает только на самого себя.

Так выглядят основные современные представления о феномене лидерства, а в целом, так предстает перед читателем обобщенный анализ лидерства как специфи­ческого феномена, возникающего при взаимодействии лидера и ведомых, на стыке двух проблем: политической психологии отдельной личности (лидера) и политической психологии групп, малых и больших.

NB

1. Феномен лидерства представляет собой особую про­блему в политической психологии. Феномен лидер­ства — это «человеческое измерение» важнейшей проблемы всей политической науки и практики — проблемы власти. С одной стороны, власть в полити­ко-психологическом измерении — это способность властвующих («верхов») заставить себе подчинять­ся, то есть некоторая потенция лидера, политическо­го института или режима. С другой стороны, власть в том же самом политико-психологическом измере­нии — это готовность «низов» подчиняться «верхам». Так возникают две стороны одной медали феномена лидерства: способность «верхов» и готовность «ни­зов». И каков «удельный вес» каждого из этих ком­понентов, зависит от многих обстоятельств, а точнее, от каждого конкретного случая. Изучение феноме­на лидерства позволяет рассматривать названные компоненты в единстве и взаимовлиянии.

2. Среди ранних теорий политического лидерства осо­бое место занимают теории «героев» и «теории черт». Это, прежде всего, коллекционирование тех или иных качеств, свойственных эффективному лидеру, выяв­ленных на примере изучения конкретных политиков. Напротив, теории среды фокусируются на роли соци­ального и др. окружения в эффективном лидерстве. Личностно-ситуационные теории пытаются совмес­тить качества лидера с конкретными особенностями окружения. Теории взаимодействия-ожидания опира­ются на настроения лидера и ведомых, возникающие при их совместной деятельности. «Гуманистические» теории апеллируют к внутренним потребностям ли­дера и ведомых. Теории обмена трактуют лидерство как рыночные отношения, в которых каждая сторона преследует свою выгоду. Мотивационные теории опи­раются на исследования побудительных сил, опреде­ляющих поведение лидера и ведомых.

3. Основная цель изучения лидерства — выделение обобщенных типов лидеров и построение приклад­ных типологий лидерства. Образцом создания общих типологий до сих пор является подход М. Вебера, вы­делившего три основных типа лидерства: традицион­ное, бюрократическое и харизматическое.

4. Политико-психологические типологии лидерства от­личаются значительным разнообразием. Психопато­логическая типология Г. Лассуэлла разделяет лидеров на «агитаторов», «администраторов» и «теоретиков». Типология политических типов Д.Рисмана — на «безразличных», «морализаторов» и «внутренних наблю­дателей». Теория «макиавеллистской личности» с помощью М-шкалы позволяет подсчитать так назы­ваемые «Мак-коэффициенты» и разделить лидеров по их величине. Типология президентов Дж.Д, Барбера делит всех президентов США на четыре типа по шкалам «активности-пассивности» и «позитивности-негативности». Типология Д.М. Бернса разделяет «трансформационное» и «трансдейственное» лидер­ство. Отечественные типологии в основном базиру­ются на внешних наблюдениях за руководителями современной России, а также на ряде эмпирических исследований (например, с помощью теста Люшера).

5. Современные подходы к проблеме лидерства отлича­ются интегративностью, стремлением к обобщениям и попытками учесть все множество компонентов лидер­ства, включая особенности лидера, характеристики ведомых, а также стили и условия их взаимодействия. Наиболее убедительными являются обобщенные кон­струкции М. Германн и В.Д. Джоунса. М. Германн выделила четыре типа лидеров («дудочник в пестром костюме», «торговец», «марионетка», «пожарник»), су­мела уложить в эту типологию практически все пред­шествующие теории лидерства. В.Д. Джоунс, выделив четыре своих типа («делегат», «доверенное лицо», «ла­кей», «предпршгиматель») сумел объяснить с их помо­щью взаимоотношения не только лидеров и ведомых, но и влиятельных элитных «групп интересов», испол­няющих роль «теневых политиков».

Для семинаров и рефератов:

1. Милованов Ю.Е. Лидер и вождь: опыт типологии. — Ростов-н/Д., 1992.

2. Политология: Энциклопедический словарь. — М., 1993.

3. Christie R., Gets F. Studies in Machiaveliianism. — N.Y.—L., 1970

4. Davies A.F. Skills, outlooks and passions: a psychoan­alytic contribution to the study of politics. — Cam­bridge, 1980.

5. Handbook of political psychology, — San Francisco, 1973.

6. Leadership and politics: new perspectives in political science. — Lawrence, 1989.

7. Political psychology: contemporary problems and is­sues. — San Francisco, 1986.

8. Stogdill R. Handbook of leadership: a survey of theory and research. — N, Y., 1974.

Глава 6

ПСИХОЛОГИЯ МАЛЫХ ГРУПП В ПОЛИТИКЕ

Группа как субъект политики. Группы номинальные и реальные. Группы «большие» и «малые». Особенности малых групп в политике.

Типы и типологии малых групп в зависимости от 1) на­правленности основных действий группы; 2) степени груп­повой сплоченности (гомогенности) группы; 3) степени проницаемости группы; 4) своих собственных целей; 5) осо­бенностей группового сознания; 6) структуры; 7) формы связи членов группы; 8) значимости членства в группе для ее участников; 9) продолжительности существования груп­пы; 10) устоявшегося в группе способа принятия решений; 11) общей эффективности групповой деятельности.

Этапы формирования малых групп в политике, их ос­новные характеристики на разных уровнях и стадиях раз­вития: 1) «номинальная группа», 2) «ассоциативная группа», 3) «кооперативная группа», 4) «корпоративная группа», 5) коллектив.

Внутренние механизмы становления политической группы: 1) знакомство, 2) появление первичных микрогрупп, 3) консолидация группы.

Лидер и группа. Основные критерии формирования ма­лых групп в политике: принципы компетентности, единст­ва взглядов, личной преданности лидеру и др.

Группы — «команды» лидера. Основные варианты «ко­манд» в истории. Закон «трех команд» лидера: статика и динамика. «Парадокс лидера» и его варианты.

При всем бесспорном значении личности полити­ческого лидера и его психологии, современная политика, особенно в стабильных обществах, осуществляется группами людей. Отдельные исключения в виде харизматических лидеров-одиночек все больше уходят в прошлое. По мере развития и стабилизации любое общество бюрократизируется. И тогда на место харизматиков приходят бюрократы. Свежий пример — но­вейшая история России. Период ее возникновения, связанный с революционными преобразованиями в виде разрушения СССР и становления новой полити­ческой системы неразрывно связан с именем Б. Ельци­на как яркого примера лидера харизматического типа. Вспомним, как оценивал его Р. Никсон: «Ельцин может многое внушить людям, у него животный магнетизм, и он достаточно безжалостен, чтобы претворить все это в жизнь... Он может стать, пожелай он того, лиде­ром насильственной революции»¹¹⁶.

Однако прошло определенное время, изменилась эпоха, поблекла харизма — соответственно, потребо­вался лидер принципиально иного типа. Появился В. Путин. Соответственно, уменьшилась роль отдель­но взятого политического лидера и, напротив, возрос­ло влияние различных групп в российской политике. Именно группа как субъект совместной политической деятельности некой совокупности людей способна как эффективно обеспечить функционирование отдельно­го лидера, так и, в определенных случаях, заменить его. Примеров такого рода в современной истории много. Все они демонстрируют роль групп как особых субъ­ектов политики.

В свое время еще Т. Гоббс в «Левиафане» дал пер­вое четкое определение группы как «...известного чис­ла людей, объединенных общим интересом или общим Делом» и выделил группы упорядоченные и неупоря­доченные, политические и частные и др.¹¹⁷ Согласно общепринятому ныне, также почти классическому пониманию, в общем виде социальная «группа — это относительно устойчивое число лиц (не меньше трех), связанных системой отношений, которые регулируют­ся институтами, обладают определенными общими ценностями и отделены от других общностей опреде­ленным принципом обособления»¹¹⁸. В рамках полити­ческой психологии группу можно определить как общ­ность людей, взаимодействующих ради достижения осознанных целей и интересов. Объективно эта общ­ность выступает как субъект политического действия, а субъективно существует как некоторая отдельная от других общностей целостность.

Существует значительное количество разнооб­разных классификаций и типологий политических групп. В рамках политической психологии большин­ство этих классификаций и типологий сводятся к де­сяти основным параметрам, по которым различают­ся и, соответственно, типологизируются эти группы, Самое общее разделение — на «номинальные» («вир­туальные») и «реальные» группы. Номинальные, они же условные группы, выделяются либо в рамках обобщенного политического анализа, либо ради пропаган­дистских целей. И тогда, скажем, появляются такие «группы» как «новая историческая общность — со­ветский народ». Или же такая виртуально-пропаган­дистская «группа», как «все прогрессивное человече­ство». Понятно, что речь идет о сугубо условных, образных, реально не ощущаемых группах. В отличие от них, реальные группы поддаются конкретному учету, как и их политическое влияние. Группы «чле­нов политбюро», «сенаторов США», «бастующих угольщиков Кузбасса» несопоставимы между собой, однако их роднит главное — это реально действую­щие в политике группы.

В рамках данного раздела мы будем рассматривать исключительно реальные группы. Они подразделяют­ся по прежде всего по количественному параметру.

Группы в политике прежде всего делятся по раз­меру, на «малые» и «большие». Под «малыми» обычно подразумеваются группы численностью от 2—3 («диа­да», «триада») до нескольких десятков, реже — сотен человек. Основным операциональным критерием оп­ределения группы как «малой» является возможность регулярных контактов между всеми членами группы или, по крайней мере, каждого члена группы со всеми или, на худой конец, с большинством остальных членов группы. В обязательном порядке условие реальной, непосредственной и регулярной контактности распространяется на лидера. Для него малая группа — это «группа прямого рукопожатия».

В отличие от «малых», в «большие» группы входят сотни, тысячи, а иногда и миллионы членов. Это, прежде всего, большие социальные группы и слои населения, политические партии и движения, межпартийные общественные образования. Весь дальнейший раз­говор в рамках данной главы будет посвящен прежде всего малым группам. Психология больших групп в политике — следующая тема.

ТИПЫ И ТИПОЛОГИИ МАЛЫХ ГРУПП В ПОЛИТИКЕ

Среди наиболее общих критериев различения политических групп необходимо начать с разделения по направленности основных действий группы. По этому критерию, группы делятся на экстравертированные и интравертироваяные. Соответственно, дея­тельность экстравертированных групп направлена во вне — на захват власти, например. Соответственно, деятельность групп интравертированных направлена прежде всего во внутрь группы — на совершенствова­ние партийной дисциплины и т. п.

Среди прочих разделений по направленности дей­ствий преобладают откровенно оценочные, то есть, субъективные. Так, группы делятся на про-социальные и антисоциальные, демократические и антидемократи­ческие и т. д. Мы оставляем рассмотрение таких типо­логий за рамками научного политико-психологическо­го анализа — это предмет идеологии и пропаганды.

Группы делятся по степени групповой сплоченно­сти на гомогенные и гетерогенные. Сплоченность обыч­но определяется степенью единства, уровнем общности трех базовых параметров. Это общность интересов, общность целей и единство действия. Понятно, что чем выше общность интересов и целей, тем отчетливее единство действий. Как правило, высокие уровни груп­повой сплоченности в политике чаще распространены ь тоталитарных обществах, а также характеризуют группы, либо стремящиеся к власти, борющиеся за нее, либо озабоченные проблемой удержания власти. На­против, в развитых демократических обществах с доми­нированием электоральных процедур обычно отрабо­таны такие системы сдержек и противовесов, которые препятствуют возникновению слишком сплоченных и гомогенных групп. Избираемые электоратом многопар-ииные парламенты, устоявшиеся антимонопольные механизмы политического контроля и сама по себе психологическая атмосфера постоянной конкуренции интересов в демократических обществах препятствуют появлению и устойчивому функционированию таких групп как субъектов длительного политического дейст­вия. Хотя, разумеется, возможны и сбои в действии таких механизмов. XX век показал: диктатуры Франко в Испании, Салазара в Португалии, «черных полковни­ков» в Греции, как и ряд других событий, стали приме­рами появления, развития и прихода к власти весьма сплоченных и гомогенных групп вроде бы в достаточ­но демократических странах.

Наиболее буквальное определение сущности гомо­генных сплоченных групп в политике пошло из испа­но-говорящих стран. Термин «хунта» в сочетании с определениями правительственная, военная, правя­щая и т. п. буквально и означает «объединение», вы­полняющее функции временного правительства по­сле военных переворотов и включает руководство вооруженных сил. Близким к этому является введен­ный Г. Диксом термин «клика»: неформальное объединение государственных и/или политических деяте­лей, ставящих целью захват власти или установление фактического контроля над ней путем использования нелегальных (тайная власть) и/или криминальных средств.

Исторически «клики» сложились в рамках мо­нархий с нечеткими правилами престолонаследия. Претенденты создавали свои клики, борьба между которыми носила ожесточенный характер. Интри­ги, сговоры, заговоры, политические убийства были обычными инструментами борьбы за власть. До сих пор клики — атрибут тоталитарных и авторитарных режимов. Выделяются два типа клик. Первый тип — клика партнерского типа, союз равных по возможно­стям персон с чисто номинальным лидером. Захваты­вая власть, такая клика превращается в правящую олигархию, и в ней начинаются конфликты и раско­лы. Второй тип — клика вассального типа, с явным лидером-вождем, с которым остальные члены связа­ны определенными обязательствами. Если ее лидер тяготеет к автаркии, то после прихода к власти он трансформирует клику в клиентеллу. Это особый, apхаичный, хотя живучий тип аморфной неформальной патронажно-клиентской группы. Обычно состоит из двух-трех человек: «патрон» и «клиенты», каждый из которых является «патроном» для нижележащей клиентеллы. За счет такой иерархической организации границы групп перекрываются и возникает тотально взаимозависимое, обычно коррумпированное пространство власти. Такие группы типичны для полу­патриархальных и полуфеодальных обществ, а также для вновь возникающих государственных структур в результате краха предыдущих. Современный при­мер — развитие таких групп-клик в первые годы ста­новления новой России.

В предшествующие годы социалистического тота­литаризма бытовал термин «коллектив» — обычно, с эпитетом руководящий. Считалось, что коллектив — это высший уровень развития группы, отличающийся максимальным единством взглядов, интересов и спо­собов действия, причем обязательно имеющий просоциальную направленность (в отличие от хунты или клики, которые практически ничем не уступали по единству, но действовали в антиобщественных, то есть собственных интересах). Высшим уровнем коллекти­ва в нашей стране еще недавно, естественно, считалось политбюро ЦК КПСС. Однако уже тогда объективные исследователи видели, что полная групповая сплочен­ность недостижима даже в таких, тоталитарных по строению, группах.

Классическое исследование уровня сплоченности такой группы, как политбюро ЦК КПСС — в ту пору ВКП (б) — провел американский политолог Н. Лейтес¹¹⁹. Используя метод контент-анализа, он проанализировал речи и выступления членов высшего советского руко­водства по случаю 70-летия И.В. Сталина, опубликован­ные в журнале «Коммунист» в конце 1949 г. Анализ позволил усомниться в бытовавшем прежде мнении относительно абсолютного единства главного советско­го руководящего коллектива: Н. Лейтес выявил как минимум три группировки внутри политбюро. Это по­зволило американскому руководству более эффектив­но строить взаимоотношения с советскими лидерами в ходе последовавшей болезни И.В. Сталина, а затем по­сле его смерти.

Н. Лейтес подсчитал соотношение двух основных образов, с которыми каждый из советских лидеров идентифицировал И.В. Сталина. С одной стороны, это был классический «большевистский имидж», то есть пределение Сталина как продолжателя дела Ленина, верного ленинца», его ученика и последователя (под­разумевается, что Сталин как бы «ниже» Ленина»).

С другой стороны, присутствовал не менее устоявший­ся «народный имидж», который определял И.В. Стали­на как самодостаточную фигуру, «гения всех времен», «великого вождя всех народов», стоящего как мини­мум наравне с В.И. Лениным. «Сталин — это Ленин сегодня!» — в этом лозунге выражалась квинтэссенция данного имиджа. По средней частоте употребления словесных формул, выражавших каждую из этих двух позиций, политбюро разделилось на три группировки.

Советские руководители	«Большевистский имидж»	«Народный» имидж
Группа «соратников» (Молотов, Маленков, Берия)	22	3
Группа «зависимых» (Булганин, Каганович, Косыгин, Хрущев)	1	19
Группа «хитрецов» (Андреев, Ворошилов, Микоян, Шверник)	9	15

Группа «соратников» включала относительно са­мостоятельных персонажей, не нуждавшихся в посто­янном подхалимаже. Они вполне могли позволить себе жестко следовать партийной иерархии и публично ставить И.В. Сталина «ниже» В.И. Ленина. Это были наиболее опытные члены политбюро, связанные со Сталиным долгими и вполне устойчивыми взаимоот­ношениями. Собственно говоря, они и стали ключевы­ми фигурами в советском руководстве сразу после кончины Сталина.

В отличие от них, в группе «зависимых» наблюда­лась прямо противоположная картина. Попавшие в нее персонажи были вынуждены безудержно славосло­вить в адрес И.В. Сталина, подчеркивая его величие и самодостаточность. Это было младшее поколение совет­ских руководителей, которым требовалось «отрабаты­вать» свое место в иерархии власти. Обратим внима­ние на то, что делали они это вполне умело. Оказавшись после смерти И.В. Сталина поначалу на вторых ролях, они (особенно Н.С. Хрущев и А.Н. Косыгин) сумели затем оттеснить от руководства «старую гвардию» (Л.П. Берия был арестован и казнен, В.А. Маленков со­слан в Казахстан, В.М. Молотов снят с ведущих постов, потом обвинен в заговоре и отправлен на пенсию) и занять ее место.

Наконец, третья группа, «хитрецов», пыталась ла­вировать, соблюдая некий баланс между двумя имиджа­ми Сталина. Судьба А.И. Микояна, наиболее типичного представителя этой группы, показывает, что фразы пуб­личных выступлений (которые в те годы писались ав­торами самостоятельно, без спичрайтеров) отражают личностные политические склонности политиков. Пока­зателен целый ряд анекдотов и крылатых выражений (самое мягкое — «слуга всех господ») про политическую биографию А. Микояна — типа «от Ильича (Ленина) до Ильича (Брежнева) без инфаркта и паралича».

Таким образом, специальные тонкие политико-пси­хологические методы позволяют обнаружить диффе­ренциацию внутри даже самых закрытых и гомоген­ных групп.

Близким к данному критерию различения групп является и критерий проницаемости группы. По сте­пени проницаемости для новых членов, группы делят­ся на проницаемые («открытые»), полупроницаемые и непроницаемые («закрытые»). Операционально, все определяется легкостью вступления (приема) в такую группу. На собрание того или иного политического кружка в большинстве случаев может прийти любой человек — как и уйти с него. Практически, это полно­стью проницаемая группа. К группам такого типа от­носятся прежде всего различные общественно-поли­тические движения: сегодня вступил в него, завтра вышел, и никто этого, практически, не заметил. При­знак проницаемости — отсутствие в такой группе ин­дивидуального учета своих членов.

Вступить в ту или иную партию уже сложнее — требуется заявление, рекомендации, кандидатский стаж и т. п. Разумеется, в разных партиях и странах все обстоит по разному. Еще не так давно в Италии, например, в автобусах висели специальные «коммунистиче­ские автоматы»: опустил в щелочку деньги, вступитель­ный взнос — из другой щелочки выскочил партбилет. Однако здесь уже нельзя говорить о полной проницаемости, это — полупроницаемая группа, накладываю­щая минимальные условия по вступлению в нее, и еще меньшие - по выходу.

Наконец, существуют группы непроницаемые (хотя, разумеется, абсолютно непроницаемых групп не бывает — все они рано или поздно, быстро или медлен­но, но обновляются). Примерами непроницаемых групп в политике являются группы заговорщиков, правящие династии или правительственные хунты, руководящие органы тоталитарных политических организаций. По­пасть в члены политбюро ЦК КПСС или в члены ру­ководства гитлеровской Германии было практически невозможно. Но, пожалуй, абсолютный рекорд непроницаемости был поставлен кампучийскими ком­мунистами — первые несколько лет после захвата ими власти страна не знала ни одного имени члена по­литбюро — все приказы и распоряжения подписыва­лись словом: «Организация». Лишь через четыре года стали известны имена Пол Пота и Йенг Сари.

По своим собственным целям группы в политике делятся на инструментальные и экспрессивные, а так­же на функциональные и дисфункциональные. Инстру­ментальные по целям группы ориентированы на дос­тижение реальных политических целей — овладение властью, реализация определенных программ, осуще­ствление общественных и государственных преобра­зований. Экспрессивные по целям группы ориентиро­ваны на формирование благоприятного внутреннего психологического климата, на создание комфортной атмосферы для своего существования в политике. Примерами таких групп часто служат небольшие оп­позиционные группировки, члены которых не ставят реальных целей овладения властью, однако получают удовлетворения от периодического выражения своих политических взглядов в тех или иных формах.

Функциональными группами в политике являют­ся такие группы, которые подразумевают осуществле­ние неких целевых социально-политических функций. Напротив, дисфункционалъными считаются группы, ориентированные на нарушение каких-то функций, их отмену или редукцию. В обобщенном виде, функцио­нальными считаются группы, ориентированные на внедрение чего-то нового (например, различного рода движения за равные гражданские права — женщин и мужчин, национальных меньшинств и т. п.). Соответст­венно, дис функциональными считаются группы, ори­ентированные на ликвидацию чего-то устоявшегося в социально-политическом устройстве (группы револю­ционеров или просто оппозиционеров, выступающие за полную или частичную отмену существующих в ста­бильном обществе порядков).

Различаясь по особенностям группового сознания своих членов, группы делятся на « группы -«мы» и «группы-«они». Как уже говорилось, впервые это разделение было введено Б.Ф. Поршневым, обратившим внимание на специфические групповые искажения, возникаю­щие в сознании групп, действующих в политической сфере. Для начала, исследуя политическую праисто­рию человечества, Б.Ф. Поршнев пришел к парадок­сальному на первый взгляд заключению: в истории человечества не было людоедства. Разумеется, в пси­хологическом смысле: дело в том, что тех, кого съеда­ли, просто не считали полноценными людьми. Враги, противники всегда считались неполноценными, нена­стоящими, недостойными — в целом, «нелюдями». Вна­чале это относилось к физическим противникам, затем перешло и на противников политических.

Согласно Б.Ф. Поршневу, важнейшим компонен­том существования любой, а особенно политической группы является ее сознание и самосознание. Нет политического сознания и, особенно, самосознания — нет политической группы. Причем это самосознание может проявляться в разных, в том числе и в досозна-тельных, нерациональных формах — в виде групповых верований, эмоций, общих чувств и переживаний. В чем бы оно не выражалось, групповое самосознание является важнейшим компонентом групповой полити­ческой самоидентификации. «Мы», члены нашей груп­пы — это те и именно те, кто разделяет общие с наши­ми переживания, чувства, эмоции, верования или, тем более, политические программы и концепции. Выде­ление же, идентификация себя и «своих» происходят в противопоставлении с другими группами, с «чужи­ми», с некими «они». «Они» — это те, у кого иные ве­рования, эмоции, программы или лозунги. У кого иные тотемы или знамена. Такое выделение группы-«мы» сопровождается идеализацией и атрибуцией, наделе­нием своей группы самыми лучшими, социально при­емлемыми и желательными чертами и, напротив, от­каз в таких чертах группам-оппонентам. Группа-«они», напротив, наделяется самыми отвратительными харак-геристиками, ей приписываются самые ужасные качества: это «они», нелюди, людей пожирают — в отличие от «нас», борцов за прогрессивное будущее всего человечества.

Внешними средствами подобной политико-психологической самоидентификации на ранних стадиях истории были элементарные символы — тотемы. Затем, усложняясь, человечество дошло до политических сим­волов, знамен, гербов, гимнов, конституций, программ и идеологических манифестов. Однако их психологиче­ская роль осталась прежней — возбуждать и стимули­ровать «мы»-сознание, необходимое для отделения себя от других («они») через противопоставление им. В этом смысле история, развиваясь, не принесла принципи­альной разницы.

Группы подразделяются по структуре на формаль­ные и неформальные. В формальных группах жестко извне задан статус всех ее членов и, соответственно, статусные различия. Права и обязанности членов та­кой группы жестко формализованы и выражены в явной (устав, закон) или неявной (традиции, обычаи) форме. Классический пример формальных групп в современной политике — армия с ее жесткой иерар­хией отношений между командирами и подчиненны­ми. Главное в формальной группе — ее функциональ­ная, инструментальная, целевая направленность, в которой чисто человеческий фактор отходит на задний план,

В неформальных группах статус членов и харак­тер взаимоотношений между ними заданы чисто лич­ными качествами и достоинствами друг друга, При отсутствии внешней регламентации отношений, осно­ву общности такой группы составляют дружественные отношения, взаимные симпатии, общность мнений, взглядов, оценок, политических предпочтений. В отли­чие от формальной группы, членство в неформальной менее обязательно для ее членов — это своего рода «группы встреч», близкие к кружкам и клубам по ин­тересам (в том числе, и к политическим клубам). Здесь доминируют собственно человеческие, дружеские от­ношения взаимной симпатии. Инструментальные, функциональные цели в таких группах обычно отхо­дят на задний план.

По форме связи участников, группы подразделя­ются на первичные и опосредованные. Пример такого рода —любая партийная структура, включающая «пер-вички» (первичные партгруппы) и формирующиеся на основе таких «первичек» сложные общности (регио­нальные, межрегиональные и т. д. партгруппы). Для первичных групп характерна связь «лицом к лицу», что обеспечивает возможность постоянных непосредствен­ных личных контактов. Для опосредованных групп каналами общения являются сложные коммуникаци­онные связи — в основном, средства массовой инфор­мации.

По значимости для участников, группы делятся на группы присутствия, а также референтные и негатив­но референтные группы. Группа присутствия, как сле­дует из самого названия, это та конкретная группа, членом которой состоит человек. Однако, являясь чле­ном какой-либо группы присутствия, человек не всегда этим полностью удовлетворен — в своих мечтах он может видеть себя членом иной группы. Она может существовать в реальности, но быть недоступной для человека — многие, например, мечтают принадлежать к политической элите, но не всем это удается. Бывают ситуации, когда такой группы просто нет в реальности, а человек создает ее в своем воображении, играя в принадлежность к некому «тайному обществу». Референт­ная группа — это группа, по законам которой хочет жить человек, даже не принадлежа к ней. Это психологически привлекательная, желательная для человека группа, нормам и стандартам которой он хочет соответ­ствовать. Для многих молодых людей, начинающих по­литическую деятельность в первичной партгруппе, на­пример, часто характерно стремление выглядеть и вести себя в соответствии со стандартами, принятыми в «большой политике» — разумеется, так, как они ее понимают. Соответственно, негативно референтная группа — это такая реально или виртуально существующая группа, по законам и нормам которой не хочет жить человек.

По продолжительности существования группы делятся на краткосрочные и долгосрочные. Кратко­срочные группы обычно возникают для достижения некоего отдельного конкретного результата — напри­мер, это может быть предвыборный штаб или команда сторонников кандидата в депутаты парламента в ходе конкретной избирательной кампании. После достиже­ния и, особенно, после недостижения данной цели лодобные группы обычно распадаются или перефор­мируются. Соответственно, долгосрочные группы ориентированы на долгосрочные цели, требующие длительного времени. В соответствии со временем су­ществования, в основе таких групп лежат разные цели и интересы участников.

По способу принятия решений различают авторитарные, демократические и охлократические группы. В предыдущей главе уже говорилось, что существу­ют три основных способа принятия решения лидером и, соответственно, три основных способа навязывания этого решения ведомым. Рассмотрим ситуацию со сто­роны ведомых — значит, существуют и разные типы групп, различающиеся именно по тому, как принимают­ся в них решения. В авторитарной группе (простейший пример — единоначалие в армейском подразделении) группа практически никак не участвует в принятии ре­шения. Ее задача состоит в том, чтобы исполнять реше­ние лидера. В демократической группе ее члены достаточно активно участвуют в обсуждении вариантов решения, в их выработке. Однако ход обсуждения и, со­ответственно, направление поиска решения подсказы­вает лидер, как бы режиссируя ход группового обсуж­дения. Наконец, в охлократической группе решение принимают все и, одновременно, никто. Каждый сво­боден в принятии решения, вот почему целостного, группового, сколько-нибудь единого решения обычно так и не возникает. В подобных случаях принято гово­рить о попустительской (или, иногда, о гипер-либераль­ной) позиции лидера, основанной на известном прин­ципе: «Делайте что хотите, только оставьте меня в покое!».

По эффективности групповой деятельности раз­личаются группы, ориентированные на:

1) достижение групповой цели;

2) поддержание групповой жизнеспособности;

3) достижение удовлетворенности участников;

4) достижения личностных изменений в членах группы под влиянием группы и пребывания в ней.

Несколько обобщая, названные пункты можно све­сти к двум основным: различаются группы экстра- и интравертированные. Понятно: для первых основными являются внешние действия, и основная активность таких групп направлена именно вовне. Соответствен­но, для вторых основными являются внутренние дей­ствия, и их основная активность сосредоточена внут­ри. Поскольку в политике абсолютное большинство устремлений ее субъектов направлено на овладение и удержание власти или, по крайней мере, на влияние на власть, то большинство представлено экстравертированными, «экспансионистскими» группами. Однако нельзя забывать, что в разные периоды своего развития каждая группа может оказаться перед необходимо­стью консолидации внутренних рядов, реорганизации и т. п., что сразу переведет ее в разряд интравертиро-ванных групп.

С рациональной точки зрения, группа в политике, ориентированная на достижение конкретной цели (ов­ладение властью или оказание заметного влияния на нее в виде лоббирование некоего законопроекта, про­ведение своих кандидатов на требуемые посты, захват власти, наконец) выглядит значительно более эффек­тивной, чем все остальные, Однако политика далеко не всегда носит рациональный характер — весьма значи­тельную роль в ней до сих пор играют иррациональ­ные компоненты.

Соответственно, даже не имея возможности дос­тижения конкретной цели, даже не формулируя ее перед собой, группа может существовать в политике в расчете на будущее. В этом случае, ее эффективность будет определяться не внешними достижениями, а внутренней способностью к поддержанию собствен­ной групповой жизнеспособности. Целый ряд мелких коммунистических партий, например, на территории бывшего СССР, ныне находятся в таком состоянии, и считают его достаточно эффективным.

Не имея четких рациональных целей, но даже и не задумываясь специально о поддержании групповой жизнеспособности, в политике существуют и просто группы единомышленников — людей, которым прият­но встречаться вместе. Такого рода группы-«кружки», политические «группы встреч» обладают особой, эмо­циональной эффективностью для своих членов. Они дают им возможность «выговориться», почувствовать свою значимость и причастность к «большой полити­ке». Такого рода группами часто выступают разного рода политические или околополитические «клубы» — формализованные в виде дореволюционного Дворян­ского собрания, или неформализованные в виде совре­менных ветеранских посиделок на скамейках в скверике, во дворе дома.

Наконец, эффективность существования группы в политике может определяться таким сугубо эмоциоально-воспитательным моментом, как личностный рост членов группы. Разного рода первичные организации детских или молодежных движений при политических партиях, безусловно, не имеют никаких четких рациональных целей в политике. Однако они воспитывают своих членов в определенных направлениях, го­товя массовую базу для будущей политики.

Завершая разговор о типах и типологиях различе­ния групп в политике, нельзя не упомянуть о попыт­ках создания собственно психологических типологий групп в политике, в которых за основу брались преж­де всего психологические качества и характеристики людей, входящих в эти группы.

Одну из наиболее ярких таких попыток предпри­нял в свое время Т. Адорно¹²⁰, исследуя психологию вначале малых, затем больших групп, а затем и всего фашистского общества Германии времен правления А. Гитлера. Итогом стало выявление психологическо­го качества, которое как раз с той поры и получило название «авторитарность», и которое было общим вначале для совсем малой группы людей — создате­лей НСДАП, а затем распространилось вширь и глубь общества. Так возникло понятие «авторитарная лич­ность», ставшее затем названием базового труда Т. Адорно.

В политико-психологическом плане суть автори­тарности проста: это стремление подчинять кого-то себе при постоянной готовности, в свою очередь, под­чиниться кому-то более сильному. Люди, которым свойственно данное качество, неизбежно сплачива­ются в группы, выдвигая своего фюрера. Политико-психологический феномен гитлеровской Германии стал уникальным исключительно потому, что принцип фюрерства там был возведен в принцип государствен­ности. Там каждый был фюрером, только кто-то фю­рером страны, а кто-то — своего домика. В наиболее концентрированной форме принцип фюрерства был отражен в званиях членов СС.

Однако проявления авторитарности имеют свои разновидности. Соответственно, в эффективной малой авторитарной группе его носители как бы взаимодополняют друг друга. Собственно Фюрером становится один. Остальные поддерживают его, отражая разные аспекты авторитарности. Среди выделенных Т. Адорно подтипов были сравнительно массовые — скажем,| «отец семейства, недовольный миром, где все захвати­ли инородцы». Первичные организации гитлеровской партии на этапе подготовки и захвата власти перепол­няли «мятежные психопаты».

С помощью таких «мятежных психопатов» (еще одна разновидность авторитарной личности) Фюрер пришел к власти (знаменитый «мюнхенский путч»). Это тип хулигана, подонка, «бандита без причины», стремя­щегося к грязным поступкам, бесчинствующего откры­то, бессмысленно и жестоко. Этот тип всегда там, где нужно «бить и спасать». На нем держатся все погро­мы и путчи. Это тип откровенно дезорганизованный, разболтанный, неспособный к постоянной работе и ус­тойчивым взаимоотношениям. Им движет слепой про­тест против любых «признанных» авторитетов и, одно­временно, готовность идти за «сильным человеком», поддаваясь любой, самой оголтелой пропаганде. Он не знает, чего он хочет. Грубость и физическая сила — то, чему он поклоняется. Подчас, это садист, но садист животно-трусливый. Такие люди презирают себя и са­моутверждаются в насилии и жестокости. Это и были гитлеровские штурмовики. Однако, сделав свое дело, они обычно становятся ненужными. В Германии боль­шую их часть истребили в знаменитую «Ночь длинных ножей».

Изменение ситуации потребовал смены психоло­гического состава групп. Стали нужны носители дру­гих разновидностей авторитарности. Среди них были и редкие, причем вполне узнаваемые. Так, за типом «Функционера-манипулятора» просвечивал Г. Гимм­лер. Т. Адорно описывал его как человека, вполне свободного от идеологических догм, но во всем интере­сующегося конкретным устройством, начиная с детст­ва: часов, лягушек, концлагерей. Он разбирал на части готовые устройства, демонтировал их и создавал новые модели. В основе его действий всегда лежали трез­вость, практицизм и особая «пустота чувств». Единст­венным принципом для него была Организация, Метод, Порядок. Собственно, он и привел Германию к тому самому «идеальному» гитлеровскому порядку — с гестапо, СС, концлагерями. В их создании проявлялась непреклонная последовательность. Отдельные люди стали выступать не более чем средством, вещью. Это тип холодного игрока. Существенная деталь: с неугодными сам расправляться не любил, предпочитал всеобщие методы — типа газовых камер.

Ограничимся еще только одним примером психологического типа, узнаваемо входившего в базовую малую группу гитлеровского руководства. Это так называемый «чудак» или «причудливый тип». Творец совершенно невероятных идеологически-пропаганди­стских конструкций, граничащих с откровенно бредовыми системами. От теорий «космического льда», мифов о Нибелунгах, до евреев, пьющих кровь мла­денцев. Тип, искренне верующий, и потому обладаю­щий даром пропагандистского убеждения. Готовый пойти на смерть, на самоубийство ради веры в своего кумира. Одновременно, страдающий манией пресле­дования, обожающий конспирацию, но выискиваю­щий заговоры и готовый их решительно подавлять. Кто это? Геббельс, Розенберг или просто обобщенный тип — непременный участник авторитарной полити­ческой группы почти в любой стране, в разные исто­рические периоды?

Одна из последних оригинальных попыток созда­ния собственно психологических типологий групп в политике была предпринята в конце 70-х гг. в рамках так называемой «соционики» (науки, претендующей на комплексный охват всех социальных явлений) то­гда еще советскими исследователями — в частности, А. Аугустинавичюте. В 80-е гг. эти попытки продолжи­ли украинские ученые А. Букалов и В. Гуленко, выдви­нувшие оригинальную гипотезу «смены квадр» в ис­тории.

Согласно этим воззрениям, существуют 16 психо­логических типов, которыми исчерпываются все воз­можные разновидности людей и описываются их воз­можности. 16 типов разбиваются на четыре четверки — «квадры». Каждая из них — своего рода «психологи­ческая семья», в которой каждому из четырех отводит­ся свое место, и все со всеми находятся в теплых, дру­желюбных отношениях. В каждой «квадре» — своя особая атмосфера, свой стиль общения, свой дух. «Квадра» — психологическое убежище от невзгод со­циума, способное утешить, дать смысл и цель жизни, обогреть и доказать, что ты ценен, нужен и не одинок. «Квадра» — это особая группа, формирующаяся на принципах чисто психологической взаимной дополни­тельности ее членов.

Согласно этой точки зрения, политика есть преж­де всего отражение динамики смены доминирования таких групп («квадр»} на общественно-политической арене. Они существуют в обществе все одновремен­но, но выполняют разные функции. Периодически к власти приходит та или иная «квадра» — и тогда сле­дуют перемены.

В «альфа-квадре» обычно рождаются, но не реали­зуются идеи. Реализация, воплощение — удел «бета-квадры», где вместо интеллектуалов верховодят силь­ные люди, способные сплотить всех во имя достижения реальной цели. «Гамма-квадра» — группа реформато­ров, обычно подвергающих переоценке достижения своих предшественников. Как правило, этой «квадре» особенно свойственны либеральные идеи равных воз­можностей, конкур ентн ости и экономического про­цветания. Наконец, последняя, «дельта-квадра» — группа, где ценятся традиции, гуманизм, экологиче­ское равновесие, комфорт, поиск баланса между ин­дивидом и обществом.

Сторонники соционики иллюстрируют свои идеи. Идея коммунизма, как и положено всякой идее, вызре­ла в «альфа-квадре» (в нее входили явно близкие по психологическому типу К. Маркс, ф. Энгельс, все со­циалисты-утописты и поздние теоретики — Плеханов. Мартов и даже «ренегат Каутский»). Однако ничего практического они сделать не могли. Воплощать в жизнь «призрак, бродивший по Европе», выпало рево­люционерам-практикам явно из «бета-квадры», в кото­рую входили также близкие по психотипу люди — на­пример, Троцкий, Ленин, Сталин, Зиновьев, Каменев, Дзержинский и др. Вся партийно-революционная вер­хушка «ленинского призыва», практически весь ле­нинский ЦК— яркие представители «бета-квадры». Свойственный ей стиль отношений и управления — то­талитарный, жестко иерархический. Во главе вождь, под ним покорная масса, стройная социальная пира­мида жестко сцементирована религиозно-идеологиче­ской доктриной (в данном случае — идеей коммунизма). Структура жесткая, унитарная, базирующаяся на еди­нообразии и централизме. Собственность обобществ­ляется и управляется централизованно. Командно-административное построение общества и потребность во враге для поддержания постоянной мобилизован­ности со временем приводит к поиску внутренних врагов, по мере истребления внешних. Так система приводит себя к саморазрушению: репрессии уничто­жают почти всех заметных людей. Подчеркнем: это отражение не «злых умыслов» или четких целей, а его лишь свойств психологического типа объединенных в данную группу людей. А уж объединяются они в эту «квадру» сами, по принципу «рыбак рыбака видит издалека».

С естественным (возраст) и искусственным (взаи­моистребление) ослаблением данной «квадры» на сме­ну ей в истории пришла (начиная с Н.С. Хрущева и уж наверняка с Л.И. Брежнева) «гамма-квадра». В этом смысле, Горбачев и Ельцин — одного поля ягоды. Их путь — постепенный отход от прежних ценностей, от­ступление от «восточных» целей в пользу более «запад­ных» (уже в 70-е годы психологически в стране было создано общество массового потребления — правда, потреблять было нечего). Поэтика героизма и патрио­тизма («бета-ценности») сменились на индивидуаль­ные ценностные ориентации.

Теоретически, на смену «гамма-квадре» должны придти «успокоители», «гармонизаторы» и «гуманизаторы» из «дельта-квадры». Однако В. Путин — достаточ­но типичный представитель «бета-квадры». Соционики объясняют это тем, что «альфа» и «дельта-квадры» принципиально не способны на первые роли в полити­ке — не хватает того, что в просторечии именуется «си­лой воли». И люди типа А. Собчака или Г. Явлинского (типичные представители «дельта-квадры») не способ­ны занимать «кресло № I». Как, впрочем, неспособнык этому были ни Т. Компанелла, ни К. Маркс, ни, тем бо­лее, исключенный в свое время за «аморалку» из «Союза коммунистов» Ф. Энгельс.

Значит, реальные политические действия возмож­ны только по двум направлениям: «бета» или «гамма». «Альфа» же и «дельта»-квадры осуществляют необхо­димую в политике, но не первостепенную роль идей­но-ценностного обеспечения. Исторический опыт пока­зывает: в абсолютном большинстве случае случаев власть принадлежала представителям «бета» или «гамма»-квадр.

Однако для нас в данном контексте важно другое. Действительно, группы в политике формируются и функционируют на основании внутреннего, психотй-пического сходства входящих в них людей. Собствен­но говоря, потому те или иные люди и входят (или не входят) в те или иные политические группы, что здесь сталкиваются разные психологические типы. Полити­ческая психология не имеет права упускать из вида эти моменты — пусть даже они пока еще не доказаны с абсолютной точностью.

ЭТАПЫ ФОРМИРОВАНИЯ

МАЛЫХ ГРУПП В ПОЛИТИКЕ

Понятно, что малые группы в политике различают­ся уровнем своего развития. Первичная партийная ор­ганизация и Совет безопасности России — формально, совершенно несопоставимы. Однако еще практика со­ветских времен показала, что с психологической точки зрения, заседания комсомольского бюро (скажем, фа­культета психологии университета) мало чем отлича­лись от заседаний бюро горкома, обкома партии, да и политбюро ЦК КПСС. В достаточно однородной партийно-политической среде, в одной и той же, по­литической сфере, действуют примерно одни и те же человеческие, психологические механизмы полити­ческого поведения. Разумеется, с некоторыми поправ­ками на возраст, опытность, масштаб решаемых задач и т. п., однако базовые механизмы остаются аналогич­ными.

Современный отечественный опыт столь же недву­смысленно показывает, что даже многопартийная, плю­ралистическая или вообще нейтральная в партийном плане среда мало чего меняет. Как только возникает некая группа как субъект политического действия, на­чинают действовать все те же аналогичные психологи­ческие механизмы политического поведения людей. Многочисленные исследования процессов формирова­ния политических групп позволяют выделить пять ос­новных этапов (именно они выделяются подавляющим большинством инструкций по строительству партий­ных групп в партиях самых разных стран и различных ориентации).

1. Этап «номинальной группы»

Как правило, это случайно собравшееся (не имеет значения, добровольно или добровольно-принудительно) некоторое количество людей, желающих (или просто согласных) заниматься политической или околополитической деятельностью. Пока еще они не пред­ставляют собой группу как некую целостность в силу хотя бы просто недостаточного знания друг друга и отсутствия понимания тех общих признаков, которые могут превратить их в такую группу. Основная функция данного этапа— знакомство, «обнюхивание», выяснение того, «кто есть кто». Часто это сочинение манифестов, дискуссии на общеполитические темы подписание разного рода обращений, меморандумов и т.д.

2. Этап «ассоциативной группы»¹²¹

Это этап, на котором уже возникают некоторые первичные связи, ассоциации между членами группы и той деятельностью, которой они собираются зани­маться. Здесь появляются первые признаки организа­ции (как правило, исключительно формальные — соз­давая новую первичную организацию, представитель организации вышестоящей рекомендует кого-то на роль председателя, секретаря и т. п.}. Так возникает формально организованная группа, члены которой имеют вроде бы идентичные цели, хотя обычно плохо представляют их себе в реальности.

3. Этап «кооперативной группы»

Этап «кооперативной группы» отличается уже большей общностью между ее членами. Он характери­зуется появлением уже определенного единства целей, интересов и действий, а также появлением первично­го опыта совместной групповой деятельности и первич­ных общих групповых переживаний (связанных, на­пример, с проведением некоторых политических акций, участием в демонстрациях, контактов с другими поли­тическими группами). На данном этапе, в дополнение к формальным связям и распределению ролей, в про­цессе совместной политической деятельности уже раз­виваются неформальные взаимоотношения между чле­нами группы.

4. Этап «корпоративной группы»

На этом этапе группа отличается наличием уже достаточно устойчивой общности интересов, целей, действий, групповых переживаний, формальным и неформальным, организационным и психологическим (включая интеллектуальное, эмоциональное и волевое) единством группы в целом, однако часто еще харак­теризуется проявлениями группового эгоизма и инди­видуализма, подчас включая и антисоциальные ориен­тации. Такие группы могут противопоставлять себя другим группам, даже внутри вроде бы родственной, общей политической структуры.

Такие группы носят самодостаточный (по их пред­ставлению) характер. Примеров таких групп немало: от легальных оппозиционных партийных или парла­ментских фракций до групп заговорщиков и полити­ческих террористов. Известны случаи, когда такие корпоративные группы захватывали власть над всей породившей их организацией или обществом в целом, заставляя их служить своим целям.

5. Этап «коллектива»

Мы специально берем этот термин в кавычки, что­бы показать его несоответствие столь привычному в литературе советского периода «коллективу» как, пре­жде всего, производственному объединению людей. В формировании политической группы коллектив — это стадия развития группы. Она характеризуется не про­сто устойчивой общностью интересов, целей, действий и групповых переживаний; организационным и психо­логическим (включая интеллектуальное, эмоциональное и волевое) единством — это свойственно и этапу «корпоративной группы». Этап коллектива отличается выс­шим уровнем осознанности всех этих моментов и мак­симальной консолидированностью действий членов группы. Кардинальное отличие коллектива в политико-психологическом смысле от корпоративной группы — в доминировании просоциальных целей. Коллектив не бывает самодостаточным, его члены рассматривают себя и свою группу как инструмент общественного раз­вития.

Обратим внимание на то, что именно это различие направленности — на достижение собственных, групповых, или общественных целей — и есть единствен­ное существенное политико-психологическое различие между двумя последними группами. Все остальное у них — общее: максимальное единство интересов, целей и действий, формальных и неформальных, организационных и психологических связей и отношений. Коллектив и корпоративная группа — одинаково высшие стадии развития группы как субъекта полити­ки. Все предшествующие стадии —лишь промежуточ­ные этапы.

Самое любопытное заключается в том, что описан­ные этапы совсем не обязательно выступают как по­следовательные, причем обязательно сменяющие друг друга. Группа может остановиться в своем развитии на любом из описанных этапов, начиная с первого и, даже, распасться, перестав существовать как группа. Вот только миновать тот или иной этап в своем разви­тии, перескочить через него практически невозмож­но. Хотя сроки прохождения каждого из этапов, разу­меется, сильно варьируют в зависимости от зрелости и опыта членов группы, активности лидера и других факторов.

ВНУТРЕННИЕ МЕХАНИЗМЫ СТАНОВЛЕНИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ГРУППЫ

Помимо описанных этапов становления группы как субъекта политического действия, большое значе­ние имеют внутренние, собственно психологические процессы взаимодействия людей, которые и ведут к развитию группы или препятствуют ему. Особенно они проявляются на начальных стадиях развития партий­ной группы.

Согласно данным специальных исследований, на первой стадии члены группы присматриваются друг к другу и к лидеру, адаптируются к условиям предстоя­щей деятельности, знакомятся с ближайшими и отда­ленными перспективами, распределяют между собой функциональные обязанности и налаживают систему взаимодействий. Отношения строятся прежде всего на основе формальных связей. Поведение членов группы в основном определяется их прошлым опытом, дея­тельностью в других группах.

На второй стадии в основном завершается про­цесс взаимного изучения членами группы друг ДРУ^ и происходит их сближение на основе симпатий, скла­да характера, частных интересов и т. д. В результате, возникают первичные микрогруппы. Как правило, вы­деляется активное ядро политической группы, наце­ленное на эффективную политическую деятельность. Наряду с ним, образуется группа «добросовестных исполнителей», осознающих и исполняющих свои обя­занности, но обычно не проявляющих собственной ини­циативы в решении групповых вопросов. Иногда здесь же возникает и «микрогруппа пассива», состоящая из людей, стремящихся быть в стороне от основной дея­тельности группы и найти себе работу полегче. Нс ис­ключены и случаи проникновения в политическую группу сознательных дезорганизаторов, пытающихся разрушить складывающуюся структуру или же создать альтернативное руководство — например, с целью пси­хологического раскола группы.

С появлением первичных микрогрупп начинает действовать механизм психологической саморегуляции группы. Как правило, «активное ядро» оказывает под­держку лидеру, активизирует «добросовестных испол­нителей», осуществляет угнетающее воздействие на «группу пассива» и противодействует дезорганизато­рам. Так начинает функционировать групповое мнение, способствующее преодолению подчас возникающих между микрогруп-пами конфликтов.

На третьей стадии идет процесс консолидации группы. По мере развития совместной деятельности, нарастают позитивные процессы. Укрепляются свя­зи между членами группы, усиливается позитивный психологический климат, возникает эффект «группо­вого облегчения» деятельности отдельных членов группы от того, что они осуществляют ее именно в группе. Усиливается авторитет лидера, расширяется «активное ядро», к которому присоединяются быв­шие «добросовестные исполнители». «Группа пасси­ва» и «дезорганизаторы» либо перевоспитываются под влиянием группового мнения, либо изгоняются за пределы группы.

Так выглядят основные собственно психологиче­ские механизмы, на основе которых «срабатываются» люди, образуя группу как субъект политической дея­тельности. Они поддаются достаточно объективному изучению с помощью метода социометрии, и регули­руются методом социодрамы. Процессы функциони­рования группы обычно контролируются лидером. Стремясь кратчайшим путем решить поставленную перед группой задачу, лидер вынужден неравномерно распределять нагрузку. Если его действия выходят за пределы ожидаемого, «законного» или оправданного делом поведения, в группе возникают напряженность враждебность. Хотя их источник — лидер, но они могут не направляться на него, если лидер озаботится либо отысканием «козла отпущения» (член группы с самым низким статусом), либо найдет себе помощни­ка — эмоционального лидера для сглаживания проти­воречий¹²².

ЛИДЕР И ГРУППА

Группа немыслима и невозможна без лидера. Груп­па выдвигает лидера, лидер формирует группу. В этом смысле, лидер и группа— близнецы-братья. Однако взаимоотношения между ними складываются по разно­му. Зависят они в первую очередь от принципов, на основе которых люди включаются в группу. Этих прин­ципов сравнительно немного.

Во-первых, это принцип единства взглядов и убеж­дений. При его торжестве мы видим достаточно спло­ченные, часто эффективные, но не всегда высокопро-фессиональные группы, отличающиеся прежде всего глубокой верой в собственные взгляды и убеждения. К сожалению, часто они находятся под обаянием соб­ственной пропаганды, что сужает их кругозор и препят­ствует более широкому восприятию происходящего. В политике такие группы — заложники своей идео­логии.

Во-вторых, это принцип компетентности — при его торжестве мы видим сплоченные, эффективные, высокопрофессиональные группы, отличающиеся серьезными результатами. Лучший пример — пресло­вутые «команды» американских президентов послед­них десятилетий, начиная от уже почти легендарной «команды Джона Кеннеди» — «мозгового треста», су­мевшего во многом повернуть и страну, и всю между­народную ситуацию.

В-третьих, это принцип личной преданности ли­деру— обычно, в группах вождистского типа. Когда торжествует именно этот принцип, мы видим много­численные проблемы. С одной стороны, торжествует бесприкословное подчинение лидеру. С другой сторо­ны, вся ответственность в принятии решении падает исключительно на самого лидера — все остальные выступают лишь как исполнители его воли. Отсюда снижение эффективности и профессионализма, обилие конфликтов за близость к лидеру и, в итоге, снижение результатов.

Разумеется, есть и иные мотивы и принципы фор­мирования групп в политике, но наиболее встречаю­щимися являются три названных. Важность выбора принципа формирования группы в политике опреде­ляется тем, что после прихода группы к власти взятый ей на вооружение принцип как бы автоматически пе­реносится на все государство. Это иллюстрируется, среди прочего, в действии так называемого закона «трех команд» лидера и их обязательной, для эффек­тивного функционирования, смены.

ГРУППЫ – «КОМАНДЫ» ЛИДЕРА

Феномен «команды» в политике впервые был за­фиксирован и осмыслен М. Вебером в рамках запад­ных демократий. В известной работе «Политика как призвание и профессия» он отметил свойственную за­падным демократиям склонность рассматривать госу­дарство как своего рода поставщика постов и должно­стей для соратников победившего президента или функционеров выигравшей выборы партии. Там же он отметил, что влиянию «команд» все больше противосто­ит нарастающая бюрократизация государства — появ­ление профессионального слоя независимых от исхо­дов выборов, профессиональных чиновников, — без чего возникала роковая опасность чудовищной корруп­ции, что поставило бы под угрозу чисто техническую эффективность государственного аппарата. Подчас, от­мечал М. Вебер, дилетантское управление делящих до­бычу политиков в США заставляло сменять сотни тысяч чиновников — вплоть до почтальонов, Так приход к власти одного человека, нового лидера, менял не только одну, непосредственно окружавшую его малую группу, но вел к смене множества малых групп — поскольку каждый из приближенных, в свою очередь, располагал своей малой группой. Так, из совокупности малых групп, возникала большая группа — в терминологии М. Джиласа, «правящий класс» или, проще, «элита».

В истории и современности выделяются несколько типов непосредственных «команд» лидеров, формировавшихся на различных основаниях. Эти основания представляют собой своеобразные параметры общно­сти, объединяющие лидера с «командой» и сплачиваю­щие их в единую группу. Рассмотрим их в относитель­но хронологическом порядке¹²³, хотя будем иметь в виду что выделение принципов формирования в чистом виде достаточно условно — обычно, команды формиру­ются на основе нескольких принципов, хотя ведущим и определяющим все же является один.

1. Команда, страящаяся на основе родоплеменного принципа

В истории примерами «команд» такого рода в Ев­ропе были королевские династии — например, дина­стия Валуа во Франции, Тюдоры в Англии и т. д. В России — княжеские роды, опиравшиеся на родо-племенные дружины. В странах современного Востока это либо семейные кланы (например, клан С. Хуссейна в Ираке, Х. Ассада в Сирии, Ф. Маркоса на Филиппинах и т. п.), либо непосредственно родо-племенные структу­ры типа казахских джузов или чеченских тейпов. Глав­ной особенностью команд, основанных на данном принципе, считается относительное равенство лидера с другими членами команды — он считается лишь пер­вым среди равных. Такие команды основаны на гомо­генности.

2. Команда, строящаяся на основе опричнины

Классический пример команды такого рода — оп­ричнина И. Грозного. Фактически, это были первые варианты наемных команд, противопоставляемых ли­дером официальным исполнительным и совещатель­ным структурам. Это своего рода личный совет лиде­ра, всем обязанный ему и готовый исполнить любую его волю. Как правило, команды такого рода появля­ются в периоды реформирования государств и об­ществ, когда «сверху» вводятся новые иерархические принципы. Они основаны на сословном смешении, необходимом для разрушения прежней гомогенности государства и общества.

3. Команда, строящаяся на основе «компании»

Классический пример «компании» — команда Петра I, основывавшаяся на началах смещения со­словного и национального, а также (а возможно, пре­жде всего) на оценке кадров по результатам их дея­тельности. В командах такого рода личные достоинства членов команды, эффективность их деятельности как бы стирают все прежние различия. Обычно это груп­па людей, увлеченных общими идеями и целями дея­тельности, что создает особую общность, в которой при наличии в принципе непреодолимой дистанции между лидером и ведомыми, допускаются внешне дос­таточно фамильярные отношения и обращения свое­образного товарищества — впрочем, в определенных границах.

4. Команда, строящаяся на основе фаворитизма

Пример часто менявшейся по составу команды та­кого рода — окружение Екатерины II. Согласимся, что подобный принцип не слишком распространен хотя бы потому, что больше свойственен лидерам-женщи­нам, а их, все-таки, меньшинство. В истории бывали, конечно, еще большие исключения — например, ко­манда фаворитов-«миньонов» Карла IX во Франции. Несмотря на не слишком частую встречаемость, отме­тим, однако (минуя нравственные оценки), что в хоро­шем исполнении (прежде всего, русских императриц Елизаветы и Екатерины II) данный принцип приносил достаточно эффективные результаты. Подкрепление энергичной сексуальной потенцией и, что еще более важно, сексуально-темпераментной совместимостью фаворита и лидера, безусловно, является мощным вспомогательным средством для совместной эффек­тивной политической деятельности.

5. Команда, строящаяся на основе принципиально веррмализуемык отношений типа «Негласного комитета»

Пример был создан Александром I, он так и именовался — «Негласный комитет». По сути, такая команда представляет собой дружеский кружок, выпол­няющий консультативные функции при лидере. Это даже не «теневое правительство», а партнеры по мозговым штурмам, по проговариванию тех или иных проблем. Команды такого рода но всегда носят функ­циональный характер — иногда они выполняют лишь психотерапевтическую роль, помогая лидеру «выгово­риться».

6. Команда, строящаяся как «министерство талантов»

Одной из лучших команд такого рода считается команда Наполеона. Сам термин «министерство всех талантов» возник в Англии в IX веке для обозначения ряда команд, составлявших тогдашние кабинеты мини­стров.

7. Команда, строящаяся на основе некоего тайного общества в качестве «кузницы кадров»

Командой такого рода считали Временное прави­тельство, за которым вроде бы стояли масонские ложи. Еще более явным примером можно считать полпотовскую Кампучию: как уже говорилось выше, после при­хода Пол Пота и его соратников к власти долгое время никто не знал даже имен вождей — все распоряжения выходили за подписью «Организация».

8. Команда как политический и личный мозговой трест

Формирование классических команд такого рода исследователи обычно связывают с именем президен­та США Дж.Ф. Кеннеди. Ему же принадлежит и пер­венство в осознанном разделении команд на, как мини­мум, три различных типа:

1) команду — кадровый костяк управления госу­дарством;

2) команду личной политической и интеллектуаль­ной обслуги;

3) команду друзей.

До Кеннеди, как правило, эти три разные функции (собственно управление, личная обслуга и психотера­пия вместе с релаксацией) обычно соединялись в рам­ках единой команды.

Так выглядят основные варианты малых политиче­ских групп — «команд», строящиеся надостаточно раз­личающихся (хотя подчас и пересекающихся) прин­ципах формирования. Однако при всем их достаточном внешнем многообразии, в основе формирования ко­манд все равно лежат три основных критерия отбора лидером членов своей команды. Еще раз суммируем эти Принципы в качестве вывода:

Принцип 1:	надличностная преданность идее лю­бого рода — от доминирования кон­кретного рода-племени до духовных идеалов и идейно-политических прин­ципов.
Принцип 2:	профессиональная компетентность или личные достоинства, обеспечи­вающие эффективность деятельно­сти члена группы.
Принцип 3:	личная преданность лидеру-вождю.

Однако в политике, как известно, не бывает посто­янных симпатий или антипатий, а бывают только по­стоянные интересы. И эти политические интересы подчас требуют смены принципов, в том числе и прин­ципов формирования «команд». Еще раз оставим в стороне вопрос о нравственной оценке такой «бес­принципности». В конечном счете, нравственность — сфера религии, а не политики. Сфера политики — реализация тех или иных интересов, связанных с вла­стью. Правда, вступая между собой в конфликт, иска­женные интересы и нарушенная нравственность мо­гут приводить к печальным результатам. Но об этом — следующий раздел.

ТРИ «КОМАНДЫ» ЛИДЕРА В ДИНАМИКЕ

(типовая модель)

Анализ показывает, что обычно, на практике, ли­дер не ограничивается какой-то одной «командой». Они меняются с течением времени. В общем виде, можно подразделять три основных «команды»: 1) «ко­манда» прихода лидера к власти, 2) «звездная коман­да» пика его пребывания у власти, 3) «похоронная команда» завершения лидером своих властных функ­ций. Эти три «команды» выполняют разные функции, формируются по разным принципам и основаниям, и играют разную роль для лидера.

Когда в 1985 г. во главе КПСС встал М.С. Горбачев он однозначно давал всем понять, что не стремится к монополизации власти и не намеревается, в частности претендовать на пост председателя президиума Верхов­ного Совета страны, собираясь сосредоточиться исклю­чительно на партийных делах. Как и после смерти И.В. Сталина, монополизировавшего власть, было при­нято решение о разделении основных руководящих постов в партии и государстве.

Время было сложное. У власти стояла прежняя, во многом брежневская команда. Формально лидером государства, главой Верховного Совета СССР, стал М.А. Громыко. М.С. Горбачев же, будучи младшим парт­нером в возникшей с большим трудом, шаткой коали­ции, объективно был вынужден заниматься скрупулез­ным, медленным, но совершенно необходимым для политика делом — постепенной концентрацией власти.

На первом этапе задуманной им перестройки — а довольно быстро стало ясно, что задумана была имен­но перестройка власти, — Горбачев объективно нуж­дался в смене соратников. Чужую «команду», в кото­рой он был младшим партнером как по возрасту, так и по стажу пребывания во власти, в ранге члена полит­бюро, следовало поэтапно заменить на «свою» — в ко­торой он был бы первым и единственным.

Промежуточным этапом должна была стать вторая «команда» Горбачева, в которой, для начала, можно было из младшего партнера стать первым среди равных. Так появилась «команда единомышленников», людей при­мерно одного возраста, интеллектуального уровня, близ­ких (хотя и с неизбежными различиями) взглядов и при­мерно одного уровня политического опыта. Создание такой команды было осуществлено частично за счет вве­дения во власть новых лиц вместо ненужных старых, частично же, за счет переориентации ряда прежних персонажей. Нет смысла перечислять имена — все пом­нят, например, как неожиданно долго удерживался в Политбюро ЦК КПСС Г.А. Алиев. Или же, напротив, как быстро были отстранены руководители московской (В.А. Гришин) и ленинградской (П.А. Романов) партор­ганизаций. В итоге, Горбачев постепенно стал лиде­ром — но пока еще лидером новой команды, пришед­шей к власти.

Он еще не стал лидером государства, реальным символом и носителем самой власти. И хотя окружающий мир, приветствуя «свежий ветер перемен» в составе советского руководства, помогал М.С. Горбачеву стать полновластным лидером страны, формируя сво­ей поддержкой соответствующий образ, путь предсто­ял немалый.

Дело в том, что в команде единомышленников-реформаторов, чтобы стать ее лидером, всегда при­ходится делиться властью, делегировать соратникам немалые полномочия, считаться с ними. Так концен­трация власти на этапе обновления команды и осуще­ствления необходимых для этого политических манев­ров поневоле оборачивается некоторыми потерями: приходится идти на временные жертвы ради будущих побед. Собственные проблемы высшего эшелона поглощают большую часть времени, необходимого для управления страной. Лозунги и декларации, необходи­мые для решения тактических задач, не всегда нахо­дят стратегическое подкрепление — не хватает сил на их масштабную реализацию. Тем более, что много сил уходило на регуляцию взаимоотношений внутри ко­манды — скажем, улаживание конфликтов между Е.К. Лигачевым и А.Н. Яковлевым, которые оба, хотя каждый по-своему, являлись единомышленниками лидера. Или с Б.Н. Ельциным, который, будучи едино­мышленником поначалу, затем пошел на конфликты. В то же время, накапливались многочисленные новые проблемы — чувствуя, что власть занята своими дела­ми, страна постепенно расслабляется, выбиваясь из ра­бочего ритма. Тем более, что в условиях тоталитаризма неподкрепленные призывы к демократизации способ­ствуют не созиданию чего-то нового, а лишь разруше­нию прежнего, а реально, тем самым, всякого порядка.

Созданная команда единомышленников привела М.С. Горбачева к тому, от чего он поначалу вроде бы отказывался — к постам Председателя Верховного Со­вета СССР, а затем и президента СССР. Первый среди равных стал первым и уже единственным. Ситуация изменилась, и «команда» перестала ей соответство­вать. Это становилось все более заметным на фоне того ослабления власти, которое от предкризисной ситуации вело уже к глубокому кризису. Необходимо было что-то срочно делать — тем более, что этому со­ответствовали и задачи следующего этапа концентра­ции власти.

В соответствии с этим, М.С. Горбачев пошел на об­новление, по сути — на радикальную смену своей команды. XXVIII съезд КПСС изменил принципы и структуры государственного «коллективного руковод­ства»: из генеральных секретарей ЦК (как это было раньше) М.С. Горбачев стал генеральным секретарем КПСС. Его, как и весь ЦК, избирал весь съезд — зна­чит, при случае он мог сказать ЦК: мы с вами «на рав­ных», я вам не подотчетен. Такую позицию в свое вре­мя использовал Н. Чаушеску в Румынии.

Но такой «демократизации партийной жизни» было мало. Нужна была капитальная смена команды. В подобных ситуациях лидеру всегда требуется изба­виться как от тех былых единомышленников, которые воспринимались страной как слишком «левые», так и от тех, которые слыли слишком «правыми». И А.Н. Яковлев, и Е.К. Лигачев стали жертвами одних и тех же обстоятельств. В результате, вместо единомыш­ленников и соратников появились просто заместители из числа новых, заведомо ни в чем не равных лидеру лиц. Не случайно «последние из могикан» прежней ко­манды, Н.И. Рыжков и Э.А. Шеварднадзе, уходя в от­ставку, подчеркивали, что они «друзья» Горбачева.

В результате, на место «команды единомышленни­ков» пришла «вся президентская рать». В командах такого рода нужны не столько ученики, сколько эпи­гоны; не единомышленники, а исполнители. Они еще больше выделяют своим фоном фигуру лидера уже не команды, а государства. С появлением этой, уже треть­ей «команды», задачи концентрации власти для Гор­бачева оказались выполненными.

Так повторилась в очередной раз российская ис­тория. Вспомним: через сходные варианты своих «трех команд» проходил Л.И. Брежнев, пока не получил всей полноты власти. Разделял власть, пока не смог овладеть ей полностью, и Н.С. Хрущев, который позднее уже соединял в своем лице все основные руководящие посты. Менял «команды», укрепляя свою власть, и И.В. Сталин. Даже В.И. Ленин, будучи поначалу «млад­шим партнером» в команде революционеров-теорети­ков (сравним хотя бы с Г.В. Плехановым), через после­довательную замену соратников пришел к Сталину. которого все считали лишь посредственным исполни­телем. Правда, тут и случилась заминка: исполнители вышли из-под контроля и заперли ослабевшего лиде­ра в Горках. Действие закона «трех команд» в полити­ческой жизни нашего общества довело М.С. Горбаче­ва до Фороса — до предательства со стороны основных членов его третьей «команды».

