Анна Фрейд Детский психоанализ

Серия «Хрестоматия по психологии» Составление и общая редакция В. М. Лейбина

Главный редактор

Заведующий редакцией (Москва)

Зам. главного технолога (Москва)

Художник

Корректоры

Верстка

Е. Строганова Е. Журавлева Ю. Климов С. Малчкова С. Игнатова, Л. Васильева М. Аввакумов

Содержание

Предисловие. Становление и развитие

детского психоанализа............................................... 5

Раздел I. Психоанализ раннего детства ......................... 13

Амнезия событий раннего детства и Эдипов комплекс .. 14 Инстинктивные проявления раннего детства .................... 28

Латентный период ........................................................................39

Взгляд на детство с точки зрения психоанализа................ 51

Раздел II. Фантазии и агрессия..................................... 69

Фантазии и образы избиения................................................... 70

К проблеме агрессии.................................................................... 84

Толкование агрессии................................................................... 96

Связь агрессии и эмоционального развития:

норма и патология................................................................ 115

Раздел III. Механизмы защиты.................................... 123

Защитные действия Я, рассматриваемые как объект

анализа .....................................................................................124

Защитные механизмы.............................................................. 134

Ориентация защитных процессов в соответствии

с источником тревоги и опасности ................................. 143

Отрицание в фантазии.............................................................. 152

Отрицание в слове и действии............................................... 163

Идентификация с агрессором ................................................ 171

Раздел IV. Развитие ребенка ....................................... 181

Эмоциональное и социальное развитие детей

младшего возраста................................................................ 182

Эмоциональное и инстинктивное развитие ...................... 194

Метод наблюдения в исследовании развития детей ......217

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами .....233

Раздел V. Детская психопатология .............................. 247

Обманчивость явной симптоматологии .............................248

Истоки детской психопатологии..........................................272

Инстинктивная тревога в пубертатном периоде.............. 290

Некоторые типы и этапы социальной дезадаптации...... 307

Подростковый возраст как нарушение развития............. 323

О некоторых проблемах в отношении подростков

с родителями .......................................................................... 330

Раздел VI. Техника детского психоанализа .................. 341

Введение в детский анализ...................................................... 342

Приемы детского анализа ........................................................355

Роль перенесения в детском анализе ...................................369

Связь взрослого и детского анализа..................................... 381

Пути и возможности терапии .................................................406

Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование...... 425

Психоанализ в детском возрасте и воспитание ................426

Обеспечение необходимых условий

в раннем возрасте и воспитание ......................................443

Психоанализ и воспитание...................................................... 457

Взаимосвязь психоанализа и образования ........................467

Литература ................................................................. 477

Становление и развитие детского психоанализа

6 Предисловие

Возникновение психоанализа было связано с исследованием и лечением невротических заболеваний взрослых людей. Од­нако выдвинутое 3. Фрейдом (1856-1939) положение о том, что истоки возникновения невротических расстройств уходят своими корнями в детство и связаны с особенностями психо-сексуального развития ребенка, с необходимостью подводило к изучению детских неврозов. Не случайно основатель психо­анализа уделял самое пристальное внимание проблеме Эдипо-ва комплекса, связанного с инфантильной сексуальностью и •i являющегося, по его мнению, «ядром неврозов». Не случайно и то, что лечение взрослых невротиков предполагало выявле­ние средствами психоанализа воспоминаний пациентов о раз­личного рода ситуациях, событиях, переживаниях, имевших место в их раннем детстве и относящихся к первым годам их жизни.

3. Фрейд работал в основном со взрослыми пациентами. Тем не менее ему приходилось подчас обращаться к детским слу­чаям. Наглядным примером в этом отношении может служить его публикация «Анализ фобии пятилетнего мальчика» (1909), в которой изложен ставший классикой случай «маленького Ган­са». Правда, само лечение пятилетнего мальчика проводилось его отцом, а 3. Фрейд лишь руководил этим лечением и только один раз принимал участие в разговоре с ребенком. Однако опубликованная им работа способствовала привлечению внима­ния психоаналитиков к анализу детских неврозов. Так, венгер­ский психоаналитик Ш. Ференци (1873-1933) в работе «Ма­ленький петушатник» изложил случай странного поведения маленького мальчика, Арпада, проявлявшего повышенный ин­терес к курам, испытывавшего страх перед петухом и выражав­шего чрезмерную любовь и ненависть к птицам.

«Анализ фобии пятилетнего мальчика» 3. Фрейда и «Ма­ленький петушатннк» Ш. Ференци служили скорее нагляд­ной демонстрацией подтверждения психоаналитических идей, нежели руководством по осуществлению психоанализа дет­ских неврозов. Ни в той, ни в другой работе не содержались рекомендации относительно того, как и каким образом мож­но использовать психоанализ в процессе конкретной терапев­тической работы с детьми. Напротив, в них высказывались такие

Предисловие 7

суждения, которые свидетельствовали о технических трудно­стях психоанализа при лечении детей и сомнениях по поводу возможностей непосредственного его применения к детским неврозам.

3. Фрейд подчеркивал, что именноблагодаря отцу «малень­кого Ганса» удалось побудить ребенка к определенным призна­ниям и что только совмещение в одном лице родительского и врачебного авторитета, а также совпадение нежных чувств и научных интересов сделали возможным использовать метод, который «в подобных случаях вообще вряд ли мог бы быть при­меним». Ш. Ференци заметил, что в случае Арпада «прямое психоаналитическое обследование оказалось невозможным», и ему пришлось ограничиться тем, чтобы просить заинтересо­ванную в этом случае даму делать заметки, записывать изрече­ния и фиксировать странные поступки ребенка.

Тем не менее 3. Фрейд считал, что в будущем детские психо­аналитические сеансы приобретут большее значение, чем это име­ло место на начальной стадии развития психоанализа. В работе «Проблема дилетантского анализа» (1926) он писал о ценности детских психоаналитических сеансов для развития теории и о практическом интересе, связанном с обнаружением того, что большое число детей в своем развитии проходят одну из невро­тических фаз. При этом он подчеркивал, что в интересах ребен­ка «аналитическое влияние необходимо соединить с воспита­тельными мероприятиями» и что эта техника «еще ждет своей разработки».

Отталкиваясь от этих идей, последующие психоаналитики приступили к практическому анализу детских неврозов, что нашло свое отражение, в частности, в терапевтической деятель­ности А. Фрейд (1895-1982), М. Кляйн (1882-1960), Д. Винни-котта (1896-1971) и других аналитиков. Публикации А. Фрейд «Введение в технику детского психоанализа» (1927), «Детство в норме и патологии» (1965), работы М. Кляйн «Психоанализ детей» (1932), «Психоаналитическая игровая техника: ее ис­тория и значение» (1955), книга Д. Винникотта «"Пигля": Отчет о психоаналитическом лечении маленькой девочки» (1977) оказали заметное влияние на становление и развитие детского психоанализа.

8 Предисловие

Дочь основателя психоанализа Анна Фрейд была одной из первых, кто способствовал становлению и развитию детского психоанализа. Будучи младшей из шести детей 3. Фрейда, она не только находилась рядом с ним всю свою жизнь, выполняя роль личного секретаря и ухаживая за отцом, на протяжении шестнадцати лет страдавшего от ракового заболевания, но и, став психоаналитиком, активно включилась в профессиональ­ную деятельность, связанную с Международным психоанали­тическим движением.

А. Фрейд не имела медицинского образования. Закончив лицей и получив педагогическое образование в 1914 году, на протяжении пяти лет она работала учительницей. Не встречая возражений со стороны отца, молодая учительница имела воз­можность посещать его лекции и присутствовать на некоторых заседаниях Венского психоаналитического общества. Проявив интерес к психоаналитическим идеям, в 1918-1921 годах она прошла личный анализ у своего отца. С 1918 года она стала принимать участие в Международных психоаналитических конгрессах. Осуществив самостоятельное психоаналитическое исследование пятнадцатилетней девочки и выступив с докла­дом «Фантазия избиения во сне и наяву», в 1922 году А. Фрейд стала членом Венского психоаналитического общества.

В 1920 году 3. Фрейд подарил своей дочери кольцо, по­добное тому, которое носили особенно приближенные к нему мужчины-аналитики, входящие в состав «тайного комитета». В 1923 году А. Фрейд открыла собственную психоаналитиче­скую практику, а в 1924 году стала членом «тайного комитета», заменив ближайшего сподвижника основателя психоанализа О. Ранка (1884-1939), который, выдвинув свои собственные идеи о травме рождения и не встретив поддержки среди бли­жайшего окружения 3. Фрейда, вышел из состава данного ко­митета. В 1924 году она возглавила Венский психоаналитиче­ский институт, в котором стала читать лекции по детскому пси­хоанализу. В том же году она повторно прошла анализ у своего отца, в 1931 году — стала секретарем Венского психоаналити­ческого общества.

Летом 1938 года А. Фрейд вместе со своим отцом покинула Австрию и эмигрировала в Англию. После смерти 3. Фрейда

Предисловие 9

она способствовала изданию его собрания сочинений. Во время второй мировой войны А. Фрейд оказывала помощь детям, по­страдавшим от бомбардировок Лондона, открыла детский при­ют-ясли, осуществляла терапевтическую и исследовательскую деятельность. С 1944 по 1949 год была Генеральным секретарем Международной психоаналитической ассоциации. В 1947 году в Хэмпстеде организовала курсы подготовки специалистов в об­ласти детского психоанализа, в 1952 году возглавила Хэмпстед-скую клинику детской терапии, которая в 1984 году была пере­именована в Центр Анны Фрейд.

А. Фрейд неоднократно выезжала с лекциями в США, при­нимала активное участие в работе Международных психоана­литических конгрессов. Была почетным доктором Шеффиль-ского (Англия), Венского (Австрия), Гарвардского, Колумбий­ского, Чикагского, Филадельфийского (США) университетов. В 1973 году была избрана почетным президентом Междуна­родной психоаналитической ассоциации. Умерла в октябре 1982 года. В возрасте 86 лет.

А. Фрейд — автор многочисленных статей и ряда книг, вклю­чая «Введение в технику детского психоанализа» (1927), «Вве­дение в психоанализ для педагогов» (1930), «Я и механизмы защиты» (1936), «Норма и патология детства» (1965). Ее идей­ное наследие нашло свое отражение в собрании сочинений, из­данном в десяти томах.

В своей исследовательской и терапевтической деятельно­сти А. Фрейд исходила из того, что детский психоанализ тре­бует специальной техники, поскольку в отличие от взрослого ребенок является незрелым, несамостоятельным существом, решение на анализ никогда не исходит от него самого, он не чувствует никакого нарушения и чаще всего у него нет со­знания того, что он болен. Учитывая эти особенности, детский психоанализ предполагает прежде всего более или менее дли­тельный подготовительный период, на протяжении которого осуществляется как бы «дрессировка» ребенка для анализа (со­знание болезни, доверие, согласие на лечение).

По мнению А. Фрейд, работающему с детьми аналитику не­обходимо придерживаться следующих правил: он не должен оставаться безличным по отношению к маленькому пациенту;

10 Предисловие

вместо толкования свободных ассоциаций и поступков пациен­та аналитик должен направить свое внимание туда, где «разыг­рываются невротические реакции», то есть на домашнюю среду, окружающую ребенка; аналитик должен учитывать то обстоя­тельство, что внешний мир оказывает «на механизм инфантиль­ного невроза и на течение анализа» более сильное влияние, чем у взрослого пациента; при работе с ребенком аналитик должен суметь занять место его Я-идеала, и ему не следует начинать свою терапевтическую деятельность до тех пор, пока не будет уверен в том, что он «окончательно овладел этой психической инстанцией ребенка»; аналитик должен обладать авторитетом в воспитательном отношении, то есть анализировать и воспиты­вать, позволять и запрещать, «разрывать и вновь связывать».

Излагая свои взгляды на специфику детского психоанали­за, А. Фрейд выступила против позиции М. Кляйн, в соответ­ствии с которой предпринимались попытки интерпретации по­ведения детей с точки зрения психоаналитического подхода к взрослым, учитывающего сексуальную символику в ее непо­средственном смысловом значении. Как и основатель психо­анализа, она критически отнеслась к рассмотрению игровой де­ятельности детей, преломленной через призму символического отображения реальных сексуальных отношений между родите­лями, что было характерно для М. Кляйн.

В отличие от А. Фрейд, считавшей, что анализ ребенка уме­стен только в случае инфантильного невроза, М. Кляйн придер­живалась точки зрения, согласно которой психоанализ прием­лем и для развития нормальных детей. Используя психоана­литические методы исследования и лечения, она разработала технику детского психоанализа, основанную на игре и ранних объектных отношениях. Свободной игре ребенка придавалось такое же значение, как и свободным ассоциациям взрослого па­циента. Соответственно за игровыми действиями ребенка усмат­ривались символические значения, в психоаналитической ин­терпретации совпадающие или, во всяком случае, мало чем от­личающиеся от аналитической работы со взрослыми. Связанные с игрой действия ребенка расшифровывались и толковались в плане проявления его сексуальных и агрессивных желаний:

столкновение двух игрушек между собой рассматривалось как

Предисловие 1 1

выражение наблюдения интимных отношений между родителя­ми; опрокидывание какой-либо игрушки — как агрессивные дей­ствия, направленные против одного из родителей. Игровая ана­литическая техника не требует подготовительного этапа к ана­лизу и дает возможность лучше понять объектные отношения между ребенком и родителями, в первую очередь детские пере­живания, связанные с матерью. В основу детского психоанали­за должно быть положено, по мнению М. Кляйн, представление о том, что удовлетворение и фрустрация, либидозные и деструк­тивные импульсы формируются на самых ранних стадиях раз­вития ребенка, в течение трех-четырех первых месяцев его жиз­ни, когда у него появляется восприятие «хорошего» и «плохого» объекта («хорошей» и «плохой» груди матери). На ранних ста­диях развития ребенка проявляется то, что может быть названо «младенческим неврозом», характеризующимся депрессивной тревогой. Последняя, как считала М. Кляйн, «играет жизненно важную роль в раннем развитии ребенка, и нормой является за­вершение инфантильных неврозов где-то к сроку около середи­ны первого года жизни».

Во второй половине 20-х и начале 40-х годов проходили идейные столкновения между А. Фрейд и М. Кляйн, обуслов­ленные их различными взглядами на детский психоанализ. Осо­бенно острыми эти столкновения были в Англии, куда М. Кляйн переехала в 1926 году, а А. Фрейд — в 1938 году.

Отголоски этих дискуссий сохранились до сих пор среди психоаналитиков, специализирующихся в области психоана­лиза детских невротических заболеваний. Во всяком случае, среди современных психоаналитиков нет единого мнения по поводу того, в какой степени следует доверять детской игре в процессе анализа ребенка: отражает ли его игра действитель­ные жизненные ситуации, свидетельствующие о внутренних конфликтах, или в ней проявляется сопротивление выражению конфликтов; является ли игра ребенка своего рода переносом или излюбленным средством выражения; находит ли он в ней средство «бегства в болезнь» или игра ребенка сама по себе обладает целебной силой.

В настоящее время одни психоаналитики придерживают­ся взглядов А. Фрейд, другие — разделяют идеи М. Кляйн,

третьи — используют все ценное, что имелось в учениях этих двух представителей детского психоанализа. В данной хресто­матии содержатся материалы, принадлежащие перу А. Фрейд, и в ней отражена соответственно одна из позиций, связанная с пониманием специфики детского психоанализа и его техники. Для того чтобы составить более полное представление о воз­можных подходах к рассмотрению психического развития ре­бенка, возникновения психических расстройств детей и мето­дов их лечения, читатель может обратиться к опубликованным ^! на русском языке работам, приведенным в списке литературы. Однако мне представляется, что ознакомление с детским психо­анализом необходимо начинать с чтения соответствующих работ А. Фрейд. Именно поэтому предлагаемая читателю хрестома­тия включает в себя исследования данного автора как необхо­димую предпосылку для дальнейшего овладения психоанали­тическими знаниями в сфере терапии, воспитания и образова­ния детей.

Валерий Лейбин, действительный член Академии педагогических и социальных наук, главный научный сотрудник Института системных исследований РАН

Раздел

Психоанализ раннего детства

1 4 Раздел I. Психоанализ раннего детства

Амнезия событий раннего детства и Эдипов комплекс¹

Мы все прекрасно знаем, что преподаватели относятся к пси­хоанализу с известной долей скептицизма и недоверия. Но так как вы, учителя, работающие в Детских дневных центрах², ре­шили все же прослушать краткий курс моих лекций, вы, ви­димо, тем или иным путем пришли к заключению, что более ^ близкое знакомство с новой дисциплиной сможет оказать опре­деленную помощь в вашей нелегкой работе. После прослуши­вания этих четырех лекций вы сможете оценить, ошибались ли вы в своих ожиданиях и сумела ли я оправдать хоть часть ваших надежд.

В определенном смысле у меня нет для вас ничего абсолют­но нового. Я бы не достигла своей цели, если бы попыталась рассказать вам о поведении школьников или детей, посещаю­щих Дневные центры, так как в этом отношении вы находитесь в более выгодном положении. Через ваши руки ежедневно про­ходит огромное количество материала, наглядно демонстрирую­щего весь спектр явлений: от детей, отстающих в умственном и физическом развитии, запуганных, упрямых, лживых, испор­ченных дурным обращением, до жестоких, агрессивных и склон­ных к совершению преступлений. Я лучше уклонюсь от попы­ток оглашения всего списка, так как вы все равно обнаружите в нем много пробелов.

Тем не менее даже хорошее знакомство со всем многообра­зием ситуаций может препятствовать постижению истинного смысла этих феноменов. Вы, так же как школьные учителя

' Первая лекция по психоанализу для педагогов (1930). Текст дан по изданию:

Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. I. M., 1999. С. 8—22.

² Немецкое IInrt. здесь переводится как «Детский дневной центр». Его устав гласит: «Центры созданы по модели детских садов, но предназначены глав­ным образом для детей от 6 до 14 лет. В то время как детские сады принима­ют детей только до 6 лет, то есть дошкольного возраста, центры Holt посеща­ют те дети, родители которых уходят па работу на весь день и которые вы­нуждены были бы проводить свободное от школы время на улице. Здесь, в центрах Hoit, они готовят уроки, участвуют в коллективных играх, ходят на прогулки»

15

Амнезия событий раннего детства и Эдипов комплекс

1 6 Раздел I. Психоанализ раннего детства

остаются без присмотра родителей. Идея создания подобных центров — превентивная мера, попытка предотвратить нега­тивные последствия, возникающие в результате снижения за­боты о детях. Своим существованием они обязаны убеждению, что на развитие вызывающего и асоциального поведения на ранних стадиях можно сравнительно легко повлиять в благо­приятной атмосфере таких центров, напоминающей школь­ную или домашнюю обстановку. Позже, когда выросшие без родительского присмотра, совершившие преступления подро­стки оказываются в исправительном заведении, сделать это зна­чительно сложнее, а порой просто невозможно.

Тем не менее в настоящий момент посещение Дневных цен­тров не может быть принудительным. В то время как посеще­ние школы является обязательным, вопрос о доверии своего ребенка на попечение работникам Центра оставлен на усмот­рение родителей. По этой причине Дневные центры должны постоянно доказывать то, что их существование не является бес­полезным, завоевывая авторитет в глазах каждого ребенка и родителя своей успешной работой, точно так же, как до указа об обязательной прививке против оспы надо было снова и сно­ва убеждать родителей в необходимости такой прививки.

Но работники Дневных центров указывают на другое за­труднение, присущее их положению. В большинстве случаев им приходится иметь дело с детьми, уже успевшими пройти через руки различных воспитателей. Они отмечают, что эти дети, по крайней мере вначале, неадекватно реагируют на них самих и их поступки. Они приходят с уже сложившимися пред­ставлениями и нередко своим поведением выражают недове­рие, тревогу или пренебрежение по отношению к учителю. Та­кое отношение у них выработалось в результате предыдуще­го общения со взрослыми. К тому же жизнь ребенка в Дневном центре — не более чем приложение к его школьной жизни, и Центры в основном осваивают более либеральные, гуманные и современные способы воспитания, чем те, которые преобла­дают в большинстве школ. Таким образом, школа, требуя от ребенка определенного стандарта поведения и внушая ему та­кой стандарт, нередко создает для Центров препятствия в до­стижении цели.

Амнезия событий раннего детство и Эдипов комплекс 1 7

Так что положение работников Дневных центров далеко не завидное. Они постоянно сталкиваются с трудными задачами, требующими независимого решения и вмешательства; и это не говоря уже о том, что они не являются главными и самыми важ­ными взрослыми в жизни ребенка.

Школьные учителя на это могут сказать, что мы не правы, расценивая их положение как наиболее благоприятное. Они так­же утверждают, что чаще всего получают ребенка слишком по­здно; очень сложно, например, в первом классе начальной шко­лы привить ребенку правильное и серьезное отношение к уче­бе и к преподавателям, если прежде ему была знакома только беззаботная атмосфера детского сада. Они несут с собой в шко­лу модель поведения, приобретенную в детском саду, и отно­шение, не приемлемое в условиях школы.

В соответствии с вышесказанным работники детских садов имеют дело с еще не испорченной воспитанием группой, а сле­довательно, находятся в более выгодном положении. Но даже от них мы, к нашему изумлению, слышим жалобы, что их трех— шестилетние воспитанники уже являются сформировавши­мися личностями. Каждый ребенок наделен свойственными только ему чертами характера и реагирует на действия воспи­тателей по-своему. С каждым ребенком воспитатель связыва­ет определенные ожидания, конкретные надежды и опасения, у каждого из них свои пристрастия, каждый по-своему выража­ет зависть и нежность, требует любви и отвергает ее. И речи не может быть о влиянии личности воспитателя на покорное, еще не сформировавшееся существо. Воспитательница имеет дело с маленькими личностями, сложными и с трудом поддающими­ся влиянию,

Поэтому учителя и воспитатели — в школах, в Дневных цен­трах или детских садах — всегда оказываются в одинаково труд­ном положении. Очевидно, что формирование личности завер­шается раньше, чем мы себе это представляли. Чтобы выявить происхождение тех особенностей характера ребенка, которые причиняют преподавателю столько хлопот, исследователь дол­жен обратиться к периоду, предшествующему его поступлению в воспитательные заведения, к первым взрослым в жизни ре­бенка, то есть к периоду до шести лет и к его родителям.

БД! [У i;.!s,

1 8 Раздел I. Психоанализ раннего детства

Возможно, у вас появилось ощущение, что таким образом задача упрощается. Вместо того чтобы день ото дня наблюдать поведение детей старшего возраста в школах и Дневных цен­трах, мы постараемся собрать сведения об их впечатлениях

и воспоминаниях ранних лет.

На первый взгляд это совсем не сложно. Вы всегда стреми­лись к тому, чтобы отношения с доверенными вам детьми бы­ли искренними и открытыми. Сейчас это очень пригодится. Отвечая на ваши вопросы, ребенок будет готов рассказать

< вам все.

Я советую каждому из вас совершить такую попытку, но предупреждаю вас, что вы получите скудные результаты. Дети не рассказывают о своем прошлом, зато они охотно расскажут вам о событиях последних нескольких дней или недель, о про­веденных выходных, о своем последнем дне рождения, возмож­но даже о прошлогоднем Рождестве. Но здесь их воспоминания обрываются, или, в любом случае, дети теряют способность рассказывать о них.

Вы можете сказать, что наша уверенность в том, что ребенок в состоянии вспомнить свое прошлое, не имеет под собой осно­ваний. Следует иметь в виду, что дети не могут отличить важ­ные события от незначительных. Поэтому вы считаете, что бу­дет разумнее и продуктивнее задать наши вопросы не ребенку, а взрослому, интересующемуся исследованием раннего опыта

своего детства.

Я, конечно, рекомендую вам воспользоваться также и этим, вторым способом, но знаю, что вы будете удивлены, когда обнаружите, что приятелю, искренне желающему помочь вам, почти нечего сказать. Его более или менее осознанные воспо­минания с небольшим количеством пробелов обратятся, может быть, к пятому или шестому году жизни. Он опишет свои школь­ные годы, возможно даже дом, где он жил на третьем, четвер­том и пятом году жизни, имена братьев и сестер и даты; он мо­жет даже упомянуть такое особое событие, как переезд из од­ного дома в другой, или какой-то необычный случай. На этом список иссякнет, прежде чем вы обнаружите искомое, а имен­но знаки того, как его пятилетнее развитие вело к формирова­нию характерных черт личности.

Амнезия событий раннего детства и Эдипов комплекс 1 9

Разумеется, это подходящий повод для нового разочарова­ния. События, о которых мы хотим услышать, играющие столь важную роль в формировании характера индивида, касаются самых интимных переживаний в его жизни. Это тот опыт, ко­торый каждый хранит как самое сокровенное и, не допуская к нему никого, кроме самого себя, застенчиво скрывает даже от самых близких друзей. Учитывая это обстоятельство, следует обратиться за информацией к единственному человеку, готово­му ее выдать. Иными словами, каждый исследователь должен изучить самого себя. Здесь дело касается нас самих, и мы дол­жны положиться на способность нормального взрослого чело­века помнить прошлое, на нашу заинтересованность в этих све­дениях и желание преодолеть все барьеры, препятствующие личности выдать свои секреты другим.

Тем не менее, даже если мы подойдем к этому делу со всей заинтересованностью и вниманием и будем предельно откро­венны, результаты все равно будут скудными. Нам не удастся пролить свет на ранние годы нашей жизни и собрать непрерыв­ную цепочку воспоминаний того периода. Мы можем связать события с определенными периодами времени, которые для различных индивидов могут быть совершенно разными. Для некоторых это пятый год жизни, для кого-то — четвертый, еще для кого-то — третий. Однако до этого момента в сознании каж­дого из нас существует большой пробел, темнота, на фоне ко­торой выделяются лишь некоторые беспорядочные и бессвяз­ные фрагменты, при ближайшем рассмотрении лишенные зна­чения и смысла.

Например, молодой человек не помнит ничего из первых четырех лет своего детства, кроме короткого эпизода на кораб­ле, где капитан в красивой форме протягивает к нему руки, чтобы поднять его над парапетом. Опрос других людей пока­зал, что в тот же период времени он пережил серьезные потря­сения и тяжелейшие удары судьбы. Или опять же, в памяти девушки, раннее детство которой было богато эмоциональными переживаниями, среди путаницы событий сохранилось лишь одно четкое воспоминание: во время прогулки в детской ко­ляске она поворачивается назад и смотрит на няню, толкаю­щую коляску!

20 Раздел I. Психоанализ раннего детства

Вы, конечно, согласитесь, что здесь мы сталкиваемся с край­не противоречивым набором фактов. С одной стороны, из на­ших наблюдений за маленькими детьми и рассказов родствен­ников о нашем детстве мы знаем, что поведение ребенка на этой стадии развития осмысленно и активно; он выражает свое от­ношение к происходящему, во многих отношениях проявляет себя как разумное существо. С другой стороны, этот период стерся из его памяти или, в лучшем случае, оставил о себе край­не скудные воспоминания. Согласно свидетельствам школь-' ных учителей и воспитателей детских садов, по истечении этих ранних детских лет человек вступает в жизнь в качестве пол­ностью сформировавшейся личности. Но все же память рабо­тает так, будто в этот период, когда ребенок наиболее воспри­имчив и чувствителен, когда происходит комплексное развитие его личности, ничего достойного запоминания не происходило.

До сих пор академическая психология попадала в эту ло­вушку. В качестве материала для своих исследований ученые брали только ту часть психической жизни индивида, которая известна ему самому, что неизбежно приводило к недооценке значения первых лет жизни, остававшихся для него неизвест­ными.

Первую попытку разрешения этого противоречия совершил

психоанализ. Исследовав природу ошибочных действий, кото­рые человек совершает в своей повседневной жизни, забывая и теряя вещи или кладя их не на свое место, читая или слыша неверное слово, психоанализ доказал, что такие ошибки не яв­ляются случайными. Прежде такие случаи объясняли, не осо­бенно вдумываясь, как результат невнимательности, усталос­ти или просто случайности. Психоаналитические исследова­ния показали, что, как правило, мы ничего не забываем, кроме того, что мы по той или иной веской причине не хотели бы по­мнить, хотя эта причина обычно нам не известна.

Подобным образом, исследуя пробелы в воспоминаниях детства, психоанализ прибегает к нетрадиционным способам объяснения. Он утверждает, что столь поразительный феномен не имел бы места без серьезных на то оснований. Именно этот мрак, окутывающий первые годы жизни, и препятствия, возни­кающие на пути каждого, совершающего какую-либо попытку

Амнезия событий раннего детства и Эдипов комплекс 21

рассеять его, привели психоаналитиков к мысли, что тут скры­вается что-то важное. Точно так же взломщик, наткнувшийся на особенно изощренное устройство замка, приходит к выводу, что усилия, которые он приложит, чтобы взломать его, будут щедро вознаграждены; люди не причинили бы себе столько хлопот, чтобы запереть нечто бесполезное!

Но в данный момент в мои планы не входит объяснение, каким образом психоанализ справился с этой целью — восста­новить воспоминания детства. Описание метода психоанализа само по себе займет больше времени, чем имеется в нашем рас­поряжении. Его более детальное рассмотрение и исследование мы оставим на случай другого курса лекций. Сейчас нас инте­ресует главным образом содержание первых пяти лет жизни, в той мере, в которой психоанализу удалось восстановить его. Я напомню только, что это восстановление совершалось путем толкования сновидений и объяснения происхождения ошибок, совершенных как здоровыми людьми, так и пациентами, стра­дающими неврозами.

Психоаналитическая реконструкция воспоминаний детства апеллирует к самой ранней поре младенчества, к периоду, ког­да ребенок обладает только наследственными качествами, при­сущими ему от рождения, — иными словами, к тому состоянию, в котором мы тщетно надеялись застать его в момент поступ­ления в учебное заведение. То, что нам известно об этой стадии развития, не впечатляет. Новорожденные дети во многом схо­жи с детенышами животных, однако в некотором отношении находятся в менее выгодном положении, чем молодые живот­ные. Последние зависят от своих матерей только в течение не­продолжительного периода времени, самое большее, несколь­ких недель. После этого они превращаются в самостоятель­ных особей, способных обходиться без посторонней помощи. С детьми дело обстоит иначе.

Ребенок по крайней мере в течение года находится в такой зависимости от матери, что погиб бы в ту же минуту, когда мать перестала бы заботиться о нем. Но даже по прошествии года младенчества до независимости еще далеко. Ребенок не в состоянии добывать пищу и средства к существованию, за­щититься от опасности. Как известно, на то, чтобы полностью

22 Раздел I. Психоанализ раннего детства

освободиться от опеки взрослых и стать самостоятельным, тре­буется пятнадцать лет, а то и больше.

Судьбу ребенка неизбежно определяет его продолжитель­ная зависимость от взрослого, что также отличает людей от особей животного мира. Мать играет в течение первого года жизни самую важную роль в судьбе ребенка, хотя бы потому, что ее нежная забота — единственная его защита, это ощуще­ние остается на всю жизнь. Ребенок чувствует себя в безопас­ности до тех пор, пока он знает, что мать находится поблизости, .t и дитя беспокойством или возмущением демонстрирует свою беспомощность, когда мать покидает его. Без матери он не смог бы утолить свой голод; ее присутствие становится жизненно важным для него.

Но отношения между матерью и младенцем вскоре приоб­ретают гораздо больший смысл и уже не могут быть объясне­ны только стремлением к самосохранению. Мы замечаем, что ребенок хочет видеть свою маму рядом с собой и скучает по ней, даже когда его голод утолен и опасность ему не угрожает. Мы говорим, что ребенок любит свою мать. В ответ на ее нежную любовь и заботу у него появилась привязанность к матери. Вер­но то, что эта привязанность проистекает из инстинкта само­сохранения, но тем не менее она стала независимой от этого ин­стинкта и дифференцировалась от него.

Нежные взаимоотношения между матерью и ребенком, ка­залось бы, дают все возможности для его безмятежного физи­ческого и психического развития. И конечно, ребенок был бы абсолютно счастлив, если бы мать занималась исключительно его кормлением и заботой о нем.

Но в этот момент внешний мир впервые вмешивается в их от­ношения. Когда первый год жизни остается позади, выросший из младенческого возраста ребенок начинает понимать, что мать при­надлежит не только ему. В семье, в которой он является только маленькой и не самой важной частью, есть и другие члены — отец, братья и сестры, о присутствии которых он узнал только что, но которые, как выяснилось, не менее важны, чем он сам. И все они, разумеется, отстаивают свои права на обладание матерью.

Несложно понять, что маленький ребенок смотрит на своих братьев и сестер как на врагов. Он ревнует к ним мать и хотел

Амнезия событий раннего детства и Эдипов комплекс 23

бы, чтобы их не было, так как они нарушают привычное и един­ственно приемлемое для него положение вещей.

Вы лично можете убедиться в том, что дети в раннем возра­сте испытывают чувство ревности, понаблюдав за их поведени­ем, например, в момент рождения другого ребенка. Так, двух­летняя девочка, отец которой с гордостью показывает ей ново­рожденного брата и ожидает, что она придет в восторг, просто спрашивает: «А когда он снова умрет?» Одна женщина расска­зывала мне, что, когда она кормила своего ребенка грудью, к ней довольно близко подобрался ее трехлетний сын, вооруженный каким-то острым предметом, и она с большим трудом остано­вила его, чтобы он не нанес увечье малышу. Можно привести множество подобных примеров. Известно немало случаев, ког­да двух- и трехлетние дети, оставленные по небрежности роди­телей наедине с малышами, наносили им серьезные травмы.

У нас есть все основания на то, чтобы считать ревность ма­лолетних детей серьезным явлением. Она проистекает из тех же источников, что и ревность взрослых, и причиняет ребенку столько же страдания, сколько мы испытываем во взрослой жизни, когда в наши отношения с любимым человеком вмеши­вается нежелательный конкурент. Различие заключается в том, что ребенок более стеснен в своих действиях, чем взрослый, и по­этому единственным воплощением его эмоций является жела­ние. Он бы хотел, чтобы его «надоедливые» братья и сестры куда-нибудь удалились, он желает им смерти. Для маленького ребенка, еще не разобравшегося, что такое смерть, не существу­ет разницы между смертью человека и просто разлукой с ним.

Желание смерти братьев и сестер вполне естественно для ребенка. Чем больше он дорожит своей матерью, тем сильнее это желание. К тому же вначале ребенок совершенно прямоли­неен в своих чувствах. Эмоциональный внутренний конфликт возрастает, когда он понимает, что его мать, по необъяснимой для него причине любящая этих «навязчивых» братьев и сес­тер, требует, чтобы он расстался со своими враждебными чув­ствами и делил с ними маму, и даже любил их. Здесь и начина­ются все сложности во взаимоотношениях детей внутри семьи.

Наблюдая за детьми старшего возраста, вы, возможно, замети­ли, как часто выражение «братская любовь» не находит своего

24 Раздел 1. Психоанализ раннего детства

отражения в действительности, а лишь выражает чаяния роди­телей и как далеки реальные отношения между детьми от тех, какими их хотели бы видеть родители. Более того, это является убедительным доказательством верности высказанного здесь положения о том, что братья и сестры не испытывают такого острого чувства ревности, когда они меньше привязаны к ма­тери. В малообеспеченных семьях, где мать не может уделять детям много сил и времени, изменения в ее взаимоотношениях с другими детьми, связанные с рождением нового малыша, не < так ощутимы. По этой причине мы нередко замечаем, что в та­ких семьях больше любви и согласия во взаимоотношениях между братьями и сестрами, чем в хорошо обеспеченных семь­ях или семьях со средним достатком. В последнем случае каж­дый ребенок рассматривает своих братьев и сестер как очевид­ных конкурентов на материнскую ласку. Поэтому в такой се­мье главенствуют явные или скрытые зависть и ненависть.

Однако сумятица чувств, испытываемых ребенком во взаи­моотношениях с братьями и сестрами, относительно безобид­ное явление в сравнении с другим, более глубоким эмоциональ-¹ ным противоречием. Братья и сестры соперничают не только из-за материнской любви. В этой ситуации отец значит гораз­до больше. Именно отец играет двойную роль в жизни ребен­ка. Его ненавидят как соперника, который закрепил за собой право обладания матерью, который уводит ее из дома, обраща­ется с ней как со своей собственностью и настаивает на общей постели с ней. Но в то же время его любят и восхищаются им, потому что всегда могут рассчитывать на его помощь, верят в его силу и могущество и больше всего на свете хотят в будущем стать похожими па него. Здесь перед мальчиком впервые вста­ет необычная и вначале совершенно неразрешимая проблема, заключающаяся в том, что чувства любви и восхищения у него вызывает тот человек, которого он одновременно ненавидит и которому желает смерти. Отношения с братьями и сестра­ми, если вы помните, осложнялись лишь тем, что надо было подавить в себе враждебные чувства, чтобы угодить матери. В отношении же к отцу в душе мальчика впервые встречают­ся два противоречивых чувства. Я предлагаю вам самим пред­ставить себе все трудности, подстерегающие столкнувшегося

Амнезия событий раннего детства и Эдипов комплекс 25

с этой проблемой мальчика: во-первых, страх перед масштаба­ми собственных враждебных чувств, во-вторых, боязнь отцов­ского гнева и того, что он может лишиться его любви, в-треть­их, отсутствие прежней простоты и непосредственности во взаи­моотношениях с матерью и, наконец, нечистая совесть и страх перед смертью. Я бы могла еще долго рассуждать по этому по­воду, но оставим это до следующего раза.

Возможно, вы чувствуете, что дальнейшее изучение исто­рии эмоционального развития ребенка — занятие интересное, но не видите его связи с вашей конкретной работой. Вы пола­гаете, что дети старшего возраста, с которыми вы имеете дело, давно переросли стадию полной зависимости от матери, дет­скую ревность и все эмоциональные потрясения первых лет жизни. Но здесь вы ошибаетесь. Явления, с которыми вы стал­киваетесь в ваших группах или классах, непосредственно свя­заны с этим ранним периодом жизни. Те дети, которых вы назы­ваете склонными к конфликтному и асоциальному поведению, завистливыми, вечно недовольными, отождествляют своих одноклассников с родными братьями или сестрами и здесь, в школе, пытаются силой решить проблемы, не решенные дома. Те, кто агрессивно реагирует на малейшую вашу попытку вос­пользоваться своей властью над ними, отождествляют вас со своим отцом и переносят на вас свою предназначенную отцу враждебность и пожелание смерти. Точно так же те, кто выгля­дит настолько застенчивым, что даже не осмеливается взгля­нуть вам в лицо, равно как повысить голос в классе, пытаются отказаться от таких желаний, воспитывают в себе стремление к подчинению. Прежде вас удивляло подобное объяснение этих явлений. Верно то, что у шестилетнего ребенка уже есть опре­деленный набор реакций, и он воспроизводит их применитель­но к вам. То, что предстает перед вашими глазами, — лишь по­вторение давних конфликтов в новом облике. Вы в данном слу­чае являетесь жертвой, но не причиной этих конфликтов.

Я предвижу ваше второе возражение. Возможно, вы почув­ствовали, что описанная мною семья не существует вовсе или по крайней мере большинство семей, с детьми которых вы имее­те дело, не такие. Не так часто встретишь мать, дарящую своим детям столько любви и тепла и распределяющей эту ласку так

26 Раздел 1. Психоанализ раннего детства

равномерно. Не всегда встретишь и отца, так хорошо ладящего со своей женой и служащего для малолетнего сына предметом любви и восхищения. Как правило, картина совершенно иная.

Но, описывая такую образцовую семью, я преследовала опре­деленные цели. Я хотела, чтобы вы почувствовали всю слож­ность ситуации, в которой оказывается ребенок, испытываю­щий противоречивые чувства даже при наиболее благоприят­ных внешних условиях. Каждый фактор, способствующий их ухудшению, иначе говоря, все обстоятельства, омрачающие . картину образцовой семейной жизни, в то же самое время обо­стряют внутренний конфликт ребенка.

Представим себе, что ребенок на протяжении первого, наи­более важного года жизни совсем не воспитывался своей мате­рью, а переходил из одной приемной семьи в другую или вос­питывался в детском доме постоянно меняющимися, более или менее безразличными нянями. Не следует ли нам считать, что отсутствие первой естественной эмоциональной привязанно­сти сильно повлияет на его дальнейшую жизнь?

Или допустим, что отец, с которого мальчик берет пример и по стопам которого хочет следовать во всем, страдает алкого­лизмом, психическими расстройствами или является преступ­ником. В этом случае стремление подражать отцу, в нормаль­ных условиях оказывающее неоценимую поддержку в воспи­тании, может погубить ребенка.

Когда родители состоят в разводе и каждый из них пытает­ся взять верх над другим во влиянии на ребенка и представить другого виновным, полноценное эмоциональное развитие ре­бенка находится под угрозой. Его доверие к родителям подо­рвано, так как его способность к критической оценке разбуже­на слишком рано.

Я приводу здесь слова восьмилетнего мальчика, тщетно пы­тавшегося помирить своих родителей, собиравшихся разво­диться. Он заявил: «Если папа не любит маму, то мама не лю­бит папу, и поэтому они меня тоже не могут любить. Тогда и я их не люблю. И потому вся семья разваливается». Выводы, сделанные ребенком в этих условиях, тревожны. Он ведет себя как служащий обанкротившейся фирмы, разочаровавшийся в собственных принципах работы и потому потерявший всякий

Амнезия событий раннего детства и Эдипов комплекс 27

интерес к своим обязанностям. В таких обстоятельствах ребе­нок так же, как и в предыдущем примере со служащим, прекра­щает исполнять свою задачу, то есть в данном случае нормаль­но развиваться, и в качестве реакции на ненормальные условия обнаруживает отклонения.

Дамы и господа, на сегодня хватит. Я представила вам сего­дня события раннего детства в той форме, в которой они были воссозданы методом психоанализа. Не знаю, насколько право­мочными показались вам эти выводы. В любом случае осуще­ствленные психоаналитиками открытия в целом помогли при­влечь внимание людей к событиям первых лет жизни.

В завершение я представлю вашему вниманию случай, под­тверждающий практическое значение таких теоретических по­строений.

Недавно немецкий суд вынес решение в бракоразводном про­цессе. В ходе судебного разбирательства возник вопрос, с кем из родителей оставить двухлетнего ребенка. Защищавший мужа адвокат доказал, что жена, в силу всех особенностей своего характера, не способна должным образом воспитать ребенка. В ответ на это адвокат жены построил свое возражение на том факте, что двухлетний ребенок нуждается в заботе, а не в вос­питании. Чтобы разрешить этот спор, экспертам был задан во­прос, в каком возрасте, по их мнению, начинается воспитание ребенка. Только часть из приглашенных экспертов принадле­жала к психоаналитической школе, а часть — к другим, придер­живающимся ортодоксальных взглядов. Тем не менее, они еди­ногласно пришли к выводу, что воспитание ребенка начинает­ся с первых дней его жизни.

У нас есть все основания, чтобы предположить, что в пери­од, предшествующий открытию психоанализа, эксперты при­шли бы к обратному выводу.

28 Раздел I. Психоанализ раннего детства

Инстинктивные проявления раннего детства¹

Мне не известно, как вы восприняли предыдущую лекцию, но осмелюсь предположить, что впечатление было двойственным. С одной стороны, вы, возможно, думаете, что я не смогла пред­ложить ничего, кроме давно известных вам фактов, и сделала это с излишним пафосом; что у меня сложилось ошибочное мнение, будто учителя до сих пор считают своих учеников не­кими существами, не связанными с семьей; что я забыла, что сегодня даже самый молодой преподаватель, столкнувшись с трудностями, в первую очередь думает о домашнем окружении ребенка, о неблагоприятном родительском влиянии или о по­следствиях того, что ребенок является младшим, старшим или средним в семье. Вы всегда пытаетесь объяснить поведение ребенка в школе тем или иным обращением с ним в семье. Так что задолго до прослушивания моей лекции вам был известен тот факт, что характер ребенка формируется под влиянием до­машней обстановки.

В то же время вам может показаться, что я сильно преувели­чиваю, приравнивая чувства и поступки детей к соответствую­щим проявлениям взрослых людей. Так, я приписала ребенку, вступившему в бытовые разногласия со своими братьями и сестрами, желание смерти последним; а нежное и совершенно невинное отношение мальчика к матери превратила в чувства мужчины, желающего вступить в интимные взаимоотношения

с женщиной.

Вам кажется вполне естественным, что мальчик в своих буд­ничных отношениях с отцом осознает, что тот превосходит его в силе, и неохотно подчиняется ограничивающим его свободу родительским требованиям. Но я раздула этот конфликт до масштабов битвы не на жизнь, а на смерть. Вы уже давно с удив­лением узнали, что психоанализ зашел так далеко, что сравнил эмоциональное состояние маленького ребенка с чувствами пер­сонажа древнегреческого мифа, царя Эдипа, сразившего своего

' Вторая лекция по психоанализу для педагогов (1930). Текст дан по изданию:

Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. I. M., 1999. С. 22-34.

Инстинктивные проявления раннего детства 29

отца и овладевшего матерью. Возможно, своим выступлением я просто доказала вам, что предубеждение, которое вы всегда испытывали по отношению к психоанализу, не было лишено оснований, и то, что раньше было предубеждением, теперь ста­ло мнением, опирающимся на ваш собственный опыт. Здесь я не собираюсь приводить аргументы в защиту точки зрения пси­хоанализа. Я прошу вас просто немного повременить с вы­водами.

Давайте еще раз вернемся к вынесенному немецким судом вердикту, который, как я показала вам, полностью соотносит­ся с идеями психоанализа. Что следует подразумевать под по­нятием «воспитание» с первого дня жизни? Что можно воспи­тывать в юном, мало отличающемся от животного создании, о мыслительных процессах которого нам до сих пор было из­вестно так мало? На чем могут основываться попытки образо­вания? Судя по набросанной мной схеме внутренней жизни ребенка и его взаимоотношений с окружающими, можно поду­мать, что ответ не сложен. Задача будет заключаться в том, что­бы проверить, правда ли ребенок испытывает враждебные чув­ства по отношению к братьям, сестрам и отцу, а также желание физического обладания матерью, и не дать этим желаниям во­плотиться.

Но при ближайшем рассмотрении такое определение воспи­тания ребенка на ранних стадиях развития оказывается неле­пым и неудовлетворительным. Маленький ребенок беспомо­щен и бессилен перед окружающими его людьми. Мы знаем, что его существование поддерживается лишь благодаря доб­роте окружающих. Его сила не идет ни в какое сравнение с их силой. Так что у него нет ни малейшего шанса осуществить свои опасные желания. Судебной и медицинской практике действительно известны случаи, когда мальчики, насколько это позволяло их физическое развитие, исполняли роль отца по отношению к матери или когда девочки использовались от­цами в сексуальных целях. Но во всех этих случаях исполне­нию ненормальных желаний способствовали не физическая сила и энергия ребенка, а ненормальное поведение взрослых, использовавших детские желания в целях удовлетворения собственной похоти. В реальной жизни, как правило, гораздо

30 Роздел I. Психоанализ раннего детства

важнее защитить ребенка от насилия отца, чем отца от враждеб­ности ребенка.

Так что вопрос об определении воспитания в начале жизни остается открытым, и о том, в чем оно состоит, мы также знаем немногое. Впрочем, можно взглянуть на этот вопрос и с другой стороны, снова обратившись к приведенному выше официаль­ному вердикту и сравнив два понятия — забота о ребенке и вос­питание ребенка.

Объяснить, что такое забота о ребенке, не сложно. Уход за

< ребенком заключается в удовлетворении его физических по­требностей. Тот, кто заботится о ребенке, должен удовлетво­рять его голод, следить за тем, чтобы он всегда находился в теп­ле, уюте и чистоте (правда, последнее больше соответствует желаниям взрослых, чем ребенка), защищать его от опасностей и прочих сложностей. За удовлетворение всех его нужд ничего не Требуется взамен. Воспитание, напротив, выставляет ребен­ку определенные требования.

Бесконечное перечисление актуальных ныне и в прошлом целей воспитания вывело бы меня далеко за пределы сферы моей компетенции. Родители ребенка всегда стремятся к тому, чтобы его облик соответствовал их требованиям, то есть их цели различаются в зависимости от места проживания, материально­го благосостояния, социального сословия, политических убеж­дений. Тем не менее эти различные цели имеют одну общую осо­бенность. Основная тенденция воспитания состоит в том, что родители стремятся вырастить ребенка человеком, похожим на окружающих его взрослых. Из этого мы можем заключить, что воспитатель стремится исключить в ребенке все черты, отличаю­щие его от взрослого, иными словами, борется с поведением ре­бенка или, как это понимают взрослые, с его непослушанием.

Было бы ошибкой с моей стороны подробно на этом оста­навливаться, так как любой учитель и работник Дневного цен­тра знает об этом из собственных наблюдений. Но то, как ребе­нок проявляет себя в школе, слабо отражает его внутренний мир. Достоверные сведения о нем могут дать лишь те, кто жил в постоянном взаимодействии с ним с младенческого возрас­та до пяти лет. Опрашивая таких людей, мы слышим в ответ следующее: он ужасно эгоистичен и ни с кем не считается; он

31

Инстинктивные проявления роннего детства

32 Раздел I. Психоанализ раннего детства

взрослые с незапамятных времен подходили к эволюции харак­тера ребенка.

В результате масса необъяснимых и неприятных явлений

объединилась в органичное целое. То, что раньше казалось на­бором произвольных черт, предстало в виде четкой последова­тельности различных стадий развития, в виде того, что раньше понималось под понятием взросления человека. Психоанализ также нашел объяснение перечисленным выше жалобам роди-, телей. Ни быстрая замена одной привычки другой, ни их возник­новение без какого-либо внешнего повода больше не ставят ис­следователя в тупик; с этих пор эти привычки не рассматрива­ются как досадные случайные отклонения, но понимаются как естественные, нормальные звенья гармоничной цепи развития.

Первым свидетельством существования такой строгой по­следовательности стал сделанный в результате наблюдений вы­вод, что выбор частей тела, с которыми дети связывают свои привычки, не случаен, а предопределен. Как вы помните, в на­шей первой лекции мы выяснили, что в основе эмоциональной близости матери и ребенка лежит первое кормление и забота

матери о ребенке.

В первые недели жизни пища играет важнейшую роль в жиз­ни ребенка; в этот период его рот и связанные с ним органы являются самыми важными частями его тела. Те ощущения, которые он испытывает, когда сосет материнскую грудь и ког­да молоко течет к нему в рот, наиболее приятны для ребенка, и он хочет их продолжения и повторения даже после утоления голода. Вскоре он находит способ испытывать эти ощущения независимо от принятия пищи и кормящей его матери — он начинает сосать свой собственный палец. Тогда мы говорим, что ребенок «сует пальцы в рот». В эти моменты его лицо при­нимает такое же довольное выражение, как и в те минуты, ког­да его кормит мать, и поэтому вопрос, почему ребенок сосет палец, никогда не вызывал сомнений: он делает это потому, что ему это приятно. Сосание пальца, являющееся по сути лишь имитацией принятия пищи, стало независимым процессом и превратилось в занятие, доставляющее ребенку удовольствие. Взрослые же, напротив, никогда не позволяли ребенку наслаж­даться сосанием и расценивали его как «дурную привычку».

Инстинктивные проявления раннего детства 33

Более того, доставляющие удовольствие занятия, связанные со ртом, ни в коей мере не ограничиваются принятием пищи и сосанием пальцев. Ребенок ведет себя так, будто хочет ознако­миться с целым миром в пределах его досягаемости посред­ством рта. Он грызет, лижет и пробует на вкус все, что попадет ему под руку. Следящие за ним взрослые расценивают такое поведение как «негигиеничное», то есть опасное для здоровья. Важнейшая роль области рта как источника приятных ощуще­ний сохраняется на протяжении всего первого года жизни, оста­точные явления от этого периода имеют место и в дальнейшем, на гораздо более поздних стадиях развития. Я отношу к ним такие вышеупомянутые качества, как обжорство и пристра­стие к сладкому.

Выбор следующей области тела, выходящей на первое место по значимости; в прошлом занимаемое областью рта, также обус­ловлен внешними факторами. До этого времени взрослый мир был снисходителен к ребенку и почти полностью посвящал себя уходу за ним, от ребенка требовалось только одно — привыкнуть к порядку и регулярности в принятии пищи и отходе ко сну. Но теперь другой важный фактор постепенно входит в жизнь ребен­ка — соблюдение чистоты. Его мать или няня стараются отучить его испражняться под себя. Нелегко заставить ребенка контро­лировать эти функции. Можно сказать, что весь второй год жиз­ни проходит под знаком этих нередко очень энергичных попы­ток со стороны взрослых привить ребенку привычку к чистоте.

Думаю, вы понимаете, что не следует винить ребенка за то, что ему требуется столь .длительный период времени, чтобы при­выкнуть к соблюдению чистоты. Его сфинктеры еще недостаточ­но развиты. Что касается начального периода, я с этим согласна, но в дальнейшем все происходит наоборот. В результате при­стального наблюдения за ребенком появляется подозрение, что, хоть он теперь и способен контролировать свои сфинктеры, он защищает свое право совершать испражнения тогда, когда ему этого хочется, и что он расценивает продукты своего организма как нечто принадлежащее ему. У него появляется необыкновен­ный интерес к собственным экскрементам; он пытается дотро­нуться до них, играть с ними, и если его, конечно, вовремя не остановить, он далее засунул бы их в рот. И здесь снова мы

2 А. Фрейд

34 Раздел I. Психоанализ раннего детства

можем без труда определить мотивы его поведения по выраже­нию его лица и тому рвению, с которым он все это делает. Оче­видно, что это забавляет ребенка, доставляет ему удовольствие.

Важным моментом является то, что это удовольствие боль­ше не связывается с силой или слабостью сфинктеров. Точно по такому же принципу, как раньше ребенок открыл для себя, что можно получать удовольствие, имитируя принятие пищи через рот, теперь он наслаждается ощущениями, полученными посредством своих функций выделения. Область ануса стано-¹ вится в этот период времени наиболее важной частью его тела. Так же как в грудничковый период ребенок чувствует наслаж­дение, сося палец, независимо от принятия пищи, теперь он пытается задержать свои выделения, играя с этой частью тела и получая приятные ощущения посредством анальной зоны. Если он приучается ходить в туалет, что не позволяет ему про­должать эти занятия, то он пытается хотя бы сохранить в памя­ти эти ощущения, связывая их с такими позволительными раз­влечениями, как игры с песком, водой, землей и, значительно позже, с «размазыванием» красок.

Взрослые всегда жаловались, что в этот период дети неряш­ливы и постоянно устраивают вокруг себя беспорядок. Но они же всегда были склонны прощать это ребенку, потому что он еще мал и глуп, а его эстетический вкус еще недостаточно развит, что­бы он мог понять разницу между чистотой и грязью, и его обо­няние еще не в состоянии отличить приятный запах от ужасного.

Я придерживаюсь мнения, что в основе таких наблюдений лежит предубеждение и что здесь допущена ошибка суждения.

Если вы пронаблюдаете за ребенком приблизительно двух­летнего возраста, то заметите, что с его чувством обоняния все в порядке. Он отличается от взрослого только оценкой различ­ных запахов. Приятный взрослому человеку аромат цветов оста­вит ребенка совершенно равнодушным, если его, конечно, еще не научили, нюхая цветок, говорить «О, как мило!»

Другие характеристики относятся к той же категории. На протяжении веков люди отмечали жестокость детей, припи­сывая это отсутствию понимания чего-либо. Когда ребенок отрывает лапки и крылья бабочкам и другим насекомым, уби­вает или калечит птиц или направляет свои разрушительные

Инстинктивные проявления роннего детства 35

действия на игрушки и другие предметы обихода, старшие обыч­но прощают ему, считая, что это вызвано отсутствием у него сочувствия к отличным от него живым существам и непонима­нием денежной стоимости вещей.

Но и в этом отношении наши наблюдения указывают нам на нечто иное. Мы считаем, что ребенок калечит животных не по­тому, что не понимает, что причиняет им боль, а именно пото­му, что хочет причинить боль, и для этой цели маленькие, без­защитные насекомые — самые подходящие и наименее опасные существа. Ребенок портит вещи потому, что реальная их сто­имость ничтожна по сравнению с тем наслаждением, которое он получает, ломая их. И снова мы можем судить о мотивах его поведения по выражению его лица и тому особому рвению, с ко­торым он идет к своей цели. Он так ведет себя потому, что по­лучает от этого удовольствие.

После того как старания взрослых заставить ребенка ходить в туалет увенчались успехом, и он, несмотря на свое сопротив­ление, научился контролировать свои движения, анальная зона теряет свою роль в доставлении ему удовольствия. Ее место теперь занимает даже более значимая часть тела. Ребенок на­чинает играть со своими половыми органами. В этот период времени его стремление к познанию направлено на изучение различий между полами. Он с удовольствием демонстрирует свои половые органы другим детям и требует того же взамен. Его страсть задавать вопросы, на что часто жалуются родите­ли, зиждется как раз на взаимосвязи проблемы различий меж­ду полами и происхождения детей, которую он так или иначе смутно чувствует. К сожалению, та высокая точка развития, ко­торой во многих отношениях ребенок достиг к этому времени, то есть к четырем или пяти годам, кажется взрослым высшей точкой развития у него дурных привычек.

На протяжении всего описанного здесь периода времени ре­бенок ведет себя так, будто не существует ничего важнее, чем следование собственным желаниям и подчинение властной силе своих инстинктов, в то время как взрослые действуют так, как если бы их главная задача состояла в том, чтобы не дать ему до­стигнуть своих целей. Результатом такого расклада становится никогда не прекращающаяся битва между детьми и взрослыми.

36 Раздел I. Психоанализ раннего детства

Последние стремятся заменить то удовольствие, которое ребе­нок получаст от грязи, отвращением к ней, отсутствие чувства стыда — стыдливостью, жестокость — чувством жалости, склон­ность к разрушению — заботливостью. Интерес к телу и игру с его частями следует воспретить, отсутствие внимания к окру­жающим — заменить внимательностью к ним, эгоизм обратить в альтруизм. Шаг за шагом взрослые пытаются достичь проти­воположного тому, что хочет ребенок, и каждым своим шагом провозглашают цели, противоречащие врожденным инстинк-

^< тивным побуждениям ребенка.

Как мы видим, получение удовольствия — главный жизнен­ный принцип ребенка. Взрослый хочет приучить ребенка к мысли, что требования внешнего мира важнее его внутренних побуждений. Ребенок нетерпелив, он не терпит отлагательства и поступает только так, как ему хочется в данную минуту;

взрослый же учит его откладывать реализацию своих порывов

и думать о будущем.

Вас должно удивить, что в своем описании я не делаю суще­ственного различия между удовольствиями, получаемыми от сосания пальца и от игры с гениталиями, то есть мастурбации. Дело в том, что с точки зрения психоанализа такого различия не существует. Все приносящие удовольствие действия, кото­рые были описаны здесь, стремятся к воплощению инстинктив­ных побуждений. Психоанализ наделяет их всех сексуальным значением, независимо от того, направлены ли они непосред­ственно на половые органы, рот или анус. Роль, которую игра­ют гениталии на четвертый или пятый год жизни ребенка, тож­дественна роли, придаваемой рту на первом году жизни или анусу на втором. Генитальтая область приобретает такое же значение, только в той ретроспективе, в какой мы расцениваем ее относительно половой жизни взрослых, когда гениталии являются исполнительными органами, отвечающими за секс. Но даже в раннем детстве эти дарящие удовольствие области тела несут в себе определенное значение. Полученное с их по­мощью чувственное удовольствие служит подготовкой и пред­варением будущего полового акта.

Тот факт, что области тела, позволяющие маленькому ре­бенку получать свое первое чувственное наслаждение, играют

Инстинктивные проявления раннего детства 37

роль, хотя и второстепенную, в половой жизни взрослого, не должен казаться вам достаточным основанием для того, чтобы видеть в действиях ребенка, стремящегося извлечь из них удо­вольствие, сексуальную подоплеку и придавать самим этим областям сексуальное значение. Но психоанализ оправдывает такую классификацию в свете других обстоятельств. Имеют место случаи отклонения от нормы, когда воплощение того или иного детйкого побуждения так и не отходит на второй план по отношению к удовольствию, доставляемому половыми органа­ми, а остается главенствующим и доминирует в половой жиз­ни взрослого, заменяя собой нормальный секс. Такие отклоне­ния называются половыми извращениями. Для этих людей ха­рактерно то, что в очень важном жизненном аспекте, а именно в сексуальности, они остаются на уровне маленького ребенка или, возможно, время от времени возвращаются к этому уровню.

Понимание этого отклонения в половой жизни взрослых является ключом к объяснению того, почему взрослые так рев­ностно удерживают ребенка от реализации своих побуждений. Фазы развития, через которые ребенку надо пройти, должны быть не больше чем остановками на пути к намеченной цели. Если какая-то из таких остановок кажется ребенку слишком привлекательной, то возникает опасность, что он захочет осесть там окончательно и откажется от продолжения путешествия, то есть от продвижения к последующим стадиям развития. Мно­го лет назад существовало научное свидетельство, подтверж­дающее эту концепцию, и взрослые, следившие за детьми, вели себя так, будто они распознали эту опасность, и считали своим долгом провести ребенка через все стадии его развития, не по­зволяя ему получать удовольствие и реальное удовлетворение ни на одной из них, кроме последней.

С незапамятных времен применялись два способа удержать ребенка от получения этого сомнительного удовольствия. Мог­ли предупредить ребенка: если не прекратишь сосать большой палец, мы его отрежем; эта угроза повторялась в разных случа­ях во всех вариантах. Это означало лишь одно — напугать ре­бенка нанесением серьезной травмы необходимой и наиболее высоко ценимой части тела и потому вынуждало его отказать­ся от удовольствия, которое она ему доставляла. Или родители

38 Раздел I. Психоанализ раннего детства

могли сказать: если ты будешь это делать, я не буду любить тебя, тем самым угрожая ребенку возможностью потери роди­тельской любви. Эффективность обеих угроз обусловлена, как мы уже поняли, положением ребенка, то есть его полным бес­силием и беспомощностью перед всемогущим миром взрослых и его исключительной зависимостью от родительской опеки.

Оба метода, как правило, одинаково эффективны. Под дав­лением столь страшных угроз ребенок, конечно, учится отказы­ваться от своих примитивных желаний. Вначале он просто из , страха перед взрослым или из любви к нему делает вид, что поменял свое мнение. Он начинает называть отвратительным то, что ему кажется привлекательным, и оценивать как хорошее то, что ему не нравится. Так как он все больше отождествляет себя со взрослыми, их ценности он тоже начинает признавать справедливыми. Он даже начинает забывать, что когда-то чув­ствовал обратное. Постепенно он отворачивается от всего, чего хотел в первые годы жизни, и предотвращает возможность воз­вращения к прежним удовольствиям полным отказом от свя­занных с ними чувств. Чем лучше ему удается эта трансформа­ция, тем больше взрослые довольны результатами своих усилий.

Отречение от удовольствий, ведущих свое происхождение от побуждений раннего детства, несет с собой два основных послед­ствия для психического развития индивида. Он применяет на­вязан иые ему стандарты ко всем окружающим и становится не­терпимым к тем, кто этих стандартов не достиг. Моральное не­годование, пробуждаемое в нем подобной вседозволенностыо, является ценой тех усилий, которые ему пришлось приложить, чтобы подавить в себе детские инстинктивные побуждения.

Но так как он старается не обращать свои мысли к так высо­ко ценимым им когда-то приятным ощущениям, чувства и опыт, относящиеся ко всему тому периоду, одновременно вы­талкиваются из памяти. Он забывает свое прошлое, которое теперь, ретроспективно, представляется ему отвратительным и недостойным. И именно поэтому и возникает тот провал в его памяти, то непреодолимое препятствие, преграда, отделяющая его от самых сажных событий его жизни и так поразившая нас на прошлой лекции.

Латентный период 39

Латентный период¹

На протяжении двух предыдущих лекций я держала вас вдале­ке от узкой сферы ваших интересов. Я старалась привлечь ваше внимание к эмоциональным условиям и развитию инстинктив­ных влечений маленького ребенка — к предмету, который, как вы, возможно, считаете, имеет практическое значение только для матерей, нянь или по крайней мере воспитателей детских садов. Мне бы не хотелось, чтобы вы, в связи с моим выбором материа­ла, думали, что я недооцениваю проблему, возникающую в ва­шей работе с детьми старшего возраста. Но моей целью было в этом курсе лекций довести до вашего внимания множество ос­новополагающих идей психоанализа, и, чтобы ярче раскрыть их вам, мне понадобился определенный материал, который я могла почерпнуть лишь из опыта первых лет детства.

Чтобы оправдать мой выбор окольного пути, по которому я вас повела, давайте разберемся, что нового вы уже открыли для себя. Я начала с утверждения психоанализа, что люди знакомы лишь с частью своей внутренней жизни и ничего не знают о том огромном количестве мыслей и чувств, протекающих внутри них без их ведома, иначе говоря, бессознательно. Возможно, у вас было искушение ответить, что никто не должен ожидать слишком многого от своей памяти. С этой точки зрения кажет­ся очевидным, что, находясь под влиянием огромного количе­ства внутренних и внешних раздражителей, человек, конечно, не может удержать все в своем сознании; оно должно вмещать только наиболее важные сведения. Но пример большого про­бела в памяти, затмевающего собой детские годы, противоречит этому предположению. Я могла показать вам, что значимость события, безусловно, гарантирует его сохранение в нашей па­мяти, но бывают, напротив, события большей значимости, ко­торые очень часто исчезают из памяти. К этому можно доба­вить и тот факт, что невидимая часть внутреннего мира имеет любопытное свойство сохранять свою силу после исчезновения из сознания. Этот двоякий аспект жизни ребенка — стирание

' Третья лекция по психоанализу для педагогов (1930). Текст дан по изданию:

Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. I. M., 1999. С. 34-47.

.40 Раздел I. Психоанализ раннего детства

событий из памяти, при сохранении их влияния в дальней­шем — послужил иллюстрацией к концепции бессознательно­го в психоанализе.

Вы также узнали, что способствует забыванию важных впе­чатлений. Сам ребенок склонен к тому, чтобы сохранить добрую память о своих первых, много значащих для него желаниях, если бы они не подверглись внешнему влиянию. Благодаря этому влиянию он отворачивается от них, затрачивает массу энергий, чтобы оттолкнуть их от себя, и поэтому ничего больше не хочет знать о них. В этом случае мы говорим, что он подавляет их.

Вы также слышали, что даже после того, как ребенок справ­ляется с этой задачей, воспитывающие его взрослые еще не до­вольны результатом. Они всегда опасаются, что подавленные привычки в какой-то момент вновь всплывут на поверхность. Поэтому они ставят все возможные преграды на пути их возвра­щения. Как было сказано выше, это ведет к полному изменению первоначальных чувств ребенка и черт его характера. Допустим, например, что ребенок приблизительно двухлетнего возраста ощущает потребность взять в рот свои экскременты. Под влия­нием воспитания он научился не только отвергать то, что, как он теперь знает, называется грязным, и отказываться от своего пер­воначального побуждения, но и чувствовать отвращение по это­му поводу. Это означает, что теперь его тошнит от контакта с экскрементами, рвотные позывы занимают место первоначаль­ного желания взять что-либо в рот. Использование рта в таких целях стало невозможным для пего благодаря чувству отвраще­ния. Психоанализ называет такое явление, возникшее как реак­ция на детские побуждения и вступившее в противостояние с ними, формированием реакции. Когда в дальнейшем мы обнару­живаем в ребенке старшего возраста необычайно сильно разви­тое чувство жалости, повышенное чувство стыда, на удивление легко вызываемую реакцию отвращения, то делаем вывод, что в ранние годы у пего отсутствовало чувство стыда или он был осо­бенно жесток либо неряшлив. Эта реакция так сильна потому, что призвана предотвратить возвращение былых привычек.

Однако это изменение взглядов на кардинально противопо­ложные, выраженные в виде формирования реакции, — только одно из средств, к которым прибегает ребенок, чтобы избавиться

Латентный период 41

от нежелательных привычек. Другой уже упомянутый здесь спо­соб заключается в компенсации неприемлемых действий бо­лее приемлемыми. Ребенку, наслаждавшемуся играми со своими экскрементами, чтобы избежать недовольства воспитывающих его людей, не нужно полностью отказываться от своих забав. Он может обратиться к удовольствиям, схожим с вышеназван­ными, заменяя игры с фекалиями и мочой игрой с песком и водой. Используя предоставленные ему возможности, он может копаться в песочнице или в саду, девочки могут также развле­каться стиркой кукольной одежды. Удовольствие, получаемое от размазывания грязи, как уже было отмечено, превращается в интерес к рисованию и раскрашиванию. Каждое из этих одобряе­мых обществом и нередко полезных занятий частично компен­сирует нравившиеся ему когда-то ощущения. Такое изменение прежних побуждений на более сложные, стремление к более высокой цели в психоанализе называется сублимацией.

Однако из двух предыдущих лекций вы сумели почерпнуть для себя нечто большее, чем просто определение основных идей психоанализа. Вы узнали, что некоторые образы и идеи опре­деленно связываются друг с другом в сознании ребенка, и эти идеологические модели к комплексы оказывают серьезное влия­ние на его эмоции. Эти комплексы доминируют на протяже­нии нескольких лет, пока они не подавляются и не исчезают из сознания взрослого. Примером такого объединения представ­лений служит отношение маленького ребенка к родителям. Как вы уже слышали, психоанализ видит в нем те же мотивы и по­буждения, которые спровоцировали царя Эдипа на совершение своих поступков, и называет его Эдиповым комплексом. Другой такой комплекс представлений вырабатывается под влиянием родительских угроз, призванных заставить ребенка следовать желаниям взрослых. Эти угрозы, содержание которых сводит­ся к тому, чтобы отрезать важную часть тела ребенка — руку, язык или половой орган, — породили явление, которое в психо­анализе называется кастрационным комплексом.

Далее вам стало известно, что та форма, в которой ребенку яв­ляются его ранние комплексы, в особенности взаимоотношения с родителями, становится прототипом для всей его дальнейшей жизни. Чувства, которые индивид испытывает впоследствии,

42 Раздел I. Психоанализ раннего детства

предопределены той схемой, с которой согласовывались его любовь и ненависть, бунтарство и покорность, преданность и неверность в раннем детстве. Немаловажным фактором, влия­ющим на будущее ребенка, является внутреннее побуждение, определяющее его выбор друзей, любимых и даже профессии и сформировавшееся под влиянием подавленных переживаний детства. Мы говорим, как и в приведенном выше примере взаи­моотношений «ученик-учитель», что ребенок переносит свои эмоции с одного объекта на другой, из прошлого в настоящее. Очевидно, что это не обходится без различных ошибок во взаи­мопонимании и в видении настоящей ситуации.

И наконец, вы услышали в моей лекции о развитии инстин­ктов у ребенка в подтверждение расхожего мнения, что психо­анализ развил концепцию сексуальности за пределы существо­вавших до недавнего времени границ. Он обнаружил сексуаль­ную подоплеку в некоторых действиях ребенка, считавшихся ранее безобидными и далекими от чего-либо, имеющего отно­шение к сексу. В отличие от других известных вам учений пси­хоанализ утверждает, что человеческая сексуальность не появ­ляется неожиданно между тринадцатью и пятнадцатью годами, то есть в период полового созревания. Она существует изна­чально и, принимая то одну, то другую форму, постепенно пере­ходит от одной стадии развития к другой, пока наконец не начнется взрослая половая жизнь как результат длительного процесса развития. Энергия, движущая всеми сексуальными побуждениями, на всех стадиях качественно одинакова, но в различные периоды различается по количественным показате­лям. В психоанализе эта сексуальная энергия называется либи-до. Факт, что теория развития инстинктов у ребенка представ­ляет собой важнейшую часть нового психоаналитического уче­ния, является основной причиной его непопулярности. Очень вероятно, что именно поэтому многие из вас до настоящего вре­мени не обращались к изучению психоанализа.

Полагаю, вы удовлетворены уже полученным вами кратким изложением материала. Вы ознакомились с некоторыми важ­нейшими психоаналитическими терминами и понятиями: бес­сознательное, подавление, формирование реакции, сублима­ция, перенос, Эдипов комплекс и кастрационный комплекс,

г

Латентный период 43

либидо и теория детской сексуальности. Скорее всего эти новые понятия помогут нам в решении предстоящей задачи, а именно в изучении следующего периода жизни ребенка.

Мы продолжим описание развития ребенка с того места, на котором мы остановились. Это был возраст пяти или шести лет — время, когда ребенок поступает в школу, то есть тот пе­риод, который вам наиболее интересен.

В свете того, что мы узнали к настоящему моменту, давайте снова проанализируем жалобы учителей на то, что дети прихо­дят в школу уже сформировавшимися личностями. Теперь мы можем убедиться в справедливости этого впечатления. К мо­менту поступления в детский сад или школу ребенок успевает накопить множество глубочайших переживании. Любовь к ро­дителям заставила его обуздать свой собственный эгоизм; он пере­жил неистовое желание обладать любимой матерью; желая дру­гим смерти и ревнуя, он защищал свои права. По отношению к отцу у него развились чувства уважения и восхищения, мучи­тельное ощущение соревнования с более сильным соперником, чувство бессилия и тяжелейшее переживание разочарования в любви. Он к тому же уже прошел через сложное развитие ин­стинктов и узнал, как нелегко находиться под властью отвергае­мой части собственной личности. Под давлением воспитания он пережил тревогу и страх и совершил грандиозные внутренние изменения. Отягощенный таким прошлым, ребенок может быть сравнен с чем угодно, только не с чистым листом бумаги.

Происшедшие с ним метаморфозы действительно удиви­тельны. Существо, похожее на животное, настолько зависящее от других, с почти невыносимым поведением, превратилось в более или менее разумное создание. Попавший в школу ребе­нок уже подготовлен к тому, чтобы узнать, что он — всего лишь один из многих и не может рассчитывать на какое-либо приви­легированное положение. Он уже понял кое-что о социальной адаптации. Вместо того чтобы постоянно стремиться к удовлет­ворению своих желаний, как это было прежде, теперь он го­тов к тому, чтобы делать то, что от него требуется, и отклады­вать свои развлечения до времени, более подходящего для этих целей. Его интерес к интимным подробностям жизни окружаю­щих теперь превратился в тягу к знаниям и в любовь к учебе.

44 Раздел I. Психоанализ раннего детства

Вместо объяснений и разоблачений, которых ему так не хвата­ло прежде, теперь он стремится к знанию букв и цифр.

Те из вас, кто работает в Дневных центрах, могут подумать, что представленный вам портрет ребенка исполнен в слишком светлых тонах, точно так же, как на предыдущей лекции я нари­совала слишком мрачную картину его поведения. Вы не знаете ни одного ребенка, который был бы так хорош. Но не стоит за­бывать, что в Дневные центры в том виде, в котором они пред­ставлены ныне, попадают только те дети, воспитание которых чВ раннем возрасте по тем или иным причинам не увенчалось успехом. И напротив, учителя средней школы наверняка узна­ют в моем описании многих из своих учеников и не обвинят меня в преувеличении.

Если данная мною характеристика верна, она представляет собой замечательное подтверждение практических возможно­стей и неограниченного влияния воспитания. Родители, чьим заслугам мы чаще всего приписываем воспитание детей в ран­ние годы жизни, имеют все основания гордиться, что им уда­лось превратить вечно плачущего, непослушного и неряшливо­го ребенка в прилежного школьника. Не во многих сферах жиз­недеятельности возможны такие преобразования.

Однако наше восхищение проделанной родителями рабо­той было бы более полным, если бы не два других соображения, неизбежно возникающих при оценке ее результатов. Одно из них проистекает из наблюдения. Тот, кому выпадет возмож­ность пообщаться с детьми трех- и четырехлетнего возраста, поразится богатством воображения, степенью восприимчивости, ясностью ума, неоспоримой логике вопросов и выводов послед­них. Но, достигнув школьного возраста, те же самые дети на­чинают казаться взрослым вполне заурядными и обыкновен­ными. Мы с удивлением спрашиваем, куда же девались интел­лект и незаурядность ребенка.

Психоанализ утверждает, что эти способности не выдер­живают напора тех требований, которые взрослые выставля­ют их маленьким обладателям; по истечении пяти лет они по­чти полностью исчезают. Очевидно, путь ребенка от «плохого» к «хорошему» небезопасен. Для достижения этого результата приходится принести определенную жертву, формирование ре-

Латентный период 45

акции и способность к сублимации ребенок получает взамен своей незаурядности и непосредственности. Поэтому наше впе­чатление о том, что дети старшего возраста на удивление скуч­ны и инертны рядом с младшими, абсолютно справедливо. Ограничения, сдерживающие их мысли, и препятствия, постав­ленные на пути их простейших действий, в конечном счете не позволяют им свободно мыслить и действовать.

Родителям не стоит так гордиться своими успехами еще и по другой причине, также ставящей их заслуги под сомнение. У нас нет абсолютно никаких оснований утверждать, что хоро­шее поведение детей старшего возраста является продуктом воспитания, а не результатом достижения последними опреде­ленного уровня развития. До сих пор мы не располагаем сви­детельствами, которые показали бы, что произойдет, если по­зволить детям развиваться без внешнего влияния. Мы не знаем, выросли ли бы из них маленькие дикари или же они самостоя­тельно и успешно прошли бы через ряд преобразований. Вос­питание определенно оказывает огромное влияние на ребенка во многих отношениях, но вопрос о том, что бы произошло, если бы окружающие ребенка взрослые воздержались от каких-либо по­пыток контролировать его поведение, остается открытым.

Один важный эксперимент, затрагивающий этот вопрос, имел место в психоанализе, но, к сожалению, не был закончен. В 1921 году русский психоаналитик Вера Шмидт основала в Москве детский дом для тридцати воспитанников в возрасте от одного до пяти лет. Название, которое она дала ему, «Детская домашняя лаборатория», подчеркивало характер научного эк­сперимента. Вера Шмидт намеревалась окружить эту малень­кую группу детей научно подготовленными воспитателями, задача которых состояла в том, чтобы спокойно наблюдать их эмоциональные и инстинктивные проявления: помогая и по­ощряя, они должны были как можно меньше вмешиваться в развитие личности ребенка. Таким образом постепенно выясни­лось бы, происходит ли на первых годах жизни переход с одной стадии развития на другую самостоятельно, без непосредствен­ного вмешательства воспитателей, откажется ли ребенок через какое-то время от доставляющих удовольствие действий и их источников без принуждения и заменит ли их на новые.

46 Раздел I. Психоанализ раннего детства

«Детская домашняя лаборатория» Веры Шмидт по незави­сящим от ее основателя причинам не просуществовала доста­точно долго, чтобы завершить эксперимент; в ней остался толь­ко один ребенок. Поэтому вопрос, какова заслуга воспитания в происходящих с детьми изменениях, скорее всего останется от­крытым до тех пор, пока не появится возможность совершить подобный эксперимент в более благоприятных обстоятельствах.

Но каким бы ни был ответ, многочисленные наблюдения показывают, что на пятом и шестом годах жизни непреодоли­мая сила детских инстинктов медленно затихает. Высшая точ­ка эмоциональных проявлений и навязчивых инстинктивных желаний остается позади, и ребенок постепенно успокаивает­ся. Создается впечатление, будто в развитии ребенка происхо­дит резкий скачок, сразу же превращающий этого ребенка в сформировавшегося взрослого, по аналогии с животным, не­прерывно развивающимся от рождения до половой зрелости и не меняющимся впоследствии. Но у человека цикл развития проходит иначе. Приблизительно к пяти годам развитие ин­стинктов заходит в тупик, так и не дойдя до своей конечной стадии. Интерес к удовлетворению инстинктов затихает, и об­лик обычного ребенка действительно начинает соответствовать образу «хорошего» ребенка, существовавшему до этого момен­та лишь в воображении старших.

Тем не менее инстинктивные побуждения не прекратили свое существование; они просто удалились с поверхности. Они патентны, они дремлют, чтобы пробудиться с новой силой че­рез некоторое время. Долгое время считалось, что половые ин­стинкты появляются только в период созревания, в то время как этот период лишь является возрастом, когда начавшееся с рождения и зашедшее в тупик к концу первого периода детства половое развитие проявляется вновь, чтобы теперь уже окон­чательно завершиться.

Если мы проследим развитие ребенка с раннего периода, че­рез более спокойную фазу, называемую в психоанализе латен-тным периодом, до полового созревания, мы обнаружим, что все старые проблемы, пробудившись ото сна, снова всплывают на поверхность. Конфликты, возникшие на почве соперниче­ства с отцом, запретные удовольствия, как, например, любовь

г

Латентный период 47

к грязи, вернутся и создадут немалые сложности. Таким обра­зом, ранний период жизни ребенка имеет много общего с от­рочеством. А в более спокойный латентный период ребенок во многих отношениях напоминает рассудительного взрослого с оформившимся характером.

И снова, как и в незапамятные времена, образование ведет себя так, будто руководствуется глубоким психологическим по­ниманием внутреннего мира ребенка. Оно использует латент­ный период — время, когда ребенка меньше, чем когда-либо, бес­покоят инстинкты и он не полностью поглощен своими внут­ренними конфликтами, для развития его интеллекта. Учителя всегда вели себя так, будто понимали, что чем меньше ребенок подвержен влиянию инстинктов, тем больше он способен к уче­бе, а следовательно, не одобряли поведение школьников, ищу­щих удовлетворения своих инстинктов, и наказывали их за это.

Здесь задачи школы и Дневных центров различаются. В за­дачи школы входит развитие интеллекта ребенка, передача ему новых знаний и стимулирование его умственных способностей. Служба Дневных центров, напротив, занимается исправлени­ем ошибок воспитания, призванного обуздать детские инстин­кты. Работники Дневных центров знают, что их время ограни­чено; им известно, что отрочество, время, когда половые ин­стинкты проявляются с новой силой и занимают все существо ребенка, также знаменует собой конец того периода, когда ре­бенок еще подвержен влиянию воспитания. Но успех или про­вал этого переустройства во многих случаях определяется тем, возможно ли было воспользоваться этим последним шансом установить разумную гармонию между эго ребенка, властью его инстинктов и требованиями общества.

Вероятно, вы хотели бы знать, как соотносятся между собой возможности воспитания в младенческом возрасте и в латентный период. Существует ли разница отношений маленького ребенка К родителям и ребенка старшего возраста к учителям и воспи­тателям? Только ли наследует учитель роль родителей и должен ли он выполнять их функции, так же как и они, практикуя угро­зы кастрации, потери любви и выражая нежность по отношению к ребенку? Когда мы думаем о сложностях, которые придется претерпеть ребенку в связи с развитием Эдипова комплекса,

48 Роздел I. Психоанолиз раннего детства

наша обеспокоенность мыслью о таких конфликтах, неизбежных в процессе общения группы школьников с учителем, оказывает­ся справедливой. Как может профессиональный работник спра­виться с^олыо отца и матери в большой группе Центра и при этом быть справедливым к притязаниям детей, избегая вспышек рев­ности со стороны каждого из них? Или как может учитель быть одновременно объектом страха, мишенью мятежных устремлений и в то же время близким другом каждого ребенка?

Не следует забывать, что тем временем эмоциональное сос-, тоянне ребенка изменилось; его отношения с родителями боль­ше не могут оставаться такими же, как прежде. Детские побуж­дения стали слабеть в латентный период, страстные желания, преобладавшие в прошлом в отношении ребенка к родителям, угасли. И снова мы не знаем, сопутствует ли это изменение но­вой фазе развития или страстные требования любви постепенно затихли под влиянием неизбежных расстройств и разочарований.

В любом случае отношения между ребенком и родителями становятся спокойнее, теряют свою остроту. Родители предста­ют перед ребенком в более реальном свете, он перестает пере­оценивать отца, которого до этих пор считал всемогущим. Лю­бовь к матери, близкая по степени своей интенсивности и не­насытности к взрослому чувству, переросла в нежность, которая не столь требовательна и не подлежит критике. В то же самое время ребенок пытается обрести некоторую свободу от роди­телей и начинает искать дополнительные объекты любви и вос­хищения. Ему предстоит процесс отделения, который будет продолжаться на протяжении всего латентного периода. Пре­кращение зависимости от предметов детской любви по дости­жении половой зрелости считается признаком удовлетвори­тельного развития. Половое влечение, успешно пройдя все про­межуточные стадии, приобретает взрослые формы и обращается к объекту любви вне семьи индивида.

Однако обретение независимости от объекта первой и самой важной любви проходит только с определенными оговорками. Это как если бы родители сказали: «Ты, конечно, можешь от­делиться, но только если ты возьмешь нас с собой». Иначе го­воря, влияние родителей не прекращается, когда ребенок отда­ляется от них и даже когда его чувства по отношению к ним

затихают. Просто их влияние из внешнего становится внутрен­ним. Нам известно, что маленький ребенок подчиняется воле родителей только в их присутствии, то есть когда он испыты­вает страх перед их непосредственным вмешательством. На­едине с самим собой он безо всяких колебаний следует лишь своим прихотям. Его поведение меняется после исполнения ему двух или трех лет. Даже если взрослый, которому он подчиня­ется, выйдет из комнаты, он будет помнить, что можно и чего нельзя, и будет вести себя соответственно. Мы говорим, что, кро­ме сил, влияющих на него извне, он развил в себе внутреннюю силу, или внутренний голос, руководящий его поступками.

В среде психоаналитиков не возникает сомнений по поводу происхождения этого внутреннего голоса — совести, как его обычно называют. Это продолжает звучать голос родителей, только теперь изнутри, а не снаружи, как это было прежде. Ре­бенок как бы вобрал в себя часть матери или отца, или по край­ней мере повеления и запреты, исходившие от них, стали важ­ной частью его самого. В процессе роста эти «внутренние ро­дители» все больше перенимают запрещающую и требующую функцию родителей из внешнего мира и продолжают воспита­ние ребенка изнутри, даже без реальной родительской поддер­жки. Ребенок выделяет этому внутреннему авторитету почет­ное место в своем эго, считает его примером для подражания и нередко готов к рабскому подчинению ему, большему, чем в те времена, когда он подчинялся своим настоящим родителям.

Бедное это ребенка должно отныне стремиться к выполне­нию требований этого идеала — суперэго, как его называют в психоанализе. Когда ребенок не слушается его, он испытывает дискомфорт и чувство вины. Когда он действует в согласии с суперэго, он удовлетворен и доволен собой. Так как давние отношения между родителями и ребенком увековечиваются в бессознательном восприятии последнего, строгость или мяг­кость, преобладавшая в обращении родителей с ребенком, от­ражается во взаимоотношениях его эго и суперэго.

Возвращаясь к вышеизложенному утверждению, мы теперь можем сказать: ценой, которой ребенок обретает независимость от родителей, становится их слияние с его личностью. В то же время степень этого слияния определяется тщательностью воспитания.

50 Раздел I. Психоанализ раннего детства

Теперь несложно найти ответ на заданный ранее вопрос о разнице в воспитании детей в младшем возрасте и в латент­ный период.

Ребенок младшего возраста и его воспитатели противостоят друг другу как две враждующие силы. Родители хотят того, чего не хочет ребенок; ребенок хочет того, чего родители не хотят. Ребенок всем своим существом стремится к достижению своих целей; все, что могут сделать родители, — это прибегнуть к обе­щаниям, угрозам и силовым методам. Цели диаметрально про-,j тивоположны. Тот факт, что победу обычно одерживают роди­тели, следует приписывать только их преимуществу в силе.

В латентный период ситуация совершенно иная. Ребенок, те­перь устраивающий взрослого, больше не является неделимым целым. Как мы уже знаем, внутри него произошел раскол. Даже если его эго иногда все еще преследует свои прежние цели, его суперэго, преемник родителей, выступает на стороне воспитате­лей. Пределы возможностей воспитания теперь определяются находчивостью взрослых. Они идут по неверному пути, если по отношению к ребенку в латентный период его развития ведут себя так, как если бы они находились в абсолютной оппозиции;

поступая так, они лишают себя серьезного преимущества. Что им следовало бы сделать — так это обнаружить раскол в душе ребенка и вести себя соответственно. Если им удастся заключить союз с суперэго ребенка, то победа в борьбе инстинктивных по­буждений и социальной адаптации будет за ними.

На вопрос о взаимоотношениях учителя и класса (или вос­питателя и группы) теперь также проще найти ответ. Из выше­сказанного мы видим, что учителю достается в наследство не только Эдипов комплекс. От каждого из детей, находящихся под его присмотром, он получает роль суперэго, и таким образом приобретает право распоряжения над ними. Если он будет про­сто играть роль родителя в глазах каждого ребенка, то все нераз­решенные конфликты раннего детства разыграются снова, к то­му же зависть и соперничество разрушат группу. Но если он су­меет взять на себя роль их суперэго, примера подражания группы, то принудительное подчинение заменится на добровольное по­слушание. Кроме того, находящиеся под его руководством дети будут более привязаны друг к другу и станут единой группой.

Взгляд на детство с точки зрения психоанализа¹

Использование данных, полученных в анализе взрослых

Открытие того факта, что «истерические больные страдают главным образом от своих воспоминаний» (Brenr and Freud, 1893), стало началом психоанализа. Аналитики стали интере­соваться преимущественно прошлым своих пациентов, а не их актуальными переживаниями и в большей степени проблема­ми, свойственными этапам роста и развития, чем зрелости.

В связи с этим возросли надежды на то, что психоаналитики могут быть так же компетентны в вопросах детского психоана­лиза, даже если они работали только со взрослыми пациента­ми. Их знания в области психического развития и их понимание взаимосвязи между внутренними и внешними силами, кото­рые определяют индивидуальность каждого человека, долж­ны были автоматически разъяснить все вопросы, которые свя­заны с эмоциональным состоянием ребенка или его нормаль­ным развитием.

Однако следует заметить, что в то время было сделано очень мало для практического воплощений этих идей. Все усилия были направлены преимущественно на то, чтобы выработать и усовершенствовать методику, которая выявила новые факты, касающиеся последовательности либидозных фаз развития (оральная, анальная, фаллическая), Эдипова и кастрационно-го комплексов, амнезии раннего детства и т. д. Так как эти не­маловажные открытия основывались на выводах, сделанных в ходе психоанализа взрослых пациентов, метод «реконструк­ции» детских переживаний был поставлен во главу угла и на его основе были сформированы многие понятия, являющие со­бой костяк современного детского психоанализа.

С другой стороны, потребовалось не более одного или двух десятилетий подобных исследований до того, как ряд авторов

' Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа Т. II. М., 1999. С. 9-27.

52 Раздел I. Психоанализ раннего детства

вышли за рамки простой теории и начали претворять в жизнь новые решения в области воспитания детей. Анализ взрослых невротиков не оставил сомнений в том, как велико влияние ро­дительских отношений и отношений окружения, а также неис­кренности родителей в сексуальных вопросах, нереально высо­ких моральных требований, чрезмерной строгости так же, как и чрезмерной снисходительности, ненужных запретов, наказа­ний, раннего совращения. Изменить отношения путем улучше­ния условий воспитания и, таким образом, ввести так называе­мое психоаналитическое воспитание, которое помогло бы пред­отвратить развитие неврозов, казалось сложной задачей.

Теперь, по прошествии более пятидесяти лет, оглядываясь назад, мы видим длинную череду ошибок и неудач. В то время было практически невозможно составить полную, законченную систему стимулов, аффектов, взаимосвязей, орудий, функций и защитных механизмов эго, взаимозависимости и взаимодей­ствия ид и эго и вытекающих отсюда нарушений развития. Тео­рия психоанализа расширяла свои границы, за одним открыти­ем следовало другое. Применение соответствующих познаний в вопросах воспитания и предупреждение умственных заболе­ваний происходили не иначе как постепенно, шаг за шагом, следуя трудной и тернистой дорогой. По мере того как совер­шались новые открытия в области клинических исследований или теоретиками разрабатывались нововведения и изменения, они выносились на обсуждение, трансформировались в предуп­реждения и наставления для родителей и учителей и станови­лись неотъемлемой частью аналитического воспитания.

Последствия этих экстраполяции теперь хорошо известны. Так, в свое время, когда психоанализ особо подчеркнул совраща­ющее влияние ситуации, когда ребенок делит постель с роди­телями, и травматические последствия «первичной сцены» — наблюдения детьми полового акта родителей, последовали со­веты избегать 41изической интимной близости с детьми и пре­достережения от совершения сексуальных актов в присутствии даже самых маленьких детей. Когда в процессе анализа взрос­лых было подтверждено, что запрет на удовлетворение сексу­ального любопытства во многих случаях является причиной задержки интеллектуального развития, стало пропагандиро-

Взгляд на детство с точки зрения психоанализа 53

ваться раннее сексуальное просвещение. Когда обнаружилось, что истерические симптомы, фригидность, импотенция и т. д. восходят к запрету и последующему подавлению сексуальных проявлений детства, психоаналитическое воспитание было переориентировано на снисходительное, терпимое, либераль­ное отношение к проявлениям инфантильной прегенитальной сексуальности. Когда новая теория инстинкта определила аг­рессию как основное влечение, толерантность также была рас­пространена на появления ранней детской враждебности, же­лание смерти родителей и сиблингов и так далее. Когда опре­делили, что тревога играет центральную роль в формировании симптомов, все усилия были устремлены на то, чтобы снизить страх перед родительской властью и авторитетом. Когда чув­ство вины оказалось следствием конфликтов с внешним ми­ром, за этим последовал строгий запрет на все воспитательные меры, способствующие формированию суперэго. Когда новый структурный взгляд на личность возложил ответственность за поддержание внутреннего баланса на эго, это вылилось в необ­ходимость поощрения развития в детях силы эго, решительно оберегая их от воздействия, давления инстинктов. И уже в на­стоящее время, когда аналитические исследования были пере­ориентированы на самые ранние события первых лет жизни и высветили их значимость, последовавшие открытия привели к новым и в некоторых отношениях революционным способам ухода за грудными детьми.

Благодаря этим длительным н тщательным разработкам психоаналитическое учение ие может быть признано несисте­матичным. Более того, его развитие проходило по спирали — вначале внимание концентрировалось на свободе побуждений, затем на силе эго, потом вновь на сохранении либидозных от­ношений. В поисках факторов, вызывающих отклонения, и за­щитных мер использовались последние психоаналитические исследования, которые обеспечивали более удачное решение проблемы.

Одни из советов, данных родителям в тот период, были со­гласованы друг с другом, другие — прямо противоположными и взаимоисключающими. Некоторые из них оправдывали са­мые радужные надежды. Таким образом, психоанализ числит

54 Раздел I. Психоанализ раннего детства

среди своих успехов большое доверие и доброжелательное от­ношение между родителями и детьми, которое было достигну­то после того, как появилась искренность в обсуждении сек­суальных вопросов. Другая победа была одержана над упрям­ством, свойственным определенной стадии раннего возраста, которое исчезало почти во всех случаях без исключения после того, как были выявлены все проблемы анальной фазы и при­няты соответствующие меры. Также после того, как в соответ­ствии с установлением более внимательного и тщательного яюдхода к оральным потребностям изменилось отношение к кормлению младенцев и отнятию их от груди, исчезли некото­рые свойственные детям нарушения питания. Определенные типы расстройства сна (например, проблемы засыпания) были устранены после того, как смягчилось отношение к мастурбации, сосанию пальца и другим видам аутоэротических действий.

С другой стороны, не было недостатка в разочарованиях и сюрпризах. Неожиданностью явилось то, что, даже если детям доступно и простым языком разъясняют вопросы секса, это воспринимается неадекватно и что они упорно продолжают верить в собственные представления о сексе, которые изобра­жают отношения между взрослыми в соответствующих возра­сту понятиях оралыюсти и апальности, жестокости и грубости. Не менее неожиданным стало то, что снятие запрета на мас­турбацию имело — кроме позитивных последствий — опреде­ленный нежелательный эффект в формировании характера, а именно ликвидация чувства напряженности и борьбы, кото­рое, несмотря на его патогенное влияние, служило также фун­даментом морального воспитания (Lampl-de Groot, 1950). Кро­ме того, избавление ребенка от тревоги оказалось невыполни­мой задачей. Родители делали все возможное, чтобы ребенок не испытывал страха перед ними, но это привело только к тому, что возрастало чувство вины, то есть страх ребенка перед соб­ственной совестью. В свою очередь, снижение строгости супер-эго приводит к тому, что ребенок становится подвержен всем возможным тревогам, то есть чувствует беззащитность перед давлением своих инстинктов.

В итоге, несмотря на множество открытий, психоаналити­ческое воспитание так и остается перед целью, поставленной

Взгляд на детство с точки зрения психоанализа 55

с самого начала. Было бы справедливо, если бы дети, выросшие в современных условиях, хотя бы в некоторой степени отлича­лись от предыдущих поколений, но они не свободнее от страха и от конфликтов, и они в не меньшей степени подвержены не­вротическим и другим психическим заболеваниям. Согласно вышесказанному, не существует «панацеи от невроза». Само деление на ид, эго и суперэго дает нам представление о физи­ческой структуре, в которой каждая часть имеет свое специфи­ческое происхождение, определенные цели и предпочтения и свой индивидуальный режим функционирования. По опреде­лению различные психологические факторы находятся в проти­воречии друг с другом, и это порождает внутренние разногласия, которые воплощаются в сознании как психические конфликты. Эти последние существуют там, где имеет место сложное струк­турное развитие личности и характера. Конечно, есть примеры, когда «психоаналитическое воспитание» помогает ребенку при­нимать правильные решения, которые способствуют сохране­нию его психического здоровья. Но также есть и много других, когда внутренние конфликты не могут быть предотвращены и становятся причиной тех или иных отклонений в развитии пси­хики.

Возникновение детского анализа и его последствия

Многие сомнения и неопределенные моменты были разреше­ны с появлением детского анализа. Психоаналитики прибли­зились еще на один шаг к определению того, что должно было быть определено в самом начале — к детским ожиданиям и их реализации.

Для психоаналитической детской психологии, которая до этого базировалась исключительно на реконструкции анализа взрослых, таким образом открывался второй обширный источ­ник. Для аналитиков стало важной теоретической задачей срав­нение и противопоставление экспериментальных данных того и другого вида. Но детский психоанализ основывался не толь­ко на этом. Помимо изучения «взаимосвязей между конкрет­ным окружением и развитием способностей ребенка» было

56 Раздел I. Психоанализ раннего детства

выявлено «множество интимных подробностей о жизни детей», а именно то, что «фантазии, так же как и обычные пережива­ния, возможно наблюдать, если только психоаналитик обес­печит обстановку, в которой мечты и ночные кошмары ребенка становятся понятными»'. Для аналитических терапевтов важ­но, что в раннем анализе для сознания пациента и наблюде­ния аналитика еще доступны инфантильные комплексы и их патологические последствия, то есть аналитик работает с воз­растом, в котором пока еще не достигли своей полной силы ин­фантильная амнезия и покровные воспоминания.

Подробное изучение проблем детства, которые вытекают из многолетней практики психоанализа, основывается на индиви­дуальном подходе к развитию личности, что отличается от взгля­дов тех коллег, которые видят детский анализ только через при­зму выводов, сделанных па основе наблюдений над взрослыми. Поэтому детские аналитики не только предлагают долгождан­ные подтверждения аналитических предположений, они также содействуют нахождению решений, поскольку альтернативные гипотезы продвигаются реконструктивными методами². Они смещают акценты на специфические области и вносят коррек­тивы в традиционные взгляды (Л. Freud, 1951). И кроме всего прочего, они, как я попытаюсь показать далее, могут также вне­сти свой вклад в метапсихологию и теорию психоаналитической терапии.

Непосредственное наблюдение детей на службе психоаналитической детской психологии

В своих теоретических рассуждениях аналитики недавно «при­шли к соглашению, что психоанализ (и в особенности детский) не следует ограничивать данными, полученными с помощью исключительно психоаналитических методов» (Heinz Hart-тапп, 1950а). Несколько иначе обстояло дело на практике. Уже после выхода в свет «Трех очерков по теории сексуальности»

' CM:.En]stKns(1951). ² Ernst Kris (1950); Robert Waelder (1936).

Взгляд на детство с точки зрения психоанализа 57

(Freud, 1905) первое поколение аналитиков начало наблюдать и описывать поведение своих детей с учетом деталей инфан­тильной сексуальности, Эдипова и кастрационного комплек­сов. Воспитатели детских садов, школьные учителя, люди, работающие со взрослыми, делинквентными и малолетними преступниками, применяли аналитические методы в своей ра­боте в 20-х и 30-х годах, задолго до того, как такая работа — уже после войны — развернулась в систематическое и организован­ное предприятие.

Тем не менее, что касается наблюдений вне аналитической ситуации, аналитики, обычно имеющие дело с вытесненным и бессознательным материалом, испытывали к этому сильное недоверие, прежде чем смогли включить в сферу своих интере­сов результаты наблюдений внешнего поведения. В этом отно­шении будет небесполезно осветить отношения между психо­анализом и непосредственным наблюдением* в их развитии за последние годы. На вопрос — возможно ли с помощью иссле­дования поверхности сознания постичь структуру, механизмы функционирования и содержание личности — в разное время отвечали по-разному, и лишь с открытиями в области детского развития этот вопрос все чаще получает положительный ответ. Хотя не существует строгой исторической последовательнос­ти, которую можно было бы проследить, есть определенные аспекты и факторы, которые отчасти последовательно, а отча­сти разрозненно освещают этот вопрос.

Сосредоточенность аналитиков исключительно на глубинном материале

На раннем этапе развития психоанализа и задолго до того, как зародился детский анализ, отношения между анализом и по­верхностным наблюдением характеризовались в целом как от­рицательные и враждебные. Это было время открытий бес­сознательного и постепенного развития аналитических мето­дов — двух направлений, которые неразрывно связаны друг с другом. Задачей пионеров психоанализа было скорее подчерк­нуть различие между наблюдением и скрытыми импульсами,

См.: HeimHartmann (1950а).

58 Роздел I. Психоанализ раннего детства

чем их тождественность, чем попытаться установить факт су­ществования скрытой, то есть бессознательной мотивации. Кроме того, проводимая работа имела оппозицию в лице обще­ственности, которая отказывалась верить в существование бес­сознательного, к которому сознание не имело свободного до­ступа, или в возможность влияния на сознание таких факторов, которые недоступны непосредственному наблюдению. Непро­фессиональная публика была склонна наделять аналитиков сверхъестественной способностью раскрывать самые сокровен­ные тайны человека с первого взгляда и упорствовала в своих заблуждениях, несмотря на все заявления аналитиков о том, что в своей работе они пользуются трудоемкими и медлитель­ными методами, без которых видят не более чем микробиолог, лишенный своего микроскопа. Психиатры, даже признанные, не делают различий между реальными случаями изнасилова­ния отцами-психотиками своих дочерей и бессознательными, скрытыми влечениями Эдипова комплекса и называют первые вместо вторых «фрейдистскими фактами». В известном в свое время уголовном деле судья в своем обвинении даже ссылался на тот факт, что повсеместно сыновья желают смерти своим от­цам, не учитывая при этом того, какие психические деформации необходимы, чтобы бессознательные и вытесненные импульсы стали сознательными намерениями и воплотились в действии.

Академические психологи, в свою очередь, пытались про­верить или опровергнуть правомочность Эдипова комплекса с помощью вопросников и анкет, то есть методами, которые в принципе по своей природе не способны проникнуть за барье­ры, отделяющие сознательный разум от бессознательного, и об­наружить у взрослых вытесненные остатки инфантильных эмо­циональных стремлений.

Также и молодое поколение аналитиков этого времени было склонно смешивать содержание бессознательного с его очевид­ными проявлениями. В обучающих психоаналитических кур­сах, посвященных интерпретации сновидений например, на протяжении многих лет одной из наиболее трудных задач для инструкторов было обучить дифференцировать скрытое и яв­ное содержание сновидений и внушить студентам, что бессозна­тельное стремится не проявляться на поверхности незамаски-

Взгляд на детство с точки зрения психоанализа 59

рованным в процессе работы над сном и что сознательное со­держание сна косвенным образом выражает скрытое содержа­ние. Кроме того, стремясь проникнуть за границы сознания и навести мост между поверхностью и глубиной, многие пыта­лись увидеть за внешними проявлениями страдающих от спе­цифических бессознательных импульсов кровосмесительные или садомазохистские фантазии, кастрационные тревоги, же­лания смерти и т. д. — попытки, которые в то время были не­осуществимы и, следовательно, ошибочны. Неудивительно, что в подобных условиях всех студентов-психоаналитиков предосте­регали от того, чтобы пытаться использовать метод внешнего наблюдения, их не обучали работе с пациентами путем объясне­ния вытесненного материала и они не могли иметь дело с ме­тодами, которые только представляют угрозу главной анали­тической задаче — совершенствованию самой аналитической техники.

Производные бессознательного как материал для наблюдения

В тот же период существовали и другие открытия и факторы работы, которые помогали смягчить такой бескомпромиссный подход по отношению к поверхностному наблюдению. В кон­це концов, аналитики использовали в целях терапии не бес­сознательную часть психики человека саму по себе, а ее про­изводные.

Аналитическое сообщество, разумеется, ограничивалось спе­цифическими мерами, которые способствовали получению та­ких производных посредством полной релаксации, в которой пациент легко подчиняется таким условиям, как временное прекращение действия его критической функции, что делает возможным появление и выражение свободных ассоциаций;

исключение моторной подвижности, которое способствует тому, что даже наиболее опасные импульсы могут быть верба­лизованы безобидно, без всяких последствий; использование личности аналитика в качестве объекта для переноса прошлых переживаний и т. д. Но, несмотря на то что с помощью этих технических приспособлений производные бессознательного становятся более обильными и проявляются в более четкой

60 Раздел I. Психоанализ раннего детства

последовательности, они прорываются из глубины и вторгаются в сознание не только в условиях аналитической сессии. В той степени, насколько аналитик готов вне зависимости от условий и обстоятельств воспринять проявления бессознательного, на­столько же он склоняется учитывать их в качестве «рабочего материала». У взрослых это оговорки, ошибочные и симптома­тичные действия, которые выражают подсознательные и бес­сознательные побуждения, сюда же следует отнести типичные сновидения и символику сновидений, значение которых может быть раскрыто и без интерпретационной работы. У детей, кро­ме того, это элементарные сновидения, которые обнаруживают скрытые желания, а также мечты, грезы, которые предоставля­ют данные, касающиеся стадии либидозного развития малень­кого пациента с минимальными искажениями. Примером пос­ледних служат героические фантазии и фантазии избавления, которые свойственны мальчикам в период наивысшего разви­тия их маскулинных стремлений; фантазии о семье и фантазии близнецов (Dorothy Biirlingham, 1952), свойственные детям в латентный период как свидетельство разочарования родителя­ми; фантазии об избиении, наличие которых указывает на фик­сацию на садсмазохистской, анальной стадии инфантильной сексуальности. Всегда находились аналитики, которые в боль­шей мере, чем остальные, использовали подобные проявления для выявления бессознательного контекста. Однако та просто­та, с которой они выявляли эти связи, могла ввести их в соблазн отказаться от полного сотрудничества с пациентом, не загляды­вать глубоко в бессознательное и игнорировать сопротивление. Но то же отношение к бессознательному, которое может пре­вратить правильного аналитика в «дикого», является необхо­димым условием для аналитического наблюдателя, который с помощью подобных методов может переводить различные виды внешних проявлений в ценную аналитическую информацию.

Защитные механизмы как материал наблюдения

Внешние проявления подсознания у взрослых и детей стано­вятся еще более явными для аналитиков, когда внимание сосре­доточено не только на подтексте и производных бессознатель­ного, то есть на побуждениях, фантазиях, образах и так далее,

Взгляд на детство с точки зрения психоанализа б 1

но и на методах эго, препятствующих проявлению этих факто­ров в сознательном поведении. Хотя эти механизмы сами по себе являются автоматическими и бессознательными, их результаты достаточно явственны для наблюдателя-аналитика. Что, разу­меется, не относится к такому механизму эго, как вытеснение. Ясное и простое, оно не оставляет никаких следов своей дея­тельности, на поверхности не остается ничего, кроме отсутствия тех склонностей и стремлений, которые, согласно психоанали­тическому представлению о норме, являются обязательными компонентами личности. Если, например, родители описывают свою маленькую дочь как «нежную, ласковую, скромную, по­слушную», аналитик отметит очевидное отсутствие таких свой­ственных детству качеств, как жадность и агрессия. Если роди­тели подчеркивают, что их старший ребенок «любит младших», аналитик будет искать скрытую зависть и ревность. Если ребе­нок описан родителями как «безразличный и не проявляющий интереса к различиям между мальчиками и девочками, детским гениталиям, взаимоотношениям между родителями», для нас очевидна внутренняя борьба, которая приводит к сознательно­му угашению здорового сексуального любопытства, и т. д.

К счастью, существуют и другие защитные механизмы, ко­торые облегчают работу аналитика. Одним из них является формирование реакции, которое по определению выявляет скрытые мотивы реальных действий. Маленький мальчик, ис­пытывающий сильный страх «всегда, когда отец вечером или в ненастную погоду уходит из дома», выдает тем самым свое вы­тесненное желание его смерти; то же самое касается детской тревоги, когда ребенок ночью прислушивается к дыханию спя­щего сиблинга, который, если недосмотреть, «может умереть во сне». Свойства стыда, жалости, отвращения, как известно, при­обретаются детьми не иначе как в результате внутреннего со­противления проявлениям эксгибиционизма, жестокости, жела­ния пачкаться; их появление, таким образом, является ценным диагностическим указателем. Подобным образом сублимации очень легко могут быть сведены к ими символизируемым при­митивным импульсам, от которых они произошли. Проекции маленьких детей выдают их восприимчивость к множеству не­желательных качеств и установок и т. д.

62 Раздел I. Психоанализ раннего детства

Перенимая передовой психоаналитический опыт, аналити­ки также проявляют все больший интерес к проявлениям спе­цифических комбинаций установок, то есть личностным ти­пам, которые можно заметить невооруженным глазом и кото­рые могут дать значимую информацию. Этот путь был открыт благодаря углубленному изучению генетических корней навяз­чивого характера, специфические свойства и наклонности кото­рого — аккуратность, опрятность, упрямство, пунктуальность, скупость, нерешительность, накопительство и т. д. — берут свое начало из бессознательных аналыю-садистских стадий, побуж­дений. Неясно, почему этот феномен, хотя и был изучен в чи­сле первых, остается единственным в отношении инструктив­ных связей между поверхностными и глубинными процессами. Здесь мы разделяем высказанное 3. Фрейдом предположение, «что и другие свойства характера сходным образом являются конденсатами или реактивными образованиями определенных прегенитальных формаций...» (1932).

Фактически, с момента написания этих строк в 1932 году, уже подтвердилось множество таких гипотез, особенно в отно­шении орального и генитального типов характера, в частности относительно детей младшего возраста. Если ребенок проявля­ет жадность, алчность, стремление к зависимости, требователь­ность или если у него развит страх отравления или он отказы­вается от пшци и т. д., очевидно, что угроза его развитию и про­грессу проистекает из точки его фиксации на оральной стадии. Если он демонстрирует крайнюю амбнциозиость, связанную с импульсивным поведением, мы делаем заключение о фиксации на гениталыюй стадии. Во всех этих примерах связи между вытесненным содержанием ид и проявляющимся эго так не­оспоримы и прочны, что аналитику достаточно одного взгля­да, чтобы сделать точные выводы: что происходит или уже про­изошло в потайных уголках человеческого сознания.

