Содержание

введение

Глава. I Греческая Колонизация в Северо-Западном Причерноморье. Возникновение и ранняя история Тиры

§ 1. Причины и характер греческой колонизации

§ 2. Тира в VI—V вв. до н.э.

Глава II. Тира в позднеклассическое раннеэлинистическое время (IV —первая половина III в. до н.э.)

§ 1. Археологические памятники и экономика Тиры

§ 2. Социально-политическая структура, культура и религия Тиры

Глава III. Тира в позднеэллинистическое время

§ 1. Социальный строй, культура и религия Тиры в конце III — начале I в. до н. э.

§ 2. Исторический очерк Тиры (середина III—I вв. до н. э.)

Глава IV. Тира в римское время (I – IV вв. н.э)

§ 1 Северо-Западное Причерноморье под властью Рима

§ 2. Археологические памятники и экономика Тиры в I—III вв.

§ 3. Общественно-политическая структура, культура и религия римской Тиры

§ 4 Общественно-политическая структура, культура и религия римской Тиры

§ 5 Исторический очерк Тиры (86—214 гг. н. э.)

§ 6. Кризис Римской империи и начало великого переселения народов

§ 7. Тира и нападение карпов на нижнедунайскую границу (214 г. н. э.)

§ 8. Тира в середине III в. н. э. Разгром города готами н их союзниками

§ 9. Тира в конце III—IV в. н. э. Конец античного города

Заключение

Библиография

Приложение

ПРимечАние

введение

Античные государства, основанные греками в Северном Причерноморье, сыграли важную роль в развитии народов, населявших юг современной Украины. Тесное взаимодействие античной и варварской цивилизаций позволяет выяснить то общее и особенное, что было характерно для античной культуры в этом регионе, а также определить вклад в сокровищницу мировой культуры, который внесли племена и народы, населявшие в древности Северное Причерноморье.

Одним из таких городов-государств была Тира, которая располагалась на месте нынешнего г. Белгорода-Днестровского в Одесской области. Раскопками на территории Тиры открыты строительные остатки классического, эллинистического и римского времени. Но недостаточное финансирование со стороны государства не позволило полностью сохранить открытые памятники. Поэтому сейчас можно осмотреть только оборонительные сооружения, остатки стен, фундаменты и подвалы домов IV — II вв. до н. э., а также I — IV вв., улицы, переулки и фундамент здания, которое определено как постройка римской вексилляции. В XIII — XIV вв. на месте Тиры возник золотоордынский город, а в конце XIV — XV вв. господарями Молдавского княжества здесь была построена величественная крепость, получившая название Четатя Албэ (Белая крепость).

Нижнее Поднестровье являлось одной из зон греческой колонизации Северо-Западного Причерноморья, где во второй половине — VI в. до н. э. были основаны два греческих поселения — Тира и Никоний, ставшие впоследствии сравнительно крупными античными центрами. Первоначально Тира была небольшим греческим поселением, которое, вероятно, входило в состав единого полиса, центром которого являлся Никоний. Основным занятием тиритов было сельское хозяйство. Отсутствие городской монетной чеканки говорит о том, что хозяйство города было натуральным, а труд рабского и вообще зависимого населения мог применяться лишь в незначительной степени. Это была античная гражданская община, благосостояние членов которой базировалось на мелкой земельной собственности.

В IV — III вв. до н. э. на правом берегу Днестровского и Буджакского лиманов появляются сельскохозяйственные поселения. Они были основным условием экономического подъема Тиры в IV — III вв. до н. э. Во второй половине IV — начале III в. до н. э. в Тире начинается чеканка монеты, что является ярким показателем развития внутреннего рынка. Однако этот подъем продолжался недолго. С середины III в. до н. э. фиксируются признаки кризиса. В основе этого лежали причины внешнеполитического порядка. В середине — второй половине III вв. до н. э. в Нижнее Поднестровье с запада вторглись племена кельтов, что привело к изменению экономической ситуации во всем Северо-Западном Причерноморье.

С 80 — 70-х годов II в. до н. э. Тира попадает в орбиту политики Понтийского царства, а с приходом к власти Митридата VI Евпатора, который контролировал все Западнопонтийские греческие города, ее политические и, видимо, экономические связи с Понтийским царством укрепляются. Это позволило тиритам заручиться поддержкой могущественного покровителя. Тира, находясь в сфере политического влияния Митридата, оставалась формально самостоятельным полисом и ее государственное устройство не претерпело существенных изменений. После 72 — 71 гг. до н. э. Тира освобождается от власти Митридата VI Евпатора. История Тиры после его смерти неизвестна. Но историческая ситуация, сложившаяся в Северо-Западном Причерноморье, позволяет предполагать, что Тира была разгромлена гетами под предводительством Буребисты. После его смерти (около 45—44 г. до н. э.) непрочное государственное образование гетов было разделено преемниками Буребисты. Античные центры Северо-Западного Причерноморья освобождаются от гетской зависимости, жители возвращаются в города и уже в конце I в. до н. э. — начале I в. н. э. наблюдается активизация городской жизни и постепенное возрождение экономики.

Начало нового, римского периода в истории Северного Причерноморья относится к середине — второй половине I в. до н. э., когда после гибели Митридата VI Евпатора греческое население античных городов региона вступает в тесные и разносторонние контакты с Римской империей. Это было решающим фактором в исторических судьбах греческого населения. Возрождение жизни на территории Тиры хронологически совпадает с активизацией римской политики на Балканах и укреплением на территории Фракии союзного Риму Одрисского царства. Римская империя становится той единственной реальной силой, которая была способна защитить греческое население региона и обеспечить стабилизацию военно- политической обстановки. Поэтому тириты в начале I в. н. э. были заинтересованы в расширении политических связей с Римом.

На основании имеющихся данных нельзя говорить, что Тира уже в это время была включена в состав римской провинции Мезия. Отношения между тиритами и Римской империей изменились с приходом к власти императора Нерона (54 — 68 гг.). Выпуск специальной серии монет (около 56—57 г. н.э.) свидетельствует, что римский сенат принял в отношении Тиры специальное постановление. Оно касалось юридического статуса города, на основе которого регулировались отношения империи с Тирой. Постановление сената могло быть облечено в форму закона, которым определялись права и обязанности тиритов. Этим актом городу милостиво могла быть дарована определенная политическая организация, а также ряд очень важных привилегий. Можно предполагать, что Тире было даровано внутреннее самоуправление, находившееся под контролем администрации римской провинции Мезия. Утверждение специального постановления сопровождалось существенными привилегиями, видимо, относительно пошлин. Освобождение граждан города от ряда пошлин было весьма выгодно и такая мера должна была способствовать стабилизации и подъему экономики.

После дакийских войн Траяна и образования провинции Дакия в Тире надписью (116—117 г.) фиксируется наличие римского гарнизона. На протяжении II — III вв. состав его не был стабильным. В первой половине II в тирский гарнизон состоял из солдат V Македонского легиона и вспомогательных войск римской армии. Ее ядро составляли легионеры, а во главе стоял центурион V Македонского легиона. Во второй половине II в., после перевода штаба V Македонского легиона в Дакию, в Тиру были введены солдаты I Италийского и ХI Клавдиевого легионов. С этого времени римский гарнизон Тиры возглавлял центурион уже I Италийского легиона. Также Тира использовалась в качестве стоянки военных кораблей Мезийского флота.

Размещение в городе в начале II в. римского гарнизона привело к стабилизации военно-политической обстановки вокруг Тиры и способствовало подъему экономики, что хорошо прослежено по археологическим данным. Как и прежде, основной отраслью экономики было сельское хозяйство, базировавшееся на выращивании зерновых. На территории городских кварталов шло интенсивное строительство. Одной из характерных особенностей этого времени является появление производственных комплексов на территории жилых кварталов. В это время Тира выступала в качестве достаточно крупного центра посреднической торговли между античным миром и варварским населением Северо-Западного Причерноморья. Этому способствовало выгодное географическое положение города в устье Днестровского лимана, откуда по речной магистрали и сухопутным путем могли поддерживаться устойчивые связи с районами, значительно удаленными от границ Римской империи. Торговые операции через Тиру осуществлялись водным путем, так как наличие в Северо-Западном Причерноморье значительной массы гето-дакийского и кочевого сарматского населения делало перевозки товаров сухопутным путем опасными.

В 214 г. Тира подверглась нападению карпов, в ходе которого часть городских кварталов была разрушена, а население нашло убежище в цитадели. На помощь гарнизону Тиры был послан римский флот, моряки которого, наряду с другими воинскими подразделениями, участвовали в сухопутном сражении с карпами. В 30-х годах III в. усиливается натиск задунайских варваров на границы Римской империи. Начинается период так называемых готских войн. Однако Тира не погибла в ходе бурных событий 30 — 40-х годов III в. В связи с обострением обстановки на Дунае и вновь усилившимся натиском варваров на границы Римской империи из Тиры был выведен римский гарнизон. Вместе с римскими солдатами из Тиры могла уйти часть гражданского населения. В конце 50 — середине 60-х годов III в. Тира была захвачена и разрушена варварами.

На основе разнообразного археологического материала можно заключить, что с утверждением господства варваров в Нижнем Поднестровье Тира приобретает статус военно-политического и экономического центра готского раннеклассового объединения, в которое, помимо собственно германцев, входили представители сарматских и гето-карпатских племен. В IV в. Тира являлась раннегородским центром вестготского варварского объединения.

Судьба Тиры в конце IV в. не известна. Но есть все основания предполагать, что город погиб в результате гуннского нашествия. В 376 г. гунны форсировали Днестр и через Буджакские степи устремились к границам Римской империи. Показательно, что самая поздняя римская монета из Тиры относится ко времени правления императора Валентиниана (364 — 375 гг.) и в настоящее время является последним точно датированным предметом из раскопок этого античного центра.

Данный дипломный проект разработан как историко-археологический очерк, построенный на всей совокупности имеющихся источников. Такой очерк не раскрывает всех сложных этносоциальных процессов, происходивших в регионе в течение девяти или десяти столетий; и не включает он и сколько-нибудь систематического обзора событий в других античных центрах региона. Однако отмеченные процессы и основные события в жизни ближайших городов — Ольвии и Истрии — нельзя полностью игнорировать так как отрывочные и неполные сведения о судьбе Тиры требуют постоянного изучения явлений и процессов, определивших путь развития всего Севера-Западного Причерноморья в античную эпоху.

Местоположение античной Тиры твердо установлено археологическими раскопками и не вызывает сомнений. Название города совпадает с древним именем р. Днестра и античная традиция прямо снизывает их. Такое совпадение отражает одну из существенных особенностей причерноморской топонимики. Античные авторы употребляют греческие названия TYPA2 — TYPA и латинские Tyras — Туга, не делая различия между ними (Исходя из традиционного представления об враноязычности скифов само название Tyras, Туга (Tyres Геродота) понимают как описательный эпитет роки: «tilra» — «быстрая», «стремительная», от корня «tuer» — ctur» — «вертеть», «вращать», «кружить»¹. Это определение хорошо согласуется с характером течения Днестра, описанным римскими поэтами Овидием и Валерием Флакком), то в моем дипломном проекте город называется Тирой, а река — Тирасом.

Отметим, что мною принята позиционная система научного аппарата: использованные работы цитируются в тексте под номерами, соответствующими прилагаемому списку (все ссылки уточнены указанием страниц). Произведения античных писателей также документируются ссылками традиционного типа. Текст Геродота приводится по последнему критическому и снабженному комментариями изданию², а прочие античные авторы — по известному сборнику В. В. Латышева 126] или по аналогичным изданиям Академии наук Социалистической Республики Румынии³.

Надписи, происходящие из центров Северо-Западного Причерноморья или имеющие отношение к истории региона, цитируются по соответствующим сборникам и публикациям, а для публикаций в научной периодике — страницы и номера. Под номерами приводятся и ссылки на описания тирасских монет и корпусе А.Н. Зографа⁴. Нумерация строительных остатков соответствует принятой при первой их публикации (и отраженной в полевой документации), а описания кладок даны в соответствии с терминологией, разработанной С.Д. Крыжицким⁵.