Согласно логике политико-психологического ана­лиза, на определенном этапе взаимоотношений лидера со своими «командами» неизбежно появление новых сил, недовольных происходящим. В самом простом ва­рианте это та самая «стая», в которую сбиваются исполнители из третьей «команды», обычно недоволь­ные своей ролью и грядущими перспективами: они прекрасно понимают, что исполнителей, как «винти­ков», можно и нужно часто менять, что их обычно держат для того, чтобы постепенно «сдавать», списы­вая на них кризисные явления. Вот тогда, сбившись в особого рода группу, «стаю», исполнители могут пой­ти на более серьезные шаги по его смещению.

«ПАРАДОКС ЛИДЕРА»

Суть того, что мы называем «Парадоксом лидера», внешне достаточно проста: не бывает вечных лидеров. Становясь лидером какой-либо группы, набирая лидер­ские навыки и авторитет, всякий лидер тем самым начинает готовить конец своему лидерству. Достигнув максимального величия, Цезарь пал от руки выращен­ного им и боготворившего его Брута. Данный парадокс обычно проявляется в двух вариантах.

Парадокс № 1:

становясь лидером большой общ­ности, лидер обречен действовать не в соответствии с интересами той малой группы, которая приве­ла его к этой власти. И тогда дан­ная малая группа начинает отка­зывать ему в лидерстве и ищет преемника.

Парадокс № 2:

чем более активным, деловым явля­ется лидер, тем больше он ослож­няет межличностные отношения в группе — это ухудшает психологи­ческую атмосферу, что ведет к рос­ту недовольства лидером. Соот­ветственно, чем менее деловым, но более неформальным и дружелюб­ным является лидер, тем меньше требований к соратникам и ни­же эффективность достижений группы — это снижает достижения группы и также ведет к росту не­довольства лидером.

В обоих вариантах, рано или поздно группа начи­нает отказывать лидеру в доверии.

В целом, в основе «парадокса лидера» лежит про­стая диалектика. С одной стороны, в политике лидер обычно подбирает (формирует) свою группу-«коман-ду». С другой стороны, группа выдвигает лидера, под­держивает его, обеспечивает сменяемость лидеров. Теоретически, можно говорить о двух типах малых групп в политике: зависимых от лидера, «лидерских», и зависимых от внутреннего функционирования самой группы, «отношенческих». Пример группы первого типа — те самые «команды», целенаправленно фор­мируемые самим лидером в западных демократиях президентского типа. Члены таких групп-«команд» преимущественно зависят от лидера. Пример группы второго типа — статусные формальные или нефор­мальные группы, например, в государствах парламент­ского типа с наличием сильного влияния партийных групп и, особенно, их руководящих органов (типа по­литбюро). На практике, однако, между группами этих двух типов крайне трудно провести четкие различия. «Лидерская» группа, после того, как ее члены обрета­ют формальные посты во власти и становятся менее зависимыми от лидера, могут превращаться по преиму­ществу в «отношенческие». Напротив, «отношенческие» группы, после достижения лидером монополь­ного статуса, превращаются в «лидерские» группы и т. д. Эти процессы носят динамичный характер

Соответственно, проблема эффективного функ­ционирования малой группы как субъекта политиче­ского действия требует рассмотрения психологии взаимоотношений такой группы и лидера, анализа при­чин сменяемости лидеров в таких группах и понима­ния политико-психологических механизмов этого про­цесса.

Как уже говорилось, в реальных малых группах не бывает «вечных» лидеров. Многочисленные примеры убеждают, что любой, даже самый авторитетный и популярный лидер рано или поздно перестает быть таковым, наживая себе немалые неприятности. Вопрос заключается лишь в механизме и причинах такого неизбежного конца: либо все дело в динамике отноше­ний между людьми, членами группы, либо в личност­ных качествах того или иного лидера, либо в фатальном стечении обстоятельств. Специальный анализ, однако, показывает, что все эти причины не являются основными, хотя, как правило, присутствуют, и иногда даже представляются самодостаточными.

Оказывается, что сама позиция лидера в политиче­ской группе содержит объективное внутреннее проти­воречие, безотносительное как к конкретной группе, так и к личности конкретного лидера. Это и есть «па­радокс лидера».

Первой посылкой его понимания является уже рассматривавшееся выше разделение деятельности любой группы на две основных сферы: внешнюю и внутреннюю (инструментальную и эмоционально-экс­прессивную, ролевую и межличностную, в других выражениях). Две сферы предполагают две структуры группы, направленные на реализацию этих сфер. Две структуры, в свою очередь, подразумевают наличие двух типов лидеров — обычно это сводится к разделе­нию лидеров на формальных и неформальных.

Основным допущением является сомнение в не­обходимости противопоставлять два типа лидеров, персонифицируя их функции в различных людях. В литературе, правда, декларируется, что противопос­тавление—плохо, а совмещение лидерских функций двух типов в одном лидере — хорошо. Хотя последнее обычно рассматривается как идеальное «хорошо бы», противостоящее в виде мечты повсеместно распро­страненному реальному «плохо». Однако опыт пока­зывает, что при разделении лидерских функций двух типов группа как целостность практически перестает существовать. Понятно, что случайное собрание лю­дей, объединенных по ролевым основаниям, и возглав­ляемое назначенным свыше руководителем (формаль­ная структура) трудно назвать целостной группой, тем более, что все члены такой группы входят еще и в дру­гие, различные, но часто столь же случайные собра­ния людей, объединенных по эмоционально-экспрес­сивным основаниям (во главе с «неформальным» «лидером»).

Будем понимать под целостной группой лишь ту, в которой обе структуры: а) присутствуют, и развиты в достаточной мере; б) приближаются lруг к другу. И тогда лидер целостной группы должен быть лидером в обеих структурах такой группы. Думается, что проти­вопоставление двух структур, на самом деле, искусст­венно, и в жизни мы, все-таки, имеем целостные груп­пы — другое дело, что эти структуры развиты не в одинаковой степени. Присутствуют же они всегда.

Такая логика ведет к тому, что всякий лидер на практике должен достаточно органично выполнять два названных типа функций. С одной стороны, инструментальное «внешнее» лидерство подразумевает его ак­тивность и право на инновацию в способах деятельности группы (последняя как раз и делегирует лидеру полно­мочия для того, чтобы он вводил новые, более эффектив­ные способы достижения групповых целей — ведь ина­че не будет развития группы). И с этой стороны он остается лидером до тех и только до тех пор, пока: а) является новатором; б) новаторство его направлено на развитие группы, на достижение ею все более высоких целей. Как следствие, такой лидер разрушает старые, традиционные способы деятельности и порождает но­вые средства и цели функционирования группы. С дру­гой же стороны, межличностное «внутреннее» лидер­ство предполагает его пассивность (подчинение группе), и право только на сохранение прежних можличностных отношений (ведь только эти отношения, глубинно обес­печивают его лидерство — он должен быть подчинен группе, сливаться с ней и всячески укреплять прежнюю систему взаимоотношений в группе).

Здесь и появляется «парадокс лидера». Для того, чтобы стать (и быть) лидером, он должен демонстри­ровать образцы традиционного поведения — попросту говоря, «ладить» со всеми членами группы. Став же ли­дером группы, а тем более, более широкой общности, он вынужден отделяться от группы, подчинять ее себе. Именно здесь содержится названный парадокс: лидер обречен на маятникообразное движение между проти­воположностями в пределах, определяемых груп­пой и конкретной ситуацией. Он постоянно ходит по лезвию, и речь идет только о том, как долго он сможет по нему ходить. Конец психологически предопределен: рано или поздно «поведенческий маятник» такого дви­жения выскакивает за свои пределы, и тогда следуют санкции со стороны группы, расплата. Лидер переста­ет быть таковым; его заменяют другим. Лидер партии, становясь лидером страны, объективно не всегда мо­жет осуществлять интересы только своей партии. Ли­дер партийной фракции или группы часто обречен идти против интересов остальной части партии. Лидер группы влияния, выдвигаемый ею на лидерство в мас­штабах государства, часто вынужден идти против та­кой «своей» группы. Лидер «команды», став лидером страны, подчас обречен назначать на руководящие посты других политиков в противовес амбициям членов своей «команды». И т. д., и т. п.

Попробуем войти в его положение. Будучи лидером, он ориентирован на достижение своей группой реаль­ных результатов, т.е. обязан заставлять членов группы действовать на все повышающемся пределе возможно­стей. Это уже противоречит сути позитивных межлич­ностных отношений, описанных еще в Евангелии: «Не пожелай другим того, чего не пожелал бы самому себе». С другой стороны, сам феномен лидерства неизбежно заставляет его задуматься о статусном оформлении лидерства: ему нужны внешние аксессуары, чтобы иметь внешние причины требовать от членов группы, чтобы они работали над достижением групповых целей, которые он представляет в силу «делегирования пол­номочий». Психологически, он ведь заставляет их рабо­тать не на себя, в конце концов, а на них самих. Статус­ные же признаки увеличивают дистанцию, разрыв с остальными членами группы. Инструментальное лидер­ство (т.е. осуществление дела) предполагает инновацию, межличностное лидерство ее запрещает.

Если подчинить дело отношениям, пострадают цели группы, и он будет плохим лидером, его «нака­жут» и, в конце концов, группа может развалиться. В мировой политике много примеров очень «друже­ских», но неэффективных политических «команд».

Если же подчинять отношения делу (например, реформированию страны после достижения власти), то нередко созревает бунт внутри собственной груп­пы (даже при ее внешнем процветании) против тако­го, излишне «делового» лидера. А любой лидер хочет, чтобы его любили и, более того, чтобы эта любовь на­растала. Для большинства это — высшая награда, ин­тимный психологический смысл политической дея­тельности. Более того, лидер нуждается в этом и для Подтверждения, для гарантирования своего лидерства. Таким образом, он парадоксально нуждается одновре­менно и в увеличении дистанции (формальный статус), и в ее уменьшении до нуля (неформальная любовь).

Тем самым, он находится всегда в сложном поло­жении, испытывая конфликт двух или нескольких со­циальных ролей, которые вынужден выполнять один и тот же лидер, и которые его неизбежно «раздирают», При «парадоксе лидера», мы имеем конфликт между социальной (внешней, инструментальной) ролью и ролью межличностной (внутренней, эмоционально-экспрессивной). Причем обе роли обязательны, и на одном высоком уровне. Это делает конфликт мучитель­ным и, часто, непреодолимым.

По существу, это конфликт между тем, что «нужно» (группе, ее существованию, отдельным ее членам и самому лидеру) и тем, чего «хочется» (тем же самым элементом перечисленной цепочки). Разумеется, если следовать некоторым теоретикам, полагающим, что люди объединяются в одни группы потому, что «нуж­но», а в другие потому, что «хочется», то конфликта не будет. Но это значит, что они, попеременно, руковод­ствуются то «принципом реальности», то «принципом удовольствия». Психология же давно показала, что та­кого шизоидного разделения в человеке нет. Человек целостен, и руководствуется обоими принципами од­новременно — в этом и заключается суть его конфликтности. Осознанное подчинение — еще не залог бесконфликтности.

То же относится и к группе. Даже объединяясь по принципу «нужно» (например, завоевание власти для реализации определенных интересов), люди хотят, что­бы им от этого было хорошо и приятно, т. е. совпадало бы с тем, как им «хочется». И даже формально назна­ченный руководитель мечтает о том, чтобы его любили. То есть, стремление к совмещению двух структур взаимоотношений присутствует практически всегда и прак­тически у любой группы. Следовательно, стремление к совмещению функций двух типов присутствует у лю­бого лидера. И здесь абсолютно не важно, какая струк­тура, какой тип лидерства «первичен», что послужило основой для создания и выделения группы. Обычно, сти­хийно, в основе лежат именно эмоционально-экспрес­сивные, межличностные отношения, но «парадокс лиде­ра» действует и в тех случаях, когда в основе лежит формальное, инструментальное объединение.

Вопрос, которого следует коснуться в заключе­ние — это вопрос о последствиях данного парадокса. Из сказанного как будто следует, что они печальны, ибо конец любого лидера предопределен. Однако, ко­нец одного лидера означает появление другого, более адекватного для группы на новой стадии ее развития. Недовольство членов группы прежним лидером и под­готавливает, формирует нового лидера, более соответ­ствующего группе. Непрерывная же динамика появ­ления, выдвижения, становления и смены лидеров, на самом деле, отражает поступательное движение группы. Если бы такой динамики не было, не было бы развития. Очевидно, длительное сохранение одного лидера — ситуация, свойственная определенным, тоталитарным и авторитарным, «персоноцентрическим» структурам, отличающимся застоем и снижени­ем темпов всякого развития. Как известно, в большин­стве динамично развивающихся, не патриархальных политических культурах, лидерство в тех или иных масштабах обычно ограничено определенными времен­ными рамками — сроками пребывания на тех или иных политических постах. Это — один из цивилизованных механизмов преодоления парадокса лидера.

Общий вывод оптимистичен: «парадокс лидера» является своеобразным механизмом саморегуляции взаимоотношений в группе. С одной стороны, он вклю­чает внутреннюю балансировку позиции лидера (ин­струментальный и межличностный аспекты). С другой стороны, он подразумевает установление равновесия между требованиями—ожиданиями лидера и группы. В целом же, это в совокупности и образует достаточно устойчивый механизм саморегуляции.

NB

1. Роль групп в политике возрастает и приходит на сме­ну ведушей роли отдельных лидеров. В рамках поли­тической психологии группу можно определить как общность людей, взаимодействующих ради достиже­ния осознанных целей и интересов. Объективно эта общность выступает как субъект политического дей­ствия, а субъективно, существует как некоторая от­дельная от других общностей целостность. В самом общем виде, группы подразделяются на номинальные и реальные, большие и малые.

2. В более точных типологиях малые группы делятся по 12 основаниям. По направленности действий — на экстро- и интровертированные. По степени группо­вой сплоченности — на гомогенные и гетерогенные, По проницаемости для новых членов — на проницае­мые, полупроницаемые и непроницаемые. По собст­венным целям группы — на инструментальные и экс­прессивные, фунциональные и дисфункциональные. По особенностям группового самосознания — на группы-«мы» и группы-«они». По структуре — на формальные и неформальные. По форме связи уча­стников — на первичные и опосредованные. По значимости для участников — на группы присутствия, референтные и негативно референтные. По про­должительности существования — на кратко- и дол­госрочные. По способу принятия решения — на ав­торитарные, демократические и либеральные. По эффективности деятельности — направленные на ре­зультат, на поддержание своей жизнеспособности, на удовлетворенность участников, на личностные изме­нения, саморазвитие участников. Наконец, они делят­ся по чисто психологическим основаниям — по общ­ности психотипов членов группы.

3. Этапы формирования малой группы в политике включают: 1) появление «номинальной группы», 2) ее перерастание в «ассоциативную группу», затем 3) в «кооперативную» и 4) «корпоративную» группы, а за­тем, на высшей стадии, 5) в «коллектив». Внутренние механизмы становления политической группы включают 1) этап знакомства членов группы, 2) появление первичных микрогрупп, 3) консолида­цию группы на основании социометрических зако­номерностей. Проблема взаимоотношений «лидер — группа» упи­рается в основной принцип, избранный лидером или ситуацией для подбора группы. Суммируем эти прин­ципы. Принцип 1: надличностная преданность идее любого рода — от доминирования рода-племени до духовных идеалов и идейно-политических принципов. Принцип 2: профессиональная компетентность членов группы или личные достоинства, обеспечивающие эффективность деятельности члена группы. Принцип 3: личная преданность лидеру.

4. Малая группа в политике представляет собой то, что в XX веке принято называть «командой» лидера. Ис­торически прослеживают разные варианты таких «ко­манд». В качестве критерия различения выступает основа сплочения такой группы. Известны родоплеменные основы лидерских «команд». И. Грозный ввел опричнину как основу наемной «команды» лидера. Петр I предпочитал «компанию» как основа дружеской «команды». Некоторые лидеры ценили фавори­тизм как основы «команд» особого типа. Были при­меры и неформальных связей как основа «команды» психотерапевтического типа. Наполеон ввел понимание «команды» как своего рода «министерства талантов». Александр I трактовал «команду» как «тайное общество». Наконец, Дж.Ф. Кеннеди ввел современно понимание «команды», как «мозгового треста». Развиваясь, расширяя масштабы своей руководящей роли, любой лидер вынужден идти на смену «ко­манд». Как правило, в истории большинство извест­ных персон имело три «команды»: 1) «команда» при­хода лидера к власти, 2) «звездная команда» пика его пребывания у власти, и 3) «похоронная коман­да» завершения лидером своих властных функций. Эти три «команды» выполняют разные функции, формируются по разным принципам и основаниям, и играют разную роль для лидера. Как правило, в первой «команде» лидер часто выступает в роли «младшего партнера — такая «команда» может доставаться по наследству от прежнего лидера. Вторая «команда» — это «союз единомышленни­ков», «друзей» и «товарищей», обеспечивающих лидеру положение «первого среди равных». Нако­нец, третья «команда», «стая» возникает при дости­жении лидером монополии власти и потенциально опасна для него.

5. Особым феноменом во взаимоотношениях «лидер — группа» является так называемый «парадокс лидера». Его суть проста: не бывает вечных лидеров. Стано­вясь лидером группы, набирая лидерские навыки и авторитет, всякий лидер тем самым начинает гото­вить конец своему лидерству. Парадокс обычно про­является в двух вариантах. Парадокс № 1: расширяя масштабы своего лидерст­ва, становясь лидером большей общности, лидер об­речен действовать не в соответствии с интересами той малой группы, которая привела его к этой вла­сти. И тогда данная малая группа начинает отказы­вать ему в лидерстве и искать более подходящего преемника. Парадокс № 2: чем более активным, деловым являет­ся лидер, тем больше он осложняет межличностные отношения в группе, тем больше это ухудшает пси­хологическую атмосферу, что ведет к росту недо­вольства лидером. Соответственно, чем менее деловым, но более неформальным и дружелюбным является лидер, тем меньше требований к соратни­кам и ниже эффективность достижений группы. Это снижает достижения группы (хотя улучшает психологический климат) и также ведет к росту недоволь­ства. В обоих вариантах, рано или поздно группа начинает отказывать лидеру в доверии. За счет этих механизмов происходит саморегуляция взаимоотно­шений «лидер — группа».

ДЛЯ СЕМИНАРОВ И РЕФЕРАТОВ

1. Агеев B.C. Психология межгрупповых отношений, — М., 1983.

2. Вятр Е. Социология политических отношений. — М., 1979.

3. Десев Л. Психология малых групп. — М., 1979.

4. Земляной С. Людская аппаратура личной власти су­верена. // Фигуры и лица. — Приложение к «НГ». — 2000. — № 13.

5. Социальная психология. — М., 1975.

6. Hare A.P. Handbook of Small Group Research. — N. Y., 1963.

7. Mardon T. Wm. The Small Group Methods and the Study of Politics. — Evanston, 1969.

8. Thibout J.W., Kelley H.H. The Social Psychology of Groups. — N. Y., 1967.

Глава 7

ПСИХОЛОГИЯ БОЛЬШИХ ГРУПП В ПОЛИТИКЕ.

БОЛЬШИЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ГРУППЫ

Роль и место больших групп в политике. Социально-про­фессиональные группы, страты, классы и. слои населения как разновидности больших групп в политике. Марксистский и веберианский подходы: их антагонизм и способ его преодо­ления.

Влияние принадлежности к большой социальной группе на психику человека. Обыденная групповая психология: исто­ки, содержательные компоненты, основные проявления. Роль социально-экономических условий жизни.

Групповое сознание как высший уровень развития груп­повой психологии.

Групповая идеология: механизмы формирования и рас­пространения групповой идеологии; основные параметры содержания групповой идеологии и его особенности. Ценно­сти, нормы и образцы поведения как основные компоненты групповой идеологии.

Диалектика развития: «группа в себе» и «группа для себя».

Политико-психологические уровни общности больших социальных групп и их характерные признаки: 1) наличие внешнего сходства (внешне-типологический» уровень), 2) развитие группового самосознания (внутренне-иденти­фикационный» уровень), 3) появление общих интересов и ценностей, осознание их единства и появление единства действий («солидарно-действенный» уровень). Условия и фокторы, влияющие на динамику политико-психологического развития больших социальных групп.

Некоторые черты политической психологии основных больших социальных групп.

Психологические особенности маргинальных групп и слоев населения. Психологические истоки политического радикализма. Психология люмпенства.

Банально повторять, что основную роль в политике играют большие социальные группы людей. Как давно известно, политика начинается там, где тысячи и мил­лионы людей — только там и существует настоящая политика. Эти тысячи и миллионы людей голосуют на выборах и составляют побеждающее на них большин­ство. Они определяют рейтинг доверия или недоверия тому или иному лидеру, ограничивая тем самым его политические действия. Наконец, эти тысячи и миллио­ны в критических ситуациях выигрывают или проигры­вают войны, совершают революции, обеспечивают или не обеспечивают своим трудом экономическое разви­тие своих стран и человечества в целом.

Общество делится на большие группы. Называть их можно по-разному. Когда-то в XIX веке возникли два основных подхода к пониманию больших групп. Не­мецкий философ К. Маркс предложил разделять обще­ство на классы. Немецкий социолог М. Вебер стал де­лить их на страты. И хотя разница в названиях не казалась столь существенной, именно за счет этого возникли два принципиально разных пути, по которым пошло человечество.

Одна его часть (марксисты, социалисты) поверила в незыблемость классового подхода и классового раз­деления людей. Под классами понимались «большие группы людей, различающиеся по их месту в историче­ски определенной системе общественного производст­ва, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следо­вательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают»¹²⁴.

Исходя из того, что социальное бытие определяет социальное сознание, был сделан однозначный вывод о том, что собственность на средства производства определяет социальную структуру, человеческую пси­хологию и все взаимоотношения людей в обществе. В рамках данного подхода, именно собственность ста­ла определять практически все. В одиночку же изме­нить отношения собственности на практике было практически невозможно, и человек стал как бы рабом своего класса. Так возник культ классового подхода — классовая принадлежность человека стала определять все для сторонников данного направления.

Другая часть (веберианцы, капиталисты) поверила продуктивную роль динамичных, быстро развиваю­щихся и меняющихся местами страт. Они не стреми­лись к жестким определениям и, более того, не культи­вировали их. Исходя из того, что не все в жизни так жестко детерминировано материальным положением человека (более того, согласно М. Веберу, развитие ка­питализма было связано с духом протестантской эти­ки, то есть с религиозными верованиями людей), был сделан вывод о значительной роли индивидуального сознания. Ни в коей мере не отрицая роль собственно­сти, это снимало с человека ярмо раба своего классо­вого происхождения. Не сводя все только к собствен­ности, деление на страты учитывало и занятость, и доходы, и бытовые условия, и образование, и психо­логические черты, и религиозные убеждения, и стиль поведения, и мн. др. Так возник культ свободного ин­дивида с его неотъемлемыми правами — свободного в своем социальном действии, которое и определяет и его социальное положение, и его психологию. Которая, в свою очередь, определяет его социальное действие.

В свое время, побывав в Москве, проблему «двух культов» (класса и классового коллектива, свойствен­ного социализму, и свободного индивида, особенно присущего американскому капитализму) попытался осознать президент Франции Ф. Миттеран. Он гово­рил о том, что это — как бы две стороны одной и той же медали, искусственно противопоставленные друг другу. Он утверждал, что человеку нужно и то, и дру­гое: и индивидуальные права, и права социальные. Что человек — и индивид, и член коллектива одновремен­но. Ф. Миттеран считал в 70-е гг. теперь уже прошло­го века, что СССР и США пошли полярными путями, а страны Западной Европы (в качестве примера он при­водил Францию) пытаются нащупать компромиссный вариант. Нет смысла оценивать теперь уже прошедшие политические аспекты сказанного, однако они продол­жают иметь большое методологическое значение для понимания данной проблемы.

Для политической психологии принципиально важ­ным был вытекающий из этого противостояния жесто­чайший конфликт между тем, что в марксизме культивировалось как «классовое сознание» (подчинявшее себе сознание индивидуальное), а в антимарксизме — как «гражданское (индивидуальное) сознание», отрицавшее сознание классовое. И в современных условиях понятие классового сознания вызывает многочислен­ные дискуссии. С одной стороны, выражаются сомне­ния в самой реальности существования классового соз­нания — оно объявляется либо вообще фикцией, не имеющей ничего общего с реальной психологией клас­са, либо случайным и временным психологическим эпифеноменом идеологической природы. С другой сто­роны, развиваются тенденции деидеологизации в трак­товке классового сознания и его прямого отождествления с классовой психологией. Понятие классового сознания до сих пор является предметом идейно-политической борьбы: если «справа» его склонны сводить к стихийно­му социально-психологическому процессу, то «слева» его представляют «чистым листом бумаги», на котором «пишет» свои программы и лозунги «авангардная пар­тия» и ее идеологи.

Само течение времени, однако, все больше демон­стрирует, что данный конфликт контрпродуктивен, и выдвигает настоятельное требование избегания дан­ных понятийно-терминологических споров. Действи­тельно, долгое время два описанных выше подхода, марксистский и веберианский, утвердившиеся каждый на своей части планеты, диаметрально противостояли друг другу. Но во второй половине XX века стало по­нятно, что они не так уж взаимоисключаемы. Общест­венное развитие шире любого теоретического подхода. Оказалось, что очень во многом они не противоречат, а дополняют друг друга. В итоге, были признаны и «классы», и «страты», и даже промежуточные поня­тия — социальные группы и «слои» населения.

Не будем спорить о словах. Не будем абсолютизи­ровать роль термина «классовое сознание». Заменим его на более широкое понятие, включающее не толь­ко классы, но и страты, и слои — на понятие больших социальных групп.

Объективным фактом является то, что социальное положение человека влияет на его психику. Принадлежность к той или иной большой социальной группе фор­мирует определенные психологические типы. Большие социальные группы выделяются, с психологической точки зрения, в первую очередь на основе ведущей деятельности, которой заняты входящие в них люди — по ее характеру, особенностям, разновидностям и т.д. А поскольку именно такие группы «делают» серьезную большую политику, то они являются предметом поли­тико-психологического рассмотрения.

СОЦИАЛЬНО ГРУППОВАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Приведем только один пример того, как социально-экономическое положение человека, его принадлеж­ность к двум самым общим группам, богатых и бедных, определяет особенности его психики — причем не сознания вообще, а совершенно конкретных психиче­ских функций. В известном американском экспери­менте 100 подростков предлагалось нарисовать одно­долларовую монету, постаравшись, чтобы ее размеры максимально совпадали с реальными. Потом рисунки соизмеряли с реальной монетой. Оказалось, что точно задание не выполнил никто. Однако ошибки были показательны. У одной группы подростков (и это были выходцы из бедных семей) монета на рисунке намно­го превышала настоящую. У другой группы (выходцы из богатых семей), наоборот, нарисованный доллар был меньше настоящего. Так все стало очевидным. Что такое один доллар для подростка из богатой семьи? Мелочь, разменная монета. И подсознательно он пре­уменьшает ее размеры. Напротив, для ребенка из бо­гатой семьи доллар — это деньги, которые еще зара­ботать надо. Соответственно, так же подсознательно он видит его преувеличенным и преувеличивает его размеры. После этих экспериментов бессмысленно говорить о различиях в мировоззрении и мировосприя­тии представителями разных социальных групп и сло­ев. Оно очевидно, это различие, причем на совершенно досознательном уровне: они действительно по разному воспринимают и отражают один и тот же мир, одни и те же вещи. И, естественно, они по разному ведут себя в этом внешне одинаковом для всех мире.

Данные эксперименты показали и истоки таких различий в мировоззрении и мировосприятии. Во-пер­вых, это личный жизненный опыт человека, непосред­ственно зависящий от социально-экономических усло­вий жизни той большой социальной группы, к которой принадлежит он и, в данном случае, его семья. Во-вторых, это его личное общение, обсуждение текущих жизненных проблем, большая часть которого как раз и происходит в рамках того же социально-группового окружения.

Разумеется, нельзя абсолютизировать роль социальной обусловленности психики, однако игнори­ровать подобные вещи нельзя. Ведь различия в восприятии того же доллара на всю оставшуюся жизнь определяют разные взгляды и жизненные позиции этих подростков, их разное социально-политическое поведение.

Социально-групповая психология — это те особен­ности сознания и поведения, которые представляют собой отражение условий жизни, ведущей деятельно­сти и особенностей общения большой группы людей. Основу социально-групповой психологии, так или ина­че влияющую на все другие ее стороны и проявления, составляют основные общие потребности людей, со­ставляющих данную большую социальную группу.

Сами потребности редко носят выраженный по­литический характер. Однако над потребностями над­страиваются уже политические интересы и ценности группы, выступающие в качестве средств реализации базовых потребностей. Условно говоря, увеличение достатка и повышение качества жизни можно считать потребностями, общими для всех социальных групп. Однако овладение политической властью или достиже­ние влияния на нее — уже совершенно не обязатель­ный интерес для тех, кто заинтересован не просто в достатке, а в сверх-прибыли. Скорее, он заинтере­сован в консервации той политической ситуации, которая позволяет ему спокойно ожидать эту сверх­прибыль. Противоположный пример. Политическая ценность свободы слова — не абстракция, а конкрет­ное условие получения средств к существованию для такого социального слоя, как интеллигенция, то есть, прямое следствие одной из базовых потребностей этой группы.

Социально-групповая психология, отражая реаль­ную жизнь, первоначально складывается как бы в эле­ментарно инстинктивную политическую психологию больших социальных групп. Однако осознаваясь, кри­сталлизуясь и оформляясь в слова, она развивает­ся в социально-групповое сознание.

СОЦИАЛЬНО ГРУППОВОЕ СОЗНАНИЕ

Социально-групповое сознание — в системном по­нимании, это исторически обусловленный уровень осоз­нания членами большой социальной группы (класса, страты, социального слоя) своего положения в системе существующих социально-политических отношений, а также своих специфических социально-групповых потребностей и интересов. Феномен социально-группово­го сознания характеризуется тесным переплетением политико-психологических и идеологических элементов.

Социально-групповое сознание — продукт дли­тельного социально-исторического развития, в осно­ве которого лежит все та же динамика потребностей людей, принадлежащих к данной большой социальной группе, и возможностей их осуществления, а также связанных с этим представлений и практических со­циальных действий людей.

Как уже вполне ясно из сказанного, генетически социально-групповое сознание представляет собой особый феномен, производный от обыденной, повсе­дневной социально-групповой психологии — от того непосредственного, стихийного, эмоционально окра­шенного и во многом случайного психического отра­жения социально-экономических, политических и всех прочих условий жизни и общественного бытия большой группы, которое формируется как результат освоения индивидом совокупного опыта своей боль­шой социальной группы, личного жизненного опыта ее представителей и результатов их общения между собой.

Различающиеся условия бытия разных больших социальных групп порождают в первую очередь раз­личные потребности, интересы и мотивы деятельности людей. В своей совокупности они складываются в спе­цифические, частично осознаваемые, частично неосоз­нанные психологические особенности, общие для большинства представителей больших групп. Именно в общности психических черт, типичных для членов класса, и выражается реальность социально-групповой психологии. Осознаваемые элементы этой психологии, трансформируясь определенным образом (в частно­сти, приобретая более строгие и рационализирован­ные формы — например, в виде ценностных ориента­ции, вырастающих на основе потребностей и мотивов действия), составляют основное содержание социаль­но-группового сознания.

Основными отличительными особенностями соци­ально-группового сознания, отличающими его от массового сознания и от иных видов политического созна­ния, являются цельность, четкость, определенность ценностньгх ориентаций и представлений о целях об­щественно-политического действия. Это определяет подчеркнуто идеологизированный характер социально-группового сознания, сближает его по содержанию с групповой идеологией (генетически социально-группо­вое сознание и является основой идеологии большой социальной группы — кристаллизованного, обобщенно­го и научно-оформленного выражения социально-груп. пового сознания), и отличает от значительно более диффузной в содержательном отношении социально-групповой психологии. Принято считать, что психоло­гия большой социальной группы порождается бытием всей (или большинства) такой группы, тогда как идеоло­гия выкристаллизовывается прежде всего в сознании его элиты, «авангарда» в качестве высшей стадии раз­вития такой психологии.

Развитие идет как бы по цепочке: от психологии большой социальной группы — через социально-груп­повое сознание — к идеологии данной большой соци­альной группы. Групповая психология, на том или ином уровне зрелости, свойственна всем представителям группы. Групповое сознание — уже только наиболее продвинутой ее части. Групповая идеология доступна еще меньшему числу людей, это удел исключительно по­литической элиты данной большой социальной группы.

СОЦИАЛЬНО-ГРУППОВАЯ ИДЕОЛОГИЯ

Обычная логика проста и понятна: в результате постепенных процессов, путем своеобразной «отжим­ки» из групповой психологии самое существенное и принципиальное переходит в групповое сознание, из которого, в рафинированной, научной или публицисти­ческой форме, в идеологию. Однако исторический опыт показывает, что подчас формирование идеологии мо­жет происходить и вне рамок самой большой социаль­ной группы — например, марксизм-ленинизм как идео­логия рабочего класса и учение о целях и перспективах его развития был создан выходцами из совсем иного класса-антагониста. В ситуациях, когда уровень обра­зования и дефицит свободного времени не дают воз­можности представителям класса (например, наемным рабочим) выработать собственную идеологию, послед­няя может привноситься в групповое сознание извне. В этом случае она обладает двойственной, диалектиче­ской природой: с одной стороны, чтобы укорениться в сознании данной группы, она должна вытекать из са­мой ее повседневной психологии и быть близкой, доступной и понятной для представителей группы. С дру­гой стороны, приходя извне, она сама формирует груп­повое сознание и влияет на групповую психологию, во многом направляя ее развитие.

Становление социально-групповой идеологии представляет собой, согласно идеальной схеме, само­произвольный, хотя и вполне объективно-исторически детерминированный процесс. По сути, это процесс от­бора наиболее характерных для бытия данной группы психологических элементов и тенденций из всей сово­купности случайных и противоречивых, носящих инди­видуальный характер компонентов психики. Он также включает их переработку и самоорганизацию в строй­ную систему социально-типичных представлений и ценностей, управляющих сознательным, целеустрем­ленным политическим поведением наиболее продвину­тых (то есть, уже обладающих групповым сознанием, на базе которого и усваивается групповая идеология) пред­ставителей данной большой социальной группы. Это и есть основные параметры содержания групповой идео­логии. В ходе данного процесса групповая идеология получает свой надындивидуальный статус и обретает особую форму существования — обладающие ей в боль­шей или меньшей степени члены группы являются всего лишь носителями и выразителями свойственно­го только группе в целом универсума групповой идео­логии.

В групповой идеологии выделяются три основных компонента. Во-первых, это ценности данной большой группы. Во-вторых, это основные нормы сознания, жизни и поведения группы. Наконец, в-третьих, это конкретные образцы поведения для представителей данной группы. Помимо этого, в качестве дополнитель­ных, некоторыми авторами сюда включаются также и социальные ориентации, и даже ролевые представ­ления.

В конечном счете, любая идеология представляет собой набор определенных ценностей и, соответственно, антиценностей (то, что группа считает ценным и, напротив, от чего отказывается, не считая ценным), норм (то, что считается нормальным и приемлемым) и конкретных образцов в виде примеров жизни и деятельности «героев» данной группы (от биографии Дж. Форда для американского капитализма, например, до портретов «пионеров-героев» П. Морозова, В. Дубинина и др. для советского социализма).

Социально-групповая идеология существует в форме политических программ, манифестов, наборов лозунгов. Носители и выразители (пропагандисты) групповой идеологии превращаются в профессио­нальных политических работников, занимающихся по­литикой от имени и в интересах данной большой со­циальной группы. Как правило, для распространения групповой идеологии создаются соответствующие по­литические инструменты: партии, движения, депутат­ские группы и т. д. Особую роль в распространении групповой идеологии играют средства массовой ин­формации — прежде всего, специально создаваемые данной группой и ее элитой.

ДИАЛЕКТИКА РАЗВИТИЯ ГРУППОВОГО СОЗНАНИЯ:

«ГРУППА В СЕБЕ» И «ГРУППА ДЛЯ СЕБЯ»

Диалектика развития социально-группового созна­ния и, на его базе, групповой идеологии как своего рода группового универсума рассматривается в соответствии с классической гегелевской формулой: от «группы в себе» — к «группе для себя» (у Ф. Гегеля это диалекти­ка превращения: «вещь в себе» — в «вещь для себя»).

«Группа в себе» — это такой уровень развития, когда группа в целом и ее представители, уже выпол­няя в обществе определенные функции и объективно существуя как влиятельный класс или определяющая страта в системе социально-экономических отноше­ний, еще не могут политически осознать этой роли и своего особого политического положения и действо­вать в соответствии с этим. Классический пример «группы в себе» — это буржуазия на закате феодаль­ного строя, когда реальные деньги уже принадлежа­ли, скажем, ростовщикам, а номинальная власть все еще была у обнищавших аристократов, по ночам хо­дивших к этим самым ростовщикам закладывать фа­мильные реликвии. Естественно, что рано или поздно у «группы в себе» начинает появляться желание стать «группой для себя» — то есть, так изменить социаль­ный и политический порядок, чтобы и номинальная по­литическая власть стала принадлежать тем, кому уже принадлежит реально власть экономическая — в дан­ном случае, новому буржуазному сословию, Тогда и на­чинается процесс превращения «группы в себе» в «группу для себя».

«Группа для себя» — это такой уровень развития, при котором группа или, по крайней мере, значитель­ная часть ее представителей уже осознают особенно­сти положения и роль своей группы в обществе, и на­чинают активно участвовать в социальных, прежде всего политических процессах, направленных на изме­нение общественного устройства в соответствии с по­требностями, интересами, ценностями данной группы. Например, постепенно готовят и, рано или поздно, осу­ществляют политический переворот — в рамках уже избранного примера, буржуазную революцию. Тогда взявшие власть представители новой большой социаль­ной группы меняют весь социально-политический по­рядок, создавая для своей группы наиболее удобные условия политического господства. «Группа для себя» создает и общественное устройство для себя, и политические структуры, институты — в целом, государст­во для себя. Соответственно, все это закрепляется в со­ответствующей правовой системе. Практически, вся динамика смены государственно-политических и пра­вовых устройств в истории человечества была и оста­ется сменой форм господства тех или иных больших социальных групп.

Теоретически, если продолжить формулу гегелев­ской диалектики, помимо этапов «группы в себе» и «группы для себя», возможен и третий этап — «груп­па для других». Согласно еще старой логике социа­листов-утопистов, это могло бы вести к появлению го­сударства «всеобщего благоденствия», когда некая большая социальная группа, осознав свою взаимозави­симость с другими социальными группами, отказалась бы от установления своего монопольного политическо­го господства и перешла к принципиально новому эта­пу построения «общенародного государства». Такая цель декларировалась марксистами в виде создания социального устройства для всех трудящихся классов с постепенным стиранием граней и различий между ними, сменяющего «диктатуру пролетариата» (пре­дельная форма господства «группы для себя») и ведущего, в перспективе, к самоуничтожению, в ходе этого процесса, пролетариата как класса, к полному отмиранию классов и государства как формы классово­го устройства общества. Однако такая схема так и осталась на уровне идеологических деклараций.

Практический переход к ней означал бы реальную многоукладность экономики, социальный плюрализм и подчинение политического государства гражданско­му обществу — то есть, ликвидацию монополии власти партийной элиты одной из больших социальных групп, к чему она оказалась не готова. На практике, ближе всего к таким идеям находятся социал-демократиче­ские идейно-политические конструкции.

УРОВНИ РАЗВИТИЯ ОБЩНОСТИ БОЛЬШИХ ГРУПП

Развитие социально-группового сознания в наибо­лее конкретном выражении, подразумевающем непо­средственное осознание индивидами - представителями данной группы, своего к ней непосредственного отно­шения, своей принадлежности к ней и повседневной включенности в нее, включает три хотя и условно выделяемых, но достаточно отчетливо наблюдаемых в реальной жизни уровня.

Первый уровень - «внешне-типологический»

Его название связано с возможностью чисто внеш­ней фиксации того или иного типа признаков, общих для представителей данной большой социальной груп­пы. На основании повседневных непосредственных жизненных наблюдений, представители одних и тех же больших социальных групп постепенно замечают чисто внешние черты своего сходства. Рабочие всего мира, приходя на работу, переодеваются практически в одинаковые спецовки. Банкиры всего мира носят практически одинаковые часы трех-пяти наиболее из­вестных и дорогих фирм-изготовителей. Конторские (офисные) служащие выделяются пресловутыми «бе­лыми воротничками». И так далее. Существует огром­ное количество обычных, бытовых, внешне редко фиксируемых типологических признаков принадлеж­ности к большим социальным группам, Это и средства передвижения, и район проживания, и многое другое.

Сторонники теории социальной стратификации М. Вебера, например, в начале XX века выделили ос­новные существующие в Англии страты по удивитель­ному признаку: по оконным занавескам. Социологи­ческое исследование показало, для начала, что страты делятся на имеющие и не имеющие оконные занавес­ки. В свою очередь, среди имеющих занавески была выявлена огромная дифференциация от простых ситцевых тряпочек, закрывающих пол-окошка, до роскошных бархатных полотен, закрывающих половину стены, на которой расположено окно. Естественно, оказалось, что разница в занавесках связана и с дохо­дами, и с типом дома, и с образованием, и со многими другими характеристиками жизни.

Многочисленными исследованиями установлено, что «типологический» уровень имеет свои устойчивые проявления и в политических предпочтениях представи­телей тех или иных больших социальных групп. Извест­но: чем ниже уровень доходов людей, тем выше процент голосующих за левые силы. По данным европейских исследований, люди в рабочих спецовках преимущест­венно голосуют за социалистов. Напротив, крестьянст­во более консервативно и часто просто по традиции го­лосует за правых. Нет смысла обсуждать политическое поведение людей, разъезжающих на «Мерседесах» — оно очевидно. Отдельные «коммунистические спонсо­ры» типа Мамонтова или Демидова так и остались дале­ко не подтвержденной легендой в истории России.

Таким образом, само по себе существование опре­деленных внешних признаков разного рода типов уже определяет, хотя в большинстве случаев и неосознанно, характер политического поведения и сознания челове­ка — просто в силу его принадлежности к той или иной большой группе. Современные российские исследова­ния однозначно подтверждают это. Не задумываясь, автоматически, целые деревни продолжают голосовать за КП РФ. «Белые воротнички», да еще в очках — почти на­верняка сторонники «Яблока». Удивительные группы поддержки на типологическом уровне сумел сформиро­вать для себя В. Жириновский в Москве. С одной сторо­ны, это транспортные рабочие, водители автобусов и троллейбусов. С другой стороны, это владельцы домаш­них животных, кошек и собак.

Постепенно наличие внешне схожих черт становит­ься заметным людям. Тогда они фиксируют их и делают соответствующие выводы по принципу «свой» — «чужой», «мы» — «они». Так психология членов больших социальных групп переходит на следующий уровень.

Второй уровень – «внутренне-идентификационный»

На этом уровне возникает первичная психологическая связь человека со своей большой социальной группой через отнесение себя к ней. Наблюдая внешние типологические признаки, накапливая эти наблюдения рано или поздно он приходит к выводу: «мы — рабочие», или «мы — банкиры», «мы — крестьяне» и т.п. Так фор­мируется социально-групповое самосознание и возникает внутренняя идентификация, отождествление себя со своей группой и другими ее представителями — живущими, работающими, функционирующими непосредственно рядом. На этом уровне уже появляется определенная общность поведения, осознается некото­рое единство интересов, появляются общие представ­ления, взгляды и оценки. На этой почве усиливаются личные контакты, интенсифицируется непосредствен­ное общение, которое постепенно начинает выходить за пределы элементарных бытовых тем. Однако пока все происходит на локальном уровне, в пределах непосред­ственного «поля зрения». Идентификация себя, напри­мер, как «рабочего» ограничивается конкретным заво­дом или фабрикой, максимум — корпорацией, в которую входит завод. Самосознание себя как «банкира» — в рамках своей финансовой структуры, максимум — сво­его холдинга. Даже крестьянин определяет себя на этом уровне как «крестьянина» лишь в пределах своего села или, максимум, района.

Соответственно, это отражается и в политическом поведении. Многочисленными исследованиями уста­новлено, что уровень внутренней идентификации ока­зывается одним из действенных факторов, определяю­щим, например, характер голосования населения на местных выборах. Выбор «своего» как раз и основыва­ется, прежде всего, на социально-профессиональной идентификации определенного кандидата. Однако этот же фактор почти не работает на выборах более высо­кого уровня — скажем, в масштабах страны. В реаль­ной жизни большая социальная группа представлена для входящих в нее людей прежде всего локальными общностями — она существует в виде ряда сравнитель­но малых групп. В них, в первую очередь, и происходит непосредственное социально-политическое развитие — соответственно, оно и проявляется, прежде всего, на локальном уровне. И тогда совершенно понятно, что мэрами шахтерских городов, например, чаще других становятся именно шахтеры — причем эта зависимость подмечена и в Англии, и во Франции, и в России, и даже в Норвегии. Однако уже на выборах губернаторов про­винций эта зависимость, как правило, исчезает — уровень внешней идентификации перестает действовать.

Занятость непосредственной ведущей деятельно­стью не способствует высоким обобщениям. Своя соб­ственная деятельность еще не воспринимается как элемент более общей структуры. Для этого требуется очевидность общих интересов со значительно боль­шим числом людей, возникновение таких ситуаций, в которых появляется социально-групповая идентифи­кация в значительно большем формате. Тогда в разви­тии психологии членов больших социальных групп возникает следующий уровень.

Третий уровень - «солидарно-действенный»

Он уже предполагает политико-психологическую готовность членов группы к совместным действиям в больших форматах ради достижения или сохранения целей и интересов своих больших социальных групп. Для развития данного уровня обычно необходим внеш­ний толчок. Как правило, в качестве толчка выступает некоторая угроза интересам своей группы, восприни­маемая как угроза и собственным интересам. Вспом­ним, например, известное открытое письмо ведущих банкиров и предпринимателей России к ведущим по­литическим деятелям накануне президентских выбо­ров 1996 г. Тогда, перед угрозой победы Г. Зюганова и «коммунистического реванша», оно объединило многих даже непримиримых друг к другу «олигархов», срочно сплотившихся вокруг Б. Ельцина и обеспечивших его переизбрание на второй срок.

В свое время планы консервативного британского правительства М. Тэтчер сократить государственную поддержку угольной промышленности вызвали подъем единства и солидарности ранее действовавших исклю­чительно локально угольщиков. Аналогичные последст­вия имели возникавшие несколько раз в 90-е годы в России волны политических забастовок тех же шахтеров. Главным было то, что начинаясь на какой-то одной шахте, забастовка подхватывалась шахтерами другой шахты, затем всего бассейна, а затем переходила в мас­штаб страны. И тогда появление шахтерских пикетов у Дома правительства в столице реально превращало сотни тысяч горняков в единым образом думающую и по­литически действующую большую социальную группу. Уже признано, что именно появление эшелонов с шахтерами в Москве способствовало окончательному утверждению власти Б. Ельцина в начале 90-х годов. В Румы­нии же шахтеры вообще стали движущей силой демо­кратической революции.

В качестве внешнего толчка может выступать не­кое случайное событие. В начале XX века расстрел ленских рабочих, как известно, буквально всколыхнул Россию, почти мгновенно поднял общий уровень со­лидарности и стал, тем самым, поводом для начала революционных событий 1905 г.

Такого рода событие может быть и специально подготовленным — на это всегда работают профсоюз­ные и партийно-политические силы, заранее готовя­щие «цепочку солидарности» в серии тех же, напри­мер, забастовок. Независимый профсоюз угольщиков России, например, демонстрировал особое мастерст­во в такого рода действиях в 90-е годы.

Наконец, роль толчка могут сыграть и часто игра­ют средства массовой информации. Рассказывая о происходящих событиях, комментируя их, они почти неизбежно способствуют расширению кругозора чле­нов больших социальных групп, его переходу с локаль­ного на более высокий уровень.

Понятно, что выделение трех описанных уровней развития сознания и реальной общности членов боль­ших социальных групп носит достаточно условный характер. В разных странах и в разных группах они выглядят по разному. В современном мире все опре­деляется общим образовательным и культурным уров­нем общества в целом. Однако этот уровень различа­ется не только в разных странах, но, подчас, и в разных регионах одной страны — например, России. Причем можно прогнозировать, что дальше он будет диффе­ренцироваться еще больше. Соответственно, рас­сматривая представителей той или иной большой социальной группы как субъекта политики, нельзя не учитывать, на каком уровне развития находится пси­хология их групповой общности.

Следует также учитывать, что политико-психологи­ческое развитие людей как членов больших социальньгх групп связано с действием множества объективных и субъективных факторов. К первым обычно относятся соотношение между собой, в рамках общей социальной структуры общества, различных больших и малых групп, членом которых одновременно является человек; степень очевидности условий бытия группы и непосред­ственности их отражения в сознании людей; интенсивность внутригрупповых, особенно межличностньгх коммуникаций, их соотношение с межгрупповыми и над-групповыми коммуникационными процессами; уровень социальной мобильности группы, возможность перехо­да из данной группы в другую. Ко вторым, прежде всего, относятся развитость групповой политической органи­зации (наличие политической партии или движения, профсоюзов и т. п.); принципиальная идеологическая способность к осознанию группой своей общности (в ча­стности, подразделяются «закрытые», с сектантским типом сознания, и «открытые» группы); наличие и сте­пень развитости групповой идеологии.

НЕКОТОРЫЕ ЧЕРТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ ОСНОВНЫХ СОЦИАЛЬНЫХ ГРУПП

Традиционно в XX веке во все мире выделялись три основные большие социальные группы: буржуазия, ра­бочий класс и крестьянство. Внутри них и между ними выделялись страты и прослойки крупной, мелкой и средней буржуазии, индустриальных, транспортных и др. рабочих, фермеров и коллективизированного кре­стьянства, интеллигенции («интеллектуалов») и т.д. Рассмотрим некоторые основные черты политической психологии этих больших социальных групп в истори­ческой динамике.

1. Буржуазия

Представляет собой весьма разнородную большую социальную группу. Однако для буржуа, к какому бы слою или страте внутри данной группы он не принадле­жал (к крупной, средней или мелкой буржуазии, к ком­прадорской, бюрократической или торгово-посреднической буржуазии), главной потребностью и целью является стремление к прибыли, укрепление и расши­рение своего бизнеса. Этим объясняется рациональный образ мысли любого буржуа, рационализирование его образа жизни, его рациональная хозяйственная этика¹²⁵. ^ак отмечал еще М.Вебер, капиталистическому духу евойственны как умение рисковать в повседневных Аловых операциях, так и желание получать прибыль в рамках непрерывно действующего рационального хозяй­ства¹²⁶. Соответственно, этому и подчинено его возможное участие в политике — он постоянно реформирует и ра­ционализирует ее в своих интересах..

Здесь необходимо оговориться, что в индустриаль­но развитых западных странах прямое участие буржуа­зии в политике уже практически не встречается. Само развитие буржуазного государства способствовало фор­мированию профессиональных политиков как особой социальной группы. Эта группа финансируется буржуа­зией и, соответственно, обслуживает ее политические ин­тересы, хотя внешне старается держаться в стороне от буржуазии, особенно крупной. Соответственно, чась бур­жуазии постепенно оттесняется от реальной политики, и это выступает в качестве естественного «разделения тру­да». «Гений делового мира зачастую не способен заткнуть рот какому-либо краснобаю в салоне или на политиче­ском собрании. Зная за собой этот недостаток, он пред­почитает устраниться и не связываться с политикой»¹²⁷.

В менее развитых странах встречаются и другие ситуации, в которых представители буржуазии непо­средственно участвуют в политической деятельности. Анализ форм их политического участия как раз и по­зволяет дифференцировать слои и страты внутри этой большой группы.

Очевидно, например, что представитель крупной торговой буржуазии отличается по некоторым сущест­венным особенностям своего психического склада от владельца среднего торгового предприятия. Крупный торговец в силу сравнительно большего размаха своей деятельности, более прочного положения на рынке спо­собен к большей предприимчивости и маневренности, он лучше осознает свои не только ближайшие, текущие, но и перспективные, стратегические интересы. Соот­ветственно, он более склонен к участию в политике. Финансовая поддержка партий, выражающих его ин­тересы — минимальная форма политического участия. Очень часто возможно и личное участие в партийной деятельности, выдвижение своей кандидатуры в депу­таты парламента или местной представительной власти.

Средний представитель торговой буржуазии за­частую психологически более консервативен, хуже ориентируется в политических проблемах, затрагиваю­щих его социальную группу в целом, склонен выдви­гать на первый план свои сиюминутные интересы. Для него проще вступить в коррупционные отношения с бюрократическими представителями власти, чем все-оьез включаться в политическую деятельность.

Наиболее сложным с точки зрения участия в по­литике является положение мелкой буржуазии. Для ее политико-психологического склада характерно сочета­ние часто противоречивых тенденций, отражающих ее положение как непосредственного труженика и собст­венника, мелкого предпринимателя. Если банкир, сидя­щий в офисе и распоряжающийся значительными финансовыми средствами, часто просто вынужден за­ниматься политикой ради защиты своих интересов, то мелкий лавочник, владелец небольшой торговой точки или уличный торговец просто лишен такой возможно­сти. Его влечет то к буржуазии, то к наемным рабочим. Он ощущает себя то собственником, то подневольным трудягой. История показала, что этот тип трудно вовле­кается в политическую деятельность. Однако такое вовлечение возможно при использовании заинтересо­ванности мелкого буржуа в защите его мелкособствен­нических интересов от двух основных опасностей: от конкуренции со стороны как иностранного, так и круп­ного местного капитала. В свое время А. Гитлер пообе­щал немецким лавочникам защиту от этих двух опас­ностей — и они стали массовой политической опорой его режима.

2. Рабочий класс

В современном мире давно утратил черты того «пролетариата» времен промышленной революции, о котором писал основоположник марксизма. Даже советские исследователи уже были вынуждены призна­вать: «Нынешний уровень политического сознания пролетарской массы в целом отстает от уровня практической борьбы рабочего класса, развития его протеста против капиталистических отношений»¹²⁸. В развитых лромышленных странах, безусловно, значительной части трудящихся присуще критически-оппозиционное отношение к буржуазной и социал-реформистской поли­тике. Однако это отношение не ведет у большинства трудящихся к формированию или принятию активных политических позиций, соответствующих их оппозиционным настроениям. Наиболее явное и массовое выра­жение этих настроений — рост отчуждения от политики, недоверие к политическим партиям и государству уклонение от участия в выборах и тому подобные явления. Часто возникает впечатление, что, ощущая потреб­ность в существенных политических переменах, многие трудящиеся просто не в состоянии найти удовлетворяю­щую их альтернативу курсу правящих в обществе сил. По этой причине их политические ориентации и пове­дение принимают в значительной мере инерционный характер, как бы подчиняясь привычным, унаследован­ным от прошлого стереотипам.

Уровень развития социально-группового сознания в рабочей среде очень связан с историческими тради­циями, с путями формирования данной общности. Так, например, французский рабочий не сравним психоло­гически с американским, и это понятно, французский рабочий класс сыграл важную роль в буржуазно-демо­кратической революции 1848 г. Во время Парижской коммуны он поднялся на первую в истории попытку пролетарской революции. Позднее он отстаивал свои права в острые периоды Народного Фронта и Освобо­ждения. Не только собственный опыт данной группы, но и общенациональные исторические традиции спо­собствовали утверждению в ее сознании социал-демо­кратических и даже социалистических ценностей. Это нашло отражение и в структуре партийно-политиче­ских сил Франции.

В США же, в силу своих особенностей историче­ского развития, материальные и социальные завоева­ния американских рабочих выступали на поверхности как результат чисто экономической, «тредъюнионистской» борьбы, а не как следствие участия в политиче­ских конфликтах. Исторически обусловленный культ индивидуализма, личного успеха как решающего фак­тора в улучшении социального положения человека, сами идеи «American Dream» и «self-made-man» глубо­ко пронизывают всю политико-психологическую атмо­сферу американского общества. Этот культ не мог не оказать значительного влияния на широкие слои рабочих, что и создало особый вариант социально-группового сознания.

В научной литературе достаточно хорошо описа­на политическая психология «подкупленных» или «почтительных» слоев, прежде всего, именно американ­ского рабочего класса (та самая, известная еще из ху­дожественной литературы «рабочая аристократия»). Есть и аполитичные слои, являющиеся жертвой собст­венной низкой политической осведомленности — это политически индифферентные люди, принимающие формы поведения, активно навязываемые им буржуаз­ной пропагандой. Есть и часть рабочего движения, ис­кренне верящая в «общенародный» характер правящих в западных странах буржуазных политических партий, в их способность осуществлять социально-прогрессив­ную политику.

У тех рабочих и служащих, которые поддержива­ют социал-демократические партии, реформистские установки в политике в большей или меньшей степе­ни соответствуют «компромиссной» позиции по отно­шению к капиталистической общественной системе. Они одновременно и принимают, и отвергают ее, но при этом не хотят и опасаются слишком крутой ломки существующего строя. Их политический выбор отра­жает известный уровень развития социально-группо­вого сознания: они считают, что социал-демократия более близка к «простым людям», чем откровенно бур­жуазные партии, и в той или иной мере защищает интересы рабочих слоев.

В целом, однако, реформистская политическая ориентация и соответствующее ей политическое по­ведение не в состоянии выразить антикапиталистические тенденции в сознании рабочих слоев, их оппози­цию политике государственно-монополистического капитализма.

Особые политико-психологические явления про­исходят в рабочей среде в кризисных социально-по­литических ситуациях. По справедливому замечанию немецкого исследователя И. фон Хайзелера, под воз­действием кризиса развивается двойственное, одно­временно критическое, и зависимое сознание¹²⁹. Кри­зисы ухудшают условия продажи рабочей силы и, тем самым, ослабляют позиции рабочих в борьбе за свои потребности. Кроме того, в условиях кризиса растущая безработица усиливает конкуренцию среди самих рабочих, ослабляя их солидарность. В политико-психологическом плане подобные факторы могут ослаблять внутреннюю сплоченность группы, снижать ощуще­ние своей силы, негативно воздействовать на уровень группового сознания. Вместе с тем, действие тех же факторов может вести и к росту социального протес­та данных слоев, к их объединению в борьбе против последствий кризиса, перерастающей в массовые по­литические движения за изменение существующих порядков. Такими были, в частности, последствия «ве­ликой депрессии» конца 20-х начала 30-х годов XX века в ряде капиталистических стран. Однако в совре­менных условиях, как правило, кризисы скорее ослаб­ляют, чем усиливают позиции рабочих слоев.

В целом, можно сделать вывод: общий рост соци­альных потребностей рабочих слоев еще далеко не все­гда находит свое конкретное выражение в осознании интересов и целей своей группы в политической сфе­ре, соответствующих новому содержанию и уровню этих потребностей. Данное обстоятельство активно ис­пользуется буржуазными идеологами для канализации роста потребностей в русло индивидуалистических представлений и ценностей, для разложения собствен­но рабочего социально-группового сознания.

Главный же парадокс ситуации заключается в том, что собственно буржуазия в большинстве развитых стран не превышает во второй половине XX века 2-4% населения этих стран. Тем не менее, эти страны явля­ются откровенно буржуазными по доминирующей сре­ди их населения психологии. Представляя собой аб­солютное меньшинство, буржуазия сумела заразить своей психологией, своим сознанием и, главное, свои­ми ценностями, нормами и образцами поведения подав­ляющую часть всех других социальных групп и слоев населения.

3. Крестьянство

Всегда считалось наиболее инертной массой в по­литике. «Призрак Вандеи», крестьянского контрреволю­ционного восстания из французской истории наложил свой отпечаток на восприятие политической психологии крестьянства. До сих пор считается, что именно кресть­яне испытывают наибольшие сложности с выработкой социально-группового сознания и, тем более, группо­вой идеологии. Сами условия их образа жизни, посто­янная трудовая загруженность укрепляют крестьян­скую индивидуалистическую психологию, не давая ей выйти на более высокий уровень развития, препятст­вуя формированию осознания себя как большой соци­альной группы. Еще К. Маркс писал о французских парцельных крестьянах середины XIX века, что «...то­ждество их интересов не создает между ними никакой общности... », что поэтому они «неспособны защищать свои классовые интересы от своего собственного име­ни...»¹³⁰.

В XX веке многочисленные попытки создания «крестьянских» политических партий в разных стра­нах мира не дали практически ни одного эффективно­го результата. В сегодняшней России мы видим то же самое: от имени «крестьянства» выступает исключи­тельно аграрно-бюрократическая элита, не имеющая собственной серьезной поддержки среди электората и постоянно вынужденная блокироваться с иными по­литическими силами — прежде всего, с левой оппози­цией.

Одновременно, в истории многих стран именно масштабные крестьянские бунты и восстания сос­тавляют наиболее драматичные страницы далекой истории. Жакерия во Франции, крестьянская война в Германии, восстания П. Болотникова и Е. Пугачева в России происходили задолго до появления буржуазии или рабочего класса. Казалось бы, именно крестьян­ство в сегодняшнем мире обладает наибольшим ста­жем социально-политической деятельности в своей исторической памяти. Однако это не дает крестьянст­ву никаких преимуществ в современной политике в развитых странах.

Определенные попытки активизировать роль кре­стьянства предпринимались в развивающихся странах. Так, один из теоретиков и практиков алжирского нацио­нально-освободительного движения Ф. Фанон прогно­зировал рост политической активности крестьянства именно в этих странах, противопоставляя его неразви­тому рабочему классу. Ф. Фанон считал рабочий класс экономически слишком связанным с буржуазией и, потому, как бы автоматически заинтересованным в развитии капиталистического предпринимательства. В силу своего привилегированного материального по­ложения в развивающихся странах, считал он, рабочие представляют собой часть «социальной верхушки», и только «мелкое», малоимущее крестьянство способно к активной политической (в частности, национально-ос­вободительной) борьбе. Однако опыт показывает, что крестьянство редко способно самостоятельно преодо­леть локальность своих политических действий.

В западной этно-психологической и политико-пси­хологической литературе массы крестьянского насе­ления роднят четыре основные качества:

1. «фатализм», т. е. отсутствие достаточной соци­альной активности, вера в предрешенность со­циальных перемен в соответствии с канонами религии;

2. «апатия», как безразличие к участию в активных социальных, политических действиях, пассив­ный способ существования;

3. «индивидуализм» — избегание, по возможно­сти, включенности в социальные общности, уход от социальных проблем в индивидуальные;

4. «атомизм», приверженность к жизни в своего рода «атомарных» структурах типа семьи, рода, клана или племени с одним лидером и безответ­ными последователями.

По данных наших собственных исследований по­литической психологии афганского крестьянства по­следних десятилетий, главным фактором выступает страх в широком смысле — прежде всего, как страх перемен. Страх крестьянина заставляет его минимизи­ровать свои потребности. Дело в том, что потребности людей далеко не всегда так жестко связаны с их непо­средственным поведением, чтобы немедленно про­являться в политике. История показывает: афганский крестьянин всегда хотел иметь свою землю. Об этом говорят хотя бы многочисленные крестьянские бун­ты и восстания вокруг «передела» (раздела) земли. Дру­гое дело, что власть имущие подавляли эти желания и стремления. На любые потребности могут существо­вать и поддерживаться заинтересованными силами своеобразные контрпотребности, сдерживающие про­явление первых. В данном случае к таким контрпотреб­ностям относится традиционалистский комплекс в пси­хологии крестьянства. Он порождает особую систему предпочтений в жизни, определяет своеобразную на­правленность поведения, отношения к себе и другим людям. Он определяет особую жизненную ориента­цию — ориентацию «статус-кво», избегания политиче­ских перемен и сохранения жизни такой, какой она была совсем недавно, будучи освященной религией, обычаями и нравами предков. Такая ориентация часто распространяется именно в крестьянской и, шире, мел­кобуржуазной среде, среди тех, кто испытывает угрозу конкуренции, разорения, — в частности, мелких земле­дельцев. Для такой ориентации характерны конфор­мизм, социальный консерватизм, боязнь перемен. В си­туации особой угрозы «статус-кво» — отчаяние, которое может вести к различным формам политического экстре­мизма. Здесь лежит социально-психологическое объяс­нение таких феноменов, как шарахание вправо, реакци­онность на грани фашизма, или, с другой стороны, напротив, левацкая ультрареволюционность на грани анархизма.

Большая часть афганских крестьян, отвечая на во­прос «что значит преуспеть в жизни? », сводит жизнен­ный успех не столько к земле, деньгам и, шире, к мате­риальному положению, а к спокойствию. Для того, чтобы преуспеть в жизни, по их мнению, необходимо прежде всего спокойствие. Эта тема означает добровольное или чаще вынужденное ограничение своих целей и потреб­ностей удовлетворением лишь непосредственных нужд: надо избежать нищеты, прежде чем думать об улучше­нии своего положения. Мотив «спокойствия и безопас­ности» — ведущий в их психологии. Непосредственным поводом для тех или иных политических действий явля­ется не столько тот или иной уровень жизни («высокие» потребности), сколько ощущение постоянной угрозы тому, что есть. В итоге получается, что одной из основ­ных причин политических выступлений крестьянства было в истории и является до сих пор периодически воз­никающее у них ощущение необеспеченности, угрозы подрыва «статус-кво»,

В свое время К. Маркс осуществил социально-психологический анализ поведения крестьянства в ходе революции 1820—1821 гг. в аграрной Испании. Как известно, там сокращение наполовину церковной десяти­ны и распродажа монастырских поместий не только не привлекли массы крестьян на сторону революции, а, напротив, оскорбили их, усилив влияние традиций и предрассудков и, тем самым, контрреволюцию. В опре­деленные моменты, при определении обстоятельствах, традиции могут оказать и оказывают более сильное влияниe на формирование психики, сознание и поведение таких групп, нежели реальные экономические факторы и связанные с ними потребности.

4. Интеллигенция

Отличается особой психологической разнородно­стью. Высокий уровень индивидуального сознания высокообразованных людей — объективный тормоз для развития сознания группового. Соответственно содержание и уровень развития социально-группово­го сознания интеллигенции как раз и отражают ее социальную, психологическую и политическую разно­родность. В результате, ее разобщенность на профес­сиональные подгруппы, слои и отряды приводит к тому, что именно в их рамках в основном и формиру­ется социально-психологическая, а затем и политико-психологическая общность работников квалифициро­ванного умственного труда. Их групповое сознание обретает форму своеобразного корпоративного или «цехового» сознания, что проявляется в своего рода «корпоративном коллективизме» (или просто корпора­тивизме) — то есть, в коллективизме, ограниченном сравнительно узкими рамками интересов данной со­циально-профессиональной группы.

В последние десятилетия в среде интеллигенции принято идентифицировать себя в качестве «среднего класса» или «средних слоев» (иногда с подразделени­ем на «высший» и «низший» слои «среднего класса»). Объективно, такое положение носит неопределенный характер, поэтому для интеллигенции в политическом плане достаточно типично расслоение на два основных отряда. С одной стороны, современная интеллигенция выступает в качестве политического и идеологическо­го аппарата крупной буржуазии. С другой стороны, беднейшие слои интеллигенции, близкие по своему положению к наемным рабочим, часто выступает в роли идеологов основных трудящихся страт и слоев на­селения.

Однако по мере общего роста уровня образованно­сти населения, интеллигенция постепенно меняет свою сущность. Ныне лишь в немногих странах осталось несколько возвышенное понимание понятия «интелли­генция», связанное с ролью «властителей дум» и осо­бой субкультурой, игравшей заметную роль в общест­ве в конце XIX века. Тогда, прежде всего, творческая интеллигенция отличалась особой, романтической кри­тикой капитализма и активно выступала против засилия крупного капитала.