Другие формы детского поведения как материал наблюдения

Постепенно с течением времени возникало «осознание того, что определенные знаки и сигналы, проявляющиеся в пове­дении человека, могут быть небесполезны для аналитика»

г

Взгляд на детство с точки зрения психоанализа 63

(Hartmann, 1950a). Многие поступки ребенка в результате ана­лиза становятся понятными и могут быть выявлены те бессоз­нательные моменты, которые лежат в их основе. Очевидность такого факта, как формирование реакции, побудила аналити­ков собирать дополнительные сведения, которые имеют одина­ково стабильные и неизменные связи со специфическими мо­тивами ид и его производными.

Если брать за отправную точку тот факт, что исполнитель­ность, чувство времени, чистоплотность и не агрессивность являются безошибочными указаниями пережитых, относящих­ся к прошлому конфликтов, в основе которых лежат анальные стремления, тогда представляется возможным установить по­добные указатели и для конфликтов фаллической фазы. Мож­но отметить застенчивость и скромность, которые являются реактивными образованиями и как таковые сменяют предше­ствующие эксгибиционистские тенденции, а также поведение, описываемое обычно как шутовство, фиглярство, которое в анализе раскрывается как искаженная форма фаллического эксгибиционизма, представление о котором как об индивиду­альной особенности сменилось представлением о нем как о дефек­те и изъяне. Преувеличенная мужественность и бросающаяся в глаза агрессия являются сверхкомпенсацией, которая выдает лежащий за ней страх кастрации. Жалобы на плохое обращение и предвзятое отношение являются очевидной защитой от пас­сивных фантазий и желаний. Если ребенок жалуется на чрез­мерную скуку, мы можем быть уверены, что он насильственно вытесняет из сознания свои фантазии о мастурбации и мысли о занятиях ею.

Наблюдение за поведением детей в течение болезни также позволяет сделать заключения об их внутреннем психическом состоянии. Дети могут искать утешения в своем окружении или отдалиться от окружающих, стремясь к уединению и по­кою; то, какой из этих двух типов поведения он выбирает, вы­дает то, в какой степени его нарциссизм превышает или уступает силе его привязанности к объективному миру. Кроткое подчи­нение установленным доктором режиму, диете и ограничени­ям подвижности и т. д., которое часто ошибочно приписыва­ется мнимой благоразумности и рассудительности ребенка,

64 Раздел I. Психоанализ раннего детства

свидетельствует либо об удовольствии, извлекаемом им от ре­грессии к пассивному состоянию с сопутствующими ему забо­той и любовью окружающих, либо о чувстве вины, то есть о вос­приятии ребенком болезни как заслуженного наказания. Если поведение ребенка напоминает поведение ипохондрика, озабо­ченного своим здоровьем, это сигнализирует о недостатке вни­мания со стороны его окружения.

Даже наблюдение за типичной игровой деятельностью де­тей предоставляет множество полезной информации. Рисова­ние, конструирование, лепка, игры на воде и на песке — хорошо известные виды сублимации анальных и генитальных жела­ний. Когда ребенок разбирает игрушки с целью узнать, что внут­ри, это выдает сексуальное любопытство. Показательным явля­ется даже то, как маленький мальчик играет в железную дорогу:

его основное удовольствие является следствием серии аварий (как символ заинтересованности сексуальной жизнью родите­лей); он сосредоточен на постройке тоннелей и подземных ли­ний (выражает интерес к внутренним органам); вагоны и машины всегда тяжело нагружены (как символ беременности матери); скорость и исправность являются для него основны­ми факторами (как символ сексуальной активности). Предпоч­тение мальчиками той или иной позиции на футбольном поле во время игры символизирует их отношение к атаке, обороне, столкновению, успеху, поражению и в итоге — к активной мас-кулинной роли. Увлеченность девочки лошадьми либо скрывает примитивные аутоэротические желания (если девочка получа­ет удовольствие от ритмичных движений лошади), или указы­вает на идентификацию с ухаживающей матерью (если девоч­ке доставляет удовольствие ухаживать за лошадью, смотреть за ней и т. д.), либо зависть к пенису (если она идентифицирует себя с большим, сильным животным и расценивает его как часть собственного тела), или ее фаллические сублимации (при ее стремлении умело обращаться с лошадью, управлять ею, вы­дрессировать ее и т. п.).

Детские привычки питания значат для опытного наблюда­теля больше, чем просто «фиксация на оральной фазе», кото­рой приписывается большинство пристрастий в еде и наиболее ярким представителем которой является детское обжорство.

Взгляд на детство с точки зрения психоанализа 65

Если углубиться в детали, можно обнаружить и другие подоб­ные факторы. Помимо этого, так как нарушения приема пищи являются образующим фактором, характеризующим опреде­ленную фазу и уровень развития ид и эго, их детальное наблю­дение и направление в нужное русло улучшают функциониро­вание сигнальных и знаковых функций поведения.

Необходимо упомянуть и об одежде, еще одной области, которая может предоставить наблюдателю очень ценный мате­риал. Хорошо известно, что эксгибиционизм может быть перене­сен с самого тела на одежду и проявиться в форме тщеславия. Вытеснение и сопротивление предстают как пренебрежение к материалу одежды. Чрезмерная сензитивность по отношению к плотному, жесткому, «колючему» материалу указывает на подавляемый кожный эротизм. У девочек, испытывающих не­приязнь к анатомическим особенностям своего тела, это выра­жается в избегании ношения женской одежды, неприятии вся­ческих оборок, украшений и т. п., либо, напротив, в сильном пристрастии к кричащим, дорогостоящим нарядам.

Таким образом, разнообразные формы отношений и поведе­ния детей, в том числе и вне анализа — дома, в школе, в компа­нии сверстников или взрослых, являются, как было показано, почти неисчерпаемыми источниками наблюдения.

Так как каждый перечисленный тип поведения генетичес­ки связан со специфическим инстинктивным побуждением, из которого он происходит, это дает возможность на основании результатов наблюдений за детским поведением делать непо­средственные заключения об определенных скрытых от созна­ния отношениях и конфликтах, играющих важную роль.

Фактически среди всего этого обилия информации не сле­дует забывать, что велика возможность ошибки. Для одних ана­литиков выводы подобного рода не имеют практической цен­ности, или, точнее выражаясь, они совершенно бесполезны на практике. Для того чтобы сделать их основой, толкование долж­но как игнорировать защитные механизмы эго, которые восста­ют против бессознательного (а это означает недовольство па­циента), так и усиливать сопротивление.

Далее, не должна быть превышена зона влияния. Наряду с поведенческими факторами, которые становятся явными,

3 А. Фрейд

66 Раздел I. Психоанализ раннего детства

существует множество других, которые происходят от одного или нескольких подсознательных побуждений и не привязаны ни к одному из них. Без объяснения путем анализа эти формы поведения остаются неразгаданными.

Эго в непосредственном наблюдении

Хотя в областях, описанных выше, непосредственный наблю­датель оказывается в невыгодном положении по сравнению с практикующим аналитиком, его положение значительно улуч­шается с включением психологии эго в сферу психоаналити­ческой работы.

Поскольку эго и суперэго являются сознательными образо­ваниями, непосредственное, то есть поверхностное, наблюде­ние становится подходящим средством исследования в добав­ление и в сочетании с методами глубинной психологии.

Например, нет расхождений в вопросе использования на­блюдения за пределами аналитической сессии, по отношению к свободной от конфликтов области эго, то есть разным систе­мам эго, которые служат ощущению и восприятию. Несмотря на тот факт, что результаты их деятельности имеют большое значение для интернализации, идентификации и формирова­ния суперэго, то есть для процессов, которые доступны только в процессе анализа, сами по себе эго и суперэго, а также степень их влияния доступны оценке и измерению со стороны созна­тельных процессов.

Кроме того, поскольку эго-функции являются связанными, аналитик почти в равной степени прибегает к наблюдению как в ситуации анализа, так и за ее пределами. Контроль эго ребенка над двигательными функциями и развитием речи, например, может быть исследован при помощи непосредственного наблюдения. Память может быть исследована тестированием в том, что каса­ется ее продуктивности и объема, но только аналитическое иссле­дование поможет установить ее зависимость от принципа удо­вольствия (помнить только приятное и забывать неприятное). Успешное ^функционирование или дефекты тестирования реаль­ности обнаруживаются в поведении. Синтетическая функция, с другой стороны, работает незаметно, и ее нарушения обнару­живаются в анализе, за исключением наиболее тяжелых, серь-

Фантазии и оброзы избиения 71

избиения, подобные описанным у Фрейда. Поначалу содержа­ние их оставалось достаточно однообразным: «Взрослый бьет мальчика». Несколько позднее содержание изменилось: «Взрос­лые бьют мальчиков». Кто были эти мальчики, кто были эти взрослые, оставалось неизвестным, так же как почти всегда было неясно, за какую провинность следует наказание. Мы мо­жем предположить, что девочка представляла эти сцены доста­точно живо, но скудно и неопределенно излагала их содержа­ние в процессе анализа. Каждая фантазия, часто очень краткая, сопровождалась сильным сексуальным возбуждением и завер­шалась актом мастурбации.

Проявляющееся вместе с фантазией чувство вины у девоч­ки Фрейд объяснял следующим образом. Он говорил, что эта фантазия избиения вторична и замещает в сознании более ран­нюю неосознаваемую стадию, в которой участники, неизвест­ные в настоящий момент, были хорошо знакомы и значимы:

мальчик — это сам ребенок; взрослый — его отец. Но и эта ста­дия, согласно Фрейду, не является исходной; ей предшествует более ранняя, которая относится к наиболее активному перио­ду действия Эдипова комплекса и которая, согласно представ­лениям о регрессе и подавлении, в трансформированном виде появляется на второй стадии. На первой стадии тот, кто бьет, — это по-прежнему отец; но тот, кого бьют, — это не сам ребенок, а другие дети, братья или сестры, то есть те, кто претендует на отцовскую любовь. На этой первой стадии, таким образом, вся любовь предназначена ребенку, а наказания и взыскания — другим. Вместе с подавлением Эдипова комплекса и возраста­нием чувства вины наказание неизбежно оборачивается на са­мого ребенка. В то же время, как результат регрессии с гени-тальной на прегенитальную анально-садистскую организацию сцена избиения может все еще быть использована как выраже­ние ситуации любви. По этой причине формируется вторая версия, которая в силу своей символичности должна оставаться неосознаваемой и быть замещена третьей, более соответствую­щей логике подавления. Таково происхождение возбуждения и чувства вины на третьей стадии или версии; скрытое посла­ние же этой странной фантазии остается прежним: «Папа лю­бит только меня».

72 Раздел II. Фантазии и агрессия

В нашем случае чувство вины, возрастающее вместе с осо­знанием подавленной борьбы за отца, вначале слабо связыва­лось с содержанием непосредственно фантазий (позднее также осуждалось с самого начала), больше с завершающим регуляр­ным актом аутоэротического удовлетворения. По этой причи­не в течение нескольких лет маленькая девочка непрерывно возобновляла неизменно оканчивающиеся неудачей попытки разделить одно и другое, то есть оставить фантазии как источ­ник удовольствия и в то же время отказаться от сексуального удовлетворения, которое не соответствовало требованиям ее иго. В этот период она непрерывно варьировала и дополняла содержание фантазий. В стремлении извлечь максимальное удовольствие приемлемым путем и оттянуть как можно дольше запрещенное окончание девочка нагромождала всевозможные дополнения, не столь важные, не очень подробные. Она изоб­ретала сложные организации и целые учреждения, школы, ре­формации в качестве декораций для сцен избиения и выра­ботала твердые правила и нормы, управляющие условиями извлечения удовольствия. В этот период времени в роли изби­вающих неизменно выступали учителя; только позднее и в ис­ключительных случаях появляются отцы мальчиков — в основ­ном в роли наблюдателей. Но даже в этих тщательно разработан­ных фантазиях действующие фигуры остаются схематичными;

им отказано в таких определяющих характеристиках, как имя, внешность, персональная история.

Я не считаю, что подобная отсрочка сцен, связанных с удов­летворением, и продление фантазии всегда являются выраже­нием чувства вины, результатом попыток отделить фантазию от мастурбации. Такие же механизмы работают и в фантазиях, не связанных с чувством вины. В этих случаях они служат на­гнетанию напряжения и, таким образом, также предвосхища­ют окончательное удовлетворение.

Давайте проследим дальнейшие превратности фантазии из­биения этой девочки. С возрастом усиливаются все стремления ^;

эго, которые включают теперь моральные требования окружаю­щего мира. Это все больше становится препятствием для фанта­зий, б которых концентрируется и выражается сексуальная жизнь девочки. Она бросает свои неизменно безуспешные

Фантазии и образы избиения 73

попытки отделить фантазии избиения и аутоэротическое удов­летворение; запрет усиливается и распространяется теперь на содержание фантазий. Нарушить этот запрет удается только после длительной борьбы с искушением, которая сопровожда­ется отчаянными самоупреками, угрызениями совести и вре­менными депрессивными настроениями. Удовольствие, извле­каемое из фантазии, все чаще оказывается сопряженным с не­приятными ощущениями до и после. И поскольку фантазии избиения не служат больше извлечению удовольствия, они случаются все реже и реже.

II

Примерно в то же время, вероятней всего между 8 и 10 годами (точный возраст опять невозможно установить), у девочки по­являются новые фантазии, которые она сама называет «милые истории» в противоположность безобразным фантазиям избие­ния. Эти «милые истории», по крайней мере на первый взгляд, представляют собой красивые и приятные сцены с проявления­ми исключительно доброго, деликатного и нежного поведения. У каждого действующего лица есть имя, внешность, индиви­дуальность с множеством деталей, личная история. Известны семейные обстоятельства, друзья и знакомые участников ис­торий, их взаимоотношения, и каждая деталь их повседневной жизни максимально приближена к реальности. Оформление историй меняется вместе с переменами в жизни девочки, так­же часто в свои фантазии она включает фрагменты из прочи­танного. После каждого завершенного эпизода девочка испы­тывает глубокое ощущение счастья, слегка омрачаемое слабым чувством вины; больше никакой аутоэротической активности с этим не связано. Поэтому такие фантазии могли становиться все более значимой частью детской жизни. Здесь мы сталкива­емся с тем, на что обращал внимание Фрейд: художественная надстройка, которая несет в себе символическое значение для автора. Далее я постараюсь показать, насколько досто­верно мы можем судить о том, что рассматриваемые фанта­зии являются надстройкой над мазохистскпми фантазиями избиения.

74 Раздел II. Фантазии и агрессия

Сама девочка не осознавала каких-либо пересечений меж­ду милыми историями и фантазиями избиения и в то время, без сомнений, отрицала бы это. Для нее фантазии избиения пред­ставляли собой нечто безобразное, предосудительное и запре­щенное, в то время как милые истории являлись выражением всего, что приносит счастье и радость. Взаимосвязь между ними просто не могла существовать; и было непостижимо, что пер­сонажи из милых историй иногда появлялись в фантазиях из­биения.

Обе фантазии разграничивались с такой тщательностью, что каждое появление фантазии избиения, которым иногда удавалось пробиться, должно было быть наказано временным лишением милых историй.

Я упоминала ранее, что в процессе анализа девочка крайне поверхностно рассказывала о фантазиях избиения, демонстри­руя при этом все признаки смущения и сопротивления, и рас­сказ ее состоял из коротких и неясных намеков, из которых аналитик в результате длительных усилий должен был восста­навливать истинную картину. В противоположность такой сдер­жанности она только в первый раз испытывала напряжение и, преодолев первоначальные затруднения, всегда ярко и со все­возможными подробностями описывала различные события из милых историй. Казалось, что она никогда не устает говорить и что удовольствие от этого она получает чуть ли не большее, чем от процесса фантазирования. Благодаря этому было неслож­но составить ясное представление о действующих лицах и обстоя­тельствах. Выяснилось, что девочка сочинила не одну, а целую серию историй, которые можно назвать «истории с продолже­нием», поскольку в них сохраняются персонажи и сквозное повествование. Среди этих историй с продолжением одна вы­деляется как наиболее важная: в ней задействовано максималь­ное количество персонажей, она самая продолжительная и пре­терпевала больше различных трансформаций. Более того, от нее берут начало другие истории — как в легендах и мифах, ко­торые превращаются затем во множество вполне самостоятель­ных сказок. Наряду с основной существует и несколько второ­степенных, более или менее значимых, историй, которые ис­пользуются по очереди, и все они построены по одному и тому

Фантазии и образы избиения 75

же сценарию. Чтобы показать, как строится такая фантазия, я выбрала одну из самых кратких милых историй, которая в силу своей ясности и простоты наилучшим образом подходит для этих целей.

В 14 или 15 лет, уже имея опыт сочинения историй с про­должением, девочка по случаю наткнулась на сборник сказок для мальчиков; среди прочих там была одна короткая история про средневековье. Она прочитала ее раз или два с живейшим интересом; затем вернула книжку владельцу и никогда ее боль­ше не видела. Ее воображение, однако, было уже захвачено об­стоятельствами и героями, описанными в книге. Далее, увле­ченная сказкой, девочка принялась развивать сюжет так, будто это была ее собственная фантазия, и с тех пор эта история за­няла в ее милых историях одно из самых важных мест.

Несмотря на несколько предпринятых в процессе анализа попыток, оказалось невозможным хотя бы приблизительно установить содержание прочитанной истории. Изначальный вариант был раздроблен на отдельные куски, которые перепле­тались с воображаемой действительностью так, что оказалось невозможным разделить заимствованные и собственные эле­менты фантазии. Поэтому все, что мы можем сделать, — и что должен был сделать аналитик, — это оставить попытки отде­лить одно от другого, которые в любом случае не имеют прак­тического значения, и работать с содержанием, безотноситель­но к его источнику.

Сюжет фантазии был следующий. Средневековый рыцарь вовлечен в наследственную вражду с другими аристократами, которые объединились против него. Во время битвы пятнадца­тилетний знатный юноша (возраст девочки) был захвачен ору­женосцем рыцаря и доставлен в замок, где в течение долгого времени держался в плену. В финале он был освобожден.

Вместо того чтобы развивать и продолжать сказку (как публикацию с продолжением), девочка использует сюжет как основу для других своих фантазий. В этот сюжет она встав­ляет второстепенные и основные эпизоды, каждый — готовая самостоятельная сказка, составленная как настоящий роман, со вступлением, развитием сюжета и кульминацией. При этом девочка не считает необходимым выстраивать события

76 Раздел II. Фантазии и агрессия

в логическую цепочку. В зависимости от своего настроения она может возвращаться к предыдущим или последующим событи­ям сказки, вставлять новые эпизоды до тех пор, пока главный сюжет не окажется в опасности быть погребенным этими до­полнениями.

В этой самой простой из всех ее фантазий были задейство­ваны только два действительно значимых героя; всех осталь­ных можно описать как случайные и второстепенные персона­жи. Первый — это знатный юноша, который наделен автором всевозможными позитивными и привлекательными чертами;

другой — рыцарь из замка, который выписан мрачными и зло­вещими красками. В дальнейшем противопоставление их друг другу только усиливается благодаря включению эпизодов из их семейных историй — таким образом, вся обстановка отражает очевидный непримиримый антагонизм между тем, кто силен и могуществен, и тем, кто слаб и находится во власти сильного.

Вступительная сцена посвящена их первой встрече, в кото­рой рыцарь пытает узника на дыбе, вынуждая его выдать тай­ну. Мы видим полную беспомощность юноши и его ужас перед рыцарем. Эти два момента являются основными во всех по­следующих ситуациях. Например, рыцарь пытает юношу и уже готов казнить его, но в последний момент останавливается. Он почти уже убил его долгим тюремным заключением, но в пос­ледний момент выхаживает и возвращает его к жизни. Как толь­ко узник вновь обретает жизнь, рыцарь опять ему угрожает, но, столкнувшись с силой духа юноши, жалеет его. И всякий раз, когда рыцарь готов нанести уже последний удар, он останавли­вается и благоволит к юноше.

Давайте рассмотрим еще один пример из более поздней ис­тории. Заключенный вышел за разрешенные ему пределы пре­бывания и наткнулся на рыцаря, но тот не наказал юношу, как ожидалось, и не заключил его опять в плен. В другое время рыцарь застал юношу за нарушением определенного запрета, но пощадил и спас его от публичного унизительного наказания. Рыцарь сначала лишает юношу всего, после чего тот вдвойне наслаждается вновь обретаемым счастьем.

Сюжет разворачивается ярко и драматично. Каждый раз девочка переживает волнение от грозящих юноше опасностей

Фантазии и образы избиения 77

и демонстрируемой им силы духа. Когда гнев и ярость палача сменяются жалостью и благожелательностью — другими сло­вами, в момент кульминации сцены, — возбуждение трансфор­мируется в ощущение счастья.

Если мы рассмотрим отдельные сюжеты о юноше и рыцаре как связанные между собой, мы удивимся их однообразию, хотя девочка никогда сама не обращала на это внимания ни в процессе фантазирования, ни в процессе обсуждения в анали­зе. Однако ее никак нельзя было назвать невежественной, и в действительности она очень критично и внимательно отно­силась к тому, что читать. Но если удалить из различных исто­рий с рыцарем все второстепенные детали, которые на первый взгляд придают им живость и индивидуальность, то окажется, что в каждом случае воспроизводится один и тот же сюжет:

противостояние сильного и слабого; непредумышленное в боль­шинстве случаев преступление, совершаемое слабым, из-за чего тот оказывается в чужой власти; дальнейшее угрожающее положение, оправдывающее самые мрачные опасения; посте­пенно возрастающая тревога, часто описываемая в ярких и точ­ных выражениях, пока напряжение не становится почти не­выносимым; и, наконец, как счастливая кульминация разреше­ние конфликта; прощение грешника, примирение и на какое-то мгновение полная гармония между прежними антагонистами. Каждый эпизод так называемых милых историй воспроизводит с небольшими вариациями сходную структуру.

Однако в этой структуре есть важная аналогия между ми­лыми историями и фантазиями избиения, о чем не подозрева­ет автор. В фантазии избиения также в качестве героев высту­пают сильный и слабый — ребенок и взрослый. Здесь также регулярно возникает мотив преступления, о котором, правда, ничего не известно, так же как и о действующих лицах. Здесь мы также находим период нагнетания страха и напряжения. Основное, чем различаются эти ситуации, — это разрешение конфликта: в одном случае все заканчивается избиением, а в другом — прощением и примирением.

Когда в процессе анализа внимание девочки было направ­лено на эти удивительные пересечения в сюжете, она не мог­ла не увидеть связей между этими двумя внешне несходными

78 Раздел II. Фантазии и агрессия

фантазиями. Однажды обратив внимание на возможность род­ственных отношений между ними, она немедленно принялась находить новые параллели между ними.

Мы знаем, что по структуре фантазии похожи, но содержа­ние фантазий, кажется, не имеет между собой ничего общего. На самом деле, с утверждением, что содержание фантазий раз­личается, согласиться нельзя. Тщательное рассмотрение пока­зало, что в различных местах милых историй содержатся более или менее очевидные следы старых тем избиения. Наилучший пример этому можно найти в уже знакомой нам фантазии про рыцаря: угроза казни, которая не осуществляется, составляет фон большого количества историй, наделяя их ощущением тре­воги. Возможная казнь, однако, пересекается со сценой избие­ния, но сама экзекуция является запрещенной в милых исто­риях. Можно найти и другие примеры проявления мотивов темы-избиения в милых историях как в этой сказке про рыца­ря, так и в других фантазиях девочки.

Следующий пример взят из основной истории, поскольку он проявился в процессе анализа. Во многих сценах роль по­корного слабого героя (юноша в сказке про рыцаря) разыгры­вают два действующих лица. Хотя у обоих одинаковая история, одного наказывают, а другого прощают. В нашем случае сцену наказания нельзя назвать ни приятной, ни безобразной; она просто является декорацией для сцены любви, контраст меж­ду ними служит целям усиления удовольствия.

В другой версии фантазии слабый герой появляется, чтобы вызывать в памяти все пережитые им наказания, в действи­тельности же он встречает мягкое обращение. Здесь также кон­траст служит целям усиления удовольствия.

В третьей версии в момент кульминации сильный активный герой, охваченный всепримиряющими настроениями, вспоми­нает последний осуществленный им акт наказания или избие­ния за сходное преступление.

В четвертой версии мы наблюдаем, как тема избиения мо­жет постепенно вытеснить основной сюжет фантазии. Это можно объяснить тем, что эта тема является наиболее суще­ственной в фантазии. Предпосылкой этому является пренебре­жение абсолютно необходимой деталью в фантазии избиения

Фантазии и образы избиения 79

а именно — ситуация унижения. Таким образом, основная ис­тория включает отдельные выразительные сцены, которые до­стигают своей кульминации в описании сцены избиения или наказания, первое описывается как непредумышленное, вто­рое — как самонаказание.

Девочка сама предоставила эти примеры того, как тема из­биения проявляется в милых историях, и каждый можно рас­сматривать как доказательство тому, что эти темы состоят в родстве. Но наиболее убедительное свидетельство прозвучит в процессе дальнейшего анализа в виде признания. Девочка при­знается, что в некоторых редких случаях милые истории пря­мо заменялись фантазиями избиения. В сложные периоды, то есть при усилении внешних требований или ослаблении внут­ренних возможностей, милые истории больше не выполняют в .полной мере свою задачу. И тогда нередко случалось, что в мо­мент развязки и кульминации воображаемая сцена наслажде­ния и нежной любви неожиданно замещалась старой ситуаци­ей избиения вместе с сексуальным наслаждением, что приво-.дило к полной разрядке аккумулированного возбуждения. Но такие случаи быстро забывались, исключались из памяти, в ре­зультате чего казалось, что их никогда и не было.

Наше исследование взаимоотношений между фантазиями избиения и милыми историями пока позволило выявить три важные связи: (1) поразительное сходство в построении от­дельных историй; (2) очевидные параллели в содержании и (3) возможность прямого превращения одного в другое. Суще­ственное различие состоит в том, что в милых историях в мо­мент, когда в фантазиях избиения описывается сцена наказа­ния, неожиданно возникает сцена любви.

Держа это в голове, я возвращаюсь к исторической рекон­струкции фантазии избиения, проделанной Фрейдом. Как уже было замечено, он говорил, что форма, в которой нам предстает фантазия избиения, не является первоначальной, а замещает сцену инцестуозной любви, искаженную подавлением и ре­грессией на анально-садистскую стадию, которая находит свое выражение в сцене избиения. Согласно этой точке зрения, разли­чия между фантазией избиения и милыми историями объясня­ются следующим образом: то, что представляется продвижением

80 Раздел 11. Фантазии и агрессия

вперед от фантазий избиения к милым историям, является не чем иным, как регрессией на более ранние стадии. Милые истории имеют свои корни в фантазиях избиения и сохраняют за собой их скрытый смысл: в них заложена ситуация любви.

Но это утверждение все еще упускает важную связь. Мы усвоили, что кульминация фантазии избиения связана со стрем­лением достичь сексуального наслаждения и сопровождается чувством вины. На первый взгляд это кажется необъяснимым, поскольку мы знаем, что и сексуальное наслаждение, и чувство вины извлекаются из подавленной любовной фантазии, чего мы не находим в фантазии избиения, но наблюдаем в милых историях.

Эта проблема разрешается сама по себе, когда мы прини­маем во внимание, что милые истории также не являются пря­мым выражением подавленной любовной фантазии. В этом инцестуозном желании, тормозившем с раннего детства все сексуальные стремления, фантазия сконцентрировалась на первом любовном объекте — отце. Подавление Эдипова комп­лекса привело ребенка к отказу от большинства инфантиль­ных сексуальных целей. Ранние чувственные желания были отданы бессознательному. Так они опять проявились в фан­тазиях избиения, указывая на частичную неудачу в попытке их подавления.

Если в фантазиях избиения проявляется подавление, то в ми­лых историях — сублимация. В фантазиях избиения непосред­ственные сексуальные желания удовлетворяются, в милых же историях желания с вытесненным мотивом, как их называет Фрейд, находят вознаграждение. Так же как в развитии детско-родительских отношений, изначально целостный поток любви „ оказывается разделенным на подавленную чувственную борьбу (что выражается в фантазии избиения) и сублимированные любовные узы (отражается в милых историях).

Мы можем теперь сопоставить обе фантазии по следующей • схеме: функция фантазии избиения — это скрытая репрезента- '^ ция вечной ситуации чувственной любви, которая на языке '"•" анально-садистской стадии выражается как сцена избиения. С другой стороны, функция милых историй — репрезентация нежности и любовного возбуждения. В содержании просмат-

Фантазии и образы избиения 81

ривается между тем та же монотонность, что и в фантазиях из­биения. Все строится вокруг союза сильного и слабого героя, взрослого и мальчика, или, как это видно из многих сюжетов, - высшего и низшего существования.

Сублимация чувственной любви в нежную дружбу, без сом­нения, существенно упрощается тем, что еще на ранних стадиях фантазий избиения девочка отказывается от сексуальной при­надлежности и неизменно выступает в фантазии как мальчик.

III

Цель данной статьи состоит в том, чтобы рассмотреть природу взаимоотношений между сосуществующими фантазиями из­биения и мечтами. Мы, насколько это возможно, смогли уста­новить такую взаимозависимость. Далее я воспользуюсь слу­чаем и рассмотрю дальнейшее развитие и судьбу одной из про­должительных фантазий.

Несколько лет назад, когда история с рыцарем появилась впервые, девочка ее записала. Она создала короткую историю о пребывании юноши в заключении.

В начале истории узника пытали, в конце он отказывался от побега. Можно предположить, что он решил остаться в замке из-за своего хорошего отношения к рыцарю. Все события опи­сываются как случившиеся в прошлом, история представлена в виде диалогов между рыцарем и отцом заключенного.

Если тема фантазии в письменной истории остается преж­ней, то способ развития темы меняется. В фантазии союз меж­ду сильным и слабым должен устанавливаться снова и снова в каждом новом эпизоде, в письменной истории он развивается с течением времени. Отдельные сцены из фантазии теряются в процессе такого развития; хотя некоторые детали переносятся из фантазии на бумагу, отдельные развязки не замещаются об­щей кульминацией в заключительной части сказки. Ее цель — гармоничный союз между крайними антагонистами — только предвосхищается, но реально не описывается. Поэтому инте­рес, который в фантазии концентрируется на самой высшей точке, в письменной версии поровну делится между ситуация­ми и героями. .

82 Раздел II. Фантазии и агрессия

Этому изменению в структуре соответствует изменение ме­ханизма извлечения удовольствия. В фантазии дополнение новой или проигрывание старой сцены — это новая возмож­ность для извлечения полноценного удовлетворения, что не­возможно в письменной истории. Хотя процесс написания осу­ществляется в состоянии счастливого возбуждения, подобно­го тому, которое имеет место в фантазировании, сама по себе законченная история не предполагает ничего подобного. Чте­ние истории не влечет за собой извлечения удовольствия, как ^ это происходило в фантазии. В этом отношении большим воз­действием обладает чтение подобных историй, написанных другими.

Эти факты подтверждают непосредственную связь между двумя важными отличиями фантазии и письменной истории — отказ от отдельных эпизодов и от извлечения удовольствия в кульминационных точках. Написанная история имеет другие причины и служит иной функции, нежели фантазия. Иначе история с рыцарем, превращаясь из фантазии в письменную сказку, становится непригодной ни для чего.

Когда девочку спросили, что побудило ее написать историю, она смогла назвать только одну осознаваемую причину. Она была убеждена, что обратилась к написанию в тот момент, ког­да история с рыцарем стала особенно навязчивой, — другими словами, таким образом она защищалась от возможности слиш­ком глубоко погрузиться в нее. Она пыталась создать какую-то независимую реальность для слишкомКздушевленных героев в надежде, что тогда они перестанут доминировать в ее вообра­жении. Насколько она помнит, фантазии с рыцарем действи­тельно закончились после того, как были записаны.

Правда, это описание девочкой своих побуждений все еще оставляет многое необъясненным: та самая слишком яркая си­туация, которая, как предполагается, побудила ее записать ис­торию, не включается в нее, тогда как другие, которые не явля­ются частью фантазии (например, реальные пытки), подробно описываются. То же самое относится и к героям: написанная история упускает некоторых персонажей, которые развернуто представлены в фантазии, и вместо них появляются новые ге­рои, как, например, отец заключенного.

Фантазии и образы избиения 83

Вторую побудительную причину для написания истории мы можем извлечь из наблюдений креативной деятельности подростков (Bemfeld, 1924). Бернфельд отмечает, что мотив, побуждающий записывать свои фантазии, надо искать не в са­мой фантазии, а вне ее. Он считает, что подобная творческая активность управляется обычными амбициями эго; например, подростковое стремление воздействовать на окружающих че­рез поэзию или заслужить таким образом любовь и уважение. Согласно этой концепции, превращение фантазии с рыцарем в написанную историю выглядит следующим образом.

В свете амбиций, как мы можем сразу отметить, личная фан­тазия превращается в акт коммуникации, адресованный друго­му. В процессе этой трансформации заботу о собственных по­требностях сменяет внимание к возможному читателю. Можно отказаться от непосредственного извлечения удовольствия из содержания истории, поскольку сам процесс написания удов­летворяет честолюбивые амбиции, принося удовлетворение. Поскольку автор отказывается от непосредственного извлечения удовольствия, снимается необходимость согласовывать опре­деленные, наилучшим образом подходящие для извлечения удовольствия, эпизоды истории (кульминационные точки фан­тазии). По этой же причине в написанной истории (как это вид­но из факта включения сцен пыток) можно не считаться с огра­ничениями, накладываемыми на фантазии, в которых запреще­ны сцены избиения.

В письменной истории любой материал фантазии исполь­зуется как равноценный, отбор руководствуется только целя­ми повествования. Чем интересней будет материал, тем силь­нее воздействие на других и соответственно наибольшим будет собственное опосредованное наслаждение. Отказываясь от лич­ного удовольствия, чтобы произвести впечатление на других, автор проходит важный путь развития: она трансформирует свою аутичность в социальную активность. Мы можем сказать:

она нашла дорогу от воображения обратно к реальности.

84 Раздел II. Фантазии и агрессия

К проблеме агрессии¹

Новые направления в детской психологии

В последние годы агрессия, деструктивное поведение, их про­явления и развитие оказались в центре внимания специалис­тов, работающих в области образования, детской психологии и детской терапии. При этом находит все большее признание тот. факт, что нормальное и ненормальное эмоциональное развитие ⁱ не может быть понято без соответствующего объяснения роли, которую играют агрессивные тенденции и установки. У нор­мальных детей агрессия прежде всего изучается как особен­ность их социального реагирования. У ненормальных детей (за­держка развития, различные степени регресса в развитии, асо­циальные склонности или склонности к правонарушениям) агрессия выступает важным патогенным фактором.

Именно в связи с этими тенденциями в современной дет­ской психологии роль агрессии в нормальном и аномальном детском развитии стала предметом обсуждения большинства участников конгресса. Из предыдущих сообщений может со­здаться впечатление, что выбор темы связан с результатами клинического опыта и наблюдений, полученных в последние годы войны. Психологи во всем мире были поражены масшта­бами и особой жестокостью агрессии, выплеснутой отдельными людьми и целыми нациями в ходе войны, и силой влияния этой агрессии на детей и взрослых, оказавшихся жертвами. Практи­ческий опыт подобного рода подводит к необходимости его те­оретического обоснования для лучшего понимания феноменов, которые приходится наблюдать.

С другой же стороны, это объяснение, кажущееся очевид­ным на первый взгляд, оказывается ошибочным при ближай­шем рассмотрении. На самом деле во время последней войны мы не узнали об агрессии больше, чем знали до этого. В истори»';

человечества не было периода, когда в распоряжении наблюда- • •гелей материала такого рода было недостаточно. Агрессия и ее

' Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. II. М., 1999. С. 364-376.

К проблеме агрессии 85

роль в человеческих отношениях всегда были объектами на­блюдений, доступными на протяжении всей современной ис­тории, насыщенной войнами между народами, гражданскими войнами, расовыми войнами, притеснениями либо истребления­ми меньшинств, религиозными гонениями, преступлениями, связанными с геноцидом. Кроме того, проявления агрессии во все времена наблюдались среди детей.

Дети всех возрастных групп демонстрируют попытки наси­лия, агрессии, стремление к разрушению. Пожалуй, родители и воспитатели в прошлом были больше изумлены этим прояв­лением природы ребенка, чем ныне. Кроме всего прочего, суро­вость образовательных мер прошлого была направлена на пре­сечение «нехорошей» склонности детей к насилию, стремления к удовольствию, желания причинять вред, наносить обиды и совершать разрушения. Таким образом, в области изучения агрессии изменился не круг рассматриваемых феноменов, а под­ход тех, кто их наблюдает и описывает эти феномены. Склон­ность предшествующих психологов отворачиваться от грубых и наиболее неприятных проявлений человеческой натуры, осо­бенно когда дело касалось детей, отрицать существование по­добных проявлений или в лучшем случае преуменьшать их значимость сменилась противоположным — решением тща­тельно исследовать эти формы поведения, изучить и подробно описать их, проследить их источники и оценить их роль в нор­мальном и аномальном индивидуальном развитии ребенка.

Психоаналитическая переориентация

Справедливо считать, что такое изменение подхода в детской психологии было результатом работы и открытий психоанали­за с начала века или даже раньше. Психоаналитическая психо­логия полностью изменила восприятие роли инстинктивных влечений в развитии индивидуальности. В доаналитической психологии детство рассматривалось как более или менее спо­койный период поступательного развития, в процессе которо­го инстинктивные влечения если и появляются, то оказывают­ся просто мешающими элементами. Психоаналитическая пси­хология, напротив, приписывает этим внутренним влечениям основную роль в формировании сознания и характера. '

86 Раздел II. Фантазии и агрессия

Инстинктивные желания, выражают ли они потребности в еде, тепле и комфорте или сексуальные стремления и агрессию, возникают в теле и проявляются в психике в виде настоятель­ной потребности в удовлетворении. Они создают болезненное напряжение, если остаются неудовлетворенными, и приятное расслабление, когда цель достигнута и потребность удовлетво­рена. Благодаря стимуляции, поступающей от них, ребенок от рождения постепенно развивает целый набор функций, кото­рые помогают ему избегать боли и достигать удовольствия и, вследствие, оставаться в довольно комфортном состоянии. Он ^постепенно учится проводить границу между внутренним и внешним миром, осознавать происходящее вокруг, приобре­тать и использовать опыт, контролировать моторику как реак­цию на внешние и внутренние стимулы; таким образом, ребе­нок развивает так называемые эго-функции, которые служат для удовлетворения желаний. Так как окружение ребенка часто -^ препятствует или противостоит исполнению желаний, возни­кают конфликты нового вида, требующие решения. Все это служит стимулом для развития психических функций все боль­шей сложности. Инстинктивные желания, оказывая постоян­ное воздействие на психику, не только не мешают процессу ее развития, но, напротив, стимулируют его.

Теория сексуальности

На протяжении более чем тридцати лет интересы психоанали­тиков в изучении инстинктивной жизни были сфокусированы почти исключительно на проявлениях сексуальности. Резуль­тат этих исследований теперь хорошо известен. Согласно пси­хоаналитической теории сексуальности, диффузные источни­ки сексуального возбуждения существуют с момента рождения в различных частях тела и вызывают всплеск прегениталь-ной сексуальности в жизни ребенка. Источники этих влечений (кожа, слизистые оболочки рта и ануса, пенис и клитор) опреде­ляют последовательную смену сексуальных организаций с рож^ дения приблизительно до пяти-шести лет: оральная, анальная, генитальная фазы сексуальности. Наследство, оставшееся от этих фаз, существует и во взрослой жизни либо как нормальные действия, предшествующие генитальному контакту (поцелуи,

К проблеме агрессии 87

взгляды, прикосновения), либо при сексуальных извращени­ях как ненормальное негенитальное замещение генитального контакта. Таким образом, психоаналитическая теория секса расширяет понятие сексуальности, включая в него прегени-тальные и экстрагенитальные действия, и смещает представ­ление о начале ее развития с пубертатного периода к началу жизни.

Только по прошествии значительного времени и после упор­ной борьбы эти открытия были признаны валидными для дет­ской психологии. Действительно, битва за новый, «динамиче­ский» тип детской психологии была начата именно с вопроса о детской сексуальности. Благодаря большому количеству случа­ев из клинической практики психоаналитиков многие детские психологи постепенно принимают новые взгляды. Это подго­тавливает почву для принятия дальнейших открытий в детской инстинктивной жизни. После того как исследователи детской сексуальности приняли на себя главный удар публики, не желаю­щей отказываться от восприятия детства как периода невин­ности, деятельность исследователей детской агрессии оказалась сравнительно легкой. В самом деле, временами результаты ис­следований агрессивного поведения детей принимаются с та­ким пылом, что это только подтверждает: смена предмета ис­следования приветствуется широкой публикой, которой так и не удалось преодолеть сопротивления изучению сексуальных проблем ребенка.

Психоаналитические теории агрессии

Агрессия как особенность прегенитальных сексуальных проявлений

В ортодоксальном психоанализе агрессивное поведение детей впервые изучалось там, где оно связано с сексуальным пове­дением. Маленькие дети, преследующие прегенитальные сек­суальные цели, очень часто демонстрируют невнимательность к чувствам других, враждебность к окружающим, садизм, аг­рессию и деструктивность. При аналитической работе эти ка­чества становятся очевидными в первую очередь на фалли­ческой стадии сексуального развития в связи с проявлением

88 Раздел II. Фантазии и агрессия

так называемого Эдипова комплекса, то есть сильной любви ребенка к родителю противоположного пола, сопровождаю­щейся враждебностью и желанием смерти по отношению к кон­курирующему родителю того же пола. Также описаны случаи садистских и агрессивных установок в последнем этапе ораль­ной фазы (после прорезывания зубов). В основном же пик аг­рессивности совпадает с анальной стадией развития сексуаль­ности. Было показано, что на этом уровне инстинктивного раз­вития желание причинять вред людям и портить вещи, а также вымещать садистские импульсы на любимых людях имеют та­кую же значимость, что и анальные интересы сами по себе. Та­кое усиление агрессивных тенденций на анальном уровне при­вело к описанию этой стадии как аналъно-садистской фазы. Название используется и по сей день.

Агрессия как функция эго:

«фрустрационная теория»

Дальнейшее проникновение в функции эго и их роль в испол­нении желаний приводят к экспериментальному восприятию агрессии как «эго-инстинкта>>. Это подразумевает, что у эго имеются агрессивные импульсы, необходимые для сохранения жизни и достижения инстинктивного удовлетворения. Обна­ружено, что ребенок проявляет агрессию либо когда ему само­му не удается удовлетворить инстинктивные желания, либо когда что-то в его окружении намеренно препятствует испол­нению желаний. Подобные ситуации возникают постоянно и неизбежны в течение прегепитальных фаз развития, так как прегенитальные сексуальные желания из-за своего примитив­ного, фантастического и нереалистического характера практи­чески обречены оставаться неудовлетворенными. Эта так на­зываемая фрустрационная теория до сих пор поддерживает­ся многими психоаналитиками.

Агрессия как проявление деструктивного инстинкта:

теория инстинктов жизни и смерти

Развивая дальше теорию инстинктов, Фрейд (1920) отказался от понятия «эго-инстннкты», решил признать инстинктивную природу и происхождение агрессивных проявлений и, следова-

К проблеме огрессии 89

тельно, придал им в своих оценках статус, аналогичный прояв­лениям сексуальности. Это предположение, которое известно как «теория инстинктов жизни и смерти», группирует все мно­жество инстинктивных побуждений вокруг двух основных сил:

силы жизни, имеющей целью сохранение, размножение, до­стижение общепризнанных жизненных ценностей, и инстинк­та смерти или деструктивной силы, преследующей противо­положную цель разрывания связей и разрушения жизни.

Сексуальность — проявление силы жизни, агрессия — де­структивной силы. В клинических случаях ни сексуальность, ни агрессия не могут изучаться в чистой форме. Два фундамен­тальных инстинкта соединяют свои силы или противодейству­ют друг другу, и эти комбинации дают в результате феномен жизни. Развитие агрессии неразрывно связано с фазами разви­тия инфантильной сексуальности. На каждом уровне сексуаль­ного развития (оральном, анальном, фаллическом) агрессив­ные влечения проявляют себя по-разному, и эти проявления усиливают выражение детской любви. Без добавления агрес­сии сексуальные импульсы оказываются неспособными до­стичь какой-либо цели.

Именно слияние сексуальных инстинктов с агрессией дела­ет возможным для ребенка отстаивать свои права на обладание объектом любви, состязаться с соперником, удовлетворять лю­бопытство, демонстрировать свое тело или свои возможности, даже получение пищи и уничтожение ее посредством съеде­ния — результат этого соединения. Аналогично в нормальной взрослой сексуальной жизни осуществление сексуального акта предваряется определенным количеством мужской агрессии, чтобы обрести господство над сексуальным партнером. В анор­мальных случаях, когда из-за подавления или ослабления аг­рессии ее недостает, сексуальные проявления становятся не­эффективными. Результатом этого по взрослой геннтальной жизни является импотенция. На прегенитальных стадиях в детстве результирующая клиническая картина такова: пище­вые расстройства, слабость эмоциональных привязанностей, особенно в Эдиповых проявлениях, снижение любопытства и интеллектуальных достижений, потеря удовольствия от игры и т. п. Если же агрессивные влечения по тем же самым причи-

90 Раздел II. Фантазии и агрессия

нам не дополнены сексуальными, то они проявляют себя как чисто деструктивные и криминальные в форме бесконтроль­ных и неуправляемых склонностей.

Приложение теории инстинктов жизни и смерти к психологии

Эта теория, по сути биологическая, имеет несколько важных следствий для психологии в целом и детской психологии в ча­стности. Во-первых, она объясняет, почему в любовные отно­шения между людьми так часто вмешиваются эмоции враждеб­ной и агрессивной природы. Согласно высказанным выше тео­ретическим предположениям, любовь и ненависть перемешаны по своей природе, и с началом отношений с другими людьми в жизни индивида обе противоборствующие тенденции направ­ляются на одних и тех же людей. Подразумевается, что у ребенка развиваются как враждебные, так и любовные чувства к мате­ри, помимо той враждебности, которая появляется, когда мать фрустрирует желания ребенка. Та же склонность — направлять на любимых людей негативные и агрессивные чувства — сохра­няется в течение всей жизни и неизбежно вызывает страдания и неразбериху в практически счастливых и позитивных любов­ных отношениях взрослых. Невозможность установить исклю­чительно позитивные отношения в реальной жизни вызывает в человеке то страстное желание «чистой любви», которое на­ходит выражение в бесчисленных фантазиях, грезах, утопиях и прочих поэтических произведениях.

Споры и проблемы

В вышеописанных теоретических предположениях имеется несколько спорных моментов, обсуждаемых в настоящее вре­мя многими психоаналитиками.

Как отмечалось выше, существуют расхождения во взглядах на роль фрустрации в развитии агрессивных стремлений. Те аналитики, которые принимают фрейдовскую теорию инстин­кта жизни и смерти, рассматривают агрессию как врожденное инстинктивное побуждение, которое развивается спонтанно как реакция на окружающую среду, но не является результатом

К проблеме огрессии 91

ее влияний. Те аналитики, которые поддерживают более ран­нюю «фрустрационную теорию», считают агрессию продуктом влияния окружающей среды, а именно индивидуальным отве­том на помехи исполнению желаний (John Bowlby).

Еще один обсуждаемый вопрос заключается в следующем:

могут ли взаимодействия между двумя противоположно на­правленными биологическими силами создать конфликт на психологическом уровне, и если да, то насколько глубок этот конфликт, то есть является ли амбивалентность чувств базовой по своей природе и имеющей патогенное значение.

Группа психоаналитиков из Англии, представляемая Мела-ни Кляйн и ее последователями, отвечает на этот вопрос утвер­дительно. В соответствии с ее взглядами, жизненно важной стадией эмоционального развития каждого ребенка является признание того, что объект любви может подвергнуться напа­дению и разрушению из-за того, что его любят. Когда объектом любви становится не просто часть другого человека, посред­ством которой достигается удовлетворение (например, мате­ринская грудь), а целая человеческая сущность (мать как лич­ность), ребенок чувствует вину за свои деструктивные фанта­зии. Это вызывает чувство депрессии, которое уменьшается только тогда, когда появляются идеи исправления и восстанов­ления, которые приносят облегчение. Мелани Кляйн рассматри­вает эту фазу, которую она называет «депрессивной позицией», как необходимую для дальнейшего эмоционального развития.

Другие аналитики в Америке и Европе, включая автора, придерживаются того взгляда, что сосуществование двух про­тивостоящих инстинктивных сил само по себе не является зна­чимым фактором для создания психического конфликта. При клинических наблюдениях отмечено множество случаев, кото­рые являют собой удачное соединение между деструктивными и эротическими побудительными мотивами. (Например, при потреблении пищи она разрушается для того, чтобы быть вклю­ченной в структуру организма, при сексуальных притязаниях на партнера оказывается агрессивное воздействие для того, что­бы добиться близкого контакта.) Далее, у маленьких детей лю­бовь и ненависть, привязанность и гнев, нежность и агрессия, желание уничтожить любимых людей или игрушки и желание

92 Раздел I!. Фантазии и агрессия

сохранить и обладать ими кажутся часто сменяющимися и внеш­не не связанными друг с другом, каждое из противоречивых стремлений изо всех сил пытается достичь своей цели. Психи­ческие представители двух органических сил (деструктивных и эротических) остаются не связанными друг с другом до тех пор, пока некоторая центральная точка сознания не появится в структуре личности. Именно развитие этого центра (эго) при­водит в результате к постепенной интеграции инстинктивных стремлений и может привести к их столкновению и несовме­стимости. Согласно высказанным взглядам, наличие психиче­ских конфликтов и чувства вины, как их результата, предпола­гает, что достигнута специфическая, сравнительно высокая ста­дия в развитии эго.

Трансформация агрессии

Все психоаналитики согласны, что в тот или иной момент раз­вития маленького ребенка агрессивные побуждения становят­ся несовместимыми с другими стремлениями или наиболее значимыми факторами индивидуальной психики. Агрессия становится недопустимой; идеи, фантазии и желания, пред­ставляющие ее, кажутся опасными, вызывающими вспышки тревожности, и по этой причине вытесняются из сознания. Ме­тодами, используемыми для этого, оказываются защитные ме­ханизмы эго, необходимые для отражения и трансформации опасных прегенитальных сексуальных стремлений. Эти меха­низмы разбираются и подробно обсуждаются в курсе психоана­литического изучения сексуальных влечений.

Подавление агрессии, реактивные образования и торможение

Подавление агрессивных и деструктивных стремлений приво­дит к смещению враждебных намерений и желаний смерти лю­бимым родителям из сознания ребенка в бессознательное, без каких-либо изменении в этих стремлениях по существу. Чтобы уменьшить опасность их возвращения из бессознательного, про­тивоположные позитивные, опирающиеся на любовь стремле­ния усиливаются в сознании. Ребенок развивает реактивные

К проблеме агрессии 93

тенденции в виде избытка вежливости, отвращения к насилию, чрезмерной заботы, тревоги за безопасность, здоровье любимо­го человека и т. п. Вредные последствия торможения жизнен­но важных функций агрессии выражаются в снижении эффек­тивности действий, сопровождающих переживание ребенком чувства влюбленности.

Проекция и вытеснение агрессии

До того как установится строгое разграничение между бессозна­тельной и сознательной частями психики, агрессия отражает­ся другими методами. Агрессивные и деструктивные импуль­сы проецируются вовне; то есть они перестают ощущаться как часть внутреннего мира ребенка и действительно приписыва­ются людям из внешнего мира, как правило тем же самым, на которых направлялась первоначальная враждебность. Ребенок начинает сильно бояться ранее любимых людей, которым те­перь приписывается роль агрессоров и преследователей.

Агрессивные влечения наконец могут быть перенаправлены с основных объектов любви ребенка (родителей) на. менее важ­ные в жизни ребенка объекты. Это избавляет интимные се­мейные отношения от негативных вкраплений. Но полезность этого может сойти на нет из-за опасности возникновения чрез­мерно негативных и враждебных установок по отношению к людям за пределами семейного круга (например, незнакомцам, случайным знакомым, обслуживающему персоналу, иностран­цам) и т. п.

Подобные установки не исчезают под воздействием опыта, так как они основываются не на реальной оценке людей, пред­ставляющихся опасными, и существуют как форма предотвра­щения нового обращения реакции ненависти на объекты, изна­чально вызывавшие двойственные чувства.

Проекция и вытеснение агрессии являются причиной многих проявлений напряженности, подозрительности и нетерпимости в отношениях между людьми и даже целыми национальностями.

Направление агрэссии внутрь себя

Некоторые свойства деструктивных стремлений оказываются неизменно направленными против «Я» индивида; в норме их влияние компенсируется подобными же свойствами эротических

94 Раздел II. Фантазии и агрессия

побуждений, которые сохраняются в «Я». Если, напротив, де­структивные побуждения слишком сильно сдерживаются от воплощения во внешнем мире, то очень много агрессии оказы­вается внутри. Печальные последствия подобного распределе­ния агрессивной энергии проявляются в телесной сфере, в ви­де увеличения вероятности развития органических заболева­ний; в психической сфере — в виде потери самообладания, жестокой самокритике, чрезвычайной строгости суперэго, в виде депрессивных состояний, саморазрушительных и суи­цидальных тенденциях.

Сублимация агрессии

Агрессивные побуждения, смешанные с эротическими импуль­сами, уменьшают свои деструктивные свойства и вносят суще­ственный вклад в достижение жизненных целей.

Практические приложения

Родители, воспитатели и люди, работающие в области детской терапии, чаще всего интересуются двумя вопросами: насколь­ко природа агрессивных побуждений определяется внутренни­ми факторами (такими, как наследственная предрасположен­ность, врожденная сила деструктивных и эротических побуж­дений, зависящая от телесной конституции способность терпеть проявления агрессии в психике) и насколько велико влияние внешних факторов (таких, как установки родителей, увеличе­ние или уменьшение количества деприваций или фрустраций, жесткие или мягкие методы воспитания).

Ответы на эти важные вопросы лежат за пределами данной работы, которая в лучшем случае может предоставить краткий обзор предмета изучения. Здесь я могу только выразить мне­ние, что ответы на них должны основываться на следующих клинических фактах, полученных из наблюдений за отдельны­ми детьми и их группами.

1. Усиленная фрустрация существенных либидозных желаний (возникающая, например, от нелюбящей, запрещающей, от­вергающей установки родителей) ненормально усиливает детские агрессивные реакции на вполне нормальные и не-

К проблеме агрессии 95

избежные деприваций, которым любой ребенок подвергает­ся с рождения.

2. Недостаток ровного любящего отношения в раннем детстве, вызванный как внутренними, так и внешними факторами (такими, как потеря родителей или людей, замещающих их, травмирующее отлучение от груди и т. п.), вызывает состо­яние эмоционального голода с последующей задержкой или полной остановкой эротического развития ребенка. В таких случаях не может возникнуть нормальное соотношение меж­ду эротическими и деструктивными побуждениями, п агрес­сия проявляется в виде чистой деструктивное™. Подобные случаи происходят иногда и при семейной жизни, но в ос­новном они изучаются на осиротевших либо как-то иначе обделенных детях, чье детство пришлось на время войны либо прошло в интернатах и т. п.

3. Деструктивность, правонарушения и преступления у детей, вызванные остановкой их либидозного развития, о котором говорилось выше, не поддаются прямым педагогическим влияниям, таким, как жесткий контроль, наказание, увеще­вание и т. п. Соответствующая терапия должна быть направ­лена на ущемленную, дефектную сторону эмоционального развития таким образом, чтобы вызвать нормальное взаимо­действие между эротическими и деструктивными импуль­сами и поместить агрессию под полезное смягчающее влия­ние любовных переживаний ребенка.

4. На спонтанные внутренние конфликты ребенка с агрессив­ными побуждениями, направленными против любимых ро­дителей, оказывает сильное влияние терпимость или нетер­пимость, которую проявляют родители в каждом отдельном случае.

96 Раздел 11. Фантазии и агрессия

Толкование агрессии¹

Психоаналитические идеи в области методики, клинической теории или практики временами поднимаются на такие пози­ции, что возникает необходимость их научного обсуждения на одном из международных психоаналитических конгрессов. Выбор вопросов, подлежащих ближайшему рассмотрению, определяется актуальностью причин, по которым эти вопро­сы возникают. Но, каковы бы ни были замыслы Планового ко­митета конгресса, необходимо сегодня привлечь всеобщее вни­мание и к таким вопросам, как проблема навязчивых состояний, которая последнее время не освещалась; напомнить о важнос­ти сохранения точности первоначального смысла термина pea-гирование, который утрачен из-за того, что его слишком часто использовали в последние годы. Установить определенный порядок обсуждения этих вопросов и, если это окажется воз­можным, достичь согласия во мнениях, касающихся одного из главных источников, послуживших развитию психоаналити­ческой мысли, основного предмета дискуссий на данном кон­грессе — предмета агрессии.

Каким бы ни был результат предыдущих попыток, очевид­но, последняя только продемонстрировала некоторые пределы подобных усилий, предпринятых научно-исследовательскими группами. Мам предоставлен полезный обзор соответствующих публикаций, предусмотренный психоаналитическими журна­лами последних тридцати или сорока лет, частично в форме рецензий, но большей частью в форме подражаний и повторно­го утверждения исходных мнений. Чего этим не удалось до­биться, так это разъяснения неопределенности статуса агрес­сии в теории влечений и прояснения некоторых крайне важных проблем, например таких, как роль агрессии в нормальном раз­витии ребенка; се связь с функционированием нервной систе­мы; ее роль п формировании характера; ее вклад в патогенез неврозов, психозов, склонности к преступлениям, извращени­ям и так далее.

' Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. T.II.M., 1999. С. 336-356.

Толкование агрессии 97

Неудачи, с которыми пришлось встретиться в этом отноше­нии, были достаточно крупными, пока аналитики, благодаря своим предыдущим исследованиям, не подготовились достой­но к изучению агрессии. Это подчеркнул на симпозиуме Мар­тин Штейн (Lussier, 1972), который объявил агрессию законной областью психоаналитических исследований и был удивлен «туманными представлениями» авторов относительно данно­го вопроса.

Что затуманивает взгляд аналитика, считающего, что агрес­сия представляет собой опыт чередования сексуальных влече­ний? Подобные открытия, если поместить их в новые условия, неизбежно порождают ожидания, но вот оправданны они или нет? В последнем случае они начинают играть роль предвзятых идей, которые препятствуют исследованию, то есть затрудня­ют беспристрастную клинико-психологическую проверку во­проса, решения которого требуют участники конгресса.

Все, что я имею в виду, — это надежность понятий, которые крепко укоренились в сексуальной теории психоанализа: рас­крытие уровней и стадий младенчества, через которые вле­чение должно пройти, пока не достигнет конечного продукта;

характеристика влечения с точки зрения источника, цели и объекта и, наконец, включение влечения в рамки дуалистиче­ской теории влечения.

Стоит проверить эти идеи, которые происходят из учения о сексе, насколько они применимы к агрессии; взять на заметку схожие черты или имеющиеся различия и в итоге определить, не являются ли указанные вопросы лишь подобием смиритель­ной рубашки, сдерживающей изучение агрессии.

Концепция стадий развития

В беспристрастном исследовании полового пленения, которое предваряла публикация книги «Три очерка о теории сексуально­сти» (1905), идея последовательных либидозных стадий в каче­стве предшественников взрослой половозрелое™ выделяется как более значимое открытие. Проследить сексуальную жизнь взрослого пациента до ее корней, уходящих в детство, и уста­новить эти остаточные явления в их искажениях и извращениях

4 А. Фрейд

98 Раздел II. Фантазии и агрессия

всегда было одной из важнейших задач психоаналитической терапии. Далее, задолго до начала независимых аналитических исследований агрессии агрессивная природа детской сексуаль­ности принималась как должное, как подтверждаемое канни-балистскими тенденциями на оральном уровне; садистскими, мучительными, нарциссическими характеристиками отно­шений на анальном уровне; доминирующими, подавляющими качествами фаллической сексуальности. Нет сомнений, что психоаналитические исследования были перенесены на выяв­ление основной роли агрессивных примесей в ранних формах сексуальной жизни. Если благодаря вмешательству невроти­ческих помех агрессия отсутствовала, была подавлена или за­держана, то это с неизменным результатом приводило к тому, что оральные, анальные и фаллические удовольствия были ослаблены или утеряны и в результате не могла быть достигну­та ни одна из естественных целей чувственной жизни ребенка.

Опыт, демонстрирующий столь близкую связь между сек­сом и агрессией в жизни ребенка, может, таким образом, ска­заться на готовности исследователя постичь стадии и уровни в развитии агрессии у человека. Фактически такие понятия, как оральная, анальная и фаллическая агрессия, обильно разброса­ны по всей психоаналитической литературе, не только как сте­нографические описания агрессивных элементов, связанных с оральностью, аналыюстыо или фаллической сексуальностью, но в качестве доказанного факта, что именно агрессивное вле­чение, так же как н сексуальное влечение, подвергается каче­ственным изменениям. Перед тем как делать подобные выво­ды, необходимо предпринять дальнейшее изучение развития смешения влечений в раннем возрасте, на этот раз с точки зре­ния агрессии'.

' Мнение о том, что такие исследования могут привести к серьезной переоценке либидозных фаз самих по себе, было высказано К. Р. Эйсслером (Eissler, 1971) в статье, написанной, по не опубликованной ко времени проведения симпозиу­ма. На основе наблюдений, проведенных над лижущими и сосущими движе­ниями новорожденного, Энсслер объявляет оральную фазу основным предста­вителем агрессивного влечения с тех пор, как «эффект рефлекса сосания появ­ляется с исчезновением объекта, на который он направлен; это делает поистине неизбежным отношение к нему как к прототипу агрессии». Либидозной сторо­не остаются только ощущения, получаемые с помощью губ и языка.

Толкование агрессии 99

Источник, цель и объект

Остальные понятия должны рассматриваться с точки зрения возможности их применения к источнику, цели и объекту. От­носительно секса было доказано, что его проявления так часто рассматриваются в психоанализе, что применяются почти ав­томатически к любым другим инстинктивным устремлениям.

Источник агрессии

Источник феномена агрессии обсуждался не только в психо­аналитических кругах, но и далеко за их пределами этнолога­ми, антропологами, социологами. Среди представителей упо­мянутых наук можно обнаружить самые различные мнения, варьирующиеся от убеждения, что <<в случае человеческой раз­новидности агрессивного поведения для него имеется фило­генетическое основание» (Lorem, 1963), до не менее глубоких убеждений теоретиков, отводящих решающую роль в форми­ровании личности окружающей среде, что агрессия является «заученной реакцией» и «не имеет биологических оснований», а «агрессивное поведение в целом определяется особенностя­ми окружающей среды и культурными условиями». «Импуль­сы физико-химического типа, стимулирующие работу мозга», «основные структуры нервной системы» и так далее, несут от­ветственность за деятельность всего организма*.

То, что появляется во внеаналитическом мире как возрож­дение полемики о воспитательном значении среды, находит от­ражение у психоаналитиков в диспутах о том, к чему отно­сить агрессию — к эго или, как это делал Фрейд, к ид. Соответ­ственно высказывания колеблются от взгляда на агрессию как на «приобретенную способность» в дополнение к восприятию ее в качестве инстинктивного влечения (Sandier, в кн. Lussier, 1972) до определения ее статуса как «независимого, изначаль­ного, врожденного влечения» (Loe-asenstein, в кн. Lussier, 1972), последнее высказывание подкрепляется мнением клиницис­тов, основанном на трех наблюдаемых проявлениях — всегда

' Краткое изложение этих взглядов приведено в книге Дерека фрпмава «Агрес­сия: инстинкт или симптом» (D. Freeman, «Aggression; Instinct or Symptom», 1968).

100 Роздел II. Фантазии и агрессия

имеют место: 1) очевидный импульс, присущий любому агрес­сивному стремлению; 2) очевидное облегчение, которое следу­ет за разрядкой; 3) очевидное страдание и его патологические последствия, когда разрядка блокирована.

Дальнейшие доводы обеих сторон сосредоточиваются во­круг вопроса, существуют ли «агрессивные» зоны, эквивален­тные или по крайней мере сравнимые с эрогенными. Некоторые авторы отмечают их явное отсутствие (Brenner, 1971; Gillespie, 1971) так же, как и отсутствие каких-либо доказательств свя­зи с психологическим или эндокринным феноменом (Brenner, 1971). Другие рассматривают мышцы как агрессивные зоны (Stone, 1971) — взгляд, диаметрально противоположный точ­ке зрения Гиллеспи, который видит двигательный аппарат не как источник, а как исполнительный орган агрессии. Также существует мнение, что «нет чистых эрогенных зон» и все они служат как либидо, так и агрессии (Eissler, 1971).

Благодаря множеству несхожих мнений, абсолютно дивер­гентных, у слушателей сложилось впечатление, что проблема источника агрессии еще не решена, то есть если в отношении полового развития «физические связи между стимуляцией и удовлетворением могут быть намечены с относительной легко­стью», то в области агрессии процессы не поддаются такому структурированию (Eissler, 1971).

Похожий приговор «недоказанности» был вынесен Гиллес­пи (Gillespie, 1971). Он предложил определить агрессию как «фундаментальный, неизменный элемента конституции чело­века». Оставляя вопрос о природе, так же как и об источнике этого элемента, открытым. Формулировка, очевидно, разрабо­тана для того, чтобы прекратить этот спор и построить мост между различными суждениями.

Цель агрессии

Как и следовало ожидать, различия во взглядах относительно источника агрессии распространяются и на такой предмет, как ее цели. Различные предложения, упомянутые здесь, представ­ляют широкий круг. В него входят такие цели, как разрядка или избегание возрастающего напряжения, смещение расстройства и неудовольствия, поддержание гомеостаза (Gillespie, 1971)

Толкование агрессии 101

или его разрушение, и все ради того, чтобы совладать с самим собой.

Тем не менее среди этих многочисленных описаний, на мой взгляд, недостаточно внимания уделено бросающемуся в глаза различию между сексом и агрессией относительно их целей. Либидозные цели, биологические или психологические, пря­мые или сублимированные, всегда побуждаются особым обра­зом. Агрессия, наоборот, может ассоциироваться с посторонни­ми, внешними целями, откуда она и берет свою силу.

Конечно, это нам знакомо из изучения сексуальности ран­него возраста, где агрессия сливается с либидо и помогает до­стичь цели. Но это лишь один пример из многих. Агрессия так же приходит на помощь, как созидательная или разрушитель­ная сила в достижении таких целей, как, например, отмщение, ведение войны, отстаивание чести, осуществление акта мило­сердия, достижение власти (Stone, 1971), то есть служит целям, которые диктуются эго или суперэго.

В этом заявлении имеется намек на существование двух ли­ний развития целей, положительной и отрицательной. Эйсслер (1971) описывает их как начальную стадию «самосохранения, обладающего чрезмерной агрессивной энергией», и поздние стадии «нарциссизма и амбивалентности», где нарциссизм слу­жит рулевым колесом агрессии, влияя на агрессию и используя ее в своих целях.

Объект агрессии

Опасность перемещения всего, чего мы ожидали достичь этим исследованием, из одной интересующей нас области в другую станет еще более очевидна, если мы обратимся к такому пред­мету, как объектные отношения. Конечно, остается справед­ливым утверждение, что в начале жизни те процессы, которые лежат в основе привязанности к объекту, еще не существуют как два различных влечения. Оба принимают мать в качестве своей первой цели и эмоционально с ней связаны, то есть объ­единены на основе выполняемых ею функций удовлетворе­ния и фрустрации в соответствии с потребностями ребенка. В любом случае отношения между двумя процессами на этом заканчиваются, и после младенчества становится все заметнее

102 Раздел II. Фантазии и агрессия

различие между линиями развития секса и агрессии. Либидо-зные эмоциональные отношения, побуждаемые физиологиче­скими потребностями, оказываются прерывистыми. Эти отно­шения представляют собой просто переходную фазу, сравни­тельно короткую по продолжительности. Дальнейшее развитие либидо приводит к все увеличивающейся независимости по­требностей и напряженности, а вместе с этим и к объектному постоянству. Наивысший уровень, которого можно достичь в этом отношении, — постоянная или по крайней мере очень стойкая, чувственная привязанность, которая, с одной сторо­ны, уходит корнями в личность субъекта, а с другой сторо­ны, принимает в расчет не только обязанности и функции объекта, но все его персональные характеристики и качества в целом.

Иначе обстоит дело с агрессивным влечением. Агрессия, а вместе с ней и согласованные проявления ненависти, гнева, возмущения и так далее остаются «эмоционально зависимы­ми» гораздо дольше, то есть остаются тесно связанными с опы­том удовольствия-боли и удовлетворения-фрустрации. Про­пущенным звеном является шаг в развитии по направлению к более постоянным обязательствам. Точнее сказать, не суще­ствует постоянной привязанности к определенному объекту для агрессии, как это имеет место в случае с либидо. Явным примером этого из клинической практики можно считать фик­сированную ненависть, с которой пациент-параноик привязан к своему преследователю. Но это, конечно же, не более чем ви­димость, поскольку ненависть применительно к паранойе яв­ляется скорее патологическим чередованием либидо, чем пря­мым выражением агрессивного влечения.

Взаимосвязь секса и агрессии в психическом конфликте

В то время как вышеназванные открытия обращают внимание на различия в функционировании сексуальной и агрессивной сторон личности, впечатление об их сходстве остается, оно вы­звано взаимосвязью двух влечений, имеющей место в психоло­гическом конфликте (Brenner, 1971).

103

Толковоние агрессии

Общее между сексом и агрессией состоит в том, что человек не может удовлетворять свои сексуальные и агрессивные жела­ния в обществе в той форме, в которой он их испытывает. Сле­довательно, он должен их уменьшать в количестве и изменять в качестве. Давление, которое эти желания оказывают на челове­ческое эго, также в обоих случаях похоже. А также схожи напря­жения, вызванные неудовлетворенными желаниями. Эти напря­жения вызывают к жизни защитные реакции, которые призва­ны: ограничивать, видоизменять, контролировать и подавлять их. Сходство обнаруживается и в компромиссах, возникающих между инстинктами и защитными системами, то есть в форми­ровании невротических симптомов. Наиболее убедительными клиническими доказательствами ролевого сходства сексуально­го и агрессивного инстинктов являются навязчивый невроз и его симптомы, порождаемые в равной степени либидозными и аг­рессивными элементами анально-садистского периода.

Однако роли, выполняемые этими элементами, имеют и свои различия, которые часто игнорируются в свете более бросающе­гося в глаза сходства. Так, мы привычно выделяем сходства и иг­норируем различия в отношении защитных механизмов к сексу и агрессии. Вероятно, часто предвзятое мнение в этом вопросе вы­звано тем, что большинство защитных реакций используется для борьбы с обоими видами влечений. Среди них: отказ в удовлет­ворении, подавление, формирование реакции, проекция (представ­ление себя в роли объекта влечения), отождествление, перевод вле­чения с объекта на себя, перевод пассивного влечения в активное.

Но существуют и другие механизмы, хотя и второстепен­ные, разница в применении которых заслуживает внимания. Механизм отождествления с агрессором, как средство перево­да пассивного влечения в активное, имеет дело с агрессией (или скорее с мазохизмом как ее противоположностью), а не с либи­до. Механизм смещения объекта, с одушевленного на неоду­шевленный или с человека на животное, имеет некоторое отно­шение к детской сексуальности, но гораздо большую роль он играет в борьбе как ребенка, так и взрослого с агрессией. Уничто­жение, известное по навязчивым неврозам, направлено только на борьбу с агрессией. Делегирование (Stone, 1971) — еще один защитный механизм, используемый для ограничения агрессии.

104 Раздел II. Фантазии и агрессия

Он используется двумя способами. Первый состоит в перене­сении ответственности за агрессивное действие или желание на другое лицо или внешнее воздействие. Нормальное примене­ние этого защитного механизма случается в детстве, ненор­мальное — в случаях паранойи. Второй способ заключается в известном социальном феномене, когда личность запрещает агрессивные действия самой себе, но разрешает их вышестоя­щим социальным структурам, таким, как государство, полиция, армия или власти. Этот последний пример отчасти напомина­ет механизм альтруизма в сексуальной сфере. Альтруист «раз­решает» другим сексуальные желания, которые он запрещает себе, то есть он «перемещает» их или «перекладывает на вне­шние объекты» с тем результатом, что он может получать удов­летворение от их выполнения другими.

Изменение средств защиты как защитная мера

Поскольку мы пытаемся определить характерные защитные средства, используемые исключительно для борьбы с агрессией, я предлагаю рассмотреть последовательное изменение средств или способов, посредством которых человек может выражать агрессию. Идея о том, что соответствующие органы ответствен­ны за разрядку агрессии, не нова (Freud, 1923; Gillespie, 1971;

Eissler, 1971). Это хорошо известно как для либидо, так и для агрессии, хотя у некоторых ученых нет ясности в вопросе о том, формируется ли стремление в каком-либо органе или же этот орган ответствен только за разрядку этого стремления.

Однако есть существенные различия между либидо и агрес­сией, и эти различия должны учитываться при определении роли, функционирования и назначения соответствующих ор­ганов. Что касается секса, органы, ответственные за разрядку сексуальных желаний, все больше соответствуют своим функ­циям по мере взросления индивида. Это проявляется в переме­щении либидо от прегениталыюй области к половым органам. Иначе обстоит дело с агрессией, если учитывать возрастные ха­рактеристики. По мере взросления ребенка органы, ответствен­ные за разрядку агрессии, становятся более приспособленны­ми для качественной трансформации и количественного умень­шения агрессии, то есть к защите против нее.

Толкование агрессии 105

Из-за тесной взаимосвязи секса и агрессий в раннем возра­сте различные приспособления для разрядки агрессии заим­ствуются из одной или другой либидозной стадии. Так, зубы ня поздней стадии оральности используются для агрессивной цели кусаться, экскременты на анальной стадии — для агрес­сивной цели испачкать, пенис на фаллической стадии — для аг­рессивной демонстрации*.

Однако эти средства далеко не единственные. Маленький ребенок может использовать практически любую часть своего тела для выражения агрессии: голос, чтобы криком выражать свой гнев, ярость, бешенство; рот, чтобы плеваться; ноги, что­бы пинаться; руки и кулаки, чтобы бить, и, конечно же, вся мус­кулатура в целом может быть использована для атаки.

В воспитании детей существовало негласное правило, что для определенного возраста существует определенный набор приемлемых средств выражения агрессии. Так, крик считается допустимым в довербальный период и исключительным про­явлением на более поздней стадии. Кусание как способ атаки считается нормальным для ребенка до момента, пока он учит­ся ходить, но не позже. Использование испражнений (которое играет определенную роль в младенчестве и как либидозная способность) считается недопустимым после того, как ребенок научился ходить в туалет, хотя может быть использовано и в более поздний срок как выражение презрения, особенно в кри­минальной среде. Пинаться и пихаться могут дети любого воз­раста, хотя после младенчества эти действия теряют свой слу­чайный характер и становятся целенаправленными.

Отношение к объекту агрессии, одушевленному или нет, также имеет значение: по мере того как ребенок взрослеет, пред­полагается, что он начнет осознавать вред, наносимый своими агрессивными действиями, и соизмерять их².

' Краткое изложение этих взглядов приведено в книге Дерека фримана «Агрес­сия: инстинкт или симптом» (D. Freeman, «Aggression; Instinct or Symptom», 1968).

² В качестве примера в области клинической практики можно привести случай с девочкой трех лет, которая боролась со своим слишком диким, агрессивным характером. Однажды она вернулась из детского сада и с победным видом объявила о своем «хорошем» поведении в группе: «Не пихалась, не толкалась, не кусалась, только плевалась!»

106 Раздел II. Фантазии и агрессия

Таким образом, с развитием личности ребенка, появлени­ем способности двигаться и говорить его механизмы разряд­ки агрессии претерпевают важные изменения. Однако было бы ошибкой предположить, что процесс развития защитных сил, призванных обеспечивать уменьшение агрессии, являет­ся постоянным. Отнюдь не все создаваемые средства служат для защиты от агрессии. Разрыв в процессе создания защитных средств происходит где-то на рубеже раннего детства и отро­чества, когда агрессивные механизмы начинают развиваться по двум направлениям. Одно направлено на уменьшение агрессии посредством вербализации: физическая агрессия переводится в словесную. Отсюда удовольствие, которое дети более поздне­го возраста испытывают от употребления ругательств. Это пре­доставляет защиту от фиксации на анальной стадии и агрессии. («Грязные слова» вместо грязных действий и словесное оскор­бление — вместо физического.) Другое направление ведет в противоположную сторону. В ребенке растет недовольство тем, что он вынужден использовать определенные части тела в ка­честве исполнительных органов агрессии, растет желание осла­бить агрессивные стремления с помощью употребления в дет­стве игрушечного, а во взрослой жизни настоящего оружия:

ножа вместо зубов; палки или камня вместо рук и ног; огне­стрельного оружия, бомб и ядов вместо телесных выделений.

Эти изменения в развитии механизмов защиты от агрессии очень важны. Если мы примем утверждение, что «человек, ко­торый первым использовал оскорбление вместо физического действия, был основателем цивилизации» (Freud, 1893), тогда мы должны признать, что человек, который первым использо­вал какое-либо орудие вместо кулака, изобрел войну.

Некоторые доказательства той роли, которую играют части тела как орудия агрессии, были обнаружены в результате кли­нических исследований. У взрослых пациентов, посещавших сеансы психоанализа, были замечены слабые, рудиментарные мускульные импульсы, сопровождающие эмоциональные про­явления гнева, ненависти, ярости. Всякая агрессивная реакция подобного рода порождает раздражение, например, в ноге при мыслях о том, как человек наступает на своего врага; или в ру­ках при мыслях о том, как он его душит; или как щелкают зубы,

Толкование агрессии 1 07

когда он как будто кусает жертву. Такого рода ощущения ин­дивидуальны, и в психоанализе они могут служить указанием на стадию детства, в которой агрессия достигла своей кульми­нации, а механизмы защиты еще не сформировались.

Клинические исследования агрессии

На собрании конгресса было высказано взаимное согласие по поводу необходимости провести более тщательные, беспри­страстные клинические исследования агрессии. Однако все высказывания в этом отношении носили скорее характер не­терпеливых просьб, чем конкретных практических рекоменда­ций. Ученым было предоставлено самим искать материал и сред­ства для проведения этих исследований.

Мои собственные предложения в этой области следующие.

Исследования агрессии в процессе аналитической терапии

Если мы предположим, что защитные механизмы, задейство­ванные при неврозе переноса (когда устремления либидо при­нимают ассоциативный характер), качественно такие же, как и при нормальном развитии, и только количественно завышены, много полезной информации может быть получено при прове­дении сеансов психоанализа.

Мы можем взглянуть сквозь призму симптома одержимос­ти, который явился результатом, к примеру, действий ребенка, когда он пытается загладить свою вину, стараясь «исправить» что-то, что он разрушил или повредил в момент, когда он вел себя плохо. Посредством ритуалов у ребенка вырабатывается стремление к постоянству как средству безопасности, что по­рождает его способность противостоять агрессивным желани­ям. В замедленном поведении ребенка, страдающего симптомом одержимости, проявляется его развившаяся способность поме­стить мысль между импульсом и действием, то есть «способ­ность досчитать до десяти, прежде чем дать волю гневу».

Когда мы анализируем школьную фобию, многое можно узнать о борьбе эго с враждебными желаниями, особенно с же­ланием смерти своей матери, что, кажется, является высшей

1 08 Раздел II. Фантазии и агрессия

точкой агрессии ребенка. У ребенка со школьной фобией эта борьба соседствует с неспособностью расстаться с матерью — симптом, который увеличивает привязанность к той матери, какой она представлялась в дошкольном возрасте, при повы­шенной амбивалентности этих двух образов. Последнее явля­ется нормальной защитной реакцией на агрессию.

На самом деле почти все защитные механизмы, контроли­рующие агрессивные стремления, в ходе развития проявляют­ся в неврозах как патогенные элементы и могут быть изучены параллельно процессу аналитического лечения.

Аналитическое лечение вне сферы неврозов переноса так­же может быть чрезвычайно продуктивным для изучения аг­рессии. Здесь я в основном имею в виду резкие смены жела­ний — от убийства к самоубийству у одного и того же человека (Karl Mem-linger, 1938), что показывает направленность агрес­сии на себя самого или на определенный объект. Или подрост­ковое членовредительство и попытки самоубийства (Friedman et al., 1972), которые демонстрируют изменение направления агрессии с объекта на себя и на свое тело, как на источник зла*.

В связи с этим целесообразно заметить, что анализ детских симптомов, и не только в таких специфических случаях, откры­вает широкие возможности для клинического изучения агрес­сии, которое до сих пор не велось систематически.

Нет никаких сомнений, что анализ детских симптомов со­держит очень богатый материал для изучения агрессии. Воз­можно, это происходит из-за того, что на сеансах психоанализа не запрещены моторные действия как средство выражения аг-

' Хотя подобные происшествия крайне редки в раннем детстве, один такой слу­чаи имел место в Хэмпстедскоп клинике (наблюдал психоаналитик С. Л. Джон­сон). Мальчика четырех с половиной лет, которого привели в клинику как жи­водера, подозревали в попытках задушить своего маленького братишку. В про­цессе психоанализа выяснилось, что его агрессивные импульсы находились под давлением эго и сунерэго и чередовались с суицидальными, ведущими к несчастным случаям и телесным повреждениям. К примеру, после смены аг-рессианого поведения ребенок намеревался чаще всего убить себя: выпрыг­нуть из окна третьего этажа, выброситься в лестничный пролет и так далее.

Эти попытки самоубийства также применялись мальчиком для того, чтобы напугать и ci |роиоциров;|ть окружающих его людей. Наконец, таким скрытым путем часть его агрессии достигает своей первоначальной цели, то есть окру­жающего мира (Eissler, 1971).

Толкование агрессии 109

рессии. Возможно, из-за того, что свободная атмосфера сеансов лучше освобождает механизмы защиты от агрессии, чем от сек­суальных желаний. Или из-за того, что для самого аналитика легче мириться с агрессивными атаками на него, чем с сексу­альными, поскольку в последнем случае он будет выглядеть скорее как соблазнитель.

Каким бы ни было правильное объяснение этого феномена, несомненным является то, что вопреки предыдущим ожидани­ям агрессия играет большую роль в детском психоанализе, чем секс, руководит изменениями в поведении ребенка-пациента и Порождает методологические вопросы, многие из которых до сих пор не разрешены.

Учитывая настоящее положение дел, мы можем много узнать об агрессии, особенно о чрезвычайно разнообразных мотивах и происхождениях агрессивного поведения, которые представле­ны различными внешними проявлениями. Дети на сеансах психоанализа могут быть сердитыми, агрессивными, дерзкими, отрицающими, атакующими по многим причинам. И только одна из них будет действительной разрядкой агрессивных фан­тазий и импульсов. Остальные выражают агрессивное поведе­ние, направляемое эго, то есть служащее целям защиты:

• как реакция на беспокойство и эффективное прикрытие этого беспокойства;

• как сопротивление эго против ослабления защитных меха­низмов;

• как сопротивление против вербализации предсознательно-го и бессознательного материала;

• как реакция суперэго на сознательное признание проявле­ний ид в сексуальной и агрессивной сфере;

• как отрицание какой-либо позитивной, либидозной привя­занности к психоаналитику;

• как защита от пассивно-фемининных стремлений («ярость импотента»).

Существует огромная разница в значении и понимании агрессивных проявлений, перечисленных выше, и, к примеру, агрессивных припадков живодера, упомянутых ранее, хотя с точки зрения феномена они одинаковы. Для детского психо-

110 Раздел II. Фантазии и агрессия

анализа важно разграничить подлинное выражение желания и агрессивное поведение, которое является реакцией на какой-либо внешний фактор, поскольку, среди всего прочего, это по­зволяет проводить четкое различие между агрессивным, испу­ганным, пассивным или чрезмерно защищающимся ребенком. Но преимущества изучения этого материала выходят за рамки поставленной цели. Знания, которые мы может приобрести в этой сфере, помогут прояснить многие вопросы, связанные с происхождением агрессии при нормальном и ненормальном развитии, а также и во взрослой жизни.

Изучение агрессии путем наблюдения за маленькими детьми

Это также заставляет обратиться к уже имеющимся исследо­ваниям агрессии в раннем детстве (Hoffer, 1950), обсуждение результатов которых можно продолжить. Здесь возможен ши­рокий диапазон, начиная от незначительных ушибов головы в течение определенного преходящего периода, что является по­чти нормальным, до постоянных побуждений биться головой, приводящих к ранам, от безобидного обкусывания ногтей и дерганья волос (которые могут быть расценены как эквивален­ты мастурбации) до жестокого и неуправляемого нанесения себе увечья с помощью укусов, как это бывает у дефективных и психотических детей.

Изучение агрессивности в игре

Матери и работники детских садов, которые наблюдают за иг­рающими детьми, имеют широкие возможности для осознания того, что конструктивные и деструктивные желания сосуще­ствуют. Например, ребенок получает одинаковое удовольствие, если он играет в кубики, ставя один на другой, пока не получит­ся высокая башня, и если он сломает постройку и разбросает кубики. Было бы ошибкой считать, что только первое он дела­ет в хорошем настроении, а второе — в раздражении, разочаро­вании и расстройстве. Напротив, ребенок чувствует радость, осуществляя любое из этих действий, в его сознании появля­ется одинаковая гордость от того, что он контролирует ситуа­цию и использует нужные умения.

Толкование агрессии 111

Я думаю, мы будем правы, предположив, что удовольствие ребенка от строительства связано с либидо, а удовольствие от разрушения с агрессивностью. Создается впечатление, что оба вида удовольствия существуют «бок о бок», одновременно, или в быстро меняющейся последовательности, не вмешиваясь одно в другое, оба являясь производными от первичной тенденции.

Изучение агрессивности в социальном поведении детей, начинающих ходить

Одна из наиболее многообещающих сфер для наблюдения про­явлений ранней агрессивности — это возрастная группа детей, начинающих ходить, то есть детей на втором году жизни, когда в их поведении поочередно доминируют первичные или вто­ричные процессы функционирования, и, таким образом, эта стадия развития является более показательной, чем более по­здние стадии. В качестве примера мне хотелось бы привести два различных результата наблюдения.

1. Дети, начинающие ходить, нелегко поддаются управлению в группах, так как они исключительно агрессивны по от­ношению друг к другу. Чтобы получить игрушку, еду, кон­феты, внимание, преодолеть препятствие или вообще без каких-либо очевидных причин, они будут кусаться, цара­паться, дергать за волосы, бросаться чем попало, наносить сильные удары, бить ногами. Однако все это не является физической борьбой между враждебными партнерами, что бывает с более старшими детьми. Мы можем наблюдать, как жертва нападения разражается слезами, бежит за защитой или беспомощно стоит, нуждаясь в спасении. Все это при­водит исследователя в недоумение, так как этот же самый, теперь атакуемый ребенок, сам незадолго до происходяще­го выступал в роли агрессора или выступит в ней вскоре после случившегося. То есть нельзя сказать, что он сам не обладает агрессивностью или средствами ее проявления. Он обладает и тем и другим, но не может применить их для са­мообороны.

2. Второй наблюдаемый феномен касается отношения малень­ких детей к боли, которую они причиняют. Фактически эти дети абсолютно не имеют понятия о результатах своих

112 Раздел II. Фантазии и агрессия

агрессивных действий, и со стороны взрослых необходима наглядность, чтобы продемонстрировать их детям. Среди большинства матерей детей, начинающих ходить, общеприз-нано, что ребенка надо «укусить самого» для того, чтобы он осознал ту боль, которую может принести укус. Работники детских садов обычно указывают обидчику на то, что его жертва плачет, раздражена, обозлена, испугана, у нее течет кровь, и так далее, что часто вызывает у обидчика удивле­ние и даже замешательство.

' Это, на мой взгляд, «сводит на нет» предположение о том, что нанесение боли — это основная цель агрессивного поступ­ка. Скорее нам придется заключить, что изначально первичным является сам агрессивный поступок, а его результат — вторич­ным. Однако такое заключение возвращает нас обратно к одно­му из нерешенных вопросов, поставленных в начале, насчет внутренней цели врожденной, первичной агрессивности.

Можно получить больше информации, если изучать детей второго года жизни систематически, а пока результаты наблю­дений, по общему признанию, являются фрагментарными. Од­нако президент конгресса еще с самого начала предупредил его членов о том, что им не следует ожидать всего и сразу.

Теория агрессии

Психоаналитическое исследование агрессивности имеет в ка­честве отправного пункта работу Фрейда «По ту сторону прин­ципа удовольствия» (1920). Эта публикация имела двойной эффект, с одной стороны, выдвинув на повестку дня ранее от­рицаемую тему агрессивности, а с другой стороны, затруднив ее клиническое изучение, так как поставила ее в центр теоре­тической дискуссии. Поскольку была затронута теория сти­мулов, теоретический мир, начиная с 1920 года, оставался рас­колотым на два лагеря, убеждения которых варьировались от полной и даже чрезмерной приверженности дуалистической теории Фрейда о стимулах до полного отрицания существова­ния инстинкта смерти и агрессивности, являющейся его про­явлением. В то время как часть, которая касалась секса, в тече­ние ряда лет использовалась в изучении пациентов, та часть,

Толкование агрессии 113

которая касалась агрессивности, еще до своего подтверждения или опровержения, использовалась для обоснования или оспа-ривания одной из ведущих теоретических гипотез. В данной статье намеренно не предпринимаются такие попытки, она пред­полагает остаться чисто клинической.

Однако каждому отдельному аналитику, включая меня, даже если он не является теоретиком, приходится выбрать какую-либо точку зрения среди этих крайних позиций. В соответствую­щей аналитической литературе существует несколько рекомен­даций и предостережений в этом отношении, которые могут быть использованы в качестве руководства.

С моей точки зрения, наиболее полезные рекомендации содержатся в упомянутой выше статье Эйсслера «Инстинкт смерти, амбивалентность и нарциссизм» (1971), написанной с открыто признанной целью «оказания поддержки теории Фрей­да об инстинкте смерти». Подобно Шопенгауэру и Фрейду Эйсслер утверждает, что, как и рождение, смерть является наи­более важным событием в человеческой жизни и что любая стоящая психологическая теория нуждается в том, чтобы «опре­делить место смерти в своей общей структуре». Полностью полагаясь в своем предположении на теорию немецкого психо­лога Рудольфа Эренберга, Эйсслер, возможно, получает под­держку своих взглядов у поэта Райнера Марии Рильке, кото­рый расценивает стремление к смерти как одну из основных целей жизни или находит поддержку в результатах анализа детского поведения, поскольку обнаружено, что дети, страдаю­щие от невротического страха смерти, неизменно расценивают каждый шаг роста как пугающий шаг к смерти, которого не­обходимо избегать.

Однако даже базируясь на своей собственной концепции био­логических предпосылок, Эйсслер считает, что «пока не разра­ботаны правила, которые бы сказали нам о том, когда биоло­гия может быть с полным правом быть призвана на службу психологии». Он также расценивает необходимость избавле­ния от вторжения биологии такой же важной для психоана­лиза, как и опору на некоторые данные из биологии и культуры. В этой связи он обращается к своему исследованию амбивален­тности, психологическому феномену, который «предполагает

114 Раздел II. Фантазии и агрессия

присутствие противоположных инстинктов, но не полностью

объясняется их присутствием».

Мне интересно распространить вышеприведенную форму­лировку на сферу наших вопросов и проблем в клинической области. Многие из них исчезнут, если мы будем предупреди­тельны и согласимся признать существующие расхождения между клиническими фактами и биологическим объяснением вместо того, чтобы принудительно навязывать прямые причин­ные связи между двумя этими сферами. Тема «источника» аг-i рессии может служить в качестве примера. В дуалистической биологической теории-Фрейда никогда не подразумевалось, что жизненный инстинкт — это актуальный источник сексу­альных побуждений; было всегда признано, что этот источник является либо гормональным, либо анатомическим. Нет также необходимости, чтобы инстинкт смерти был фактическим ис­точником агрессии. В клинических терминах и то и другое име­ет свои материальные источники, известные или неизвестные, одновременно являющиеся тем, что можно назвать «реальны­ми представителями» вышеуказанных биологических сил с противоположными целями, присутствие которых они пред­полагают. Мы можем сказать в равной степени в отношении «цели», что, выражаясь в клинических терминах, то есть в ре­альности, как либидо, так и агрессивность преследуют свои собственные ограниченные земные цели и одновременно слу­жат более значительным биологическим целям жизни и смер­ти. Нет сомнений в том, что наша клиническая задача оказыва­ется более сложной благодаря тому факту, что ни либидо, ни агрессивность никогда не наблюдаются отдельно, то есть в чи­стом проявлении; за исключением многих патологических слу­чаев, они всегда объединены, но в целях изучения соответствую­щих им действий они должны быть разделены. Я считаю, что это справедливо как для биологии, так и для психологии: сек­суальные навыки не могут быть достигнуты без соответствую­щей примеси агрессивности; агрессивность не может быть ин­тегрирована в нормальную жизнь без примеси либидо; так же как на высшем уровне смерть не что иное, как прямое следствие жизни.

Связь агрессии и эмоционального развития: норма и патология 115

Связь агрессии и эмоционального развития: норма и патология'

Роль инстинктов в формировании личности

Основные изменения, вызванные в детской психологии откры­тиями психоанализа, сводятся к пересмотру роли инстинктив­ных побуждений в человеческом развитии. В доаналитической психологии детство рассматривалось как более или менее спо­койный период поступательного роста и развития, в котором инстинктивные побуждения, если они и проявлялись, то игра­ли роль элементов; нарушающих равновесие. Аналитическая психология, напротив, приписывает врожденным инстинктам основную роль в формировании личности. Именно под воз­действием инстинктивных побуждений в психике появляются новые, так называемые эго-функции. Основная задача эго-функ-ций проявляется в попытке примирить потребность ребенка в удовольствии, являющуюся следствием инстинктивных по­буждений, с условиями окружающей среды. Когда внешние условия разрешают удовлетворение возникшего инстинктив­ного желания, эго просто играет роль помощника в достижении инстинктом своей цели. Когда потребности окружения про­тиворечат требованиям инстинкта, эго оказывается перед ди­леммой и должно найти решение. Оно может пренебречь тем, что происходит в окружающем мире (этот психический про­цесс мы называем отрицанием), или пренебречь требованиями внутреннего мира (этот психический процесс мы называем по­давлением). Эго может выбрать решение либо действовать, подчиняясь окружающей среде и противореча инстинктивным влечениям (родители называют такого ребенка «хорошим», по­слушным), либо подчиниться требованиям инстинктов напере­кор внешнему миру (оказавшись «плохим», капризным, не­послушным). Иногда эго приходится выбирать между требо­ваниями, исходящими от двух конкурирующих инстинктивных

' Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа Т. II. М., 1999. С. 357-363.

116 Раздел II. Фантазии и агрессия

побуждений, или между проявлениями своих инстинктов и сво­их же идеалов. Во всех этих случаях эго сталкивается с опасно­стями, такими, как болезненное внутреннее напряжение, угро­за телесного повреждения, страх наказания или потери любви окружающих, и реагирует на них возрастанием тревожности.

Бесконечная череда внутренних конфликтов оказывается постоянным стимулом к дальнейшему развитию психических функций и, в конце концов, определяет особенности формиро­вания личности ребенка. То, что мы называем формированием < характера, является, грубо говоря, множеством установок, обыч­но используемых индивидуальным эго для разрешения этих конфликтов: выбор тех инстинктивных побуждений, удовлет­ворению которых решено способствовать, и тех, которым необ­ходимо воспрепятствовать, и выбор методов, которые обеспе­чат защиту от угроз могущественного внешнего мира и не ме­нее' могущественного внутреннего.

Секс и агрессия как основные силы

Психоаналитическая теория группирует все инстинктивные по- • буждения вокруг двух основных: секса и агрессии. К сфере влия­ния первого относятся намерения, связанные с сохранением жизни, размножением и достижением общепризнанных жиз­ненных ценностей, к сфере влияния второй — противополож­ные цели: разрушение связей с окружающим миром и уничто­жение жизни.

Психоаналитическая теория сексуальности

Основной вклад, сделанный психоанализом в исследование сексуального инстинкта, — это открытие диффузных источни­ков сексуального возбуждения, которые существуют от рожде­ния в различных частях тела и дают толчок к развитию детской прегениталыюй сексуальности. В соответствии с происхожде­нием компонентов инстинкта (кожа, слизистые оболочки рта и ануса, пенис) мы различаем оральную, анальную и фалличе­скую сексуальную организацию детей, в каждой из которых источник удовольствия — либо непосредственно тело, либо контакт с объектом любви в окружающем мире. В норме, эти элементы инфантильной сексуальности, подвергшиеся транс-

Связь агрессии и эмоционального развития: норма и патология 117

формациям под влиянием эго, оказываются некоторой негени-тальной составляющей генитальной сексуальности взрослого (поцелуи, прикосновения, взгляды); при отклонениях от нор­мы один из компонентов инстинкта может овладевать сексу­альной жизнью взрослого человека в форме так называемых извращений (фелляция, куннилингус, скопофилия, эксгиби­ционизм и т. д.).

Проявления инфантильной сексуальности, таким образом, не только существуют, но и выглядят извращенными по своей природе. Элемент извращенности затрудняет принятие ее как нормального, здорового, обычного и необходимого явления. Даже сейчас некоторые авторы, которые в других отношениях принимают принципы аналитической психологии, предлагают пути и средства воспитания, которые привели бы к уничто­жению тех или иных компонентов сексуальных побуждений (стремление к сосанию у грудных детей, анальные интересы ребенка более старшего возраста, фаллическую мастурбацию), как будто они оказываются нежелательными или ненормаль­ными явлениями или следствием неблагоприятных условий окружающей среды.

С другой стороны, доказательств существования и прояв­ления различных инстинктивных компонентов на протяже­нии последних 20-30 лет было собрано достаточно много. На­блюдения за маленькими детьми проводрыись во всем мире при различных внешних условиях (нормальных, счастливых, несчастливых обстоятельствах семейной жизни, жизни в груп­пе и т.д.).

Психоаналитическая теория агрессии

Конечно же, агрессивный характер детских сексуальных побуж­дений не остался незамеченным. Сперва эта особенность при­писывалась собственной природе детской сексуальности, позд­нее она стала рассматриваться как проявление другой группы инстинктов — деструктивных побуждений.

Агрессия, стремление к разрушению, их проявление и их развитие сейчас находятся в центре интересов динамической психологии. Это напоминает интерес к развитию сексуальных функций, наблюдавшийся в начале века.

118 Раздел II. Фантазии и агрессия

Агрессивные побуждения, направляемые ребенком против собственного тела

На самых ранних стадиях агрессивная энергия также должна находить выход в теле ребенка, подобно тому как сексуальная энергия (либидо) может проявляться в аутоэротических дей­ствиях. Примером служат действия, при которых дети бьются го­ловой, — самодсструктивный эквивалент аутоэротическому дей­ствию ритмичного покачивания. Дети бьются головой реже, чем .качаются, эта активность находится на грани нормального и ано­мального поведения и иногда может действительно стать причи­ной повреждений. То же верно по отношению к другим, более редко встречающимся самодеструктивным действиям: вырыва­нию собственных волос детьми грудного и младшего возраста.

В связи с этим сошлюсь на работу Хоффера «Рот, рука и эго-интеграция» (Hoffer «Mouth, hand and Ego-Integrftion», 1949a) и другие его работы в этой области (1950а, 1950в). Обсуждая слу­чай с психически нездоровой девочкой грудного возраста, кото­рая тяжело травмировала руки, кусая их, хотя еще не могла пере-жевыватьпищу, Хоффер (Hoffer, 1950а) иллюстрировал следую-щее положение: тогда как в течение первого года жизни сосание большого пальца или другой части руки является нормальным аутоэротическим проявлением, укусы как самодеструктивные действия ненормальны и проявляются только у детей с дефек­тами и психозами. Начиная с этой стадии существенным для нормального развития ребенка оказывается то, что агрессивные побуждения должны быть перенаправлены с тела самого ребен­ка на живые или неживые объекты окружающего мира.

На более поздней стадии агрессия вновь может проявлять­ся в самодеструктивной форме. Но теперь она включена в су-перэго и направлена против эго, а не против тела.

Агрессивные побуждения, направленные на окружающий мир

В отношениях ребенка с объектами окружающего мира эро­тические и деструктивные элементы так тесно связаны друг с другом, что трудно выделить в любой отдельно взятой реакции,

Связь агрессии и эмоционального развития: норма и патология 119

что именно присутствует в ней от каждого из этих инстинктов. В каждой фазе прегенитального развития агрессивная энергия оказывается обязательным дополнением к сексуальным (либп-дозным) побуждениям. Знакомые нам картины поведения ре­бенка всегда включают в себя оба элемента. Мы находим есте­ственным, что первая эмоциональная привязанность грудного ребенка вначале к материнской груди, а затем к самой матери демонстрирует те же характерные качества агрессивной, нена­сытной жадности, которые мы замечаем и в его отношении к еде. На оральной стадии ребенок разрушает то, что присваивает (со­сет сухие предметы, пытается все поместить внутрь себя). На другом, анальном уровне слияние эротических и агрессивных тенденций очевидно даже для неопытного наблюдателя. Любой, кто имел дело с годовалыми детьми, замечал особо прилипчи­вую, собственническую, досаждающую, изнуряющую форму их любви к матерям, такие требовательные отношения, которые доводят практически до болезни многих молодых матерей. Мы знаем далее, что особая сексуальная назойливость детей приво­дит к разрушению всех неодушевленных предметов, на которые оказывается направленной; с любимыми игрушками обычно дурно обращаются; домашних животных приходится защищать от агрессии, которая неизменно совмещается с любовью, прояв­ляемой к ним их маленькими владельцами. Мы понимаем, что на прегенитальных стадиях это не ненависть, а агрессивная лю­бовь, стремящаяся разрушить свой объект.

На протяжении фаллической стадии развития сексуально­сти соотношение сексуальности и агрессивности уподобляет­ся тому, что существует у взрослых. Мальчики на этом уровне развития стремятся к доминированию и защищают своих ма­терей или другие объекты привязанности. Здесь агрессивные элементы связаны с эксгибиционистскнми тенденциями, со­путствующей целью оказывается привлечение и в результате подчинение объекта любви.

Важность количественного фактора

Связь сексуальных и агрессивных побуждений нормальна и ти­пична. Различия в количестве энергии, получаемой от каждои

120 Раздел II. Фантазии и агрессия

группы инстинктивных тенденций, создают большой разброс ин­дивидуальных различий. Большее количество агрессии на аналь­ной стадии создает картину садистского извращения; уменьше­ние вклада агрессии в поведение на фаллической стадии спо­собствует развитию женоподобности, потери маскулинных черт. Насколько мы знакомы с воспитанием детей, именно количе­ственные отклонения отвечают за различие между управляемы­ми и неуправляемыми, «хорошими» и «плохими» детьми. Боль-' шипство этих вариаций находятся в пределах нормы.

Патологическая агрессивность у детей

В последние годы возник особый интерес к состоянию патоло­гической агрессивности у маленьких детей, проявляющемуся иногда и у детей, живущих в семьях, но чаще у сирот или у де­тей, растущих в неполных семьях, у детей, сменивших несколь­ко приемных родителей, живущих в детских домах и других детских учреждениях. Хотя рассматриваемые дети не являют­ся слабоумными, они одержимы бесконтрольными, очевидно бессмысленными, деструктивными установками умственно от­сталых. Они испытывают удовольствие или совершенное равно­душие в отношении сломанных ими вещей, к страданиям, при­чиненным ими другим людям. Они портят игрушки, одежду, мебель, жестоки с животными и другими детьми, вызывающе непослушны или безразличны по отношению к взрослым. Об­ращение с такими детьми — серьезная проблема для воспита­телей, объяснение их состояния — вызов детской психологии.

При ближайшем рассмотрении может быть обнаружено, что патологические факторы заключены не в агрессивных прояв­лениях как таковых, а в отсутствии соединения их с либидоз-ными (эротическими) побуждениями. Патологический фактор обнаруживается в сфере эротического, эмоционального разви­тия, которое искажено под влиянием внешних и внутренних условии, таких, как отсутствие объекта любви, отсутствие эмо­ционального ответа от окружающих взрослых, болезненный разрыв эмоциональных связей, происшедший слишком быс­тро, вслед за их образованием, недостаток эмоционального раз­вития вследствие внутренних причин. Из-за недостатка эмоцио­нального развития агрессивные побуждения не объединяются

Зощитные действия Я, рассматриваемые как объект анализа 125

в сознание, и усилия образований Я по овладению инстинктив­ной жизнью противоречат друг другу. Следовательно, за ис­ключением случаев понимания пациентом своей болезни, об­разования Я рассматривают цель аналитика как угрозу.

Следуя линиям изложения, намеченным в предыдущей гла­ве, мы должны описать отношение Як работе анализа как трой­ственное. Реализуя способность к самонаблюдению, о которой я говорила, Я делает общее с аналитиком дело; эта его способ­ность находится в распоряжении аналитика, и Я передает ему картину других образований, созданную на основе их произ­водных, вторгшихся на его территорию. Я антагонистично ана­литику в том отношении, что в своем самонаблюдении оно не­надежно и тенденциозно. Сознательно регистрируя и переда­вая одни факты, Я фальсифицирует и отбрасывает другие, препятствуя их освещению, а это полностью противоречит ме­тодам аналитического исследования, настаивающим на том, что рассмотрено должно быть все, что возникает, без всякой дискриминации. Наконец, Я само является объектом анализа в том отношении, что постоянно осуществляемые им защитные действия реализуются бессознательно и могут быть введены в сознание лишь ценой значительных усилий, подобно бессозна­тельной активности любого из вытесняемых инстинктивных импульсов.

Защита против инстинкта, проявляющаяся в форме со­противления. В предыдущей главе я попыталась провести тео­ретическое различие между анализом Оно и Я, которые в нашей практической работе неразрывно связаны друг с другом. Ре­зультат этой попытки еще раз подтвердил тот вывод, к которо­му привел нас опыт: в исследовании материал, помогающий анализировать Я, выступает в форме сопротивления анализу Оно. Факты настолько самоочевидны, что объяснение кажется почти излишним. Я в анализе становится активным, когда оно пытается при помощи противодействия воспрепятствовать вторжению Оно. Поскольку цель анализа заключается в том, чтобы облегчить доступ в сознание идеаторным представлени­ям подавленных инстинктов, т. е. способствовать вторжениям Оно, защитные действия Я против этих представлений автомати­чески приобретают характер активного сопротивления анализу.

1 26 Роздел III. Механизмы защиты

А поскольку для того, чтобы обеспечить соблюдение основно­го правила анализа, позволяющего этим представлениям всплы­вать в свободных ассоциациях пациента, аналитик использует свое личное влияние, то и защита, воздвигаемая Я против ин­стинктов, приобретает форму прямого сопротивления самому аналитику. Враждебность по отношению к аналитику и усиле­ние мер, которые должны воспрепятствовать всплыванию им­пульсов Оно, совпадают друг с другом. Когда в определенные моменты анализа защита снимается и инстинктивные пред­ставления могут беспрепятственно проявиться в форме свобод­ных ассоциаций, отношение Я к аналитику на это время осво­бождается от искажений.

Конечно, кроме этой конкретной формы существует множе­ство других форм сопротивления в анализе. Как нам известно, помимо так называемых сопротивлений Я существуют перене­сенные сопротивления, а также те противодействующие, с тру­дом преодолеваемые в анализе силы, чей источник лежит в навязчивом повторении. Таким образом, мы не можем сказать, что всякое сопротивление есть результат защитных действий со стороны Я. Но каждая такая защита против Оно, воздвигае­мая в ходе анализа, может быть обнаружена лишь в форме со­противления работе аналитика. Анализ сопротивлений Я дает хорошую возможность наблюдать и вводить в сознание бессозна­тельные защитные действия Я.

Защита против аффектов. Помимо случаев столкновения между Я и инстинктом у нас есть и другие возможности для наблюдения действий Я. Я находится в конфликте не только с теми производными Оно, которые пытаются пробиться на его территорию, чтобы получить доступ к сознанию и достичь удов­летворения. Яне менее энергично и активно защищается так­же от аффектов, связанных с этими инстинктивными импуль­сами. Отвергая требования инстинктов, Я в первую очередь должно уладить дело с этими аффектами. Любовь, вожделение, ревность, разочарование, страдание и печаль сопутствуют сек­суальным желаниям; ненависть, гнев и ярость сопутствуют им­пульсам агрессии; если инстинктивные импульсы, с которыми они связаны, должны быть отражены, то эти аффекты должны подвергнуться всем тем различным мерам, к которым прибегает

Защитные действия Я, рассматриваемые как объект анализа 127

Яв усилии овладеть ими, т. е. они должны претерпеть метамор­фозу. Где бы ни происходила трансформация аффекта — в ана­лизе или вне его, — она является результатом работы Я, и нам предоставляется возможность исследовать его действия. Мы знаем, что судьба аффекта, связанного с инстинктивным тре­бованием, не тождественна судьбе его идеаторного представ­ления. Очевидно, однако, что одно и то же Яможет иметь в сво­ем распоряжении лишь ограниченное количество способов за­щиты. В отдельные периоды жизни и в соответствии со своей собственной конкретной структурой индивидуальное Я выби­рает то один, то другой способ защиты — это может быть вытес­нение, смещение, перестановка и т. д. — и может использовать его как в своем конфликте с инстинктами, так и в защите от высвобождения аффекта. Если мы знаем, как конкретный па­циент стремится защититься от всплывания своих инстинктив­ных импульсов, т. е. какова природа его обычных сопротивле­ний Я, мы можем составить представление о его возможной установке по отношению к собственным нежелательным аф­фектам. Если же у какого-либо пациента ярко выражены конк­ретные формы трансформации аффектов, такие, как полное вытеснение эмоций, отрицание и т. д., нас не удивит, если он применит те же самые способы для защиты от своих инстинк­тивных импульсов и свободных ассоциаций. Я остается одним и тем же, и во всех своих конфликтах оно более или менее по­следовательно в использовании имеющихся в его распоряже­нии средств.

Явление постоянной защиты. Другой областью, в которой могут исследоваться защитные действия Я, является феномен, описанный Вильгельмом Райхом в его заметках о «последова­тельном анализе сопротивления» (W. Reich, 1935). Телесные характеристики, такие, как скованность и напряженность, та­кие особенности, как постоянная улыбка, высокомерное, иро­ничное и дерзкое поведение, — все это остатки очень сильных защитных процессов в прошлом, которые оторвались от своих исходных ситуаций (конфликтов с инстинктами или аффекта­ми) и превратились в постоянные черты характера, «броню характера» (как говорит Райх, Character-panzerung). Когда в анализе нам удается проследить возникновение этих остатков,

1 28 Раздел III. Механизмы защиты

вплоть до их исторического источника, они вновь обретают подвижность и перестают блокировать доступ к защитным дей­ствиям, в которые Я активно вовлечено в данный момент. По­скольку эти способы защиты стали постоянными, мы не можем связать их возникновение или исчезновение с возникновени-' ем или исчезновением инстинктивных требований и аффектов изнутри или же с появлением и прекращением искушающих ситуаций и асрфектпвных стимулов извне. Поэтому их ана­лиз — чрезвычайно трудоемкий процесс. Я убеждена, что их выдвижение на передний план оправдано лишь в том случае, если мы не можем обнаружить никаких следов текущего кон­фликта между Я, инстинктом и аффектом. Я полагаю также, что под «анализом сопротивления» следует понимать не толь­ко анализ этого конкретного явления, но и анализ всех видов сопротивления.