Данный дипломный проект не отличается, к сожалению, той полнотой, которая сделала бы возможным равномерное освещение всех затрагиваемых проблем. Древнейший период истории города заключает еще немало нерешенных вопросов. Серьезные трудности встречаются и при попытке конкретного изучения особенностей социально-экономической истории Тиры или получения четких данных об этническом составе и о количество ее населения на протяжении всего почти тысячелетнего периода существования города.

Цель моего дипломного проекта рассмотреть историю Тиры и представить путь комплексного изучения истории города на фоне имеющихся сведений о синхронных явлениях в Северо-Западном Причерноморье.

Задачи, рассматриваемые в дипломном проекте:

• исследовать историко-археологическую характеристику античного города Тира;

• рассмотреть в совокупность имеющиеся источники и построить на них данное исследование

Структура квалификационного проекта состоит из: введения, 4-х глав, заключения, библиографии, приложения и примечания.

Глава. I Греческая Колонизация в Северо-Западном Причерноморье. Возникновение и ранняя история Тиры

§ 1. Причины и характер греческой колонизации

Древнегреческая колонизация давно признана одним из важнейших явлений в истории античного общества. С конца XIX в. не прекращаются споры о причинах и характере колонизации, вызвавшей не только массовое переселение эллинов за пределы первоначальной родины, но и обусловившей формирование относительно устойчивой системы взаимоотношений между сложившимися во всех уголках Средиземноморья греческими полисами и народами сопредельных стран. На первый план выдвигались демографические, экономические, а то и откровенно субъективистские факторы колонизации — причины ее усматривали в перенаселении метрополии, в поисках пригодных для обработки земель или месторождений металлических руд, в развитии торговли, даже в любознательности и духе приключений, свойственных греческим мореплавателям. Лишь в последнее время ряд исследований по истории отдельных колоний, основанных на археологических материалах, позволил несколько смягчить противоречия между крайними точками зрения и наметить основные этапы колонизационного процесса. Оставляя в стороне переселения микенского и гомеровского времени, а также колонизационную практику Афинской державы и эллинистических государств, в рамках так называемой Великой колонизации VIII—VI вв. до н. э. различают две фазы. Для первой (примерно 775—675 гг. до н. э.) характерно преобладание аграрных мотивов колонизации, тогда как для второй фазы (приблизительно 675—500 гг. до н.э.) типично нарастание роли торговых интересов.

Советская историческая наука рассматривает проблему колонизации как один из элементов формирования рабовладельческого способа производства в его наиболее развитой форме. И Эд. Мейер, сторонник торговой обусловленности колонизации, и К. Белох, объяснявший ее прежде всего земельным голодом, сходились в том, что основная причина колонизации сводится к перенаселению, которое присуще греческому обществу на всех этапах его развития. Действительно, вся система древних государств основывалась «на определенном ограничении численности населения, пределы которой нельзя было превысить, не подвергая опасности самих условий существования античной цивилизации», так что периодическое основание колоний составляло «постоянное звено общественного строя». Речь должна идти, однако, не о перманентном абсолютном перенаселении, мальтузианское представление о котором враждебно материалистическому пониманию истории, а об относительном перенаселении метрополии, причиной которого являлся не фатально действующий абстрактный закон, а недостаточное развитие производительных сил, ставившее права граждан античных полисов в зависимость от их числа: превышение оптимального количественного уровня населения грозило гражданам полиса, — писал

Маркс,— подчинением их «игу того изнурительного физического труда, который превращал тогда свободного гражданина в раба».

Конкретная форма, в которую выливалось зарождающееся перенаселение внутри складывающихся греческих полисов, связана с обострением имущественного и социального неравенства, выражавшегося в сосредоточении земли и рабов в руках аристократии, в обезземелении и закабалении бедноты. Преобладающим видом классового угнетения в эту эпоху было рабство, «то есть не столько экспроприация земли у масс, сколько присвоение их личности». Великая колонизация осуществлялась в обстановке нарастающих социальных конфликтов, вследствие которых утвердилась античная форма собственности со свойственным ей двойственным противоречивым характером. Возникая в результате объединения нескольких племен в один город и сохраняя рабство, античная форма собственности «предполагает в качестве своего базиса не земельную площадь как таковую, а город как уже созданное место поселения (центр) земледельцев (земельных собственников)».

Характер античной собственности, при господстве которой предпосылкой для присвоения земли остается членство в трансформирующейся в государство общине, «но, как член общины, каждый отдельный человек является частным собственником», дает ключ к пониманию особенностей процесса колонизации. Ведь и в том случае, когда история конкретной колонии начиналась с основания на малоизвестном побережье чисто торговой фактории, поселенцы стремятся при первой возможности наделить каждого из граждан зарождающегося полиса земельным участком. Колонии, сложившиеся в ходе мирного или насильственного захвата пригодных для обработки земель вдали от навсегда покинутой родины, в ход неизбежного общения с нею рано или поздно вовлекаются в систему расширяющихся торговых связей греческой ойкумены. В самом деле, само возникновение городов предполагает характерную для античности противоположность между городом и деревней, основывающуюся на разделении труда между земледелием и ремеслом и выражающуюся в производстве все возрастающей части продуктов труда непосредственно для обмена. Это, в свою очередь, означает появление купечества — класса, «который занимается уже не производством, а только обменом продуктов»,— и металлических денег, чеканной монеты. Поэтому греческие колонии, независимо от их первоначального характера, постепенно оказывались для метрополии необходимыми торговыми контрагентами — поставщиками сначала металла или заготовленной впрок рыбы, потом зерна или леса, и почти всегда рабов. Они выступали и как потребители особо качественных сельскохозяйственных продуктов и ремесленных изделий древнейших полисов Восточного Средиземноморья.

Греческая колонизация западных и северных берегов Черного моря приходится на вторую половину VII—VI вв. до н. э., то есть на тот период, когда развитие ремесленного производства, торговли и денежного хозяйства уже охватило ведущие центры метрополии. Античная традиция приписывает ведущую роль в колонизации Понта гражданам Милета, и хотя известны случаи участия выходцев из других городов в основании причерноморских колоний, все же следует признать, что милетяне были инициаторами переселения и составляли главную часть колонистов. Историки России и других причерноморских стран внесли существенный вклад в изучение конкретного процесса колонизации Западного и Северного Причерноморья. Однако главное внимание уделялось при этом наиболее крупным центрам — Аполлонии, Истрии, Ольвии, городам Боспора, немногочисленным дорийским поселениям этих регионов,— тогда как Нижнее Поднестровье оставалось менее освещенным. Весьма существенно, впрочем, что милетяне прокладывают прежде всего путь к устьям двух великих рек, между бассейнами которых протекает Днестр: около середины VII в. до н. э. их опорные пункты возникают вблизи устьев Дуная и Днепра. Первопоселенцы располагались в обоих случаях на островах или полуостровах, в местностях, малопригодных для сельскохозяйственного производства, но зато безопасных и создававших благоприятные условия для рыболовства; неудивительно, что за первыми поселениями закрепились «речные» имена — Истрия и Борисфена. По античной традиции основание Истрии относится к 657/656 г. до н. э., а Борисфениды — 645/644 г. до н. э. Истрия при этом названа «городом», тогда как Борисфенида точнее не определена: это подтверждает предположение о том, что во втором случае подразумевается поселение на Березани. Керамические материалы из Истрии и с Березани не расходятся с этими датами, хотя остатки поселений в обоих названных пунктах датируются лишь концом VII в. до н. э. Значительную часть ранней керамики составляют фрагменты сравнительно дорогой расписной посуды ионийского происхождения, что заставляет многих исследователей предполагать изначально торговый характер Березанского поселения и Истрии, но при этом нельзя упускать из виду отсутствие постоянного населения, констатируемое, во всяком случае, для побережий Днепровского и Бугского лиманов в эпоху колонизации. Островное или полуостровное положение обоих ранних милетских поселений Северо-Западного Причерноморья плохо согласуется и, с предположением о преимущественно аграрном профиле их первоначального хозяйства. Первые опорные пункты ионян были, по всей вероятности, не торговыми факториями или земледельческими поселками, а рыболовецкими, в самом начале, быть может, сезонными станциями, население которых при наличии на месте сырья и пригодных для обработки земель постепенно обращалось к ремесленному производству или к земледелию, не пренебрегая и установлением торгово-обменных связей с кочевыми или оседлыми племенами.

На рубеже VII—VI вв. до н. э. па островке у южного берега нынешнего Бургасского залива возникло еще одно милетское поселение, получившее свое название в честь Аполлона, в котором ионяне видели покровителя их переселений. Основание Аполлонии завершает, как полагают, первый этап милетской колонизации Западного и Северо-Западного побережья Черного моря. Следующий этап открывается основанием Одесса на фракийском берегу и Ольвии на нравом берегу Бугского лимана. Возникшая во второй четверти VI в. до и. э. Ольвия быстро растет и во второй половине столетия приобретает городской облик; с середины того же века черты поселка городского типа становятся присущими и Березанскому поселению. В обоих центрах развивается каменное строительство, формируется планировка кварталов, разрастается застроенная территория; в Ольвии появляются священный участок с расположенными в его пределах храмами и окруженная общественными сооружениями агора.

Сравнительно быстрый рост Ольвии и Березанского поселения заставляет предполагать такое увеличение численности населения, которое вряд ли возможно в результате их естественного развития. Но в это же время — начиная с середины VI в. до н. э.— вступает в жизнь ряд небольших греческих поселений на всем побережье от устья Буга до Березанско-Сосицкого лимана. Эти поселения характеризуются ярко выраженным аграрным типом хозяйства; они просуществовали до первой четверти V в. до н. э. Особое место занимает находящееся в стороне и принадлежащее к числу наиболее ранних небольшое поселение на Ягорлыке, где еще в первой половине VI в. до н. э. было налажено разнообразное ремесленное производство. Так как во всех этих поселениях роль относительно немногочисленных выходцев из глубинных районов Причерноморья была сравнительно невелика, приходится предполагать появление новой волны колонистов из метрополии. Нечто подобное прослеживается в эту эпоху, по-видимому, и в окрестностях Истрии, где румынскими археологами открыт ряд поселений, позволяющих говорить об интенсивном проникновении греков в среду местных племен фракийского гальштата.