В современном мире в большинстве развитых стран этот ореол романтизма ушел в далекое прошлое. «Интеллигенция» постепенно превращается во все бо­лее растущий слой «интеллектуалов» — просто высо­кообразованных наемных работников. Из рядов «интел­лигенции» постепенно ушли отряды так называемой «инженерно-технической интеллигенции» (ныне вряд ли кто назовет «интеллектуалом» инженера-прораба на стройке), школьных учителей, медицинских работни­ков.

С одной стороны, это означает рост общей числен­ности и, потенциально, социально-политической роли интеллигенции в широком смысле. С другой стороны, собственно «интеллигенцией» ныне остается лишь «высший средний класс», приближающийся по уров­ню доходов и условий жизни к средней буржуазии или даже формально включающийся в данную страту в ка­честве собственников своих «производств» — меди­цинских клиник, частных учебных заведений, научных аналитических центров, рекламных агентств и т. д. Со­единение двух названных сторон потенциально может обеспечить возвышение социально-политической роли интеллектуалов во главе с «интеллигенцией» уже в ско­ром будущем.

Как известно, в эпоху промышленной революции произошло объективное возвышение роли пролетариа­та как создателя необходимых обществу материальных ценностей— пресловутых «промтоваров». В совре­менную эпоху, безусловно, ведущую роль приобретает создание интеллектуальных продуктов — например, программного обеспечения для персональных компью­теров. Интенсивно развивающаяся в последние годы информационная революция уже привела к тому, что интеллектуалы становятся ведущей группой обществен­но-технологического развития. Теоретически, это долж­но вести к возвышению их политической роли.

Однако пока «интеллектуалы» находятся в поло­жении «группы в себе». Развитию группового сознания мешает индивидуальный характер их ведущей деятельности. Сегодняшний интеллектуал может работать с персональным компьютером, практически не зыходя из дома — возможности Интернета позволяют ему иметь информационную связь почти со всем миром. Однако пока это явно мешает внешней консоли­дации интеллектуалов в отдельную социально-полити­ческую группу.

ОСОБЕННОСТИ ПСИХОЛОГИИ МАРГИНАЛЬНЫХ ГРУПП И ЛЮМПЕНИЗИРОВАННЫХ СЛОЕВ

О маргинальности (от латинского margo — край), как обобщенной характеристике промежуточных, «гибридных» социальных групп и их представителей, впервые написал американский социолог Р. Парк во второй половине 20-х гг. XX века. Содержательно он включал в это понятие социально- и политико-психо­логические последствия неадаптации (дезадаптации) мигрантов (иммигрантов) к требованиям новых соци­альных групп (в частности, урбанистических), в кото­рые включаются новые слои. В 30-е гг. Э. Стоунквист, исследуя поведение таких групп, установил, что мар­гинальные слои и их представителей могут ждать две противоположные судьбы: либо они играют роли лиде­ров социально-политических, националистических по своему характеру движений, либо влачат существова­ние вечных изгоев. В их политическом поведении обыч­но также выделяются противоположные характеристи­ки: девиация, аморальность, агрессивность (или же, напротив, пассивность), проявляющиеся на уровне ме­жиндивидуальных и межгрупповых отношений.

Иногда маргинальность обозначает особый ком­плекс черт сознания и поведения представителей со­циальных субгрупп, которые в силу тех или иных обстоятельств неспособны интегрироваться в большое референтное сообщество, по отношению к которому и выступают как маргиналы. Маргинальные слои тя­готеют к созданию антиобщественных объединений, часто с инвертированной (вывернутой) системой цен­ностей. В последние десятилетия особое внимание при­влекают попытки некоторых маргинальных слоев на­вязать свою волю большим референтным группам, подчинить их и превратить свою антиобщественную организацию в доминирующую. Примерами такого рода являются случаи захвата власти военными хунта­ми или небольшими сектантскими политическими группировками, устанавливающими политическую власть над значительными количествами людей. Ряд западных исследователей рассматривал в таком каче­стве сталинщину в экс-СССР как жесткую диктатуру маргинальных слоев, навязавших систему антиценно­стей всему населению страны. Многие исследователи рассматривают маргинальность как один из серьезных истоков политического радикализма.

Однако маргинальность далеко не всегда проявля­ется столь драматично. Есть и гораздо более мирные случаи ее проявления. Так, одним из классических примеров в исследовании маргинальных групп может считаться группа служащих. Не случайно именно у слу­жащих в специальных исследованиях фиксируется особенно низкий уровень групповой идентификации. С одной стороны, это объясняется большой неодно­родностью данной группы. Основную массу служащих, например, в развивающихся странах составляют мел­кие государственные чиновники, мелкие служащие го­сударственных и частных предприятий и учреждений и т. п. В целом, они относятся к мелкобуржуазным и полупролетарским слоям и представляют собой «трудя­щихся». С другой же стороны, однако, для служащих существуют значительно большие возможности карь­еры, продвижения вверх по социальной лестнице, чем, скажем, для рабочих. Естественно, служащий верит в возможности развития своей карьеры, что и опреде­ляет характер его социально-политического поведе­ния. Он стремится отнести себя к так называемой бюрократической буржуазии и, естественно, будет поддерживать интересы буржуазии в целом.

Своеобразной разновидностью современных мар­гинальных групп можно считать люмпенизированные (от немецкого lumpen— лохмотья) слои населения. Как известно, впервые понятие люмпен-пролетариат было введено для обозначения низших слоев общест­ва, обычно деклассированных и деморализованных слоев пролетариата, неспособных к самостоятельному, организованному социальному самовыражению в рам­ках принятых социальных норм. Известный теоретик О. Бауэр и другие исследователи данного направления связывали нарастание политической активности этого слоя в конце 20-х гг. XX века с наступлением фа­шизма. «Подобно тому, как это делал Бонапарт во Франции, современные диктаторы реакции стремят­ся сорганизовать люмпен-пролетарские отбросы в ка­честве вооруженного авангарда фашизма, линчевания и всевозможных Ку-Клукс-Кланов»¹³¹.

А. Кестлер в 1944 г. первым применил термин люм­пен-буржуазия для обозначения состояния сознания и поведения интеллигенции в периоды кризисов. С конца 40-х гг. употребляется просто слово «люмпен», а в 60-е гг. появляются термины «люмпен-авангард» д «люмпен-массы». В 90-е гг. XX века академик С.С. Шаталин, рассуждая о массовой, практически поголовной люмпенизации бывшего советского общества в ходе реформ, всерьез называл себя «люмпен-академиком». В целом данный феномен трудно локализуется и операционализируется. Это не столько аналитический термин, сколько удачное определение, указывающее на ситуации социальных кризисов и дезинтеграции, способствующих появлению и усилению реакционных идеологий и политических движений.

Современные люмпенизированные слои отлича­ются завышенными социальными притязаниями при одновременном нежелании приложить силы для их осуществления. Некоторые формы люмпенизации но­сят возрастной и, потому, преходящий характер (к при­меру, практически сошли на нет хиппи и подобные им движения). Другие более стабильны — безработные, включая «скрытых» безработных, нищие и т. п. В опре­деленные периоды эти страты могут представлять со­бой резерв или даже базу для реакционных сил, рвущих­ся к власти (крайние формы бонапартизма, фашизма, анархизма). Люмпенизация усиливается с ростом без­работицы, правового нигилизма, социальной незащи­щенности, политической аномии.

Как правило, люмпенизация является непременным спутником слишком быстрых реформ общества, сопро­вождающихся ломкой прежней социальной структуры. Так, например, резкое деклассированно большинства населения и дестратификация общества в ходе вначале политических, а затем социально-экономических ре­форм 90-х годов в России привело к появлению совер­шенно специфических люмпенизированных феноменов типа, например, целого социального слоя так называе­мых «бомжей» (лиц без определенного места житель­ства). Хотя, одновременно, российские реформы пока­зали и обратную сторону медали: психологическую устойчивость ранее достигших высокого уровня соци­ально-группового сознания общностей. В условиях мас­совой реальной безработицы, многомесячных задержек зарплаты и обнищания, даже при смене форм занято­сти большинство кадровых рабочих формально отказы­валось увольняться со своих предприятий, мoтивиpуя это желанием сохранить, несмотря ни на что, опреде­ленный уровень социального престижа.

NB

1. Большие социальные группы, включающие тысячи и даже миллионы людей, являются наиболее реальны­ми и действенными субъектами политики. К большим социальным группам относятся социальные классы, общественные страты, социальные группы и слои населения. В свое время абсолютизация использова­ния некоторых из этих терминов привела к появле­нию двух принципиально разных подходов: маркси­стского, отстаивавшего исключительность классового деления общества, и веберианского, исходящего из деления общества на социальные страты. Так возник­ли два противоположных пути не только социального познания, но и социально-политического развития. Однако, развитие общества и науки о нем уже к кон­цу XX века показало непродуктивность подобного же­сткого противопоставления. Концепции К. Маркса и М. Вебера не исключают, а фактически дополняют друг друга. Дело не в терминологических спорах от­носительно объяснительных схем, а в идентичной социальной реальности. Реально же, во всяком обще­стве существуют большие, прежде всего социально-профессиональные группы, значительно различаю­щиеся характером и особенностями своей ведущей деятельности. Ведущая деятельность порождает свои психологические особенности, свои социально-груп­повые варианты сознания, идеологии и политическо­го поведения той или иной группы.

2. Социально-групповое сознание — исторически обу­словленный уровень осознания членами большой социальной группы своего положения в системе раз­деления труда и существующих общественных отно­шений, а также своих групповых потребностей и ин­тересов. Это особый политико-психологический феномен, производный от обыденной, повседневной групповой психологии. Осознаваемые элементы групповой психологии, приобретая более строгие и рационализированные формы, составляют содер­жание социально-группового сознания. Его особен­ности — цельность, четкость, определенность ценно­стных ориентации и представлений о целях общественного действия. Генетически, групповое сознание обычно является основой идеологии той или иной большой социальной группы. Идеология же всякой большой социальной группы — это система­тизированные, выраженные в научной форме основные потребности, цели и интересы данной группы. Конкретно-психологически, всякая идеология включает в себя, прежде всего, ценности, нормы и образ­цы поведения данной социальной группы. В свою очередь, социально-групповое сознание яв­ляется порождением социально-групповой психоло­гии в целом. В ее историческом развитии выделяют­ся три основные фазы. Во-первых, это стихийное развитие потребностей большой группы. Оно зави­сит от объективного места группы в обществе, от ее положения в сложившейся системе разделения тру­да. Во-вторых, взаимодействие новых потребностей с ценностными ориентациями и целями, отражаю­щими прошлый опыт группы и его традиции, появ­ление противоречий в процессе этого взаимодейст­вия. Это зависит от способности группы к рефлексии происходящих с ней изменений, и специально зани­мающихся этим людей — «элиты» данной группы. В-третьих, «поиск» новых ценностей и целей, который оказывается тем более успешным, чем полнее и последовательнее развивается самостоятельная идеоло­гия данной группы, чем активнее она может себя выражать и противостоять идеологиям других боль­ших групп. Это уже совсем прямо связано с деятель­ностью идеологов группы. В целом же, развитие групповой идеологии идет как бы по цепочке: от психологии большой социальной группы — через социально-групповое сознание — к идеологии данной большой социальной группы. Групповая психология, на том или ином уровне зре­лости, свойственна всем представителям группы. Групповое сознание — уже только наиболее продви­нутой ее части. Групповая идеология доступна еще меньшему числу людей, обычно это — удел исклю­чительно политической элиты данной большой соци­альной группы.

3. Диалектика развития социально-группового созна­ния рассматривается в соответствии с гегелевской формулой: от «группы в себе» к «группе для себя". Положение «группы в себе» — ситуация, когда группа в целом и ее представители, выполняя в общест­ве определенные функции, еще не могут осознать этой роли и своего особого положения, и действовать в соответствии с этим. Социально-политически, они находятся в подчиненном положении и обслуживают иную, обычно «уходящую» политическую группу. Положение «группы для себя» — уже совершенно иная ситуация. Оказывающаяся в ней группа или, по крайней мере, часть ее представителей осознают вы­игрышные особенности своего положения и начина­ют активно участвовать в социальных, прежде всего политических процессах, направленных на измене­ние общественного устройства в соответствии с по­требностями, интересами, ценностями данной группы. Тогда данная группа создает определенные институ­ты, инициирует необходимые процессы и, в итоге, пе­рестраивает все социально-политическое устройст­во «под себя» и свои интересы.

4. Развитие социально-группового сознания членов больших групп обычно проходит три основных уров­ня. Первый уровень — «внешне-типологический». На этом уровне представители большой социальной группы идентифицируют себя и друг друга по внеш­ним признакам и фиксируют свою внешнюю схо­жесть, Однако обычно у них еще отсутствует осоз­нание единства и общности своих интересов. Второй уровень— «внутренне-идентификационный». На этом уровне появляется групповое самосознание на уровне первичной локальной общности, связанной с общими условиями жизни и деятельности, а также с возникающими на этой основе общими потребностя­ми и интересами. Третий уровень — «солидарно-дей­ственный». На нем обычно у людей уже возникает осознание единства интересов и ценностей большой общности и своей принадлежности к ней. Продвиже­ние по данным уровням связано с объективными и субъективными факторами.

5. Основные большие социальные группы всегда име­ют свои достаточно четко обрисованные политико-психологические особенности. К таким группам от­носятся в первую очередь буржуазия, рабочий класс, крестьянство и интеллигенция, обладающие собст­венным внутренним делением. Различаясь по своим потребностям и интересам, они сосуществуют в сложнейших взаимоотношениях, обычно обеспечи­вающих стабильное общественное развитие. Кон­фликты между этими группами приводят к сложней­шим кризисам и социальным революциям. Однако общая логика социального развития постепенно ведет к развитию таких форм контроля за политическим поведением больших групп, которые способствуют минимизации внутренних социально-политических конфликтов. Главным направлением развития постепенно становится минимизация монополии той или иной группы на политическую власть и поиск усло­вий социально-политического консенсуса. Особенно перспективную роль в этих процессах ныне играет интеллигенция, все больше претендующая на веду­щую роль в активно развивающемся современном постиндустриальном, открытом информационном обществе. Особую конфликтную роль в современном общест­ве играют так называемые маргинальные и, особен­но, люмпенизированные слои населения, представ­ляющие опасность в качестве потенциальной базы политического радикализма.

Для семинаров и рефератов

1. Вебер М. Избранные произведения, — М., 1990.

2. Дилигенский Г.Г. Рабочий на капиталистическом предприятии: Исследование по социальной психоло­гии французского рабочего класса. — М., 1969.

3. Основы социальной психологии и пропаганды. — М., 1982.

4. Современная западная социология: Словарь. — М., 1990.

5. Социальная психология. — М., 1975.

6. Социальная психология классов. Проблемы классо­вой психологии в современном капиталистическом обществе. — М., 1985.

Глава 8

ПСИХОЛОГИЯ БОЛЬШИХ ГРУПП В ПОЛИТИКЕ.

БОЛЬШИЕ НАЦИОНАЛЬНО-ЭТНИЧЕСКИЕ ГРУППЫ

Роль и место национально-этнических групп в полити­ке. Основные виды национально-этнических групп: род, пле­мя. народ, нации, национальности, расы и этносы.

Основные слагаемые национально-этнической психоло­гии: национальный характер и национальное сознание, фор­мирующие психический склад нации в целом. Национальный характер как эмоционально-чувственная «платформа» на­ционально-этнической психологии. Роль физических условий среды, биопсихических, социальных и культурные предпо­сылок становления национального характера Структура национального характера, ее основные слагаемые: национальный темперамент, национальные эмоции, националь­ные чувства, первичные национальные предрассудки.

История изучения национального характера. Полити­ко-психологическая сущность этноцентризма. Проблема на­ционального характера в политической борьбе.

Национальное сознание — более рациональный уровень национально-этнической психологии. Обыденное националь­ное сознание, его структура и основные элементы. Нацио­нально-этнические стереотипы и установки. Национальные обычаи и традиции — «социальная память» национально-этнических групп. Психология национального меньшинства и национального большинства. Психологические механизмы распространения обыденного национального сознания. .На­ционально-дискриминирующие шутки и анекдоты, неосоз­нанные предрассудки и предубеждения.

Теоретическое национальное сознание. Национальные и националистические политико-идеологические конструкции.

Национальное самосознание. Генезис национального самосознания, психологическая антитеза «мы» — «они». Проблема национально-этнической идентификации. Осо­бенности стереотипов национального самосознания. Ме­ханизмы рационализации национально-этнической психо­логии. Противоречивая роль национального самосознании в политике. Национальное и националистическое самосоз­нание.

Обострение национально-этнических проблем в совре­менном мире: политико-психологические причины и след­ствия. Политико-психологические основы транс- и ин­тернациональных политико-идеологических конструкции. Феномен глобализации. Национальные и межнациональ­ные конфликты и их урегулирование. Национальное и меж­национальное согласие и примирение.

Нет смысла специально подчеркивать роль и зна­чение национально-этнических групп в политике — они очевидны. В конечном счете, национальные и эт­нические группы в истории человечества возникли раньше социальных. Национально-этническая общ­ность, за исключением лишь некоторых отдельных примеров, психологически продолжает оставаться более глубинной, чем общность социальная. Соответ­ственно, мы продолжаем оставаться свидетелями мас­сы политических явлений, возникающих и развиваю­щихся на национально-этнической основе. Это не только межнациональные конфликты и войны, расо­вые столкновения и родоплеменные проблемы в от­дельных странах. Это само по себе этническое разде­ление, на котором продолжает базироваться не только большинство личностей или групп, но и стран, и госу­дарств в политике. Несмотря на нарастающую тенден­цию к глобализации жизни человечества (как бы ее не называли идеологи разных направлений — интерна­ционализацией или транснационализацией, речь все равно об одном и том же), национально-этнические общности всегда имели и продолжают иметь огром­ное значение в политической жизни. Соответствен­но, понимание национальной психологии и ее роли имеет большое значение в политической психологии в целом.

Национально-этнические группы — это большие группы, включающие тысячи и миллионы людей, свя­занных общими внешними и внутренними, психологи­ческими чертами. Если идти от простого к сложному, это род и племя, народ и нация, раса и этнос.

ОСНОВНЫЕ ВИДЫ

НАЦИОНАЛЬНО-ЭТНИЧЕСКИХ ГРУПП

Если рассматривать исторически, то первичен все­гда род — группа кровных родственников, ведущих свое происхождение по одной линии, по большей час­ти осознающих себя потомками общего предка (реаль­ного или мифического), носящих общее родовое имя и, естественно, имеющих общие потребности и инте­ресы, проявляющиеся в единых социально-политиче­ских действиях. До сих пор в ряде стран Азии и Афри­ки роды или родовые объединения играют огромную роль в организации власти и государств. К понятию «род» примыкает понятие «клан», несущее в современ­ной политической психологии более символическое и обобщающее значение.

Объединение двух или более родов образуют племя. Это более высокая форма уже непосредственно полити­ческой организации, объединяющая некоторое число ро­дов и семейно-родовых кланов на общей этнической ос­нове. Если род, как правило, не может существовать отдельно (хотя бы в силу закона экзогамии), то племя — уже достаточно автономное объединение, обосабливаю-щееся прежде всего на основе обладания собственным языком или диалектом, собственными обычаями, харак­терными именами, традициями и верованиями, собствен­ными тотемами, выражающими их чувство обособленно­сти. Уже исторически, считал Я. Щепаньский, племя всегда имело контур внутренней формальной политиче­ской организации, в частности, вождя или совет вождей, собственные специализированные группы вооруженных лиц для защиты определенной территории, с которой и было связано племя, и т. д.

Племя — часть сложнейшего для целого ряда стран национального вопроса. Особенно важен он для тех стран Азии и Африки, в которых родоплеменной строй сохранился, как заметный компонент общей социальной организации жизни. Например, он имеет принципиаль­ное значение для многочисленных племен Афганистана, составляющих большую и наиболее активную долю населения страны, а территориально образующих целую «зону племен».

Как показали наши собственные исследования, население зоны племен — это особые люди со специ­фической психикой, до сих пор живущие по собственным традиционным меркам и понятиям. Создав много веков назад свой специфический способ производства выработав определенный способ и образ жизни, кочевые пуштунские племена как бы законсервировали его По сути дела, уже как минимум две с половиной тыся­чи лет они достаточно успешно отбивают все попытки приобщить их к чему-то иному.

Не вдаваясь в подробности, отметим лишь некото­рые своеобразные психологические черты населения племен. С точки зрения политической психологии особо подчеркнем противоречивость и непоследовательность поведения в обычной, повседневно-бытовой жизни, но, одновременно, незыблемость традиций и настоящий культ предков в жизни духовно-культурной. Противоречивы и отдельные психологические черты: так, гордость и великодушие сочетаются со вспыльчивостью, обидчивостью, неуравновешенно­стью, подчас подозрительностью и мстительностью (у некоторых племен до сих пор сохранился обычай «кровной мести»}. Готовность придти на помощь, уве­ренность в своих силах — с негативным отношением к тем, кто живет по другому (к оседлому образу жиз­ни, например), с опасением новых чужеродных кон­тактов, грозящих поставить на карту независимость племени.

Политико-психологически, это и есть главное-независимость. Для этих людей психологически нет никаких государственных, административных, полити­ческих и прочих границ. Вопрос о государстве, как и о принадлежности земли кому-то так же для них нелеп, как и вопрос, например, о том, «кому принадлежат небо, солнце и луна?». В истории человечества кочев­ники, как известно, так и не создали сколько-нибудь прочных государств — отдельные исключения, типа супер-империи Чингиз-хана, носили всего лишь эпи­зодический характер.

Восприятие этих людей жестко разделено надвое: мир состоит из «своих» и «чужих». «Свой» — это толь­ко тот, кто знает, уважает и соблюдает законы, тради­ции и порядки рода и племени. «Свой» — значит, свя­занный узами родства, дружбы, хозяйства, веры. Это приницпиальные основы, причем религиозная вера в общепринятом смысле стоит не на первом месте: зако­ны рода и племени могут быть важнее религии. Они важнее всего. Религия носит более поздний, во многом привнесенный характер. Слово вождя в пуштунских афганских племенах до сих пор важнее слова муллы, как и решение джирги (совета) племени. Зная это, мулла никогда не пойдет наперекор вождю или жирге — скорее, он найдет для племени и для себя особый компромисс с Аллахом.

Естественно, что у этих людей существует свое, особое отношение к политике. Внутри рода или пле­мени никакой политики внешне вообще нет — суще­ствует иллюзия однородности, равенства и единства, «братства». Хотя племена давно уже расслоились на феодальную верхушку и трудящееся большинство, это разделение замаскировано тем, что носит не противо­речиво-классовый, а сословный, нехозяйственный ха­рактер.

«Единство» в отношениях внутри своего рода и племени противостоит хитрости, «политике» в отноше­ниях с «чужими». Политика для представителей пле­мен — что-то сродни торговле (это даже закреплено этимологически в ряде языков). Там все можно ради достижения своей выгоды. И только если племена признают «своими» тех или иных людей, ту или иную партию или правительство, они могут изменить отно­шение к ним с «политического» на прямое, честное и открытое — в духе высоко чтимых и декларируемых «традиций предков» и традиционного для большинст­ва племен «кодекса чести».

На основе рода и племен, включающих несколько родов, исторически надстраивалось особое образова­ние, получившее название «народ». Собственно этимо­логически, «народ» — это нечто, стоящее «над родом». Отдельные этнопсихологи до сих пор считают, что «род» в своем символическом выражении представлял для своих членов некое божество, которое следовало культивировать ради собственного выживания. Соответст­венно, «народ» стал супер-божеством. Вот почему, не имея ни одного сколько-нибудь серьезного верифи­цируемого операционального определения, понятие «народ» всегда играло и до сих пор играет огромную эмоционально-публицистическую роль в политике. «Именем народа», «во имя народа», «ради блага и инте­ресов народа» всегда совершались и продолжают совер­шаться все политические действия. Это только один из примеров тех не всегда осознаваемых отголосков родо-племенной или «на(д)-родной» психологии, которая явственно проявляется и в современной политике.

Объективно же, рода и племена в ходе исторического развития объединились в нации (между прочим, от латинского natio, означающего все то же — племя народ) — большие исторические общности людей, скдадывающиеся в ходе формирования общности их терри­тории, экономических связей, литературного языка ряда особенностей культуры, характера и психики в целом. Иногда возникновение нации рассматривается как простое продолжение и усложнение родоплеменных связей. В целом ряде западных этнопсихологических и политико-психологических концепций в качест­ве ведущего, а иногда просто единственного признака нации до сих пор фигурируют «национальный дух» (национальное сознание, национальный характер). В других вариантах нация рассматривается как психологи­ческое понятие, «бессознательная психологическая общность» или же сводится к общности национально­го характера, сформировавшегося на основе общности судьбы, к союзу одинаково мыслящих людей. В марк­систской традиции излишне абсолютизировалась со­циально-классовая сущность происхождения наций — отдельно выделялись даже «капиталистические» и «со­циалистические» нации. В истории хорошо известны теоретические труды и жесткие практические полити­ческие эксперименты И.В. Сталина в национальном во­просе.

Подчеркнем, что в современном мире нация, без­условно, никак не сводится к «союзу племен». Ее кон­солидация, разумеется, облегчается наличием эт­нически родственных племен. Но это не обязательное условие, поскольку в современном мире практически не существует однородных наций.

Понятие «нация» в современном научном языке близко к понятию «народность», однако его нельзя отождествлять с понятием «национальность». Нация есть более социальное (хотя ни в коем случае не ис­ключительно социальное) и, потому, более широкое образование, включающее в себя разные националь­ности — например, на основе общности социально-политического устройства. Особенно настаивают на этом так называемые этатистские теории. Нации мо­гут даже меняться в объеме, расширяться или умень­шаться в зависимости от изменения социально-поли­тических устройств, однако национальности при этом остаются неизменными. Это подтверждают, например, и история США, и крупномасштабный советский со­циалистический эксперимент с формированием новых исторических общностей, и другие примеры. Точно так же «народность», будучи обыденным синонимом «на­ции», включает в себя множество разных «народов» в том «на(д)-родном» (над-родовом) смысле, о котором говорилось выше.

Бще одной общностью, которую необходимо рас­смотреть, является раса. Это исторически сложившие­ся супер-большие ареальные группы людей, связанных единством происхождения, которое выражается в об­щих наследственных морфологических и физиологиче­ских признаках, варьирующих лишь в очень определен­ных пределах. Для нашего дальнейшего рассмотрения важно, что расы являются не совокупностями людей, а совокупностями популяций. Это означает отсутствие особых психологических различий, принципиально разделяющих расы, на чем иногда настаивают некото­рые откровенно расистские концепции. Практически, внутри всех рас прослеживаются межнациональные или, говоря более обще, межэтнические психологические различия, однако реально и объективно зафиксирован­ные межрасовые психологические различия пока в серь­езной науке не описаны. Хотя, в отдельных случаях, в истории расовые объединения и выступали в качестве особых субъектов политического действия (например, период колонизации Азии, Африки) и продолжают ино­гда выступать до сих пор (периодически возникающие расовые волнения в США, например), еще не было слу­чаев масштабных политических действий, когда расы фигурировали как единое целое. Даже названные выше примеры часто можно рассматривать лишь как времен­ные совместные действия разных наций и народностей в рамках той или иной расы.

Последним понятием, используемым в данной гла­ве, является «этнос». Данное понятие относится к чис­лу наиболее обобщенных. Под этносом или этнической общностью обычно имеют в виду исторически возник­ай вид устойчивой общности людей, представленной племенем, народностью, нацией или даже группой наций и национальностей. Часто под этносом имеют в виду национально-лингвистические группы, объединенные общим ареалом проживания и обладающие общими культурно-психологическими и поведенческими чертами. Особая, самостоятельная роль этносов как отдельных целостных общностей в политической истории человечества (например, скандинавы в целом, славяне в целом, их межэтнические политические взаимоотношения и т. п.) исследовалась в работах Л.Н. Гумилева с этногеографической, геополитической и, даже, этнокосмогонической точек зрения.

Проведенный понятийный анализ показывает, что при всем различии используемых понятий, все они обозначают разного масштаба большие национально-этнические, в широком смысле, группы, выступающие в качестве субъектов политики, и включают в себя психологические компоненты, проявляющиеся в поли­тических действиях. Таким образом, большие нацио­нально-этнические группы являются особым пред­метом политико-психологического рассмотрения ь рамках такого раздела, как национально-этническая психология.

Национально-этническая психология в своей осно­ве представляет собой единство двух основных факто­ров: более иррационального национального характера и более рационального национального сознания. По своей структуре, это сложное двухуровневое образова­ние. В совокупности, иррациональный и рациональный факторы формируют психический склад нации в це­лом. Особую роль в национально-этнической психоло­гии играет национальное самосознание.

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР

Национальный характер — это совокупность наиболее устойчивых, характерных для данной нацио­нальной общности особенностей восприятия окружаю­щего мира и форм реакций на него. Национальный харак­тер представляет собой, прежде всего, определенную совокупность эмоционально-чувственных проявлении, выражаясь в первую очередь в эмоциях, чувствах и настроениях — в предсознательных, во многом ирро-циональных способах эмоционально-чувственного освое­ния мира, а также в скорости и интенсивности реак­ций на происходящие события.

Наиболее отчетливо национальный характер про­является в национальном темпераменте — например, отличающем скандинавские народы от, например, латиноамериканских. Зажигательность бразильских карнавалов никогда не спутаешь с неторопливостью северной жизни: различия очевидны в темпе речи, динамике движений и жестов, всех психических прояв­лений.

Понятие национального характера по своему про­исхождению поначалу не было теоретико-анали­тическим. Первоначально, оно было, прежде всего, описательным. Впервые его стали употреблять путе­шественники, а вслед за ними географы и этнографы для обозначения специфических особенностей образа дсизни и поведения разных наций и народов. При этом разные авторы в своих описаниях часто имели в виду совершенно различные и подчас просто несопостави­мые вещи. Поэтому синтетическая, обобщенная трак­товка национального характера невозможна — она носит заведомо комбинаторный и оттого недостаточ­но целостный характер. В рамках политической пси­хологии наиболее адекватной все-таки является ана­литическая трактовка.

В аналитическом контексте принято считать, что национальный характер — составной элемент и, одно­временно, основа («платформа», «базовый уровень») психического склада нации в целом, и национальной психологии как таковой. Сложная, взаимосвязанная и взаимообусловленная совокупность в основном эмо­циональных (национальный характер) и более рацио­нальных (национальное сознание) элементов как раз и представляет собой «психический склад нации» — ту самую «духовно-поведенческую специфичность», которая и делает представителей одной национально-этнической группы непохожими на представителей других таких групп. Психический склад нации — ос­нова всей национально-этнической психологии, уже как совокупности этого «склада» и определяемого им поведения.

В истоках национального характера лежат пре­жде всего устойчивые психофизиологические и био­логические особенности функционирования челове­ческих организмов, включая в качестве основных такие факторы, как реактивность центральной нерв­ной системы и скорость протекания нервных процессов. В свою очередь, эти факторы связаны, по своему происхождению, с физическими (прежде всего, кли­матическими) условиями среды обитания той или иной национально-этнической группы. Общий, единый национальный характер является следствием, псхическим отражением той общности физической территории, со всеми ее особенностями, на которой проживает данная группа. Соответственно, например жаркий экваториальный климат порождает совершенно иные психофизиологические и биологиче­ские особенности, а вслед за ними и национальные характеры, чем холодный северный климат.

Разумеется, формирование современных нацио­нальных характеров представляет собой результат сложного историко-психологического процесса, про­должающегося уже в течение многих веков. Прожи­вая в неодинаковых природных условиях, люди с те­чением времени постепенно приспосабливались к ним вырабатывая определенные общепринятые формы вос­приятия и реагирования на эти условия. Это играло адаптивную роль, способствуя развитию и совершен­ствованию человеческой деятельности и общения лю­дей. Подобные адаптивные формы восприятия и реа­гирования закреплялись в определенных нормативных, социально одобряемых и закрепляемых способах инди­видуального и коллективного поведения, наибо­лее соответствующих породившим их условиям. Осо­бенности национального характера находили свое выражение в первичных, наиболее глубинных формах национальной культуры, формируя своего рода социо-культурные эталоны, нормативы и образцы адаптив­ного поведения. Так, например, художниками давно было очень образно подмечено, что «народ климата пламенного оставил в своем национальном танце ту же негу, страсть и ревность»¹³². Напротив, в специальном исследовании шведский этнограф А. Даун, проанали­зировав обширный материал, установил, что основной чертой шведского национального характера является чрезвычайная рациональность мышления. Шведы не склонны выставлять свои чувства напоказ, в случае конфликтов не дают волю эмоциям, стремятся к ком­промиссным решениям. Этим А. Даун объясняет осо­бенности удивительно четкого функционирования шведской государственной машины, слабую религиоз­ность населения, традиционную посредническую роль Швеции в международных конфликтах и др.

С усложнением способов социальной организации жизни, адаптивная роль и приспособительное значение национального характера, непосредственно связывав­шего человека и его поведение с физическими условия­ми среды обитания, постепенно отходили на задний план. В развитых формах социальности, национальный характер оставляет за собой значительно более скромную функцию — своеобразной «эмоциональной подпит­ки» поведения представителей национально-этнических групп, как бы лишь чувственно расцвечивая те формы поведения, которые теперь уже носят вторично социально- и культурно-детерминированный и, потому, неиз­бежно более унифицированный характер, а также при­давая эмоциональное разнообразие действию общих социальных факторов, их восприятию и реагированию на них. Понятно, что политик-русский или политик-азер­байджанец достаточно по-разному исполняют свои, в об­щем-то, одинаковые социальные роли.

Закладываясь на самых ранних, досоциальных эта­пах развития общества, элементы национального харак­тера служили важнейшим способом стихийного, эмпи­рического, непосредственного отражения окружающей действительности в психике членов национально-этни­ческой общности, формируя, тем самым, ее первичное, природно-психологическое единство. Сохраняясь, в последующем, они подчиняются влиянию социально-политической жизни, однако проявляются в повседнев­ной жизни в основном на обыденном уровне, в тесной связи с формами обыденного национального сознания. Однако в определенных ситуациях, связанных с кризи­сами привычных форм социальности, с обострением национальных проблем и противоречий, с появлением ощущения «утраты привычного порядка», непосредст­венные проявления национального характера могут выходить на передний план.

В этих случаях, как бы вырываясь на свободу из-под гнета социальности, они непосредственно детер­минируют кризисное поведение людей. Многочислен­ные примеры такого рода дают процессы модификации политических систем, в частности, распада тоталитар­ных унитарных государств имперского типа — напри­мер, СССР. Именно с взрывными проявлениями нацио­нального характера связано большинство случаев быстрого подъема массовых национально-освободи­тельных движений.

В структуре национального характера обычно различают ряд элементов. Во-первых, это националь­ный темперамент — он бывает, например, «возбуди­мым» и «бурным», или, напротив, «спокойным» и «замедленным». Во-вторых, национальные эмоции — типа «национальной восторженности» или, допустим, «национального скептицизма». В-третьих, национальные чувства — например, «национальную гордость», «национальную уничижительность» и др. В-четвертых первичные национальные предрассудки. Обычно это — закрепившиеся в эмоциональной сфере мифологемы касающиеся «роли», «предназначения» или «историче­ской миссии» нации или народа. Эти мифологемы мо­гут касаться и взаимоотношений национально-этниче­ской группы с нациями-соседями. С одной стороны, это «комплекс нацменьшинства». С другой стороны, это «национально-патерналистский комплекс», обычно про­являющийся в виде так называемого «имперского син­дрома» или «синдрома великодержавности» (иногда именуемого «синдромом Большого брата»). Разновидно­стью национально-этнических предрассудков являются соответствующие стереотипы реагирования на проис­ходящие события типа, например, «национального кон­серватизма», «национальной покорности» или, напро­тив, «национального бунтарства» и «национальной самоуверенности».

ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ ИЗУЧЕНИЯ

НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА

Как уже говорилось, предпринимавшиеся в науке попытки систематизировать и типологизировать эле­менты, образующие структуру национального характе­ра, не дали сколько-нибудь надежных результатов пре­жде всего потому, что используемые понятия носят оценочно-метафорический характер и не поддаются ни точной научной квалификации, ни, тем более, опера-ционализации и квантификации.

Тем не менее, проблемы национального характера давно являются предметом разносторонних научных исследований. Первые серьезные попытки были пред­приняты в рамках сложившейся в середине XIX в. в Германии школы психологии народов (В. Вундт, М. Лацарус, X. Штейнталь и др.). Основные идеи представи­телей этой школы заключались в том, что главной силой истории является народ или «дух целого», выражающий себя в искусстве, религии, языках, мифах, обычаях и т. д. — в целом, в характере народа или национальном характере.

В те времена активно отстаивалось субстанциональ­ное существование «надындивидуальной души», подчи­ненной «надындивидуальной целостности», каковой является народ (нация). Считалось, что индивидуальный характер есть продукт этого целого, звено в некой духов­ной социально-психологической связи целого и части. Предполагалось, что все индивиды одной нации имеют черты специфической природы, которая накладывает отпечаток как на физические, так и на духовные харак­теристики ее представителей. Считалось, что воздейст­вия «телесных влияний» на душу вызывают появление общих социально-психологических качеств у разных представителей одной нации, вследствие чего все они обладают одним и тем же «народным духом» и нацио­нальным характером. Однако природа национального характера объявлялась метафизичной, а понимание ее затруднительным. Полагалось, что возможно лишь опи­сание его проявлений, обнаруживаемых в продуктах на­дындивидуальной деятельности. Исходя из идеалистиче­ских философских посылок, однако, сторонники данной школы начали достаточно ценные попытки комплексно­го междисциплинарного изучения проблем, связанных с национальным характером и его влиянием на жизнь общества, но вскоре общие позитивистские тенденции экспериментального, а не описательного развития нау­ки привели к их упадку. Понятно, что феномены типа национального характера и национальной психологии в целом невозможно исследовать «экспериментально», поэтому вся данная проблематика отошла в науке на зад­ний план.

Американская этнопсихологическая школа в се­редине XX в. (А. Кардинер, Р.Ф. Бенедикт, М. Мид, Р. Мертон, Р. Липтон и др.) при построении целого ряда концепций национального характера исходила из существования у разных национально-этнических групп специфических национальных характеров, про­являющихся в стойких психологических чертах отдель­ной личности и отражающихся на «культурном пове­дении». Это позволяло сторонникам данной школы строить модели «средней личности» той или иной национально-этнической группы, выделяя в каждой нации «базисную личность», в которой соединены общие для ее представителей национальные черты личности и черты национальной культуры. В формировании ка­честв национального характера приоритет отдавался влиянию культурных и политических институтов, а также семьи в процессе воспитания ребенка. Подчер­кивалось и обратное влияние «базисной личности» на нациальные институты. Многочисленные кросс-культуррные исследования показали влияние национального характера на особенности политических институтов и процессов, а также позволили выявить различающие­ся черты национального характера у представителей масс и политической элиты.

Было установлено, в частности, что главной трудностью в понимании чужого национального характе­ра является этноцентризм — склонность воспринимать и оценивать жизненные явления и черты иной культуры, а также другие национально-этнические группы сквозь призму традиций и ценностей своей группы. Сам термин «этноцентризм» был введен в 1906 г. Дж.Самнером, который полагал, что существуют рез­кие различия между отношениями людей внутри национально-этнической группы (товарищество и со­лидарность) и межгрупповыми отношениями (подозри­тельность и вражда). В последствии было установлено, что этноцентризм выполняет сложные функции. С од­ной стороны, он консолидирует свою национально-этническую группу. Однако, он же порождает не­компетентность представителей этой группы в иной национально-культурной среде, ее непонимание. Так возникает феномен аккультурации. Этноцентризм рез­ко усиливает влияние соответствующих стереотипов, предрассудков и «эмоциональных шор» собственного национального характера.

В начале 50-х гг., однако, этнопсихологическая школа изучения национального характера подверглась, как и ранее школа психологии народов, суровой крити­ке, и ее авторитет серьезно упал. Один из наиболее серьезных упреков заключался в отстаивании слишком жестких связей и зависимостей между элементарными национальными, приобретаемыми в процессе индиви­дуального воспитания, привычками, и последующими способами социально-политического поведения. Один из наиболее спорных выводов заключался в том, напри­мер, что национально-культурная традиция туго пеле­нать младенцев ведет к усилению тоталитаризма в тех обществах, где это принято. М. Мид утверждала, в част­ности, это на примере изучения русской и китайской национальных культур. Она полагала, что способ пеле­нания формирует вполне определенный, «покорный» национальный характер в отличие от более демократи­ческих национальных культур, в которых младенцу предоставляется большая свобода для движений рука­ми и ногами, что формирует более свободолюбивый, «демократический» национальный характер. Близкие выводы, между прочим, делал М. Макклюен, изучая «гра­фическую» (албанскую) и «телевизионную» (канадскую) культуры 60-х гг. По его данным, именно жесткое нау­чение регламентированному, привычному, слева напра­во или справа налево, письму и чтению формирует ав­торитарную личность. Тогда как восприятие хаотичных точек на телеэкране, порождающих разнообразные об­разы, воспитывает демократическую личность.

В настоящее время нет возможности выделить ка­кое-либо целостное направление изучения националь­ного характера. Его исследования проводятся в разных контекстах и с разных концептуально-теоретических позиций. Их различия подчас связаны с различающи­мися идейно-политическими ориентациями ученых, что превращает исследования в аргументы социально-по­литических споров. Сложность собственно научного анализа проблем национального характера всегда была связана с тем, что практически любые эмпирические данные и теоретические построения могли быть исполь­зованы теми или иными националистическими или, даже, расистскими направлениями в политике. В этом проявляются достаточно типичные ограничения поли­тико-психологического исследования: понятие нацио­нального характера со временем стало своеобразной ловушкой для ученых. До сих пор, не жалея сил, одни авторы стараются отыскать заданные, чуть ли непосред-ственнно индивидуально наследуемые черты нацио­нального характера, разделяющие человечество на жестко фиксированные и противопоставленные друг Другу национально-этнические группы.

С не меньшей энергией, другие ученые настаива­ют, что понятие «национальный характер» было и ос­тается фикцией, беспочвенной гипотезой, лишенной реальной объяснительной силы, сугубо идеологиче­ской и потому ненаучной категорией, принципиально неверифицируемой и, потому, пригодной только для «спекулятивных умозаключений». Избегающие край­ностей исследователи считают, что понятие национального характера имеет научную ценность, хотя и ограниченную в силу названных причин и методических трудностей в эмпирическом изучении национального характера. Тем не менее, неоспоримой реальностью остаются те взрывные проявления национального ха­рактера (особенно в случаях межнациональных кон­фликтов), с которыми постоянно по сей день сталкивается реальная политика.

НАЦИОНАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ

Национальное сознание — в целом, совокупность социальных, политических, экономических, нравственных, эстетических, философских, религиозных и других взглядов, характеризующих содержание, уровень и осо­бенности духовного развития национально-этниче­ской группы.

Значительно более рационально по сравнению с национальным характером, хотя до конца рационали­зируется только в теоретических формах. Выступает в качестве «рациональной надстройки» наднациональ­ным характером, в виде «верхнего этажа» психическо­го склада нации. Включает в себя отношение группы к различным ценностям общества, отражает процесс ее исторического развития, былые достижения и ставя­щиеся перед будущим задачи. Ядром национального сознания является национальное самосознание. В чис­ло основных элементов национального сознания обыч­но включаются осознанное отношение нации к ее ма­териальным и духовным ценностям; способности к творчеству ради их умножения; осознание необходи­мости своего сплочения ради осуществления нацио­нальных интересов и успешных взаимоотношений с другими национально-этническими группами.

Как и любая форма общественно-политического сознания, национальное сознание представляет собой сложное, диалектически взаимосвязанное и взаимо­обуславливающее друг друга единство двух главных составляющих: обыденного и теоретического созна­ния. Обыденное национальное сознание, тесно связан­ное с национальным характером, и представляет со­бой в привычном понимании бытовую, повседневную национально-этническую психологию. Другими слова­ми, это — эмпирический уровень национального соз­нания как результат стихийного, эмпирического отра­жения действительности в повседневном сознании широких национальных масс. Теоретическое созна­ние — более высокого уровня. Это идеология нации, представляющая собой рационально-идеологический уровень национального сознания, являющаяся резуль­татом отбора, систематизации и обобщения обыденных представлений, настроений, потребностей и волевых устремлений группы.

Обыденное национальное сознание — также дос­таточно сложное по своей структуре и механизмам, многослойное и противоречивое, инерционно-консер­вативное и, вместе с тем, как бы «плывущее», постоян­но видоизменяющееся образование. Это особого рода исторический синтез природно-биологического и соци­ального опыта многих поколений хотя бы в силу своей тесной связи и производности от национального харак­тера. Оно, одновременно, отражает насущное, актуаль­ное конкретное социально-политическое бытие боль­шинства представителей нации, и является продуктом длительного исторического развития.

В структуре обыденного национального сознания можно выделить три слоя. Во-первых, составными час­тями внутренней структуры обыденного национально­го сознания выступают повседневные потребности, интересы, система ценностей и установок, которые отражают определенный этап развития данной общ­ности, и имеют не столько исторические, сколько кон­кретные, сегодняшние истоки своего происхождения.

Во-вторых, важными элементами обыденного на­ционального сознания являются, также, построенные на основе определенной системы ценностей стереотип­ные представления, простейшие нормы и элементар­ные образцы поведения, а также обычаи и традиции, имеющие как исторические, так и социальные корни.

Наконец, в-третьих, существенными компонен­тами обыденного национального сознания выступают эмоциональные элементы и детерминированных ими формы выражения в образах, звуках, красках, сово­купность которых составляет то национально-особен­ное в повседневной жизни, что обычно связывается с национальным характером, и исходит из него, хотя проявляется уже в национальном сознании. Как уже говорилось, в целом, связь обыденного национально­го сознания с национальным характером достаточно сильна.

Обыденное, наиболее элементарное, «первичное» национальное сознание проявляется в виде осознания людьми своей принадлежности к определенной нацио­нально-этнической группе. Национально-этнические чувства, взгляды, привычки, нормы и шаблоны пове­дения отражают приверженность к национальным ценностям на бытовом уровне. Они порождены, как уже говорилось в отношении национального характе­ра, главным образом, общностью территории, языка, культуры, традиций, обычаев народа — в целом, общностью условий повседневной жизни. При всей стабильности данных факторов и, соответственно, инерци­онности порожденных ими компонентов массового обыденного национального сознания, ему свойственна определенная динамика, связанная с пластичностью психики человека и вариативностью способов ее реа­гирования на окружающую действительность.

Динамичность обыденного национального созна­ния представляет собой серьезную проблему— ведь именно она определяет его потенциальную «взрывча­тость». Наиболее подвижными, динамичными элемен­тами обыденного национального сознания являются потребности. Практически любые изменения в систе­ме социальных и политических отношений ведут к изменениям в системе потребностей, порождают но­вые потребности, соответствующие изменившимся условиям, модифицируют старые, а также видоизме­няют способы реализации старых потребностей, в силу этого меняя их характер. Новые или изменившиеся потребности могут вступать в противоречия с иными, менее подвижными элементами обыденного нацио­нального сознания, например, со старыми стереотип­ными представлениями, обычаями и традициями.

В результате, могут возникать внутренние проти­воречия и психические конфликты, проявляющиеся в изменениях эмоционально-чувственной сферы. Наи­более заметно эти изменения выражаются в динамике массовых настроений. Настроения как демонстрация степени удовлетворенности потребностей являются самым подвижным компонентом обыденного нацио­нального сознания. Этот динамизм усиливается недос­таточной осознанностью настроений, что ослабляет сознательный контроль над ними, хотя содержание и формы политического выражения настроений могут поддаваться в отдельных ситуациях такому контролю. В целом, эмоционально-настроенческая сфера облада­ет значительным удельным весом в ситуационно-дина­мических проявлениях обыденного национального соз­нания, оказывая сильное влияние на весь комплекс национального сознания.

Менее подвижными компонентами, обеспечиваю­щими стабильность и инерционность обыденного на­ционального сознания, являются первичные, наиболее глубинные эмоционально окрашенные установки и национально-этнические стереотипы. Например, за­крепившееся в поколениях и воспринятые человеком с детства враждебное отношение к той или иной «чужой» группе и соответствующее представление о ее членах могут сохраняться, подчас в скрытой, латент­ной форме, чрезвычайно долго. Причем часто это про­исходит даже вопреки очевидным фактам жизни и сознательно принятой человеком идеологической кон­струкции (скажем, интернационализма). И тогда воз­никает известный в психологии парадокс: установки и стереотипы национально-этнической враждебности не всегда проявляются в реальном поведении.

В известных экспериментах Ж. Лапьера по изуче­нию социальных установок владельцев гостиниц по поч­те опрашивали, как они отнесутся к появлению предста­вителей ряда национальностей (например, китайцам). Большинство отвечало резко отрицательно. Спустя вре­мя, в эти гостиницы приезжали сами исследователи, сре­ди которых были и китайцы. Опыт показал, что они не испытывали ни малейшей дискриминации при прожи­вании и обслуживании в этих гостиницах. Так был сде­лан вывод о том, что «знаемые», как бы «выученные» установки и стереотипы не всегда совпадают с реальным поведением, мотивированным, скажем, прибылью от дополнительных постояльцев.

Однако, даже не проявляясь в бытовом поведении, связанном с получением реальной прибыли, такие сте­реотипы и установки действуют на сознание, часто проявляясь в политическом, в частности, электораль­ном поведении — при голосовании. В политическом поведении их действие значительно более выражено потому, что нет реального контакта с живым челове­ком — представителем данной национально-этниче­ской группы. Как правило, обыденное сознание как раз и голосует за стереотип, имидж, а не за человека.

Наиболее стабильными и консервативными ком­понентами обыденного национального сознания, гаран­тирующими его устойчивость, считаются обычаи и тра­диции — нормативные требования к поведению, передающиеся из поколения в поколение, и базирующие­ся на наиболее глубинных установках и системе ценно­стей прошлых поколений, на социально-политической памяти национально-этнической группы. Отличаясь особой устойчивостью и живучестью, национальные обычаи и традиции выполняют функцию регуляторов и стабилизаторов поведения новых поколений. Именно в этом смысле надо понимать известную фразу о том, что традиции всех мертвых поколений тяготеют как кошмар над умами живых, служа сильнейшим, часто непреодолимым барьером перед необходимыми социально-политически­ми инновациями.

Однако все непросто. С одной стороны, влияние обычаев и традиций связано с тем, что именно они яв­ляются, в глазах большинства людей, порождением и отражением неких «естественно-исторических» усло­вий жизни данной общности — апробированных века­ми, и потому незыблемых. С другой стороны, под «ве­ковой» и «общенациональной» окраской они выражают системы ценностей, связанные обычно с достаточно определенными историческими периодами и господ­ствовавшими в них социально-политическими силами, что делает их как бы «священными» в глазах людей, тяготеющих именно к данной системе ценностей.

Наиболее весомую роль обычаи и традиции, как и предрассудки, о которых говорилось выше, играют в жизни национальных меньшинств и других сравни­тельно небольших национально-этнических образова­ний. Сохранение и культивирование собственных обычаев и традиций является для них необходимой защитной реакцией самосохранения, залогом нацио­нально-культурной идентичности и выживания в каче­стве национальной общности за счет дополнительной мобилизации внутренних, прежде всего, психологиче­ских ресурсов, при недостаточности ресурсов внешних. Гиперкомпенсаторное внимание к национальным обы­чаям и традициям, к их соблюдению часто оказывает­ся естественной реакцией протеста против политики ассимиляции, обычно реально угрожающей малой на­ции со стороны более крупных наций-соседей, и, одно­временно, формой национального самоутверждения. В этом случае, обычаи и традиции, как компоненты обы­денного национального сознания, выступают как сред­ства передачи социально-политического опыта нации и являются инструментом объединения, интеграции национальной общности, пробуждения национального самосознания.

Распространение обыденного национального созна­ния облегчается его большой заразительностью. Его влияние связано с так называемой «бытовой убедитель­ностью» его аргументов. Их распространение основано на действии ряда психологических механизмов. К ним относятся массовое внушение, феномены группового давления и конформизма (склонности отдельного инди­вида подчиняться влиянию группы), психологического переноса собственных индивидуальных проблем на проблемы общности, а также свойственной человеку потреб­ности в идентификации себя с большой группой.

В условиях компактной, достаточно гомогенной в этническом отношении среды, особенно среди инород­ного окружения, обыденное национальное сознание может гипертрофироваться, развиваясь по законам взаимной психологической стимуляции лиц, обладаю­щих этим сознанием, и приводить к развитию бытово­го национализма, проявляющегося, например, в ти­пичных национально-дискриминирующих шутках и анекдотах. Механизмы распространения обыденного национального сознания выполняют две связанные ме-дсду собой и, одновременно, противоположные задачи. С одной стороны, они выполняют задачу объединения, консолидации представителей одной национально-эт­нической группы. С другой же стороны, они выполня­ют задачу разъединения и противопоставления друг другу членов разных общностей.

В этом отношении обыденное национальное созна­ние является главной психологической основой нацио­нальных и этнических конфликтов на повседневном уровне. В нем культивируются связанные с националь­ным характером национальная вражда и ненависть, национально-этнические предрассудки и негативно окрашенные стереотипы, национальная и расовая не­терпимость и т. п. Начинаясь на бытовом, обыденном уровне, эти явления могут порождать не только локаль­ные, прежде всего психологические проблемы, но и переходить на более серьезный, политический уровень, особенно становясь достоянием теоретического нацио­нального сознания.

Теоретическое национальное сознание представ­ляет собой кристаллизованное, научно оформленное и четко социально и политически ориентированное обобщение избранных элементов массового обыден­ного национального сознания, осуществляемое с оп­ределенных социально-политических позиций. Это идеология национально-этнической группы, обычно включающая в себя обобщенно положительную самооценку прошедшей истории, сегодняшнего положения и совокупности целей развития нации, программы их достижения на уровне всей общности и основных со­ставляющих ее отрядов, а также уже кристаллизован­ные нормы, ценности и образцы поведения, обязатель­ные для каждого индивида — лояльного представителя данной национально-этнической общности.

В центре такой идеологической конструкции часто может находиться идея исключительности собственной национально-этнической группы, и тогда вся конструк­ция неизбежно будет приобретать националистический и этноцентрический характер, вплоть до самых аполо­гетических версий национализма и расизма. Однако неправомерно сводить к подобным вариантам все мно­гообразие возможностей теоретического осознания нацией своей истории, сегодняшних проблем и пер­спектив будущего развития. Упрощенная трактовка теоретического национального сознания, по сути дела сво­дившая его к национализму и национал-шовинизму, была особенно свойственна догматизированному отечественному обществознанию периода становления и расцвета российского унитарного тоталитарного госу­дарства имперского типа — как при царизме, так и при социализме.

Теоретическое национальное сознание, основан­ное на максимальном внимании к идее собственной нации, может исходить и из реалистического понима­ния взаимозависимости наций и народов в сегодняш­нем едином, противоречивом, но взаимосвязанном мире. Подобная идеологическая конструкция приоб­ретает уже принципиально иное, интернациональное звучание. Ключевые вопросы, позволяющие квалифи­цировать и типологизировать варианты теоретическо­го национального сознания, сводятся к допустимости или недопустимости компромисса, консенсуса в реа­лизации потребностей и интересов разных нацио­нально-этнических групп, а также в выборе путей и методов разрешения почти неизбежных в реальной по­литической жизни противоречий. Главный вопрос зву­чит достаточно грубо: за чей счет жить (удовлетворять потребности)? Если за счет чужой нации — это нацио­нализм. Если за свой собственный, причем признавая права других на наличие и удовлетворение собствен­ных потребностей — это интернационализм.

Практически, это означает наличие и степень выра­женности идеи этноцентризма в теоретическом нацио­нальном сознании, а также меру его ориентированности на национальную исключительность и ее достижение любой ценой, или же на поиск и нахождение баланса интересов — не поступаясь собственными, а находя зону их сосуществования с чужими на интернациональной основе. В этом аспекте, теоретическое национально-эт­ническое сознание смыкается с ядром национального сознания вообще, с национальным самосознанием.

НАЦИОНАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ

Национальное самосознание — это совокупность взглядов и оценок, мнении и отношений, выражающих содержание, уровень и особенности представлений чле­нов национально-этнической общности о своей исто­рии, современном состоянии и будущих перспективах своего развития, а также о своем месте среди других аналогичных общностей и характере взаимоотноше­ний с ними. Включает рациональные (собственно осоз­нание своей принадлежности к нации) и, отчасти, в меньшей степени эмоциональные (подчас неосознавае­мое сопереживание своего единства с другими пред­ставителями национально-этнической группы) компо­ненты.

Национальное самосознание — ядро национально­го сознания. Оно выступает в качестве стержневой системы оценочных отношений и рационально-ценно­стных представлений, необходимых для соответствую­щего самоопределения человека в духовной и социаль­но-политической жизни. В отличие от национального сознания, отражающего обобщенные представления национально-этнической группы, национальное само­сознание является более индивидуализированным по­нятием, выражающим прежде всего степень усвоения тех или иных компонентов общенационального созна­ния индивидами-членами национальной общности.

Генезис национального самосознания представля­ет собой длительный исторический процесс, много­уровневый и весьма неравномерный по ходу своего развития. Первоначально, в историческом плане, по­явление зачатков национального самосознания проис­ходило на обыденном этнопсихологическом уровне. Оно было связано с действием уже упоминавшегося в предыдущих главах одного из базовых социально-пси­хологических механизмов развития человеческого соз­нания в целом, с формированием и укоренением в пси­хике представителей той или иной общности антитезы «мы» и «они». Осознание себя как члена некой груп­пы, целостности («мы») как раз и строится через противопоставление представителям иной группы — неким «они».

Основу антитезы «мы» — «они» обычно составляют один или несколько наиболее ярко выраженных йешних признака, характерных для «них» в отличие от «нас». Это может быть физический облик (иная внешность, черты лица и т. п.) или социокультурные признаки (иной язык, обычаи, традиции и т. п.). Могут быть религиозные верования (иные идолы, тотемы боги, религия) или социально-экономический уклад (иной способ общественного производства и способ жизни, кочевой или оседлый, земледельческий или ско­товодческий и т. п.). Такими признаками могут стано­виться и политическое устройство (иные способы уст­ройства власти и управления) или идеологическая доктрина (иные системы ценностей), и т. д. фиксация одного или нескольких таких непривычных и потому удивляющих, бросающихся в глаза признаков сопро­вождается их наделением негативной оценкой («они» всегда «плохие» по определению, поскольку отлича­ются от «нас», по тому же определению, безусловно «хороших»). Свойственные «им» качества, обычно, оцениваются аналогично. Их внешность, обычаи, тра­диции, способ жизни и т. д,, как правило, «неправиль­ные». В отношении языка они «немые», т. е. «не мы», «немцы» —поскольку не говорят по-нашему. В отношении богов и религии они — «неверные», в отличие от «нас», всегда либо «правоверных», либо «православ­ных», и т. д. «Им» приписываются все возможные не­гативные, «нам» же — все возможные позитивные ка­чества. На этом всегда базировалось и до сих пор держится национальное самосознание. Эти механизмы функционируют практически во всех националистиче­ских и расистских идейно-политических концепциях.

В действии антитезы «мы» и «они» проявляется влия­ние естественного психологического механизма, по­средством которого человек осознает свою националь­но-этническую (а первоначально родовую, клановую и племенную), а затем и иные, уже сугубо социальные принадлежности. С ее помощью он идентифицирует себя со своей группой, разделяя ее ценности и отожде­ствляя себя со всем положительным, «эталонным», свой­ственным именно своей группе. Противопоставление собственной общности иным группам всегда способст­вовало фиксации и активному закреплению своих этни­ческих отличий, их осмыслению и созданию на этой основе самых разных (от экономических — к духовным, идеологическим и политическим) способов укрепления своей общности. Причем противостоять можно не толь­ко аналогичным, национально-этническим, но и иным социальным группам.

На политическом уровне примеров этого масса. рассмотрим менее известный, но не менее типичный. Так, свой переворот в Аргентине в 1944 г. Х. Перон осуществил, опираясь на лозунг «национальной рево­люции», которая построит общество справедливости, имеющее силы противостоять как американскому империализму, так и международному большевизму. Он говорил об особом «обществе вертикальных проф­союзов», подчиненных национальному, а не классово­му принципу, и достиг победы.

На бытовом психологическом уровне решению за­дач консолидации способствует еще один выработан­ный исторически, но сохранивший свое действие до сих пор механизм национально-этнических стереотипов. Как уже демонстрировалось выше, такие стереотипы — это эмоциональные, картиночно, даже лубочно яркие, но внутренне абстрактно обобщенные, содержательно выхолощенные и упрощенные, сугубо плоскостные (хотя и претендующие на всеобъемлемость и абсолютиза­цию) оценочные образы «типичных представителей» иных национально-этнических групп. Они складывают­ся на основе одностороннего, субъективного, подчас разового впечатления и излишне эмоционального восприятия членов иной этнической группы за счет абсо­лютизации одного или нескольких поведенческих ка­честв (например, черт характера или психологических качеств), напрямую, механически связываемых с каки­ми-то внешними признаками, контрастными по сравне­нию с чертами собственной нации.

Классический пример такого рода — до сих пор господствующий в сознании китайского населения стереотип европейца-«долгоносика». Сравним два ра­курса восточной физиогномики: «Тонкий нос означа­ет, что обладатель оного склонен к пустой драчливости и злости, так как у собак нос такой же в точности». И наоборот: «При наличии носа широкого и мясистого в человеке искать должно наивность и ласковость, ибо такой же нрав у теленка, а как известно, телята широконосы»¹³³.

С данными стереотипами сходен по механизму порождения известный славянский стереотип: «те, у кого нос крючком, все жулики». Особый пример построения целой серии рафинированных национально-этнических стереотипов предложил в свое время едва ли специально над этим задумывавшийся Л.Н. Толстой: «Пфуль был одним из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми толь­ко бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи — науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодо­лимо-обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании что он есть гражданин благоустроиннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец само­уверен именно потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, пото­му что не верит, чтобы можно было вполне знать что-нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что зна­ет истину, науку, которую он сам себе выдумал, но которая для него есть абсолютная истина»¹³⁴.

Выпячивание отдельных и игнорирование всех прочих качеств и признаков иной национально-этни­ческой группы ведет к искажению реальности и пре­пятствует процессам объективного познания, однако для национального самосознания это и не обязатель­но. Стереотипы выполняют иные функции, прежде всего, решая задачи сплочения общности против нега­тивно представляемых (стереотипные представления о своей нации всегда позитивны) стереотипизированных других наций. К аналогичным по действию меха­низмам относится уже упоминавшийся этноцентризм. Не случайно, например, в древности были распростра­нены представления о своих национально-этнических общностях как о «центрах вселенной», окруженных многочисленными и неприятными во всех отношениях «варварами». В таких представлениях и виден син­тез феноменов этноцентризма и стереотипизации, обычно частый для массовой национально-этнической психологии.

Разумеется, основополагающей стратегической детерминантом развития национального самосознания в историческом плане были, помимо и на фоне действия этнопсихологических факторов, еще и реальные мате­риальные, исторически обусловленные потребности развития общностей. Это было связано с формировани­ем экономических общностей людей, относящихся к од­ним национальным группам, и определялось, прежде всего, общностью территории их проживания, на кото­рой с течением времени формировалось единое общее рыночное экономическое пространство.

Именно экономическая общность, усиливавшая психологическую общность «мы», еще больше кон­солидировала разделенные феодальными и племенны­ми границами национально-этнические общности в единые нации, и вела их уже к более рациональному осознанию себя как единого целого. Катализаторами, стимулирующими и ускоряющими развитие нацио­нального самосознания, обычно служили такие факто­ры, как внешняя агрессия, порабощение, колонизация, несущие в себе угрозу ассимиляции, культурного или полного физического уничтожения национальных общ­ностей. В подобных условиях формирование нацио­нального самосознания резко ускорялось, и вполне могло временно опережать становление экономиче­ских общностей и наций как таковых. Так, например, национально-освободительная борьба против колониа­лизма привела к становлению развитых форм нацио­нального самосознания значительно раньше ликвидации феодально-племенного образа жизни и соответствую­щей ему патриархально-племенной психологии в целом ряде стран Азии и Африки в XX веке.

Очевидное противостояние своей национально-этнической группы иным общностям способствует ускорению осознания и перевода в рациональный план, в разряд узко трактуемого национального само­сознания, всех эмоционально-чувственных основ на­циональной психологии, психического склада нации. Это включает в себя не только осознанное националь­ное самоопределение, осознание своей принадлежно­сти к общности, единства интересов и целей и необхо­димости совместной борьбы за их осуществление. Сюда же включается и пробуждение целой гаммы осознанных национальных чувств, появление особого рода «национального самочувствия». Оно включает чувство сопричастности к судьбе своей общности, любовь к исторической национальной родине (подчас независимо от места реального рождения и проживания человека), преданность своему народу, уважение его национальных особенностей и национальной куль­туры. Сюда же относятся такие чувства, как желание «припасть к могилам предков», своеобразная носталь­гия, сочетающаяся с национальной гордостью или чув­ством тревоги за судьбу своего народа, готовность к жертвам во имя нации и т. п.

На основе подобного комплекса соответственно возникает эмоционально окрашенное, но уже вполне осознанное и целеустремленное в поведенческом пла­не состояние психики в целом, соответствующее опре­деленному настрою человека и выражающееся, напри­мер, в волевом устремлении к борьбе за независимость своего народа, его свободу и суверенитет. Многочислен­ные примеры политического поведения такого типа, обусловленные данным настроем, известны в истории национально-освободительных движений и осуществлявшихся ими антиколониальных революций. Импуль­сивность, динамичность и заразительность данных ком­понентов национального самосознания могут делать такие явления массовыми в соответствующие периоды исторического развития. Достаточно вспомнить б0-е годы XX века, когда за короткий срок прошла целая полоса национально-освободительных революций в бывших европейских колониях в Африке и Азии.

Это подтвердилось и массовым стремлением насе­ления ряда республик СССР к достижению реального суверенитета в ходе радикальных реформ социально-политической системы общества и национально-госу­дарственного устройства (конец 80-х — начало 90-х гг.). Широта, динамика и интенсивность распространения подобных явлений и определяемые ими политические последствия во многом были связаны с особенностями национального характера, уровнем национальной куль­туры, а также с политико-психологической историей общностей. Под историей здесь понимается степень предшествующей социально-политической дискрими­нации национального сознания данной общности и тот уровень развития национального самосознания, кото­рый уже был ею когда-то достигнут (включая, напри­мер, прежнее наличие собственной государственности, к восстановлению чего и устремились советские рес­публики Прибалтики и Закавказья).