Формирование симптома. Анализ сопротивления Я, его защитных действий, предпринимаемых против инстинктов и трансформаций, претерпеваемых аффектами, выявляет и вво­дит в сознание в динамике те же самые способы защиты, кото­рые предстают перед нами в застывшем состоянии, когда мы анализируем «броню характера». В еще большей степени и так­же в фиксированном состоянии мы преодолеваем их, когда мы изучаем формирование невротических симптомов. Это так, поскольку роль, выполняемая Я в формировании этих компро­миссов, которые мы называем симптомами, заключается в по­стоянном использовании особого метода защиты при столкно­вении с конкретным инстинктивным требованием и в точном повторении этой же процедуры всякий раз, когда подобное тре­бование возникает в своей стереотипной форме. Нам известно*, что имеется постоянная связь между конкретными неврозами и особыми способами защиты, как, например, между истерией и вытеснением или между неврозом навязчивости и процесса­ми изоляции и уничтожения. Такую же постоянную связь меж­ду неврозом и защитным механизмом мы обнаруживаем, когда исследуем способы защиты, которые пациент использует против

' Это отмечено в работе 3. Фрейда «Торможения, симптомы и тревожность». См. также с. 134, где этот отрывок цитируется.

Защитные действия Я, рассматриваемые как объект анализа 129

своих аффектов, и форму сопротивления, принятую его Я. От­ношение конкретного индивида к его свободным ассоциациям в анализе и тот способ, при помощи которого, будучи предо­ставлен самому себе, он овладевает требованиями своих ин­стинктов и отражает нежелательные аффекты, позволяют нам a priori сформулировать природу формирования у него симптома, При этом исследование последнего позволяет нам a posteriori сделать заключение относительно структуры его сопротивле­ния и защиты от своих аффектов и инстинктов. Этот паралле­лизм наиболее знаком нам в случаях истерии и невроза навяз­чивости, где он отчетливо проявляется в соотношении между симптомами пациента и формой его сопротивления. Формиро­вание симптома истерических больных в их конфликте со сво­ими инстинктами основано главным образом на вытеснении:

они исключают из сознания идеаторные представления своих сексуальных импульсов. Аналогична и форма их сопротивле­ния свободным ассоциациям. Ассоциации, вызывающие за­щитную реакцию Я, попросту изгоняются. Все, что пациент .ощущает, — это пустота в сознании. Он умолкает; можно ска­зать, что в потоке его ассоциаций наступает такой же разрыв, как и в его инстинктивных процессах при формировании сим­птомов. Наряду с этим мы узнаем, что способом защиты, при­меняемым при формировании симптома Я человека, страдаю­щего неврозом навязчивости, является изоляция. Я попросту вырывает инстинктивный импульс из контекста, хотя и сохра­няет его при этом в сознании. Соответственно и сопротивление таких пациентов приобретает иную форму. Пациент с навяз­чивостью не умолкает; он говорит, даже находясь в состоянии сопротивления. Но при этом он разрывает связи между свои­ми ассоциациями и изолирует мысли от аффектов, так что его ассоциации кажутся такими же бессмысленными в малом мас­штабе, как его симптом — в большом.

Аналитическая техника и защита от инстинктов и аффек­тов. Молодая девушка обратилась ко мне по поводу состояний острой тревоги, которые нарушали ее повседневную жизнь и мешали регулярно посещать школу. Хотя она и пришла по настоянию своей матери, она не проявляла нежелания гово­рить мне о своей жизни — как в прошлом, так и в настоящем.

5 А. Фрейд

1 30 Раздел III. Механизмы защиты

Ее отношение ко мне было дружелюбным и искренним, одна­ко я отметила, что в разговоре она тщательно избегает малей­шего намека на ее симптом. Она никогда не говорила о присту­пах тревоги, имевших место в перерывах между аналитическими сеансами. Если я настаивала на анализе какого-либо симптома или давала интерпретации ее тревоги, основанные на ее же ас­социациях, дружелюбное отношение девушки ко мне менялось. Каждый такой случай заканчивался градом презрительных и насмешливых замечаний. Попытка установить связь между отношением пациентки и ее связью с матерью окончилась пол­ной неудачей. Как в сознании, так и в бессознательном эта связь была совершенно иной. В результате этих повторяющихся вспышек презрения и насмешки аналитик оказалась в тупике, и пациентка на время стала недоступной для дальнейшего ана­лиза. Однако, когда анализ продвинулся глубже, мы обнаружи­ли, что эти а41фекты не являются реакцией переноса в соб­ственном смысле слова и вообще не были связаны с ситуацией анализа. Они указывали па привычное отношение пациентки к самой себе, когда эмоции нежности, желания или тревоги го­товы были всплыть в ее аффективной жизни. Чем сильнее аф­фект овладевал ею, тем сильнее и злее она себя высмеивала. Аналитик стала адресатом этих защитных реакций лишь вто­рично, поскольку она поощряла стремление пациентки к осо­знанной проработке своей тревожности. Интерпретация содер­жания тревоги, пусть даже и правильно выведенная на основе другого общения, не приводила к результату столь долго, сколь долго каждый подход к аффекту лишь усиливал защитные ре­акции. Было невозможно сделать это содержание сознатель­ным до тех пор, пока мы не ввели в сознание — и тем самым не нейтрализовали — способ защиты пациентки от своих аффек­тов при помощи презрительного уничижения — процесса, став­шего привычным во всех областях ее жизни. Исторически этот способ защиты при помощи насмешки и презрения объяснял­ся ее идентификацией с покойным отцом, который пытался воспитать у маленькой девочки самоконтроль, делая насмеш­ливые замечания, когда ею овладевали эмоциональные вспыш­ки. Способ стал стереотипом благодаря памяти об отце, кото­рого она горячо любила. С точки зрения техники, необходимой

Защитные действия Я, рассматриваемые как объект анализа 131

. для понимания этого случая, нужно было начать с анализа за­щиты пациентки от ее собственных аффектов и продолжать, идя к разъяснению ее сопротивления в переносе. И лишь пос­ле этого можно было перейти к анализу тревоги и ее истоков,

С технической точки зрения этот параллелизм между защи­той пациента от своих инстинктов и аффектов, формированием симптомов и сопротивлением очень важен, особенно в детском анализе. Наиболее очевидным дефектом в нашей технике анали-задетей является отсутствие свободных ассоциаций. Обходить­ся без них очень трудно, и не только потому, что на основе идеа-торных представлений инстинктов пациента, возникающих в его свободных ассоциациях, мы получаем большинство наших зна­ний об Оно. В конце концов существуют другие способы полу­чить информацию об импульсах Оно. Сновидения и мечты де­тей, активность их фантазии в игре, рисунки и т. д. выявляют тенденции Оно в более открытой и доступной форме, чем у взрос­лых, и в анализе могут заменить проявление производных Оно в свободных ассоциациях. Однако, когда мы обходимся без основ­ного правила анализа, конфликт, связанный с его соблюдением, также исчезает, а именно из этого конфликта мы черпаем наши знания о сопротивлениях Я, когда анализируем взрослых, — наши знания о защитных действиях Я против производных Оно. Поэтому есть риск, что детский анализ может дать массу инфор­мации относительно Оно, но мало знаний о детском Я.

В игровой технике, разработанной для анализа маленьких детей в английской школе психоанализа (М. KSein, 1932), от­сутствие свободных ассоциаций компенсировано самым непо­средственным образом. Эти аналитики считают, что детская игра эквивалентна свободным ассоциациям взрослого, и интер­претируют игру таким же образом. Свободный поток ассоциа­ций соответствует ненарушаемому развитию игры; прерывания и торможения в игре приравниваются к перерывам в свобод­ных ассоциациях. Отсюда следует, что, если мы анализируем

1 перерыв в игре, мы обнаруживаем, что он представляет собой защитное действие со стороны Я, сопоставимое с сопротивле­нием в свободных ассоциациях.

Если по теоретическим соображениям, например испыты­вая колебания при доведении интерпретации символов до ее

132 Раздел III. Механизмы защиты

крайних границ, мы не можем принять это полное уравнивание между свободными ассоциациями и игрой, то мы должны попы­таться использовать в детском анализе некоторые новые техни­ческие методы, помогающие нам в исследовании Я. Я считаю, что анализ трансформаций, претерпеваемых аффектами ребен­ка, может заполнить пробел. Аф4)ективная жизнь детей менее сложна и более прозрачна, чем аффективная жизнь взрослых;

мы можем наблюдать, что вызывает у них аффекты, будь то внут­ри аналитической ситуации или вне ее. Ребенок видит, что дру­гому уделяется больше внимания, чем ему, — он неизбежно по­чувствует обиду и ревность. Исполняется давнее желание — это наверняка его обрадует. Он ожидает наказания — при этом чув­ствует тревогу. Ребенку отказывают в предвкушаемом и обещан­ном удовольствии или откладывают его — результатом наверня­ка будет чувство разочарования и т. д. Мы ожидаем, что ребенок будет обычно реагировать на данные конкретные события конк­ретными аффектами. Но в противоположность ожиданиям на­блюдение может показать нам совершенно иную картину. На­пример, ребенок может проявлять безразличие там, где мы ожидали разочарования, быть в веселом настроении вместо огор­чения, проявлять чрезмерную нежность вместо ревности. Во всех этих случаях произошло что-то, что нарушило нормальный процесс; Я вмешалось и послужило причиной трансформации аффекта. Анализ и введение в сознание конкретной формы этой защиты от аффекта — будь то обращение, перемещение или пол­ное вытеснение — говорят нам о конкретной технике, принятой Я данного ребенка, и, подобно анализу сопротивления, позволя­ют нам сделать заключение о его отношении к своим инстинк­там и о природе формирования его симптома. Исключительно важным фактом в детском анализе является то, что, наблюдая аффектные процессы, мы в значительной степени не зависим от сотрудничества ребенка и от степени правдивости того, что он нам говорит. Его аффекты выдают себя помимо его воли.

Вот пример того, о чем я говорила. У одного маленького ' мальчика была привычка испытывать приступы военного эн-^! тузиазма всегда, когда имелась причина для тревоги кастрации:

он надевал военную форму, вооружался игрушечной саблей и другим оружием. Понаблюдав за ним в ряде таких случаев,

Защитные действия Я, рассматриваемые кок объект анализа 133

я предположила, что он обращает свою тревогу в ее противопо­ложность, а именно в агрессивность. После этого мне было не­трудно прийти к заключению о том, что за всеми его приступами агрессивного поведения лежит тревога кастрации. Более того, для меня не было неожиданностью, когда я обнаружила, что он стра­дает неврозом навязчивости, т. е. что в его инстинктивной жизни имеется тенденция обращать нежелательные импульсы с их про­тивоположность. Одна маленькая девочка, казалось бы, не прояв­ляла никакой реакции на ситуации разочарования. Единственное, что было заметно, — это подергивание уголка ее рта. Таким обра­зом она выдавала способность ее ^подавлять нежелательные пси­хические процессы и замещать их физическими. В этом случае не будет неожиданностью обнаружить, что у пациентки в ее кон­фликте с ее инстинктивной жизнью имеется тенденция к истери­ческому реагированию. Другая девочка настолько полностью вы­теснила свою зависть к пенису ее младшего брата — аффект, пол­ностью доминировавший в ее жизни, — что даже в анализе было исключительно трудно обнаружить его малейшие следы. Един­ственное, что мог заметить аналитик, — это то, что в тех случаях, когда она могла завидовать своему брату или ревновать его, она начинала играть в странную воображаемую игру, в которой она выполняла роль волшебника, способного изменять весь мир при помощи своих жестов. Этот ребенок обратил зависть в ее проти­воположность — в приписывание себе магических сил. При помо­щи этого она избегала болезненного осознания того, что полагала своим физическим недостатком. Ее Я прибегало к защитному механизму обращения, к тому типу формирования реакции про­тив аффекта, который одновременно выдает ее навязчивую уста­новку по отношению к инстинкту. После того как это было поня­то, аналитику было несложно прийти к выводу о связи волшеб­ной игры с завистью к пенису. Мы видим, таким образом, что применение этого принципа служит для перевода защитных дей­ствий Я, и такой метод почти в точности соответствует разреше­нию сопротивлений Я, возникающих в свободных ассоциациях. Наша цель — такая же, как и при анализе сопротивления. Чем более полно мы сможем ввести в сознание как сопротивление, так и защиту против аффектов и тем самым сделать их бездействую­щими, тем быстрее мы сможем продвинуться к пониманию Оно.

1 34 Раздел III. Механизмы защиты

Защитные механизмы¹

Психоаналитическая теория и защитные механизмы. Термин

«защита», которым я так свободно пользовалась в предыдущих трех главах, является самым первым отражением динамичес­кой позиции в психоаналитической теории,

Он впервые появился в 1894 году в работе Фрейда «Защит­ные пейропсихозы» и был использован в ряде его последующих работ («Этиология истерии», «Дальнейшие замечания о защит­ных нейропсихозах») для описания борьбы Я против болезнен­ных или невыносимых мыслей и аффектов. Позже этот термин был оставлен и впоследствии заменен термином «вытеснение». Отношения между двумя понятиями, однако, остались неопре­деленными. В приложении к работе «Торможения, симптомы и тревожность» (1926) Фрейд возвращается к старому понятию защиты, утверждая, что его применение имеет свои преимуще­ства, «поскольку мы вводим его для общего обозначения всех техник, которые Я использует в конфликте и которые могут привести к неврозу, оставляя слово "вытеснение" для особого способа защиты, лучше всего изученного нами на начальном этапе наших исследований». Здесь прямо опровергается пред­ставление о том, что вытеснение занимает среди психических процессов исключительное положение и в психоаналитичес­кой теории отводится место другим процессам, служащим той же цели, а именно «защите Я от инстинктивных требований». Значение вытеснения сведено до «особого метода защиты».

Это новое представление о роли вытеснения требует иссле­дования других конкретных способов защиты и сопоставления таких способов, открытых и описанных исследователями, ра­ботающими в психоаналитической традиции.

В том же приложении к «Торможениям, симптомам и тре­вожности» высказывается предположение, на которое я ссыла­лась в предыдущей главе, о том, что «дальнейшие исследования могут показать, что имеется тесная связь между конкретными формами защиты и конкретными заболеваниями, как, например,

' Часть работы «Я и механизмы защиты» (1936). Текст дан по изданию: Фрейд А, Психология «Я» и защитные механизмы. М., 1993. С. 37-45.

Защитные механизмы 1 35

между вытеснением и истерией». Регрессия и реактивное из­менение Я (формирование реакции), изоляция и «уничтоже­ние» — все они рассматриваются как защитные техники, ис­пользуемые при неврозах навязчивости.

Двигаясь в этом направлении, нетрудно пополнить список защитных методов Я способами, описанными в других работах Фрейда. Например, в «Ревности, паранойе и гомосексуальнос­ти» (1922) интроекция, или идентификация, и проекция ука­зываются как важные защитные способы, используемые Я при болезненных эмоциях данного типа, и характеризуются как «невротические механизмы». В своей работе по теории инстин­кта (1915) Фрейд описывает процессы борьбы Я с самим собой и обращения, обозначая их как «изменения инстинкта». С точ­ки зрения Я эти два последних механизма также могут быть зачислены в рубрику защитных средств, поскольку истоки всех превращений, которым подвергаются инстинкты, лежат в опре­деленной активности Я. Если бы не вмешательство Я или вне­шних сил, которые представляет Я, каждый инстинкт знал бы только одну участь — удовлетворение.

К девяти способам защиты, которые очень хорошо знакомы на практике и исчерпывающе описаны в теоретических рабо­тах по психоанализу (регрессия, вытеснение, формирование реакции, изоляция, уничтожение, проекция, интроекция, борь­ба Я с самим собой и обращение), мы должны добавить деся­тый, который относится скорее к изучению нормы, а не к не­врозу: сублимацию, или смещение инстинктивных 1^елей.

Насколько нам известно на данный момент, в своих кон­фликтах с производными инстинктов и с аффектами Я имеет в своем расположении эти десять способов. Задачей практикую­щего аналитика является определить, насколько они эффек­тивны в процессах сопротивления Я и формирования симпто­ма, которые он имеет возможность наблюдать у разных людей.

Сопоставление результатов, достигнутых с помощью раз­ных механизмов в отдельных случаях. В качестве иллюстра­ции я рассмотрю случай молодой женщины, работавшей в дет­ском учреждении. Она была средним по возрасту ребенком из нескольких братьев и сестер. В детстве она страдала от необуз­данной зависти к пенису, связанной с ее старшим и младшими

1 36 Раздел III. Механизмы защиты

братьями, и от ревности, которая повторно вызывалась беремен­ностями ее матери. И наконец, к зависти и ревности добавилась сильная враждебность по отношению к матери. Но, поскольку детская фиксация любви была не слабее, чем ненависть, жестокий защитный конфликт с отрицательными импульсами последовал вслед за начальным периодом непокорности и непослушания. Она боялась, что из-за проявлений своей ненависти она утратит любовь матери, которую она не хотела терять. Она боялась также, что мать накажет ее, и еще сильнее критиковала себя за свои за­претные желания отмщения. Когда она вошла в подростковый возраст, эта ситуация тревожности и конфликта стала становить­ся все более и более острой и ее Я пыталось овладеть ее импульса­ми различными способами. Для того чтобы разрешить пробле­му амбивалентности, девочка сместилась к одной стороне своего амбивалентного чувства. Мать продолжала оставаться для нее лю­бимым объектом, но с этого времени в жизни девочки всегда была вторая важная фигура женского пола, которую она жестоко не­навидела. Это облегчало дело: ненависть к более удаленному объекту не сопровождалась столь безжалостно чувством вины, как ненависть к своей матери. Но даже перемещенная ненависть оставалась источником сильных страданий. По прошествии опре­деленного времени стало ясно, что в качестве способа овладе­ния ситуацией это первое перемещение было неадекватным.

Тогда Я маленькой девочки прибегло ко второму механизму. Оно обратило вовнутрь ненависть, которая до этого была свя­зана исключительно с другими людьми. Ребенок начал мучить себя самообвинениями и чувством неполноценности. В тече­ние всего детства и подросткового возраста вплоть до взрослой жизни она делала все, что могла, чтобы поставить себя в не­выгодное положение и повредить своим интересам, всегда под­чиняя собственные желания требованиям других. После при­нятия такого способа защиты по всем своим внешним прояв­лениям она стала мазохисткой.

Но эта мера также оказалась неадекватной в качестве спо­соба овладения ситуацией. Тогда пациентка прибегла к меха­низму проекции. Ненависть, которую она испытывала по отно­шению к объектам любви женского пола или их заменителям, трансформировалась в убеждение, что они ненавидят, унижают

Зощитные механизмы 137

и преследуют ее саму. Ее Я освободилось от чувства вины. Не­послушный ребенок, питавший грешные чувства по отноше­нию к окружающим людям, превратился в жертву жестокости, пренебрежения и преследования. Но использование этого ме­ханизма привело к тому, что на характер пациентки наложил-ся постоянный параноидальный отпечаток, который стал для нее источником очень больших трудностей как в юности, так и в зрелые годы.

Пациентка была уже взрослой, когда пришла на анализ. Те, кто знал ее, не считали ее больной, но ее страдания были тяже­лыми. Несмотря на всю ту энергию, которую ее Я затратило на свою защиту, ей так и не удалось действительно овладеть сво­ей тревожностью и чувством вины. В каждом случае, когда воз­никала опасность активизации зависти, ревности и ненависти, она прибегала ко всем своим защитным механизмам. Однако ее эмоциональные конфликты так и не пришли ни к какому раз­решению, которое оставило бы в покое ее Я, не говоря уже о том, что конечный результат всей ее борьбы был крайне скуд­ным. Ей удалось сохранить иллюзию того, что она любит свою мать, но она осталась переполненной ненавистью и из-за этого презирала себя и не доверяла себе. Ей не удалось сохранить чувство того, что она любима; оно было разрушено механизмом проекции. Не удалось ей также избежать наказаний, которых она боялась в детстве; обернув свои агрессивные импульсы во­внутрь, она сама причинила себе все те страдания, которые рань­ше переживала из-за ожидания наказания со стороны матери. Три использованных ею механизма не смогли предохранить ее Я от постоянного состояния напряжения и бдительности, не принесли Я облегчения от налагаемых на него непомерных и мучительных чувств, приносящих пациентке столько страданий.

Сравним эти процессы с соответствующими процессами при истерии или неврозе навязчивости. Предположим, что про­блема в каждом случае остается той же самой: как овладеть не­навистью к матери, развивающейся на основе зависти к пени­су. Истерия решает ее при помощи вытеснения. Ненависть к матери вытесняется из сознания, и любые ее возможные производные, которые стремятся войти в Я, энергично отбра­сываются. Агрессивные импульсы, связанные с ненавистью,

138 Раздел 111. Механизмы защиты

и сексуальные импульсы, связанные с завистью к пенису, могут быть трансформированы в телесные симптомы, если пациент об­ладает способностью обращения и если этому благоприятству­ют соматические условия. В других случаях Я защищает себя от реактивации исходного конфликта, развивая фобию и избегая возможностей затруднения. Это накладывает ограничения на его деятельность, заставляя избегать любой ситуации, которая может привести к возвращению вытесненных импульсов.

В неврозах навязчивости, как и в истериях, ненависть к ма­тери и зависть к пенису вначале вытесняются. Затем Я прини­мает мер1>1 безопасности против их возвращения при помощи формирования реакции. Ребенок, бывший агрессивным по от­ношению к матери, развивает по отношению к ней исключи­тельную нежность и заботится о ее безопасности; зависть и рев­ность трансформируются в бескорыстие и заботу о других. Со­здавая навязчивые ритуалы и меры предосторожности, ребенок защищает любимого человека от любой вспышки своих агрес­сивных импульсов, а при помощи чрезмерного строгого мо­рального кодекса он контролирует проявление своих сексуаль­ных импульсов.

У ребенка, овладевающего своими детскими конфликтами в описанной выше истерической или навязчивой форме, патоло­гия выражена сильнее, чем у описанной выше пациентки. Осу­ществившееся вытеснение лишает таких детей контроля над ча­стью их аффективной жизни. У них исходные отношения с мате­рью и братьями и не менее важное отношение к своей собственной женственности были изъяты из дальнейшей сознательной асси­миляции и оказались навязчиво и бесповоротно зафиксированы в реактивном изменении, которое претерпело Я. Большая часть их активности затрачивается на поддержание антикатексисов, ко­торые должны впоследствии обеспечить безопасность вытесне­ния, я этатрата энерпш проявляется в торможении и сокращении других видов жизненной активности. НоЯребенка, разрешивше­го свои конфликты при помощи вытеснения, при всех патологи­ческих последствиях этого находится в покое. Оно страдает вто­рично, от последствий невроза, вызванного вытеснением. Но Оно, по крайней мере с пределах истерии обращения или невроза на­вязчивости, обуздало свою тревожность, избавилось от чувства

Защитные механизмы 139

вины и удовлетворило свою потребность в наказании. Разница заключается в том, что, если Я использует вытеснение, формиро­вание симптомов избавляет его от задачи овладения своими кон­фликтами, тогда как, если Я использует другие способы защиты, Оно по-прежнему должно решать эту проблему.

На практике использование вытеснения в противополож­ность иным способам защиты встречается реже, чем сочетание двух различных способов у одного и того же индивида. Это хорошо иллюстрирует история пациентки, также страдавшей в раннем детстве от острой зависти к пенису, в данном случае — по отношению к отцу. Сексуальные фантазии этого периода достигли своего максимума в возникшем у нее желании отку­сить пенис отца. В этот момент Я воздвигло свою защиту. Шо­кирующая мысль была вытеснена. Она была замещена своей противоположностью — общим неприятием кусання, которое вскоре развилось в трудности при еде, сопровождаемые исте­рическим чувством отвращения. Одной частью заторможенного импульса — той, которая была представлена в оральной фан­тазии, — удалось овладеть. Но агрессивное содержание, т. е. желание нанести ущерб своему отцу или замещающему его лицу, осталось в сознании до тех пор, пока с развитием сверх-Я моральное чувство Я не отвергло этот импульс. При помощи механизма замещения, который более подробно я опишу поз­же, побуждение причинить вред трансформировалось в свое­образную удовлетворенность и непритязательность. Мы видим, что два последовательных способа защиты сформировали суб­страт истерии, на который паложилось специфическое измене­ние Я, не имеющее само по себе патологического характера.

Впечатление, созданное этими примерами, подтверждается и в других случаях, когда мы детально рассматриваем результат воздействия различных защитных механизмов. Теоретически вытеснение может быть подведено под общее понятие защиты и рядоположено другим конкретным способам. Однако с точ­ки зрения эффективности по сравнению со всеми остальными оно занимает уникальную позицию. Оно достигает большего в количественном отношении, т. е. оно способно справиться с мощными инстинктивными импульсами, перед лицом которых остальные защитные механизмы оказываются неэффективными.

140 Раздел III. Механизмы защиты

Оно действует, лишь единожды, хотя антикатексис, осуществ­ляемый для обеспечения вытеснения, является постоянным формированием и требует постоянной затраты энергии. Другие механизмы, напротив, должны вновь приводиться в действие всякий раз, когда возрастает инстинктивная энергия. Но вытес­нение не только самый эффективный, это еще и самый опасный механизм. Отъединение от Я, наступающее вследствие изо­ляции сознания от всего хода инстинктивной и афф>ективной жизни, может полностью разрушить целостность личности. Так вытеснение становится основой формирования компро­мисса и невроза. Последствия других способов защиты не ме­нее серьезны, но, даже приобретая острую форму, они все же в большей мере остаются в пределах нормы. Они проявляются в многочисленных изменениях, диспропорциях и искажениях J7, которые частично сопровождают, а частично замещают невроз.

Предложения к хронологической классификации. Даже после того, как мы определили, что вытеснение занимает сре­ди способов защиты Я исключительную позицию по отноше­нию ко всем остальным, нам не перестает казаться, что мы объ­единили под одним названием разнородные явления. Такие способы защиты, как изоляция и уничтожение, стоят бок о бок с истинно инстинктивными процессами типа регрессии, обра­щения и оборота против себя. Некоторые из них служат для ов­ладения большим количеством инстинктов или аффектов, а д-ругие — для овладения лишь малыми их количествами. Сооб­ражения, определяющие выбор со стороны Я того или иного механизма, остаются неясными. Возможно, вытеснение ис­пользуется главным образом при борьбе с сексуальными жела­ниями, тогда как другие способы могут быть более пригодны для борьбы против инстинктивных сил различного рода, в ча­стности против инстинктивных импульсов. Возможно также, что эти другие способы лишь завершают то, что оставило не­сделанным вытеснение, или же имеют дело с нежелательными мыслями, возвращающимися в сознание при неудавшемся вы­теснении'. Возможно также, что каждый защитный механизм

' Я повторяю здесь предположение, выдвинутое Жанной Лемпл-де-Гроот (Jeanne Lampl-de-Groot) во время обсуждения в Венском обществе.

Защитные механизмы 141

вначале формируется для овладения конкретными инстинк­тивными побуждениями и связан, таким образом, с конкретной фазой детского развития'.

В приложении к «Торможениям, симптомам и тревожно­сти», на которое я уже не раз ссылалась, содержится предвари­тельный ответ на эти вопросы. «Возможно, что до расщепления на Я и Око и до формирования сверх-Я психический аппарат использует различные способы защиты из числа тех, которы­ми он пользуется уже после достижения этих стадий организа­ции» (S. Freud, 1926, s. 164). Это можно раскрыть следующим образом. Вытеснение состоит в извлечении, пли исторжении, мысли или аффекта из сознательного Я. Бессмысленно гово­рить о вытеснении, когда Я все еще слито с Оно. Точно так же мы можем предположить, что проекция и интроекцил были способами, зависевшими от дифференции Яот внешнего мпра. Исторжение мыслей или аффектов из Я и их изгнание во вне­шний мир могут принести Я облегчение лишь тогда, когда Я научилось отличать себя от этого мира. Таким же образом пнт-роекция из внешнего мира в Я не может обогатить его до тех пор, пока не имеется ясного различения между тем, что принад­лежит одному, и тем, что принадлежит другому. Но ситуация, без сомнения, не так проста. В случае проекции и интроекции исходные моменты крайне сложны (S. Freud, 1913)². Сублима­ция, т. е. замещение инстинктивной цели в соответствии с выс­шими социальными ценностями, означает принятие или, по крайней мере, знание этих ценностей, что, в свою очередь, пред­полагает существование сверх-Я. Соответственно защитные механизмы вытеснения и сублимации могут быть использова­ны лишь относительно поздно в процессе развития, тогда как время использования проекции и интроекции зависит от приня­той теоретической точки зрения. Такие процессы, как регрессия, обращение и борьба против себя самого, по-видимому, не зави­сят от стадии, достигнутой психической структурой, и являются столь же древними, как сами инстинкты, или по меньшей мере столь же древними, как конфликт между инстинктивными

' В соответствии с предложением Хелен Дойч (Helene Deutsch). ² Ср. с позицией английской школы психоанализа, на которую я ссылаюсь.

142 Раздел III. Механизмы защиты

импульсами и любыми препятствиями, с которыми они могут встретиться на пути к удовлетворению. Нас не должно удивлять, что это самые ранние защитные механизмы, используемые Я.

Однако предлагаемая хронологическая классификация про­тиворечит тому полученному в опыте факту, что самым ранним проявлением невроза, с которым мы сталкиваемся у маленьких детей, оказываются истерические симптомы, связь которых с вытеснением не подлежит сомнению, при этом истинно мазо-хистскне явления, возникающие в результате оборота инстинкта против себя, встречаются в раннем детстве очень редко. В со­ответствии с теорией английской школы психоанализа интро-екция и проекция, которые, с нашей точки зрения, должны быть приписаны тому периоду, когда Я уже отдифференцировалось от внешнего мира, являются теми самыми процессами, при помощи которых развивается структура Я и без которых диф­ференциация никогда бы не осуществилась. Эти различия во мнениях выявляют тот факт, что хронология психических про­цессов остается одним из самых темных мест в аналитической теории. Это хорошо видно на примере дискуссии о том, когда формируется индивидуальное сверх-Я. Таким образом, клас­сификация защитных механизмов по их положению во време­ни неизбежно подвергается всем тем сомнениям, которые и сегодня связаны с хронологическими моментами в анализе. По-видимому, лучше будет прекратить попытки такой их класси­фикации и вместо этого детально исследовать ситуации, про­воцирующие защитные реакции.

Ориентация защитных процессов... 143

Ориентация защитных процессов в соответствии с источником тревоги и опасности¹

Инстинктивные опасности, от которых защищается Я, всегда одни и те же, но могут изменяться причины, по которым Я ощу­щает конкретное вторжение инстинкта опасным.

Мотивы защиты от инстинктов.

а) Тревожность сверх-Я в неврозах взрослых. Защитная си­туация, с которой мы больше всего знакомы в анализе и знания о которой наиболее полны, — это та, которая формирует осно­ву невроза у взрослых.

Она заключается в том, что некоторые инстинктивные же­лания стремятся проникнуть в сознание и при помощи Ядостичь удовлетворения. Яне противостоит этому, но сверх-Я проте­стует. Я подчиняется высшему образованию и послушно вступает в борьбу против инстинктивного импульса со всеми послед­ствиями, которые влечет за собой такая борьба. Характерным для этого процесса является то, что само Я не рассматривает импульс, с которым оно борется, как опасный.

Мотив, побуждающий защиту, исходно не является его соб­ственным. Инстинкт рассматривается как враждебный потому, что сверх-Я запрещает его удовлетворение, и если он достигнет своей цели, то, несомненно, вызовет затруднения в отношени­ях между Я и сверх-Я.

Следовательно, Я взрослого невротика боится инстинкта потому, что оно боится сверх-Я. Его зашита мотивирована тре­вогой сверх-Я.

Пока наше внимание приковано к защите от инстинкта, воз­двигнутой взрослым невротиком, мы будем рассматривать сверх-Я как грозную силу. В этом контексте оно выступает как исток всех неврозов. Сверх-Я — интриган, мешающий Яприйти к дружественному взаимопониманию с инстинктами. Сверх-Я воздвигает идеальный стандарт, в соответствии с которым

⁾ Часть работы «Я-а механизмы защиты» (1936). Текст дан по изданию: ФрейдЛ. Психология «Я» и защитные механизмы. М., 1993. С. 46-55.

144 Раздел III. Механизмы защиты

сексуальность запрещается, а агрессия объявляется антисоци-альной. Оно требует такой степени отказа от сексуальности и ограничения агрессии, которая не совместима с психическим здоровьем. Я полностью лишено своей независимости и сведе­но к роли инструмента для выполнения желаний сверх-Я; в ре­зультате оно становится враждебным по отношению к инстин­ктам и неспособным к наслаждению. Исследование ситуации зашиты в таком виде, как она выступает в неврозе взрослых, побуждает нас в нашей терапевтической работе уделять очень большое внимание анализу сверх-Я. Уменьшение его силы, снижение его требовательности или — как осмеливаются утвер­ждать некоторые — его полное уничтожение должно облегчить состояние Я и ослабить невротический конфликт, по меньшей мере в одном направлений. Это представление о сверх-Я как об источнике всякого невротического зла дает большие надежды на профилактику неврозов. Если невроз возникает вследствие требовательности сверх-Я, тогда те, кто воспитывает детей, долж­ны лишь избегать всего, что может привести к формированию исключительно требовательного сверх-Я. Они должны следить за тем, чтобы их воспитательные методы, которые затем интер-нализуются сверх-Я, были мягкими; родительский пример, ко­торый сверх-Я усваивает при помощи процесса идентификации, должен быть выражением их реальных человеческих слабостей и толерантной установки по отношению к инстинктам, вместо того чтобы быть претензией на сверхстрогий моральный кодекс, который невозможно применить на практике. Наконец, агрес­сивность ребенка должна иметь выход во внешний мир, для того чтобы она не стала вредоносной и не обернулась вовнутрь, в результате чего она наделяет сверх-Я чертами жестокости. Если воспитанию это удастся, то мы должны предположить, что выходящие в жизнь человеческие существа будут свобод­ны от тревожности, избавлены от неврозов, способны к на­слаждению и не будут раздираемы внутренними конфликта­ми. Однако на практике воспитатели обнаружили, что надежда искоренить невроз из человеческой жизни иллюзорна', а с тео-

' Наиболее бескомпромиссным выразителем этой точки зрения является Вильгельм Paiix (W. Reich, 1935), однако его мнение разделяется многими.

Ориентация защитных процессов... 1 45

ретической точки зрения она рассыпается, как только мы дела­ем следующий шаг в аналитическом исследовании.

б) Объективная тревога в детском неврозе. Исследование защиты в детском неврозе говорит нам о том, что сверх-Я вовсе не является необходимым фактом в формировании невроза. Взрослые невротики стремятся отразить свои сексуальные и агрессивные желания, чтобы избежать конфликта со сверх-Я. Маленькие дети точно так же обходятся со своими инстинктив­ными импульсами, чтобы не нарушать запретов своих родите­лей. .Я маленького ребенка, как и Я взрослого, сражается с ин­стинктами не добровольно; его защита побуждается не соб­ственными чувствами по этому поводу. Я видит в инстинктах опасность потому, что те, кто воспитывает ребенка, запретили их удовлетворение и вторжение инстинкта влечет за собой огра­ничения и наказание или угрозу наказания. Страх кастрации приводит маленького ребенка к такому же результату, как угры­зения совести у взрослого невротика; детское Убоится инстин­ктов потому, что оно боится внешнего мира. Его защита от них мотивирована страхом перед внешним миром, т. е. объективной тревогой.

Когда мы обнаруживаем, что объективная тревога развивает в детском Яте же самые фобии, неврозы навязчивости, истери­ческие симптомы и невротические черты, как и у взрослого, вследствие активности сверх-Я, мы, естественно, начинаем ниже оценивать могущество сверх-Я. Мы понимаем, что то, что мы ему приписали, должно принадлежать самой тревоге. В фор­мировании невроза, по-видимому, не важно, с чем связана эта тревога. Будь то страх перед внешним миром или страх пе­ред сверх-Я, существенно то, что защитный процесс порожда­ется тревогой. Симптомы, входящие в сознание как конечный результат этого процесса, не позволяют нам определить, какой тип тревоги в Я породил их.

Если мы исследуем эту вторую защитную ситуацию — за­щиту от инстинктов по мотиву объективной тревоги, — мы оце­ним как очень значимое то влияние, которое внешний мир ока­зывает на детей, а соответственно мы еще раз почувствуем на­дежду на эффективную профилактику неврозов. Замечено, что в наши дни маленькие дети страдают от такой высокой степени

146 Раздел III. Механизмы защиты

объективной тревоги, которая вовсе не является необходимой. Наказания, которые, как они боятся, будут применены к ним, если они удовлетворят свои инстинкты, на современной стадии цивилизации совершенно устарели. Кастрация больше не прак­тикуется в качестве наказания за запретные сексуальные сла­бости, а акты агрессии больше не наказываются увечьем. Но в то же время в наших воспитательных методах сохраняется от­даленное сходство с варварскими наказаниями прежних вре­мен, вполне достаточное для того, чтобы вызвать смутные опа­сения и страхи. Оптимисты считают, что можно будет избежать этих внушении угрозы кастрации и насильственных мер, даже и сегодня присутствующих если и не в используемых нынче дисциплинарных методах, то в манере поведения и в интона­циях взрослых, Те, кто стоят на этой точке зрения, считают, что связь между современным воспитанием и этими древними страхами наказания может быть наконец разорвана. В резуль­тате, говорят они, объективная тревога ребенка уменьшится и наступит радикальное изменение в отношениях между его Я и инстинктами, которое будет означать, что наконец будет унич­тожена основа детских неврозов.

в) Инстинктивная тревога (страх перед силой инстинктов). Однако сейчас, как и ранее, психоаналитический опыт разру­шает перспективу успешной профилактики. Человеческое Я по самой своей природе не является плодородной почвой для бес­препятственного удовлетворения инстинкта. Под этим я имею в виду, что Я дружественно но отношению к инстинктам, лишь пока оно мало отднфференцировано от Оно. Когда Я переходит от первичных ко вторичным процессам, от принципа удоволь­ствия к принципу реальности, оно становится, как я уже пока­зала, враждебной для инстинктов территорией. Его недоверие к их требованиям сохраняется всегда, но в нормальных усло­виях оно едва заметно. Я обращает свой взгляд на гораздо бо­лее ожесточенную борьбу, которую ведут на его территории сверх-Я и внешний мир против импульсов Оно. Однако, если Я чувствует, что высшие защитные силы его покинули, или если требования инстинктивных импульсов становятся чрез­мерными, его молчаливая враждебность по отношению к ин­стинктам возрастает до состояния тревоги. «Нельзя уточнить,

Ориентация защитных процессов... 147

чего опасается Я со стороны внешнего мира и со стороны ли-бидозной опасности; мы знаем, что это страх быть подавленным и уничтоженным, но он не может быть «схвачен» аналитичес­ки» (S. Freud, 1923, р. 57)¹. Роберт Вельдер описывает это как опасность того, что целостная организация Я может быть раз­рушена или затоплена (R. Walder, 1936, р. 48). Влияние этой тревоги, испытываемой Я из-за силы инстинктов, в точности таково же, как и оказываемое тревогой сверх-Я или объектив­ной тревогой, которые мы исследовали. Защитные механизмы приводятся в действие против инстинктов со всеми уже знако­мыми результатами в формировании неврозов и невротичес­ких характеристик. У детей вызванная таким образом защита лучше всего может быть исследована в тех случаях, когда при­кладываются значительные усилия для устранения с помощью воспитательных мер аналитического характера и самого тера­певтического анализа причин объективной тревоги и тревоги сознания, которые в противном случае остаются скрытыми. В дальнейшей жизни мы можем наблюдать их в полной силе, когда внезапное вторжение инстинктивной энергии угрожает нарушить баланс психической организации, что в норме про­исходит при физиологических изменениях, в подростковом возрасте и в климактерическом периоде, а также в силу пато­логических причин — в начале одного из периодических при­ступов, возникающих при психозах.

Дополнительные мотивы защиты от инстинкта. К уже упо­мянутым трем сильным мотивам защиты от инстинкта (трево­га сверх-Я, объективная тревога, тревога вследствие силы ин­стинктов) следует добавить те, которые возникают в последу­ющей жизни из потребности Я в синтезе. Взрослое Я требует определенной гармонии между своими импульсами, вслед­ствие чего возникает ряд конфликтов, исчерпывающе описан­ных Александером (F. Alexander, 1934). Это конфликты между противоположными тенденциями, такими, как гомосексуаль­ность и гетеросексуальность, пассивность и активность и т. д.

' См. также «Торможение, симптомы и тревожность» (S. Frsvd, 1936, s. 94), где нас предупреждают об опасности переоценки роли сверх-Я к вытеснении и подчеркивают важность колкчестзенных факторов, таких, как чрезмерная степень стимуляции.

148 Раздел III. Механизмы защиты

Какой из двух противоположных импульсов будет отвергнут, а какой принят или какой компромисс будет достигнут между ними в каждом индивидуальном случае, определяется тем ко­личеством энергии, которое несет каждый из них.

Первые два из рассмотренных нами мотивов защиты (тре­вога сверх-Я и объективная тревога) имеют, кроме того, общий источник. Если инстинкт может достичь удовлетворения, не­смотря на противодействие сверх-Я или внешнего мира, ре­зультатом будет, конечно же, первичное удовольствие, но так­же и вторичное неудовольствие, как следствие либо чувства вины, исходящего из бессознательного, либо наказаний, нала­гаемых внешним миром. Таким образом, когда удовлетворение инстинкта отвергается на основании одного или другого из этих двух мотивов, воздвигается защита в соответствии с прин­ципом реальности. Ее основная цель — избежать этого вторич­ного неудовольствия.

Мотивы защиты от аффектов. Точно те же причины, кото­рые лежат в основе защиты Я от инстинктов, лежат и в основе его защиты от аф4)ектов. Когда Я стремится защититься от ин­стинктивных импульсов на основании одного из указанных мною мотивов, оно обязано также отвергнуть аффекты, связан­ные с инстинктивными процессами. Природа этих аффектов несущественна: они могут быть приятными, болезненными или опасными для Я. Это не важно, поскольку Я не позволено ис­пытать их такими, каковы они в действительности. Если аф­фект связан с запретным инстинктивным процессом, его судь­ба решена заранее. Одного того, что он с ним связан, достаточ­но, чтобы насторожить Я против него.

Таким образом, основания защиты против аффекта лежат попросту в конфликте между Я и инстинктом. Имеется, одна­ко, другая, более примитивная связь между Я и аффектами, не имеющая аналога в отношении Я к инстинктам. Удовлетворе­ние инстинкта исходно всегда является чем-то приятным. Но аффект может быть исходно либо приятным, либо болезнен­ным, в зависимости от своей природы. Если Яне имеет ничего против конкретного инстинктивного процесса и не отвергает аф­фекта на этом основании, его установка по отношению к инстинк­тивному процессу будет полностью определяться принципом

Ориентация защитных процессов... 1 49

удовольствия: Ябудет приветствовать приятные аффекты и за­щищаться от болезненных. И даже когда, вытесняя инстинкт, Я побуждается тревогой и чувством вины к защите от аффек­та, мы все еще можем видеть следы отбора в соответствии с принципом удовольствия. Я все еще в большей степени готово отринуть аффекты, связанные с запретными сексуальными им­пульсами, если эти аффекты неприятны, например: горе, вож­деление, печаль. Наряду с этим Яможет дольше сопротивлять­ся запрету в случае позитивных аффектов просто потому, что они приятны, или может короткое время выносить их, когда они внезапно врываются в сознание.

Эта простая защита против исходно болезненных аффектов соответствует защите против исходно болезненных стимулов, навязываемых Я внешним миром. Мы увидим позже, что спо­собы, используемые детьми в таких примитивных формах за­щиты, подчиняющихся принципу удовольствия, сами более примитивны по своей природе.

Подтверждение наших выводов в аналитической практи­ке. Факты, которые приходится тщательно собирать и связы­вать между собой в теоретическом изложении, к счастью, без большого труда могут быть продемонстрированы при анализе наших пациентов. Когда при помощи анализа мы обращаем за­щитный процесс, мы обнаруживаем различные факторы, вы­звавшие его к жизни. Мы можем оценить количество энергии, затраченное на вытеснение, по силе того сопротивления, с ко­торым мы встречаемся, пытаясь извлечь вытесненное. Точно так же мы можем сделать заключение о мотиве, лежащем в ос­нове защиты пациента от инстинктивного импульса, на осно­вании строения его психики, когда мы вновь вводим этот им­пульс в сознание. Если мы снимаем невротическую защиту, установленную по настоянию сверх-Я, у анализируемого воз­никает чувство вины, т. е. он испытывает тревогу сверх-Я. Если же защита была установлена под давлением со стороны внеш­него мира, он чувствует объективную тревогу. Если, анализи­руя ребенка, мы оживляем отвергнутые им болезненные аф­фекты, он испытывает то же самое сильное неудовольствие, ко­торое заставило его Я прибегнуть к защитным мерам. Наконец, если мы вмешиваемся в защитный процесс, мотивированный

150 Раздел III. Механизмы защиты

страхом пациента перед силой его инстинктов, происходит именно то, чего стремилось избежать его Я: производные Оно, до сего времени подавленные, прокладывают себе путь на террито­рию Я, где встречают лишь незначительное сопротивление.

Соображения относительно психоаналитической терапии. Этот обзор защитных процессов дает нам ясное представление о возможных направлениях аналитической терапии. В анали­зе происходит обращение защитных процессов, отвергнутым инстинктивным импульсам или аффектам прокладывается путь обратно в сознание, и Я и сверх-Я предоставляется возмож­ность поладить с ними на лучшей основе. Прогноз разрешения психических конфликтов наиболее благоприятен, когда моти­вом защиты от инстинкта была тревога сверх-Я. Здесь кон­фликт является чисто эндопсихическим, и согласие между раз­ными инстанциями может быть достигнуто, особенно если сверх-Я стало более доступным рассудку с помощью анализа идентификаций, на которых оно основано, и присвоенной им агрессивности. Когда, таким образом, снижается страх Я перед сверх-Я, ему больше нет необходимости прибегать к защите, в результате которой наступают патологические последствия.

Но даже и в тех случаях, когда защита в детском неврозе мотивирована объективной тревогой, аналитическая терапия имеет хорошие шансы на успех. Простейший метод — который согласуется с принципами анализа — заключается для анали­тика в том, чтобы, после того как он изменил защитные процес­сы в психике ребенка, попытаться повлиять на реальность, т. е. на тех, кто занимается воспитанием ребенка, с тем, чтобы по­низить объективную тревогу, в результате чего Я принимает менее суровую установку по отношению к инстинктам и не должно более предпринимать столь больших усилий для их отверженпя. В других случаях анализ показывает, что различ­ные тревоги, которые привели к возникновению защиты, свя­заны с давно минувшей ситуацией. Я признает, что больше нет никакой необходимости бояться ее. Или же обнаруживается, что источник кажущейся объективной тревоги лежит в преуве­личенных, незрелых и искаженных представлениях о реально­сти, основанных на первобытных ситуациях, некогда актуальных, но более не существующих. Анализ демаскирует эту «объективную

Ориентация защитных процессов... 151

тревогу» и показывает, что она представляет собой продукт фан­тазии, против которого не стоит осуществлять защитные операции.

Когда Я предприняло защитные меры против аффекта, что­бы избежать неудовольствия, то для их снятия, если мы хотим достичь стойкого результата, нужно еще что-то помимо анали­за. Ребенок должен научиться выдерживать все большее и боль­шее количество неудовольствия, не прибегая к защитным ме­ханизмам. Следует учесть, однако, что с теоретической точки зрения задача преподнести ему этот урок стоит не перед анали­зом, а перед воспитанием.

Единственное патологическое состояние, плохо поддающее­ся анализу, — это защита, основанная на страхе пациента перед силой собственных инстинктов. В подобных случаях существу­ет опасность того, что мы разрушим защиту Я, не будучи в со­стоянии немедленно прийти к нему на помощь. В ходе анализа мы всегда успокаиваем пациента, который боится допустить в сознании импульсы своего Оно, говоря ему, что, будучи осоз­нанными, они менее опасны и легче поддаются контролю, чем когда они бессознательны. Единственная ситуация, в которой эти обещания могут оказаться ложными, — это та, в которой защита осуществлена потому, что пациент боится силы своих инстинктов. В случаях наиболее суровой борьбы Я с целью предохранить себя от того, чтобы быть затопленным Оно, как, например, при периодических обострениях психоза, наиболее существенны количественные отношения. Единственное, в чем нуждается Я в таком конфликте, — это подкрепление в той мере, в какой анализ может укрепить Я, вводя в сознание бес­сознательное содержание Оно, он и здесь имеет терапевтичес­кий эффект. Но в той мере, в какой введение в сознание бессоз­нательных действий Я нарушает его защитные процессы и де­лает их неэффективными, результатом анализа оказывается ослабление Я и усиление патологического процесса.

1 52 Раздел III. Механизмы защиты

Отрицание в фантазии¹

Все способы защиты, открытые анализом, служат единствен­ной цели — помочь Я в его борьбе с инстинктивной жизнью. Они мотивированы тремя основными типами тревоги, которой подвержено Я, — инстинктивной тревогой, объективной трево­гой и тревогой сознания. Кроме того, простой борьбы конфлик­тующих импульсов уже достаточно для того, чтобы запустить защитные механизмы.

Психоаналитическое исследование проблем защиты разви­валось следующим образом: начавшись с конфликтов между Оно и образованиями Я (как это показано в истерии, неврозах навязчивости и т. д.), оно перешло затем к борьбе между Я и сверх-Я (в меланхолии), после чего обратилось к изучению конфликтов между Я и внешним миром (например, в детской фобии животных, обсуждающейся в «Торможениях, симпто­мах и тревожности»). Во всех этих конфликтах Я индивида стремится отвергнуть часть своего собственного Оно. Таким образом, инстанция, воздвигающая защиту, и вторгающаяся сила, которая отвергается, всегда остаются теми же самыми;

изменяются лишь мотивы, побуждающие Я предпринимать защитные меры. В конечном счете все эти меры направлены на то, чтобы обеспечить безопасность Я и уберечь его от пережи­вания неудовольствия.

Однако Я защищается не только от неудовольствия, исхо­дящего изнутри. В том же самом раннем периоде, когда Я зна­комится с опасными внутренними инстинктивными стимула­ми, оно также переживает неудовольствие, источник которого находится во внешнем мире. Я находится в тесном контакте с этим миром, дающим ему объекты любви и те впечатления, которые фиксирует его восприятие и ассимилирует его интел­лект. Чем больше значимость внешнего мира как источника удовольствия и интереса, тем выше pi возможность пережить исходящее от него неудовольствие. Я маленького ребенка все еще живет в соответствии с принципом удовольствия; оно еще

' Часть работы <Я и механизмы защиты» (1936). Текст дан по изданию: Фрейд А. Психология <Я-> и защитные механизмы. М., 1993. С. 56-66.

Отрицание в фантазии 153

не скоро научится выносить неудовольствие. В это время ин­дивид еще слишком слаб для того, чтобы активно противосто­ять внешнему миру, защищаться от него при помощи физичес­кой силы или изменять его в соответствии со своей собствен­ной волей; как правило, ребенок еще слишком слаб физически для того, чтобы убежать, а его понимание еще так ограничено, что не может увидеть неизбежное в свете разума и подчинить­ся ему. В этот период незрелости и зависимости Я, помимо того, что оно предпринимает усилия по овладению инстинктивны­ми стимулами, стремится всеми способами защитить себя от объективного неудовольствия и грозящих ему опасностей.

Поскольку теория психоанализа основана на изучении не­врозов, естественно, что аналитические наблюдения были сна­чала сосредоточены на внутренней борьбе между инстинктами и Я, следствием которой являются невротические симптомы. Усилия детского Я избежать неудовольствия, непосредствен­но сопротивляясь внешним впечатлениям, принадлежат к об­ласти нормальной психологии. Их последствия могут быть важ­ными для формирования Я и характера, но они не патогенны. Когда эта конкретная функция упоминается в клинических аналитических работах, она никогда не рассматривается как основной предмет исследования, а скорее, как побочный про­дукт наблюдения.

Вернемся к фобии животных Маленького Ганса. Это клини­ческий пример одновременных защитных процессов, направ­ленных соответственно внутрь и наружу. Мы говорили, что в основе невроза маленького мальчика лежат импульсы, связан­ные с Эдиповым комплексом'. Он любит свою мать и из ревно­сти принимает агрессивную установку по отношению к отцу, которая вторично вступает в конфликт с его нежной привязан­ностью к нему. Эти инстинктивные импульсы возбуждают его страх кастрации, который он переживает как объективную тре­вогу, и тогда запускаются различные защитные механизмы против инстинктов. Его невроз использует методы замещения (отца на вызывающее страх животное) и обращения его соб­ственной угрозы своему отцу, т. е. превращение ее в тревогу,

⁾ См. описание в «Торможениях, симптомах и тревожности».

154 Раздел III. Механизмы защиты

чтобы не испытывать самому угрозы со стороны отца. Нако­нец искажение истинной картины довершается регрессией на оральный уровень (мысль о том, что его покусают). Эти меха­низмы прекрасно выполняют свою цель отвержения инстинк­тивных импульсов; запретная любовь к своей матери и опасная агрессивность по отношению к своему отцу исчезли из созна­ния. Его страх кастрации, связанный с отцом, превратился в симптом страха перед лошадьми, но в соответствии с механиз­мом фобии Маленький Ганс избегает приступов страха при помощи невротического торможения — он отказывается выхо­дить из дома.

В анализе Маленького Ганса эти защитные механизмы дол­жны были быть обращены. Его инстинктивные импульсы были освобождены от искажений, и его страх был отделен от мысли о лошадях и прослежен до реального объекта — его отца, после чего он был обсужден, ослаблен, и было показано, что он не имеет объективного основания. После этого нежная привязан­ность мальчика к своей матери смогла ожить и отразиться в сознательном поведении, поскольку теперь, когда страх каст­рации исчез, его чувство по отношению к ней больше не было опасным. После того как его страх был рассеян, исчезла необ­ходимость регрессии, к которой этот страх его привел, и он смог вновь достичь фаллического уровня развития либидо. Невроз ребенка был исцелен.

На этом закончим разговор о превратностях защитных про­цессов, направленных против инстинктов.

Но даже и после того, как аналитическая интерпретация позволила инстинктивной жизни Маленького Ганса обрести ее нормальный ход, его психические процессы некоторое время все еще оставались нарушенными. Он постоянно сталкивался с двумя объективными фактами, с которыми никак не мог при­мириться. Его собственное тело (в особенности пенис) было меньшим, чем у его отца, и отец для него выступал как против­ник, над которым он не надеялся одержать верх. Таким образом, оставалась объективная причина для зависти и ревности. Кроме того, эти аффекты распространялись также на его мать и малень­кую сестру: он запвдоплл им, потому что, когда мать удовлетво­ряла '.ргзические потребности ребенка, обе они испытывали

Отрицание в фантазии 1 55

удовольствие, тогда как он оставался в роли простого наблю­дателя. Вряд ли можно ожидать от пятилетнего ребенка уров­ня осознания и рассудительности, достаточного для того, что­бы избавиться от этих объективных фрустраций, утешив себя обещаниями удовлетворения в некотором отдаленном буду­щем, или чтобы принять это неудовольствие, как он принял факты своей детской инстинктивной жизни после того, как он осознанно признал их.

Из детального описания истории Маленького Ганса, приве­денного в «Анализе фобии пятилетнего мальчика» (S. Freud, 1909), мы узнаем, что в действительности финал этих объек­тивных фрустраций был совершенно иным. В конце анализа Ганс связал воедино две мечты: фантазию о том, чтобы иметь много детей, за которыми бы он ухаживал и купал в ванной, и фантазию о слесаре, который клещами откусывает у Ганса яго­дицы и пенис, с тем чтобы дать ему большие и лучшие. Анали­тику (который был отцом Ганса) нетрудно опознать в этих фан­тазиях выполнение двух желаний, которые никогда не были реализованы в действительности. У Ганса теперь есть — по край­ней мере в воображении — такой же половой член, как у отца, и дети, с которыми он может делать то же, что его мать делает с его маленькой сестрой.

Еще даже до того, как он породил эти фантазии, Маленький Ганс расстался со своей агорафобией, и теперь, с этим новым психическим достижением, он наконец обрел душевное равно­весие. Фантазии помогли ему примириться с реальностью, точ­но так же, как невроз помог ему прийти к согласию со своими инстинктивными импульсами. Отметим, что сознательное по­нимание неизбежного не играло здесь никакой роли. Ганс от­рицал реальность посредством своей фантазии; он трансфор­мировал ее в соответствии со своими собственными целями и выполнением своих собственных желаний; тогда, и только тог­да он смог принять ее.

Изучение защитных процессов в ходе анализа Маленького Ганса показывает, что судьба его невроза была определена на­чиная с того момента, когда он сместил свою агрессивность и тревогу с отца на лошадей. Однако это впечатление обманчи­во. Такая замена человеческого объекта животным сама по себе

156 Раздел III. Механизмы защиты

не является невротическим процессом; она часто случается в нормальном развитии детей, и ее последствия у разных детей

существенно различаются.

Например, семилетний мальчик, которого я анализирова­ла, развлекался следующей фантазией. У него был ручной лев, который всех пугал и никого, кроме него, не любил.

Он приходил по его зову и следовал за ним как собачонка, куда бы он ни шел. Мальчик присматривал за львом, кормил его и ухаживал за ним, а вечером устраивал ему постель у себя в комнате. Как это обычно бывает с мечтами, повторяющимися изо дня в день, главная фантазия стала основой многочислен­ных приятных эпизодов. Например, была особая мечта, в ко­торой он приходил на маскарад и говорил всем, что лев, кото­рого он привел с собой, — это всего лишь его переодетый друг. Это было неправдой, поскольку «переодетый друг» был в дей­ствительности его львом. Мальчик наслаждался, представляя, как бы все перепугались, если бы узнали его секрет. В то же время он чувствовал, что реальных оснований для страха окру­жающих пет, поскольку, пока он держал льва под своим кон­тролем, тот был безвредным.

Из анализа маленького мальчика легко можно было уви­деть, что лев замещал отца, которого он, подобно Маленько­му Гансу, ненавидел и боялся как реального соперника по от­ношению к своей матери. У обоих детей агрессивность транс­формировалась в тревогу и аффект был перенесен с отца на животное. Но последующие способы обращения с этими аф­фектами были у них различны. Ганс использовал свой страх перед лошадьми как основу невроза, т. е. он заставил себя от­казаться от своих инстинктивных желаний, интернализовал весь конфликт и в соответствии с механизмом фобии избегал провоцирующих ситуаций. Мой пациент устроил дело более удобным для себя образом. Подобно Гансу в фантазии о сле­саре, он просто отрицал болезненный факт и в своей фанта­зии о льве обращал его в его приятную противоположность. Он называл животное, на которое смещен страх, своим дру­гом, и сила льва, вместо того чтобы быть источником страха, теперь находилась в распоряжении мальчика. Единственным указанием на то, что в прошлом лев был объектом тревоги,

Отрицание в фантазии 1 57

являлась тревога других людей, как это описано в воображае­мых эпизодах'.

А вот другая фантазия на тему животных, принадлежащая десятилетнему пациенту. В определенный период жизни этого мальчика животные играли исключительно важную роль; он проводил часы в мечтах, в которых фигурировали животные, и даже записывал некоторые из воображаемых эпизодов. В сво­ей фантазии он имел огромный цирк и тоже был укротителем льва. Самых свирепых животных, которые на воле были смер­тельными врагами, он обучал жить вместе. Мой маленький па­циент укрощал их, т. е. он сначала обучал их не нападать друг на друга, а затем не нападать на людей. Укрощая животных, он никогда не пользовался хлыстом, а выходил к ним безоружным.

Все эпизоды, в которых фигурируют животные, концентри­руются в следующей истории. Однажды во время представле­ния, в котором они все участвовали, сидевший среди публики разбойник внезапно направил на мальчика пистолет. Все зве­ри немедленно ринулись на его защиту и вырвали разбойника из толпы, не нанеся вреда никому другому. Дальнейший ход фантазии относился к тому, как звери — из преданности сво­ему хозяину — наказали разбойника. Они держали его в плену, погребали его и с триумфом воздвигали над ним огромную баш­ню из своих собственных тел. Затем они уводили его в свое логово, где он должен был провести три года. Перед тем как в конце концов отпустить его, много слонов, выстроившись в ряд, били его своими хоботами, а стоявший последним грозил ему поднятым пальцем (!) и предупреждал его, чтобы он никогда больше так не делал. Разбойник обещал это. «Он никогда боль­ше так не сделает, пока мои звери со мной». После описания всего того, что звери сделали разбойнику, следовало любопыт­ное завершение этой фантазии, содержащее уверение в том, что, пока он был их пленником, они кормили его очень хоро­шо, так что он даже не ослаб.

Берта Борнштейн описывает фантазии семилетнего мальчика, в которых сходным образом добрые животные превращались в злых. Каждый вечер ре­бенок расставлял игрушечных зверей вокруг своей постели как охраняющих божеств, но воображал, что ночью они действуют заодно с чудовищами, ко­торые хотят напасть на него (В. Bernstein, 1936).

158 Раздел III. Механизмы защиты

У моего семилетнего пациента фантазия о льве была явным указанием на отработку амбивалентной установки по отноше­нию к отцу. Фантазия о цирке идет в этом отношении значи­тельно дальше. При помощи того же самого процесса обраще­ния внушающий страх реальный отец превращен в защищаю­щих зверей из фантазии, но опасный отцовский объект вновь возникает в образе разбойника. В истории со львом было неяс­но, от кого в действительности замещающий отца лев защища­ет ребенка; обладание львом в основном возвышало мальчика в глазах других людей. Но в фантазии о цирке ясно, что сила отца, воплощенная в диких зверях, служила защитой от самого отца. Подчеркивание того, что раньше звери были дикими, озна­чает, что в прошлом они были объектами тревоги. Их сила и ловкость, их хоботы и поднятый палец очевидно связаны с отцом. Ребенок уделяет этим признакам большое внимание: в своей фантазии он изымает их у отца, которому он завидует, и, при­своив их себе, становится лучше его. Таким образом, их роли обращаются. Отец предупрежден, «чтобы он больше так не де­лал», и вынужден просить прощения. Замечательно то, что обе­щание безопасности для мальчика, которое звери в конце кон­цов вырвали у отца, зависит от того, что мальчик по-прежнему будет ими владеть. В «постскриптуме» относительно питания разбойника возобладал другой аспект амбивалентного отноше­ния к отцу. Совершенно очевидно, что мечтатель чувствует не­обходимость успокоить себя относительно того, что, несмотря на все агрессивные действия, за жизнь его отца можно не бес­покоиться.

Темы, появляющиеся в мечтах этих двух мальчиков, вовсе не являются их исключительной особенностью: они обычны для сказок и других детских историй*. В связи с этим мне вспо­минается история об охотнике и зверях, встречающаяся в фоль­клоре и сказках. Охотник был несправедливо обижен злым ко­ролем н изгнан из своего дома в лесу. Когда ему наступило вре­мя покинуть дом, он с грустью и тоской в сердце шел последний

' Здесь вспоминается тема звереи-помощпчков, встречающаяся в мифах и об­суждающаяся гремя от Бремени п психоаналитической литературе, однако под другими угламч зрения, нсже-чя предлагаемый нами. См.: Rank О. The myth of the birth of the hcro.N. Y., 19 !4, P. 88.

Отрицание в фантазии 159

раз по лесу. Он встречал поочередно льва, тигра, пантеру, мед­ведя и т. д. Каждый раз он целился в зверя из ружья, и каждый раз, к его удивлению, зверь начинал говорить и просил сохра­нить ему жизнь:

Охотник, пощади, не убивай, Я двух детенышей тебе. отдам!¹

Охотник соглашался на выкуп и продолжал свой путь вме­сте с отданными ему детенышами. В конце концов он собрал огромное количество молодых хищников и, поняв, что у него теперь есть грозное войско, которое будет сражаться за него, направился с ними в столицу и пошел к королевскому замку. Перепуганный король исправил совершенную по отношению к охотнику несправедливость и, кроме того, движимый стра­хом, отдал ему половину королевства и выдал за него замуж свою дочь.

Очевидно, что сказочный охотник воплощает сына, находя­щегося в конфликте со своим отцом. Борьба между ними раз­решается своеобразным, окольным путем. Охотник удержива­ется от того, чтобы отомстить взрослому хищному животному, которое представляет собой первое замещение отца. В качестве вознаграждения он получает детенышей, в которых воплоще­на сила этих животных. При помощи этой вновь обретенной силы он побеждает своего отца и принуждает его дать ему жену. Реальная ситуация обращена еще раз: сильный сын сталкива­ется со своим отцом, который, испугавшись этой демонстрации силы, подчиняется ему и выполняет все его желания. Приемы, используемые в сказке, совершенно те же самые, что и в фанта­зии моего пациента о цирке.

Помимо историй о животных мы находим в детских сказках другое соответствие фантазиям моего маленького пациента о льве. Во многих книжках для детей, — пожалуй, наиболее яр­кими примерами являются истории из «Маленького лорда Фаунтлероя»² и «Маленького полковника»³ — есть маленький

' «LieberJager, lass mich leben -

² Alice Hodgson Burnelt.

³ Annie Fellows Johnston.

• Ich will dirzweiJunge geben!»

1 60 Раздел 1!1. Механизмы защиты

мальчик или девочка, которым в противоположность всем ожи­даниям удается «приручить» несдержанного взрослого чело­века, который могуществен или богат и которого все боятся. Только ребенок может тронуть его сердце и завоевать его лю­бовь, хотя всех остальных он ненавидит. Наконец старик, ко­торого никто не может контролировать и который не может кон­тролировать сам себя, подчиняется влиянию и контролю ма­ленького ребенка и даже начинает делать добро другим людям.

Эти сказки, как и фантазии о животных, доставляют удо­вольствие за счет полного обращения реальной ситуации. Ре­бенок выступает как человек, который не только владеет силь­ной отцовской фигурой (лев) и контролирует ее, так что он превосходит всех вокруг; ои также и воспитатель, который по­степенно преображает зло в добро. Мои читатели вспомнят, что лев в первой фантазии был обучен не нападать на людей и что звери владельца цирка должны были прежде всего научиться контролировать свои агрессивные импульсы, направленные друг на друга и на людей. В этих детских историях страх, свя­занный с отцом, смещается точно так же, как и в фантазиях с животными. Он выдает себя в страхе других людей, которых ребенок успокаивает, но этот замещающий страх является до­полнительным источником удовольствия.

В двух фантазиях Маленького Ганса и в фантазиях о живот­ных других моих пациентов способ, при помощи которого мож­но избежать объективного неудовольствия и объективной тре­воги, очень прост. Я ребенка отказывается осознавать некото­рую неприятную реальность. Прежде всего он поворачивается к ней спиной, отрицает ее и в воображении обращает нежела­тельные факты. Так «злой» отец становится в фантазии защи­щающим животным, в то время как беспомощный ребенок ста­новится обладателем могущественных замещений отца. Если трапсфорлгация успешна и благодаря фантазии ребенок ста­новится нечувствительным к данной реальности, Я спасено от тревоги, и у него нет необходимости прибегать к защитным мерам против инстинктивных импульсов и к формированию невроза.

Этот механизм относится к нормальной фазе в развитии детского Я, но когда он возникает в последующей жизни, то

Отрицание d фантазии 161

указывает на развитую стадию психического заболевания. В некоторых острых спутанных психотнческих состояниях Я пациента ведет себя по отношению к реальности именно та­ким образом. Под влиянием шока, такого, как внезапная утра­та объекта любви, оно отрицает факты и заменяет невыноси­мую реальность некоторой приятной иллюзией.

Когда мы сопоставляем детские фантазии с психотичсски-ми иллюзиями, то начинаем видеть, почему человеческое Я не может более экстенсивно использовать этот механизм — одно­временно столь простой и столь эффективный — отрицания существования объективных источников тревоги и неудоволь­ствия. Способность Я отрицать реальность совершенно несов­местима с другой его функцией, высоко им ценимой, — его спо­собностью опознавать объекты и критически проверять их реальность. В раннем детстве эта несовместимость еще не ока­зывает возмущающего влияния. У Маленького Ганса, владель­ца льва и хозяина цирка функция проверки реальности была совершенно не нарушена. Конечно же, они не верили действи­тельно в существование своих зверей или в свое превосходство над отцами. Интеллектуально они были полностью способны отличить фантазию от факта. Но в сфере аффекта они аннули­ровали объективно болезненные факты и осуществили гипер-катексис фантазии, в котором эти факты были изменены, так что удовольствие, получаемое от воображения, возобладало над объективным неудовольствием.

Трудно сказать, в какой момент Я утрачивает способность преодолевать значительные количества объективного неудо­вольствия при помощи фантазии. Мы знаем, что даже во взрос­лой жизни мечты все еще могут играть свою роль, иногда рас­ширяя границы слишком узкой реальности, а иногда полностью обращая реальную ситуацию. Но во взрослой жизни мечта — всегда игра, род побочного продукта лишь с небольшим либи-дозным катексисом. Она позволяет, самое большее, овладеть некоторой частью дискомфорта или достичь иллюзорного облег­чения от какого-либо незначительного неудовольствия. По-ви­димому, исходная значимость мечты как способа защиты против объективной тревоги утрачивается с окончанием раннего перио­да детства. Во всяком случае, мы полагаем, что способность

6 А. Фрейд

162 Раздел III. Механизмы защиты

к проверке реальности объективно подкрепляется, так что она может закрепиться даже в сфере аффекта; мы знаем также, что в дальнейшей жизни потребность Я в синтезе делает возмож­ным сосуществование противоположностей; возможно также, что привязанность зрелого Я к реальности вообще сильнее, чем у детского Я, так что по самой природе вещей фантазия пере­стает столь высоко цениться, как в ранние годы. В любом слу­чае ясно, что во взрослой жизни удовлетворение инстинк­тивного импульса через фантазию уже не безвредно. По мере роста катекснса (фантазия и реальность становятся несовмес­тимыми: должно быть либо одно, либо другое. Мы знаем так­же, что проникновение импульса Оно в Я и его удовлетворе­ние там посредством галлюцинации представляют собой для взрослого психотическое расстройство. Я, которое пытается уберечься от тревоги, избавиться от инстинктов и избежать невроза, отрицая реальность, перегружает этот механизм. Если это происходит во время латентного периода, то разовьется какая-либо аномальная черта характера, как в случае с дву­мя мальчиками, истории которых я приводила. Если это про­исходит во взрослой жизни, отношения Я к. реальности будут глубоко поколеблены'.

Мы еще не знаем точно, что происходит во взрослом Я, ког­да оно выбирает иллюзорное удовлетворение и отказывается от функции проверки реальности. Оно освобождает себя от внеш­него мира и полностью перестает регистрировать внешние сти­мулы. В инстинктивной жизни такая нечувствительность ко внутренним стимулам может быть достигнута единственным путем — посредством вытеснения.

' Напомню читателю, что отношение механизма отрицания к психическому

забо-лсвашпо и к формированию характера обсуждалось разными авторами. Хелен Дейч (Н. Deiilsch, 1933) показывает значение этого процесса в генези­се хронической гипомапип. Бертрам Лесин (В. D. Levoin, 1932) описывает, как этот же самып механизм используется вновь сформированным наслаждаю­щимся Я (pleasure ego) пациента с гипомапией. Анни Ангель (A. Angel, 1934) отмечает связь между отрицанием и оптимизмом.

Отрицание в слове и действии 1 63

Отрицание в слове и действии¹

В течение нескольких лет детское Я может избавляться от не­желательных фактов, отрицая их и сохраняя при этом ненару­шенной способность к проверке реальности. Ребенок полно­стью использует эту возможность, не замыкаясь при этом в сфере идей и фантазии, поскольку он не только мыслит, но и дей­ствует. Он использует самые разные внешние объекты, драма­тизируя свое обращение реальной ситуации. Отрицание реаль­ности, без сомнения, также является одним из многих мотивов, лежащих в основе детской игры в целом и исполнения роли в частности.

Я вспоминаю маленькую книжечку стихов английского пи­сателя, в которой великолепно описано сосуществование фан­тазии и факта в жизни маленького ребенка. Это книга «Когда мы были маленькими» А. Л. Милна. В детской ее трехлетнего героя есть четыре стула. Когда он сидит на первом из них, он — путешественник, плывущий ночью по Амазонке. На втором он — лев, пугающий рычанием свою няню. На третьем он — капитан, ведущий свой корабль через море. Но на четвертом, на высоком детском стульчике, он пытается притвориться са­мим собой, т. е. маленьким мальчиком. Нетрудно увидеть замы­сел автора: элементы, из которых создается приятный мир фан­тазии, готовыми идут ребенку в руки, но его задача и его до­стижение заключаются в том, чтобы признать и усвоить факты реальности.

Интересна готовность взрослых использовать тот же самый механизм в своем взаимодействии с детьми. Большая часть удо­вольствия, которое они доставляют ребенку, основана на таком же отрицании реальности. Сплошь и рядом даже маленькому ребенку говорят о том, «какой он большой мальчик», и вопре­ки очевидным фактам утверждают, что он так же силен, «как папа», так же умен, «как мама», храбр, «как солдат», или кре­пок, как его «старший брат». Более естественным является ис­пользование взрослыми такого обращения фактов, когда они

' Часть работы <<Яи механизмы заюлты» (1936). Текст дан по изданию: Фрейд А. Психология «Я» и защитные механизмы. М., 1993, С. 67-74.

164 Раздел III. Механизмы защиты

хотят успокоить ребенка. Взрослые уверяют его, когда он ушиб­ся, что «теперь уже лучше», или что еда, которую он ненавидит, «совсем не плохая», или, когда он огорчен чьим-то уходом, мы говорим ему, что он или она «скоро придет». Некоторые дети усваивают эти утешающие формулы и используют стереотип­ные фразы для описания того, что болезненно для них. Напри­мер, маленькая девочка двух лет имеет привычку, когда бы ее мать ни вышла из комнаты, сообщать об этом факте механиче­ским бормотанием: «Мама скоро придет». Другой ребенок при­вык возвещать жалобным голосом всякий раз, когда он должен был принять невкусное лекарство, «любит его, любит его» — часть фразы, при помощи которой няня пыталась заставить его поверить, что капли вкусные.

Многие подарки, приносимые ребенку взрослыми гостями, способствуют той же иллюзии. Маленькая сумочка или кро­шечный зонтик должны помочь маленькой девочке изобразить «взрослую леди»; тросточка, различное игрушечное оружие позволяют маленькому мальчику подражать мужчине. Даже куклы, помимо того, что они используются во всяких других играх, создают иллюзию материнства, а железные дороги, ма­шинки и кубики не только служат для выполнения различных желаний и обеспечивают возможность сублимации, но и созда­ют в умах детей приятную фантазию о том, что они могут кон­тролировать мир. Здесь мы переходим от собственно процессов защиты и избегания к процессам обусловливания детской иг­ры — предмету, который исчерпывающе обсуждался с различ­ных точек зрения академической психологией.

Все это дает повое основание для разрешения многолетнего конфликта между различными методами воспитания детей (Фребель против Монтессори). Реальная проблема заключает­ся в том, в какой мере задачей воспитания должно быть поощ­рение детей даже младшего возраста к тому, чтобы они напра­вили все свои усилия на ассимиляцию реальности, и в какой мере допустимо поощрять их отгораживаться от реальности и создавать мир фантазии.

Позволяя детям уходить в фантазии, при помощи которых они преобразуют болезненную реальность в ее противополож­ность, взрослые делают это при определенных строгих условиях.

Отрицание в слове и действии 165

Предполагается, что дети будут удерживать действие своей фантазии в строго определенных границах. Ребенок, который только что был конем или слоном, расхаживал на четвереньках и ржал или трубил, должен быть готов по первому зову занять свое место за столом и быть спокойным и послушным. Укро­титель львов должен быть готов подчиниться своей няне, а пу­тешественник или пират должен послушно идти в постель, ког­да самые интересные вещи в мире взрослых только начинаются. Снисходительное отношение взрослого к механизму отрица­ния у ребенка исчезает в тот момент, когда ребенок перестает осуществлять переход от фантазии к реальности с готовностью, без всякой задержки или заминки, или когда он пытается под­чинить свое реальное поведение фантазиям, — точнее говоря, в тот момент, когда фантазия ребенка перестает быть игрой и становится автоматизмом или навязчивостью.

Одна маленькая девочка, которую я имела возможность на­блюдать, не могла примириться с фактом различия между по­лами. У нее были старший и младший братья, и сравнение себя с ними было для нее постоянным источником острого неудо­вольствия, побуждавшего девочку как-то защититься от него или «проработать» его. В то же самое время эксгибиционизм играл существенную роль в развитии ее инстинктивной жизни, и ее зависть к пенису и желание иметь его приобрели форму желания иметь что-то, что она могла бы показывать, как и ее братья. Из того, что происходит в таких случаях с другими деть­ми, мы знаем, что существуют различные способы, при помо­щи которых она могла бы удовлетворить это желание. Напри­мер, желание показывать что-нибудь могло быть перенесено с гениталий на ее остальное прелестное тело. Или она могла раз­вить у себя интерес к красивой одежде и стать «хвастливой». Или она могла заняться физическими упражнениями и гимна­стикой для замещения акробатики гениталий ее братьев. Она же выбрала кратчайший путь. Она отвергла тот факт, что у нее нет пениса, и тем самым избавила себя от необходимости нахо­дить замещение; с этого времени она стала страдать навязчи­вым стремлением демонстрировать несуществующий орган. В физической сфере эта навязчивость выражалась в том, что она поднимала юбку и демонстрировала себя. Смыслом этого

I 66 Раздел III. Механизмы защиты

было: «Посмотрите, какая у меня есть отличная штука!» В по­вседневной жизни она при каждой возможности звала других, чтобы они пришли и посмотрели на что-то, чего там вообще не было': «Иди посмотри, сколько яиц снесли куры!», «Послу­шайте, вон машина с дядей!» На самом деле не было ни яиц, ни машины, которую все нетерпеливо ждали. Вначале ее род­ные встречали эти шутки смехом и аплодисментами, но вне­запное и повторяющееся разочарование в конце концов стало приводить ее братьев и сестер к потокам слез. Можно сказать, что ее поведение в это время находилось на грани между иг­рой и навязчивостью.

Еще более явно этот же самый процесс виден у семилетнего укротителя львов из предыдущей главы. Как показал анализ, его фантазии представляют собой не компенсацию остатков неудовольствия и тревоги, а попытку целиком овладеть острым страхом кастрации. У него сформировалась привычка отрица­ния вплоть до того, что он больше не мог удерживаться на уров­не своего желания трансформировать объекты тревоги в дру­жественные существа, которые бы защищали его или повино­вались ему. Он удзоил свои усилия; тенденция преуменьшать все, что пугает его, возросла. Все, что возбуждало тревогу, ста­новилось для него объектом осмеяния, а поскольку все вокруг него было источником тревоги, весь мир приобрел черты абсур­дности. Его реакцией на постоянное давление страха кастра­ции было не менее постоянное высмеивание. Вначале это про­изводило шутливое впечатление, но навязчивый характер это­го проявлялся в том, что мальчик был свободен от тревоги лишь тогда, когда шутил, а когда он пытался подойти к внеш­нему миру более серьезно, то расплачивался за это приступа­ми тревоги.

Как правило, мы не видим ничего ненормального в малень­ком мальчике, который хочет быть взрослым мужчиной и иг­рает «в папу», позаимствовав для этого отцовскую шляпу и тросточку. Во всяком случае, это очень знакомая фигура. Мне рассказали, что это было излюбленной игрой одного из моих

' Ср. с введенным С. Радо (3. Rdflo, 1933) понятием «желания пениса» у ма­ленько" дгпо¹,!'!», которое он описчгает как галлюцинаторное воспроизвод­ство ундеж.ого ею мужского чл"пл.

Отрицание в слове и действии 1 67

маленьких пациентов, который, когда я познакомилась с ним, впадал в исключительно плохое настроение, когда он видел необычно высокого или сильного мужчину. У него была при­вычка надевать отцовскую шляпу и разгуливать в ней. Пока ни­кто не мешал ему, он был спокоен и счастлив. Точно так же во время летних каникул он, изображая взрослого, расхаживал с набитым рюкзаком на спине. Разница между ним и маленьким мальчиком, который играет во взрослого, заключается в том, что мой маленький пациент играл всерьез, и, когда его застав­ляли снять шляпу — во время еды или при укладывании в по­стель, — он реагировал на это тревогой и плохим настроением.

Получив шапку, похожую на «настоящую», маленький маль­чик воспроизвел поведение, обычно связанное со шляпой его отца. Он повсюду таскал ее с собой, конвульсивно теребя ее в руках, если ее не разрешалось надеть. Естественно, он постоян­но обнаруживал, что хорошо бы использовать руки для других целей. Однажды, когда он тревожно озирался вокруг, не зная, куда деть шапку, он обратил внимание на передний карман сво­их брюк. Он немедленно засунул туда шапку, освободил руки и к своему огромному облегчению понял, что теперь ему не нужно больше расставаться со своим сокровищем. Шапка очу­тилась в том месте, которому она всегда принадлежала по сво­ему символическому значению: она оказалась в непосредствен­ной близости от его гениталий.

В приведенном описании я несколько раз, за неимением лучшего слова, описывала поведение этих детей как навязчи­вое. Для поверхностного наблюдателя оно действительно очень похоже на симптомы невроза навязчивости. Если, однако, мы пристальнее рассмотрим действия детей, то увидим, что они не являются навязчивыми в точном смысле этого слова. Их струк­тура отлична от того, что характерно для невротических симп­томов в целом. Верно, что, как и в случае формирования невро­тических симптомов, приводящий к навязчивым действиям процесс начинается с некоторой объективной фрустрации или разочарования, но возникающий при этом конфликт не ннтер-нализуется: он сохраняет свою связь с внешним миром. За­щитная мера, к которой прибегает Я, направлена не против инстинктивной жизни, а непосредственно на внешний мир,

168 Раздел III. Механизмы защиты

причинивший фрустрацию. Так же как при невротическом конфликте, восприятие запретных инстинктивных стимулов отвергается при помощи вытеснения, детское Я прибегает к от­рицанию, чтобы не осознавать определенные болезненные впе­чатления, поступающие извне. При неврозе навязчивости вы­теснение обеспечивается с помощью формирования реакции, содержащей обращение вытесненного инстинктивного импуль­са (симпатия вместо жестокости, застенчивость вместо эксги­биционизма). Аналогично и в детских ситуациях, описанных мною, отрицание реальности дополняется и подтверждается, когда в своих фантазиях, словах или действиях ребенок обра­щает реальные факты. Поддержание навязчивого формирова­ния реакций требует постоянного расхода энергии, который мы называем антикатексисом. Подобная затрата необходима и для того, чтобы Я ребенка могло поддерживать и драматизировать его приятные фантазии. Мужественность братьев маленькой девочки, чей случаи я описывала, постоянно выставлялась пе­ред ней напоказ; с не меньшей регулярностью она отвечала утверждением: «Мне тоже есть что показать».

Зависть маленького мальчика в случае с шапкой постоянно возбуждалась мужчинами, которых он видел вокруг себя, и он упорно представал перед ними со шляпой, шапкой или рюкза­ком, которые считал надежным доказательством собственной мужественности. Любое внешнее вмешательство в такого рода поведение дает такой же результат, как и помеха протеканию действительно навязчивой деятельности. Нарушается тщатель­но сохранявшееся равновесие между отвергавшейся тенденци­ей и защитном силой; внешний стимул, который отрицался, или инстинктивный стимул, который был вытеснен, стремит­ся проложить себе путь в сознание и вызывает в Я чувства тре­воги и неудовольствия.

Способ защиты посредством отрицания в слове и действии подвержен таким же ограничениям во времени, как и те, что я обсуждала в предыдущей главе в связи с отрицанием в фан­тазии'. Он может быть использован, лишь пока он способен

' «Деперсонализация» в детской игре, которую я не буду здесь детально ана­лизировать, находится между «отрицанием в слове и действии» и «отрицани­ем в фантазии».

Отрицание в слове и действии 1 69

сосуществовать со способностью к проверке реальности, не на­рушая ее. Организация зрелого Я становится объединенной на основе синтеза; способ отрицания отбрасывается и использу­ется вновь лишь в том случае, когда отношение к реальности серьезно нарушено и функция проверки реальности притормо­жена. Например, в психотических иллюзиях кусок дерева мо­жет представлять объекты любви, к которым пациент стремится или которые он утратил, так же как дети используют подобные вещи для того, чтобы защитить себя'. Единственным возмож­ным исключением в неврозе является «талисман» навязчивых невротиков, но я не собираюсь углубляться в дискуссию отно­сительно того, представляет ли собой этот предмет, столь дра­гоценный для пациентов, защиту от внутренних запретных им­пульсов или внешних враждебных сил, или же в нем сочетают­ся оба типа защиты.

Способ отрицания в слове и действии подвержен и второму ограничению, не относящемуся к отрицанию в фантазии. В сво­их фантазиях ребенок всемогущ. До тех пор пока он никому их не сообщает, никто не может в них вмешаться. Однако драма­тизация фантазий в слове и действии требует подмостков во внешнем мире. Таким образом, использование ребенком этого механизма внешне ограничено тем, в какой мере окружающие соглашаются с его драматизацией, так же как внутренне оно ограничено мерой совместимости с функцией проверки реаль­ности. Например, в случае мальчика с шапкой успешность его защитных усилий целиком зависит от разрешения надевать ее дома, в школе и в детском саду. Однако люди вообще судят о нормальности или ненормальности таких защитных механиз­мов не по их внутренней структуре, а по степени их заметпос-ти. Пока навязчивость маленького мальчика имела форму хож­дения в шапке, у него был «симптом». Его считали странным ребенком, и всегда оставалась опасность, что у него отберут вещь, которая защищала его от тревоги. В следующий период жизни его стремление к защите становится менее заметным. Он

' Ср. с понятием скотомизации у Р. Лафорга (R. Laforgue, 1928).

Скотомпзация в психоанализе метафорически означает образование психи­ческих «слепых пятен», т. е. областей, в границах которых мы не можем оце­нить ничего, что вступает в противоречие с нашим Я. — Примеч. ред.

170 Раздел III. Механизмы защиты

откладывает рюкзак и головной убор и ограничивается тем, что носит в кармане карандаш. С этого времени он считается нор­мальным. Он адаптировал свой механизм к своему окружению, или по крайней мере он скрыл его и не позволяет ему вступать в конфликт с требованиями других людей. Но это не значит, что произошли какие-либо изменения во внутренней тревож­ной ситуации, В успешности отрицания у себя страха кастра­ции он не менее навязчивым образом зависит от наличия при нем карандаша, и если он потеряет его или не будет иметь при себе, то будет страдать от приступов тревоги и неудовольствия в точности так же, как и раньше.

Судьба тревоги иногда определяется терпимостью других людей по отношению к таким защитным мерам. Тревога может на этом остановиться и остаться ограниченной исходным «сим­птомом», или, если попытка защиты оказалась неудачной, она может развиваться дальше, приводя к внутреннему конфлик­ту, к тому, что защитная борьба оборачивается против инстин­ктивной жизни, а тем самым к развитию настоящего невроза. Но было бы опасно пытаться предотвратить детский невроз, соглашаясь с отрицанием реальности ребенком. При чрезмер­ном использовании оно представляет собой механизм, который провоцирует в Я искажения, эксцентричность и идиосинкра­зии, от которых трудно избавиться после окончания периода примитивного отрицания.

Идентификация с агрессором 171

Идентификация с агрессором¹

Вскрыть защитные механизмы, к которым обычно прибегает Я, бывает относительно легко, когда каждый из них используется раздельно и лишь в случае конфликта с какой-либо конкретной опасностью. Когда мы обнаруживаем отрицание, мы знаем, что это реакция на внешнюю опасность; когда имеет место вытес­нение, Я борется с инстинктивным стимулом. Сильное внеш­нее сходство между торможением и ограничением Я с меньшей уверенностью позволяет говорить, являются ли эти процессы частью внешнего или внутреннего конфликта. Дело обстоит намного сложнее, когда защитные механизмы сочетаются или когда один и тот же механизм используется то против внутрен­ней, то против внешней силы. Прекрасной иллюстрацией обе­их этих трудностей является процесс идентификации. Посколь­ку это один из факторов развития сверх-Я, он участвует в ов­ладении инстинктом. Но, как я надеюсь показать ниже, бывают случаи, когда идентификация сочетается с другими механиз­мами, образуя одно из наиболее мощных орудий Я в его дей­ствиях с внешними объектами, возбуждающими тревогу.

Август Айхорн рассказывает, что, когда он консультировал школьный комитет, ему пришлось иметь дело с учеником на­чальной школы, которого привели к нему из-за привычки гри­масничать. Учитель жаловался на то, что поведение мальчика, когда его ругали или порицали, было ненормальным. Он начи­нал при этом корчить такие гримасы, что весь класс взрывался от смеха. Учитель считал, что либо мальчик насмехается над ним, либо лицо у него дергается из-за какого-нибудь тика. Его слова тут же подтвердились, потому что мальчик начал гримас­ничать прямо на консультации, но когда учитель, мальчик и психолог оказались вместе, ситуация разъяснилась. Наблюдая. внимательно за обоими, Айхорн увидел, что гримасы мальчи­ка были просто карикатурным отражением гневного выраже­ния лица учителя и бессознательно копировали его лицо во время речи. Своими гримасами он ассимилировался, или иден­тифицировался, с угрожающим внешним объектом.

Часть работы «Я и механизмы защиты» (1936). Текст дан по изданию: ФрейдА. Психология «Я* и защитные механизмы. М., 1993. С. 86-95.

1 72 Раздел III. Механизмы защиты

Мои читатели вспомнят случай с маленькой девочкой, ко­торая пыталась при помощи магических жестов справиться с унижением, связанным с завистью к пенису. Этот ребенок со­знательно и целенаправленно использовал механизм, к которо­му мальчик прибегал неосознанно. Дома она боялась проходить через темный зал из страха перед привидениями. Однако вне­запно она обнаружила способ, позволявший ей делать это: она пробегала через зал, выделывая различные странные жесты. Девочка с триумфом сообщила своему младшему брату секрет того, как она справилась со своей тревогой. «Можно не боять­ся, когда идешь через зал, — сказала она, — нужно лишь пред­ставить себе, что ты то самое привидение, которое должно тебе встретиться». Так обнаружилось, что ее магические жесты пред­ставляют собой движения, которые, по ее мнению, должно де­лать привидение.

Мы можем рассматривать такой вид поведения у двух опи­санных мною детей как идиосинкразию, но в действительности для примитивного Я это один из наиболее естественных и рас­пространенных типов поведения, давно известный тем, кто ис­следует примитивные способы вызывать и изгонять духов и примитивные религиозные церемонии. Кроме того, существует много детских игр, в которых посредством превращения субъек­та в угрожающий объект тревога превращается в приятное чув­ство безопасности. Это — новый подход к изучению игр с пере­воплощением, в которые так любят играть дети.

Однако физическая имитация антагониста представляет со­бой ассимиляцию лишь одного элемента сложного пережива­ния тревоги. Нам известно из наблюдения, что имеются и дру­гие элементы, которыми необходимо овладеть.

Шестилетний пациент, на которого я уже ссылалась, дол­жен был несколько раз посетить зубного врача. Вначале все шло замечательно. Лечение не причиняло ему боли, он торже­ствовал и потешался над самой мыслью о том, что кто-то мо­жет этого бояться. Но в один прекрасный день мой маленький пациент явился ко мне в на редкость плохом настроении. Врач сделал ему больно. Он был раздражен, недружелюбен и выме­щал свои чувства на вещах в моей комнате. Его первой жерт­вой стал кусок индийского каучука. Он хотел, чтобы я дала ему

Идентификация с агрессором 1 73

его, а когда я отказалась, он взял нож и попытался разрезать его пополам. Затем он пожелал большой клубок бечевки. Он хотел, чтобы я и его отдала ему, и живо обрисовал мне, какие замеча­тельные поводи он сделает из нее для своих животных. Когда я отказалась отдать ему весь клубок, он снова взял нож и отрезал большой кусок бечевки, но не использовал его. Вместо этого через несколько минут он начал резать бечевку на мелкие ку­сочки. Наконец он отбросил клубок и обратил свое внимание на карандаши — начал без устали затачивать их, ломая кончи­ки и затачивая снова. Было бы неправильно сказать, что он иг­рал «в зубного врача». Реального воплощения врача не было. Ребенок идентифицировался не с личностью агрессора, а с его агрессией.

В другой раз этот маленький мальчик пришел ко мне сразу после того, как с ним случилось небольшое происшествие. Он участвовал в игре во дворе школы и на всем ходу налетел на кулак учителя физкультуры, который тот как раз случайно выставил перед собой. Губа у него была разбита, лицо залито слезами, и он пытался спрятать и то и другое, закрывая лицо руками. Я попыталась утешить и успокоить его. Он ушел от меня очень расстроенным, но на следующий день появился снова, держась очень прямо, и был вооружен до зубов. На голо­ве у него была военная каска, на боку — игрушечный меч, а в руке — пистолет. Увидев, что я удивлена этой перемене, он ска­зал мне просто: «Я хотел, чтобы все это было у меня с собой, когда я буду играть с вами». Однако он не стал играть; вместо этого он сел и написал письмо своей матери: «Дорогая мамоч­ка, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пришли мне перочинный нож, который ты мне обещала, и не жди до Пасхи!» В этом случае мы тоже не можем сказать, что, для того чтобы овладеть тревожным переживанием предыдущего дня, он воплотил в себе учителя, с которым столкнулся. В данном случае он не имитировал и его агрессию. Оружие и форма, бу­дучи мужскими атрибутами, явно символизировали силу учи­теля и, подобно атрибутам отца в фантазиях о животных, по­могли ребенку идентифицироваться с мужественностью взрос­лого и тем защититься от нарциссического унижения или от реальных неудач.

1 74 Раздел III. Механизмы защиты

Приведенные примеры иллюстрируют знакомый нам про­цесс. Ребенок интроецирует некоторые характеристики объек­та тревоги и тем самым ассимилирует уже перенесенное им переживание тревоги. Здесь механизм идентификации или ин-троекцин сочетается с другим важным механизмом. Воплощая агрессора, принимая его атрибуты или имитируя его агрессию, ребенок преображается из того, кому угрожают, в того, кто угро­жает. В «По ту сторону принципа удовольствия» (S. Freud, 1920) детально обсуждается значение такого перехода от пас­сивной к активной роли как средства ассимиляции неприятно­го или травматического опыта в детстве. «Если доктор смотрел у ребенка горло или произвел небольшую операцию, то это страшное происшествие, наверно, станет предметом ближай­шей игры, но нельзя не заметить, что получаемое при этом удо­вольствие проистекает из другого источника. В то время как ребенок переходит от пассивности переживания к активности игры, он переносит это неприятное, которое ему самому при­шлось пережить, на товарища по игре и мстит таким образом тому, кого этот последний замещает». То, что истинно отно­сительно игры, истинно также и относительно другого поведе­ния детей. В случае мальчика, корчившего гримасы, и девочки, практиковавшей магию, неясно, что в конце концов стало с уг­розой, с которой они идентифицировались, но в случае плохо­го настроения другого мальчика агрессия, принятая от зубного врача и учителя физкультуры, была направлена против всего мира в целом.

Этот процесс трансформации еще больше поражает нас сво­ей необычностью, когда тревога связана не с каким-то событи­ем в прошлом, а с чем-то ожидаемым в будущем. Я вспоминаю мальчика, имевшего привычку яростно трезвонить входным звонком детского дома, в котором он жил. Как только дверь открывалась, он начинал громко бранить горничную за то, что она так долго не открывала и не слышала звонка. В промежут­ке между звонком и приступом ярости он испытывал тревогу, как бы его не отругали за его невоспитанность — за то, что он звонит слишком громко. Он набрасывался на служанку, преж­де чем она успевала пожаловаться на его поведение. Горяч­ность, с которой он бранил ее, — профилактическая мера —

Идентификация с агрессором 1 75

указывала на интенсивность его тревоги. Принятая им агрес­сивность была направлена на конкретного человека, от которо­го он ожидал агрессии, а не на какое-либо замещение. Обраще­ние ролей нападающего и подвергающегося нападению было в данном случае доведено до своего логического завершения.

Женни Вельдер дала яркое описание этого процесса у пяти­летнего мальчика, которого она лечила*. Когда анализ подошел вплотную к материалу, касающемуся мастурбации и связанных с ней фантазий, мальчик, до того застенчивый н заторможен­ный, стал неимоверно агрессивным. Его обычно пассивное от­ношение исчезло, и от его женственных черт не осталось и сле­да. Во время анализа он заявлял, что он рычащий лев, и напа­дал на аналитика. Он носил с собой прут и играл в Крэмпуса², т. е. стегал им направо и налево, когда шел по лестнице у себя дома, а также в моей комнате. Его бабушка и мать жаловались, что он пытается ударить их по лицу. Беспокойство матери до­стигло предела, когда он принялся размахивать кухонными но­жами. Анализ показал, что агрессивность ребенка не может счи­таться указанием на то, что было снято торможение каких-то его инстинктивных импульсов. До высвобождения его муж­ских стремлений было еще далеко. Он просто страдал от трево­ги. Введение в сознание и необходимое признание его более ранней и недавней сексуальной активности возбудили в нем ожидание наказания. Согласно его опыту, взрослые сердились, когда обнаруживали, что ребенок занимается такими вещами. Они кричали на него, отпускали ему пощечины или били его розгой; возможно, они могли бы даже что-то отрезать у него ножом. Когда мой маленький пациент принял на себя актив­ную роль, рыча, как лев, и размахивая прутом и кожом, он дра­матизировал и предвосхищал наказание, которого так боялся. Он интроецировал агрессию взрослых, в чьих глазах ощущал себя виноватым, и, сменив пассивную роль на активную, на­правил свои собственные агрессивные действия против этих самых людей. Каждый раз, когда мальчик оказывался на гра­ни сообщения мне того, что он считал опасным материалом, его

' Устное сообщение на Венском семинаре по лечению детей (см.: К. Hall, 1946). ² Черт, сопровождавший св. Николая и наказывавший непослушных деткч.

176 Раздел III. Механизмы защиты

агрессивность возрастала. Но как только его запретные мысли и чувства были высказаны, обсуждены и интерпретированы, ему стал не нужен прут Крэмпуса, который до этого он неиз­менно таскал с собой, и он оставил его у меня дома. Его навяз­чивое стремление бить других исчезло вместе с исчезновением тревожного ожидания того, что побьют его самого.

«Идентификация с агрессором» представляет собой нор­мальную стадию развития сверх-Я. Когда два мальчика, чьи случаи я описала, идентифицировались с угрозой наказания, исходящей от старших, они сделали важный шаг к формирова­нию сверх-Я: они интернализовали критику другими их пове­дения. Когда ребенок постоянно повторяет этот процесс интер-налнзацпи и интроецирует качества людей, ответственных за его воспитание, присваивая их характеристики и мнения, он постоянно поставляет материал, из которого может формиро­ваться сверх-Я. Но в это время ребенок еще не признает всем сердцем эту организацию. Интернализованная критика не сра­зу становится самокритикой. Как мы видели на приведенных мною примерах, она еще отделена от собственного предосуди­тельного поведения ребенка и оборачивается назад, во вне­шний мир. При помощи нового защитного процесса идентифи­кация с агрессором сменяется активным нападением на вне­шний мир.

Рассмотрим более сложный пример, который, возможно, прольет свет на это новое развитие защитного процесса. Один мальчик на пике своего Эдипова комплекса использовал этот конкретный механизм для овладения фиксацией на своей ма­тери. Его прекрасные отношения с ней были нарушены взры­вами негодования. Он укорял ее страстно и по самым разным поводам, но одно странное обвинение фигурировало постоян­но; он упорно жаловался на ее любопытство. Легко увидеть первый шаг в проработке его заторможенных аффектов. В его воображении мать знала о его либидозном чувстве к ней и с возмущением о-пзергала его авансы. Ее возмущение активно воспроизводилось в его собственных взрывах негодования по отношению к ней. Однако в противоположность пациенту Жен-ни Вельдср он упрекал ее не вообще, а конкретно в любопыт­стве. Анализ показал, что это любопытство было элементом

Идентификация с агрессором 1 77

инстинктивной жизни не его матери, а его собственной. Из всех составляющих инстинктов, входящих в его отношения с ней, скопофилическим* импульсом овладеть было труднее всего. Обращение ролей было полным. Он принял на себя возмуще­ние своей матери, а ей взамен приписал свое собственное лю­бопытство.

На некоторых фазах сопротивления молодая пациентка горько упрекала аналитика в скрытности. Она жаловалась на то, что аналитик слишком скрытна, приставала к ней с личны­ми вопросами и очень расстраивалась, если не получала отве­та. После этого упреки прекращались, но вскоре начинались вновь, .всегда одним и тем же стереотипным, по-видимому, ав­томатизированным образом. В этом случае мы также можем выделить в психическом процессе две фазы. Время от времени по причине торможения, мешавшего ей выговориться, пациен­тка сознательно сама вытесняла очень личный материал. Она знала, что нарушает основное правило анализа, и ожидала, что аналитик будет упрекать ее. Она интроецнровала вымышлен­ный упрек и, приняв активную роль, принялась упрекать ана­литика. Ее фазы агрессии в точности совпадали во времени с фазами скрытности. Она критиковала аналитика как раз за то, в чем сама чувствовала себя виноватой. Ее собственное скрыт­ное поведение воспринималось как предосудительное поведе­ние со стороны аналитика.

У другой молодой пациентки периодически случались вспышки неимоверной агрессивности. Объектами этих вспышек были я, ее родители и другие менее близкие ей люди. В особен­ности она жаловалась на две вещи. Во-первых, во время этих фаз у нее было такое чувство, что люди скрывают от нее что-то, известное всем, кроме нее, и ее мучило желание узнать, что же это такое. Во-вторых, она была глубоко разочарована недостат­ками всех своих друзей. Как и в предыдущем случае, когда пе­риоды, в которые пациентка скрывала материал, совпадали с периодами жалоб па скрытность аналитика, у этой пациентки агрессивные фазы наступали автоматически, как только ее вы­тесненные фантазии о мастурбации, не осознаваемые ею самой,

¹ Скопофилия — влечение к подглядыванию за половым актом или обнажен­ным представителем избранного пола. — Примеч. ред.

178 Раздел III. Механизмы защиты

готовы были всплыть в ее сознании. Осуждение ею собствен­ных объектов любви соответствовало порицанию, которого она ожидала от них из-за своей детской мастурбации. Она полно­стью идентифицировалась с этим осуждением и обернула его против внешнего мира. Тайна, которую все от нее скрывали, была тайной ее собственной мастурбации, которую она храни­ла не только от других, но и от себя. Здесь также агрессивность пациентки соответствует агрессивности других людей, а ее тай­на является отражением ее собственного вытеснения.

Эти три примера дали нам некоторое представление об ис­токах этой фазы в развитии функционирования сверх-Я. Даже после того как внешняя критика была интроецирована, угроза наказания и допущенный проступок все еще не соединились в психике пациента. В то время как критика интернализуется, проступок экстернализуется. Это означает, что механизм иден­тификации с агрессором дополняется другой защитной мерой, а именно проекцией вины.

Я, которое при помощи защитного механизма проекции раз­вивается в этом направлении, интроецирует авторитеты, кри­тике которых оно подвержено, и включает их в сверх-Я. После этого оно становится способным проецировать запретные им­пульсы вовне. Его нетерпимость по отношению к другим лю­дям опережает строгость по отношению к себе. Я узнает, что достойно порицания, но защищается от неприятной самокри­тики при помощи этого защитного механизма. Сильное него­дование по поводу чужих неправильных поступков — предше­ствование и замещение чувства вины по отношению к самому себе. Негодование Я возрастает автоматически, когда близит­ся восприятие его собственной вины. Эта стадия развития сверх-Я представляет собой предварительную фазу нравствен­ности. Истинная нравственность начинается тогда, когда ин-тернационалнзованиая критика, теперь включенная в предъяв­ляемую сверх-Я норму, совпадает с восприятием своего соб­ственного проступка со стороны Я. Начиная с этого момента строгость сверх-Я обращается вовнутрь, а не наружу, и человек становится не столь нетерпимым к другим людям. Но, достигнув этой стадии своего развития, .Я должно выдерживать острейшее неудовольствие, причиняемое самокритикой и чувством вины.

Идентификация с агрессором 1 79

Вполне возможно, что многие люди задерживаются на про­межуточной стадии развития сверх-Я и никогда не завершают интернализации процесса критики. Хотя они и воспринимают свою собственную вину, тем не менее продолжают оставаться весьма агрессивными по отношению к другим людям. В таких случаях поведение сверх-Я по отношению к другим столь же безжалостно, как и поведение сверх-Я по отношению к соб­ственному Я пациента при меланхолии. По-видимому, когда развитие сверх-Я таким образом заторможено, преждевремен­но начинают развиваться меланхолические состояния.

«Идентификация с агрессором» представляет собой, с од­ной стороны, предварительную фазу развития сверх-Я, а с дру­гой — промежуточную стадию развития паранойи. Она сходна с первой механизмом идентификации, а со второй — механиз­мом проекции. В то же время идентификация и проекция пред­ставляют собой нормальные виды деятельности Я, и их резуль­таты существенно различаются в зависимости от того материа­ла, к которому они применены.

Конкретное сочетание интроекции и проекции, которое мы обозначили термином «идентификация с агрессором», может рассматриваться как нормальное лишь в той мере, в какой Я ис­пользует этот механизм в своем конфликте с авторитетом, т. е. в своих попытках совладать с объектом тревоги. Это защитный процесс, который перестает быть безобидным и становится па­тологическим, когда он направлен на любовную жизнь челове­ка. Когда муж перемещает на жену свое собственное стремле­ние к неверности, а затем страстно упрекает ее в неверности, в действительности он интроецирует упреки жены и проециру­ет часть своего Оно¹. Его намерение, однако, заключается в за­щите себя не от агрессии извне, а от разрушения своей позитив­ной либидозной фиксации на ней возмущающими внешними силами. Соответственно отличается и результат. Вместо агрес­сивного отношения к бывшему внешнему противнику пациент развивает навязчивую фиксацию на своей жене, и эта фикса­ция приобретает форму проецируемой ревности.

' Ср.: Freud S. Some neurotic mechanisms in jealousy, paranoia and homosexuality. 1922. P.223.

1 80 Раздел III. Механизмы защиты

Когда механизм проекции используется как защита от гомо­сексуальных любовных импульсов, он сочетается еще и с дру­гими механизмами. Обращение (в этом случае обращение люб­ви в ненависть) дополняет то, что начали интроекция и проек­ция, и результатом оказывается развитие параноидальных иллюзии. В любом случае — при защите против гетеросексу-альных или гомосексуальных любовных импульсов — проек­ция больше не является произвольной. Выбор места для своих бессознательных импульсов со стороны Я определяется «на­личным материалом (Wahmehmiingsmaterial), в котором прояв­ляются аналогичные бессознательные импульсы партнера» (S. Freud, 1922, s. 224).

С теоретической точки зрения анализ процесса «идентифи­кации с агрессором» помогает нам различать способы употреб­ления конкретных защитных механизмов; на практике это по­зволяет нам отличать приступы тревоги в переносе от вспышек агрессии. Когда анализ вносит в сознание пациента истинные бессознательные агрессивные импульсы, сдерживаемый аф­фект будет искать выход через отреагирование в переносе. Но если в основе его агрессии лежит то, что, как он предполагает, является нашей критикой, стремление «дать ей практический выход» и «отреагировать» ее не окажет на агрессию ни малей­шего влияния. Агрессия возрастает, пока бессознательные им­пульсы остаются запретными, и исчезает, как у маленького мальчика, который признался в своей мастурбации, лишь с ис­чезновением страха перед наказанием и перед сверх-Я.

Раздел IV

Развитие ребенка

1 82 Раздел IV. Развитие ребенка

Эмоциональное и социальное развитие детей младшего возраста¹

Примерно год назад мисс Пикард навестила меня с тем, чтобы пригласить выступить на этой ассамблее. Она ясно сформу­лировала свою цель: по ее мнению, по вопросам эмоционально­го и социального развития ребенка выступать перед вами дол­жен психоаналитик, поскольку психоанализ является дисцип­линой, ориентированной именно на эти сферы жизни ребенка. -Я восприняла эти слова как комплимент психоанализу, но у меня было такое чувство, как будто что-то осталось недосказан­ным и я должна прояснить ситуацию. Однако у меня все же оставалась неясность, касающаяся моего доклада. Я думала, что мне придется сделать длинное вступление для того, чтобы мои высказывания стали понятны, и, озабоченная этим, я ре­шила пойти на вступительное заседание. Поэтому я появилась здесь вчера и, к своему глубокому облегчению, обнаружила, что необходимое введение было сделано вчерашними докладчиками.

Я полагаю, мне не найти слов лучше, чем те, что были про­изнесены вчера мисс Пикард, когда она говорила о работе с младшими детьми в сравнении со старшими: это значит отход от логики и смысла к нелогичному и иррациональному. Я так­же повторю слова вашего президента, что шаг от дошкольного воспитания к школьному обучению является шагом через пос­ледний и наиболее трудный барьер образования. Это именно то, о чем я думала. Я чувствовала, что моя речь сегодня должна увести вас далеко за эти рамки и что наша задача в обучении педагогов, работающих с малышами, заключается в том, чтобы научить их чувствовать себя как дома в этой, незнакомой стра­не, где не существует логики и расчета и где человеку прихо­дится действовать в соответствии с противоположными прин­ципами психической жизни одновременно.

Теперь поговорим о детальной характеристике мира малыша и том языке, на котором он говорит. Когда я работала с родителя­ми и учителями, меня всегда интересовало, почему возникает

' Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. I. M.,1999. С.273-284.

Эмоциональное и социальное развитие детей младшего возраста 1 83

так много недоразумений между ними и их детьми. Родители и учителя с наилучшими намерениями создают для ребенка особые условия, исходя из внешних обстоятельств, своего ви­дения ситуации, из логики и разума. Но ребенок все это видит совершенно в ином свете: он воспринимает ситуацию, исходя из детских желаний, фантазий, страхов, и поэтому его видение полностью противоположно позиции взрослых. Мать может отправить ребенка в детский сад из наилучших побуждений, возможно, для того, чтобы ему не было скучно дома. Она дума­ет, что общение с другими детьми может хорошо повлиять на его развитие, поскольку сама она занята другими делами и не может уделять ему достаточно внимания. Ребенок же воспри­нимает это как изгнание из дома. Мать с наилучшими намере­ниями планирует время госпитализации, например, для удале­ния гланд или других необходимых оздоровительных мероприя­тий. Ребенок же оценивает это как агрессию, направленную на его тело. Или же ребенка сажают на диету, что для него означа­ет наказание и лишение.

Озадаченная подобными примерами, я попыталась еще раз обратиться к накопленным нами знаниям в надежде, что мне удастся выявить те области, в которых возникает это глубокое непонимание между взрослым и ребенком. Я обнаружила до­статочно большое количество таких моментов и хочу предста­вить вашему вниманию четыре основные сферы, где дети от­личаются от взрослых настолько, что нам приходится заново учиться понимать их эмоциональный мир. В этой трудной для родителей и учителей задаче есть один обнадеживающий мо­мент, а именно то, что детские качества еще живы во взрослом, только они забыты, подавлены и продолжают существовать в тени. Когда же нам удается разобраться с этим скрытым в себе материалом, становится легче понимать ребенка.