Общая картина колонизации Западного и Северо-Западного Причерноморья является необходимым фоном истории возникновения греческих поселений Нижнего Поднестровья. По-видимому, накануне и в эпоху колонизации стенные просторы между Нижним Дунаем и Днестром не имели постоянного оседлого населения, хотя фракийские поселенцы уже проникли на левый берег Дуная. В степи известны скифские воинские погребения VI (Огородное) и V вв. до н. э. (Червоный Яр, Шевченково, Траповка, Арциз), они не составляли компактных групп, а по характеру обряда и вещевого материала близки синхронным погребениям собственно Скифии. Непосредственно на берегах Нижнего Днестра, Днестровского лимана и на морском побережье ранние памятники местного населения не выявлены. Можно полагать, что ионийские поселенцы оказались здесь первыми постоянными жителями. Вместе с тем в основанные греками населенные пункты Нижнего Поднестровья уже в VI в. до н. э. проникали скифские и фракийские этнические элементы, так что вряд ли можно думать об абсолютном отсутствии местного населения вблизи от греческих поселений. Следуя указаниям письменных источников, можно, по-видимому, заключить, что памятники ализонов следует сближать с памятниками восточно-подольской (не исключено, что и западно-подольской) групп, а памятники агафирсов — с памятниками молдавской группы; в соответствии со словами Мелы западную границу каллипидов не приходится искать на Днестре или даже на Дунае — их владения ограничивались бассейном Тилигула. Между Тилигулом (Асмаком) и Днестром (Тирасом) Мела и Плиний помещают племя асиаков, а между Днестром и Дунаем — истриан. Реальность этих сообщений подтверждается показанием утраченных периплов эллинистического времени, сохранившихся у Арриана и Арриана: на побережье находились гавани этих племен, а в сокращенной Юстианом «Истории» Помпея Трога упоминается война скифов (около 340 г. до н. э.) с истрианами, возглавлявшимися своим царем; во всех случаях речь идет об одном и том же племени, скорее всего гетто-фракийского происхождения. В таком случае ничто не мешает предполагать, что население восточного берега Нижнего Днестра и современного лимана, оставившее на ранних греческих поселениях керамику скифского типа, принадлежало к племени асиаков, тогда как гетская посуда на этих поселениях должна связываться с фракийским населением, сосредоточивавшимся по берегам Нижнего Дуная и носившим подобно асиакам «речное» имя истриан. Литературные свидетельства о проникновении греческих поселенцев в Нижнее Поднестровье ограничиваются хронологически неопределенными указаниями Скимна на плодородие края, судоходность реки и на милетское происхождение города Тиры, а также беглым замечанием Геродота, согласно которому у устья реки Тираса живут эллины, называющиеся тиритами; на основании слов Плиния можно заключать, что город, называвшийся впоследствии Тирой, носил некогда ионийское имя Офиусса. Археологические разведки и раскопки не обнаруживают на западном берегу Нижнего Днестра и его лимана» следов первоначальной греческой колонизации, но можно считать установленным, что на восточном берегу последнего уже в VI в. до н. э. сложилось греческое поселение городского типа у северной окраины села Роксоланы — по-видимому, город Никоний или Никония античных источников — и ряд сельских поселений, известных главным образом по подъемному материалу; из них наиболее изучены — по направлению с юга на север — Надлиманское VI, Надлиманское III, Маяки IV и Беляевка I. Весь характер материальной культуры этих поселений свидетельствует о том, что они были населены греками, хотя лепная керамика указывает на присутствие среди их населения выходцев из среды скифских и гето-фракийских аборигенов.

Из перечисленных поселений наибольшее значение имел в раннее время Никоний. Время его основания относится ко второй половине VI в. до н. э. Уже в ближайшие десятилетия после основания Никоний поддерживал связи с центрами Средиземноморья, и ионийский характер находок позволяет высказать предположение о том, что он был заложен милетянами. Ранний Никоний занимал небольшую площадь, часть которой разрушена абразией. Население жило в небольших, углубленных в землю жилищах, и в его занятиях немалую роль играли земледелие, скотоводство и рыболовство, но горожане вели торговлю с центрами Ионии, Аттикой и поддерживали отношения с местными племенами. Около середины V в. до н. э. в жизни Никония намечаются изменения — в городе развивается каменное строительство, возводится оборонительная стена. В конце V—IV в. до н. э. город, территория которого заметно расширилась, располагался на террасах, имел правильную планировку улиц и водоснабжение. В эту эпоху он поддерживал торговые связи не только с соседними причерноморскими городами, прежде всего с Истрией, Ольвией и Синопой, но и со многими центрами Восточного Средиземноморья и пытался, по-видимому, наладить выпуск литой бронзовой монеты.

§ 2. Тира в VI—V вв. до н.э.

1. Основание Тиры. Если археологические памятники Никония позволяют относить возникновение этого центра ко второй половине VI в. до н. э., то в Тире не открыты следы строительства этого-времени, а сообщение в научной литературе о находках сосудов и терракот VII в. до н. э., не поддается проверке и сформулировано настолько неопределенно, что не дает возможности отстаивать высказанную еще до начала археологических раскопок догадку об основании Тиры, в VII в. до н. э. Нельзя согласиться и с определением возникновения Тиры в V в. до н. э.

Прямое указание приписываемого Скимну Перикла на милетское происхождение города подтверждается имеющимися сведениями о тирасском календаре и учреждениях, а также посвящением Аполлону Врачу, богу-покровителю первых колонистов, хорошо известному в милетских колониях на Черном море

Между тем Милет, поднявшийся в 500 г. до н. э. против персов и разрушенный ими (494 г. до н. э.), не основывал колоний позже указанного времени; на этом основании возникновение Тиры относят ко времени «не позднее VI в. до н. э.» просто, к VI в. до н. э., или к концу этого столетия. Высказывалось даже предположение, будто Тира была основана беглецами «из разоренных персами ионийских городов и особенно Милета», иными словами, что она возникла в конце первого десятилетия V в. до н. э. Имеется, наконец, гипотеза об участии лесбийцев в основании Тиры.

Если оставить в стороне оба предположения, возникновение Тиры как милетской апойкии во второй половине или в конце VI в. до н. э. представляется наиболее вероятным. Это не означает будто Тира была с самого начала городом и тем более будто она являлась самым значительным из ионийских поселений Нижнего Поднестровья. До тех пор, пока древнейшие слои города не будут открыты, нельзя исключить предположение о том, что ведущая роль во всем этом регионе и даже «первые полисные функции» принадлежали Никонию.

Неизвестность ранней истории Нижнего Поднестровья влечет за собой и другие предположения. Видя в Офиуссе отдельное от Тиры поселение, возникшее уже после водворения милезийцев в Никониуме и находившееся на острове, образованном двумя протоками Днетровской дельти или Днестром и Кучурганом, высказывали догадки о по-следующем переселений греческих обитателей острова на коренной берег, вновь основанное поселение получило название реки. В последние годы эта гипотеза была уточнена — переселение состоялось якобы в организованном порядке, так что на новом месте продолжала существование та же городская община, те же органи самоуправления, и именно зто дало основание источникам Плиния и Стефана Византийского свидетельствовать, что город Тира раньше назнвался Офиуссой. По сравнению с такой детализированной картиной прежние догадки о том, что жители оставленной Офиуссы просто переехали в уже существовавшую Тиру или основали поблизости отдельное поселение, вскоре слившееся с нею, подкупают своей простотой.

Касаясь всех этих домыслов, следует принять во внимание, что остров, существовавший в І тысячелетии в устьях Днестра, был мало пригоден для хозяйственной деятельности и вообще для постоянного проживання сколько-нибудь многочисленного населения, вряд ли ландшафт местности отличался от современных плавней Дунайской дельты, значительная часть которых представляет озера, заросшие водной растительностью. Вдоль существующих в настоящее время и вдоль заброшенных русл реки тянутся полоси суглинистой суши шириной от 100 до 250 м, а параллельно морскому краю дельты проходят повторяющиеся серии песчаных, береговых валов, образовавшихся в различные стадии ее формирования. Не лучше приспособлена для жизни и расположенная вдоль Нижнего течения Днестра заросшая камышом и кустарниками, прерываемая мелкими озерами и протоками днестровская пойма. Предположение о существовании в подобных условиях поселення городского типа.не поддается проверке и не слишком вероятно. Располагая при зтом указанием Плиния, разъясняющего, что город, носящий имя известной реки Тираса, находится на месте, где, как говорят, прежде была Офиусса, было бы трудно согласиться, что Тира и Офиусса были разными городами — ведь многие центры античного Причерноморья носили наряду с официальным именем еще и другое, применявщееся преимущественно в метрополии (Дионисополь — Круны, Пантикапей — Боспор, Ольвия — Борисфен) и весьма вероятно, что раннее название Офиусса существовало в течеиие продолжительного времени параллельно с именем Тира.

Составить конкретное представление об общем облике и хозяйственном развитии Тиры в начальную пору ее сущеетвования нелегко из-за недостаточности археологических мате- риалов. Учитывая отмечаемые древними авторами богатства края есть все основания признать, что хлебопашество, скотоводство, эксплуатация рыбных богатств, а в дальнейшем садоводство и виноградарство были главными занятиями населення Нижнего Поднестровья еще в ту пору, когда ремесленное производство делало только первые шаги. Вместе с тем находки импортной керамики и монет позволяют предполагать, что во второй половине V в. до н. э. Тира идет по пути превращения в торговый центр аналогичный характер имело в это время и хозяйство Никония.

Упомянутие находки происходят из перемещенннх слоев, но в своей совокупности очень представительны. Это обломки пухлогорлых хиосских амфор, фрагменты аттических чернолаковых солонок, скифосов, тарелок. На некоторых обломках читаются процарапанние надписи. Известны также находки фрагмеитов краснофигурной афинской керамики. Большая часть аттической керамики относится ко второй половине V в. до н. э., однако в Тире зарегистрированы солонки и скифосы не только второй четверта этого века, по и последней четверти VI в. до н.э. По публикациям известны из Тиры ионийский светильник VI в. до н. э., фрагмент ручки ионийского кувшина того же времени, черепки ионийской керамики. Фрагменты ионийских светильников хранятся в Белгород-Днестровском музее, а обломки ионийской и хиосской керамики не раз встречались в ходе раскопок. Перечисленные находки опровергают утверждение, будто торговля Тиры с Афинами начинается только в конце V в. до н. э. и показывают, что если массовое поступление аттической керамики в Ольвию началось еще в VI в. до н. э, то в Тире, как и в Истрии, этот процесс начинается после решающих побед афинян над персами. При раскопках Тиры неоднократно отмечались находки литих бронзових монет Истрии, датируемых второй половиной V — первой половиной IV вв. до н. э. Отдельно следует назвать происходящий из Тиры серебряный диобол одрисского царя Спарадока, чеканенный в 40-х годах V в. до н. э. Все это убедительно доказывает, что город не только существовал в V в. до н. э., но и проявлял немалую экономическую активность.

Имеющиеся источники не дают возможности определить социальный состав первых поколений населення Тиры, но она подобно другим античним центрам сформировалась, как рабовладельческий полис, в котором различие классов фиксировалось в сословном делегата населення, сопровождалось установлением особого юридического места в государстве для каждого класса. Особенности общественно-политического устройства Тири в VI—V вв. до н. э. неизвестны, но поскольку в других милетских апойкиях региона в начало их существования власть находилась в руках олигархов и гражданскими правами пользовались, по словам Аристотеля, «лишь очень немногие», так что даже состоятельные люди не могли занимать никаких должностей, следует считать вероятным, что и в Тире с ее аграрным профилем хозяйства долго сохранялись олигархические порядки. Отсутствие источников не позволяет решить, была ли тирасская олигархия свергнута, как в Аполлонии, в результате борьбы граждан против знати, расхищавшей общественное добро или, как в Истрии, постепенное расширение круга граждан обратило в конце концов олигархию в демократию и предшествовала ли, по примеру Ольвии, утверждению демократии тирания, но в следующем периоде Тира обладает признаками демократического государства в античном смысле этого термина.

Конкретные события политической жизни Тиры в VI—V вв. до н. э. могут быть намечены только предположительно, и о том, к примеру, какова была судьба города во время похода Дария против скифов нет данных. Высказывались, правда, соображения о том, что в результате похода, который относят к предпоследнему десятилетию VI в. до н. э. греки Западного и Северо-Западного Причерноморья были вынуждены признать власть Персии и оставались в зависимости от нее до афинских побед в годы греко-персидских войн и даже были сформулированы догадки о том, что в борьбе скифов против персидского нашествия роль организаторов принадлежала причерноморским грекам, а сам поход был направлен против античных городов Причерноморья, но достоверность таких гипотез не более убедительна, чем предположений о разрушении Истрии при скифском

нашествии, последовавшем вслед за поражением Дария. По-видимому, единственное, что можно утверждать, это то, что поскольку при любой оценке маршрута персов. Тира находилась в зоне военных действий, она была, вероятно, вынуждена признать в конце VI в. до н. э. зависимость от власти «великого царя царей», которая, впрочем, вряд ли была прочной и продолжительной: согласно Геродоту после поражения Дария скифы пытались заключить союз со Спартой и около середины 90х годов V в. до н. э. или даже раньше перешли Дунай и дошли до Галиполийского полуострова.