Развитие национального самосознания oтличaeтся не прямолинейным, а скорее волнообразным, синусоидальным характером. Его подъемы и спады определяются как уже названными факторами, так и фор­матом национально-этнической группы. Известно: чем меньше общность, тем более обостренно переживают­ся в ней проблемы национального самосознания, и тем более вероятны его резкие всплески. Наоборот, чем больше такая общность, тем увереннее чувствуют себя ее представители, тем меньше озабоченности данны­ми проблемами, и тем менее вероятно их внезапное обострение. Представители большой нации, как пра­вило, не нуждаются в необходимости постоянного подтверждения и самоутверждения их национально­го самосознания. Связанные с ним вопросы давно ре­шены на соответствующей государственно-политиче­ской основе. Поэтому для их сознания естественной является озабоченность более широким кругом надна­циональных или интернациональных проблем.

Развитие национального самосознания в политиче­ском плане может играть двоякую роль. С одной сто­роны, это может быть безусловно прогрессивный про­цесс, ведущий к качественно новому уровню развития национально-этнической общности. Однако такое пози­тивное развитие возможно лишь при условии того, что национальное самосознание не пойдет по пути собст­венной абсолютизации и не станет особого рода сверх­ценностью, не закроет для представителей общности иных возможностей развития сознания, не ограничит его осознанием национально-этнической идентично­сти, В противном случае, с другой стороны, развитие национального самосознания может обернуться своей противоположностью — редукцией ценностно-смысло­вых структур сознания к низшим уровням, отрицанием ценностей, принадлежащих общностям более высокого порядка — например, общечеловеческих, сведением сознания до узких рамок клановьгх, феодально-племен­ных, националистических или расистских идейно-по­литических взглядов.

НАЦИОНАЛЬНО ЭТНИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ

С политико-психологической точки зрения, в большинстве случаев обострение национально-этнических проблем в современном мире связано с ослаб­лением связей более высокого порядка, объединяющих людей в наднациональные группы. Простой пример: стоило ослабнуть интернациональным государствен­ным связям в экс-СССР к концу 80-х гг., как начался подъем национального самосознания и, соответствен­но, всплеск национальных движений. Вначале они требовали обособления в культурной сфере (возрож­дение национальных языков, восстановление обуче­ния на национальных языках, национальных средств массовой информации и т. п.), затем перешли к откры­тым требованиям политической независимости и го­сударственного суверенитета, а закончилось это обра­зованием самостоятельных государств и крушением интернационального государства, которое пыталось выстроиться на наднациональной, социально-классо­вой основе. Затем подобный путь начали повторять национальные республики в составе Российской Фе­дерации, воспользовавшись предложением первого президента России Б. Ельцина «брать суверенитета столько, сколько сможете». Возник особый статус Та­тарстана, а вслед за ним и феномен Чечни.

Психологически все было понятно. Всем людям свойственна глубинная внутренняя потребность ото­ждествлять себя с большой группой. Как писал когда-то поэт В. Маяковский: «Страшно человеку, когда один. Плохо одному, один — не воин...». Групповые «обру­чи», связывающие людей в группы, находятся не толь­ко снаружи, но и внутри сознания. Можно убрать гра­ницы, пограничников и колючую проволоку — но если связи сильны, то российский, например, народ, нику­да не разбежится из пределов привычного прожива­ния. И наоборот, немецкий народ смел берлинскую стену ради восстановления национальных связей. По мере ослабления психологических связей, удержи­вающих людей в одних больших группах (например, социальных) усиливаются связи, объединяющие их в другие группы — возможно, даже низшего, как бы «пройденного» в истории порядка. Например, нацио­нальные. Или даже родовые — в случае распада на­ций, например, при больших политических катаклиз­мах, войнах и т. п. Та же Чечня, в которой не успело восстановиться национальное сознание и, соответст­венно, не сложилось национальное государство, вер­нулась к родоплеменной («тейповой») форме органи­зации жизни.

Национально-этнические проблемы в ряде других стран обостряются в силу того, что отдельные этнические общности никак не могут встроиться в общенациональное устройство. В этом корни сепаратизма басков в Испании или католиков в Северной Ирландии. Внеш­ние причины могут быть разными — социально-эконо­мическими или религиозными, но внутренние, полити­ко-психологические причины одинаковы.

Одновременно с ростом национального самосоз­нания в отдельных случаях и, соответственно, с рег­рессом политического поведения к до социальным, на­ционально-этническим механизмам и общностям, в массе превалируют другие тенденции. В большинст­ве, идет развитие межнациональных тенденций. Оно может проявляться и называться по-разному. Лидеры советского социалистического эксперимента несколь­ко десятков лет говорили об образовании «новой ис­торической общности» в виде «советского народа». Правда, времени не хватило — общность оказалась не­устойчивой и рассыпалась. Американцы за двести лет сконструировали практически то же самое — новую историческую общность, «американский народ», хотя и на совершенно иной, как выяснилось, более устой­чивой основе. Канадцы периодически балансируют на грани то укрепления единства столь же многонацио­нальной общности, то ее распада по национально-язы­ковому принципу. В мире достаточно примеров и пер­вого, и второго, и третьего, промежуточного типа.

Экс-СССР, как и любому большому государству, было свойственно стремление к геополитической экс­пансии. Это оправдывалось идеологией интернациона­лизма, но служило поводом для упреков в «экспорте революций». США, как большому государству, свой­ственно то же самое стремление к той же самой экс­пансии. Только оправдывается оно несколько иной идеологией — транснациональных финансовых связей и интересами транснациональных корпораций. Это также вызывало упреки, но уже в стремлении к роли «мирового жандарма».

Два примера — с диаметрально противополож­ной идеологией, с противоположными геополитиче­скими интересами противостоявших друг другу больших социальных групп. Однако абсолютно оди­наковая политико-психологическая сущность, которая выражается в трех основных положениях. Во-первых, людям органично свойственно объединяться в группы для того, чтобы чувствовать себя увереннее и защищенное. Во-вторых, группы, состоящие из этих людей, стремятся стать супер-группами — в общем, для того же самого. В-третьих, стремясь к этому, вольно или невольно, люди преодолевают ограничения национально-этнической психологии, по­степенно формируя феномен глобализации челове­чества. Интернациональное единство (скажем пролетариата) или транснациональные интересы (до­пустим, промышленных компаний) — две стороны одной социально-политической медали, а психологи­чески, вообще одно и то же. Хотя для осознания это­го большинством человечества еще должно пройти немалое историческое время.

Вот почему в 2000-м году по ряду стран мира про­шла серия вандалистских акций «борцов против гло­бализации» — этих «новых пролетариев» и «новых националистов» XXI века, бунтующих против охваты­вающей и «порабощающей» теперь уже весь мир глобальной финансово-экономической «паутины». Вот почему периодически вспыхивают внутринацио­нальные и межнациональные конфликты. Потому, что человеческая психика достаточно инерционна. Пото­му, что прежние, сохраняющиеся в ней групповые связи никогда и никуда не исчезают. Они только пе­реходят на низшие этажи, становясь, например, менее осознанными, более автоматизированными и потому менее заметными. Родовая психология в нашем пове­дении никуда не исчезла, она сохраняется в обычном семейном поведении. Племенная психология живет в земляческих связях. Национальная сохраняется в эмигрантских диаспорах. Вся наша жизнь состоит из подобных примеров.

Главная политико-психологическая проблема дан­ной темы проста: если эти связи все равно существу­ют в нашей психике, как сохранить их в бесконфликт­ном состоянии?

Причины конфликтов понятны: противоречия по­требностей и интересов разных общностей могут доводиться идеологами до раскола сознания. Тогда кон­фликт неизбежен. Простейший политико-психологиче­ский выход из него — в психологически грамотно орга­низованных переговорах, позволяющих либо совместить конфликтующие потребности и интересы, либо найти более широкие потребности и интересы, реализация которых удовлетворила бы конфликтующие стороны на более высоком уровне. Более сложный выход — орга­низация психологически грамотной системы социаль­но-политических акций, позволяющих либо совсем выйти из конфликта одной из сторон, либо найти тот уровень компромисса, который позволяет «сохранить лицо» (в виде основных потребностей и интересов), но не допускает взаимного истребления. В практике XX века эти вопросы объединены уже в политологическую проблематику «национального примирения» и «межна­ционального согласия».

НАЦИОНАЛЬНОЕ ПРИМИРЕНИЕ И СОГЛАСИЕ

Национальное примирение — комплексный соци­ально-политический и политико-психологический про­цесс, включающий широкий комплекс разносторонних, прежде всего социально-политических мер, имеющих целью прекращение внутринационального, внутригосу­дарственного или регионального конфликта, умиротво­рение той или иной территории, достижение согла­сия между конфликтующими сторонами, прежде всего прекращение боевых действий и вооруженных акций противоборствующих сил, установление национально­го мира и согласия.

На 41-ой сессии Генеральной ассамблеи ООН в 1988 г. политика национального примирения была официально признана «базовой моделью урегулиро­вания внутринациональных и региональных кон­фликтов».

В политико-психологическом отношении наиболее значимы три аспекта национального примирения. Во-первых, в стратегическом отношении это один из наи­более очевидных путей материализации идей некон-фронтационного политического мышления. Во-вторых, в реалистическом плане, это наиболее конструктивный способ разблокирования целого ряда хронических внутр и национальных, а также межнациональных и даже региональных конфликтов и, в целом, снижения глобального противостояния в мире. В-третьих, нацио­нальное примирение — одна из наиболее продуктивных возможностей развития социальных процессов в тех странах, где начатые теми или иными силами пре­образования (к которым можно отнести любую револю­цию, комплекс реформ и т. п.) столкнулись с непреодо­лимыми сраз у трудностями.

Национальное согласие — широкое обобщающее понятие, в общепринятом употреблении обозначаюшее, прежде всего, политико-психологические резуль­таты и последствия эффективной и конструктивной общенациональной внутренней политики (политики национального согласия) — состояние гармонично взаимоотношений и успешного взаимодействия раз­личных национально-этнических, социальных, поли-тических и др. сил обычно в пределах одного государ­ственного образования; единство всей нации или различных групп, составляющих население многона­ционального государства, по какому-либо жизненно важному вопросу: результат успешного развития процессов, подразумеваемых политикой национального примирения.

Национальное согласие как долгосрочное состоя­ние и основа развития общности базируется на адек­ватной именно для данной общности, понятной и уст­раивающей всех ее членов политике. Обычно она включает в себя постоянный поиск и достижение взаи­моприемлемых компромиссов в вопросах целеустрем­ленного сбалансированного развития государственно-территориального образования, которое удовлетворяло бы стратегические и, в определенных пределах, так­тические интересы всех существующих в пределах этого образования групп. Такая политика также пре­дусматривает наличие специальных механизмов пере­говорного характера (обычно встроенных в механиз­мы осуществления власти), обеспечивающих мирное урегулирование возникающих конфликтов и противо­речий на демократической основе.

Национальное согласие как единовременное со­стояние единства по какому-либо одному вопросу функционирования территориально-государственно­го образования обычно представляет собой реакцию массового сознания и подавляющего большинства со­циально-политических сил страны на такие политиче­ские решения или действия, которые удовлетворяют большинство сложившихся в общности интересов и представлений о возможности разрешения данного рода проблем. Примером достижения национального согласия такого рода можно считать заключенный в 1989 г. всеми политическими силами Туниса «Нацио­нальный пакт ради примирения и согласия», в разра­ботке которого участвовали и психологи, а содержа­ние которого сводилось к соглашению относительно перспективных направлений развития государства и общества после отстранения от власти прежнего президента Бургибы, что получило одобрение со стороны широких масс населения.

Способами выявления и достижения национально­го согласия в таких ситуациях обычно являются «круглые столы» с участием максимально широкого крута политических партий и движений, представляющих подавляющее большинство членов общества. Пример такого рода — «круглый стол» ПОРП и оппозиционных ей сил, состоявшийся в 1989 г. в Польше. Он привел к достижению согласия в отношении перехода к новым формам социально-экономического и политического устройства жизни.

Сюда же относятся специальные процедуры типа общенациональных референдумов по тем или иным жизненно важным вопросам — например, проведенный в 1986 г. в Испании референдум по вопросу сохранения членства страны в НАТО и осуществлении политики нейтралитета. Сюда же относятся общенациональные плебисциты в виде опросов населения (например, про­водившиеся в 1991 г. в ряде республик СССР опросы об отношении населения к самостоятельности и неза­висимости данных территориально-государственных образований). Сюда же — существующие в ряде стран традиции «общенародного обсуждения» тех или иных жизненно важных проблем или документов программ­ного для развития общества характера,

Национальное согласие как следствие развития процессов национального примирения представляет собой, прежде всего, психологическую демилитариза­цию массового сознания, согласие всех основных групп и слоев общества в отношении необходимости решения существующих спорных вопросов мирным путем и го­товности к быстрому прекращению вооруженных кон­фликтов. Такое национальное согласие является плат­формой для установления общенационального мира и выражает собой широкий предварительный консенсус взглядов, позиций и точек зрения, исключающий лишь эаведомо «непримиримые» направления. Такого рода национальное согласие, например, было достигнуто в ходе серии «неформальных встреч» представителей «основных кхмерских сторон» — внутриполитических сил Кампучии, вставших, при всех многочисленных различиях и противоречиях своих взглядов, на путь поли­тики национального примирения, однако исключивших из числа возможных партнеров представителей наиболее экстремистской группировки Пол Пота — Йенг Сари, ответственной за допущенный в период своего правления геноцид в стране.

Национальное согласие в контексте политики на­ционального примирения связано как с начальными этапами этой политики — согласием в отношении не­обходимости достижения примирения, так и с этапами ее осуществления. Национальное согласие является не­обходимым фоном развития и углубления примиренче­ских процессов. Тем более оно связано с конечными ре­зультатами такой политики — согласием в отношении форм и перспектив мирного, бесконфликтного функ­ционирования национально-территориального образо­вания. В стратегическом выражении, весь процесс национального примирения выступает как процесс вы­работки и поэтапного претворения в жизнь политиче­ской психологии национального согласия. В этом отно­шении следует иметь в виду, что помимо «нулевых вариантов» национального согласия, в которых процесс достижения согласия развивается «с нуля», с момента полного рассогласования интересов в общенациональ­ных масштабах и начальных этапов национального примирения, возможен и иной, более продуктивный превентивный вариант. Так, превентивное стратегиче­ское национальное согласие в Уругвае в 1989 г. было установлено в связи с серьезнейшей проблемой, но по весьма конкретному вопросу. В результате призывов (и соответствующих политических действий) нового президента страны Сангинетти, демократически из­бранного после долгой цепочки военных диктатур, к «национальному примирению» и «забвению прошло­го», в ходе общенационального референдума стране предстояло решить вопрос о том, амнистировать ли тех лиц, которые были замешаны в осуществлении репрес­сий в период диктатуры, Общество стояло на грани раскола, который мог привести к непредсказуемым по­следствиям. Призывы к национальному согласию ради будущего страны, сохранению единства и консолида­ции всех сил на конструктивном созидательном разви­тии возымели действие: в ходе референдума победила сдержанная, примиренческая линия.

NB

1. Национально-этнические группы — это большие группы, включающие тысячи и миллионы людей, связан­ных общими внешними и внутренними, психологическими чертами. Идя от простого к сложному, это род и племя, народ и нация, раса и этнос. Принадлежность людей к этим группам и формирует национально-этническую психологию. Национально-этническая пси­хология представляет единство двух основных факторов: более иррационального национального характера и более рационального национального сознания. По структуре, это сложное двухуровневое образование. В совокупности, иррациональный и рациональный факторы формируют психический склад нации в це­лом. Особую роль в национально-этнической психо­логии играет национальное самосознание.

2. Национальный характер — совокупность устойчи­вых, характерных для общности особенностей вос­приятия окружающего мира и форм реакций на него. Национальный характер представляет собой определенную совокупность эмоционально-чувственных проявлений, выражаясь в первую очередь в эмоциях, чувствах и настроениях — в предсознательных, во многом иррациональных способах эмоционально-чувственного освоения мира, а также в скорости и ин­тенсивности реакций на происходящие события. Корни национального характера — устойчивые пси­хофизиологические и биологические особенности функционирования человеческих организмов, опре­деляющие реактивность центральной нервной систе­мы и скорость протекания нервных процессов. Эти факторы связаны с физическими (прежде всего, климатическими) условиями среды обитания националь­но-этнической группы. Общий национальный харак­тер — следствие, психическое отражение общности физической территории, на которой проживает груп­па. В структуре национального характера выделяют­ся темперамент, эмоции, чувства и предрассудки.

3. Национальное сознание — совокупность социаль­ных, политических, экономических, нравственных, эстетических, философских, религиозных и иных взглядов, характеризующих содержание, уровень и особенности духовного развития группы. Значитель­но более рационально по сравнению с национальным характером, хотя до конца рационализируется толь­ко в теоретических формах. Выступает в качестве «рациональной надстройки» над национальным харак­тером, в виде «верхнего этажа» психического склада нации. Включает отношение группы к ценностям об­щества, отражает процесс ее исторического развития. В число элементов национального сознания включа-ются осознанное отношение к национальным ценностям; способность к их умножению; осознание необ­ходимости сплочения ради национальных интересов. Обыденное национальное сознание — низший уровень национального сознания, многослойное и про­тиворечивое, инерционно-консервативное и, одно­временно, постоянно изменяющееся образование. Синтез природно-биологического и социального опы­та поколений, продукт социализации национального характера. Структурно, включает три слоя: 1) повсе­дневные потребности, бытовые интересы, ценности и установки, 2) стереотипные представления, про­стейшие нормы и элементарные образцы поведения, а также обычаи и традиции, 3) эмоциональные эле­менты и детерминированные ими формы выражения в образах, звуках, красках. Динамичность обыден­ного национального сознания обеспечена постоянно меняющимися потребностями и связанными с ними настроениями. Устойчивость связана с установками и национально-этническими стереотипами, обычая­ми и традициями. Распространенность обыденного сознания связана с его заразительностью и «бытовой убедительностью» его аргументов. Механизмы распространения: массовое внушение, феномены груп­пового давления и конформизма, психология перено­са индивидуальных проблем на проблемы общности, а также потребность людей в идентификации себя с большой группой. Теоретическое национальное сознание — кристалли­зованное, научно оформленное, социально и полити­чески ориентированное обобщение избранных эле­ментов обыденного национального сознания. Это идеология национально-этнической группы.

4. Национальное самосознание — совокупность взгля­дов и оценок, мнений и отношений, выражающих содержание, уровень и особенности представлении индивидов — членов общности о своей истории, со­временном состоянии и будущих перспективах, а также о месте среди других общностей. Включает рациональные и эмоциональные компоненты. Ядро национального сознания, стержень оценочных от­ношений и рационально-ценностных представлении, необходимых для самоопределения человека. Генезис национального самосознания связан с формированием и укоренением в психике антитезы «мы» и «они». Осознание себя как члена группы, целостности («мы») строится через противопоставле­ние представителям иной группы, неким «они». Основу антитезы «мы» — «они» обычно составляют один или несколько наиболее ярко выраженных внешних признаков, характерных для «них» в отли­чие от «нас». «Им» приписываются все возможные негативные, «нам» — все возможные позитивные качества.

5. В политико-психологическом развитии современно­го человечества можно проследить две противо­положные тенденции. С одной стороны, это более яркое, и потому заметное, хотя менее массовое обо­стрение национально-этнических проблем. С другой стороны, скрытое, незаметное, но массовое посте­пенное движение к глобализации. В истоках нацио­нально-этнических конфликтов лежит ослабление прежних социальных связей, приводящее к реанима­ции «спрятанных» в психике механизмов сплочения более глубинных общностей — например, распад классовых государств Восточной Европы на рубеже 80-90-х гг. привел к всплескам национального само­сознания. В перспективе, это будет скомпенсирова­но ростом интернациональных или транснациональ­ных связей между людьми, преодолением внешней противоположности этих связей и появлением новых наднациональных общностей. Интернациональное единство (скажем, пролетариата) или транснациональные интересы (допустим, промышленных компа­ний) — две стороны одной медали, психологически неразделимой. Хотя для осознания этого большинст­вом человечества еще должно пройти немалое историческое время.

Для семинаров и рвфератов

1. Нефедова И.К. Проблемы национальной психоло­гии. — М., 1988.

2. Ольшанский Д.В. Польша: массовые настроения на этапе национального примирения. — М., 1989.

3. Ольшанский Д.В. Национальное примирение: Мето­дологические и теоретические аспекты мирового опыта. — М., 1991.

4. Поршнев Б.ф. Социальная психология и история. — М., 1966.

5. Социальная психология. — М., 1975.

6. Deutsch K.W. Tides among nations. —- N.Y., 1979.

7. Mead М., Metraux R. Aspects of the present. — N.Y., 1980.

8. Pye L. Politics, Personality and Nation-Building. — New Haven, 1962.

Глава 9

ПСИХОЛОГИЯ МАСС В ПОЛИТИКЕ

Ведущая роль психологии масс в динамичных политиче­ских процессах. Принципиальные отличия масс и свойствен­ного им массового сознания от больших групп и присущего им группового сознания.

Массовое сознание. История изучения массового созна­ния. Психология «массового человека» в трудах Г. Тарда, Г. Лебона, Х. Ортеги-и-Гассета, З. Фрейда, Т. Адорно. и др. Два основных подхода: массовое сознание как ипостась обыден­ного общественного сознания и массовое сознание как самостоятельный феномен.

Массы и массовое сознание. Понятие «массы» как субъ­екта массового сознания. Основные виды масс: теоретиче­ские и практически-политические подразделения. Толпа, «собранная публика» и «несобранная публика» как конкрет­ные разновидности «массы». Основные качества массы как носителя массового сознания. Основное содержание массо­вого сознания с точки зрения его носителя. Ситуативность, гетерогенность и вариативность содержания массового сознания и др. свойства.

Массовая политическая психология, ее динамичность и, одновременно, инерционность. Массовое политическое соз­нание, его генезис, структура, уровни и основные характе­ристики. Стихийное массовое политическое поведение и массовое политическое сознание. Эффективность воздей­ствия на массу и механизмы такого воздействия. Основные свойства и качества массового политического сознания. Проблемы формирования и функционирования массового политического сознания. Субъект массового политического сознания. Типы и типологии массового политического соз­нания. Комплексная системная модель массового политического сознания. Ведущие критерии оценки и дифференциации основных типов массового политического сознания. Основные макроформы массового политического сознания: общественное мнение.

Индивид и массовое поведение. Явления деиндивидуализации в массе. Всевластие, анонимность и безответствен­ность индивида в массе. Эффекты заражения и подражания, внушаемость индивида в массе. Негативное и позитивное воздействие массы. Масса и ее вожаки, их основные типы.

В отличие от групп, больших и малых, всегда так или иначе организованных и структурированных (в том числе, политически), массы — это принципиально не­организованные и неструктурированные субъекты по­литики. Действительно, в любой малой группе есть лидер и ведомые. В большой социальной группе есть партия, политическое движение или, по крайней мере, профессиональный или корпоративный союз. В боль­шой национально-этнической группе также есть орга­низующие ее, лидирующие компоненты, ведущие за собой остальных членов группы. Масса же представ­ляет собой нечто принципиально иное.

Роль масс в политике становится заметной тогда, когда она становится страшной. Это проявляется то­гда, когда рушатся групповые связи и межгрупповые границы, когда общество деструктурируется, пережи­вая период своеобразного «социотрясения»¹³⁵. Такое происходит в периоды крупных, мировых войн, соци­альных революций, политических переворотов, по­спешных крупномасштабных социальных реформ.

Приведем одно образное сравнение. В каждом приличном магазине есть касса. В каждой кассе есть выдвижной ящик для денег. В каждом таком ящике есть перегородки, делящие его на небольшие ячейки для денег, монет или купюр разного достоинства. Та­кой кассовый ящик специально разделен этими пере­городками на подобные ячейки для организации той денежной массы, которая функционирует в процессе купли-продажи. Стоит убрать или сломать перегородки, монеты или купюры перемешаются, и процесс микрорыночной жизни серьезно осложнится.

Аналогичную функцию выполняют психологические «перегородки», возникающие в сознании людей в связи с их принадлежностью к тем или иным большим социальным группам. Образно говоря, в организован­ном, структурированном обществе и в головах образую­щих его людей существуют такие «кассовые ящички» с соответствующими «перегородками». Каждый знает свою «ячейку» и редко может перелезть через «пере­городку» . Однако стоит случиться какому-то крупному социально-политическому потрясению, как все эти «перегородки» рушатся. Тогда люди образуют сплош­ную неструктурированную массу, а их психика и соци­ально-политическое поведение приобретают дезорга­низованный, массовый характер.

Рассматривая примеры такого рода, классик мас­совой психологии Г. Лебон писал: «В морали, в рели­гии, в политике нет уже признанных авторитетов... Отсюда происходит, что правительства вместо того, чтобы руководить общественным мнением, вынужде­ны считаться с ним и подчиняться непрестанным его колебаниям». В свою очередь, в подобных ситуациях массовое сознание, которое Г. Лебон и именовал «об­щественным мнением», «знает крайние чувства или глубокое равнодушие. Оно страшно женственно и, как всякая женщина, отличается полной неспособностью владеть своими рефлекторными движениями. Оно беспрерывно колеблется по воле всех веяний внешних обстоятельств¹³⁶. В периоды всплесков массовой пси­хологии политические институты становятся напря­мую зависимыми от определяемых этой психологией политических процессов.

Стержневым элементом массовой психологии яв­ляется массовое сознание. Вместе с массовыми на­строениями, рассматриваемыми в следующей главе, и другими сугубо иррациональными формами стихийно­го поведения, оно определяет то, что в целом опреде­ляется как массовая психология.

МАССОВОЕ СОЗНАНИЕ

Массовое сознание — один из видов общественно­го сознания, наиболее реальная форма его практическо­го существования и воплощения. Это особый, специфи­ческий вид общественного сознания, свойственный значительным неструктурированным множествам лю­дей («массам»). Массовое сознание определяется как совпадение в какой-то момент (совмещение или пересе­чение) основных и наиболее значимых компонентов соз­нания большого числа весьма разнообразных «класси­ческих» групп общества (больших и малых), однако несводимый к ним. Это новое качество, возникающее из совпадения отдельных фрагментов психологии деструк-турированных по каким-то причинам «классических» групп. В силу недостаточной специфичности источников своего появления и неопределенности самого своего носителя, массовое сознание в основном носит обыден­ный характер.

История изучения массового сознания достаточ­но сложна и противоречива. Проблема реального «мас­сового сознания» и его особого носителя, «массового человека», возникает в жизни, а затем и в науке на рубеже XVIII — XIX веков. До XVIII века включитель­но господствовали концепции, утверждавшие, что об­щество представляет из себя скопление автономных индивидов, каждый из которых действует самостоя­тельно, руководствуясь лишь собственным разумом и чувствами.

Хотя подспудно массовизация общественного соз­нания начиналась и раньше, до определенного времени она носила достаточно локальный характер. Реально, это было связано просто с недостаточной плотностью расселения людей — невозможно наблюдать действи­тельное «массовое» сознание в обществе, население которого расселено исключительно по небольшим де­ревенькам и феодам. Отдельные вспышки хотя бы относительно массовой психологии стали наблюдать­ся по мере разрастания средневековых городов. «Из-за постоянных контрастов, пестроты форм всего, что страгивало ум и чувства, средневековая жизнь возбу­ждала и разжигала страсти, проявляющиеся то в не­ожиданных взрывах грубой необузданности и звери­ной жестокости, то в порывах душевной отзывчивости, в переменчивой атмосфере которых протекала жизнь средневекового города»¹³⁷.

Однако это были лишь предварительные формы, начало массовизации. Прав А.Я. Гуревич: «Конечно, если мы станем искать в высказываниях ведущих теологов и философов Средневековья непосредственное выражение массового сознания и вознамеримся по ним судить о настроениях и воззрениях «среднего человека», мы впадем в глубочайшее заблуждение»¹³⁸. Ни само общество, ни его тогдашние «теоретические пред­ставители» не могли осознать и сформулировать реаль­ное состояние психологии населения. Хотя именно тогда массовое сознание, отличавшееся особым доми­нированием иррациональных форм, с большой силой уже проявлялось в реальной политике.

«Без сомнения тот или иной элемент страсти при­сущ и современной политике, но, за исключением пе­риодов переворотов и гражданских войн, непосредст­венные проявления страсти встречают ныне гораздо больше препятствий: сложный механизм общественной жизни сотнями способов удерживает страсть в жест­ких границах. В XV в. внезапные эффекты вторгаются в политическую жизнь в таких масштабах, что польза и разум все время отодвигаются в сторону»¹³⁹. Однако вплоть до конца XVIII века все эти эффекты носят дос­таточно частный, локальный характер.

На рубеже XVIII—XIX веков ситуация изменилась кардинально. Промышленная революция и начавшая­ся урбанизация привели к появлению массовых про­фессий и, соответственно, к массовому распростране­нию ограниченного числа образов жизни. Снижение доли ремесленничества и нарастающее укрупнение производства неизбежно вели кде-индивндуализации человека, к типизации его психики, сознания и пове­дения. Разрастание крупных городов и усиление ми­грации в них людей из аграрных провинций с разных концов той или иной страны, а подчас и сопредельных стран, вели к смешению национально-этнических групп, постепенно размывая психологические грани­цы между ними. В то же время, большие социаль­но-профессиональные группы еще только формирова­лись. Соответственно, шла стихийная крупномасштаб­ная социальная реформа, первоначальный этап кото­рой как раз и характеризовался деструктуризацией привычных психологических типов и появлением но­вых, еще неструктурированных, и потому размытых «неклассических» форм общественного сознания. Так стало очевидным появление принципиально но­вого явления, которым, соответственно, и занялась наука.

Формально словосочетание «массовое сознание» стало встречаться в научной литературе начиная с середины XIX века. Особенно, оно распространилось к концу данного столетия, хотя носило еще описатель­ный, скорее образный характер, в основном лишь под­черкивая масштабы проявлявшихся психологических явлений. До этого вообще преобладало обобщенное понятие психологии масс. Считающиеся классически­ми труды Г. Тарда, Г. Лебона, Ш. Сигеле и В. МакДугала, появившиеся на рубеже XIX-XX веков и посвященные отдельным конкретным проявлениям психологии масс (прежде всего, психологии толпы), носили общесоцио­логический и, скорее, научно-публицистический, чем аналитический характер.

Более или менее определенное употребление по­нятия «массовое сознание» в качестве специального научного термина началось лишь в 20-30-е гг. XX сто­летия, хотя и тогда это долгое время оставалось на уровне беглых упоминаний и несопоставимых между собой, крайне многообразных трактовок. Затем вообще наступила серьезная пауза в исследованиях. В западной науке это определялось тем, что массовая психология как таковая стала исчезать: общество структурирова­лось, а культ «свободного индивида» предопределял доминирование индивидуальной психологии. Массы как бы «рассыпались». С исчезновением же феномена исчезли и попытки его изучения.

В итоге, западные исследователи не смогли дого­вориться о смысле центрального понятия «массы», лежащего в основе исследования массового сознания. По оценке Д. Белла¹⁴⁰, в западной науке сложилось, как минимум, пять различных его интерпретаций. В одних случаях под массой понималось «недифференцирован­ное множество», типа совершенно гетерогенной ауди­тории средств массовой информации в противовес иным, более гомогенным сегментам общества (Г. Блумер). В других-случаях— «суждение некомпетент­ных», низкое качество современной цивилизации, являющееся результатом ослабления руководящих по­зиций просвещенной элиты (Х. Ортега-и-Гасет). В треть­их — «механизированное общество», в котором человек является придатком машины, дегуманизированным элементом «суммы социальных технологий» (Ф.Г. Юнгер). В четвертых, «бюрократическое общество», отличающееся широко расчлененной организацией, в ко­торой принятие решений допускается исключительно на высших этажах иерархии (Г. Зиммель, М. Вебер, К. Маннгейм). В пятых, — «толпа», общество, характеризующее­ся отсутствием различий, однообразием, бесцельностью отчуждением, недостатком интеграции (Э. Ледерер, X. Арендт).

В советской науке сложилось иное, хотя отчасти и аналогичное положение. Структурирование общества по социально-классовому основанию привело к абсолюти­зации роли классовой психологии. Она подменила собой и массовое, и индивидуальное сознание. Соответствен­но, и здесь массовая психология как таковая исчезла — по крайней мере, из поля зрения исследователей.

Во второй половине 60-х гг. XX столетия данное понятие пережило своеобразное второе рождение в советском обществознании, хотя это был кратковремен­ный период. Лишь начиная со второй половины 80-х гг. можно отметить новый прилив исследовательского интереса к массовому сознанию. Но до сих пор недос­таточное внимание к данному феномену объясняется как минимум двумя причинами. Во-первых, объективные трудности изучения массового сознания. Они связаны с самой его природой и свойствами, плохо поддающимися фиксации и описанию, что делает их трудноуловимыми с точки зрения строгих операциональных определений. Во-вторых, трудности субъективного характера, прежде все­го в отечественной науке, до сих пор связаны с домини­рованием догматизированных социально-классовых представлений, а также недостаточной разработанно­стью терминологического аппарата, что продолжает ска­зываться.

В итоге, как в зарубежной, так и отечественной научной литературе, посвященной различным сторо­нам явления массовизации психики и массовой пси­хологии в целом, до сих пор нет крупных работ, в ко­торых специально рассматривалась бы психология массового сознания. Бытующие ныне в науке взгляды можно объединить в два основных варианта.

С одной стороны, массовое сознание — конкрет­ный вариант, ипостась общественного сознания, замет­но проявляющаяся лишь в бурные, динамичные перио­ды развития общества. В такие периоды у общества обычно нет интереса к научным исследованиям. В обыч­ные же, стабильные периоды развития массовое созна­ние функционирует на мало заметном, обыденном уров­не. При этом существенно, что оно может одновремен­но включать в себя отдельные компоненты разных ти­пов сознания. Например, сознание классических групп социально-профессионального характера, составляю­щих собой социальную структуру общества (что обычно имеет приоритетный характер и в первую очередь фиксируется теоретиками). Может оно включать и некото­рые иные типы сознания, присущие специфическим множествам индивидов, объединяющим представителей различных групп, но, в то же время, не имеющим отчет­ливо группового характера. Обычно это фигурирует как обыденное сознание, не имеющее четкой социальной отнссенности — например, «сознание» очереди за де­фицитным товаром в условиях «развитого социали­стического общества». Согласно данной точки зрения, проявления массового сознания носят в значительной мере случайный, побочный характер и выступают в ка­честве признаков временного, несущественного стихий­ного варианта развития.

С другой стороны, массовое сознание рассматри­вается как достаточно самостоятельный феномен. То­гда это сознание вполне определенного социального носителя («массы»). Оно сосуществует в обществе на­ряду с сознанием классических групп. Возникает оно как отражение, переживание и осознание действую­щих в значительных социальных масштабах обстоя­тельств, в том или ином отношении общих для членов разных социальных групп, оказывающихся тем самым в сходных жизненных условиях, и уравнивающих их в том или ином плане. Согласно данной логике, массо­вое сознание оказывается более глубинным образова­нием, отражением действительности «первичного по­рядка», которое лишь потом обретает необходимые психологические признаки социальной определен­ности.

МАССЫ И МАССОВОЕ СОЗНАНИЕ

Однако такого рода характеристики оказываются действенными не всегда. При возникновении социальных обстоятельств «особого рода» (например, при уменьшении, по каким-либо причинам, влияния принадлежности людей к классическим группам) такое массовое сознание приобретает ведущую роль. Согласно данной логике, при рассмотрении массового сознания с точки зрения особенностей его субъекта («носителя»), в качестве специфических признаков выделяются качества, соответствующие массе. Ведь массовое сознание — это сознание определенного носителя («массы»), возникающее вследствие отраже­ния действующих в значительных масштабах и урав­нивающих в чем-то людей обстоятельств.

Массы как носители массового сознания опреде­ляются с социологической точки Б.А. Грушиным как «ситуативно возникающие (существующие) социаль­ные общности, вероятностные по своей природе, ге­терогенные по составу и статистические по формам выражения (функционирования)»¹⁴¹. При определенной психологической неполноте, данное определение по­зволяет четко разграничить массу и группы. Кроме того, оно дает возможность подойти к пониманию важ­ных качеств массового сознания.

Основные виды масс выделяются по ряду ведущих признаков. Соответственно, массы делятся на:

1. большие и малые;

2. устойчивые (постоянно функционирующие) и неустойчивые (импульсные);

3. сгруппированные и несгруппированные, упоря­доченные или неупорядоченные в пространстве;

4. контактные и неконтактные (дисперсные);

5. спонтанные, стихийно возникающие, и специ­ально организуемые;

6. социально однородные и неоднородные.

Однако это — теоретическое разделение. В политической практике, особые виды и разно­видности масс выделял В.И. Ленин, исходя из реалий борьбы за власть в России в начале XX века. Во-пер­вых, он различал прогрессивные, или революционные массы в противоположность консервативным, реакционным, или антиреволюционным, а также нейтраль­ные, неопределившиеся массы. Во-вторых, в его ра­ботах присутствуют массы активные, действующие, борющиеся и пассивные, бездеятельные, «сонные», выжидающие. В-третьих, выделялись сплоченные массы, дисциплинированные, самостоятельные и распыленные, неорганизованные, анархичные. Наконец, в-четвертых, были описаны массы решительные и не­решительные; экстремистские и робкие; и т. д. и т. п.

При всей образности и неаналитичности таких харак­теристик, они были достаточны для принятия полити­ческих решений и осуществления эффективных, на определенных этапах, политических действий¹⁴². Оце­ним уровень анализа более поздних лет. 26 ноября 1926 г. Л.Д. Троцкий писал в дневнике: «Октябрьская революция больше, чем какая бы то ни было другая пробудила величайшие надежды и страсти народных масс... Но в то же время масса увидела на опыте край­нюю медлительность процесса улучшения...она стала осторожнее, скептичнее откликаться на революцион­ные лозунги... Такое настроение, сложившееся после гражданской войны, является основным политическим фоном картины жизни. На это настроение опирается бюрократизм, как элемент «порядка» и «спокойствия». Об это настроение разбились попытки оппозиции по­ставить перед партией новые вопросы»¹⁴³,

Конкретные наблюдения и эмпирические исследо­вания позволяют прийти к трем основным конкретным разновидностям «массы», встречающимся на практике. Во-первых, это толпа. Как справедливо писал Х.Ортега-и-Гассет: «Толпа — понятие количественное и видимое. Выражая ее в терминах социологии, мы приходим к по­нятию социальной массы»¹⁴⁴.

Во-вторых, это так называемая «собранная публи­ка» — от зрителей в театре до участников политиче­ских митингов: «скопление некоторого количества людей, испытывающих сходное ожидание определен­ных переживаний или интересующихся одним и тем же предметом... сходство установок, ориентации и готовности к действию — основа объединения публи­ки. ...под влиянием воздействия на всех одних и тех же стимулов (фильм, театральная постановка, лекция или дискуссия в среде публики образуются определенные сходные или общие реакции»¹⁴⁵.

Наконец, в-третьих, это «несобранная публика», к которой относится часть электоральных масс, возникающих под влиянием политической рекламы или, что почти одно и тоже, масс поклонников кумиров совре­менной музыки. «Несобранная публика — это лищь «поляризованная масса», то есть большое число людей мышление и интересы которых ориентированы иден­тичными стимулами в одном направлении, людей, про­живающих не «друг с другом», а «друг около друга»¹⁴⁶.

Все остальные виды масс носят еще более слож­ный и менее конкретный, скорее виртуальный, чем реальный характер. Тем не менее, психология масс так устроена, что то, что сегодня существует в виде совер­шенно виртуальных образований (скажем, массы «на­селения мятежной территории»), уже завтра может обернуться толпами погромщиков или «восставшими массами».

О тотально-массовом, в рамках всего общества массовом сознании можно говорить, лишь подразуме­вая какое-то конкретное явление, всеобъемлюще за­хватывающее практически всех членов общества и приводящее их в том или ином измерении сознания к некоему «общему знаменателю». Пример такого рода демонстрирует проведенный в свое время К. Марксом анализ массовизации производительных сил, а вместе с этим и производственных отношений, и всей психи­ки людей в ходе массовой промышленной революции. Аналогичные реакции и последствия вызывают подчас глобальные катастрофы, прямо или косвенно вовле­кающие подавляющее большинство членов общества. Специфическими примерами формирования массово­го сознания является также действие средств массо­вой коммуникации и пропаганды. В чисто полити­ческом выражении, можно привести примеры действительно массовой любви к вождям — например, к И. Сталину в СССР и А. Гитлеру в Германии, стано­вившихся стержнем массового сознания. В целом, в ситуациях названного типа доминирующим содержа­нием сознания значительных масс людей становятся мысли, чувства и переживания, связанные с одним И тем же — это и составляет содержание массового соз­нания на данный момент,

Среди качеств массы в качестве важнейших рас­сматриваются следующие. Во-первых, это статистичность— то есть, аморфность массы, ее несводимость к самостоятельному, системному, структурированному целостному образованию (группе), отличному от составляющих массу элементов. Во-вторых, ее стохастичная, вероятностная природа, то есть открытость, размытость границ, неопределенность состава массы в количественном и качественном отношении. В-треть­их ситуативность, временность ее существования. На­конец, в-четвертых, выраженная гетерогенность, раз­нородность состава массы.

С учетом совокупности этих качеств, массовое сознание, говоря несколько метафорически, приобре­тает особый статус. Это своего рода вне структурный «архипелаг» в социально-групповой структуре обще­ственного сознания, образование не устойчивое, а как бы «плавающее» в составе более широкого целого. Сегодня архипелаг может включать одни острова, а завтра — уже другие. Это особого рода, как бы «экс-групповое» сознание Оно представляет собой ситуа­тивное производное от общественного сознания, трак­туемого как совокупность сознании основных групп, образующих социальную структуру общества, но с уже упоминавшимися «сломанными» внутри такого сознания перегородками.

С содержательной точки зрения, в массовом соз­нании запечатлены знания, представления, нормы, ценности и образцы поведения, разделяемые той или иной возникающей по тем или иным обстоятельствам совокупностью индивидов — массой.

Они вырабатываются в процессе общения людей между собой и совместного восприятия ими социаль­но-политической информации (скажем, в ходе поли­тического митинга). Согласно такому взгляду, массо­вое сознание отличает, во-первых, обще-социальная, а не только групповая типичность всех образующих его компонентов. Во-вторых, его отличает их обще­социальное признание, санкционированность той или иной достаточно массовой общностью. В этом смыс­ле, массовое сознание представляет собой надындиви­дуальное и надгрупповое по содержанию, но индиви­дуальное по форме функционирования сознание. Хотя кассовое сознание и реализуется в массе индивидуальных сознаний, но оно не совпадает, с точки зрения содержания, с каждым из них в отдельности, с индивидуальным сознанием как таковым. Для зарождения и функционирования массового сознания как такового совершенно не обязательна совместная деятельность членов общности («массы»), что традиционно принято считать обязательным для появления группо­вого сознания.

Содержание массового сознания может быть оп­ределено практически как бесконечное, если попытаться предвосхитить все возможные варианты воз­никновения тех или иных значительных масс людей в рамках как отдельного общества, так и человеческой истории в целом. Это едва ли продуктивная задача. Однако именно по содержанию, в первую очередь выделяется массовое политическое сознание как осо­бый вид массового сознания, превращающий массы в особый субъект политического действия.

МАССОВАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Массовая политическая психология, в общем виде, представляет собой единство массового полити­ческого сознания (включающего не только собствен­но «сознательные», но и бессознательные, иррацио­нальные, эмоциональные компоненты) и массового политического поведения, детерминированного дан­ным массовым политическим сознанием.

Массовое политическое сознание — особая раз­новидность массового сознания, которая имеет в ка­честве своего основного содержания политические проблемы, на решение которых тем самым направля­ется политическое поведение данной массы.

Массовое политическое сознание можно рассмат­ривать как массовое сознание общества по отношению к вопросам, имеющим актуальное политическое содер­жание и чреватым определенными политическими последствиями. Это своего рода особое, обладающее специфическими (политическими) механизмами де­терминации и, следовательно, определенной относи­тельной автономностью слагаемое массового сознания. В этом смысле, массовое политическое сознание пред­ставляет собой особый, политизированный сегмент массового сознания.

По происхождению, массовое политическое соз­нание в общем повторяет путь массового сознания. Однако оно возникает и распространяется, лишь когда совершаются крупные, причем именно социально-по­литические по содержанию события, разрушающие привычную структуру общества и его групповую стратификацию. Понятно, что налет саранчи, пожирающей урожай и ставящий на грань голодной смерти целью государства, сформирует некое массовое сознание, однако оно вряд ли обретет политические формы.

По структуре, массовое политическое сознание включает основной (первичный), эмоционально-дейст­венный, и вторичный, рациональный уровни. В осно­ве массового политического сознания лежит яркое эмоциональное переживание некой социально-поли­тической проблемы, вызывающей всеобщую озабо­ченность. Это может быть война с другим государст­вом, гражданская война, масштабный экономический кризис и т. д. Крайняя степень переживания данной политической проблемы выступает как системообра-зующий фактор массового политического сознания. Такое переживание, проявляясь в сильных эмоциях или чувствах, заслоняет собой все другие, привычные правила жизни — групповые нормы, ценности и образ­цы поведения, Оно порождает потребность в немед­ленных действиях — потому и определяется как эмо­ционально-чувственная основа (иногда — как «ядро») массового политического сознания. Когда объявляет­ся война, например, у части людей (как раз и форми­рующей данную массу) возникает состояние своеоб­разной аномии, разрушения в сознании привычных норм поведения. Новая ситуация освобождает, напри­мер, конторского клерка призывного возраста от при­вычной необходимости идти на скучную работу — ему надо собирать котомку и идти к военкомату, ему не­медленно надо кого-то «бить и спасать».

На основе «ядерного», базисного эмоционально-действенного уровня постепенно образуется более рациональный уровень. Он включает различные ког­нитивные компоненты — прежде всего, общедоступ­ные знания, массово обсуждаемую и разделяемую информацию, касающуюся основной проблемы.

По своему психологическому составу, рациональ­ный уровень массового политического сознания вклю­чает в себя более статичные (типа оценок и ожиданий, Ценностей и «общих ориентации») и более динамичные (типа массовых мнений и настроений) компоненты.

В конкретном выражении, внутри рационального уровня различаются три основных блока. Во-первых, это блок политических ожиданий людей и оценок ими своих возможностей влиять на политическую систему в целях реализации имеющихся ожиданий. Во-вторых, различается блок быстро меняющихся мнений и, особенно, настроений людей — прежде всего, связанных с оценками ими текущего положения, правительства лидеров, конкретных политических акций и т. д. В-третьих, выделяется блок социально-политических ценностей, лежащих уже в основе достаточно осоз­нанного политико-идеологического выбора (напри­мер, такие ценности как справедливость, демократия, равенство, стабильность, порядок и т. д., или проти­воположные им). Эти ценности определяют итоговое отношение массового политического сознания к про­исходящему.

Рациональный уровень массового политического сознания, как правило, представляет собой отражение распространяемых через слухи или официальные сред­ства массовой информации «массово необходимые» сведения. Это, например, информация о том, каковы маршруты эвакуации, места расположения призывных пунктов, наконец, просто сведения о возможных бомбежках, обстрелах и средствах защиты. На высшем, рациональном уровне группируется собственно поли­тическая общедоступная информация о причинах и последствиях того, что произошло.

Действенным проявлением массового политиче­ского сознания является массовое политическое пове­дение, однако, не всякое, а исключительно стихийные его формы. В целом, политической поведение подраз­деляется на стабильное и стихийное. Стабильное дос­таточно массовое политическое поведение определя­ется различными формами групповой психологии и, в большей или меньшей степени, групповым сознанием. Его иногда тоже называют «массовым», однако, оце­нивая тем самым исключительно количественную сто­рону, масштабы определяющих его групп.

В содержательном же, качественном смысле, дей­ствительно массовым является именно стихийное массовое политическое поведение, связанное с вовле­чением человека в ту или иную массу. Как уже подчер­кивалось выше, это неорганизованное, но одинаковое и относительно необычное внегрупповое поведение больших масс людей, ситуативное и временное, свя­занное с особыми политическими обстоятельствами. Примерами стихийного массового поведения являют­ся, например, стихийная массовая агрессия в периоды войн и политических потрясений, или, напротив, сти­хийная массовая паника, связанная с поражениями в войнах и восстаниях.

В первую очередь, массовое политическое поведе­ние зависит от того, какой из двух основных уровней (эмоционально-действенный или рациональный) во­зобладает в массовом политическом сознании. В зави­симости от этого, оно будет более или менее стихий­ным и податливым управлению. Во вторую очередь, оно зависит от эффективности (объема и качества) внешнего политико-идеологического воздействия, ока­зываемого на массовое политическое сознание. В принципе, до определенных моментов массовое поли­тическое сознание (и, соответственно, поведение мас­сы) обычно податливо внешнему политико-идеологи­ческому воздействию,

Эффективность воздействия на массу основана на ряде уже понятных причин. Представляя собой, в це­лом, несистематизированное, неструктурированное, как бы мозаичное образование, она испытывает свое­образную потребность в упорядочивании извне. Еще З. Фрейд считал: «Масса легковерна и чрезвычайно легко поддается влиянию, она некритична, неправдо­подобного для нее не существует. Она думает образами, порождающими друг друга ассоциативно, — как это бывает у отдельного человека, когда он свободно фан­тазирует, — не выверяющимися разумом на соот­ветствие с действительностью. Чувства массы всегда весьма просты и весьма гиперболичны... Масса немед­ленно доходит до крайности, высказанное подозрение сразу же превращается у нее в непоколебимую уверен­ность. зерно апатии — в дикую ненависть»¹⁴⁷. Данные механизмы массового сознания и политического пове­дения активно использовались в истории — например, в геббельсовской пропаганде в Германии, что было исследовано в известной работе Т. Адорно¹⁴⁸.

Соответственно указанным причинам, должны выстраиваться и механизмы воздействия на массу: «Склонную ко всем крайностям массу и возбуждают тоже лишь чрезмерные раздражения. Тот, кто хочет на нее влиять, не нуждается в логической проверке своей аргументации, ему подобает живописать ярчайшими красками, преувеличивать и всегда повторять то же самое. Так как масса в истинности или ложности чего-либо не сомневается и при этом сознает свою громадную силу, она столь же нетерпима, как и подвластна авторитету. Она уважает силу... От своего героя она требует силы, даже насилия. Она хочет, чтобы ею вла­дели и ее подавляли, хочет бояться своего господина. Будучи в основе своей вполне консервативной, у нее глубокое отвращение ко всем излишествам и прогрес­су и безграничное благоговение перед традицией»¹⁴⁹.

Еще более жесткие требования по части воздейст­вия на массу выдвигал Х. Ортега-и-Гассет: «Масса лю­дей не имеет мнения. Народ никогда не имел никаких идей; он не обладает теоретическим пониманием бытия вещей. Неприспособленность к теоретическому мыш­лению мешает ему принимать разумные решения и составлять правильные мнения. Поэтому мнения надо втискивать в людей под давлением извне, как смазоч­ное масло в машину»¹⁵⁰.

В истории существует много примеров того, как именно растерянным массовым политическим сознани­ем овладевали «сильные личности», на «волне» такого сознания приходя к власти. Массовое политическое соз­нание подчас даже готово ждать такого структурирую­щего воздействия извне, давая лидерам своего рода «фору» для осмысления события. После начала Великой отечественной войны и нападения Германии в 1941 г., население СССР почти две недели ждало выступления И.В. Сталина. И это выступление позволило, как извест­но, рационализировать и структурировать поначалу де структурированное сознание. Еженедельные высту­пления Ф.Д. Рузвельта по радио позволили структури­ровать массовое сознание Америки в период Великой депрессии, крупномасштабного экономического кри­зиса.

Однако податливость таким воздействиям сохраня­ется сравнительно недолгое время. Стоит его упустить, как массовое политическое сознание становится не­управляемым. Тогда действие рационального уровня ослабевает, и политическое поведение начинает опре­деляться целиком эмоционально-действенным уров­нем. Тогда оно становится в полной мере стихийным и уже практически не управляемым. Разумеется, этому способствует и воздействия тех сил, которые заинтере­сованы в дальнейшем разложении массового политического сознания (например, внешних в случае войны или внутренних, в случае кризисов, политических про­тивников режима).

В свое время, занимаясь проблемой реструктуризации массового поведения из стихийного в более ор­ганизованное, В. МакДугал¹⁵¹ считал необходимым для этого пять условий. Во-первых, необходима известная степень постоянства состава массы. Во-вторых, требу­ется, чтобы отдельные индивиды массы составили себе определенное представление о природе, функци­ях достижениях и требованиях этой массы. В-треть­их чтобы масса вступила в конкурентные отношения с другими сходными, но в чем-то и отличными от нее общностями. В-четвертых, желательно наличие в мас­се традиций, обычаев и норм взаимоотношений ее членов между собой. Наконец, в-пятых, наличие в мас­се подразделений, то есть введение специализации и дифференциации деятельности входящих в нее инди­видов. Понятно, что при наличии данных пяти усло­вий, любая масса превратится в организованную со­циальную группу.

Однако это — теоретическая модель реструктури­зации массы. На практике, обычно все бывает значи­тельно проще. В ходе Второй мировой войны, например, для реструктуризации обращенных в паническое бег­ство масс военнослужащих Красной армии использо­вались так называемые «заградотряды». То, что только страх реально способен остановить такие массы, дока­зал еще Кай Юлий Цезарь. Как известно, он активно использовал на практике децимацию — казнь каждого десятого из обращенного в бегство легиона.

Основные характеристики (свойства) массового политического сознания являются родственными с ха­рактеристиками массового сознания как такового. Оно эмоционально, заразительно, мозаично, подвижно и изменчиво. Оно всегда конкретно. Как правило, оно неоднородно, аморфно, противоречиво, лабильно, и размыто. Когда единичный субъект, считал Х. Ортега-и-Гассет, становится частью массы, он неизменно под­падает под власть определенных, а именно инстинктив­ных, иррациональных страстей, темных импульсных реакций. Интеллекту, разуму, логической аргументации вовсе нет места в массовой психологии¹⁵². 3. Фрейд утверждал: «Масса импульсивна, изменчива и возбудима. Ею почти исключительно руководит бессознатель­ное»¹⁵³.

Эти свойства связаны со свойствами самого субъ­екта массового политического сознания. Реальная поли­тико-психологическая диалектика взаимосвязи «массы» и ее сознания такова, что возникающие обычно основы массового политического сознания сами формируют свою массу, которая, в свою очередь, в дальнейшем фор­мирует свое политическое сознание. Как верно писал Б.А. Грушин, «нет недостатка в эмпирических доказательствах того ежедневно и повсеместно наблюдаемого фак­та, что массовое сознание обнаруживает безусловную способность к «самопорождению», к спонтанному воз­никновению и изменению в процессе и результате не­посредственно-практического освоения массами их «ближайшего» общественного бытия»¹⁵⁴.

Так, американские исследователи убеждены: «вслед за изменениями объективных условий социальной жиз­ни происходит смещение очагов наибольшего беспокой­ства в сознании людей, в общественной психологии»¹⁵⁵. И, соответственно, наоборот: бытие определяет созна­ние, а сознание реконструирует бытие-

Проблема формирования и функционирования массового политического сознания до недавнего вре­мени рассматривалась в рамках жесткой дихотомии «или-или». Массовое сознание либо трактовалось как подчиняющееся собственным законам возникновения и развития, либо представлялось как управляемое из­вне, прежде всего политико-идеологическими средст­вами. Подобная абсолютизация была явно непродук­тивной в отличие от более диалектического подхода. Последний предполагает, что массовое сознание воз­никает не просто в силу сходства условий, в которых живут и действуют многочисленные «массовые инди­виды», не в силу одной лишь одинаковости их индиви­дуального опыта. Согласно этому подходу, оно возни­кает в силу того, что люди всегда, тем или иным образом, непосредственно или опосредованно, даже не вступая в совместную деятельность, все же взаимодействуют друг с другом в пространстве и времени. В ходе такого взаимодействия, они совместно вырабатывают общие представления, чувства, мнения, фантазии и т. д. — ком­поненты общего для них массового сознания. С этой точки зрения, процесс образования, возникновения массового сознания точнее всего передается термина­ми «порождение», «производство», «продуцирование», схватывающими обе стороны взаимосвязи — и внеш­ние условия, и закономерности саморазвития массо­вого сознания. В данной трактовке, массовое поли­тическое сознание рассматривается как результат встречного движения масс, направленной на свойст­венное человеку осмысление реалий собственного жиз­ни, и тех социально-политических условий, в которых эта жизнь протекает.

Субъект массового политического сознания («по­литическая масса»), как уже совершенно очевидно, никогда не представляет собой сколько-нибудь едино­го и целостного образования. Его невозможно выра­зить количественно, «сосчитать». В этом сходятся практически все исследователи данной проблематики, Тем более, его нельзя отождествлять непосредствен­но с субъектом политического действия. В принципе, никогда невозможно количественно измерить субъект массового политического действия, возникающий на базе того или иного политического сознания. По сути, «политическая масса» есть особая политико-психоло­гическая общность людей, отличающаяся наличием единообразных политико-психологических факторов, побуждающих к общим политическим действиям, к единообразному способу поведения. Но вот какое из этой массы количество людей будет принимать непо­средственное участие в собственно политическом со­бытии — всегда загадка. Сколько людей штурмовало Зимний дворец в 1917 г.? Историки КПСС в свое вре­мя не могли даже точно назвать число членов своей партии в Петрограде к моменту октябрьского восста­ния (у разных авторов, фигурировали от 18 до 24 тыс. человек). Специальные подсчеты показывают, что в таком историческом событии, например, как крестьян­ская война в Германии, принимало участие не более 5-6 % населения. Однако разрушительные последствия их действий пришлось ликвидировать нескольким после­дующим поколениям.

Понятие «политической массы», как и массы вообще, крайне изменчиво, ситуативно и, в целом, неопределенно. Развитие массового политического созна­ния зависит от масштаба охвата людей общими психи­ческими состояниями, определяемыми политическими причинами. Созревая первоначально в рамках тради­ционно выделяемых групп, отдельные компоненты мас­сового политического сознания могут распространять­ся, захватывая представителей иных групп и слоев общества и увеличивая тем самым массу, а могут, на­против, и сокращаться, сужая размеры субъекта мас­сового политического сознания и поведения.

Такая размытость границ субъекта весьма ослож­няет типологизацию массового сознания. В качестве оснований для его дифференциации на какие-то само­стоятельно существующие типы в свое время предла­гался целый ряд свойств.

Во-первых, «общий и актуальный мыслительный потенциал» массового сознания (объем всевозможных позитивных знаний, которыми в принципе располага­ют те или иные массы и которые они практически используют в своей жизнедеятельности). Во-вторых, «пространственная распространенность» массового сознания (формат захватываемой им массы). В-треть­их, его темпоральность (устойчивость или неустойчи­вость во времени). В-четвертых, степень связности (противоречивости или непротиворечивости). В-пя­тых, его управляемость («удельный вес» и пропорции, соотношение входящих в массовое сознание стихий­ных и институционализированных форм). В-шестых, уровень развития массового сознания (высокий — низкий, развитое— неразвитое и т.д.). В-седьмых, характер его выраженности (сильный, средний, сла­бый). В-восьмых, особенности используемых языковых средств (более или менее экспрессивных, включающих сугубо литературные и, также, нелитературные компо­ненты), и т. д., и т. п.

В качестве возможных критериев для более прак­тической типологизации массового сознания исследо­вателями предлагались не только содержательно-ана­литические, но и оценочно-политические критерии. Например, как уже отмечалось, российскими полити­ками в начале XX века выделялись такие разновидно­сти массового политического сознания, как сознание «просвещенное» и «темное», «прогрессивное» и «ре­акционное», «удовлетворенное» и «неудовлетворен­ное». Позднее учеными и политиками подразделялись варианты, находящееся в различных отношениях к официальным позициям, структурам власти и символам пропаганды (скажем, «критическое» или, напротив, «конформистское» массовое сознание), и т. д.

Однако все такие попытки типологизации затраги­вали лишь частные аспекты тех или иных проявлений конкретных вариантов массового политического созна­ния, тогда как в действительности оно представляет собой не плоскостное, а объемное, многомерное обра­зование. В связи с этим, оно может быть описано лишь в пространственной системе разных координат. Это значит, путем одновременного построения нескольких взаимодополняющих типологий и использования не одного, а нескольких коррелятивных параметров, по­зволяющих в совокупности высветить моделируемое массовое сознание под разными углами и построить, за счет этого, его наиболее адекватную, в частности, сфе­рическую модель.

Примером создания такой типологии является опыт исследования массового политического созна­ния США ?0-х гг. XX в., в котором было выделено 12 «матричных» параметров. С их помощью, одновре­менно, учитывались различные признаки содержания, строения и функционирования такого массового соз­нания. В соответствии с выделенными параметрами, были выделены либерал-технократический, либерал-реформистский, либертаристский, традиционалист-ский, неоконсеровативный, радикал-либертаристский, радикал-эскапистский, правопопулистский, радикал-демократический, радикал-бунтарский, радикал-ро-мантический и радикал-социалистический типы мас­сового политического сознания¹⁵⁶.

Оценка и дифференциация содержания массового политического сознания, в обобщенном виде, возможна на основе совокупности трех основных характеристик. Во-первых, наличный (средний) уровень развития созна­ния масс в обществе. Он включает не только когнитив­ные элементы (объем знаний и суждений, способности к суждению масс о тех или иных социально-политиче­ских явлениях и процессах), но и направленность чувств и фантазий, способности эмоционально реагировать на окружающую действительность. Во-вторых, диапазон и направленность потребностей, интересов, а также запросов, отличающих условия жизни масс в обществе. Наконец, в-третьих, диапазон информации, в массовом масштабе циркулирующей в обществе, в том числе спе­циально направляемой на массовое политическое соз­нание через многочисленные каналы воспитательных и образовательных институтов и средства массовой информации населения.

Главная трудность анализа генезиса и процессов функционирования массового политического созна­ния заключается в том, что описать эти явления мож­но только на достаточно конкретном уровне, постоян­но имея в виду конкретные особенности субъекта массового сознания, его содержание, условия возник­новения, испытываемые влияния, и т. д. и т. п. Одно­временно, описание должно быть на достаточно фун­даментальном аналитическом уровне — иначе оно просто не будет научным. Решение данной задачи свя­зывается с рассмотрением различных макроформ, в которых существует, функционирует и развивается массовое политическое сознание — типа массовых на­строений и, отчасти, общественного мнения. Такие макроформы служат своеобразными «ядрами» тех или иных «полей» массового сознания. «Поля» же эти со­стоят из широких совокупностей разнообразных обра­зов, знаний, мнений, волевых импульсов, чувств, ве­рований и т. п. Такие «ядра» связывают различные компоненты массового сознания в некое единое, отно­сительно самостоятельное целое и, тем самым, обес­печивают его социально-политическое функциониро­вание.

В качестве макроформ массового политического сознания в определенные периоды социально-полити­ческого развития выступают общественное мнение и массовые политические настроения (будут отдельно рассмотрены в следующей главе). Общественное мне­ние — состояние массового сознания, заключающее в себе скрытое или явное отношение той или иной общ­ности, или совокупности общностей, к происходящим событиям и бытующим явлениям. Общественное мне­ние выступает в экспрессивной, контрольной, кон­сультативной и директивной функциях. То есть, оно занимает определенную позицию, дает совет или вы­носит решение по тем или иным проблемам. В зави­симости от содержания высказываний, общественное мнение выражается в оценочных, аналитических, кон­структивных или, подчас, деструктивных суждениях. Обычно общественное мнение регулирует поведение людей, социальных групп и политических институтов в обществе, вырабатывая или ассимилируя (заимствуя из сферы науки, идеологии, религии и т. п.) и насаж­дая определенные нормы общественных отношений. В зависимости от знака высказываний, общественное мнение выступает в виде позитивных или негативных суждений.

Общественное мнение действует практически во всех сферах жизни общества. Вместе с тем, границы его суждений достаточно определенны. В качестве объекта высказываний выступают лишь те факты и события действительности, которые вызывают обще­ственный интерес, отличаются значимостью и актуаль­ностью. Понятно, что политические события и факты занимают здесь ведущее место. Однако главную роль играет масштаб происходящего в политике. Если в стабильные периоды развития субъект общественно­го мнения обычно четко ограничен рамками принад­лежности к тем или иным группам, то кризисное по­литическое развитие разрушает эти рамки.

Тогда общественное мнение в политической сфе­ре и способно обобщить те или иные индивидуальные и групповые мнения, снивелировать характерные для них специфические различия и образовать, тем самым, массу людей, придерживающихся единого, теперь уже в широком смысле общественного мнения. Такое массовое общественное мнение и становится макро­формой массового политического сознания. В качест­ве более или менее стихийного поведения оно проявляется в более легитимных (выборы органов власти, референдумы, средства массовой информации, социо­логические опросы и т. д.) или менее легитимных (ми­тинги, манифестации, акции протеста, восстания и т.д.) формах.

ИНДИВИД И МАССОВОЕ ПОВЕДЕНИЕ

Масса меняет индивидуальное поведение. При этом существенно, что масса, вовлекающая в себя значительное число людей, не только стирает групповые различия между ними. Она в значительной мере транс­формирует всю индивидуальную психику, подчиняя себе индивидуальное сознание. Еще Г. Лебон отмечал, что в массе стираются индивидуальные различия отдельных людей и, тем самым, исчезает их своеобразие. Однако масса не только «отнимает» что-то у индивиду­альной психики — она еще и придает входящим в нее людям новые качества.

Во-первых, «в массе, в силу одного только факта своего множества, индивид испытывает чувство неодо­лимой мощи, позволяющее ему предаться первичным позывам, которые он, будучи одним, вынужден был бы обуздывать»¹⁵⁷. Тем более, что особой необходимости обуздывать себя нет — принадлежность к массе гаран­тирует анонимность отдельного индивида. Масса нико­гда не несет ответственности сама, а принадлежность к массе избавляет от индивидуальной ответственности. Психологическим результатом этого является возрас­тающее ощущение власти у включенного в массу ин­дивида, связанное еще и с ощущением своей безнака­занности.

Во-вторых, индивидуальная психика меняется в силу особой заразительности массы. Эффект психиче­ского заражения «есть легко констатируемый, но не­объяснимый феномен, который следует причислить к феноменам гипнотического рода... «В массе «зарази­тельно каждое действие, каждое чувство, и притом в такой сильной степени, что индивид очень легко жерт­вует своим личным интересом в пользу интереса об­щего. Это — вполне против оположное его натуре свой­ство, на которое человек способен лишь в качестве составной части массы»¹⁵⁸. Масса заражает индивида. Индивид же, заражаясь массовыми мыслями, чувства­ми и переживаниями, начинает подражать тому, что делает масса. Изучая несколько иные феномены мас­совой психологии (например, моду — в том числе, и «политическую») Г. Тард говорил, фактически, об об­ратной стороне той же самой медали: о законах под­ражания, свойственных поведению человека в массе, Масса заражает индивида, а индивид, заражаясь, под­ражает массе.

В-третьих, важнейшей причиной, обуславливаю­щей появление у объединенных в массу индивидов особых общих качеств, противоположных качествам отдельного, «изолированного» индивида, является «внушаемость, причем упомянутая заражаемость яв­ляется лишь ее последствием», — считал Г. Лебон¹⁵⁹.

«Следовательно, главные отличительные призна­ки находящегося в массе индивида таковы: исчезно­вение сознательной личности, преобладание бессозна­тельной личности, ориентация мыслей и чувств в одном и том же направлении вследствие внушения и зараже­ния, тенденция к безотлагательному осуществлению внушенных идей. Индивид не является больше самим собой, он стал безвольным автоматом».