1. Позвольте представить вам четыре примера. Мы, взрос­лые, видим сны, а также мечтаем. Наши сны и грезы обладают одной важной особенностью. Замечали ли вы, что мы всегда находимся в центре этого мира снов? Нам могут сниться дру­гие люди, но если внимательно присмотреться, оказывается, что это всегда мы сами. Мы можем мечтать, но разве кто-то мечтает о соседе, с которым происходят чудесные события в его

1 84 Раздел IV. Развитие ребенка

жизни? Спасение людей, героические поступки, приобретение несметных богатств — это всегда происходит с нами. Во взрос-' лом сохраняется темная, изолированная область, которая пред-' ставляет собой не что иное, как детский образ существования, потому что подобный эгоцентричный способ видения окружаю­щего мира принадлежит ребенку.

В ранние годы для сознания не существует объективных фактов, есть только субъективные. Когда у матери болит го­лова или у учителя недомогание, ребенок не понимает, что у ^матери мигрень, а у учителя простуда. Он думает примерно следующее: «Они против меня, наверное, я сделал что-то не так». Когда мать больна и лежит в постели, ребенок думает:

«Она сегодня не хочет играть со мной». Если она ждет ребен­ка, он думает: «Почему она не берет меня на руки? Наверное, она меня больше не любит». Я помню одного пациента, кото­рый, будучи уже взрослым, говорил о смерти матери только в таких выражениях: «Когда она предала меня...» Это тот самый эгоцентричный способ видения, согласно которому ничто в мире не происходит вне связи с собственными чувствами, же­ланиями, переживаниями ребенка; то есть все то, что так за­трудняет наше понимание ребенка. Чувства других людей не принимаются в расчет. Если идет дождь, то этот дождь сделан для того, чтобы помешать ребенку выйти на прогулку. Если гремит гром, то это, наверное, потому, что ребенок сделал что-то плохое. Ребенок никогда не думает: «Дождь идет так­же и для тех, кто ведет себя хорошо». Когда мы сталкиваемся с подобными убеждениями у взрослых, мы говорим, что они суе­верны. Например, некоторые взрослые люди убеждены, что когда они сдут в отпуск, то идут дожди. Я убеждена, что это отголосок детства.

Еще одни пример непонимания чувств других людей: дети из моего детского сада были с воспитателями на прогулке, и когда подошли к зданию детсада, воспитательница предложи­ла им бежать наперегонки ко входу. Но когда они побежали,^! одна новенькая девочка потянула ее за руку и сказала: «Скажи тому мальчику, чтобы не бежал так быстро. Я хочу быть пер-^:

вой!» То, что этот мальчик тоже хотел быть первым, для нее не имело значения.

Эмоциональное и социальное развитие детей младшего возраста 1 85

>. Все это мы без преувеличения можем назвать детским эго­центричным видением мира: это естественно для ребенка, ес­тественно для нашего понимания ребенка, но становится неес­тественным, если в процессе взросления ребенок постепенно не перерастает его.

2. Следующий пункт больше касается контраста между ра­циональным и иррациональным, логичным и алогичным. Нач­нем снова со взрослых. Мы все знаем, что под воздействием очень сильных эмоций взрослый может сделать все что угодно, даже совершить преступление, которое может иногда быть оп­равдано судом, поскольку в тот момент чувства, эмоции дан­ного человека были слишком сильны, чтобы сдерживаться со­ображениями разума и морали.

Опять-таки это то же самое состояние, которое типично для ребенка. Родители большей частью не понимают этого, им ка­жется, что ребенок действует им наперекор. Ребенок хорошо усвоил, что должен поступать так или иначе, что машины на дороге опасны, что нельзя разговаривать с незнакомыми людь­ми, что до желанной игрушки в магазине нельзя даже дотро­нуться. Ребенок понимает все это, но понимание не влияет на его поступки.

Я думаю, коренное отличие между нами, взрослыми, и деть­ми дошкольного или еще меньшего возраста состоит не в том, что они менее разумны, чем мы, или им недостает рациональ­ности. Я полагаю, отличие заключается в том, что наши идеи влияют на наше поведение, тогда как у малыша понимание может иметь место, но его поведение подчиняется страху, же­ланиям, импульсам и фантазиям. Вы слушаете меня столь тер­пеливо: возможно, я говорю что-то интересное. Но представь­те, что моя речь стала очень скучной. Вы будете продолжать сидеть тихо до конца заседания. Но если бы вы были воспитан­никами детского сада и мне не удалось вас заинтересовать сво­им рассказом, то вы стали бы отвлекаться: некоторые вышли бы из помещения, другие собрались бы в уголке и занялись чем-то другим. Никакое согласие и понимание трудностей, испыты­ваемых докладчиком или учителем, не удержали бы вас на ме­сте. Это было бы полное исчезновение желания слушать, кото­рое управляет поведением.

1 86 Раздел IV. Развитие ребенка

Когда я еще работала в Хэмпстедском военном детском доме, там были дети всех возрастов, начиная с младенческого (от 10 дней) до 8 лет. Это именно тот возраст, которым вы сей­час интересуетесь. Наши юные воспитательницы и помощни­ки обычно ходили гулять с детьми по Лондону, и, поскольку детей было много, я сказала: «Отведите их покататься на ло­шадях». Но воспитательница возразила. «Только не наших де­тей, — сказала она, — они знают о движении все. Им всего по два или три года, но они обидятся, если вы посадите их в эки­пажи». Дети знают, что нельзя выбегать на дорогу. Но что, если мать появится на другой стороне улицы? Я гарантирую, что эти смышленые дети бросятся наперерез транспорту к матери, по­тому что в этот момент желание сильней разума и понимания. Или, предположим, мать ведет ребенка к доктору или зубно­му врачу. Ребенок заранее обещает быть хорошим и послушным и собирается быть таковым. Но вместо этого он выводит мать из себя. Он кричит, когда зубной врач приближается к нему, так как в этот момент разум исчезает, и его поведением движет страх.

Есть еще одна особенность функционирования детской пси­хики, которую взрослым трудно понять. Взрослые могут быть мотивированы долговременной перспективой. Это означает, что мы можем отсрочить исполнение наших желаний, лишь в состоянии повышенного эмоционального возбуждения и не­терпения мы начинаем действовать немедленно, под влиянием момента. Ребенку же необходимо всегда действовать мгновен­но, для него не существует отсрочки, он не может ждать; воз­никающая фрустрация неисполненного желания колоссальна. Это означает, что чувства и желания ребенка намного интен­сивнее, чем у взрослых, и такие обещания, как «Мы узнаем это завтра», «Через шесть месяцев мы поедем туда-то и туда-то» или «Подожди, пока вырастешь», бессмысленны. Эти фразы абсолютно пусты для ребенка, это все равно что обещать взрос­лому исполнить его желания через сто или тысячу лет.

3. Здесь я подхожу к третьему пункту. Я полагаю, мы как учителя, родители и воспитатели не совсем понимаем, что у всех маленьких детей восприятие времени совершенно иное, чем у нас. Мы измеряем время объективно, с помощью часов, и зна­ем, сколько реально длится час. Только находясь в состоянии

Эмоциональное и социальное развитие детей младшего возраста 1 87

повышенной тревоги, ожидая чьего-либо визита или во время операции родственника, сидя в приемной, мы можем почув­ствовать бесконечность времени, когда один, два или три часа тянутся столь же медленно, как и века.

Только в таком состоянии мы можем понять, как ребенок ощущает время. Родители говорят: «Мы уезжаем только на выходные — всего два с половиной дня, это совсем мало». Два с половиной дня для двух-трех-летнего ребенка — целая веч­ность. Это то же самое, что два с половиной месяца или два с половиной года. Ребенку, который плачет в детском саду, мо­гут сказать: «Ничего страшного, мама придет через час». Но в часу 60 минут, а в минуте 60 секунд, и для ребенка это вечность. С другой стороны, мы можем сказать: «Поиграй еще пять ми­нут», но для ребенка пять равно одному, потому что он хочет продолжать играть дальше. Мы обращаемся с ребенком с пози­ций своего ощущения времени, тогда как должны это делать с его позиций.

Я приведу еще один пример из практики Хэмпстедского военного детского дома, где мы смогли так много узнать благо­даря возможности применения знаний, приобретенных в слож­ном процессе психоанализа, к очевидно простому процессу вос­питания ребенка. В этом саду было восемьдесят детей, пять­десят в одном здании и тридцать в другом, разбитых на группы и семьи. Очень скоро мы поняли, что малыши испытывают сильный дистресс, когда мы сажаем их за стол, а сами идем за едой. Малыши не могут ждать. И мы подумали, что надо сде­лать иначе: «Сперва накроем столы, а затем будем усаживать детей». Вы не представляете, какая революция произошла в детском саду.

Когда утром вы пытаетесь одеть тридцать детей и повести их на завтрак, что вы делаете с теми, кто оделся первым? Я ви­дела в других садах, что они играют до тех пор, пока не оденут­ся остальные, или даже поют. Ну кому хочется петь до завтра­ка? Мы сделали столовую, где дежурила лишь одна воспита­тельница, и дети шли туда, как только были умыты, одеты, причесаны. Они получали завтрак сразу, как это делается в ка­фетерии. Это также помогало уберечь детей от слишком силь­ных переживаний.

188 Раздел IV. Развитие ребенка

Меня поразило тогда, от каких страданий можно защитить детей, если понимать всего лишь разницу в восприятии време­ни у детей и у взрослых. У нас была одна девочка, которая все время хотела быть большой, потому что у нее был старший брат. Это символизировало ее здоровую личность. Она бесконечно спрашивала: «Когда я вырасту? Это скоро? Через полчаса?» Еще был мальчик, который хотел, чтобы его не забирала мать, и постоянно спрашивал:« Когда придет моя мама?» Воспитательни­ца задала ему вопрос: «Ты хочешь, чтобы она поскорее пришла или чтобы еще долго не приходила?» Он ответил: «Я хочу еще играть. Полчаса — это долго?» Он не представлял, сколько это.

4. Если вы хотите найти яркий пример того, насколько от­личается язык ребенка от языка взрослого, вы не сможете по­добрать лучшего примера, чем те, которые касаются понима­ния детьми сексуальной жизни, а именно — различий между мальчиками и девочками, того, что делают мама и папа, что­бы родить ребенка, и откуда появляются дети. Мы многое узна­ли, изучая реакции детей, и, как вам, вероятно, известно, пер­вая заповедь родителям — не кормить детей историями о на­ходке в капусте или подарке от аиста, а рассказать правду, которую исповедует психоаналитик. Психоаналитик должен также объяснить, как поступают дети с этой правдой. Сейчас у нас в детском саду есть несколько детей, у которых за пос­ледние шесть месяцев появились братья или сестры и которые ввиду этого очень озабочены вопросом рождения. Их родите­ли, юные и окрыленные и совсем не старомодные, рассказали своим детям все как есть. Дети поверили только на словах. Они понимают, что ребенок появляется внутри матери, и то, как устроены мальчики и девочки. Но когда вы наблюдаете за их игрой, вы видите, что в действительности они не восприняли ничего из сказанного. Например, они дуют на кирпич, как буд­то «делают ребенка». Или, играя в семью, как папа и мама, изоб­ражают, что ложатся вместе спать. Дальше обычно происхо­дит следующее: они возятся, дерутся, почти готовы убить друг друга: любовь и насилие, похоже, неразрывно связаны. В иг­ре также заметно, что они считают, будто все дети должны быть мальчиками, и что тело девочки неполноценно, так как в нем чего-то не хватает или было удалено в наказание.

Эмоционольное и социольное развитие детей младшего возраста 189

.. Коротко говоря, ребенок переводит реальные факты поло­вой жизни в понятия, доступные для его незрелой души и тела, и понятия эти грубы, примитивны, жестоки и очень близки содержанию некоторых сказок. Поэтому когда бы вы ни захо­тели убедиться в существовании огромной разницы между дет­ским эмоциональным языком и языком фактов, типичным для взрослых, вам не найти лучшей области, чем эта.

Давайте допустим, что мы помогли учителям понять неко­торые особенности ребенка, такие, как его эгоцентризм, ирра­циональность, иное чувство времени, отличительные черты его сексуальности. Но что дальше? В конце концов это только предпосылки, подводящие к пониманию процесса развития ребенка, происходящего по мере достижения интеллектуаль­ной и социальной зрелости.

Мы должны определить свой дальнейший путь, с этой це­лью я предлагаю вам пример из другой области. Когда я еще была учителем в школе — с этого я начинала, — я была пораже­на тем, что услышала от мальчика из средней школы. Он ска­зал: «В школе было бы прекрасно, если бы тебя все время не перегружали. Разве можно понять, как складывать, когда нуж­но учить, как вычитать, и трудно вычитать, когда тебе нужно долго делить. Или ты выучил латынь достаточно, чтобы читать очень легкие тексты, но разве тебя оставят в покое? Нет, тебя заставляют читать самые трудные и непонятные книги». В то же время от маленькой смышленой девочки я услышала, что она действительно любила бы школу, «...если бы здесь не было так скучно. Всегда приходится делать одно и то же, по многу раз, ждать, когда все поймут материал. Почему нельзя сразу перейти к следующему?» Это привело меня к мысли, что дет­ские желания не могут быть исполнены: есть те, кто хочет идти вперед, и всегда найдутся такие, которые хотят, чтобы их оста­вили в покое и наслаждаться своими достижениями.

Со временем учителя во всем мире узнали, что интеллек­туальное развитие проходит через ряд стадий и что ребенка нельзя ни подгонять вперед, ни удерживать на стадии, которая ниже его уровня развития. Наконец, что каждому нужно дать возможность развиваться интеллектуально в том темпе, кото­рый ему близок. Я думаю, это ценное наблюдение, которое вы,

1 90 Роздел IV. Развитие ребенка

учителя самых маленьких, должны перенести из области ин­теллекта в сферу реальной эмоциональной и социальной жиз­ни. Здесь также существуют стадии, через которые проходит ребенок, и нельзя ни торопить его там, где он не успевает, ни удерживать там, где он чувствует себя заключенным в атмос­фере, которую он уже перерос.

В своих аналитических исследованиях детей мы постара­лись установить эти стадии для различных отношений: стадии развития отношений с матерью, которые в действительности i означают всю совокупность раннего эмоционального развития;

развитие товарищества в школе; развитие активности от игры с разными игрушками до трудовой деятельности; или стадии развития обращения со своим телом: процессы питания, очи­щения, сохранение здоровья, гигиена и пр.

Наблюдая шаг за шагом детали развития ребенка, со време­нем меня стал раздражать односторонний подход к человечес­ким отношениям, который выражается в следующих высказы­ваниях: «Мать и ребенок должны находиться вместе как мож­но дольше. Не разлучайте их». Или: «Детям нужны товарищи. Как можно раньше выпускайте ребенка из дома, пусть он рас­тет в коллективе». Каждое из мнений может быть либо верно, если оно опирается на понимание стадии развития ребенка, либо нет, если строится на сентиментальных взглядах взрос­лых. Ни в какой другой области мы не посмели бы строить ру­ководство на сентиментальных установках. Можно спросить, например, у педиатров, насколько было бы правильно назна­чать ребенку диету на основе впечатления, что молоком мате­ри хорошо кормить ребенка до шестилетнего возраста? «Нет, — сказал бы врач. — Мы можем привести множество доказа­тельств, что это не соответствовало бы требованиям растущего организма». Если кто-нибудь скажет: «Перестаньте кормить грудью и начните кормить рубленой говядиной», это может звучать смешно, но именно так мы поступаем по отношению к эмоциональному развитию наших детей.

В последние годы вам, наверное, приходилось много слы­шать о постепенном развитии отношений матери и ребенка. Поэтому я не стану сейчас говорить об этом, а вместо этого рас­скажу о том, что непосредственно касается учителей: существуют

Эмоциональное и социальное развитие детей младшего возраста 191

похожие стадии развития в жизни ребенка, которые ведут его от относительной замкнутости семейных отношений к широ­кой общественной жизни.

Все мы знаем, что нам нужно от детей в детском саду: чтобы они радовались своему окружению и хорошо ладили между собой. Но мы часто спрашиваем себя: «Что должно происхо­дить до того, как они научатся этому?» В моей клинике нам довелось ухаживать за несколькими детьми после рождения. Мы собирали матерей с младенцами в клинике в течение пер­вых 16 месяцев, чтобы посмотреть, как играют дети с матерями в определенные послеобеденные часы. Потом они приходили в наш детский сад, если мы могли принять их, когда им было уже три — три с половиной года. Это дало нам возможность наблюдать за развитием их дружеских отношений не с братья­ми ^i сестрами, а с товарищами вне семьи.

Мы установили примерно четыре стадии. На первой стадии мат^> и дитя едины, и кто бы ни становился между ними, это нарушает равновесие. Например, если другой ребенок пытает­ся влезть на колени к матери, его сгоняют. Этот другой ребенок лишний, он мешает. Вы можете увидеть, что ребенок ведет себя асоциально, эгоистично. Конечно, это так и есть: он асоциален, и должен быть таким в этом возрасте. Это первая стадия, где, как я уже сказала, другой ребенок вызывает беспокойство.

Затем наступает вторая стадия, когда другой ребенок стано­вится уже интересен. Например, у кого-то из присутствующих в комнате сильно вьющиеся волосы, и все дети подходят и тро­гают эти волосы. Но это не сам ребенок, а его волосы привлек­ли внимание. Или ребенок везет игрушку на колесах, а на его пути находится другой ребенок; первый продолжает свой путь так, как будто на его пути предмет мебели. Если ребенок спот­кнулся, для него это означает, что мебель упала на него и кто-нибудь должен подойти и поднять ее. Это говорит о том, что на второй стадии другой ребенок еще не воспринимается как че­ловеческое существо. Он воспринимается как неодушевлен­ный предмет, почти как живая игрушка.

Мишка является хорошим партнером по игре потому, что с ним можно делать все что угодно, и он ничего не сделает в от­вет. Ребенок швыряет своего микку в угол, потому что он зол.

1 92 Раздел IV. Развитие ребенка

Мишке плохо, и ребенок берет его, жалеет, и с мишкой уже все в порядке. Именно в этом состоит ценность игрушек. Но обра­щение с другими детьми на этой стадии подобно обращению с игрушками, и когда они отвечают обидчику тем же, это оказы­вается неожиданностью для ребенка. У наших малышей в воз­расте от 16 месяцев до двух лет вы можете в таких случаях уви­деть на лицах такое удивление, как будто «ребенок-мишка» вскрикнул или ударил.

Затем наступает стадия, где два ребенка начинают интере­соваться одними и теми же игрушками, иногда сильно кон­фликтуя. Я помню двоих малышей в возрасте двух с половиной лет, которые играли в детском саду на кухне. Один мальчик стремился вытащить все блюдца и чашки из детского кухонно­го шкафа и поставить на стол, а второй с тем же упорством пытался поставить их обратно. Они достаточно долго играли мирно, не замечая, что их цели противоположны, пока наконец не возникло затруднение, и игра прекратилась.

Это способствует переходу на следующую стадию, где дети становятся партнерами: они спрашивают, приглашают, исполь­зуют друг друга для достижения игровых целей, как это проис­ходит во всех детских садах. Целью может быть, например, по­стройка гаража для машины, тогда один мальчик может подой­ти к другим детям и сказать: «Кто поможет мне построить гараж для этой машины?», и они могут играть полчаса или час и постро­ить что-то красивое; или они могут делать что-то, используя пе­сок, воду, поезда, тоннели и т. д., и прекрасно сотрудничать — не на основе личной дружбы, а на основе общей цели. Это чрезвы­чайно важная стадия в детской жизни. Когда цель достигнута, группа распадается, дети снова идут каждый своим путем.

Так формируется четвертая стадия, когда другой ребенок становится ценным не только как товарищ по игре, но и как лич­ность со своим правом любить, ненавидеть, восхищаться, со­перничать, выбирать друзей. Я не знаю, каковы ваши собствен­ные наблюдения, но мы у себя наблюдали за несколькими такими парами, иногда мальчика и девочки, иногда двух маль­чиков или двух девочек с настоящими личностными чувства­ми и симпатией друг к другу. Мы видели неподдельное горе, если их разлучали.

Эмоциональное и социальное развитие детей младшего возраста 1 93

Интересен тот факт, что нельзя заставить ребенка, находя­щегося на второй стадии, когда другие воспринимаются как игрушки, вести себя так, как свойственно детям третьей или четвертой стадии, или наоборот. Эти процессы роста и адапта­ции достигаются постепенно, точно так же как родители не могут уберечь детей от установления множества отношений, которые возникают, только когда ребенок уже достиг фазы по­стоянства своих отношений в привязанности к людям. Мне кажется, что понимание этих фаз эмоционального и социаль­ного роста дает нам основание, чтобы разбить детей на группы, как это происходит при делении школьной популяции на клас­сы на основании психологических тестов по их интеллектуаль­ной градации.

194 Раздел IV. Развитие ребенка

Эмоциональное и инстинктивное

К сожалению, не существует стандартизированных методов определения норм эмоционального и инстинктивного развития детей всех возрастов. Имеющиеся тесты психического разви­тия (Гезелл) включают оценку поведенческих норм в разные периоды младенческого возраста, хотя это делается скорее с це­лью дифференциации интеллектуальной нормы и психической * отсталости у детей, чем для изучения собственно развития по­ведения. В некоторых тестах (Роршах) исследуется развитие аффективных состояний и их нарушения. В других тестах, на­пример тестах для оценки эмоционального развития, исполь­зуются продукты фантазии ребенка. Но эти попытки остаются единичными, большая же часть не дает ничего, кроме описания отдельных случаев и освещения второстепенных аспектов эмо­циональной жизни детей. На нынешнем уровне знания, как мне кажется, неполного и интуитивного, они не облегчают задачу исследователя, призванного изучать личность комплексно, стре­мящегося вынести надежное суждение об этой стороне детской природы.

В основе процессов формирования детского характера и по­следующего социального развития лежат два инстинкта: секс и агрессия. Их проявления и вызываемые ими эмоции были предметом психоаналитической психологии на протяжении последних 50 лет.

Детство и секс. До начала нынешнего столетия считалось, что детство свободно от сексуальности. Предполагалось также, что сексуальный инстинкт начинает проявляться в период по­лового созревания с первыми признаками влечения к противо­положному полу. Асексуальность рассматривалась как одна из главных характеристик детства, которая подкрепляла веру в так называемое «счастье» и «безмятежность» первых лет жиз­ни. Где бы ни обнаруживались проявления детской сексуаль­ности, такие, как сексуальное любопытство или сексуальные

' Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. I. M, 1999. С. 285.

Эмоциональное и инстинктивное развитие 1 95

действия (мастурбация, сексуальные игры с другими детьми), они воспринимались как признаки отклонения от нормы, сек­суальной распущенности или дегенерации.

В отличие от этих убеждений психоаналитические исследо­вания, посвященные изучению и лечению неврозов, продемон­стрировали существование детской сексуальности. Сексуаль­ность детей отличается от сексуальности взрослых, поскольку имеет другие цели и формы выражения. Сексуальное поведе­ние детей предваряет их действия в зрелом возрасте и реализу­ет детские ожидания и удовлетворение тем же по сути образом, что и у взрослых. Сексуальная жизнь в детстве, естественно, не направлена на воспроизводство, хотя она формирует основу генитальной сексуальности взрослых. Понятие сексуальности, которое раньше включало только генитальную функцию, было тем самым расширено и стало включать прегенитальную и экс-трагенитальную функции. Энергию, питающую сексуальные влечения детей и взрослых, стали называть либидо.

Ранние стадии развития либидо. Приятные ощущения, ко­торые у взрослых вызываются стимуляцией гениталий, в дет­стве дают другие части тела. Первым участком тела, играющим такую роль в детской жизни, является оральная зона. С начала кормления грудью младенец испытывает удовольствие от сти­муляции поверхности ротовой полости, вызванной током мо­лока. Он учится получать это удовольствие независимо от процесса кормления, сося большой палец. (Многие младенцы сосут другие пальцы, кулак или части тела в пределах досягае­мости, а также уголок одеяла или подушки.) На более поздних стадиях развития дети тянут в рот почти все возможные пред­меты, и таким образом предметы изучаются и становятся зна­комыми, принося приятные ощущения. Эти ощущения созда­ют первый опыт удовольствия сексуального характера. Взрос­лые смотрели на них с подозрением и старались предупредить задолго до того, как была открыта их сексуальная природа. По­пытки отучить сосать палец наталкивались на упрямое сопро­тивление ребенка, точнее, сопротивление той силы, которая обеспечивает инстинкт либидо, стоящий за этим действием. Оральная зона обладает способностью приносить удовольствие в период сосания груди, а у многих детей намного дольше.

1 96 Раздел IV. Развитие ребенка

Примерно с полуторагодовалого возраста роль ротовой поло­сти в выработке возбуждения сексуального характера (эроген­ная зона) переходит к участку тела вокруг анального отверстия;

по-видимому, это происходит в результате постоянного внима­ния, обращенного к этому участку в течение длительного перио­да обучения туалету. Одновременно с преобладанием этих ощущений в так называемой анальной фазе ребенок проявляет повышенный интерес к процессу дефекации в целом. У него возникает желание трогать и размазывать свои экскременты, он также предпочитает играть с теми веществами, которые напоми­нают экскременты по цвету, консистенции или запаху. В аналь­ной фазе развития ребенок также настойчиво ищет «грязных» игр, подобно тому как в оральной фазе он стремится сосать палец.

Приблизительно в возрасте 3-4 лет интересы ребенка начи­нают концентрироваться на гениталиях. Орган, который в это время доставляет ребенку наибольшее удовольствие, — пенис у мальчиков и соответственно клитор у девочек. В данной фал­лической фазе гордость за пенис и то, что он может делать (эрек­ция, игры при мочеиспускании), имеют большое значение для мальчика; девочки испытывают зависть к пенису. В этой фазе сексуальное любопытство, например интерес к половым разли­чиям, интимным отношениям родителей и тайне рождения, дос­тигает своего пика, который длится примерно от 3-4 до 5-6 лет. Основная активность фаллической фазы для обоих полов — генитальная мастурбация.

Эти тенденции детского развития представляют собой ком­поненты сексуального инстинкта, о чем говорят следующие факты: во-первых, прегенитальные действия в сексуальности взрослых продолжают играть постоянную, хотя и подчиненную роль, выступая либо как прелюдия, либо сопровождение поло­вого акта; во-вторых, существуют определенные формы сексу­альной патологии, так называемые перверсии, где любое из инфантильных сексуальных действий может заменить желание сексуальной близости и стать главной формой выражения сек­суальности в зрелом возрасте (фелляция, куннилингус, копро-филия, скопофилия, эксгибиционизм и т. д.).

С точки зрения генитальности взрослых сексуальная жизнь ребенка это извращение (что объясняет, почему наблюдатели

Эмоциональное и инстинктивное развитие 1 97

так неохотно говорят об этом); с точки зрения развития ин­стинктивные компоненты детской сексуальности являются нормой.

Развитие агрессивного инстинкта. Многие авторы счита­ют, что детская агрессивность это не внутреннее инстинктив­ное побуждение, а реакция на фрустрацию и запреты, с которы­ми сталкивается ребенок. Недавно получила подтверждение точка зрения, согласно которой агрессивный инстинкт являет­ся истинной и ведущей силой в жизни ребенка с момента его рождения.

Проявления агрессивного инстинкта тесно связаны с про­явлениями сексуальности. В оральной фазе они проявляются в оральном садизме и выражаются в стремлении повредить привлекательный объект, съев его (оральная инкорпорация);

здесь зубы используются как орудие агрессии. В анальной фазе агрессия проявляется в анальном садизме. Дети этого возраста агрессивны, деструктивны, своевольны, властны и одержимы;

часто пребывая в состоянии раздражения и гнева, они обычно толкаются, пинаются, царапаются и плюются. В этой фазе осо­бенно трудно разграничить начало проявления сексуальности и собственно агрессивность, поскольку ребенок обычно отно­сится к любимым людям и предметам нечутко, жестоко, часто мучает их. В фаллической фазе агрессивность проявляется в таких благородных формах, как мужественность, защита, без­рассудство перед лицом угрозы и соревновательность. Если с возрастом не происходит естественного слияния агрессивных желаний с сексуальными инстинктами, они начинают высту­пать как сугубо деструктивная сила.

- Когда агрессивные силы направлены на окружающих, они способствуют самосохранению; когда внутрь себя — они угро­жают физическому или психическому здоровью ребенка.

Аутоэротизм и объектная любовь. С помощью тела ребе­нок удовлетворяет лишь малую толику своих сексуальных и агрессивных побуждений — он сосет палец, предается аналь­ным удовольствиям, мастурбации или другим действиям (ку­сает ногти, ковыряет в носу, заталкивает предметы в уши). Ча­сто дети в раннем возрасте катаются по полу и бьются голо­вой — это явление того же порядка, когда ребенок удовлетворяет

198 Раздел IV. Развитие ребенка

примитивное желание ритмических движений тела, к которо­му добавляется направленная на себя агрессия.

Эти аутоэротические действия формируют так называемые дурные привычки детства, с которыми взрослые ведут непре­кращающуюся войну. Они сталкиваются со всей мощью инстин­ктивных влечений, которым эти действия дают выход. Ауто-эротическяе действия сами по себе нормальные и обычные яв­ления. Однако благодаря воспитательным усилиям взрослых, которые им противостоят, аутоэротические действия помимо удовлетворения делают ребенка самодостаточным и тем самым менее подверженным внешним влияниям.

В норме большая часть сексуальных и агрессивных желаний в поисках удовлетворения обращена на других людей. Люди из ближайшего окружения, на которых направлены эти усилия, — объекты любви — играют огромную роль в сохранении баланса всей эмоциональной и инстинктивной жизни ребенка. Если с детьми равнодушно обращаются те, к кому обращены их чув­ства (детдомовские дети), или же детям пришлось в раннем возрасте часто менять свое окружение (дети военных, брошен­ные, сироты, бездомные дети), то в дальнейшем они оказыва­ются неспособны создавать прочные, долговременные и теплые отношения с другими людьми. В результате их сексуальные усилия обращаются на себя, аутоэротические действия усили­ваются как плата за разрыв отношений с внешним миром. Та­кие дети становятся замкнутыми, зацикленными на себе и труд­ноуправляемыми.

Ярко выраженные аутоэротические привычки не поддают­ся коррекции или устранению с помощью угроз или наказания. На них косвенно влияют колебания отношений детей с объек­тами любви. Там, где создаются условия для развития нормаль­ных отношений любви с родителями или их заместителями, аутозротизм в будущем автоматически утрачивает свое значе­ние и играет лишь второстепенную роль.

Развитие объектной любви. Как было описано в предыду­щей главе, первая привязанность у младенцев формируется к матери или тому, кто его кормит. Эта первая «любовь» младен­ца собственническая и корыстная. Его жизнью управляют ощу­щения, сигнализирующие о возникновении потребности и ее

199

Эмоциональное и инстинктивное развитие

удовлетворении, ощущения удовольствия и дискомфорта. Мать лишь постольку является значимым объектом в его жизни, по­скольку дает удовольствие и устраняет дискомфорт. Когда по­требности младенца удовлетворены, то есть когда ему тепло, сухо и из желудка поступают приятные ощущения, его интерес к миру объектов исчезает, и он засыпает. Когда ему голодно, холодно и сыро или беспокоит кишечник, он взывает о помо­щи к внешнему миру. В этот период потребность в объекте не­разрывно связана с сильной потребностью организма.

С 5-6 месяцев младенец начинает обращать внимание на мать не только тогда, когда он находится под влиянием острых телесных желаний. Он радуется обществу матери, любит, ког­да с ним ласковы, играют и не любит оставаться один. Он реа­гирует на присутствие матери и даже на ее настроение раз­ными способами. Желание получить ее любовь становится потребностью, сравнимой по интенсивности с телесными по­требностями.

На втором году жизни связь с матерью усиливается и ста­новится более интимной. Многие малыши с трудом переносят даже краткую разлуку с матерью; на каждый ее уход они реаги­руют так отчаянно и гневно, как будто мать уходит навсегда. Они не могут играть сами и беспомощно плачут, если мать по­кидает комнату или дом. По этой же причине часто становится трудно уложить ребенка вечером спать. Обычно за такое пове­дение винят мать: если ребенок не переносит разлуки с мате­рью, то это означает, что она «испортила» ребенка. Вернее было бы сказать, что мать сама беспомощна перед этими приступа­ми отчаяния, которых она не понимает и которые привязыва­ют ее к дому и ребенку. Длительная разлука (госпитализация, болезнь или роды матери) часто действует на ребенка как трав­матический шок и иногда выражается в полном отчуждении от матери. Хотя ребенок может изводить мать и обращаться с ней требовательно-пренебрежительно (из-за анально-садистичес-кого характера его желаний), отношения между ним и матерью постепенно становятся все более взаимными. Ребенок уже не только требует удовлетворения своих потребностей, но и начи­нает проявлять свою любовь и нежность, приносить ради ма­тери маленькие жертвы, делиться пищей и дарить ей подарки.

200 Раздел IV. Развитие ребенка

С развитием интеллекта и сознания, а также в результате происходящих с ним событий ребенок рано или поздно науча­ется жить в эмоциональном согласии с матерью и со всей се­мьей. В семьях, где есть старшие братья и сестры, ребенок адап­тируется к существованию других претендентов на материн­скую любовь. На основе их общих отношений к родителям ребенок учится распределять внимание и делиться материаль­ными приобретениями с братьями и сестрами, тем самым де­лая первый важный шаг на пути развития духа коллективно­сти. Ревность и зависть к старшим братьям и сестрам может ' быть очень сильной. Чувство, что он меньше и слабее, может вести к осознанию своего бессилия и беспомощности по срав­нению с ними. Но в целом он понимает их более взрослые тре­бования, и удовольствие быть принятым ими и разделять их дружбу компенсирует ребенку прекращение особой заботы мат.ери и внимания, которое он получал, будучи младенцем.

Ситуация выглядит совершенно иначе, когда в семье есть младшие дети. Появление следующего ребенка, который зани­мает его место на руках матери, вызывает горькую обиду. Стар­ший ребенок чувствует, что его предали, отвергли и покинули. Он испытывает сильную ревность и даже ненависть к новорож­денному, который лишил его собственности, он желает, чтобы тот умер или исчез. Ребенок соперничает с новорожденным во всем, даже в праве на то, чтобы снова быть мокрым и грязным. Он выражает желание снова сосать грудь или бутылочку, спать в коляске. Его любовь к матери превращается в ненависть, ког­да она не разрешает ему делать этого. Сейчас уже все понима­ют, что эти негативные переживания могут стать причиной раз­нообразных расстройств, таких, как трудности засыпания и приема нищи, ночное недержание, нерегулируемая дефекация, вспышки ярости и ряда других поведенческих проблем.

Отношение к отцу еще более сложное. В отличие от брать­ев и сестер он сам является объектом любви и в нормальной семье обладает неограниченной властью над ребенком. Ребенок восхищается и боится его, а также любит. Но отец в то же вре­мя — другой претендент на любовь матери, и в этой роли он не­навистен. Двойственное отношение к отцу, которое отчетливо проявляется уже ко 2-3-му году жизни, приобретает большую

Эмоциональное и инстинктивное развитие 201

значимость ближе к четвертому году, когда ребенок вступает в фаллическую фазу.

Таким образом, эмоциональное развитие мальчиков и дево­чек до 4 лет протекает сходным образом; с этого возраста они начинают развиваться в двух разных направлениях. Мальчик все больше и больше начинает идентифицировать себя с отцом и во всем подражать ему. Б то же самое время изменяется его отношение к матери; он перестает быть зависимым малышом и превращается в маленького мужчину, который ведет себя по отношению к матери как защитник и даже несколько снисхо­дительно, старается вызвать ее восхищение, чтобы удивить ее, идет на разные подвиги и хочет обладать ею вместо отца. Его сексуальное любопытство направлено на интимную жизнь ма­тери, в которой он желает быть на месте отца. Девочка, с дру­гой стороны, вырастает с чувством привязанности к матери. Она начинает подражать ей, играя в дочки-матери с куклами или младшими детьми. В отличие от мальчика девочка направ­ляет свою любовь на отца и желает, чтобы он признал ее и при­нял на место матери.

Так оба пола получают свой первый опыт влюбленности, полный смятения чувств, надежд и желаний, разочарований и обид, радости и горя, гнева, ревности, отчаяния, которые это состояние приносит с собой. Их любовь к родителю противо­положного пола создает или, как в случае мальчика, усиливает уже существующее соперничество с родителем своего пола. Мальчик любит мать, направляет свои инстинктивные жела­ния на нее и желает смерти отца, который стоит на его пути;

девочка любит отца и в своем желании быть рядом с ним в фан­тазиях устраняет мать. Это тип семейных отношений, для обо­значения которого по аналогии с древнегреческим мифом был введен термин Эдипов комплекс.

(Хотя в целом эта модель эмоциональной жизни ребенка всегда имеет место, отклонения от нормы встречаются часто. Много неполных семей, где мать овдовела и/или одна воспиты­вает ребенка; здесь ей приходится брать на себя роль отца в до­полнение к своей собственной. Многие отцы слабы, бездеятель­ны и не отвечают тому идеалу мужественности, который ищет мальчик. Благодаря бисексуальной природе, в норме присущей

202 Раздел IV. Развитие ребенка

человеку, мальчики обладают женскими чертами так же, как и мужскими. Многие мальчики, вместо того чтобы принять за эталон образ отца, идентифицируют себя с матерью и подража­ют ее поведению, принимая женскую установку по отношению к отцу. Так называемый извращенный Эдипов комплекс встре­чается и у девочек; в целом для обоих полов изменение уста­новки ведет к различным нарушениям психологического раз­вития.)

Ошибочно полагать, что чувства ребенка менее интенсивны, ^ чем соответствующие эмоции взрослых. Неверно также ду­мать, что ребенок слишком мал для того, чтобы серьезно отно­ситься к таким вещам и к роли сексуального партнера, которым он себя видит. Каждый ребенок в определенный момент дела­ет открытие, что родители недоступны как объект его желаний, по крайней мере в той степени, в какой он хотел бы ими обла­дать. Много неприятностей происходит из-за того, что ребенок оказывается слишком маленьким, слабым и зависимым по сравнению с родителем-соперником. Его желание стать «боль­шим», жениться на любимом человеке и рожать детей являет­ся центром детских фантазий в этом возрасте, но рушится при столкновении с реальностью и встреченным отпором, который зачастую сопровождается насмешками со стороны самих роди­телей. Когда дети в конце концов осознают тщетность своих Эдиповых желаний, они очень остро переживают разочарова­ние. Каким бы способом ни преодолевалась фрустрация их пер­вой объектной любви, следы этих переживаний остаются на­всегда. При этом формируется модель поведения, которая бу­дет воспроизводиться вновь и вновь в дальнейшей жизни и которая служит объяснением многочисленных и загадочных идиосинкразии, странностей и трудностей любви и сексуаль­ной жизни у взрослых.

Трансформация инстинктов. Маленький ребенок целиком находится под блия! нтем своих инстинктивных желаний; он пред­ставляет собой нецивилизованное и примитивное существо. Он неопрятный и агрессивный, эгоистичный и нечуткий, нескром­ный и любопытный, жадный и деструктивный. У него отсут­ствует самоконтроль и опыт подчинения своих действий требо­ваниям внешнего мира. Единственная сила, направляющая

Эмоциональное и инстинктивное развитие 203

его, — стремление получать удовольствие и избегать боли. Вы­лепить из этого сырого материала будущего члена цивилизо­ванного общества — первостепенная задача родителей. В прош­лом воспитатели и педагоги не отвечали за детей до пяти лет, то есть до того времени, когда основная масса инстинктов уже претерпевала изменения. С тех пор как детские дошкольные учреждения были официально признаны первой ступенью об­разования, ситуация изменилась, и образование теперь охваты­вает период расцвета детской сексуальности и агрессивности. Это создает для учителей такие проблемы, которые раньше су­ществовали только в семейном кругу. В семье инстинктивная" жизнь ребенка строится по этическим нормам взрослого сооб­щества. С этой точки зрения оральные действия ребенка оце­ниваются как жадность, анальные как занудство, а эксгибицио­низм как бесстыдство. Степень осуждения различных прояв­лений либидозного или агрессивного характера варьирует в зависимости от норм того класса, к которому принадлежат ро­дители ребенка. В некоторых слоях общества оральные удо­вольствия допускаются, тогда как анальные желания и агрессия строго караются (нижний средний класс). В других агрессив­ность и деструктивность оказываются наиболее наказуемыми, тогда как сексуальное любопытство воспринимается более снисходительно (верхний средний класс). Для детей всех клас­сов любые моральные нормы этого рода абсолютно чужды. Сами дети считаются только с растущим напряжением в орга­низме, если инстинктивные потребности остаются неудовлет­воренными. Они переживают это напряжение как болезненное и, чтобы облегчить или предотвратить его, пытаются удовлет­ворять каждое желание как можно быстрее. Цели детей н роди­телей по отношению к инстинктивным побуждениям противо­положны. Родители озабочены будущей адаптацией ребенка к стандартам взрослых, а ребенок — только снятием напряжения в данный момент. Ребенок стремится к полному и незамедли­тельному удовлетворению желания; родители же стремятся подавлять или по крайней мере строго ограничивать желания ребенка. В этой борьбе, которая составляет ядро раннего воспи­тания, ребенок оказывается слабее родителей. Поскольку от них зависит удовлетворение его материальных и эмоциональных

204 Раздел IV. Развитие ребенка

потребностей, он не может рисковать, излишне провоцируя их недовольство. Хотя он боится неудовлетворения, этот страх перекрывают два куда более серьезных страха: страх наказа­ния и страх лишиться родительской любви. Благодаря трево­ге, которая скрыто присутствует у всех детей, страх наказания может приобретать фантастические формы. Там; где родите­ли слишком суровы, ребенок может чувствовать угрозу отвер-жения: например, ему начинает казаться, что его хотят ото­слать из дома, для того чтобы с ним что-то случилось. Или ; бояться, что могут отрезать большой палец, чтобы он его боль­ше не сосал; отрезать пенис за то, что он играет с ним (страх кастраи,ии); может парализовать руки за то, что он дотраги­вается до гениталий, и т. д. Считается, что страх лишения ро­дительской любви также давит на сознание ребенка. Хотя эта угроза повсеместно используется родителями, которые стре­мятся избежать более суровых мер (как телесные наказания), тем не менее она воспринимается детьми реально и действует как эффективное средство против исполнения желаний, рав­ное и для многих детей превосходящее по силе страх наказа­ния. Независимо от того, одобряют родители ту или иную меру, обычный ребенок не способен противостоять им. Он будет в различной степени послушным, то есть подчиняться их за­претам и ограничениям.

Удовлетворение желаний в детстве было бы лишь частич­ным, если бы не гибкость сексуального и агрессивного инстин­ктов, которая выручает ребенка и которой недостает базовым органическим потребностям, таким, как голод и сон.

Маленький ребенок в ожидании пищи страдает от растуще­го напряжения мук голода. Можно на время отвлечь его вни­мание от неприятных ощущений, предлагая взамен другие удо­вольствия (игрушки, игры, пение и т. д.), но через какое-то вре­мя чувство голода снова даст о себе знать. Такое оральное удовольствие, как сосание пальца, также может на короткое вре­мя принести облегчение; тот же результат можно получить, дав ребенку попить воды или чая, чтобы возникло ощущение на-полненностн желудка. Однако действие всех этих замещающих мер ограничено и в долговременной перспективе иллюзорно. Пос­ле каждой попытки отвлечь чувство голода оно будет заявлять

Эмоциональное и инстинктивное развитие 205

о себе с новой силой, и в конце уже ничем, кроме пищи, нельзя будет облегчить страдания ребенка.

К счастью для воспитателей, разные элементы детской сек­суальности обладают разной степенью устойчивости. Они мо­гут регулироваться самим ребенком, когда либо слишком труд­но, либо слишком опасно выставлять их напоказ, при явном неодобрении взрослых. Например, маленький ребенок не мо­жет сохранить свои привычки быть грязным или жестоким, если они встречают резкое осуждение матери. После много­кратного повторения ситуации, когда мать либо наказывает, либо «больше не любит» его из-за проступков, ребенок меняет свои установки по отношению к самим желаниям, начинает терять привязанность к ним, все больше и больше отходит от них и в конце концов «забывает», что раньше они доставляли ему удовольствие. Психический процесс, сопровождающий этот способ обращения с инстинктивными импульсами, назы­вается подавление. Суть его в том, чтобы не допускать в созна­ние образы, которые выражают это конкретное стремление. Тем самым стремление исключается из сознания и перемеща­ется в бессознательное, создавая иллюзию, что само стремление перестало существовать. Теперь оно действует из бессознатель­ного, но прекращает, по крайней мере на время, вызывать на­пряжение и страдание на поверхности сознания. Многие сек­суальные установки по отношению к родителям и негативные чувства к ним, свойственные описанному выше типу семьи (Эдипов комплекс), подвергаются воздействию механизма по­давления, который очень важен для психического развития ребенка. Подавление отвечает за разграничение в психике ре­бенка сфер сознания и бессознательного, а также за забывание прошедшего и его негативного содержания, а также нетерпи­мость в дальнейшем к тем желаниям, к которым индивид был привержен на протяжении первых лет жизни.

Если подавление не спасает от возврата запретных и пугаю­щих желаний, вступают в силу другие психические методы [за­щиты]. В ходе развития ребенок может обращать повышенное внимание на противоположные отвергаемым свойства и каче­ства. Например, если ребенок по натуре жесток, в нем будет развиваться чрезмерная жалость; ребенок, который подавлял

208 Раздел IV. Развитие ребенка

удовольствиям, так же как не могут осуществиться его Эдипо-вы фантазии.

С другой стороны, если родители научатся воспринимать инфантильные импульсы в новом свете, можно избежать мно­гих проблем и предотвратить невротическое развитие ребенка. Необходимо понять, что эта деятельность является результа­том биологически необходимых, изначально нормальных и здо­ровых желании. Каждый импульс, если он возник, должен оце­ниваться по его вкладу и его дальнейшей роли во взрослой' ^ жизни, а не с точки зрения этических норм. Нужно дать ребен­ку достаточно времени для изучения своих побуждений. Кро­ме того, не следует приучать ребенка подавлять свои импуль­сы, наоборот, ему нужно помочь найти дозволенные и прино­сящие удовлетворение способы проявления инстинктов.

Неблагоприятная ситуация складывается тогда, когда транс­формация инстинктов проходит слишком быстро. Приучение к туалету, например, будет иметь меньше вредных последствий для психологического развития ребенка (таких, как упрямство, повышенная брезгливость, навязчивые действия), если будет проводиться в течение двух лет, а не менее. Сексуальное лю­бопытство должно быть допустимо до тех пор, пока не придет время направить его в русло обучения; агрессивность должна снижаться под контролем постепенно, чтобы высвободившая­ся энергия оставалась доступной для сублимированного пове­дения. Многие родители гордятся, когда их дети начинают в раннем возрасте вести себя как взрослые, контролирующие свои инстинкты, но для здорового развития ребенка такое преж­девременное достижение нормы потенциально опасно.

Эмоции и инстинкты в латентный период (школьный воз­раст). После достижения своего пика примерно в возрасте пяти лет отношение детей к родителям становится более спо­койным, инфантильная сексуальность затухает. Вместо того что­бы развиваться дальше вплоть до сексуальной зрелости (как это происходит у животных), лнбидозные желания слабеют и от­ходят на задний план. Трудно сказать, в какой мере эта перемена происходит благодаря действию механизма подавления, которое на предыдущей стадии развития привело инстинкты в подполье, ив какой мере благодаря биологическому ослаблению либидо,

Эмоциональное и инстинктивное развитие 209

которое всегда происходит в этом возрасте и продолжается до младшего подросткового возраста. Наблюдения показывают, что сексуальная активность между пятью и десятью годами более заметна там, где раннее воспитание по каким-то причи­нам не проводилось и контроль инстинктивной жизни в первой фазе не был установлен. С другой стороны, некоторое ослаб­ление силы либидо в последующий период всегда ощутимо, и этот разрыв в процессе сексуального развития является важ­ной характеристикой человеческой расы. Каковы бы ни были причины, сексуальный инстинкт остается более или менее скры­тым в младшем школьном возрасте. Это приводит к относи­тельной слабости эмоциональных и инстинктивных прояв­лений и, следовательно, к определенным изменениям в пове­дении, переживаниях, объектных отношениях и содержании сознания.

Поведение в латентный период. Ребенок выходит из разди­рающих его в течение пяти лет жизни конфликтов с определен­ным расщеплением личности. Он уже не является абсолютно инстинктивным существом, каким был при рождении. Одна его часть изменилась и приобрела новые качества: умение наблюдать, интерпретировать и запоминать происходящее во внешнем и внутреннем мире и умение контролировать свои реакции на происходящие события. Эта часть личности заняла центральную позицию, стала управляющим центром, недося­гаемым для инстинктов, из которых она произошла и (как это было показано выше) пытается контролировать инстинкты. Это та часть личности, которой ребенок себя ощущает, и на­зывает «Я» (эго).

Поведение в период младшего школьного возраста опреде­ляется реакциями эго в той же мере, в какой поведение в течение первых пяти лет жизни определяется инстинктами. Затухание сексуальных желаний освобождает ребенка от его наихудших опасений. Вместо того чтобы постоянно искать удовлетворения и упражняться в контроле своих чреватых опасностью жела­ний, его эго теперь имеет возможность свободно развиваться и использовать свой интеллект и энергию в новых направлени­ях. Ребенок может теперь сконцентрироваться на поставлен­ных перед ним задачах даже в том случае, если они не приносят

206 Раздел IV. Развитие ребенка

желание смерти своих близких, станет проявлять особую забо­ту и тревогу о здоровье своих родителей, братьев и сестер, тог­да как тот, кто подавлял свой эксгибиционизм, станет ужасно застенчив. Эти гипертрофированные свойства и качества явля­ются формированием реакции, которое стоит на страже, не до­пуская возвращения подавленных инстинктивных влечений,

Той же цели служат и другие психические приемы, которые могут быть использованы дополнительно или вместо подавле­ния. Например, брат и сестра в течение некоторого времени ведут себя агрессивно, кусают друг друга, но затем прекращают из-за неодобрения взрослых. После чего начинают жаловать­ся, что другие дети, собаки или лошади, а также их игрушечные животные нападают на них и кусаются. Они даже создают в своем воображении сказочных чудовищ, которых начинают бояться. Тем самым они проецируют запрещенные импульсы во внешний мир. Если агрессивные желания запретны не сами по себе, а только по отношению к конкретным людям (напри­мер, родителям), они могут перемещаться на других людей или животных (замещение), так у них больше шансов воплотиться. Особая форма замещения исполнения желаний — это так на­зываемая сублимация примитивных инстинктивных побужде­ний, которая играет важную роль в процессе воспитания. Мно­гие из ранних удовольствий ребенка, например играть и изма­зываться фекалиями, бегать голышом, раскрывать сексуальные тайны, могут найти себе способы выражения, сходные с есте­ственными, но которые при этом принимаются окружающими, а не запрещаются. Ребенок может получать, как и прежде, удо­вольствие, например, пачкаясь, когда рисует красками или ле­пит из пластилина; он может получать то же самое удовольствие, что и от эксгибиционизма, демонстрируя свою одежду или раз­нообразные умственные или физические достижения. Свое любопытство он может направить с запретных тем в область общих знаний и получать от этого гораздо большее удовлет­ворение. Там, где инстинктивное влечение подавляется, энер­гия, или либидо, заключенное в нем, остается в бессознатель­ном и больше не используется. Если ребенку удается субли­мировать инстинктивное влечение, то движущая сила этого примитивного желания «отключается» от первоначальной

Эмоциональное и инстинктивное развитие 207

цели и переключается на социальную активность. Тем самым эта социальная активность легче достигается и становится удовольствием, а не бременем.

Период жизни, в который возводились эти барьеры против свободы выражения инстинктов, едва ли может быть назван «беззаботным» или особо счастливым. Ребенок почти постоян­но ощущает контроль со стороны, побуждающий его умерить бурлящие внутри силы и требующий подавления инстинктив­ных выражений. Он непоследователен в своем поведении: то становится на сторону внешнего мира против своей собствен­ной природы (стремление «быть хорошим»), то противостоит взрослым, служа удовлетворению инстинктов («быть плохим»). Это состояние конфликта объясняет ту тревогу, колебания на­строения и беззащитность, которые часто встречаются в ранние годы жизни каждого ребенка.

Наибольшую помощь в этот трудный период оказывает эмо­циональная привязанность к родным. На протяжении первых лет ребенок должен расстаться с большинством непосредствен­ных удовольствий и мириться с косвенным и сублимирован­ным удовлетворением. Он обнаруживает, что легче делать так, чтобы потеря удовольствия компенсировалась любовью, неж­ностью и благодарностью родителей.

Непонимание этих закономерностей привело к убеждению, что ребенок может освободиться от такого бремени, если ему предоставить неограниченную свободу в проявлении инфан­тильных импульсов. На самом деле выбор такого пути и непра­вилен, и вреден для ребенка. Детские прегенитальные импуль­сы являются ранними стадиями развития сексуального ин­стинкта и поэтому не должны сохраняться в будущем. Свободное удовлетворение на оральном, анальном либо фаллическом уров­не связывает слишком много детского либидо в этой частной форме удовлетворения и поэтому может либо остановить раз­витие в дальнейшем, либо способствовать регрессии на эти ранние стадии развития при встрече с трудностями. Такая фиксация возникает, если ребенок был совращен в раннем возрасте и из-за этого прибегает к некоторым формам из­вращенного (инфантильного) удовлетворения. Ребенок не мо­жет безопасно, без ограничения предаваться прегенитальным

210 Раздел IV. Развитие ребенка

непосредственного удовлетворения желаний, а служат дру­гим интересам. Работа школьника занимает место игры до школьника.

Игра является одним из важнейших видов деятельности маленького ребенка не только для развития его инстинктов эмоций и фантазии, но и для развития чувств и интеллекта. Kas было показано в многочисленных психологических исследова ниях, виды и формы игры на разных возрастных этапах изм& няются, но в зависимости не от интеллектуального развития а от эмоциональных проблем, которые находят выход в игре В процессе развития с раннего детства до школьного возраст;

прямое и незамедлительное удовлетворение желаний посте пенно сменяется косвенным и сублимированным исполнени­ем, пока ребенок не становится способен выполнять задания» получать удовольствие от деятельности, которая по своей при­роде не является приятной, но косвенно служит достижения приносящих удовлетворение целей. (Примерами могут быт;

длительная и упорная подготовка к постройке хижины, созда­ние костюмов и декораций для пьесы, изготовление кукол дл^ кукольного театра; то есть те виды деятельности, которые ис­пользуются в развивающем обучении при переходе от игры i труду.) Способность получать удовольствие такого рода дока­зывает, что эго ребенка теперь может действовать свободно безотносительно к немедленному удовлетворению инстинк­тивных желаний.

Объектные отношения и идентификация. С ослаблением страсти по отношению к родителям и с развитием интеллекта и чувства реальности, отец и мать становятся менее желанны­ми и менее пугающими фигурами. Школьник учится сравни­вать своих собственных родителей с другими людьми, которые представляют для него авторитет, например с учителями. Он также начинает понимать, что родители не такие всемогущие, как это казалось раньше, но сами зависимы и часто беспомощ­ны перед лицом неизбежности и высшей власти. Потребность в их одобрении и любви становится не столь жизненно необхо­димой, их неодобрение и критика приносят меньше огорчения. Переживания по поводу двух основных страхов (страх наказа­ния и страх утраты родительской любви) сглаживаются, хотя

Эмоциональное и инстинктивное развитие 211

взамен возникает новая форма тревоги. В течение длительно­го периода полной зависимости от родителей ребенок слушал­ся их команд и запретов и имитировал многие из их действий, в результате чего часть его эго усвоила модель поведения роди-гелей. Этот процесс идентификации ведет к постепенному фор­мированию в личности ребенка нового центра управления, ко­торый отвечает за соблюдение моральных и этических норм и обеспечивает сознательность ребенка (суперэго). Эмоциональ­ные отношения с родителями продолжают оставаться неизмен­ными, тогда как эта сознательность постоянно усиливается под действием воспитания. (Первоначально суперэго является вне­шним образованием, возникшим при отождествлении с автори­тетными для ребенка личностями.) Когда этот период прохо­дит, суперэго отделяется от носителей, приобретает независи­мость и управляет ребенком изнутри обычно в том же ключе, в каком управляли родители. Когда ребенок поступает соглас­но идеалам, заложенным в суперэго, он чувствует, что «доволен собой», как это было раньше, когда он заслуживал одобрение и похвалу родителей. Когда же ребенок поступает вопреки супер­эго, он чувствует внутреннее осуждение, или, как это принято называть, чувство вины. Ребенок учится бояться этого чувства, так же как раньше он боялся осуждения родителей.

Если ребенок достигает школьного возраста, а идентифика­ции с фигурой родителя не происходит, можно говорить о не­достатке его морального развития. Ребенку не хватает внутрен­него руководства, и он, следовательно, находится на уровне детей младшего возраста. Слабость развития суперэго может быть обусловлена нарушениями детско-родительских отноше­ний, отсутствием подходящего объекта любви в раннем детстве или нестабильностью эмоциональной привязанности.

Подавление и память. Ребенок школьного возраста приоб­ретает много новых знаний об окружающем мире благодаря пе­реключению внимания на внешние объекты и сублимации ин­тересов, а также готовности ребенка следовать инструкциям, его возросшей способности получать информацию из книг и концентрироваться на вопросах, лишь отчасти личностно зна­чимых. Некоторые школьники становятся экспертами в спе­циальных областях, таких например, как география (читая

212 Раздел IV. Развитие ребенка

приключенческие романы или коллекционируя марки), мине­ралогия, ботаника, зоология (коллекционируя минералы, бабо­чек, собирая гербарии, разводя домашних животных), история. Другие становятся опытными механиками, химиками, физика­ми, электриками, которые стремятся проводить собственные, зачастую опасные эксперименты.

С другой стороны, рост знаний об объективном мире сопро­вождается значительным отставанием в самопознании. Ранее сформированное подавление усиливается настолько, что эго ребенка становится почти полностью отделено от его инстинк­тов. В реальности ребенок не может достичь тех идеалов, кото­рые он установил для себя. Все, что он может сделать, — стереть из своего сознания те желания, фантазии и мысли, которые вызывают чувство вины. Все, что ребенок знал о своей сексу­альности и агрессивности, предано забвению.

Все прошлое наполнено событиями и инцидентами, кото­рые ребенок теперь осуждает как постыдные; он также выбра­сывает из сознания (травмирующие) воспоминания о прошлом. Это объясняет, почему живой и яркий опыт первых пяти лет жизни бесследно исчезает из детских воспоминаний. Мало кто помнит о своем раннем детстве более чем несколько отдельных картинок, которые им самим кажутся малозначительными (вос­поминания-клише).

Школьный возраст проходит без очевидной сексуальной активности, но с внезапными вспышками фантазий, с мастур­бацией из-за накопившейся энергии либидо. Там, где раннее воспитание было суровым, такие вспышки сопровождаются острым чувством вины, тревоги и подавленного настроения. Если на протяжении латентного периода такие вспышки пол­ностью отсутствуют, это означает, что подавление выполнило свою работу слишком хорошо. Ребенку в таком случае трудно выработать нормальную установку на сексуальность в дальней­шей жизни.

Некоторые аспекты подросткового и юношеского возраста. Равновесие между отдельными частями личности, которое уста­навливается в латентный период, рушится при первых призна­ках взросления. Установление эндокринного баланса, влияю­щее на эмоциональную жизнь ребенка (особенно мальчика),

Эмоциональное и инстинктивное развитие 213

проходит в два этапа. Во время перехода из детства в подрост­ковый возраст не происходит никаких качественных измене­ний в инстинктивной жизни, но при этом возрастает количе­ство инстинктивной энергии; с достижением половой зрелос­ти происходит качественное изменение и наступает полноценное ^^"осление.

Младший подростковый возраст. Наступление подростко­вого возраста, или пубертата, характеризуется общим увеличе­нием инстинктивной энергии, которая не связана с какими-то определенными стремлениями, но мобилизует все инстинктив­ные силы. Подавленные либидозные и агрессивные побужде­ния приобретают новую силу, поднимаются на поверхность и прорываются в сознание. Для родителей и учителей происхо­дящие перемены остаются загадкой. Они приходят в отчаяние, видя, что все их воспитательные усилия пропали даром. При­ятные манеры, умение сдерживаться, сознательное отношение к обязанностям — то, что было знаком успешной социальной адаптации, вмиг исчезло. Подросток становится жадным до скупости, неопрятным и нечесаным, буйным и невежливым. Его внешность и поведение вызывающи, он часто бывает жес­ток к младшим детям и животным. В этом возрасте часто име­ют место мастурбация и аутоэротические привычки, а также сексуальная активность по отношению к другим детям. Реак­тивные образования, такие, как отвращение, стыд, жалость, которые, казалось, уже прочно укоренились в структуре лич­ности, оказываются неэффективны. Многие мальчики теряют интерес к занятиям в школе, становятся трудными подростка­ми, асоциальными, угрюмыми и замкнутыми. Об их страхах и фантазиях можно только догадываться, но очевидно, что их головы заняты сексуальными фантазиями, агрессивными же­ланиями, мыслями о смерти. В этой картине мало новых эле­ментов. Вновь возвращается уже знакомый образ инфантиль­ной прегенитальной сексуальности. С другой стороны, про­снувшиеся желания не встречают такого отношения, как прежде, со стороны взрослых. Маленький ребенок был неразвит и слаб, его эго, оставленное без присмотра, было готово к удовлетво­рению инстинктов и безразлично к содержанию желаний. Со временем эго стало устойчивым единым целым, установились

214 Раздел IV. Развитие ребенка

прочные внутренние стандарты. Малыш мог получать удоволь­ствие от своей анальной или оральной деятельности; подросток не может заниматься этим без внутреннего осуждения. Для маленького ребенка сексуальная привязанность к отцу и мате­ри были первым опытом любви; подросший ребенок ужасает­ся подобным мыслям, обращенным на родителей. Мастурбация уже не снимает сексуального напряжения, как это было в ран­нем детстве; мастурбация и сексуальные игры с другими сопро­вождаются чувством вины и тревогой о худшем (страх стать ^ грешником).

Поэтому подросток находится в состоянии постоянного внутреннего конфликта. Его сознание становится полем боя, где сильная, противоречивая и агрессивная сексуальность бо­рется с равным по силе подавлением. Он принимает и отвергает свою инстинктивную жизнь одновременно. Эта двойственная установка влияет на большинство элементов его поведения: на снижение социальной адаптации, распущенность, жестокость, перверсивные и гомосексуальные наклонности, а также на уг­рюмость, ощущение себя несчастным, отверженным. Каждое из этих проявлений говорит о той или иной фазе внутреннего кон­фликта.

Враждебное поведение по отношению к родителям, брать­ям и сестрам объясняется необходимостью устранения сексу­альных фантазий о них. Устоять перед соблазном довольно трудно, поскольку они находятся в непосредственной близос­ти, и семейная жизнь в этот период становится невыносимой. Поэтому желание отдалиться от семьи, присоединиться к груп­пе сверстников, участвовать в групповых делах и тому подоб­ное является здоровой тенденцией молодого человека и долж­но всячески приветствоваться.

Подростковый возраст. Проблема подросткового возраста слишком сложна и трудноразрешима, для того чтобы ее можно было бы охватить целиком в этой главе. Мы попытаемся лишь перечислить некоторые ее аспекты.

С наступлением физической зрелости становится ощути­мой сильная волна генитальных импульсов; в сексуальной сфе­ре, в дополнение к количественным, происходят качествен­ные изменения. Вследствие этого прегенитальные либидозные

Эмоциональное и инстинктивное развитие 215

побуждения сменяются генитальными. Генитальные желания, а также эмоции, цели и связанные с ними объекты занимают центральное место, тогда как прегенитальные импульсы отхо­дят на задний план. Незамедлительно происходят позитивные изменения во внешнем виде подростка, уходит как дурной сон весь синдром нелепого, агрессивного, извращенного поведения, уступая место более зрелой маскулинной установке.

В норме это биологически обусловленное усиление гениталь-ной сексуальности достаточно сильно для того, чтобы сформи­ровалась нормальная взрослая сексуальность, которая характе­ризуется желанием генитального контакта, пересиливающего все другие побуждения, тогда как прегенитальные (извращен­ные) импульсы редуцируются до незначительных второстепен­ных элементов. Однако для многих индивидов раннее сексу­альное развитие и сексуальное воспитание имеют негативный результат. Если ребенок переживает слишком слабое или слиш­ком сильное удовлетворение (из-за чрезмерно строгого воспи­тания и подавления или из-за вседозволенности и совращения), возникает сильная фиксация на том или ином прегенитальном желании, которое теперь действует как разрушительный эле­мент, мешает достижению генитальной сексуальности и стано­вится причиной множества подростковых отклонений.

Одновременно с перестройкой сексуальной сферы в эмоцио­нальной сфере возникает другая, не менее сложная задача. Подросток наконец отказывается от объектов, которые волно­вали его в прошлом (мать, отец; сестры и братья как их более поздние заместители), и концентрирует свои желания на дру­гих объектах вне семейного круга. Этот процесс, что вполне закономерно, проходит не гладко. Многие подростки оказыва­ются способны разорвать семейные узы только в насильствен­ной форме, переходя от любви к ненависти, что часто сопро­вождается бунтом против родителей во всех сферах повседнев­ной жизни. Некоторые не могут вырваться из семейных уз и выбирают фигуру отца или матери в качестве своего сексу­ального партнера. Другие могут функционировать нормально в сексуальном и эмоциональном плане только после того, как найдут объект прямо противоположный тем, кого они любили в детстве (по внешнему виду, социальному статусу, моральным

216 Раздел IV. Развитие ребенка

нормам и т. д.). У мальчиков с фемининными установками iw отношению к отцу в этом возрасте развивается пассивная го­мосексуальная установка. Юношеский временный гомосексу­ализм, как переход к гетеросексуальности, встречается очень часто.

Трудности, которые встают перед нормальной инстинктив­ной и эмоциональной жизнью взрослого, очень разнообразны.. Трудно найти иной способ их изучения, чем тот, который ос­нован на понимании инфантильного развития, в котором они, коренятся.

Метод наблюдения в исследовании развития детей 217

Метод наблюдения в исследовании развития детей¹

В своей воодушевляющей вступительной речи к нашему сим­позиуму Эрнст Крис обозначил те вопросы, по которым может

/'•fifTVtCiT'l./^ci 'тт/~\ттг^т'т>*~*гм.гт-ттт л~\г\лло1л т^дтопт.гститт тт/-» тт/ч^гт-пттт т"цт ттпг^-

^"-'V/ Л. \Jfi Л. и-^/лл. H..II-\Jf^\J Д. U^J^HiU^Xl. \J\J i-4.\^ Л. I 1»А±1.1--ДЛДЛУД.1»Щ АЛ *-^ 11 l-l^JI UJ,HAJH»1 liL/U

блемам аналитической детской психологии. Поскольку мое собственное участие в дискуссии связано с непосредственным наблюдением детей младшего возраста в Хэмпстедской дет­ской клинике во время войны (A. Freud and Burlingham, 1942, 1943), я особенно признательна ему за его замечания по пово­ду деятельности такого рода. Для аналитика, в своей практике привычно имеющего дело с латентным, подавленным, или бес­сознательным материалом, который должен быть выведен в сознание при помощи кропотливой психоаналитической рабо­ты, смещение научного интереса в сторону использования ме­тода наблюдения очевидного внешнего поведения восприни­мается не без опасения.

Для нас, психоаналитиков, сведения о поведении не пред­ставляют самостоятельной ценности. Мы задаемся вопросом, могут ли только наблюдения вне аналитического контекста при­вести к открытиям в области основных процессов и тенденций развития личности и могут ли они вследствие этого дополнять данные, полученные в процессе аналитических исследований детей и взрослых. Нелишне напомнить, что наши теоретиче­ские знания о детях далеко не всегда рождаются в результате взаимодействия аналитика с пациентом, как мы иногда склон­ны думать. Нельзя, конечно, отрицать, что основные сведения относительно фаз развития либидо, Эдипова и кастрационно-го комплексов были получены именно в процессе психоанали­тических исследований нормального, невротического и пси-хотического типов личности взрослых и детей с применением психоаналитических техник: метода свободных ассоциаций,

' Доклад к симпозиуму по проблемам детского развития, проходившему в Сток-бридже (апрель, 1950).

Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. II. М., 1999. С. 226-243.

218 Раздел IV. Развитие ребенка

интерпретаций сновидений и проявлений переноса. Однако позднее основные данные были дополнены сведениями, полу­ченными не совсем аналитическим путем. Когда в среде психо­аналитиков распространились данные, касающиеся детской сексуальности и ее трансформаций, начали проводиться непо­средственные наблюдения за детьми. Сперва подобные наблю­дения проводились родителями и психоаналитиками либо во время сеансов психоанализа, либо дома над своими собствен­ными детьми. Результаты наблюдений регулярно попадали в , специальные разделы психоаналитических журналов того вре­мени. Когда психоанализ, начали широко применять в сфере воспитания, обычным явлением стало использование аналити­ческих методов в работе учителей и персонала детских садов.

Проведение наблюдений этими профессионально подготов­ленными людьми имело существенное преимущество, заклю­чающееся в большей объективности и эмоциональной беспри­страстности по сравнению с родителями, исследующими по­ведение своих собственных детей. Еще одно преимущество заключалось в том, что можно было изучать целые группы де­тей, а не только отдельного ребенка. Дополнительный источ­ник информации стал доступен с началом использования психо­анализа в работе с малолетними преступниками и правонару­шителями. К тому же персонал соответствующих учреждений был сам подвергнут аналитическому исследованию, специаль­но подготовлен и настроен на проведение наблюдений под ру­ководством специалистов. Общей чертой для всех этих групп исследователей являлось то, что они проводили наблюдения, опираясь на свой личный опыт и профессиональную подготов­ку. Помимо этого, их научная работа была тесно связана с прак­тической деятельностью: воспитанием, обучением или терапи­ей детей. Полученные результаты помогли существенно вос­полнить наши знания, хотя, как утверждает Эрнст Крис, это и «не привело к открытию Америки». Именно к такой категории исследований относятся наблюдения, проводившиеся в Хэмп-стедской детской клинике (1940-1945 годы).

Далекие от совершенства, лишенные заранее спланирован­ной стратегии, они были всего лишь «побочным продуктом» напряженной работы, проводившейся с детьми во время войны.

Метод наблюдения в исследовании развития детей 219

Ввиду отсутствия финансирования, необходимого для ведения наблюдений, записи и классификации данных, все исследова­ния приходилось выполнять добровольцам в свободное от ра­боты время. Если не учитывать эти негативные моменты, мож­но с уверенностью утверждать, что условия клиники были иде­альными для проведения наблюдений.

Персонал имел возможность круглосуточно общаться с деть­ми. Обстоятельства позволили принимать десятидневных малы­шей и наблюдать большинство из них на протяжении длительно­го времени. Примерно одна пятая всех детей поступила в клини­ку вместе с матерями, которые оставались там от нескольких дней до нескольких лет. Такое положение дел позволило изучать детей практически с рождения в различных условиях: в общении со своими матерями и полностью лишенных материнского ухода, на­ходившихся на грудном и искусственном вскармливании; пере­живавших разлуку с близкими или радость воссоединения с объектами своей любви; в общении со взрослыми (людьми, заменявшими им мать и воспитателями) и строящими отношения со своими сверстниками. Исследователи могли непосредственно наблюдать отдельные фазы развития либидо и агрессивности, отнятие от груди и приучение к туалету; возникновение речи и разнообразные проявления это. Ненормальные обстоятельства жизни детей (отсутствие отцов, полноценного семейного окруже­ния, невозможность наблюдать нормальную сексуальность роди­телей, подражать им и идентифицировать себя с ними) помогли выявить особую важность определенных факторов, так как их отсутствие оказывало деформирующее воздействие на детей.

Существовало еще одно дополнительное преимущество. Оно заключалось в том, что небольшую группу высококвали­фицированных сотрудников (5-6 человек на 80 младенцев и детей старшего возраста) дополнял штат, состоящий из моло­дых людей, не имевших специальной подготовки для такой работы, не владевших также и альтернативными методами, но жаждавших проявить себя на поприще образования и научной деятельности, связанной с наблюдениями. В процессе обуче­ния обращению с детьми они постигли ровно столько основ детской психоаналитической психологии, сколько позволял имеющийся материал, то есть ее квинтэссенцию.

220 Раздел IV. Развитие ребенка

Сами они не были подвергнуты анализу в то время, хотя мно­гих из них работа в клинике побудила позднее испытать на себе анализ и начать обучение в области детского психоанализа¹.

Непосредственно наблюдения проводились без заранее со­ставленного плана. В отличие от работы аналитика в процессе наблюдения пациента во время психоаналитического сеанса внимание наблюдателя специально ни на чем не фокусирова­лось, свободно следовало за возникающим материалом, куда бы это его не привело. То обстоятельство, что конкретные факты , (последствия раннего отлучения от матери, условия кормления, приучение к туалету, сон, страхи и т. д.) оказывались в центре внимания в разное время, определялось не направленным инте­ресом наблюдателей, а событиями в жизни детей. Необходимо отметить, что таким образом осуществляемое наблюдение так или иначе не является «объективным» в прямом смысле слова.

Появляющийся материал не может наблюдаться и оцени­ваться ни при помощи приборов, ни с помощью чистого, не­предвзятого сознания, но только на основе уже существующе­го багажа знаний, сформированных ранее идей и личностных установок (хотя они должны быть осознаны наблюдателем). Принимая во внимание существование этих искажающих ха­рактеристик мозга, участники эксперимента понимали, что они не столько записывали данные, сколько сверяли поведение де­тей с аналитическими предположениями о скрытых тенденци­ях детского сознания.

Для специалиста, который привык получать подтверждение обоснованности теоретических выводов при помощи «микро­скопа» психоаналитической техники, будет волнующим пере­живанием однажды невооруженным глазом посмотреть и обна­ружить, насколько сильно события, отпечатавшиеся в глубин­ных слоях, реально проявляются в поведении ребенка.

С другой стороны, оценивая значимость подобной работы, которая не может считаться ни чисто наблюдательской, ни

Было бы неверно списывать все недостатки в работе на счет очень суровых военных условий, в то время возникших в Англии. Напротив, ощущение об­щей опасности, всеобщей заинтересованности и напряжения создавало у людей атмосферу энтузиазма и исключительной преданности общим интере­сам, которую трудно было бы воссоздать в мирных условиях.

Метод наблюдения в исследовании развития детей 221

чисто аналитической, необходимо осознавать ее ограничения как с той, так и с другой стороны.

Специально для этого симпозиума я подготовила неко­торые данные, полученные в клинике, сгруппировав их так, чтобы проиллюстрировать, подтвердить, внести некоторые коррективы или расширить существующие аналитические знания.

Примеры и подтверждения

Фазы развития либидо, проявляющиеся в поведении ребенка

Эрнст Крис неоднократно обращал внимание на тот факт, что точное воссоздание фаз прегенитального развития, вытекаю­щее из анализа взрослых, относящихся к невротическому типу, является одним из наиболее впечатляющих достижений пер­вых работ в области психоанализа. Хотя каждый психоанали­тик имел достаточно возможностей повторить это открытие в повседневной работе с пациентами, мы все равно приветству­ем подкрепление его при личном наблюдении. В процессе ана­лиза взрослых детская сексуальность видится смутно, ретро­спективно, поскольку воссоздана из сознательных и бессозна­тельных остаточных фрагментов, которые нарушают взрослую генитальностк. С другой стороны, в случае анализа детей-не­вротиков аналитику представляются картины фиксации и ре­грессии к одной определенной фазе либидо, которая своим па­тогенным значением скрывает внешние проявления остальных фаз. Ни одно из этих переживаний во время проведения психо­аналитической работы не может сравниться по живости, яркости и убедительной силе с впечатлениями, которые мы получаем, наблюдая постепенный рост и развитие группы нормальных де­тей, видя прегенитальные побудительные мотивы, постепенно возникающую естественную сексуальность, как она есть, без ка­ких-либо наслоений. Наблюдая начало и течение прегениталь­ного периода с неумолимой последовательностью смены его фаз, исследователь не может не ощущать важности этого явле­ния для человека, осваивающего метод психоанализа. Каждо­му студенту должна быть предоставлена возможность своими

222 Роздел IV. Розвитие ребенко

глазами наблюдать эти феномены так, чтобы в сознании пол­ностью запечатлелась картина, с которой позже он мог бы све­рять свои аналитические построения.

В литературе, посвященной развитию либидо, постоянно делается ударение на том, что оральная, анальная и фалличе­ская фазы сливаются в критические моменты переходного пе­риода, О них следует думать, как о чем-то отдельном только в том смысле, что в каждой фазе один из составляющих побуди­тельных мотивов в высочайшей степени усилен либидо и, сле-; довательно, сильно акцентирован. В то же время другие, как более ранние, так и более поздние процессы, хотя они могут существовать, имеют слабый катексис и, следовательно, мень­шее значение. Такие знания полезны аналитикам, для которых фазы либидо часто представляются как уже завершенное собы­тие, которое видится ретроспективно. С другой стороны, на­блюдения, которые мы смогли провести, полностью подтверди­ли теорию. То, что нас особенно впечатлило, так это часто встре­чающиеся частичные совпадения оральной и анальной стадии. Большая часть таких совпадений может быть обусловлена пере­житыми лишениями в оральной фазе, через которые многие из наших детей вынуждены были пройти, будучи разлученными со своими матерями. Но даже дети, живущие в приюте с матерями, не терявшие тесного контакта, также проявляли оральные жела­ния и даже жадность и демонстрировали оральную активность, несколько затянувшуюся вопреки нашим ожиданиям. Они про­должали сосать палец в качестве основного аутоэротичного удо­вольствия и кусались (основное агрессивное проявление), нахо­дясь глубоко в анальной фазе, и предавались этому удоволь­ствию одновременно с проявлениями анальных интересов. В сравнении с упомянутыми двумя фазами граница между анальной и фаллической фазами кажется более выраженной.

С другой стороны, несмотря на частичное совпадение пре-генитальных стадий удовлетворения, можно было провести чет­кое разграничение между фазами либидо на основе поведения ребенка по отношению к матери или лицу, ее заменяющему. Полная зависимость (оральная стадия); мучительное, причи­няющее боль чувство собственности (анальная стадия); посто­янная потребность во внимании и восхищении одновременно

Метод наблюдения в исследовании развития детей 223

со снисходительным покровительством по отношению к объек­ту любви (фаллическая стадия) — эти чувства проявлялись в по­ведении детей ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Эти формы любви (или ненависти) к матери как явные выражения глубоко скрытых сексуальных фантазий казались тесно связанными с фазами, к которым они принадлежали, и только с ними. Мы об­наружили, что развитие от одной стадии либидо к следующей обычно предварялось изменением характера поведения. При ана­лизе взрослых пациентов, даже если аналитические методы вос­станавливают ранние формы объектных взаимоотношений, они к этому времени уже утрачивают ясность и неизменно возвра­щаются из области бессознательного, искаженные, смешанные с более поздними реакциями. К примеру, оральная зависимость пациента от аналитика никогда не бывает свободна от анальной, фаллической и генитальной примесей, то есть элементов, отно­сящихся к более поздним этапам. Коль скоро рассматривается эта конкретная корреляция между стадией развития и моделью поведения, непосредственный наблюдатель, следовательно, на­ходится в более выгодном положении, нежели аналитик.

Проявления первичных процессов на втором году жизни

Одним из фундаментальных теоретических принципов психо­логии являются отличия между первичными и вторичными процессами, а именно формами ментального функционирова­ния, свойственными ид и эго. Эта довольно сложная часть тео­рии преподносится учащимся в наших научных институтах на материале исследования сновидений, где основные характери­стики первичных процессов (недостаток синтеза и критичнос­ти, конденсация, замещение катексиса, исключительно связан­ные с реализацией желаний) становятся очевидными.

При наблюдении группы малышей в возрасте от 12 до 18 ме­сяцев находишься под впечатлением того, что в их поведении доминируют принципы, о которых мы узнаем из интерпретации сновидений, и что наблюдение этого может служить дополни­тельным источником информации и иллюстрацией для студен­та. На этой стадии развития эго ребенок готов к овладению речью и вместе с этим сложными формами логического мышления

224 Раздел IV. Развитие ребенка

и рассуждения, которые формируют необходимую базу для вторичных процессов. Но эти новые возможности, хотя они уже вполне очевидны, еще недостаточно сильны, чтобы конт­ролировать движения и управлять деятельностью ребенка. Вот ребенок движется импульсивно, пренебрегая реальной опас­ностью, а спустя минуту нападает на любящего его человека, а еще минуту спустя обращается к нему как объекту своих по­зитивных чувств. Его гнев легко перемещается с одного объекта на другой; единственный мотив его действий — поиск удоволь-¹ ствий. С другой стороны, понимание и осознание последствий своих действий, проблески рассуждений, некоторая способ­ность к соединению противоречивых чувств по отношению к объекту любви могут время от времени возникать как прояв­ления высшей деятельности эго и вмешиваться в свободное выражение инстинктов ребенка. В его поведении чередуются проявления первичных процессов с их принципом удоволь­ствия и вторичных процессов с начинающим действовать прин­ципом реальности, делая контраст между этими двумя форма­ми функционирования чрезвычайно поучительным.

Поведение на этой стадии описывается как «непредсказуе­мое», поскольку мы никогда не знаем, как будет в данной ситуа­ции реагировать ребенок — полностью в соответствии с первич­ными процессами или воспользуется возможностями вторич­ных процессов. В возрасте между 18 и 24 месяцами возможны проявления вторичных процессов развития, и можно наблюдать, как инстинктивные, первичные реакции и принцип удоволь­ствия отступают на задний план. Наблюдения на данной стадии впечатляют, особенно студентов, важностью количественной стороны, так как наглядно показывают, что возобновление более ранних способов функционирования происходит, когда особен­но сильно напряжение или неудовлетворенная потребность.

Слияние влечений, наблюдаемое сточки зрения повеления

Другое направление исследований с помощью наблюдений, бо­лее важное, что подтверждается последующей работой, связа­но с теорией инстинкта жизни и смерти, а именно со слиянием агрессивной энергии и энергии либидо.

Метод наблюдения в исследовании развития детей 225

В нашем приюте, так же как и в других домах для бездом­ных малолетних сирот, некоторые дети проявляли значитель­ную степень агрессии и склонности к деструктивным действи­ям, которая была не только существенно выше естественной для этого возраста, но и недоступна для обычных педагогических мер воздействия, таких, как руководство, похвала, наказание и т. д. Бессмысленное разрушение игрушек и мебели, открытые и тайные нападения на других детей, склонность кусаться и пачкаться — все это не подчинялось внешнему контролю и по­зднее не подчинялось также эго, как это происходит в нормаль­ных случаях. Так как можно доказать, что в жизни этих детей был утерян обычный в таких случаях стимул для нормального развития либидо, а именно — естественная связь с матерью, допустимо предположить, что причиной такого поведения яв­лялась не чрезмерная сила агрессивных импульсов отдельных детей, а ослабленное в результате задержки эмоционального развития либидо. Поэтому не могло произойти нормальное слияние двух инстинктов (жизни и смерти). То, что демонст­рировали дети, можно назвать «агрессией в чистом виде», не­подходящей для позитивных жизненных целей. Для того что­бы проверить наш диагноз, мы прекратили всякие попытки открыто бороться с детской агрессивностью и вместо этого сосредоточили наши усилия на стимуляции запаздывающего эмоционального развития.

Результаты нашей работы подтвердили, что при удовлетво­рительном развитии предметных взаимосвязей агрессивность снижалась и ее проявления сокращались до нормальных пре­делов. Было доказано, что можно достичь терапевтического результата, вызывая необходимое слияние двух инстинктов.

Некоторые противоречия между аналитическими предположениями и наблюдениями поведения

Ниже описаны моменты, когда поведение детей, находивших­ся под наблюдением, заставляло пересмотреть существовавшие теоретические положения и внести поправки в существующие объяснения.

8 А. Фрейд

226 Раздел IV. Развитие ребенка

Феномен тотальной агрессии

Одним из незаменимых элементов психоаналитической теории неврозов является концепция регрессии. Личность в ходе своего инстинктивного развития приобретает так называемые точки фиксации, к которым остается привязанной часть его инстинк­тивной энергии, в то время как остальная часть движется даль­ше и достигает следующих стадий развития. Когда на этих более поздних стадиях личность испытывает фрустрации, связанные с внешней и внутренней опасностью, депривации и тревогу, но-^< вые рубежи, достигнутые в результате развития либидо и есте­ственной агрессивности, вновь оставляются, и личность возвра­щается к более раннему и, соответственно, более примитивному типу функционирования, то есть она регрессирует к точкам за­крепления. Но поскольку эти регрессивные формы удовлетворе­ния несовместимы со сравнительно более зрелыми установками это и суперэго, возникает конфликт, который должен быть раз­решен с помощью компромисса, а именно формирования невро­тических симптомов. В аналитических исследованиях наруше­ний произвольного поведения, психопатических состояний и т. д. было позднее показано, что регрессия может произойти не толь­ко в области инстинктов, но и в отношении эго. Это феномен, в различной степени проявляющийся в каждой из подструктур личности. Но ни исследования неврозов, ни анализ нарушений произвольного поведения не дают нам возможность увидеть то, что можно назвать «тотальной регрессией», процесс, с которым мы познакомились у себя в приюте.

У наших детей регрессия, возникавшая в результате травми­рующего опыта (смерть родителей или разлука с ними), была обычным явлением; до тех пор мы почти никогда не наблюда­ли регрессивных процессов, которые не имели бы отношения к установкам эго или области инстинктов. Оставленный матерью в незнакомом окружении ребенок, находившийся на анальной фазе развития, регрессировал до оральной фазы, от фалличе­ской фазы до анальной. Эти регрессии всегда сопровождались потерей значительных достижений в развитии эго. Едва ли сто­ит лишний раз напоминать, что дети в таких условиях переста­вали контролировать функцию кишечника и мочевого пузыря;

стоит упомянуть, что многие из тех, кто в домашней обстановке

Метод наблюдения в исследовании развития детей 227

уже научился говорить, потеряли этот навык. Также они теряли недавно освоенные двигательные навыки, становились неловки­ми и плохо координировали движения. Виды их игровой дея­тельности становились более примитивными. Особо стоит отме­тить случаи, когда установка либидо возвращалась к оральной стадии развития, и одновременно происходил полный возврат к деятельности, соответствующей принципу удовольствия. Этот феномен тотальной регрессии объясняет тот факт, что дети не проявляли симптомов невроза, а просто становились более пру-митивными существами при возвращении к предыдущим фа­зам развития либидо, как бы перечеркивая все ранее достигну­тое. Не было никакого основания для развития патогенного конфликта между их регрессирующей формой удовлетворения и в равной степени регрессирующих установок эго.

Наблюдая эти феномены, исследователи пришли к определен­ным выводам относительно степени уязвимости эго. Обнаружи­лось, что более поздние достижения в развитии эго скорее были подвержены регрессии по сравнению с уже укоренившимися. Например, если ребенок год назад или ранее овладел речью, в про­цессе регрессии от одной стадии развития либидо до другой он не терял этих навыков. В тех же случаях, когда ребенок говорил на протяжении'3-6 месяцев, в результате стрессовой ситуации он терял речь. Это положение вещей наблюдалось и в отношении двигательного и нравственного развития ребенка и т. д.

В свете этих наблюдений стоит вплотную заняться исследо­ваниями событий, которые вскрываются в процессе психоана­литической работы со взрослыми и поискать доказательства сходных утрат эго, происходящих обычно накануне вспышки невроза. Подобные утраты скорее всего будут касаться таких поздних процессов в развитии эго, как сублимация, идеализа­ция, социальная адаптация, в то время как более укоренившие­ся, фундаментальные процессы останутся нетронутыми.

Реконструирование в сравнении с наблюдением

Ранние травматические переживания. Когда травмирующие события прошлого сохраняются в сознании личности, это проис­ходит в виде так называемых покрывающих воспоминаний. Зада­ча аналитика — в процессе психоаналитического воссоздания

228 Раздел IV. Развитие ребенка

событий убрать те искажения, слияния, замещения и провалы, которые создали особые покрывающие воспоминания, и возро­дить память о подлинном событии. При этом обычно возникает впечатление, что имеют место не одно, а по крайней мере два или более патогенных события, взаимодействующих друг с другом, ко­торые были как бы спрессованы в форме покрывающей памяти.

Текущие наблюдения подобных процессов в момент их про-' текания вносят некоторые поправки к этому представлению, поскольку оказывается, что в подобных случаях имеет место;

< некоторое количество патогенных событий. Действие, которое ребенок, как мы видим, повторяет сотни раз, может позднее быть представленным как один травматический эпизод. В те­чение нескольких недель, а иногда и месяцев мы видим, как ребенок играет со своими экскрементами, пачкается ими, ста­рается попробовать их на вкус; взрослый пациент во время ана­литического сеанса может вспомнить этот период как одно со­бытие, имеющее большое эмоциональное значение. Целая се­рия мелких и серьезных потрясений, происходящих в жизни ребенка практически каждый день, может запечатлеться в па­мяти как одно болезненное падение или одна травма. Наложе­ние строгого запрета или травмирующее наказание, которое пациент помнит или которое ему помогают воссоздать, пред­ставляет собой совокупность сотен случаев фрустрации, пере­житых ребенком; память об одной длительной разлуке с мате­рью вбирает в себя ощущения от бесчисленного количества случаев, когда ребенка оставляли одного в колыбели, в детской и т. д. Несмотря на наше знание того, что таким образом про­шлый опыт индивида как бы спрессовывается в сознании, в пол­ной мере оценить степень развития этого феномена без резуль­татов непосредственного наблюдения было бы невозможно.

Аутоэротическне переживания. Аналогичный процесс слия­ния нескольких переживаний в одно целое имеет место и в отношении аутоэротической активности детей, хотя он и каса­ется в большей степени качественной, нежели количественной стороны. Данные, собранные при наблюдении детей в течение первых пяти лет их жизни, показывают, что в равной мере име- • ют место такие аутоэротические действия, как раскачивание, сосание пальца, ритмичное потиранис различных частей тела

Метод наблюдения в исследовании развития детей 229

и мастурбация, с некоторым преобладанием первых трех из пе­речисленных видов аутосексуальной активности над последним. Однако во время психоаналитических сеансов в процессе вос­создания картины ранней детской сексуальности взрослые па­циенты обычно делают акцент именно на мастурбации. Несмот­ря на то что эпизоды ранней аутоэротической практики иногда все же оживают, они редко могут сравниться по яркости и своей патогенной значимости с памятью о мастурбации, вокруг кото­рой сосредоточиваются Эдипов комплекс, кастрационные фан­тазии и чувство вины, связанные с ней. Мы допускаем, что у наших «бездомных» и практически не испытывающих к кому-либо эмоциональной привязанности детей такие виды активно­сти, как раскачивание, отчасти — сосание пальца, и отчасти — кожный эротизм (выражающие нарциссическую направлен­ность, а не проявление ориентированного на внешний объект либидо), могли быть развиты гораздо сильнее. Однако остается вероятность того, что фаллическая мастурбация, как наиболее поздно проявляющаяся форма аутоэротичности, как бы «пред­ставляла» все предыдущие и «прикрывала» высокую эмоцио­нальную значимость всех других видов активности, которые являлись ее эквивалентами на ранних стадиях развития.

Различия в хронологии

Некоторые другие моменты, согласно нашим наблюдениям ока­завшиеся в противоречии с принятыми в психоанализе по­ложениями, касались хронологии. Зависть к пенису, которая согласно нашим ожиданиям должна была возникнуть у дево­чек в фаллической фазе, проявилась с неистовой силой (в со­ответствии с некоторыми нашими записями) в период между 18 и 24 месяцами. В этих случаях катализатором могли быть условия физической интимности между мальчиками и девоч­ками, которые имеют место в приюте, где существуют неогра­ниченные возможности наблюдать, как других детей купают, одевают, сажают на горшок и т. д. Сложнее объяснить, почему в некоторых случаях маленькие дети демонстрируют опреде­ленные реакции отвращения до приучения к туалету, так же как и проявления стыда задолго до того, как они сталкиваются с эксгибиционизмом.

230 Роздал IV. Развитие ребенка

Новые проблемы, предложения, впечатления

Проявления «аутоагрессии»

Как сообщалось в работе «Дети без семьи», мы часто имели воз­можность наблюдать привычку, которая встречается у детей на втором году жизни, а именно «стучание головой». Дети, которые страдают этим недугом, ударяются головой о твердые предме­ты (спинка кровати, пол и т. д.), находясь в состоянии фруст-рации или бессильной злобы. В некоторых случаях эти прояв­ления бывают умеренными, однако в других случаях эта при­вычка достигает значительной и даже опасной интенсивности.

Хотя явление хорошо знакомо матерям и педиатрам и встре­чается в условиях абсолютно нормального семейного окруже­ния, гораздо чаще его можно наблюдать в условиях детских уч­реждений, где неизбежны случаи тяжелой депривации и где оно распространяется, как инфекция, от одного ребенка к другому.

В этом явлении есть нечто общее с аутоэротическими про­явлениями (такими, как укачивание), а именно ритм, который может привести к кульминационному моменту, хотя в случае со «стучанием головой» это момент саморазрушительный. По­скольку пока не было выдвинуто аналитического объяснения этой причиняющей ущерб привычке, наблюдатели предположи­ли, что ее можно расценивать как раннее поведенческое прояв­ление склонности к агрессии и разрушению, направленным про­тив себя, то есть агрессивный эквивалент аутоэротизма.

Если эта интерпретация найдет аналитическое подтвержде­ние в будущем, это явление может занять важное место в ана­литической теории как одно из редких проявлений тенденции к разрушению в чистом виде.

Игровой половой акт при отсутствии возможности наблюдать первичную сцену; Эдиповы реакции без переживания Эдипова комплекса;

проблема врожденных установок

Наиболее интересные данные, полученные в приюте, касаются детских игр, которые любой психоаналитик с первого взгляда определил бы как результат подражания сцене физической близости, подсмотренной в спальне родителей. И это несмотря

Метод наблюдения в исследовании развития детей 23 1

на то, что дети попали в приют прямо из родильного дома в де­сятидневном возрасте и с тех пор проживали там постоянно без связи со своими семьями; они никогда не видели своих роди­телей наедине друг с другом и не были знакомы с обстановкой спальни, у них никогда не было возможности наблюдать ин­тимные отношения взрослых. Поскольку также следует исклю­чить влияние внешних раздражителей, можно предположить, что игра такого рода является выражением врожденной, изна­чально сформированной, инстинктивной установки, — вывод, который, оказавшись верным, подвергнет сомнению некоторые положения аналитических реконструкций сцен коитуса, наблю­даемых детьми в раннем возрасте.

В работе «Дети без семьи» мы уже сообщали об интересных данных, полученных при наблюдении мальчиков во время пере­хода от анальной к фаллической фазе. В это время, характери­зующееся полным изменением их поведения по отношению к лицам, заменяющим им мать, они демонстрировали мужские ка­чества и покровительственное, часто властное, иногда снисходи­тельно нежное отношение к женщине — отношение, которое при нормальных условиях неизменно расценивается как подража­ние отцу и стремление идентифицировать себя с ним. Эти дети жили без отцов и в данном случае не имели возможности наблю­дать отношение отца к матери. Конечно, мы не можем полнос­тью исключить возможность стимуляции этого процесса извне в результате случайных наблюдений поведения других мужчин.

Предположение о существовании у ребенка врожденных, изначально заданных установок, которые не формируются, а лишь стимулируются, получают толчок к развитию в процес­се жизнедеятельности, было выдвинуто в результате серии на­блюдений, обнаруживших готовность детей приспосабливать­ся к эмоциональным условиям семейной жизни.

Мы обнаружили, что для маленького ребенка совсем не без­различно, попал ли он в общество детей из семейного окруже­ния, к которому он привык, или события в его жизни развива­лись в обратном направлении, и он был помещен в семью пос­ле того, как провел первые годы жизни в среде детей. В первом случае ему требуется много времени (недели, а то и месяцы) на адаптацию к условиям группы, при этом социальные реакции

232 Раздел IV. Развитие ребенка

усваиваются постепенно в результате тяжелого процесса при­обретения жизненного опыта.

В другом случае, когда маленький ребенок (до наступления латентного периода) оказывается в семейной среде в результате усыновления или временно гостит там (так называемое «проб­ное» пребывание), он может проявить семейные отношения в течение нескольких дней, без всякого подготовительного перио­да. Можно привести наш наиболее наглядный в этом отноше­нии пример. Мальчик в раннем возрасте попал в наш приют, я никогда не знал своей (и никакой другой) семьи и в возрасте двух с половиной лет приехал погостить к людям, собирающим­ся его усыновить. Его предполагаемые родители были любящей парой, жаждущей усыновить ребенка. На второе или третье утро во время завтрака, когда мужчина поцеловал свою жену перед уходом на работу, в мальчике вдруг вспыхнула Эдипоза рев­ность и он постарался «разлучить родителей». При прочих рав­ных условиях ребенку потребовался бы по крайней мере год, чтобы сформировать соответствующие групповые реакции, сравнимые по эмоциональной силе и адекватности.

Развитие эго и суперэго в условиях группы

Наблюдения группы малышей в возрасте от одного до двух лет привлекли наше внимание к разнице развития эго и суперэго у детей под влиянием любви к родителям и идентификации с ними или в случае проживания в сообществе детей одного с ними возраста, на основе постоянной необходимости поддер­живать свой статус и существование в группе. Из более чем ис­черпывающего материала, частично уже опубликованного, ясно, что не остается сомнений в том, что социальные реакции, огра­ничение в немедленном удовлетворении инстинктов, адапта­ция к принципу реальности могут достигаться в обоих случаях. Остается открытым вопрос, ответ па который может быть полу­чен в результате будущей работы, являются ли социальные ре­акции, полученные в группе, не более чем установками эго, или же они включены в структуру личности, чтобы сформировать часть суперэго, которая, в соответствии с существующими в па-стоящее время знаниями, строится на базе эмоциональных свя­зей с родителями и идентификации, которая вытекает из этого.

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 233

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами¹

Студент-медик, знакомящийся с новорожденным с целью на­блюдения и изучения его психического развития, может найти этот опыт очаровательным и захватывающим. С другой сторо­ны, он может быть разочарован — наблюдать за младенцем в течение первых дней и недель жизни, не зная, на что обращать внимание, утомительно и тяжко. Студентам необходимо как определенное руководство в выборе направления наблюдений, так и помощь в организации записей и классификации выяв­ленных при наблюдении данных. Во-первых, они должны по­нять, что объект их наблюдений ограничен по своей природе. Подобно тому как, традиционно начиная изучение медицины в анатомическом классе, студент имеет дело с человеческим телом, но не разумом, так же, наблюдая новорожденного, он ви­дит лишь тело, не имеющее разума. Важнейшее различие состо­ит в том, что это тело изобилует проявлениями жизни. Наблю­дая и вникая в эти проявления по отдельности и в их взаимо­действии друг с другом, мы обнаружим первые проблески психической деятельности ребенка.

Задача студента облегчается тем, что первые жизненные проявления очень просты. Младенец спит, просыпается, кри­чит, улыбается, размахивает ручками и ножками, ест, осво­бождает мочевой пузырь и кишечник — все эти процессы лег­ко распознаваемы. Следя за ними, наблюдатель вскоре научит­ся различать два основных противоположных состояния, как бы регулирующих эту деятельность. Первое — это состояние покоя и умиротворенности, когда, кажется, с младенцем ниче­го не происходит, его спокойное тельце не посылает в окружаю­щий мир никаких сигналов и не проявляет к нему никакого особого интереса. Во втором состоянии тот же младенец демон­стрирует телесное беспокойство, кричит, испытывая очевидный

' Статья, опубликованная в журнале «Психоаналитическое изучение детей» (1953).

Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. I.M., 1999. С.259-272.

234 Раздел IV. Развитие ребенка

и определенный дискомфорт, огорчение или боль. Мы долж­ны понять, что младенец ведет себя так, находясь под влияни­ем некоторой потребности, которая может быть потребностью в еде, сне, комфорте, необходимостью сменить мокрые пелен­ки на сухие, согреться либо ликвидировать источник громко­го звука или слишком яркого света; перевозбудивших его слух и зрение.

Кроме того, нетрудно проследить взаимосвязь этих двух состояний. Младенец не может сам справиться со своими по­требностями. Ему требуется, чтобы кто-то другой, будь то мать, или няня, или сам студент, проводящий наблюдения, удовлетворил их. То есть накормил, успокоил, переодел малы­ша, устранил то, что раздражает его. Как только это произо­шло, нараставшее в тельце младенца болезненное напряжение немедленно сменяется чувством облегчения. Крик сменяется улыбкой, беспокойство — умиротворением, возбуждение — сном. Наблюдателю ясно, что этому ребенку стало комфорт­но, что его состояние нужды сменилось чувством удовлетво­ренности. Регулярно наблюдающие за такими событиями сту­денты вскоре уже не смогут спутать между собой эти два со­стояния или настроения младенца. Они научатся мгновенно различать, удовлетворен младенец или нет, испытывает он удовольствие или боль, усиливающееся или спадающее на­пряжение, наличие или отсутствие раздражающей стимуля­ции. Наблюдатели, освоив это базовое различение, тем са­мым сделают свой первый шаг в изучении младенческого по­ведения.

За этим следует второй шаг. Наблюдателю придется на­учиться различать не только наличие или отсутствие потреб­ностей (= телесных напряжений), но и отличать проявления одних потребностей от других. Это более сложная задача. Не­зависимо от характера потребностей и вызываемых ими внут­ренних напряжений младенец реагирует на них криком. Крик — сигнал того, что он чувствует голод, телесную боль, диском­форт, одиночество. И если интенсивность переживания прояв­ляется в интенсивности плача, то характер того, что требуется для удовлетворения младенца, будь то пища, комфорт, сопри­сутствие или же нечто иное, не столь очевиден.

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 235

С другой стороны, там, где хорошо обученный объективный наблюдатель может ошибаться, нетренированная, но заботливая мать точно определит желание ребенка. Ее тонкий слух, разли­чающий, казалось бы, совершенно однотипное хныканье, раз­вивается на основе ее тесной эмоциональной привязанности к младенцу. Для нее плач малыша, испытывающего боль, замет­но отличается от плача уставшего или голодного ребенка. Опыт­ные няни имеют подобные навыки, а также, в условиях сегод­няшнего обучения, и молодые наблюдательные медсестры. То, что для внешнего наблюдателя не более чем неопределенное проявление какого-то дискомфорта в теле младенца, для них оказывается разнообразием условий, требующим разнообразия действий. Это может быть крик испуганного младенца, которо­го надо приласкать и утешить, прежде чем он сможет заснуть;

или же нужно как-то облегчить ему боль в животике или зуб­ную боль; или прервать приступ безысходного отчаяния, овла­девший ребенком; может быть также, что его плач — всего лишь свидетельство состояния усталости, которое перейдет в тихий сон без какого-либо постороннего вмешательства. Студенту может показаться невероятной эта способность знающей жен­щины понять переживания младенца, но он легко может найти аналогичные примеры в собственном опыте. Например, гордый владелец сверкающего автотранспортного средства никогда не перепутает зловещий стук в моторе с поверхностным дребезжа­нием шасси. Случайный пассажир слышит просто шум, кото­рый для знатока является понятным языком, сигнализирую­щим о тех или иных неисправностях в механизме машины. Мать понимает этот первый язык младенца и отвечает ему. Чтобы поучиться таким же образом понимать его, студенту-медику, наблюдающему младенца, вероятно, придется развить в себе такое же личное эмоциональное отношение к ребенку или по крайней мере проявить глубокий интерес к этому малы­шу и желание познакомиться с младенческими проявлениями.

Я так подробно останавливаюсь на необходимости этого конкретного различения в связи с современными изменения­ми в представлениях об уходе за младенцем. В значительно менее психологическую доаналитическую эру было принято, основываясь только на органических потребностях младенцев,

236 Раздел IV. Развитие ребенка

придерживаться жесткого расписания кормлений, с промежут­ком в три или четыре часа. Строгое соблюдение этих правил недавно уступило место более гибкому порядку кормления, бо­лее приближенному к субъективным желаниям ребенка. В ря­де стран, особенно в Соединенных Штатах, это привело к ре­волюционному изменению — так называемому кормлению по требованию, отрицающему любые графики кормления и пола­гающемуся исключительно на проявление младенцем потреб­ности в пище. При этом ничего не говорится о том, что успех ,, этого метода полностью зависит от правильного понимания сигналов, поступающих от ребенка. Несомненно, что, накор­мив, младенца можно умиротворить, даже если его беспокой­ство не было вызвано голодом. Но кажется недальновидным с младенчества приучать ребенка к использованию еды для удов­летворения других потребностей. Кормление по требованию должно рассматриваться в его самом строгом смысле, то есть осуществляться только тогда, когда младенцу требуется имен­но еда и ничего более.

Успешно достигший этой стадии понимания студент полу­чит возможность наблюдать, как в маленьком тельце младенца зарождаются начала разума и мышления. Для большинства сту­дентов это будет впечатляющий и крайне важный для всей их будущей медицинской карьеры опыт. Им раскроется вся сила и мощь человеческого разума, структурная сложность и значи­мость его функционирования, тесная взаимосвязь мышления с телесными функциями и потребностями.

Что происходит в психике новорожденного и младенца, до сих пор открытый вопрос, в последние годы все более активно обсуждаемый многими авторами. Некоторые психоаналитики приписывают новорожденным сложные психические процес­сы, разнообразные чувства и эмоции, сопровождающие действия различных стимулов, и, более того, сложные реакции на эти сти­мулы и эмоции, такие например, как чувство вины. Другие, и в их числе автор, считают, что внутренний мир ребенка первых дней жизни состоит преимущественно из двух контрастных ощу­щений удовольствия-боли. Боль возникает под влиянием потреб­ности тела (или внешних раздражителей), удовольствие — при удовлетворении потребности (или устранении раздражителя).

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 237

Благодаря силе этих ощущений и их контрастной природе мла­денец превращается в то, что он будет позже чувствовать как свое это.

Мы представляем, что это превращение происходит в пси­хике ребенка следующим образом. Регулярно повторяющийся опыт удовлетворения учит младенца тому, что именно прино­сит удовольствие. Например, после того как малыша накорми­ли несколько раз, следствием этого опыта становится возник­новение у него ранее отсутствующего образа утоляющей голод пищи. И в дальнейшем, как только появляется голод, немед­ленно возникает образ желаемой пищи. Голодный ребенок бу­дет видеть мысленную картинку молока, или мамы, несущей молоко, или материнской груди, или бутылочки, наполненной молоком. Голод и эти образы утоляющих объектов и процедур останутся неразделимо связанными между собой. Воображе­ние такого рода (многими авторами называемое «фантазией») рассматривается как первый этап психического функциониро­вания.

С другой стороны, голодный младенец своеобразно ведет себя по отношению к своему воображению. Поскольку он уже много раз обнаруживал, что реальное появление матери или ее груди ведет к удовлетворению желудка, он ожидает от своего мысленного представления о ней такого же результата. Но, ко­нечно, этого не происходит. Воображаемый образ, галлюцина­ция груди или матери, не приносит удовлетворения. Потреб­ность не будет удовлетворена до тех пор, пока не будет подан сигнал бедствия и не появится реальная помощь. Часто стал­киваясь с таким опытом, младенец учится различать внутрен­ний образ и восприятие реальности внешнего мира. Эта новая способность различать восприятие реальности, с одной сторо­ны, и внутренние мыслительные образы — с другой, одно из наиболее значительных достижений в психическом развитии ребенка. У старших детей и взрослых в норме не возникает трудностей в суждениях о том, порождено ли то, что они видят, восприятием реальности или же появилось в сознании, под воздействием потребности. Они исследуют реальность и рас­познают творения фантазии как нереальные, и без этой способно­сти нормальная жизнь была бы невозможна. С другой стороны,

238 Раздел IV. Развитие ребенка

это умение может быть утеряно под влиянием серьезной пси­хической болезни. Студенту-медику будет полезно в будущем помнить, что галлюцинации психотических пациентов имеют ту же структуру, что и галлюцинаторные образы молока или матери у младенцев, от которых они ожидают удовлетворения, предоставить которое может лишь реальное окружение.

Между тем реакции ребенка на переживания удовольствия-боли претерпевают дальнейшие изменения: он теперь помнит то, что происходило ранее. Наблюдатель заметит, что в состоя­нии неудовлетворенной потребности младенец теперь действу­ет согласно прошлому опыту. Например, в опыте малыша за по­явлением бутылочки следовало удовлетворение; поэтому он начинает поворачиваться в сторону этого приносящего удов­летворение объекта. Он знает, что вызывает боль, и отворачи­вается в сторону. Согласно опыту, крик влечет появление ма­тери и, кажется, способен превращать внутренний образ мате­ри в ее реальное присутствие. Это придает его крику новый оттенок преднамеренности. Опытный наблюдатель заметит соответствующие изменения в плаче младенца. Из простого проявления страдания он становится мощным инструментом или оружием, которое ребенок может использовать для изме­нения и управления происходящим в его окружении.

Студенту, ведущему наблюдения, полезно проследить за ре­акцией ребенка на появление и исчезновение матери. Взаимо­действие младенца с его окружением не должно интерпретиро­ваться по меркам взрослых. Хотя наблюдатель видит младенца как самостоятельный организм, он должен понять, что сам мла­денец все еще не имеет четкого представления о своих границах и не вполне понимает, где начинается окружающий его мир. Строя первый внутренний образ себя, младенец следует един­ственно важному в его жизни принципу — принципу удоволь­ствия. Поэтому он рассматривает как часть себя все, что при­ятно и удовлетворяет его, и отвергает как чуждое ему все бо­лезненное и неприятное. В соответствии с этой инфантильной формой разделения (мира на «себя» и окружающую среду. — Пер.) мать, будучи «приятной», рассматривается младенцем как важная часть себя. Студент, наблюдающий за младенцем на ру­ках у матери, заметит, что малыш не делает различий между ее и

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 239

своим собственным телом. Он играет с материнской грудью, ее волосами, глазами, носом точно так же, как он играет со своими собственными пальцами, ножками, исследует свою ротовую по­лость. Он настолько удивлен и возмущен тем, что мать отошла от него, как будто он потерял часть своего собственного тела. Только через болезненный опыт, периодически теряя свою мать, ребенок постепенно в течение первого года жизни научается тому, что большая часть доставляющего удовольствие выстро­енного внутри него образа вовсе не является его собственной. Часть этого образа отделится от него и станет его окружением, в то время как другие части останутся с ним навсегда. Наблюда­тель может видеть нарастающие проявления того, что младенец учится распознавать истинные пределы и границы своего соб­ственного тела. На самом деле первый внутренний образ, кото­рый человек получает о себе, есть образ его собственного тела. В то время как взрослые думают в терминах «Я» («self»), младен­цы думают, или скорее чувствуют, в терминах тела.