Усиление политического влияния скифов после изгнания Дария сопровождалось их наступлением на греческие города — к началу второй четверти V в. до н. э. исчезают поселения обширной ольвийской хоры, замирает жизнь на ранних поселениях восточного побережья Нижнего Поднестровья. Это приводит к установлению скифской власти над Никонием: здесь появляются литые монеты с изображением совы и с буквами, то есть начальной частью имени упоминаемого Геродотом царя Скила. Реальность этого царя, подтвержденная находкой принадлежавшего ему перстня в окрестностях Истрии, не вызывает сомнений: монеты доказывают, что он осуществлял контроль над Нижним Поднестровьем. Распространялась ли власть Скила также на Тиру — неизвестно.

Изображение совы на монетах Скила указывает на ту роль, которую играют Афины на Черном море после решающих побед над персами в 490 и 480—479 гг. до н. э. С этого времени резко возрастает поступление аттической керамики, которое началось еще в VI в. до н. э. Однако вопрос о том, являлись ли греческие города Северо-Западного Причерноморья — среди них Тира и Никоний — членами Афинского морского союза, остается сложным и запутанным. Относительно Никония это считал возможным еще У. Келер, впервые издавший очень поврежденную надпись — список денежных взносов афинских союзников в 425/424 гг. до н. э.; Многие историки распространяли эту догадку на Тиру и Ольвию. Речь идет о трех небольших обломках мраморной плиты, составлявших четвертый столбец списка, озаглавленный «города на Эвксине»; попытка оспорить это чтение несостоятельна. Принимая приведенные дополнения, пришлось бы согласиться, что города Нижнего Поднестровья входили в начале последней четверти Vв. до н. э. в состав Афинской державы и платили соответственно своим возможностям форос в размере двух талантов (Тира) и 3000 драхм или половины таланта (Никоний). Подтверждает это предположение широкое распространение и длительное бытование в Тире культа Афины, засвидетельствованного памятниками на протяжении едва ли не всего периода существования города, а также то, что изображение совы на монетах ставит Тиру в число городов, особенно близких Афинам. Нельзя, однако, упускать из виду, что и текстологическая, и историческая интерпретация фрагментов списка членов Афинского союза за 425/424 г. до н. э. сталкивается со многими трудностями, а традиционные дополнения являются не более чем издательской конъектурой. Но при всем этом полный и безоговорочный скептицизм по отношению к самой возможности вхождения любого из северопонтийских городов — и, в частности, Никония и Тиры — в число членов Афинского союза не представляется оправданным. Не останавливаясь на том, что есть достаточные основания предполагать, что Истрия и Ольвия вступили в политический контакт с афинянами во время экспедиции Перикла в Понт (около 437 г. до н. э.) и были включены в состав Афинского морского союза. Другой обломок того же списка называет среди городов, вносивших в 425/424 гг. до н. э. форос в афинскую казну, два причерноморских центра — Гераклею Понтийскую на южном побережье и Аполлонию на западном, а на том же обломке, на котором предположительно читаются имена Тиры и Никония, находилось, по-видимому, также и имя Каллатии; взнос ее составлял половину таланта.

Глава II. Тира в позднеклассическое раннеэлинистическое время (IV —первая половина III в. до н. э.)

§ 1. Археологические памятники и экономика Тиры

1. Остатки оборонительной системы.

К середине IV в. до н. э. северо-восточный район Тиры был уже огражден с юга оборонительными стенами и тесно застроен жилыми домами. В III в. до н. э. строительство распространяется далее к юго-востоку и снова ограждается с юга линией оборонительных стен. При этом обращают на себя внимание высокая плотность городской застройки, а также ее регулярный характер.

Один из ранних участков оборонительной стены античной Тиры был открыт на Центральный Раскоп в слое римского времени, когда эта стена, усиленная дополнительным каменным панцирем, превратилась в северную куртину цитадели, занятой римским гарнизоном. Она ориентирована по направлению северо-восток—восток— юго-запад—запад; длина трех сохранившихся и разделяемых разрушенными участками отрезков составляет около 42 м, толщина достигает 2,2 м. На юго-западе к куртине примыкает прямоугольная башня, фланкирующая ее и указывающая напольное направление данного участка оборонительных сооружений; на северо-запад под прямым углом продолжается другой отрезок этой же стены. Уходящие в западный борт раскопа кладки рассматриваемого узлового сооружения указывают на вероятность продолжения линии обороны дальше на запад, а еще ранее открытый на обрыве к лиману участок стены был, по всей вероятности, ее продолжением на восток. Планировочная и строительная связь куртины с расположенными внутри защищаемого ею пространства памятниками эллинистического времени, близкий характер системы кладок и стандарта обработка камней в куртине и подвалах первого строительного периода, а также тождество вещевого материала в, зоне оборонительных сооружений и жилого комплекса, позволяют относить, возведение и перестройку оборонительных стен в этой части города к IV— III вв. до н. э.

Упомянутая прямоугольная башня пристроена впритык к южному фасаду куртины еще до ее усиления панцирем. Восточная часть башни открыта, западная уходит в борт раскопа, и дальнейшее исследование этой части башни в ближайшее время невозможно. Башня выступает за южный фасад куртины на 7 м; ее внешние стены — восточная и южная — вдвое толще внутренних — толщина первых 2,6—2,4 м, вторых 1,3—1,2 м. Все стены выложены наспех в рядовой постелистой системе из слабо обработанного равномерного камня небольших размеров и более крупных плит вторичного использования. Заполнение башни на уровне дневной поверхности эллинистического времени не содержало находок первых веков н. э. — здесь преобладали фрагменты керамики III— II в. до н. э., однако амисенская монета времени Митридата Евпатора уточняет дату перехода оборонительных функций прямоугольной башни к круглой башне и передвижению линии обороны к другой куртине.

В первом строительном периоде куртина имела цокольную часть, возведенную на фундаменте. Первый наземный ряд кладки отступает от среза вертикальной плоскости фундамента на 0,85—0,1 м, а два верхние ряда — еще на 0,05 м, четко выделяя таким образом цокольный ряд стены. Наибольшая высота сохранившихся ее частей (с фундаментом) 3,23 м.

Фундаментная часть куртины трехслойная; внешние слои сложены из необработанных плит и блоков, наиболее крупные из которых достигают 1,6 м в длину и 0,41 м в высоту. Верхняя плоскость горизонтального среза фундамента выровнена под кладку цокольного ряда стены. Внешние слои фундамента выложены по рядовой однорядовой постелистой ложковой системе общей высотой 1,78 м. Средний слой фундамента представляет собой заполнение из глины с бутовым камнем. Подошва фундамента лежит на слое красновато-коричневого материкового песка.

Покоящаяся на фундаменте стена построена из твердого светло-серого ракушечника и является двухлицевой трехслойной кладкой. Северный фасад ее выложен в рядовой однорядной орфостатной системе с выходом на фасад чередующихся двух-трех плит постелью и одной тычком. Тычковые плиты заходят в средний слой — забутовку из глины и необработанных камней — до половины и даже до трех четвертей толщины стены. Плиты кладки хорошо обработаны, точно подогнаны по месту и четко выкадрованы. Длина фасадных орфостатных плит колеблется от 1,8 до 1,1 м, высота рядов выдержана во всех трех сохранившихся наземных рядах на всем их протяжении (в цокольном и первом рядах — 0,42 м, во втором — 0,65 м). Толщина плит варьирует в пределах от 0,35 до 0,2 м. Наземная кладка выложена на тонком глиняном растворе или почти насухо.

Описанная куртина поворачивает в юго-западной части на северо-запад под прямым углом к своему первоначальному направлению. В своей прежней системе она сохранилась только на 1,8 м по восточному фасаду и на 1,3 м по западному (кладка № 235), а далее открывается ее перестроенный участок. По восточному фасаду он сложен в однорядной постелистой системе из мелких, слабо подтесанных камней, по западному — в орфостатной системе из крупных блоков. На расстоянии 11,3 м от поворота этот отрезок подходит впритык к пересекающей его ось южной стене второго узлового сооружения. Толщина указанного отрезка стены остается прежней (2,15—2,05 м), но толщина кладки, на которую она выходит не превышает 1,6 м. Однако южная фасадная сторона менее мощной стены по характеру системы ее выкладки и по обработке прямоугольных выходящих на фасад постелью плит близка кладке куртины первого строительного периода.

Южная стена узлового сооружения прослежена на расстоянии около 7 м. Она в свою очередь смыкается своим восточным концом с западным фасадом сохранившегося на протяжении 10м самого древнего участка оборонительной стены; западный ее конец уходит в борт раскопа. Стена, образующая восточную границу предполагаемого узлового сооружения, использована с этой целью не полностью. Южная ее оконечность (длиной 3 м) от стыка с южной стеной упомянутого сооружения осталась вне его пределов и во втором строительном периоде не нашла применения. В первом строительном периоде юго-восточный ее конец входит в стенку одного из подвальных помещений дома, построенного позднее оборонительной стены, в III в. до н. э. Разобранная до уровня своих нижних рядов, эта оборонительная кладка была перекрыта остатками построек, сопровождаемыми керамикой III—II вв. до н. э. Подошва ее лежит на материковом песке, а два нижних фундаментных ряда углублены в культурный слой с керамикой конца V—IV вв. до н. э. Северо-западный край кладки обрывается — на протяжении 3 м она слегка расширена с восточной стороны и сюда же выходит каменный лоток со сливом (0,3 X 0,15 м в сечении), расположенный на 0,6 м выше подошвы кладки. Слив указывает на уровень дневной поверхности, а направление вывода воды к востоку позволяет предполагать, что напольным был для этого отрезка стены его восточный фасад.

Наиболее внушительным сооружением оборонительной системы Тиры была круглая башня. Она находится всего в 7,2 м от прямоугольной башни и соединялась с ней стеной, имеющей толщину 1,3 м. Можно считать, что указанная стена относится к более позднему времени — ее подошва лежит на 2,8 м выше подошвы башни, а система кладки фасадов и размеры камней отличаются от соответствующих характеристик юго-западной куртины, примыкающей к башне с юго-востока. Диаметр круглой башни 11,25—10,75 м, толщина стен колеблется от 2 до 1,65 м. Трехслойные стены башни выложены по рядовой однорядной постелистой ложково-тычковой системе из местного ракушечника, наружный фасадный слой сложен из массивных, слегка выкругленных прямоугольных и трапециевидных плит размером от 1,5 X 0,6 X 0,5 м до 0,5 X X 0,42 X 25 м; плиты имеют двустороннюю горизонтальную рустовку. Камни наружного фасада хорошо выкадрованы, плотно притесаны и уложены на глиняном растворе в ряды одинаковой высоты, что придает башне архитектурную завершенность. Внутренний слой стен выложен на глине по однорядной постелистой системе и хуже обработанных плит. Средний слой — бут на глине, куда впущены для связи отдельные плиты наружных слоев. Башня сохранилась на высоту 5,5—4,55 м от подошвы, лежащей на выровненной поверхности известняковой скалы.

Как можно заключить на основании строительного паза на наружном фасаде башни и по примыкающим к ней в шурфе грунтам, дневная поверхность времени строительства башни находилась на расстоянии 2—1,7 м от ее подошвы, а на высоте примерно 4 м от последней в северо-западном секторе стены сохранился вход в башню, заполненную до такого же уровня утрамбованной глиной. Проем неширок, в его пороге имеются гнезда для крепления двери.

После открытия башни было высказано предположение, что она первоначально служила маяком и только во втором строительном периоде была включена в систему оборонительных сооружений. Однако перед фронтом действующего узла обороны — прямоугольной башни — не могла быть поставлена на расстоянии 7 м высокая каменная башня, никак не связанная с этим узлом. Кроме того, выяснилось, что примыкающая с юго-востока к башне куртина относится к тому же строительному периоду. Целесообразность строительства столь мощного фортификационного сооружения с широким круговым обзором, соединяющего стены в пункте крутого излома линии оборонительных укреплений, становится легко объяснимой, если принять во внимание, что, вероятно, уже в первой половине III в. до н. э. началась застройка территории к юго-востоку от прежней границы города. Это потребовало создания новой системы укреплений, главным звеном которой оказалась круглая башня с примыкающими к ней куртинами.