Одним лишь фактом своей принадлежности к мас­се человек «спускается на несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации. Будучи единичным, он был, может быть, образованным индивидом, в массе он — варвар, то есть существо, обусловленное первичными позывами. Он обладает спонтанностью, порывисто­стью, дикостью, а также и энтузиазмом и героизмом примитивных существ»¹⁶⁰.

З. Фрейд писал: «Импульсы, которым повинуется масса, могут быть, смотря по обстоятельствам, благо­родными или жестокими, героическими или трусливы­ми, но во всех случаях они столь повелительны, что не дают проявляться нс только личному интересу, но даже инстинкту самосохранения. Ничто у нее не бывает преднамеренным. Если она и страстно желает чего-нибудь, то всегда ненадолго, она неспособна к посто­янству воли. Она не выносит отсрочки между желани­ем и осуществлением желаемого. Она чувствует себя всемогущей, у индивида в массе исчезает понятие не­возможного»¹⁶¹.

Влияние массы на индивида протвиоречиво. В мас­се человек способен на все. Известно, что масса людей может совершить такие преступления, на которое каж­дый из составляющих ее индивидов по отдельности никогда не способен. Масса способна на убийство, при­чем потом никакие расследования не могут обнаружить того, кто конкретно бил, стрелял или орудовал, скажем, сaпepнoй лопаткой. Помимо уже названных изменений индивидуального сознания под влиянием массы, суще­ствует еще один феномен — так называемой ретроградной амнезии, частичной потери памяти на прошедшие события. Обычно человек просто не может в деталях вспомнить, что он делал в той или иной массе. Он вполне искренне забывает детали произошедшего. Его воспоминания обычно носят отрывочный, фрагментарный характер. Амнезия сопровождается упадком сил после сильного эмоционального стресса, что соответствует состоянию «физиологического аффекта». Согласно уго­ловному кодексу ряда стран, такое состояние даже смяг­чает правовую ответственность за действия, «совер­шенные в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения».

Однако все обстоит далеко не только так ужасно. С одной стороны, разумеется: «Для правильного сужде­ния о нравственности масс следует принять во внима­ние, что при совместном пребывании индивидов мас­сы у них отпадают все индивидуальные тормозящие моменты и просыпаются для свободного удовлетворе­ния первичных позывов все жестокие, грубые, разру­шительные инстинкты, дремлющие в отдельной осо­би...». Однако это только одна сторона медали. С другой стороны, «массы способны и на большое самоотрече­ние, бескорыстие и преданность идеалу»¹⁶².

Как уже отмечалось, индивид обычно исходит из понимания личной пользы. В массе побуждение выгоды обычно отсутствует. З. Фрейд даже считал, что в отдель­ных случаях можно говорить о повышении нравствен­ного уровня отдельного человека под воздействием мас­сы. Это зависит от того политико-психологического «стержня» (события, мнения, чувства), вокруг которого сложился тот или иной вариант массовой психологии и, соответственно, возникла некоторая масса людей. По­нятно, что массы, совершавшие Великую французскую революцию, явно обладали несколько иной психологи­ей, чем, скажем, массы турок, устроивших геноцид ар­мянам в начале XX века. Хотя в обоих случаях действо­вали во многом аналогичные механизмы массового поведения, оно было окрашено совершенно различны­ми политико-идеологическими ценностями и идеалами.

Особенности поведения массы зависят от индиви­дуальности лидеров, их типов и от их психологических качеств. Это, безусловно, люди особого склада. «Нет надобности, чтобы число этих апостолов было очень велико для выполнения их задачи. Надо вспомнить, какое небольшое число ревнителей было достаточно для возбуждения столь крупного движения, как кре­стовые походы — событие, быть может, более чудесное, чем насаждение какой-либо религии, так как миллионы людей были доведены до того, что бросили все, что­бы устремиться на Восток, и возобновляли не раз это движение, несмотря на самые крупные неудачи и жес­точайшие лишения»¹⁶³.

В отличие от Г. Тарда, считавшего, что масса сама находит себе лидеров, выталкивая их из себя, большее распространение получили взгляды Г. Лебона. Он опи­сывает четыре основных типа таких «вожаков». Пер­вый — убежденные проповедники, апостолы неких верований (независимо, религиозных, социальных или сугубо политических). «Загипнотизированные порабо­тившей их верою, они готовы на все жертвы для ее распространения и кончают даже тем, что исключи­тельно целью своей жизни ставят воцарение этой веры. Эти люди находятся как в полубреду, изучение их требует патологического исследования их умствен­ного состояния, но, несмотря на это, они всегда игра­ли в истории громадную роль». Такой «апостол всегда представляет собой религиозно настроенный ум, одер­жимый желанием распространить свое верование; но вместе с тем и прежде всего это ум простой, совершен­но не поддающийся влиянию доводов разума. Его ло­гика — элементарна. Законы и всякие разъяснения совершенно недоступны его пониманию». Г. Лебон особо подчеркивал внешнюю «простодушную наивность» этих людей. Ничто их не затрудняет. Для них ничего нет легче, чем перестроить общество. «Подда­ваясь все более и более гипнозу двух или трех непре­станно повторяемых формул, проповедник-социалист чувствует жгучую потребность распространять свою веру...»¹⁶⁴. В структуре поведения этого типа личности особенно выделяется жажда разрушения: «По-видимо­му, почти во все времена имел силу общий психологический закон, по которому нельзя быть апостолом чего-либо, не ощущая настойчивой потребности кого-либо умертвить или что-либо разрушить»¹⁶⁵.

Второй тип лидеров массы — фанатики одной идеи. «Повседневно встречаются очень умные люди, даже выдающиеся, теряющие способность рассуждать, когда дело касается некоторых вопросов. Увлеченные тогда своей политическою или религиозною страстью, они обнаруживают изумительное непонима­ние и нетерпимость. Это случайные фанатики, фанатизм которых становится опасным лишь тогда, когда его раздражают»¹⁶⁶. Это «помощники апостолов», час­то движимые яростью (манией) преследования.

Третий тип лидеров массы «принадлежит к об­ширной семье дегенератов. Занимая, благодаря своим наследственным порокам, физическим или умствен­ным, низкие положения, из которых нет выхода, они становятся естественными врагами общества, к которому они не могут приспособиться вследствие своей неизлечимой неспособности и наследственной болез­ненности. Они — естественные защитники доктрин, которые обещают им и лучшую будущность, и как бы возрождение». У данного типа мало фанатизма, нет ув­лечения одной идеей и даже особой стойкости веры. Тут все решает личная заинтересованность.

Наконец, четвертый тип лидеров массы, обычно приходящий на смену предыдущим «вожакам» и овла­девающий массой после того, как фанатики ее сфор­мировали и основательно «разогрели» — обычный тиран или диктатор. Он может сочетать в себе некото­рые черты предшествующих «проповедников», но не это главное. Он умеет заставить массу полюбить себя и возбудить боязнь к себе. «За Суллою, Марием и междоусобными войнами выступали Цезарь, Тиберий, Нерон. За Конвентом — Бонапарт, за 48-м годом — На­полеон III»¹⁶⁷.

Г. Лебон довел свой анализ до конца XIX века. Ана­лизируя происходившее в России в начале XX века, Н.А. Бердяев писал: «В России появился новый антропо­логический тип, новое выражение лиц. У людей этого типа иная поступь, иные жесты.... Этот новый душевный тип оказался очень благоприятным плану Ленина, он стал материалом организации коммунистической пар­тии, он стал властвовать над огромной страной».

Однако только к концу XX столетия стало понят­но: «Большевики открыли истину, секрет которой за­ключался в весьма простых посылках: масса требует не идей, а лозунгов, не логики, а обещаний, не призы­вов к размышлениям, а угадывания ее настроения. Тогда она превращается из аморфной массы в разрушительную материальную силу. И XX век использовал искренность в качестве способа достижения цели, поевратившись в самое неискреннее столетие. Отпа­ла необходимость в проповедниках и правдолюбцах — их место заняли Троцкие, Муссолини, Гитлеры. Куми­ры и вожди масс, способные истерической неистово­стью управлять настроением множества людей, дово­дя их до искренней жажды разрушения»¹⁶⁸.

В свое время подобные анализы производили впе­чатление тенденциозности и социальной ангажирован­ности их авторов. Однако, если вспомнить, например, хотя бы многократно описанный фанатизм поведения А. Гитлера, известный из мемуаров современников моноидеизм В.И.Ленина или природную ущербность, сухорукость и лицо в оспинах И.В. Сталина, то многое представляется достаточно убедительным.

Фундаментальным политико-психологическим фактом является то, что всякий раз в истории во главе масс стояли особого типа лидеры, не обычные, а во многом аномальные индивиды. Подчеркнем, что прак­тически все они, за единичными исключениями, были исключительно лидерами массы. Исчезала или реструктурировалась масса — исчезали, уходили в поли­тическое небытие эти лидеры. В свою очередь, если случалось что-то с ними — быстро растворялась или видоизменялась ведомая ими масса.

NB

1. В отличие от групп, больших и малых, всегда так или иначе организованных и структурированных (в том числе, политически), массы — это принципиально неорганизованные и неструктурированные субъекты политики. В основе политической психологии масс лежит массовое сознание. Массовое сознание — один из видов общественного сознания, реальная форма его практического существования. Это особый вид общественного сознания, свойственный большим неструктурированным множествам людей («массам»). Массовое сознание определяется как совпадение (совмещение или пересечение) основных, наиболее значимых компонентов сознания большого числа «классических» групп (больших и малых), однако не­сводимый к ним. Это новое качество, возникающее из совпадения отдельных фрагментов психологии дест-руктурированных по каким-то причинам «классиче­ских» групп. В силу недостаточной специфичности источников своего появления и неопределенности самого своего носителя, массовое сознание в основном носит обыденный характер.

2. Массы как носители массового сознания социологи­чески определяются как некоторой ситуативно воз­никающие общности, вероятностные по своей при­роде, гетерогенные по составу и статистические по формам выражения (функционирования). При явной психологической неполноте, это определение позво­ляет разграничить массу и группы. Основные виды масс выделяются по ряду ведущих признаков. Массы делятся на 1) большие и малые; 2) устойчивые (постоянно функционирующие) и неус­тойчивые (импульсные); 3) сгруппированные и несгруппированные, упорядоченные или неупорядочен­ные в пространстве; 4) контактные и неконтактные (дисперсные); 6) спонтанные, стихийно возникающие, и специально организуемые; 7) социально однородные и неоднородные. В конкретно-практическом выражении, в качестве основных разновидностей масс, выделяются толпа, «собранная публика» и «несобранная» публика. Среди основных качеств — свойств массы выделя­ются статистичность; стохастичная, вероятностная природа; ситуативность и гетерогенность. Они и оп­ределяют массовое сознание как своего рода внеструктурный «архипелаг» в социально-групповой структуре общественного сознания, образование не устойчивое, а как бы «плавающее» в составе более широкого целого. Сегодня архипелаг включает одни «острова», завтра — другие. С содержательной точ­ки зрения, в массовом сознании запечатлены знания, представления, нормы, ценности и образцы поведения, разделяемые той или иной возникающей по тем или иным обстоятельствам совокупностью индивидов — массой.

3. Массовая политическая психология — единство массового политического сознания и массового политического поведения, детерминированного этим сознанием. Массовое политическое сознание — особая разновидность массового сознания, имеющая в качестве основного содержания политические проблемы, на решение которых направляется политическое поведение массы. Массовое политическое сознание — это массовое сознание общества по отношению к вопросам, имеющим актуальное политическое содержание и определенные политические последст­вия. Это особое, обладающее специфическими (политическими) механизмами детерминации и, следо­вательно, определенной автономностью слагаемое массового сознания — особый, политизированный сегмент массового сознания, По происхождению, массовое политическое созна­ние повторяет путь массового сознания. Однако оно возникает и распространяется, лишь когда соверша­ются крупные социально-политические события, разрушающие привычную структуру общества и его стратификацию. По структуре, массовое политиче­ское сознание включает основной (первичный) эмо­ционально-действенный, и вторичный рациональный уровни. Рациональный уровень включает более ста­тичные (типа оценок и ожиданий, ценностей и «об­щих ориентаций») и более динамичные (типа массо­вых мнений и настроений) компоненты.

4. Массовое политическое сознание проявляется в сти­хийных формах массового политического поведения. Содержательно, это неорганизованное, но одинако­вое и относительно необычное внегрупповое пове­дение больших масс людей, ситуативное и временное, связанное с особыми политическими обстоятельст­вами. Примерами стихийного массового поведения являются стихийная массовая агрессия в периоды войн и политических потрясений, или, напротив, сти­хийная массовая паника, связанная с поражениями в войнах и восстаниях. Понятие «политической массы», как субъекта поли­тического поведения, крайне изменчиво, ситуативно и, в целом, неопределенно. Развитие массового по­литического сознания зависит от масштаба охвата людей общими психическими состояниями, опреде­ляемыми политическими причинами. Созревая пер­воначально в рамках традиционно выделяемых групп, отдельные компоненты массового политического сознания могут распространяться, захватывая пред­ставителей иных групп и слоев общества и увеличи­вая тем самым массу, а могут, напротив, и сокращать­ся, сужая размеры субъекта массового политического сознания и поведения. Размытость границ субъекта осложняет типологизацию массового политического сознания. В качестве оснований для его дифференциации на самостоятель­ные типы используется ряд свойств. Во-первых, его «общий и актуальный мыслительный потенциал» (объем позитивных знаний, которыми располагают массы и пользуются в своей жизнедеятельности). Во-вторых, «пространственная распространенность» (объем захватываемой массы). В-третьих, темпоральность (временная устойчивость). В-четвертых, степень связности и непротиворечивости. В-пятых, его управ­ляемость. В-шестых, уровень развития массового соз­нания. В-седьмых, характер выраженности. В-восьмых, особенности используемых экспрессивных средств, и т. д., и т. п. Однако наиболее адекватным является создание комплексных, многомерных, сферических моделей массового политического сознания, позво­ляющих заблаговременно, прогностически выявить возможные варианты не только стабильного, но и стихийного массового политического поведения Основные характеристики (свойства) массового по­литического сознания — эмоциональность, зарази­тельность, мозаичность, подвижность и изменчи­вость. Оно всегда конкретно. Как правило, оно неоднородно, аморфно, противоречиво, лабильно и размыто. Оно возникает в силу того, что люди все­гда, тем или иным образом, непосредственно или опо­средованно, взаимодействуют друг с другом в про­странстве и времени. В ходе такого взаимодействия, общения и совместной деятельности, они совместно вырабатывают общие представления, чувства, мне­ния, фантазии и т. д. — компоненты общего для них массового сознания. С этой точки зрения, процесс образования, возникновения массового сознания точнее всего передается терминами «порождение», «производство», «продуцирование», схватывающими обе стороны взаимосвязи — и внешние условия, и за­кономерности саморазвития массового сознания. В качестве макроформ массового политического соз­нания обычно выступают общественное мнение и массовые политические настроения.

5. Масса меняет индивидуальное поведение, стирая групповые различия между ними и трансформируй нивелируя всю индивидуальную психику. Главные отличительные признаки индивида в массе: аноним­ность и исчезновение сознательной личности, пре­обладание бессознательной личности, снижение ин­теллекта и всей рациональной сферы, ориентация массой мыслей и чувств индивида в одном и том же направлении, тенденция к безотлагательному осуществлению внушенных идей. Утрачивая индивидуальную ответственность, индивид обретает ощущение всемогущества и безответственности. Механизмами психологического влияния массы на индивида явля­ются заражение, подражание и внушение. Масса оказывает на индивида двойственное влияние. Если отдельный индивид всегда руководствуется личным интересов, то масса свободна от него. Зна­чит, она может быть направлена либо в криминаль­ную, либо бескорыстную сторону. Массе может быть свойственно разрушение, но ей может двигать и оду­хотворенность во имя каких-то идеалов. Массой движут вожди особого типа — «вожаки». Во-первых, это убежденные проповедники, апостолы неких верований (религиозных, социальных или по­литических). Во-вторых — фанатики одной идеи, «помощники апостолов». В-третьих — «дегенераты», ущербные физически, умственно или социально лич­ности, защитники доктрин, которые обещают им лучшую будущность. В-четвертых, это тираны или диктаторы. В свое время подобные типологии (в ча­стности, разработанные Г. Лебоном) производили впечатление тенденциозности и социальной ангажи­рованности их авторов. Однако, если вспомнить хотя бы общеизвестный фанатизм А. Гитлера, известный из мемуаров современников, моноидеизм В.И. Ленина или природную ущербность, сухорукость И.В. Стали­на, то многое представляется убедительным.

Для семинаров и рефератов

1. Баталов Э.Я. Массовое политическое сознание со­временного американского общества: Методология исследования. // Общественные науки. — 1981. — №3. — C. 87—120.

2. Грушин Б.А. Массовое сознание: Опыт определения и проблемы исследования. — М., 1987.

3. Дилигенский Г.Г. Марксизм и проблемы массового сознания. // Вопросы философии. — 1983. — № 11. — С.3—15.

4. Ольшанский Д.В. Актуальные тенденции в исследо­вании массового сознания. — М., 1989.

5. Современное политическое сознание в США. — М., 1980.

6. Lippman W. Publik Opinion. — N. Y., 1922.

7. Risman D. The Lonely Crowd. — N. Y., 1950.

8. Smelser N.J. Theory of collective behavior. — N. Y., 1963.

Глава 10

ПСИХОЛОГИЯ МАССОВЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ НАСТРОЕНИЙ

Массовые настроения как политико-психологический феномен в жизни общества. Концептуальные вопросы взаи­мосвязи массовых настроений и политического сознания, политической культуры, политического поведения и поли­тической системы.

Определение и природа массовых настроений. Меха­низм возникновения массовых политических настроений — расхождение притязаний (ожиданий) масс и возможностей их реализации в реальной жизни. «Позитивные» («конст­руктивные») и «негативные» («деструктивные»), активные и пассивные массовые политические настроения. Основные политико-психологические характеристики массовых на­строений. Динамика и основные этапы развития массовых политических настроений, факторы, определяющие сте­пень выраженности массовых настроений в политической жизни. Массовые настроения как основа массовых полити­ческих действий. Уровни экспрессивности массовых на­строений.

Субъекты массовых политических настроений. Виды, разновидности массовых политических настроений, ос­новные подходы к их классификации. Основные функции массовых настроений: субъективное обеспечение динамики политических процессов через формирование субъектй потенциальных политических действий; инициирование и регуляция политического поведения; выработка страте­гической оценки, долгосрочного отношения к политической реальности.

Возможности воздействия на массовые политические настроения. Проблема прогнозирования развития массо­вых политических настроений.

Массовые настроения и массовые политические дви­жения. Массовые настроения и процессы модификации по­литической системы. Массовые настроения и развитие политического мышления.

Политическую психологию общества можно изу­чать как минимум с двух методологически разных точек зрения. Первая, делающая упор на анализе по­литических институтов, ставит во главу угла рассмот­рение статичных политических структур и институтов власти, а также той институционализированной систе­мы политико-психологических отношений, в которой осуществляется нормативная деятельность субъектов политики — в первую очередь, субъектов властных от­ношений. Вторая точка зрения, опирающаяся на ана­лиз процессуальный, видит центр изучения в динами­ке политических процессов, обычно определяемых не институционализированной, во многом спонтанной активностью широких масс общества, вовлеченных в тот или иной период времени в самостоятельную по­литическую деятельность, детерминированную таки­ми факторами, как собственная политическая психо­логия и, прежде всего, собственные политические настроения масс. Первая позиция наиболее адекват­на при изучении стабильных социально-политических систем с доминирующим влиянием формализованных политических институтов. Вторая — при исследовании лабильных, быстро меняющихся ситуаций с размытым влиянием институтов власти и, напротив, с доминиро­ванием трудно поддающейся управлению настроенческой политико-психологической самодеятельности масс. Ситуации второго рода обычно определяются понятиями «переходного» или «смутного» времени;

это периоды ослабления власти прежних политиче­ских институтов, их постепенного разрушения и мо­дификации, а также появления элементов новой поли­тической системы.

Одним из примеров такого времени может служить развитие событий в новейшей истории России. Оно от­четливо показало: для понимания происходящего уже явно недостаточно преобладавшего ранее институционального подхода. Игнорировавшийся как «публицистический» и «описательный» фактор массовых настроений становится совершенно необходимым для осмысления социально-политических процессов пе­реходного времени.

ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОСТЬ

В свое время В.О. Ключевский писал о Смуте кон­ца XVI — начала XVII веков в российском обществе: «Почвой для нее послужило тягостное настроение на­рода, общее чувство недовольства, вынесенное наро­дом из царствования Грозного и усиленное правлени­ем Б. Годунова»¹⁶⁹. Говоря более подробно, «это было тягостное, исполненное тупого недоумения настрое­ние общества, какое создано было неприкрытыми без­образиями опричнины и темными годуновскими ин­тригами»¹⁷⁰. По ходу Смутного времени общество само увидело силу массовых настроений. «Прежде всего из потрясения, пережитого в Смутное время, люди Московского государства вынесли обильный запас новых политических понятий, с которыми не были знакомы их отцы... Это и есть начало политического размышления»¹⁷¹.

Анализ данного периода потребовал и от историка выделить специальный раздел в описании последствий Смуты — «Настроение общества». В нем В.О. Ключев­ский пишет: «Внутренние затруднения правительства усиливались еще глубокой переменой в настроении на­рода. Новой династии приходилось иметь дело с иным обществом, далеко не похожим на то, каким правили прежние цари... Недовольство становится и до конца века остается господствующей нотой в настроении на­родных масс... Эта перемена выразилась в явлении, ка­кого мы не замечали прежде в жизни Московского го­сударства: XVII век был в нашей истории временем народных мятежей»¹⁷².

Согласно В.О. Ключевскому, определенные мас­совые настроения, накопившись в рамках стабильной социально-политической системы, со временем при­вели к ее разрушению и перемене в политической психологии людей. «Разбушевавшись», массовые на­строения стали на долгое время определять характер социально-политической жизни. Потребовалось зна­чительное историческое время для того, чтобы насту­пило их умиротворение и, соответственно, возникла политико-психологическая основа для стабилизации социально-политической системы. В.О. Ключевский одним из первых дал сравнительно развернутый историко-политологический и, одновременно, политико-психологический анализ влияния массовых настроений на политическую систему общества. Однако указыва­ли на роль этого фактора в политике, не вдаваясь в специальное рассмотрение, многие исследователи и до него.

Так, еще Аристотель, одним из первых обратив­шись к этому понятию, достаточно однозначно связы­вал «настроения лиц, поднимающих восстание», с осо­бого рода политическими процессами — мятежами, направленными на свержение власти, «политическими смутами» и разного рода «междоусобными войнами». Анализируя достаточно массовые, по тем временам, выступления граждан против властей, Аристотель пря­мо писал: «Во-первых, нужно знать настроение лиц, поднимающих восстание, во-вторых, — цель, к которой они при этом стремятся, и, в-третьих, чем собственно начинаются политические смуты и междоусобные рас­при»¹⁷³. Аристотель неоднократно подчеркивал ту бо­льшую роль, которую играет настроенческий фактор в особых вариантах социально-политической системы, связанных с доминированием на политической арене «охлократии», власти толпы, плебса. В подобных си­туациях рациональные начала политики уходят на зад­ний план, и вся политическая жизнь оказывается в плену массовых настроений,

Великий Н. Макиавелли указывал: «Глубокая и впол­не естественная вражда, ...порожденная стремлением одних властвовать и нежеланием других подчиняться, есть основная причина всех неурядиц, происходивших в государстве... Ибо в этом различии умонастроений находят себе пищу все другие обстоятельства, вызы­вающие смуты…»¹⁷⁴.

История показывает, что роль массовых настрое­ний становится влиятельной с периода средневековья. Город как особый способ группирования людей того времени порождал заразительные массовые психиче­ские процессы. Под влиянием этих процессов значите­льные общности приходили в сходные психические состояния. Это проявлялось в разнообразных действиях масс, включая специфически политические действия. В дальнейшем значение настроенческих факторов возрастало.

XX век породил глобальные политические фено­мены. Многократно усилилась реальная вовлечен­ность масс в политику. Однако дело не сводилось к чисто количественному росту их влияния. Произошли серьезные качественные изменения массового субъ­екта политических процессов, особенно явственные на современном этапе.

Во-первых, массовое промышленное производст­во, опирающееся на достижения научно-технической революции, выразилось, среди прочего, в стремитель­ном росте потребностей людей. Едва ли возможно в предыдущей истории обнаружить ситуации, когда по­требности и притязания каждого нового поколения столь разительно отличались бы от предыдущего как в материальной, так и в духовной, и в политической сферах.

Во-вторых, возросли не только потребности, но и возможности их удовлетворения. Динамизм жизни, уг­лубление интеграционных процессов, реальная транс­портная и информационная нивелировка расстояний породили не только новые требования, но и ощущение легкости их достижения.

В-третьих, выросла массовая готовность к актив­ным действиям. Подчеркнем провоцирующее влияние средств массовой информации: воздействуя на массу, они не просто стимулируют те или иные потребности и демонстрируют способы их достижения, а стремят­ся вызвать непосредственную массовую реакцию в виде конкретных действий и акций.

Наконец, в-четвертых, в качестве следствия на­званных изменений, возникает главное: определяющи­ми в поведении масс все больше становятся не устояв­шиеся, осознанные позиции, а быстро увлекающие, импульсивные, во многом спонтанные настроенческие факторы, вытекающие из изменений условий производ­ства в эпоху научно-технической революции и техно­логической перестройки, перемен в социальной струк­туре и частной жизни, трансформации потребностей и возможностей их удовлетворения, а также общего во­зрастающего динамизма жизни. Становление нового типа работника связано с изменениями психики и по­ведения, проявляющимися, наряду с другими, и в по­литической сфере.

На фоне этого все более заметным становится определенное отставание привычных социально-поли­тических регуляторов жизни, не успевающих приспо­сабливаться к быстрым переменам в условиях жизни и массовой психологии. Широкие молодежные волне­ния, охватившие западный мир в конце 60-х гг., отчет­ливо показали: созрели новые потребности. После этого многочисленные «движения протеста», прино­ся все новые проявления «контркультуры», только подтверждали это. В 70-е гг. бурные настроения не­довольства распространились на Западе на этниче­ские общности. Затем начались внешнеполитические осложнения, связанные с всплеском религиозных на­строений на Востоке. Прямые политические последст­вия повлекли антивоенные настроения — прежде все­го, в Западной Европе. Конец 80-х гг. ознаменовался массовыми взрывами политических настроений в Вос­точной Европе. Рост радикализма, волны политического терроризма, обилие примеров неупорядоченного, ха­отичного поведения значительных общностей людей — все это отражает определенное ослабление влияния традиционно трактуемого, прежде всего социально-классового сознания и, напротив, усиление роли массо­вых настроений, все более непосредственно проявляю­щихся в социально-политической жизни. Таким образом, массовые политические настроения непосредственно связаны с динамичными политическими процессами нашего времени, влияя на поведение масс как субъек­та этих процессов, обеспечивая динамический компо­нент общественно-политического развития. Их роль растет, отражая изменения, приносимые научно-техни­ческой и информационной революциеями.

Из сказанного понятно, что главной задачей данной главы является рассмотрение массовых политических настроений и их функционирования в политических процессах прежде всего динамичного, «смутного» вре­мени в качестве особого субъективного механизма мас­сового политического поведения. К глубокому сожале­нию, эта проблематика недостаточно разработана как в зарубежном, так и в отечественном обществознании. С зарубежной социально-политической наукой все по­нятно: рациональный характер политического мышления в развитых западных странах, доминирование гражданского типа политической культуры давно отодвинули проблематику массовых политико-психологических явлений. Последние фундаментальные работы, исследовавшие массовую политическую психологию на Западе, датируются первыми десятилетиями теперь уже прошлого века. Индивидуализация сознания оставила данные явления в историческом прошлом — естественно, исчезли и соответствующие главы из научных трудов.

В отечественной науке невнимание к данной проблематике имело свои истоки. Причины этого носили явственный политико-идеологический характер: тоталитарная система не нуждалась в знании реальной психологии масс; навязываемый ею стиль управления исключал необходимость внимания к настроениям «низов». Располагая действенным репрессивным и пропагандистским аппаратами, армией послушных и зависимых чиновников, «верхи» успешно манипулировали настроениями, используя лишь те из них, которые ощущали удобными и выгодными для себя.

Сегодня становится достаточно ясным, что успех большевиков в 1917 году не был случайным хотя бы в одном принципиальном отношении: именно эта политическая партия смогла уловить и выразить те настроения недовольства старой социально-политическое системой, настроения общинно-популистского толка, исходившие из тоталитарно-бунтующего «народного большевизма», которые были характерны для того времени. Было ли это, как теперь стало модным говорить, «заигрыванием с толпой», или — как писать уже не модно — аккумуляцией и отражением массовых настроений, — разница чисто терминологическая. Фактом остается пристальное внимание к проблематике политических настроений в большевистской литературу того времени, а также тот реальный политический результат, который был достигнут именно за счет такого внимания. Настроенческий фактор был одним из важнейших в большевистской теории и практике революции. Смутное время начала XX века полностью соответствует как предшествующим, так и последущим политико-психологическим изысканиям.

Сложность ситуации нашего времени состоит, однако, в том, что «последующие изыскания» датируются лишь самыми последними годами. После овладения политической властью, преодоления смутного времени и создания стабильной социально-политической системы большевизм — как по объективным (дестабилизирующий «оппозиционный интерес» к настроениям масс естественно меняется на стабилизирующий «правящий интерес» к подавлению многообразия и насаждению единообразия настроений), так и по субъ­ективным причинам (пришедшие к власти персонажи считали нормальным простое предписание их инди­видуальных настроений попавшим под их власть мас­сам) — наложил жестокие табу на изучение и, тем бо­лее, на политическое осмысление природы массовых настроений.

Тем самым, правящие силы, стремясь лишить сво­их противников инструмента анализа и использования массовой психологии, оказались в своеобразной мыше­ловке: не давая другим, они и сами перестали замечать происходящие в обществе процессы. И когда период стабильного развития системы стал меняться на пери­од развития динамичного, когда на горизонте замая­чило новое «смутное» время под названием «пере­стройка», те силы системы, которые начали реформы, оказались неготовыми к реальному разгулу массовых настроений. Спустя десятилетия после В.И. Ленина М.С. Горбачев стал повторять практически те же самые слова о роли и значении настроений, однако совре­менное руководство оказалось неготовым к практиче­ской работе с этим фактором политического поведе­ния. Можно спорить со многими взглядами писателя В.Г. Распутина, но нельзя не согласиться с мыслью, высказанной им еще на Первом съезде народных де­путатов СССР: «Когда-нибудь мы пожалеем, что пре­небрегли столь важной наукой в это переломное вре­мя, как политическая психология. Знание этой науки, позволяющей учитывать настроения людей, способно принести самые неожиданные и удивительные резуль­таты»¹⁷⁵.

«Пренебрежение» такого рода продолжалось мно­гие десятилетия. Реальная проблематика массовых по­литических настроений была вытеснена откровенной апологетикой «социалистического оптимизма» и разо­блачениями «капиталистического пессимизма»¹⁷⁶. Подоб­ные вульгаризированные представления прикрывали тупики сталинской тоталитарной системы, обречен­ность брежневского застоя, а также многие некомпе­тентные в социально-политическом плане действия «верхов» эпохи перестройки. Все это и загнало общество в ситуацию кризиса — во многом, именно из-за «оправданного наукой» монополизма принимавшихся решений и связанного с этим игнорирования психологии масс.

Реальные массовые настроения были подменена фикцией в виде «общественного настроения», кото­рое, в соответствии с целями и задачами система трактовалось как предписанное субъекту социально-классовой природой общества (раз ты член социали­стического общества, то просто обречен на истори­ческий оптимизм); соответствующее единственно правильной научной идеологии пролетариата; отра­жающее некую «общественную атмосферу». Нет смысла останавливаться подробно на рассмотрении данных фикций. Реальная жизнь неумолима: распад социально-политической системы окончательно уничтожил флердоранж «монолитного единства» массовой психологии, якобы свойственной «новой исторической общности». «Общественное настрое­ние» ушло в небытие, сменившись плюрализмом мно­гообразных и по-разному направленных политиче­ских настроений, требующих своего концептуального осмысления и политического реагирования.

МАССОВЫЕ НАСТРОЕНИЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ НАУКА (понятийный анализ)

Начнем с того, что если массовые настроения яв­ляются реальным фактором политических процессов, то их наиболее адекватное теоретико-концептуальное осмысление должно начинаться в рамках политической науки. Специальный анализ позволяет выделить сле­дующие основные, причем традиционные понятия и категории этой науки, связанные с массовыми полити­ческими настроениями: политическое сознание, поли­тическая культура, политическое поведение. Через них массовые настроения соотносятся с политической сис­темой и отдельными ее компонентами.

В общем виде такой подход созвучен распростра­ненной точке зрения: еще согласно М. Гравиц, в част­ности, «политическую науку можно определить как изучение того, как люди используют институты, регу­лирующие их совместную жизнь, и изучение идей, приводящих в движение людей... Можно сказать, что в предмете политической науки тесно переплетены идеи, институты и люди»¹⁷⁷.

Анализ исследований политического сознания по­зволяет выявить его взаимосвязи с политическими настроениями. В отечественной науке распростране­на трактовка политического сознания как, в широком смысле, массового сознания общества по отношению к вопросам, имеющим политическое значение как по актуальному содержанию, так и по возможным послед­ствиям. Такое сознание включает в себя сознание «классических» групп социально-классового характе­ра с присущими им определенными (групповыми) типами общественного сознания, а также некоторые «иные типы сознания», присущие специфическим множествам индивидов, объединяющих представите­лей различных групп, но в то же время не имеющих отчетливо группового характера¹⁷⁸.

Главным таким «множеством» является масса, а одной из ведущих «макроформ» функционирования ее сознания называются массовые настроения. Послед­ние выступают в качестве стержня, «ядра», органи­зующего «поля» массового сознания — широкие сово­купности образов, мнений, знаний, волевых импульсов и т. п. Массовые политические настроения, по сути дела, выступают в качестве одной из самых распро­страненных форм функционирования массового поли­тического сознания на повседневном, обыденном уров­не. Согласно ряду воззрений, это и есть определенное состояние сознания достаточно больших множеств лю­дей, принадлежащих к той или иной социально-поли­тической действительности.

Настроения, по оценке ряда отечественных и значительного числа западных психологически и со­циологически ориентированных направлений, явля­ются своеобразным предвестником такого важного компонента политического сознания, как обществен­ное мнение. При специальном анализе становится очевидным, что они являются одной из первых реак­ций политического сознания, его первичным оценоч-иым, а иногда и непосредственно действенным ком­понентом. В онтологическом плане это неотъемлемая часть феномена массового сознания, в гносеологиче­ском же — субкатегория по отношению к данному понятию.

Анализ наиболее распространенных трактовок по­литической культуры показывает: начиная от клас­сических западных работ по этой проблеме¹⁷⁹, в нее включаются так или иначе объясняемые «субъектив­ные компоненты»— «эмоциональные и оценочные ориентации». Сама же она в русле данной традиции рассматривается большинством исследователей как «субъективная сторона политической системы», как ее «социально-психологический момент», по природе «субъективный и лежащий в основе политических действий». Обобщая взгляды представителей разных течений, модно констатировать наличие трех видов связей между политической культурой и массовыми политическими настроениями.

Во-первых, согласно большинству западных и оте­чественных работ, политическая культура как более широкое явление, чем политическое сознание, включа­ет последнее вместе с настроениями, выступающими в качестве основы актуального политического созна­ния. Политические настроения служат в определенной мере оценочным показателем включенности людей в политическую культуру, отражая эффективность поли­тической социализации. Во-вторых, по мнению ряда прежде всего отечественных исследователей, настрое­ния входят в политическую культуру как не всегда осознаваемые компоненты прежних, разрушенных или вытесненных вариантов политического сознания — в виде социально-политической памяти общества, как наслоения прежних политических систем, как элемен­ты традиций. В-третьих, согласно взглядам исследова­телей политических идеологий, такие настроения вхо­дят в политическую культуру как возможная основа будущих идеологических построений, как прообраз бу­дущего политического сознания и, возможно, будущего варианта политической системы. В методологиче­ском отношении массовые политические настроения и здесь выступают как субкатегория по отношению к понятию политической культуры.

Изучение наиболее влиятельных концепций политического поведения убеждает в том, что наиболее тесно массовые политические настроения связаны именно с политическим поведением. Особенно на­стойчиво эта связь отстаивается сторонниками пове­денческого направления в политологии. Действитель­но, если «наиболее распространенной является оценка политического поведения как любой формы участия в осуществлении власти (или противодействия ее осу­ществлению)»¹⁸⁰, то одним из самых существенных яв­ляется вопрос о движущих силах и механизмах тако­го участия. Действия масс как субъекта политического поведения в такой трактовке подчиняются закономер­ностям массовой психологии, одним из важнейших компонентов которой являются настроения. Массовые политические настроения выступают в качестве одно­го из существенных механизмов, определяющих поли­тическое поведение: «...настроения, возбуждение, убе­ждение масс должны проявляться и проявляются в действии»¹⁸¹. Согласно взглядам многих исследовате­лей, первоначально сугубо внутренние субъективные переживания, за которыми стоят объективные поро­дившие их условия, на определенном уровне своего развития становятся силой, мотивирующей реальные действия масс, направленные на изменение тех усло­вий, которые породили некоторые настроения. В дан­ном случае связь также ясна: массовые политические настроения рассматриваются как субкатегория и по отношению к понятию политического поведения.

В рамках поведенческого направления общая кар­тина выглядит следующим образом. Массовые поли­тические настроения, являясь одним из глубинных компонентов политического сознания, существенной частью политической культуры, через названные фено­мены, опосредуясь ими, действуют на людей, вызывая то или иное политическое поведение. Роль массовых настроений состоит в том, что это один из стержневых механизмов политических процессов, влияние кото­рого прослеживается сквозным образом: от внешних условий, через их внутреннюю оценку, через поли­тическое сознание и политическую культуру — на по­этическое поведение.

Массовые настроения, как показывает анализ распространенных теорий политической системы, тесно связаны с последней. Согласно ряду западных и, в меньшей степени, отечественных направлений, власть как центральный элемент политической системы вклю­чает не только политические институты и средства принуждения, идущие «сверху», но и определенные механизмы подчинения, вызревающие «снизу». Мас­совые настроения согласия подчиняться власти — один из таких механизмов. Анализ показывает: в рам­ках наиболее распространенных в современном мире типов политической культуры сам акт установления новой власти или овладения новой политической си­лой прежними структурами власти требует, в той или иной форме, согласия значительной части населения, наличия настроений в поддержку новой власти. На­против, утрата власти связана с недовольством боль­шинства, с развитием массовых оппозиционных на­строений.

Суммируя, можно заключить, что все основные компоненты политической системы в той или иной степени связаны с массовыми настроениями. Государ­ство — поскольку оно вынуждено считаться с такими настроениями и включать в себя определенные инсти­туты воздействия на них. Политические партии — по­скольку они формируются на основе и для выражения тех или иных достаточно массовых настроений. Те же причины связывают с настроениями общественные организации. Однако особое значение настроения имеют для такого важного компонента политической системы, каким являются массовые общественно-политические движения. Анализ показывает, что подав­ляющим большинством исследователей возникнове­ние и развитие таких движений связывается, прежде всего, с недостаточно осознанными, настроенческими факторами.

Проведенная таким образом теоретико-методоло­гическая работа демонстрирует: понятие «массовые политические настроения» вписывается в ряд обще­принятых в политической науке понятий и категории. Рассмотрение как субкатегории по отношению к ряду понятий свидетельствует об их общей роли в развитии многих политических явлений. Массовые настроения относятся к политико-психологическому пласту меха­низмов, которые связаны с политикой как особой деятельностью значительных масс людей. Они обеспе­чивают политику как деятельность со стороны ее субъекта.

НАСТРОЕНИЯ В ПСИХОЛОГИИ

Оттолкнемся от результатов общепсихологическо­го анализа природы настроений на уровне отдельного индивида— тогда яснее станут варианты социально-психологического понимания массовых, прежде всего общественных настроений, а также различные подхо­ды к выработке политико-психологического видения массовых настроений,

В рамках общей психологии индивидуальные на­строения рассматривались с разных точек зрения. Долгое время доминировали психофизиологические акценты, при которых настроения оказывались «аб­стракцией от однородных чувственных тонов пред­ставлений и ощущений»¹⁸² или «выражением корково­го самочувствия»¹⁸³. С другой стороны, умножались описания «специфических настроений», выражавших «особенности тех или иных народов». Одно из наибо­лее точных психологических описаний настроения дал А.Н. Леонтьев: «День, наполненный множеством собы­тий, казалось бы, вполне успешных, тем не менее мо­жет испортить человеку настроение, оставить у него некий неприятный осадок. На фоне забот дня этот осадок едва замечается. Но вот наступает минута, ко­гда человек как бы оглядывается и мысленно переби­рает впечатления прожитого дня. И вот в ту минуту, когда в памяти всплывает определенное событие, его настроение приобретает предметную отнесенность: возникает аффективный сигнал, указывающий на то, что именно данное событие и оставило у него эмоцио­нальный осадок»¹⁸⁴.

Современная общая психология определяет на­строение как определенное психическое состояние, интегрирующее влияние объективных событий на их субъективное переживание¹⁸⁵. В рамках деятельностной трактовки в отечественной психологии это — выс­ший уровень субъективного осмысливания (как про­цесса наделения субъективными смыслами) чего-то объективного. Это своего рода «пред-сознание», «чув­ственная подкладка», «ближайший резерв» сознания один из сильнейших регуляторов субъективной психи­ческой жизни. В основе настроений, с данной точки зрения, лежат потребности человека; это особая сиг­нальная реакция, указывающая на расхождение пот­ребностей с реальными условиями жизни и возможно­стями индивида. Сходных взглядов придерживаются и другие направления. Так, в школе топологической пси­хологии К. Левина было введено понятие «притязания». Этот порождаемый потребностями фактор определя­ет настроенность субъекта на успех или неудачу дей­ствий, в том числе социально-политической направ­ленности. В целом, в общепсихологическом ракурсе настроения хорошо исследованы прежде всего как мотивационный фактор индивидуального поведения.

В социально-психологических направлениях главным было установление собственно социальной спе­цифики тех или иных настроений. Западные исследо­ватели по преимуществу связывали ее с социальным поведением индивида и его влиянием на общество. Так, М. Дойч объяснял социальную апатию, как результат переживания индивидами субъективной вероятности неудачи перед лицом сложных социально-политиче­ских проблем и, соответственно, снижения уров­ня притязаний, не оставляющего надежд на успех в революционной борьбе¹⁸⁶. Отечественные исследовате­ли, напротив, в основном искали социальную при­роду настроений во влиянии общества на челове­ка, рассматривая этот вопрос с трех основных точек зрения.

Во-первых, социальные по генезису настроения, охватывающие те или иные социальные группы и слои, представлялись итогом социализации субъекта таких настроений, следствием его принадлежности к опре­деленной группе, слою или социально-политической системе. В этом русле настроения рассматривались как особое «сопереживание» (совместное переживание) людьми проблем той общности, членами которой они являются. Так в отечественной социальной психологии и возникло пресловутое «общественное настроение», которое оказывалось одновременно и эмоциональным отражением, и нормативным отношением, существующем в обществе. В такой трактовке общественные настроения были как бы предписаны субъекту социаль­но-классовой природой общества и носили ролевой ха­рактер: он должен был испытывать их почти в обязате­льном порядке как член той или иной группы, слоя, организации.

Во-вторых, настроения рассматривались как соци­альные по своему содержанию. Исходя из мысли Г.В. Плеханова о том, что «всякая данная «идеология»... выражает собой стремления и настроения данного общества или... общественного класса»¹⁸⁷, обществен­ные настроения трактовались в социологически ори­ентированной отечественной социальной психологии как особые, не связанные с индивидуальными явле­ния, определяемые идеологическими факторами. Это усиливало их нормативно-заданный характер.

В-третьих, настроения рассматривались рядом отечественных направлений как социальные по своему субъекту. И тогда, в соответствии с общей норматив­ной направленностью, они превращались в «настрое­ние всего общества», являющееся слагаемым некой «общественной атмосферы».

Теперь уже очевидно, что подобные обобщенно-социологические взгляды вели к недооценке реальной роли и неточному пониманию природы массовых на­строений, переживаемых людьми в социально-поли­тической жизни. В ней сосуществуют «общественные настроения», но иного плана — представляющие со­бой идеальные требования, которые предъявляет об­щественная система (включая группу, организацию и т. п. — набор социальных ролей), и реальные массо­вые настроения. Последние возникают и развивают­ся как специфические переживания теми или иными множествами людей степени соответствия идеальных норм — реальным жизненным возможностям их ове­ществления. Согласно отечественным вариантам интеракционистского направления, усваивая «общест­венные настроения» на уровне ролевых обязанностей, люди переживают их по-разному, в зависимости от того, подкрепляются ли нормы и идеалы социально-по­литической системы условиями непосредственного повседневного бытия людей. Так возникают реальные социально-психологические настроения, особые состяния, «связанные с осуществлением или неосуществимостью, с разными фазами борьбы за осуществление тех или иных надежд и чаяний, помыслов и замы­слов»¹⁸⁸, направленные позитивно или негативно по от. ношению к социально-политическим условиям жизни. Такая направленность и определяет социальный ха­рактер настроений.

Обобщая взгляды разных школ и направлений, можно заключить, что с социально-психологической точки зрения настроения — это особый феномен, сущ­ность которого состоит в переживании и наделении со стороны субъекта определенным смыслом его принад­лежности к социальной системе. Они определяются степенью идентификации себя с социальной ролью, а в конечном счете — с системой. При такой трактовке настроения неизбежно приобретают социально-поли­тическую окраску. Отражая степень удовлетворенно­сти общественно-политическими условиями жизни, настроения приобретают специфическую политическую направленность и могут становиться массовыми. Тогда они выходят за рамки социально-психологического на­правления и нуждаются в специальном политико-психологическом изучении. Таким образом, подойдя к пониманию роли настроений как фактора, опосредующего взаимоотношения людей и социально-политиче­ской системы, связанного с мотивацией массового поведения, социальная психология остановилась перед анализом их роли в политической деятельности. Это является бесспорной прерогативой политической пси­хологии.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

МАССОВЫХ НАСТРОЕНИИ

Оттолкнувшись от всего уже сказанного, рассмот­рим теперь непосредственно политико-психологиче­скую концепцию массовых политических настроении и их функционирования в политических процессах: природу этих настроений, их субъект, истоки возник­новения, этапы и закономерности развития, основные виды и типы, функции настроений, способы воздейст­вия на массовые политические настроения и воз­можности прогнозирования их развития в политике.

В политико-психологическом измерении массо­вые политические настроения — это однородная для достаточно большого множества людей субъективная, сложная аффективно-когнитивная сигнальная реакция, особые переживания комфорта или дискомфорта, отра­жающие удовлетворенность или неудовлетворенность общими социально-политическими условиями жизни; субъективную оценку возможности реализации соци­ально-политических притязаний при данных условиях; а также стремление к изменению условий ради осуществления притязаний. Это особые психические со­стояния, охватывающие значительные общности лю­дей — состояния, переходные от непосредственных эмоций к более или менее осознанным мнениям, вы­растающие из повседневных эмоций, но носящие бо­лее обобщенный в политическом отношении характер, рационализированные условиями политической жиз­ни, ее нормами и устоями.

Массовые политические настроения представля­ют собой особый политико-психологический феномен, не сводимый к традиционно фигурирующему «обще­ственному настроению». Они включают социально-нормативные (собственно «общественные»}, но и иные составлявшие, возникающие в результате пе­реживания соответствия общественных нормативов реальной жизни. Подчас массовые настроения могут носить отчетливо антиобщественный характер: так, настроения недовольства, охватившие широкие мас­сы населения России к 1917 г., отличались откровен­но оппозиционной, деструктивной по отношении к гос­подствовавшей общественно-политической системе направленностью. Если система, в меру своих возмож­ностей, внедряла в общество выгодные для себя нор­мативные настроения, то снизу, в качестве реакции на них, вырастали противоположные реальные массовые настроения.

Природа настроений определяется тем, что они становятся заметными при расхождении двух факторов: притязаний (ожиданий) людей, связанных с общими для значительного множества, массовыми потребностями и интересами, с одной стороны, и реальных условий жизни — с другой. Активные настроения, своеобразная готовность к политическим действиям возникают тогда, когда притязания и ожидания людей вступают в конфликт с возможностями их удовлетворения, и это противоречие актуально переживается людьми. Это специфическое состояние сознания, пред­шествующая действиям психологическая реакция зна­чительных общностей на рассогласование желаемого и действительного. Такая реакция в виде переживаний может принимать различные формы — от ненависти к политическим силам, допустившим отставание жиз­ненного уровня от потребностей масс, до восторга по отношению к тем силам, которые, напротив, обеспе­чивают рост возможностей осуществления массовых притязаний.

Особая форма — «пассивные настроения» типа безразличия и апатии, когда массы не верят в возмож­ность преодоления разрыва между притязаниями и возможностями их достижения. Например, в свое вре­мя поражение русской революции 1905 г. на несколь­ко лет создало ситуацию своеобразного паралича мас­совых притязаний и стремлений, лишенных опор в реальной жизни, утраты веры в себя, спада мотивации и активных политических действий» В целом же мас­совые политические настроения — это широкая субъ­ективная оценка социально-политической действитель­ности, как бы пропущенной сквозь призму интересов, потребностей, притязаний и ожиданий того или иного множества людей, массы.

Такие настроения быстро распространяются. Они заразительны. Над ними затруднен контроль со сторо­ны сознания. Они легко и быстро соединяют людей, находящихся в сходном социально-политическом поло­жении, порождая широкое чувство общности «мы», как правило, направленное против определенных «они», от которых зависит неустраивающее людей социально-политическое положение.

Возникновение массовых политических настрое­ний связано со взаимодействием двух факторов: 1) объ­ективного, предметного (реальная действительность), и 2) субъективного (разные представления людей о ре­альной действительности, различные ее оценки в свете интересов и потребностей). Выраженность настрое­ний в обществе зависит прежде всего от степени од­нородности его социально-политической структуры. Чем дифференцированнее, плюралистичнее эта струк­тура, тем больше выделяется различных групп, обла­дающих собственными потребностями и притязаниями, и каждая из них может иметь свои настроения. Чем сильнее, четче, яснее и однороднее представляются общественные отношения, тем более сжата социально-политическая структура и тем сильнее однородно-норма­тивный, «общественный» компонент настроений.

Выраженность настроений зависит, прежде всего, от степени очевидности расхождения потребностей и притязаний с предоставляемыми системой возможно­стями их удовлетворения, от несоответствия деклари­руемых прав и свобод — реальной действительности.

Развитие массовых политических настроений, как правило, носит циркулярный характер, напоминаю­щий своеобразное «эмоциональное кружение»: одни и те же настроения, имеющие общую основу (обычно именно неудовлетворенные социально-политические притязания) воспроизводятся по определенному цик­лу вновь и вновь. С одной стороны, это двигатель раз­вития (без неудовлетворенности нет мотивации деятель­ности). С другой — постоянный источник беспокойства для любой власти, вынужденной считаться с тем, что как только реальные условия жизни слишком оторвут­ся от притязаний, возникнут оппозиционные настрое­ния недовольства этой властью. Исторические при­меры показывают, что поиск массовой поддержки стремящимися к власти политическими силами на практике часто оборачивается своеобразным «взвинчи­ванием» притязаний масс: окрыленные надеждами, последние склонны отдавать власть тем, кто обещает достижение потребного. Однако, отрываясь от дейст­вительности, будучи необеспеченными реальным уров­нем жизни, неосуществленные притязания порождают массовое недовольство, подрывающее позиции власти. В этом проявляется диалектика взаимоотношений мас­сового политического сознания, в основании которо­го лежат настроения, связанных с ними динамичных политических процессов, и социально-политических структур и институтов, стабилизирующих политическое устройство жизни.

Цикл развития массовых настроений обычно вклю­чает пять основных этапов: от глухого брожения и заро­ждения настроений — через их накопление и кристал­лизацию — к максимальному подъему, проявляющемуся в политических действиях — затем к разрешению или спаду настроений, а в последнем случае, спустя время — к новому подъему.

Динамичность настроений связана не только со меной их направленности и интенсивности. Связана она и с быстротой перехода от настроений к осознанным мнениям, оценкам и действиям. В политико-психологическом отношении эта динамика выражается уровнями экспрессивности настроений, проявляющи­мися а) в том, чего люди хотят и молчаливо пережива­ют, б) на что надеются и способны выразить вербально, в) в принципе готовы отстаивать, г) привыкли считать своим и ни за что не отдадут.

Субъектом политических настроений является масса как совокупность людей, сплоченных общими переживаниями. Это особое объединение по функцио­нальному признаку, формирующееся на основе общих действий и факторов, побуждающих к таким действи­ям. Последние не всегда непосредственно следуют из классических представлений об особенностях того или иного слоя, группы или класса. Понятие «масса» ме­нее определенно и более ситуативно, чем названные общности — в массу объединяются разные люди из разных групп, охваченные в тот или иной момент дей­ствием общих политико-психологических факторов.

Зарождаясь в отдельных группах и слоях, настрое­ния чрезвычайно быстро распространяются и сами формируют массу в качестве своего субъекта. Так, например, в ходе революции «рабочая масса» может быстро превратиться в массу-«большинство всех эксплуатируемых». Особенно ярко это проявляется в ходе радикальных политических перемен, политиче­ских кризисов. В более спокойных ситуациях, когда в рамках политической системы функционируют разно­образные не слишком выраженные настроения, их субъект представлен относительно локально. В наибо­лее конкретном выражении — в виде толпы. В более сложном случае — в виде, например, массовых движе­ний или «средних слоев» с типичной для них размытос­тью социального сознания и большой податливостью настроенческим факторам.

В политике существует и проявляется значитель­ное число разных видов массовых настроений. Их можно классифицировать и типологизировать по мно­гим основаниям. На практике преобладают конкретно-исторические подходы к выделению видов настрое­ний, основанные на политической оценке реальных и желательных, потенциальных последствий настрое­ний — тех или иных массовых политических действии. Исходя из этого выделяются, например, революци­онные и контрреволюционные, фашистские и антифашистские и т. п. пары-антагонисты. При наличии оп­ределенных практических выгод такой подход нельзя принять как исчерпывающий. Возможен и более слож­ный путь, при котором последствия тех или иных на­строений оцениваются не с позиций конкретной политико-идеологической ситуации, а в общечелове­ческом измерении. Степень соответствия настроений и вызываемых ими действий общечеловеческим инте­ресам подразделяет их на прогрессивные и реакци­онные.

Возможен, однако, и принципиально иной подход. В политологическом ракурсе более продуктивно, не фиксируясь на проблеме оценок (что почти неизбеж­но при подразделении политических феноменов), рас­сматривать массовые настроения с функциональной точки зрения, разделяя в зависимости от роли, кото­рую они играют в конкретных политических процес­сах. Такой подход носит соотносительный, процессу­альный характер. Он учитывает, что направленность настроений определяется их идеологическим оформ­лением — соответственно, их оценка зависит от сов­падения или расхождения политико-идеологических позиций субъекта настроений, с одной стороны, и субъекта оценки — с другой.

Природа настроений двойственна. С одной сторо­ны, они являются отражением реальной жизни. С дру­гой же, они развиваются по законам массовой психо­логии, влияя на реальность. С одной стороны, они лежат в основе идеологии, с другой — весьма подат­ливы идеологическому воздействию. В политике оцен­ка и выделение видов настроений обычно связаны с тем, «за» и «против» кого они направлены. Но одно и то же событие, явление или процесс могут вызывать разную, подчас противоположную настроенческую реакцию — все зависит от информированности людей и оттого, кто и куда сумел направить массовую психо­логию, придать ей нужную окраску и воспользоваться существующей интенсивностью, например, массового недовольства.

В процессуальной трактовке выделяются основные функции массовых политических настроений, а разно­видности последних рассматриваются, прежде всего, как отдельные механизмы осуществления данных функций. Это не исключает содержательно-оцепочных классификаций, но подчиняет их в качестве вторичных, детализирующих функциональный подход применительно к конкретным политическим ситуациям. Главная функция массовых политических настроений — функция субъективного обеспечения динамики политиче­ских процессов, осуществляется через политико-психо­логическую подготовку, формирование и мотивационное обеспечение политическихдействийдостаточно больших человеческих общностей. Это достигается за счет объе­динения людей в массу на основе общих настроенческих переживаний — функция формирования субъекта по­тенциальных политических действий и, соответственно, настроения, формирующие потенциально-действенные общности (например, массовые движения). Сплачивая массу, настроения опредмечиваются в массовых дейст­виях — функция инициирования и регуляции политиче­ского поведения посредством соответствующих вариан­тов настроений (например, ведущих к модификации политической системы). Помимо названных, в более длительной перспективе определенные настроения осуществляют важную функцию стратегической поли­тико-психологической оценки, формируя долгосрочное отношение к политической реальности, способ ее ос­мысления — например, то или иное политическое мыш­ление.

Возможности воздействия на массовые настрое­ния лежат в двух плоскостях. С одной стороны, в ис­тории политики отработаны средства влияния на притязания и ожидания людей. С другой стороны, эф­фективным является влияние на возможности осуще­ствления притязаний в реальной действительности. Комплексное политическое воздействие склады­вается из двух основных компонентов: пропаганди-стско-идеологического (манипуляция притязаниями) и социально-политического, включая социально-эко­номическое (манипуляция уровнем реальной жизни). Стабилизация настроений связана с уравновешива­нием притязаний и возможностей их достижения. От­ставание возможностей достижения ведет к росту не­довольства. Совпадение притязаний и возможностей, реальное или иллюзорное, вызывает рост массового энтузиазма».

Успешное воздействие должно опираться на ана­лиз, включающий:

1. инвентаризацию имеющихся в политической системе настроений и их направленности (о ней судят по степени расхождения реальных массовых настроений с нормативно-«общественными»), что позволяет оценить степень политико-психологического единства общества как совокупности про- и антисистемных на­строений;

2) оценку содержания доминирующих настроений как с точки зрения конкретной политической си­туации, так и с общечеловеческих позиций — в первом случае исходят из интересов системы и действующих в ней сил, во втором — из обще­человеческих интересов;

3) причины возникновения настроений — выясня­ется их связь с притязаниями той или иной общ­ности и возможности их удовлетворения как в настоящий момент, так и в будущем;

4) стадии развития настроений, степень их выра­женности и интенсивности, вероятности пере­растания в массовые политические действия;

5) широту охвата, степень массовости, распростра­ненность в наиболее влиятельных политических общностях.

Анализ по данным позициям позволяет оценить в целом вероятность опредмечивания настроений в по­литическом поведении; характер действий масс, их содержание и направленность; масштабы и возмож­ные политические последствия воздействия на на­строения.

Прогноз перспектив развития тех или иных массо­вых политических настроений — сложная проблема. Он возможен при условии учета значительного числа факторов, влияющих на динамику настроений. Наибо­лее адекватным прогностическим методом является разработка политико-психологических сценариев по схеме: «если....то...». Сценарии такого рода строятся по принципу аналогий, отталкиваясь от более или менее близкого в политическом плане «плацдарма прогноза». Построение сценария, основанное на экспертных оцен­ках, сводится к созданию особого рода «проблемно-факторной сети», образуемой факторами-переменными, влияющими на развитие настроений, и имеет выход на компьютерное моделирование политических процессов. Такого рода прогнозы-сценарии наиболее адекватны для задач долгосрочного прогнозирования:

Будучи вероятностными, они имеют прежде всего концептуальное значение. В отдельных случаях, однако, возможно и получение оперативной прогностической информации.

МАССОВЫЕ НАСТРОЕНИЯ

В ПОЛИТИЧЕСКИХ ДВИЖЕНИЯХ

В общем виде под массовым политическим движе­нием понимается появление и широкое функциониро­вание таких политических сил, которые пытаются из­менить существующие условия жизни в обществе или закрепить их путем оказанию влияния на политиче­ские институты или же путем широкой борьбы за власть. Движение — это всегда некое (в данном слу­чае политическое) совместное стремление людей к реализации общей цели- Основой для появления такого массового явного стремления является наличие не­удовлетворенных притязаний, появление недовольст­ва — определенных массовых политических настрое­ний. Накапливаясь и развиваясь, такие настроения объединяют людей и ведут их к определенным дейст­виям. Оформляясь идеологически и организационно, движения, соединяющие массу охваченных однород­ными настроениями людей, вносят новые элементы в политические отношения и процессы, организации и структуры.

Рассмотрим роль массовых настроений в динами­ке трех видов наиболее часто встречающихся полити­ческих движений: леворадикального, реформистского и праворадикального. Леворадикальные движения обычно развиваются на основе того, что массы, испы­тывая значительное недовольство вследствие большо­го расхождения притязаний и возможностей их реали­зации, начинают усматривать перспективы выхода в достижении новых, еще более высоких притязаний, которым подчиняют свое поведение, направляя его на отрицание прошлого и разрушение существующего порядка ради некоего желанного будущего («Весь мир насилия мы разрушим...»).

Для того, чтобы подобные настроения стали мас­совыми, обычно необходимо, во-первых, чтобы разрыв притязаний и реальности был очевиден, а во-вторых, не оставлял надежд на сколь-нибудь быстрое улучше­ние ситуации. Выражая резко негативное, деструктив­ное недовольство, массовые настроения такого рода обычно направлены в будущее, обосновывая необхо­димость радикальных действий новыми притязания­ми или новыми возможностями реализации потребно­стей («..кто был никем, тот станет всем»). Обычно это критические по отношению к прошлому и настоящему, но оптимистические в отношении будущего на­строения. Они развиваются циклически, достигая зна­чительной интенсивности. При наличии умеющих воспользоваться такими настроениями политических и идеологических сил, могут возникать революцион­ные движения. При отсутствии или слабости таких сил, левый радикализм может сводиться к отдельным террористическим, бунтарским акциям. Механизм проявления массовых настроений в леворадикальных движениях хорошо прослеживается на примерах раз­вития революционного движения в России начала века и динамики левого радикализма в некоторых странах Западной Европы в конце 70-х — 80-х гг.

Массовые настроения, лежащие в основе рефор­мистских движений, формируют субъекта полити­ческого поведения особого рода — субъекта отно­сительной политической стабильности. По своей политико-психологической сути, это эволюционные движения: действия включенных в них масс направ­лены обычно на постепенное совершенствование со­циально-политической системы при сохранении ее в целом стабильного состояния. Реформистские движе­ния, основываясь на не очень значительном расхож­дении притязаний и возможностей их реализации, вы­зывающем настроения умеренного недовольства, направляют его на постепенное улучшение сущест­вующих порядков в целях уменьшения данного рас­хождения. Реформизм основан на стремлении к ста­билизации настроений прежде всего эволюционными, постепенными усилиями. Особенностями настроений, лежащих в основе реформистских движений, являются, во-первых, умеренно-негативная оценка реальной ситуации, своеобразное конструктивное недовольство, а во-вторых, столь же умеренная позитивная оценка возможных в будущем перемен. Последнее определяется конкретными ожиданиями не принци­пиально новых, а лишь несколько больших возможно­стей реализации постепенно растущих притязаний в рамках существующей социально-политической сис­темы. Обычно такие настроения носят конструктивно-критический характер по отношению к настоящему и умеренно-оптимистический — по отношении к буду­щему.

Примеры вариантов борьбы разных групп населения за свои права в западных странах показывают, что сдерживание настроений недовольства в реформистских, до-радикалистских формах осуществляется двумя основными путями. С одной стороны, усилиями направленными на определенный подъем уровня жизни, расширением социально-политических прав трудящихся. С другой — усилиями, направленными на ограничение уровня притязаний масс. Разные социаль­но-политические силы заинтересованы в разнонаправленных изменениях. За счет этого, однако, в рамках ре­формизма возникает определенный баланс интересов, стабилизирующий массовые настроения и способ­ствующий психологической саморегуляции политиче­ской жизни. Это легко демонстрируется на примере ряда общедемократических движений.

В основе праворадикальных движений обычно лежат настроения крайнего недовольства реальной си­туацией и возможными перспективами ее развития. Одновременно с явным недовольством, истоком дан­ных настроений является позитивная оценка такой потенциальной ситуации, которая связана с реставра­цией старых, традиционных и апробированных притя­заний и испытанных возможностей их достижения. Это критические по отношении к настоящему, но оп­тимистические в отношении прошлого и перспектив его возвращения настроения, формирующие субъек­та консервативных движений, целями которых являет­ся реставрация тех или иных аспектов прошлого. С политико-психологической точки зрения, особенностью правого радикализма является то, что настроения не­довольства существующей реальностью направляются консервативными силами в сторону их разрядки и бы­строго удовлетворения. На примерах германского фа­шизма и ряда современных вариантов правого радика­лизма отчетливо видно: такие движения увлекают настроения людей возможностями легкого и быстрого удовлетворения имеющихся притязаний. Упрощая по­требности и способы их реализации, такие движения создают иллюзию стабильности, психологически избав­ляя людей от настроений беспокойства.

МАССОВЫЕ НАСТРОЕНИЯ

И МОДИФИКАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ

Выступая в качестве механизма инициирования и регуляции политического поведения, настроения, ов­ладевая массами, могут вести к изменениям в стерж­невом звене политической системы — в институтах и функциях власти и политического управления. На практике это обычно вызывает перемены в государ­ственном устройстве, связанные с формой правления, со сменой власти, со значительными политически­ми реформами или даже изменением политического строя. Рассмотрим три показательных случая. Подоб­ное влияние массовых настроений наиболее заметно на примерах переходов от буржуазно-демократиче­ского парламентского режима — к авторитарной во­енной диктатуре и движение в обратном направлении (события в Чили в 70-е — 80-е гг.), от монархии — к «исламской республике» (Иран конца 70-х гг.), а так­же начала политических реформ в СССР (вторая по­ловина 80-х гг.), направленных на создание правово­го государства на базе гражданского общества — то, что принято называть «горбачевской перестройкой».

Массовые настроения в Чили в 70-80-е гг. ярко по­казали особенности влияния динамичных, быстро развивающихся разнонаправленных настроений на соответствующие по темпам изменения в политической системе и зависимость последней от динамики массовых настроений. Значительные политические перемены — приход к власти левых сил в 1970 г.; уста­новление диктатуры в 1973 г.; победа демократов на референдуме 1988 г. и последующие события — были отражением прежде всего нестабильной массовой психологии общества.

Незначительный перевес тех или иных сил в тот или иной период определялся именно колебаниями настроений. Последние, имея неустойчивый в целом характер, склонялись то в одну, то в другую сторону, что влекло за собой серьезные социально-политиче­ские перемены. Динамичность изменений облегчалась тем, что настроения не успевали стабилизироваться.