Наблюдатели должны быть подготовлены к тому, что такие достижения, как дифференциация себя и окружения, даются малышу нелегко. Архаизмы будут сохраняться, иногда под ви­дом игры, и проявляться впоследствии, уже после того как ос­новные понятия о собственном теле крепко укоренятся в созна­нии ребенка. Например, на втором году жизни дети все еще могут иногда вести себя так, будто их тело и тело матери суть одно. Ребенок, который любит сосать свой палец, вдруг внезап­но возьмет палец матери и начнет сосать его либо, наоборот, положит свой пальчик в мамин рот. Или в процессе кормления возьмет ложку, накормит маму и затем будет по очереди кор­мить ее и себя. Матери принимают эти знаки как первые про­явления щедрости, каковыми они на самом деле не являются. Это поведение исчезнет, когда малыш перестанет путать свое тело и тело матери. В целях наблюдения и понимания будет полезно обнаружить такие инфантильные модели поведения сохраняющимися на втором году жизни и даже позднее, когда развивающиеся способности ребенка к общению уже не остав­ляют сомнений относительно их значения и намерения.

Но и в то время, пока границы «Я» ребенка все еще расши­рены и неопределенны, наблюдатель не может не поражаться

240 Раздел IV. Развитие ребенка

все улучшающимся порядком, устанавливающимся в сознании ребенка. Диффузные ощущения младенца постепенно объ­единяются и образуют организованный опыт. Удовольствие, боль, голод, удовлетворение, комфорт, дискомфорт перестают хаотично сменять друг друга, возникая под воздействием не­посредственной потребности и исчезая с ее удовлетворением. Младенцы подтверждают народную мудрость, гласящую, что у малого дитя смех и слезы живут рядом. Младенец может во время плача вдруг засмеяться, или улыбнуться, или хихикнуть;

; только что вовсю улыбаясь, внезапно расплакаться из-за пус­тяка. Предвкушение удовольствия и ярость, гнев, сильное вол­нение могут выражаться почти одновременно. У наблюдателя создается впечатление, что каждая эмоция подчиняется своим собственным правилам, не взаимодействуя с другими. Что бы ни произошло, за этим следует определенная реакция. То, что, казалось бы, пройдет незамеченным, складывается в опыт.

Внутренняя интеграция восприятий, ощущений и реакций с ростом ребенка становится все точнее и мощнее. И именно она во второй половине первого года жизни младенца превращает то, что было более или менее диффузной рассеянной мозговой дея­тельностью, в первичную организацию зарождающейся лично­сти. Центральный момент осознания возникает, когда опыт на­чинает накапливаться и использоваться, когда конфликтующие чувства встречаются и смягчают друг друга. Начинают наблю­даться различения не только между удовольствием и неудоволь­ствием, но и между «это» и «другие», действительное и вообра­жаемое, знакомое и неизвестное, и даже самые начала дифферен­циации между прошедшим, настоящим и ближайшим будущим временем. Теперь можно ожидать от младенца, что он будет узна­вать наблюдателя, если тот появляется достаточно часто. Также у него начинает проявляться познавательный интерес и взаи­модействие с окружающей средой без принуждения со сторо­ны ищущей удовлетворения потребности.

Вот примерно к этому приведут студента наблюдения за функционированием ребенка первого года жизни.

Если вследствие вышесказанного у вас возникло ощущение, что студенту в сто наблюдениях не нужно уделять внимание матери, то это лишь потому, что я описывала деятельность

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 241

самого младенца и принимала мать как данность. Ее присут­ствие столь существенно для малыша, что наблюдателю, да и самому ребенку, трудно представить жизнь без нее. В отличие от большинства животных, научающихся обеспечивать себя вскоре после рождения, человеческий детеныш — полностью зависимое существо. Много месяцев пройдет, прежде чем он сможет захватывать в ладошку твердую пищу и отправлять ее в рот. Его придется кормить жидкой пищей из соски в течение почти всего первого года жизни. Кто-то должен быть рядом с ним и поворачивать его на бочок с одной стороны на другую в первые недели и месяцы жизни, затем — сажать его и уклады­вать в постель. Он бы беспомощно лежал в моче и экскремен­тах, если бы никто не заботился о его чистоте и перемене белья. При отсутствии материнской или медицршской заботы младе­нец умирает, поскольку никакая внешняя необходимость не может научить его удовлетворять собственные потребности в этом возрасте. Таким образом, мать как кормилица и младенец как зависимый от нее рассматриваются как неразделимая пара, неразделимая в самом прямом смысле слова. За исключением времени сна младенец вряд ли будет спокоен, оставшись в оди­ночестве. С другой стороны, для внешнего наблюдателя это постоянное присутствие матери и ее забота в значительной сте­пени искажают картину и реальный объем потребностей мла­денца. Ведь это ее задача — снижать напряжения сразу же пос­ле их проявления и давать удовлетворение прежде, чем потреб­ность в нем достигнет высшей точки. Поэтому малыш, о котором хорошо заботятся, выглядит для окружающих «малотребова­тельным». И наблюдатель не сможет не заметить, что такой же ребенок у матери, допускающей невыполнение этих требова­ний, нуждается то в одном, то в другом с утра до вечера, давая окружающим передышку только на время собственного сна.

Удовлетворенность матери своим малышом может, далее, заслонить от наблюдателя тот факт, что этот младенец на самом деле весьма неблагодарен: он питает интерес к своей кормили­це, лишь когда ему что-нибудь требуется. Когда он полностью удовлетворен, не голоден, у него ничего не болит, ему не холод­но и вообще его ничто не беспокоит, он, фигурально выража­ясь, поворачивается спиной к своему окружению и засыпает.

244 Раздел IV. Развитие ребенка

нет груди или бутылочки с молоком; это, разумеется, не удов­летворит его голод, но вызовет приятные ощущения в ротовых рецепторах. Когда рядом нет матери, ласкающей тельце ребен­ка, его собственная возня, потирание и почесывание кожи, ушек, любых частей тела вызывают эротические ощущения кожи и доставляют удовольствие. Потирание и надавливание половых органов вызывает эротическое удовлетворение (удов­летворение мастурбационного типа\ аутоэротическое удовлет­ворение \ эротическое самоудовлетворение). Когда мама не покачивает малыша, раскачивающиеся ритмические движения могут осуществляться и без ее помощи. Любой наблюдатель, в течение определенного времени и без предубеждений следя­щий за малышом, обнаружит, что это побуждение доставлять себе своими собственными усилиями разнообразные приятные эротические ощущения, исключительно при помощи своего собственного тела (даже если иногда и используются некото­рые предметы, такие, как уголок одеяла, подушка, пустышка и пр.), играет значительную роль в жизни каждого младенца.

Как объективные внешние наблюдатели, мы могли бы ожи­дать, что матери, врачи, сиделки будут приветствовать эти ма­лые проявления самостоятельности младенца, столь зависимо­го в других отношениях. Довольно любопытно, что этого никог­да не происходит. Медики с неодобрением относятся к сосанию пальца, виня его в деформации челюстей младенца или же ис­кривлении зубов. Мастурбационная активность на коже и ге­ниталиях в доаналитическую эпоху обычно рассматривалась как угрожающее проявление раннего полового развития. На ритмические раскачивания смотрят с подозрением, как на воз­можные предвестники аутических тенденций. Мы знаем сегод­ня, что это осуждение обусловлено тем, что вся эта деятельность является первыми действительными проявлениями детской сексуальности; кроме того, они представляют форму сексуаль­ного удовлетворения, которую с точки зрения взрослого мож­но назвать извращением. Но это еще не все. Наблюдатели, на­ходящиеся в хорошем контакте с матерями младенцев, заметят, что, даже когда преодолен страх перед детской сексуальностью, как это уже произошло во многих случаях, все же сохраняются определенные опасения, касающиеся стремления младенцев

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 245

к аутоэротическому удовлетворению. Кажется, что бессозна­тельно матери очень ценят себя как единственный источник удовольствия для своего ребенка. Ребенок, доставляющий сам себе удовольствие, — это независимый ребенок, и независим он в той степени, в которой он прибегает к этому. Мать смутно чувствует; что он становится менее подвластен ее влиянию и руководству. И несмотря на советы врача или психолога-кон­сультанта, матери склонны противоборствовать сосанию паль­ца, раскачиванию, мастурбации и т. д. Войну, которую они, не­сомненно, проиграют, поскольку, буквально говоря, как ни свя­зывай ручки и ножки младенцу, воспрепятствовать в поиске этих совершенно законных, природой определенных инфан­тильных удовольствий не удастся.

Во время наблюдений студентам будет полезно периодиче­ски сопоставлять свои записи для сравнения темпов развития младенцев. Не все дети проходят через одни и те же этапы раз­вития в одно и то же время. Есть определенные пороги, кото­рые должны быть достигнуты и пройдены в течение первого года жизни. Когда именно это произойдет, зависит в каждом от­дельном случае от взаимодействия конституциональных факто­ров и влияний окружающей среды. Все младенцы проходят этап, когда их жизнь определяется единственной альтернати­вой: боль — удовольствие. Они должны в течение первого года жизни научиться воспринимать и распознавать реальность, развить память и создать внутренний образ своего тела как ос­нову будущей личности. Основываясь на опыте физического удовлетворения, их чувства должны обратиться к матери и по­родить привязанность к ней. Если они прошли эти основные ступени, их можно назвать успешными младенцами. Коорди­нированные движения и речь появятся следом.

242 Раздел IV. Развитие ребенка

Как только нужда будит его, он становится очень внимателен к матери, как бы спрашивая: «Где же моя кормилица? Здесь ли ты, чтобы дать мне то, что я хочу?», страдая', если мать отсут­ствует в этот момент.

Тщательное наблюдение за младенцем в течение его перво­го года жизни открие т студенту постепенное превращение взаи­моотношений матери и ребенка из отношений эгоистических, жадных, эгоцентрических со стороны ребенка в более взрослую привязанность одного человеческого существа к другому. Это превращение состоит из нескольких изменений, которые удоб­но рассматривать как целое. Ситуация, при которой лишь дав­ление потребности вызывает у ребенка внутренний образ ма­тери, угасающий, как только удовлетворение было получено, постепенно преображается. Теперь образ матери сохраняется постоянно, собирая в себе весь позитивный опыт с ее участи­ем, и становится все более точным и значимым. Ребенок стро­ит на основе этого собирательного опыта то, что мы называем его первой истинной любовной привязанностью. Это новое отношение к матери сохраняется и в дальнейшем, надежно фиксируясь в его психике и оставаясь относительно стабиль­ным независимо от изменяющихся состояний потребности и удовлетворенности его тела. Безукоризненно выполняя роль кормилицы, не допуская несвоевременных отлучек и не позво­ляя себе увлекаться другими людьми, делами, личными инте­ресами, мать тем самым дает младенцу возможность установ­ления и сохранения в будущем постоянной и крепкой привя­занности к матери. Постоянство этой привязанности будет служить крепкой основой для формирования и развития в дальнейшем подобной привязанности к отцу, братьям и сест­рам и, наконец, к другим людям, не являющимся членами се­мьи. Если же мать относится к своей обязанности кормилицы равнодушно или часто позволяет другим людям заменять ее, переход от эгоистической «любви желудка» к искренней креп­кой любовной привязанности будет происходить медленнее. Младенец может чувствовать себя незащищенным и слишком беспокоиться об удовлетворении своих потребностей, чтобы уделять достаточно внимания человеку или людям, которые о нем заботятся.

Некоторые замечания о наблюдении за младенцами 243

Для студента-медика, будущего врача или психиатра, будет полезно зафиксировать в своем сознании эти два этапа разви­тия младенческой привязанности: эгоцентрические, непосто­янные взаимоотношения и превосходящие их, но из них же и вырастающие прочные стабильные взаимоотношения. Хотя в

нппмр ялпппкнм

ЕрВЫИ ;

, следы

его могут при определенных обстоятельствах проявиться в даль­нейшей жизни. Тяжелая физическая болезнь может быть од­ним из таких обстоятельств. Оказавшись «беспомощным, как дитя», больной сосредоточивается на потребностях своего стра­дающего тела точно так же, как и младенец; его отношение к сиделкам, врачам, ухаживающим за ним родственникам может стать очень похожим на младенческую зависимость от матери, кода настоятельные требования сменяются периодами безраз­личия, как только достигается относительный телесный ком­форт. Кроме того, встречаются люди, сохраняющие «инфан­тильность» во взаимоотношениях в течение всей своей жизни. Не достигая постоянства в любви, они часто меняют партнеров в зависимости от «требований момента». Будучи зависимыми от каждого партнера и от получаемого от партнера удовлетво­рения, они тем не менее концентрируются на своих собствен­ных желаниях, практически не уделяя партнеру внимания. Они эмоционально глухи, подобно младенцу, не выражая никакой ответной любви. В то время как эта примитивная форма детс­кой зависимости ведет к асоциальному развитию, второй этап стабильной любовной привязанности к матери представляет замечательный фундамент для социальной адаптации.

Наблюдая за развитием привязанности ребенка к матери, мы встречаемся со следующим интересным явлением, которое позволит нам уточнить предыдущее утверждение. Обсуждая телесные потребности, мы заключили, что младенец не может самостоятельно удовлетворить их. Теперь мы отметим, что из этого правила есть исключения. Действительно, младенцу при­ходится полагаться на мать в вопросах чистоты, пищи, регуля­ции температуры и положения тела, но при этом немаловажно, что он может доставлять себе определенное удовольствие само­стоятельно, заменяя отсутствующую мать какой-либо частью своего тела. Он может сосать свой большой палец, если рядом

248 Роздел V. Детская психопатология

Обманчивость явной симптоматологии¹

Аналитики всегда гордились тем, что занимаются терапией, направленной на конфликты и стрессы, лежащие в основе сим­птомов пациента и скрытые в его личности. Этот подход не­избежно вводит их в противоречие со стремлением взрослых невротиков, подвергающихся анализу, лишь облегчить стра­дания, вызываемые болезненной тревожностью и уродливы­ми навязчивыми идеями, и считающих только эти цели заслу­живающими исследования. То же и с родителями маленьких пациентов, которые заинтересованы лишь в ликвидации беспо­коящих их проблем поведения ребенка и полностью игнорирую­щих патологические изменения в развитии, пока они не про­являются в тревожащих их событиях.

Действительно, ни взрослые невротики, ни родители не об­ладают знаниями аналитиков об обманчивой природе явных симптомов. Они не имеют представления ни о быстром пере­мещении тревожности с одних объектов на другие, не менее значимые, ни о легкости замены одного навязчивого стремле­ния другим. Поэтому они не могут понять, что симптомы — не более чем символы, показывающие, что в нижних слоях психики имеет место определенный беспорядок. Многие симптомы, ка­жущиеся без лечения неприступными и значительными, уди­вительно легко поддаются различным видам терапии. Но если принимаемые меры не достигают основ, место этих симптомов может быть почти мгновенно занято другим патологическим образованием, хотя и явно отличающимся от исходного, но вы­ражающим то же скрытое содержание и, возможно, столь же ухудшающим жизнь человека.

С другой стороны, в аналитическом подходе симптомы не принимаются в расчет лишь в рамках терапевтической техни­ки; что касается диагностической классификации, то здесь сим­птомы с точки зрения аналитиков сохраняют все свое значение. Определяется ли пациент как истерический или же фобический

Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. II. М., 1999. С. 201-225.

Обманчивость явной симптоматологии 249

субъект, страдающий неврозом навязчивости или находящий­ся в параноидальном состоянии, — это решается всецело на ос­новании проявленной симптоматики, то есть явных признаков телесных изменений, приступов тревожности, механизмов из­бегания, компульсивных действий, проекций и т. д.

Здесь налицо несоответствие между терапевтическим мыш­лением аналитика, которое метапсихологично, то есть ориенти­ровано на динамические, энергетические, генетические и струк­турные аспекты психического функционирования, и его диагно­стическим мышлением, опирающимся на описательные понятия и категории¹. Разница между этими подходами столь фундамен­тальна, что многие аналитики потеряли всякий интерес к диаг­ностике как несущественной и незначимой для их работы дис­циплине: Другие же стали рассматривать все аномалии своих пациентов как проявления сложного, причудливого, вариатив-ного человеческого поведения².

Но прежде чем принять такие нигилистские взгляды, пред­ставляется заслуживающей внимания попытка преодолеть рас­хождения этих двух подходов, используя для их связи сами симптомы во всем их разнообразии. В конце концов, почему классификация симптоматологии должна ограничиваться лишь перечислением и описанием, почему расследование динами­ческих конфликтов и генетического прошлого должно быть исключено из нее и зарезервировано для рассмотрения в ана­литической процедуре? Конечно, при таком подходе к класси­фикации неизбежно придется пожертвовать аккуратностью и последовательностью, присущими любой системе, базирую­щейся на феноменологии. Следует ожидать, что во многих слу­чаях между глубинными бессознательными структурами и яв­ными симптомами не будет взаимно однозначного соответствия. Первые, как показано в части 1 настоящей статьи, могут иметь разнообразные проявления; последние, как видно из части 2, являются следствиями ряда причин. Это не должно смутить

' Или в лучшем случае бессознательное содержание, обращенное в сознатель­ные символы.

² Выдающийся пример последнего — Карл Меннингер, известный своим осуж­дением всех психиатрических терминов и классификаций как незаконно на­рушающих человеческое достоинство пациентов, «обзывающих» их.

250 Раздел V. Детская психопатология

аналитика, но может обострить его диагностическую проница­тельность.

Описательный подход к симптоматологии еще менее при­емлем, когда мы имеем дело с психопатологиями детства. Как хорошо известно, для незрелой личности изолированные сим­птомы не могут достоверно указывать на какой бы то ни было тип глубинной патологии, а также быть ее мерой. Симптомы могут быть всего лишь реакцией ребенка на некоторые напря­жения, возникающие в процессе развития, и быть таким обра-i30M преходящими, исчезающими вместе с вызвавшей их фазой развития. Симптомы могут также представлять постоянное сопротивление каким-то угрожающим влечениям и быть пре­пятствием на пути дальнейшего развития. Другие симптомы, хотя и патологические по происхождению, но оказавшиеся тем не менее созвучными эго, сливаются со структурой личности ребенка до такой степени, что становится трудно отличить прояв­ления, ведущие к дальнейшим серьезным патологиям, от более или менее нормальных, устойчивых черт индивидуального ха­рактера. Эти различные классы симптомов будут стоять нарав­не в любой классификации, основанной на феноменологии.

Более того, если мы внимательно рассмотрим, что в дет­ских клиниках перечисляют под заголовком «направляющие симптомы», мы засомневаемся, всегда ли эти проявления за­служивают отнесения к симптоматологии, или же здесь термин «симптом» применяется в его собственном смысле. В таких списках собраны вместе реальные знаки или следы прошлых и настоящих патологических процессов, а также все, что вы­зывает жалобы родителей и детское беспокойство, как, напри­мер: плаксивость; нарушения питания, пищеварения и выде­ления; проблемы сна, дыхания, кожные раздражения; боли и недомогания; двигательные расстройства; необычное сексу­альное поведение; самоистязания; эмоциональные расстрой­ства, нарушения настроения и объектных связей; проблемы обучения и/или слабость других эго-функций: нарушения по­ведения, включая антисоциальные поступки; моральная не­разборчивость; плохая приспособляемость; неумение подчи­няться родительским требованиям или удовлетворять роди­тельским ожиданиям и т. д.

Обманчивость явной симптоматологии 251

Хотя перечисления такого рода обещают помочь в первона­чальной ориентации в вопросе и, по видимости, удовлетворя­ют непосредственные нужды клиницистов на этапе первично­го приема пациента, на деле они лишь мешают. Оставаясь на описательном уровне, не затрагивая генетических корней, ди­намических, структурных, энергетических совокупностей, та­кой начальный подход обескураживает аналитическое мышле­ние и блокирует пути точной диагностики вместо того, чтобы облегчать их. Последнее, но немаловажное замечание: такой подход не дает ключа к выбору адекватных терапевтических методов¹.

Такие феноменологические списки не содержат предостере­жения о том, что многие из перечисленных пунктов могут ге­нетически принадлежать к двум, трем и более аналитическим категориям. Нарушение поведения, например такое, как ложь, может происходить из уровня развития эго ребенка, то есть из незрелости личности, выражающейся в неспособности разли­чать реальность и фантазию, или обозначать задержку в овла­дении и совершенствовании этой важной эго-функций. Но так­же ложь может выдавать уровень и качество объектных отно­шений ребенка и выражать его страх наказания и потери любви. Как ложь-фантазия, она может быть признаком упорного отри­цания неприятной действительности, с полностью сохранен­ной функцией различения реальности. Как черта характера ребенка, она может обозначать слабость или неуспех функцио­нирования суперэго.

Нарушения выделительных процессов, такие, как сверхпро­должительное удерживание кала, может иметь причиной уяз­вимость пищеварительной системы (то есть быть психосомати­ческим); или может быть символом имитации и идентифика­ции ребенка с беременной матерью (истерическое); или может выражать его протест против неподходящих методов обучения туалету (поведенческое); может выражать фаллические сексу­альные потребности и фантазии анального уровня (навязчивые идеи).

' Это может быть объяснением того, почему во многих клиниках детям пред­лагается единственный вид лечения, например, еженедельная психотерапия.

252 Раздел V. Детская психопатология

Аналогично энурез может сигнализировать о простом нару­шении контроля в импульсивной личностной структуре' или представлять сложную комплексную реакцию на уровне зави­сти к пенису и страха кастрации.

Трудности обучения могут указывать на задержку развития или, напротив, на сдерживание н блокирование исходно непов­режденной интеллектуальной функции.

Аптисоциальные реакции, такие, как вспышки агрессии, мо­гут обозначать недостаточное слияние агрессии и либидо, или' ч недостаточный контроль за побуждениями импульсивного характера, пли грубую защитную реакцию против глубинных пассивно- фемининных наклонностей в явном стремлении маль­чика к мужественности.

Короче, явные симптомы могут проявляться одинаково, но сильно отличаться по скрытому смыслу и патологическому значению. Соответственно они будут требовать терапевтиче­ского вмешательства различных типов.

Идеальным решением для клинического аналитика, работаю­щего с детьми, была бы классификация симптомов, включаю­щая, с одной стороны, рассмотрение различных метапсихоло-гическнх аспектов, а с другой — содержащая связи и указания на общепринятые описательные диагностические категории. При этом очевидно, что ни одна комплексная система такого типа не приводит к быстрым, почти автоматическим выводам, к которым привыкли диагносты, остающиеся в феноменологи­ческих рамках. Чтобы такая новая симптоматологическая клас­сификация была плодотворной, необходимо тщательное изуче­ние личности ребенка уже на диагностической стадии, что дает возможность соотнести каждый симптом с уровнем развития, структурой, динамикой и т. д.

I. Собственно симптоматология

Как было отмечено выше, для первой попытки упорядочения клинического материала кажется полезным отделить симпто­мы, или признаки в узком смысле слова, от знаков тревоги

' Cm.J.J. Michaels (1955).

Обманчивость явной симптоматологии 253

и других причин обращения ребенка за диагностикой и лечени­ем. В этой ограниченной области становится возможным обоз­реть относящиеся к ней патологические процессы и связать с ними различные формы психических болезней, соответствую­щие им.

1. Симптомы, происходящие из первоначальной слитнос­ти соматических и психологических процессов: психосома-тика. В начале жизни, пока еще соматические и психологиче­ские процессы не отделились друг от друга, телесные ощуще­ния, такие, как голод, холод, боль и т. д., легко выплескиваются через психические каналы в форме беспокойства, неудоволь­ствия, гнева, ярости, так же как и любые психические недомо­гания выражаются соматическими расстройствами, проблема­ми питания, пищеварения, выделения, дыхания и т. д. Такие психосоматические реакции определены процессом развития в этом периоде жизни. Для последующих событий важно, какое именно телесное проявление получит индивидуальное пред­почтение, поскольку этот выбор вызовет усиление чувствитель­ности и уязвимости соответствующего органа или системы, на­пример, кожи, респираторной системы, желудочно-кишечного тракта, ритмов сна и т. д.

В норме легкость доступа психики к телу и наоборот умень­шается с развитием эго и открывающимися новыми, чисто пси­хологическими каналами выхода напряжений через действия, мысли, речь. С другой стороны, там, где этот доступ остается облегченным, он непосредственно отвечает за психосоматиче­скую симптоматологию, то есть астму, экзему, язвенные коли­ты, головные боли, мигрени и т. д.

Этот механизм также ответствен за формирование так назы­ваемой соматической податливости, которая в позднейших и более сложных симптомах истероидного комплекса облегчает превращение психических процессов в физические проявле­ния символического значения.

2. Симптомы, происходящие из компромиссных образова­ний между ид и эго: невротическая симптоматология. С тех пор как базовое психоаналитическое обучение происходит в области теории и терапии неврозов, аналитики чувствуют себя наиболее компетентными в специфической структуре невротической

254 Раздел V. Детская психопатология

симптоматологии. Фактически в отношении неврозов термин «симптом» стал синонимом эго, действующего посредником и находящего решения конфликтов между производными ид, с одной стороны, и другими, моральными или рациональными, требованиями, с другой стороны. Стал общеизвестным слож­ный путь образования симптома по линии опасность — тревож­ность — регрессия — защита — компромисс.

Получающиеся в результате структуры симптомов могут оказаться неприемлемыми для эго и вызывать дискомфорт и 4 душевную боль. Однако они могут быть принятыми, оказав­шись созвучными эго, и стать частью индивидуального харак­тера. Произойдет ли последнее, во многом зависит от структур­ных факторов, то есть от того, в какой степени элементы ид, эго и суперэго воплощены в итоговом симптоматическом резуль­тате. Это зависит также от готовности эго исказить себя при­нятием в свою структуру патологических проявлений. Послед­нее упомянутое решение — не иметь дела с симптомами как с не­ким чужеродным телом — часто выбирается детьми.

Поскольку формирование компромисса такого рода зависит от установленных границ между ид и эго, бессознательным и сознанием, мы не встретим невротических симптомов в не­структурированной личности, то есть в раннем детстве. Обра­зование невротических симптомов не происходит, пока эго не отделит себя от ид. Но при этом не требуется дожидаться, пока эго и суперэго станут двумя независимыми инстанциями. Пер­вые конфликты между ид и эго, а с ними и первые невротиче­ские симптомы, разрешающие эти конфликты, появляются в эго под давлением окружающей среды. Их вызывает не чувство вины перед внутренним суперэго, но угрозы со стороны вне­шнего мира, такие, как потеря любви, отвержение, наказание. Невротические проявления этой фазы истеричны по своей природе, если в них вовлечены области тела, имеющие ораль­ное или орально-агрессивное значение. Симптомы оказывают­ся в этом случае примитивной защитой от таких инстинктив­ных проявлений (двигательные нарушения, боли и недомога­ния, избирательность и причудливость в еде, тошнота). Они являются навязчивыми по характеру, поскольку защищают от анально-садистских влечений (первые проявления ком-

Обманчивость явной симптоматологии 255

пульсивной чистоплотности, аккуратности, избегание при­косновений).

С появлением и разрешением фаллических Эдиповых стрем­лений, с появлением суперэго как независимого источника чувства вины эти изолированные симптомы организуются в синдромы, формирующие известные детские неврозы. Это, на­пример, фобии (животных, врачей, дантистов, туалета, школы, и т. д.), а также настоящие неврозы навязчивости, содержащие повторения, ритуалы, церемонии, назойливые размышления, компульсивные действия. Уродливые подавления, эго-ограни-чения и тенденции к самоосуждению появляются в это время как характерные защиты против агрессивности.

3. Симптомы, происходящие из проникновения побужде­ний ид в эго. Невротическая симптоматология возникает толь­ко там, где не нарушена граница между ид и эго. Она может быть непрочной по ряду причин: эго может быть констнтуцио-нально слабым; стремления ид — конституционально усилен­ными; эго может быть повреждено и выведено из строя трав­матическими событиями или нарушением внутреннего рав­новесия на определенных стадиях развития. В любом случае результатом будет нарушение контроля за содержанием ид и вхождение элементов ид в структуру эго с разрушительными последствиями для последней.

Проникающие элементы могут являться частью первичных процессов функционирования и занимать место рационального вторичного процесса мышления. Соответствующие явные сим­птомы, такие, как нарушения памяти и мышления, бред, галлю­цинации, имеют большое значение при установлении диагноза и различении между неврозом и психозом. Проявляясь лишь частично, они являются критерием пограничных состояний между этими двумя диагностическими категориями.

Когда в эго проникают элементы влечений, итогом будут симптомы неконтролируемых (или недостаточно контролируе­мых) проявлений влечений без оглядки на реальность, что характерно для некоторых типов делинквентного и преступно­го поведения.

Сочетание этих двух видов утечки из ид порождают те угро­жающие типы аномального поведения, которые, с одной стороны,

256 Раздел V. Детская психопатология

выводят человека за пределы допустимого законом, а с другой стороны характеризуют его как психически больного и по этой причине освобождают от ответственности за его действия.

4. Симптомы, проистекающие из изменений в экономике либидо или направлении катексиса. Хотя формирование лю­бого симптома предполагает патологическое расстройство ди­намических и структурных аспектов личности, это может быть вторичным по отношению к деформациям структуры либидо и направления либидозного развития.

, Когда, например, чрезмерно усилен нарциссический катек-сис личности, соответствующими симптоматическими про­явлениями будет эгоизм, эгоцентричность, переоценка себя, вплоть до мании величия. Пренебрежение своим телом, само­уничижение, комплекс неполноценности, депрессивные состоя­ния, деперсонализация (в детстве) — симптомы при чрезмер­но ослабленном нарциссическом катексисе.

Направление катексиса может измениться трояко, с соот­ветствующей симптоматикой. Нарциссическое либидо может сместиться на тело, где увеличение катексиса специфических частей тела порождает ипохондрические симптомы. Объект­ное либидо может быть перенесено из внешнего мира, транс­формировано в нарциссическое и полностью катектировано на собственную личность. Или же, напротив, все нарциссичес­кое лчбидо добавятся к существующему объектному либидо, сконцентрируется на внешнем объекте любви с последующим приданием ему сверхзначимости, вплоть до полного эмоцио­нального подчинения.

5. Симптомы, проистекающие из изменения характера и на­правления агрессии. Изменения интенсивности, а также частые смены направления, с тела на психику, с себя на объект, и обрат­но, — то, что важно для симптоматологии в этом отношении.

Первые, количественные, изменения вызываются в основ­ном причудами в организации защит, в детстве — изменением качества действующих защитных механизмов, от грубо прими­тивных до крайне изощренных. Эти изменения определяют, доступны или недоступны необходимые агрессивные компо­ненты в эго-функционировании и сублимациях. Тип использу­емых от агрессии защит также ответствен за колебания между

Обманчивость явной симптоматологии 257

самоуничижительным поведением, соответствующим агрессии, обращенной на себя, и жестокими агрессивно-деструктивными вспышками против живых и неживых окружающих объектов.

6. Симптомы, происходящие из неоправданных регрес­сий. В нашей работе с детьми мы обратили внимание на не­который тип патологических проявлений, схожих с начальной стадией образования неврогических симптомов, но осгающих-ся недоразвитыми по сравнению с инфантильными неврозами. Они берут начало в фаллической фазе и вызываются тревогой и угрозой Эдипова и кастрационного комплексов с последую­щей регрессией к оральным и анальным фиксационным точкам.

В то время как при образовании невротического симптома эго отвергает такие регрессии, защищается от них, в этих слу­чаях они воспринимаются созвучными эго, принимаются им, то есть они не вызывают дальнейших конфликтов. В результате снижаются все аспекты функционирования личности (актив­ность влечений, деятельность эго). Соответствующая клини­ческая картина включает в себя инфантилизм и псевдодебиль-ность, сопровождающуюся пассивно-фемининными чертами у мальчиков, затянувшейся зависимостью, неэффективностью, плаксивостью и т. д.

7. Симптомы, вызванные органическими причинами. На­последок остались нарушения психических функций, имею­щие органическое происхождение, такие, как повреждения моз­га в пренатальном периоде или при родовой травме, или в ре­зультате позднейших воспалительных процессов или травм. Широкий спектр симптомов, таких, как задержки развития, проблемы передвижения, нарушения речи, слабоумие, непод­вижность аффекта или аффективная лабильность, нарушения концентрации внимания, рассеянность и т. д., вызывается эти­ми причинами. Многие их этих симптомов очень похожи на по­следствия запретов, формирование компромиссов, любых дру­гих категорий, описанных выше. Если неврологические тесты оказываются неубедительными, то очень трудно установить точ­ный диагноз. Несомненно, ошибки дифференциального диагно­за встречаются здесь в обоих направлениях, то психическое, то органическое повреждение неоправданно игнорируются, либо не учитывается взаимодействие этих факторов.

9 А. Фрейд

258 Раздел V. Детская психопатология

Необходимо добавить еще те симптоматические проявления или отклонения от нормы, которые прямо или косвенно вытека­ют из физических недостатков, врожденных или приобретен­ных. Хорошо известно в настоящий момент, что при потере зре­ния развитие эго претерпевает изменения, нарушается баланс между аутоэротизмом и объектными отношениями, тормозится агрессия, усиливается пассивность и т. д. При полной или ча­стичной потере слуха замедляются не только речевое развитие, но и связанные с ним вторичные процессы мышления и личнос-; тного развития. Утрата конечностей, спазмы имеют собственную психопатологию, которая требует дальнейшего изучения.

II. Другие признаки беспокойства и причины обращения за помощью

Как обсуждалось ранее, не все проявления, приводящие к кли­ническим обследованиям ребенка, свидетельствуют об истин­ной патологии. Существуют другие расстройства, нарушения, дисфункции и соответственно другие причины для обращения за клинической помощью. То общее, что есть у них, — это то, что они представляют нарушения нормальных процессов, адек­ватного развития и роста, разумного поведения, удовольствия и наслаждения жизнью, адаптации к социальным условиям и требованиям. Так как причины их неясны и одни и те же явные проявления могут относиться к различным глубинным образо­ваниям, кажется правомерным попытаться подойти к их клас­сификации под иным углом зрения. Выше мы применили ме­тод, при котором от рассмотрения некоторого глубинного психи­ческого процесса мы переходили к его различным проявлениям на поверхности психики. Сейчас мы применим обратную про­цедуру, а именно начнем с внешних беспокоящих явлений и проследим, с какими внутренними сдвигами, повреждениями, затруднениями могут быть связаны эти явления.

1. Страхи и тревоги

То огромное количество детей, направляемых в клиники в связи со страхами и тревогами, служит оправданием нашей попытке классифицировать эти проявления как таковые, отдельно от

Обманчивость явной симптоматологии 259

той активной роли, которую они играют в образовании разно-

• образных клинических синдромов.

Несомненно, аналитикам хорошо известно, что тревога, ис-

• пытываемая это, — постоянная спутница развития в детские годы, проистекающая, с одной стороны, из беспомощности не­зрелого существования и, с другой, из процесса структуриза­ции эго, его развития, приводящего к усилению напряжений между внутренними структурами. Отсутствие тревог скорее рассматривается как угрожающий знак, нежели их отсутствие. Тем не менее даже при том, что тревога естественна и беспо­койство во многих случаях не более чем количественное обо­стрение ожидаемых реакций, тревожные состояния остаются одной из наиболее общих и мощных причин детских стра­даний.

Надо рассмотреть эти проявления с разных сторон, чтобы прийти к их глубокому пониманию. Например, можно попы­таться классифицировать их с точки зрения фаз развития, со­здавая хронологическую последовательность, в соответствии с которой страхи и тревоги распределяются по различным ин­стинктивным фазам, в которые они возникают, и связанные с ними внешние и внутренние опасности, против которых они направлены. Классификация может также быть выполнена в динамическом аспекте, то есть с точки зрения защит, которые держат страхи и тревоги под контролем, и структурных факто­ров, определяющих успех или неудачу этих сдерживающих механизмов. Несомненно, наиболее часто авторы-аналитики изучали роль, которую играют в структурных конфликтах раз­личные виды тревоги, а также то, как эти виды тревоги вызы­вают колебания между психическим здоровьем и болезнью, вовлекая своими провокациями в действие защитные механиз­мы эго и затем компромиссные образования между ид и эго.

Очевидно, задачей диагноста является детальное изучение каждого из этих путей.

а) Хронология страхов и тревог. Клиницист, располагая проявления детских страхов и тревог в соответствии со стадия­ми развития, на которых они возникают, и в соответствии с представленными на этих стадиях опасностями, сможет по­нять, что многие количественные изменения обусловлены

260 Раздел V. Детская психопатология

нарушениями развития или же неудовлетворенными потреб­ностями развития (Nagera, 1966).

Начальные стадии развития эго, с этой точки зрения, оказы­ваются связанными с так называемыми архаическими страха­ми младенца. Они неизбежны, пока у эго недостаточно соб­ственных ресурсов, чтобы справиться как с мощными стимулами, приходящими из окружающего мира, так и со столь же сильны­ми напряжениями во внутреннем мире. Эти страхи усиливают­ся и становятся более разнообразными, если эго ребенка осо­бенно чувствительно или когда мать ребенка оказывается не­способной обеспечить комфорт и заботу, необходимые ребенку на этой стадии. Если развитие эго замедлено, архаические стра­хи возникают и за пределами младенчества. Их чрезмерная настойчивость может быть рассмотрена как диагностический критерий для определения задержки или остановки развития эго-фуикции.

Снмбиотическая стадия, то есть фаза биологического един­ства младенца и матери, ответственна за возникновение трево­ги отделения, страха потери любви, независимо от того, что угрожает этому единству. Тревога отделения становится непре­одолимой, если младенец испытал реальное отделение от мате­ри. Чрезмерно продолжительная тревога отделения диагности­чески указывает на остановку или фиксацию на симбиотиче-ской (разе'.

Когда ребенок начинает воспринимать родителей как фигу­ры, ограничивающие и контролирующие его влечения, слож­ность выполнения их требований вызывает у него страх быть отвергнутым и страх потери родительской любви. Сами по себе эти страхи говорят о возникающем приспособлении к мораль­ным нормам и характеризуют позитивный момент в развитии эго; если они не проявляются, это указывает на недостатки развития в этом отношении. Они становятся чрезмерными из-за внешних причин, если родители допускают ошибки и их

Существуют страхи потери объекта в позднем детстве, проявляющие себя в трудностях отделения от родителей, особенно от матери. Феноменологиче­ски идентичные, они отличаются динамическим и структурным аспектами, являясь обусловленными внутренним запретом на агрессию и желание смер­ти рОДИТСЛСИ.

Обманчивость явной симптоматологии 261

требования либо несогласованны, либо неоправданно строги. Но даже если к окружающему миру нельзя предъявить таких претензий, сверхчувствительность эго или же чрезмерная зави­симость, потребность быть любимым могут привести к тем же результатам по внутренним причинам.

Мальчик, достигший фаллической фазы, обычно обнаружи­вает в это же время усилившийся страх прикосновения к сво­ему половому органу, то есть кастрационную тревогу. Частые обострения указывают непосредственно на устремления Эдипова комплекса и зависят от защит и компромиссных об­разований, применяемых эго против этого. Кастрационная тре­вога представляет особенную угрозу развитию в связи с порож­даемыми ею регрессиями влечений и их дальнейшей ролью в формировании неврозов и характера.

Первый выход ребенка из семьи в общество и его новая за­висимость от мнения сверстников дают начало еще одному страху общественного позора, особенно часто испытываемого в школе.

В соответствии с индивидуальным развитием ребенка, а имен­но с установлением независимости суперэго (когда бы это ни случилось) происходит продвижение от тревоги к чувству ви­ны, как завершающей фазе нашей хронологии инфантильных неврозов.

Очевидно, такая хронология страхов и тревог — полезный диагностический инструмент, поскольку наблюдение имеюще­гося нарушения прямо указывает на соответствующую фазу развития, в которой коренится психическая проблема ребенка. Тем не менее она не охватывает все необходимые аспекты. Она не включает такой формы тревоги, которая не связана ни с од­ной конкретной фазой и не несет типичных признаков, но су­ществует в течение всего процесса развития и возникает в лю­бой момент дальнейшей жизни не по причине фиксации или регрессии, но в любом случае нарушения внутреннего струк­турного баланса. Эта тревога относится к беспокойству эго за целостность своей внутренней организации на любом уровне. Она вызывается энергетическими причинами, то есть неравно­мерным распределением энергии между ид и эго. Ее интенсив­ность увеличивается при любом усилении инстинктивных

262 Роздел V. Детскоя психопотология

производных либо при уменьшении по какой-либо причине

силы эго.

В отличие от других тревог этот страх влечений не может быть облегчен даже благоприятным снижением внешнего дав­ления. К разочарованию родителей, он скорее увеличивается, нежели уменьшается от проявленной ими чрезмерной снисходи­тельности в процессе обучения или даже в случае его отмены.

Когда страх влечений заметно усилен, возникает подозре­ние о пограничном, или предпсихотическом, состоянии.

j б) Явное и скрытое содержание страхов и тревог. При описании детских случаев, когда проявления тревоги явны и прямо присутствуют в записях клинициста, ее скрытое значе­ние остается неясным в связи с тем, что почти любой вид тре­вожности может найти символическое выражение практически в любом психическом образе, а также остаться свободным, не прикрепленным. Тем не менее в большинстве случаев можно связать страхи и их символическое выражение следующим об­разом:

Архаические страхи Боязнь темноты, шумов, посто­ронних, оказаться забытым в не­знакомом месте и т. д.

Тревога отделения Страх исчезновения, голода, бес­помощности, одиночества и т. д.

Страх потери любви Боязнь наказания, отвержения, заброшенности, смерти, землетря­сения, грозы и грома и т. д.

Кастрационная тревога Боязнь операций, увечий, врачей, зубных врачей,болезней, бедно­сти, грабителей, колдуний, при­видений и пр.

В целом эти символы также взаимозаменяемы и сами по себе не являются достаточными для постановки диагноза. .

в) Защита от тревоги, отсутствие защиты. В том, что ка­сается изучения причин, предопределяющих тревоги, детские случаи более продуктивны, нежели взрослые, в силу того, что защитные действия, как правило, еще не полностью сформи­рованы. Это дает возможность увидеть на поверхности созна­ния, с одной стороны, явное выражение переживания тревоги,

Обманчивость явной симптоматологии 263

с другой — попытки это справиться с опасной ситуацией и ее эмоциональными последствиями с помощью отрицания, избе­гания, смещения, проекции, подавления, реактивных образова­ний или других механизмов защиты или защитных действий, или сочетания нескольких из них.

Защиты могут не сработать или оказаться совершенно не­эффективными, и тогда аффект полностью властвует в форме панических состояний или приступов тревоги*. Это показыва­ет, что эго ребенка не смогло овладеть важным навыком сво­дить губительную паническую тревогу до структурно полезной сигнальной тревоги, значительно меньшей интенсивности, не­обходимой для того, чтобы привести в действие защитные ме­ханизмы. Приступы паники и тревоги не только крайне болез­ненны для личности ребенка. Они по-настоящему губительны для эго. Подобно реальным травматическим событиям они вре­менно выводят это из строя и, таким образом, представляют угро­зу стабильности организации эго.

Классификация тревог в соответствии с защитной деятель­ностью дает ключ к предсказанию направления дальнейшего развития ребенка: к более или менее нормальному приспособ­лению; к социальной или асоциальной направленности; к об­разованию истерических или фобических, навязчивых или па-раноидальных симптомов, к соответствующему развитию ха­рактера и т. д.

2. Задержки или отставания в развитии

Сейчас всем известно, что уровень развития ребенка (его психо­логический возраст) не обязательно совпадает с его хроноло­гическим возрастом и что норма находится в достаточно широ­ких границах. Одни дети развиваются быстрее, другие — медлен­нее. Часто можно видеть, как темп роста меняется при переходе от одной фазы развития к другой.

Тем не менее большое количество детей поступают в кли­нику с «симптомом» неудовлетворительного развития, кото­рый, при клинической проверке, варьируется от легкой задер-

' Клиницисту важно отличать эти состояния от проявляющихся аналогично, но отличающихся по происхождению вспышек раздражения, обычных для детства.

264 Раздел V. Детская психопатология

жки развития до полной остановки и отсутствия всякого про­гресса в развитии.

Ребенок может отставать в развитии в тех или иных аспек­тах. Это могут быть так называемые краеугольные камни пер­вого года жизни, то есть развитие моторной сферы, развитие речи и т. д. В сфере инстинктов может произойти задержка на дофаллнческой либидозной и агрессивной фазах, в критичес­ких ситуациях ребенок может вовсе не достичь фаллически-Эднпова уровня.

а Что касается эго, задержка развития может проявить себя качеством объектных связей, например, инерцией эмоциональ­но зависимых отношений в то время, когда следует ожидать объектного постоянства. Или же — несформированностыо та­ких функций, как контроль подвижности, память, тестирова­ние реальности, снижение способности к обучению. Останов­ка развития это может в примитивном уровне организации за­щит, — применение отрицания, проекций, избегания и т. д. вместо продвижения к формированию реакции, вытеснению и сублимации.

Задержка развития супсрэго может касаться его автономии, или э(рфсктивности, или в отношении качества его содержания, а именно незрелости интервализованных требований и запретов.

Неравномерности и задержки развития такого типа ставят перед клиницистом много проблем, первая из которых — необ­ходимость различать их причины. Задержки первого года жиз­ни вызывают подозрение о наличии органических нарушений. Задержка инстинктивного развития может быть вызвана кон-ституциональными факторами или задана окружением, неадек­ватными реакциями со стороны родителей. Отставание в раз­витии эго часто вызвано низкими умственными способностями, но, как показали исследования детей из непривилегированных семей, такие отставания также могут являться следствием низ­кого уровня жизни и недостатком стимуляции. Остановка раз­вития суперэго может быть частью общей задержки развития эго (и вызываться теми же причинами), либо происходить из-за отсутствия подходящих объектов в окружении ребенка, либо из-за отделснности от них, либо из-за неудач в формировании взаимоотношений с объектами, либо из-за характеристик роди-

Обманчивость явной симптоматологии 265

тельских фигур, с которыми отождествляется ребенок. Травма­тический опыт в любое время может подвергнуть опасности прогресс в любом направлении или в худшем случае привести развитие к полному застою.

Затем остается задача отделения этих задержек развития от других нарушении; котопые, хотя и похожи на них поверхнос­тно, по сути различны. В то время как первые относятся к не­пройденным шагам развития, последние представляют уничто­жение ранее достигнутого в развитии и вызываются регрессиями и запретами, то есть базируются на конфликтах. Хотя диффе­ренциальный диагноз здесь очевидно важен и становится край­не существенным при выборе способа лечения, часто имеет мес­то путаница, в особенности между остановкой и регрессией.

Клиницист может руководствоваться несколькими крите­риями, когда, например, ему нужно решить, отступил ли ребе­нок с фаллического на анальный уровень (из-за кастрационной тревоги), или он никогда не достигал фаллической стадии. Бес­покойство, вина, конфликт — наиболее достоверные критерии неврозов, в то время как противоположные им различные виды задержки развития могут и не вызывать состояний внутренне­го сомнения, особенно в тех случаях, когда задержка охватила существенную часть личности. Но все же и этому критерию нельзя полностью доверять. Дети с задержкой развития часто отвечают тревожностью и подобием чувства вины по отноше­нию к осуждению со стороны разочарованных родителей, в то время как невротические дети вполне способны отвергнуть конфликт и вину и тем самым удалить их из поля зрения.

3. Школьные проблемы

Хотя любые проблемы развития обычно вызывают беспокой­ство родителей, все же наиболее настойчиво они ищут совета клинициста тогда, когда ребенок отстает интеллектуально и становится двоечником. Поскольку беспокойство родите­лей ничего не говорит о происхождении проблемы, в клиниче­ском обследовании оказывается крайне важным выяснить при­чины ее возникновения. Причина может принадлежать прак­тически любой из диагностических категорий, перечисленных выше.

266 Раздел V. Детская психопатология

Так, проблемы обучения, хотя и могут быть одинаковы по своим внешним проявлениям, по происхождению могут ока­заться в любой из следующих категорий:

• остановка развития, касающаяся личности в целом, или эго, или только интеллектуальной функции эго;

• неоправданные регрессии эго, как глобальные, так и специ­фически интеллектуальные;

• наполнение сексуальным содержанием или агрессивной сим­воликой процесса обучения как такового, или отдельного предмета, с которым связаны проблемы обучения;

• защита от предполагаемых символических опасностей, осо­бенно посредством запретов и ограничений эго;

• образование симптомов невротического типа и их угрожаю­щее влияние на деятельность эго в целом и сублимацию •в частности.

4. Проблемы социальной адаптации

В этой ситуации, так же как и в предыдущей, существует замет­ное различие между беспокойством родителей, поднимающих тревогу, как только поведение ребенка перестает отвечать мо­ральным стандартам, и их равнодушным отношением к причи­нам, приводящим к асоциальному, делинквентному и даже кри­минальному поведению.

Так же, как это было сделано выше, проблемы социальной адаптации можно рассматривать как:

• логическое следствие неблагоприятных окружающих об­стоятельств, таких, как недостаточная забота, отсутствие стабильности в объектных отношениях, разлучение и дру­гие травматические события, чрезмерное давление со сторо­ны родителей, отсутствие родительского руководства и т.д.;

• результат повреждения эго-функций и защитной организа­ции в связи с остановками развития и невротическими ре­грессиями;

о результат экономических изменений баланса между ид и эго;

^ф результат повреждений суперэго, вызванных отсутствием объектных связей, отождествлений, интернализаций, либо

Обманчивость явной симптоматологии 267

вызванных агрессией, обращенной во всей своей полноте против внешнего мира, вместо того чтобы частично нахо­диться в распоряжении суперэго;

• результат ошибочных идеалов эго, в связи с девиантны-ми родительскими моделями, выбранными для отожде­ствления.

На деле причины социальных проблем весьма различны по характеру и варьируются от чисто внешних до психотическнх. Это ведет к сомнениям среди клиницистов и некоторых право­ведов, допустимо ли вообще использовать термины «дпсоци-альность» или «делинквентность» как диагностические ярлыки, вместо того, чтобы говорить об асоциальных или делинквент-ных действиях, совершенных лицами, возможно, принадлежа­щими к различным диагностическим категориям*.

5. Боли и недомогания

Остаются многочисленные боли и недомогания, которые не об­наруживают при клиническом исследовании никаких органи­ческих причин. Они тревожат родителей и причиняют страда­ния детям. Заодно они приводят к пропускам уроков в школе, и если становятся достаточно частыми, то представляют серьез­ную угрозу формальному обучению. Это наиболее частая при­чина для медицинских рекомендаций ребенку обратиться в кли­нику по социальной адаптации детей, а также повод, пробужда­ющий интерес педиатра к тонкостям детской психологии.

В соответствии с метапсихологической классификацией симптомов настоящей статьи различные боли и недомогания, не имеющие неорганических причин, могут происходить от трех или четырех перечисленных ниже категорий:

• категория 1, когда они являются прямым соматическим вы­ражением психических процессов;

• категория 2, когда болезненные части тела символически выражают психическое содержание и таким образом вовле­каются в психический конфликт;

' Так, например, Джозеф Гольдштейн из Йельской школы права выступает жестко против использования слова «делинквентность» как значимого диаг­ностического термина.

268 Раздел V. Детская психопатология

• категории 3 и 4, когда телесные страдания вызываются из­менениями катексиса, количественными (3) и качественны­ми (4).

Распространенные боли и недомогания детского периода соответственно характеризуются как психосоматические, исте­рические и ипохондрические, л^двали нужно подчеркивать, что эти различные причины влияют на оценку существующего сим­птома, на тип терапевтического вмешательства, а также и на дальнейший прогноз об их долговременности. ^

Заключение

Диагностический профиль, используемый в детской психо­терапевтической клинике в Хэмпстеде, уводит внимание диаг­носта от детских патологий к оценке общей картины развития личности. Настоящая попытка классификации симптомов мо­жет послужить исправлению и улучшению этой ситуации, воз­вращая действительным симптомам меру их диагностической значимости. Если симптомы рассматриваются исключительно в их явных проявлениях, с точки зрения аналитического инте­реса иметь с ними дело становится просто скучно. Если клини­цист готбв увидеть открывающийся за ними целый спектр воз­можных влечений, побуждений, связанных с развитием ребен­ка, то обнаруживается завораживающее поле деятельности, и тщательное исследование симптоматологии становится насто­ящей аналитической задачей.

Кроме того, в том, что касается работы с детьми, диагности­ческая оценка перестает быть всего лишь интеллектуальным упражнением для клинициста. На деле лишь она дает ключ к выбору терапевтического метода.

При сегодняшнем положении дел форма лечения, предо­ставляемого ребенку, определяется чаще всего не спецификой его проблем, но имеющимися в отделении средствами или воз­можностями клиники, в которую его направили. Это может. быть помещение в специальное учреждение, стационарное лече­ние, еженедельная психотерапия, семейная психиатрия, полно­масштабный детский анализ. Слишком часто бывает, что предо­ставляемое лечение плохо соответствует особенностям проблем

Обманчивость явной симптоматологии 269

ребенка, которые должны были бы быть тщательно выяснены. Там, где это случается, дети оказываются в специальных учреж­дениях, в то время как им чрезвычайно необходимы личные взаимоотношения, общение один на один для развития либи-дозного потенциала. Или же они проходят анализ, когда необ­ходимо обучение и воспитание, или, наоборот, воспитательны­ми методами пытаются разрешить внутренние конфликты, до­ступные только анализу.

Также тщетно ожидать, что любой отдельно взятый метод, будь он поверхностным или глубоким, обучающим или тера­певтическим, будет равно эффективен в решении проблем, столь отличающихся друг от друга, как, например, невротические компромиссные образования и задержки развития, или про­блемы обучения, вызванные замедленным развитием, неоправ­данными регрессиями и запретами. Дети с замедленным раз­витием должны получать соответствующее их психическому уровню обучение, что не может быть успешным в тех случаях, когда есть необходимость в терапевтическом вмешательстве для снятия регрессии или выведения на поверхность скрытых конфликтов, то есть для освобождения существующего в ре­бенке интеллектуального потенциала. Если диагност продол­жает работать на феноменологическом уровне и не обращает внимания на фундаментальные глубинные различия, становят­ся неизбежными терапевтические ошибки такого рода.

Тот же призыв к дифференциальному терапевтическому воз­действию (следом за дифференциальной диагностикой) спра­ведлив по отношению к детским страхам и тревогам. С терапев­тической точки зрения утешать ребенка, охваченного муками кастрационной тревоги и вины, столь же бесполезно, как is ана­литически подходить к возникающей на симбиотической фазе тревоге отделения. Страх потери любви может быть уменьшен удалением избыточного давления, но только в тех случаях, ког­да он был вызван внешними причинами. Как уже было сказано раньше, родительская терпимость оказывается усугубляющим, а не расслабляющим фактором в присутствии страха влечений.

Возможно, наиболее очевидна необходимость избиратель­ного подхода к терапии детей с делинквентным поведением, в соответствии с тем, что вызывает эти действия — окружение

270 Раздел V. Детская психопатология

ли, проблемы в развитии, невротические или психотические причины. Ни один вид терапии, сколь бы тщательно он ни был разработан, как бы ни был дорог или же, наоборот, доступен, не может быть приемлем во всем спектре различных обстоятельств.

Стоит ожидать, что любой шаг в уточнении диагностичес­ких оценок приведет в перспективе к лучшему соответствию между детскими проблемами и терапией. Эта статья представ­ляет один из первых шагов в этом направлении.

^Приложение Симптоматология детства

А. Собственно симптоматология

1. Симптомы, происходящие из первоначальной недифферен-цированпости соматических и психологических процес­сов = психосоматические проявления.

2. Симптомы, происходящие из компромиссных образований между ид и это = невротические проявления.

3. Симптомы, происходящие из проникновения производных ид в эго = инфантильные психозы, пограничные состояния, делинквеитпые состояния.

4. Симптомы, проистекающие из изменений в экономике ли­бидо или направленности катскснса = недооценка себя и/ или объекта, депрессивные состояния, аутизм.

5. Симптомы, проистекающие из изменения качества и на­правления агрессии = склонность к травмам, самоуничиже­ние, агрессивные вспышки.

6. Симптомы, происходящие из неоправданных регрессий °= = инфантилизм, псевдодебильность.

7. Симптомы, вызванные органическими причинами:

а) поражениями мозга = задержки развития, сниженный уровень функционирования эго, эмоциональная неста­бильность и т. д.;

б) сенсорными или анатомическими проблемами = откло­нения в развитии это и инстинктов, множественные рас­стройства внутреннего равновесия.

Обмончивость явной симптоматологии 271

Б. Другие признаки беспокойства

1. Страхи и тревоги (происхождение, содержание, защиты, от­ношение к патологии).

2. Задержки и недостатки развития (органические, конститу-циональные, травматические, вызванные окружением).

3. Школьные проблемы (задержки развития, неоправданные регрессии эго, наполнение сексуальным содержанием или агрессивной символикой и защиты от них, невротическое подавление, ограничения это, невротические образования).

272 Раздел V. Детская психопатология

Истоки детской психопатологии¹

Понимание того, что истерики страдают прежде всего от своих воспоминании, стало началом психоаналитического учения и направляло затем аналитические исследования. Когда стало ясно, что анализ ничего не может прояснить без объяснения ранних психических процессов, аналитическая терапия пере­ключилась с настоящего пациентов на их прошлое и с проблем взрослого на проблемы первых лет жизни. Таким образом рука об руку с постижением зрелой половой жизни идет постепен­ное понимание ее начального этапа, т. е. картины фаз инфан­тильной сексуальности и первых конфликтов влечений и Я. На основе психоаналитического учения о неврозах возникли иду­щие с ним в ногу учения об инфантильной сексуальности и по­строенные на нем едва намечающиеся очертания психоанали­тической психологии и психопатологии детства.

В начале психоаналитического движения эта новая теория была еще далека от практического использования. В то время анализ занимался совсем другими задачами. В технике терапии было важно закрепить переход от гипноза и внушения к сво­бодной ассоциации и толкованию сопротивления и переноса. В научной работе существенным было систематизировать но­вый материал. Все без исключения результаты анализа взрос­лых указывали на последовательность либидоносных фаз разви­тия (оральная, анальная, фаллическая), на детали Эдипова и кастрационного комплексов, на закономерность амнезии край­нему детству. В центре аналитических интересов стояла не непосредственная работа с детьми, а выводы о детских пере­живаниях, которые выявляются при анализе взрослых. Запол­нение пробелов в памяти и обнаружение все новых подробностей процесса развития при помощи метода реконструкции было тогда особой гордостью аналитика.

После первых двух десятилетни аналитической работы на­стала эра применения знаний, полученных из анализа взрос­лых, в практической педагогике. Анализ взрослых невротиков

' Часть работы «Норма и патология детского развития» (1965). Текст дан по изданию: Фрейд 3. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. СПб., 1997. С. 219-232.

Истоки детской психопатологии 273

вскрыл возрастающее число важных ошибок в воспитании. Не оставалось сомнений в их роли в образовании неврозов. Неис­кренность родителей в сексуальных вопросах: нереально высо­кие моральные требования, чрезмерная строгость и чрезмерная снисходительность, ненужные запреты, наказания, ранние со­вращения — оказались патогенными воздействиями, которым подвергается ребенок со стороны незнакомого мира. Казалось, не было возможности путем изучения мира взрослых реши­тельно изменить положение и воспитывать следующее поколе­ние детей в более благоприятных условиях. В этом отношении задачи будущего для аналитиков заключались в «психоанали­тическом воспитании», основанном на полученных в последнее время знаниях.

На практике подобные задачи легче поставить, чем выпол­нить. Родители, учителя и воспитатели ожидали от психоана­лиза законченной системы правил и предписаний. Аналитики же могли предложить лишь напоминания, предостережения, в лучшем случае — советы. Аналитические знания о процессе развития росли в то время медленно от фазы инстинктивного развития к этапу связи с объектом, от любви к объекту к иден­тификации и идеал-образованию, от Я-функции к Я-аппара-там, от страха и враждебности к образованию компромиссов и симптомов, от симптомов обратно к фиксационным пунктам и к патогенной регрессии, от неврозов к нарушениям в развитии и отклонениям в характере. Для аналитика каждая находка рас­крывала в плане педагогического мышления и действия новую надежду на предотвращение неврозов. В педагогическом мире сохранялось разочарование, что новое психоаналитическое уче­ние о воспитании было не совершеннее, чем лежащая в его ос­нове теория, т. е. оно было неполное, несистематическое, посто­янно изменяющееся.

Шаг за шагом происходил перенос психоаналитических от­крытий на педагогические предписания и действия, и приме­ры этому нетрудно найти. Многие анализы давали убедитель­ные доказательства травматического влияния так называемых пра-происшествий, т. е. наблюдения полового акта родителей и сексуально стимулированного сна с отцом или матерью; педа­гогическим выводом из этого было предостережение родителей

276 Раздел V. Детская психопатология

играла борьба за отучение от онанизма как ранний внутренний конфликт между Я и влечениями. Еще безнадежнее с предо­ставлением детям запланированной свободы от страхов. Где про­падает страх перед строгостью родителей, усиливается страх совести; где смягчается строгость сверх-Я, дети преимуще­ственно находятся в страхе перед собственной силой влечения, которому очи! беспомощно остаются подвержены без вмеша­тельства внешней или внутренней инстанции.

В итоге психоаналитическая педагогика так и остается пе-' рсд целью, поставленной с самого начала. Дети, выросшие в но­вых условиях, могли бы в некоторых отношениях отличаться от прежних поколений. Но они не свободнее от страха и от кон­фликтов, и они не менее подвержены невротическим и другим психическим нарушениям. Ошибка заключается здесь не в от-вержении воспитательного воздействия, а в наших неправильных ожиданиях. Строго аналитическое мышление должно подгото­вить нас к тому, что поиски определенного «корня неврозов» так же нереальны, как и надежды на профилактику неврозов, основанную на воспитании. Психоаналитический опыт пока­зывает, что неврозы есть цена, которую человечество платит за культурное развитие. ОНО, Я, сверх-Я как психические ин­станции имеют каждая свое собственное назначение и свои соб­ственные методы работы. То, что они находятся в противо­речии друг с другом, естественно и неизбежно, как и послед­ствия, которые осознаются индивидом в форме внутренних конфликтов. Свобода от конфликтов и единство личности являются, таким образом, невыполнимыми идеалами челове­ческой культуры. Максимально, чего может добиться разумное воспитание, это помочь конкретному ребенку избежать кон­фликта, что согласуется с условиями психического здоровья. Там, где внутреннее раздвоение слишком велико, патологические компромиссные образования между влечениями, Я и Сверх-Я остаются, несмотря на все внешние условия, неизбежными.

Введение детского анализа и его последствия

Когда усилия по предотвращению неврозов воспитательными воздействиями исчерпали себя, возник новый и эффективный

Истоки детской психопатологии 277

инструмент: детский анализ, т. е. использование аналитической техники и терапии в борьбе с ранними детскими конфликтами во время их возникновения.

Для психоаналитической детской психологии, которая до этого базировалась исключительно на реконструкции анализа взрослых, таким образом, открывался второй обильный источ­ник. Для аналитиков стало важной теоретической задачей срав­нение и противопоставление экспериментальных данных того и другого вида. Начали появляться и взаимно коррегирозать-ся выводы из анализа взрослых, из анализа старших детей, дан­ные из анализа младших.

Постепенно растет осведомленность в вопросах детства, ос­нованная на психоаналитической специализации, которую об­щество ожидало с возникновением психоанализа. Детский ана­лиз объяснил «взаимодействие между внешним миром ребенка и развитием его внутреннего мира», открыл глаза на «бесчис­ленные подробности детской жизни»; он открыл подход к «ре­альным каждодневным переживаниям и фантазиям детей»;

«только в условиях детского анализа для взрослого наблюдате­ля могут быть доступны дневные фантазии и ночные страхи, игры и творчество детей»¹. Для аналитических терапевтов важно, что в раннем анализе для сознания пациента и наблю­дения аналитика еще доступны инфантильные комплексы и их патологические последствия, т. е. аналитик работает с возрас­том, в котором пока еще не достигли своей полной силы инфан­тильная амнезия и покровные воспоминания.

Кто в качестве детского аналитика непосредственно и года­ми прослеживал такое раннее развитие, приходит к выводам, которые не всегда совпадают с выводами, извлеченными из анализа взрослых. В этом плане детский анализ добился боль­шего, чем ожидаемое от него подтверждение реконструирован­ных данных. Детский анализ способствует теоретическому решению там, где методы, реконструкции оставляют откры­тые вопросы, т. е. они ведут к «выбору между альтернативны­ми гипотезами^². Они выдвигают в центр внимания ранее не

* См. Эрнст Криз, 1950 и 1951 годы. ¹ См. Эрнст Криз я Роберт Вальдер, 1936 год.

278 Раздел V. Детская психопатология

принимавшиеся в расчет данные, они коррегируют перспекти­вы. Как я в дальнейшем попытаюсь показать, они могут также внести некоторый вклад в теорию психоаналитической тера­пии и психоаналитическую метапсихолопио.

Непосредственное наблюдение детей на службе психоаналитической детской психологии

* Ханс Хартманн первым из теоретиков психоанализа пришел к тому, что для психоаналитической психологии в целом и для психоаналитической детской психологии в особенности не нуж­но «ограничиваться данными, полученными психоаналити­ческими методами» (1950). В практическом анализе эта точка зрения была принята уже давно. Уже после появления работы 3. Фрейда «Три статьи о сексуальной теории» (1905) многие аналитики стали наблюдать своих собственных детей и нахо­дить подтверждение существования инфантильной сексуаль­ности, Эдипова и кастрационного комплексов. В этом направ­лении в 20-е и 30-е годы педагогический факультет Венского психоаналитического института готовил воспитательниц дет­ских садов и учителей. Айхорн, Бернфельд и их ученики по­ставляли материал наблюдений за беспризорными детьми, юны­ми преступниками и подростками, вступившими в пубертат-ный возраст. Во время и после второй мировой войны этому последовало гораздо больше специализированных учреждений и проектов, в которых в центре внимания становилось наблю­дение за младенцами, маленькими детьми и подростками.

Хотя эти начинания были разветвленными и многоязычны­ми, для многих аналитиков трудно было переключиться с рас­смотрения глубины, т. е. бессознательных вытеснений, на по­верхность, т. е. на проявляющееся поведение. Имеет ли внешне-аналитическое наблюдение значение для аналитической теории, и что оно вообще может быть, оставалось в течение десятиле­тий открытым и спорным вопросом. И только постепенно из­менялось широкое аналитическое мнение от отрицательного к положительному. В том, что в конце концов они переубеди­лись, мы благодарны прежде всего наблюдениям Рене Спитца,

Истоки детской психопатологии 279

Джона Боулби, Маргарет Риббл, Маргарет Малер, Солли Про-венц и др., а также в теоретическом отношении различным ра­ботам Эрнста Криза и Хайна Хартмана.

В целом история отношений между наблюдением внутри и вне анализа поучительна и изменчива. Она заслуживает рас­смотрения в ее исторической последовательности.

Аналитик как глубинный психолог

Эта история начинается с неприятия и враждебного отношения со стороны анализа. В то давнее время, задолго до возникнове­ния детско-аналитической специализации, имелось только два узаконенных направления: выработка аналитической техники и с ее помощью дальнейшее продвижение в область бессозна­тельного. Оба проводились в направлении, обратном поверхно­сти сознания. Тогда было особенно важно выделить различие между поверхностью и глубиной, т. е. между поведением и мо­тивацией, а не их тождественность. То, что мотивы скрыты за сознанием, т. е. могут быть бессознательными, было новым по­нятием, заслуживающим детального рассмотрения. Далекий от анализа мир не мог поверить в существование бессознательно­го, недоступного для сознания, или серьезно отнестись к эф­фективности сил, о которых ничего не говорит их самонаблю­дение. Сегодня, когда многие аналитические аксиомы получи­ли всеобщее интеллектуальное признание, трудно не верить, не знать и думать иначе, как при господствующем тогда отноше­нии публики к анализу и аналитикам. Некоторые наделяют каждого аналитического работника жуткой способностью уга­дывать с первого взгляда все тайны своего партнера; то, что в этом нет ничего особенного и что аналитические методы дают эффект только постепенно при строго определенных условиях, они могут игнорировать как не имеющий значения факт. Дру­гие — среди них и известные психиатры — не делают никакого различия между сознательным и бессознательным. Фактиче­ский инцест психопатического отца со своей дочерью значит для них то же, что и вытеснение Эдипова комплекса. В знаме­нитом тогда уголовном деле Хальсманна судья даже ссылался на желание смерти своему отцу у всех сыновей, не обращая вни-

280 Роэдел V. Детская психопатология

мания на различие между латентными и манифестными, вытес-ненными, сдерживаемыми и допущенными к действию побуж­дениями. Со стороны академической психологии были повто­рены попытки найти при помощи анкетирования доказатель­ства или опровержения существования Эдипова комплекса, т. е. приникнуть при помощи различных по своей природе методов заграницы бессознательного и показать в сознательной памя­ти взрослых вытесненные остатки его инфантильных любов­ных порывов.

< Не редка была путаница между содержанием бессознатель­ного и его сознательной производной даже среди молодого по­коления аналитиков. В учебных институтах, например, годами составляло труднейшую задачу убедить молодых психоанали­тиков в различии между манифестным и латентным содержа­нием сновидений и удержать их от использования для толко­вания отдельно сознательного текста сновидений. Не менее редким было чрезмерное рвение, которое побуждало даже опыт­ных судить по малейшим внешним признакам о бессознатель­ных комплексах, инцсстных или мазохистических фантазиях, страхах кастрации или разрушительных желаниях смерти, не обращаясь к свободным ассоциациям и вне аналитической си­туации. Толкования такого рода, проводимые на базе недоста­точного материала, могли привести при тогдашнем уровне зна­ний лишь к ошибочным выводам и еще более понизить авто­ритет психоанализа. Поэтому не случайно, что каждый серьезный аналитик сделал для себя правилом отказаться от внешних проявлений, продвигаться к вытесненному бессознательному только постепенно, при соблюдении всех правил толкований, т. е. оставаясь строго в пределах конкретной рабочей методики.

Производные бессознательного как материал наблюдений

Даже радикальные глубинные психологи не могли утверждать что-либо другое, чем то, что обстоятельства аналитической си­туации оказывают большее влияние, чем эротическая направ­ленное! ь производных бессознательного. Это достигается бла­годаря спокойствию пациента, снижению или прекращению

Истоки детской психопатологии 281

его критической функции, использованию личности аналити­ка как объекта переноса, исключения действия и тем самым по­ступка. Само собой очевидно, что эти производные можно най­ти везде в повседневной жизни людей и что они заслуживают серьезного рассмотрения. Такие прорывы из бессознательного появляются у взрослых в форме известных неловких и типичных действий, которые выдают скрытую причину; в форме типич­ных сновидений и символов сновидений, которые можно пере­водить без ассоциаций сновидящего. В детстве они появляют­ся помимо этого и в форме неискаженных мечтаний, которые можно легко понять; в форме сознательных дневных фантазий, которые содержат лишь минимальные искажения либидных по­буждений. Примером, последних служат героические и спаса­тельные фантазии мальчиков на вершине развития, позитивно­го Эдипова комплекса; семейный роман и фантазии близнецов латентного периода, в котором становится очевидным разоча­рование в родителях; ударные фантазии, существование кото­рых указывает на фиксацию на анальном садомазохизме. Не все аналитики одинаково заинтересованы в этих спонтанных про­явлениях и готовы применить их в терапевтической работе с пациентами. Некоторые — более, чем другие — склонны выис­кивать их и делать из них общие заключения. Некоторые идут дальше, чем разрешено ортодоксальному аналитику, поддаются на соблазны делать скороспелые выводы, предпочитают сокра­щать путь в бессознательное, в дальнейшем отказываются от совместной работы с пациентом и тем самым уходят с правиль­ного пути анализа толкования сопротивления и переноса. Из-за такого поведения их называют «дикими» аналитиками. Одна­ко это же умение угадывать, которое было опасно при лечении, особенно нужно аналитическому наблюдателю, который те?,; са­мым имеет возможность превращать различные виды поверхно­стных проявлений в значительное аналитическое содержание.

Защитные механизмы Я как. материал наблюдения

Следующий шаг в понятии значения поверхностных процес­сов связан с началами психоаналитической эго-психологии.

282 Раздел V. Детская психопатология

Внимание аналитика равномерно распределяется, с одной сто­роны, па содержание бессознательного и его производных, т. е. инстинктивных побуждений, желаний, фантазий и представле­ний, а с другой стороны, на принадлежащие Я методы, которые служат сдерживанию их от проникновения в сознание. Если даже самозащитные механизмы автоматизированы, т. е. дей­ствуют сами по себе, без вмешательства сознания, все равно их результаты проявляются и как таковые, если они сами по себе доступны вниманию наблюдателя.

ч Единственный защитный механизм, которому прежнее ут­верждение полностью не соответствует, является самым важ­ным. Это вытеснение. Где удается вытеснение, на поверхности сознания нельзя увидеть ничего, кроме пробела, т. е. отсутствия побуждений или представлений, которые, согласно нашему ожиданию, должны, в норме, существовать. Например, где ро­дители считают свою маленькую девочку «славной, нежной, послушной, скромной», аналитик судит о не соответствующих детству побуждений агрессии, жадности, упрямства и т. д. Где родители убеждены, что старший ребенок любит всех младших братьев и сестер, аналитик ищет вытесненную зависть и рев­ность. Где ребенок не проявляет любопытства и не желает ни­чего знать о появлении детей, половых различиях и связи ро­дителей, мы по праву судим о защитных процессах, жертвой которых стало каждое сознательное проявление нормального сексуального любопытства.

Другие защитные механизмы Я облегчают работу анали­тического наблюдателя. Например, реактивные образования без труда переводятся в им противоположное вытеснение ОНО-со-держания. Маленький мальчик, впадающий в состояние страха «всякий раз, когда родители вечером или при плохой погоде уходят», выдает тем самым свое вытесненное желание их смер­ти; то же самое справедливо для ребенка, который прислуши­вается ночью к дыханию спящего брата или сестры, чтобы убе­диться, «что он живой». О стыде, отвращении и жалости мы знаем, что как состояния они являются результатами дли­тельной защитной борьбы против неприличного желания и же­стокости; пт, где на поверхности они слишком явно представ­лены, мы автоматически заключаем о силе отвергнутых побуж-

Истоки детской психопатологии 283

дений. Также и сублимации без труда можно перевести в при­митивные импульсы, от которых они произошли. Проекции у маленьких детей соответствуют защите от множества нежела­тельных для них побуждений и тому подобных свойств.

Аналитический опыт работы с пациентами ведет от понима­ния отдельных механизмов к их комбинациям в типах харак­теров и личности, которые становятся видимыми и доступны­ми прямому наблюдению даже вне анализа. В качестве перво­го примера этого рода мы находим в аналитической литературе описание навязчивого характера, специфические свойства и на­клонности которого — аккуратность, опрятность, экономность, нерешительность, накопительство и т. д. По происхождению они возникают из вытесненных побуждений анальной стадии. Неясно, почему этот ранний опыт не согласуется со многими дру­гими подобного рода и почему психическая поверхность в этом случае не может быть четкой. Здесь мы разделяем высказанное 3. Фрейдом предположение, «что и другие свойства характера сходным образом являются конденсатами или реактивными об­разованиями определенных прегенитальных либидоформаций...» (1932, «Новая редакция лекции по введению в психоанализ»).

С момента написания этих строк в 1932 году уже подтвер­дилось множество таких гипотез. Кроме анального характера сегодня мы уже знаем оральный и уретральный типы характера. Множество примеров индивидуального развития детей прямо указывают на специфические генетические фазы, которые ле­жат в их основе. Где дети по отношению к объекту или в других случаях проявляют жадность, ненасытность, требователь­ность, зависимость, где у них развит страх отравления или имеются другие осложнения с питанием, мы не сомневаемся в том, что они зафиксировались на оральной стадии и что регрес­сия к этой точке фиксации представляет постоянную опас­ность для их дальнейшего развития. Где на поверхность высту­пает жгучее тщеславие и импульсивное поведение, мы. делаем заключение о фиксационной точке в уретральной фазе. Для на­блюдателя (или диагноста) важно знать, что в случаях первого рода эквивалентность между вытесненным ОНО-содержаннем и проявляющимися Я-образованиями не случайна и не прехо­дяща, а генетически обусловлена и закономерна. Достаточно

284 Раздел V. Детская психопатология

взглянуть на психическую поверхность, чтобы понять, что про­исходит в обычно недоступных слоях психического аппарата.

Другие детские формы поведения как материал наблюдения

То, что справедливо для защитных механизмов, мало-помалу распространяется также и на другие детские формы поведения, действия, установки, которые «сигнализируют» наблюдателю i происходящее в глубине, за ними. Даже здесь есть исходные точки, навязанные положениями анального происхождения, к которым затем детские аналитики пытаются присоединить формы поведения другого происхождения.

Одна из плодотворных фаз в этом отношении — фалличе­ская. Стыдливость и скромность, упоминавшиеся уже при реактивных образованиях, соответствуют инверсии желания выделиться. Частое у детей и особенно мешающее школьной жизни навязчивое состояние игры в дурачка теперь нам хорошо знакомо как случай извращения и искажения стремления отли­читься, выделиться, при котором фаллическое показное жела­ние сдвинуто от позитивного к негативному. Утрирование муж­ского поведения с буйной агрессивностью является сверхком­пенсацией и выдает лежащий за ним страх кастрации. Дети, которые жалуются на пренебрежение со стороны учителей в школе и плохое обращение со стороны товарищей, в действи­тельности пассивны и должны бороться с пассивномазохиче-скими побуждениями. Важны здесь и частые жалобы детей на скуку, которые почти всегда исходят из подавления мастурба-ционных фантазий и занятий.

Наблюдение детей во время соматического заболевания так­же характеризует их психическое состояние. Некоторые в это время ненасытны в своем желании к вниманию, утешению, за­боте, другие отворачиваются от внешнего мира, хотят только спать и уединиться. Обе формы поведения соответствуют двум типам распределения либидо: первая — на объекты внешнего мира, последняя — на себя самого и на собственное тело. По­слушание детей по отношению к врачу, диете и другим необхо­димым ограничениям свободы не является всегда результатом

Истоки детской психопатологии 285

благоразумного, как охотно думают родители. Обычный, нор­мальный ребенок, который во время болезни неожиданно ста­новится «послушным», вероятно, удовлетворяет таким обра­зом регрессивные пассивные побуждения; либо он находится под впечатлением страха и чувства вины, которое каждое забо­левание взимает в качестве засл^женн^т^ щт^^^а "^'^ з^г^^⁷^"-

"^"'^"""' ——' "-**""- "^-4^.^J^*^.*"t^^v/ ^-^1 ^^/1.1^-^t 1JU ^ 1-<-4-J^ ь- ^l^^.J^

ные действия. Ипохондрические дети, озабоченные своим соб­ственным здоровьем, тем самым выдают, что недостаточна материнская забота, или что дети ей справедливо или неспра­ведливо не доверяют.

Еще один плодотворный источник наблюдения — детские игры. Рисование, поделки, игры на воде и на песке являются из­вестными сублимациями анальных и уретральных желаний. Сексуально любопытный ребенок занимается разбором игрушек. Железная минидорога, смотря по тому, как в нее играет ребенок, бессознательно характерна для целого ряда бессознательных фантазий: нескончаемая последовательность столкновений вы­дает, что играющий ребенок бессознательно озабочен загадкой родительских половых отношений; пристрастие к туннелям и подземным дорогам соответствует любопытству к внутреннос­тям тела; тяжело груженые вагоны символизируют мысли о бе­ременности; концентрация на хорошей исправности и скорости игрушки происходит из радости мальчиков по поводу функции пениса. Во время игры в футбол игроки имеют широкую воз­можность открыто проявлять свое тайное отношение к своим старшим товарищам. Смотря по предпочитаемой каждым фут­болистом позиции на поле, детали его поведения символизиру­ют его отношение к атаке, обороне, столкновению, успеху, по­ражению и в итоге — к мужественности. Конный спорт откры­вает соответствующие возможности для наблюдения девочек. Кто заинтересован только в ритмическом раскачивании при вер­ховой езде, проявляет склонность к аутоэротике; усердие в кор­млении, чистке лошади и т. п. указывает на идентифика.цию с ролью ухаживающей матери; всадница, которая чувствует себя единой с большим животным и расценивает лошадь как часть собственного тела, раскрывает, тем самым и не подозревая об этом, свою пенисовую зависть; радость абсолютного господства над лошадью соответствует фаллическому тщеславию.

286 Раздел V. Детская психопатология

Следующий материал для наблюдений находится в детских привычках питания. Специалисту не нужно ограничиваться здесь исследованием детской Ненасытности или ее противопо­ложности — отсутствия аппетита, которые происходят из нару­шения нормального функционирования питания в оральной фазе. Каждое конкретное предпочтение или антипатия в этой области соответствует тому или иному скрытому стремлению из оральной, анальной или агрессивной сексуальности. Отсю­да следует, что различные привычки и сложности питания ге-< нетнчески обусловлены и сами по себе благодаря своему воз­никновению или исчезновению являются для наблюдателя (и для диагноста) важными отправными точками для определе­ния, на какой из сменяющихся фаз развития фиксирован ребе­нок или на какой он в данной время находится.

Еще одним полем наблюдения является отношения ребен­ка к одежде. Уже давно аналитически установлено, что жела­ние самим телом может распространиться на покров (одежду) и что проявляющееся желание одинаково относится к обоим. Вытесненное желание, кроме того, возникает в поведении как пренебрежение или равнодушие к одежде. Вытеснения кожной эротики возникают здесь в форме сверхчувствительности к жестким или ^царапающим» материалам. Пенисовая зависть девочек, т. е. их негативное отношение к женскому телу, прояв­ляется. либо в антипатии ко всем традиционным деталям жен- _ ской одежды (кружева, петли и т. п.), либо в сверхсильном же­лании дорогих и бросающихся в глаза нарядов и т. д.

Итак, разнообразные формы поведения детей, в том числе и вне анализа, дома, в школе, в компании сверстников или взрос­лых, являются, как было показано, почти неисчерпаемыми ис­точниками наблюдения. Для специалистов каждое названное поведение генетически связано со специфическим инстинктив­ным побуждением, из которого оно происходит, и информиру­ет тем самым о латентном конфликте, который занимает цент­ральное место в бессознательном.

С другой стороны, для детского аналитика важно не забы­вать, что и энтузиазм непосредственного наблюдения, и извле­каемые из него выводы также представляют опасность. То, что аналитик сам научился видеть за сознанием бессознательное,

Истокк детской психопатологии 287

еще не значит, что он может также при лечении сделать его до­ступным маленькому пациенту. Типичные эквиваленты меж­ду ОЯО-содержанием и ^-позицией не являются хорошей ос­новой для толковательной работы в анализе. Символическое толкование пропускает и пренебрегает мерами Я против от­страненных содержаний и повышает в итоге страхи и сопротив­ление пациента, вместо того чтобы их постепенно и терпеливо сокращать.

Для аналитика также важно не обмануться мнимым изоби­лием новых результатов. Наряду с проявляющимися симпто­мами поведения, которые для нас стали очевидными, существу­ет несметное количество других, которые не имеют определен­ного происхождения, или их происхождение пока неизвестно. Поэтому большая часть поведения детей еще загадочна и дожи­дается объяснения путем исследования, и в том числе анализа.

«Я» в непосредственном наблюдении

Когда речь заходит о глубоких слоях психического аппарата, практический аналитик имеет преимущество перед далеким от анализа наблюдателем, лишь с включением исследования Я в глубинную психологию последний вступает в свои права. На основе факта, что большая часть Я и сверх-Я является манифе-стной и сознательной, были оставлены даже методы психоло­гии сознания как законные вспомогательные средства в науч­ной работе аналитика.

Внеаналитическое наблюдение относится в первую оче­редь к «бесконфликтной» сфере «Я», т. е. к различным аппа­ратам сознания, которые служат восприятию внутренних и внешних раздражений. Даже если основанные на них иденти­фикации, ценности и сверх-Я-образования большей частью принадлежат к конфликтной сфере и тем самым являются ма­териалом анализа, сами аппараты и процесс их созревания до­ступны все же оценке и измерению методами психологии со­знания.

При изучении Я-фунщии одинаково применяются анали­тические и внеаналитические методы наблюдения. Освоение моторики и развития языка — двух важнейших Я-функций —

288 Раздел V. Детская психопатология

может быть исследовано при помощи непосредственного на­блюдения извне. Функция памяти может быть протестирова­на, когда речь идет о качественной оценке, ее зависимость или независимость от принципа удовольствия может установить только анализ. Успех и неудача реальной проверки открывает­ся непосредственно в поведении ребенка. Синтетическая функ­ция работает незаметно и выдает свою неисправность, помимо случаев сильнейших нарушений, только при применении мик­роскопа аналитической техники.

Сочетание обоих рабочих методов мы используем также и там, где речь идет о жизненно важных первичных и вторич­ных процессах. То, что различие между этими двумя типами заключается в мыслительных процессах, и что первые отвеча­ют за образование образов и символов, а последние — за раци­ональное мышление, является, как мы знаем, исключительно аналитическим достижением. Но как опознанные и описанные процессы оба они доступны и непосредственному наблюде­нию, особенно там, где они быстро сменяют друг друга, напри­мер, у маленьких детей или беспризорных подростков. В этих случаях вторичные процессы сохраняются, пока индивид нахо­дится в психическом равновесии, когда же возрастают инстин­ктивные потребности (по сексуальному, агрессивному удовлет­ворению и др.), господство переходит к первичным процессам. Переход от одного способа функционирования к другому про­является затем в наблюдаемом изменении поведения.

Наконец, в психоаналитической детской психологии суще­ствует еш,е область, где многие аналитики предпочитают мето­ды непосредственного наблюдения. Как мы знаем, аналитичес­кая техника имеет свои ограничения. У детей — в результате способов выражения, которыми пользуется пациент. У взрос­лых — из-за границ перенесенного архаического материала, который ;ie может быть использован для реконструкции ран-неипфантильных переживаний. Несмотря на все усилия тера­певтического анализа продвинуться в изучении периода j доязыкового развития и начала психической жизни младенца, многое в этой сфере остается неизвестным и непонятным. Здесь решающую роль играет непосредственное наблюдение за мате­рью, маленьким ребенком и ранними взаимоотношениями

Истоки детской психопатологии 289

между ними. В результате наблюдения данные и гипотезы ана­лиза пополняются, проверяются, корректируются.

В пользу непосредственного внеаналитического метода го­ворит также и то, что обнаружение имеющего тяжелые послед­ствия страха разъединения у маленьких детей обязано наблю­дениям в учреждениях, детских домах, госпиталях и т. д., а не реконструкции из взрослого анализа или открытиям детского анализа. Несмотря на это, было бы ошибкой переоценивать методы психологии сознания не в пользу аналитических мето­дов. Убедительным аргументом в этом вопросе является то, что доаналитические детские психологи слепо проходили мимо фактов инфантильной сексуальности, либидоносных фаз раз­вития и инфантильных комплексов за исключением их прояв­ляющихся результатов. Впервые они открылись взору анали­тического наблюдателя.

На многие вопросы психоаналитической детской психологии может ответить только комбинация непосредственного наблю­дения, лонгитюдинального исследования и детского анализа. Детализированные записи о процессах развития на ранней ста­дии имеют особенное значение, когда их можно сравнить с ре­зультатами анализа в более позднем детском возрасте. Анализ маленьких детей является важной основой для дальнейшего про­слеживания проявляющегося индивидуального характера. Экс­перименты этого рода взаимно пополняются и одновременно позволяют сделать критические выводы о надежности и точно­сти применяемых в них рабочих методов.

290 Раздел V. Детская психопатология

Инстинктивная тревога в пубертатном периоде¹

Мы уже отмечали, что фазы человеческой жизни, характеризую­щиеся возрастанием либидо, чрезвычайно важны для аналити­ческого исследования Оно. Благодаря повышенному катекси-су желания фантазии и инстинктивные процессы, которые в другие периоды остаются незамеченными или заключеными в бессознательное, всплывают в сознании, преодолевая при не-'* обходимости препятствия, поставленные на их пути вытесне­нием, и становятся доступными для наблюдения, когда они про­кладывают себе путь к выходу.

Важно сосредоточить внимание на периодах возросшего либидо и па исследовании Я. Как мы видели, косвенным след­ствием усиления инстинктивных импульсов является удвое­ние усилий индивида по овладению инстинктами. Общие тен­денции в Я, которые в периоды спокойствия инстинктивной жизни едва заметны, становятся яснее очерченными, и выра­женные механизмы Я латентного периода или взрослой жизни могут оказаться настолько преувеличенными, что приводят к патологическим искажениям характера. Из различных устано­вок, которые Я может принять по отношению к инстинктивной жизни, выделяются две. Акцентуируясь в пубертате, они пора­жают наблюдателя своей силой и объясняют некоторые из ха­рактерных особенностей этого периода. Я имею в виду аске­тизм и интеллектуальность в подростковом возрасте.

Аскетизм в подростковом возрасте. Чередуясь с инстинк­тивными крайностями и вторжениями из Оно, а также с други­ми явно противоречивыми установками, в подростковом воз­расте иногда проявляется антагонизм по отношению к инстин­ктам. По интенсивности этот антагонизм далеко превосходит любое вытеснение, обычное для нормальных условий или для более или менее тяжелых неврозов. По способу своего прояв­ления и широте охвата он меньше сродни симптомам выражен­ного невротического расстройства, чем аскетизму религиозно-

' Часть работы «Я и механизмы защиты» (1936). Текст дан по изданию: Фрейд Л. Психология «Я* и защитные механизмы. М., 1993. С. 120-136.

Инстинктивная тревога в пубертатном периоде 291

то фанатика. При неврозе всегда существует связь между вы­теснением инстинкта и природой или качеством вытесненного инстинкта. Так, истерики вытесняют генитальные импульсы, связанные с объектными желаниями Эдипова комплекса, но более или менее индифферентны или толерантны в своей уста­новке по отношению к другим инстинктивным желаниям, на­пример анальным или агрессивным импульсам. Навязчивые невротики вытесняют анально-садистские желания, которые вследствие вытеснения становятся носителями их сексуаль­ности, но терпимо относятся к оральному удовлетворению и к эксгибиционистским импульсам, которые у них могут возник­нуть, до тех пор, пока они не связаны непосредственно с ядром их невроза. При меланхолии вытесняются в основном ораль­ные тенденции, а пациенты с фобией вытесняют импульсы, свя­занные с комплексом кастрации.

Ни в одном из этих случаев нет неразличающего отверже-ния инстинктов, и, анализируя их, мы всегда обнаруживаем опре­деленную связь между содержанием вытесненного инстинкта и причинами, по которым человек изгоняет его из сознания.

Другая картина предстает перед нами, когда, анализируя подростков, мы исследуем отвержение ими инстинкта. Верно, что и здесь также исходная точка процесса отвержения может быть найдена в инстинктивных образованиях, подверженных особому торможению, например, в фантазиях об инцесте пред-пубертатного периода или возросшей тенденции к онанизму, в которых эти желания находят свою разрядку. Но из этой точ­ки процесс распространяется на всю жизнь.

Как я уже отмечала, подростки озабочены не столько удов­летворением или фрустрацией конкретных инстинктивных желаний, сколько удовлетворением инстинктов или фрустра­цией как таковой. Молодые люди, проходящие через ту аске­тическую фазу, которую я имею в виду, бегут словно бы от ко­личества, а не от качества своих инстинктов. Они остерегаются наслаждения вообще, и поэтому самой безопасной стратегией для них является встреча наиболее настоятельных желаний максимальным торможением. Каждый раз, когда инстинкт го­ворит: «Я хочу», Яотвечает: «Ты не должен», во многом на ма­нер строгих родителей при раннем обучении ребенка. Это под-

292 Раздел V. Детская психопатология

ростковое недоверие к инстинктам имеет опасную тенденцию к распространению; оно может начаться с собственно инстин­ктивных желаний и распространиться на самые обычные фи­зические потребности. Все мы встречали молодых людей, су­рово отвергающих любые импульсы с привкусом сексуальности, избегающих общества сверстников, отказывающихся прини­мать участие в увеселениях и, как истинные пуритане, не же­лающих иметь ничего общего с театром, музыкой и танцами. Мы можем понять, что есть связь между отказом от красивой и , привлекательной одежды и торможением сексуальности. Но мы начинаем тревожиться, если отказ начинает распростра­няться на безвредные и необходимые вещи, как в случае, ког­да молодой человек отказывает себе в самой обычной защите от холода, умерщвляет свою плоть всеми возможными спосо­бами и подвергает свое здоровье ненужному риску, не только отвергая конкретные виды орального наслаждения, но «из прин­ципа» сокращая свой дневной рацион до минимума. Мы беспо­коимся, когда вместо того, чтобы насладиться долгим ночным сном, этот юноша принуждает себя рано вставать, когда он нео­хотно смеется или улыбается или когда в крайних случаях он сдерживает дефекацию и мочеиспускание до последней воз­можности на том лишь основании, что нельзя немедленно ус­тупать всем своим физическим потребностям.

Этот тип отвсржсиия инстинктов отличается от обычного вытеснения еще в одном отношении. При неврозе мы привык­ли видеть, что, когда удовлетворение конкретного инстинкта вытесняется, для пего находится некоторое замещение. При истерии это достигается обращением, т. е. разрядкой сексуаль­ного возбуждения в других телесных зонах или процессах, ко­торые становятся ссксуалпзированными. При неврозах навяз­чивости имеется замещающее удовольствие на том уровне, на котором осуществилось вытеснение, а при фобиях есть по край­ней мере некоторый эпиноспческий' выигрыш. Или же затормо­женные формы удовлетворения заменяются на другие способы наслаждения при помощи процесса смещения и формирования

' Epinosic (синоним — advantage by illness) — использование болезни как сред­ства достижения тех или иных собственных целей. — Примеч. ред.

Инстинктивная тревога в пубертатном периоде 293

реакции, поскольку мы знаем, что истинные невротические сим­птомы, такие, как истерические приступы, тики, навязчивые действия, привычка к мрачным размышлениям и т. д., представ­ляют собой компромиссы, в которых инстинктивные требова­ния Оно удовлетворяются не менее эффективно, чем требо­вания Я и сверх-Я. Но в отвержении инстинкта, характерного для подросткового возраста, не остается лазейки для такого замещающего удовлетворения: механизм в этом случае, по всей видимости, иной. Вместо образования компромисса (соот­ветствующего невротическим симптомам) и обычных процес­сов смещения, регрессии и обращения против себя мы почти неизменно обнаруживаем поворот от аскетизма к излишествам;

невзирая на любые внешние ограничения, подросток внезапно погружается во все то, что он ранее тормозил. По причине сво­его антисоциального характера такие подростковые эксцессы сами по себе являются нежелательными; тем не менее с ана­литической точки зрения они представляют собой временное выздоровление от аскетизма. Когда такого выздоровления не происходит и Я каким-то необъяснимым образом оказывается достаточно сильным для того, чтобы без всяких отклонений удержаться в своем отвержении инстинктов, в результате пара­лизуется витальная активность человека — возникают своеоб­разные условия, которые следует рассматривать уже не как нор­мальное явление пубертата, а как психотическое расстройство.

Возникает вопрос: действительно ли оправдано различение между отвержением инстинктов в пубертате и обычными процес­сами вытеснения? Основой такого теоретического различения является то, что у подростков процесс вытеснения начинается со страха перед количеством инстинктов, а не перед качеством какого-то конкретного импульса и заканчивается не замещаю­щим удовлетворением и образованием компромиссов, а резким наложением или последовательной сменой отказа в удовлетво­рении инстинктов и инстинктивных эксцессов или, точнее го­воря, их чередованием. При этом мы знаем, что при обычном невротическом вытеснении качественный катексис вытесняе­мого инстинкта является важным фактором и что при неврозе навязчивости обычно возникает чередование торможения и по­слабления. Тем не менее у нас все еще сохраняется впечатление,

294 Раздел V. Детская психопатология

что в случае подросткового аскетизма действует более прими­тивный и менее сложный механизм, чем при собственно вытес­нении возможно, что первый из них представляет собой особый случай пли скорее предварительную фазу вытеснения.

В аналитических исследованиях неврозов уже давно пока­зано, что человеческой природе свойственно отвержение не­которых инстинктов, в частности сексуальных, независимо от индивидуального опыта. Эта предрасположенность, по-види­мому, обусловлена филогенетической наследственностью, свое-^ образным накоплением, аккумулированным в результате актов вытеснения, практиковавшихся многими поколениями и лишь продолжаемых, а не заново инициируемых индивидами. Для описания этого двойственного отношения человечества к сек­суальной жизни — конституционного отвращения вкупе со стра­стным желанием — Блейлер ввел термин амбивалентность.

Во время спокойных жизненных периодов исходная враж­дебность Я по отношению к инстинкту — его страх перед силой инстинктов, как мы его назвали, — есть не более чем теоретиче­ское понятие. Мы предполагаем, что основой неизменно остает­ся инстинктивная тревога, но для наблюдателя она маскируется гораздо более заметными и выступающими явлениями, возни­кающими из объективной тревоги и тревоги сознания и являю­щимися результатом ударов, которым подвергался индивид.

По-видимому, внезапное возрастание инстинктивной энер­гии в нубертате и в других жизненных периодах усиливает ис­ходный антагонизм между Я и инстинктами до такой степени, что он становится активным защитным механизмом. Если это так, то аскетизм пубертатного периода можно рассматривать не как ряд качественно обусловленных деятельностей вытеснения, а просто как проявление врожденной враждебности между Я и инстинктами, которая неразборчива, первична и примитивна.

Интеллектуализации в пубертате. Мы пришли к выводу о том, что в периоды, характеризуемые возрастанием либидо, общие установки Я могут развиваться в определенные спосо­бы защиты. Если это так, то этим можно объяснить и другие изменения, происходящие в Я в пубертате.

Мы знаем, что большинство изменений этого периода про­исходит в инстинктивной и аффективной жизни и что Я пре-

Инстинктивноя тревога в пубертатном периоде 295

терпевает вторичные изменения, когда оно непосредственно участвует в попытке овладеть инстинктами и аффектами. Но это ни в коем случае не исчерпывает возможностей изменения подростка. С возрастанием инстинктивной энергии он в боль­шей мере оказывается в их власти; это естественно и не требу­ет дальнейшего объяснения. Подросток также становится бо­лее моральным и аскетичным, что объясняется конфликтом между Я и Оно. Но кроме того, он становится более интеллек­туальным, и его интеллектуальные интересы углубляются. Вна­чале мы не видим, каким образом это продвижение в интеллек­туальном развитии связано с продвижением в развитии ин­стинктов и с усилением образований Я в их сопротивлении неистовым атакам, направленным против него.

В целом можно было бы ожидать, что натиск инстинкта или аффекта будет снижать интеллектуальную активность челове­ка. Даже при нормальном состоянии влюбленности интеллек­туальные возможности человека снижаются и его рассудок ста­новится менее надежным, чем обычно. Чем более страстно его желание удовлетворить свои инстинктивные импульсы, тем меньше, как правило, он склонен использовать интеллект для их рассудочного исследования и подавления.

На первый взгляд кажется, что в подростковом возрасте все происходит наоборот. Резкий скачок в интеллектуальном раз­витии молодого человека не менее заметен и неожидан, чем его быстрое развитие в других направлениях. Мы знаем, как часто все интересы мальчиков в латентном периоде сосредоточены на реальных вещах. Некоторые мальчики любят читать об откры­тиях и приключениях, изучать числа и пропорции или «прогла­тывать» описания странных животных и предметов, тогда как другие посвящают время механике, от ее простейших до наи­более сложных форм. Общим у этих двух типов является то, что объект, которым они интересуются, должен быть не про­дуктом фантазии наподобие сказок и басен, доставлявших удо­вольствие в раннем детстве, а чем-то конкретным, что имеет реальное физическое существование. Когда начинается пред-пубертатный период, тенденция смены конкретных интересов латентного периода абстрактными становится все более выра­женной. В частности, подростки того типа, который Бернфельд

296 Раздел V. Детская психопатология

описывает как «затянувшийся пубертат», обладают ненасытным желанием думать об абстрактных предметах, размышлять и го­ворить о них. Часто дружба в этом возрасте основана на жела­нии вместе размышлять и обсуждать эти предметы. Диапазон таких абстрактных интересов и проблем, которые эти молодые люди пытаются разрешить, очень широк. Они обсуждают сво­бодную любовь или замужество и семейную жизнь, свободное существование или приобретение профессии, скитания или оседлую жизнь, анализируют философские проблемы, такие, как религия или свободомыслие, различные политические теории, ¹ такие, как революция или подчинение власти, или саму дружбу во всех ее формах. Если, как это иногда бывает при анализе, мы получаем достоверное сообщение о беседах молодых людей или если — что делалось многими исследователями пубертатно-го периода — мы изучаем дневники и наброски подростков, нас поражают не только широта и свободный размах их мысли, но также степень эмпатии и понимания, их явное превосходство над многими зрелыми мыслителями, а иногда даже мудрость, которую они обнаруживают при рассмотрении самых сложных проблем.

Мы пересматриваем наше отношение, когда обращаемся от рассмотрения самих по себе интеллектуальных процессов подростка к рассмотрению того, как они вписываются в об­щую картину его жизни. Мы с удивлением обнаруживаем, что эти утонченные интеллектуальные достижения оказывают очень малое — или никакое — влияние на его реальное пове­дение. Эмпатня подростка, приводящая к пониманию мыс­лительных процессов других людей, не мешает ему проявлять самое возмутительное безразличие к близким. Его возвышен­ный взгляд на любовь и обязательства любящего соседству­ют с неверностью и черствостью в многочисленных любов­ных историях. Тот факт, что его понимание и интерес к струк­туре общества в подростковом возрасте далеко превосходят его же понимание и интерес в последующие годы, не помо­гает ему найти свое истинное место в социальной жизни, а мно­госторонность интересов не предохраняет его от сосредото­ченности на одном-единственном предмете — собственной персоне.

Инстинктивная тревога в пубертатном периоде 297

Мы понимаем, особенно когда исследуем эти интеллекту­альные интересы с помощью анализа, что в данном случае мы имеем дело с чем-то весьма отличным от интеллектуальности в обычном смысле слова. Неверно было бы предполагать, что подросток размышляет, о различных ситуациях в любви или о выборе профессии для того, чтобы выработать правильную линию поведения, как это мог бы сделать взрослый, или как мальчик в латентном периоде исследует устройство аппарата для того, чтобы суметь разобрать и снова собрать его. Подрост­ковая интеллектуальность больше способствует мечтам. Даже честолюбивые фантазии предпубертатного периода не пред­назначены для перевода в реальность. Когда мальчик фантази­рует о том, что он великий завоеватель, он не чувствует ника­кой необходимости доказывать свою храбрость и выносливость в реальной жизни. Точно так же он явно получает удовлетво­рение от самого процесса мышления в ходе рассуждений или обсуждений. Его поведение определяется другими факторами, и на него необязательно оказывают влияние результаты подоб­ной интеллектуальной гимнастики.

Есть и еще один момент, поражающий нас, когда мы иссле­дуем интеллектуальные процессы у подростков. Более при­стальное рассмотрение показывает, что интересующие их пред­меты усиливают конфликты между разными психическими образованиями. И опять проблема заключается в том, как свя­зать инстинктивную сторону человеческой природы с осталь­ной жизнью, как выбрать между практической реализацией сексуальных импульсов и их отвержением, между свободой и ограничением, между восстанием и подчинением власти. Как мы видели, аскетизм с его запретом инстинктов в целом не оправдывает надежд подростка. Поскольку опасность вездесу­ща, он должен выработать много способов для того, чтобы пре­одолеть ее. Обдумывание инстинктивного конфликта — его ин­теллектуализация — кажется подходящим способом. При этом аскетическое бегство от инстинкта сменяется поворотом к нему. Но это осуществляется в основном в мышлении и является интеллектуальным процессом. Абстрактные интеллектуаль­ные обсуждения и размышления, которым предаются подрост­ки, — это вовсе не попытки разрешить задачи, поставленные

298 Раздел V. Детская психопатология

реальностью. Их мыслительная активность есть, скорее, пока­затель напряженной настороженности по отношению к ин­стинктивным процессам и перевод того, что они воспринима­ют, в абстрактное мышление. Философия жизни, которую под­ростки создают, — а она может заключаться в их требовании произвести революцию во внешнем мире — является на самом деле их реакцией на восприятие новых инстинктивных требо­ваний их собственного Оно, грозящих революционизировать всю их жизнь. Идеалы дружбы и вечной преданности — это все-^ го лишь отражение беспокойства Я, обнаружившего исчезно­вение всех своих новых эмоциональных связей с объектами*. Стремление к руководству и поддержке в часто безнадежной борьбе против своих собственных инстинктов может быть трансформировано в бесхитростную аргументацию относи­тельно неспособности человека к принятию независимых по­литических решений. Мы видим, таким образом, что инстин­ктивные процессы переводятся на язык интеллекта. Но причи­на столь сильной сосредоточенности внимания на инстинктах заключается в том, что осуществляется попытка овладеть ими на ином психическом уровне.

Вспомним, что в аналитической метапсихологии связь аф­фектов и инстинктивных процессов с вербальными представ­лениями считается первым и наиболее важным шагом по на­правлению к овладению инстинктами, который должен быть осуществлен в развитии индивида. Мышление описывается в этих работах как «практическое действие, сопровождающееся перемещением относительно небольших количеств катексиса при меньшей их разрядке» (S. Freud, 1911, s. 221). Эта интеллек­туализация инстинктивной жизни, попытка овладеть инстин­ктивными процессами, связывая их с мыслями в сознании, представляет собой одно из наиболее общих, ранних и наибо­лее необходимых приобретений человеческого Я. Мы рассмат­риваем ее не как деятельность Я, а как его составную часть.

Может возникнуть впечатление, что явления, включенные нами в понятие «интеллектуализация в пубертате», попросту

' Я благодарна Маргит Дубовиц из Будапешта за указание на то, что тенден­ция подростков размышлять о смысле жизни и смерти отражает деструктив­ную активность в их собственных душах.

Инстинктивноя тревога в пубертатном периоде 299

представляют собой преувеличение общей установки Я в осо­бых условиях внезапного подъема либидо. Лишь возрастание количества либидо привлекает внимание к функции Я, которая в другое время выполняется незаметно и как бы походя. Если это так, то это означает, что усиление интеллектуальности в подростковом возрасте — а возможно также и резкое возраста­ние интеллектуального понимания психических процессов, которое обычно характерно для приступов психического рас­стройства, — является просто частью привычного стремления Я к овладению инстинктами при помощи мышления.

Я полагаю, что теперь мы можем сделать вторичное откры­тие, к которому нас привели рассуждения в этом направлении. Если верно, что неизменным следствием возрастания либидоз-ной заряженности является удвоение усилий Я по интеллекту­альной проработке инстинктивных процессов, то это объясня­ет тот факт, что инстинктивная опасность делает человека ум­нее. В периоды спокойствия в инстинктивной жизни, когда опасности нет, индивид может позволить себе определенную степень глупости. В этом отношении инстинктивная тревога оказывает знакомое влияние объективной тревоги. Объектив­ная опасность и депривация побуждают человека к интеллек­туальным подвигам и изобретательным попыткам разрешить свои трудности, тогда как объективная безопасность и изоби­лие делают его довольно глупым. Сосредоточение интеллекта на инстинктивных процессах представляет собой аналог бди­тельности человеческого Яперед лицом окружающих его объек­тивных опасностей.

До сих пор спад интеллекта у маленького ребенка в начале латентного периода объяснялся иначе. В раннем детстве блес­тящие интеллектуальные достижения детей связаны с исследо­ванием ими тайн пола, а когда этот предмет становится табу, запрет и торможение распространяются на другие области мышления. Неудивительно, что с возобновлением сексуально­сти в предпубертатном периоде, т. е. с распадом сексуального вытеснения раннего детства, интеллектуальные способности оживают с прежней силой.

Это обычное объяснение, к которому мы можем теперь доба­вить еще одно. Возможно, в латентном периоде дети не только

300 Раздел V. Детская психопатология

не осмеливаются погружаться в абстрактное мышление, но и просто не имеют в этом нужды. Детство и пубертатный пери­од — это периоды инстинктивной опасности, и характеризую­щий их «интеллект» по меньшей мере частично помогает чело­веку преодолевать эту опасность. При этом в латентном перио­де и во взрослой жизни Я относительно сильно и может без ущерба для индивида ослабить его усилия по интеллектуали­зации инстинктивных процессов. В то же время не следует за­бывать, что эти умственные достижения, особенно в пубертат-4 ном периоде, при всей их замечательности и блеске остаются бесплодными. В одном отношении это верно даже для интел­лектуальных достижений раннего детства, которыми мы так восхищаемся и которые так высоко ценим. Не надо лишь забы­вать о том, что детские исследования сексуальности, которые психоанализ считает ярчайшим проявлением интеллектуаль­ной активности ребенка, не приводят к знанию истинных яв­лений взрослой сексуальной жизни. Как правило, их результа­том является создание детских сексуальных теорий, которые отражают не реальность, а инстинктивные процессы, протекаю­щие в психике ребенка.

Интеллектуальная работа, совершаемая Я в латентном пе­риоде и во взрослой жизни, несопоставимо более серьезна, на­дежна и прежде всего намного теснее связана с действием.

Любовь к объекту и идентификация в пубертатном перио­де. Рассмотрим теперь, насколько аскетизм и интеллектуали­зация, характерные для пубертатного периода, соответствуют нашей схеме классификации защитных процессов в зависимо­сти от тревоги и опасности. Сразу видно, что аскетизм и ин­теллектуализация попадают в третий тип защиты. Опасность, угрожающая Я, заключается в том, что оно может быть затоп­лено инстинктами; более всего оно опасается количества ин­стинктов. Мы полагаем, что эта тревога возникает в ходе раз­вития индивида очень рано. Хронологически она принадлежит к тому периоду, в котором Я постепенно отделяется от недиф­ференцированного Оно. Защитные меры, к которым его застав­ляет прибегать страх перед силой инстинктов, направлены на поддержание этой дифференциации между Я и Оно и на обес­печение стабильности вновь установившейся организации Я.

Инстинктивная тревога в пубертатном периоде 301

Задача, которую ставит перед собой аскетизм, заключается в том, чтобы удерживать Оно в определенных границах, попро­сту налагая запреты; цель интеллектуализации — теснее свя­зать инстинктивные процессы с мыслительным содержанием и тем самым сделать их доступными для сознания и подвержен­ными контролю.

Когда при внезапном возрастании либидо индивид отступа­ет на этот примитивный уровень страха перед силой инстинк­тов, покой инстинктивных процессов и процессов Я должен быть потревожен. Ниже я опишу две из наиболее важных осо­бенностей пубертатного периода и покажу их связь с этим про­цессом регрессии Я.