Юго-западная куртина сохранилась на протяжении 44,5 м. Кладка ее отличается монументальностью — фасады выложены по двухрядной орфостатной системе из массивных, достигающих в длину 3,5 м плит. Высота их доходила до 1,4 м, а толщина колебалась от 0,4 до 0,2 м. Не менее толстыми были и подстилающие постелистые плиты. Подошва куртины лежит на предскальной известняковой крошке и коричневом песке несколько выше подошвы башни, к которой она пристроена впритык, достигая в этом месте 4,5 м в высоту. Швы кладки в противолежащих фасадных рядах этой куртины немного смещены по уровню — такой прием обеспечивал прочность при таранных ударах. Толщина стены 2,25— 2,2 м, ее надежность была велика — тычковые орфостатные плиты фасада заходили в забутовку на глубину 1,1 — 1,6 м. Такой же по конструкции была и южная куртина, сохранившаяся на протяжении 14,5 м

Находки керамики эллинистического времени в шурфе на уровне фундамента башни, у стыка ее с юго-западной куртиной, наличие строительных остатков и сопровождающих находок III—II в. до н. э. у юго-восточного края этой же куртины дают основание считать, что город распространился на территорию юго-восточной части мыса еще в эллинистическое время. Однако только последующее изучение этой части городища позволит окончательно определить время заселения всей этой территории и назначение каждого из открытых участков стен. Пока раскопки эллинистического слоя не завершены, а открытая площадь представляет небольшую часть территории древнего города, возможны различные интерпретации звеньев оборонительной системы. Так, положение куртины, прикрывающей с юго-востока жилые кварталы IV в. до н. э., может объясняться необходимостью обороны одного из новых районов городской застройки, но поворот этой куртины на северо-запад уже в первом периоде строительства в этом районе оборонительных стен плохо увязывается с представлением о том, что основная территория древней Тиры помещалась на мысу, занятом в настоящее время цитаделью и примыкающим к ней двором средневековой крепости: продолжающаяся к северо-западу стена отделяет открытые постройки эллинистического времени от предполагаемых центральных районов города. В настоящее время открыт лишь небольшой участок Тиры позднеклассического и раннеэллинистического времени, причем открыт не центральный район города, а новые кварталы, освоенные зажиточными горожанами только в IV в. до н. э. Здесь раскопан перекресток ул. Продольной и Поперечной и частично изучены примыкающие дома.

Прежде чем остановиться на описании домов Тиры IV—III вв. до н. э., необходимо отметить, что ошибочное предположение, будто тогдашние городские магистрали пересекались под острыми и тупыми углами, основывалось на том, что в качестве эталона городской застройки рассматривался квартал, образованный разновременными улицами. На самом деле в эллинистическое время улицы Тиры пересекались, образуя прямоугольные кварталы.

Южной границей одного дома служила ул. Продольная, проложенная с юго-юго-запада на северо-северо-восток, то есть приблизительно параллельно переулку между домами. Ул. Продольная I эллинистического времени открыта на протяжении примерно 30 м, ширина ее 2—1,75 м. Под вымосткой открыт узкий водосток (ширина до 0,3 м), выложенный небольшими известняковыми плитками. С юга улицу ограничивает фасадная стена выходившего на нее дома. На юго-западе открытого участка она пересекает под прямым углом ул. Поперечную эллинистического времени (А), лежащую под южной частью ул. Поперечной римского времени. На стыке с Продольной ул. Поперечная эллинистического времени ограничивалась с востока стеной крайнего юго-западпого наземного помещения дома, а с запада сохранившейся частью еще одной постройки эллинистического времени. Ширина ул. Поперечной не превышает 2 м. В средней части улицы проходит водосток, перекрытый прямоугольными плитами, края ее вымощены мелкими камнями или утрамбованной жерствой. Выявленная на протяжении 8 м, эта улица перекрыта на северо-востоке подсыпкой и плитами вымостки ул. Поперечной I римского времени; разница в уровне между ними достигает 1,35 м. При этом более ранняя улица отклоняется к западу — часть ее вымостки с примыкающей стеной зафиксирована западнее ул. Поперечной I римского времени.

К северу от ул. Продольной I и к востоку от ул. Поперечной эллинистического времени находились два дома. Судя по выходящему на перекресток названных улиц юго-западному углу одного из них и по прослеженному к западу от подвала продолжению его подвального и наземного этажей, дом представлял в плане вытянутый в широтном направлении прямоугольник площадью около 360 м². Вероятно и расположенный севернее, по другую сторону переулка, второй дом также выходил на ул. Поперечную. Третий дом, более поздний, находился между куртиной оборонительной стены и ул. Продольная, он также был вытянут по направлению с запада, где его ограничивала другая куртина на восток, где граница его не установлена; можно предполагать, что он не выходил за линию восточных стен двух первых домов. Длина дома по фасаду, выходившему на ул. Продольная I, достигала примерно 30 м.Каждый из трех домов имел жилые и хозяйственные подвалы и мощенные плоскими каменными плитками дворики, окруженные наземными помещениями. Помещений производственного назначения в этих домах нет, жилые помещения довольно просторны (от 12 до 20 м², а в двух случаях до 30 м^-2). Высота подвального этажа достигала 2 — 2,5 м. Полы подвалов глииобитно-земляные. Наземные помещения имели деревянные дощатые полы, опиравшиеся на балки. Кровли всех этих домов, судя по завалам, были черепичными, причем с двух первых домах широко использовались импортные керамиды. В одном из наземных помещений найдено около 4000 крупных черепичных обломков, причем на 40 из них сохранились синопские астиномные клейма двух первых хронологических групп. Как и в других крупных античных центрах, в Тире при строительстве использовались архитектурные терракотовые украшения крыши — здесь найдены фрагменты фронтальных черепиц, орнаментированные овами и меандровым узором.

В первом строительном периоде стены жилых подвальных помещений были выложены на тонком' глиняном растворе из правильно выкадрованных и тщательно пригнанных по месту плит и блоков плотного известняка (длина 0,55—0,8 м, высота 0,25—0,15 м). Толщина стен 1—0,65 м, а их внутренний фасадный слой выложен в однорядной постелистой ложково-тычковой системе. Высота рядов кладки выдерживалась на всем протяжении; стены, как правило, связывались впереплет. Такая строительная техника характерна для жилых построек IV в. до н. э. и более раннего времени. | Кладка стен во втором строительном I периоде (III—II вв. до н. э.) измениласъ. Во многих случаях они сложены в той же манере, что и поздний участок оборонительной стены, то есть из разноразмерных, плохо подогнанных по месту плит и блоков среднего размера (0,36 X 0,25 м по фасаду). Горизонтальность рядов кладки не выдерживалась, между блоками встречался мелкий бутовый камень. Толщина степ уменьшается, не достигая в отдельных случаях 0,4 м

В обоих строительных периодах помещения подвального этажа иногда сообщались неширокими (до 1,25 м) дверными проемами; в некоторых подвалах имелись каменные лестницы, ведшие в наземные помещения: семь ступеней подобной лестиицы сохранились в одном из помещений В других случаях использовались деревянные лестницы. В стенах имелись порой полукруглые или прямоугольные пиши. Подвальные помещения обычно прямоугольные; все они впущены в вырубленные в известняковой скале котлованы.

Из наземных помещений этих зданий хорошо сохранилось и полностью открыто одно помещение частично — смежные с ним. Площадь первого 11,4, второго 18,2 м². Кладка их стен небрежная, но судя по тому, что в заполнении первого помещения под рухнувшей крышей обнаружены расписная штукатурка и имитирующие мрамор облицовочные плитки, кладка здесь была полностью скрыта. Роспись наземных (возможно, и некоторых подвальных) помещений в домах зажиточных жителей Тиры эллинистического времени имеет аналогии в декору интерьеров богатых домов Ольвии и составляет характерную черту периода высшего расцвета домостроительства в античных городах Северного Причерноморья.

Заполнение описанных домов однородно и состоит из нескольких слоев засыпи (с остатками черепичной кровли), образовавшейся в период, предшествующий разрушению, а также во время его и в последующие столетия. Дата строительства двух первых домов дается клеймами синопских астиномов на черепицах — они относятся к 360— 320 гг. до и. э. Наиболее поздние находки на полу помещений датируют время их разрушения концом II — началом I в. до п. о. В засыпи помещений имеются поздняя аттическая керамика и обломки лепной гето-фракийской посуды, а также юраклейских, сииопских и фасосских амфор. В следующем строительном периоде они сменяются столовой керамикой, изготовленной в центрах Западного и Северного Причерноморья,— обломками пергамских сосудов с рельефным орнаментом, фрагментами родосскнх и херсонесских амфор, придем последние материалы преобладали в местах с мало перемещенными напластованиями или встречались на уровне полов помещений второго строительного периода.

В последние годы на Центральном Раскопе открыты остатки строительного периода, предшествовавшего первому из охарактеризованных выше; они отличаются монументальностью и завершенностью. Это относится прежде всего к углу постройки из хорошо обработанных и тщательно подогнанных плит и блоков, выявленному под одним из наземных помещений дома. Цоколь постройки залегал вместе с обломками чернолаковой керамики V—IV вв. до н.э. на уровне фундамента, расположенного вблизи участка оборонительной стены; таким образом, открытая постройка предшествовала и дому, и стене. К этому же слою относятся, по-видимому, открытые в 1940 г. в северной части Центрального Раскопа прямоугольные, обмазанные глиной ямы; они предшествовали строительству возведенных здесь впоследствии раннеэллинистических домов. В заполнении ям находились обломки чернолаковых киликов конца V в. до н. э. с тисненным орнаментом. Обломки чернолаковой керамики V— IV вв. до н. э. были обнаружены ниже уровня полов помещений дома. построенного во второй половине IV в. до н. э. Наконец, в 1919 г. на обрыве от гласиса к лиману был открыт угол какого-то каменного здания в сопровождении обломков ионической и аттической посуды. К сожалению, находка описана настолько кратко, что дата строительства не может бить установлена; открытое строение, скорее всего, также относится к V в. До н. э.

§ 2. Социально-политическая структура, культура и религия Тиры

1. Общественный и государственный строй. В немногочисленных очерках истории Тиры IV п III вв. до н. э. определяются как эпоха расцвета, причем Тиру называют «типичным эллинским городом-государством». Правильность подобных утверждений не вызывает сомнений, однако имеющиеся материалы не дают возможности конкретно охарактеризовать особенности

социальной структуры Тиру, представляется, впрочем, что для категорических утверждений о том, что Тира вела широкую торговлю гетскими рабами, нет оснований В самом деле, К. Маркс считал экономической основой «классического общества в наиболее цветущую пору его суще- ствования мелкое крестьянское хозяйство и независимое ремесленное производство, подчеркивая, что в эту пору «рабство еще не успело овладеть производством в сколько-нибудь значительной степени», и Тира в период своего экономического и культурного расцвета не составляла, можно полагать, исключения. Отсутствие прямых данных об общественном строе эллинистической Тиры лишь в малой степени компенсируется имеющимися сведениями о ее политической организации. В IV—III вв. до н. э. Тира была демократическим в античном смысле этого слова полисом. Декрет первой половины III в. до н. э. сообщает о награждении золотым венком и о последующем периодическом увенчании «во время всех публичных состязаний» неизвестного по вмени тирасского гражданина «за его доблесть и благожелательность по отношению к народу». Объявлять о награде должны агонофеты, постановление же должно быть вырезано на мраморной плите и выставлено для всеобщего сведения в одном из общественных мест, причем необходимые средства надлежит выдать из казны под контролем архонтов. Бедность содержания и трафаретность формулировок не препятствуют высокой оценке исторического значения документа, являющегося единственным сохранившимся постановлением тирасских органов власти, относящимся к эллинистическому времени. Надпись удостоверяет наличие в Тире главных органов полисного самоуправления — архонтов, совета, собрания граждан; упоминаются в ней и агонофеты, заведовали состязаниями и совершавшие праздничные жертвоприношения от лица государства. В Тире существовала обычная процедура награждения граждан и постановка соответствующих плит с надписями за счет государства.