Данный пример показывает, что долговечность того или иного режима определяется, в значительной степени, ресурсами в сфере управления массовыми настроениями. Усиленное стимулирование притязаний помогло левым силам во главе с С. Альенде придти власти, однако отсутствие должных, прежде всего, экономических ресурсов не позволило обеспечить их реализацию. Возникшее недовольство использовали правые силы. Диктатура достаточно долго удерживала власть во многом за счет усилий по стабилизации настроений, добиваясь определенного удовлетворения основных социально-экономических нужд и притязаний населения. Однако неизбежное истощение ресур­сов системы такого рода, в свою очередь, привело к росту оппозиционных настроений и очередной транс­формации политической системы. Классическая иллю­страция — знаменитые «демонстрации домохозяек». Чилийские женщины, бьющие ложками в дно пустые кастрюль, двумя потоками прошли через столицу стра­ны. В первый раз это стало прелюдией к путчу А. Пино­чета и привело к падению левого правительства С. Альенде. Однако второй раз точно такие же демонстрации стали прелюдией к уходу от власти А. Пиночета. Для до­мохозяек не имело большого значения, левые или правые правили страной — ситуацию решали массовые настроения, возникавшие на дне пустых кастрюль.

События в Иране конца 70-х гг. — другой пример влияния на политическую систему однородного на­строения, овладевшего подавляющим большинством общества. Определяя состояние массового политиче-ского сознания и соответствующее ему массовое по­литическое поведение, оно привело к ликвидации мо нархии. Тем самым, были устранены основные внешние причины, вызывавшие массовое недовольство — и дан­ное настроение иссякло, достигнув своего разрешения. Бегство шаха и возвращение в страну имама Р. Хомейни разрядило все накопившееся недовольство. Однако в возникающей ситуации такого рода обычно оставши­еся нереализованными притязания стимулируют раз­витие новых массовых настроений — теперь ужо не деструктивного, а конструктивного характера. Возника­ет настроенческий плюрализм выбора путей дальней­шего развития, влияющий на формирование новой политической системы, однако подобное влияние носит постепенно ограничиваемый характер: по мере станов­ления и укрепления новая политическая система соз­дает специализированные институты контроля над массовой психологией. Теократические силы Ирана, воспользовавшись массовыми настроениями недоволь­ства шахским режимом, смогли построить соответст­вующую своим представлениям систему власти, после чего подчинили ей массовые настроения.

Особым примером влияния массовых настроении на модификацию политической системы является гор­бачевская перестройка в СССР конца 80-х гг. Ее спе­цифика с политико-психологической точки зрения состояла в том, что изменения системы первоначально начались при отсутствии массовых настроений, выну­ждающих к такого рода переменам. Данный пример демонстрирует способность политической системы к попытке самообновления на основе предвидения и стимуляции появления потенциальных массовых на­строений. Эпоха сталинизма и период застоя созда­вали объективные предпосылки для значительного недовольства людей. Однако расхождение между фор­мировавшимися прежде всего пропагандой высокими притязаниями и постепенно ухудшавшимися возмож­ностями их реализации не осознавалось инерционным массовым политическим сознанием. Многим, прежде всего западным аналитикам было ясно, что ситуация чревата накоплением неудовлетворенности, могущей привести к радикально-деструктивному массовому по­литическому поведению. Исходя из этого, первые годы перестройки можно рассматривать как превентивную акцию социально-политической системы, целью кото­рой была попытка предотвращения массового недо­вольства, формирования конструктивно-критических настроений. Была создана возможность вербальной канализации оппозиционных системе настроений (гласность) и осуществлена попытка формирования механизма сдерживания настроений неудовлетворен­ности. Он включал два звена: во-первых, снижение уровня притязаний населения; во-вторых, усилия по расширению возможностей реализации потребностей в разных сферах («ускорение», а затем даже «ре­формы»).

Однако ход перестройки показал, что возможности контроля над массовыми настроениями в условиях самообновления политической системы ограничены. Реформы в ситуациях такого рода порождают значи­тельные массовые ожидания, резко превышающие возможности системы удовлетворить их. Вместо стаби­лизации настроений идет их плюрализация на основе теперь уже плохо сдерживаемого системой всеобщего недовольства, возникающего по разнообразным причи­нах. В результате, появляются признаки капитальной дестабилизации всей системы, и последняя попадает в зависимость от ею же инициированных процессов. Попьггка модификации, вызвав нарушение прежней настроенческой нормативной стабильности общества, заставляет систему ускорять процессы обновления под угрозой полной утраты возможностей управления массовыми настроениями и дестабилизации социально-политической жизни в результате разнонаправленного политического поведения значительных масс людей. В итоге недостаточно точного прогнозирования и откро­венно неумелого управления данными процессами, это ведет к дезинтеграции и краху всей системы.

NB

1. В историческом развитии, как и в современных ус­ловиях, достаточно наглядно действие особого фено­мена массовых политических настроений, оказываю­щего заметное влияние на динамичные политические процессы. В массовом выражении политические настроения начали активно и относительно постоян­но проявляться в политике достаточно давно. Уско­рение темпов исторического развития, повышение его динамичности влечет за собой все более отчет­ливое усиление роли массовых настроений. Современные условия внесли ряд качественных из­менений в психологию масс, как субъекта политиче­ских процессов. При общем росте информированно­сти и развитии сознания, идет процесс нарастания импульсивности массового поведения. Это связано с изменениями условий производства и жизни в пе­риод научно-технической революции, характера по­требностей и возможностей их удовлетворения, а также нарастающим общим динамизмом бытия.

2. В ряду традиционных понятий и категорий политиче­ской науки свое место занимает понятие «массовые политические настроения». Оно легко и естественно вписывается в категориальную систему политических наук. Специальный методологический анализ показывает, что понятие «массовые политические настроения» вы­ступает в качестве субкатегории по отношению к та­ким понятиям как «политическое сознание» (онтоло­гическая связь основана на том, что настроения — форма функционирования массового политического сознания на обыденном уровне, а также первичный, эмоционально-оценочный, а иногда непосредственно действенный компонент такого сознания); «политиче­ская культура» (настроения включены в последнюю, как компонент актуального политического сознания, его прежних вариантов, и как идеологический прообраз будущего сознания); «политическое поведение» (являясь механизмом инициирования и регуляции такого поведения); «политическая система» (слу­жа субъективной основой функционирования как отдельных стержневых элементов, так и всей сис­темы в целом). Массовые настроения относятся к политико-психологическому пласту механизмов, связанных с политикой как деятельностью значи­тельных масс людей и обеспечивающих мотивационную сторону этой деятельности.

3. В рамках политической психологии массовые настроения рассматриваются как особые психические состояния, каждое из которых можно определить как однородную для достаточно большого множества людей субъективную реакцию, отражающую удовлетворенность социально-политическими условиями жизни; оценку возможностей реализации социально-политических притязаний; стремление к изменению условий ради осуществления притязаний. Природа настроений связана со взаимоотношением притяза­ний (ожиданий) людей и реальных условий жизни. Это специфическая реакция на рассогласование потребного и наличного. Субъектом массовых настроений является общность людей, объединенных единым переживанием. Зарож­даясь в конкретных социальных группах и слоях, настроения быстро распространяются, формируя специфические по своим характеристикам массы в качестве собственных субъектов тех или иных на­строений. В достаточно конкретном выражении это толпа, в более широком — массовое движение, в экс­тремальном — большинство общества, охваченное однородным политическим настроением. Истоки развития настроений связаны с разными субъективными оценками реальной действительно­сти, которые могут совпадать, порождая массовые яв­ления, когда одинаково оцениваются значимые для многих людей события. Развитие настроений носит циркулярный характер. Динамика развития связана со сменой направленности, интенсивности и экс­прессивности. Функциональный подход позволяет подразделять на­строения в зависимости от тех конкретных функций, которые они выполняют в политических процессах. В соответствии с практической политической значи­мостью и очевидностью проявления можно выделить 1) функцию формирования субъекта потенциальных действий и, соответственно, настроения, формирующие потенциально-действенные общности (например, массовые движения); 2) функцию инициирования и ре­гуляции массового политического поведения и соот­ветствующие настроения (например, приводящие к модификации политической системы); 3) функцию политико-психологической оценки и, соответствен­но, сигнально-оценочные настроения, лежащие в ос­нове отношения к политической реальности и поли­тического сознания (например, нового политического мышления). Возможности воздействия на массовые настроения связаны с изменением притязаний и возможностей их реализации. Стабилизация позитивных настрое­ний достигается за счет уравновешивания первого и второго. Отставание возможностей реализации вы­зывает недовольство. Их совпадение с притязания­ми, а тем более опережение — подъем позитивных массовых настроений.

4. Массовые политические настроения, выполняя функ­цию формирования субъекта потенциального поли­тического действия, сплачивают людей совместным переживанием расхождения притязаний и возможно­стей их достижения, а также позитивной оценкой вероятности реализации притязаний посредством определенных действий. Основываясь на расхожде­нии потребностей и возможностей (недовольство), на­строения, лежащие в основе массовых движений, различаются интенсивностью негативной оценки су­ществующей ситуации, отношением к прошлому и будущему, а также оценкой направленности необхо­димых действий. В леворадикальных движениях до­минируют сверхвысокие новые притязания, которым подчинено все поведение, направленное на отрицание ради развития. В реформистских умеренные при­тязания определяют умеренные поступательные действия. В праворадикальных доминируют уже достигавшиеся (реально или иллюзорно) притяза­ния, редуцирующие поведение во временном (воз­врат к прошлому) и содержательном («простые пути») отношении.

5. Осуществляя функцию инициирования и регуляции политического поведения, массовые настроения вы­зывают процессы модификации политической системы двумя путями: либо «снизу», выделяя поли­тическую силу, способную оформить настроения повести за собой массы; либо «сверху», пoбуждая правящие круги к реформам системы. В динамично в настроенческом отношении обществе даже незначительное преобладание настроений недовольства вызывает резкие изменения политической системы. В относительно статичном — необходима схвачен­ность однородным настроением подавляющего боль­шинства членов общества, что ведет к радикальному слому прежней системы и достаточно быстрой кон­солидации настроений по ходу формирования новой политической системы. Особым случаем является попытка самообновления системы тоталитарного типа, разрушающая настроенческую однородность в целях избегания ее спонтанного саморазрушения: идя на перестройку под влиянием предвосхищаемого дав­ления массовых настроений, такая система попадает в зависимость от ей же инициированных процессов и оказывается вынужденной ускорять и углублять преобразования под угрозой нарастающего давления теперь уже реальных настроений недовольства.

Для семинаров и рефератов

1. Ольшанский Д.В. Массовые настроения в полити­ке, — М., 1995.

2. Политология: Энциклопедический словарь. — М., 1993.

3. Парыгин Б.Д. Общественное настроение. — М., 1966.

4. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. — М., 1979.

5. Шибутани Т. Социальная психология. — М., 1969.

6. Стефанов И.Н. Общественното настроение. Същност и формиране. — София, 1975.

7. Davies J. Human Nature in Politics. The Dynamics of Political Behaviour. — Westport, 1972.

8. Marsh A. Protest and Political Consciousness. — L., 1978.

Глава 11

ПСИХОЛОГИЯ СТИХИЙНЫХ ФОРМ

ПОВЕДЕНИЯ В ПОЛИТИКЕ

Стихийные массовые явления в политике. Проблема стихийного политического поведения, его настроенческая и ситуативная обусловленность. Основные признаки стихий­ного поведения. Общие механизмы стихийного поведения: «циркулярная реакция», «эмоциональное кружение», появле­ние общего объекта внимания и импульсивные действия по отношению к нему.

Основные виды субъектов стихийного поведения. Толпа и закономерности ее поведения. Человек в толпе, модификация его сознания и поведения. Виды толпы и их политико-психологическая трансформация. Проблема контроля за поведением толпы и управления им. Неко­торые специфические черты митинга и демонстрации как проявлений политического поведения толпы и спо­собы борьбы с ними.

«Собранная публика» и особенности ее поведения. Психологические особенности политических собраний и за­седаний. Психология политических партий и общественно-политических движений.

«Несобранная» публика и особенности ее поведения. Электоральное поведение граждан.

Основные формы стихийного поведения. Паника и панические настроения в политике. Основные причины и факторы, усиливающие паническое поведение. Панический ажиотаж. Психологические механизмы возникновения, развития и прекращения паники.

Агрессия и агрессивные настроения в политике. Основные причины и факторы, усиливающие агрессивное поведение. Агрессивный ажиотаж. Психологические механизмы возникновения, развития и снижения уровня агрессии.

Политическая психология различает две основные формы поведения людей. С одной стороны, это пове­ление, полностью или в основном зависящее от собст­венной воли и сознания индивидов — произвольное, осознанное, рациональное поведение. С другой сторо­ны, — поведение, зависящее не от самих индивидов, а от тех форм, в которых проявления свободы воли или желаний индивида оказываются, в той или иной степе­ни, ограниченными прямым или косвенным влиянием других людей или обстоятельств. В последнем случае иногда принято говорить о вынужденном (обусловлен­ным внешним давлением), а чаще, о стихийном пове­дении.

Вернемся к одной из предыдущих глав. Как там уже говорилось, стихийное или еще называемое «внеколлективным» и «внегрупповым» политическое поведе­ние значительных масс людей (или «человеческих аг­регатов») — это неорганизованное, но аналогичное (подчас тождественное, хотя и не всегда полностью одинаковое), и сравнительно необычное поведение большого количества людей, проявляющееся, прежде всего, именно в политической сфере.

Анализ массового стихийного поведения подразуме­вает два основных направления. Во-первых, это деталь­ное рассмотрение конкретных практических субъектов такого стихийного поведения. К конкретным субъектам такого рода обычно относятся три вида массовых общностей:

1) толпа;

2) «собранная публика»;

3) «несобранная» публика.

Как мы видим, эти и есть три наиболее конкретные формы проявления массового политического поведения, подробно рассмотренного в главе 7. Там, однако, мы их только обозначили в рамках более теоретического, чем практического анализа. Теперь наступает время их де­тального предметного исследования.

Во-вторых, это специальное рассмотрение основных наиболее демонстративных форм проявления стихийного поведения. К таким формам относятся, прежде всего, две — хотя бы в силу их максимальной заметности и опасности возникающих в результате последствий. Во-первых, это стихийная массовая паника. Во-вторых, это столь же стихийная массовая агрессия. При всей своей внешней противоположности, данные формы стихийного социально-политиче­ского поведения имеют и много общего с точки зрения своих психологических механизмов.

Поведение групп, обозначаемых в толковых сло­варях разных языков мира как «множество сошедших­ся вместе людей», «скопище», «сборище» или «не­стройное, неорганизованное скопление людей», часто имеет очень серьезные последствия для политической жизни общества.

ОБЩИЕ МЕХАНИЗМЫ СТИХИЙНОГО ПОВЕДЕНИЯ

Среди таких механизмов, способствующих возник­новению и развитию стихийных форм массового пове­дения, одним из важнейших является так называемая «циркулярная реакция»¹⁸⁹. Используем бытовой пример. Войдя в комнату, где только что был рассказан анекдот, и все присутствующие громко смеются, вы, как прави­ло, поддаетесь общему веселому настроению, хотя при­чины смеха вам неизвестны. Вы улыбаетесь так, будто услышали и поняли шутку. Причиной вашего смеха является эмоциональная стимуляция со стороны теперь уже отсмеявшихся людей, осуществляемая на бессоз­нательном, психофизическом уровне. Самое интерес­ное заключается в том, что взрыв вашего смеха, совпа­дая с угасанием смеха других, вызывает новый взрыв смеха с их стороны. Теперь они смеются уже над ва­шей, с их точки зрения, неадекватной реакцией. Слы­ша этот смех, в свою очередь, вы вновь начинаете сме­яться.

Это — примитивнейший пример того, что в пси­хологии эмоций называют «циркулярной реакцией». Та или иная эмоция, подхватываясь другими людьми, обычно возвращается к вам как бы по кругу. Так она может циркулировать определенное время, и это — первый этап формирования эмоциональной общности.

Процесс циркуляции может прерываться, и тогда эмоция постепенно сойдет на нет. Однако при включении в общность новых людей она будет каждый раз как бы воспроизводиться заново. Это происходит в тех случаях, когда эмоция и ее повод достаточно актуаль­ны и значимы для людей. Тем самым обеспечивается второй этап — своеобразное «эмоциональное круже­ние» данного психофизического состояния. Его суть проста: в стихийно складывающейся общности та или иная эмоция как бы ходит по кругу, непрерывно под­держивая и усиливая сама себя. Это этап эмоциональ­ного самоиндуцирования такой общности. Так, собст­венно, и складываются стихийные эмоциональные общности — за счет хоть быстрого проговаривания пионерских «речевок», хоть распевания солдатских маршей или национальных гимнов, хоть скандирова­ния «Спартак —чемпион!» с непременным припевом; «Оле, оле, оле, оле!».

«Циркулярная реакция» ведет к ситуационному стиранию индивидуальных различий. Все хохочут, причем все сильнее, просто потому, что хохочут. По­ведение и эмоциональное состояние каждого из инди­видов определяются уже не столько их рациональной интерпретацией обстановки, сколько поведением и эмоциями окружающих. Поддержание и развитие эмоций зависит от появления новых индивидов, кото­рые поневоле заражаются данным состоянием. В пре­дельном выражении, даже данный пример может при­вести к полному вырождению данной группы людей в однородную аморфную массу, бессознательно реаги­рующую на некоторые стимулы одинаковым обра­зом — заливистым смехом. Резкое снижение критич­ности по мере усиления эмоционального кружения означает, что нарастающая внушаемость индивидов по отношению к воздействиям, исходящим изнутри общ­ности, сочетается с утратой способности воспринимать более рациональные сообщения, исходящие извне. Так данная общность становится «закрытой» и вполне са­модостаточной в эмоциональном плане.

Третий этап действия механизмов стихийного про­ведения — появление нового общего объекта внима­ния, на котором фокусируются эмоциональные импульсы, чувства и воображение людей. Если первоначально общий объект интереса составляло возбуждающее со­бытие, вызвавшее эмоциональную реакцию и удержи­вавшее около себя людей, то на данном этапе новым объектом становится образ, создаваемый в процессе «эмоционального кружения» и общения членов общно­сти. Этот образ — продукт совместного творчества, он всеми разделяется и дает общую ориентацию, высту­пая в качестве объекта-побудителя совместного пове­дения. Возникновение такого, как правило, воображае­мого, виртуального объекта становится фактором сплачивающим общность уже в единое целое.

Данный этап возникает при таком накале эмоцио­нального состояния, когда у охваченных им людей воз­никает состояние готовности к реагированию на ин­формацию, поступающую от присутствующих. Будучи некритично «закрытой» к информации извне, в этот момент члены общности «открываются» для эмпати-ческого, некритического восприятия и сопереживания внутренней информации. Эмоциональное напряже­ние возбужденных людей побуждает их к движению и общению друг с другом. В процессе же «эмоцио­нального кружения» и продолжающейся «циркуляр­ной реакции» напряжение нарастает. В итоге, возни­кает не просто предрасположенность, а глубокая эмоциональная потребность в совместных немедлен­ных действиях.

Завершающий этап в формировании субъекта сти­хийного поведения — активизация членов общности через дополнительное стимулирование, путем воз­буждения импульсов, соответствующих общему вооб­ражаемому объекту. Такое стимулирование обычно осуществляется на основе прямого внушения, Осуще­ствляет его лидер общности. Тем самым, он непосред­ственно побуждает членов общности к конкретным, нужным ему действиям. Или, при отсутствии такого лидера, целенаправленного побуждения не происхо­дит, и общность сама, стихийно находит для себя объ­ект собственных непосредственных действий.

Особо следует подчеркнуть, что данные механиз­мы действуют не только на примере смеха. Им подчи­няются и страх, и гнев, и другие негативные эмоции. За счет этого и возникают не только толпы сторонни­ков «Спартака», но и панические, и агрессивные, и прочие виды подобных эмоциональных общностей.

Примеров действия описанных механизмов более чем достаточно. Это и подростковые шалости «со сме­хом без причины», и собрания религиозных сектантов, и традиционный «круговой танец» чеченских боеви­ков, являющийся непосредственным примером навязчивого эмоционального самоиндуцирования и почти принудительного эмоционально-действенного «кружения» в самом буквальном смысле.

ОСНОВНЫЕ СУБЪЕКТЫ СТИХИЙНОГО ПОВЕДЕНИЯ

Г. Лебон практически во всех своих трудах регу­лярно и уверенно утверждал, что принципиальной разницы в психологических механизмах стихийного массового политического поведения у разных видов субъектов такого поведения просто нет. Теоретически разделяя, прежде всего по внешне фиксируемому и предполагаемому объему входящих в них людей, три таких субъекта (толпу, а также публику, разделяв­шуюся на «собранную» и «несобранную»), он все равно сводил все эти три вида субъекта политическо­го действия к одному — к толпе. Толпа, по твердому определению Г. Лебона, это не только внешне наблю­даемое на улице физическое скопление людей. Это могут быть и читатели в зале библиотеки — так назы­ваемая «потенциальная толпа». Тоже самое относит­ся и к электорату или же к парламентской ассамблее, уверял Г. Лебон.

Впрочем, в истории науки были и другие точки зрения. При сохранении действия безусловно сущест­вующего ряда общих психологических механизмов, названные три разновидности субъекта стихийного проведения имеют и достаточные различия. Эти раз­личия определяют своеобразие политических дейст­вий, что вполне оправдывает их раздельное рассмот­рение.

ПСИХОЛОГИЯ ТОЛПЫ

Существует значительное множество попыток определения того, что же такое толпа. Ограничимся лищь несколькими такими определениями. Так, Я. Щепаньский, акцентируя прежде всего социологические признаки, считал, что толпа, в первую очередь, представляет собой «временное скопление большого чис­ла людей на территории, допускающей непосредствен­енный контакт, спонтанно реагирующих на одни и те же стимулы сходным или идентичным образом»¹⁹⁰.

Согласно очень близкому, но все-таки более психологически точному определению Ю.А. Шерковина, толпа — это, прежде всего, «контактная внешне не организованная общность, отличающаяся высокой сте­пенью конформизма составляющих ее индивидов, дей­ствующих крайне эмоционально и единодушно»¹⁹¹.

Среди общих психологических факторов сущест­вования толпы практически всеми исследователями обычно отмечается устойчивая и подчас просто жест­кая психологическая связь, объединяющая входящих в толпу людей. Образовавшаяся на основе сходных или идентичных эмоций и импульсов, вызванных одним и тем же стимулом, толпа не обладает установленными организационными нормами и никаким комплексом моральных норм. Влияние толпы на своих членов вы­текает из природы возникшей между ними эмоциональ­но-импульсивной связи. В толпе проявляется примитив­ные, но сильные импульсы и эмоции, не сдерживаемые никакими этическими или организационными нор­мами.

Как уже обсуждалось выше, в толпе, как и во всех иных формах массового стихийного поведения, мы встречаемся с проявлениями деиндивидуализации, частичного исчезновения индивидуальных черт лично­сти. Вследствие этого, у людей сильно возрастает го­товность к заражению и, одновременно, склонность к подражанию. Реакция на внешние стимулы направля­ется не рефлексией, а первым эмоциональным им­пульсом или подражанием поведению других людей. Исчезновение рефлексивности, де индивидуализация усиливают чувство общности со всей толпой. Это вле­чет за собой ослабление ощущения важности этиче­ских и правовых норм. Толпа создает сильное ощу­щение правильности предпринимаемых действий. Навязанные эмоциями способы действия не оценива­ются критически, Господствующая в толпе эмоцио­нальная напряженность увеличивает ощущение собст­венной силы и уменьшает чувство ответственности за совершаемые поступки. Особую силу толпе придает наличие конкретных оппонентов. «Нельзя понять исто­рию, не имея в виду, что мораль и поведение отдельно­го человека сильно отличаются от морали и поведения того же человека, когда он представляет собой эту часть общества»¹⁹².

Б.Ф. Поршнев писал: «Толпа— это иногда совер­шенно случайное множество людей. Между ними может не быть никаких внутренних связей, и они стано­вятся общностью лишь в той мере, в какой охвачены одинаковой негативной, разрушительной эмоцией по отношению к каким-либо лицам, установлениям, собы­тиям. Словом, толпу подчас делает общностью только то, что она «против», что она против «них»¹⁹³.

После научной цитаты, приведем художественный пример такого же рода. Один из героев У. Фолкнера так воспринимал толпу, собравшуюся у тюрьмы, где дер­жали негра, обвинявшегося в убийстве белого. Он видел перед собой «бесчисленную массу лиц, удиви­тельно схожих отсутствием всякой индивидуальности, полнейшим отсутствием своего «я», ставшего «мы», ничуть не нетерпеливых даже, не склонных спешить, чуть ли не парадных в полном забвении собственной своей страшной силы...»¹⁹⁴.

Однако достаточно примеров — займемся механиз­мами. По мнению ряда исследователей, в результате воздействия всех названных выше феноменов, члены толпы часто действуют как бы под влиянием гипноза. Критикуя идеи Г. Лебона и З. Фрейда, совершенно бук­вально писавших о «гипнотической сущности толпы» и «психозе толпы» («разумеется, этих теорий уже ни­кто не придерживается»), Я.Щепаньский пишет: «...это лишь некий краткий оборот, обозначающий степень ин­тенсивности действия сходных импульсов и эмоций у всех членов толпы. Этот «гипноз» действует сильнее или слабее в зависимости от характера стимулов, вы­зывающих реакцию толпы, от конкретной обществен­но-исторической ситуации, в которой собралась толпа, и от индивидуальных черт ее членов»¹⁹⁵.

Выделяется ряд условий действия такого «гип­ноза». Во-первых, предварительно существующие устойчивые установки и убеждения. Легко вызвать воз­никновение терроризирующей толпы, например, на­правленной против давно ненавистных ей групп или институтов. Во-вторых, убеждения и склонности, соот­ветствующие лозунгам, побуждающим толпу к действи­ям. В-третьих, молодой возраст и отсутствие социаль­но-политического опыта. Наконец, в-четвертых, низкий уровень умственного развития и недостаточная разви­тость интеллектуальных элементов психики, отсутствие привычки анализировать свое поведение, недостаточ­но сильная воля и отсутствие твердости политичес­ких взглядов. Выражаясь несколько метафорически, Б. Ф. Поршнев формулировал так: условия толпы — «это своего рода «ускоритель», который во много раз «раз­гоняет» ту или иную склонность, умножает ее, может разжечь до огромной силы»¹⁹⁶. В этом, собственно, он и видел реальную конкретность того, что прежние авто­ры считали «гипнотической сущностью» толпы. Хотя, разумеется, мысль о «разгоне» тех или иных «склонно­стей» неизбежно приводила к пониманию многоликости и неоднородности толпы.

Проблема типологии толпы всегда представляла собой значительный интерес. Даже из житейских на­блюдений понятно: толпа толпе, безусловно, рознь. По­литико-психологическая наука и политическая практи­ка давно научились выделять отдельные виды толпы и даже воздействовать на них. Однако проблема, имею­щая как свои плюсы, так и не меньшие минусы, заклю­чается в возможности быстрой трансформации одного вида толпы в совершенно иной. Рассмотрим виды тол­пы и механизм их трансформации на элементарном житейском примере.

Первый вид, случайную толпу, каждый может легко наблюдать на улице, где произошло, допустим, дорожно-транспортное происшествие. Столкнулись два авто­мобиля. И, естественно, рядом сразу же остановились несколько любопытных прохожих. Пока пострадавшие водители выясняют суть дела между собой, любопытст­вующие уточняют детали. Основной эмоцией в данном случае является банальное любопытство. Оно останав­ливает все новых прохожих. Они обращаются к уже имеющимся любопытным с расспросами, уточняя дета­ли. «Циркулярная реакция» любопытства запускается на полный ход. Непрерывно, по кругу, пересказывает­ся, кто откуда ехал, куда поворачивал, и кто виноват. Причем теперь пересказывать это начинают все новые члены толпы, которые сами заведомо не видели проис­шествия. Начинается «эмоциональное кружение»: при­влекая все новых любопытствующих, толпа по кругу вос­производит один и тот же эмоциональный рассказ. В отдельных случаях водители, разобравшись между собой, могут уже уехать, но толпа будет оставаться и даже увеличиваться за счет действия названных механизмов. Особенно типичны такие ситуации для восточных стран, где прохожие более темпераментны и меньше озабоче­ны рациональным использованием своего личного вре­мени. Постепенно, уже устойчивая случайная толпа впол­не может трансформироваться в толпу экспрессивную.

Второй вид, экспрессивная толпа, обычно представ­ляет собой совокупность людей, совместно выражающих радость или горе, гнев или протест — в общем, что-то эмоционально выражающих. Это может быть, например, толпа, идущая за гробом. Или, наоборот, это может быть толпа, радующаяся окончанию солнечного затмения. В нашем примере, случайная толпа вокруг дорожно-транс -портного происшествия может быстро превратиться в экспрессивную толпу, выражающую, например, недо­вольство совершенно безобразной организацией улич­ного движения и абсолютно бездарной работой ГИБДД или дорожной полиции. Обсудив детали происшествия и удовлетворив, тем самым, свое любопытство, такая толпа быстро создает объект, в отношении которого на­чинает выражать эмоции — в данном случае, дорожную инспекцию.

Третьим видом толпы, в чем-то приближающимся к рассматриваемой далее «собранной публике», являет­ся так называемая «конвенциональная толпа», руково­дствующаяся какими-то правилами в своем поведении. Обычно такая толпа собирается по поводу события, объ­явленного заранее —спортивного состязания, политиче­ского митинга. В таком случае людьми движет опреде­ленный конкретный интерес, и обычно они готовы до поры следовать некоторым принятым в таких ситуаци­ях нормам. Это могут быть зрители, скажем, футбольно­го матча. Внешне, у такой толпы налицо все внешние признаки следования «конвенции»: билеты, отведенные места, соответствующие заграждения и недоступные зоны. Внутренне, однако, понятно, что зрители футболь­ного матча — это не посетители консерватории. Такая толпа остается «конвенциональной» до определенного момента. Она будет конвенциональной, пока хватит сил У конной милиции, ограничивающей проход болельщи­ков к станции метро по окончанию матча. Однако собственные, внутренние «правила» поведения болельщиков «фанатов» таковы, что могут и смести милицию. Тогда от «конвенциональной толпы» не останется и следа — она превратится в следующий вид, в толпу действующую. Однако перед рассмотрением этого вида, вернемся к экспрессивной толпе и к нашему примеру.

Крайний случай экспрессивной толпы — экстати­ческая толпа, возникающая тогда, когда люди доводят себя до исступления в совместных молитвенных или ритуальных ритмических действиях. Это происходит в ходе ряда мусульманских праздников типа «шахсей-вахсей», на сектантских бдениях, иногда — на бурных карнавалах в некоторых латиноамериканских странах. В экстатическую толпу часто превращается молодежь на концертах своих музыкальных кумиров.

В нашем примере, экспрессивно выражающая свое мнение толпа, собравшаяся вокруг дорожно-транспортного происшествия, также может до поры оставаться вполне «конвенциональной», удерживая свою критику полиции в общепринятых рамках. Ска­жем, не прибегая к ненормативной лексике и т. п. Од­нако, при высокой интенсивности экспрессивных эмоций и, скажем, общего невысокого авторитета по­лиции в обществе, ситуация может резко измениться. От слов такая толпа может перейти к действиям, и тогда, скорее всего, пострадают оказавшиеся здесь представители правопорядка или находящийся побли­зости полицейский участок. Согласно принятой типо­логии и закону быстрой трансформации, рассматри­ваемая нами толпа превратится в уже упомянутую действующую толпу — то есть, совершающую уже активные действия относительно реального или при­думанного для себя объекта.

Четвертый вид, действующая толпа, считается наиболее важным в политическом отношении, и пото­му наиболее пристально изучаемым видом толпы. Дей­ствующая толпа, в свою очередь, подразделяется на не­сколько подвидов. Обычно выделяются агрессивная толпа — множество людей, движимых гневом и зло­бой, стремящихся к уничтожению, разрушению, убий­ствам. Отдельно выделяется паническая толпа — люди, движимые чувством страха и стремлением избежать некой опасности (реальной или воображаемой).

Особняком стоит стяжательская толпа — люди, объединенные желанием добыть или вернуть себе некие ценности. Такая толпа разнородна, она может включать и мародеров, и вкладчиков обанкротивших­ся банков, и погромщиков, и т. д. Главная ее особен­ность — общее эмоционально-действенное единство на фоне осознаваемого в глубине конфликта: ведь чле­ны такой толпы борются за обладанием ценностей, ко­торых все равно на всех не хватит.

Особым видом является мятежная или повстанче­ская толпа. Окончательное ее название зависит от ре­зультата ее действий. В случае успеха она будет не Просто «повстанческой», а даже «революционной». В случае поражения, она может даже потерять статус «мятежной толпы» и превратиться просто в «случай­ный сброд». Все относительно в этом вопросе.

С одной стороны, еще некоторое время назад Ю.А. Шерковин писал: «Повстанческая толпа —непре­менный атрибут всех революционных потрясений — характеризуется значительной классовой однородно­стью и безоговорочным разделением ценностей своего класса. Действиями повстанческой толпы уничтожа­лись станки на первых механизированных фабриках в период промышленной революции, истреблялась фран­цузская аристократия, брались штурмом оплоты реак­ции, сжигались помещичьи усадьбы, освобождались из тюрем арестованные товарищи, добывалось оружие в арсеналах. Повстанческая толпа представляет собой осо­бый вид действующей толпы, в которую может быть внесено организующее начало, превращающее стихий­ное выступление в сознательный акт политической борьбы»¹⁹⁷.

Все верно: так, скорее всего, и происходило. Так, наверное, и воспринималось тогда, когда происходили упомянутые события. Но, с другой стороны, все измен­чиво. И осенью 2000 г. лидер российских коммунистов Г. Зюганов публично заявляет, что повстанческая тол­па, совершившая мирную революцию в Югославии, «пахла марихуаной, водкой и долларами».

Однако вернемся к нашему примеру. Из экспрес­сивной толпы, выражающей негативное отношение к полиции, она легко (хотя и не самостийно — здесь уже требуются вожаки) может превратиться в агрессив­ную толпу. Затем, направившись к ближайшему поли­цейскому участку и разгромив его, она вполне может побывать и в состоянии стяжательской толпы. Но этим дело может не кончиться. При наличии определенно­го внешнего воздействия, такая толпа легко превраща­ется в мятежную. И тогда ей мало разгрома одного участка — ведь «во всем виноваты власти! ». Такая толпа, непрерывно увеличиваясь в объеме, движется к местам дислокации органов высшей власти с весьма недвусмысленными намерениями. Захватив их или заставив власти покинуть эти места, такая толпа пре­вращается в революционную.

Вся политико-психологическая динамика такой трансформации толпы, от случайной до революцион­ной, может занять от нескольких часов до нескольких дней. Наиболее яркий пример именно такой трансфор­мации разных видов толпы нам удалось наблюдать в Иране в период краха шахского режима и прихода к власти режима аятоллы Р. Хомейни. В Тегеране все шло именно по этой схеме. В один момент, в нескольких концах города, вдруг случились некие дорожно-транс-портные происшествия. И возникли первые, вроде бы совершенно «случайные» толпы. Далее все пошло аб­солютно по описанной выше схеме и привело к извест­ным политическим результатам.

Политическое поведение толпы, в принципе, вполне поддается контролю и управлению. Однако, это эффективно до определенной степени. Здесь про­сто нельзя абсолютизировать возможности контроля и, тем более, понимать их примитивно. Имея дело со сложными политико-психологическими феноменами, надо и действовать исключительно политике-психоло­гически.

Приведем конкретный пример. В период осады иранцами посольства США, когда работников посоль­ства держали в качестве заложников, возник показа­тельный эпизод. Разгоряченная некоторыми события­ми, к посольству решительно направилась уже явно экспрессивная толпа, грозившая по ходу дела превра­титься в агрессивно-действенную. Опасность была велика, однако разведка предупредила заблаговремен­но. Соответствующие «меры» были предприняты, ко­гда толпа приблизилась к перекрестку в двух кварта­лах от посольства. В этот момент из боковой улицы, пересекая путь движения толпы, выехал автомобиль с открытым кузовом, в котором находились полуголые американские девушки — артистки из привычных «подтанцовок». Редко затормозив перед светофором, автомобиль привлек внимание толпы, состоявшей (ис­лам) исключительно из суровых мужчин. Возникла пауза, обмен взглядами, жестами, отдельными репли­ками. После этого, выехав на перекресток, автомобиль заглох, преградив путь толпе. Пауза продолжилась. Спустя некоторое время, «починившись», автомобиль медленно продолжил движение по улице, уходящей в сторону от посольства. При этом девушки в кузове устроили перепляс. Это было удивительно, но головная часть толпы («вожаки», «лидеры»), медленно повернув­шись, вдруг продолжила движение за грузовичком. Остальные, даже не видя что произошло, последовали за своим «руководством». Только после того, как толпу исламистов удалось увести таким образом на безопас­ное расстояние, грузовичок прибавил газу, и исчез в дорожной пыли. Обескураженная толпа вскоре рассея­лась.

Теоретический анализ механизмов формирования и действий толпы указывает на определенные возмож­ности контроля за ее поведением. Их суть — в обрат­ной трансформации видов и разновидностей толпы, в их редукции к нижним уровням. В приведенном выше примере агрессивно-действенная толпа психологиче­ски была превращена в случайную, любопытствующую толпу. Чтобы предотвратить образование толпы или рассеять толпууже образовавшуюся, обычно необходи­мо просто переключить внимание составляющих ее людей на что-то иное. Слишком сильно сосредоточен­ное на одном объекте внимание разрушается за счет переноса внимания на несколько других объектов. Как только внимание людей в толпе оказывается разделен­ным между несколькими объектами, они распадаются на отдельные микрогруппы, а единая и грозная толпа распадается. Это сопровождается ре-индивидуализа­цией психики членов толпы, и часто она просто исче­зает.

В странах Латинской Америки (в частности, в Бра­зилии) политические противники давно обучились сры­вать митинги друг друга. Любая митингующая толпа обладает если не определенной структурой, то своеоб­разной «географией». В ней есть центр с «вожаками» и «заводилами», а также периферия с менее убежден­ными «попутчиками». Со времен Г. Лебона известно, что скорость и интенсивность эмоционального зараже­ния падают от центра к периферии. Агенты противника, замешавшись в периферической части такого ми­тинга, в кульминационный момент обычно довольно просто переориентируют внимание толпы. Для этого достаточно затеять ту или иную азартную игру (типа «наперсток») или включить радиоприемник с каким-либо спортивным (лучше всего, футбольным — особенно, в Бразилии) репортажем. После этого значительная часть кнвенциональной толпы (митинг) превращается в ряд случайных микро-толп, увлеченных игрой или репортажем.

Есть и совсем простые приемы. Замешавшись в демонстрацию политических противников (влиять на толпу все же легче из центра, чем с периферии), дос­таточно в подходящий момент имитировать страх кри­ками: «Полиция!», «Они вооружены!», «Газы!» и т. п. Создав таким образом в толле панику, ее легко увлечь за собой, в сторону от прежней цели.

Агрессивная толпа может быть трансформирова­на в экстатическую или экспрессивную посредством трансляции громкой музыки и быстрых танцевальных ритмов. По некоторым данным, посольства и другие учреждения США за рубежом обеспечены соответст­вующей звуковоспроизводящей техников и соответст­вующими записями на случай стихийных массовых антиамериканских выступлений, которые могут прини­мать агрессивный характер. Музыку в тех же целях используют владельцы крупных роскошных магазинов. В ЮАР был даже разработан специальный «музыкаль­ный танк» — боевая машина, вооружение которой со­стоит из резервуаров с холодной водой, брандсбойтов, а также записей популярной ритмической музыки и, соответственно, мощных звукоусилителей для борьбы против массовых манифестаций и прочих уличных бес­порядков¹⁹⁸.

Целый ряд примеров как эффективного, так и крайне неэффективного обращения с толпой был про­демонстрирован в экс-СССР в конце 80-х гг. прошло­го века. Напомним лишь действия российских войск в Тбилиси в апреле 1988 г., когда у собравшейся на центральной площади толпы манифестантов для нача­ла были отрезаны все пути отхода (грузовики забло­кировали выходящие на площадь улицы и переулки). С помощью громкоговорителей толпу погнали по един­ственной оставшейся открытой трассе, проспекту Рус­тавели, где ее подгоняли российские десантники с саперными лопатками. Кто бы ни был виноват в про­изошедшем, главная вина состоит в политико-психо­логической неграмотности обеих противостоящих сторон.

Напротив, в 1989 г. в Баку удалось добиться одоб­рения руководства и применить совершенно иную тактику противостояния митинговавшим протестан­там, ежедневно заполнявшим центральную площадь. В принятой тактике сознательно не использовались люди в военной или милицейской форме. Просто с самого раннего утра к площади начинали съезжаться машины «Скорой помощи». Кого-то уговорами, кого-то с усилиями, но удавалось переместить в эти ма­шины. Разумеется, они ехали потом не в больницы. Отъезжая в отдаленные концы города, они отпускали манифестантов и мчались за новыми. К середине дня площадь обычно пустела. В комплексе, к этому добав­лялись и другие приемы: музыкальное вещание, разъ­яснительные беседы, личные выступления местных авторитетных людей и т. д. Через полторы недели по­добной работы митинги прекратились: оппозиция по­няла упорство властей и оценила неэффективность своих действий.

Преднамеренное стимулирование трансформаций толпы может осуществляться изнутри или извне. При этом, воздействие изнутри основано на прерывании механизма «эмоционального кружения» — его необ­ходимо начинать из центра. Воздействие же извне, напротив, должно начинаться с периферии, а не из центра. Это ведет к созданию новых, альтернативных центров толпы. После этого старый центр обычно те­ряет свое значение, а находившийся в нем лидер — свое влияние. Для эффективного контроля за поведе­нием толпы очень важно наличие своевременной ин­формации о возможностях ее формирования — чтобы было время для планирования и осуществления кон­кретных контрдействий.

ПСИХОЛОГИЯ «СОБРАННОЙ ПУБЛИКИ»

Позаимствуем художественный пример у В. Шек­спира. Перед Сенатом выступает Брут, и Сенат руко­плещет его планам и предложениям, явственно одоб­ряя их. Но вслед за Брутом выступает Марк Антонии. И тот же самый Сенат, с той же самой силой, рукопле­щет теперь уже его предложениям, в итоге, одновре­менно одобряя прямо противоположные планы.

Теперь — реальный исторический пример. Французский историк И.Тэн так описывал заседания Кон­вента: «Они одобряют и предписывают то, к чему сами питают отвращение; не только глупости и безумия, но и преступления, убийства невинных. Единогласно и при громе самых бурных аплодисментов левые, со­единившись с правыми, посылают на эшафот Данто­на, своего естественного главу, великого организато­ра и вдохновителя революции. Единогласно и так же под шум аплодисментов правые, соединившись с ле­выми, визируют наихудшие декреты революционного правительства. Единогласно и при восторженных кри­ках энтузиазма и выражения прямого сочувствия Колло д‛Эрбуа, Котону и Робеспьеру, Конвент посредством произвольных и множественных избраний удержива­ет на своем месте человекоубийственное правитель­ство, которое одни ненавидят за убийства, а другие за то, что оно стремится к их истреблению. Равнина и гора, большинство и меньшинство кончили тем, что согласились вместе содействовать собственному само­убийству»¹⁹⁹.

Как справедливо указывал все тот же Г.Лебон: «При определенных условиях, — и притом только при этих условиях — собрание людей представляет совер­шенно новые черты, которые характеризуют отдель­ных индивидов, входящих в состав этого собрания. Сознательная личность исчезает. Собрание становит­ся тем, что, я сказал бы, не имея лучшего выражения, организованной толпой, или толпой одухотворенной, составляющей единое существо и подчиняющееся за­кону духовного единства толпы»²⁰⁰.

Несмотря на авторитет Г. Лебона, трудно не согла­ситься с Я. Щепаньским: «Собранная публика может выступать в нескольких видах»²⁰¹. Прежде всего, он выделяет публику, собравшуюся случайно, или «сбори­ще». Другой вид — публика, собравшаяся преднамерен­но, которая тоже может выступать в двух различных формах: 1) публика отдыхающая, ищущая развлечений, и 2) публика, ищущая информации (в том числе, на митингах и политических собраниях).

В целом же, «собранная публика — это скопление некоторого количества людей, испытывающих сходное ожидание определенных переживаний или интересую­щихся одним и тем же предметом. Эта общая заинтересованность и поляризация установок вокруг одного и того же предмета или события — основа ее обособ­ления. Следующей чертой является готовность к реа­гированию некоторым сходным образом. Это сходст­во установок, ориентации и готовности к действию — основа объединения публики»²⁰².

Механизм психологического объединения, в об­щем, вполне очевиден. После внешнего, физического соединения в одном помещении (публика редко дей­ствует на улице), под влиянием воздействия на всех одних и тех же стимулов, среди публики образуются определенные сходные или общие реакции, пережи­вания или устойчивые ориентации. Такая публика обычно быстро осознает рождающиеся у нее настрое­ния, что усиливает впечатления, вызванные действи­ем общего стимула. И после всего этого, Я. Щепаньский делает вынужденное признание, буквально, сквозь зубы: «Таким образом, в публике могут возникнуть та­кие же явления, как и в толпе, а именно общее эмоцио­нальное напряжение, утрачивание рефлексивности, ощущение единства и солидарности. Поэтому некото­рые виды публики, как, например, сборища, собрания или митинги, могут легко превратиться в экспрессив­ную или агрессивную толпу»²⁰³. Как бы не стремилась элита отделить себя от массы, у честных исследовате­лей ото не проходит. Та самая, «высоколобая» элита, оказываясь на спортивных мероприятиях или, скажем, на корриде в виде аморфной, ничем но связанной пуб­лики, под влиянием эмоционального заражения легко превращается в демонстрирующую или даже террори­зирующую толпу.

Значение толп и собранной публики проявляется в периоды социальных волнений, развития революци­онных настроений, войны, забастовок, когда любое собрание или сборище может превратиться в агрессив­ную толпу, а она, в свою очередь, в толпу повстанче­скую, если его овладеют организованные группы, кото­рые сумеют направить ее действия в желательном для иих направлении. Примеров единства такого рода со стороны элитарной «публики» и «низких» массовых толп было очень много в ходе серии «бархатных рево­люций» в Восточной Европе на рубеже 80-х — 90-х гг. ХХ века.

НЕСОБРАННАЯ ПУБЛИКА

Я. Щепаньский считал: «Несобранной публикой являются, например, читатели одних и тех же газет слушатели одних и тех же радиопередач, зрители од-них и тех же телевизионных программ, читатели од­них и тех же журналов. Не без причины в Польше укоренился термин «Культура "Пшекруя"» («Kultura "Przekroju"»), имеющий в виду способы выражения, по­ведения, мышления и деятельности, созданные этим по­пулярным еженедельником»²⁰⁴. Примером российской действительности 90-х гг. стала безусловно специфич­ная в социально-политическом плане «аудитория НТВ». Однако развитие прогресса порождает все новые общности. Сегодня уже необходимо всерьез рассмат­ривать в качестве пока, разумеется, совершенно не­собранной, но часто уже достаточно единой публики «жителей Интернета».

С внешней точки зрения, несобранная публика — это всего лишь «поляризованная масса», то есть боль­шое число людей, мышление и интересы которых ори­ентированы идентичными стимулами в одном направ­лении, и которые ведут себя сходным образом. Это сходство может проявляться не только в бытовых, но и в более социально важных вопросах — в идеологии и политике. В несобранной публике внешне вообще явно не проявляются явления, характерные для толпы или собранной публики. Не проявляется в таком объ­еме «эмоциональное заражение», не исчезает полно­стью рефлексивность и не возникает в полном объеме процесс деиндивидуализации. Хотя заражение и идет, но это — заражение со стороны «черного ящика» (ра­дио- или телеприемника). Разумеется, «ящик» активно стремится и к снижению рефлексивности, и к деинди­видуализации аудитории, однако в полной мере, как в толпе, это трудно достижимо.

Всякие виды «поляризованных масс», несобран­ной публики, представляют собой базу для выработки сходных взглядов, готовности к некритичному воспри­ятию определенной информации. Это основа для соз­дания мнения по некоторым вопросам, основанная на готовности к реагированию сходным образом на иден­тичные стимулы. Следовательно, все виды несобранной публики представляют собой готовую базу для возникновения мнений и настроений — макроформ массово­го политического сознания и соответствующего поли­тического поведения.

Особым примером такой эволюции несобранной публики является действие избирательных кампаний и возникающее в результате электоральное поведение несобранной публики. Данной проблеме посвящено множество специальных исследований. Однако общие механизмы электорального поведения достаточно про­сты. Несмотря на все разговоры о «новых технологи­ях», электоральное поведение в целом продолжает оставаться в значительной степени стихийным пове­дением, подчиняясь его общим закономерностям. В ко­нечном счете, электорат делится на две неравные час­ти. Первая, меньшая часть— это организованный электорат, действующий на основе группового созна­ния и подчиняющийся управляющим этим сознанием институтам. Вторая, значительно большая для любой современной демократической страны часть, пред­ставляет собой неорганизованный электорат.

Общим механизмом политического поведения несобранной публики являются массовые настроения. Последние же, как говорилось в предыдущей главе, представляют собой производное от двух компонентов: притязаний и возможностей их достижения. На этом всегда играли и продолжают играть до сих пор основ­ные политические игроки — политические партии, движения и отдельные кандидаты на выборные посты.

Как писал в свое время Г. Лебон, «избиратель тре­бует невозможного и поневоле приходится обещать требуемое. Отсюда появляются сплошные реформы, утверждаемые без малейшего понятия об их возмож­ных последствиях. Всякая партия, желающая добить­ся власти, знает, что это возможно только превзойдя обещаниями своих соперников»²⁰⁵. Соответственно, ос­новной инструмент демократии по Г. Лебону — это воз­действие на массовые настроения с целью побуждения определенного поведения людей.

С течением времени мало что изменилось. Осно­вываясь на богатом практическом опыте, американ­ские специалисты так описывали модель «несобранно­го» электората: «У избирателя есть определенные принципы. Он в какой-то мере рационален и распола­гает информацией. У него есть и интересы, однако присутствуют они не в той экстремальной, отработан­ной, совершенной и детализированной форме, в кото­рую их унифицированно облекли политические фило­софы»²⁰⁶. В решениях большинства избирателей даже в обществах с рациональной политической культурой, преобладает стихийный выбор, основанный на эмо­циональном отношении и присутствующих в данный момент политических настроениях.

ОСНОВНЫЕ ФОРМЫ СТИХИЙНОГО ПОВЕДЕНИЯ

МАССОВАЯ ПАНИКА

Одним из наиболее заметных и политически важ­ных видов поведения толпы является паника — эмо­циональное состояние, возникающее как следствие либо дефицита информации о какой-то пугающей или непонятной ситуации, либо ее чрезмерного избытка, и проявляющееся в импульсивных действиях. Соответ­ственно, на основе паники возникают панические тол­пы со специфическим поведением.

В общепринятом смысле, под «паникой» как раз и понимают массовое паническое поведение. Об этом на­поминает и происхождение термина: слово «паника», почти идентичное во многих языках, происходит от име­ни греческого бога Пана, покровителя пастухов, пастбищ и стад. Бго гневу приписывалась «паника» — безумие стада, бросающегося в пропасть, огонь или воду без ви­димой причины. «Начинаясь внезапно, это безумие рас­пространялось с пугающей быстротой и влекло всю массу животных к гибели. Спасающаяся толпа пред­ставляет собой типичный случай панического поведе­ния. Известны также многочисленные случаи пани­ческого поведения и вне толпы, например, биржевая паника... Иногда эти случаи определяют как панический ажиотаж, которым обозначается массовое возбуждение, сопровождаемое лихорадочной деятельностью, направ­ленной на избавление от возможной опасности²⁰⁷.

К условиям возникновения паники относятся сле­дующие. Во-первых, это ситуационные условия. Вероятность развития массовых панических настроений и панических действий возрастает в периоды обострения текущей ситуации. Когда люди ожидают каких-то со­бытий, они становятся особенно восприимчивыми ко всякого рода пугающей информации.

Во-вторых, это физиологические условия. Уста­лость, голод, алкогольное или наркотическое опьяне­ние, хроническое недосыпание и т. п. ослабляют людей не только физически, но и психически, снижают их способность быстро и правильно оценить положение дел, делают их более восприимчивыми к эмоциональ­ному заражению и, за счет этого, как бы снижают по­роги воздействия заразительности, повышая вероят­ность возникновения массовой паники.

В-третьих, психологические условия. Сюда отно­сятся неожиданность пугающего события, сильное психическое возбуждение, крайнее удивление, испуг.

В-четвертых, идеологические и политико-психоло­гические условия, Сюда относится нечеткое осознание людьми общих целей, отсутствие эффективного управ­ления и, как следствие, недостаточную сплоченность группы. Реальная практика, а также многочисленные экспериментальные исследования показали, что от этой группы условий в значительной мере зависит, сохра­нит ли общность целостность, единство действий в экс­тремальной ситуации, или распадется на панический человеческий конгломерат, отличающийся необычным, вплоть до эксцентричного, поведением каждого, разру­шением общих ценностей и норм деятельности ради индивидуального спасения. Многочисленные экспери­менты американских исследователей показали, что в неосознающих общность целей, слабо сплоченных и структурированных группах паника провоцируется минимальной опасностью (например, даже опасностью потерять несколько долларов или получить слабый удар током). Напротив, ситуации естественного эксперимен­ты (войны, боевые действия) демонстрируют высокие уровни сплоченности специально подготовленных, тренированных и объединенных общими ценностями (на­пример, патриотизм) и нормами общностей людей.

Возникновение и развитие паники в большинстве Писанных случаев связано с действием шокирующего стимула, отличающегося чем-то заведомо необычным (например, сирена, возвещающая начало воздушной тревоги). Частым поводом для паники являются слухи. звестно, например, что летом 1917 г. в России выдался один из самых обильных урожаев. Тем не менее, уже осенью в стране разразился голод. Ему способствова­ла массовая паника, которую вызвали слухи о пред­стоящем голоде.

Для того, чтобы привести к настоящей панике стимул должен быть либо достаточно интенсивным, либо длительным, либо повторяющимся (взрыв, сире­на, серия гудков и т. п.). Он должен привлекать к себе сосредоточенное внимание и вызывать реакцию под­час неосознанного, животного страха.

Первый этап реакции на такой стимул — потрясе­ние, ощущение сильной неожиданности и восприятие си­туации как кризисной, критической и даже безысходной.

Второй этап реакции — замешательство, в которое переходит потрясение, индивидуальные беспорядочные попытки как-то понять, интерпретировать произошед­шее событие в рамках прежнего, обычного личного опы­та или путем лихорадочного припоминания аналогичных ситуаций из чужого, заимствованного опыта. Когда не­обходимость быстрой интерпретации ситуации стано­вится острой и требует немедленных действий, именно это ощущение остроты часто мешает логическому ос­мыслению происходящего и вызывает страх. Первоначально, страх обычно сопровождается криком, плачем, двигательной ажитацией.

Если этот первоначальный страх не будет подавлен, то развивается третий этап — по механизму «цирку­лярной реакции» и «эмоционального кружения». И то­гда страх одних отражается другими, что в свою очеридь еще больше усиливает страх первых. Усиливающийся страх снижает уверенность в коллективной способности противостоять критической ситуации, и создает смутное ощущение обреченности.

Завершается все это действиями, которые пред­ставляются людям, охваченным паникой, спасительны­ми. Хотя на деле они могут совсем не вести к спасению: это этап «хватания за соломинку», в итоге все равно оборачивающийся паническим бегством. Разумеется, за исключением тех случаев, когда бежать просто не­куда. Тогда возникает подчеркнуто агрессивное пове­дение: известно, как опасен бывает «загнанный в угол» самый трусливый заяц.

«Панику обычно характеризуют как индивидуалистическое и эгоцентрическое поведение. Это... справеддиво в том смысле, что целью такого поведения служит попытка личного спасения, которая не укладывается в признанные нормы и обычаи. Однако пани­ка — это одновременно и массовое поведение, посколь­ку при ее возникновении осуществляют свое действие механизмы циркулярной реакции, внушения и психи­ческого заражения — характерные признаки многих видов стихийного массового поведения»²⁰⁸.

Внешне, паника заканчивается, обычно, по мере выхода отдельных индивидов из всеобщего бегства. Но паническое поведение не обязательно завершается бегством от опасности. Обычные следствия паники — либо усталость и оцепенение, либо состояние крайней тревожности, возбудимости и готовности к агрессив­ным действиям. Реже встречаются вторичные прояв­ления паники.

Оценивая таким образом весь цикл панического поведения, надо иметь в виду следующее. Во-первых, если интенсивность первоначального стимула очень велика, то предыдущие этапы могут «свертываться». Это продемонстрировала паника в Хиросиме и Нагасаки после сброса американских атомных бомб. Внешне дан­ных этапов может как бы не быть — тогда бегство ста­новится непосредственной индивидуальной реакцией на панический стимул. Во-вторых, словесное обозначение пугающего стимула в условиях его ожидания может само непосредственно вызвать реакцию страха и пани­ку даже до его появления. Так, страхом и паническим бегством реагировали солдаты в Первую мировую вой­ну на один только крик: «Газы!». В-третьих, всегда надо принимать во внимание ряд специфических факторов: общую социально-политическую атмосферу, в которой происходят события, характер и степень угрозы, глуби­ну и объективность информации об этой угрозе и т. д. Это имеет значение для прекращения или даже предотвра­щения паники.

Воздействие на паническое поведение, в конеч­ном счете, всего лишь частный случай политико-психологического воздействия как такового. Здесь также действует общее по отношению к толпе правило: сни­зить интенсивность эмоционального заражения, вывести человека из гипнотического влияния данного состояния и рационализировать, индивидуализировать его психику.

Однако в случае паники есть и некоторые специфические вопросы. Во-первых, — это вопрос о том, кто станет образцом для подражания толпы. После появления угрожающего стимула (звук сирены, клубы дыма первый толчок землетрясения, первые выстрелы или разрыв бомбы) всегда остается несколько секунд, ко­гда люди «переживают» (точнее, «пережевывают») произошедшее и готовятся к действию. Здесь им можно и нужно «подсунуть» желательный пример для впол­не вероятного подражания. Кто-то должен крикнуть: «Ложись!» или «К шлюпкам!» или «По местам!». Со­ответственно, те, кто исполнят эту команду, становятся образцами для подражания. Жесткое управление людь­ми в панические моменты — один из очень эффектив­ных способов ее прекращения.

Во-вторых, в случаях паники, как и стихийного по­ведения вообще, особую роль играет ритм. Стихийное поведение — значит, неорганизованное, лишенное внутреннего ритма поведение. Если такого «водителя ритма» нет в толпе, он должен быть задан извне. Ши­рокую известность приобрел случай, произошедший в 30-е гг. прошлого века после окончания одного из мас­совых митингов на Зимнем велодроме в Париже. Люди, ринувшись к выходу, начали давить друг друга, и все было готово к трагическому концу. Однако в проеме ле­стницы оказалась группа приятолей-психологов, кото­рые, сообразив, что может сейчас начаться, стали гром­ко и ритмично скандировать потом уже знаменитое:

«Не— тол— кай!». Скандирование было мгновенно подхвачено большинством, и паника прекратилась. Другой, политический пример действия того же меха­низма — постоянное, в течение ряда десятилетий, ис­пользование американскими борцами за гражданские права афро-американцев известной песни «Мы победим!» при противостоянии полиции или национальной гвардии.

Известен эпизод и с пожаром в парижской Гранд-опера, когда толпа также готова была броситься вон из задымившего здания, сметая все на своем пути, однако была остановлена необычным образом. Не­сколько отчаянных смельчаков, встав во весь рост в одной из лож второго яруса, начали орать (пением это было трудно назвать) национальный гимн. Через не­сколько секунд к ним стали присоединяться соседи. Постепенно и остальные начали если не петь, то все-таки останавливаться — национальный гимн, все же. В итоге, театр встретил как всегда припоздавших пожарных исполнением гимна, к которому присоедини­лись и пожарные. Затем людей вывели, а пожар поту­шили.

Роль ритмической и, отдельно, хоровой ритмической музыки имеет огромное значение для регуляции массо­вого стихийного поведения. Например, она может за секунды сделать его организованным. Вспомните мно­гократно проклятые субботники и воскресники, демон­страции и прочие массовые или псевдомассовые акции советской эпохи. Не случайно все они встречали вас бравурной, маршевой, зажигающей музыкой. «Нас утро встречает прохладой...», —помните? Роль хорового пе­ния солдат на марше вообще известна от века. Не слу­чайно большинство революционных песен, написанных в разные времена, разными людьми в разных странах, имеют сходную ритмику. Чилийская «Venceremos», аме­риканская «We shall overcome», французскую «Мар­сельезу» или польскую «Варшавянку». Их ритм наряду с содержанием был своеобразным средством противо­стояния страху и панике в острых ситуациях.

Соответственно, известны и противоположные приемы. Хотите сорвать митинг политических против­ников? Подгоните к его месту радиофицированный автобус и начните транслировать что-нибудь типа «Вы жертвою пали...» или любого реквиема. Тем самым, вместо мажорных, усилятся минорные, в частности, панические настроения. Примеров такого рода мож­но привести много.

МАССОВАЯ АГРЕССИЯ

Не менее заметным, а политически даже более важным видом поведения толпы является стихийная агрессия, обычно определяемая как массовые враж­дебные действия, направленные на нанесение страдания, физического или психологического вреда или ущерба, либо даже на уничтожение данной массой (толпой) других людей или общностей. Психологически, за внешней стихийной агрессией — разрушительным поведением, всегда стоит внутренняя агрессив-иость — эмоциональное состояние, возникающее как реакция на переживание непреодолимости каких-то барьеров (например, социально-политических) или недоступности чего-то желанного. Именно высоким эмоциональным накалом стихийная агрессия отличается от агрессии организованной, при которой солдаты атакующей армии, например, вполне могут не испытывать сильных эмоций к своим противникам, даже убивая их. На практике, стихийная агрессия всегда сопрово­ждается еще и дополнительными сильными эмоция­ми негативного комплекса типа гнева, враждебности ненависти и т. п. Впрочем, в психологии существует несколько десятков различного рода теорий, объяс­няющих те или иные аспекты агрессивности — от врожденных биологических инстинктов до специаль­ных форм социального научения, необходимых для успешной социальной адаптации в нашем сложном мире. Нам нет необходимости подробно вдаваться в их изучение.

В политико-психологическом контексте, для нас важно иное — то, что на основе агрессивности и аг­рессии в истории и современной политике периоди­чески возникали и возникают агрессивные толпы с весьма специфическим политическим поведением. Если войны обычно вели организованные армии, то восстания и революции делали именно агрессивные толпы. В общепринятом смысле, под «агрессией» как раз и понимают массовое агрессивное поведение тол­пы. Один из многих, Дж. Роуэн определял агрессию как «неприкрыто насильственную, угрожающую, предна­меренную и не подчиняющуюся нормам силу», дейст­вия которой не спровоцированы аналогичными, про­тиворечат обычаям, закону, ценностям²⁰⁹.

Согласно принятым в западной цивилизации воз­зрениям, теоретически, каждый человек должен иметь право на самоутверждение, а лишенный его — на са­мозащиту, чтобы восстановить чувство своей значимо­сти, необходимое для нормального существования. Блокирование права на самозащиту ведет к агрессив­ности, особенно если оно длительно (как это часто бывает, например, в отношении к национальным мень­шинствам). Агрессия вторгается в сферу власти или престижа, или на территорию другого, и частично за­хватывает то, что удается. Если же агрессия блокирована, спираль ее принимает еще более крутую форму взрыв насилия происходит по причинам прежде всего психологическим, приобретая подчас экстатический характер, когда восстание становится самоцелью, вершиной жизни его участников (как, например, весной 1968 г. это было во Франции).

Как показывают исследования современных мас­совых беспорядков, волнений и восстаний, «важней­ший лежащий в их основе фактор — чувство полного блокирования всех надежд»²¹⁰. Тот же Дж. Роуэн приво­дит достаточно типовую схему событий — на примере расовых волнений в негритянском гетто в пригороде Лос-Анжелеса. Факторы, предшествующие агрессии, известны. Постоянная и массовая безработица одних, неинтересная и низкооплачиваемая работа других. Напряженные с обеих сторон отношения населения гетто и полиции. Незаконное требование полисмена к подозреваемому, его отпор, поддержанный группой близких. Вступление в действие дополнительного наря­да полиции — превращение группы в толпу, а локаль­ного сопротивления властям — в восстание. Далее оно охватывает уже весь район со всеми присущими вос­станию атрибутами- «Какое-либо действие, любое дей­ствие должно было в конце концов показать, что здесь человеческие существа, а не роботы»²¹¹.

К условиям возникновения агрессии исследовате­ли обычно относятся следующие. Во-первых, физиоло­гические условия — алкоголь, наркотики. Во-вторых, психологические — уже упоминавшееся ощущение фрустрации, «невозможности исполнения никаких надижд». В-третьих, ситуационные в виде наличия лидеров, подходящих средств проявления агрессии (пресловутый «булыжник — орудие пролетариата») и т. п. В-четвертых, это провокационные действия вла­стей или их отдельных представителей, иногда могу­щие спровоцировать агрессию.

Для развития агрессии обычно, во-первых, требу­ется некоторый конкретный повод, подчеркивающий психологическую безнадежность ситуации для людей. Во-вторых, требуются люди, готовые поддержать это ощущение безнадежности, но, одновременно, «кач­нуть» толпу против тех, кто в этом может быть обвинен. В-третьих, требуется конкретный объект агрессии — представитель власти, угнетающего большинства или просто символ властного института. Примерно эти условия совпали осенью 2000 г. в Белграде, когда конституционный суд объявил недействительными итоги выборов, на которых проиграл С. Милошевич. Собравшаяся перед парламентом оппозиционная и поначалу мирная толпа быстро стала агрессивной, сме­ла полицейское заграждение и, по сути, осуществила революцию.

Среди наиболее важных для нашего понимания вариантов агрессивного поведения толпы, различают­ся экспрессивная, импульсивная, аффективная и враж­дебная агрессия. Из самого названия понятно, что экс­прессивная агрессия — это устрашающе-агрессивное поведение, главной целью которого является выразить и обозначить свои потенциально агрессивные намере­ния, запутать оппонентов. Это не всегда и не обязатель­но выражается в непосредственно разрушительных действиях. Классические примеры экспрессивной аг­рессии — ритуальные танцы, военные парады, различ­ного рода массовые шествия типа широко использовав­шихся в свое время немецкими фашистами ночных факельных шествий.

Импульсивная агрессия — обычно, спровоциро­ванное в результате действия какого-то фактора мгно­венно возникающее и достаточно быстро проходящее агрессивное поведение. Такая агрессия может носить прерывистый («импульсный») характер, возникая как бы «волнами», в виде своеобразных «приливов» и «от­ливов» агрессивного поведения.

Аффективная агрессия — чисто эмоциональный феномен, практически полностью лишенный дейст­венного компонента. Этим он отличается от экспрес­сивной формы агрессивной толпы. Аффективная аг­рессия, как правило, представляет собой наиболее впечатляющий, но с политической точки зрения, са­мый бессмысленный вид агрессии, В состоянии аф­фективной агрессии, толпы нападающих повстанцев, например, могут разбиваться о хорошо организован­ную оборону властей, и будут обречены на поражение. Это то, что иногда называется «агрессивным ажиота­жем» — особое состояние, требующее немедлен­ных, любой ценой, жертв и разрушений. Как правило, жертвы в таких случаях и превосходят достигаемые результаты.