Наиболее примечательные явления в жизни подростков в ко­нечном счете связаны с их отношениями с объектом. Здесь осо­бенно заметен конфликт между двумя противоположными тен­денциями. Мы уже видели, что вытеснение, вызванное общей враждебностью по отношению к инстинктам, обычно выбирает для своих первых атак фантазии предпубертатного периода на тему инцеста. Подозрительность и аскетизм Я исходно направ­лены против фиксации субъекта на всех объектах любви его детства. Результатом этого, с одной стороны, является стремле­ние молодого человека к изоляции; начиная с этого времени он живет с членами своей семьи как с чужими людьми. Но врож­денная враждебность Я по отношению к инстинктам направле­на не только на его отношение к внешним объектам любвп; она направлена также и на его отношения со сверх-Я. В той мере, в какой сверх-Я в этом периоде все еще насыщено исходящим от отношений с родителями либидо, оно само рассматривается как подозрительный инцестный объект и становится жертвой последствий аскетизма. Я отчуждается также и от сверх-Я. Для молодых людей это частичное вытеснение сверх-Я, отчужден­ность от части его содержания является одной из величайших неприятностей подросткового периода. Основным следствием разрыва отношений между Яи сверх-Я становится возрастание опасности, грозящей со стороны инстинктов. Индивид стано­вится асоциальным. До возникновения этого нарушения тре­вога сознания и чувство вины, возникающие вследствие от­ношения Я к сверх-Я, были наиболее сильными союзниками

302 Раздел V. Детская психопатология

Я в его борьбе против инстинктов. В начале пубертатного пери­ода часто заметны преходящие попытки осуществить сверхнасы-щеиность всех содержании сверх-Я. Возможно, этим объясня­ется так i тзываемый идеализм подростков. Возникает следующая ситуация: аскетизм, сам являющийся следствием возрастания опасности со стороны инстинктов, ведет к разрыву связи со сверх-Я и тем самым делает неэффективными защитные меры, осуществляемые тревогой сверх-Я. В результате этого Я еще сильнее отбрасывается на уровень чистой инстинктивной тре­воги и характерных для этого уровня примитивных защитных механизмов.

Самоизоляция и разрыв с объектами любви, однако, не яв­ляются единственными тенденциями, возникающими в отно­шении подростков к объектам. Разнообразные новые привя­занности занимают место вытесненных фиксаций на детских объектах любви. Иногда индивиды привязываются к молодым людям своего возраста, и в этом случае связь приобретает фор­му страстной дружбы или влюбленности; иногда они привязы­ваются к старшим, которых признают лидерами и которые явно являются замещением покинутых родительских объектов. Эти отношения любви страстны и исключительны, но кратковре-менны. Людей выбирают как объекты и покидают безотноси­тельно к их чувствам, а на их место выбирают новых. Покину­тые объекты быстро и прочно забываются, но форма привя­занности к ним сохраняется в мельчайших деталях и обычно воспроизводится в отношении к новому объекту с точностью, похожей на навязчивость.

Помимо этой поразительной верности объекту любви име­ется еще одна особенность отношений с объектом в подростко­вом возрасте. Подросток стремится не столько обладать объек­том в обычном физическом смысле слова, сколько максималь­но уподобиться человеку, который в данный момент занимает в его прнвязанпостях центральное место.

Непостоянство молодежи общеизвестно. Почерк, речь, при­ческу, одежду и самые разные привычки она меняет намного легче, чем в любой другой период жизни. Часто одного взгляда на подростка достаточно, чтобы сказать, кто его старший друг, которым он восхищается. Но способность к изменению идет

Инстинктивная тревога в пубертатном периоде 303

еще дальше. Со сменой одного образца на другой меняются жизненная философия, религиозные и политические взгляды, и, сколь бы часто они ни менялись, подростки всегда в равной мере твердо и страстно убеждены в правоте столь легко при­нятых ими взглядов. В этом отношении они напоминают тип пациентов, описанный Хелен Дойч в клинической работе по психологии взрослых как пограничный между неврозом и пси­хозом. Она называет их людьми типа «как если бы» (<<a!s o6>> Typus), потому что в каждом новом отношении с объектом они живут так, как если бы они действительно проживали свою соб­ственную жизнь и выражали свои собственные чувства, мнения и взгляды.

У девочки, которую я анализировала, механизм, лежащий в основе этих процессов трансформации, был особенно ясен. Несколько раз за один лишь год она переходила от одной друж­бы к другой, от девочек к мальчикам и от мальчиков к пожилой женщине. В каждом случае она не просто становилась безраз­личной к покинутому объекту любви, но испытывала к нему выраженную и сильную неприязнь, граничащую с презрением, и чувствовала, что любая случайная или неизбежная встреча с ним почти невыносима. После большой аналитической работы мы обнаружили, что эти чувства по отношению к бывшим дру­зьям вовсе не были ее собственными. Каждый раз, когда девоч­ка меняла объект любви, она считала себя обязанной подстраи­вать свое поведение и взгляды под поведение и взгляды своего нового друга, во всем связанном с ее внутренней и внешней жизнью. Она начинала переживать не свои собственные эмо­ции, а эмоции своего нынешнего друга. Неприязнь к людям, которых она раньше любила, в действительности не была ее собственной. При помощи процесса эмпатии она разделяла чувства своего нового друга. Таким образом, она выражала рев­ность, которую, как она воображала, он чувствовал ко всем, кого она раньше любила, или его (а не ее собственное) презрение к возможным соперникам.

Психологическая ситуация в подобных фазах пубертата может быть описана очень просто. Эта страстная и мимолетная фиксация любви вообще не является отношением к объекту в том смысле, в котором мы используем этот термин, говоря

304 Раздел V. Детская психопатология

о взрослых. Это — идентификация самого примитивного типа, такая, с какой мы встречаемся при исследовании развития в раннем детстве, еще до существования всякой объектной люб­ви. Таким образом, непостоянство в пубертатном периоде озна­чает не внутренние изменения в любви или убеждениях инди­вида, а скорее утрату личности вследствие изменений в иденти­фикации.

Процесс, выявленный при анализе поведения пятнадцати­летней девочки, возможно, прольет некоторый свет на ту роль, которую играет эта склонность к идентификации. Моя паци­ентка была очень красивой, очаровательной девочкой и все­гда играла заметную роль в своем окружении, но, несмотря на это, ее терзала неистовая ревность к сестре, которая была еще ребенком. В пубертатном периоде пациентка утратила все свои прежние интересы и была охвачена единственным желанием -^ вызывать любовь и восхищение мальчиков и мужчин, бывших ее друзьями. Она безумно влюбилась — на расстоянии — в маль­чика, который был намного старше ее и которого она иногда встречала на вечеринках и на танцах. В это время она написала мне ппсьмо, в котором выражала сомнения и тревоги в связи со своей влюбленностью.

«Пожалуйста, скажите мне, — написала она, —как мне вести себя, когда я встречаю его. Быть ли мне серьезной или веселой? Как я ему больше понравлюсь — если покажу, что умна, или если прикинусь глупой? Что Вы мне посоветуете — говорить все время о нем или говорить и о себе тоже?..» Когда пациент­ка в следующий раз встретилась со мной, я устно ответила на ее вопросы. Я сказала, что, по-видимому, нет необходимости планировать свое поведение заранее. Разве она не сможет в нужный момент быть самой собой и вести себя в соответствии с тем, что она чувствует? Она ответила, что такой способ никог­да не сработает, и произнесла длинную речь на тему о необхо­димости приспосабливаться к предпочтениям и желаниям дру­гих людей. Она сказала, что только так можно быть уверенной в том, что тебя полюбят, и, несмотря на то что этот мальчик любил ее, она просто не могла вести себя естественно.

Вскоре после этого пациентка описала фантазию, в которой нарисовала что-то вроде конца света. «Что будет, — спросила

Инстинктивная тревога в пубертатном периоде 305

она, — если все умрут?» Она прошлась по всем своим друзьям и отношениям и наконец вообразила, что осталась одна на всей Земле. Ее голос, выразительность интонаций и детали описа­ния говорили о том, что эта фантазия была выполнением ее желания. Она рассказывала с наслаждением, и фантазия не вызывала у нее никакого беспокойства.

Однако я напомнила девочке о ее страстном желании быть любимой. Днем раньше одной лишь мысли о том, что один из друзей не любит ее, что она теряет его любовь, было достаточ­но, чтобы погрузить ее в отчаяние. Но кто же будет любить ее, если она будет единственной уцелевшей из всего рода челове­ческого? Она спокойно отбросила мое напоминание о ее давеш­них печалях. «В этом случае я буду любить себя сама», — ска­зала она, словно освободившись наконец от всех своих тревог, и испустила глубокий вздох облегчения.

Это маленькое, сделанное на одной пациентке аналитичес­кое наблюдение указывает, как мне кажется, на нечто весьма характерное для некоторых связей с объектом в пубертатном периоде. Разрыв старых отношений, враждебность к инстинк­там и аскетизм — все это отвлекает либидо от внешнего мира. Подростку грозит опасность сместить свое объектное либидо с окружающих людей на себя. Так же как он регрессировал в сво­ем Я, он может регрессировать и в своей либидозной жизни от объектной любви к нарциссизму. Он избегает этой опасности судорожными усилиями, направленными на установление ново­го контакта с внешними объектами, даже если это может быть сделано только через его нарциссизм, т. е. при помощи ряда идентификаций. В соответствии с таким представлением эмо­циональные связи с объектом в подростковом возрасте пред­ставляют собой стремление к выздоровлению — и в этом отно­шении подростки также напоминают психотических больных в тот момент, когда их состояние в очередной раз начинает ме­няться к худшему.

При описании пубертатного периода я столько раз сравни­вала его характеристики с серьезным заболеванием, что (хотя это исследование и не претендует на полноту) мне, видимо, следует сказать несколько слов о нормальности и анормально­сти происходящих в этот период процессов.

306 Раздел V. Детская психопатология

Мы видели, что основой сравнения пубертатного перио, началом обострения психического заболевания является ф( мен, приписываемый нами количественным изменениям тексиса. В обоих случаях повышенный либидозный катек Оно прибавляется к инстинктивной опасности, эаставля удваивать свои усилия для защиты любым возможным спс бом. В психоанализе всегда понимали, что в человеческой я ни из-за этих количественных процессов каждый период i растаиия либидо может стать началом невротического или г хотического заболевания.

Кроме того, пубертат и обострение психоза напомин;

друг друга возникновением примитивных защитных уста вок, которые мы связываем со страхом Я перед, силой инсти тов — тревогой, которая отбрасывает назад больше, чем лю объективная тревога или тревога сознания.

Впечатление о нормальности или анормальности npoi сов, происходящих в пубертате у каждого отдельного инди да, будет, по-видимому, зависеть от доминирования какой-будь из перечисленных мною тенденций или нескольким них. Аскетический подросток выглядит для нас нормальньга тех пор, пока его интеллектуальные функции свободны иуд есть ряд здоровых связей с объектами. Это же относится подросткам, интеллектуализирующим инстинктивные npoi сы, к подросткам идеалистического типа и к тем, кто безул жно мчится от одной пламенной дружбы к другой. Но если кетическая установка упорно поддерживается, если проц интеллектуализации преобладает во всей психической жи;

и если отношения к другим людям основаны исключительно сменяющихся идентификациях, учителю или аналитику бу трудно определить из наблюдения, в какой мере это след рассматривать как переходную фазу нормального развит а в какой —уже как патологическую.

| Некоторые типы и этапы социальной дезадаптсщии 307

307

^Некоторые типы и этапы социальной дезадаптации'

^Социальная дезадаптация, обусловленная Прежними нарушениями объектной любви

,;Август Айхорн во введении к книге «Своенравная юность» I (1925) подчеркивает патогенное значение нарушений развития |эго и суперэго для социальной дезадаптации. Внутренние и ^внешние факторы, препятствующие нормальному развитию (разнообразных эго-функций, воздействуют на процесс «пер-;вичной адаптации к реальности», который Айхорн рассматри­вает как необходимую основу и предпосылку социального раз-[вития. С другой стороны, внешние и внутренние факторы, на-фушающие эмоциональное развитие ребенка и не допускающие '•формирования привязанности к постоянному объекту (роди­телям или заменяющим их лицам), препятствуют, как показы­вает Айхорн,-второму этапу социального развития, а именно — адаптации к культурным традициям общества, членом которо-Jro предстоит стать ребенку. Там, где отсутствуют нормальные ^эмоциональные связи, у ребенка нет достаточно сильного сти­мула соответствовать образцам окружающего его взрослого мира. Ему не удается усвоить те идентификации, которые долж­ны были бы стать ядром сильного и эффективного суперэго, противостоящего инстинктам и руководящего его поведением (в соответствии с общественными правилами и стандартами. i Co времени первых наблюдений, приведших к этим экспе­риментальным объяснениям асоциального поведения, многие ^исследователи и авторы с разных концов света подтвердили и (углубили предположения Айхорна. Ранняя изоляция, потеря любви или доверия к родителям, их продолжительное отсут­ствие или смерть, частая смена опекунов, жизнь в детских учреж­дениях, не обеспечивающих условий для развития личных при­вязанностей, — все это, в соответствии с открытиями Айхорна,

' Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. II. М., 1999. С. 244-259.

308 Раздел V. Детская психопатология

было выделено как наиболее часто встречающиеся при иссле­довании детей с асоциальным и делинквентным поведением факторы. Среди этих данных особое признание получили фак­ты, связанные со взаимоотношениями матери и младенца. Пер­вый год жизни — критический период, когда должен произойти наиважнейший переход от первичного нарциссизма к объект­ной любви, произойти постепенно, маленькими шагами. Посто­янно повторяющийся опыт удовлетворения первых телесных потребностей помогает лнбидозному интересу ребенка пере­ключиться с исключительной концентрации на том, что проис­ходит в его собственном теле, и направиться во внешний мир, к тем людям (мать или заменяющие ее лица), которые обеспе­чивают удовлетворение его потребностей. В тех случаях, когда мать либо часто отсутствует, либо невнимательна, либо эмоцио­нально нестабильна и амбивалентна и поэтому не может слу­жить постоянным источником удовлетворения, а также в тех случаях, когда уход за младенцем недостаточен, безличен или осуществляется разными людьми, трансформация нарцисси-ческого либидо в объектное происходит неадекватно. На всю дальнейшую жизнь сохраняется сильная тенденция к возвра­щению либидо от внешнего объекта любви к самому себе, как только внешний мяр не оправдывает каких-либо надежд. Тело и его потребности остаются более важными, что проявляется в усиленном акценте на аутоэротических удовольствиях (раска­чивании, сосании, мастурбации и т. д.). Ослабленное развитие либидо, проистекающее из такой ранней депривации, ведет в дальнейшем к неадекватным фиксациям у ребенка деструктив­ных побуждений'. В норме, деструктивные импульсы объеди­няются с проявлениями объектной любви на прегенитальном уровне инфантильного сексуального развития и таким образом придают силу и энергию преЭдиповой привязанности к мате­ри и проявлениям Эдинова комплекса. Если в любовной жиз­ни ребенка существует дефицит, деструктивные побуждения оказываются изолированными и проявляются более независи­мо, различными способами, от чрезмерно выраженной агрессив-

См. работу «Связь агрессии и эмоционального развития. Норма и патология» («Aggression in Relation to Emotional Development: Normal and Pathological»).

Некоторые типы и этопы социальной дезадаптации 309

ности до бессмысленной разрушительности. Последние явля­ются наиболее частыми источниками делинквентного и крими­нального поведения.

Существует, таким образом, большое разнообразие видов социальной дезадаптации, базирующихся на очень ранних на­рушениях развития объектной любви и являющихся результа­том ослабленных функций эго и суперэго. Дезадаптации тако­го рода обычно проявляются в начале латентного периода, то есть в то время, когда поведение все в большей степени стано­вится зависимым от внутренних связей между различными частями психики ребенка и когда его агрессивные действия начинают выходить непосредственно за семейный круг и обра­щаться к более широкому окружению.

Другие типы социальной дезадаптации

Построенное на этом образце теоретическое и практическое изу­чение проблем поведения, проводимое в последние годы, от­влекло внимание от других важных форм социальной дезадап­тации, имеющих иное происхождение, хотя и возникающих примерно в то же время (первая половина латентного перио­да) и проявляющихся в аналогичных симптомах. Эти иные на­рушения социального функционирования, являющиеся пред­метом данной статьи, базируются не на ранних задержках раз­вития объектной любви, но на конфликтах, принадлежащих нормальной области детской эмоциональной привязанности, особенно проявлениям Эдипова комплекса, являясь их след­ствиями и искажениями. Они происходят не из слабости фун­кций эго и идентификаций, но в дальнейшем могут повредить целостности эго. Эти типы социальной дезадаптации ближе по своему содержанию к невротическим, нежели чем к обычным аномалиям. Но, с другой стороны, они не могут быть поставле­ны в один ряд с неврозами: в отличие от невротических симп­томов их проявления не представляют собой образования, пред­назначенные поддерживать баланс сил между ид и эго. Скорее это вмешательство более или менее не искаженных либидоз-ных и агрессивных составляющих в сферу взаимодействия индивида с его реальным окружением. Наилучшим подходом

310 Раздел V. Детская психопатология

к пониманию разнообразия этих типов социальной дезадапта-ции будет рассмотрение возникающих в процессе развития ре­бенка несовершенств и неудач (в социальной деятельности. — прим. перев.), как нормальных переходных моментов.

Период нормальной социальной дезадаптации

Обычно Miii не применяем термин «асоциальный» к эмоцио­нальным проблемам, которые возникают между маленьким ре-1 бенком и его окружением, даже если они состоят из беспоря­дочного и разрушительного поведения, сильно беспокоящего семью, — первое социальное сообщество, которому принадле­жит ребенок. О ребенке нельзя сказать, «социально» или же «асоциально» он реагирует, прежде чем он обретет определен­ную способность объективно воспринимать и понимать окру­жающий его мир. В то время, когда его чувство реальности (Ferenczi, 1913) находится в процессе развития, его восприятие внешнего мира естественно и неизбежно будет спутанным и искаженным. Ребенок проходит через стадии идентификации элементов окружающего мира с собой и своим телом, проециро­вания нежелательных внутренних побуждений во внешний мир, фазу, когда его восприятие и мышление зависят от его желаний, а не от объективной реальности. Пока идентификации и проек­ции, магическое всемогущество и принятие желаемого за дей­ствительное доминируют в его мышлении, он может восприни­мать окружающий мир лишь субъективно, а не объективно. Та­ким образом, ребенок реагирует не на актуальную реальность, а скорее на то, что он полагает существующим в окружающем его мире. Его последовательное нежелание принимать ограничения, отказываться или откладывать исполнение желаемого, его пере-или недооценка своих сил (чувство величия или неполноценно­сти) — все это составляет присущую ребенку социальную дез-адаптац] но, постепенно, с разв! ithcm чувства реальности, уступаю­щую все возрастающей социальной приспособленности.

Если эти инфантильные модели психического функцио­нирования (пережитки первичных процессов?) сохраняются дольше обычного, связанное с ними поведение классифициру­ется как асоциальное.

Некоторые типы и этапы социальной дезодаптации 311

Один из таких случаев, а именно, искажение реальности вследствие проецирования внутренних побуждений индивида на внешний мир и как результат, враждебное, агрессивное или тревожное поведение по отношению к внешнему миру, был изучен и детально описан Мелани Кляйн (Melanie Klein) и ее последователями.

Перенос семейной ситуации как источник социальной дезадаптации

Временная социальная дезадаптация возникает далее из при­сущей ребенку тенденции смещать либидозное и агрессивное отношение с эмоционально значимых людей, к которым они возникли, на менее значимых и даже посторонних людей. Впол­не нормально для ребенка второго или третьего года жизни рассматривать весь мир, с которым он соприкасается, как рас­ширение своей семьи. Первоначально в своем воображении маленькие дети наделяют всех взрослых качествами, которы­ми обладают их родители, и ожидают от них той же заботы, которую они получают дома. С увеличением контактов ребен­ка с людьми вне семьи образуется постоянное перетекание эмо­ций с напряженных преЭдиповых и Эдиповых отношений (с близкими родственниками) на отношения ребенка к относи­тельно посторонним (людям). С точки зрения семьи, особенно маленькой, это снижает напряжения, которые иначе могут стать невыносимыми. С точки зрения окружающих, смещение эмо­ций (перенос) порождает нереалистичное отношение ребенка к окружающим, оказывающееся препятствием в его адаптации. В норме, ребенок, опираясь на опыт, учится различать взрос­лых, относящихся к нему позитивно или безразлично, и пони­мание этого постепенно снижает склонность к неразборчиво­му переносу эмоций. Вместо простого смещения чувств и кон­фликтов, вызывающих у окружающих протест и разногласия, ребенок становится способным устанавливать различные кон­такты. Он перестает видеть в других подобие своих родителей, но оценивает людей по их индивидуальным достоинствам и извлекает пользу из этого расширения своей эмоциональной жизни.

312 Раздел V. Детская психопатология

Этот шаг развития из семейного круга в более широкое об­щество не происходит, если преЭдиповы и Эдиповы отноше­ния слишком интенсивны и остаются неразрешенными. В та­ких случаях окружающая среда становится — в течение всего латентного периода, а иногда и далее — расширением поля бит­вы семейных конфликтов.

В этой сложной задаче выхода за пределы семейных взаи­моотношений ребенок получает разнообразную, часто недостаю­щую помощь от взрослых, ответственных за его воспитание.

Многие родители, особенно из среднего класса, имеют при­вычку обучать своего маленького ребенка тому, что взрослые, сколь бы посторонними они ни были, это «дяди» и «тети». Они сами с трудом принимают то, что ребенок, который так дорог для них, всего лишь терпим другими и часто воспринимается как помеха. В этих случаях родители и ребенок движимы оди­наковым стремлением рассматривать окружающий мир как расширенную семью.

Старорежимные детские сады и ясли были построены на этом же принципе простого расширения семейного круга. Наи­высшей похвалой воспитательнице было сказать, что она пре­успела в создании теплой семейной атмосферы в группе и хо­рошо справляется с материнской ролью. В некоторых странах воспитательницу официально представляли детям как «тетю» (Kjndergarten-Tante). Недостатки системы, предлагавшей сме­щать семейные реакции в новое окружение, были бы более оче­видными, если бы не формальные методы дисциплины и про­ведения запя! ий, распространенные в то время, которые подав­ляли спонтанные эмоциональные проявления ребенка и тем затушевывали ситуацию.

Современные детские сады устроены совершенно иначе. Взрослый ведет себя как учитель и намеренно воздерживается от принятия на себя родительской роли. Ограничивается телес­ный контакт с учащимися, избегается излишняя помощь ре­бенку в его телесном функционировании. Ребенка не берут на руки, не ласкают, не сажают на колени и т. д. Если раньше от­ношения строились только па доброте и привязанности, сейчас ребенку предлагаются интересные и увлекательные занятия иных, более тонких, косвенных (сублимированных) типов.

Некоторые типы и этапы социальной дезадаптации 313

Когда детский сад организован таким образом, поведение детей в нем заметно отличается от их поведения дома. Они реагиру­ют по-новому в ответ на новую атмосферу и новый подход к их способностям. Воспитатель занимает в жизни ребенка отдель­ное место, не становясь заменителем матери для разрешения неудовлетворенных эмоциональных проблем, но представляя как бы идеальную фигуру, отстраненную от инстинктивной жизни, с сублимированными интересами и требованиями ко­торой ребенок может отождествлять себя*.

Начальная школа в этом отношении развивалась в прямо противоположном направлении. Школы конвенционального типа обычно обращали так мало внимания на эмоциональную жизнь и конфликты ребенка, что внезапный переход из семей­ной атмосферы в абсолютно новую и более безличную группо­вую жизнь, особенно в школах-интернатах, становился шоком для ребенка и затруднял и замедлял внутреннюю адаптацию к окружающему. Там не было ни выхода, ни возможности для переноса чувств любовной привязанности к взрослому. Такая обстановка включала в себя риск обращения либидо, прежде участвовавшего в отношениях с родителями, внутрь, где оно могло чрезмерно усиливать аутоэротическую активность, либо жестоко обрушиваться на сверстников. Современные прогрес­сивные школы пытаются исправить эти ошибки, но, кажется, заходят слишком далеко в противоположном направлении. Вместо того чтобы заставлять ребенка приспосабливаться к окружению, они ставят задачу подгонки гибкого окружения к нуждам конкретного ребенка, так, чтобы обеспечить возможно

' Работа во время войны с бездомными детьми (Hampstead Nurseries, 1940— 1945) предоставила экспериментальное доказательство этого утверждения. В работе «Дети без семей» (Infants without Families, A. Freud and Burlingham, 1943) авторы пишут: «Крайне интересно наблюдать различие повеления де­тей в их интимных взаимоотношениях с их приемными родителями, с одной стороны, и с воспитателем группы — с другой. Мы в этой связи часто вспо­минали различия в поведении детей, живущих в семьях, которое они демон­стрируют в детском саду. Часто они очень хорошо и приемлемо ведут себя в группе, но очень сложно — дома. Это не связано с тем — как, кажется, думают многие воспитатели, — что матери не знают, как справиться с ребенком, а спе­циалист знает. Это происходит из-за разного эмоционального отклика на мать и учителя соответственно».

314 Раздел V. Детская психопатология

более широкое пространство для проявления способностей уче­ника. Во многих случаях дети используют это пространство не для развития своего потенциала, но для смещения и переноса любви, ненависти, ревности, тревоги, конфликтов, оставшихся от нерешенных семейных взаимоотношений. Там, где это про­исходит, результатом становится плохая адаптация к действи­тельности. Ребенок в итоге не может использовать те возмож­ности, которые предлагает ему современная школа. Его развитие идет по кругу вместо движения вперед и вырождается в серию повторений его прежнего эмоционального опыта.

Перенос фантазий как источник социальной дезадаптации

С помощью психологического механизма смещения эмоций учителя теперь могут лучше понимать своих учеников, обра­щая внимание на перенос ранних материнско-детских отноше­ний и проблем Эдипова комплекса в школьную жизнь. Пове­дение, которое кажется бессмысленным и необъяснимым, как реакция на реальное школьное окружение и актуальные педа­гогические воздействия учителя, обретает смысл, будучи рас­смотренным в контексте домашнего окружения ребенка. На­блюдая ребенка в школе, учителя учатся делать заключения об их домашней ситуации, и затем подтверждать свои предполо­жения в общении с родителями. Знания, собранные таким об­разом, могут во многих случаях объяснить дезадаптацию ученика в классе, его гинерактпвное или же сверхпассивное поведение, задержку умственного развития, агрессивное или чрезмерно покорное отношение к учителям и одноклассникам*.

С другой стороны, учителя не должны слишком уверенно полагаться на эти интерпретации поведения учеников. За­ключения о домашней жизни ребенка в некоторых случаях вво­дят в заблуждение так же, как оказываются точны — в других.

' Многие дошкольники после рождения младшего ребенка в семье полностью меняют свое отношение к другим детям, становятся ревнивыми, обидчивы­ми, недружелюбными. Страх перед очень строгим отцом выражается в стра­хе перед учителем. Ссоры, развод родителей почти неизбежно оборачивают учителя и родителей друг против друга.

Некоторые типы и этапы социальной дезадаптации 315

Многие дети выглядят запуганными и несчастными в школе, хотя дома с ними обращаются хорошо. Многие сверхтревожны во взаимоотношениях с учителем, заторможены, боятся плохих оценок или критики, хотя родители не оказывают на них како­го-либо давления. Другие внезапно чувствуют себя отвергну­тыми одноклассниками и педагогами, при том, что дома не про­исходило ничего, что могло бы объяснить такое изменение их состояния. В этих случаях эмоции, которые ребенок приносит в общество, переносятся не из реальной семейной жизни, но из сознательных и бессознательных фантазий, сопровождающих развитие его объектных взаимоотношений. Агрессивные и де­структивные образы оральной фазы, садомазохистскпе фанта­зии анального уровня, эксгибиционистские фантазии и защи­ты от них, придуманный страх кастрации, семейные небылицы, сопровождаемые чувством одиночества и отверженности, — все это искажает у ребенка образ учителя так же, как раньше искажало образ родителей. Перенос этих фантазий на школу действует как помеха социальной адаптации. Вместо того что­бы реагировать на реальное окружение и использовать пред­лагаемые им возможности, многие дети долгое время живут в болезненном и с точки зрения нормального развития невыгод­ном, придуманном мире фантазии.

Может быть рассмотрено как знак опасности, когда дети без явных причин постоянно жалуются на плохое обращение со стороны учителя, на то, что их не любят или высмеивают дру­гие дети. В таких случаях перемена школы, как правило, не приносит результатов. После короткого промежутка отно­сительной адаптации фантазии снова заявляют о себе и, как и раньше, нарушают отношения ребенка с новым окружением.

Нарушения социальной адаптации, основанные на этом пере­носе преЭдиповых и Эдиповых фантазий, глубоки и всепрони-кающи, но, как правило, не приводят к серьезным асоциальным возмущениям. Они влияют на отношение ребенка к его окру­жению, делают его угрюмым, тревожным, обидчивым, подав­ленным и, вероятно, невосприимчивым. Но эти воздействия в первую очередь затрагивают внутреннюю эмоциональную жизнь ребенка и лишь во вторую отражаются на его взаимодей­ствии с внешним миром.

316 Раздел V. Детская психопатология

Отыгрыванме фантазии как источник социальной дезадаптации: психопатическое

поведение

Когда фантазии, смещенные на окружающий мир, не остаются в области мыслей и чувств, а приводят к непосредственным действиям, это является следующим этапом социальной деза-даптацпн. Окружающее не просто истолковывается исходя из фантазий, но фантазия становится основой для взаимодействия с ним. В этих условиях жизнь превращается в разновидность психодрамы, в которой ребенок исполняет роль режиссера и главного действующего лица. Другие члены сообщества, будь то взрослые или дети, используются им как актеры на сцене, обязанные играть предписанные роли по его указанию.

Детям, реализующим таким образом пассивно -фемининные или мазохистскив фантазии, в школе удается быть наказывае­мыми чаще и/или строже, чем другим. Они провоцируют учи­телей своим дерзким или агрессивным поведением, или явно не справляясь со своим заданием, или же устраивая так, что все их маленькие оплошности, обычно не замечаемые, оказываются обнаруженными. Они навлекают на себя нелюбовь однокласс­ников до такой степени, что становятся мишенью для их напа­док и даже преследований. В школах нередко можно видеть, как такой ребенок, задыхаясь, бежит домой, а за ним несется толпа преследователей. В школах-интернатах такого ребенка могут тайно запугивать или терроризировать в ночное время. Дурное обращение может исходить от одного учителя или особенно сильного и активного сверстника, или же быть бо­лее диффузно распределено среди преподавателей и группы детей.

В отсутствие персональных гонителей преследователями могут становиться и безличные факторы. Такие дети, задыха­ясь, мчатся в школу, подгоняемые страхом опоздания; постоян­но боятся не успеть закончить работу в срок; чувствуют свою неспособность и неполноценность; подавлены необходимос­тью выполнять работу как таковую и т. д. Они живут дома, в школе, в более широком окружении как в мире, наполнен­ном угнетателями, и в действительности добиваются того, что

Некоторые типы и этапы социальной дезадаптации 317

к ним относятся с недоброжелательностью, жестокостью, подо­зрительностью, враждебностью.

Соответствующие садистские фантазии обычно реализу­ются над животными или младшими детьми. Издевательство над животными всегда наблюдалось у мальчиков в латентном периоде. Когда это побуждение направлено на насекомых, на­пример мух, оно может принимать форму преднамеренных и изощренных пыток (например: перевернуть жука на спину и наслаждаться его тщетными попытками принять нормальное положение; оторвать крылышки у мухи и наблюдать ее беспо­мощность; позволить насекомому сбежать, но в последний мо­мент вытащить его обратно для продолжения пыток). Садист­ские действия над большими животными, такими, как собаки, кошки и т. д., обычно сопровождаются страхом возмездия. Жерт­ва, будучи менее беспомощной, в любой момент может начать царапаться, кусаться и т. д., защищая себя. Этот страх контр­атаки, кажется, лишь усиливает удовольствие, испытываемое ребенком, обижающим животное. Некоторые дети получают особенное удовольствие, пугая животных (например, цыплят), некоторые заворожены идеей утопления (котят) и с удоволь­ствием наблюдают их барахтанье в воде. Многие мальчики увле­чены идеей или зрелищем закапывания свиней. По отношению к более слабым детям садистские действия реализуются в фор­ме запугивания, затравливания.

Садистские фантазии также могут оживать в картинах на­казания или отчитывания других детей. Некоторые педагоги верят, что такие сцены взывают к чувству справедливости у детей и служат утверждению моральных норм, учат различать хорошее и плохое. Они действуют таким образом, игнорируя то, что наказание перед классом стимулирует определенные скоптофилические отношения в осуществлении фантазии, в которой ребенок является свидетелем садистской сцены, про­исходящей перед его глазами. Там, где эти фантазии играют важную роль в эмоциональной жизни ребенка, сцены «пре­ступления и наказания» могут оказаться наиболее привлека­тельными для него в школьном опыте.

Общественная жизнь в классе создает особые условия для реализации эксгибицнонистских фантазий. Некоторые дети

318 Раздел V. Детская психопатология

успешно привлекают к себе внимание всего класса отличным исполнением заданий, успешностью в играх, героическим по­ведением разного рода, таким, как противостояние учителю, борьба с преследователями, защита слабых, демонстрацией без­различия к опасности, боли, наказанию. Там, где невозможно прямое проявление эксгибиннонистских фантазий, та же цель преследуется скрытым образом. Вместо того чтобы быть в клас­се героем, ребенок играет роль дурачка, вызывает насмешки вместо восхищения и таким образом привлекает к себе внима­ние столь же эффективно, хотя и в отрицательной форме.

Реализация позитивных эксгибиционистских фантазий мо­жет идти по социальным каналам и служить целям адаптации в обществе (героическое, бескорыстное поведение, хорошее выполнение трудных заданий и т. д.). Однако и здесь присут­ствует элемент социальной деструктивности, выражающийся в компульсивности этих проявлений. Под давлением этих фан­тазий, при любых обстоятельствах ребенок должен отличить­ся любой ценой. Его интерес в первую очередь состоит в том, чтобы быть заметным, а деятельность, помогающая ему до­стичь этой цели, лишь вторична для него,

Подобным образом дети оказываются вовлеченными в не­прекращающиеся сражения с окружающей средой в том случае, если их сексуальное развитие было травмировано наблюдени­ем полового акта или же фантазиями относительно половых сношений родителей. Под влиянием своих собственных незре­лых прегеиитальных побуждений маленький ребенок пред­ставляет себе половое сношение как жестокий, агрессивный садистский акт, продолжающийся до того момента, пока один из партнеров или же оба не пострадают. Фантазии, представ­ляющие эти идеи, затем смещаются в окружающий мир и реа­лизуются там. Такие дети производят в обществе впечатление грубых, агрессивных, драчливых, постоянно воюющих с кем-либо или чем-либо. Они готовы повздорить по любому, само­му незначительному поводу, и неустанно ищут поводов для ссор и раздоров. Они всегда готовы подраться с другими деть­ми и вовлекаются в бесконечные словесные баталии со взрос­лыми. Важно, что они не избегают своих врагов и не пытаются избавить себя от них каким-либо иным образом. Их отношения

Некоторые типы и этопы социальной дезадаптации 319

ненависти так же значимы для них, как отношения любви для нормальных детей. Для их подсознания ненавистный враг пред­ставляет сексуального партнера.

Рассматривая весь спектр фантазий, реализующихся таким образом в окружающем мире (мазохистские, садистские, скоп-тофилические, эксгибиционистские, фантазии агрессивных половых сношений), мы находим, что их содержание такое же, как у хорошо известных, вездесущих мастурбационных фанта­зий прегенитальной фазы.

Проходя через оральную, анальную, фаллическую фазы, ребенок развивает эти образы и фантазии, представляющие основные тенденции инстинктивной жизни на каждом уровне. В норме, эго ребенка отвергает эти фантазии, и в результате они вытесняются из сознания, проецируются во внешний мир, за­меняются своими противоположностями, смещаются, субли­мируются и т. д. Все, что остается от них к моменту, когда ребе­нок преодолел пик Эдипова комплекса и перешел в латент­ную фазу, — один-единственный образ или фантазия, в котором спрессована вся предыдущая эра инфантильной сексуальности и агрессии. Характер этой фантазии связан с основными точками фиксации инстинктивной жизни ребен­ка, то есть с тем, какие фрустрации, удовольствия, травмати­ческий опыт имели наибольшее влияние на его развитие. Та­ким образом эта остаточная прегенитальная фантазия пере­живает первую фазу детства и становится ее воплощением и тайным представителем. С этого момента она является един­ственным представителем детской сексуальности и находит телесный выход в фаллической мастурбации. На данной ста­дии это не ведет к внешним проявлениям и никоим образом не мешает приспособлению к реальности. В самом деле, она столь мало проявляет себя в повседневной деятельности это, что невозможно угадать содержание этой фантазии на основе на­блюдений за поведением ребенка.

Но это положение дел меняется в связи с отношением ре­бенка к фаллической мастурбации. Борьба против этой по­требности начинается раньше, но обычно достигает своей куль­минационной точки в начале латентного периода. Как мы зна­ем, она основывается не только на внешних запретах, но и на

320 Раздел V. Детская психопатология

внутренних конфликтах. Инстинктивные желания, находящие выход в мастурбации, во многом несовместимы друг с другом. Разрушительные образы, желание смерти родителям сталки­ваются со стремлением к сексуальному обладанию и т. д. Вся преисподняя фантазии, в ее незрелой и примитивной манере, неприемлема на достигнутом ребенком уровне развития эго и суперэго. Поэтому эго ребенка принимает защитную позицию против мастурбационных фантазий и связанной с ними телес­ной деятельностью.

^ Психоанализ всегда подчеркивал роль мастурбационного конфликта в невротическом развитии. Элементы, стадии, осо­бенности этого конфликта в нормальном развитии являются мощными факторами, определяющими формирование харак­тера в латентном периоде. Ряд аспектов мастурбационного кон­фликта играют специфическую роль в процессе социальной адаптации.

Борьба ребенка против мастурбации — сражение, иссле­дованное и описанное в многочисленных анализах взрослых и детей, — направлена, с одной стороны, против содержания фантазии, которая в результате может исчезнуть из сознания, с другой — против телесного акта как такового. Внутренний запрет может касаться использования рук при стимуляции ге­ниталий (это приводит к множественным запретам в исполь­зовании рук, к невротической неуклюжести, навязчивым иде­ям о прикосновении руками, одержимом стремлении не за­пачкать рук и т. д.). Или же запрет может быть направлен против места стимуляции (пениса, клитора), и тогда мастур-бационная активность оказывается смещенной к другим ча­стям тела. (Отсюда происходят ковыряние в носу, теребление уха, обкусывание ногтей, ритмические потирания и т. д. как мастурбацнонныс эквиваленты.) Но обычно эта борьба про­тив мастурбации, какие бы направления и формы она ни при­нимала, не может быть абсолютно успешной. В течение латент­ного периода потребность в мастурбации периодически за­являет о себе как мощная необходимость. В такие моменты прорываются защиты эго, и, сопровождаемые сознательными или бессознательными фантазиями, через произвольную или непроизвольную фаллическую стимуляцию, достигается телес-

Некоторые типы и этапы социальной дезадаптации 32 1

ное расслабление (реакции детей на эти непроизвольные про­рывы, такие, как чувство вины, самонаказание, депрессии, хо­рошо известны).

С другой стороны, в ряде случаев эта борьба против мас­турбации ненормально успешна. Эго, обычно под влиянием страха кастрации, подавляет даже случайные, облегчающие мастурбационные вспышки. В результате мастурбациопные фантазии вовсе лишены телесного выхода, либидозная и аг­рессивная энергии, связанные с ними, полностью блокирова­ны и в конце концов смещены из сферы сексуальной в область деятельности эго. Мастурбационные фантазии далее реализу­ются во взаимодействии с внешним миром, которое оказыва­ется таким образом сексуализированным, искаженным и дез-адаптирующим.

Реализация фантазий (пассивных или активных, садист­ских или мазохистских, эксгибиционистских или скоптофили-ческих), следовательно, является производной фаллической мастурбации, ее заменителем и представителем. Это происхож­дение объясняет некоторые характеристики этих особых форм социальной адаптации. Движущая сила, стоящая за ними, за­ставляющая взрослых и детей вокруг объединяться в отыгрыва-нии, — это мощная сила детской сексуальности. Монотонность и повторяемость детского поведения соответствует бесконеч­ной монотонности незрелых фантазий, сопровождающих мас­турбационные действия; компульсивный и периодический ха­рактер их реализации соответствует периодической потребно­сти в мастурбации, возникающей в ид и появляющейся в эго в качестве неприкаянного чужеродного тела.

Заключение

Определенные типы социальной дезадаптации должны быть поняты не как следствие ранних нарушений и ослабления объек­тной любви, но происходящими в области нормальной эмоцио­нальной привязанности ребенка. Первая фаза нормальной социальной дезадаптации вызывается такими базовыми меха­низмами, как проекцией, интроекцией, магическим мышлени­ем в отношении предметного мира.

11 А. Фрейд

322 Раздел V. Детская психопатология

Вторая регулярная фаза социальной дезадаптации восхо­дит к тенденции ребенка к смещению (переносу) объектных отношений.

Серьезные нарушения социальной адаптации являются следствием полного подавления фаллической мастурбации и последующего затопления деятельности это сексуальным со­держанием. Эта сексуализация деятельности это порождает некоторые известные формы психопатического поведения.

Подростковый возраст кок нарушение развития 323

юстковыи возраст как нарушение развития¹

Психоаналитический взгляд на психическое здоровье и болезнь

Наши психоаналитические исследования личности убедили нас, что граница между психическим здоровьем и болезнью не может быть проведена так четко, как казалось раньше. Особенно в той области, где мы имеем дело с неврозами; ядро невроза может быть обнаружено в психике нормального человека, с другой сто­роны, огромные нормально функционирующие области оказы­ваются частью невроза. Скажем больше, люди в течение жизни неоднократно пересекают грань между психическим здоровьем и болезнью.

Наша основная идея — что концепцию здоровья в том виде, в котором она была разработана медиками, нельзя переносить на психику без изменений. С медицинской точки зрения мы здоровы до тех пор, пока различные органы тела функциони­руют нормально и через свои специфические функции содей­ствуют сохранению хорошего самочувствия. На психическом уровне нужно не только это. Здесь недостаточно, чтобы все со­ставляющие психики оставались неповрежденными, так как различные фрагменты нашей личности могут преследовать различные цели, и эти цели очень часто противоречат друг другу. Таким образом, мы здоровы, пока нет рассогласования с ин­стинктивными влечениями или пока сохраняем чувство реаль­ности и способность адаптации к окружающей среде; или пока наши идеалы оцениваются как приемлемые другими людьми. Однако эти составляющие части не просто дополнение к пси­хическому здоровью. Последнее существует только тогда, ког­да все действующие в нашей психике силы: инстинкты, разум­ное эго и идеалы, в значительной степени совпадают и, адап­тируясь к внешнему миру, разрешают конфликты, присущие

' Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. II. М„ 1999. С. 319-325.

324 Раздел V. Детская психопатология

ситуации в целом. Другими словами: психическое здоровье зависит от наличия разумных компромиссов и полученного в результате действия этих компромиссов равновесия между действующими в нашей психике силами и различными по­требностями.

Концепция нарушений развития

Сказанное выше подразумевает, что это равновесие и эти ком­промиссы ненадежны и могут быть нарушены под влиянием внутренних или внешних условий. Также очевидно, что подоб­ные изменения неизбежны и постоянны и что они особенно часто происходят во время интенсивного развития. В развитии и созревании каждый шаг вперед приносит не только новые успехи, но и новые проблемы. Для психоаналитика это означа­ет, что изменения в любой области психической жизни нару­шают ранее достигнутое равновесие и что должны создаваться новые компромиссы. Подобные изменения могут быть вызва­ны инстинктивными влечениями, как это и происходит в под­ростковом возрасте; или они могут возникнуть в эго-структу-ре, которая отвечает за управление и контроль инстинктов. Из­менениям могут подвергаться и индивидуальные требования к самому себе, свои цели и идеалы; или объекты любви, да и лю­бые другие обстоятельства, относящиеся к внешнему миру. Из­менения могут быть качественными и количественными, но ка­ковы бы они ни были, они нарушают внутреннее равновесие.

К нарушениям развития подобного типа могут быть отнесены, например, нарушения сна и питания в раннем детстве. В нача­ле жизни дети спят замечательно, они засыпают, когда уста­ют, и нет такого раздражителя вовне или внутри, который мог бы нарушить их сон. Подобное положение вещей меняется при дальнейшем нормальном развитии, когда ребенок при­вязывается к людям и событиям в окружающем мире и ему становится трудно отключится от них. Вот тогда засыпание становится противоречивым процессом. Нарушения питания у детей также являются не чем иным, как следствием влияния на процесс принятия пищи инфантильных фантазий загряз­нения, отравления, убийства. Эти фантазии связаны с опре-

Подростковый возраст как нарушение развития 325

деленными фазами развития, и поэтому проходят вместе с пи­щевыми нарушениями, основанными на них. И действитель­но, в детской клинической практике понятие преходящих воз­растных нарушений является необходимой диагностической категорией.

В этой работе мы хотя бы вскользь хотим обратить ваше вни­мание на то, что возрастные изменения не только вызывают рас­стройства, но могут также приносить и исцеление. В случае, опи­санном здесь, вспышки гнева служили детям в качестве эффек­тивных моторных отдушин, тогда как другие способы разрядки были им недоступны. Эта картина меняется в связи с развитием речи, открывающей ребенку новые возможности, при которых дальнейшие бурные и хаотические поведенческие реакции ста­новятся излишними.

Подростковые реакции как прототип нарушений развития

Вернемся к проблемам подросткового возраста, которые, на наш взгляд, являются прототипом нарушений развития.

Если в детских заболеваниях мы обычно сталкиваемся с из­менениями в той или иной области личности ребенка, у подрост­ков мы имеем дело с изменениями личности в целом. Физиоло­гическая основа этого — изменения физического размера, роста и внешнего вида. Они предполагают также эндокринные из­менения, которые должны полностью трансформировать сексу­альную сферу. Эти изменения наблюдаются в агрессивных про­явлениях, прогрессе интеллектуальных функций, переори­ентации по отношению к объектам любви и социальным связям. Коротко говоря, переворот в характере и личности в целом ча­сто оказывается таким радикальным, что вчерашний ребенок це­ликом замещается новым зарождающимся образом подростка.

Изменения, касающиеся инстинктивных влечений

Говоря о сексуальных инстинктивных влечениях у подростков, я считаю полезным разделить количественные и качественные изменения. Первое, что мы наблюдаем в предподростковый период, — это беспорядочное усиление активности влечений,

326 Раздел V. Детская психопатология

воздействующее на все аспекты, характеризующие детскую сексуальность. Мы отмечаем сексуально-агрессивные реак­ции, свойственные первым пяти годам жизни. В это время до­стигший предподросткового возраста индивид становится, как на ранней стадии, более ненасытным, более жадным, более жестоким., более грубым, более навязчивым и любопытным, более хвастливым, более эгоцентричным, более невниматель­ным к другим, чем он был раньше. За увеличением инфантиль­ных элементов практически сразу же следует изменение каче­ства влечений, а именно: смена нрегенитальных сексуальных импульсов генитальными. Этот новый элемент ставит подро­стка перед опасностью, с которой он не привык бороться. Так как на этой стадии он все еще живет и функционирует как член семейного союза, он оказывается перед возможностью позво­лить новым генитальным побуждениям связаться со старыми объектами любви, то есть родителями и сиблингами.

Изменения в структуре эго

Наблюдатель может запутаться сперва в сексуально-агрес­сивном прегеннтальном поведении, а затем в инцестуозных фантазиях, которые и вызывают изменения в структуре эго, что производит на наблюдателя впечатление полного перево­рота в личности подростка, а также его полной непредсказу­емости. Подростком предпринимаются серьезные попытки удержать под контролем возрастающее количество влечений, так же как это происходило в недавнем прошлом. Это удается за счет большого напряжения со стороны защиты. Это озна­чает, что е дело вступает больше подавления, больше реактив­ных образовании, больше идентификаций и проекций, в не­которых индивидуальных случаях наблюдаются даже более решительные попытки рационализации и сублимации. Это также означает, что цслосгная защитная система эго перенап­ряжена, что чревато срывами в ситуациях неистовой активно­сти инстинктов. Когда мы подходим к подростку, мы никогда не знаем, с чем столкнемся: с его перенапряженной, затормо­женной, глубоко защищенной личностью или инфантильной, открыто агрессивной, открыто сексуальной несдержанной сущ­ностью.

Подростковый возрост как нарушение развития 327

Изменение отношения к объектам

То, что в какой-то степени защищало подростка от давления большого количества инстинктов, оказывается совершенно неэффективным против получивших пальму первенства гени-тальных стремлений, присущих взрослой сексуальности. Ни­что не поможет подростку избежать полного отказа от людей, которые были важны для него как объекты привязанности в прошлом, мы говорим о родителях. Борьба с родителями про­является в различных формах: открытое проявление безразли­чия к ним, то есть отрицание их значимости; пренебрежение ими, так как, считая их глупыми, бесполезными и ни па что не способными, подростку оказывается легче жить без них; что подтверждают открытая дерзость и бунт против убеждений и соглашений, которые они раньше разделяли. От того, что все это перемежается возвратами к беспомощности и зависимос­ти, родителям не становится легче. Очевидно, что задача, сто­ящая перед ними, двояка: держаться в тени, быть невосприим­чивыми и в то же время полностью измениться, как только по­надобится быть заботливыми, бдительными и полезными, как раньше.

Чем крепче была связь между ребенком и родителем, тем более жестокой будет борьба с ним в подростковый период.

Изменения в идеалах и социальных отношениях

Возрастные изменения в социальных отношениях подростка являются прямым следствием его выхода из семьи. Он не толь­ко остается без своих старых привязанностей; вместе с при­вязанностью к родителям он перечеркивает идеалы, которые раньше разделял с ними, и ему необходимо найти замену этим идеалам.

Вот два пути, которые, как я предполагаю, ведут к разным образцам подростковой культуры. Некоторые подростки поме­щают на место родителей лидера, выбранного ими самостоятель­но, но который является представителем старшего поколения. Этим человеком может быть университетский преподаватель, поэт, философ, политик, который наделяется богоподобными качествами и за которым следуют радостно и без оглядки. В на­ше время подобные решения относительно редки. Более часто

328 Раздел V. Детская психопатология

осуществляется вторая возможность, когда группа ровесников в целом или ее представитель возводится в роль лидера и стано­вится непререкаемым судьей в вопросах морали и эстетических ценностей.

Отличительным признаком новых идеалов, так же как и но­вых эмоционально значимых объектов, является их противопо­ложность предыдущим. В далеком прошлом, когда я сама была подростком, я участвовала в так называемом Молодежном дви­жении, первой попытке организации независимой подростко­вой культуры. Оно было направлено против буржуазного само-* довольства и капитализма и проповедовало идеи социализма, интеллектуальной свободы, эстетизма и т. д. Поэзия и класси­ческая музыка — то, во что не верили взрослые, объединяло подростков. Мы знаем, насколько изменились времена за два поколения. Теперь подросткам все труднее открывать новые идеи — неважно, конструктивные или гибельные, но способные провести разграничительную линию между их собственными жизнями и жизнями их родителей.

Заключительные замечания

К краткому изложению нашей главной темы я добавлю несколь­ко заключительных замечаний, касающихся более общих ис­следований.

Во-первых, мне представляется чрезвычайно неудачным, что период подросткового кризиса совпадает с возложением на индивида таких требований, как академические достижения в школе и университете, выбор профессии, увеличение социаль­ной и финансовой ответственности в целом. Многих людей постигали неудачи, даже с трагическими развязками, не в свя­зи с их неспособностью как таковой, а потому что требования предъявлялись в такое время жизни, когда вся энергия занята решением других важных проблем, созданных сексуальным ростом и развитием.

Во-вторых, я считаю, что преобладание сексуальных про­блем у подростков не должно затемнять роли агрессии, кото­рая, возможно, имеет большое значение. Интересно, что в стра­нах, которые вовлечены в борьбу за существование — таких,

Подростковый возрост как нарушение развития J29

,жак Израиль, ничего не сообщается о проблемах, связанных с подростками. Основное отличие заключается в следующем:

агрессия поколения подростков не выплескивается на семью и сообщество, а направляется против внешнего врага и проявля­ется в виде социально одобряемой воинственной активности. Так как этот фактор находится вне сферы сексуального разви­тия, то это должно вывести нашу мысль на новый уровень.

И последнее, мне кажется необходимым рассматривать де­тали подросткового бунта как возможные причины нарушений в будущем. Если мы придерживаемся принципа развития, то не так уж важно, как именно подросток ведет себя дома, в школе, в колледже или обществе в целом. Более важно знать, какая фор­ма подросткового кризиса с наибольшей вероятностью приве­дет к формированию наиболее удовлетворительного типа лич­ности взрослого.

330 Раздел V. Детская психопатология

О некоторых проблемах в отношении подростков с родителями¹

Применение методов и принципов психоанализа к изучению поведения детей не оставило никаких сомнений в безусловной значимости переживаний раннего возраста и особенностей раз­вития личности ребенка на этом этапе. Следуя новым откры­тиям в этой области, многие родители и работники сферы вос­питания и образования переключились с изучения старших детей на сочувственное и вдумчивое участие в решении про­блем детей младшего и дошкольного возраста.

Сознавая пользу подобной переориентации, мы тем не ме­нее не должны заблуждаться относительно важности более по­зднего периода в жизни ребенка и его значения в окончатель­ном формировании личности и возникновении нарушений развития.

В то время как события первых пяти лет дают начало невро­тическому развитию, именно вторая декада жизни определяет, какая часть детских страхов реактивируется, какие неврозы сохранятся и станут (или останутся) постоянной угрозой пси­хическому здоровью личности.

Поэтому поддержка ребенка при прохождении через трево­ги и конфликты отрочества и юности остается ответственной и благодарной миссией педагогов и психологов — задачей едва ли менее важной, чем помощь малышу в столкновениях с первы­ми трудностями развития его сферы инстинктов и его эго.

Подростковые нарушения нравственного поведения ребенка

Переход от латентного состояния к отрочеству отмечен серией расстройств в детской жизни. Родители и учителя, привыкшие определять состояние ребенка по его поведению, считают эти

' Текст дан но изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. T.II.M., 1999. С. 326-335.

О некоторых проблемах в отношении подростков с родителями 33 1

эпизоды в развитии скорее регрессивными, нежели прогрес­сивными. Они тревожатся, когда результаты кропотливой вос­питательной работы, с таким трудом достигнутые в предыду­щие годы, один за другим подвергаются угрозе. Тогда как в латентном возрасте (от 5 до 11 -12 лет) ребенок начинает про­являть определенный и ясно обозначенный характер с индиви­дуальными чертами, вступая в подростковый период (пример­но с 11-12 до 14 лет), он опять становится непредсказуемым. Если в течение латентного периода ребенок умерен, разумен и умеет вести себя за столом (лучше сказать — приличен), то под­росток жаден и требователен.

Ненасытность, проявляющаяся в этом возрасте, часто тол­кает подростка на воровство. Похожие изменения происходят почти во всех сферах детской жизни. Мальчики — подростки в особенности — отличаются неопрятностью в физиологических отправлениях и неряшливостью в одежде. Жестокость и асоци­альное поведение становятся обычным явлением, так же как и совместная мастурбация, совращение младших детей и сексу­альная уступчивость. В отношениях со старшими товарищами этот список дополняют деструктивные действия, воровство, грабежи, совершаемые в одиночку или в компании. В семье подросток создает дисгармонию своим эгоизмом и невнима­тельностью к окружающим; в школе он часто попадает в за­труднительные ситуации из-за недостатка интереса к школьным предметам, неспособности сосредоточиться, безответственнос­ти и нарушения субординация. РСороче говоря, весь многообеща­ющий процесс адаптации к окружающему миру кажется при­остановленным, и родители и учителя снова сталкиваются с не­ограниченным влиянием инстинктивных сил на ребенка.

Реактивация ранее подавленных инстинктов в подростковом возрасте

Работы Фрейда (Freud, 1905), Джонса (/ones, 1922), Айхорна (Aichhom, 1925), Менга (Meng, 1934, 1943), Фистера (Pfister, 1920, 1922), Заллигера (Zu/liger, 1935, 1950, 1951) г. ознакомили нас с психоаналитической концепцией, согласно которой это мо­ральное падение по мере приближения ребенка к пубертатаому

332 Раздел V. Детская психопатология

периоду есть неизбежное явление, обусловленное процессами развития личности.

На протяжении латентного периода инстинктивная сторо­на детской личности была относительно слабо проявлена бла­годаря обычному снижению либидозпых и агрессивных моти­вов в это время. Данное положение вещей изменяется в подро­стковом периоде, когда увеличивается количество инстинктов, что приводит к реактивации каждого отдельного компонента инстинктивной сферы ребенка, в частности, детской сексуаль­ности и агрессивности. Возникает безудержная жажда реали­зации этих желаний. Эго подростка уже не может справиться с этим увеличивающимся внутренним напором и под их давле­нием теряет способность поддерживать ранее установленный баланс личности. Результатом являются вспышки тревоги с уси­ливающимися попытками защитить эго, которые ведут к не­вротическим реакциям и образованию симптомов, или в случае безуспешной защиты к прорывам подавленной инстинктивной жизни в форме или перверсивных сексуальных проявлений, или асоциальных действий.

Итак, подросток испытывает глубокую внутреннюю дисгар­монию. Это состояние души не только болезненно и нежела­тельно само по себе, но также предвещает возможность на­рушения гармоничного хода развития при прохождении юно­шеского периода. Последнее происходит через установление отношений, которые могут сформировать тенденцию к асоци­альному поведению, гомосексуальную ориентацию и прочее.

Беспомощность педагогического руководства

Нет другого такого этапа в жизни, когда бы растущий ребенок так нуждался в помощи и руководстве, как в этот промежуточ­ный период с его почти захлестывающими внешними и внут­ренними страстями.

И в то же время нет другого такого момента, когда бы ро­дители и учителя оказывались в той же степени бессильными помочь подростку. Методы воспитания, которые были доста­точно эффективными по отношению к ребенку младшего воз­раста, геряют к этому времени свою действенность. Подростка

О некоторых проблемах в отношении подростков с родителями 333

, мало трогают похвала и критика, награды или наказания. Он больше не зависит от взрослых в удовлетворении своих жиз­ненных потребностей, его мнение о себе не зависит более ни от учителей, ни от родителей. Его самооценка, понимание или неприятие со стороны сверстников более важны для него, чем одобрение или недовольство, выказываемые взрослыми.

Как известно, родительская власть над ребенком основана на детской эмоциональной привязанности к ним и варьирует в зависимости от нее. В отрочестве ребенок начинает терять эту ориентацию. Но, с другой стороны, он еще не создал новые свя­зи, которые будут характеризовать в дальнейшем и гармонизи­ровать юношеский период: привязанность к героям и лидерам по собственному выбору, близким по духу друзьям, привержен­ность абстрактным идеалам и т. д. В отрочестве ребенок может быть слабовольным, испытывать колебания в своих предпоч­тениях. Он одинок и сосредоточен на себе. И именно это обед­нение связей делает подростка менее доступным для помощи и влияний извне.

Неприятие родителей как следствие возвращения подавленных Эдиповых фантазий

Возвращение в подростковом возрасте вытесненных ранее слож­ных инстинктов детской сексуальности приносит с собой фан­тазии преЭдипова и Эдипова периода, направленные на отца и мать — первые объекты любви младенца. Фантазии содержат оральный, анальный и фаллический элементы, агрессивные желания, память об удовлетворении, разочарованиях, фрустра-цин, соперничестве, желания, связанные с персонами родите­лей. Эта смесь эмоциональных, инстинктивных импульсов и аффектов заполняла сознание маленького ребенка, который реагировал на нее с тревогой и виной и проецировал эти им­пульсы и аффекты на окружение, подавлял их, обращал их в противоположные — короче, делал все, что было в его силах, для отрицания их существования в его собственном сознании.

И естественно, подросток не может невозмутимо воспри­нимать возрождение подавленных фантазий. Их содержание

334 Раздел V. Детская психопатология

наполняет его теми же, что и в раннем детстве, и даже больши­ми ужасом и тревогой, так как его это с возросшей нетерпимо­стью относится к инфантильным стремлениям в этот переход­ный период. Подросток не способен предотвратить подъем этих устрашающих ранних желаний. Все, что он может сделать, — это предупредить их связывание с фигурами родителей, которые были их объектами в прошлом. Характерно, что яркие снови­дения этого периода часто содержат интимные сексуальные сцены с участием родителей, едва завуалированные или изме­ненные сном. По контрасту с этим в реальной жизни ребенка доминирует противоположная тенденция: он избегает родите­лей, уходит из их компании, не доверяет их мнению, нивели­рует их достижения и интересы, восстает против их власти, чувствует отвращение к их внешнему виду и особенностям те­лосложения — короче, всем своим поведением он демонстри­рует страстное желание вырваться из эмоциональной зависи­мости, которая проявляет себя в виде инфантильных фантазий. Эти страхи рассеиваются значительно позже, когда молодому человеку удастся перенести свои уже вполне зрелые гениталь-ные стремления на объекты вне семьи. Отношения в семье вос­становятся, и родителям, возможно, даже удастся частично вер­нуть былые нрава и снова стать значимыми фигурами в жизни юноши. Но на стадии отрочества ребенок не может предпола­гать или предчувствовать этот возможный ход событий.

Родители заблуждаются, когда полагают себя естественны­ми помощниками и советчиками растущего ребенка. Их фигу­ры находятся в эпицентре детского конфликта, символизируя саму опасность, от которой детское эго пытается защитить себя. Любой, даже вполне обоснованный подход со стороны родите­лей однозначно вызывает у ребенка инстинктивное ощущение увеличения опасности и, следовательно, беспокойство и нега­тивную реакцию ребенка. Любой посторонний человек имеет больше шансов оказать помощь, если только не произойдет быстрый перенос аффекта на его персону и отношения с ним не станут такими же внушающими опасность, как и отношения с родителями.

Детское поведение но отношению к родителям есть не что иное, как реакция на глубокую и страстную привязанность к ним,

О некоторых проблемах в отношении подростков с родителями 335

что, впрочем, служит им слабым утешением, не избавляет от чувства беспомощности и не восстанавливает мир в потрево­женной семье.

Другие мотивы для отдаления от родителей, семейный роман

Открытое противостояние родителям и враждебные реакции на их попытку сблизиться — не единственные факторы, влия­ющие на детско-родительские отношения в этот период. Хотя они могут доминировать во внешних проявлениях, одновре­менно протекают другие, более утонченные процессы. На про­тяжении всего латентного периода рост критической функ­ции детского интеллекта сопровождается попытками по-но­вому, более реалистически оценить родителей, основываясь не на детской эмоциональной привязанности к ним, а опира­ясь на более объективное сравнение их персон с другими взрос­лыми.

Увиденные в новом свете родители так отличаются от обра­зов, созревавших в детском воображении в ранние годы, что сознанием ребенка постепенно овладевает некое подобие сна наяву, сна о существовании двух пар родителей: одна богата, благородна, всесильна и напоминает фигуры короля и короле­вы из волшебной сказки (это родители прошлого), а вторая — скромна, ординарна, подчинена всем обыденным затруднени­ям, депривациям и ограничениям (родители глазами ребенка сейчас). Детская фантазия утверждает, что ребенок на самом деле благородного происхождения, оставленный высокород­ными родителями по каким-то веским причинам и отданный на попечение простым людям. Позднее он будет освобожден и вос­становлен в правах и привилегиях.

Этот так называемый семейный роман зарождается вскоре после прохождения или крушения Эдипова комплекса и отра­жает прогрессивный процесс «перерастания родителей». Одна­ко ребенок испытывает противоположное стремление к без­опасным отношениям раннего детства, когда родители пред­ставлялись ему всесильными, всеведущими, совершенными существами и были мерилом всех вещей.

336 Раздел V. Детская психопатология

Семейный роман предвещает более сложное явление, со­пряженное с безжалостным крахом иллюзий относительно ро­дителей, и это разочарование весьма характерно для подрост­кового периода. Подросток не только видит социальное поло­жение и профессиональные достижения своего отца в реальном свете, что уменьшает ранее преувеличенную фигуру до обыч­ных человеческих размеров. Он также мстит отцу за свое разо­чарование и потерю иллюзий, вызванные трансформацией, и его избыточно критическое отношение, презрительные болез­ненные замечания, да и вся манера поведения, несут на себе 'отпечаток глубины этого разочарования.

Перерастание инфантильной зависимости от родителей и их переоценки неотделимо от нормального развития эго и суперэго и в этом смысле является чисто прогрессивным эта­пом. Однако процесс носит болезненный характер, углубляя горечь разочарования внесением некоторых вполне реалисти­ческих элементов в фантазийную критичность и обвинения, выдвигаемые ребенком против своих родителей (что, впро­чем, является всего лишь «побочным эффектом» ситуации). Легко понять, почему родители, дважды обесцененные, те­перь уже практически не обладают или не имеют вообще ни­какой власти, которую можно было бы употребить на благо ребенка.

Дополнительные причины проблем в детско-родительских отношениях: фантазия о смене ролей

В настоящее время существует множество родительских пар, готовых разумно подойти к решению этих неизбежных и бо­лезненных проблем. Они готовы пойти навстречу ребенку, при­спосабливая свое собственное поведение к потребностям рас­тущей личности. С самых ранних лет они избегают поддерживать детскую веру в свое всесилие и совершенство, они свободно признают свои слабости и просчеты и приветствуют любые признаки независимости и опоры на свои силы у растущего ребенка. Не дожидаясь, когда ребенок сам потребует этого, они ослабляют свою власть, создавая отношения равноправия с ним, и относятся с пониманием к проявлению характера и нуж­дам молодого человека.

О некоторых проблемах в отношении подростков с родителями 337

К сожалению, подобная толерантность родителей малоэф­фективна в деле уменьшения трудностей подросткового перио­да, хотя она и может свести на нет некоторые их проявления. Становится очевидным, что требования подростка постепенно становятся чрезмерными даже для самых терпимых родителей. Стремление ребенка к будущей независимости, вполне реали­стичное на первый взгляд, одновременно призвано скрывать фантастические мотивы, которые поднимаются из прошлого и представляют собой подавленные, бессознательные тенденции.

Наше аналитическое исследование взрослых и детей откры­ло нам, что желание «быть большим» возникает в ранние годы и проистекает из либидозного отношения к родителям и иден­тификации себя с матерью и отцом. В своей фантазийной ак­тивности ребенок занимает места то одного, то другого, узур­пирует их права и играет их роли.

Непосредственное наблюдение детей двух-трехлетнего воз­раста выявляет дополнительные детали этой фантазии замеще­ния или отождествления себя с родителями. В процессе взаи­моотношений с матерью в раннем детстве, которые предше­ствуют возникновению Эдипова комплекса, дети часто играют в следующую игру: они меняются ролями с матерью (ребенок в роли матери, мать в роли ребенка). Затем они переносят на мать все те виды активности, которым они пассивно подчиня­ются в реальной жизни: умывание, кормление, раздевание, укла­дывание в постель и прочее. В подобной игре с отцом малыш снимает с него те предметы, которые символизируют его силу и власть, такие, как шляпа, часы, трость. Ребенок присваива­ет эти вещи себе и оставляет отцу роль ребенка, символичес­ки ослабленную и обедненную. Высказывания н действия ре-бешса в этой стадии развития показывают, что быть «боль­шим» для него означает поменяться местами со взрослыми. Согласно рассуждениям ребенка, он будет вынужден оставать­ся маленьким до тех пор, пока родители большие. Когда он вырастет, родители должны стать маленькими п, по сути дела, его детькл.

ГТ sirs еденные ниже примеры иллюстрируют сказанное (они получены прямым наблюдением за детьми в Хэмпстедском приюте).

338 Раздел V. Детская психопатология

Мальчик трех лет говорит своей няне: «Когда я вырасту боль­шой, я запихну тебя в коляску».

Мальчик трех с половиной лет говорил своей любимой няне, когда та желала ему спокойной ночи: «Когда я буду твоей ня­ней, я буду долго сидеть с тобой по вечерам... Я буду таким большим, что моя голова будет касаться потолка, а ты будешь маленькой... Когда я буду большим, я всегда буду разрешать тебе мыться в большой ванне».

Другой мальчик того же возраста сказал: «Ты помнишь, ког­да ты был маленьким, а я был большим? Ты был хорошим маль­чиком и никогда не разливал свое молоко».

Мальчик четырех лет в ярости кричит своей няне: «Ты бу­дешь становиться меньше до тех пор, пока не будешь чуть-чуть выше пола!?>

Детские желания такого рода реактивируются в подростко­вом возрасте и добавляют особенную агрессивность во взаимо­отношения, что для родителей всегда невыносимо и лишено каких-либо оснований. Захваченный этими инфантильными устремлениями, растущий ребенок требует от родителей нечто большего, чем простое равноправие. Собственные прирост в силе, возмужание, интеллектуальное развитие для подростка означают закат и угасание родителей. Чем взрослее он чувству­ет себя, тем больше отец и мать кажутся похожими на детей, чем больше он узнает, чем больше он гордится своими знания­ми, тем глупее родители в его глазах. Мальчишеская муже­ственность выступает для него синонимом отцовской импотен­ции, а его собственные социальные успехи видятся ему как поражения отца.

Согласно образам, которые управляют отношениями меж­ду ребенком и взрослым в этот период, только один из них мо­жет быть болыпим,"всемогущим и умным: или родитель, или ребенок. На основании этой фантазии растущий ребенок ожи­дает, что его родители откажутся от своего статуса взрослых, сильных и рассудительных, так что он сможет вместо них ис­пользовать эти атрибуты. И тогда вполне понятно, что даже самые гибкие и не склонные к проявлению своей власти роди­тели испытывают серьезные трудности в попытке пойти на­встречу ребенку.

О некоторых проблемах в отношении подростков с родителями 339

Заключение

Родители и учителя будут подходить к конфликтам подрост­кового возраста иначе, когда они проникнут в сущность его бессознательных детерминант. Ребенок непроизволен в паде­нии своих моральных качеств, в низкой школьной успеваемо­сти и трудностях адаптации к жизни в семье и в окружении. Он страдает от реактивации своих подавленных инстинктивных импульсов в гораздо большей степени, чем окружение. Если он в чем-то и нуждается в этот полный конфликтов период, так это в помощи и понимании его внутреннего мира и, конечно уж, никак не в одергивании, ограничениях и наказаниях, которые только увеличивают его изолированность и горечь. По причи­нам, приведенным выше, такая помощь должна исходить от специально подготовленных педагогов, а не от родителей, чьи фигуры являются ядром конфликта.

342 Раздел VI. Техника детского психоанализа

жие в детский анализ¹

Трудно сказать что-нибудь об анализе в детском возрасте, если предварительно не уяснить себе вопроса о том, в каких случа­ях вообще имеются показания к анализу у ребенка и в каких — лучше отказаться от него. Как известно, Мелания Кляйн (Бер­лин) подробно занималась этим вопросом. Она придерживает­ся того взгляда, что с помощью анализа можно устранить или по крайнем мере оказать благотворное влияние на нарушение психического развития ребенка. При этом анализ может ока­заться весьма полезным и для развития нормального ребенка, а с течением времени станет необходимым дополнением воспи­тания. Однако большинство венских психоаналитиков защи­щают другую точку зрения: анапиз ребенка уместен лишь в слу­чае действительного инфантильного невроза.

Боюсь, что на протяжении моего курса я немногим смогу содействовать выяснению этого вопроса. Я смогу сообщить вам только, в каких случаях решение предпринять анализ оказыва­лось правильным и когда проведение его терпело неудачу. По­нятно, что успехи побуждали нас к проведению новых анали­зов, а неудачи отпугивали от такого намерения. Таким образом, мы приходим к выводу, что в тех случая, когда речь идет о ре­бенке, анализ нуждается в некоторых модификациях и измене­ниях или же может применяться лишь при соблюдении опре­деленных предосторожностей. Тогда же, когда нет технической возможности для соблюдения этих предосторожностей, следу­ет, может быть, даже отказаться от проведения анализа. Па про­тяжения этого курса из многочисленных примеров вы узнаете, на чем основаны указанные выше сомнения. А пока я умыш­ленно оставляю в стороне всякую попытку ответить на эти во­просы.

Начиная с прошлого года я неоднократно получала предло­жения изложить на техническом семинаре Ферейна течение детского случая и обсудить технику детского анализа. До сих

' Периая лекция, прочитанная в Венском университете и включенная s работу «Г3ведс!1[!с и технику детского психоанализа» (1927). Текст дан по изданию:

Фреи^ Л., ФреЁ/) 3. Детская сексуальность и психоанализ детских неорозов. СПб., !597.С. 175-1?»:!.

Введение в детский анализ 343

пор я отклоняла эти предложения, боясь, что все, что можно сказать на эту тему, будет казаться чрезвычайно банальным и само собою понятным. Специальная техника детского анализа, поскольку она вообще является специальной, вытекает из од­ного очень простого положения: в подавляющем большинстве случаев взрослый — зрелое и независимое существо, а ребе­нок — незрелое и несамостоятельное. Само собою разумеется, что при столь отличном объекте метод также не может оста­ваться тем же самым. То, что в одном случае было необходи­мым и безобидным действием, становится в другом случае скорее сомнительным мероприятием. Однако эти изменения вытека­ют из существующей ситуации и вряд ли нуждаются в особом теоретическом обосновании.

На протяжении последних двух с половиной лет я имела возможность подвергнуть длительному анализу около десяти детских случаев. Постараюсь представить сделанные мною при этом наблюдения в том виде, в каком они, вероятно, бросились бы в глаза каждому из вас.

Начнем с установки ребенка к началу аналитической работы. Рассмотрим аналогичную ситуацию у взрослого пациента. Человек чувствует себя больным вследствие каких-либо труд­ностей в своем собственном Я, в своей работе, в наслаждении жизнью. Из каких-либо соображений он доверяет терапевти­ческой силе анализа или решается обратиться к определенно­му аналитику, видя в этом путь к исцелению. Конечно, дело не всегда обстоит так просто. Не всегда одни только внутренние трудности являются поводом к анализу, часто таким поводом является лишь столкновение с внешним миром, которое по­рождается этими трудностями. В действительности решение на анализ не всегда принимается самостоятельно: нередко боль­шую роль играют настойчивые просьбы родственников или близких людей, становясь иногда потом неблагоприятным фак­тором для работы. Желательная и идеальная для лечения си­туация заключается в том, что пациент по собственному жела­нию заключает с аналитиком союз против некоторой части сво­ей душевной жизни.

Этого, разумеется, нельзя встретить у ребенка. Решение па анализ никогда не исходит от маленького пациента, оно всегда

344 Роздел VI. Техника детского психоанализа

исходит от его родителей или от окружающих его лиц. Ребенка не спрашивают о его согласии. Даже если ему и поставили бы такой вопрос, он не смог бы вынести своего суждения. Анали­тик является чужим для него, а анализ — чем-то неизвестным. Но самое трудное заключается в том, что лишь окружающие ребенка люди страдают от симптомов болезни или его дурного поведения, а для самого ребенка и болезнь во многих случаях вовсе не является болезнью. Он часто не чувствует даже ника­кого нарушения. Таким образом, в ситуации с ребенком отсут­ствует все то, '1то кажется необходимым в ситуации со взрос­лым: сознание болезни, добровольное решение и воля к выздо­ровлению.

Не каждый аналитик, работающий с детьми, учитывает это как серьезное препятствие в работе. Из работ Мелани Клейн, например, вы узнали, как она справляется с этими условиями и какую технику она выработала в данном случае. В проти­воположность этому мне кажется целесообразной попытка создать в случае работы с ребенком ту же ситуацию, которая оказалась столь благоприятной для взрослого человека, т. е. вы­звать в нем каким-либо путем недостающую готовность и со­гласие на лечение.

В качестве темы моей первой лекции я беру шесть различ­ных случаев в возрасте между шестью и одиннадцатью годами. Я хочу показать вам, как мне удалось сделать маленьких паци­ентов «доступными для анализа» подобно взрослым людям, т. е. создать у них сознание болезни, вызвать доверие к анализу и аналитику и превратить стимул к лечению из внешнего во внут­ренним. Разрешение этой задачи требует от детского анализа подготовительного периода, которого мы не встречаем при ана­лизе взрослого человека. Я подчеркиваю, что все, что мы пред­принимаем в этом периоде, не имеет еще ничего общего с дей­ствительной аналитической работой, т. е. здесь нет еще речи о переводе в сознание бессознательных процессов или об анали­тическом воздействии на пациента. Речь идет просто о перево­де определенного нежелательного состояния в другое желатель­ное состояние с помощью всех средств, которыми располагает взрослый человек в отношении к ребенку. Этот подготовитель­ный период — собственно говоря, «дрессировка» для анализа —

Введение в детский онализ 345

будет тем продолжительнее, чем больше отличается первона­чальное состояние ребенка от вышеописанного состояния иде­ального взрослого пациента.

Однако, с другой стороны, не следует думать, что эта работа слишком трудна. Я вспоминаю об одном случае с маленькой шестилетней девочкой, которая в течение трех недель находи­лась в прошлом году под моим наблюдением. Я должна была установить, является ли трудновоспитуемая, малоподвижная и тяжелая психика ребенка результатом неблагоприятного пред­расположения и неудовлетворительного интеллектуального развития, или же в данном случае речь шла об особенно затор­моженном и запущенном ребенке. Ближайшее рассмотрение выявило наличие необычайно тяжелого для этого раннего воз­раста невроза навязчивости при весьма развитом интеллекте и очень острой логике. Маленькая девочка была уже знакома с двумя детьми, с которыми я провела анализ; в первый раз она явилась ко мне на прием вместе со своей подругой, которая была немного старше ее. Я не говорила с ней ни о чем особен­ном и дала ей лишь возможность несколько ознакомиться с чужой для нее обстановкой. Вскоре, когда она явилась ко мне одна, я предприняла первое наступление. Я сказала ей, что она, конечно, знает, почему ко мне приходили двое знакомых ей детей: один — потому что он никогда не мог сказать правду и хотел отучиться от этой привычки, другая — потому что она слишком много плакала и сама была удручена этим обстоятель­ством. Не послали ли также и ее ко мне из таких соображений? На это она прямо ответила: <<Во мне сидит черт. Можно ли вы­нуть его?» В первый момент я была поражена этим неожидан­ным ответом, но затем я сказала, что это можно сделать, но это — отнюдь не легкая работа. И если я попытаюсь сделать это вме­сте с ней, то она должна будет исполнить много вещей, которые вовсе не будут ей приятны. Я имела в виду, что она должна бу­дет рассказать мне все. Она серьезно задумалась на одну мину­ту и затем возразила мне: «Если ты говоришь мне, что это един­ственный способ, с помощью которого это может быть сделано, и при том сделано скоро, то я согласна». Таким образом, она добровольно согласилась выполнять основное аналитическое правило. Ведь вначале мы и от взрослого не требуем большего.

346 Раздел VI. Техника детского психоанализа

Вместе с тем она полностью отдавала себе отчет и о продолжи­тельности лечения. По истечении трех недель родители девоч­ки оставались в нерешительности, оставить ли ее у меня для анализа или же лечить ее другим способом. Она же сама была очень обеспокоена, не хотела отказаться от возникшей у нее надежды на выздоровление и со все большей настойчивостью требовала, чтобы я освободила ее от черта в течение оставших­ся трех или четырех дней, после которых она должна была уехать. Я уверяла ее, что это невозможно, что это требует длительного совместного пребывания. Я не могла объяснить ей этого с по­мощью цифр, так как в силу своих многочисленных задержек она не обладала еще арифметическими знаниями, хотя находи­лась уже в школьном возрасте. В ответ на это она уселась на пол и указала мне рисунок ковра: «Нужно ли для этого столько дней, — сказала она, — сколько красных точек имеется здесь? Или же еще столько, сколько зеленых точек?» Я объяснила ей, какое большое количество сеансов необходимо для лечения с помощью небольших овалов на рисунке моего ковра. Она от­лично поняла это и, приняв вслед за этим решение лечиться, приложила все усилия к тому, чтобы убедить своих родителей в необходимости длительной совместной работы со мной.

Вы скажете, что в данном случае тяжесть невроза облегчи­ла аналитику его работу. Однако я считаю мнение это ошибоч­ным. Приведу вам в качестве примера другой случай, в котором подготовительный период протекал аналогичным же образом, хотя в данном случае о настоящем неврозе не могло быть и речи.

Около двух с половиной лет тому назад ко мне была приве­дена одиннадцатилетняя девочка, воспитание которой достав­ляло ее родителям величайшие трудности. Она происходила из зажиточного мелкобуржуазного дома; семейные отношения были весьма неблагоприятны: отец был вялым и слабовольным человеком, мать умерла много лет тому назад, взаимоотноше­ния с мачехой и младшим сводным братом носили враждебный характер в силу многих обстоятельств. Целый ряд краж, совер­шенных ребенком, бесконечная серия грубой лжи, скрытность и нсоткровснность в как более серьезных, так и в мелких во­просах побудили мать обратиться но совету домашнего врача к помощи анализа. В данном случае аналитический «уговор» был

Введение в детский анализ 347

столь же прост: «Родители не могут с тобой ничего сделать, — таково было основное положение нашего уговора, — только с одной их помощью ты никогда не выйдешь из состояния посто­янных сцен и конфликтов. Быть может, ты попытаешься сде­лать это с помощью постороннего человека?» Она сразу взяла меня в союзники против родителей подобно тому, как выше­описанная маленькая пациентка, страдавшая неврозом навяз­чивости, взяла меня в союзники против своего черта. В данном случае сознание болезни (невроза навязчивости) было очевид­но заменено сознанием конфликта. Однако общий для обоих случаев действенный фактор, степень болезни, который возник в данном случае из оснований внешнего характера, имел в пер­вом случае основания внутреннего характера. Мой образ дей­ствий в этом, втором, случае был позаимствован мною у Айх-горна, который пользуется им при воспитании беспризорных. детей. Воспитатель, по мнению Айхгорна, должен прежде все­го стать на сторону беспризорного и предположить, что этот последний прав в своей установке по отношению к окружаю­щим людям. Только таким образом ему удастся работать со своим воспитанником, вместо того чтобы работать против него. Я хотела бы здесь отметить только, что для такого рода работы позиция Айхгорна гораздо более выгодна, чем позиция анали­тика. Он уполномочен городом или государством принимать те или иные меры и имеет за собой авторитет должностного лица. Аналитик же, как это известно ребенку, получает полномочия и оплату от родителей; он всегда попадает в .ложное положение, когда действует против своих доверителей — даже если это в их интересах. И действительно, при всякого рода необходимых переговорах с родителями этого ребенка я всегда чувствовала, что у меня нечиста совесть по отношению к ним, и спустя не­сколько недель анализ в силу этих невыясненных отношений прекратился из-за внешнего повода, несмотря на самые бла­гоприятные внутренние условия.

Как бы то ни было, в обоих этих случаях легко можно было создать предварительные условия, необходимые для начала ана­лиза: сознание болезни, доверие и решение пройти анализ.

Перейдем теперь к рассмотрению другой крайности- слу­чаю, в котором нет ни одного из этих трех факторов.

348 Раздел VI. Техника детского психоанализа

Речь идет о десятилетнем мальчике с неясными симптома­ми многих страхов, нервозности, скрытности и детских первер-снвиых действий. В последние годы он совершил несколько мелких краж и одну крупную. Конфликт с родителями не был открытым, сознательным; точно так же при поверхностном рас­смотрении нельзя было найти ничего, что свидетельствовало бы об осознании своего безотрадного в общем состояния или о желании изменить его. Его отношение ко мне было крайне от­рицательным и недоверчивым, все его стремление было на-, правлено на то, чтобы недонустпть открытия его сексуальных тайн. В данном случае я не могла прибегнуть к одному из тех двух приемов, которые оказались столь удачными в прежних случаях. Я не могла образовать союз с его сознательным <<Hs> против отщепившейся части его существа, так как он вовсе не замечал такого расщепления. Равным образом я не могла быть его союзницей в его борьбе с окружающим миром, с которым он (поскольку он осознавал это) был связан сильными чувства­ми. Путь, по которому я должна была пойти, был, очевидно, иным, более трудным и менее непосредственным. Речь шла о том, чтобы завоевать доверие, которого нельзя было добиться прямым путем, и навязать себя человеку, который уверен, что отлично сможет справиться и без меня.

Я пыталась добиться этого разными способами. В течение долгого времени я не предпринимала ничего, приспосаблива­ясь лишь к его капризам и подделываясь всеми прямыми и окольными путями под его настроения. Если он приходил на сеанс в веселом настроении — я тоже была веселой. Если он предпочитал во время сеанса сидеть под столом, то я вела себя так, как будто это было в порядке вещей: приподымала скатерть и беседовала с ним. Если он приходил с бечевкой в кармане и показывал мне, как он завязывает замысловатые узлы и проде­лывает разные фокусы, то я показывала ему, что я умею делать еще более замысловатые узлы и более поразительные фокусы. Если он гримасничал, то я гримасничала еще больше, а если он предлагал мне попробовать, кто из нас сильнее, то я старалась показать ему, что я несравненно более сильна. Я следовала за ним также и в беседах на различные темы: от приключений морских пиратов и географических сведений до коллекций

Введение в детский анализ 349

марок и любовных историй. При всех этих разговорах ни одна тема не казалась мне сомнительной или неподходящей для его возраста, и мои сообщения были построены таким образом, что они ни разу не вызвали в нем недоверия, будто за ними скрыта воспитательная цель. Я вела себя наподобие кинофильма или приключенческого романа, которые не преследуют никакой иной цели, кроме увлечения зрителя или читателя и которые приспосабливаются с этой целью к интересам и потребностям своей публики. И действительно, моя первая цель заключалась исключительно в том, чтобы представлять собой интерес для мальчика. То обстоятельство, что в течение этого подготови­тельного периода я узнала очень многое о его более поверхност­ных интересах и наклонностях, было непредвиденным, ко очень желательным побочным выигрышем. Спустя некоторое время я присоединила к этому другой фактор. Я незаметным образом оказалась полезной для него, писала ему во время сеанса его письма на пишущей машинке, охотно помогала ему записывать его «сны наяву» и вымышленные им истории, которыми он очень гордился, и даже изготовляла для него во время сеанса разные безделушки. Для одной маленькой девочки, которая проходила в это же время подготовительный период, я очень усердно занималась во время сеансов вязанием и постепенно одела всех ее кукол и игрушечных зверей. Таким образом, я раз­вила, коротко говоря, второе приятное качество: не только представляла собой интерес, но стала еще и полезной. Допол­нительным выигрышем второго периода оказалось то обстоя­тельство, что благодаря писанию писем и вымышленных исто­рий я мало-помалу была введена в круг его знакомств и фанта­стической деятельности.

Но затем ко всему этому присоединилось еще нечто несрав­ненно более важное. Я дала ему понять, что, подвергаясь ана­лизу, он получает огромные практические преимущества: так, например, наказуемые действия имеют совершенно иные, го­раздо более благоприятные последствия, если о них узнает сна­чала аналитик, а от него уже об этом узнают воспитатели. Та­ким образом, он привык прибегать к анализу как к защите от наказания и к моей помощи — для заглаживания необдуман­ных поступков. Он просил меня положить на прежнее место

350 Роздел VI. Техника детского психоанализа

украденные им деньги и приходил ко мне со всеми необходи­мыми, но неприятными признаниями, которые следовало сде­лать своим родителям. Он проверял мою пригодность в этом отношении бесчисленное множество раз, прежде чем он решил действительно в нее поверить. Но затем уже не оставалось сом­нений: я стала для него не только интересным и полезным человеком, но и очень сильной личностью, без помощи которой он уже не мог обойтись. С помощью этих трех качеств я стала ему необходима; можно было бы сказать, что он попал в состоя­ние полной зависимости перенесения. Этого момента я и жда­ла, чтобы весьма энергично потребовать от него — не в форме словесного приказания и не сразу — соответствующей компен­сации, а именно: выдачи всех его сокровенных тайн, столь не­обходимых для анализа; это заняло еще несколько ближайших недель, а лишь после этого можно было приступить к настоя­щему анализу.

Вы видите, что я в данном случае вовсе не стремилась вы­звать у ребенка осознание болезни, которое в дальнейшем при­шло само собой совсем иным путем. Здесь задача заключалась лишь в создании связи, которая должна была быть достаточно прочной для того, чтобы можно было осуществить дальнейший анализ.

Однако я боюсь, что после этого подробного описания у вас создалось такое впечатление, будто вся суть заключается имен­но в этой связи. Я постараюсь рассеять это впечатление с по­мощью других примеров, занимающих среднее положение между приведенными здесь крайними случаями.

Мне было предложено подвергнуть анализу другого десяти­летнего мальчика, у которого в последнее время развился край­не неприятный и беспокойный для окружающих симптом: буй­ные припадки ярости и злости, наступавшие у него без види­мого внешнего повода. Они казались тем более странными, что ребенок был вообще заторможенным и боязливым. В данном случае я легко завоевала его доверие, так как он знал меня рань­ше. Точно так же решение подвергнуться анализу вполне со­впадало с его собственными намерениями; так как его младшая сестра была уже моей пациелткои, и ревность к тем преимуще­ствам, которые она, очевидно, извлекала из своего положения

Введение в детский анализ 35 \

в семье, стимулировала и его желания. Несмотря на это, я не могла найти настоящей исходной точки для анализа. Объяс­нить это было нетрудно. Хотя он частично сознавал свои стра­хи как болезненное состояние и хотел избавиться от них и от своих задержек, однако с его главным симптомом, с припадка­ми ярости, дело обстояло как раз наоборот. Он несомненно гор­дился ими, рассматривал их как нечто отличающее его от дру­гих, хотя бы даже в неблагоприятном для него смысле, и ему были приятны заботы родителей, вызванные его состоянием. Таким образом, он свыкся с этим симптомом и, вероятно, вел бы в то время борьбу за сохранение его, если бы была сделана попытка уничтожить его с помощью анализа. Я воспользова­лась тут несколько скрытным и не совсем честным приемом. Я решила поссорить его с этой частью его существа. Я застав­ляла его описывать мне свои припадки каждый раз, когда они имели место, и притворялась крайне озабоченной и огорчен­ной. Я осведомлялась, насколько он вообще мог владеть собой в таком состоянии, и сравнивала его неистовство с поведением .душевнобольного, которому вряд ли могла уже понадобиться моя помощь. Это озадачило и испугало его, так как в его често­любивые черты отнюдь не входила возможность прослыть ду­шевнобольным. Он стал стараться сдерживать свои порывы, сопротивляться им. Он не способствовал их проявлению, как раньше, но чувствовал, что действительно не способен по/давить их, и стал, таким образом, испытывать повышенное чувство болезни и неудовольствия. Наконец, после нескольких тщет­ных попыток такого рода, симптом превратился, как я этого хотела, из ценного достояния в беспокоящее инородное тело, для преодоления которого он обратился ко мне за помощью.

Вас поразит, что я в этом случае вызвала состояние, суще­ствовавшее с самого начала у маленькой девочки, страдавшей неврозом навязчивости: расщепление в собственном «Я» ре­бенка. Точно так же и в другом случае с семилетней невротич-ной капризной девочкой мне пришлось прибегнуть к такому же приему после длительного подготовительного периода, анало­гичного вышеописанному случаю. Я отделила от ее «Я» все дурное в ней, персош^ицировала его, дала ему собственное имя, противопоставила его ей и добилась наконец того, что она

352 Раздел VI. Техника детского психоанализа

стала мне жаловаться на созданное таким образом новое лицо и поняла, насколько она страдала от него. Рука об руку с создав­шимся таким образом сознанием болезни идет открытость ре­бенка для анализа.

Но здесь мы не должны забывать о другом препятствии. Я имела возможность подвергнуть длительному анализу очень одаренного и способного ребенка: ту описанную выше восьми­летнюю девочку, которая отличалась чрезмерной чувствитель­ностью н которая так много плакала. Она искренне стремилась ;стать другой, она имела все данные и все возможности, чтобы использовать проводимый мною анализ. Но работа над ней тор­мозилась всегда на определенном пункте, и я уже хотела удо­вольствоваться теми небольшими результатами, которых мне удалось добиться: исчезновением самых мучительных симпто­мов. Тогда обнаружилось, что нежная привязанность к няне, относившейся отрицательно к предпринятому анализу, и была той именно преградой, на которую наталкивались наши стара­ния, как только они действительно начинали проникать вглубь. Хотя она питала доверие к тому, что выяснялось при анализе и что я говорила ей, но только до известного предела, до которо­го она разрешала себе это и за которым начиналась ее предан­ность няне. Все, что выходило за этот предел, наталкивалось на упорное и непреодолимое сопротивление. Она воспроизводи­ла таким образом старый конфликт, который имел место при любовном выборе между жившими отдельно друг от друга ро­дителями и сыграл большую роль в ее развитии в раннем дет­ском возрасте. Но и это открытие мало помогло делу, так как теперешняя ее привязанность к воспитательнице была весьма реальна и обоснованна. Я начала упорную и настойчивую борь­бу с этой няней за расположение ребенка. В этой борьбе обе стороны пользовались всеми доступными им средствами; я ста­ралась пробудить в ней критику, пыталась поколебать ее сле­пую привязанность и стремилась использовать каждый малень­кий конфликт, какие ежедневно бывают в детской, так, чтобы он расположил ребенка в мою пользу. Я заметила свою побе­ду, когда маленькая девочка, рассказывая мне однажды об од­ном таком волновавшем ее домашнем инциденте, закончила свой рассказ вопросом: «Думаешь ли ты, что она права?» Вот

Введение в детский анализ 353

когда анализ проник в более глубокие слои ее психики и дал наилучший результат из всех приведенных здесь случаев.

В данном случае было нетрудно решить вопрос: допустим ли такой образ действий, как борьба за расположение ребенка? Влияние воспитательницы, о которой идет речь, было небла­гоприятным не только для анализа, но и для общего развития ребенка. Но представьте себе, в какое затруднительное положе­ние вы попадаете, когда вашим противником является не чу­жой человек, а родители ребенка. Р1ли когда вы стоите перед вопросом: целесообразно ли для успеха аналитической работы лишать ребенка влияния, благоприятного и желательного в других отношениях. Мы еще вернемся к этому пункту при рас­смотрении вопроса о практическом проведении детского ана­лиза и об отношении его к окружающей ребенка среде.

Я заканчиваю эту главу двумя небольшими сообщениями, из которых вы увидите, насколько ребенок может постичь смысл аналитической работы и терапевтической задачи.

Лучший пример — неоднократно упоминавшаяся здесь ма­ленькая девочка, страдавшая неврозом навязчивости. Она рас­сказывала мне однажды о необыкновенно благополучном исхо­де ее борьбы со своим чертом и неожиданно потребовала при­знания с моей стороны. «Анна Фрейд, — сказала она, — разве я не сильнее моего черта? Разве я не могу сама с ним справить­ся? Ты, собственно, не нужна мне для этой цели». Я полностью согласилась с ней. Разумеется, она гораздо сильнее его и может обойтись без моей помощи. «Но ты мне все-таки нужна, — ска­зала она, подумав немного. — Ты должна помочь мне, чтобы я не была так несчастна, если я должна быть сильнее его». Я ду­маю, что и от взрослого невротика нельзя ожидать лучшего понимания той перемены, на которую он надеется в результа­те аналитического лечения.

Теперь еще второй случай. Мой десятилетний пациент, ко­торого я так подробно описала, находясь в более позднем перио­де своего анализа, вступил однажды в приемной в разговор со взрослым пациентом моего отца. Тот рассказал ему, что его собака растерзала курицу, и он, хозяин собаки, должен был за нее заплатить. «Собаку следовало бы послать к Фрейду, — сказал мой маленький пациент, — ей нужен анализ». Взрослый ничего

12 А. Фрейд

354 Раздел VI. Техника детского психоанализа

не ответил, но впоследствии выразил свое крайнее неодобре­ние. Какое странное впечатление сложилось у этого мальчика об анализе! Ведь собака не больна. Собаке захотелось растер­зать курицу, и она сделала это. Я отлично поняла, что мальчик хотел сказать этим. Он, должно быть, подумал: «Бедная соба­ка! Она так хотела бы быть хорошей, но в ней есть что-то, за­ставляющее ее поступать так жестоко с курицами».

Вы видите, что у маленького запущенного невротика вмес­то сознания болезни легко возникает сознание испорченности, которое становится, таким образом, мотивом для проведения анализа.

Приемы детского анализа 355

Приемы детского анализа¹

Я представляю себе, что мои последние выводы произвели весь­ма странное впечатление на практических аналитиков. Весь арсенал изложенных мною приемов противоречит в слишком многих пунктах правилам психоаналитической техники, кото­рыми мы до сих пор руководствовались.

Рассмотрим еще раз мои приемы. Я обещаю маленькой де­вочке, что она выздоровеет: при этом я исхожу из тех сообра­жений, что нельзя требовать у ребенка, чтобы он пошел по неизвестной ему дороге с незнакомым ему лицом к цели, в кото­рой он не уверен. Я исполняю его очевидное желание зави­симости от авторитета и уверенности в успехе. Я открыто предлагаю себя в союзники и вместе с ребенком критикую его родителей. В другом случае я веду тайную борьбу против до­машней обстановки, в которой живет ребенок, и всеми сред­ствами домогаюсь его любви. Я преувеличиваю опасность сим­птома и пугаю пациента для достижения своей цели. И нако­нец, я вкрадываюсь в доверие к детям и навязываю себя им, хотя они уверены, что отлично могут справиться и без меня.

Куда же исчезает предписанная аналитику строгая сдержан­ность, осторожность при обещании пациенту возможности вы­здоровления или даже одного лишь улучшения, его абсолютная выдержанность во всех личных делах, полная откровенность в оценке болезни и неограниченная свобода, которая представ­ляется пациенту, в любой момент прекратить по своему жела­нию совместную работу? Хотя мы поддерживаем представле­ние о таковой свободе и у маленьких пациентов, но это остает­ся в большей или в меньшей степени фикцией: приблизительно так же обстоит дело и в школе. Если бы принять всерьез выте­кающую отсюда свободу действий, то, по всей вероятности, на другой день все классы пустовали бы. Я защищаюсь от возник­шего, быть может, у вас предположения, что я поступила такпм образом вследствие незнания или нарочитого пренебрежения

' Вторая лекция, прочитанная в Венском университете и включенная в работу «Введение в технику детского психоанализа» (1927). Текст дан по изданию:

Фрейд А., Фрейд 3. Детская сексуальность и психоанализ детских негпо.адв. СПб., 1997. С. 184-193.

356 Раздел VI. Техника детского психоанализа

npauiL'idMn психоаналитической техники. Я полагаю, что я раз­вила лишь в большей степени основные элементы тех приемов, которым') пользуетесь вы все в отношении своих пациентов, не подчеркивая этого. Может быть, я в своей первой лекции не­сколько преувеличила разницу между первоначальной ситуа­цией ребенка и взрослого. Вы знаете, как скептически мы от­носимся л первые дни к решению пациента лечиться и к тому доверию, которое он питает к нам. Мы опасаемся, что можем потерять его еще до начала анализа, и приобретаем прочную почву для наших действии только тогда, когда мы вполне уве­рены в перенесении пациента. В первые дни с помощью ряда приемов, мало чем отличающихся от длительных и необыч­ных приемов, применяемых мною у детей, мы действуем на него почти незаметно, так, чтобы не было никаких особых уси­лий с нашей стороны.

Возьмем, например, депрессивного, меланхоличного паци­ента. В действительности аналитическая терапия и техника не предназначены для таких случаев. Но там, где такое лечение предпринимается, необходим подготовительный период, в те­чение которого мы будим в пациенте интерес и мужество, не­обходимое для аналитической работы, ободряя его и вникая в его личные потребности. Приведем еще один пример. Как нам известно, правила психоаналитической техники предостерега­ют нас от того, чтобы приступать слишком рано к толкованию сновидении и знакомить таким образом пациента с его внут­ренними процессами, которые еще непонятны ему и которые могут вызвать у него только протест. Однако если мы имеем дело с умным, образованным, скептически настроенным боль­ным, страдающим неврозом навязчивости, то нам даже бывает приятно преподнести ему сразу же в начале лечения особенно красивое и убедительное толкование сновидения. Этим мы его заинтересовываем, удовлетворяем его высокие интеллектуаль­ные запросы и, в сущности, делаем то же самое, что и работаю­щий с детьми аналитик, демонстрирующий маленькому маль­чику, что он умеет показывать с помощью бечевки лучшие фо­кусы, нежели сам ребенок. Точно так же существует аналогия в том, что, имея дело с капризным и запущенным ребенком, мы становимся на его сторону и выражаем готовность помочь ему

Приемы детского онализа 357

в борьбе с окружающим миром. Мы показываем также и взрос­лому невротику, что хотим помочь ему и поддержать его, и при всех семейных конфликтах мы всегда принимаем его сторону. Следовательно, и в данном случае мы становимся интересны­ми и полезными для него людьми. Вопрос о влиянии сильной личности и авторитета тоже играет здесь важную роль. Наблю­дение показывает, что в первоначальных стадиях анализа опыт­ному и пользующемуся всеобщим уважением аналитику гораз­до легче удержать своих пациентов и обеспечить себя от их «бегства», чем молодому начинающему аналитику. Первому далеко не всегда приходится испытывать на себе во время пер­вых сеансов стольких проявлений «отрицательного перенесе­ния», проявлений ненависти и недоверия, как последнему. Мы объясняем себе это различие неопытностью молодого аналити­ка, недостатком такта в обращении с пациентом, его поспеш­ностью или слишком большой осторожностью в толкованиях. Однако я полагаю, что в данном случае следовало бы принять во внимание чисто внешний момент, связанный с авторитетом. Пациент спрашивает себя не без основания: что это за человек, который вдруг претендует на то, чтобы стать таким огромным авторитетом? Дает ли ему право на это его положение во вне­шнем мире или отношение к нему других здоровых людей? Мы не должны трактовать это обязательно как оживление старых побуждений ненависти; в данном случае мы имеем дело скорее с проявлением здорового, критического ума, дающего знать о себе перед тем, как пациент попадает в ситуацию аналити­ческого перенесения. При такой оценке положения вещей ана­литик, пользующийся известностью и уважением, имеет те же преимущества, что и работающий с детьми аналитик, ко­торый с самого начала является более сильным и более взрос­лым, чем его маленький пациент, и который становится силь­ной личностью, стоящей вне всякого сомнения, когда ребенок чувствует, что его родители ставят авторитет аналитика выше своего.

Следовательно, основные элементы такого подготовитель­ного периода лечения, о которых я говорила выше, имеют мес­то и при'анализе взрослых пациентов. Но мне кажется, что я неправильно сформулировала свою мысль. Было бы правиль-

358 Раздел VI. Техника детского психоанализа

нее сказать: в технике анализа взрослых людей мы находим еще остатки тех мероприятий, которые оказались необходимыми в (утешении ребенка. Пределы, в каких мы ими пользуемся, определяются тем, насколько взрослый пациент, которого мы видим перед собой, остался еще незрелым и несамостоятель­ным существом и насколько он, следовательно, приближается в этом отношении к ребенку.

До спх пор речь шла только о подготовительной стадии ле­чения и о создании аналитической ситуации.

Допустим теперь, что аналитику действительно удалось с помощью ребенка привести его к сознанию своей болезни и, ру­ководствуясь своим собственным решением, стремится теперь изменить свое состояние. Таким образом, мы стоим перед вто­рым вопросом, перслрассморпрелием техприемов, которыми мы располагаем для собственно аналитической работы с ребенком.

В технике анализа взрослых пациентов мы имеем четыре таких вспомогательных приема. Мы пользуемся, во-первых, всем тем, что может нам дать сознательное воспоминание па­циента, для составления возможно более подробной истории болезни. Мы пользуемся толкованием сновидений. Мы перера­батываем и толкуем свободные ассоциации, которые дает нам анализируемый. И, пользуясь наконец толкованием его реакций перенесения, мы пытаемся проникнуть в те его прежние пере­живания, которые иным путем не могут быть переведены в со­знание. Вы должны будете в дальнейшем терпеливо подверг­нуть систематическому рассмотрению эти приемы и проверить, могут ли они быть применены и использованы при детском анализе.

Уже при составлении истории болезни на основании созна­тельных воспоминаний пациента мы наталкиваемся на первое отличие: имея дело со взрослым пациентом, мы стараемся не использовать сведений, взятых у членов его семьи, а полага­емся исключительно на те сведения, которые он сам может нам дать. Мы обосновываем это добровольное ограничение тем, что сведения, полученные от членов семьи больного, в боль­шинстве случаев бывают ненадежными, неполными, и окраска их обусловливается личной установкой того или иного члена се­мьи в отношении больного. Ребенок же может рассказать нам

Приемы детского онализо 359

лишь немногое о своей болезни. Его воспоминания ограничены коротким периодом времени, пока на помощь ему не приходит анализ. Он так занят настоящими переживаниями, что воспо­минания о прошедшем бледнеют в сравнении с ними. Кроме того, он сам не знает, когда начались его отклонения и когда сущность его личности начала отличаться от личности других детей. Ребенок мало склонен еще сравнивать себя с другими детьми, у него еще слишком мало собственных критериев, по которым он мог бы судить о своей, недостаточности. Таким об­разом, аналитик, работающий с детьми, фактически собирает анатлнестическив сведения у родителей пациента. При этом он учитывает всевозможные неточности и искажения, обуслов­ленные личными мотивами.

Зато в области толкования сновидений те же приемы, какие применяются при анализе взрослых, остаются в силе для дет­ского анализа. Во время анализа частота сновидений у ребенка такая же, как и у взрослого. Ясность или непонятность снови­дений зависит как в одном, так и в другом случае от силы со­противления, тем не менее детские сновидения гораздо легче толковать, хотя они в период анализа не всегда бывают так про­сты, как приведенные в «Толковании сновидений»' примеры. Мы находим в них все те искажения исполнения желаний, ко­торые соответствуют более сложной-невротической организа­ции маленьких пациентов. Нет ничего легче, как сделать понят­ным для ребенка толкование сновидения. Когда он впервые рассказывает мне сновидение, я говорю ему: «Само сновидение ничего не может сделать; каждую свою часть оно откуда-нибудь, да взяло». Затем я отправляюсь вместе с ребенком на поиски. Его занимает отыскивание отдельных элементов сновидения наподобие игры в кубики, и он с большим удовлетворением следит за тем, в каких ситуациях реальной жизни встречаются отдельные зрительные и звуковые образы сновидения. Может быть, это происходит оттого, что ребенок стоит ближе к снови­дениям, чем взрослый человек. Может быть, он, отыскивая смысл в сновидении, потому не удивляется, что раньше никог­да не слышал научного мнения о бессмысленности сновидений.

' Проф. 3. Фрейд. Толкование сновидений. М.: Современные проблемы, 1913.

360 Раздел VI. Техника детского психоанализа

Во всяком случае, он гордится удачным толкованием сновиде­ния. Кроме того, я часто видела, что даже неразвитые дети, ока­завшиеся весьма неподходящими для анализа во всех других пунктах, справлялись с толкованием сновидений. Два таких анализа я долгое время вела почти исключительно с помощью сновидений.

Но даже в том случае, когда маленький сновидец не дает нам свободных ассоциаций, часто бывает возможно осуществить толкование сновидения. Нам гораздо легче изучить ситуацию, в которой находится ребенок, охватить его переживания: круг лиц, с которыми он приходит в соприкосновение, значительно меньше, чем у взрослого человека. Мы обычно позволяем себе использовать для толкования наше собственное значение ситуа­ции взамен отсутствующих свободных ассоциаций. Нижесле­дующие два примера детских сновидений, не представляя со­бой ничего нового, явятся для вас наглядной иллюстрацией вы­шеописанных соотношений.

На пятом месяце анализа десятилетней девочки я подхожу наконец к вопросу об ее онанизме, в котором она сознается с чувством глубокой виновности. При онанизме она испытыва­ет ощущение сильного жара, и ее отрицательное отношение к действиям, связанным с гениталиями, распространяется также и на эти ощущения. Она начинает бояться огня, не хочет носить теплого платья. Опасаясь взрыва, она не может видеть без стра­ха пламени в газовой печи, расположенной в ванной комнате рядом с ее спальней. Однажды вечером в отсутствие матери няня хочет растопить печь в ванной комнате, но не может сама справиться и зовет на помощь старшего брата. Он тоже ничего не может сделать. Маленькая девочка стоит рядом, и ей кажет­ся, что она могла бы справиться с этой работой. В следующую ночь ей снится та же самая ситуация с той лишь разницей, что в сновидении она действительно помогает растопить печь, но допускает при этом какую-то ошибку, и печь взрывается. В на­казание за это няня держит ее над огнем, так, что она должна сгореть. Она просыпается, испытывает сильный страх, будит тотчас же свою мать, рассказывает ей свое сновидение и закан­чивает свой рассказ предположением (основанным на своих ана­литических познаниях), что это было, вероятно, сновидение,

Приемы детского анализа 361

связанное с мыслями о наказании. Других свободных ассоциа­ций она не дает. Однако в данном случае мне было легко допол­нить их. Работа у печки заменяет, очевидно, действия, связан­ные с ее собственным телом. Наличие таких же действий она предполагает и у брата. «Ошибка» в сновидении является вы­ражением ее собственной критики; взрыв изображает, вероят­но, характер ее организма. Няня, предостерегающая ее от она­низма, имеет, таким образом, основание для того, чтобы нака-. зать ее.

Два месяца спустя она видела второе сновидение, связанное с огнем, следующего содержания: «На радиаторе центрального отопления лежат два кирпича разного цвета. Я знаю, что дом сейчас загорится, и испытываю страх. Затем кто-то приходр1т и забирает кирпичи». Когда она проснулась, ее рука лежала на гениталиях. На этот раз она дает свободные ассоциации в свя­зи с одним элементом сновидения, с кирпичами: ей сказали, что если положить себе кирпичи на голову, то не будешь расти. Исходя из этого можно без труда дать толкование этого сно­видения. «Не расти» — это наказание, которого она боится за свой онанизм. Значение огня мы знаем из прежнего сновиде­ния как символ ее сексуального возбуждения. Таким образом, она занимается онанизмом во сне. Воспоминание предостере­гает ее обо всех запретах, касающихся онанизма, и она испыты­вает страх. Неизвестным лицом, убравшим кирпичи, являюсь, вероятно, я с моим успокаивающим влиянием.

Не все сновидения, имеющие место во время детского ана­лиза, могут быть легко истолкованы. Но, в общем, права была эта маленькая девочка, страдавшая неврозом навязчивости, ко­торая обычно начинала свой рассказ следующими словами:

«Сегодня я видела странное сновидение. Но мы с тобой скоро узнаем, что все это значит».

Наряду с толкованием сновидений большую роль в детском анализе играют также <<сны наяву». Многие из детей, в работе с которыми я приобрела свой опыт, были страстными мечта-. телями. Рассказы об их фантазиях были для меня наилучшим вспомогательным средством при анализе. Обычно бывает очень легко побудить детей, доверие которых уже завоевано в дру­гих областях, к рассказам о своих дневных фантазиях. Они

362 Раздел VI. Техника детского психоанализа

рассказывают их легче. Очевидно, они стыдятся их меньше, чем взрослые люди, которые называют свои мечты «ребяческими». В то время как взрослый человек обычно подвергает свои «сны наяву» анализу поздно и неохотно, — именно вследствие чув­ства стыда и отрицательного к ним отношения — появление их у ребенка часто оказывает большие услуги во время трудных первоначальных стадий анализа. Следующие примеры явятся для вас иллюстрацией трех типов таких фантазий.