Другой отраслью государственного управления, о которой имеются конкретные сведения, была чеканка монет, которые являются, строго говоря, самыми ранними памятниками, подтверждающими факт самостоятельного государственного существования античной Тиры. Первые тирасские монеты были серебряными драхмами, и клад из с. Дороцкое доказывает, что комиссия осуществлялась в довольно крупных масштабах. В дальнейшем город чеканит разменную монету, которая с трудом поддается точной датировке. Во всяком случае, ранние бронзовые монеты относятся еще ко второй половине IV или к началу III в. до и. э..

Существенной особенностью тирасских серебряных монет является наличие на некоторых из них особых обозначений. Это либо отдельные буквы — А,В, либо сокращение Ф1 или лигатура из букв КЕ. Если значение двух последних как обозначений магистратских имен не вызывает сомнений, то в отдельных буквах можно видеть нумерацию эмиссий — 1, 2, 4.

2. Культура и религиозные верования тирасского населения в эллинистическую эпоху известны недостаточно. Следует, однако, признать, что условия жизни зажиточных жителей города не отличались от быта этой общественной прослойки в других центрах Северо-Западного Причерноморья. Немногочисленные надписи рассматриваемого времени не содержат пегреческих имен и лишены каких-либо лексических или грамматических признаков, отклоняющихся от койне, а содержание их свидетельствует, что государственно-правовое самосознание гражданского коллектива соответствовало нормам, сложившимся в период расцвета древнегреческой цивилизации. В Тире существовал ионийский лунный календарь, в котором за начало года принималось новолуние, следующее за первым весенним равноденствием надписи римского времени сохранили названия трех последних месяцев этого календаря — ленеона и артемисиона, который, заметим попутно, иногда неверно считали первым месяцем тирасского года. Такой же календарь и с такими же названиями месяцев существовал в Милете и в его колониях, например, б соседних Истрии и Ольвии. Этот календарь был тесно связан с культом, в частности, с празднествами в честь Аполлона. Действительно, фрагментированное посвящение III в. до н. э. свидетельствует о почитании в Тире Аполлона Врача, культ которого хорошо известен во всем Западном и Северном Причерноморье. На монетах второй половины IV — начала III в. до н. э. повторяются фасовые и профильные изображения Деметры; встречаются также Афина в шлеме и Геракл.

Изображение безбородого Геракла известно и на резном камне — красной египетской. Посвятительные граффити на обломках черно-лаковой посуды упоминают, кроме трех названных божеств, также Аполлона, Артемиду, Диониса и неизвестного бога, именуемого просто Спасителем. Терракоты расширяют список тирасских божеств культовыми изображениями Зевса, Кибелы или Великой матери, Афродиты. и Эрота, юного Сатира. К этому следует присоединить и фрагменты мраморных статуй — колоссальную голову богини, определенную археологами XIX в. как голова Деметры, корпус быка,— возможно, посвящение в храм той же Деметры— близко напоминающий изображения быков на тирасских монетах; сюда же относится и торс небольшой женской статуи, определенный Э. Р. Штерном как изображение Афродиты.

Даже отрывочные сведения о религиозных верованиях тирасского населения позволяют обнаружить в них некоторое своеобразие. Геродот свидетельствует, что у реки Тирас показывают след Геракла, находящийся в скале, и можно предполагать, что речь идет не о дорическом герое, а о том местном божестве, о пребывании которого в Гилесе рассказывали, согласно Геродоту, живущие на Понте греки. На монетах IV—III вв. до п. э. встречается в разных вариантах юношеская голова с маленькими рожками, увенчанная лавровым венком. в которой признают изображение соименного реке городу божества. С другой стороны, находке тирасских монет на местах, где располагались древние святилища Ахилла,-, на о-ве Левке ина Тендровской косе — свидетельствую о том, что тирасские граждане не стояла в стороне от почитания Ахилла, владыки Понта. Вполне вероятно, что с культом Ахилла связано с названием Неоптолемовой башни, упоминаемой античными географами вблизи Тиры: Неоптолем, сын героя, связывается в мифах с гипербореями.

Глава III. Тира в позднеэллинистическое время (вторая половина III – первая половина I в. до н. э.)

§ 1. Социальный строй, культура и религия Тиры в конце III — начале I в. до н. э.

1. Хозяйство и общественно-политическая структура. История Нижнего Поднестровья в конце III—II в. до н. э. фактически неизвестна, но те отрывочные сведения, которые все же извлекаются из имеющихся источников, вполне соответствуют восстановленной выше картине. В конце III в. до н. э. был разрушен Никоний, переживавший уже со времени похода Зопириона период упадка.

Затраты Протогена на нужды Ольвии подсчитаны В. В. Латышевым; об истрийских гражданах, приходивших на помощь городу, имеется справка у Д. Пип-пиди. Любопытно, что долг Истрии каллатийцу Гефестиону сыну Матрия, равно как и долг ольвиополитов херсонесцу Аполлонию не были погашены при жизни заимодавцев и оба города должны были улаживать эти долги с их наследниками.

Тира пережила этот критический период — здесь известен слой III — II вв. до н. э. со строительными остатками, керамикой и другими материалами,— но лишилась, по-видимому, своей хоры. Что касается города, то в это время осуществлялись перестройки и возводились новые сооружения. Так к позднеэллинистическому времени относятся водосток и стены, пересекавшие в широтном направлении куртины оборонительной стены и выходящие к ул. Поперечной эллинистического времени. Много внимания уделялось в III—II вв. до н. э. и содержанию оборонительных стен. Однако перестройки этого времени указывают на снижение уровня строительной техники: в дело идут разномерные плиты и блоки, плохо подогнанные по месту, горизонтальность рядов кладки не выдерживается, толщина стен подземных помещений уменьшается.

По сравнению с обилием и разнообразием находок предшествующего периода количество и качество импортного вещевого материала позднеэллинистического времени несколько снижается. Встречаются, правда, привозные предметы, характерные для быта греческой метрополии — переносные керамические очаги для приготовления и разогревания пищи, терракотовые статуэтки; находят немало посуды, происходящей из мало-азийских центров, сосудов с рельефным орнаментом, имитирующих чеканную металлическую посуду («мегар-ские» чаши), но вместе с тем наблюдается увеличение числа обломков лепной и кружальной посуды с четко выраженными гето-фракийскими традициями. Весь археологический материал III—I вв. до и. I). отражает «постепенное нарастание экономического кризиса». Однако речь должна идти именно о процессе постепеъ» но го увядания города, а не о катастрофическом упадке.

Главным торговым контрагентом Тиры в рассматриваемое время был Родос. Уже в третьей четверти III в. до н. э. количество находимых в Тире родосских клейм немного увеличивается, а между 220—180 гг. до н. э. резко возрастает. Родосский импорт остается значительным до середипы II в. до н. э. и окончательно замирает лишь к его концу. В течение всего рассматриваемого времени в Тиру поступали также товары в книдскон и косской таре и товары из Херсонеса, а с 70-х годов II в. до н. э. постепенно растет импорт Сипопы.

О колебаниях экономики Тиры в III — II вв. до н. э. свидетельствует и ее монетное дело — здесь чеканились (притом в небольшом количестве) лини, мелкие номиналы разменной меди не выходившие за пределы городского рынка. Несколько неожиданно выглядит на этом фоне эмиссия золотых статеров с типами Лисимаха. отнесенная А. Н. Зографом к рубежу Ш-П вв. до н. э. Исходя из современных представлений о датировке посмертных выпусков золота с типами Лисимаха, известные тирасские статеры не могут датироваться ранее, чем вторым или даже третьим десятилетием II в. до н. э.— их византийские образцы датируются 195-190 гг. до н. э. Есть также основание приписывать Тире золотые статеры, известные по находкам из Северо-Западного Причерноморья — имя города скрыто здесь в несложной монограмме из букв ТУ. Наличие таких монет в кладе из Анадола, зарытом в период первого нашествия бастарнов, между 228 и 220 гг. до н. э., показывает, что первая эмиссия золота в Тире относится к третьей четверти III в. до н. э. Если рассматривать ее как признак относительной стабилизации экономики, то следует заключить, что упадок города во второй половине III — II в. до н. э. не был непрерывным: периоды обострения кризиса перемежались, по-видимому, с периодами подъема. Впрочем, эмиссия статеров с типами Лисимаха, служивших в III—I вв. до н.э. наряду с такими же посмертными выпусками тетрадрахм основным платежным средством на рынках Причерноморья, осуществлялась в Тире в обоих случаях в ограниченном количестве, а обращавшиеся в городе статеры сосредоточивались, надо полагать, не в городской казне, а в руках таких богачей, как Протоген в Ольвии или Агяфокл в Истрии.

О том, что и среди граждан Тиры были люди, выделявшиеся своим богатством и общественным положением, свидетельствует томитанский декрет конца II или начала I в. до н. э. в честь некоего Нила, гражданина Тиры. Надпись прямо указывает на то, что Нил, проживая в городе Томы, «достойно позаботился» об общих делах обоих центров, а по возвращении на родину «проявил себя благожелательным и во всем преданным» интересам граждан города Томы, оказывая содействие, в частности, всем купцам томитянам, плывущим в город Ольвию. Если предположенное Й. Стояном дополнение 19 строки этого документа верно, то Нил добился того, что преимущества, которыми пользовались граждане Тиры в Томах, были распространены на томитян в Тире. За эти заслуги он получил в городе Томы не только обычные привилегии проксенов, но и право на приобретение недвижимости и на доступ к совету и народу «первым после священных дел». Формулировки декрета в общем обычны, но документ утверждает роль Тиры как промежуточного этапа на пути от городов Добруджи к Ольвии и показывает, что некоторые из тирасских граждан вели торговые операции широкого размаха и пользовались известностью и влиянием за пределами своей родины.

Если Нил олицетворяет собой верхний слой тирасских граждан, то другая надпись, открытая еще дальше от берегов Днестра, проливает свет на положение тех жителей Тиры, на плечи которых легли все трудности кризисных десятилетий. Документ, найденный в Иасосе, представляет собой коллективное надгробие наемников, сражавшихся за интересы иасосцсв па рубеже III—II в. до и. э. Здесь названы уроженцы разных городов и стран — пятеро аптиохпйцев, двое галатов, сипопеец, киликпец, сидоияпип, Даже мидянин и араб; северопонтийские берега представляют скиф (по-видимому, из Добруджи), носящий, впрочем, чисто греческое имя (Кердон сын Гермона), гражданин Бизоны (Ктесий сын Аполлония) и, наконец, Гермий сын Дионисия. Вряд ли можно сомневаться, что тирасский гражданин оказался на границе Ионии и Карий в силу необходимости — нелегкую участь наемника избирали, как правило, люди, лишенные экономической и социальной базы в своем отечестве.

Что касается Нила, то эта фигура привлекает внимание еще одной чертой: в декрете томитян специально отмечено его высокое происхождении. Эта деталь хорошо подчеркивает, что арис-тократизация общественно-политической структуры при понтийских городов проявляется в эпоху кризиса не только в Истрии или Ольвии, но и в Тире. Другие стороны этого же процесса — элитаризация правящего слоя и ограничение демократии — отражены другим документом, а именно фрагментированным списком граждан, относящимся к рассматриваемому времени. На камне сохранились остатки восьми имен, причем расположение их делает маловероятным, что надпись была простым списком граждан. В документах эллинистического времени в таких списках обычно каждая строка начинается именем в именительном падеже, что устанавливается даже по небольшим обломкам, тогда как па тирасском фрагменте две из семи строк начинаются именами в родительном падеже (то есть патронимиками). Вполне вероятно, хотя, разумеется, не доказано, что обломок является заключительной частью декрета, завершавшегося списком лиц, скрепивших постановление своими печатями. Такое обыкновение существовало в римское время в Херсонесе и в Тире. Если практика скрепления декретов печатями действительно началась в Тире еще в позднеэллинистическое время, то этот факт скрывает за собой характерное для эпохи кризиса сосредоточение реальной власти в руках сравнительно узкого круга лиц.