В отличие от перечисленных выше форм, особняком стоят еще две. Во-первых, это враждебная агрессия, ко­торая характеризуется целенаправленно-осознанный намерением нанесения вреда другому. Во-вторых, инструментальная агрессия, где цель действия субъекта нейнтральна, а агрессия используется как одно из средств ее достижения. Понятно, что обе эти формы относятся к числу организованных, хотя внешне они подчас могут маскироваться под стихийное поведение толпы, подчи­няясь задачам управляющих ими сил.

«Для форм агрессии, развивающихся в массовых социальных и политических явлениях (террор, геноцид, расовые, религиозные идеологические столкновения), типичны сопровождающие их процессы заражения и взаимной индукции, стереотипизации представлений в создаваемом «образе врага»²¹². Однако особую роль в возникновении и поведении агрессивной толпы игра­ет анонимность ее участников. Лабораторными и поле­выми исследованиями доказано, что анонимность дей­ствует на толпу побуждающе и возбуждающе. Таким образом, в целом, массовая агрессия подчиняется всем основным законам массового поведения — в частности, описаным выше законам поведения толпы.

Соответственно, общим законам подчиняются и механизмы воздействия на агрессивную толпу. Так, в частности, известно, что лишение толпы анонимности с помощью средств массовой информации (крупные планы в теле репортажах, позволяющие фиксировать лица участников толпы) препятствуют росту ее агрес­сивности и даже способствуют ее организованности. В свое время изобретение несмываемой краски, кото­рой полиция могла «метить» активистов таких толп, на­долго искоренило сам феномен агрессивной толпы из политической практики.

Как и в любой толпе, важную роль в агрессивной толпе играют лидеры, Однако здесь есть одна сущест­венная особенность. Роль лидеров велика прежде все­го как инициаторов восстания. Она уменьшается по мере увеличения толпы и усиления ее агрессивности — в таких ситуациях толпа становится наименее управ­ляемой. Роль лидеров, таким образом, велика лишь до тех пор, пока вокруг них не образуется толпа, далее действующая по законам собственного, стихийного поведения.

В заключение раздела приведем классический пример, одновременно иллюстрирующий проявления обо­их рассмотренных феноменов — и массовой паники, и весовой агрессии.

Осенней ночью 1938 года в городишке Гроноверс-Милл, штат Нью-Джерси, согласно знаменитой радио­инсценировке фантастического романа английского писателя Г. Уэллса «Война миров», приземлился бело-желтый корабль марсиан. Радиоспектакль, осуществ­ленный О. Уэллсом и актерами руководимого им теат­ра «Меркьюри», был настолько реалистичным, что многие радиослушатели поверили в полную достовер­ность происходящего и в панике стали покидать свои дома, спасаясь тотальным бегством. Действительно, было от чего придти в ужас. Радиошоу началось без всякого предварительного объявления, вклинившись в программу обычных передач компании Си-би-эс. «Мы прерываем наши запланированные передачи, — услы­шали огорошенные радиослушатели, — чтобы передать специальное сообщение. На пересечении двух сельских дорог близ Гроверс-Милл, нарушив пасторальную тиши­ну здешних живописных мест, приземлились кровожад­ные существа, прилетевшие к нам с планеты Марс...».

Далее шли интервью с полковником-командиром батареи артиллерийских орудий, прибывших к месту приземления марсиан с приказом их уничтожить; ин­тервью с членами конгресса и сената, и т. д., и т. п. В итоге, эффект был достигнут потрясающий. Паника охватила миллионы жителей Нью-Йорка и десятков городов побережья. Бросая все и давя друг друга, люди бросились в бегство. Потребовалось несколько дней для того, чтобы их успокоить, несколько недель, что­бы вернуть по домам, и несколько месяцев, чтобы ли­квидировать нанесенный этой паникой ущерб. Самое удивительное, что через 50 лет в Гроверс-Милл был поставлен бронзовый монумент, изображающий ко­рабль марсиан и О. Уэллса у микрофона. На памятнике надпись: «Марсиане снова посетят наш город».

Величайшая паника века завершилась шуткой. Однако в середине этого пятидесятилетия была еще одна история. В 1958 году в Боливии решили сделать аналогичный радио спектакль — разумеется, с учетом негативного опыта. Были сделаны все необходимые предупреждения, а затем... в эфир был пущен перевод инсценировки О. Уэллса.. Уже через несколько минут перед зданием радиостанции собралась возмущенная толпа, потребовавшая остановить передачу. Когда руководство радиостанции отказалось это сделать, толпа превратилась в агрессивную, и разгромила здание радиостанции.

Так разные условия, разные политико-психологи­ческие ситуации оказались способными дать два прин­ципиально разных варианта: от паники до агрессии.

NB

1. Политическая психология различает две основные формы поведения: зависящее от воли и сознания индивидов или независящее от них. В последнем слу­чае говорят о стихийном поведении. Стихийное политическое поведение значительных масс людей — это неорганизованное, но аналогичное (подчас тож­дественное, хотя не всегда полностью одинаковое), и сравнительно необычное поведение большого ко­личества людей. Анализ массового стихийного пове­дения подразумевает два основных направления. Во-первых, рассмотрение конкретных субъектов такого поведения. К ним относятся три вида общностей: 1) толпа, 2) «собранная публика» и 3) «несобранная» публика. Во-вторых, рассмотрение наиболее демон­стративных форм стихийного поведения. К таким формам относятся стихийная массовая паника и мас­совая агрессия.

2. Среди общих механизмов, способствующих возник­новению и развитию стихийных форм массового по­ведения, одним из важнейших является так называе­мая «циркулярная реакция». Та или иная эмоция, переживаемая контактной общностью, подхватыва­ясь другими людьми, обычно возвращается к вам как бы по кругу. Так она может циркулировать опреде­ленное время, и это — первый этап формирования эмоциональной общности. Процесс циркуляции может прерываться, и тогда эмоция постепенно сойдет на нет. Однако при вклю­чении в общность новых людей она будет воспро­изводиться заново, при условии актуальности и значимости для людей. Этим обеспечивается второй этап— своеобразное «эмоциональное кружение» данного психофизического состояния. В стихийно складывающейся общности та или иная эмоция как бы ходит по кругу, поддерживая и усиливая себя. Это этап эмоционального самоиндуцирования общности. Третий этап действия механизмов стихийного про­ведения — появление общего объекта внимания, на котором фокусируются эмоциональные импульсы, чувства и воображение людей. Часто новым объектом становится образ, создаваемый в процессе «эмо­ционального кружения». Такой продукт совместно. го творчества выступает в качестве объекта-побуди­теля совместного поведения. Завершающий этап в формировании субъекта сти­хийного поведения — активизация членов общности через дополнительное стимулирование, путем возбу­ждения импульсов, соответствующих общему вооб­ражаемому объекту. Такое стимулирование обычно осуществляется на основе прямого внушения.

3. Основным субъектом стихийного поведения являет­ся толпа— контактная, внешне не организованная общность, отличающаяся высокой степенью конфор­мизма составляющих ее индивидов, действующих крайне эмоционально и единодушно. Психическое состояние индивида в толпе изменяется в стороны: 1) повышения эмоциональности восприятия, 2) повы­шения внушаемости и снижения критического отно­шения к себе, снижения способности рациональной переработки воспринимаемой информации, 3) по­давления чувства ответственности за свое поведение, 4) появления чувства силы и сознания анонимности. В разных видах толпы изменения психического со­стояния будут различными. Среди основных видов толпы обычно выделяются 1) случайная, 2) экспрессивная, 3) «конвенциональнальная», 4) действующая толпа. Внутри последнего вида отдельно подразделяются агрессивная, паниче­ская, стяжательская, мятежная или повстанческая разновидности толпы. Развитие толпы обычно идет по нарастающей, от случайной толпы к действенной. Соответственно, возможности управления толпой — в редукции ее вида к нижележащему, от действен­ной — к экспрессивной или даже случайной. «Собранная публика» — скопление людей, испыты­вающих сходное ожидание определенных пережива­ний или интересующихся одним и тем же предметом. Общая заинтересованность и поляризация установок вокруг одного предмета или события — основа ее обо­собления. Следующей чертой является готовность к реагированию некоторым сходным образом. Это сход­ство установок, ориентации и готовности к действию - основа объединения публики. По механизмам поведе­ния « собранная» публика часто приближается к толпе. К «несобранной» публике относятся, например, чи­татели одних и тех же газет, слушатели одних и тех же радиопередач, зрители одних и тех же телевизионных программ, читатели одних и тех же журналов. Особым примером несобранной публики является действие избирательных кампаний и возникающее в результате электоральное поведение. Общие меха­низмы электорального поведения достаточно про­сты: в целом, оно продолжает оставаться в значитель­ной степени стихийным поведением, подчиняясь его общим закономерностям. В конечном счете, электо­рат делится на две неравные части. Первая, меньшая часть — это организованный электорат, действую­щий на основе группового сознания и подчиняющий­ся управляющим этим сознанием институтам. Вто­рая, значительно большая для любой современной демократической страны часть, представляет собой неорганизованный электорат. Общим механизмом политического поведения несобранной публики яв­ляются массовые настроения.

4. Одним из наиболее заметных видов поведения тол­пы является паника — эмоциональное состояние, воз­никающее как следствие либо дефицита информации о какой-то пугающей или непонятной ситуации, либо ее чрезмерного избытка, и проявляющееся в импуль­сивных действиях. На основе паники возникают па­нические толпы со специфическим поведением. Выделяются ситуационные, физиологические, пси­хологические, идеологические и политико-психоло­гические условия-предпосылки возникновения и раз­вития паники. Собственно паническая реакция включает в себя 1) потрясение от восприятия некоего особого пугаю­щего стимула, 2) замешательство, растерянность, 3) «циркулярную реакцию» и «эмоциональное круже­ние» реального или предвосхищаемого страха, 4) дви­гательную ажитацию в виде хаотичного поведения и схватания за соломинку», 5) бегство от источника страха.

5. Стихийная агрессия — это массовые враждебные действия, направленные на нанесение страдания, фи­зического или психологического вреда или ущерба, либо даже на уничтожение массой других людей или общностей. Психологически, за внешней стихийной агрессией — разрушительным поведением, всегда стоит внутренняя агрессивность — эмоциональное состояние, возникающее как реакция на пережива­ние непреодолимости каких-то барьеров (например, социально-политических) или недоступность чего-то желанного. Именно высоким эмоциональным накалом стихийная агрессия отличается от агрессии организованной, при которой солдаты атакующей ар­мии, например, вполне могут не испытывать сильных эмоций к своим противникам, даже убивая их. На практике, стихийная агрессия всегда сопровождает­ся еще и дополнительными сильными эмоциями не­гативного комплекса типа гнева, враждебности, не­нависти и т. п. Выделяются физиологические, психологические, си­туационные условия-предпосылки агрессии, а также провокационные действия как особое условие. Для развития агрессии требуется конкретный повод, де­монстрирующий недостижимость надежд и ожида­ний людей; лидеры, способные «заводить» толпу; кон­кретный объект, на который направляется агрессия. Особую роль в развитии агрессии играет аноним­ность действий членов агрессивной толпы. Соответ­ственно, среди механизмов воздействия на такую толпу особую роль играет лишение участников такой анонимности за счет крупных планов телерепорта­жей, использования полицией несмываемой краски и т. п. Различаются экспрессивные, импульсивная, аффективные и враждебные варианты агрессии. Со­ответственно, воздействия на эти варианты носят дифференцированный характер.

Для семинаров и рефератов

1. Бзрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. — СПб., 1998.

2. Ольшанский Д.В. Массовые настроения в полити­ке. — М., 1995.

3. Основы социальной психологии и пропаганды. — М., 1982.

4. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. — М., 1979.

5. Социальная психология. — М., 1975.

6. Barnes В. The Nature of Power. — Cambridge, 1988.

7. Lassswell R. Psychopathology of Politics. — N. Y., 1932.

Глава 12

ПРИКЛАДНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Широта и многообразие прикладных возможностей по­литической психологии. Основные сферы прикладного ис­пользования политико-психологического знания. Основные компоненты прикладной роли политической психологии.

Методы политико-психологических исследований. Кон­кретные методики и приемы исследования политической психологии личности: малых групп; больших групп; масс. Общие методы политической психологии. Имитационные игры и игровое моделирование — приемы на грани между исследованием и вмешательством психолога в реальную по­литику.

Методы психологического вмешательства в политику. Переговоры, формирование коалиций. Политические группи­ровки и их взаимодействие.

Психологические приемы политического действия. По­литическая интрига. Политический заговор. Политическая мимикрия. Психологическая война. Политический анекдот.

Прикладное значение политической психологии велико и многообразно. Собственно говоря, об этом, прямо или косвенно, речь шла во всех предыдущих главах. Как уже подчеркивалось, политическая психо­логия имеет практический смысл везде, где действует человеческий фактор. И только там, где роль этого фактора уменьшается (прежде всего, в бюрократизи­рованных структурах и жестко формализованных по­литических институтах), снижается значение и воз­можности применения политической психологии.

Если говорить в политико-хронологическом плане, то максимальное значение политическая психология имеет в кризисных ситуациях разрушения прежних структур и институтах. Революции, войны, кризисы, восстания, неустойчивые политические режимы — вот точки наибольшего значения психологического факто­ра. Со временем, обычно это значение минимизиру­ется: чем более стабильна и упорядочена политическая система, тем меньшую роль играет в ней психологиче­ский фактор.

Рассматривая отдельные сферы политики, стано­вится очевидным, что роль политической психологии особенно велика там, где речь идет о воздействии на людей. Из предшествующих глав ясно, что политиче­ская психология имеет серьезное значение в плане воздействия на отдельную личность, будь то обычный человек или политический лидер, на малые группы и происходящие в них процессы, на большие группы и, наконец, на значительные массы людей.

Воздействие на эти четыре группы объектов наи­более важно в четырех основных сферах: во внут­ренней политике, во внешней политике, в военно-политической сфере и, наконец, в сфере массовых информационных процессов. Во внутренней полити­ке политическая психология имеет прикладное значе­ние практически во всех ее основных измерениях: от борьбы лидеров за власть и психологии власти, до со­стояния массового сознания, обеспечивающего под­держку или, напротив, не принимающего власть. Во внешней политике политическая психология исполь­зуется для изучения и воздействия на власть в ино­странных государствах, а также на население этих стран, хотя ее возможности явно меньше, чем во внут­ренней политике. Тем не менее, здесь есть свои, спе­цифические сферы: например, психология диплома­тии, переговоров, всего механизма международного взаимодействия, включая деятельность международ­ных организаций, урегулирование конфликтов и нала­живание международного сотрудничества, и т. д. В во­енно-политической сфере политическая психология используется прежде всего для психологической вой­ны с противником, для поддержания боевого духа сво­их войск, а также для пропагандистско-психологического обеспечения разных аспектов военных действий и т. п. В сфере массовых информационных процессов политическая психология особенно незаменима. Фак­тически, именно через эту сферу идет большая часть самого психологического воздействия. Соответствен­но, прикладная психология играет важную роль и внутри самой этой сферы. Прежде всего, это касается оптимизации действий средств массовой информации для их наиболее эффективного воздействия на ауди­торию, организации и проведения информационной части избирательных кампаний, организации PR-воз­действия на требуемую аудиторию, формировании той или иной «политической моды» и т. д.

Прикладная роль политической психологии скла­дывается из трех основных компонентов. Во-первых, это прикладные политико-психологические исследо­вания — их задачи обычно ставятся практикой, а ре­зультаты требуют практического внедрения. Соответ­ственно, здесь большую роль играет арсенал методов прикладного политико-психологического исследова­ния, дающего конкретное знание, практический ре­зультат. Во-вторых, это методы, находящиеся на гра­ни между прикладным исследованием и реальным вмешательством психолога в политические процессы. Соответственно, здесь речь идет о психологическом обеспечении близких к политике или реальных поли­тической процессов. Наконец, в-третьих, это психоло­гические методы и приемы, используемые самими политиками в политической практике. Прежде всего, это те приемы борьбы за власть, которые требуют от поли­тиков особой психологической интуиции или наличия точных знаний о том, как сделать эту борьбу эффектив­ной с психологической точки зрения.

МЕТОДЫ ПОЛИТИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

Исследовательские методы и приемы современной политической психологии достаточно разнообразны. Это объясняется, прежде всего, тем, что в политико-психологических исследованиях используются методы и приемы, заимствованные из целого ряда смежных наук: психологии, политологии, социологии, истории, а иногда и психолингвистики, этнографии, антрополо­гии и других научных дисциплин. Многообразие и разнообразие методов связано с двумя основными нричинами. С одной стороны, в политической психологии пока еще отсутствуют общепризнанные жест­кие теоретические схемы, которые могли бы диктовать строгую определенность методических процедур. Значит, у исследователя остается достаточное пространство для творчества. С другой стороны, сам сложный междисциплинарный характер объектов, изучаемых политической психологией, вынуждает строить иссле­дование по междисциплинарному принципу, соединяя подходы нескольких дисциплин так, чтобы они наибо­лее адекватно отражали суть сложного и многоуров­невого объекта — поведения человека в политике. В результате, торжествует своеобразный методический плюрализм. Таким образом, выбор методов диктуется самим конкретным объектом исследования. Соответ­ственно, начнем с рассмотрения наиболее конкретных методик политико-психологического исследования, чтобы затем перейти к более общим методам.

Политическая психология личности

При исследовании политической психологии лич­ности применяется целый ряд методов, прежде всего, заимствованных из арсенала психологии. Изучая лич­ность обычного человека, применяют анкеты, разного рода опросники, специальные тесты на выявление и определение политических ценностей и предпочтений (типа тестов Рокича, Оллпорта-Вернона и др.). Ряд спе­циальных тестов нацелены на оценку эмоций, возникающих по поводу политических персон и событий (например, модификации теста рисуночной фрустрации Розенцвейга). Специальные, обычно лабораторные про­цедуры позволяют изучать особенности политического восприятия — в частности, на примере зрительного восприятия политической символики. Специально разработанные А.А. Хвостовым²¹³ задания на логичность мышления политической направленности позволяют оценить степень логичности такого мышления, количество и качество логических ошибок и, в целом, уровень адекват­ности восприятия текстовой политической информации. Существуют и методики, позволяющие оценить политическую направленность психики и поведения личности в целом — например, на основе оценки уровня ригидности мышления, Ф-шкала Т. Адорно позволяет оценит! склонность личности к авторитаризму и, еще более кон кретно, к фашизму.

Исследуя личность политика, используются прожективные методики (например, метод незаконченных предложений, тест цветовых предпочтений Люшера, тесты Роршаха, ТАТ и т. д.), а также личностные тесты-опросники типа MMPI, многофакторного теста Кетелла и др. При изучении профессиональных полити­ков, а особенно, политических лидеров, многое зависит от терпимости самого политика к исследованию и от его согласия на методические процедуры, требующие дос­таточное количество времени и внимания. При нали­чии адекватного отношения политиков к исследованию, важную роль играют интервью и беседы с ними.

Беседа как метод отличается от интервью тем, что носит двусторонний характер. При опросе интервьюер заранее знает, о чем спрашивать респондента, какие ответы можно получить. В беседе участники находят­ся в сравнительно равном положении. Это позволяет изучать политика без заранее заданных схем, общать­ся с ним, сосредоточиться на его личности и личност­ном восприятии обсуждаемых проблем.

Особая разновидность методов изучения полити­ков — так называемые дистантные методы, которые не требуют прямого, «контактного» взаимодействия психолога с политиком. Сюда относятся разного рода психобиографические методы, включая интервью с его соратниками, родственниками и т. д. Широко при­меняется и метод экспертных оценок, позволяющий получить некий «усредненный взгляд со стороны» на того или иного политика, причем глазами высококом­петентных в политике лиц — экспертов.

Очень важную роль играет также анализ «продук­ции» политического деятеля. К «продукции» полити­ка относятся тексты, жесты, манера выступления и т. д. Вся эта продукция успешно изучается с помощью раз­личных вариантов метода контент-анализа. В качест­ве материала для такого контент-анализа используют­ся тексты, принадлежащие перу данного политика (статьи и книги), видео- и аудио-записи его выступ­лений. В качестве примера можно сослаться на опыт Д. Винтера и М. Херманн с соавторами, анализировав­ших методом контент-анализа тексты выступлений Президентов экс-СССР и США М. Горбачева и Дж. Буша в период установления их взаимоотношений для выявления ряда когнитивных характеристик и особенностей этих лидеров²¹⁴. Исследовались такие компонен­ты политического мышления, как убеждения, понятий­ная сложность, представления о методах достижения целей и ряд других особенностей. Подчеркнем, что изучались прежде всего спонтанные, а не написанные заранее спичрайтерами тексты. Результаты сравнивались с данными аналогичных исследований поли­тических лидеров разных стран, что позволило получить достаточно объективированные данные. Близок к этому способу анализа и особенно популярный в последнее время метод составления личностных ког­нитивных карт политиков. На их основе вырос и раз­вивается более общий метод построения «личностных решеток» Келли — от особенностей мышления, он идет вглубь структуры личности политика, позволяя дос­таточно эффективно прогнозировать его поведение.

К числу дистантных методов относится и впервые примененное еще Г. Лассвелом²¹⁵ изучение медицин­ских карт политиков в одном из элитных санаториев, где их лечили от неврозов, алкоголизма и т. п. Так что история с охотой западных спецслужб за экскремен­тами Л. Брежнева, приведенная во введении к этой книге, имела под собой вполне реальную эксперимен­тальную политико-психологическую основу. Наши собственные попытки в годы советской власти попы­таться получить для исследования медицинские ма­териалы о лидерах даже не первого или второго, а третьего-четвертого эшелонов показали, что в услови­ях тоталитарного режима это представляет собой одну из важнейших государственно-политических тайн. В последние годы начал развиваться генетический ана­лиз личности политических деятелей.

Политическая психология малых групп

При исследовании политической психологии малых групп, большую роль до сих пор играют разнообразные варианты социометрического метода, разработанного еще Дж. Морено при исследовании политико-психоло­гических последствий Первой мировой войны. Осно­ванные на косвенном опросе предпочтений членов группы по отношению друг к другу, этот метод позво­ляет выявить неформальную структуру группы, опрделить ее лидеров, ведомых, и даже «отверженных».

Особенно эффективны социометрические опросы для выявления структуры партийных политических групп. Процедуры социометрического опроса давно и подроб­но описаны в соответствующей литературе²¹⁶. Получае­мые в результате этих опросов данные позволяют по­строить социометрическую матрицу и социограмму групп, а также рассчитать ряд существенных показа­телей — индексов групповой сплоченности, групповой экспансивности, а также групповой интеграции.

Многолетние социометрические исследования по­зволили выявить несколько базовых законов, особенно отличающих функционирование политических групп.

Во-первых, это так называемый социогенетический закон: высшие формы организации групп вытекают из простейших. Хотите понять политическую психологию всей партии — изучайте ее первичную организацию. Хотите понять политическую психологию общества — исследуйте особенности образующих его малых групп.

Во-вторых, социодинамический закон: в любой группе привязанности распределены неравномерно. То есть, всегда есть лидеры и ведомые, а также, по выра­жению самого Дж. Морено, «социометрический проле­тариат» — «отверженные» или «парии».

В-третьих, закон социальной гравитации: сплочен­ность индивидов в группе прямо пропорциональна их влечению, притяжению или отталкиванию по отноше­нию друг к другу, и обратно пропорциональна про­странственной дистанции между ними (при условии, что возможности для общения константны).

Социометрические методы в свое время были на­столько популярны в социально-политической науке и практике, что их создатель Дж. Морено предложил «простой способ» решения всех социально-политиче­ских проблем. Для этого, утверждал он, надо всего лишь переформировать малые группы в пределах стра­ны или даже всего человечества так, чтобы во вновь сформированные группы входили только те люди, которых тянет друг к другу. «Социометрическая револю­ция Морено придет на смену пролетарской революции Маркса!», — резюмировал автор этой, прямо скажем, утопической идеи. Однако, при всем утопизме таких глобальных проектов, социометрия продолжает играть полезную роль в конкретных исследованиях.

Другим методом, позволяющим исследовать поли­тическую психологию групп, обладающих выражен­ными политическими ценностями, является метод построения их психосемантического пространства²¹⁷.

Используя варианты метода семантического диффе­ренциала Ч. Осгуда, отечественные исследователи научились определять политические штампы и клише в лексике новых российских партий. Изучая партий­ные документы публичного характера, они сумели по­строить многомерную типологию сознания политиче­ских активистов.

Политическая психология больших групп

При исследовании политической психологии боль­ших групп, широко используются, прежде всего, наблю­дение и социологические опросные методы. Наблюде­ние может быть кратко-, средне- и долговременным. Последнее, как правило, ведется большими исследова­тельскими группами и требует значительных усилий по сбору материалов и созданию единой системы индика­торов, подлежащих фиксации в ходе наблюдения. В США, например, таким образом было изучено целое поколение людей на всех фазах его существования, от рождения и социализации до пенсионного возраста. Исследователь, ведущий наблюдение, изучает интере­сующую его ситуацию. Он может непосредственно участвовать в ней. Метод включенного наблюдения позволяет изнутри исследовать процесс зарождения и развития политического конфликта, эволюцию массо­вого движения, деятельность политической партии и т. д. Для исследования ценностных ориентации совет­ских рабочих 60-х годов прошлого века, например, отечественный социолог В.Б. Ольшанский определенное время работал слесарем на московском заводе Ильи­ча. Его коллега И.Т. Левыкин, проживая в деревне, ме­тодом включенного наблюдения изучал психологию советского крестьянства того же периода. Американ­ский психолог Т. Лири, войдя в доверие к членам бан­ды уличных хулиганов — тинейджеров, чуть позже, уже в 70-е годы, изучал психологические ориентации популярного тогда молодежного движения хиппи.

Разного рода социологические опросы и анкети­рование, проводимые по репрезентативной выборке, в самых разных масштабах, дают полезную информацию, которая поддается политико-психологической интер­претации при условии правильного составления анкет. Такого рода исследования незаменимы в ходе избира­тельных кампаний разных уровней — они дают воз­можность оценивать ход кампании и эффективность усилий кандидатов, а также прогнозировать возможные результаты.

Анкетные исследования и опросы населения полу­чили широкое распространение в 30-е гг. XX века, когда Дж. Гэллап провел первый предвыборный зон­даж политической ситуации. Сегодня широко исполь­зуются обе главные группы опросных методов: интер­вью (предполагающее прямой контакт интервьюера с респондентом) и массовые анкетные опросы (не обя­зательно предполагающих такой контакт — типа поч­товых опросов, публикации анкет в средствах массовой информации и т. п.). Как уже говорилось, это имеет значение для практики, а также для теории. Анализ факторов, влияющих на решение избирателя, изуче­ние зависимости между социологическими характери­стиками избирателя (возраст, образование, пол, про­фессия, уровень дохода и т. п.) и его декларируемым поведением на выборах дает очень важную политико-психологическую информацию.

Особую популярность в последние годы получили так называемые фокусированные интервью, образую­щие метод фокус-групп. Вместо того, чтобы проводить многотысячные опросы, собирается несколько неболь­ших (7—10 человек) групп «типичных представителей» разных слоев общества, с которыми в течение несколь­ких часов фокусированно обсуждаются интересующие исследователей темы. В дополнение к количественным социологическим данным, это дает необходимый каче­ственный материал.

Анализ всей возможной статистической информации открыл перед политической психологией новые возможности. Располагая соответствующей техникой анализа, из статистики можно извлечь массу полезных данных, проследить закономерности, выявить тенден­ции, подтвердить те или иные политико-психологические гипотезы. Достоинство данного метода в том, что он позволяет абстрагироваться от ограничений пространства и времени.

Еще один метод политической психологии — изу­чение документов. Он включает анализ официальных материалов, стенограмм заседаний парламента, про­грамм партий, отчетов об официальных переговорах и т. д., а также личных документов, дневников, писем, мемуаров. Значительный интерес представляют кино- фото-, фонодокументы, плакаты, картины и т. п.

Политическая психология масс

При исследовании политической психологии масс значительную роль играет метод наблюдения. Когда речь идет о поведении толпы, иных методов исследования в режиме реального времени практически просто не су­ществует. Для ретроспективного анализа используются описания современников, мемуары, а также документы. Если же дело касается «собранной» или «несобран­ной» публики, то их изучение включает экспертные опросы и анкетирование (для «собранной») и массовые социологические опросы (для «несобранной» публики).

При исследовании политической психологии прак­тически всех объектов, помимо перечисленных кон­кретных эмпирических методов политико-психологи­ческого исследования перечисленных четырех групп объектов, также применяется ряд общих методов поли­тической психологии. Они используются в отношении подавляющего большинства конкретных объектов,

Так, в частности, особую роль в политической пси­хологии играет эксперимент, имеющий специфическую форму игрового моделирования. При таком моделиро­вании исследуемый процесс или явление воспроизво­дятся в интересующих исследователя параметрах, через создание ситуации своеобразной игры. Поэтому другое название метода — метод имитационных игр. Имитируя в игровой форме развитие того или иного политическо­го явления (конфликта, переговоров, заседания парла-ментаит. п.), исследователь Получает возможность пред­видеть варианты развития реального процесса, а также вскрывать его внутренние, психологические механизмы.

Подобные игры применяются для разрешения спор­ных, конфликтных проблем отдельных стран и целых регионов. Их основная задача — предвидеть и устранить возможные или уже существующие конфликты. Выгоды такого моделирования понятны: нейтральные эксперты, имитируя поведение участников конфликта, дают возможность прогнозировать их поведение и предлагать им конкретные рекомендации. Если в игре участвуют представители сторон-участниц конфликта, то это по­зволяет уточнить особенности восприятия и понимания ими спорного вопроса. В свое время была очень успеш­ной дискуссия такого рода между журналистами Сомали, Эфиопии и Замбии по поводу территориальных пре­тензий этих стран друг к другу (1969 г.). В результате возникшего взаимопонимания нормализовался тон прес­сы внутри этих стран, успокоилось общественное мне­ние, что и способствовало урегулированию ситуации.

Если же в игре участвуют лица, могущие непосред­ственно влиять на ситуацию, то это ставит исследова­ние на грань прямого влияния психологов на полити­ку. Так, в начале 70-х гг. в Лондоне (организацией занимался известный в данной сфере немалыми дос­тижениями Лондонский центр исследования конфлик­тов) была проведена серия встреч представителей ру­ководства греческой и турецкой общин на Кипре в связи с обострением положения на острове. Группа психологов разработала «правила игры» и условия встреч, а также удерживала участников от взаимных оскорблений и конкретизировала дискуссию, уточняла позиции, не давала обсуждению уйти в общие рассуж­дения, помогала полнее и точнее воспринимать ситуа­цию и позиции друг друга. Тем самым реально была подготовлена платформа для заключения соглашения об урегулировании положения дел на острове.

Позднее, психологи активно участвовали в подго­товке и проведении знаменитой встречи в Кэмп-Дэвиде, где радушный хозяин-посредник, президент США Дж. Картер, принимал лидеров конфликтовавших то­гда стран, Израиля и Египта. В результате, была пре­кращена война и достигнуты мирные договоренности.

Автору этой книги лично довелось организовывать аналогичные игры, которые привели, в результате, к выработке политики национального примирения в Афганистане во второй половине 80-х гг., а в итоге — к выводу советских войск из этой страны. Похожие приемы в рамках той же политики национального примирения привели к позитивным изменениям в конце 80-х гг. в Анголе, Польше и ряде других стран. В целом, это свидетельствует о безусловной эффективности метода игрового моделирования не только в качестве исследовательского приема, но и в гораздо более серьезном качестве метода особого, психологического вмешательства в реальную политику.

Помимо уже перечисленных, в отношении всех объектов своего исследования политическая психоло­гия активно использует сравнительно-исторические методы. К ним относятся методы исторического опи­сания, конкретного анализа, сравнительный, периоди­зации, хронологический, проблемно-хронологический ретроспективный, прогностический, исторических аналогий и др. Сравнительно-исторические методы дают возможность изучать политико-психологические явления и факты в тесной связи с той исторической обстановкой, в которой они возникли и действовали, а также в их качественном изменении на различных этапах развития. Понятно, например, что механизмы лидерства менялись на протяжении истории — от пе­щерного вождизма до президентства. Однако уловить и зафиксировать эти изменения можно только при сравнительном политико-психологическом анализе. Он особенно необходим для анализа неоднократно повто­ряющихся в истории явлений, применим для сравне­ния политических процессов, имеющих генетическое родство, действующих в единой исторической ситуа­ции, но не связанных прямо по происхождению. К такого рода примерам можно отнести, скажем, политиче­скую психологию февральской и октябрьской (1917 г.) революций в России.

Сравнительно-исторические методы предостере­гают исследователя от вульгаризации и других иска­жений политической психологии, позволяют обоб­щать современный и исторический опыт политики. Сравнение отдельных этапов и периодов политиче­ского процесса дает возможность выявить психоло­гические закономерности его развития. Проблемно-хронологический метод предполагает расчленение более или менее широкой проблемы на ряд узких проблем, каждая из которых рассматривается в хро­нологической последовательности. Метод ретроспек­тивного психологического анализа политических явлений способствует развитию прогностической функции политической психологии, поскольку воз­можность заглянуть в будущее тесно связана с уме­нием делать адекватные выводы из предшествующего и современного развития, распознавать его законы.

В целом же, особое значение для политической психологии имеет наиболее общий, системный метод. Именно он позволяет изучать политику как комплекс­ный процесс, выявлять на общем фоне развития того или иного политического явления наиболее существен­ные психологические компоненты, прослеживать их взаимозависимость между собой, а также их влияние на политические явления и процессы. Системный подход подсказывает и еще одну важную вещь. Изучая те или иные объекты, политический психолог должен уметь пользоваться не одним-двумя методами, а выстраивать целостную систему методов своего исследования.

МЕТОДЫ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ВМЕШАТЕЛЬСТВА В ПОЛИТИКУ

Как уже говорилось выше, целый ряд методов по­литико-психологического исследования находится на грани прямого вмешательства политической психоло­гии в реальную политику. Прежде всего, это относит­ся к специфическим экспериментальным приемам, в частности, к методу игрового (имитационного) моде­лирования. Примером перехода этой грани является проблема психологии и психологического обеспечения реальных политических переговоров.

Переговоры

Переговоры — процесс обсуждения двумя или бо­лее сторонами проблем, представляющих взаимный интерес, как правило, с целью поиска путей их реше­ния. В настоящее время в мире наблюдается устойчи­вая тенденция к увеличению количества и интенсив­ности ведения переговоров в самых разных сферах (политика, дипломатия, торговля, разрешение трудовых споров, национальных конфликтов и т. п.). Соответст­венно, возрастает число специальных исследований психологической составляющей переговоров²¹⁸.

Согласно М.М. Лебедевой, посвятившей данной проблеме ряд работ²¹⁹, главное предназначение перего­воров — разрешать споры и сотрудничать. Реально, это две стороны одной медали; переговоры, ориентированные на сотрудничество, вовсе не исключают того, что у сторон могут появиться серьезные разногласия, и на этой почве возникнет конфликт. Возможна и прямо противоположная ситуация, при которой урегулирова­ние конфликта перерастет в сотрудничество с бывшим соперником. История знает немало примеров, когда даже военные противники впоследствии становились партнерами в торговых отношениях.

И при сотрудничестве, и при конфликте перегово­ры обычно нужны для принятия совместных решений с последующим их выполнением, хотя в действительности переговоры часто используются и для других целей, не связанных с решением проблем, а порой, даже проти­воречащих им. Например, для отвлечения внимания партнера, пропаганды собственных взглядов, выясне­ния точек зрения и т. п. В этом смысле, переговоры мо­гут выполнять несколько различных функций.

В переговорах выделяют содержательный (что имен­но подлежит обсуждению) и процессуальный (каковы закономерности самого переговорного процесса, а так­же какова стратегия и тактика участников переговоров) аспекты. Одна из важнейших психологических характе­ристик переговорного процесса заключается в том, что это всегда совместная с партнером деятельность. След­ствием этого является необходимость учета интересов партнеров, а также особенностей его восприятия про­блемы.

Обычно стороны обращаются к переговорам в тех случаях, когда односторонние действия невозможны или невыгодны, а также нет предусмотренных в обыч­ном, например, законодательном порядке процедур и регламентированных моделей решения. Когда хотя бы одна из сторон считает, что она способна более эффек­тивно решить проблему самостоятельно, переговоры вряд ли состоятся. Не состоятся они и тогда, когда воз­никшие противоречия и разногласия можно легко пре­одолеть на основе нормативных актов, которым следу­ют обе стороны. В то же время, практика ряда стран показывает, что многие вопросы, связанные даже с гражданским правом, легче и быстрее решать не через судебные или иные правоохранительные инстанции, а еще в досудебном порядке, путем переговоров. Только в том случае, когда переговорные возможности исчер­паны, а согласия не достигнуто, стороны обращаются в суд. Причин избегания разбирательства в суде как минимум две. Во-первых, это необходимость платить судебные издержки. Во-вторых, что может быть более важным, решение суда — это чужое решение, обяза­тельное к исполнению. Стороны же путем переговоров могут найти иное, свое решение, которое в большей сте­пени удовлетворит каждую из них.

Другой характерной чертой переговоров является соотношение интересов партнеров, которые частично совпадают, а частично расходятся (взаимоисключаю­щие и непересекающиеся интересы редко подлежат переговорам). Области совпадения и несовпадения ин­тересов могут быть различными в зависимости от кон­кретной ситуации, однако они обязательно присутству­ют при любых переговорах. Это отличает переговоры от многих иных видов деятельности как с чисто кон­фликтными интересами (например, спортивные состя­зания, войны и др.), так и с практически совпадающи­ми (различные виды сотрудничества). При полном совпадении интересов участников, а также понимании путей достижения целей, обсуждение не требуется — стороны просто переходят к совместным действиям. При полном расхождении интересов наблюдаются кон­куренция, состязание, противоборство, конфронтанция и, наконец, войны. Именно совпадение интересов де­лает переговоры возможными, а их расхождение побу­ждает к проведению переговоров.

От интересов участников переговоров необходимо отличать их позиции и переговорные концепции. По­зиции на переговорах подразумевают то, как стороны сформулировали свои интересы и представили их парт­неру. Позиции могут довольно значительно меняться в ходе переговоров. Переговорная концепция — менее изменчивый элемент. Под ней понимается общий под­ход к данным переговорам.

Согласование интересов составляет центральное психологическое звено переговорного процесса, их основной смысл. Оно может осуществляться на осно­ве двух подходов: при так называемом «торге», или при совместном с партнером анализе проблемы. При торге переговоры рассматриваются сторонами как одно из средств реализации своих интересы в наиболее пол-йом объеме. Здесь каждый стремится получить макси­мально возможное, при этом интересы другой стороны игнорируются. Совместный с партнером анализ проблемы нацелен на разрешение противоречий и взаимное удовлетворение интересов.

Найденное в результате переговоров решение может быть двух основных типов: компромиссным, когда стороны делают уступки навстречу друг другу (по отдельным вопросам, или увязывая их в один па­кет), и принципиально новым, когда участники снима­ют противоречия путем, например, включения данной проблемы в более широкий контекст. Так, появление глобальных проблем, усиление взаимозависимости мира совсем по-иному поставило перед членами ми­рового сообщества более частные вопросы.

В структуре переговорного процесса выделяется три основные стадии; подготовка к переговорам; их ведение; анализ результатов и выполнение достигну­тых договоренностей. В свою очередь, стадия ведения переговоров предполагает прохождение ряда этапов: взаимного уточнения позиций, интересов, точек зрения; обсуждения возможных подходов к решению пробле­мы; согласования интересов. Этапы ведения перегово­ров реализуются через способы подачи позиции и раз­личные тактические приемы.

Коалиции

Еще один пример частого психологического вме­шательства в политику — создание коалиций. Без по­нимания психологической сути этого явления, как пра­вило, коалиции оказываются неустойчивыми и быстро распадаются. Понятие «коалиция» — от лат. coalescere, объединяться, обычно используется в двух наиболее известных смыслах. Во-первых, это политический и военный союз двух и более государств против общего противника (Антанта в Первой, или антигитлеровская коалиция во Второй мировой войне). Во-вторых, это соглашение, выработанное партиями либо обществен­ными деятелями для осуществления совместных дейст­вий. В обоих смыслах, мы видим внешнюю суть коали­ции. За ней же, естественно, стоит суть внутренняя, психологическая.

С психологической точки зрения, в основе любой коалиции лежат несколько факторов. Во-первых, это осознание дефицита собственных ресурсов и желание воспользоваться чужими ресурсами для достижения своих целей. Во-вторых, это наличие общего врага, об­щей опасности. В-третьих, готовность закрыть глаза на существующие разногласия и противоречия с потенци­альным партнером по коалиции в связи с важностью первого и второго факторов. Выдающимся психологиче­ским мастером коалиций был И.В. Сталин. Вначале, имея в виду цели «мировой революции» и понимая недоста­точность собственных ресурсов, он вступил в тайную коалицию с Германией против общего врага, мировой буржуазии. Для начала, он решал конкретную задачу, которую Красная армия не смогла решить раньше — захват и раздел Польши. Как известно, были выработа­ны и подписаны соответствующие протоколы («пакт Молотова-Риббентропа»). Принципиально важно, что была забыта вся предшествовавшая коминтерновская антифашистская риторика, закрыты глаза на все проти­воречия с фашизмом.

Затем, после того, как данная коалиция распалась и началась война с Германией, Сталин легко вступил в антигитлеровскую коалицию с «мировой буржуазией» в лице США и Великобритании. В основе этого лежали все те же факторы: понимание, что без «второго фрон­та» выиграть войну с Германией маловероятно, наличие общего врага в лице А. Гитлера и, наконец, легкая заме­на антибуржуазной риторики на антифашистскую. Лю­бопытно, что абсолютно теми же факторами руково­дствовались и партнеры по новой коалиции — особенно Великобритания, обиженная на Гитлера за то, что он до этого нарушил мюнхенские соглашения. Впрочем, оби­жаться было не на что: и У. Черчилль, и А. Гитлер всего лишь показали себя не менее выдающимися мастерами политических коалиций. Обратим внимание на особую роль личности лидера в формировании коалиций. Для этого нужна особая психика и изощренное сознание.

Действию аналогичных факторов подчиняются не только внешнеполитические, но и внутриполитиче­ские процессы. Особе значение имеет формирование партийно-фракционных коалиций в парламентских странах для образования правящего большинства и, соответственно, формирования правительства. Так, в частности, Д.Д. Робертсон²²⁰ разработал, на основе тео­рии коалиций В. Райкера, типологию коалиционного лидерства (то есть, «парламентского» по Д.М. Бернсу). По его мнению, на стиль лидерства влияет тип правящей коалиции, который, в свою очередь, опре­деляется конфигурацией политических партий, попа­дающих в коалицию, пропорцией мест в главной палате и количеством партий в коалиции. Как известно, главными типами коалиции во внутриполитическом измерении являются «коалиция меньшинства», «ми­нимальная выигрышная коалиция» и «сверхбольшая коалиция».

Коалиция меньшинства порождает особое, «консуль­тативное» лидерство, так как для получения поддержки, скажем, премьеру обычно необходимо проводить кон­сультации за пределами коалиции. Минимальная выиг­рышная коалиция ведет к появлению лидера-гегемона который доминирует во всех сферах, по которым при­нимается решение. В сверхбольшой коалиции стиль пре­мьера будет компромиссным, так как ему придется достигать консенсуса и примирять конфликтующие ин­тересы внутри коалиции.

В специальных экспериментах Дж.К. Марнингхана²²¹ коалиции изучались в лабораторных условиях. Че­тыре модели коалиционных игр («минимальных ре­сурсов» Гамсона, «сделки» Комориты и Черткоффа, «взвешенной вероятности» Комориты и «модель Рофа-Шапли»), являвшихся моделями конфликтных ситуа­ций, исследовались с точки зрения их прогностическо­го значения, фактора увеличения или уменьшения вероятности получения выигрыша, и проявлений фе­номена «сила в слабости». Оказалось, что игроки с меньшими ресурсами чаще включаются в выигрыш­ные коалиции. Наиболее прогностически адекватны­ми оказались модели «сделки» (торга за условия коа­лиции) и «взвешенной вероятности» (рационального конструирования коалиции). Феномен «сила в слабо­сти» (роль игрока, обладающего небольшими ресурса­ми, оказывается решающей при его присоединении к той или иной коалиции, которая в результате становит­ся выигрышной) возникал в ситуации легкой взаимо­заменяемости таких игроков и повышенных ожиданий ими предложений от других. Слабость таких игроков оказывается «сильной», когда их несколько, и они пользуются спросом — тогда возникает торг. Однако их шансы на успех не очень велики. Скорее, они воз­растают по ходу игры: увеличивающиеся в ходе игры ресурсы ведут к повышению вероятности включения игрока в выигрышную коалицию.

Во внутриполитической сфере в процессе и в ре­зультате формирования коалиций могут возникать различные политические группировки. Эти процессы также имеют свою, обычно скрытую, политико-психо­логическую основу.

Политические группировки и их взаимодействие

Понятие «группировка» в политике используется в трех значениях. Во-первых, это взаимодействие двух или более разнородных центров политической деятель­ности, на основе соглашений демонстративно общего характера. Во-вторых, взаимодействие на основе тай­ного сговора, тщательно скрываемого от общественно­сти и не носящего характера формального соглашения или союза. В-третьих, это согласованные или совмест­ные акции на основе временного (или кажущегося) совпадения их интересов. То есть, группировки делят­ся на демонстративные, тайные и временные. Решаю­щим фактором является наличие общих интересов — только на их основе возможна совместная деятель­ность.

Без наличия действительно общих интересов, группировки в политике имеют тенденции к распаду. Однако, при определенных условиях (взаимная по­требность участников друг в друге, необходимость сплотиться перед лицом общей опасности) они могут превращаться в относительно устойчивые коалиции и без позитивных общих интересов — скажем, достиже­ния программных целей. Тогда сплачивает ситуация и негативные общие интересы — та же общая опасность, представляющая угрозу для реализации интересов. Классические примеры группировок — это предвы­борные партийно-политические объединения. В них всегда понятен общий интерес как позитивного (пройти, скажем, в парламент), так и негативного свойства (не проиграть, не остаться «за бортом» политической жизни), В жизни каждой страны в любой момент мож­но найти примеры таких группировок, Российские выборы в Государственную Думу 1999 г. показали несколько таких объединений. К «демонстративным» можно отнести Союз правых сил, формально соединивший несколько мелких право-либеральных структур. К «тай­ным» — «Отечество — вся Россия». Создание группи­ровок способствовало их успеху на выборах, однако вскоре они либо явно распались (ОВР), либо стали ис­пытывать внутренние конфликты (СПС). Внутри Думы возникли новые группировки (особенно в период раз­дела постов и должностей между фракциями), которые также оказались достаточно временными. Подчеркнем, что в формировании всех перечисленных группировок в качестве консультантов участвовали и психологи, однако степень их прямого влияния в отечественной политике пока не очень существенна. Рекомендации психологов принимаются только в тех случаях, когда они совпадают с мнениями и целями лидеров группи­рующихся сил.

Более позитивным примером достаточно долговре­менной политической группировки можно считать НПСР во главе с КПРФ. Этот союз существовал, хотя и не без противоречий, с 1995 по 1999 гг. После пере­рыва наблюдались попытки его восстановления.

К сравнительно долговременным, обычно, как раз и относятся оппозиционные, особенно откровенно антиправительственные группировки. Это политиче­ские или военно-политические объединения групп, партий, движений, военных формирований, ставящие целью свержение правительства с помощью силы, либо принуждение его к выполнению определенных требо­ваний. Как правило, такие группировки возникают и действуют в условиях фактической гражданской вой­ны или революции. Они ориентируются в основном на нелегальные, в том числе вооруженные средства борь­бы, включающие террор и психологическую войну в ее наиболее жестких формах.

Политически, образование таких группировок может быть составной частью спланированного госу­дарственного переворота или локального военного мятежа, но возможна и стихийная партизанская фор­ма ее зарождения. Социальная база таких группиро­вок, в зависимости от конкретных условий страны, может быть различной, но обычно включает в себя маргинальные слои, люмпенство, а в полиэтническом обществе — соответствующие этнические группы, подвергающиеся дискриминации.

Психологически, ключевым мотивом возникнове­ния и существования таких группировок является из­вестный мотив: «Против кого будем дружить?». Чаще всего, такие группировки представляют собой коали­ции совершенно разнородных сил, объединяемых только враждебностью к власти и экстремизмом в выборе средств борьбы. Отсюда их внутренняя неус­тойчивость и склонность к распаду после достижения позитивных целей — овладения властью. Классический пример — группировка большевиков с эсерами ради захвата власти в России в начале века. После достиже­ния цели в октябре 1917 г., группировка вскоре распа­лась — начался дележ власти, правительственных по­стов, влияния на страну. Итогом стало «подавление левоэсеровского мятежа» и установление большевика­ми монополии на власть. Обратим внимание на то, что в то время сами политики, включая лидеров группиро­вавшихся сил, выполняли функции практических поли­тических психологов, что достаточно отчетливо просле­живается по их опубликованным работам того периода.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИЕМЫ

ПОЛИТИЧЕСКОГО ДЕЙСТВИЯ

Таким образом, от методов политико-психологиче­ского исследования, мы перешли к рассмотрению ме­тодов, находящихся на грани прямого вмешательства психологии в политику. Но это не предел для приклад­ной политической психологии. В заключительном раз­деле мы рассмотрим несколько примеров политических явлений, связанных с главной темой политики, борьбой за власть, которые требуют от политиков быть высоко-классными практическими психологами. Это примеры политических действий, акций, в основном базирую­щихся на прикладном использовании психологии.

Политическая интрига

Само понятие «интрига» происходит от франц. intrigue и еще более раннего лат. intrico, intricare, что имеет несколько значений. Во-первых, это скрытые действия, обычно неблаговидные, происки, козни для достижения чего-либо. Во-вторых, психологический способ построения фабулы, сюжета, схема развития событий при помощи сложных перипетий действия, переплетения и столкновения интересов персонажей, особенностей обстоятельств и их соотношения, обес-лечивающих динамичное развитие действия. В-третьих, реже, любовные отношения, любовная связь. Все три значения встречаются в контексте современной политической жизни и наполнены значительным психологическим содержанием.

В обычном употреблении политическая интрига — сложное, запутанное, подчас загадочное стечение об­стоятельств, ведущее к плохо прогнозируемым для обы­денного сознания, обычно неожиданным последствиям. Внешне, феноменологически, такая интрига представ­ляет собой соединение во времени и пространстве ряда разноп о рядковых политических событий и процессов, создающее качественно новое направление развития политической ситуации. Внутренне, с точки зрения механизмов, интрига, как правило, является плодом целенаправленных усилий, политико-психологической игры политических сил и/или отдельных политических деятелей, ведущих течение событий к необходимым им результатам в условиях создания видимости вроде бы спонтанного, неожиданного, самопроизвольного разви­тия этих событий, Наиболее отчетливо эти механизмы интриги проявляются в такой ее разновидности как политический заговор.

Значительно реже интрига является следствием действительно случайного стечения обстоятельств — в этом случае она обычно представляет собой такую игру политического случая, последствиями которой могут воспользоваться самые неожиданные силы и фигуры. Примером такого рода может служить сложная ситуа­ция в ходе развития Великой французской революций, когда в итоге в заимоизнуряющей и запутанной борьбы различных политических сил возникла ситуация безвла­стия, и «кончиком шпаги» Бонапарта была поднята «ле­жащая в пыли» императорская корона.

Психологическая интрига — один из древнейших, традиционных способов борьбы за власть и влияние, элитарный способ «делания политики». Описания пер­вых интриг присутствуют уже у античных авторов. Практика интриг была широко развита в древневосточ­ных государствах. Само понятие возникает в древнем Риме, политическая жизни которого в значительной степени строилась именно на интригах — так, в част­ности, наиболее известные примеры из того времени связаны с интригами египетской царицы Клеопатры в ее сложнейших взаимоотношениях с римскими импе­раторами. В Италии родились и первые попытки ана­литического осмысления места и роли интриги в поли­тике — признанным теоретиком интриги считается Н. Макиавелли, а понятие «макиавеллизм» до сих пор служит синонимом обозначения выраженной склонно­сти политика к интриге и интриганству.

Целенаправленная интрига представляет собой дос­таточно длительный, развивающийся процесс, включаю­щий три компонента. Во-первых, это завязка (появление замысла, цели, идеи интриги). Во-вторых, кульминация (возникновение критической ситуации, сочетающей максимум запутанности, таинственности и, одновремен­но, готовности условий для достижения поставленных целей). В-третьих, разрешение (достижение инициатора­ми интриги цели, скрытой от большинства). По времени протекания и внутреннему динамизму различаются бы­стротечные (например, преследующие цели физическо­го устранения того или иного политического персонажа или даже политической силы — типа заговора) и дол­госрочные, латентные, направленные на постепенное изживание препятствующих целям интриги обстоя­тельств (например, целенаправленное и поэтапное ос­лабление влияния и подрыв авторитета политических оппонентов).

По преследуемым такой интригой целям выделяют­ся интриги, направленные персонально- и социально-политически. К первой группе относятся интриги, пре­следующие целью физическую ликвидацию отдельного политического персонажа; отстранение его от власти, политическую дискредитацию и м орально-нравствен-ную компрометацию и т. д. Ко второй группе — интри­ги, ставящие задачи физического или символического устранения и компрометации не отдельного деятеля, а той или иной группы, причем независимо от ее разме­ров [от, скажем, расстрела «группы заговорщиков» или устранения представителей правящей династии до ли­квидации целого социального слоя или даже класса — типа, например, «кулачества как класса»).

Традиционные инструменты интриги практически не претерпели изменения в истории политики с древ­нейших времен до наших дней. Это относится как к способам физического устранения, так и к приемам политической и моральной дискредитации. События последних десятилетий подтвердили действенность как террористического акта (например, покушение на Раджива Ганди в ходе интриги в период апофеоза пред­выборной кампании в Индии в 1991 г.), так и обвине­ний в нарушении моральных норм и запретов типа склонности к алкоголизму и прелюбодеянию (например, интрига, направленная против американского сенатоpa Г. Харта для его диксредитации в качестве кандида­та на президентский пост, и связанная с оглаской де­талей его личной жизни; провал некоторых кандидатов президента США Дж. Буша на министерские посты в связи с обвинением их в скрытом алкоголизме и т.п.). Современность обогатила «инструментальный арсе­нал» интриг целенаправленным использованием про­цедур демократического общества: например, «органи­зацией голосования» или подтасовкой его результатов. Для нашего времени характерно и то, что само по себе обвинение в «интриганстве» стало одним из сильней­ших средств политической интриги.

Политическая интрига может носить как внутри­политический, так и внешнеполитический характер. Это определяется как поставленными целями, так и масштабами распространения и средствами достиже­ния целей интриги. Если в первом случае речь идет об изменении баланса политических влияний внутри от­дельно взятого государства, то во втором — в регио­нальном, континентальном или даже общемировом масштабе. Например, политическая интрига, связан­ная с подписанием конфиденциальных документов между Германией и СССР в конце 30-х гг. (так назы­ваемого «Пакта Молотова-Риббентропа» и секретных протоколов к нему, за которыми стояли лично Гитлер и Сталин), начавшись как интрига регионального зна­чения (раздел Польши и «решение» Балтийского во­проса), вскоре переросла в континентальную, а затем вылилась в войну мирового масштаба.

Склонность к использованию интриги как основ­ного инструмента политики в пропаганде обычно оп­ределяется как «интриганство», а политик (особенно из числа политических противников), склонный к ин­тригам — как «интриган». Не касаясь оценочного зву­чания данных понятий, отметим, что за склонностью к интригам всегда стоит так называемый «психологиче­ский дар интриги», относящийся преимущественно к достоинствам политика в традиционной трактовке. Из­вестными мастерами политической интриги были такие политики как кардинал и премьер-министр Франции А. де Ришелъе; один из «отцов-основателей» британской секретной службы писатель Д. Дефо; часто выполняв­ший особо деликатные поручения французского двора М. Бомарше; министр ряда сменявших друг друга правительств А. Талейран и мн. др. В истории России свой след оставили обладавшие выраженным даром политической интриги Б. Годунов; граф Лесток — наперстник императрицы Елизаветы; министр трех императриц граф А. Бестужев и др. В истории XX в. признанными мастерами политической интриги считаются Сталин, Мао Цзедун, руководитель абвера немецкий адмирал Канарис и др.

Разумеется, политические интриги носят верху­шечный, элитарный характер и плохо сопрягаются с интересами народных масс. Последние, в отдельных случаях, могут реально (например, спровоцированные бунты) или потенциально (угроза массовых выступле­ний) вовлекаться в политические интриги, однако они неизбежно являются объектами манипулятивного воз­действия. Единственное, хотя и не всегда достаточное средство избегания этого — максимальная демократи­зация и широкая гласность политической жизни, соз­дание специальных инструментов социального контро­ля в рамках гражданского общества.

Политический заговор

Понятие политического заговора означает тайное соглашение (уговор, сговор) нескольких лиц, высту­пающих в индивидуальном качестве или в качестве лидеров политических сил о совместных действиях против кого-либо или, реже, чего-либо для достижения каких-либо определенных политических целей. Поли­тический заговор — особая разновидность политиче­ской интриги, отличающаяся максимально возможной конспиративностью и негативной, деструктивной, а не созидательной направленностью. Заговор всегда на­правлен «против», а не «за». Для того, чтобы быть ус­пешным, тайное соглашение обязательно должно быть малочисленным. Поэтому бытующие подчас выраже­ния типа «заговор реакционных сил» носят не анали­тический, а исключительно образный, пропагандистско-идеологический характер.

Большая часть известных удавшихся в истории заговоров (учитывая, что механизмы самых успешных так и остаются тайными) носила индивидуально на­правленный характер и была нацелена против конкрет­ных личностей — прежде всего, против индивидов - носителей власти. Как правило, заговоры, направленные не против персоны, а против некой идеи, системы в це­лом, терпели неудачи — для реализации подобных масштабных целей требуются иные масштабы участников. Примером неудачного заговора такого рода является, скажем, заговор декабристов 1825 г., направленный не столько против личности Николая I, сколько против идей самодержавия и крепостничества. Заговор как специфи­ческий, наиболее персонифицированный вид политиче­ской интриги отличается требованием максимального соответствия между локальным числом участников и локальностью достигаемой цели.

Реальный заговор представляет собой одно из тра­диционно эффективных средств борьбы за власть и влияние в политике. Исторически первые заговоры были направлены на физическое устранение полити­ческого противника, что решало проблему кардиналь­но — например, заговор Брута против Цезаря, будущей императрицы Екатерины II против своего супруга и т. п. С течением времени, демократизацией и гуманизаци­ей политики заговоры стали носить более спокойный характер и видоизменили конечную цель: вместо фи­зического устранения достаточным стало политическое отстранение оппонента. Ссылка и отставка стали доми­нирующими целями. Хотя они использовались и рань­ше, но, в основном, против второстепенных персона­жей при специфическом стечении обстоятельств, уже ослабляющих степень их влияния (например, заговор против светлейшего князя А .Меньшикова, приведший к его опале и ссылке после смерти высокого покрови­теля — Петра I).

Со временем, именно такие варианты стали выхо­дить на первый план в отношении первых лиц государ­ства. Классический пример заговора такого рода в XX в. представляет собой история смещения Н.С. Хру­щева с высших постов в КПСС и советском государст­ве в результате заговора Л.И. Брежнева и его окруже­ния. Недавним примером неэффективного заговора стали целенаправленные действия ГКЧП по изоляции М.С. Горбачева в Форосе с целью последующего от­странения его от власти.

Смягчение целей и методов заговоров привело к изменению функциональных ролей его участников. Раньше, традиционно, достаточно четкую структуру участников заговора составляли три группы лиц: мак­симально заинтересованные идейные вдохновители, которые приобретали наибольшую выгоду в случае его успеха; организаторы-«разработчики» из числа их сто­ронников и помощников; а также непосредственные исполнители, которые редко знали о всей структуре за­говора и своей подлинной роли, и мало чего приобре­тали в случае успеха заговора. В качестве примера можно взять широко известный заговор французского кардинала А. де Ришелье против английского премьер-министра герцога Бекингэма, приведший к убийству последнего.

С течением времени, однако, жесткие функцио­нальные различия стали стираться: для сохранения тайны необходимо было сокращать невольно расши­рявшийся круг посвященных. Именно поэтому вдохно­вители были вынуждены становиться, одновременно, и организаторами, и даже непосредственными исполни­телями. Так, например, это показал заговор ряда чле­нов высшего советского руководства в 1953 г. против Берия: инициаторам этого заговора пришлось не толь­ко лично разработать все нюансы осуществления аре­ста противника, но и активно в нем участвовать самим. Известно, что в критический момент Н.С. Хрущев лич­но вытащил пистолет и приказал арестовать Л.П. Берия.

С другой стороны, в странах иных политических традиций, напротив, демократизация институтов вла­сти привела к вынужденной необходимости включать в заговор значительное число людей — в частности, участников процедур, связанных с голосованием. По­скольку их посвящение в глубинные цели заговора как правило невозможно, то это усиливает расслоение между вдохновителями и организаторами с одной сторо­ны, и массой непосвященных исполнителей, участвую­щих в действиях против жертвы заговора, с другой. В целом, однако, и здесь можно говорить о стирании традиционного разделения обязанностей.

Роль заговора как психологического инструмента политики зависит от степени демократизации общества. Эта роль наиболее значительна в тоталитарных и авто­ритарных социально-политических системах, в которых вопросы власти и управления сконцентрированы в уз­кой среде политической элиты и решаются в рамках не столько и нституционализированного, правового, сколько межличностного, келейного взаимодействия. В таких системах, в силу небольшого числа действующих в политике лиц, наиболее распространены дворцовые перево­роты и террористические акты, направленные против правителей, особое значение приобретают характер личных взаимоотношений между членами элиты, их личные амбиции и усилия по достижению власти. В силу неразвитости политической культуры, общество легко принимает такие явления и смиряется с их последствиями.

Напротив, при демократическом, правовом способе организации социально-политической жизни роль заго­воров снижается. В таких обществах борьба за власть носит значительно более широкий и гласный характер, требует для успеха вовлечения большого числа людей, что невозможно в сравнительно узких рамках заговора. Уменьшение степени концентрации власти, разделение властей, появление структур представительной, регулярно сменяющейся власти неизбежно ведет к снижению опасности и эффективности заговоров и развитию «антизаговорщицкого» мышления.

Заговор, как инструмент политики, противостоит сознательному участию в ней широких масс. Общество, а котором заговоры играют значительную роль, не может считаться демократическим и находится в опасном положении. Устранение самой возможности заговоров — условие нормального социально-политического развития, связанного с гласностью и массовым участием членов общества в принятии политических решений.

Политическая мимикрия

Политическая мимикрия — от англ. mimicry, подражательство. В наиболее распространенной до недавнего времени отечественной политической трактовке беспринципное приспособление к окружающей социально-политической среде, к сложившимся условиям жизни ради достижения каких-либо выгод. В политической мимикрии и, еще более определенно, в хамелеонстве упрекали тех представителей господствовавших прежде классов и слоев после свершения революций, которые шли на сотрудничество с победившими силами, всячески скрывая и маскируя свое «социальное происхождение». В пропагандистском, политико-идеологическом смысле, обвинения в политической мимикрии типичны для классово-поляризованного, внутренне глубоко конфронтационного, вплоть до социального антагонизма общества, находящегося на этапе ожесточенной политической борьбы.

В более глубоком, аналитическом понимании политическая мимикрия означает сложный комплект защитных мер и приспособлений социально-политического характера, позволяющих выжить и сохраниться тем социальным группам, силам и слоям, для которых в обществе возникли невыносимые условия жизни и деятельности. Это вынужденное средство самозащиты в кризисных ситуациях. Подобными средствами, в ча­стности, была вынуждена широко пользоваться ин­теллигенция в советском обществе после победы ок­тябрьской революции 1917 г. Само появление понятий типа «пролетарская (рабоче-крестьянская, трудовая, революционная и т. п.) интеллигенция», «пролетарий умственного труда» и т. д. означало выраженное вы­нужденное стремление приспособиться к сложившей­ся ситуации ради дальнейшего выживания. Посколь­ку общество не может существовать без выделения и определенного обособления той своей части, функци­ей которой является развитие духовности и умствен­ный труд, то подобные способы политической мимик­рии были, в целом, приняты победившими силами. Подобное принятие, однако, также было в значитель­ной степени вынужденным, что нашло свое отражение в известной официальной марксистской позиции от­носительно «прослойки» и особого, маргинального статуса интеллигенции в обществе, делающего поли­тическую мимикрию имманентно присущим ей отри­цательным свойством.

Декларирование подобной позиции принижало роль интеллигенции и целенаправленно пробуждало «рабоче-крестьянскую бдительность», что до сих пор сохранилось в массовом обыденном сознании пост­советского общества в виде полупрезрительного, осу­ждающего смыслового оттенка в понятии «интелли­гент». Тем не менее, социально-защитная функция политической мимикрии в данном случае была доста­точно успешно реализована. Это убедительно подтвер­дили первые годы горбачевской перестройки, демо­кратизации и гласности. Они продемонстрировали стремление сохранившейся, со своим автономным со­циальным самосознанием, интеллигенции к своего рода социально-политическому реваншу за прежнее униженное положение, и убедительными победами в открытой политической борьбе над представителями «гегемона» революции и последующего долтосрочного социалистического строительства, выходцами из среды рабочего класса и колхозного крестьянства.

Помимо обобщенно-политического, существует и конкретно-психологический ракурс рассмотрения по­этической мимикрии как тактического свойства тех или иных политических деятелей, сил, партий и движе­ний менять свою идеологическую окраску, маскируясь под выразителей интересов того или иного слоя. Клас­сическим примером такой ситуации был бурный успех национал-социалистов Германии в начале 30-х гг., ус­пешно осуществивших мимикрию под борцов задело социализма, то есть, за интересы рабочего класса и всех трудящихся. В качестве неудачного примера ми­микрии можно привести Народно-демократическую партию Афганистана 70-80-х гг. Эта партия городской интеллигенции и мелкой буржуазии левацкой ориента­ции пыталась, на фоне трудностей после захвата вла­сти и наличия поддерживаемой массами оппозиции, расширить свою социальную базу в крестьянских сло­ях исламского большинства народа за счет мимикрии под выразителя чуть ли не религиозных интересов. Неудача подобной, явно тактической мимикрии прину­дила партию к вынужденному реформированию, хотя и новое название ГПартия Отечества) в определенном смысле стало приемом мимикрии — теперь уже под выразителей общепатриотических интересов.

Психология мимикрии в практической политике про­является на уровнях отдельного индивида, малой группы и социально-политической организации. В первом случае говорят о мимикрии конкретного политического деятеля. Так, Наполеон Бонапарт, прежде чем провозгласить себя императором и основателем новой монархической дина­стии, представлялся в качестве яростного защитника ан­тимонархической революции. Во втором случае обычно имеется в виду мимикрия небольшой группы людей, при­шедших к власти ради реализации собственных, как пра­вило, корыстных интересов (например, военная хунта, осуществившая насильственный антиконституционный переворот), но выдающих себя за поборников интересов всего народа. В третьем случае речь идет о политической организации, партии или общественно-политическом движении, использующих приемы политической мимик­рии для завоевании массовой поддержки, «мандата дове­рия» для осуществления своих целей.