Простейшим типом является сон наяву как реакция на днев­ное переживание. Так, например, вышеупомянутая маленькая мечтательница в период, когда борьба с ее братьями и сестра­ми за первенство играла важнейшую роль в ее анализе, реаги­рует на мнимое пренебрежительное отношение к ней в семье следующим сном наяву: «Я вообще не хотела бы родиться, я хо­тела бы умереть. Иногда я представляю себе, что я умираю и потом опять появляюсь на свет в виде животного или куклы. Если я появляюсь на свет в виде куклы, то я знаю, кому я хоте­ла бы принадлежать: маленькой девочке, у которой раньше слу­жила моя няня; она была особенно милая и хорошая. Я хотела бы быть ее куклой, и пусть бы она обращалась со мной, как во­обще обращаются с куклами; я бы не обижалась на нее. Я была бы прелестным, маленьким бэби, меня можно было бы умывать и делать со мной все что угодно. Девочка любила бы меня боль­ше всех. Даже если она получила на Рождество новую куклу, я все-таки продолжала бы оставаться ее любимицей. Она ни­когда не любила бы другую куклу больше, чем свою бэби». Излишне прибавлять здесь, что ее брат и сестра, на которых больше всего была направлена ее ревность, были младше нее. Ни одно ее сообщение, ни одна свободная ассоциация не мог­ли бы яснее иллюстрировать се теперешнюю ситуацию, чем эта маленькая фантазия.

Шестилетняя девочка, больная неврозом навязчивости, живет в начальный период своего анализа в знакомой семье. У нее наступает один из обычных припадков ярости, который резко осуждается другими детьми. Ее маленькая подруга отка­зывается даже спать с ней в одной комнате, что очень обижало мою пациентку. I-Io при анализе она рассказывает мне, что няня подарила ей игрушечного зайчика за то, что она была умницей,

Приемы детского анализа 363

и уверяет меня вместе с тем, что другие дети охотно спят с ней в одной комнате. Потом она рассказывает мне сон наяву, кото­рый она неожиданно увидела во время отдыха. Она будто бы не знала, что она его создает. «Однажды жил маленький заяц, с которым его родные обращались плохо. Они хотели послать его к резнику, чтобы тот зарезал его. Зайчик узнал об этом-У него был совсем старенький автомобиль, на котором все-таки можно было ехать. Он достал его ночью, сел в него и уехал. Он приехал к красивому дому, в котором жила девочка (здесь она называет свое имя). Она услышала его плач, сошла вниз и впу­стила его, и он остался у нее жить». В этом сне наяву отчетливо сквозит, таким образом, чувство, что она лишняя и нежеланная, которое она хотела скрыть при анализе от меня и даже от себя. Она сама дважды фигурирует в этом сновидении: с одной сто­роны, в образе нелюбимого маленького зайчика, а с другой сто роны, в виде девочки, которая отнеслась к зайчику так, как она хотела бы, чтобы обращались и с ней.

Вторым, более сложным типом, является сон наяву с про­должением.

С детьми, создающими такие сны наяву, «continued stories»-, часто бывает легко уже в самый первоначальный период ана­лиза войти в настолько тесный контакт, что они ежедневно рас­сказывают продолжение своего с-на наяву, исходя из которого можно судить о теперешнем внутреннем состоянии ребенка.

В качестве третьего примера я привожу анализ девятилет­него мальчика. Хотя в его снах наяву фигурируют разные люди и разные ситуации, однако, они воспроизводят один и тот же тип переживаний во всевозможных вариациях. Он качал свой анализ рассказом о многочисленных накопившихся у него фан­тазиях. Во многих из них главными действующими лицами были герой и король. Король угрожает герою пытками и убий­ством, герой избегает этого всевозможными способами. Все технические достижения, особенно воздушный флот, играют большую роль при преследовании героя. Большое значение имеет также режущая машина, выпускающая при движении серповидные ножи в обе стороны. Фантазия кончается тем, что герой побеждает и делает королю все то, что тот хотел сделать герою.

364 Раздел VI. Техника детского психоанализа

В дру1 'ом сне наяву он изображает учительницу, которая бьет и наказывает детей. В итоге все дети окружают ее, побеж­дают и бьют ее до тех пор, пока она не умирает.

В третьем сне наяву фигурирует машина, которая наносит удары. В конце концов в нее вместо пленника, для которого она предназначена, попадает сам мучитель.

У мальчика был целый запас таких фантазий с бесконечны­ми вариациями. Совершенно не зная ребенка, мы догадываем­ся, что в основе всех этих фантазий лежит защита и месть за угрозу кастрации или, иными словами, во сне наяву кастрация производится над теми, кто первоначально угрожал ему. Вы должны согласиться, что при таком начале анализа можно со­здать себе целый ряд представлений, существенных для даль­нейшего течения анализа.

Другим техническим вспомогательным средством, которым я пользовалась в некоторых из моих анализов, наряду со снови­дениями и снами наяву было рисование. В трех приведенных мною случаях рисование заменило мне на некоторое время почти все другие вспомогательные приемы. Так, например, та девочка, которой снился огонь, в период, когда она была заня­та своим кастрационным комплексом, беспрерывно рисовала страшные человекоподобные чудовища с чрезмерно длштым подбородком, длинным носом, бесконечно длинными волоса­ми и страшными зубами. Имя этого, часто встречающегося в ее рисунках чудовища было «кусак». Его занятием было, очевид­но, откусыванне члена, который был изображен на его теле столь различным образом. Содержанием целого ряда других рисунков, которые она создавала во время сеансов, сопровож­дая ими свои рассказы или же молча, были разнообразные су­щества, дети, птицы, змеи, куклы — все с бесконечно вытяну­тыми в длину руками, ногами, клювами и хвостами. На другом рисунке, относящемся к тому же периоду, она с быстротой мол­нии изобразила все то, чем она хотела бы быть: мальчика (для того, чтобы иметь член), куклу (чтобы стать самой любимой), собачку (которая была для нее представителем мужского пола) и юнгу, позаимствованного ею из фантазии, в которой она одна сопровождает в виде мальчика своего отца в кругосветном пу­тешествии. Над всеми этими фигурами находился еще рисунок

Приемы детского анализа 365

из сказки, которую она частью слышала, частью выдумала сама:

ведьма, вырывающая великану волосы, т. е. опять-таки изобра­жение кастрации, в которой она в то время обвиняла свою мать. Удивительное впечатление производила серия картин из гораз­до более позднего периода, где в противоположность этому королева дает маленькой принцессе, стоящей перед ней, пре­красный цветок на длинном стебельке (очевидно, опять символ penisa).

Совсем иными были рисунки маленькой девочки, страдав­шей неврозом навязчивости. Она иногда сопровождала иллю­страциями рассказы о своих анальных фантазиях, которые за­полняли первую часть ее анализа. Так, например, она нарисо­вала сказочную страну, где все обильем дышит, в которой люди вместо того, чтобы проесть себе дорогу через горы каши и пи­рогов, как они это делают в сказке, должны съедать огромные кучи навоза. Кроме того, у меня есть целый ряд ее рисунков, которые изображают в нежнейших тонах цветы и сады и вы­полнены с величайшей тщательностью, чистотой и аккуратно­стью. Рисунки эти относятся к тому именно периоду, когда она рассказывала мне свои отвратительные анальные сны наяву.

Я боюсь, что я нарисовала вам до сих пор слишком идеаль­ную картину соотношений при детском анализе. Члены семьи охотно дают необходимые сведения; ребенок сам оказывается усердным толкователем сновидений, рассказывает нам свои многочисленные дневные фантазии и доставляет нам, кроме того, целые серии интересных рисунков, на основании которых можно сделать те или иные выводы о его бессознательных по­буждениях. После всего вышеизложенного, казалось бы, не со­всем понятно, почему детский анализ до сих пор считается осо­бенно трудной областью аналитической техники и почему многие аналитики заявляют, что они не знают, как приступить к лечению детей.

Ответить на это нетрудно. Все описанные мною преимуще­ства аннулируются благодаря тому, что ребенок отказывается давать нам свободные ассоциации. Он ставит аналитика в за­труднительное положение вследствие того, что основной прием, на котором построена собственно аналитическая техника, им почти совершенно неприменима. Требования, предъявляемые

366 Раздел VI. Техника детского психоанализа

к взрослым пациентам, как то: удобное лежачее положение, со­знательное решение не подвергать критике приходящие ему в голову мысли, сообщать аналитику все без исключения и обна­жать, таким образом, то, что скрывается под поверхностью его со­знания, находятся в явном противоречии с сущностью ребенка.

Разумеется, совершенно верно, что ребенка, которого вы привязали к себе вышеописанным образом и который испыты­вает необходимость в вас, можно заставить сделать многое. Он согласится иногда на ваше предложение дать свободные ассо-; циацин, но только на короткое время и в угоду аналитику. По­лученные таким образом свободные ассоциации могут оказать­ся очень полезными, и в случае затруднительной ситуации при­носят нам иногда неожиданное объяснение. Однако они всегда имеют характер однократного вспомогательного момента, а не прочного базиса, на который должна опираться вся аналити­ческая работа.

Находясь в затруднительном положении и не зная, что пред­принять дальше, я иногда предлагала одной маленькой девоч­ке, которая была особенно послушна при анализе и охотно ис­полняла мои желания и которая при больших способностях к рисованию отличалась прекрасной зрительной памятью, «ви­деть какие-нибудь картины». Тогда она садилась на корточки с закрытыми глазами и прислушивалась к тому, что происходи­ло в ней.

Таким образом она действительно дала мне объяснение дли-тельяой ситуации, обусловленной сопротивлением. Темой на­ших бесед была тогда борьба с онанизмом и освобождение от няни, к которой она относилась с удвоенной нежностью для того, чтобы защитить себя от моих попыток уничтожить ее при­вязанность. Я предложила ей «увидеть какую-нибудь картину», и первая картина, которая ей представилась, была: «няня уле­тает через море». В дополнение она сообщила, что вокруг меня танцевало много чертей и это означало, что я заставлю няню уйти, но тогда у нее не будет защиты от онанистического иску­шения, и я сделаю ее «гадкой».

Иногда на помощь нам приходят нечаянные и невольные ассоциации — и даже чаще, чем ассоциации, возникающие по нашему предложению и по желанию пациента. Здесь я опять

Приемы детского анализа 367

привожу в пример случай с маленькой девочкой, страдавшей неврозом навязчивости. В наиболее важный период анализа нужно было ясно показать ей, что она испытывает к своей ма­тери ненависть, от которой она до сих пор ограждала себя со­зданием своего «черта», безличного олицетворения всех по­буждений ненависти. Хотя она до сих пор охотно следовала за мной в анализе, в этом месте она начала проявлять сопротив­ление. Одновременно с этим она проявляла в домашней обста­новке на каждом шагу упрямство и злость, и по этому поводу я доказывала ей ежедневно, что вести себя так плохо можно толь­ко по отношению к человеку, которого ненавидишь. В итоге она внешне как будто уступила под влиянием приведенных мною новых и новых доказательств, но теперь она хотела узнать у меня также и причину чувства ненависти к якобы очень люби­мой матери. Я отказывалась дать ей об этом дальнейшие сведе­ния, так как я тоже не знала этой причины. После минутного молчания она сказала: «Я всегда думаю, что причиной этого является сновидение, которое я видела когда-то (несколько не­дель назад) и которого мы так и не поняли». Я прошу ее повто­рить содержание этого сновидения, что она охотно исполняет:

«Там были все куклы, и мой зайчик тоже был там. Тогда я ушла, а зайчик начал горько плакать. Мне стало так жаль зайчика. Мне кажется, что я теперь всегда подражаю зайчику и плачу поэтому так, как он». В действительности было, конечно, обрат­ное: не она подражала зайчику, а зайчик подражал ей. Она сама представляет в этом сновидении мать и обращается с зайчиком так, как мать обращалась с ней. Ассоциируя это сновидение с вопросом о причине ненависти к матери, она находит наконец тот упрек, которого ее сознание не хотело сделать матери: мать постоянно уходила именно тогда, когда ребенок больше всего нуждался в ней.

Несколько дней спустя она еще раз повторяет этот процесс. Я настойчиво стараюсь привести ее вновь к этой теме после того, как ее грустное настроение, прояснившееся на минуту, опять овладевает ею. Она ничего не отвечает, но вдруг говорит с глубокой задумчивостью: «В Г. очень красиво, вот туда я хотела бы опять поехать». При ближайших расспросах выясняется, что во время пребывания в этой дачной местности она пережила

368 Раздел VI. Техника детского психоанализа

один из наиболее тяжелых периодов своей жизни. Ее старший брат заболел коклюшем и был отвезен к родителям в город, а она с няней и двое младших детей были изолированы. «Няня всегда сердилась, когда я отнимала у маленьких детей игруш­ки», — говорит она вдруг. Таким образом, к мнимому пред­почтению, которое отдавали якобы родители брату, присо­единилось еще фактическое предпочтение, которое няня дей­ствительно отдавала маленьким детям. Она чувствовала себя покинутой всеми и реагировала на это по-своему. Следователь­но, на этот раз воспоминание о красивой местности привело ее к одному из самых тяжелых упреков против матери.

Я не ответила бы на эти три случая поразительных ассоциа­ции, если бы аналогичные ситуации не встречались часто при детском анализе. Вы знаете, что с такими же проявлениями мы обычно встречаемся и у взрослых.

. Отсутствие у ребенка готовности к ассоциациям побужда­ло всех занимающихся до настоящего времени вопросами дет­ского анализа найти что-нибудь, чем можно было бы заменить этот технический прием. Д-р Гуд-Гельмут пыталась заменить данные, получаемые с помощью свободных ассоциаций у взрос­лого человека, играми с ребенком, посещением его в домашней обстановке, подробным изучением всех обстоятельств его жиз­ни. Мслания 1(ляйн заменяет (согласно сделанным ею сообще­ниям) технику свободных ассоциаций, применяемую у взрос­лых пациентов, техникой игры у детей. Она исходит из того предположения, что действие более свойственно маленькому ребенку, нежели речь. Она предоставляет ему массу мелких иг­рушек, целый мир в миниатюре, и дает ему, таким образом, воз­можность действовать в этом игрушечном мире. Все действия, совершенные ребенком в такой обстановке, она сравнивает со свободными ассоциациями взрослого и сопровождает их тол­кованиями подобно тому, как мы это обычно делаем у взрослых пациентов. На первый взгляд может показаться, что мы безуп­речно восполняем этим ощутимый пробел в технике детского анализа. Однако я оставляю за собой право в следующей лек­ции рассмотреть теоретические основания этой техники игры и привести их в связи с последним вопросом нашей темы, с ро­лью перенесения в детском анализе.

Роль перенесения в детском анализе 369

Роль перенесения в детском анализе¹

Я позволю себе повторить вкратце содержание последней лек­ции.

Мы рассмотрели приемы детского анализа и узнали, что мы вынуждены составлять историю болезни на основании анам­нестических сведений, полученных от членов семьи больного, вместо того чтобы положиться исключительно на сведения, которые дает нам пациент; мы узнали, что ребенок является хорошим толкователем сновидений, и оцепили значение снов наяву и свободных рисунков как технического приема. Кроме того, я должна была разочаровать вас сообщением, что ребенок не склонен давать свободные ассоциации, и что это вынуждает нас искать, чем можно было бы заменить этот важнейший вспо­могательный прием при анализе взрослых пациентов. Мы за­кончили нашу лекцию рассмотрением методов, которыми пы­тались заменить технику свободных ассоциаций, и отложили теоретическую оценку их до следующей лекции.

Разработанная Меланией Кляйн техника игры, несомненно, очень ценна для наблюдения ребенка. Вместо того чтобы вести трудное и связанное с большой затратой времени наблюдение над ребенком в его домашней обстановке, мы сразу переносим весь знакомый ему мир в комнату аналитика и предоставляем ребенку свободу действий в нем, на глазах у аналитика, но без вмешательства с его стороны. Таким образом мы изучаем раз­личные реакции ребенка, степень его агрессивности или стра­дания, а также его установку в отношении к различным пред­метам и людям, представленным с помощью игрушечных фи­гур. Преимущество в сравнении с наблюдением в условиях реальной жизни заключается еще и в том, что игрушечный мир удобен и подчинен воле ребенка; таким образом ребенок может совершать в нем все те действия, которые осуществляются в реальном мире, исключительно в пределах фантазии вслед­ствие того, что ребенок обладает крайне недостаточной силой

' Третья лекция, прочитанная в Венском университете и включенная в работу «Введение в технику детского психоанализа» (1927). Текст дан по изданию:

Фрейд А., Фрейд 3. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. СПб., 1997. С. 184-193.

370 Раздел VI. Техника детского психоанализа

и властью. Все эти преимущества диктуют нам необходимость применения метода игры, разработанного Меланией Кляйн при изучении маленьких детей, которые не умеют еще облекать свои мысли в словесную форму.

Мелания Кляйн делает еще один важный шаг в применении этой техники. Она придает каждой свободной игре ребенка та­кое же значение, как и свободной ассоциации взрослого паци­ента, и расшифровывает последовательно каждое действие, произведенное ребенком в такой обстановке, облекая его в фор-i му соответствующих мыслей, т. е. она старается найти в каж­дом действии, связанном с игрой, символическое значение, лежащее в его основе. Если ребенок опрокидывает фонарный столб или какую-нибудь игрушечную фигуру, то она объясня­ет это, например, агрессивным действием, направленным про­тив отца. Игру ребенка, заключающуюся в том, что он устраи­вает столкновение двух повозок, она учитывает как символи­ческое выражение наблюдения половых сношений родителей. Работа Меланин Кляйн заключается прежде всего в том, что она сопровождает действия ребенка расшифровыванием и тол­кованием, которое, в свою очередь, предуказывает направление дальнейших процессов у пациента, подобно тому как это име­ет место при толковании свободных ассоциаций у взрослых людей.

Рассмотрим еще раз, вправе ли мы сопоставлять такие дей­ствия ребенка, совершенные во время игры, с ассоциировани­ем взрослого человека. Хотя ассоциация взрослого «свободна», т. е. при возникновении ее пациент выключает всякую созна­тельную направленность и воздействие на течение своих мыс­лей, но вместе с тем у него существует определенное целевое представление: он, ассоциирующий таким образом, подверга­ется анализу. У ребенка отсутствует это целевое представле­ние. Вначале я уже изложила вам, каким образом я стараюсь познакомить маленького пациента с конечной целью пред­принимаемого анализа. Но дети, для которых Мелания Кляйн выработала свою технику игры, и прежде всего дети, находящие­ся в начальных стадиях либидозного развития, слишком малы, чтобы на них можно было воздействовать таким образом. Мела­ния Кляйи считает одним из важных выигрышных моментов

Роль перенесения в детском анализе 371

своего метода еще и то обстоятельство, что при нем предвари­тельная подготовка ребенка становится излишней. Таким об­разом, отсутствие у ребенка целевого представления является возражением против сделанного Меланией Кляйн сопоставле­ния игры со свободным ассоциированием. Если свободная игра ребенка не детерминирована тем же целевым представлением, что и свободные ассоциации взрослого человека, то мы, пожа­луй, не вправе рассматривать их всегда как таковые. Вместо символического толкования они часто допускают невинное объяснение. Ребенок, опрокидывающий фонарный столб, мог накануне видеть нечто подобное во время прогулки; столкно­вение повозок могло также быть воспроизведением виденного им на улице происшествия, а ребенок, бегущий навстречу по­сетительнице и открывающий ее сумочку, вовсе не должен, как думает Мелания Кляйн, символически выражать таким обра­зом свое любопытство, нет ли в гениталиях матери нового брат­ца; ребенок действует скорее под впечатлением недавнего пере­живания, когда кто-нибудь из посетителей принес ему подарок в такой же сумочке. И у взрослого мы тоже не считаем себя вправе придавать всем его действиям и свободным ассоциаци­ям символический смысл, а только тем из них, которые возни­кают под влиянием аналитической ситуации.

Однако возражение, приведенное нами против аналитиче­ского применения техники, выработанной Меланией Кляйн, может быть, с другой стороны, аннулировано. Совершенно вер­но, конечно, что игра ребенка допускает такое невинное толко­вание. Но почему он воспроизводит именно эти позаимство­ванные из его переживаний сцены с фонарем или двумя повоз­ками? Не является ли символическое значение, скрытое за этими наблюдениями, тем фактором, который заставляет ре­бенка отдавать им предпочтение и воспроизводить их теперь, во время аналитического сеанса? Верно и то, что у ребенка, со­вершающего те или иные действия, отсутствует представление цели, связанное с аналитической ситуацией и детерминирую­щее свободные ассоциации взрослых пациентов. Но, может быть, он в нем и не нуждается. Взрослый пациент должен вы­ключить сознательным напряжением воли руководство своими мыслями и совершенно предоставить их течение воздействию

372 Раздел VI. Техника детского психоанализа

живущих в нем бессознательных побуждений. Ребенок же не нуждается, может быть, в таком произвольном изменении сво­ей ситуации. Может быть, он всегда и во время всякой игры находится под влиянием своей бессознательной сферы.

Вы видите, что вопрос о правильности или неправильности сопоставления детской свободной игры со свободной ассоциа­цией взрослого пациента нелегко решить с помощью теорети­ческих доводов и возражений. Поэтому то или иное решение данного вопроса необходимо проверить на практике.

Подвергнем критике еще один пункт техники Меланин Кляйн. Кроме действий, которые производит ребенок с предо­ставленными ему игрушками, Мелания Кляйн подвергает тол­кованию все действия, совершаемые ребенком по отношению к находящимся в ее комнате предметам и по отношению к ней самой. И в этом она строго придерживается прототипа анали­тической ситуации взрослого пациента. Мы считаем себя впра­ве подвергать анализу поведение пациента во время сеанса, равно как и все его произвольные и непроизвольные действия, совершаемые им в нашем присутствии. Обоснование этого мы находим в состоянии перенесения, в котором находится паци­ент и которое может придавать определенное символическое значение обычно маловажным действиям.

Однако теперь возникает вопрос, находится ли вообще ре­бенок в таком состоянии перенесения, как взрослый пациент, каким образом и в какой форме проявляется его перенесение и как оно может быть использовано для толкования? Итак, мы подходим к четвертому и самому важному пункту нашей темы, к роли перенесения как технического вспомогательного приема при детском анаяизе. Решение этого вопроса даст нам в то же время новый материал для опровержения или подтверждения выводов Меланин Кляйн.

Вы помните из первой лекции, сколько усилий я приложи­ла, чтобы добиться прочной привязанности ребенка ко мне и поставить его в состояние зависимости от меня. Я не стреми­лась бы к этому с такой энергией и с помощью стольких раз­нообразных приемов, если бы считала возможным провести дет­ский анализ без такого перенесения. Но нежная привязанность, положительное перенесение (по аналитической терминологии),

Роль перенесения в детском анализе 373

является предварительным условием для всей дальнейшей ра­боты. Разумеется, ребенок еще больше, чем взрослый пациент, верит только любимым людям и только тогда исполняет что-нибудь, если он делает это из любви к известному лицу.

Для детского анализа эта привязанность необходима в го­раздо большей мере, нежели для анализа взрослого пациента. Первый преследует кроме аналитических целей отчасти и вос­питательные, на которых мы впоследствии остановимся более подробно, успехи же воспитания всегда (а не только при детс­ком анализе) колеблются в зависимости от чувства привязан­ности воспитанника к воспитателю. Мы не можем также ска­зать, что при детском анализе достаточно одного лишь пере­несения для наших целей независимо от того, имеет ли оно положительный или отрицательный характер. Мы знаем, что у взрослых мы можем в течение долгого периода времени ми­риться с отрицательным перенесением, которое мы использу­ем для наших целей, подвергая его систематическому толкова­нию и отыскивая его первоисточники. При детском же анализе отрицательные побуждения, направленные против аналитика, являются прежде всего неудобством, как бы много материала для выводов они нам ни давали. Мы стремимся разрушить и уничтожить их по возможности скорее. Настоящая плодотвор­ная работа может быть осуществлена только при положитель­ной привязанности.

Возникновение такой нежной привязанности мы описали подробно при рассмотрении введения в анализ. Проявления ее в фантазиях, в мелких и крупных поступках почти ничем не отличаются от таких же поступков у взрослых пациентов. Про­явления отрицательного перенесения мы встречаем во всех тех случаях, когда мы освобождаем из бессознательного часть вы­тесненного материала и навлекаем на себя благодаря этому со­противление со стороны <<Я». В этот момент мы кажемся ребен­ку самым опасным и страшным искусителем и навлекаем на себя все проявления ненависти и протеста, которые прежде относились к его собственным запрещенным побуждениям.

В нижеследующем я подробно привожу фантазию перенесе­ния, рассказанную мне неоднократно упоминавшейся здесь ма­ленькой девочкой, страдавшей неврозом навязчивости. Внешний

374 Раздел VI. Техника детского психоанализа

повод к возникновению этой фантазии был, очевидно, дан мной, так как я навестила ее накануне в ее домашней обстановке и присутствовала при ее вечерней ванне. На другой день она на­чала свой сеанс словами: «Ты посетила меня в то время, когда я принимала ванну; в следующий раз я навещу тебя, когда ты будешь принимать ванну». Несколько позже она рассказала мне сон наяву, который она выдумала после моего ухода, лежа в постели перед тем, как заснуть. Ее собственные пояснения и примечания я привожу в скобках:

«Все богатые люди не могли тебя терпеть. Твой отец, кото­рый был очень богат, тоже не мог тебя терпеть. (Это значит, что я сердита на твоего отца, знаешь ли ты это?) И ты никого не любила и ни с кем не проводила сеансов. Мои родители тоже ненавидели меня; и Ганс, и Аня, и Вальтер тоже ненавидели меня, все люди во всем мире ненавидели нас, даже люди, кото­рые не знали нас, даже мертвые люди. Итак, ты любила только меня, а я — только тебя, и мы всегда были вместе. Все другие люди были очень богаты, а мы обе были очень бедны. Мы ни­чего не имели, даже платьев не было у нас, потому что они все отняли у нас. Только диван остался в комнате, и мы обе спали на нем. Но мы были очень счастливы друг с другом. И тогда мы • подумали, что у нас должен быть маленький бэби. Но потом мы подумали, что некрасиво делать из этого бэби. И мы начали смешивать лепестки цветов и другие вещи, и это дало мне бэби, потому что бэби был во мне. Он оставался во мне довольно дол­го (моя мама рассказывала мне, что бэби остаются очень долго в своих матерях), а потом пришел доктор и вынул его, но я вовсе не была больна (обыкновенно матери болеют, так сказа­ла моя мама). Бэби был такой славный и милый, и мы подума­ли, что и мы хотели бы быть такими милыми, и мы преврати­лись в совсем маленьких людей. Я была такая маленькая Т, а ты была такая большая Т. (Это происходит, мне кажется, оттого что мы выяснили, что я хотела бы быть такой маленькой, как Вальтер и Лнн.) И так как мы не имели ничего, то мы начали строить дом из розовых лепестков, и кровати из розовых лепе­стков, и подушки, и матрацы — все было сшито из розовых ле­пестков. Там, где оставались маленькие отверстия, мы вставля­ли какие-то белые кусочки. Вместо обоев у нас было тончайшее

Роль перенесения в детском анализе 375

стекло, а на стенах были вырезаны разные узоры. Кресла тоже были вырезаны из стекла, но мы были такими легкими, что кресла не ломались, и мы не были слишком тяжелыми для них. (Я думаю, что моя мать потому не участвует в этом сновидении, что я вчера была на нее сердита.)» Затем следует еще подроб­ное описание мебели и домашней утвари. Она продолжала раз­вивать, очевидно, в этом направлении свой сон наяву до тех пор, пока не уснула. При этом она придает большое значение тому, что наша бедность, о которой она говорила вначале, совершен­но исчезла под конец, и что мы имели гораздо более красивые вещи, чем богатые люди, о которых она упоминала.

Однако эта же пациентка рассказывает мне в другой раз, что внутренний голос предостерегает ее относительно меня. Он говорит: «Не верь Анне Фрейд. Она лжет. Она тебе не поможет, она сделает тебя еще более гадкой. Она внесет перемену даже в твою внешность так, что ты станешь некрасивой. Все, что она ' говорит тебе, неправда. Скажи, что тебе нездоровится, оставай­ся в постели и не ходи к ней сегодня». Она заставляет этот го­лос умолкнуть и говорит, что она должна будет рассказать все это во время сеанса.

Другая маленькая пациентка в период, когда мы обсуждаем вопрос о ее онанизме, видит меня во всевозможных унизитель­ных положениях, нищенкой, бедной старухой, а однажды она увидела меня одну, стоящей посреди комнаты, и множество чертей, танцующих вокруг меня.

Таким образом, вы видите, что мы становимся, как и при анализе взрослых, мишенью, на которую устремляются, смот­ря по обстоятельствам, положительные или отрицательные побуждения пациентов. После этих примеров мы могли бы ска­зать, что при детском анализе перенесение осуществляется в достаточной мере. Тем не менее нам предстоит разочарование именно в этой области аналитической работы. Хотя ребенок под­держивает очень оживленную связь с аналитиком, хотя он обна­руживает при этом очень много реакций, выработавшихся у него в результате взаимоотношений со своими родителями, хотя в смене, интенсивности и выражении своих чувств он дает нам важнейшие указания относительно формирования своего харак­тера, невроз перенесения как таковой у ребенка не возникает.

376 Роздел VI. Техника детского психоанализа

Все вы знаете, что я понимаю под этим. Взрослый невротик во время аналитического лечения постепенно видоизменяет симптомы, по поводу которых он предпринял лечение. Он от­казывается от своих старых объектов, с которыми были связа­ны его фантазии, и фиксирует заново свой невроз вокруг лич­ности аналитика. Мы говорим, что он заменяет существовавшие до настоящего времени симптомы симптомами перенесения, переводит свой невроз, каков бы он ни был, в невроз перенесе­ния и направляет теперь все свои анормальные реакции на но­вый объект перенесения, на аналитика. На этой новой, привыч­ной для аналитика почве, на которой он может вместе с паци­ентом проследить возникновение и рост отдельных симптомов, на чищенном таким образом операционном поле происходит затем окончательная борьба, постепенное осознание болезни и раскрытие ее бессознательного содержания.

" Мы можем указать две теоретические причины, в силу ко­торых такое течение болезни с трудом может быть осуществле­но у маленького ребенка. Одна из этих причин лежит в структуре детской личности, другая — в аналитике, работающем с детьми.

Ребенок не соглашается, подобно взрослому, на «переизда­ние» своих любовных привязанностей, потому что —если мож­но так выразиться — старое издание еще не разошлось. Его пер­воначальные объекты, родители, существуют еще как любов­ные объекты в реальности, а не в фантазии, как это имеет место у взрослого невротика; между родителями и ребенком суще­ствуют все взаимоотношения в пределах повседневной жизни, все радости и горести переживаются реально и связаны еще с ними. Аналитик приходит в эту ситуацию как новое лицо, и ему приходится, вероятно, делить с родителями любовь или нена­висть ребенка. Ребенок не испытывает необходимости заме­нить в своих переживаниях родителей аналитиком; последний не доставляет ребенку — по сравнению с первоначальными объектами — всех тех выгод, которые ощущает взрослый паци­ент, заменяя фантастические объекты реально существующим лицом.

Вернемся теперь к методу Меланин Кляйн. Она утверждает, что если ребенок встречает ее во время первого сеанса враждеб­но, относится к ней отрицательно или даже пытается ударить

Роль перенесения в детском онализе 377

ее, то в этом можно усмотреть доказательство амбивалентной установки в отношении к матери. Однако я полагаю, что дело обстоит иначе. Чем больше маленький ребенок привязан к сво­ей матери, тем меньше положительных побуждений остается у него для чужих людей. Яснее всего это обнаруживается у груд­ного младенца, который относится со страхом и отрицанием ко всем, кроме матери или няни. Скорее даже наоборот: именно с теми детьми, которые не избалованы любовным отношением к ним домашних, которые в семейном кругу не получают и сами не проявляют глубокой нежности, скорее всего устанавливают­ся положительные взаимоотношения. Они получают наконец от аналитика то, чего они долго и напрасно ожидали от перво­начальных объектов.

Однако, с другой стороны, аналитик, работающий с детьми, является малоподходящим объектом для такого перенесения, которое подлежало бы толкованию. Мы знаем, как мы должны вести себя для достижения этой цели во время анализа со взрос­лым пациентом. Мы остаемся безличными, лишенными своей индивидуальности, мы являемся как бы чистым листом бума­ги, на который пациент заносит все свои фантазии, обусловлен­ные перенесением, примерно наподобие того, как в кинемато­графе демонстрируют картины на пустом экране. Мы избегаем накладывать на пациента те или-иные запреты, разрешать ему то или иное удовлетворение. Если же, несмотря на это, паци­енту кажется, что мы запрещаем или разрешаем ему что-либо, то нам легко объяснить ему, что материал для такого суждения он заимствует из своего прошлого.

Аналитик, работающий с детьми, никоим образом не может оставаться безличным. Мы уже слышали, что он становится для ребенка интересным человеком, обладающим всеми импо­нирующими и привлекательными качествами. Воспитатель­ные задачи, которые, как вы услышите, присоединяются к ана­лизу, требуют того, чтобы ребенок отлично знал, что аналитик считает желательным или нежелательным, что он одобряет и чего не одобряет. Такое ясно очерченное и во многих отноше­ниях своеобразное лицо является, к сожалению, неудачным объектом для перенесения и малопригодным для этой цели, когда дело доходит до толкования перенесения. Затруднение,

378 Раздел VI. Техника детского психоанализа

которое возникает в данном случае, равносильно — если вос­пользоваться предыдущим сравнением — тому затруднению, какое мы испытали бы, если бы на экране, на который должна' быть проецирована кинематографическая лента, была нарисо­вана какая-нибудь картина. Чем богаче и красочнее была бы эта картина, тем больше терялись бы очертания проецируемой кинематографической ленты.

Следовательно, у ребенка не возникает невроза перенесе­ния. Несмотря на все положительные или отрицательные по-, буждення, направленные па аналитика, анормальные реакции ребенка продолжают разыгрываться там же, где они разыгры­вались и раньше: в домашней среде. Отсюда вытекает очень трудная техническая задача, стоящая перед детским анализом:

вместо того чтобы ограничиться аналитическим толкованием того, что происходит на глазах у аналитика, толкованием сво­бодных ассоциаций или поступков пациента, аналитик должен направить свое внимание туда, где разыгрываются невротиче­ские реакции, а именно: на домашнюю среду, окружающую ре­бенка. Таким образом, при детском анализе мы сталкиваемся с множеством технических и практических трудностей, с кото­рыми я хочу вас лишь познакомить, не приводя никаких конк­ретных примеров. Если мы станем на эту точку зрения, то нам необходимо быть постоянно в курсе поведения ребенка, мы должны знать всех окружающих его лиц и быть до некоторой степени уверенными в их реакциях по отношению к ребенку. Если взять идеальный случай, то мы должны делить работу с фактическими воспитателями ребенка, а значит, делить с ними его любовь и ненависть.

Там, где внешние обстоятельства или отношение родителей исключают возможность совместной работы, результатом яв­ляется утрата подлежащего анализу материала. Я припоминаю детские анализы, которые я проводила, пользуясь, в силу ука­занных причин, исключительно сновидениями и снами наяву. Перенесение не давало материала для толкования, а невроти­ческий материал ускользал от меня в большей мере, чем мне бы этого хотелось.

Тем не менее и в этом вопросе, равно как и при начальной аналитической ситуации, мы располагаем целым рядом приемов

Роль перенесения в детском анализе 379

и путей для того, чтобы уподобить положение ребенка положе­нию взрослого пациента, которое в гораздо большей мере при­годно для проведения анализа, другими словами, мы распола­гаем средствами для того, чтобы вызвать у ребенка невроз пере­несения. Это становится необходимым в том случае, где речь вдет о тяжелом невротическом заболевании в среде, отрица­тельно относящейся к анализу или к ребенку. В этом случае необходимо удалить ребенка из семьи и поместить его в соот­ветствующее учреждение. Ввиду того, что таких учреждений в настоящее время еще нет, мы вправе представлять их себе как учреждения, во главе которых стоит аналитик, работающий с детьми, или — более конкретно — школы, построенные на ана­литических принципах и проводящие воспитательную ра­боту совместно с аналитиком. В обоих случаях мы имели бы в первое время свободный от симптомов период, в течение ко­торого ребенок сжился бы с новой, благоприятной и покамест индифферентной окружающей средой. Чем лучше он себя бу­дет чувствовать в этот период, тем менее уместным и своевре­менным будет проведение анализа. В течение этого времени лучше всего оставить его в покое. Лишь когда он освоится с окружающей обстановкой, т. е. когда под влиянием реальной повседневной жизни у него установится связь с новой средой, в которой первоначальные объекты постепенно потускнеют, когда в этом новом окружающем его мире вновь оживут его сим­птомы, когда его анормальные реакции сгруппируются вокруг новых лиц, когда у него возникает, таким образом, невроз пере­несения, — лишь тогда он станет вновь доступен для анализа. В учреждении первого рода, во главе которого стоял бы ана­литик (в настоящее время мы не можем даже сказать, желате­лен ли такой тип учреждения), это был бы настоящий невроз перенесения в том же смысле, что и у взрослых пациентов, цен­тральной фигурой которого является аналитик. Во втором слу­чае мы искусственно улучшили бы домашнюю обстановку, мы заменили бы ее такой обстановкой, которая дала бы нам воз­можность — когда это оказалось бы необходимым для аналити­ческой работы — взглянуть на поведение ребенка, так сказать, сверху и реакции которой по отношению к ребенку мы могли бы контролировать и регулировать.

380 Раздел VI. Техника детского психоанализа

Таким образом, удаление ребенка из родительского дома

в техническом отношении казалось бы нам самым удачным практнчгс-ким разрешением вопроса. Но когда мы будем гово­рить о конечных стадиях анализа, вы услышите, сколько сомне­нии возникает относительно этого мероприятия. Мы наруша­ем этим естественное развитие ребенка в важном пункте, мы преждевременно разлучаем ребенка с родителями в такое вре­мя, когда он не способен ни к самостоятельной эмоциональной жизни, ни к свободному выбору новых любовных объектов в силу внешних условии. Даже в том случае, если детский ана­лиз требует очень длительного периода времени, тем не менее, в большинстве случаев между его окончанием и развитием зре­лости остается незаполненный промежуток, в течение которо­го ребенок во всех отношениях нуждается в воспитании, ру­ководстве и защите. Но кто же нам даст какие бы то ни было гарантии, что ребенок сам найдет дорогу к правильным объек­там после того, как нам удалось разрушить перенесение? К известному времени ребенок возвращается, таким образом, в родительский дом, в котором он чувствует себя чужим, даль­нейшее руководство его воспитанием доверяется, может быть, людям, с которыми мы его с трудом и насильно разлучили. В силу внутренних причин ребенок не может быть самостоя­тельным. Вследствие этого мы вновь ставим его в затрудни­тельное положение, в котором он помимо всего опять встреча­ет в большинстве случаев условия, при которых возникли его первоначальные конфликты. Тогда он может либо снова пой­ти но совершенному уже однажды пути, который привел его к неврозу, либо же, если этот путь закрыт для него вследствие удачного аналитического лечения, он идет противоположным путем к открытому возмущению. С точки зрения болезни это, может быть, и полезно, но с точки зрения социального поряд­ка, являющегося конечной целью воспитания и лечения ребен­ка, это далеко не выигрышный момент.

Связь взрослого и детского анализа 381

Связь взрослого и детского анализа¹

Основы аналитической терапии

Чем успешнее утверждала себя новая специальность, тем отчетливее становились различия детского и взрослого ана­лиза.

Детские аналитики не торопились сами провозглашать свое отступление от классической техники. Напротив, все их стрем­ления были направлены на то, чтобы подчеркнуть и выдвинуть на первый план сходство и идентичность обоих методов. Они утверждали, что одни и те же основные терапевтические пра­вила приемлемы как для детей, так и для взрослых пациентов. На языке детского анализа эти правила обязывают аналитика к следующему:

1. Не пользоваться авторитетом в отношениях с пациентом, и тем самым, по возможности, исключить воздействие вну­шения.

2. Никакими терапевтическими действиями не давать воли инстинктивным побуждениям.

3. Как можно меньше вмешиваться во внешнюю жизнь паци­ента, т. е. лишь изменять его жизненное окружение, а где надо устранять явно вредные и травмирующие влияния.

4. Видеть в толковании сопротивления и переноса и в осоз­нании бессознательного материала законное средство ана­лиза.

Следующая этим предписаниям техника детского анализа ни в коей мере не уступала ортодоксальному взрослому анали­зу. Можно было быть уверенным, что успехи этой техники свя­заны с теми же фундаментальными принципами; что сопротив­ление ^ОНО-содержаниям доступно объяснению и внимание терапевта направляется с одной психической инстанции на другую в зависимости от поступающего материала; что анализ

Раздел работы «Норма ч патология детского развития» (1965). Текст дан по изданию: Фрейд А., Фрейд 3. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. СПб., 1997. С. 233-251.

382 Раздел VI. Техника детского психоанализа

идет от психической поверхности в глубину; что аналитик для пациента является объектом и что в переносе он трактуется, понимается и наделяется бессознательными фантазиями и уста­новками; что всплывающие из бессознательного инстинктив­ные побуждения в состоянии неудачи, насколько это возмож­но, анализируются, вместо их осуществления и достижения пациентом удовлетворения; что аналитик верит не в катарси-ческнй успех, а в терапевтическое влияние достижений пер­вичного и вторичного процессов. Другими словами, его тера­певтические усилия направлены в конце концов на превраще­ние ОНО в Я.

Оздоровительные тенденция в психическом организме

С другой, неметодической позиции, трудно приравнивать дет­ский анализ к предшествующему ему анализу взрослых.

Согласно Эдварду Бибрингу (1937), в психическом орга­низме существуют силы, которые направлены на создание психического равновесия. Основа аналитического успеха ле­жит в раскрытии и использовании этих спонтанных стрем­лений. «Оздоровительные тенденции», как назвал их Э. Биб-ринг, возникают в психической жизни в различных формах:

как присущее индивиду стремление осуществить генетические процессы; как стремление к удовлетворению потребностей и повторению чувственных представлений; как преклонение перед нормой и инстинктивная антипатия к ненормальным проявлениям; как синтетическая функция Я; как способность к экстерноризированию, при котором для осуществления (пер-сонификацин) частей собственной личности используются внешние объекты.

Чем больше мы стремимся найти у детей эти оздоровитель­ные тенденции, характерные для взрослых, тем меньше мы встречаем их в действительности. Взрослый невротик хочет стать здоровым, что означает для него работоспособность и сексуальную полноценность; дети во многих случаях хотят оста­ваться больными, пользуются прямой и косвенной выгодой бо­лезни и уклоняются от приспособления к неблагоприятному

Связь взрослого и детского анализа 383

окружению. Где взрослый подчинен навязчивому повторению, которое способствует процессам переноса, для ребенка на пер­вом плане стоит сверх того жажда новых прргключений, откры­тий и объектов. Синтетическая функция зрелого Я, выполняю­щая бесценную службу при переработке значительного мате­риала, у ребенка еще недостаточно развита. Она страдает от возрастного предпочтения защитных механизмов, таких, как отрицание, проекция, изоляция, расщепления Я. Стремление к удовлетворению побуждения, которое ответственно за спон­танное движение ОНО-содержания, у ребенка так сильно, что оно мешает аналитической работе, вместо того чтобы ей помо­гать. Короче, аналитик должен довольствоваться тем, что со стороны природных оздоровительных тенденций ему не следу­ет ждать помощи для своей работы, если только определенное исключение не создаст опять нарушенную согласованность. То, что у детей несравнимо эффективнее, чем у взрослых, так это стремление к осуществлению процессов развития. Оно способ­ствует созреванию процессов, основанных на врожденных за­датках.

Половая жизнь взрослого невротика по большей части пере­работана в его симптоматологии и благодаря сильному контр­замещению удерживается в этом состоянии; свежие присту­пы половой энергии направляются из-за этого принуждения в соответствующую сторону. В противоположность этому не­зрелая личность ребенка флюктуирует, т. е. находится в со­стоянии постоянного изменения. Симптомы, служащие на одной из ступеней развития в качестве компромиссного или конфликтного решения, на следующей ступени не нужны и отбрасываются. Либидоносная агрессивная энергия не явля­ется статической и связанной. Она свободна и способна вы­литься при новых возможностях проявления, как только со стороны аналитической терапии откроются такие пути. Ди­лемма для детского аналитика заключается здесь в небезопасно­сти оценки аналитического успеха. За исключением сложней­ших патологических случаев, после лечения нельзя решить, насколько наблюдаемые успехи обязаны терапии и какую часть

из них можно приписать спонтанным процессам созревания и развития.

384 Раздел VI. Техника детского психоанализа

Техника детского анализа

Практикующий детский аналитик нуждается в своей повсед­невном работе с упорядоченной системе правил и предписаний, даже если с позиции теории лечения «техника детского анали­за» ничего больше не значит как логическое следствие между зрелой и незрелой личностной структурой и между внешними условиями жизни в детстве и зрелости.

Ребенку недостает благоразумного отношения к болезни, которое предполагает желание выздоровления и терапевтичес­кий союз с врачом; слишком часто, однако, детское Я выступа­ет на стороне сопротивления, вместо того чтобы препятство­вать ему; нужно отнестись как к правилу, что ответственность за начало, проведение и завершение лечения лежит не только на пациенте, по и на его окружении; что в этом и во многих других отношениях родители вовлечены в анализ как поддер­живающие детскую функцию Я и сверх-Я и мешающие анали­тической связи между пациентом и аналитиком. Многие из предпосылок, необходимых для успеха аналитического лече­ния взрослых невротиков, отсутствуют у ребенка или должны с трудом отыскиваться при помощи технических вспомогатель­ных средств.

Отказ от свободных ассоциаций

Еще сложнее обстоит дело со свободными ассоциациями. То, что для взрослого пациента является основным правилом, т. е. просьба без всякой критики сообщать свои мысли, наталкива­ется у детей на упрямое сопротивление. Во многих случаях они готовы так же, как взрослые, сообщать свои сны и дневные фан­тазии; но в противоположность взрослым они приводят лишь редкие мысли по поводу отдельных элементов сновидений, и в итоге не открывают аналитику надежного пути от явного к ла­тентному содержанию сновидений. Они делятся своими пере­живаниями с аналитиком, полагая, что во время анализа уста­навливаются отношения доверия; но без помощи свободных ассоциаций их сообщения не могут выйти за рамки сознания. То, что ребенок не может или не хочет свободно ассоциировать, стало общеизвестно и имеет не одну причину. Для сознания это,

Связь взрослого и детского анализа 385

пожалуй, позиция взрослого в качестве авторитета и сверх-Я, которая препятствует неограниченной откровенности ребенка. В бессознательном за этим стоит недоверие детского Я к сво­ей собственной силе сопротивления половой жизни, и поэто­му полное отсутствие критики и цензуры представляет для незрелого индивида большую опасность, чем для зрелого че­ловека.

История детского анализа — не что иное, как бесконечная цепочка попыток заменить отсутствие свободных ассоциаций другим техническим вспомогательным средством. Свободная игра с так называемым маленьким миром, рисование, изобра­жение, моделирование, игры-фантазии всех видов пополняют детский анализ и должны представить для аналитика матери­ал для толкования. Но даже там, где переносное поведение само доходит до крайности, из-за потерь свободных ассоциаций ос­тается удручающее белое пятно. Ощутимым недостатком является то, что игровые действия ребенка дают прежде всего символический материал, т. е. побуждают детского аналитика к интерпретациям, которые подвержены ненадежности и про­изволу толкования символов. Следующий недостаток заключа­ется в том, что производные бессознательного, которые у взрос­лых появляются в форме всплывающих мыслей, у ребенка по­являются согласно своей природе в действиях. Эта замена слов действием изменяет основы аналитической ситуации. Мы по праву считаем непременным условием классической техники отсутствие каких-либо границ для свободной ассоциации при спокойствии пациента, т. е. при отсутствии моторики. Этот принцип невозможно соблюсти, когда пациент, как в детском анализе, активен, вместо того чтобы сосредоточиться на разго­воре. Как только ребенок подвергает себя или аналитика опас­ности, как только он причиняет большой материальный вред, сексуально совращает или пытается добиться совращения, ана­литик должен вмешаться, как бы он ни хотел выйти из анали­тической роли и удержать содержащийся в действии всплываю­щий материал. Слова, представления, фантазии, как мы знаем, «неограниченны»; действия подчиняются другим заслонам. Не­редко детский аналитик забывает это различие, ведет себя как при анализе взрослых и обещает ребенку, что в курсе лечения он

13 А. Фрейд

386 Раздел VI. Техника детского психоанализа

может делать, «что он хочет». Они понимают свою ошибку толь­ко тогда, когда ребенок заходит слишком далеко и его действия переходят границу допустимого.

Следу ющее отличие ассоциирования от действования, не­смотря на свою значительность, на мой взгляд, до сих пор не замечалось. Там, где свободно приходящие мысли в первую оче­редь раскрывали сексуальные фантазии пациента, свободные действия параллельно влияли на агрессивные фантазии. Поэто­му в переносе детей ведущую роль играет агрессия (точнее:

' агрессивная сторона прегепптальной сексуальности). Она про­является в нападках на объект переноса, в активных провока­циях, плеванин, толчках, ударах и т. д. Развязанные аналитичес­кой свободой агрессивные побуждения на практике не всегда ставятся под контроль. Теоретически важно, что эта связь дей-ствования и агрессии угрожает получению ошибочного пред­ставления о количественных соотношениях либидо и агрессии.

Действованне нормально в детском возрасте, т. е. соответ­ствует форме проявления уровня развития ребенка. Это не озна­чает, что оно заключает в себе терапевтическое воздействие, т. е. ведет к пониманию и внутреннему изменению. В анализе взрослых мы давно изучили, что действование отрицательно оценивается инстинктивными производными, особенно там, где его нельзя объяснить или где его объяснение неприемлемо для пациента. В детский анализ такое понимание проникло еще не везде, и остаток веры в очищающее целительное воздействие действованпя при случае еще можно найти.

Объяснение и вербализация

В принципе детский аналитик, как и взрослый, должен из бес­сознательного материала делать сознательный. Но в деталях необходимы пояснения и поправки. Согласование обоих мето­дов прежде всего касается намеченной здесь цели, а именно, расширения границ сознания, без возможности осуществить­ся более широкому господству Я над стремлениями ОНО. Дет­ский аналитик тоже стремится к этой цели, но его усилия ослож­няются утра/гол свободных ассоциаций, интенсификацией дей-ствоваплл и другими техническими препятствиями.

Связь взрослого и детского анализа 387

Различия между методами следует искать там, где речь идет о материале, требующем объяснения. Во взрослом анализе мы длительное время работали над материалом при вторичном вытеснении, т. е. над осознанием производных ОНО, которые когда-то были объяснены как неосознаваемые и защита кото­рых разрушена. Только в поздних периодах обследования мы приходим к результатам первичного вытеснения, т, е. к элемен­там, восходящим ко времени развития речи, которые никогда не принадлежали организации Я и которые никогда не вспоми­наются, а только могут возродиться в переносе.

Чем младше пациент, тем разнообразнее аналитические со­бытия. В этом отношении дети латентного периода имеют мно­го общего со взрослыми. Перед латентностью, т. е. в Эдиповый и преЭдиповый периоды, количественные отношения между первичными и вторичными элементами, а также порядок их по­явления в анализе вывернуты наизнанку.

Перед инфантильным Я стоит задача разобраться во вне­шнем и внутреннем мире восприятия. Инфантильное Я есте­ственным образом осваивает оба мира при помощи косвенных мыслительных процессов, основанных на развитии речи. Там, где это становление запаздывает, либо частично или полностью отсутствует, анализ может прийти на помощь развитию. В та­ких случаях технически значимо в первую очередь превраще­ние бессознательных побуждений в словесные представления как первый шаг на пути к сознанию, к принадлежности Я и к преодолению во вторичном процессе. В меньшей степени важ­но объяснение бессознательных процессов в собственном смыс­ле слова.

В понимание роли вербализации для развития маленького ребенка важный вклад внесла Анни Катан (1961). Она говорит, что образованием сверх-Я и продвижением от первичного к вторичному процессу существует непосредственная преходя­щая связь; что, со своей стороны, вторичный процесс связан с процессом в речевом развитии; что вербализация внешних вос­приятий предшествует вербализации внутренних восприятий;

что последняя, в свою очередь, оказывает усиленное воздей­ствие на развитие контроля реальности и овладения побуж­дениями.

388 Раздел VI. Техника детского психоанализа

При более детальном рассмотрении мы видим, что уже в на­чале психоанализа признавалась роль слова в человеческом развитии. В связи с этим в 1893 году Фрейд цитирует одного английского автора, который известен как основатель древней цивилизации, бросившего в своего врага не копье, а оскорби­тельное слово.

В превращении бессознательного содержания ОНО в созна­тельные словесные представления заключается сущность лю­бого толкования и, таким образом, важнейший элемент анали­за в любом возрасте. Все это особенно важно в обследовании детей с задержками речевого и умственного развития, с не очень богатой личностной организацией.

Анализ сопротивления

В начале детского анализа казалось вполне вероятным, что не­зрелое Я будет оказывать анализу меньше сопротивления, чем Я взрослого. Это ожидание ни в коей мере не оправдалось. На­против, гратщымеждуЯи ОНО, сознательным и бессознатель­ным у ребенка проложены не менее строго, чем в более поздней жизни; побуждения производных ОНО и их включение в ана­литический материал осуществляется не легче, чем у взрослых;

Я пациента тем боязливее держится за свою защиту, чем менее уверенно оно чувствует себя в своем главенстве и роли посред­ника.

В теории классической терапии мы обычно классифициру­ем сопротивления на основе их происхождения. Мы различа­ем: 1) сопротивления Я, которые стремятся непосредственно защищать от неудовольствия, страха и чувства вины; 2) со­противления сверх-Я, которые на основе морали препятству­ют всплыванию в сознании запрещенных представлений и фантазий; 3) сопротивления ОНО, которые стремлением к удовлетворению всплывающих побуждений противостоят аналитическому процессу, или как производные навязчивого повторения сопротивляются каждому психическому ново­образованию.

Эти взрослые сопротивления есть и у детей. Дети использу­ют их дальше и создают дополнительные, далее перечисляемые

Связь взрослого и детского анализа 389

трудности, которые характерны для их специфической внут­ренней и внешней позиции

1. Дети во многих случаях попадают в анализ не по собствен­ному желанию, они не добровольные пациенты.

2. Они живут, как дети, для мгновения. И неминуемые в ана­лизе чувства неудовольствия и страха значат для них больше, чем перспективы излечения в будущем.

3. Как и положено для их уровня развития, дети выдают материал не в словах, а в форме действий. Дети, за исключени­ем навязчивых невротиков, действуют в анализе (см. выше о действии вместо ассоциации).

4. Незрелое Я, которое менее приспособлено к давлению побуждений и внешнего мира, чем дальше, тем больше, рас­сматривает анализ как опасность, против которой оно усили­вает свою защиту (см. выше об отказе от свободной ассоциа­ции). Особенно ощутима она в закономерной детской установ­ке в начале пубертатности, т. е. в период возрастающей половой опасности, когда половая защита достигает кульминации. Дети во время предпубертатности часто сопротивляются анализу, как будто он — вызов к раскрытию или регрессии к инфантиль­ным удовлетворениям желаний.

5.5 распоряжении детей больше сопротивления Я, чем у взрос­лых. Эти сопротивления соответствуют организации защиты, в которой содержатся еще примитивнейшие ее формы и наря­ду с ними сильны высоко организованные механизмы Я.

6. Детское Я стоит на стороне своего сопротивления, вместо того чтобы ему противодействовать (см. выше). Под давлени­ем вызывающего страх материала или во время отрицательно­го переноса большинство детей хотят выйти из анализа. Их можно удержать в обследовании лишь родительским воздей­ствием.

7. Возрождение архаического материала в анализе противо­речит возрастному желанию оставить прошедшее в себе. Воз­никающие отсюда проблемы в различные периоды жизни по-разному велики. Особенно критическим периодом для детского анализа является переход от Эдиповой фазы к латентному пе­риоду, когда ребенок, следуя условиям воспитания, хочет уйти от инфантильных переживаний и забыть их, в то время как

390 Раздел VI. Техника детского психоанализа

аналитик принуждает противодействовать начинающейся ам­незии и поддерживать непосредственную коммуникацию с ин­фантильными комплексами. Невротические дети в этот пери­од жизни не менее нуждаются в лечении, чем до или после него, но они менее пригодны для анализа и увеличивают свое сопро­тивление.

Похожее повторяется в пубертатности. Пубертатный подро­сток, который нормальным образом отошел от своих инфан­тильных объектов любви, испытывает особенную трудность, •i когда аналитический перенос вынуждает его непосредственно снова пережить эти отношения. Многие такие анализы разби­ваются о вытекающий отсюда конфликт.

8. Для детства характерно, что внутренние конфликты ра­зыгрываются в форме борьбы с внешним миром. Ребенок «сра­жается» с кем-либо из окрз/жающих и тем самым облегчает и отрицает свой внутренний дуализм. Анализ, который стремит­ся вновь вызвать наружу действительное психическое содержа­ние и сделать его доступным сознанию, испытывает сильное сопротивление, которое под влиянием окружения возрастает до полного отказа. Здесь для аналитика важно объяснить отри­цательное поведение ребенка защитой от страха и неудоволь­ствия, вместо того чтобы, не понимая, толковать его «как отри­цательный перенос».

Вышестоящее перечисление не оставляет сомнений в том, что в детском анализе техническое положение аналитика слож­нее, чем в анализе взрослых. Самым болезненным для детско­го анализа является обстоятельство, которое он в течение дли­тельного периода не может разрешить из-за отсутствия добро­вольного сотрудничества со стороны своих пациентов.

Перенос в детском анализе

После упразднения вводной фазы и замены ее анализом защи­ты (Берта Бориштейн, 1949) уже не могло оставаться неизмен­ным мнение, что дети развисают отдельные реакции переноса, но не осуществляют полного переносного невроза (А. Фрейд, 1936). Но это не должно означать, что я на основе сегодняшних представлений убеждена в идентичности переносного невроза

Связь взрослого и детского онализа 391

у детей и взрослых. Отношения между обоими явлениями и се­годня еще остаются открытым вопросом. Его разрешение, в ча­стности, осложняется двумя вышеназванными специфическими обстоятельствами детского анализа: упразднение свободных ассоциаций, без которых аналитик не может получить полной картины феномена переноса, и действованис детей, которое выдвигает на первый план агрессивный перенос, а не либндо-носные реакции переноса.

Сюда же относится и то, что понятие переноса во взрослом анализе в последние десятилетия претерпело различные изме­нения и по-разному рассматривается различными аналитика­ми. Многие из нас придерживаются еще исходного воззрения, которое видит процесс переноса приблизительно так: в начале . обследования отношения между аналитиком и анализируемым более или менее реалистичны, т. е. соответствуют внешним обстоятельствам; в эти отношения по ходу анализа все больше и больше включаются либидоносные и агрессивные элементы, которые происходят из вытесненного и возрожденного анали­зом детства пациента; это возрождение прошедшего продол­жается в настоящем, пока центральный патологический кон­фликт не разыграется на личности аналитика и возникший таким образом мнимый переносный невроз полностью не вытеснит на задний план реальное отношение врач — пациент, последнее реальное отношение вновь появляется в конце анализа, после того как аналитик объяснением отделит от него инфантильные элементы и после того как феномены переноса сообщат анали­тику и анализируемому ожидаемое понимание структуры и со­держания невроза.

По другим представлениям, переносы на аналитика суще­ствуют с начала обследования и должны быть заранее объясне­ны и включены в сознание пациента. Даже помимо их проти­вопоставления реальной действительности, сами по себе они являются собственным материалом анализа и тем самым име­ют преимущество перед другими производными бессознатель­ного, как, например, сновидения, воспоминания, свободно приходящие в голову мысли и т. д. Аналитики, которые, таким образом, базируют свою работу исключительно на переносе, убеждены, что все процессы внутри психического аппарата

392 Раздел VI. Техника детского психоанализа

в конце концов восходят к отношениям объектов и могут быть проанализированы в переносе на аналитика; что все архаиче­ские начальные стадии отношений между объектами в равной мере доступны переносу и толкованию в анализе и изменению посредством анализа; что отдельное отношение индивида к че­ловеку из внешнего мира являегся замещением со стороны аг­рессии или либидо и что по сравнению с этими отношениями между объектами другие использования окружающих не игра­ют существенной роли.

< В крайних случаях переносное отношение объектов играет для аналитика настолько важную роль, что оно перестает быть средством в целях толкования и становится самостоятельной терапевтической целью (лечение переносом, коррекция пато­логии посредством переносных переживаний и т. д.).

Для разрешения этих и похожих спорных вопросов взрос­лого анализа детский аналитик может вынести из своей прак­тики целый ряд положений, которые прежде всего относятся к его роли по отношению к пациенту.

Детский аналитик в качестве «нового объекта» для своего пациента

Годы развития человека характеризует, как упоминалось выше, жажда приключений, которая соседствует с навязчивым повто­рением и во всем ему противоположна. Чем нормальнее ребе­нок, тем больше он находится под воздействием первой, чем невротнчнсс — тем сильнее стремление к повторению. Дети, попадающие в анализ, находятся под влиянием обеих тенден­ций. Для здоровой части их личности аналитик является ин­тересной фигурой, которая вступает в их жизнь и побуждает к новым типам отношений, для больной стороны — он объект переноса, на котором вынуждены повторяться старые формы отношений. Для техники эта двойная установка ребенка озна­чает явную трудность. Там, где аналитик акцентирует первую роль и ведет себя сообразно с этим, он мешает переносу, где он делает обратное, он разочаровывает пациента в надеждах, кого* рые с детской точки зрения вполне обоснованы. Для терапевта также не всегда легко различить, какую часть детского поведения

Связь взрослого и детского анализа 393

.приписать одной установке, а какую — другой. Такт, умение, благоразумие и свободное переключение с одной роли на дру­гую являются здесь техническим оружием детского анализа.

Детский аналитик как субъект либидоносного и агрессивного переносного замещения

Различий между детьми и взрослыми меньше всего там, где речь идет о феноменах переноса в собственном смысле слова. Здесь вызванная аналитической ситуацией регрессия распро­страняется на все ступени и формы отношений объектов. Нар-циссизм, симбиоз с матерью, несамостоятельность, предметное постоянство, амбивалентность, оральная, анальная и фалличе­ски-Эдипальная прегенитальность — все по-своему, раньше или позже, в той или иной степени, форме, последовательности поступают в анализ. Осуществляющиеся таким образом пере­носы дают, смотря по их происхождению, информацию о мас­штабе патологических регрессий пациента и об особых типах его патологии; соответственно своему происхождению они при­дают аналитической ситуации свой особый характер. Возврат нарцистического поведения раскрывается в анализе как отступ­ление к себе самому и к своим интересам, безразличие к вне­шнему миру и к аналитику и недоступность его усилиям. Новое появление симбнотических установок раскрывается в желании постоянной и ничем не нарушаемой совместной жизни с ана­литиком. Перенос отношения между объектами на опорный тип создает технические трудности особого типа. На первый взгляд перенос возникает как беспомощность ребенка, т. с. как желание помощи. При внимательном рассмотрении раскрыва­ется затем односторонность этого желания. Пациент всего тре­бует от аналитика, не будучи готовым к какому-либо соответ­ствующему ответному вознаграждению, усилию или сотруд­ничеству. Напротив, он в каждый момент готов разрушить отношения и тем самым анализ, даже если перед ним постав­лены самые незначительные требования. Переносы из ораль­ной фазы ответственны за ненасытные претензии ребенка к аналитику, а также и за неудовлетворенность всем предлагае­мым (игровой материал и т. д.); соответствующие побуждения

394 Раздел VI. Техника детского психоанализа

из анальной фазы — за упрямство юного пациента, за скрыва­ние материала, за провокации и враждебность, которая актив­на и подвергает анализ опасности. Инфантильные страхи по­тери любви и потери объекта проявляются в анализе как послу­шание и пассивное подчинение и приводят к поверхностным переносным успехам, из-за которых аналитик и родители толь­ко часто обманываются и приходят в заблуждение.

Попятно, что именно прегенитальные, преЭдипальные стремления придают переносу ребенка отрицательный, меша-< ющпй анализу характер. Детский аналитик был бы в тяжелом положении, если бы он в то же время не рассчитывал на инфор­мацию, идущую из переноса объектной фиксации и из поло­жительного и отрицательного Эдипова комплекса и несущую с собой такую позицию Я, как самонаблюдение, благоразумие и рациональное мышление. Она укрепляет терапевтический союз между ребенком и аналитиком и хотя бы немного помо­гает пациенту поддерживать сотрудничество, несмотря на дав­ление сопротивления и отрицательного переноса.

Здесь вспоминают одно из первых технических предписа­ний, что перенос всегда должен быть истолкован там, где он начинает служить переносу. Что касается детского анализа, то оказывается необходимым объяснить преЭдипальную часть переноса раньше Эдипалыюй.

На основании изложенного мы также понимаем, почему детский анализ встречает особые технические трудности и по­чему становятся необходимыми технические поправки, где они касаются маленьких детей, не достигших фаллической фазы, или детей, развитие которых замерло на преЭдипальной ступе­ни (в противоположность регрессии с более высокой на более низкую ступень развития). Для случаев этой категории не при­способлен ни один технический метод, который предусматри­вает разумное и добровольное сотрудничество пациента, т. е. позицию либидо и Я, которая еще не созрела. В техническом отношении аналитики здесь многому научились и из анализа тех, кто рос без матери, сирот, выросших в концентрационных лагерях. Там, где во время своего развития дети не имели бла­гоприятных возможностей получать длительный контакт с объек­том, в анализе также отсутствовали элементы переносного

Связь взрослого и детского анализа 395

отношения к аналитику, используемые в аналитической рабо­те (см. Эдит Людовик Гиомруа, 1963).

Детский аналитик как внешний представитель внутренней инстанции

Мы впадаем в заблуждение, если считаем, что все переносные отношения между ребенком и аналитиком сводятся к прежним эмоциональным образованиям. На аналитика обрушиваются не только либидоносные и агрессивные замещения, но и также часто целые части детской личности, которые таким образом спроецированы на внешний мир, или, точнее сказать, экстери-оризированы (см. также Варрен М. Броддей (1965) и его иссле­дования роли членов семьи в патологии детского возраста).

Поскольку аналитик открыл для инстинктивных производ­ных (представлений, фантазий, действий) свободный доступ для проявления во всей полноте, он стал для ребенка предста­вителем его ОНО, т. е. «совратителем» со всеми отрицательны­ми и положительными последствиями, которые приносит с со­бой эта роль. Настолько, насколько его вербализация и толко­вание снижают детские страхи, он играет роль помощника Я, за которого цепляется нуждающийся в поддержке пациент. Так взрослый аналитик является одновременно перенесенным во внешний мир сверх-Я и идеалом. Здесь возникает парадок­сальная ситуация: ребенок боится критики со стороны этой со­зданной переносом авторитетной фигуры и ищет опять скрыв­шиеся от него производные ОНО, проявившиеся в анализе.

Подобная экстериоризация — весьма ценный материал, она позволяет объяснить конфликты между психическими ин­станциями. Она тем плодотворнее для анализа, чем строже мы проводим различие между ними и переносом объектных отно­шений. Необоснованно утверждение, что в конце концов все внутренние конфликты сводятся к идентификации с окружаю­щими людьми, стало быть, к прежним любовным отношениям. Обсуждая вопрос о внутреннем мире ребенка, следует сказать, что в нем отношения между системами и инстанциями психи­ческого аппарата не менее значимы, чем отношения к миру объ­ектов. Здесь мы не должны забывать, что и в анализе взрослых

396 Раздел VI. Техника детского психоанализа

вслед за внешним перенесением конфликтов между психиче­скими инстанциями и внутри психических инстанций внутрен­ний мир ребенка тоже играет свою роль. Например, навязчивые невротики известны как «сварливые» пациенты, т. е. их внутрен­ние амбивалентные конфликты переносятся в ходе анализа как разногласия с аналитиком, которые горячо отстаиваются с их стороны. В конфликтах между активными и пассивными, муж­скими и женскими стремлениями аналитик делается предста­вителем той или другой стороны и в таком значении подавля-ⁱ ется. Для маньяков аналитик символизирует одновремен­но или в быстрой последовательности объект маниакального стремления и силы Я, которые необходимы для его подавле­ния. В пограничных случаях шизофрении терапевту прежде всего может выпасть роль помощника Я. В состоянии спутан­ности или под давлением вызывающих страх фантазий паци­ент цепляется за рациональную позицию врача, как за спаса­тельный круг, и использует тон его голоса или форму объяс­нения (больше, чем его содержание), чтобы взять на прицел одолевающие его первичные процессы. Аналитику важно раз­личать, что союз таких пациентов с их терапевтами совсем дру­гой, чем у истерика, который переносит на своего аналитика прежние любовные побуждения и хочет доставить себе само­му удовлетворение.

Перенесение внутренних инстанций и побуждений на ана­литика является при таком рассмотрении специфической фор­мой переноса, которая при правильном истолковании может внести ценнейший вклад в анализ.

Инфантильная зависимость и ее роль в детском и взрослом анализе

Кажется только вопросом техники то, насколько родители па­циента должны быть включены в терапевтическую работу. За этим лежит теоретически гораздо более важная проблема: на­чиная с какого периода можно рассматривать личность подрас­тающего человека как независимую структуру, т. е. когда ребе­нок перестает быть отражением и игрушкой окружающих его влияний внешнего мира.

Связь взрослого и детского анализа 397

В сочинениях Фрейда мы находим ранние и многочислен­ные указания на значение детской зависимости для становле­ния характера, с одной стороны, и образования неврозов, с дру­гой. Как «биологический фактор» она несет ответственность в первую очередь за зрелость подрастающей личности. Из стра­ха потерн объекта, потери любви и наказаний, которым подвер­жен беспомощный ребенок, вырастает податливость ребенка воспитанию, которая оборачивается во взрослой жизни «соци­альным страхом».

Угрызения совести, происходящие из интерпоризации ро­дительского авторитета, прямо ведут к невротическим кон­фликтам. Тому обстоятельству, что период зависимости ре­бенка от взрослого у человека намного длиннее, чем у всех других живых существ, Фрейд приписывал такие последствия, как спо­собность любить в целом и Эдиповы стремления в частности;

как культурная борьба против агрессии; как возникновение ре­лигии; как этика и мораль; короче, как важнейшие предпосылки прогрессивного гуманизма и социализации человечества. — См. следующие места у 3. Фрейда:

«...биологические факты длительной несамостоятельности и медленного созревания молодого человека...» (собр. соч., т. XII, 328);

«..мы понимаем, что Эдипов "комплекс является психическим коррелятом вторичных фундаментальных биологических фак­тов длительной инфантильной зависимости человека...^ (собр. соч., XII, 426);

«Биологическим, (фактором) является длительно затянувшая­ся беспомощность и зависимость маленькою ребенка от людей. Внутриматочное существование человека в протиповополож-ность большинству животных относительно укорочено; на свет он появляется неподготовленное, чем они. Тем самым усиливается влияние реального внешнего мира, продвигается дифференциация Я от ОНО, повышаются опасности со стороны внешнего мира и чрезмерно вырастает значение объекта, который один может за­щитить от этих опасностей и возместить потерянную внутри-маточную жизнь. Этот биологический момент и создает первые опасные ситуации и вызывает потребность быть любимым, кото­рая уже больше не покидает человекам (собр. соч., XIV, 186);

398 Роздел VI. Техника детского психоанализа

«...Защита детской беспомощности придает реакции на бес­помощность, которую взрослый должен уважать и религиозное воспитание признавать, их характерные черты» (собр. соч., XIV, 345);

«Мотив борьбы индивида с "грехом" можно легко найти в его беспомощности и зависимости от других и лучше всего можно охарактеризовать как страх потери любви»- (собр. соч., XIV, 483).

' Инфантильная зависимость в анализе взрослых

Анализ взрослых издавна стремится свести проявляющиеся явления зрелого периода к их латентным предшествующим ступеням и тем самым возродить в переносе инфантильную беспомощность и зависимость. С другой стороны, значение этих регрессий ограничено их генетической ролью. Поскольку учитываются динамические, топические, структурные и эконо­мические точки зрения, взрослый пациент остается самостоя­тельной ценностью со своими собственными внутренними ин­станциями, со своей собственной структурой личности и со своими закрепленными в этой личности невротическими кон­фликтами, к которым внешний мир имеет лишь косвенное от­ношение.

Классическая техника анализа взрослых является логиче­ским последствием и живым выражением этого убеждения. Это относится к основным правилам анализа: внимание психо­аналитика направлено исключительно на внутреннюю жизнь пациента; аналитик объективно не видит окружения пациента, а только субъективно воспринимает его глазами пациента;

отношения между пациентом и аналитиком исключают все вмешательства извне; и только таким образом создается ситуа­ция, когда переносы из прошлого находят свое полное выраже­ние.

Несмотря па отдельные возражения (см., например, Б. Р. Ла-форж, 1936, его взгляд на семейные неврозы и его требования к семейному анализу), основные принципы взрослого анализа в целом остаются неизменными.

Связь взрослого и детского онолиза 399

Инфантильная зависимость в детском анализе

Необходимо лишь разобраться в том, что ни один из вышепе­речисленных аргументов для детства не обоснован, т. е. приме­нительно к одному жизненному периоду в беспомощности и зависимости еще живы факторы настоящего. Насколько бы са­мостоятельным или не самостоятельным ни был ребенок, нуж­но в каждом конкретном случае заново в соответствии с возра­стом устанавливать состояние развития и патологию.

Для оценки состояния развития и степени существующей зависимости или достигнутой независимости у детского анали­тика имеется в распоряжении множество критериев. Он изуча­ет, с одной стороны, как разграничены друг с другом различные формы и аспекты зависимости, с другой стороны — меняющие­ся отношения между ребенком и родителями в их хронологи­ческой последовательности. В этом плане можно проследить линию развития, согласно которой родители служат соответ­ственно возрасту ребенка следующим потребностям;

а) потребности в объединении (симбиозе) с матерью в период, когда собственное сознание и внешний мир еще слиты в нар-цистической среде;

б) потребности в помощи при 'ориентации во внешнем мире и при создании ситуаций удовлетворения;

в) потребности в объектах внешнего мира, в которые может трансформироваться нарцистическое либидо в направле­нии объектного либидо;

г) потребности в помощи и руководстве при ориентации во внутреннем мире и при овладении им, т. е. при ограничении побуждений;

д) потребности в образцах во внешнем мире как стимул для образования сверх-Я.

Для аналитика также важно понимать, какую роль можно приписать влиянию родителей на возникновение патологиче­ских явлений. Здесь не всегда легко различить причину и след­ствие, т. е. не путать реакцию матери на ее нездорового (к при­меру, аутичного) ребенка с ее патогенным влиянием на его

400 Раздел VI. Техника детского психоанализа

развитие. Вероятнее всего, эти различия могут встретиться в од­новременном анализе матери и ребенка. Долговременные и до­рогие исследования, вероятнее всего, оправдываются благода­ря полученной в них информации. (См. по этому поводу пуб­ликации Госпиталя «Ребенок, терапия, клиника» и авторов:

Доротти Барленгхэм, '1955; Ильза Хеллман, 1960; Катта Леей, 1960; Марджори Спринц, 1962.)

Из анализа матери и ребенка мы узнали следующее:

а) что для многих родителей их ребенок представляет собой ^< либо идеальную фигуру, либо объект из их собственного прошлого, что их соединение с ребенком зависит от этого мнимого отношения и что ребенок развивается в духе этих фантазий, чтобы сохранять расположение к себе родителей;

б) что многие невротические или психотические родители втя­гивают ребенка в свою патологическую систему и прене­брегают его собственными потребностями развития;

в) что некоторые матери фактически разделяют симптом с ребен­ком и вместе с ним действуют в форме совместного психоза;

г) что патогенное влияние на ребенка тем сильнее, чем больше он выступает па стороне родителей в фактических действиях, а не только в фантазиях; в последнем случае анализ ребенка может удовлетвориться терапией, в первом случае необходимо обсле­дование референтного родителя, если ребенок должен быть освобожден от его патологической зависимости.

Известен факт: родители часто ответственны также за под­держание нарушений у ребенка. Многие из инфантильных фо­бий, инфантильных нарушений питания, церемоний засыпа­ния и т. п. могут появиться только при поддержке матери. Ма­тери, которые также сильно боятся состояния страха у ребенка, как и он сам, сами становятся защитниками его страха и тем сопричастны предостережениям, избеганиям, отречениям и т. д. Часто инфантильные нарушения такого рода для наблюдателя еще очевиднее, когда невротические дети отдалены от своих родителей (как, например, при эвакуации лондонских детей в годы войны 1939—1945 годов). Непременные навязчивые дей­ствия производятся навязчивоневротическими детьми на теле матери, а не на собственном теле. Для некоторых родителей

Связь взрослого и детского онализо 401

анализ показал, что патология у ребенка отвечает некоторому бессознательному желанию с их стороны и что по этой причи­не они вынуждены способствовать нарушению, вместо того чтобы противостоять ему.

Неопровержимый факт: родительской помогци отводится важная роль при лечении. Здесь детский аналитик имеет хоро­шие основания завидовать коллегам из взрослого анализа в исключительности отношений к их пациентам. О начале, про­должении и конце лечения в детском анализе решает, как упо­миналось выше, не ^пациента, а разум и понимание родителей. Родителям, а не самому ребенку выпадает задание поддержи­вать терапевтический союз с аналитиком, даже если сопротив­ления и отрицательные переносы этому противодействуют; где они вместо этого стоят на стороне сопротивления ребенка и раз­деляют его, анализ раньше времени разрушается. Где возраста­ет положительный перенос, повышается обычно и ревность матери к аналитику и усиливается никогда не исчезающий дет­ский конфликт лояльности.

В общем, фактическое участие родителей в аналитическом процессе изменяется в зависимости от возраста ребенка, от типа его нарушения, от личности и патологии родителей и от технических убеждений аналитика. Мы встречаемся со всеми имеющимися возможностями. 'На одном конце стоит пред­намеренное отстранение родителей, пока это позволяют внеш­ние обстоятельства и строгое соблюдение аналитической секретности по отношению к ним. От этого идет: частная ин­формация через самого детского аналитика; одновременная консультация матери, чтобы дать ей возможность быть в кур­се протекания анализа; одновременная психотерапия отца или матери; присутствие матери на аналитическом занятии маленьких детей; инструкция матери по самостоятельному обращению с маленькими детьми; одновременное подключе­ние одного из родителей к анализу взрослых и т. д. На другом конце этой линии можно найти совсем крайнее мнение неко­торых аналитиков, что анализ одного из родителей или обоих родителей является самым эффективным средством лечения невроза у ребенка, даже без непосредственного лечения само­го ребенка.

402 Роздел VI. Техника детского психоанализа

Инфантильная зависимость в аналитической литературе послевоенных лет

Растущий аналитический интерес к первому году и к ранним отношениям матери и ребенка ставит в центр внимания и про­блему инфантильной зависимости. Две выдающиеся работы из этой области освещают тему, с одной стороны, с позиции про­цессов созревания (Phyllis Greenacre, 1960), с другой стороны, с позиции материнской заботы (D. W, Winnicott, I960). Со­вмещение обоих способов рассмотрения создает впечатляю­щую картину биологической и психологической зависимости ребенка в первые периоды жизни, а также их далеко идущих последствий для последующего психического здоровья или болезни.

Другие публикации, частично как результаты аналитиче­ской работы, частично как итоги непосредственных внеанали-тнческих наблюдений, затронули следующие частные пробле­мы: роль проникновения в отношения матери и ребенка до раз­вития языка (Winnicott, 1949); вклад периода зависимости в индивидуальную конституцию (Mwtin James, 1960); вредные последствия разлучения с матерью маленьких детей (А. Фрейд иД.Берлишш, 1949,1950; Джои Боулби, 1952 и др.; Джеме Ро-бертсон, 1958; Рене Спитц, 1945, 1946); влияние материнских отношений па начало жизни (Джойс Робертсон, 1962).

Интерференция между внутренним и внешним миром в свете детского и взрослого анализа

Впечатление от чрезвычайного значения инфантильной зави­симости, с которой детский аналитик ежедневно имеет дело в своей работе, имеет продолжительные последствия для его те­оретических убеждений.

При работе со взрослыми и с полученными от них результа­тами для аналитика само собой разумеется более высокая оцен­ка влияний внутреннего мира, нежели внешнего. От своих паци­ентов он научился, что изменения во внешних обстоятельствах жизни ведут не к изменению настроения, а к отклонениям на­строения, которые способствуют восприятию внешнего мира

Связь взрослого и детского анолиза 403

в искаженном свете; что внешний мир побуждает не деятель­ность фантазии, а бессознательный мир фантазий, который в своих целях использует реальный мир фантазий, который в своих целях использует реальный мир; что именно проекции из внутреннего мира придают безвредным лицам из внешнего мира вид опасных последователей; что в процессах переноса картина его собственной личности испытывает похожие изме­нения и искажения и т. д. Чем глубже происходит перенос ана­литика в детство пациента, тем более возрастает его убеждение, что даже в инфантильные времена решающие влияния закреп­лены во внутреннем мире индивида, а не в его внешнем мире,

По указанным причинам аналитик взрослых непоколебимо стоит на психической реальности. Если он допускает ошибку в своих оценках, они обычно соответствуют этой установке: он склонен видеть не встречающиеся в ходе наблюдения пережи­вания пациента только в свете сопротивления и переноса и от­казывать им в любом реальном значении, даже где оно оправ­дано.

Для детского аналитика, с другой стороны, все указания ведут в обратную сторону. Выделяющаяся роль влияний окру­жающей среды раскрывается тем выразительнее, чем младше ребенок, и тем определеннее он подвержен влияниям объектив­ного мира. Нетрудно ежедневное, поведение и симптоматоло­гию ребенка сводить к родительской заботе или пренебреже­нию, к отношениям, основанным на любви или отсутствии любви, к переоценке или критической недооценке, либо даже сразу к гармонии или дисгармонии родительской супружеской жизни. Даже символический материал, который во время ана­лиза приносит ребенок, его игровые действия и т. д. происхо­дят не только из его собственных фантазий. Они содержат од­новременно сообщения о семейных событиях, указывают, в какие ночи у родителей были половые сношения, когда произошла домашняя ссора, символизируют патологию и симптоматоло­гию родителей и т. д. Где детский аналитик ограничивается лишь внутренним миром ребенка, можно потерять много цен­ного материала, который относится к его внешнему миру (см. также Августа Боннард, 1950, о «предающих жестах» ребенка). Даже в анализе более старших детей, у которых материал больше

404 Раздел VI. Техника детского психоанализа

уже не появляется в форме игровых действий, внешние собы­тия дня часто играют неподобающе большую роль. В этих слу­чаях, правда, речь идет о защите внутренних процессов на службе одного из многочисленных сопротивлений.

Детскому аналитику и детскому анализу чрезвычайно важ­но не быть введенным практическим опытом в теоретическое заблуждение. Неверно заключать из этого опыта, что внешние мероприятия (кроме как у самых младших) достаточны для устранения инфантильных нарушений. Кто верит в односторон­нее терапевтическое влияние факторов внешнего мира, верит также в их одностороннее патогенное влияние — воззрение, ко­торое не может быть подтверждено психоаналитическим пони­манием. Убеждение, которое мы приобрели при изучении не­врозов и других психических нарушений, доходит до того, что патогенные влияния можно найти с двух сторон, внутри и сна­ружи, что только их взаимодействие позволяет им создавать длительные патологические состояния в психическом аппара­те и что последние могут быть устранены лишь там, где терапия обращается к психической инстанции и в состоянии добиться изменений соотношения сил между ОНО, Я и сверх-Я.

Во взрослом анализе мы получаем так много обособленных впечатлений о превосходстве психической реальности над внешней реальностью, что нам трудно помнить о реальных ли­шениях, потерях, разочарованиях и т. п., которые играют роль возбуждающих элементов при возникновении заболевания. В детском анализе перед нами противоположная трудность:

наше впечатление о внешних влияниях, которые действуют на ребенка, настолько потрясающе, что мы находимся в опасности забыть, что только взаимодействие между окружающими фак­торами и врожденными или приобретенными позициями и ус­тановками Я ведет к патологическому результату.

Где аналитик обследует как детей, так и взрослых, ему не­трудно разобраться в мнениях обеих сторон и придерживаться теоретической точки зрения, которую этиологически изложил Фрейд: «Для рассмотрения причины случаи невротических заболеваний выстраиваются в ряд, внутри которого оба момен­та — сексуальная конституция и переживания... — представле­ны так, что один растет, когда другой уменьшается. На одном

Связь взрослого и детского онализа 405

конце ряда стоят экстремальные случаи, о которых вы с убеж­дением могли бы сказать: эти люди вследствие их особенного либидоносного развития в любом случае заболели бы, что бы они ни переживали. На другом конце находятся случаи, о ко­торых вы должны были бы отозваться противоположно: они непременно избежали бы болезни, если бы жизнь не бросила их в те или иные положения. Для случаев внутри ряда встречают­ся больные с более или менее предрасположенной сексуальной конституцией и с менее или более поврежденными жизненны­ми требованиями. Их сексуальная конституция не привела бы к неврозу, если бы не сложились такие события; и, с другой сто­роны, эти события не повлияли бы на них травматически, если бы были другие отношения либидо» (собр. соч., XI, 360).

Аналитическая работа с детьми дает также возможность исследовать, насколько внутренние или внешние влияния, пре­восходящие определенный размер, могут патогенно влиять на себя. Случаями этого рода являются, с одной стороны, дети с врожденными нарушениями психического аппарата, при кото­рых отсутствуют внутренние предварительные условия для нормального развития; с другой стороны, травматизированные или же осиротевшие, или находящиеся под влиянием психи­чески больных родителей, где в итоге нет внешних условий для нормальной детской жизни. Определенные отклонения от нор­мальной линии развития при этих обстоятельствах неизбежны. Но пока в рассмотрение входят структуры личности и невроза, наши анализы показывают, что и при этом экстремальном по­ложении дел речь идет о взаимодействии между внешними и внутренними факторами, т. е. о реакциях определенной консти­туции на определенные влияния среды.

406 Раздел VI. Техника детского психоанализа

Пути и возможности терапии¹

Психоаналитическая детская амбулатория (как, например, гос­питаль детской клинической терапии) дает возможность уви­деть психопатологию детства во всем ее объеме. Наблюдаемые в клинике случаи, с одной стороны, начинаются с самых обык­новенных нарушений развития и воспитания, с плохой успевае­мости в школе и с задержек в темпе созревания, они включают в себя трапматизированных и совращенных индивидов, под-.линпо инфантильные неврозы и отсюда переходят к другим крайностям: к пограничным случаям запущенности и психозов, к детскому аутизму и т. д.

В аналитическом обследовании направленные работы раз­дваиваются на терапию и исследование. Одинаковые техниче­ские мероприятия служат обоим целям, которые в зависимости от обстоятельств идут рука об руку друг с другом в одном рус­ле, или попеременно вытесняются на задний план. В некоторых случаях детский аналитик чувствует, что отнимающее много времени аналитическое лечение можно было бы предотвратить, если бы своевременно были проведены воспитательная по­мощь и консультация родителей, т. е. если бы более оптималь­ные внешние обстоятельства создали лучшие внутренние гене­тические возможности. В других случаях аналитик чувствует себя уверенным в диагнозе и не сомневается, что анализ ребен­ка является самым подходящим средством для его излечения.. Еще в других случаях преобладают неизвестные и загадочные факторы. Аналитик должен тогда довольствоваться мнением, что его метод лучше, чем какой-либо другой, подходит для про­яснения неопределенности. Только когда получено представ­ление о генетических, динамических и либидо-экономических отношениях таких форм болезни, можно попробовать органи­зовать их в систему инфантильной психопатологии и на осно­ве диагноза и прогноза проводить наиболее подходящий метод лечения.

Раздел рпГютм < 11орма и патология детского развития» (1965). Текст дан по изданию: Фрейд А., Фрейд 3. Дстскля сексуальность и психоанализ детских неврозов. СПб., 1997. С. 348-361.

Пути и возможности терапии 407

Где детский анализ не приводит к ожидаемой цели, мы склонны приписывать неудачу неблагоприятным внешним условиям, как, например, недостаточное терапевтическое ма­стерство со стороны аналитика, недостаточное сотрудниче­ство со стороны родителей, короткая продолжительность ле­чения, угнетенность телесной болезнью, удары судьбы и трав-. магические события в семье, чередование терапевтов и т. д. Где анализ удается, мы рассматриваем результат как само со­бой разумеющийся и не спрашиваем, как получается, что один и тот же метод, создавая строго неизменные условия, может быть применим к такому большому количеству самых различ­ных форм болезни.

Классический психоанализ взрослых. Область применения и определение

Исходной областью применения психоанализа были взрослые . неврозы, а соответствующей областью применения детского анализа — инфантильные неврозы. (Иначе у Меланин Кляйн и ее учеников, которые с самого начала детского анализа обра­щались также к тяжелым нарушениям Я и психозам.) С возра­станием познаний о взрослых увеличивалось также поле дея­тельности аналитика (см. симпозиум 1954 года «Расширение сферы психоанализа»), которое стало включать в себя, с неболь­шими техническими изменениями, одержимость страстью и различные формы преступлений. Аналогичное развитие мож­но проследить с этого времени в области детского анализа.

Поскольку рассмотрению подвергается взрослый анализ, в психоаналитической литературе последних тридцати лет от­мечается растущее число работ по теории и практике психоана­литического метода и по изучению приведенного в движение анализом процесса исцеления. Вместо того чтобы приводить отдельных авторов и их мнения, далее приводится список сим­позиумов, которые сконцентрированы вокруг этой темы.

1936 год — XIV Международный психоаналитический кон­гресс в Мариенбаде. «Симпозиум по теории терапевтических результатов» (Гловер, Фенихель, Страчи, Бергель, Нунберг, Э. Бибринг), Межд. психоан, жур. XXIII, 1.

408 Роздел VI. Техника детского психоанализа

1952 год — Американская психоаналитическая ассоциация, зимнее заседание, Нью-Йорк. «Традиционная психоаналити­ческая техи ика и ее разновидности» (Орр, Греенакре, Алексан-дер, Сеигерт), Ж. амер. пспхоан. асе. 2.

1953 год — Американская психоаналитическая ассоциация, сжсгодичпое заседание, Лос-Анджелес. «Психоанализ и дина­мика психотерапии» (Д. Бибрпнг, Гилль, Александер, Формм-Рспхмап, Раигель), Ж. ам. психоан. асе. 2.

1954 год — Симпозиум в Арден Хаус, Нью-Йорк. «Расши­рение сферы применения психоанализа» (Стоун, Джекобсен, А. Фрсид), Ж. амер. психоанал. асе. 2.

1957 год — Симпозиум, Международный психоаналитиче­ский конгресс в Пар«же. «Разновидности классической психо-апалптнчсскок техники» (Грнннсон, Ловенштейн, Буве, Эйс-лер, Peiix, Нахт, Межд. психоанал. ж. 39).

Из докладов по этим дискуссиям можно выделить следую­щие определения цели аналитической работы:

» цель анализа — изменить взаимоотношения между ОНО, Я и сверх-Я (Э. Бибрннг, 1937);

⁰ аналитическая терапия исходит из того, чтобы отменить или изменить защитные процессы и «действовать в качестве воспитания Я к терпимости по отношению к постоянно не­изменным проявлениям» (Фенихель, Симпозиум, 1937);

• анализ понижает непримиримость сверх-Я (Страчп, Симпо­зиум, 1937);

• целью анализа является осуществление интрансихических изменений в личности пациента (Жилль, см. Панель, 1954);

• аналитик имеет цель углубить сознание пациента, так, что­бы он смог сам находить собственные решения для своих невротических конфликтов, проводить непрерывные изме­нения ея, ОНО, сверх-Я и тем самым поддерживать превос­ходство Я над другими инстанциями (Гриинзон, Симпози­ум, 1958).

Эти и многие другие не названные здесь авторы — все схо­дятся в том, что терапевтическое влияние анализа состоит преж­де всего в том, чтобы изменить соотношение сил между ОНО, Я и сверх-Я, чтобы повышать взаимную терпимость к их соот-

Пути и возможности терапии 409

ветствующим намерениям и таким образом создавать лучшее психическое равновесие. Такое определение цели аналитиче­ской работы основано на предположении, что нарушения рас­сматриваемых в анализе пациентов прежде всего обусловлены ' психическими конфликтами и что все другие возможные на го-генные воздействия по своему значению отстоят далеко поза­ди патогенного воздействия конфликта. (Например, наруше­ния объектного отношения, Р. Вальдер, см. у Зетзел, 1953.) Для этих авторов оценка различных технических процедур зависит оттого, насколько каждое отдельное мероприятие служит опи­санной выше цели аналитической обработки.

Детский анализ. Его обоснование

Перечисленные выше определения касаются анализа взрос­лых, однако они не менее значимы для детского аналитика. Они побуждают его проверить, имеют ли силу также и в сфере его деятельности те же самые отношения между психическим кон­фликтом, психическим нарушением и психоаналитической об-,работкой. Наконец, сравнение детского анализа с классическим анализом взрослых зависит от того, имеют ли оба метода оди­наковые предварительные условия и основываются ли они на одинаковых основополагающих принципах.

Психический конфликт в детском анализе. «Нормальные» конфликты в анализе (1-я диагностическая категория)

Как говорилось прежде, внутренние конфликты являются нор­мальным явлением, без которых не может быть достигнут бо­лее высокий уровень развития личности. Они становятся за­метными в ребенке лишь тогда, когда начнут отделяться друг от друга ОНО и Я, позднее Я и сверх-Я, т. е. с момента, когда каждой отдельной психической инстанции соответствуют свои особые цели и намерения.

На долю Я естественным образом выпадает роль посредника между инстанциями и по созданию равновесия между ними. Однако в детстве это задание может быть осуществлено только

410 Раздол VI. Техника детского психоанализа

при поддержке и содействии со стороны родителей. Где такой помощи пет, ребенок попадает в состояние замешательства и беспомощности, которое при определенных обстоятельствах требует аналитической обработки. Перед детским аналитиком встает тогда задача разт>яснпть, представить возникшие труд­ности ребенку словами, растолковать их, если они бессознатель­ны, разрешить страхи, если они появляются, устранить бесцель­ные защитные реакции, пока они не развились дальше, открыть или сохранить открытыми отводные пути для инстинктивных производных. Аналитическая деятельность этого рода действу­ет как воспитательная и развивающая помощь в лучшем смы­сле этого слова. В этой связи справедливо часто высказываемое утверждение, что все дети, здоровые или больные, в ранние годы могут извлечь пользу из анализа. Несмотря на это, оста­ется открытым вопрос, не свалили ли на детский анализ задачу, которая естественным образом принадлежит Я ребенка и пов­седневной поддержке его окружения.

Нарушения развития в анализе (2-я диагностическая категория)

Беспомощность родителей и потребность в аналитической обработке более оправданны там, где нарушения во внутрен­нем равновесии ребенка основаны на том, что инстинкт и Я в развитии не идут в ногу друг с другом. Как говорилось выше (см. гл. IV), дети страдают от внутренних конфликтов, если Я и сверх-Я развиваются преждевременно и внутренние притя­зания со стороны этих инстанций временно совпадают с агрес­сивно-жестокими производными орального и анального част­ного инстинкта. Хотя последние проявления и соответствуют возрасту, ребенок не воспринимает их в таких случаях как оправданные со стороны Я и вынужден их отражать. В проти­воположном случае, когда Я развивается медленнее, чем ин­стинкт, преданный прегениталыгым импульсам, ребенок чув­ствует себя беспомощным.

Несмотря на субъективное чувство страдания и несмотря на всплывающую симптоматологию, решение за или против ана­литической обработки также является в этих случаях неокон-

Пути и возможности терапии 411

чательным. Возможно, что разрыв между развитием инстинк­та и Я будет спонтанно компенсирован в последующей жизни даже без анализа, возможно также, что он продолжится и что потребуется анализ, чтобы устранить тяжелые последствия.

Перед диагностиком стоит здесь сложное задание предви­деть развитие, для выправления которого нет достаточных ос­нований.

Инфантильные неврозы как собственная сфера приложения детского анализа (3-я диагностическая категория)

Диагностик чувствует себя легче, если он сталкивается с ин­фантильным неврозом, в связи с которым не возникает подоб­ных сомнений. Метапсихологическн аналитик лучше всего знаком со строением невроза. Различие между ребенком и взрос­лым здесь лежит лишь в вызывающей невроз причине, которую в первом случае следует искать в конфликтах Эдипова перио­да. Поскольку в рассмотрение входит симптоматология, то и для инфантильного, и для взрослого невроза имеет силу оди­наковая последовательность возникновения: от угрожающей опасности (отказ, инстинктивнее отречение, угроза кастрации, угрожающая потеря любви) к страху (страх потери объекта, по­тери любви, страх кастрации, чувство вины); от страха к регрес­сии на какой-то точке фиксации в более ранней ступени лнбид-ного развития; на основе регрессии всплывают прегенитальиые инстинктивные производные, которые невыносимы для Я; за­щитные процессы, имеющие цель опять исключить из Я эти производные; неудачи защиты и компромиссные образования между инстинктом и Я; появление симптома.

Роль, выпадающая аналитику во время анализа, также по­чти совпадает с ролью взрослого аналитика: он может прийти на помощь детскому Я в его внутренней борьбе, и при благо­приятных обстоятельствах эта помощь охотно принимается ребенком.

Часто возникает вопрос, начиная с какого возраста можно считать, что Яребенка достаточно созрело, чтобы положитель­но относиться к аналитической обработке. Ответ, очевидно,

412 Раздел VI. Техника детского психоанализа

следует искать не в хронологическом возрасте, а в других по­казателях. То, что Я принимает участие во внутреннем кон­фликте и навязывает внутренней жизни компромиссы, т. ё. симптомы, само по себе является признаком того, что оно име­ет намерение утвердить себя. В этом случае мы можем, по мень­шей мере теоретически, принять, что оно также будет иметь на­мерение образовать терапевтический союз с аналитиком.

Такой союз с ребенком наступает тем скорее, чем отврати­тельнее кажутся ему невротические симптомы в его собствен­ном ощущении. Субъективный фактор страдания, который, как говорилось выше, не является хорошим признаком, если речь идет об определении объективной тяжести заболевания, явля­ется тем более надежным, если мы пытаемся предсказать, на­сколько ребенок будет сотрудничать в своем собственном ана­лизе. Дети страдают физически от своих психосоматических желудочно-кишечпых нарушений, экзем, астматических при­ступов, головных болей и психически обусловленных рас­стройств сна; они страдают психически от своих страхов и от ограничений свободы, которые возлагают на них их фобии. Навязчиво-невротические дети чувствуют себя беспомощны­ми по отношению к незнакомым силам, которые вынуждают их совершать изнуряющие и бессмысленные действия.

Случается, что дети бывают в состоянии открыто выразить такие чувства, как показывают следующие примеры. Так, один 4, 6-летний пациент говорит своему аналитику, после того как он в его присутствии осуществлял навязчивые действия: «Те­перь ты по крайней мере видишь, что я вынужден делать, хочу я этого или нет». Или одна шестилетняя девочка со школьной фобией говорит своей маме: «Ты не должна думать, что я не хочу идти в школу. Я хочу, но я не могу». Один тяжелый латент­ный ребенок, старший среди более младших братьев и сестер, мучимый угнетающей ревностью и пенисовой завистью, бор­мочет про себя: «Все другие дети хорошие, только я плохой. Почему я должен быть плохим?» Все эти дети в таком случае выражали именно то чувство, что они не такие, какими они хотят быть, и что их собственное Я ничего не может сделать, чтобы осуществить их собственные сверх-Я-требования. (См. также Борнштейн, 1951).

Пути и возможности терапии 413

.С другой стороны, от такого отношения к собственным труд­ностям мы не можем ожидать большего, чем просто готовность ребенка для знакомства с анализом. Оно исчезает в анализе само, как только начинают играть роль сопротивление и перенос, оно является в отличие от взрослых недостаточно постоянным и недостаточно прочным, чтобы противостоять смене эмоций во время аналитической обработки и неминуемым в анализе от­казам, разочарованиям, чувствам страха и пр.

Я анализируемых взрослых имеет двойственную роль. Оно расщепляется при аналитической обработке па наблюдающую и наблюдаемую части. Позиция, которая помогает преодолеть многие трудности и смывается одолевающими чувствами толь­ко на вершине переноса невроза. Как подробно описал Рихард Штерба («Судьба Я в терапевтическом процессе», Межд. пси-хоанал. журнал, XX, 1934), наблюдающая частьЯидентифпци-рована с ролью аналитика, разделяет его растущее понимание внутренних процессов и принимает действенное участие в те­рапевтической работе.

Мы не имеем никакого основания ожидать от ребенка со­ответствующего понимания своих внутренних процессов. Так называемая интроспекция является способностью взрослых, которая в детстве еще не сформирована. Где есть предрасполо­женности в этом направлении, они принадлежат не нормально­му развитию, а патологическим расщеплениям, например, рас­щеплению между любовью и ненавистью, как оно имеет место в повышенной эмоциональной амбивалентности, или усилен­ному расщеплению между Я и сверх-Я, которое проявляется в качестве чувства вины, самокритики и самоистязания при ин­фантильных навязчивых неврозах и навязчивых характерах.

Не считая таких случаев, дети не имеют обыкновения давать себе отчет, что с ними происходит. Их любопытство и интерес остаются на долгие годы целиком направленными на внешний мир. Лишь в пубертатности мы находим у определенных ши­зоидных типов чрезмерную и обычно мучительную занятость собственной персоной и внутренними процессами.

Отсутствие понимания собственной внутренней жизни за­ключается в склонности детей превращать каждый внутренний конфликт в конфликт с внешним миром. Если дети в своих

414 Раздел VI. Техника детского психоанализа

действиях идут против своей совести, они скорее дадут роди­телям наказать себя за какое-нибудь, часто давно случившееся непослушание, вместо того чтобы испытывать чувство вины, исходящее чз собственного сверх-Я. Например, латентные дети, которые охраняют свои сексуальные фантазии и занятия, дела­ют после каждого акта мастурбации все, что только возможно, чтобы настроить против себя внешний мир (учителей, родите­лей и пр.). Преступное поведение детей во многих случаях мож­но тем же самым образом свести к поиску наказания («наруши­тель из-за чувства вины»).

Большинство известных нам механизмов защиты пресле­дует ту же цель. При инфантильных неврозах вызывающие страх оральные и анальные побуждения, желание смерти ро­дителям, братьям и сестрам и т. п. смещаются из внутреннего мира на персоны внешнего мира (проецируются). Тем самым внутренняя борьба против запретного инстинктивного жела­ния превращается во внешнюю борьбу против мнимого соблаз­нителя или преследователя, и ребенок может чувствовать себя невиновным. Таких смещений особенно много при инфан­тильных фобиях. В этом случае аналитик должен обратно пре­вратить кажущуюся исходящей извне опасность опять в лежа­щий в ее основе внутренний конфликт между инстинктом, Я и сверх-Я.

Для детского аналитика важно уяснить себе, как весьма пря­мо бегство от внутреннего конфликта воздействует на все от­ношение ребенка к лечению. Ребенок ожидает для своего об­легчения не внутренних изменений, а изменений во внешнем мире. Он хочет сменить школу, чтобы покинуть учителя, кото­рый является для него не чем иным, как внешним представи­телем его внутренней совести, или покинуть товарища по классу, который посредством проекции своих собственных инстинктив­ных желаний воспринимается как соблазнитель, или ускольз­нуть от агрессивных друзей, чьи устрашающие выпады на са­мом деле лишь исполняют его собственные пассивно-мазохи-ческие желания. Терапевт, который справедливо возражает против таких «попыток исцеления», превращается в глазах ре­бенка из ожидаемого помощника в новую и увеличивающуюся опасность.

Пути и возможности терапии 415

К сожалению аналитика, родители слишком часто встают на сторону ребенка. Они также верят скорее в эффективность из­менений в окружающем мире (смена школы, устранение «пло­хого общества» и пр.), чем в изменения самого ребенка.

Технически говоря, важно не смешивать трудности этого рода с сопротивлением, проистекающим в самом анализе из вытес­нений и переносов, которое можно разрешить при помощи разъяснений. Недостаток понимания болезни и бегство от внут­ренних конфликтов являются препятствием при аналитичес­кой обработке, однако эти явления сами по себе принадлежат к нормальным средствам, с помощью которых слабое Я борет­ся в детстве против большого количества страха п неприятнос­тей. Лишь там, где доверие к взрослому достаточно большое, ребенку хватает мужества подвергнуть себя при его помощи опасности внутреннего мира без какого-то либо отречения.

Здесь легко возразить, что мюгне взрослые невротики так­же проявляют похожий недостаток понимания болезни и соот­ветствующую склонность к отречению от внутренних конфлик­тов. Различие для терапии, несмотря на это, значительное. Взрослые, у которых крайне сильна эта точка зрения, избегают не только восприятия своих конфликтов, они избегают также аналитической терапии и вместо этого ищут спасения в беско­нечных действиях во внешнем мире. Лишь детский аналитик имеет дело с пациентами, которые не добровольно, не следуя своим собственным намерениям, приняли решение подверг­нуться аналитической обработке, методы которой причиняют им неприятность, страх и отказы всех видов.

Видоизменения инфантильных неврозов

в детском анализе

(4-я диагностическая категория)

Отношение ребенка к аналитику также другое там, где речь идет не об инфантильном неврозе в собственном смысле сло­ва, а об описанном выше видоизменении, при котором инстан­ции Яне противостоят деградированным инстинктивным про­изводным, а приспосабливаются к ним тем, что сами дегради­руют, т. е. снисходят на более низкую ступень развития, чтобы

416 Раздел VI, Техника детского психоанализа

таким образом устранить любую возможность конфликта меж­ду ОНО г Я. (Илфпнтильные, атипичные нарушения, явления запущенности и пр.) Целостная личность ребенка тем самым сведена на более низкий уровень. Любое терапевтическое вме­шательство является нежелательным, потому что оно угрожа­ет создан! тому равновесию. Если аналитик в этих случаях хо­чет быть лицом более важным, чем нарушитель спокойствия, он должен работать над тем, чтобы воссоздать внутренние про­тиворечия между Я и ОНО, т. е. он должен покровительство­вать шш даже вызывать те же самые конфликты, от которых он пытается освободить настоящих невротиков.

В технике детского анализа эта очевидно парадоксальная терапевтическая задача была впервые введена двумя авторами.

Август Анхорн первым описал (1925), как он чувствовал себя при лечении юных беспризорных беспомощным, пока ихЯдела-ло общее дело с их инстинктивными желаниями и находилось в оппозиции к нему и к социальному окружению. Он старался при­вязать (нарциссически) ребенка к себе, побудить его к идентифи­кации со своей персоной и ее ценностями и, таким образом, вне­дрить в ядро его личности конфликты. Чем больше беспризорник превращался (или обратно превращался), таким образом, в не­вротика, тем более доступным находил он его для проводимой по нормальным правилам аналитической обработки. Для Айхор-на, как и для многих других авторов, существование внутренних конфликтов было равнозначно анализируемое индивида.

Предложенная мною в 1926 году вводная фаза для детского анализа служила той же самой цели (а не достижению, как ча­сто ошибочно думают, слепого эффекта переноса.) Наряду с первыми пробными попытками проникнуть в личную жизнь и тайны ребенка, аналитик имеет задачу направить взгляд ребен­ка в себя самого и противодействовать его отречению. Так же, как Лихорн, я придерживалась мнения, что восприятие и воз­рождение внутренних конфликтов должно предшествовать их толкованию и поиску новых разрушений. В сегодняшней на­шей технике, где вводная фаза больше не играет никакой роли, мы ожидаем того же разъяснения противоречий между ОНО и Я от вскрытия и толкования защитных механизмов и стоящего за ними бессознательного содержания.

Пути и возможности терапии 417

Обобщая, можно сказать, что детский анализ лучше всего выполняет свою роль терапии там, где психическое нарушение основывается на конфликтах во внутренней жизни ребенка, все равно, являются ли такие конфликты преходящими и генети­чески обусловленными или длительными и невротическими. Не считая поверхностных улучшений, которые мы приписыва­ем положительному эмоциональному отклонению ребенка к аналитику (эффект переноса), частичный или полный резуль­тат излечения обычно можно свести в отдельности к осознанию вытесненного материала и к толкованию сопротивления и пере­носа, т. е. к аналитической работе в самом строгом смысле слова.

. При генетических нарушениях (2-я диагностическая кате­гория) это прежде всего толкование и проработка опасных си­туаций и страхов, которые оказывают терапевтическое влия­ние, устраняют регрессии и вновь возобновляют дальнейшее раз­витие там, где оно застревает. При инфантильных неврозах (3-я диагностическая категория) исчезают приступы страха, церемо­нии засыпания, навязчивые действия и пр., если их бессозна­тельное содержание делается осознанным, навязчивые прикос­новения или страхи прикосновения отвергаются, если ребенок научается понимать их связь с мастурбацией или со своими аг­рессивными фантазиями; фобии реагируют на толкование Эдипова комплекса, на котором они основаны; фиксации на трав­матических переживаниях можно разрешить, пока сама травма может быть обратно вызвана в сознательном воспоминании или пока она может быть воссоздана при переносе и истолкова­на.

Как показано выше, невротическое симптомообразование вредит ребенку в двух отношениях, с одной стороны, посред­ством ограничения его достижений Я. В соответствии с этим терапевтическая задача детского анализа двойственна. Толко-вательная работа, которая направлена то на защиту, то на защи­щаемое, приносит попеременно облегчение, с одной стороны, запуганному Я, с другой стороны, недостаточно удовлетворен­ным и лишенным своего отвода инстинктивным побуждениям. Мы ожидаем наконец от анализа невротических детей удовлет­ворения, обогащения и ненарушенного дальнейшего развития их личности.

14 А. Фрейд

418 Раздел VI. Техника детского психоанализа

Терапевтические мероприятия при нарушениях у невротических натур

Чем дальше удаляемся мы от обусловленных конфликтами нарушений (1-4 диагностические категории), тем больше от­личаются детали лечебного процесса даже там, где методы дет­ского анализа еще применимы и достигают значительных улуч­шения.

Терапевтическио элементы в психоаналитическом методе

Особенностями аналитических методов, на которые прежде все­го возлагают свои надежды аналитики, являются толкование сопротивления и переноса, расширение сознания за счет бес­сознательных частей ОНО, Я и сверх-Я и вытекающее из это­го расширение господства Я над другими частями личности. Наряду с этими важнейшими элементами существует далее, как повсеместно признано, целый ряд других особенностей, ко­торые более или менее преднамеренно или непреднамеренно проявляются попутно. В детском анализе большую роль игра­ет занятие с предсознательным содержанием. Если аналитик воплощает его в слове и проводит полностью в сознание, он уменьшает тем самым страхи, которые вызываются посред­ством каждого прямого толкования бессознательного. Суггес­тивные. (внушающие) элементы нельзя целиком исключить из анализа, особенно из детского. В глазах ребенка аналитик в качестве взрослого постоянно является авторитетной фигурой. Так называемые воспитательные эффекты детского анализа нужно относить на этот счет. Пока дети воспринимают анали­тика как действительно новый объект (а не как объект перено­са), они используют эмоциональное отношение к нему не для разъяснения прошлого, а для коррекции и компенсации разоча­рований в объектах любви из предшествующих времен. В дет­ском анализе успокоение страха (вместо его анализа) также более или менее неминуемо. Уже одно лишь присутствие надеж­ного взрослого действует успокаивающе на инфантильные со­стояния страха, абсолютно несмотря на дружественное участие,

Пути и возможности терапии 419

проявляемое аналитиком, на отсутствие упреков и критики в аналитической ситуации и т. д.