2. Культура и религия. Если материальная культура Тиры в позднеэллинистическое время вырисовывается по мере изучения городища со все большей определенностью, то идеологические представления населения выявляются почти исключительно через призму его религиозных верований. Монетные изображения подтверждают существование культов Аполлона Деметры и Коры, Афины и добавляют к ним указания на почитание популярных в эллинистическом мире божеств — богини судьбы Тихе, бога-покровителя торговли Гермеса и бога-целителя Асклепия, а посвятительное граффито указывает на сохранение культуры. Терракоты, изображающие Эрота с петухом или с виноградной гроздью, дополняют круг тирасских культов косвенным указанием на Афродиту.

Эллинистическая эпоха была временем религиозного синкретизма; в греческом мире, в частности, широко распространялись египетские культы. В Тире этот процесс документируется посвятительной надписью в честь Сараписа и Исиды и культовой статуэткой Сараписа с остатками калафа на голове. Печатью религиозного синкретизма отмечено появление на монетах Тиры бородатой головы с клешнями рака на висках, в которой А. Н. Зограф видел олицетворение обожествленного Понта. Д. Б. Шеллов указал на наличие подобных изображений на монетах других причерноморских центров и отметил связь этого типа с эпохой, когда создание единой всепонтийской державы стало «одним из основных направлений бурной политической деятельности Митридата Евпатора». Он же поддержал догадку Э. Митза связывавшего появление на тирасских монетах изображений и символов Диониса с идеологической программой Митридата, считавшего этого бога своим личным покровителем и поощрявшего распространение соответствующего культа.

§ 2. Исторический очерк Тиры (середина III—I вв. до н. э.)

Политическая история Тиры в позднеэллинистическое время оставляет широкое поле для предположений. Можно догадываться, что город и его хора не менее ольвиополитов страдали от набегов и вынуждены были откупаться от алчности предводителей различных варварских племен. Представляется, что находка в Тире бронзовой монеты Хараспа, одного из скифских царей Добруджи, позволяет с доверием отнестись к сообщению П. О. Бурачкова о найденных здесь в разное время монетах других правителей Малой Скифии — Канита, Сариака и Элия. Если принять во внимание, что находки монет этих царей ограничиваются черноморским побережьем от Истрии до Одесса, то есть территорией, на которую распространялся их политический контроль, и что тирасские находки включают монеты чуть ли не всех известных властителей Малой Скифии, можно допустить, что Тира находилась если не под их непосредственной властью, то, во всяком случае в сфере их интересов.

Углубление кризиса полисов Средиземноморья и Причерноморья повышает роль эллинистических монархий всей политической жизни эпохи. Особую роль сыграло при этом в истории причерноморских государств быстрое возвышение Понтийского царства. На рубеже 80-х — 70-х годов Ц в. до н. э. царь Фарнак пытается выступить в роли объединителя и защитника эллинства на Черном море, сообщение Полибия, подкрепленное эпиграфическими документами из Херсонеса и Одесса, при любой интерпретации показывает, что в круг интересов понтийского царя были вовлечены Гераклея, Кизик, Месембрия, Одесс, Херсонес и неизвестный по другим источникам сарматский вождь Гатал. Сведений об участии городов Северо-Западного Причерноморья в политических акциях Фарнака нет, но если даже владения «сармата Гатала» не распространялись на правый берег Днепра, сама нормализация отношений между сарматами, Херсонесом и Скифским царством в Крыму должна была способствовать временной стабилизации положения во всем регионе и не могла не отразиться на Тире. Во всяком случае возобновление в 70-х годах II в. до н. э. эмиссии золотых статеров свидетельствует о некотором укреплении городских финансов, а находки в Тире синопской и херсонесской керамики дают основание считать, что во второй четверти II в. до н. э. контакты Тиры с Понтийским царством и его союзниками приобрели регулярный характер.

Роль Понтийского государства в Причерноморье особенно возрастает в первые десятилетия правления Митридата Евпатора (120—63 гг. до н. э.), когда его власть распространилась на Колхиду и Боспор, а Херсонес и Ольвия стали его союзниками. В начале I в. до н. э. Митридат прочно держал в своих руках и западное побережье Черного моря, а сарматы и бастарны находились в числе его союзников и выставляли в его войско свои отряды. В этот период авторитет молодого понтийского царя был прочным — по свидетельству Аппиана, тавры, скифы, сарматы, бастарны и фракийцы «были готовы на все, что он прикажет».

Положение Тиры в годы правления Митридата не освещено прямыми показаниями источников, но Д.Б. Шелов достаточно убедительно показал, что в конце II — в первых десятилетиях I в. до н. э. город находился в сфере его влияния. Автор исходит при этом как из общеисторической ситуации, так и из стилистической близости одной из поздних к монетам городов Понта и Пафлагонии чеканенным в конце II в. до н. э. На это указывают и характер некоторых других эмиссий, и находки городской понтийской меди в Тире. Эти материалы не дают возможности судить о статусе города в составе державы Митридата, но Ольвию политы, принявшие в свои стены понтийский военный отряд, удержали все внешние признаки полисного суверенитета. Если рассмотренная выше надпись в честь Нила относится уже ко времени пребывания Тиры под властью Митридата, то город не только оставался формально самостоятельным полисом,— об этом свидетельствуют и его монетные эмиссии,— но и сохранял значение важного торгового порта на пути от Том к Ольвии.

Еще в конце II — в первых десятилетиях I в. до н. э. римляне стремились укрепить свои позиции на Среднем Дунае, но продвижение к устьям великой реки началось лишь после решающих побед над Митридатом, одержанных Луцием Лицинием Лукуллом. В то время, когда римский полководец вел военные операции в Вифинии и в Галатии (72 г. до н. э.), его брат Марк начал наступление против бессов, крупного фракийского племени, бывшего на стороне Митридата, а в 71 г. до н. э. он, по сообщению источника, отмечал триумф, захватив Кабилу, Томы «и другие соседние города». Список этих городов пополняет Евтропий, уточняющий, что Аполлония была разрушена, Каллатия, Партенополь, Томы, Истрия (а также, по-видимому, Бизона) взяты римлянами, которые проникли до Дуная. Судьба Тиры во время этих событий неизвестна, но с этого времени она вышла из числа союзников Митридата.

В результате разгрома западно-понтийских городов они оказались фактически под властью Рима, однако римские гарнизоны были введены лишь в Месембрию и, возможно, в Аполлонию; города, лежавшие к северу от Тема, были поставлены в положение римских союзников. Сохранился фрагмент договора о таком союзе лишь менаду Римской республикой и Каллатией; из этого документа видно, что город обязался помогать деньгами в случае враждебного нападения на подвластные Риму страны. Такое положение сохранялось и позже, когда Г. Антоний Гибрида, бывший коллега Цицерона по консулату, ограбил земли дарданов и Отсиживался зимой 62/61 г. до н. э. за стенами Дионисополя. В дальнейшем Гибрида пытался «поступить подобным образом и по отношению к союзникам в Мезии», но такая грабительская политика закончилась полным разгромом Гибриды, потерпевшего вблизи Истрии поражение от бастарнов и скифов, пришедших на помощь своим соседям; римский проконсул с трудом отвел остатки своих войск в Македонию. Неудачный поход Л. Кальпурния Пизона в 58—55 гг. до и. э. подтвердил, что о господстве Рима в северо-восточной части Балканского полуострова говорить рано.

Слабость римских позиций в рассматриваемом районе обнаружилась с полной отчетливостью в середине I в. до н. э., во время объединения и политического подъема северо-восточных фракийских племен под властью Буребисты. Время его прихода к власти спорно, но дионисопольский декрет в честь Акорниона. Указывает, что «первым и величайшим царем Фракии» он стал вскоре после упомянутой зимовки Гибриды в Диорясополе, то есть около СО г. до н. э. По словам Страбона, сохранившего в своем труде наиболее содержательные сведения о Буребисте, последний в течение немногих лет «образовал великое царство и подчинил гетам большую часть соседей». На этом основании Буребисте приписываются широкие политические планы и в современной румынской историографии его именуют военным или политическим гением, продолжателем традиций Митридата, создателем первого централизованного государства у гето-даков. Однако все, что сообщают источники о внутренней и внешней политике Буребисты,— «удержание народа в повиновении» с помощью жреца Декенея, уничтожение виноградников на всей подвластной территории, разорение страны среднедунайских кельтов, смешавшихся к этому времени с фракийцами и иллирийцами, опустошительные набеги на Фракию до самых границ римских провинций Македонии и Иллирии, разгром бойев и таврисков, разорение земли германцев далеко на Западе Нога., наконец, взятие и разорение Ольвии и других городов западно понтийского побережья — все это позволяет видеть в «державе Буребисты» племенной союз, не ставивший своей целью подчинение и планомерную эксплуатацию побежденных. Трудно согласиться и с тем, что относящийся, скорее всего, к 48 г. до н. э. поход против греческих городов диктовался стремлением остановить римское наступление к низовьям Дуная или осуществить продуманную политику «включения всего побережья вместе со всеми городами в состав гето-дакийского государства» подготовленного к тому же обращением греческих городских монет на территории последнего. Источники позволяют говорить об «интеграции» державой Буребисты только Дионисополя, сохранившего притом все внешние признаки самостоятельности,— геты не назначали в подчинившиеся им полисы администраторов и не вмешивались в их жизнь.

Судьба прочих городов оказалась различной: Месембрия, чествующая стратегов, возглавлявших военные действия против Буребисты, устояла перед его натиском; Истрия и Ольвия были разрушены, о чем в первых двух случаях позволяют заключить документы, сохранившие упоминание о «втором основании» города и «возвращении» жителей; во всех трех городах имеются и следы разрушений в середине I в. до н. э. Что произошло в это время с Каллатией и Томами — неизвестно. Относительно Тиры также нет сведений, но учитывая скромные военные возможности этого города, следует полагать, что он либо был разгромлен, как Истрия и Ольвия, либо, подобно Дионисополю, был вынужден в течение нескольких лет признавать власть Буребисты.

Глава IV. Тира в римское время (I – IV вв. н.э.)

§ 1 Северо-Западное Причерноморье под властью Рима

Римская экспансия в Северо-Западном Причерноморье. Если ионийские переселенцы после своего появления у северных берегов Черного моря стали одним из главных факторов экономического, политического и культурного развития всего региона, а процесс эллинизации местного населения шел медленно и сохранял стихийный характер, то римляне всегда оставались к северо-востоку от устьев Дуная инородным меньшинством, не имевшим прочной опоры в среде населения, принудительная романизация которого скоро показала свою бесперспективность. Лишь по мере назревания социальных конфликтов внутри античных городов и перед лицом нарастающей угрозы со стороны варварских племен верхушечная прослойка городского населения переходит на проримские позиции — Тира и Ольвия были сравнительно слабо связаны с экономическим организмом империи; да в сущности и связь Рима с провинциями была «почти исключительно политической», Поэтому римское владычество на Черном море ограничивалось, если не говорить о Малой Азии и Балканах, только узкой прибрежной полосой и долго сохраняло характер военной оккупации. Это сознавали наиболее наблюдательные современники, и Флавий Иосиф прямо писал, что живущие здесь народы «теперь держатся в подчинении тремя тысячами тяжело вооруженных воинов, и сорок военных кораблей поддерживают мир на несудоходном прежде и суровом море». Преимущественно военно-политический характер римского господства в Северо-Западном Причерноморье заставлял правительство империи уделять особенное внимание организации и дислокации вооруженных сил на нижнедунайском участке границы. При Клавдии мезийский легат командовал двумя легионами — IV Скифским и V Македонским. Последний был при Нероне временно переброшен в Армению и принимал участие в военных действиях против парфян; на Дунай он возвратился в 71 г. К этому времени в Мезии уже находились три легиона — I Италийский, («легион Жаворонка») и VII Клавдиев.