Наиболее распространенным приемом политиче­ской мимикрии в современной практике является демон­стративный популизм — пропагандистская риторика и политические жесты, направленные на взвинчивание притязаний и ожиданий электората, на всевозможные, обычно нереальные обещания в ходе предвыборных кампаний. Многочисленные примеры такого рода дали процессы демократизации российского общества в по­следние годы.

Необходимость прибегать к приемам политической мимикрии и их эффективность связаны с уровнями политической культуры и политического сознания об­щества. При их достаточном развитии, в демокра­тическом, хорошо информированном обществе с мас­совыми навыками понимания людьми собственных интересов и терпимостью к интересам других, с усто­явшейся многопартийной плюралистической полити­ческой системой в рамках правового государства, не­обходимость в мимикрии как средстве выживания и самозащиты резко снижается. Это относится и к по­тенциальной эффективности и, соответственно, при­влекательности приемов мимикрии для достижения узкоэгоистических, личных, групповых или корпора­тивных целей.

Психологическая война

В широком смысле, это целенаправленное и плано­мерное использование политическими оппонентами психологических и др. средств (пропагандистских, ди­пломатических, военных, экономических, политических и т. д.) для прямого или косвенного воздействия на мне­ния, настроения, чувства и, в итоге, на поведение про­тивника с целью заставить его действовать в угодных им направлениях. На практике, термин «психологиче­ская война» чаще употребляется в более узком смысле: еще недавно он трактовался как совокупность идеоло­гических акций западных стран против стран социализ­ма, как подрывная антикоммунистическая и антисовет­ская пропаганда, как метод идеологической борьбы. Аналогичным образом, понятие «психологическая вой­на» использовалось в рамках конфронтационного мыш­ления на Западе как совокупность приемов, применяе­мых «восточным блоком» для подрыва психологического единства сторонников западной демократии.

Психологическая война как реальный политико-психологический процесс направлена на подрыв мас­совой социальной базы политических оппонентов, на разрушение уверенности в правоте и осуществимости идей противника, на ослабление психологической устойчивости, морального духа, политической, социальной и всех иных видов активности масс, находящихся под влиянием оппонентов. Конечной целью психологи­ческой войны является поворот массового сознания и массовых настроений от удовлетворенности и готовно­сти поддерживать оппонентов, к недовольству и дест­руктивным действиям в их отношении. Достижение такой цели может выражаться в разных формах: от подготовки и провоцирования массовых выступлений для свержения политического режима до возбуждения интереса к социально-политическим и идеологическим конструкциям альтернативного характера.

Практически «психологическая война» означает перенос идейно-политической борьбы из сферы тео­ретического сознания в сферу сознания обыденного. В ней обращаются не к научным доводам и логическим аргументам, не к разуму и даже не к фактам, а к ирра­циональным явлениям. К ним относятся эмоции и ин­стинкты (социальной и национальной гордости, коры­стной заинтересованности, державным амбициям, инстинкту социального и национального самосохране­ния и т. п.), предрассудки (расовые, национальные) и предубеждения (обычно традиционно-исторического характера). Сюда же относятся разнообразные соци­ально-идеологические мифологические конструкции (от мифов о «русском медведе» до похожих штампов о «мировом империализме», «исламской угрозе», «ма­сонском заговоре» и т. п.). Задача такого переноса борьбы из одной сферы в другую заключается в ее переводе на уровень повседневной, обыденной психо­логии — таким образом, чтобы эта борьба пронизыва­ла все проблемы жизни людей и «объясняла» их через политическое противостояние. Это достигается за счет массированного внедрения в сознание людей множе­ства ложных стереотипов восприятия и мышления, извращенных представлений о господствующих в их среде взглядах, происходящих в мире событиях и тен­денциях их развития.

«Психологическая война», как непременный ком­понент всякой войны и вооруженного конфликта, про­является в виде так называемой «спецпропаганды», рассчитанной на войска и мирное население реально­го противника. Здесь психологическая война становит­ся средством военно-политической психологии. В силу особой закрытости, пока известны лишь два обширных проекта в истории этой сферы. Действуют «сроки сек­ретности», а они достаточно велики. Так, например, психологический портрет А. Гитлера был создан по заданию ЦРУ У. Лангером в 1943 г. Однако опублико­ван он был только через тридцать лет, в 1972 г.

Проект «Кеймлот» был разработан в б0-е гг. XX века в США специальной организацией, во главе ко­торой стоял до сих пор не известный психолог. Цель проекта: организация сбора информации о расстанов­ке политических сил в ряде стран «третьего мира» с не­капиталистическими режимами. Задача: прогнозирова­ние «вспышек насилия», то есть, организация подрывной деятельности. Либо, в другом варианте, защита прозапад­ных правительств от повстанцев. Первоначально «Кейм­лот» нацеливался на правительство С. Альенде в Чили. Слухи о нем просочились в печать и, как будто, амери­канское правительство от него отказалось. Однако после­дующие события в Чили общеизвестны.

Проект « Эджайл» был нацелен на изучен не эффек­тивности мероприятий против повстанцев в Юго-Восточной Азии (в основном, Вьетнам). Цели: анализ моти­вации коммунистов Северного Вьетнама, механизмов стойкости и сплоченности, психологических последст­вий различных военных и политических действий аме­риканцев во Вьетнаме. Среди реальных достижений — понимание отрицательного психологического воздейст­вия массированных бомбардировок ДРВ. Справочно: до этого, решение президента США Л. Джонсона начать бомбардировки также опиралось на мнение психологов (из «РэндКорпорайшн»). Однако они ошибочно оцени­ли и вероятную реакцию вьетнамского населения, и отношение американского общественного мнения к бом­бардировкам.

В мирное время, в условиях силового противостоя­ния с противником потенциальным, психологическая война выступает в качестве одного из ведущих компо­нентов политического противостояния. Примером та­кого рода является «холодная война» между Востоком и Западом, заполнившая десятилетия после Второй мировой войны и состоявшая из встречных потоков мифотворчества.

Наиболее распространенные приемы психологи­ческой войны делятся на 3 группы.

1. Приемы «психологического давления»

Это многократное повторение одного и того же ложного тезиса, ссылки на авторитеты в сочетании с различными спекуляциями (начиная от искажения цитат и кончая ссылками на несуществующие источники); манипуляция («игра») цифрами и фактами для созда­ния видимости объективности и точности; тенденциоз­ный подбор иллюстративного материала с упором на эффект «драматизирующего воздействия»; устра­шающие «наглядные иллюстрации» пропагандистских взглядов и позиций, и другие аналогичные приемы, рас­считанные на создание эмоционального дискомфорта и нейтрализацию способности человека рационально оценивать предоставляемую информацию.

Примером такого психологического давления яв­ляется так называемая «геббельсовская пропаганда», исходившая из циничной презумпции того, что ложь, дабы быть эффективной, должна быть массированной, крупномасштабной, беззастенчивой и непрерывной. В более утонченных вариантах, психологическое дав­ление включает некоторые элементы истины, исполь­зуемые в качестве прикрытия массированной дезин­формации. Так, например, в период пика «холодной войны», в 1975 г., западногерманская газета «Франк­фуртер рундшау» в течение двух месяцев в четырех номерах, развивая тему советской военной угрозы, по­следовательно увеличивала число социалистических танков в Европе: 13 500 танков — в номере от 8 октяб­ря, 15500 — от 12 декабря, 16 тыс. — от 16 декабря, 18 тыс. танков — от 17 декабря. Одновременно, количе­ство «западных танков» за то же время уменьшилось с 6 до 5 тыс.

2. Приемы незаметного проникновения в сознание объекта воздействия

Это реклама своего (красивого и беззаботного) об­раза жизни, распространение желательных (обычно собственных) политических ценностей и стандартов своей массовой культуры через музыку, развлекатель­ные телепрограммы и кинофильмы, а также через моду (на одежду, особенно с элементами политической символики, предметы быта, отдыха, туризма и т. п.). Сюда же относится массированное распространение слухов и сплетен в качестве альтернативы официаль­ной пропаганде политического оппонента. Еще одна составная часть — конструирование и внедрение в массовое сознание политических анекдотов, сочинение псевдофольклорных («народных») поговорок и посло­виц. Большая часть приемов незаметного проникнове­ния в сознание объединяется понятием «социологическая пропаганда». Концепции социологической пропа­ганды ориентируются на постепенное подсознательное заражение как противников, так и потенциальных со­юзников наиболее привлекательными элементами предпочитаемого способа жизни. Будучи формально ли­шенной идеологических признаков и политических целей, такая пропаганда является эффективной в стра­тегическом отношении. Возбуждая потребности и инте­ресы людей, она действует на долгосрочные факторы, определяющие поведение. Основываясь на детальном планировании и дифференцированном воздействии на различные социально-политические силы, такая пропа­ганда осуществляется «по нарастающей», через после­довательные этапы воздействия.

3. Приемы, оснванные на скрытом нарушении и искажении законов логики

Сюда относятся подмена тезиса, ложная аналогия, вывод без достаточного основания, подмена причины следствием, тавтология и т. д. Психологическая война такого рода наиболее эффективна по отношению к ма­лообразованным слоям общества, неспособным уловить рациональные перверсии и склонным принимать на веру чисто назывные конструкции. Примером может служить первоначальная успешность псевдосоциали­стической пропаганды, использовавшейся антиколони­альными, национально-освободительными силами в ряде развивающихся стран. Сумев увлечь за собой часть населения, позднее они столкнулись с многочис­ленными проблемами, связанными с принципиальны­ми пороками таких приемов воздействия на людей. Оказываясь эффективными на некоторое время, эти методы носят лишь тактический характер, утрачивая действенность по мере развития сознания и роста ин­формированности населения.

Психологическая война не является автономным аспектом в политической борьбе. Это один из компо­нентов системы политических отношений. Поэтому в качестве ее приемов и методов могут использоваться все элементы данной системы, оказывающие сильное психологическое воздействие. В свое время США исходили из того, что использование атомного оружия против Хиросимы и Нагасаки носит не столько военный, сколько психологический характер, причем мно­жественной направленности — не только на японское, но и на советское руководство. Укоренившееся поня­тие «дипломатия канонерок», так же как «ядерный шантаж», отражает использование угрозы силы ору­жия в целях психологической войны.

Будучи компонентом системы политических отно­шений, психологическая война присутствует как во внешней, так и во внутренней политике. Во внешне­политической сфере она включает применение против врага психологически эффективной пропаганды в ком­плексе с другими методами воздействия. Во внутрен­ней политике она обычно ограничивается пропаганди­стским противостоянием политических оппонентов, хотя может приобретать, в отдельных случаях, и более сложный, комплексный характер. Внутриполитически­ми примерами психологической войны являются пропа­гандистские столкновения в ходе любой предвыборной кампании или борьбы за власть. Здесь психологическая война проявляется в разного рода аргументах, фальси­фикациях, а также политических действиях, направлен­ных на ослабление политических оппонентов, подрыв авторитета их руководителей, дискредитацию их дей­ствий. Примерами «психологической войны» такого рода могут служить массированные кампании в США, связанные с «уотергейтским делом», что привело к импичменту президента Р. Никсона; компрометация Г. Харта; борьба оппонентов против Р. Рейгана в рамках скандала «Иран-контрас» и т.п. В современной России многочисленные примеры, встречающиеся в ходе из­бирательных кампаний, получили название «черного пи-ара», что, по сути, является синонимом более тра­диционного понятия «психологической войны».

Политический анекдот

Политический анекдот — от франц. anecdote (рас­сказик, забавная история), краткий смешной рассказ о какой-либо политической ситуации, поведении и чертах характера лидера или представителя какой-либо группы. Анекдот отличается намеренной гипер­трофией черт и ситуаций, вплоть до абсурдизации, способствующей выразительному запоминанию и выявлению каких-то сторон политической жизни. Для их формулирования используются общеизвестные персонажи. Анекдот является острым средством политической борьбы. Его задачи — дискредитация противников, формирование симпатий к сторонникам, прежде всего, к своим политическим лидерам. Срав­ним два коротких анекдота.

Первый: Брежнев (1980 г.) по бумажке открывает Олимпиаду: «О! О! О! О! ОЕ» (лист бумаги с его тек­стом начинается с пяти колец, олимпийской эмблемы).

Второй: «Вы слышали, Андропов руку сломал!» — «Кому?».

Соответственно, рисуются два разных образа ру­ководителя с разным к ним отношением. Терпимо-бла­гожелательное отношение к косноязычию Брежнева резко контрастирует с ожиданием жесткости от при­шедшего ему на смену Андропова.

Часто анекдоты складываются спонтанно в массо­вом обыденном сознании, отражая соответствующее восприятие политики населением, и являются плодом коллективного творчества, частью городского, сельско­го и иного фольклора. Часто, однако, анекдоты конст­руируются или, по крайней мере, распространяются специально, для выполнения определенных политиче­ских функций.

В 80-е гг. нами была проведена серия специальных экспериментов. Так, в частности, в разгар кампании по принятию «социалистических встречных планов» в Москве был запущен совершенно искусственно (это видно по усложненной для массового сознания конст­рукции) сконструированный анекдот. Жена спраши­вает мужа: «Ваня, тут на работе встречный план застав­ляют принимать, а что это такое?». — «Это просто, Маша. Вот ложимся мы в постель, и ты говоришь: «Ваня, давай разок!». А я отвечаю: «Нет, Маша, давай два разика!». Это и есть мой встречный план. Но на самом-то деле мы знаем, что больше одного раза все равно не сможем».

Уже на третий день пересказы этого анекдота были зафиксированы во Владивостоке. Опережая скорость движения поезда, он распространился по стране со скоростью самолетного перелета. Позднее выяснилось, что актуальность анекдота была настолько высока (это было в период массового увлечения «встречными пла­нами», которые заставляли принимать повсеместно), что его пересказывали в междутородних телефонных переговорах.

Обычно среди слоев населения со значительным разрывом в уровне образования, культуры, а также в позициях в политической жизни, стихийно функциони­руют и укореняются разные типы анекдотов, отличающиеся заметным разбросом (и даже конфронтацией) политических оценок.

Завершим на этом набор иллюстраций — рас­смотрение сфер, где наиболее явно проявляются пси­хологические приемы политического действия. Хотя, безусловно, их перечень можно было бы продолжать достаточно долго. Так и просятся в строку такие раз­делы, как политические слухи, политическая игра, политическая провокация, политический блеф, поли­тический шантаж, политическое зрелище, политиче­ская демагогия, политический ритуал и т.д. Отдельные проблемы — психология политических переворотов и путчей, политического лоббизма и даже политических убийств. Это те сферы политики, которые обычно ос­таются глубоко в тени из-за их неприглядности и «не­нормативности». Тем не менее, они имеют огромное, а подчас просто откровенно решающее значение.

Однако не нами сказано: нельзя объять необъят­ное. Оставим эти сюжеты для будущей книги о при­кладной политической психологии. Представляется, что ее роль достаточно очевидна и заслуживает осо­бого внимания. Тем более, что реальная политика дав­но использует прикладную политическую психологию, хотя и не всегда отдает себе в этом отчет. Зато мы, про­стые граждане, редко отдаем себе отчет в.том, как ис­пользуется в политике наша психология. Значит, мы и заинтересованы в таком знании.

NB

1. Прикладное значение политической психологии свя­зано с возможностями ее воздействия на основные объекты этой науки: личность, малую группу, боль­шие группы и массы в политике. Воздействие на эти объекты наиболее важно в четырех сферах: во внут­ренней политике, внешней политике, в военно-поли­тической сфере и сфере массовых информационных процессов. Во внутренней политике политическая пси­хология имеет прикладное значение практически во всех ее измерениях: от борьбы лидеров за власть и психологии власти, до состояния массового сознания, обеспечивающего поддержку или, напротив, не при­нимающего власть. Во внешней политике политиче­ская психология используется для изучения и воздей­ствия на власть в иностранных государствах, а также на население этих стран. Здесь есть и специфические сферы: психология дипломатии, переговоров, всего механизма международного взаимодействия, включая деятельность международных организаций, урегули­рование конфликтов и налаживание международного сотрудничества, и т.д. В военно-политической сфере политическая психология используется в целях пси­хологической войны с противником, для поддержания боевого духа своих войск, для пропагандистского обеспечения разных аспектов военных действий и т.п. В сфере массовых информационных процессов роль политической психологии особенно велика: через эту сферу идет большая часть самого психологического воздействия. Соответственно, прикладная психология играет важную роль и внутри самой этой сферы. Это касается оптимизации действий средств массовой ин­формации для эффективного воздействия на аудито­рию, организации и проведении информационной части избирательных кампаний, PR-воздействия на ау­диторию.

2. Прикладная роль политической психологии склады­вается из трех основных компонентов. Во-первых, это прикладные политико-психологические исследо­вания — их задачи ставятся практикой, а результа­ты требуют внедрения. Здесь большую роль играет арсенал методов прикладного политико-психологи­ческого исследования, дающего конкретное знание и практический результат. Во-вторых, это методы на грани между прикладным исследованием и реальным вмешательством психолога в политические процес­сы. Соответственно, здесь речь идет о психологиче­ском обеспечении близких к политике или реальных политических процессов. В-третьих, это психологи­ческие методы и приемы, используемые самими по­литиками в политической практике.

3. Методы прикладных политико-психологических ис­следований делятся на методы исследования личности, малой группы, больших групп и масс. Политическая психология личности обычного человека исследуется с помощью анкет, опросников, тестов восприятия и мышления, лабораторных процедур, личностных тес­тов. Личность политиков изучается посредством прожективных тестов, личностных опросников, методами интервью и беседы, психобиографическими метода­ми, методом экспертных оценок, контент-анализом «продукции» политиков, методом составления лично­стных когнитивных карт и т. д. Политическая психология малых групп изучается с применением разнообразных вариантов социометрического метода, методом построения их семантиче­ского пространства и т. д. Политическая психология больших групп исследует­ся с помощью методов наблюдения, включая внешнее и включенное, социологических опросов и анкетиро­вания, фокусированных интервью и фокус-групп, анализа статистической информации и изучения до­кументов. Политическая психология масс изучается с опорой на наблюдение, анализ документов, экспертные и массовые опросы и т. д. Помимо перечисленных конкретных эмпирических методов, политическая психология использует и бо­лее общие методы. К ним относятся эксперимент в форме игрового моделирования, сравнительно-исто­рические и сравнительно-политологические методы. Наиболее общим является системный метод.

4. Ряд методов политико-психологического исследования находится на грани прямого вмешательства политиче­ской психологии в реальную политику. Прежде все­го, это относится к специфическим эксперимен­тальным приемам, в частности, к методу игрового (имитационного) моделирования. Примеры перехода или балансирования на этой грани — проблема пси­хологии и психологического обеспечения реальных политических переговоров, формирования политиче­ских коалиций и группировок, а также организация их практического взаимодействия.

5. Психологические приемы прямого политического действия подразумевают политические процессы и яв­ления, требующие непосредственного знания и ис­пользования прикладной психологии самими полити­ками. В первую очередь, это процессы и явления, связанные с личной или, реже, опосредованной, но прямой борьбой за власть. Сюда относятся такие «те­невые» политические явления, как политическая ин­трига, политический заговор, политическая мимик­рия, психологическая война в прямом и переносном смыслах, со всеми ее многочисленными компонентами.

Для семинаров и рефератов

1. История дипломатии. В 3-х тт. — М., 1956—1958.

2. Макиавелли Н. Государь. — М., 1980.

3. Политология: Энциклопедический словарь. — М., 1993.

4. Лебедева М.М. Вам предстоят переговоры. – М., 1993.

5. Косолапов Н.А. Социальная психология и междуна­родные отношения. — М., 1983.

6. A psychological examination of political leaders. / Ed. М. Hermann, T. Milburn. — N. Y., 1977.

7. Dowers R., Huges J. Political Sociology,. — Chichester, 1983.

8. Hermann М. Handbook for assessing personal charac­teristics and foreign policy orientations of political lead­ers. — Columbus, 1987.

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

Вот и закончена наша книга. Мы рассмотрели ос­новы политической психологии. В итоге, выяснилось, что это — пока еще только основы основ. Целый ряд важных вопросов удалось только обозначить или затро­нуть бегло. Более подробное изложение политико-пси­хологических знаний потребовало бы значительно боль­шего объема. Пока же, к сожалению, автору пришлось поневоле ограничивать себя. Однако будем надеяться, что это — временная трудность. Судя по всему, потреб­ность в политико-психологической информации растет, и будет расти дальше. В том числе, и у реальных поли­тиков.

Один из бывших помощников Л.И. Брежнева вспо­минал: вскоре после прихода Л.И. Брежнева к власти, в конце 1964 г., в Кремле начали готовить доклад ново­го генерального секретаря ЦК КПСС на праздновании 50-летия победы в Великой отечественной войне. По традиции, члены высшего руководства партии и стра­ны готовили свои материалы к этому докладу, выска­зывали разные предложения. И вот однажды помощник принес Л.И. Брежневу какие-то материалы, касающие­ся переоценки роли И.В. Сталина в войне (до этого Ста­лин подвергался жесткой критике предыдущим руководством во главе с Н.С. Хрущевым). Л.И. Брежнев бегло просмотрел материалы, и отодвинул их в сторо­ну помощника со словами: «Отправьте автору, передай­те спасибо». И пояснил специально для помощника, который достался ему по наследству и, естественно, еще мало знал привычки нового хозяина: «Теория — это не мой конек. У меня два сильных качества — организа­ция и психология». Так, загибая пальцы, новый генсек учил молодого помощника. Причем он был абсолютно искренне уверен в том, что эти его слова — затаенная, но сущая правда.

Действительно, многие профессиональные полити­ки совершенно уверены в том, что уж что-что, а уж че­ловеческую психологию они знают хорошо. Наверное, в чем-то они правы. Чтобы пробиться на высшие посты, надо уметь ладить с людьми, лавировать между ними, угадывать желания вышестоящих и уметь управлять нижестоящими. И так — десятилетиями. За длительное время работы с людьми, волей-неволей, начнешь пони­мать человеческую психологию. Однако что это за пси­хология? Обыденная психология человеческих слабо­стей, психология выживания в борьбе за власть внутри бюрократических структур.

Наверное, это тоже необходимо профессиональ­ным политикам. Жизнь есть жизнь, и от реальности никуда не деться. Однако приходится сожалеть о том, что часто только это знание и воспринимается полити­ками как настоящая политическая психология. Вот по­чему в коридорах и кабинетах власти до сих пор в осо­бой чести так называемые «серые кардиналы» и «политтехнологи» — специалисты по откровенно «се­рым» и, часто, «черным» технологиям. Имеет ли это отношение к науке под названием «политическая пси­хология» ?

Не будем изображать из себя белоручек и отрицать очевидное, якобы стремясь к «чистоте науки». Наука наукой, а практика— практикой. Только не надо их противопоставлять друг другу, пытаясь отделить «чис­тую» науку от «грязной» политической практики. Тут все едино, и все это — политическая психология. В ней же, как мы увидели, есть место и для заговоров, интриг, переворотов и путчей. В ней необходимо учитывать самые разные факторы, в том числе и самые неожидан­ные.

Один из бывших членов высшего руководства экс-СССР, руководитель одной из советских респуб­лик, лично знавший в свое время Б.Н. Ельцина, обсуждал со мной проблему влияния на его психику известной операции аорто-коронарного шунтирования (такая операция была проведена первому президенту России осенью 1996 г.). Он рассуждал: «Я так понимаю, что в результате этой операции рас­ширяется просвет ранее суженных сосудов. Врачи говорят, некоторых сосудов — аж в четыре раза. Значит, в четыре раза возрастет поток крови, кото­рую будет перекачивать сердце. И этот учетверен­ный поток пойдет в ту же самую голову?! Я же дав­но знаю Ельцина. Тут не сердце оперировать надо, а именно голову. А то ведь опасно для страны может быть». Понятно, что этот человек не был сторонни­ком Б.Н. Ельцина — отсюда и тональность рассуж­дений. Но он был абсолютно прав в том, что реаль­ная политическая психология обязана учитывать все — в том числе, и состояние здоровья, включая движение потоков крови в организме.

Другое дело, что реальная политическая психо­логия не имеет права ограничиваться только этим. Профессиональные политики обязаны знать не толь­ко слухи и сплетни, но и научные психологические основы той сферы деятельности, которой они зани­маются. Хотим мы или не хотим, но времена Н. Ма­киавелли прошли. И хотя нынешние «государи» не прочь прислушиваться к его советам и заповедям, им самим становится явно недостаточно только этого. Пример «сексуального скандала» с участием прези­дента США Б. Клинтона показал: даже такой лихо за­крученной политической интриги мало для того, чтобы отправить президента в отставку. Социологические опросы американского общественного мнения свиде­тельствовали о том, что люди уже научились отделять личное от публичного. И прощать личные слабости такой публичной фигуре, какой является президент страны, если он эффективен в главном — в управле­нии этой страной. Это тоже реальная политическая психология — изменение сознания людей в воспри­ятии политики.

Несмотря ни на что, в мире идет общий процесс; люди становятся умнее. Соответственно, должна раз­виваться и становиться умнее реальная политика. Ведь чтобы управлять все более умными людьми, полити­ки тоже должны становиться все более умными и изощренными. Без научного знания этого добиться трудно.

Все очевиднее становится то, что в политике мало сделать что-то «за кулисами» — надо уметь убедитель­но разъяснить это сделанное населению. Мало овла­деть рычагами власти и управления — надо достичь согласия людей подчиняться вашей власти. И здесь без науки — уже просто некуда деваться.

Сегодняшняя политическая психология пока еще иногда выглядит молодой и подчас слишком много обе­щающей, в буквальном смысле, наукой. Однако даже невооруженным глазом заметно, что она находится в процессе достаточно интенсивного развития. Это осо­бенно отчетливо заметно на примере нашей страны. Согласимся: еще пятнадцать лет назад само ее назва­ние, сочетание слов «политическая психология» было в диковинку. Десять лет назад его уже знали — но толь­ко специалисты. Однако уже пять лет назад политиче­ская психология стала непременным атрибутом всех политических, особенно избирательных кампаний. Без специалиста-психолога не мыслим сегодня штаб ни одного сколько-нибудь заметного российского полити­ка, ни одной серьезной политической структуры или организации.

Как наука, политическая психология создает ка­федры в университетах и занимает все большее место в учебных курсах. По оценкам экспертов, если хотя бы 10% времени, которое ведущие политические психоло­ги тратят на практическую политику, и 10% средств, которые платят профессиональные политики за поли­тико-психологические консультации и услуги, будет направлено на развитие самой науки, темпы ее разви­тия возрастут в несколько раз.

Не будем делать секрета из того, что пока еще со­временная политическая психология во многом экс­плуатирует то, что было наработано в предшествую­щие исторические периоды. Она как бы «стрижет купоны» с тех заделов, которые были сделаны ранее, приспосабливая уже известное к сегодняшней поли­тике. Однако этот этап во многом уже исчерпал себя. И, опять-таки, это особенно заметно в современной России с ее быстро меняющимися политическими про­цессами. Значит, на пороге новые открытия и новые книги. На пороге — современная российская полити­ческая психология.

Она крайне необходима и самой российской политике, и мировой политической психологии. Западный мир слишком привык жить стабильно. Соответственно, и западная политическая психология забыла, например, о том, что такое психология политических забастовок, или, скажем, просто психология политического кризи­са. Из нее практически исчезли целые разделы, связан­ные с психологией поведения людей в критических ситуациях — например, политическая психология масс. И здесь российские уроки могут быть полезными все­му миру.

Современная политическая психология призвана решать три главные задачи. Во-первых, ее задача со­стоит в том, что увидеть политико-психологический феномен, описать и объяснить его, раскрыв его внут­ренние механизмы. Во-вторых, задача состоит в точ­ном прогнозировании развития политико-психологи­ческих явлений и процессов. Это не дело, когда лишь один-два научных центра в стране могут достаточно точно прогнозировать результаты президентских вы­боров с точностью до 1%, а другие выдают странные ошибки в 5% и более. Это не дело, когда вся страна оказывается в шоке от неожиданных решений, прини­маемых политиками — скажем, от «новогоднего подар­ка» в виде досрочной отставки президента Б.Н. Ельци­на 31 декабря 1999 г.

Политика должна быть прогнозируемой — только тогда она станет управляемой. А это и есть третья, при­чем самая главная задача политической психологии — управление политико-психологическими процессами. На основе понимания и прогнозирования развития процессов и явлений, надо уметь их направлять. Поли­тическая психология — одно из средств особого, пси­хологического управления поведением людей. Это должны понимать и ученые, развивающие ее, и поли­тики, ею пользующиеся.

Этому надо учить, и этому надо учиться. Дело, ра­зумеется, не легкое. Как нелегка для прочтения вся эта книга. Но не нами сказано: политика — это не прогул­ка по Невскому проспекту. Соответственно, и ее изу­чение не может быть развлекательным чтением баек и анекдотов про политиков.

Всем, кто хочет серьезно заниматься политической психологией, можно дать несколько важных советов. Во-первых, надо изначально понимать, насколько слож­ное это дело. И теоретически, и, тем более, практиче­ски. Нобелевские премии в политической психологии не присуждаются. И воспитать «идеального политика» еще никому не удалось. Однако стремиться к тому, что­бы политики понимали хотя бы психологические по­следствия своих действий и решений, необходимо. Как бы это не было сложно.

Во-вторых, надо быть реально готовым к тому, что далеко не все политико-психологические рекоменда­ции принимаются «на ура». Более того, далеко не все вообще принимаются. Политики — сложная публика. Они тоже всего лишь люди. Это значит, что их личные интересы далеко не всегда носят научно обоснованный характер и, тем более, далеко не всегда совпадают с тем, как должна строиться политика «на научной осно­ве». И ничего тут не поделаешь: надо понимать, что политическая психология относится к группе «полити­ческой обслуги» реальной политики.

В-третьих, надо обязательно уметь сочетать нау­ку с практикой, проверять научное знание на адек­ватность быстро меняющимся политическим ситуа­циям. Любая наука о людях является непрерывно развивающейся наукой. Ведь люди сами совершают что-то, а потом изучают это что-то для того, чтобы совершать что-то новое. И так далее, до бесконечно­сти. Это в физике можно до конца изучить свойства какого-нибудь камня — лежит себе мертвым грузом, и вода под него не течет. Однако и камни с годами меняются. Тем более, все непрерывно меняется в тех явлениях и процессах, которые осуществляются са­мими людьми. Вот почему надо уметь быть гибким и пластичным. Возможно, главная опасность для поли­тической психологии — это опасность догматизиро­ванного знания, пусть верного вообще, но не приме­нимого к конкретной ситуации. Упрямый Джордано Бруно твердил: «А все-таки она вертится!». И пошел на костер инквизиции. Более гибкий Галилей вовре­мя засомневался: дескать, смотря с какой стороны посмотреть... И остался жив.

Именно в таком, ироничном разрезе часто вспоми­нают политические психологи эту общеизвестную ис­торию. Однако за иронией стоят серьезные вещи. Де­картов принцип сомнения — основа развития любого, особенно гуманитарного знания. В полной мере он при­меним и к политической психологии.

И, наконец, совсем последнее. Политический пси­холог должен быть по возможности честным. Хотя бы в меру. Хотя бы перед самим собой. Занятия политиче­ской психологией — достаточно ответственная вещь. Очень часто политико-психологическое знание может стать непосредственно действующим политическим инструментом. Мы приводили примеры, методы и си­туации, когда наша наука может реально влиять на политику — а значит, на судьбы многих людей. Это надо иметь в виду.

Приложение

Программа курса

«политическая

психология»

ТЕМА 1. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ КАК НАУКА

Политическая психология как междисциплинарная наука на стыке политологии и социальной психологии. Ее истоки и автономный статус. Психологические и политологические корни политической психологии. Поведенческий подход как методологическая платфор­ма политической психологии Основные вехи истории поведенческого подхода, его достоинства и недостатки.

Западная «политическая психология» и отечест­венная «психология политики» как относительно само­стоятельные понятия, отражающие различные трактов­ки предмета и задач политической психологии.

Политика как особый вид деятельности людей. Психологическая структура такой деятельности. Поня­тие «психологических механизмов» этой деятельности и основные элементы этих механизмов. Возможности политологии и психологии в их понимании и практи­ческом воздействии на них.

Предмет и задачи политической психологии. Пси­хологические аспекты, факторы и «составляющие» по­литики как предмет политической психологии., Ана­лиз, прогнозирование и управленческое влияние на политическую деятельность со стороны ее психологи­ческого обеспечения как три основных задачи полити­ческой психологии.

Основные объекты изучения политической психо­логии. Политическая психология внутренней политики. Политическая психология внешней политики и между­народных отношений. Военно-политическая психология.

Основные принципы политической психологии. Основные проблемы и методы политической психологии:

1. психология отдельной политической личности;

2. психология малых групп в политике;

3. психология больших групп в политике;

4. массовая психология и массовые настроения в политике.

Теоретическая и прикладная политическая психо­логия.

Литература

1. Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психоло­гия. — М., 1994.

2. Ольшанский Д.В. Политическая психология // Пси­хологический журнал. — 1992. —№ 2. — С. 173—174.

3. Политическая психология. — Л., 1992.

4. Политология: Энциклопедический словарь. — М., 1993.

5. Рощин С.С. Политическая психология. // Психологи­ческий журнал. — 1981.— № I.— С. 113—121.

6. Шестопал Е.Б. Психология политики. — М., 1989.

7. Handbook of political psychology. / Knutson J. (ed.) — San Francisco, 1973.

8. Political psychology: contemporary problems and is­sues. — San Francisco, 1986.

ТЕМА 2. ОСНОВНЫЕ ПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Основные понятия и категории как логический и методологический аппарат политической психологи, ее собственный частно-научный «язык».

Политическое сознание: определение, содержа­ние, междисциплинарная суть, связи с другими поня­тиями и категориями. История понятия и его изуче­ния. Направления и методы исследования. Массовое, групповое и индивидуальное политическое сознание. Механизмы функционирования, динамика развития и функциональные формы политического сознания. Мотивационные и познавательные компоненты. Обы­денные и теоретико-идеологизированные формы по­литического сознания.

Политическое самосознание, его субъекты. Когни­тивный, эмоциональный и оценочно-волевой компо­ненты политического самосознания как целостного об­раза самого себя. Истоки формирования; механизм социального сравнения как главный фактор формиро­вания политического самосознания, Политическое са­мосознание и политическое самоопределение. Пробле­ма адекватности политического самосознания.

Коллективное бессознательное в политике. Исто­рия понятия: трактовки К. Юнга, Э. Дюркгейма, В. Бех­терева. Структура коллективного бессознательного и массовое поведение. Влияние коллективного бессозна­тельного на индивидуальное сознание. Его роль на разных этапах истории политики

Политическая культура. Содержание и история понятия. Основные определения политической культу­ры. Структура и базовая схема элементов: субъект — установка — действие — объект. Субъекты и основные Характеристики политической культуры. Ее динамич­ность и инерционность. Механизмы передачи и обнов­ления. Основные типы политической культуры.

Политическая психика. Политическое восприятие. Политическое мышление. Политические эмоции. Инер­ция психики в политике. «Эскалация упрямства» как феномен психологической инерции в политике: причи­ны и факторы. Многоуровневый характер проявлений инерции психики.

Политические установки и стереотипы. Понятие ус­тановки: определение. Истоки и содержание понятия «стереотип». История понятия. Двойственная роль сте­реотипов в политике. Основные факторы формирования стереотипов. Внутреннее строение и структура. Механиз­мы действия стереотипов и их использование в манипулятивных целях. Стереотипы, тоталитаризм и демократия.

Литература

1. Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология. — Пг., 1921.

2. Бурлацкий Ф.М., Галкин А.А. Современный Левиа­фан. — М., 1985.

3. Ольшанский Д.В. Социальная психология «винтиков». //Вопросы философии. — 1989. —№ 8. —С. 91—103.

4. Шерковин Ю.А. Психологические проблемы массо­вых информационных процессов. — М., 1973.

5. Юнг К. Психологические типы. — М., 1924. Eulau И. Politics, self and society: A theme and varya-tion. — L., 1950.

6. Himmelweit H. et al. How voters decide. — L.,1985.

7. Lane R.E. Political thinking and consciousness: The pri­vate life of the political mind. — Chicago, 1968.

ТЕМА З. ОСНОВНЫЕ ВЕХИ ИСТОРИИ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Предыстория политико-психологических идей. Их место в трудах древнегреческих, римских и восточных авторов. Политико-психологические идеи Аристотеля.

«Государь» Н. Макиавелли и его роль в развитии политической психологии Нового времени. Политико-психологические идеи эпохи Возрождения. Политиче­ская психология эпохи Просвещения. Политическая психология масс и политических режимов; ее разработ­ка в XIX веке. Психоанализ З. Фрейда и политическая психология начала XX века.

Разработка политико-психологической линии в первой половине XX века. Опыты конструирования политической психоистории. Становление Чикагской школы — предтечи современной политической психо­логии. Труды Г.Д. Лассуэлла как первые серьезные попытки прагматического соединения психологиче­ского и политического знания и формирования само­стоятельного политико-психологического направле­ния науки.

Развитие политико-психологических идей в XIX—XX веках в России. Работы Н.К. Михайловского, В.М. Бехте­рева и др. Всплеск внимания к политико-психологическим проблемам в 20-е гг. Политические причины свертыва­ния политико-психологических исследований в после­дующие годы. Новый подъем интереса к политико-пси­хологическим подходам во второй половине 80-х гг.

Этапы и признаки конституирования политической психологии как самостоятельной науки на Западе. Ос­новные вехи и направления развития западной поли­тической психологии. Современное состояние полити­ко-психологических исследований и их основные направления в России и за рубежом.

Литература

1. Лебон Г. Психология социализма. — СПб., 1908.

2. Макиавелли Н. Государь. — М., 1990.

3. Ольшанский Д.В. Политическая психология. // Пси­хологический журнал. — 1992. —№ 2. — С. 173—174.

4. Политическая психология. / Под ред. Юрьева А.Д. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1992.

5. Фрейд 3., Буллит У. Т.В. Вильсон: 28-й президент США: Психологическое исследование. — М., 1992.

6. Handbook of political psychology. — San Francisco, 1973.

7. Lass-well H.D. Psychopathology and politics. — Chica­go, 1931.

8. Political psychology: contemporary problems and is­sues. — San Francisco, 1986.

ТЕМА 4. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ

Человек и политика. Объектное и субъектное отно­шение к индивиду. Подчинение и интерес как основ­ные понятия данных позиций.

Политическая социализация: становление лично­сти. Индивид, индивидуальность, личность. Механизмы политической социализации на общесоциальном, соци­ально-психологическом и индивидуально-психологиче­ском уровнях. Основные возрастные стадии политиче­ской социализации и их особенности.

Генезис политического сознания и политическо­го мышления по Дж. Адельсону: восемь основных но­вообразований 11—18 лет. Основные системы поли­тической социализации: система целенаправленной социализации; стихийной социализации; самовоспи­тание и самообразование. Политическая активность. Политическая пассивность. Политическое отчужде­ние.

Политическое участие: позиции гражданина. Неко­торые особенности политического участия в авторитар­ном, тоталитарном и демократическом обществе. Основ­ные мотивы политического участия или неучастия граждан.

Политическая организация: появление лидера. Политический лидер и политическое лидерство: общие представления. Авторитет как условие лидерства. Ав­торитет ложный и истинный. Политический «образ» мира как стержень политической психологии лидера. Доминирование и подчинение как психологические факторы лидерства. Психологические механизмы воз­действия лидера на ведомых. Типы лидеров. Личностно-психологические черты лидера. Многоуровневая струк­тура личности лидера.

Психология политической элиты.

Литература

1. Ашин Г.К. Современные теории элиты. — М., 1985.

2. Вятр Е. Социология политических отношений. — М., 1979.

3. Гозман Л.П., Шестопал Е.Б. Политическая психоло­гия. — Ростов-н/Д. 1996.

4. Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психоло­гия. —М.,1994.

5. Шестопал Е.Б. Личность и политика. — М., 1988.

6. Field G.L, Higley J. Elitism. — L., 1980.

7. Greenstem F. Personality and Politics. — Princeton, 1985.

8. Handbook of Political Socialization. Theory and Re­search. — N. Y., 1977.

ТЕМА 5. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПСИХОЛОГИЯ ЛИДЕРСТВА

Феномен лидерства как особая проблема полити­ческой психологии. Феномен лидерства как «человече­ское измерение» важнейшей проблемы всей политиче­ской науки и практики — проблемы власти.

Ранние теории политического лидерства. Теории «героев» и «теории черт». Теории среды. Личностно-ситуационные теории. Теории взаимодействия-ожида­ния. «Гуманистические» теории. Теории обмена. Мотивационные теории.

Общие типологии и типы лидерства.

Политико-психологические типологии лидерства. Психопатологическая типология Г. Лассуэлла. Типоло­гия политических типов Д. Рисмана. Теория «макиавеллистской личности». Типология президентов Дж.Д. Барбера. Типология Д.М. Бернса; «трансформационное» и «трансдейственное» лидерство. Отечественные типо­логии политического лидерства.

Современные подходы к проблеме лидерства. Сти­ли лидерства и психологический климат в группе (авторитарный, демократический и попустительский). Анализ лидерства через четыре переменных Д. Катца. Обобщенные конструкции М. Германн («дудочник в пе­стром костюме», «торговец», «марионетка», «пожар­ник»). Культурологическая теория А.Вилдавского. Типо­логия В.Д. Джоунса.

Литература

1. Милованов Ю.Е. Лидер и вождь: опыт типологии. — Ростов-н/Д., 1992.

2. Политология: Энциклопедический словарь.— М., 1993.

3. Christie R., Gets F. Studies in Machtavellianism. — N.Y.—L., 1970.

4. Davies A.F. Skills, outlooks and passions: a psychoan­alytic contribution to the study of politics. — Cam­bridge, 1980.

5. Handbook of political psychology. — San Francisco, 1973.

6. Leadership and politics: new perspectives in political science. — Lawrence, 1989.

7. Political psychology: contemporary problems and is­sues, — San Fr., 1986,

8. Stogdill R. Handbook of leadership: a survey of theo­ry and research. — N. Y., 1974.

ТЕМА 6. ПСИХОЛОГИЯ МАЛЫХ ГРУПП В ПОЛИТИКЕ

Группа как субъект политики. Группы номинальные и реальные. Группы «большие» и «малые». Особенно­сти малых групп в политике.

Типы и типологии малых групп в зависимости от 1) направленности основных действий группы; 2) сте­пени групповой сплоченности (гомогенности) группы; 3) степени проницаемости группы; 4) своим собствен­ным целям; 5) особенностям группового сознания; 6) структуры; 7) формы связи членов группы; 8) значимо­сти членства в группе для ее участников; 9) продолжи­тельности существования группы; 10) устоявшегося в группе способа принятия решений; 11) общей эффек­тивности групповой деятельности.

Этапы формирования малых групп в политике, их основные характеристики на разных уровнях и стади­ях развития: 1} «номинальная группа», 2) ассоциатив­ная группа», 3) «кооперативная группа», 4) «корпора­тивная группа», 5) коллектив.

Внутренние механизмы становления политической группы: 1) знакомство, 2) появление первичных микро­групп, 3) консолидация группы.

Лидер и группа. Основные критерии формирова­ния малых групп в политике: принципы компетент­ности, единства взглядов, личной преданности лиде­ру и др.

Группы — «команды» лидера. Основные варианты «команд» в истории. Закон «трех команд» лидера: ста­тика и динамика. «Парадокс лидера» и его варианты.

Литература.

1. Агеев B.C. Психология межгрупповых отношений. — М., 1983.

2. Вятр Е. Социология политических отношений. — М., 1979.

3. Десев Л. Психология малых групп. — М., 1979.

4. Земляной С. Людская аппаратура личной власти су­верена. // Фигуры и лица. — Приложение к «НГ». — 2000.—№ 13.

5. Социальная психология. — М., 1975.

6. НагеА.Р. Handbook of Small Group Research. — N. Y., 1963.

7. Mardon Т. Wm. The Small Group Methods and the Study of Politics. — Evanston, 1969.

8. Thibaut J.W.. Kelley H.H. The Social Psychology of Groups, — N, Y„ 1967.

ТЕМА 7. ПСИХОЛОГИЯ БОЛЬШИХ ГРУПП В ПОЛИТИКЕ. БОЛЬШИЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ГРУППЫ

Роль и место больших групп в политике. Социаль­но-профессиональные группы, страты, классы и слои населения как разновидности больших групп в поли­тике. Марксистский и веберианский подходы: их анта­гонизм и способ его преодоления.

Влияние принадлежности к большой социальной группе на психику человека. Обыденная групповая психология: истоки, содержательные компоненты, ос­новные проявления. Роль социально-экономических условий жизни.

Групповое сознание как высший уровень развития групповой психологии.

Групповая идеология: механизмы формирования и распространения групновой идеологии; основные па­раметры содержания групповой идеологии и его осо­бенности. Ценности, нормы и образцы поведения как основные компоненты групповой идеологии.

Диалектика развития: «группа в себе» и «группа для себя».

Политико-психологические уровни общности больших социальных групп и их характерные признаки: 1) наличие внешнего сходства («внешне-типологический» уровень), 2) развитие группового самосознания («внутренне-иденти­фикационный» уровень), 3) появление общих интересов и ценностей, осознание их единства и появление единства действий («солидарно-действенный» уровень). Условия и факторы, влияющие на динамику политико-психологиче­ского развития больших социальных групп.

Некоторые черты политической психологии основ­ных больших социальных групп.

Психологические особенности маргинальных групп и слоев населения. Психологические истоки по­литического радикализма. Психология люмленства.

Литература

1. Вебер М. Избранные произведения. — М., 1990.

2. Дилигенский Г.Г. Рабочий на капиталистическом предприятии: Исследование по социальной психоло­гии французского рабочего класса, — М., 1969.

3. Основы социальной психологии и пропаганды. — М., 1982.

4. Современная западная социология: Словарь. — М., 1990.

5. Социальная психология. — М., 1975.

6. Социальная психология классов. Проблемы классо­вой психологии в современном капиталистическом обществе. — М., 1985.

ТЕМА 8. ПСИХОЛОГИЯ БОЛЬШИХ ГРУПП В ПОЛИТИКЕ.

БОЛЬШИЕ НАЦИОНАЛЬНО-ЭТНИЧЕСКИЕ ГРУППЫ

Роль и место национально-этнических групп в поли­тике. Основные виды национально-этнических групп: род, племя, народ, нации, национальности, расы и этносы.

Основные слагаемые национально-этнической пси­хологии: национальный характер и национальное созна­ние, формирующие психический склад нации в целом. Национальный характер как эмоционально-чувственная «платформа» национально-этнической психологии. Роль физических условий среды, биопсихических, социальных и культурных предпосылок становления национального характера. Структура национального характера, ее ос­новные слагаемые: национальный темперамент, нацио­нальные эмоции, национальные чувства, первичные на­циональные предрассудки.

История изучения национального характера. Поли­тико-психологическая сущность этноцентризма. Про­блема национального характера в политической борьбе.

Национальное сознание — более рациональный уровень национально-этнической психологии. Обыден­ное национальное сознание, его структура и основные элементы. Национально-этнические стереотипы и ус­тановки. Национальные обычаи и традиции — «соци­альная память» национально-этнических групп. Психо­логия национального меньшинства и национального большинства. Психологические механизмы распро­странения обыденного национального сознания. Национально-дискриминируюшис шутки и анекдоты, не­осознанные предрассудки и предубеждения.

Теоретическое национальное сознание. Нацио­нальные и националистические политико-идеологиче­ские конструкции.

Национальное самосознание. Генезис национального самосознания, психологическая антитеза «мы» — «они». Проблема национально-этнической идентификации. Особенности стереотипов национального самосознания. Механизмы рационализации национально-этнической психологии. Противоречивая роль национального само­сознания в политике. Национальное и националистиче­ское самосознание.

Обострение национально-этнических проблем в современном мире: политико-психологические причины и следствия. Политико-психологические основы транс -и интернациональных политико-идеологических конст­рукций. Феномен глобализации. Национальные и меж­национальные конфликты и их урегулирование. Нацио­нальное и межнациональное согласие и примирение.

Литература.

1. Нефедова Н.К. Проблемы национальной психоло­гии. — М.,1988.

2. Ольшанский Д.В. Польша: массовые настроения на этапе национального примирения. — М., 1989.

3. ОльшансхийД.В. Национальное примирение: Мето­дологические и теоретические аспекты мирового опыта. — М., 1991.

4. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. — М., 1966.

5. Социальная психология. — М., 1975.

6. Deutsch K.W. Tides among nations. — N.Y., 1979.

7. Mead М., Metraiix R. Aspects of the present. — N.Y., 1980.

8. Pye L. Politics, Personality and Nation-Building. — New Haven. 1962.

ТЕМА 9. ПСИХОЛОГИЯ МАСС О ПОЛИТИКЕ

Ведущая роль психологии масс в динамичных по­литических процессах. Принципиальные отличия масс и свойственного им массового сознания от больших групп, и присущего им группового сознания.

Массовое сознание. История изучения массового сознания. Психология «массового человека» в трудах Г. Тарда, Г. Лебона, Х. Ортеги-и-Гассета, З. Фрейда, Т. Адорно, и др. Два основных подхода: массовое созна­ние как ипостась обыденного общественного сознания и массовое сознание как самостоятельный феномен.

Массы и массовое сознание. Понятие «массы» как субъекта массового сознания. Основные виды масс: теоретические и практически-политические подразде­ления. Толпа, «собранная публика» и «несобранная публика» как конкретные разновидности «массы». Ос­новные качества массы как носителя массового созна­ния. Основное содержание массового сознания с точ­ки зрения его носителя. Ситуативность, гетерогенность и вариативность содержания массового сознания и др. свойства.

Массовая политическая психология, ее динамич­ность и, одновременно, инерционность Массовое поли­тическое сознание, его генезис, структура, уровни и основные характеристики. Стихийное массовое поли­тическое поведение и массовое политическое сознание. Эффективность воздействия на массу и механизмы такого воздействия. Основные свойства и качества массового политического сознания. Проблемы форми­рования и функционирования массового политическо­го сознания. Субъект массового политического созна­ния. Типы и типологии массового политического сознания. Комплексная системная модель массового политического сознания. Ведущие критерии оценки и дифференциации основных типов массового политиче­ского сознания. Основные макроформы массового по­литического сознания: общественное мнение.

Индивид и массовое поведение. Явления деиндивидуализации в массе. Всевластие, анонимность и без­ответственность индивида в массе. Эффекты зараже­ния и подражания. Внушаемость индивида в массе. Негативное и позитивное воздействие массы. Масса и ее вожаки, их основные типы.

Литература.

1. Баталов Э.Я. Массовое политическое сознание со­временного американского общества: Методология исследования. // Общественные науки. — 1981. — № 3. — C. 87—120.

2. Грушин Б.А. Массовое сознание: Опыт определения и проблемы исследования. — М., 1987.

3. Дилигенский Г.Г. Марксизм и проблемы массового сознания. // Вопросы философии. — 1983. — № 11. — С.3—15.

4. Ольшанский Д.В. Актуальные тенденции в исследова­нии массового сознания. — М., 1989.

5. Современное политическое сознание в США. — М., 1980.

6. Lippman W. Publik Opinion. — N. Y., 1922.

7. Risman D. The Lonely Crowd. — N. Y., 1950.

8. SmeIserNJ. Theory of collective behavior. — N. Y., 1963.

ТЕМА 10. ПСИХОЛОГИЯ МАССОВЫХ ПОЛИТИЧЕСКИХ НАСТРОЕНИИ

Массовые настроения как политико-психологиче­ский феномен в жизни общества. Концептуальные во­просы взаимосвязи массовых настроений и политиче­ского сознания, политической культуры, политического поведения и политической системы.

Определение и природа массовых настроений. Ме­ханизм возникновения массовых политических настрое­ний — расхождение притязаний (ожиданий) масс и воз­можностей их реализации в реальной жизни. «Позитивные» («конструктивные») и «негативные» («де­структивные»), активные и пассивные массовые полити­ческие настроения. Основные политико-психологические характеристики массовых настроений. Динамика и основные этапы развития массовых политических настрое­ний. Факторы, определяющие степень выраженности массовых настроений в политической жизни. Массовые настроения как основа массовых политических действий. Уровни экспрессивности массовых настроений.

Субъекты массовых политических настроений. Виды, разновидности массовых политических настрое­ний, основные подходы к их классификации. Основные функции массовых настроений: субъективное обеспече­ние динамики политических процессов через формиро­вание субъекта потенциальных политических действий; инициирование и регуляция политического поведения; выработка стратегической оценки, долгосрочного отно­шения к политической реальности — психологической основы идеологической убежденности.

Возможности воздействия на массовые политиче­ские настроения. Проблема прогнозирования развития массовых политических настроений.

Массовые настроения и массовые политические движения. Массовые настроения и процессы модифи­кации политической системы. Массовые настроения и развитие политического мышления.

Литература

1. Ольшанский Д.В. Массовые настроения в полити­ке. — М., 1995.

2. Политология: Энциклопедический словарь.— М., 1993.

3. Парыгин Б.Д. Общественное настроение. — М., 1966.

4. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. — М.,1979.

5. Шибутани Т. Социальная психология. — М., 1969.

6. Стефанов Н.И. Общественного настроение. Същност и формиране, — София, 1975.

7. Davies J. Human Nature in Politics. The Dynamics of Political Behaviour.— Westport, 1972.

8. Marsh A. Protest and Political Consciousness. — L., 1978.

ТЕМА 11. ПСИХОЛОГИЯ СТИХИЙНЫХ ФОРМ.

ПОВЕДЕНИЯ В ПОЛИТИКЕ

Стихийные массовые явления в политике. Про­блема стихийного политического поведения, его на-строенческая и ситуативная обусловленность. Основ­ные признаки стихийного поведения. Общие меха­низмы стихийного поведения: циркулярная реакция, эмоциональное кружение, появление общего объек­та внимания и импульсивные действия по отношению к нему.

Основные виды субъектов стихийного поведения. Толпа и закономерности ее поведения. Человек в тол­пе, трансформация его сознания и поведения. Виды толпы и их политико-психологическая трансформация Проблема контроля за поведением толпы и управле­ния им. Некоторые специфические черты митинга и демонстрации как проявлений политического поведе­ния толпы и способы борьбы с ними.

«Собранная публика» и особенности ее поведения. Психология политических собраний и заседаний. Пси­хология политических партий и общественно-полити­ческих движений.

«Несобранная» публика и особенности ее поведе­ния. Электоральное поведение граждан.

Основные формы стихийного поведения: паника и агрессия. Паника и панические настроения в поли­тике. Основные причины и факторы, усиливающие па­ническое поведение. Панический ажиотаж. Психоло­гические механизмы возникновения, развития и прекращения паники.

Агрессия и агрессивные настроения в политике, Основные причины и факторы, усиливающие агрес­сивное поведение. Агрессивный ажиотаж. Психологи­ческие механизмы возникновения, развития и сниже­ния уровня агрессии.

Литература.

1. Бэрон Р., Ричардсон Д. Агрессия. — СПб., 1998.

2. Ольшанский Д.В. Массовые настроения в полити­ке. — М., 1995.

3. Основы социальной психологии и пропаганды. — М., 1982.

4. Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. — М., 1979.

5. Социальная психология. — М., 1975.

6. Barnes В. The Nature of Power. — Cambridge, 1988.

7. Lasswell R. Psychopathology of Politics. — N. Y., 1932.

ТЕМА 12. ПРИКЛАДНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ

Широта и многообразие прикладных возможностей политической психологии, Основные сферы приклад­ного использования политико-психологического зна­ния. Основные компоненты прикладной роли полити­ческой психологии.

Методы политико-психологических исследований. Конкретные методики и приемы исследования полити­ческой психологии личности; малых групп, больших групп; масс. Общие методы политической психологии. Имитационные игры и игровое моделирование — прие­мы на грани между исследованием и вмешательством психолога в реальную политику.

Методы психологического вмешательства в поли­тику. Переговоры. Формирование коалиций. Полити­ческие группировки и их взаимодействие.

Психологические приемы политического действия. Политическая интрига. Политический заговор. Полити­ческая мимикрия. Психологическая война. Политиче­ский анекдот.

Литература.

1. История дипломатии. В 3-х тт. — М., 1956—1958.

2. Макиавелли Н. Государь.— М., 1980.

3. Политология: Энциклопедический словарь.— М., 1993.

4. Лебедева М.М. Вам предстоят переговоры. — М., 1993.

5. Косолапое Н.А. Социальная психология и междуна­родные отношения. — М., 1983.

6. A psychological examination of political leaders / Ed. М. Hermann, T. Milbum. - N. Y., 1977.

7. Dowers R; Huges J. Political Sociology. — Chichester, 1983.

8. Hermann М. Handbook for assessing personal charac­teristics and foreign policy orientations of political leaders. — Columbus, 1987.

Содержание

Предисловие .....................................................................……………….. 3

Введение ................................................................................…………….. 7

Глава 1 ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ КАК НАУКА ……………14

Поведенческий подход — методологическая основа

политической психологии .............................………………………….. 17

Политическая психология и психология политики……………………. 22

Политика как деятельность............................................………………… 28

Предмет и задачи политической психологии ..........…………………… 35

Основные объекты политической психологии .......... ………………….38

Основные принципы политической психологии....……………………. 43

Основные проблемы политической психологии.......……………………45

Глава 2 ОСНОВНЫЕ ПОНЯТИЯ И КАТЕГОРИИ

ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ………………………………………53

Политическое сознание ..................................................…………………55

Политическое самосознание.......................................……………………61

Коллективное бессознательное в политике ..............……………………67

Политическая культура..........…………………………………………….70

Политическая психика...................................................…………………..74

Политические установки и стереотипы...............………………………..80

Глава 3 ОСНОВНЫЕ ВЕХИ ИСТОРИИ

ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ ………………………………………90

Древняя Греция. ............................................................…………………..92

Древний Рим ............ ........................................................………………..94

Эпоха возрождения ........................................................………………….96

Эпоха просвещения ........................................................………………….99

Политическая психология XIX века ……………………………………102

Психоанализ XX века ....................................................…………………107

«Чикагская школа» — предтеча современной политической

психологии ..........................………………………………………………111

Истоки политической психологии в России...........……………………..114

Современное состояние политической психологии ……………………118

Глава 4 ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ ………………125

Политическая социализация: становление личности................................128

Политическое участие: позиции гражданина…………………………….138

Политическая организация: появление лидера…………………………..143

Психология политической элиты.........................…………………………156

Глава 5 ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ ЛИДЕРСТВА ……………..164

Ранние теории лидерства.............................................…………………….165

Современные концепции: общие типологии и типы лидерства ..............174

Политико-психологические типологии …………………………………. 177

Современные подходы к феномену лидерства......……………………… 201

Глава 6 ПСИХОЛОГИЯ МАЛЫХ ГРУПП В ПОЛИТИКЕ ……………..210

Типы и типологии малых групп и политике……………………………..213

Этапы формрирования малых групп в политике ..................................…229

Внутренние механизмы становления политической группы...................232

Лидер и группа................................................……………………………..234

Группы— «команды» лидера .......................……………………………..235

Три «команды» лидера в динамике (типовая модель) .............................239

«Парадокс лидера»..........................................…………………………..243

Глава 7 ПСИХОЛОГИЯ БОЛЬШИХ ГРУПП В ПОЛИТИКЕ .

БОЛЬШИЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ГРУППЫ ………………………………….253

Социально-групповая психология ....……………………………………257

Социально-групповое сознание.................................……………………258

Социально-групповая идеология..............................…………………….260

Диалектика развития группового сознания:

«группа в себе» и «группа для себя»........................…………………….262

Уровни развития общности больших групп.............……………………264

Некоторые черты политической психологии основных

социальных групп.......................………………………………………….269

Глава 8 ПСИХОЛОГИЯ БОЛЬШИХ ГРУПП В ПОЛИТИКЕ .

БОЛЬШИЕ НАЦИОНАЛЬНО-ЭТНИЧЕСКИЕГРУППЫ………………287

Основные виды национально-этнических групп....................................289

Национальный характер ...........………………………………………….294

Основные этапы изучения национального характера............................ 298

Национальное сознание ....………………………………………………302

Национальное самосознание ...………………………………………… 309

Национально-этнические проблемы в современном мире ....................315

Национальное примирение и согласие .................. …………………….319

Глава 9 ПСИХОЛОГИЯ МАСС В ПОЛИТИКЕ . ………………………210

Массовое сознание ..............................…………………………………..328

Массы и массовое сознание...……………………………………………333

Массовая политическая психология……………………………………. 338

Индивид и массовое поведение …………………………………………349

Глава 10 ПСИХОЛОГИЯ МАССОВЫХ

ПОЛИТИЧЕСКИХ НАСТРОЕНИЙ.………………………………………360

История и современность..........................................……………………. 362

Массовые настроения и политическая наука

(понятийный анализ) ..........………………………………………………368

Массовые настроения в психологии …………………………………… 373

Политическая психология массовых настроений ………………………376

Массовые настроения в политических движениях.........………………..384

Массовые настроения и модификация политической системы .............386

Глава 11 ПСИХОЛОГИЯ СТИХИЙНЫХ ФОРМ

ПОВЕДЕНИЯ В ПОЛИТИКЕ ……………………………………………..394

Общие механизмы стихийного поведения ……………………………..396

Основные субъекты стихийного поведения ……………………………399

Основные формы стихийного поведения ………………………………414

Глава 12 ПРИКЛАДНЫЕ ПРОБЛЕМЫ

ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ………………………………………429

Методы политико-психологических исследований…………………….431

Методы психологического вмешательства

в политику...........................................................................………………..441

Психологические приемы политического действия……………………. 449

Вместо заключения……………………………………………………….470

Приложение: ПРОГРАММА КУРСА

«ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ»……………………………………477

1 Нью-Йорк таймс. — 1965. — 19 декабря.

2 Knutson J. Handbook of political psychology. San Francisco, 1973. — P. 438.

3 Шестопал Е.Б. Психология политики.— М„ 1989, Помимо этого, можно привести в качестве примера еще целый ряд статей Е.Б. Шестопал, опубликованных в 80-е годы в русле поиска предме­та и специфики отечественной «психологии политики» в отличие от западной «политической психологии».

4 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т.3. — С.1.

5 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — Т. 3. — С. 102.

6 Плеханов Г.В. О материалистическом понимании истории, — Избр. филофские произведения. — М., 1956. — Т.2. С. 247—248.

7 Щепаньский Я. Элементарные понятия социологии. — М., 1969. – С. 194, 196.

8 Catlin G. Systematic politics. — Toronto, 1962. — С. 38.

9 Davies J.C. Where from and where to? // Handbook of political psychology. - San Francisco, 1973. - С. 29.

10 Рид Д. Десять дней, которые потрясли мир. — М., 1923.

11 Alrnond G., Verba S. The Civic Culture. Political Attitudes and Denmoсгасу in Five Nations. — Princeton, 1956.

12 Pye L., Verba S. (eds.). Political Culture and Political Development. - Princeton, 1965. — P. 7.

13 Кэрролл Л. Логическая игра, — М., 1991, — С. 35.

14 См.: Хвостов А.А. Психологические и логические основы по­литического мышления: Канд. дисс.— М., 1996.

15 Рейковский Я. Экспериментальная психология эмоций. 1979. — с. 88.

16 Подробнее см.: Миф о металлах // Plato. The republic. N.Y., L., 1901.— Book 3. — Ch.XXI.

17 Аристотель. Политика. — М., 1911. — С. 208.

18 Плутарх. Избранные жизнеописания. – Т. 2. – С. 209.

19 Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. – М., 1972.— С. 166.

20 Там же – С. 172.

21 Там же – С. 167.

22 Макиавелли Н. Государь. — М., 1990. — С. 50.

23 Там же – С. 52.

24 Там же. – С. 54.

25 Макиавелли Н. История Флоренции. — Л., 1973. — С. 99.

26 Machiavelli N. II Principe. Opere complete.— Napoli, 1877.— Р.332.

27 Вико Д. Основания новой науки об общей природе наций.— М., 1940.— С. 377.

28 Там же. — С. 379.

29 Hobbes Т. Leviathan. — Cambridge, 1991. — С. 53.

30 Locke J. Two treatises on civil government. — L., 1888. — В. 2. — Ch. 2.

31 Rousseau J.J. Emile. — L., 1933. — Book 4. — С. 253—255.

32 Rousseau J.J. The social contract. — L., 1991. — С. 49.

33 Rousseau J.J. A discourse on the origin of inequality. // The social contract and discourses. — L., 1910. — С. 182.

34 Там же. — С. 205.

35 Монтескье Ш.Л. Персидские письма. — Элиста, 1988.— Gисьмо LXXX. С. 148.

36 Torde G. L'opinion et la foule. — P., 1989. — С. 32.

37 Там же – С. 54.

38 Там же – С. 56 и далее.

39 Sighele Sc. La foule criminelle. – P., 1898. – C. 62.

40 Там же. — с. 79.

41 Там же. — с. 77 76.

42 Le Bon G. Psychologie des follies. — P., 1988.- С. 11, 9.

43 Там же. — С. 11—5.

44 См.: Ольшанский Д.В. Густав Лебон: каким виделся социализм на рубеже XIX—XX веков. // Литературное обозрение. — 1991.— № 6.— С.76—78..

45 Лебон Г. Психология социализма. — СПб., 1908. — С. VII.

46 Там же.— С. 365.

47 Мстиславский С.Д. Пять дней. Начало и конец февраль­ской революции. — М., 1932. — С. 37.

48 Троцкий Л.Д. Письма и дневники. - М., 1986.— С. 15.

49 Цит. по: Литературное обозрение. -1991, - № 6. – С. 82.

50 Цит. по: Литературное обозрение. — 1991. — № 6. — С.83.

51 Фрейд 3. Массовая психология и анализ человеческого «Я» // «Я» и «Оно». — Тбилиси, 1991.— Кн. I.— С. 118.

52 Либидо— «энергия тех первичных позывов, которые имеют дело со всем тем. что можно обобщить понятием лю­бовь». — Там же. — С. 90.

53 Freud S. Civilization and its discontents.— Vol. 12.— L., 1988.— P. 251—340.

54 См.: Фрейд 3., Буллит У. Т.В. Вильсон: 28-й президент США: Психологическое исследование. — М., 1992.

55 Cocks G. Contributions of psychohistory to understanding politics. — In Political psychology: contemporary problems and issues — San Fr., 1986.— Ch. 5.

56 Lasswell H.D. Power and personality. — N. Y., 1948. — P. 39-40.

57 LassweH H.D. Psychopathology and politics. — N. Y., 1960. — P. 194.

58 Ibid. — P. 203.

59 LassweII H.D. Power and personality. — P. 21—22.

60 Ibid. — P. 160.

61 Lasswell H.D. Psychopathology and politics. — P. 75-76.

62 Lasswell H.D. Ibid. — Р. 183.

63 Ibid. - P. 265.

64 См.: Михайловский Н.К. Соч.— СПб., 1896.— Т. 2.— С. 97-189; Будилова Е.А. Социально-психологические проблемы в русской истории. — М., 1983.

65 Бехтерев В.М. Коллективная рефлексология.— Пг., 1921.

66 Подробнее см.: Ковалевский П.И. Психиатрические этюды из истории. // Диалог.— 1991—1993.

67 См.: Чулков Г. Императоры: Психологические портреты. — М., 1991.