Аналитик, который хочет проводить настоящую обработку, делает все, чтобы отделить последние, неаналитические сред­ства от участия в анализе. Он должен, однако, осознавать, что его усилия не всегда успешны. Как бы прочно ни лежали в его руках выбор метода обработки и его осуществление, природа процесса излечения в конце концов зависит не от него, а от индивидуальной природы, личности и специфической формы болезни пациента.

Ференци цитирует (1909) высказывание Фрейда, которое сводится к тому, что невротики постоянно сами себя обрабаты­вают посредством переносов, всегда, когда аналитик хочет осу­ществить свою обработку. В другом месте (отчасти по устному сообщению) Фрейд излагает похожие положения, как напри­мер: что пациенты попадают в анализ не на основании усилий аналитика, а сами цепляются за аналитическую ситуацию на основании своих индивидуальных форм болезни: истерик по­средством переноса своих страстных побуждений любви и не­нависти, которые он хочет удовлетворить на аналитике; навяз­чивый невротик посредством проекции своих желаний всемо­гущества над аналитиком, в фантастическом осуществлении которых он затем участвует при переносе; мазохист ради стра­даний, которые он извлекает из анализа; садист, чтобы про­явить во всей полноте мучения персоны аналитика; одержимый страстью, поскольку он замещает персоной аналитика цель сво­ей страсти (алкоголь, наркотики), и т. д.

Сходным образом К. Р. Айслер (1950) пишет в связи с па­тологией Я, что каждый отдельный пациент исходя из своей индивидуальной патологи навязывает аналитику изменения технического действия и что исходя из вида этих изменений (параметров) можно сделать выводы о характере нарушения Я пациента.

Высказывания обоих авторов можно применить с определен­ными поправками к детскому анализу. В качестве р-налитиков мы открываем находящемуся в обработке ребенку доступ ко всем содержащимся в методе терапевтическим элементам. Далее мы открываем, что даже там, где наша техника не изменяется,

420 Раздел VI. Техника детского психоанализа

процесс излечения в ребенке идет самыми различными путя­ми, т. с. что те терапевтические элементы оказываются самыми эффективным]!, которые лучше всего соответствуют специфи-

ческш"! форме болезни ребенка.

Ch ношения между формой болезни,

терапевтическим средством и лечебным процессом

Наши диагностические категории, которые стремятся создать новын порядок в психопатологии детства (см. гл. IV), одновре­менно ведут также к новому пониманию в области теории и техники лечебного процесса в детском анализе. Как показыва­ют следующие рассуждения, каждое отдельное нарушение име­ет сиос характерное влияние не только на цель обработки, но также на эффективность ее средств и на природу лечебного процесса.

Как показано выше, терапевтический процесс бесспорнее всего при различных предварительных ступенях инфантиль­ных неврозов и при самих инфантильных неврозах (1-3 ди­агностические категории). Здесь аналитические средства пред­ставлены в собственном смысле слова, как запускающий про­цесс изменений и улучшений. Пока аналитик соответственно выполняет свою роль, ни внушение, ни коррекция старых эмо­циональных отношений, ни поверхностное успокоение стра­ха не играют достойной внимания роли. Ребенок может об­ратиться к ним, если он находится в неповиновении и дела­ет все )зозможное, чтобы избежать настоящего анализа, т. е. понимания своего собственного конфликта. Однако анали­тик может быть убежден, что действительные изменения мо­гут быть вызваны не этими основаниями. Детские терапев­ты и воспнтателн-консультаты осуществляют, таким обра­зом, при различных детских психотерапиях не изменения во взаимоотношениях между ОНО, Я и сверх-Я, а лишь изме­нения в симптоматологии или в поведении ребенка, т. е. улуч­шения, основывающиеся на совершенно других и более по­верхностных процессах, оставляющих незатронутыми сами неврозы.

Пути и возможности терапии 42 1

Совершенно другие отношения при не невротических нару­шениях (5-я диагностическая категория). Здесь на передний план выступают вторичные терапевтические средства, отдель­но или в соединении друг с другом, в то время как толкование бессознательного, материала переноса или сопротивления, даже где нет сомнения в его правильности, или остается неэф­фективным, или в некоторых случаях имеет даже неожиданные последствия.

Ухудшения, как следствие толкования, можно наблюдать, например, при пограничных случаях инфантильного психоза. У таких детей обычно наблюдается пышная жизнь фантазий. Результаты силы их воображения проявляются не в таких ис­кажениях, как сознательные фантазии невротических детей;

они легко доступны аналитику, легко понятны и дают надеж­ные сведения о страхах и о содержании ОНО, которые пресле­дуют ребенка. Если, однако, эти фантазии будут истолкованы таким же образом, как у невротика, не последует такого же за­метного снижения страха и внутреннего напряжения. Напро­тив, к разочарованию аналитика, ребенок использует само тол­кование в смысле своей патологии. Он воспринимает дослов­ный текст и делает сказанное аналитиком основанием для все более расширяющейся (и вызывающей все больший страх) дея­тельности фантазии. Чем корректнее ведет себя аналитик в смысле аналитической техники, тем неожиданнее ведет себя ребенок; он охотно и без обычного сопротивления делает ана­литика посвященным в своп фантазии, однако у него при этом существует намерение не избавиться от последних, а воссо­здать их при помощи аналитика, по меньшей мере установить с ним «безумие вдвоем». Эта цель, хотя и соответствует патоло­гии ребенка, но не соответствует ее возникновению. На таких случаях аналитик учится, что для их терапии нецелесообразно толковать содержание фантазий и что его аналитическая рабо­та должна ограничиваться тем, чтобы обозначать словом для ребенка предсознательные опасные ситуации и страхи и помочь ему понять их, воспринять их в своих мыслительных процессах и постепенно подчинить своему сознательному Я. В случаях, где трудно различать тяжелые инфантильные неврозы и погранич­ные случаи психозов, этот отрицательный терапевтический

422 Раздел VI. Техника детского психоанализа

эффект толкования бессознательного может служить диагнос­тическим указателем.

У летен с сильно нарушенной эмоциональной жизнью разли­чия лежат прежде всего в 0'бласти толкования переносов. Эти пациенты проявляют в их установке к аналитику все признаки либидопосной стадии, на которой их развитие в этом отноше­нии застревает. Они не различают свою собственную персону и персону аналитика, т. с. они переносят на него изначальное единство матери и ребенка (симбиоз); или рассматривают ана­литика лишь как средство к удовлетворению своих желаний (любовь по типу потребности в опоре и поддержке); или они извлекают обратное свое либидное заполнение, когда аналитик запрещает им что-либо или ставит перед ними какие-либо тре­бования к сотрудничеству (недостаточная константность в объектном отношении). Толкование переноса действует здесь только в тех случаях, когда нарушение восходит или к травма­тическим переживаниям (разочарованиям и т. д.), или регрес­сиям от высших ступеней развития либидо. Там, где повреждения основываются на значительных лишениях и отказах со сторо­ны первых объектов любви в начале жизни, толкование перено­са остается без заметного э4)фекта. С другой стороны, в анали­зе улучшаются также и эти состояния, и дети делают отчетли­вые продвижения от более низких к более высоким ступеням либпдпого развития. Здесь аналитику важно понимать, что не следует относить улучшения на счет собственного анализа. Для этого пациента терапевтически эффективно терпеливое, сочув­ствующее, ненарушенное ничем потворство взрослых, которое отзывается в ребенке, если оно не приходит слишком поздно, и побуждает к дальнейшему развитию остатки нормальных ли-бидных установок. В рамках детского анализа мы видим здесь перед собой, стало быть, действительно коррекцию прошлого, а не анализ прошедшего. (Улучшения или излечения этого рода отличаются от аналитических результатов тем, что они обус­ловлены временем. Мы находим их скорее всего там, где тера-1ия находится еще в такой же фазе развития, в которой проис­ходит повреждение, или, во всяком случае, ненамного позже. Очень ранние повреждения не позволяют в более поздние годы таким образом исправлять их, т. е. развитие нельзя наверстать,

Пути и возможности терапии 423

если подходящее для него время прошло, за исключением слу­чаев, когда еще остаются неповрежденными достаточные осно­вания для дальнейшего развития.)

У детей с сильными интеллектуальными нарушениями рас­сматриваемые здесь различия лежат в области преодоления страха. Такие пациенты обычно страдают в большой степени от архаических страхов (см. гл. V). Из-за отставания их функций Я они дольше, чем другие, не в состоянии ориентироваться во внутреннем и внешнем мире. Приходящие с обеих сторон по­буждения не могут быть преодолены и создают страхи, которые, со своей стороны, привлекают к себе все имеющееся внимание Я и задерживают его дальнейшее развитие. Здесь вмешивается аналитическая обработка, аналитик подчиняет своим усилиям беспомощное Я ребенка, облегчает напряжение и таким образом освобождает силы для дальнейшего развития, которые до этого истощались в попытках преодоления страха. Во время обработ­ки ребенок продвигается далее среди форм страха, которые естественным образом протекают как следствие спонтанного развития Я, а именно, от архаических страхов (страх уничто­жения и пр.) к страху расставания, страху потери любви, страху кастрации, чувству вины и пр. Для аналитика важно помнить, что этих успехов добивается не его аналитическая деятельность, а приписанная ему ребенком роль при успокоении страха.

Вопреки нашим ожиданиям улучшения в детском анализе можно достичь даже в случаях органического поражения (5-я диагностическая категория). Где вред лежит прежде всего в обед­нении инстинктивной жизни и Я относительно нормально раз­вито, аналитическая обработка действует благотворно посред­ством стимуляции жизни фантазии и способствованпя всем возможным инстинктивным производным; в противополож­ном случае, при повреждениях Я при относительно нормаль­ной инстинктивной жизни,личность ребенка извлекает пользу из поддержки Я, которую ребенок находят в аналитике. В этих случаях также не сам анализ, а содержащиеся в нем вторичные элементы оказывают благоприятное терапевтическое влияние.

В анализе нарушенных подростков мы находим полное соответствие между смешанными формами в их психопато­логии и постоянной сменой в их поведении по отношению

424 Роздел VI. Техника детского психоанализа

к аналитической терапии. По описанию К. Р. Айслер (1958), подросток объединяет в себе признаки неврозов и психозов, преступности п одержимости страстью и т. п. На этом основа-пни он ждет от аналитика такой же беспрерывной смены и тех­ники, которая приспособлена к этим различным формам болез­ни. Выводы, которые Айслер делает о технике терапевта, дают возможность, следуя ходу наших мыслей, обратиться также к поведению анализируемого: подросток выбирает в нетерпели­вой последовательности, соответствующей чередованию его •внутренних состояний, те технические средства анализа, кото­рые он может использовать для своего внутреннего облегчения. Пока он является невротиком, он обращает внимание на под­линные аналитические толкования; для его одержимости стра­стью ему необходим аналитик; пока он наводнен своими ин-стинктными побуждениями, он нуждается в аналитике как помощнике Я; пока его Я и ОНО выполняют общее дело, он воспринимает анализ как угрозу и стремится к его прекраще­нию и т. д.

426 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

Психоанализ в детском возрасте

и воспитание¹ '

Вы проследили вместе со мной два момента детского анализа. Эта. последняя лекция нашего курса будет посвящена рассмот­рению третьего и, быть может, самого важного момента.

Позвольте мне еще раз сделать краткий обзор прочитанно­го курса. В первой части его мы рассматривали введение в ана­литическое пользование детей. Мы можем сказать, что содер­жание ее с точки зрения аналитической теории совершенно индифферентно. Я описывала вам так пространно все эти мел­кие, ребяческие и детские поступки, вроде вязания и игр, все эти приемы, с помощью которых мы домогались расположения ребенка, не потому, что я считаю их особенно важными для ана­лиза: я преследовала совершенно иную цель: показать вам, ка­ким недоступным объектом является ребенок, как мало приме­нимы к нему даже испытаннейшие приемы научной терапии и как настойчиво он требует, чтобы к нему подходили, сообразу­ясь с его собственным детским своеобразием. Что бы ни начи­нали делать с ребенком, обучаем ли мы его арифметике или гео­графии, воспитываем ли мы его или подвергаем анализу, — мы должны прежде всего установить определенные эмоциональные взаимоотношения между собой и ребенком. Чем труднее рабо­та, которая предстоит нам, тем прочнее должна быть эта связь. Подготовительный период лечения, т. е. создание такой связи, следует своим собственным правилам, которые опреде­ляются личностью ребенка и покамест совершенно не зависят от аналитической терапии и техники. Вторая часть нашего кур­са была собственно аналитической; в ней я старалась дать вам обзор тех путей, которыми мы можем приблизиться к бессо­знательной сфере ребенка. Эта часть нашего курса, как я заме­тила, разочаровала вас, так как вам стало ясно, что как раз наибо­лее верные в большинстве случаев, специфические технические

' Четссртая лекция, прочитанная в Венском университете и включенная в ра­боту -<Вч"дс]!!1е и технику детского психоанализа» (1927).

Текст д;|.н no n:vi.aiii!io: Фрейд Л., Фрейд 3. Детская сексуальность и психо­анализ детских неврозов. СПб., 1997. С. 203-215.

Психоанализ в детском возрасте и воспитание 427

приемы, применяемые при анализе взрослых, не могут быть использованы для лечения ребенка, что мы должны отказаться от многих требований науки и добывать материал для анализа там, где мы можем его найти, — аналогично тому, как мы посту­паем в повседневной жизни при желании познакомиться с ин­тимными переживаниями человека. Разочарование относится в данном случае, как мне кажется, еще и к другому пункту. Дру­гие аналитики часто спрашивали у меня, не имела ли я случая подойти гораздо ближе, чем это возможно при анализе взрос­лых пациентов, к процессам развития, которые имели место в течение первых двух лет жизни, и на которые все настойчивее направляются наши аналитические изыскания, связанные с открытием бессознательного. Эти аналитики полагают, что ре­бенок стоит еш,е ближе к этому важному периоду, что вытеснение выражено у него еще не столь резко, что нам еще легко проник­нуть через материал, наслоившийся на эти ранние пережива­ния, и что таким образом здесь откроются, может быть, неожи­данные возможности для исследования. До сих пор я всегда должна была отвечать на этот вопрос отрицательно. Правда, материал, который доставляет нам ребенок, как вы уже видели из приведенных мною примеров, особенно ясен и понятен. Он дает нам ключ к пониманию содержания детских неврозов; я оставляю за собой право дать описание их в другом месте. Этот материал дает нам много веских подтверждений таких фактов, о которых мы до сих пор говорили лишь на основании выводов, сделанных из анализов со взрослыми людьми. Однако суще­ствующий у меня до настоящего времени опыт, накопленный с помощью описанной здесь техники, показывает, что мы не мо­жем перешагнуть за тот период, когда у ребенка появляется речевая способность, то есть когда его мышление приравнива­ется к нашему. Теоретически это ограничение наших возмож­ностей, на мой взгляд, нетрудно понять. Все, что мы узнаем относительно этого «доисторического» периода времени при анализе взрослых пациентов, добывается с помощью свобод­ных ассоциаций и толкования реакций перенесения, т. е. с по­мощью тех двух технических приемов, которые неприменимы при детском анализе. Но, кроме того, наше положение в данном слу­чае можно сравнить с положением этнолога, который тщетно

.428 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

пытался бы получить у первобытного народа ключ к понима­нию доисторического времени более кратким путем, чем при изучении культурного народа. Напротив того, у первобытного народа он был бы лишен такого источника, как сказания и мифы, которые позволяют ему при изучении культурного на­рода сделать вывод о доисторических временах. Точно так же и у маленького ребенка нет еще реактивных образований и по­крывающих воспоминаний, которые возникают лишь во время латентного периода и из которых проведенный впоследствии анализ может добыть скрытый за ними материал. Таким об­разом, вместо того чтобы иметь какие-нибудь преимущества перед анализом взрослых пациентов, детский анализ оказы­вается менее благодарным также и в добывании бессознатель­ного матсрггала.

Теперь я перехожу к третьей и последней части нашего кур­са: к использованию аналитического материала, который был получен после тщательно проведенного подготовительного пе­риода с помощью описанных здесь прямых и окольных пу­тей. После сделанных до сих пор выводов вы подготовлены к тому, чтобы услышать от меня нечто новое и отступающее от классических правил анализа.

Рассмотрим еще раз более подробно аналогичную ситуацию у взрослого пациента. Его невроз разыгрывается, как мы зна­ем, в пределах его психических инстанций между тремя фак­торами: между его бессознательными влечениями, егоЯи сверх-Я, которое является представителем этических и эстетиче­ских требований общества. Задача анализа заключается в том, чтобы путем осознания бессознательных влечений упразднить конфликт, существующий между этими тремя инстанциями. Побуждения, находившиеся до сих пор в вытесненном состоя­нии, не подвергались вследствие этого воздействию сверх-Я. Анализ освобождает их, делает доступными влиянию сверх-Я, которое определяет теперь их дальнейшую судьбу. Место вы­теснения занимает теперь сознательная критика, осуждение одной части влечений, в то время как другие частично субли­мируются, отклоняются от сексуальных целей, частично же до­пускаются к удовлетворению. Этот новый благоприятный ис­ход связан с тем, что Я пациента начиная с того времени, когда

Психоанолиз в детском возрасте и воспитание 429

было осуществлено первоначальное вытеснение, вплоть до того времени, когда анализ выполнил свою освободительную рабо­ту, проделало все свое этическое и интеллектуальное развитие, и, таким образом, Я пациента может принимать теперь совсем иные решения, чем те, которые принимались им раньше. Вле­чения должны подвергнуться теперь разнообразным ограниче­ниям, а сверх-Я должно отказаться от некоторых своих преуве­личенных притязаний. На общем поприще сознательной рабо­ты осуществляется теперь синтез между обеими инстанциями.

Сравните теперь с этим ситуацию, с которой мы встречаем­ся у ребенка. Конечно, невроз ребенка тоже разыгрывается в пределах психических инстанций, и в данном случае он тоже определяется тремя силами: влечениями, Я и сверх-Я. Но мы уже дважды сталкивались с обстоятельствами, подготовивши­ми нас к тому, что при анализе ребенка внешний мир является, хотя и неудобным для анализа, но органически важным факто­ром и оказывает очень сильное влияние на внутренние соотно­шения: во-первых, при рассмотрении начальной ситуации дет­ского анализа мы были вынуждены считаться с тем, что такой важный момент, как сознание болезни, существует не у самого ребенка, а у окружающих его лиц, и, во-вторых, при описании ситуации перенесения выяснилось, что аналитику приходится делить любовь и ненависть ребенка с его фактическими объек­тами. Таким образом, нас не должно удивлять, что внешний мир оказывает на механизм инфантильного невроза и на течение ана­лиза гораздо более сильное влияние, чем у взрослого пациента.

Мы сказали раньше, что сверх-Я взрослого индивида явля­ется представителем моральных требований общества, в кото­ром живет человек. Мы знаем, что сверх-Я обязано своим про­исхождением отождествлению ребенка с первыми и самыми важными любовными объектами — с родителями, на которых опять-таки общество возложило задачу внедрить в ребенка об­щеобязательные этические требования и добиться требуемого обществом ограничения влечений. Таким образом, требование, которое имело первоначально личный характер и исходило от родителей, становится лить в ходе прогресса (от объектной любви к родителям до отождествления с ними) Я-идеалом, не­зависимыми от внешнего мира и его прототипов.

430 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

У ребенка же о такой независимости не может быть и речи. Освобождение от привязанности к любимым объектам произой­дет лишь в далеком будущем, отождествление же при продол­жающейся объектной любви происходит очень медленно и ча­стично. Тем не менее в этот ранний период сверх-Я существует, и многие отношения между ним и .Я аналогичны соотношени­ям, существующим в более позднем возрасте. Однако не следу­ет упускать из виду постоянной смены взаимоотношений меж­ду сверх-Я и объектами, которым оно обязано своим возникно­вением; мы можем сравнить их с соотношениями, имеющими место в двух сообщающихся сосудах. Если усиливаются хоро­шие отношения с родителями во внешнем мире, то одновремен­но усиливаются и притязания сверх-Я и энергия, с которой оно их предъявляет. Если эти отношения ухудшаются, то одновре­менно слабеет и сверх-Я.

Приведем в качестве первого примера совсем маленько­го ребенка. Если матери или няне удается приучить малень­кого ребенка после первого года жизни отправлять вовремя естественные надобности, то у нас получается такое впечат­ление, что ребенок соблюдает это требование чистоплотнос­ти не только из боязни или любви к матери или няне, но что у него самого возникает определенное отношение к этому тре­бованию, что он сам радуется своей опрятности и огорчает­ся, если с ним случается несчастье в этом отношении. Прав­да, мы всегда замечаем, что последующая разлука с лицом, которое научило ребенка соблюдать опрятность (временная разлука с матерью или перемена няни), ставит под угрозу это завоевание. Ребенок становится опять неопрятным, таким же, каким он был до того, как его научили соблюдать опрят­ность; он снова начинает соблюдать ее лишь тогда, когда воз­вращается его мать или когда у него возникает привязанность к новой няне. Тем не менее впечатление, что ребенок предъяв­лял уже сам к себе требование соблюдать опрятность, не было ошибочным. Это требование существует, но оно только тогда ценно для ребенка, если авторитетное лицо существует как объект во внешнем мире. Если ребенок теряет связь с объек­том, он утрачивает также и радость от исполнения этого тре­бования.

Психоанализ в детском возрасте и воспитание 43 1

В начале латентного периода соотношения продолжают оста­ваться теми же самыми. При анализе взрослых мы часто полу­чаем подтверждение того, какие опасные последствия для мо­ральной сферы и структуры личности ребенка может иметь каждое нарушение его привязанности к родителям. Если ребе­нок теряет своих родителей в силу каких бы то ни было при­чин и если они теряют для него ценность как объекты вслед­ствие, скажем, душевного заболевания или совершенного им преступного действия, то он подвергается вместе с тем и опас­ности потерять или обесценить свое частично уже созданное сверх-Я. Из-за этого он не может уже противопоставить своим влечениям, требующим удовлетворения, активных внутренних сил. Таким образом, можно было бы, пожалуй, объяснить воз­никновение некоторых диссоциальных типоз и психопатиче­ских личностей.

Для характеристики этих соотношений, существующих еще и в конце латентного периода, я привожу пример, позаимство­ванный мною из анализа мальчика, находящегося в периоде, предшествующем половой зрелости. Однажды в начале лече­ния я спросила его по какому-то поводу, не бывает ли у него каких-нибудь дурных мыслей. Он ответил: «Если я нахожусь, например, один дома, и в доме есть фрукты. Родители ушли и не дали мне попробовать этих фруктов. Тогда я все время ду­маю о том, что теперь я мог бы попробовать их. Но я стараюсь думать о чем-нибудь другом, потому что я не хочу красть». Я спросила его, всегда ли он может устоять против таких мы­слей. Он ответил мне утвердительно, он никогда еще ничего не украл. «А если твое желание станет очень сильным, — спроси­ла я, — что ты тогда сделаешь?» «Я все-таки ничего не возьму, — ответил он торжествующе, — потому что я боюсь отца». Вы видите, что его сверх-Я достигло большой независимости, которая сказывается в его потребности не стать вором. Когда же искушение становится слишком сильным, он должен при­звать на помощь то лицо (т. е. отца), которому обязано своим существованием это требование и от которого исходят предо­стережения и угрозы наказания. Другой ребенок, находясь в та­ком же положении, вспомнил бы, может быть, о своей любви к матери.

432 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

Эта слабость и зависимость требований детского Я-идеала, о которых я здесь говорю,' вполне согласуется также с другим наблюдением, которое может быть сделано в любом случае при более близком ознакомлении с ним; ребенок имеет двойную мораль: одну, предназначенную для мира взрослых, и другую — для себя и своих сверстников. Мы знаем, например, что у ребен­ка в известном возрасте появляется чувство стыда, т. е. он из­бегает показываться голым и отправлять свои естественные нужды в присутствии чужих взрослых людей, а впоследствии ' также и в присутствии близких ему людей. Но мы знаем также, что эти самые дети без всякого стыда раздеваются в присут­ствии других детей и что не всегда удается провести в жизнь запрещение ходить вместе с другими детьми в уборную. К сво­ему удивлению, мы можем установить также, что дети брезгу­ют некоторыми вещами только в присутствии взрослых, т. е. как бы под их давлением, в то время как эта реакция не насту­пает у них, когда они находятся в одиночестве или в обществе детей. Я вспоминаю десятилетнего мальчика, который во время прогулки оживленно воскликнул, указывая на кучу коровьего помета: «Посмотри, какая странная вещь...» Мгновение спустя он заметил свою ошибку и густо покраснел. Затем он извинил­ся передо мною: он сразу не заметил, что это такое, в против­ном случае он никогда не сказал бы этого. Однако я знаю, что этот же самым мальчик охотно говорит со своими товарищами, не краснея, об экскрементальных процессах. Этот же мальчик однажды уверял меня, что, когда он находится наедине с самим собою, он может трогать руками свой собственный кал, не ис­пытывая при этом брезгливого чувства. Если при этом присут­ствует кто-нибудь из взрослых, то ему даже трудно говорить об этом.

Следовательно, стыд и отвращение, эти два важнейших реактивных образования, назначение которых заключается в том, чтобы не допустить к удовлетворению анальные эксгиби-ционистические стремления, нуждаются даже после своего воз­никновения во взрослом объекте для своего укрепления и актив­ности.

Эти замечания относительно зависимости детского сверх-Я и двойной морали ребенка в вопросах, связанных со стыдом

Психоанализ в детском возрасте и воспитание 433

и отвращением, приводят нас к важнеишему различию между детским анализом и анализом взрослого пациента. Детский анализ вообще не является приватным делом, касающимся ис­ключительно двух людей, аналитика и его пациента. Посколь­ку детское сверх-Я еще не стало безличным представителем ис­ходящих от внешнего мира требовании, поскольку оно еще орга­нически связано с внешним миром, постольку существующие в этом внешнем мире объекты играют важную роль во время са­мого анализа и особенно последней его части, когда речь идет об использовании влечений, освобожденных от вытеснений.

Вернемся еще раз к сравнению со взрослым невротиком. Мы сказали, что при анализе его нам приходится считаться с его влечениями, его Я и сверх-Я; если обстоятельства склады­ваются благоприятно, нам не нужно беспокоиться о судьбе по­буждений, выбывающих из бессознательной сферы. Они подпа­дают под влияние сверх-Я, которое несет ответственность за их дальнейшую судьбу.

Кому же мы предоставим решение этого вопроса при дет­ском анализе? Принимая во внимание все вышеприведенные выводы и сохраняя последовательность, мы могли бы сказать:

лицам, воспитывающим ребенка, с которым его сверх-Я связано еще очень тесно, т. е. в большинстве случаев родителям ребенка.

Не забывайте, с какими трудностями связано такое положе­ние вещей. Эти же самые родители или воспитатели предъяв­ляли к ребенку чрезмерные требования и привели его вслед­ствие этого к чрезмерному вытеснению и неврозу. В данном случае между образованием невроза и освобождением от него с помощью анализа нет такого большого промежутка времени, как у взрослого пациента, Я которого проходит в течение этого периода все стадии своего развития; таким образом, у взросло­го пациента то Я, которое приняло первое решение, и то Я, ко­торое предпринимает теперь проверку его, не являются уже больше идентичными. Родители, которые привели ребенка к заболеванию и которые должны способствовать теперь его вы­здоровлению, являются фактически теми же самыми людьми с теми же самыми взглядами. Лишь в самом благоприятном случае, будучи научены горьким опытом (болезнью ребенка), они готовы смягчить теперь свои требования. Таким образом,

434 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

было бы опасно предоставить им решение судьбы освобожден­ных с помощью анализа влечении. Слишком велико опасение, что ребенок вынужден будет еще раз пойти по пути вытесне­ния, который опять приведет его к неврозу. При таком положе­нии вещей было бы целесообразнее вовсе отказаться от дли­тельной и трудно it освободительной аналитической работы.

Каков же выход из создавшегося положения? Допустимо ли преждевременно объявить ребенка совершеннолетним потому лишь, Ч7'о он одержим неврозом и должен быть подвергнут ана­лизу, и предоставить ему самому решение важного вопроса, как ему поступить с освобожденными от вытеснения влечениями? Я не знаю, какими этическими инстанциями он руководство­вался бы, с помощью каких критериев или практических сооб­ражений он был бы в состоянии найти выход из этого трудного положения. Я полагаю, что если бы оставить его одного и ли­шить его какой бы то ни было помощи извне, он нашел бы лишь один-единственный кратчайший и удобный путь: путь непо­средственного удовлетворения. Однако из аналитической тео­рии и практики мы знаем, что именно в целях предохранения от невроза нельзя допустить, чтобы ребенок испытал действи­тельное удовлетворение на какой-либо ступени неизбежной перверсивпой сексуальности. В противном случае, фиксация на испытанном однажды удовольствии станет препятствием для дальнейшего нормального развития, и стремление к повторе­нию этого переживания станет опасным стимулом для регрес­сии от более поздних ступеней развития.

Я вижу один только выход из этого затруднительного поло­жения. Аналитик сам должен требовать, чтоб ему была предо­ставлена свобода действий для руководства ребенком в этом важнейшем вопросе; таким образом он сможет обеспечить до некоторой степени результаты анализа. Под его влиянием ре­бенок должен научиться, как вести себя по отношению к своим влечениям, в конечном итоге по его усмотрению будет решен вопрос о том, какую часть инфантильных сексуальных побуж­дений следует подавить или отбросить вследствие несовмес­тимости их с культурным миром, какие влечения могут быть до­пущены к непосредственному удовлетворению и какие должны подвергнуться сублимированию; в последнем случае воспитание

Психоанализ в детском возрасте и воспитание 435

должно принта на помощь ребенку всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Коротко говоря, аналитик должен суметь занять во время анализа с ребенком место его Я-идеала, он не должен начинать свою освободительную аналитическую работу до тех пор, пока не будет уверен в том, что он оконча­тельно овладел этой психической инстанцией ребенка. И здесь для аналитика очень важно играть роль сильной личности, о чем мы уже говорили в начале при введении в детский ана­лиз. Только в том случае, если ребенок чувствует, что автори­тет аналитика выше, чем авторитет его родителей, он согла­сится уступить наивысшее место в своей эмоциональной жиз­ни этому новому любовному объекту, занявшему место рядом с его родителями.

Если родители ребенка, как я уже упоминала раньше, науче­ны чему-нибудь болезнью ребенка и выражают готовность приспособиться к требованиям аналитика, то в данном случае оказывается возможным произвести действительное подразде­ление аналитической и воспитательной работы между анали­тическими сеансами и домашней обстановкой или скорее даже установить совместное действие обоих факторов. Воспитание ребенка не только не прекращается по окончании анализа, но полностью вновь переходит непосредственно из рук аналити­ка в руки родителей, обогативших теперь свой опыт и разум.

Но если родители, пользуясь своим влиянием, затрудняют работу аналитика, то ребенок, эмоциональная привязанность которого направлена и на аналитика, и на родителей, попадает в такое же положение, что и при несчастном браке, где он ста­новится объектом раздора. Тогда нам нечего будет удивляться, если в результате такого положения появятся все те отрица­тельные последствия при формировании характера ребенка, которые наблюдаются при неудачно сложившейся семейной жизни. Там ребенок пользуется конфликтом между отцом и ма­терью, здесь — между аналитиком и родителями, чтобы изба­виться — как в первом, так и во втором случае — от всяких требований. Это положение становится опасным, если ребенок, у которого возникает сопротивление, сумеет так восстановить своих родителей против аналитика, что они требуют прекращения анализа. Аналитик теряет ребенка в крайне неблагоприятный

436 Роздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

момент, когда у ребенка существует сопротивление и отрица­тельное перенесение, и можно не сомневаться в том, что все влечения, освобожденные до тех пор с помощью анализа, будут испо-чьзовяиы ребенком в самую худшую сторону. В настоящее время я не начинаю детского анализа, если характеристика или аналитическая образованность родителей не гарантируют меня хотя бы до пскотсрон степени от такого исхода.

Необходимо, чтобы анапитик полностью овладел детской психикон. Я иллюстрирую это положение с помощью одного лишь последнего примера. Речь идет здесь о шестилетней па-лнситкс, неоднократно упоминавшейся больной, страдавшей неврозом навязчивости.

С помощью анализа я добилась того, что она позволила сво­ему «черту» I сверить, после чего она начала рассказывать мне очень много анальных фантазий, сначала неохотно, но, заметив потом, что я пс выражаю неудовольствия, она начала рассказы­вать их смелее ч подробнее. Сеанс проходил в сообщении аналь­ных фантазий и стал складом для угнетавших ее раньше снов наяву. Во время этой беседы со мной она освобождалась также и от того давления, которое она постоянно испытывала на себе. Она сама называла время, проведенное у меня, «часом своего отдыха». «Анна Фрейд, — сказала она мне однажды, — прове­денный с тобою сеанс — это час моего отдыха. В это время мне не нужно сдерживать своего "черта"». «Знаешь, — добавила она тотчас же, ~ у меня есть еще одно время отдыха: когда я сплю». Во время анализа и во время сна она освобождалась, очевидно, от того, что у взрослого человека равнозначно постоянной за­трате энергии на поддержание вытеснения. Ее освобождение сказалось прежде всего в том, что в ней происходила какая-то перемена, она становилась внимательной и оживленной.

Несколько времени спустя она сделала еще один шаг в этом направлении. Она начала рассказывать свои фантазии и аналь­ные мысли, которые до сих пор тщательно скрывала; дома, ког­да к столу подавали какое-нибудь блюдо, она делала вполголо­са какое-нибудь сравнение или произносила, обращаясь к дру­гим детям, «грязную» шутку. Тогда ее воспитательница пришла ко мне, чтобы получить соответствующие указания. Я в то вре­мя не имела ei;ie опыта, приобретенного мною впоследствии

Психоанализ в детском возрасте и воспитание 437

при детском анализе, отнеслась к этому недостаточно серьезно и посоветовала ей просто не обращать внимания на такие пус­тяки. Однако результаты получились совершенно неожидан­ные. Вследствие отсутствия критики ребенок потерял всякое чувство меры и начал обнаруживать в домашней обстановке все, о чем до тех пор говорилось только у меня во время сеанса;

она совершенно погрузилась в свои анальные представления, сравнения и выражения. Другим членам семьи это вскоре по­казалось невыносимым; поведение ребенка, особенно за обе­денным столом, отбивало аппетит у всех, и как дети, так и взрос­лые молча и неодобрительно покидали один за другим комна­ту. Моя маленькая пациентка вела себя, как лицо, одержимое перверсией, или как взрослая душевнобольная и поставила себя вследствие этого вне человеческого общества. Ее родите­ли, не желая наказывать ее, не изолировали ее от других детей, но в результате другие члены семьи начали теперь избегать ее, у нее же самой исчезли в это время все задержки и в другом отношении. В течение нескольких дней она превратилась в ве­селого, шаловливого, избалованного, довольного собой ребенка.

Ее воспитательница пришла ко мне во второй раз пожало­ваться на ее поведение: состояние невыносимое, жизнь в доме нарушена. Что делать? Можно ли сказать ребенку, что расска­зывание таких вещей само по себе еще не так страшно, но что она ее просит не делать этого дома. Я восстала против этого. Я должна была сознаться, что я действительно допустила ошиб­ку, приписав сверх-Я ребенка самостоятельную сдерживаю­щую силу, которой сверх-Я вовсе не обладало. Как только ав­торитетные лица, существовавшие во внешнем мире, стали ме­нее требовательны, тотчас же снисходительным стал и Я-идеал, бывший до тех пор очень строгим и обладавший достаточной силой, чтобы вызвать целый ряд симптомов невроза навязчи­вости. Я понадеялась на эту невротическую строгость Я-идеа-ла, была неосторожна и не достигла при этом ничего для целей анализа. Я на некоторое время превратила заторможенного, не-вротичного ребенка в капризного, можно было бы, пожалуй, сказать, перверсивного ребенка, но, кроме того, я одновременно ухудшила ситуацию для своей работы, так как этот освобожден­ный ребенок имел теперь свой «час отдыха» в течение целого

438 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

дня, перест.чл считать совместную нашу работу важной, не да­вал больше соответствующего материала для анализа, потому что он рассеивал его в течение дня, вместо того чтобы собирать его для сеанса, и мгновенно потерял необходимое для анализа сознание болезни. Для детского анализа в егце большей мере, чем для аг.ачиза взрослых пациентов, сохраняет свою силу по­ложение, чаю аналитическая работа может быть проведена лишь в состоянии неудовлетворенности.

К счастью, положение оказалось лишь теоретически столь опасным, на практике его легко было исправить. Я попросила воспнтателиншу ничего не предпринимать и запастись еще немного терпением. Я обещала ей опять призвать ребенка к порядку, но не могла ей обещать, как скоро наступит улучше­ние. Во время слсдуюш.сго сеанса я действовала очень энергич­но. Я заявила ей, что она нарушила договор. Я думала, что она рассказывала мне эти грязные вещи для того, чтобы избавить­ся от них, но теперь я вижу, что это вовсе не так. Она охотно рассказывала все это в своем домашнем кругу, потому что это доставляло ей удовольствие. Я ничего не имею против этого, но только я не понимаю, зачем я ей нужна тогда. Мы можем пре­кратить сеансы, и она будет иметь возможность тогда получать удовольствие. Но если она остается при своем первоначальном намерении, то она должна говорить об этих вещах только со мной и больше ни с кем; чем больше она будет воздерживаться от этого дома, тем больше она будет вспоминать во время сеан­са, тем больше я буду узнавать о ней, тем скорее я смогу осво­бодить ее. Теперь она должна принять то или иное решение. После этого она очень побледнела, задумалась, посмотрела на меня и сказала с тем же серьезным согласием, как и при первом аналитическом уговоре: «Если ты говоришь, что это так, то я больше не буду говорить об этом». Таким образом была восста­новлена ее невротическая добросовестность. С этих пор ее до­машние не слыхали от нее больше ни одного слова о таких ве­щах. Она опять преобразилась: из избалованного, перверсивно-го ребенка она опять превратилась в заторможенного, вялого ребенка.

Такое же превращение повторялось у этой самой пациент­ки еще несколько раз во время ее лечения. Когда она впадала

Психоанализ в детском возрасте и воспитание 439

после освобождения с помощью анализа от своего очень тяже­лого невроза навязчивости в другую крайность, в «испорчен­ность» или в перверсию, то у меня не было другого выхода, кро­ме как вновь воссоздать невроз и восстановить в правах исчез­нувшего уже «черта»; разумеется, я делала это всякий раз в меньшем масштабе и с большей осторожностью и мягкостью, чем это делалось при прежнем воспитании, пока я наконец не добилась того, что ребенок мог придерживаться середины меж­ду этими двумя крайностями.

Я не остановилась бы так подробно на этом примере, если бы все вышеописанные соотношения при детском анализе не были так ясно выражены в нем: слабость детского Я-идеала, зависимость его требований, а следовательно, и невроза от внеш­него мира, его неспособность сдержать без посторонней помо­щи освобожденные побуждения и вытекающая из этого необхо­димость для аналитика обладать авторитетом в воспита­тельном отношений. Следовательно, аналитик объединяет в своем лице две трудные и собственно противоречащие друг другу задачи: он должен анализировать и воспитывать, т. е. он должен в одно и тоже время позволять и запрет,атъ, разрывать и вновь связывать. Если это ему не удается, то анализ становит­ся для ребенка индульгенцией, позволяющей ему делать все, что считается в обществе недозволенным. Если же разрешение этих задач удается аналитику, то он корректирует неудачное воспитание и анормальное развитие и дает возможность ребен­ку или тем, кто решает судьбу ребенка, исправить сделанные ошибки.

Вы знаете, что в конце анализа со взрослыми людьми мы не вынуждаем пациента стать здоровым. Он сам решает, что ему сделать с новой предоставленной ему возможностью. От него зависит, захочет ли он еще раз проделать путь, приведший его к неврозу, позволит ли ему развитие его Я пойти противополож­ным путем широкого удовлетворения своих влечений, или же ему удастся найти средний путь между этими двумя, осуществить

' Эта авторитетность дает аналитику, работающему с детьми, возможность применять «активную терапию» по Ференци, подавлять отдельные симпто­мы, что влечет за собой запруду либидо и доставляет, таким образом, обиль­ный материал для анализа.

440 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

истинный анализ живущих в нем сил. Точно так же мы не мо-' жсм. заставить родителей нашей маленькой пациентки обра­щаться более благоразумно с выздоровевшим ребенком. Дет-" ский анализ не защищает ребенка от вреда, который может быть ему причинен в будущем. Он оперирует главным образом с прошлым: конечно, он соз.лпет, таким образом, лучшую, рас­чищенную почву для будущего развития.

Я полагаю, что из вышеизложенных соотношений для вас явствует важное указание относительно показаний к детскому .. анализу. Показание это диктуется не только определенным за­болеванием ребенка. Детский анализ распространяется прежде всего па среду психоаналитиков, он должен ограничиться пока детьми аналитиков, анализируемых и родителей, которые от-. носятся к анализу с определенным доверием и уважением. Толь-ко в такой среде можно будет без резкой грани перевести анали­тическое воспитание, имеющее место во время лечения, в домаш­нее воспитание. Там, где анализ ребенка не может органически срастись с его другой жизнью, а входит в его другие отношения как инородное тело и нарушает их, там анализ породит у ребен­ка еще больший конфликт по сравнению с теми, от которых освободит его лечение.

Я боюсь, что это утверждение разочаровало тех из вас, ко­торые были уже готовы отнестись к детскому анализу с неко­торым доверием.

Показав вам столько трудностей детского анализа, я не хо­тела бы закончить эти лекции, не сказав в нескольких словах о больших возможностях, которые имеет, несмотря на все труд­ности, детский анализ, и даже о некоторых его преимуществах перед анализом взрослых пациентов. Я вижу прежде всего три такие возможности.

У ребенка мы можем добиться совсем иных изменений ха­рактера, чем у взрослого. Ребенок, который под влиянием сво­его невроза пошел по пути анормального развития характера, должен проделать лишь короткий обратный путь, чтобы снова попасть на нормальную и соответствующую его истинной сущ­ности дорогу. Он не построил еще на этом пути, подобно взрос­лому, всей своей будущей жизни, не избрал себе профессии под влиянием этого анормального развития, не построил дружбы

Психоанализ в детском возрасте и воспитание 441

на этом базисе, не вступил на этой почве в любовные отноше­ния, которые, перейдя потом в отождествление, в свою очередь оказали бы влияние на развитие его Я.

При «анализе характера» у взрослого мы должны, собствен­но, распотрошить всю его жизнь, сделать невозможное, а имен­но: аннулировать поступки, не только осознать их влияние, но и упразднить его, если мы хотим иметь действительный успех. Следовательно, в этом вопросе анализ ребенка имеет много преимуществ перед анализом взрослых.

Вторая возможность касается воздействия на сверх-Я. Смяг­чение его строгости является, как вы знаете, одним из требова­ний, предъявляемых к анализу невроза. Здесь, однако, анализ взрослых пациентов встречает наибольшие затруднения; он должен вести борьбу с самыми старыми и самыми важными любовными объектами индивида, с родителями, которых он интроецировал путем отождествил; память о них хранится в большинстве случаев с благоговением, и поэтому тем труднее бороться с ними. При детском анализе, как вы уже видели, мы имеем дело с живыми, реально существующими во внешнем мире лицами, которые не преображены воспоминаниями о них. Если к работе, ведущейся изнутри, присоединить еще работу извне, если мы попытаемся видоизменить с помощью аналити­ческого влияния не только существующее уже отождествление, но если наряду с этим мы постараемся видоизменить с помо­щью обычного человеческого воздействия также и реальные объекты, то эффект получится полный и поразительный.

То же самое относится и к третьему пункту. При работе со взрослыми мы должны ограничиться тем, что помогаем им приспособиться к окружающей среде. Мы не имеем ни наме­рения, ни возможности преобразовать эту среду соответствен­но его потребностям, при детском же анализе мы легко можем сделать это. Потребности ребенка проще, их легче понять и удовлетворить; наши возможности в соединении с возможно­стями родителей бывают при благоприятных условиях впол­не достаточны, чтобы на каждой ступени лечения ребенка и улучшения его состояния доставлять ему все или многое из того, что ему необходимо. Таким образом, мы облегчаем ре­бенку приспособление, пытаясь приспособить окружающую

442 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

среду к нему. И в данном случае мы проделываем двойную работу: изнутри и извне.

Я полагаю, что благодаг)я наличию трех этих моментов мы добиваемся в детском анализе — несмотря на вышеперечислен­ные трудности — такого изменения характера, такого улучше­ния и выздоровления, о котором мы и не мечтаем при анализе взрослых.

Я подготовлена к тому, что присутствующие здесь практи­ческие аналитики после всего вышеизложенного скажут: то, что я проделываю с детьми, настолько отступает от общепри­нятых пралил психоанализа, что оно не имеет уже ничего об­щего с ним. Это — --'дикий» метод, который заимствует все у анализа, но не следует строгим аналитическим предписаниям. Но представьте себе такое положение: вообразите, что во вре­мя приема к вам приходит взрослый невротик и просит вас взять его па излечение; после более подробного ознакомления оказывается, что его влечения, его интеллект так же мало раз­виты, зависят в такой же степени от окружающей среды, как и у моих маленьких пациентов. Тогда вы, вероятно, сказали бы:

«Фрейдовский анализ является прекрасным методом, но он не создан для таких людей». И вы применили бы к нему смешан­ное лечение, вы вели бы чистый анализ постольку, поскольку это соответствовало бы его сущности, а в остальном вы восполь­зовались бы детским анализом, потому что лучшего он и не за­служивает в соответствии с его инфантильным характером.

Я думаю, что аналитический метод — предназначенный для определенного своеобразного объекта, для взрослого невроти­ка — нисколько не пострадает, если мы попытаемся применить его в модифицированном виде к другим объектам. Если кто-нибудь захочет найти иное применение психоанализа, не сле­дует ставить ему это в упрек. Следует только всегда знать, что делаешь.

Обеспечение необходимых условий в раннем возрасте 443

необходимых условий в раннем возрасте и воспитание¹

I в

Джон Орр (1944) в своем вдохновляющем докладе о всемир­ном продовольственном плане обрисовал картину послевоен­ного мира, где люди разных национальностей больше не воюют друг с другом, а используют свою силу для борьбы с врагами, угрожающими физическому и умственному здоровью челове­чества. Он выделяет три угрозы здоровью человека: неполно­ценное питание, жилищные проблемы и факторы, которые при­водят к ухудшению психологической адаптации индивида. Он настаивает на том, что нормальное физиологическое v психо­логическое состояние может быть достигнуто только в случае обеспечения продуктами первой необходимости, и призывает к объединению усилий физиологов и психологов для точной оценки основных нужд человечества.

Подобное требование неоднократно выдвигалось людьми, имеющими дело с воспитанием маленьких детей. Незрелый организм маленького ребенка гораздо тяжелее переносит лише­ния, чем сформировавшийся организм взрослого человека. Не­достаток пищи в младенческом возрасте вызывает не только за­болевания на данном этапе, но и влечет дальнейшее неправиль­ное развитие организма. Психоаналитические исследования последних пятидесяти лет показали, что существует тесная связь между физическими и психическими процессами, если рассмат­ривать таковые в данном контексте. Независимо от того, в каком возрасте ребенок подвергся серьезной дспривации, в дальней­шем это скажется на его умственном развитии. Любой процесс, происходящий в развивающемся сознании, является решающим для психического здоровья взрослого человека, точно так же, как и все происходящее с телом ребенка, отражается на его дальней­шем физическом развитии. Как ранее было отмечено Гловером (1946), глубинное культурное развитие человеческого сознания может начинаться в первую очередь с этапа передачи духовного наследия, то есть в процессе раннего воспитания.

' Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. М., 1999. С.245-258.

444 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

Таким образом, удовлетворение первичных потребностей взрослых люден будет эффективным только в случае, если в ран­нем детстве была подготовлена почва для умственного и физи­ческого здо;:)0!Н>я.

Физические потребности ребенка

Пвща. Из всех необходимых условий для правильного разви­тия в первую очередь необходимо сказать о потребности в тща­тельно сбалансированном питанин ребенка. Во многих цивили­зованных странах общественные организации контролируют питание детей: в детских благотворительных клиниках дают матерям советы, своевременно снабжают жизненно необходи­мыми продуктами, которые сложно достать либо из-за их де­фицитности, либо из-за бедности родителей. Рацион ребенка составляется с учетом результатов психологических исследо­ваний и исследований в области диетологии, и это коренным образом меняет рацион ребенка по сравнению с предыдущим поколением. Что прежде считалось роскошью или деликатеса­ми (фруктовые соки, сладости, рыбий жир и так далее), теперь признаете жизненно необходимым, и нынешние дети обеспечи­ваются этими продуктами. Существует определенная тенден­ция распространить эту политику и на более поздние стадии детства, что подтверждается введением школьных завтраков и обедов. Также имеет место возрастающая тенденция перело­жить обязанности по обеспечению питания детей с родителей на общественные институты.

Пространство. Взрослые считают потребность в пище бо­лее важной для детей, чем другую, равнозначную ей, физиче­скую потребность, нашедшую выражение у Джона Орра в тре­бовании «полноценного крова». Многие дети отстают в разви­тии из-за недостатка свежего воздуха, отсутствия необходимых гигиенических средств, из-за того, что у ребенка нет отдельной кроватки.

Еще одна физическая потребность маленьких детей все еще недостаточно освещена, хотя и занимает высокое положение сре­ди основных требований для воспитания здорового поколения. Маленькие дети нуждаются в активной помощи со стороны

Обеспечение необходимых условий в раннем возрасте 445

взрослых в развитии их мышечного контроля и физических на­выков. Не то чтобы их надо чему-то учить в этом отношении. Умение ползать, ходить, бегать, прыгать и лазать развивается естественным путем. Но для того, чтобы повысить уровень, которого способен достигнуть каждый ребенок индивидуаль­но, эти умения должны совершенствоваться, и взрослые долж­ны способствовать этому совершенствованию. Детям необхо­димо обеспечить полноценное пространство и достаточно без­опасные условия для достижения полного контроля над своим телом. При стесненных условиях, в которых многие дети про­водят свои первые два-три года, они неизбежно сталкиваются с некоторыми ограничениями физической свободы. Р1х движе­ния сдерживаются, чтобы они не нанесли вреда себе или иму­ществу взрослых. Последствия подобных ограничений в ран­нем детстве не проявляются так явно или быстро, как послед­ствия неполноценного питания. Но есть много детей, которые всю жизнь остаются намного ниже своего потенциально зало­женного уровня в достижении физического контроля над те­лом. Они остаются неуклюжими и неразвитыми в своих дви­жениях, хотя могли бы стать свободными, ловкими и грациоз­ными, если бы им предоставляли достаточно пространства и возможность пользоваться игрушками, предназначенными для развития моторики в раннем детстве.

Также мало внимания уделяется и развитию различных навыков в раннем возрасте. Навыки хватать, держать, тянуть, толкать, трогать и другие совершенствуются последователь­но, если ребенок развивается нормально. Но большая разни­ца заключается в том, приняты или отвергнуты средства для совершенствования этих навыков. Существует великое мно­жество обучающих игрушек, которые прекрасно служат этой цели. Требование, что каждый ребенок должен иметь доступ к таким вещам, как одно из прав любого ребенка, сейчас рас­сматривается общественными органами (например, Ассоци­ацией детских садов Великобритании). Те же навыки, овладе­ние которыми ожидается от ребенка и от взрослого в более позднем возрасте, довольно часто с самого начала не разви­ваются из-за того, что для этого не созданы необходимые ус­ловия.

446 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

Кроме этого, в связи с двумя вышеупомянутыми требования­ми существует определенная тенденция переложить обязанно­сти по обеспечению детей всеми необходимыми условиями с родителей на общественные институты, то есть дополнить то, что могут предложить родители своим детям в этом отноше­нии, за счет общественных органов управления. Обеспечение детей, которые посещают детские сады, всем необходимым (в соответствии с новым законом об образовании) является наиважнейшим шагом в этом направлении.

Интеллектуальные потребности ребенка

Тот факт, что обязательное посещение начальной школы суще­ствует по всех цивилизованных странах (в Англии с 1876 года), не означает, что все потребности ребенка в области его умствен­ного развития полностью удовлетворены. Слишком многие школы все сш,с считают своей основной задачей учить ребенка, то есть постепенно внушать ему знания, надеясь на то, что па­мять ребенка эгн знания сохранит. Но, хотя учение необходи­мо, оно не является главным требованием в раннем возрасте. Умственные способности ребенка развиваются естественным путем, по мере его роста. Их развитие состоит из последова­тельных процессов, которые не могут быть вызваны путем уче­ния, хотя с его помощью можно способствовать или препят­ствовать их развитию, так же как физическое развитие можно ускорить или замедлить с помощью полноценного или непол­ноценного питания.

С самого рождения маленький ребенок познает окружаю­щий мир, начиная с частей собственного тела, лица и рук мате­ри, приспособлений для кормления и ближайшего окружения, настолько, насколько это необходимо для его благополучия. С этих пор процесс его познания мира движется по спирали, с каждым витком охватывая все большее пространство. Ребе­нок при достаточной стимуляции развивает свои ощущения; он учится различать размеры, формы, цвета и так далее. От мимо­летных сенсорных впечатлений, которые в самом начале состав­ляют всю умственную жизнь, он переходит к мыслительным процессам, развивая мышление от конкретного к абстрактному,

Обеспечение необходимых условий в раннем возрасте 447

приобретая способность обобщать, делать выводы. Он совер­шенствует функции памяти и функции речи. Подавляющее большинство научно-исследовательских работ, проведенных. профессорами-психологами по этому вопросу, постепенно при­водят нас к более широкому осознанию того, что создание не­обходимых условий для процессов умственного развития более важно, чем сам процесс обучения. Для предоставления полно­го простора и доставляющей удовольствие деятельности на различных этапах умственного развития уже сейчас существу­ет множество развивающих игрушек, а также создаются новые. Разработаны методы, которые связывают эти функции умствен­ного развития с инстинктивными процессами, что вносит свою лепту в процесс обучения детей, изменяя коренным образом всю школьную жизнь (см. Длс. К. Хилл, Введение в естествен­ные пауки, географию, историю, 1937). Нет сомнении, что в ныне существующих условиях многие дети всю свою жизнь остаются ниже того уровня умственных спосооностей, которо­го они могли бы достичь, если бы все их врожденные умения развивались должным образом. Детские сады в этом отноше­нии способны удовлетворить потребности детей; то же можно сказать и о современных начальных школах и о многих забот­ливых родителях. Они создают окружение, наиболее благопри­ятное для процессов умственного развития, и предлагают обу­чение лишь тогда, когда ребенок сам, направляемый своими собственными желаниями, начинает искать знания. Но подав­ляющее большинство матерей, воспитателей и школьных учи­телей все еще терпят неудачу, пытаясь уловить реальные по­требности, и под видом обучения лишают пищи интеллекту­альные процессы ребенка.

Инстинктивные и эмоциональные потребности ребенка

Вопрос, касающийся инстинктивных и эмоциональных по­требностей ребенка, не так четко определен и более сложен. Растет осознание того, что эти потребности напрямую связаны с адаптированностью или неадаптированностью отдельного ребенка к обществу. Тем не менее, общественные власти могут

448 РозделУЦ. Психоанализ, воспитание, образование

прсдлож] i-ri> род11ТСЛЯМ не уж так много, чтобы помочь им в слож­ном вопросе, касающемся этой стороны потребностей ребенка. Хотя общество должно нести ответственность за неправильное развитие ребенка, так как сегодня мы встречаем испытываю­щих эмоциональный голод, эмоционально несдержанных не­вротиков, имеющих проблемы в общении, в общественном мне­нии не существует подходящей концепции для решения этих вопросов пли для создания каких-либо методов, с помощью которых можно решить данную проблему.

Традиционный взгляд на эмоциональную жизнь ребенка. До конца прошлого века представление об эмоциональной жиз­ни ребенка было достаточно примитивным. Оно состояло лишь из набора идей о том, как или что дети должны чувствовать. Положительные эмоции, такие, как любовь, почтение, послу­шание и благодарность по отношению к родителям, казались весьма серьезными. Считалось, что братья и сестры связаны узами нежности и любви. Предполагали, что ребенок должен питать отвращение к подлости, мерзости, жестокости, и многое делалось для того, чтобы оградить его от всякой информации и переживаний по поводу смерти, несчастных случаев и крими­нальных происшествий. Детство считается периодом невинно­сти, свободным ото всех грязных наклонностей взрослой жиз­ни и, кроме всего прочего, от сексуальных потребностей с их страстями, желаниями и трудностями. Считалось, что печаль в детском возрасте кратковремснна, эмоции — мимолетны, а бы­стрые переходы от слез к смеху, от печали к радости, которые характерны в детстве, служили привычным основанием для предположении, что ранние детские переживания всегда окра­шены в светлые тона. Такое отношение нашло отражение в ши­роко распространенном стереотипе «счастливое детство».

Подобные взгляды па эмоциональную жизнь ребенка мало помогают в понимании и трактовке непосредственных нужд детей. Они противоречат известным во все времена фактам, что в детстве несчастье, разочарование, чувства одиночества и ви­ны — явления каждодневные, и что, по крайней мере, по часто­те они соответствуют счастливым переживаниям. Всегда было очевидно, что дети ненавидят так же пылко, как и любят; что они способны практически на все поступки, которые во взрослой

Обеспечение необходимых условий в раннем возрасте 449

жизни считаются антиобщественными, и что потеря любимого родителя, няньки или товарища по играм может оказать влия­ние, которое скажется в более взрослом возрасте, хотя горечь на момент утраты может быть кратковременной. Будучи при­вязанными к своей вере в детскую невинность, взрослые ведут постоянно активизирующуюся войну против очевидной деятельности ребенка, которая доказывает, что подобная вера является не чем иным, как воплощением мечтаний большинст­ва взрослых людей. Обычно отрицается, что у детей есть сексу­альные потребности: их наказывают за мастурбацию, сексуаль­ное любопытство, «грубые» игры, употребление непристойных слов и за все, что доказывает существование этих потребностей. И чаще всего оказывается невозможным эти потребности по­давить.

Это общепринятое представление об инстинктивной и эмо­циональной жизни ребенка настолько укоренилось, что от пего сложно избавиться. Когда какой-нибудь защитник детства про­сил родителей и учителей вспомнить, что «они сами были ког­да-то детьми», это не приносило никакой пользы Память взрос­лого человека не может вернуться к началу его жизни, к тем желаниям и потребностям. В силу своей природы желания, воз­никающие в раннем возрасте, ускользают из сознания взросло­го, и могут быть вызваны из подсознания только при помощи особых усилий.

Психоаналитический взгляд. Психоаналитические иссле­дования — а детский психоанализ основан именно на них — служат для того, чтобы пересмотреть, тщательно исследовать и расширить наши знания о потребностях детского возраста. Как было показано, эмоциональные отношения детей являют­ся результатом сексуальной жизни в раннем детстве, которая неразрывно связана с ранними стадиями развития инстинктов агрессии. Оказалось, что детская невинность — не что иное, как миф. Были приведены доказательства, сначала из прошлого взрослых людей, а позже прямым доказательством, выведен­ные из наблюдения за детьми, подтверждающие, что человече­ские сексуальные инстинкты с их желаниями заявляют о себе с самого начала жизни. Они меняют свою форму и проявляют­ся по-разному на разных этапах развития; они сосредоточива-

15 А.Фрейд

450 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

ются вокруг других частей тела, до тех пор пока половые органы естественным образом не начинают играть ведущую роль, и они побуждают ребенка осуществлять различные виды деятельно­сти, направленные на их удовлетворение. Удовольствие, которое ребенок получает от всех этих процессов, обладает особенным качеством. PI это качество имеет много общего с тем удоволь­ствием, которое извлекается из сексуальной жизни взрослого человека. Импульсы, воздействующие на ребенка в различные периоды детства, вновь проявляются во взрослой жизни, как предваряющий или сопровождающий нормальные половые отношения ритуал. А иногда случается, что та или иная сексу­альная наклонность из детского возраста, оставшись неизме­ненной, проявляется в сексуальной жизни взрослого человека в качестве так называемого извращения. Таким образом, стано­вится ясно, что этапы развития сексуального инстинкта в дет­стве необходим i,i для подготовки к нормальной взрослой поло­вой жизни, а этапы развития инстинкта агрессии — для полно­ценной жизнедеятельности в дальнейшей жизни.

Существуют д?^а основных направления того, как сексуаль­ные потребности и потребности агрессии проявляют себя и на­чинают играть роль в воспитании и образовании.

Самоудовлетворение. Маленькие дети открывают возмож­ности получения удовольствия, которые заложены в их орга­низме, и начинают использовать различные части своего тела различными способами для удовлетворения своей потребно­сти в наслаждении. Отсюда возникают детские «привычки», прежде вселявшие ужас в родителей и докторов, против кото­рых они всегда боролись и проигрывали битву: привычка со­сать палец, раскачиваться из стороны в сторону, кивать голо­вой, мастурбировать (и производные мастурбации, такие, как привычка грызть ногти, ковыряться в носу, ритмично подерги­вать мочку уха и так далее). Такие действия своей живучестью обязаны тем инстинктивным силам, от которых они происхо­дят. Они не являются, как считалось ранее, тревожными зна­ками порочности или дегенерации ребенка. Они представляют собой первую, примитивную попытку ребенка удовлетворить потребность в инстинктивном наслаждении. Сами по себе эти явления нормальны, можно избежать многих излишних

Обеспечение необходимых условий в раннем возрасте 45 1

конфликтов, несчастий и ощущений вины, если не слишком мешать этим инстинктивным потребностям ребенка.

Объект любви. Всегда значительная и наиболее важная часть инстинктивных потребностей ребенка направлена во вне­шний мир и требует отдачи от родителей или тех. кто, заменяя их, обеспечил все физические потребности ребенка, утолил его первый голод и создавал условия для безбедного существова­ния. По мере того как младенец развивается, он обогащает и разнообразит свою эмоциональную жизнь на основе этих пер­вых элементарных связей. Он продолжает любить своих роди­телей, даже после того как его сиюминутные физические по­требности удовлетворены. Он требует исключительной привя­занности от матери или отца, чувствует ревность и ненависть к другому родителю, который тем самым становится его сопер­ником, чувствует отчаяние, когда отвергают, влечение — когда разлучен с родителями, одиночество — когда лишен близости, и радость наполняет его, когда к нему относятся благосклонно, ценят его пли восхищаются им. Во всех этих отношениях ма­ленький ребенок ненамного отличается от взрослого человека, который устремил все свои чувства на одного любимого чело­века и чье счастье или несчастье зависит от исхода этой так много для него значащей любовной связи.

Маленькие дети от природы переполнены чувствами, непо­стоянны и неразвиты в выражении своих эмоций. Таким образом, их первая любовь часто выглядит как карикатура или пародия на соответствующие отношения взрослых. Но мы не должны воспринимать потребности детей так просто, основываясь на подобных внешних проявлениях. Детская любовь не должна быть предметом насмешек, восприниматься как забавная причу­да или второстепенное дополнение к детской жизни. В действи­тельности она — самая необходимая и основная предпосылка для нормального развития. Удачные отношения с родителями или теми, кто их замещает, служат следующим важным целям:

° они сдерживают эгоистическую и нарцисснческую направ­ленность ребенка, которые в других условиях непомерно разрастаются;

« они заменяют первый опыт любви и, таким образом, созда­ют модель всех последующих любовных переживаний;

452 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

° они формируют прочную связь между ребенком и внешним миром, делая ребенка зависимым от взрослых и восприим­чивым к их желаниям и воспитательным усилиям.

Дети не рождаются социальными существами, и они не мо­гут стать таковыми, просто живя в социальных группах. Един-. ственным путем приспособления к обществу являются близкие личные отношения, а именно связь с любимыми родителями, которая вырабатывает уважительное отношение к их требова­ниям. Дети пс беспокоятся о соблюдении общественных пра­вил, которые для них ничего не значат, они озабочены лишь требованиями своих родителей, единственных важных и зна­чащих для них представителей общества.

Отсутствие объекта любви. Утверждения подобного рода могут быть проверены при помощи наблюдения за маленьки­ми детьми, которые в силу неблагоприятных обстоятельств лишены осуществления своих эмоциональных желаний. Не важно, умерли родители ребенка, или они игнорируют его, или просто находятся вдалеке от ребенка в силу причин безопасно­сти или материальных проблем. В жизни взрослых это счита­ется отсутствием объекта любви, на который можно направить свои эмоции и получить отдачу. Полное лишение такого рода порождает неполноценное развитие ребенка, которое не менее важно, чем авитаминоз, возникший вследствие недостатка жиз­ненно важных витаминов в рационе ребенка. Дети, чьи привя­занности не находят объекта, не только несчастны: их развитие может также проходить неправильно в одном или нескольких важных направлениях. Одни просто обращают свои эмоцио­нальные потребности внутрь и тратят большую часть своих чувств на себя и свое тело. Это усиливает описанные выше склонности к самоудовлетворению до такой степени, что эти склонности становятся настоящей опасностью для нормального развития. Нелюбимые и отверженные дети или дети, которые живут в больших группах в государственных учреждениях, могут обнаруживать привычку сосать большой палец в более зрелом возрасте, отчаянно раскачиваться из стороны в сторо­ну и мастурбировать чаще, чем дети, воспитанные в обычных семьях. Другие нелюбимые дети могут быть неутомимы в своих поисках возможного объекта, где их потребности могут найти

453

Обеспечение необходимых условий в раннем возрасте

454 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

которое он желает получить. Это означало бы совращать ребен­ка, так же как предоставлять неограниченные возможности его агрессии. Некоторые родители бывают шокированы крайней непристойностью желаний ребенка. Они принимают строгие меры, осуждают поведение ребенка, запрещают и наказывают, чтобы не допустить крайностей. Нельзя сказать, чтобы все эти методы были полезны для ребенка. Наказанный ни за что, ре­бенок не может сделать ничего, кроме как скрыть свои чувства, измсннтьнх проявление или попробовать стереть все беспорядоч­ные эмоции из своего сознания. Это приводит к зарождению чувства страха и вины, являющегося причиной первого разрыва с родителями и первого серьезного раскола внутри личности ребенка. Некоторые родители более терпимы и не используют такие крутые методы. Но даже самые любящие матери долж­ны понимать, что все, что они делают для своих детей, не будет соответствовать детским ожиданиям, пока ребенок не получит то, о чем мечтает в своих фантазиях: полное осуществление подсознательных желаний. Ничто из того, что мы можем сде­лать для воспитания маленьких детей, не изменит тот факт, что ребенок переживает свои эмоциональные потребности в усло­виях своих первобытных инстинктов, тогда как их удовлетво­рение может быть дано только в той мере, которая соизмерима со сдержанностью, определяющей подсознательные проявле­ния в цивилизованном обществе.

Преобразование инстинкта. Многие родители не обраща­ют на все это никакого внимания. А ведь проблема заключает­ся в том, что, имея возможности, взрослые ничего не знают о тех силах, с которыми они имеют дело. Перспективы образования были бы действительно безрадостны, если бы потребности ре­бенка этого рода было так же трудно изменить, как, скажем, физические потребности. В действительности они имеют со­вершенно разную природу. Инстинкты и эмоции легко подда­ются влиянию. Они могут отказываться от своих первоначаль­ных целей и перенаправлять себя на. новые цели и объекты. Они могут перемещать свою энергию с одного устремления на другое и могут даже устремиться в прямо противоположном направлении. Ребенок может некоторое время противостоять этому процессу преобразования инстинкта и следовать пер-

Обеспечение необходимых условий в раннем возрасте 455

воначальным желаниям. Но при правильном обращении он примет замену того удовольствия, которое осталось неудовлет­воренным. Он станет довольствоваться радостью разрешенных удовольствий вместо тех, которые были запрещены. Сексуаль­ное любопытство обернется желанием учиться, энергия от удо­вольствия при использовании в речи грязной брани будет на­правлена на рисование картин. Агрессия может обернуться желанием помочь, а прежняя жестокость — зарождением жало­сти и покровительства. Разрушающая энергия может быть на­правлена в русло созидания. Объект любви может утерять свой особый характер и в форме привязанности оказаться замещен­ным другим членом семьи и так далее. Очень удачно для целей обучения то, что никакие другие инстинкты не изменяются с та­кой готовностью, как сексуальные.

Когда родители выявляют эти возможности и узнают до­статочно об условиях, в которых может произойти преобразо­вание инстинкта, они уже не стоят перед выбором, уступить первобытным желаниям ребенка или подавить их. Очи пони­мают, что их задачей является помочь ребенку преобразовать свои желания так, чтобы они могли получать разнообразные удовольствия. Эта так называемая сублимация подсознатель­ного наслаждения будет еще успешнее, если родители открыто предложат ребенку столько эмоционального удовлетворения, сколько они могут дать. Нельзя допустить, чтобы ребенок осоз­нал, что пожертвовал единственной «валютой», которую был способен оценить в раннем возрасте, а именно знаками роди­тельского внимания. Если это случится, то он с еще большей силой захочет прямого удовлетворения своих инстинктивных

потребностей.

Заключение

Обеспечение необходимых условий для раннего воспитания, если рассматривать его под предложенным углом зрения, долж­но основываться на трех основных необходимых требованиях:

1. Основательные знания о природе потребностей ребенка и о ме­тодах обращения с ними; они должны быть представлены психологами и физиологами."

456 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

2. Обеспечение материальных возможностей для создания до-'' стопных условий; в этом отношении средства родителей, могут дополнять общественные средства.

3. Наличие взрослых (конечно, предпочтительно внутри се­мьи), которые принимают эмоциональное участие в жизни ребенка н хотят быть объектом любви на протяжении слож­ного процесса морального воспитания. Этот пункт являет­ся основной проблемой воспитания детей, оставшихся без родителе:"!, так как обычно значение этого фактора недооце-ннпагтся.

Психоанализ и воспитание 457

Психоанализ и воспитание¹

•В последней статье Бервфельда (1934) обсуждались некоторые аспекты психологии маленьких детей. Там не указывалось, как эти знания могут быть использованы. Возможно, он полагался на то, что на протяжении десятилетий учителя всегда следовали каждому новому направлению психологической мысли в надеж­де найти решение проблем, возникающих в процессе их работы.

Мы все прекрасно понимаем, в каком трудном положении находятся учителя. Часто приходится слышать, что перед учи­телями поставлена одна из наиболее важных общественных задач. Под их контролем находится наиболее ценный матери­ал, которым располагает общество, и они решают судьбу под­растающего поколения. Но в реальности от этих высоких идеа­лов в образовании или в самом учителе остается очень мало. Труд учителя оплачивается не так высоко, как деятельность промышленников и банкиров, которые распоряжаются матери­альными ресурсами страны. Как члены общества, учителя вы­нуждены постоянно бороться за авторитет среди коллег и при­знание со стороны родителей учеников и официальных лиц. Хотя многие люди верят, что чем меньше ребенок, тем более важно его воспитание, в действительности роль учителя воз­растает с ростом его подопечных. Сравните, например, статус учителя средней школы или профессора колледжа со статусом воспитателя детского сада. Они несопоставимы.

Однако для сложившейся ситуации всегда находится оправ­дание. Недооценка деятельности учителей в целом вытекает из

Эта статья впервые была представлена на Конгрессе специалистов по до­школьному воспитанию в 1932 году. Психоаналитический подход на Конг­рессе представляли также Зигфрид Верифельд к Гертруда Бен-Эшенбург. Для воспитателей, «большинство из которых прежде не были знакомы с пред­метом, были прочитаны три лекции. Цель этих лекций — представить в мак­симально упрощенной форме фундаментальные принципы психоаналити­ческой теории в отношении развития ребенка. Особое внимание обращалось на возможности применения данной теории в сфере обучения. Соответствен­но аналитики не должны удивляться тому, что в статье они не найдут для себя ничего нового о психоанализе» (Л.Фрейд, 1935, с. 1).

Текст дан по изданию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. I. M.,1999. С.333-342.

458 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

того, что они являются не независимыми производителями, а посредниками, агентами, своеобразным буфером между дву­мя поколениями. Учителя получают сырой материал, и ожида­ется, что они превратят его в специфический продукт. Един­ственное, в чем учителя свободны — это в выборе педагогичес­ких методов. Именно потому что им предоставлено так мало свободы в остальном, они цепляются за этот островок незави­симости и создают из него видимость огромной власти,

Давайте рассмотрим другой аспект проблемы. Я полагаю, ,мы можем допустить, что сырой материал, с которым учителя имеют дело, достаточно однороден. Конечный продукт получа­ется очень разнообразным в зависимости от исторического пе­риода и типа общества, в котором работает учитель. Для того чтобы понять, насколько различными были требования обще­ства в разные века, достаточно лишь беглого взгляда на историю образования: воинственные спартанцы, афиняне, поклоняю­щиеся искусствам, смиренные аскеты, воспитываемые Церко­вью в средние века, доблестные рыцари или верные вассалы, добропорядочные граждане, бесстрашные революционеры и мир­ные труженики.

В этих требованиях нет ничего необычного. В каждом слу­чае они выражают запросы общества взрослых своего времени. Существенно, однако, то, что во все времена учителя решают эту задачу с одинаковым рвением. Давайте представим, что рабочие на заводе должны выпускать из одного и того же мате­риала пушечные ядра во время войны и перины в мирное вре­мя. Я не думаю, что рабочие, как и учителя при равных услови­ях, были бы рады этому.

Энтузиазм учителей, пытающихся справиться с такими ши­роко варьирующими требованиями общества, приводит к не­удаче в другом. За неудачи в воспитательной работе всегда винили учителей. Общество уверено, что поставленная цель достижима. Следовательно, виноват конкретный учитель, а не воспитание в целом.

Я считаю, что причина, по которой учителя во все века об­ращались к психологической науке, на самом деле состоит в том, чтобы снять с себя обвинения за приписываемую неудачу. Они думают, что психология даст им знания о природе сырья,

Психоонализ и воспитание 459

с которым они имеют дело. Истина же состоит в том, что учи­теля не улучшат свои позиции по отношению к заказчику, то есть обществу, до тех пор, пока психологам не удастся достичь реальных успехов в понимании ребенка, сырого материала об­разования. Только тогда они смогут установить различия меж­ду целями, которые ставит общество, и способностями ребен­ка достигать эти цели. Только тогда они смогут сопоставить психологический потенциал конкретного ребенка и требова­ния, предъявляемые ему обществом, и взглянуть на эти факто­ры как на равноценные. Только тогда, когда станет ясно, какие цели согласуются с психическим здоровьем, а какие достигают­ся ценой этого здоровья, будет достигнуто большее понимание

ребенка.

Воспитание выполняет две основные функции. Одну из них мы можем определить как «разрешение и запрещение», что означает поведение воспитателя по отношению к спонтанным проявлениям ребенка. Вторая функция относится к формиро­ванию личности ребенка. Психология, с одной стороны, доби­вается того, что образование имеет право ожидать от нее: она описывает примитивную природу ребенка и, с другой стороны, открывает новые пути возможного развития и новые способы дальнейшего расширения личности ребенка.

Бернфельд заострил свое внимание па особенностях первой из этих двух функций. Он изображает психическую жизнь ре­бенка как набор инстинктивных желаний, направляемых сек­суальным инстинктом. Эти желания проходят ряд этапов раз­вития, от одной формы к другой, и насколько велика здесь роль образования, мы не знаем. Как должен учитель относиться к различным инстинктивным желаниям ребенка? Бернфельд оставляет этот вопрос открытым, но в целом ясно, что учитель

должен уважать их.

В уважительном отношении к потребностям ребенка нет ничего нового. Среди воспитателей давно бытуют две различ­ные точки зрения на психическую жизнь ребенка. Согласно одной из них, все, чем обладает ребенок от природы, — хорошо. Мы должны его уважать и оставить все как есть — это точка зрения, сформулированная Руссо; в современном образовании ее особенно поддерживает Моитессори — ребенок всегда прав

460 Раздел Vil. Психоанализ, воспитание, образование

в своих желаниях, взрослые только создают препятствия, ког­да вмсящсаются.

Гораздо более нигрокое распространение получила другая точка лрег.чя: ребенок всегда не прав. Ее смысл хорошо отра­жен ц ii.ii'ccthom анекдоте. Мать говорит гувернантке: «Пойди "осмотр!', что та'.! делают дети, и скажи им, чтобы прекратили».

Существует предубеждение по отношению к обеим установ­кам на детские инстинктивные импульсы. Мы должны думать о ипх как о природной силе, которую ребенок не только имеет . право проявлять, но и не может не делать этого. Означает ли это, что мы всегда должны разрешать этим импульсам свобод­но проявляться? Можно предположить, что необходимо при­ложить все усилия к овладению ими хотя бы потому, что они являются силами природы, а не просто вредными привычками или дурными манерами, которые учителю бывает достаточно легко преодолеть.

Если мы предоставим педагогам наши знания о содержании бессознательного без специального руководства по их приме­нению, то окажется, что мы не продвигаемся вперед ни на шаг. Вместо того чтобы позволить нашим чувствам влиять на наше отношение к детским инстинктам, давайте вернемся к самой психоаналитической работе. В работе со взрослыми мы научи­лись распознавать различные типы заболеваний. По каждому типу мы можем сделать заключение об определенных отноше­ниях, которые существовали между ребенком и людьми, ответ­ственными за его воспитание.

Например, мы встречаемся с невротической задержкой, раз­вившейся в результате насильственного подавления в раннем возрасте одного из инстинктов, который тем самым был целиком лишен возможности удовлетворения. Е[о этот импульс слишком силен и живуч, чтобы заставить его замолчать. Он продолжает давать о себе знать. Возникает внутренний конфликт, и подав­ленный ранее импульс прокладывает себе путь на поверхность, проявляясь обычно в странных и болезненных формах. Но путь к прямому удовлетворению инстинктивного влечения в его при­митивной форме останется заблокирован, даже когда ребенок вырастает, когда изменяются внешние обстоятельства и обще­ство начинает поощрять то, что раньше было запрещено.

Психоанализ и воспитание 461

С другой стороны, мы встречаемся с такими патологически­ми состояниями, как перверсии и определенные формы диссо­циации, которые характеризуются приверженностью или ре­грессом к инфантильному типу удовлетворения инстинктов, исключающему все другие формы удовлетворения. В истории такой болезни мы обычно находим определенное событие — например, совращение, чрезвычайное экстремальное происше­ствие или другие травмирующие события, которые позволяют отдельным инстинктивным импульсам прорываться и полнос­тью удовлетворяться. Лнбидозное развитие ребенка (рикс-нру-ется на этой точке и не развивается до взрослого уровня ин­стинктивной жизни. Однако эти два совершенно различных типа болезни имеют нечто общее. В обоих случаях ребенок ска­зался и удерживается на инфантильном уровне развития, где промежуточный результат стал конечным пунктом назначения.

Таким образом, мы видим, что фиксация и последующее невротическое заболевание могут произойти либо тогда, когда импульсу позволено свободно проявляться, либо, напротив, когда это полностью запрещено. Путь к психическому здоро­вью проходит где-то посередине между двух этих крайностей. Проблема заключается в том, чтобы найти золотую середину. Инстинктивное влечение не должно подавляться, так как это приостанавливает процесс сублимации, то есть переход энер­гии либидо в другое, более приемлемое русло. Нельзя также разрешать его полное удовлетворение. Это похоже на то, как мы должны учить ребенка не совать руки в огонь, но делать это не слишком директивно, чтобы ребенок не стал бояться огня вообще и в будущем оказался неспособен зажечь спичку, вы­курить сигарету или приготовить пищу. Наша задача — научить ребенка держаться подальше от огня, но при этом не испыты­вать страха.

Эта простая аналогия может нас кое-чему научить. Посколь­ку полное инстинктивное удовлетворение опасно для ребенка, можно уверенно сказать, что воспитатели предпочитают самый легкий путь — держать ребенка в стороне от опасности.

Учителя осознали угрозу инстинктивного удовлетворения задолго до того, как узнали об инстинктивных влечениях ре­бенка. Требуя их полного искоренения, учителя облегчают себе

462 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

задачу. Они установили границы, переступать которые ребенок не смеет, и используют также всю свою власть, чтобы усилить эти запреты. Они воспользовались беззащитностью и слабо­стью ребенка перед взрослыми, его зависимостью от них во вне­шнем мире. Короче, они воспользовались его страхом.

Дабы избежать длительной борьбы с ребенком и не допус­тить, чтобы он каждый раз плакал, приближаясь к огню инстин­ктивного удовлетворения, они говорят: «Не сейчас», «Запом­ни раз и навсегда, это опасно!» Очевидно, что это самое простое решение.

Как может современный образованный воспитатель найти правильное решение? Вместо того чтобы запрещать раз и на­всегда, воспитатель, возможно, должен быть готов к длитель­ной борьбе, быть готов протягивать руку помощи каждый раз, когда ребенок приближается к опасному омуту инстинктов. Значит ли это, что он не должен формировать у ребенка долго­временное чувство страха, а защищать его в каждом конкрет­ном случае? Как перед лицом этого выбора современный вос­питатель может применить либеральные методы воспитания, которых от него ждут? Как он должен взяться за это? Трудно представить, что ограничения и запреты могут быть основой обучения ребенка. Если так, то нет большой разницы в том, в какой мере строгим будет отдельный воспитатель, если ребенок будет воспринимать этот запрет на получение удовольствия как строгость.

Здесь опять есть два взгляда на проблему. С одной стороны, можно сказать: что бы мы ни делали, ребенок все будет воспри­нимать как отказ и запрет на получение всех видов удоволь­ствия, почему в таком случае мы должны бояться быть строги­ми? С другой стороны, можно сказать, что не важно, насколько ребенок будет свободен, ему все равно придется подчиняться во всем, поэтому почему бы нам по крайней мере не свести наше влияние до минимума? Но тем не менее мы боремся с удовлет­ворением инстинктов. Мы хотим, чтобы ребенок контролиро­вал свои сексуальные влечения, поскольку, если они все время будут прорываться наружу, возникнет угроза задержки или остановки развития; будет происходить удовлетворение ин­стинктов лмссто сублимация; мастурбация вместо учебы;

463

Психоанализ и воспитание

тогда он будет направлять свою любознательность на изучение сексуальных вопросов вместо изучения реального мира. Мы

хотим это предотвратить.

Ситуация была бы действительно безнадежной и для обра­зования, и для наших отношений с маленьким ребенком, если бы нас в ребенке интересовал только поиск удовольствия или удовлетворение инстинктов через его тело. Эти мощные силы могут быть перенацелены только с помощью сильного ограни­чения извне. Однако сам процесс развития помогает излечить­ся. Период, в течение которого ребенок пытается удовлетво­рить свои сексуальные желания исключительно самостоятель­но, относительно короток, независимо от того, являются ли его желания оральными, анальными или садистскими. Вскоре ин­стинктивные импульсы начинают направляться вовне. Ребе­нок ищет людей в своем ближайшем окружении, которые наи­более важны для него, и настойчиво требует от них удовлетво­рения своих желаний. Такую ситуацию мы называем Эдиповой. Мы говорим, что теперь у ребенка есть объект люб­ви. Пик этого раннего развития достигается тогда, когда боль­шая часть поисков удовольствия направляется уже не на него самого, но на объекты внешнего мира и, кроме того, когда имеет место концентрация на единичном объекте, матери или отце.

Было бы ошибкой предполагать, что это упрощает ситуа­цию, в которой находится ребенок. Обращение его импульсов на внешний объект в огромной степени усложняет дело. В са­мый ранний период, который мы называем аутоэротическим, инстинкты ребенка ведут независимую жизнь. Внешние раз­дражители воспринимаются как неприятные контакты. Ребе­нок независим, самодостаточен и способен удовлетворить воз­никающие потребности самостоятельно. Но как только появ­ляется внешний объект любви, ребенок становится зависимым от его расположения. Удовлетворение каждого желания теперь зависит от согласия любимого существа. Например, ребенок, который привык получать удовольствие от телесного контак­та с матерью в определенном объеме, должен переживать вне­запное разочарование, когда она передает заботу о нем кому-нибудь другому, кто не может стать вместо нее объектом люб­ви. Тем самым ребенок лишается возможности получения

464 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

удовольствия. То есть я хочу сказать, что ребенку постоянно' угрожает не только контакт с внешним миром, но и угроза утра­ты объекта любви.

Хотя для ребенка ситуация усложнилась, для его воспита­ния и обучения она значительно улучшилась. Предполагается, что роль иосшггателя и объекта любви выполняет один и тот же человек. В этом случае существует незначительная угроза того, что инстинктивные влечения вырвутся наружу. Стоит только объекту любви отказаться сотрудничать с ребенком, за этим тотчас следует уход в себя. Поэтому воспитывать ребенка в пе­риод объектной любви несравнимо легче, чем на аутоэротичес-кой стадии.

Мы уже говорили о детском страхе как помощнике учителя в обучении и воспитании. Ранний страх быть брошенным и беспомощность перед угрозой внешнего мира делают ребенка послушным в самом начале. Будучи привязанным к объекту любви, он испытывает новый вид страха — потерять его распо­ложение в случае непослушания. Можно проследить, как по мере взросления ребенка растет количество рычагов воспита­ния. Взрослый может угрожать ему физически, он может бро­сить ребенка, может угрожать, что перестанет любить, и он мо­жет использовать все эти угрозы в качестве наказания за не­послушание и в случае отказа прекратить удовлетворять свои инстинкты.

Для воспитателя ситуация все более упрощается. Давайте вспомним, насколько бывает трудно для взрослого лишиться объекта любви, к которому были обращены все его чувства, от которого он надеялся получить не только удовлетворение от­дельных желаний, но стремился завладеть им полностью и по возможности без соперников. Когда этот человек уходит, тот, кого покинули, испытывает шок. Мы обнаруживаем, что не можем освободиться от неверного объекта, и хотя все говорит о том, что он покинул нас, в душе мы находим его в каждой мелочи, и даже более того, мы находим в себе черты этого объекта, как бы говоря: «Хотя ты предал меня в реальном мире, я сохранил твой образ в себе».

Если это произошло со взрослым, то есть более или менее независимым и зрелым существом, чья личность полностью

Психоанализ и воспитание 465

сформирована, то можно представить, через что должен прой­ти маленький ребенок в подобной ситуации. Этот ребенок на­ходится на той стадии развития, когда все его физические им­пульсы, вся сексуальность, вся агрессия, а также вся его любовь и нежность направлены на одного человека — на объект люб­ви. Затем каждый ребенок переживает потрясение: он узнает, что этот объект любви (его мать) не будет принадлежать ему. Она время от времени предлагает ему удовлетворение, нежность и заботу, но никогда не принадлежит ему полностью. Ребенок должен соглашаться делить ее с братьями и сестрами и должен понять, что прежде всего она принадлежит отцу. Ему приходит­ся оставить мысль исключительного обладания ею и все, что с этим связано.

В результате ребенок проходит через процесс экстенсивной перестройки эго, подобно тому как это происходит со взрос­лым, потерявшим свой объект любви. То есть отказ от любви к своему объекту дается ребенку дорогой ценой: он должен по крайней мере отчасти интроецировать объект и изменить себя в соответствии с личностью матери и отца. Достаточно стран­но, что ребенок усваивает от объекта те самые вещи, которые были наиболее неприятны и болезненны для него, — наставле­ния и запреты. Так проходит Эдипова ситуация: ребенок хотя и остается частично таким, как был раньше, но внутренне ис­полняет другую партию, теперь уже от лица объекта любви и воспитателя. Внутренний воспитатель — эта интроецирован-ная часть, с которой, как было показано, ребенок себя иденти­фицирует, — теперь обращается с другой частью личности ре­бенка точно так же, как родитель в действительности обращал­ся с ним самим.

Формирование суперэго облегчает работу тех, кто занима­ется воспитанием и обучением ребенка. Ведя вплоть до этого момента борьбу с существом, абсолютно не похожим на них, они теперь имеют своего «лазутчика» во вражеском стане. Вос­питатель более взрослого ребенка может рассчитывать на под­держку суперэго, и его усилия объединяются с суперэго против ребенка. Ребенок теперь оказывается против двух авторитетов:

трансформировавшейся части своей личности и объекта любви, который существует в реальности. Это послушание, которое мы

466 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

формируем и которое воспитатели, помешанные на облегчении своих задач, часто непомерно усиливают, есть именно то, что ведет ребенка к сильному подавлению своих инстинктивных влечении и отсюда — к неврозам.

Механизм, описанный здесь, более чем любой другой влия­ет на структуру и изменение личности ребенка. Он проходит от любви к объекту к идснп^икацин с этим объектом. Вытекаю­щие отсюда последствия и дальнейшее образование, которое продолжается с помощью вновь сформированного суперэго, очень интересны, но выходят за рамки нашей дискуссии. Ребе­нок с зачатком или уже достигшим определенного уровня раз­вития суперэго уже не маленький дошкольник; он вступил во второй период детства и прошел от воли родителей или воспи­тателен через руки других учителей, которые, несомненно, име­ли более простые задачи. Перед воспитателем маленьких детей стоит наиболее трудная и сложная задача, но и здесь я могу только повторить утешение, которое всегда говорят тем, кто воспитывает малышей, — он также выполняет задание, которое определяет будущее.

Взаимосвязь психоанализа и образования 467

Взаимосвязь психоанализа

и образования¹

Не стоит требовать друг от друга слишком многого. Вы долж­ны понимать, что в четырех коротких лекциях я сумею изло­жить лишь важнейшие принципы дисциплины, требующей многолетнего изучения. Я, в свою очередь, не ожидаю, что вы запомните материал во всех подробностях. Мой пересказ не­обходимого материала был сжатым и, возможно, путаным. Не исключено, что вы запомните в лучшем случае три основные чер­ты психоаналитического учения, знание которых поможет вам в работе.

Первая связана с хронологией. Как было сказано выше, психоанализ различает три различных периода в жизни ре­бенка: раннее детство вплоть до конца пятого года жизни, ла­тентный период до начала отрочества, то есть одиннадцати, двенадцати или тринадцати лет, и само отрочество, ведущее к «взрослой» жизни. Каждый из этих периодов характеризует­ся различными эмоциональными реакциями ребенка на взрос­лый мир и различными уровнями развития инстинктов. По этой причине нельзя судить об особенностях поведения ре­бенка безотносительно той стадии развития, на которой он находится.

Например, проявления жестокости или застенчивости, ес­тественные в раннем детстве и в отрочестве, покажутся подо­зрительными, если будут замечены в латентный период, а во взрослом возрасте могут быть расценены как отклонения. Силь­ная привязанность к родителям, нормальная и желательная в первый период жизни и в латентный период, замеченная в кон­це отрочества, свидетельствует об отставании в развитии. Упор­ный протест против подчинения авторитету, который в подро­стковом возрасте способствует переходу в нормальную взрос-лость, может быть препятствием в развитии эго в раннем детстве и латентный период.

Четвертая лекция по психоанализу для педагогов (1930). Текст дан по из­данию: Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. I. M., 1999. С. 47-57.

468 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

Второе суждение касается внутреннего строения личности ребенка. До настоящего времени каждый ребенок, с которым b!|i имели дело, представлялся вам «однородной личностью», а потому его поведение казалось крайне противоречивым, была ощутима разница между тем, что он хочет, и тем, что он может, нссоотпетстине его действий и намерений. Психоанализ утвер­ждает, что личность ребенка состоит из трех частей: часть, от­вечающая за инститспщпые проявления, разумное эго и супер-эго, возникшее из взаимоотношений ребенка с родителями. Вы noii;\!(4'e причину противоречий в поведении ребенка, если тш станете расценивать различные реакции как выражения опредс.чошой части его существа, доминирующей в данный момент.

Третье суждение объясняет взаимодействие этих областей внутри ребенка. Они отнюдь не пребывают в состоянии покоя, а проявляют себя как враждующие между собой силы. Напри­мер, когда эго противостоит инстинктивному желанию, кото­рое, как знает ребенок, не приветствуется родителями, исход конфликта зависят от мощности либидо, управляющего жела­ниями, в сравнепи!! с энергией подавляющей силы, исходящей от сунсргл о.

Но боюсь, что даже эти три упрощенных и практически при­менимых принципа не дают вам всего, что вы надеялись по­лучить от психоанализа. Вы, вероятно, ждете практического совета, а не дополнительных теоретических изысканий. Вы, очевидно, хотите знать, какие приемы воспитания наиболее рекомендуемы и каких следует избегать, если вы не желаете подвергнуть опасности развитие ребенка. Кроме того, вы хо­тите знать, должны ли мы, взрослые, чаще вмешиваться в жизнь ребенка и больше применять власть, чем раньше.

В ответ на этот вопрос должна сказать, что психоанализ до сих пор стоял за ограничение вмешательства воспитания, осо­бо выделяя некоторые связанные с ним опасности. В этом кон­тексте я напомню вам о тех путях, которыми ребенок приходит к выполнению требований взрослого мира, как он преодолева­ет свою первую эмоциональную привязанность путем само-отождсс-пзления с вызывающими любовь и страх взрослыми, как он избегает внешнего влияния, но те;\1 временем вызывает

Взаимосвязь психоанализа и образования 469

внутри себя выделение области, смоделированной его родите­лями и продолжающей поддерживать их влияние. Это слияние с фигурой родителя является серьезным шагом, так как благо­даря ему родительские запреты и требования ложатся в осно­ву постоянных и неизменных принципов поведения ребенка, то есть образуется исторический остаток, который не в состоянии приспособиться к внешним условиям. Конечно, сами родите­ли готовы обнаружить у тридцатилетнего человека те нсдостат-, ки, от которых они пытались отучить трехлетнего. Но часть эго личности, являющееся остаточным явлением их требований и стандартов, не расположена к подобным изменениям; она не­изменна.

Ниже я приведу примеры, иллюстрирующие эти суждения. Я вспоминаю мальчика, в раннем детстве обожавшего сладкое. Так как эту страсть было невозможно удовлетворить обычны­ми методами, он шел на любые нарушения и ухищрения, что­бы добиться желаемого, тратил все свои карманные деньги на сладости и не придавал особого значения тому, каким образом были добыты дополнительные средства. В дело вмешались ро­дители. Мальчику запретили есть сладкое, и его преданность матери, настаивавшей на таком запрете, сыграла свою роль. К удовлетворению старших он перестал жаждать сладкого. Но даже позже, будучи молодым человеком, обладавшим достаточ­ным количеством денег, чтобы скупить все пирожные в конди­терском магазине, он не мог съесть плитку шоколада, не залива­ясь густой краской. Наблюдавшие за ним были уверены в том, что он делает что-то запрещенное, как если бы он ел купленное на краденые деньги. Очевидно, что навязанное ему ранее огра­ничение не привело автоматически к изменению ситуации.

Вот другой пример, на этот раз еще более безобидный. Этот мальчик был особенно привязан к матери. Больше всего он же­лал занять место отца, стать ее наперсником, защитником и са­мым любимым человеком. Неоднократно он убеждался в том, что отец на законных основаниях занимал то положение, к ко­торому стремился он, что отец был властен в любой момент ото­слать его от матери, тем самым подчеркнув разницу между его детской беспомощностью и слабостью и несомненной силой отца. Позже, будучи подростком, этот юноша страдал от мучительной

470 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

робости и ощущения ненадежности положения, стоило ему оказаться в одном доме с обожаемой им девушкой. Содержа­ние этого страха состояло в том, что может появиться некто и заявить, что он занимает место, принадлежащее другому. Во избежание этих неловких ситуаций ему приходилось тратить массу энергии на то, чтобы найти доводы, которые могли бы правдоподобно объяснить факт его присутствия.

Пли возьмем другой случай. Девочка получала необычай-нос удовольствие от своего обнаженного тела, демонстрирова­ла его своим братьям и сестрам и, перед тем как идти спать, с удовольствием мелькала перед ними в голом виде. Это вызва­ло чрезмерные стыд и скромность, которые сопровождали ее на протяжении всей ее дальнейшей жизни. Когда встал вопрос выбора профессии, кто-то предложил ей работу, обязывающую ее делить комнату с соседками. Она без колебаний заявила, что это ей не подходит. За всеми ее на первый взгляд рациональ­ными доводами скрывался страх раздеться в присутствии дру­гих. Выбор профессии оказался для нее менее важен, чем навя­занный ей в детстве запрет.

Психоаналитик, чья терапевтическая работа состоит в сня­тии таких запретов и исправлении отклонений в развитии, не может не смотреть па образование критически. Здесь, он чув­ствует, взрослые действительно перестарались. Не лучше ли было бы пожертвовать в чем-то этикетом и правилами прили­чия и разрешить первому ребенку есть сладкое, сколько он хочет, второму — представлять себя на месте отца, третьей — голой разгуливать но комнатам, а четвертому, возможно, забавлять­ся своими половыми органами? Неужели удовлетворение этих желаний привело бы к более неблагоприятным последствиям, чем те, которые были вызваны запретами? Чего добилось вос­питание, так это разрушило личность ребенка, развило в нем внутренние конфликты, ограничило его способность любить, сделало его невосприимчивым к развлечениям и навязало ему ограничения в работе. Психоаналитик, для которого все это очевидно, предпочитает, когда дело касается его детей, во из­бежание таких последствий оставить их в покое, чем воспи­тывать подобным образом. Он считает, что лучше пожертво­вать послушанием ребенка, чем изувечить его личность.

Взаимосвязь психоанализа и образования 471

Но я уверена, что вы поражены односторонностью моих взглядов. Самое время посмотреть на вопрос с другой стороны. Воспитание представится нам в совершенно ином свете, если вместо невротической подавленности взять во внимание дру­гие аспекты, например, детские правонарушения, как это сде­лал Август Айхорн в своей книге «Своенравная молодость» (1925). ~

Обделенные вниманием или трудные дети, утверждает Ай­хорн, отказываются занимать свое место в обществе. Их ин­стинкты не тормозятся в должной мере; они не могут направить свою сексуальную энергию на другие цели, более ценимые об­ществом. Каждому, кому доводилось иметь дело с этими деть­ми, приходилось сожалеть о том, что воспитание в свое время не расставило внешние преграды, которые позднее сформиро­вали бы внутренние стандарты.

Рассмотрим случай. Поведение этой восьмилетней девочки дома и в школе было одинаково невыносимым. Из каждого интерната она неизменно возвращалась к родителям через не­сколько дней. Она притворялась глупой и делала это так уме­ло, что в нескольких местах ее признали умственно отсталой. В классе она ложилась на скамью и начинала мастурбировать, отвечая на любые попытки ее остановить вспышками гнева. Дома с ней обращались как с нездоровым ребенком, потому что это был единственный способ обращения с ней, который мог­ли представить себе родители. Обследование психоаналитика выявило две вещи. Внешние условия были особенно неблаго­приятны для развития какой-либо эмоциональной связи между ребенком и окружающим миром. Никто не предложил ей лю­бовь, которая в некотором смысле компенсировала бы ей удов­летворение, получаемое от собственного тела; никто не делал ей строгих выговоров, сдерживающее влияние которых, как ожидали родители, достигнет своей цели. Девочка взрастила в себе настолько ярко выраженные мазохистскпе тенденции, что каждое наказание становилось просто еще одним стимулом для сексуальных ощущений и действий. Сравните этот случай от­сутствия должного внимания со стороны родителей с описан­ными выше случаями подавления инстинктов. Ребенок также не стал свободным и уверенным в себе человеком, а превратился

472 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

в запуганное существо, чье моральное развитие остановилось одновременно с умственным.

В своей книге «СвЪенравная молодость» Айхорн упомина­ет другой серьезный случай неправильного развития — случай мальчика, мать которого позволяла ему удовлетворять все свои сексуальные потребности начиная с шести лет, а после дости­жения им половой зрелости постоянно вступала с ним в интим­ные отношения. Таким образом, он в действительности пере­жил все то, о чем другие дети только мечтают. Но этот мальчик, ни в чем не знавший ограничений, конечно, не мог превратить­ся в уверенного в себе человека, стать полноценной сильной личностью.

В его развитии произошла «концентрация нервных процес­сов». Реализация его детских желаний избавила его от необхо­димости прохождения всего нелегкого пути взросления. Ему не нужно было становиться взрослым, чтобы получить права на разрешенные мужчине удовольствия. Но за такое избавление он поплатился нарушением всего своего дальнейшего развития.

Однако вам может показаться, что проблема вовсе не так сложна, как я ее изобразила. Невротическая подавленность и нарушения поведения могут являться просто крайними случая­ми, демонстрирующими, с одной стороны, неблагоприятные последствия чрезмерного вмешательства, с другой — вред, на­несенный отсутствием запретов. Задача воспитания, основан­ного на аналитическом понимании, состоит в том, чтобы найти золотую середину между этими двумя крайностями, иначе го­воря, найти для каждой стадии развития ребенка правильное соотношение между ограничением инстинктов и их удовлетво­рением.

Возможно, подробное описание этого нового, аналитическо­го типа воспитания должно было составить содержание моих лекции. Но для этого еще слишком рано. Пока существует толь­ко небольшая группа взрослых — учителей и родителей, про­анализировавших самих себя и ищущих возможности приме­нения в педагогической практике того понимания, которое пси­хоанализ внес в их жизнь. Может быть, известное нам и уже сделанное еще недостаточно для повсеместного применения психоаналитических принципов.

Взаимосвязь психоанализа и образования 473

Тем не менее было бы несправедливым заключить, что пси­хоанализу нечего предложить вам, кроме надежд на будущее, и что для занимающихся практической работой учителей нет необходимости в изучении психоанализа. Ответ на вопрос, мо­жет ли психоанализ чем-то помочь воспитанию, уже найден.

Надо сказать, что психоанализ уже добился трех вещей для этого. Во-первых, он научился критиковать существующие ме­тоды воспитания. Во-вторых, являясь научной дисциплиной, изучающей инстинктивные импульсы, бессознательное и ли­бидо, психоанализ углубляет знания воспитателя о сложных взаимоотношениях ребенка и взрослых. И наконец, будучи ме­тодом терапии, детский психоанализ стремится исправить по­вреждения, нанесенные психике ребенка в процессе воспитания.

Приведенный ниже пример служит иллюстрацией ко вто­рому пункту, объясняет отношения между ребенком и взрос­лым посредством выявления бессознательной подоплеки со­знательного поведения.

Одна очень хорошая учительница начала свою карьеру в во­семнадцать лет, когда по семейным обстоятельствам была вы­нуждена покинуть свой дом и стать гувернанткой в семье, в ко­торой воспитывались три мальчика. Воспитание среднего бра­та представляло собой серьезную проблему. Он отставал в учебе и казался очень робким, замкнутым и скучным; в семье он играл второстепенную роль, так как родители неизменно предпочитали ему двух его одаренных и более примечательных братьев. Гувернантка направила все свои усилия на воспитание среднего брата и в сравнительно небольшой срок добилась бле­стящих результатов.

Мальчик был от нее в восторге, привязался к ней больше, чем к кому-либо, стал искренним и дружелюбным в общении. Возрос его интерес к учебе, и за год он прошел курс обучения, рассчитанный на два года. Больше он не отставал от своих бра­тьев. Теперь родители могли гордиться своим ребенком, кото­рым раньше пренебрегали; они стали больше заботиться о нем, и его отношение к ним и к братьям становилось все лучше, пока наконец он не превратился в равноправного члена семьи.

Но тут возникло неожиданное затруднение. У гувернантки, кому, собственно, мальчик и был обязан своими успехами, стали

474 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

возникать такие проблемы в общении с ним, что она разлюби­ла его. В конце концов ей пришлось покинуть дом, в котором так высоко ценились се качества, из-за того самого ребенка, которого вначале она особенно выделяла из других.

Психоанализ, которому она подверглась примерно через пят­надцать лет, выявил истинные причины происшедшего. В своей собственной семье она ощущала себя нелюбимым ребенком, то есть находилась приблизительно в том же положении, в кото­ром она застала мальчика в начале своей работы с ним. Бла­годаря этому сходству судеб она видела себя в этом мальчике, отождествляла себя с ним. Щедро расточаемые ею любовь и забота проистекали из того, что она говорила себе: «Так долж­ны были обращаться со мной, чтобы из меня что-нибудь вы­шло». Успех, последовавший за ее опытом, нарушил это отож­дествление. Он превратил ее подопечного в человека, жизнь которого больше не могла ассоциироваться с ее жизнью. Враж­дебные чувства к нему возникли из зависти; она не могла не завидовать тему успеху, который так и не был достигнут ею самой.

Возможно, вы скажете: хорошо, что гувернантка не под­верглась психоанализу в период своей работы с этим учени­ком, в этом случае она бы не достигла успеха в его воспита­нии. По, на мои взгляд, этот успех обошелся слишком доро­го. Он был достигнут ценой неудач в работе с теми детьми, страдания которых не напомнили воспитателям об их соб­ственном детстве и потому не вызвали сочувствия. Я пола­гаю, что мы справедливы в том, что требуем от учителей и воспитателей перед началом своей педагогической деятельно­сти разобраться в собственных проблемах и научиться избе­гать конфликтов. В противном случае, дети будут служить просто более пли менее подходящим материалом для реше­ния собственных проблем воспитателя и проявления его бес­сознательного.

Но даже когда мы судим о детях, нам нужна помощь психо­аналитика, чтобы понять причины их видимого поведения;

Примером послужат следующие записи, продиктованные маль­чиком в качество висдення в книгу, которую он собирался на­писать. Это г фрагмент он паззал следующим образом:

Взаимосвязь психоанализа и образования 475

Что взрослые делают не так

Послушайте меня, взрослые, если вы хотите хоть что-то знать! Не задирайте нос, что дети, дескать, не умеют делать всего, что делае­те вы, взрослые. Они могут большую часть того, что можете вы. Но дети ни за что не станут вас слушаться, если вы будете приказы­вать им, например: «Ну-ка, марш в постель!» Тогда они ни за что не пойдут, даже не надейтесь. Но если вы скажете то же самое мяг­ко, они тут же повинуются вам. Вам кажется, что вы можете делать все, что вам вздумается, но ведь такого не может быть. И перестань­те наконец твердить: «Ты должен это, ты должен то...» Никто ни­чего не должен, и потому дети тоже не должны. Вы думаете, что дети должны мыться. Это, конечно же, не так. Тогда вы говорите:

«Если ты не будешь мыться, люди скажут: фу, какой же он неря­ха!» — и поэтому ты доллсен помыться. Нет, он не должен, но по­моется, чтобы люди не называли его неряхой.

Достаточно сказать ребенку, что ему нужно сделать, и не надо рассуждать о том, как это делается, потому что они и так во всем повторяют за вами и сделают все так, как это делаете вы. II пере­станьте без остановки повторять: «Не покупай это, не покупай то...», потому что они сами за это платят и поэтому могут поку­пать все, что им вздумается. И не говорите им: «У тебя это не получится», потому что они умеют многое лучше вас. Вы в это не поверите, но потом будете удивлены. И вообще вы слишком много разговариваете, разрешите ребенку хоть раз вставить

слово!

А теперь представим себе, что эти записи нашли в школе и отнесли директору. Он решит, что это опасный ребенок, за ко­торым нужен глаз да глаз. Наведя справки, он бы обнаружил еще более тревожные известия: мальчик богохульствует, гово­рит о священниках в таких выражениях, которые едва ли мож­но повторить, подстрекает своих сверстников не мириться ин с каким вмешательством в их жизнь и даже собирается прийти в зоопарк и выпустить на волю всех животных, которые, как он считает, были по несправедливости заключены в клетки. Кон­сервативный учитель из старой школы, конечно, сказал бы:

бунтарские настроения этого мальчика должны быть подавле- • ны, пока еще не поздно, иначе в будущем он будет представлять серьезную угрозу для общества. Современный преподаватель, напротив, возложил бы большие надежды на будущее этого

476 Раздел VII. Психоанализ, воспитание, образование

1ебенкп II увидел бы в нем растущего лидера и проводника ли-'еральных идеи в массы.

реб(:

бера

Должна сказать, что оба одинаково ошибаются, и все их дальней ни ie действия, основанные на таком понимании данной ситуации, будут ошибочными и неверными. На самом деле этот восьмялетшш мальчик просто безобидный маленький трус, который может испугаться лающей на него собаки и не реша­ется вечером пройти но темного коридору, и, конечно, не спо­собен и мухи обидеть. Его мятежные мысли имеют неожидан­ное объяснение. В раннем детстве он был страстно предан сво­им родителям и интенсивно занимался мастурбацией. Это было пресечено запретами и угрозами хирургического вмешатель­ства, которые вызвали сильное потрясение. В результате в нем развились тревожность и опасения за сохранность его половых органов. Как следствие, он начал протестовать против любой власти. Если кто-то обладает властью, рассуждал он, то он был властен также наказывать и кастрировать. А следовательно, надо уничтожить саму возможность существования земной или небесной власти. И чем сильнее был его страх, тем больше он пытался преодолеть его крикливыми и бессмысленными нападениями на власть имущих.

Впрочем, это был не единственный его способ защиты. Хотя он и строил из себя атеиста, страх каждый вечер заставлял его вставать на колени и молиться. Он рассуждал так: «Разумеет­ся, Бога нет. Но все-таки он может существовать, и в любом случае не помешало бы слушаться Его».

Важно понять, что этот мальчик в будущем не станет ни ини­циатором либеральных идей, ни угрозой для общества и что в чем действительно нуждался, так это не в восхищении, не в суровых мерах и запретах, а в снятии страхов. Только это мог­ло освободить его от невротического поведения и дать ему по­чувствовать, что во взрослой жизни он будет способен развле­каться и работать наравне со всеми.

Психоаналитический метод лечения, которым можно до­стигнуть этой цели, представляет собой третий способ содей­ствия воспитанию детей. Но описание этого метода терапии, то есть детского психоанализа, увело бы нас далеко за пределы нашего курса.

Литература

Леонова Н. К. Детская психоаналитическая терапия в Великобрита­нии // Российский психоаналитический вестник. - 1994. № 4. С. 211-214.

ВинникоттД. В. «Пигля»: Отчет о психоаналитическом лечении ма­ленькой девочки. — М.,1997.

ГринДж. Психоанализ в школе // Воспитание детей и психоанализ. Сборник. - М.; Киев, 2000. С. 149-233.

Кляйн М. Ребенок, который не мог спать // Знаменитые случаи из прак­тики психоанализа. — М., 1995, с. 63-96.

Кляйн М. Некоторые теоретические выводы, касающиеся эмоциональ­ной жизни ребенка // Психоанализ в развитии. Сборник перево­дов. - Екатеринбург, 1998. С. 59-107.

Кляйн М. Развитие одного ребенка // Воспитание детей и психоана­лиз. Сборник. - М.; Киев, 2000. С. 17-90.

Развитие в психоанализе. — М., 2001.

Мать, дитя, клиницист. Новое в психоаналитической терапии. — М., 1994.

Обухов Л. Я. Детская агрессивность и проблема анального характера в концепции Анны Фрейд//Российский психоаналитический вес­тник. - 1994. № 3-4. С. 136-144.

Ференци Ш. Маленький петушатник // Психоанализ детской сексу­альности. - СПб., 1997. С. 214-222.

Фрейд А. Психология «Я» и защитные механизмы. — М., 1993.

Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. Т. 1-2. - М., 1999.

Фрейд А., Фрейд 3. Детская сексуальность и психоанализ детских не­врозов. - СПб., 1997.

Фрейд 3. Анализ фобии пятилетнего мальчика // 3. Фрейд. Психоана­литические этюды. — Минск, 1997. С. 273-369.

Шпиц Р. Психоанализ раннего детского возраста. - М., 2001.