В начале правления Веспасиана завершилась организация нижнедунайской флотилии, названной Флавиевой Мезийской — classis Flavia Moesica. При разделении провинции Мезии на Верхнюю и Нижнюю (86 г.) на территории последней оказались размещенными I Италийский легион, главная квартира и органы управления которого находились в Новах (современный Свиштов) и V Македонский, центральный лагерь и штаб которого располагались в Эске (современный Гиген); при Траяне к ним был присоединен XI Клавдиев легион с главным лагерем в Дуросторе (современная Силистра). Наконец, в Нижней Мезии несли службу многие вспомогательные отряды (когорты и алы), которые пополнялись первоначально за счет уроженцев западных провинций.

Разгром Траяном непрочной державы Декебала и создание новой провинции Дакии резко увеличили стратегическое значение Нижнего Дуная. Оборона нижнедунайского лимеса была усилена сооружением земляных укреплений — прежде всего, двух первых отрезков Нижнего Бессарабского вала, тянущихся от Прута до оз. Ялпуг (34 км) и отсюда к оз. Катлабух (24 км); на западном берегу Прута вся система завершается небольшим Галацким валом. Эти сооружения прикрывали пути к дунайским переправам и давали время для подготовки отражения нападений с севера на римскую границу.

Обычно считается, что римские гарнизоны появились в городах Северного Причерноморья в результате походов Плавтия Сильвана, и если речь идет о Херсонесе и Южном побережье Крыма, это представляется бесспорным. Однако ольвиополиты получили военную помощь от Рима не ранее правления Адриана, а если придавать решающее значение поздней биографии Антонина Пия, то только при этом императоре. При Траяне — а может быть и несколько ранее — римские войска появились на левом берегу Нижнего Дуная, у сел Бэрбошь и Орловка. Во II в. в этих пунктах находились вексиллатионы — отряды, выделенные из состава воинских частей, расположенных на территории Нижней Мезии. Воины всех трех легионов — I, V и XI — несли службу в Херсонесе, где упоминаются также военные моряки Мезийской флотилии и солдаты вспомогательных отрядов — I Бракаравгустанской, I Ки-ликийской и II Луцензийской когорт. В Ольвии, кроме легионариев, известны подразделения VI Астурийской когорты и отряд фракийцев. В Орловке лапидарными и керамическими надписями удостоверяется присутствие воинов I и V легионов; здесь же находилась стоянка кораблей Мезийской флотилии, главной базой которой был находившийся на противолежащем берегу Дуная Новиодун. Вероятно, мелкие сторожевые посты были выставлены римлянами и в некоторых других пунктах по левому берегу Дуная, о чем позволяет догадываться находка эпиграфических документов (в том числе с упоминанием I легиона) в районе современного ИзмаилаНаконец, воины все тех же нижнемезийских частей входили в гарнизоны небольшого кастеля близ Севастополя (здесь обнаружены клейма V легиона), укрепления на Заветнинском (Альма-Кер-менском) поселении, где найдены черепицы с клеймами XI легиона, Харакса на Ай-Тодорском мысу — здесь наряду с отрядами I и XI легионов находились воины из когорты Арреваков и из I Фракийской когорты. Из этого видно, что римские гарнизоны, расположенные на левом берегу Дуная, в Ольвии и в Крыму, постоянно комплектовались из числа войск, расквартированных в Нижней Мезии; все перечисленные гарнизоны были подчинены (по крайней мере, во времена Марка Аврелия) особому командиру — трибуну I Италийского легиона, носившему специальное должностное название praepositus vexillationibus Pon-ticis apud Scythiam. et Tauricam.

Римские гарнизоны, расположенные в «Скифии и Таврике», не только представляли собой организованное целое, но и были связаны с пограничными провинциями — Дакией и Нижней Мезией — необходимыми для перемещения военных отрядов транспортными артериями. Морской путь из Нижней Мезии к Херсонесу и Боспорскому государству пролегал близко к побережью. Главные пункты на этом пути перечислены на своеобразной маршрутной карте, украшающей оборотную сторону кожаного щита, принадлежавшего воину XX Пальмирской когорты и найденного в римской крепости на Евфрате. Среди этих пунктов названы Одесс, Каллатия, Томы, устья Дуная, Тира, Борисфен (Ольвия) и Херсонес. Сухопутная дорога вела к Тире из Дакии и была создана, судя по не очень ясному замечанию одного из поздних латинских авторов, при Траяне. Упоминающий о ней раннесредневековый географ, опиравшийся, впрочем, на античную традицию (так называемый Равеннский аноним), называет на пути от Поролиссума (в Дакии) до Тиры восемь промежуточных станций, из которых, к сожалению, локализации поддается лишь одна. В другом месте указана другая сухопутная дорога, ведшая от Тиры к Месембрии и Византию вдоль морского берега. Таким образом Тира была включена в систему морских и сухопутных дорог и являлась важным узлом римской дорожной сети⁶ (см. Приложение рис.1).

Оккупация придунайских областей и организация провинций Мезии, Фракии и Дакии, а также усиление военно-политического контроля в Северо-Западном Причерноморье не только решали стратегические задачи, но и должны были обеспечить беспрепятственность и эффективность экономической эксплуатации новоприсоединенных территорий. Одна из наиболее содержательных истрийских надписей рассматриваемого времени — так называемая горотесия Лаберия Максима — свидетельствует о том, что вдоль дунайского побережья была создана сеть постов, где взимался сбор за право рыбной ловли в реке; другое место того же документа позволяет предполагать, что поборами была обложена и рубка леса. Местные племена оставались вначале по большей части под властью своих вождей либо над ними были поставлены особые префекты из командиров расположенных поблизости римских воинских подразделений. Наконец, местные жители должны были отбывать военную повинность во вспомогательных войсках, где они составляли особые фракийские отряды.

Включение гето-фракийских племен в состав Римской империи влекло за собой важные и необратимые последствия. «Налоговое бремя и вызванная им потребность в деньгах в местностях, где существовало только натуральное хозяйство или оно было преобладающим, все глубже ввергали крестьян в кабальную зависимость от ростовщиков, порождали крупные имущественные различия, обогащали богатых, доводили до полной нищеты бедных». Процесс распространения античных форм собственности совпадал с ростом крупного землевладения и сопровождался увеличением количества рабов; в качестве собственников выступают потомки местной родоплеменной знати, римские ветераны, выходцы из греческих городов, на территориях которых складываются подвластные городской верхушке сельские поселения. Медленно, но неуклонно распространяется латинский язык; развиваются процессы бытового взаимодействия и религиозного синкретизма. Вопреки широко распространенным взглядам, романизация не сводилась к одностороннему воздействию античной культуры на варваров; речь должна идти о сложном процессе социального и культурного взаимодействия, и в ходе своего развития гето-фракийские племена становились органической составной частью римской рабовладельческой цивилизации, привнося в нее свои традиции и особенности. Со второй половины II в. многие крупные поселения гето-фракийцев на территории Мезии приобретают статус муниципиев; растет и количество организованных в колонии ветеранов, привилегированных поселенцев.

Что касается греческих городов черноморского побережья, то по отношению к ним осуществлялась несколько иная линия, долженствовавшая превратить их влиятельную верхушку в оплот римской власти. Города сохранили свои сельскохозяйственные территории, границы которых уточнялись и оформлялись особыми документами. Сохранялись и органы внутреннего самоуправления, и культовые объединения граждан; в I в. в большинстве городов возобновляется чеканка разменной меди, не только необходимой для расчетов на рынке, куда римская монета проникала главным образом в виде сравнительно крупного номинала — серебряного денария,— но и представлявшей в глазах городского населения наглядное проявление дарованной им автономии. Наконец, греческие города в составе провинции Мезии составляли особое объединение. Такая политика позволила римским властям придать определенную гибкость режиму военной оккупации и просуществовать без серьезны v потрясений до первых десятилетий III в.

Римский гарнизон в Тире. Принятие гражданами Тиры особой эры и чеканка монеты провинциального образца — сначала с изображением персонифицированного римского сената, а в дальнейшем с портретами и именами императоров династии Флавиев — делают вероятным предположение о том, что первые римские отряды появились здесь еще в третьей четверти I в. Документальные данные о римском гарнизоне появляются, однако, лишь после завоевания Дакии (101 —106 гг.). Первым датированным его памятником является надпись, поставленная от имени наместника Нижней Мезии Кв. Росция Помпея Фалькона командиром расположенного в Тире вексиллатиона М. Эннием Илладианом, центурионом V Македонского легиона. Имя легата провинции позволяет отнести надпись к 116— 117 гг. Таким образом, пребывание в Тире воинов V легиона, удостоверенное также другими надписями и клеймами на черепице, относится ко времени, когда этот легион имел свой главный лагерь в Трезмисе, где он оставался до 60-х годов II в., когда V легион принимал участие сначала в походах Луция Вера против парфян (в 161 —166 гг.), а затем, скорее всего в 167 г., был переведен на север Дакии, в Потаиссу (совр. Турда).

Указанная выше надпись Илладиана в честь Траяна определенно сообщает, что в конце правления этого императора тирасский гарнизон состоял из вексиллатиона V легиона и точнее не определенных вспомогательных отрядов (auxilia); присутствие воинов других легионов Нижней Мезии не отмечено. Как долго сохранялось такое положение, точно неизвестно, однако еще до перевода этого легиона в Дакию состав гарнизона Тиры изменился. К этому заключению подводят лапидарные и керамические надписи

* Клейма LEG. V. MAC не вызывают сомнений относительно своей принадлежности; клейма LEG. M относятся, быть может, ко времени кратковременного пребывания в Тире подразделений в годы войн Траяна с даками; этим же событиям обязаны, скорее всего, своим появлением в Тире и немногочисленные обломки клейм legionis X Geminae. Из лапидарных надписей, кроме упомянутых далее в тексте, следует назвать также обломки с названием V легиона и XI легиона.

В Тире находились отряды I и XI легионов, но и дают возможность установить, что в середине II в. тирасский гарнизон включал вексиллатионы трех нижне-мезийских легионов и не названные вспомогательные отряды, о чем свидетельствуют трехстрочные клейма на керамидах, называющие командира гарнизона, центуриона I легиона. В последних десятилетиях II и в начале III в. в составе тирасского гарнизона известен лишь отряд I Италийского легиона.

Неоднократно предпринимались также попытки определить состав вспомогательных отрядов тирасского гарнизона, однако высказанные по этому поводу догадки оказываются неосновательными. Так, указание на присутствие в Тире воинов I Испанской когорты, основанное на упомянутом выше папирусе Ханта, должно быть признано ошибочным в связи с исправлением чтения этого документа. С другой стороны, не приходится думать и о пребывании в Тире воинов I Киликийской когорты, которая была переведена в Нижнюю Мезию между 100 и 114 гг.,— клеймо, в котором читалось сокращенное название этого вспомогательного подразделения, было расшифровано неверно.

Имеющиеся материалы позволяют утверждать, что Тира была одной из опорных баз римского флота. Такое предположение, впервые высказанное на основании найденного при раскопках кирпича с процарапанным до обжига изображением римского военного судна, подтверждается надписями. Одна из них — алтарь в честь Митры — поставлена воином, несшим службу на одном из боевых кораблей. Другая надпись, к сожалению, сильно поврежденная, содержит упоминания о либурнах — легких военных судах — и о моряках. (см. Приложение рис.2)

Дислоцированныз в Тире римские военные силы представляли собой постоянный гарнизон, в который входили и регулярные полевые войска (вексиллатионы нижнемезийских легионов), вспомогательные отряды (ауксилии), воины, несшие службу на кораблях (классиарии). Эпиграфические документы (кроме упомянутых выше, следует назвать также надписи, поставленные принципалами V легиона в честь их командиров — уже названного М. Энния Илладиана и его предшественника или преемника Т. Требия Фронтона дают возможность судить об организации гарнизонной службы. Во главе расположенных в Тире войск стоял командир в ранге центуриона, а наличие среди принципалов военного писаря (actuarius), всадника (eques), фельдшера или санитара (valetudinarius) и знаменосца (signifer) позволяет предполагать не только четкое выполнение гарнизоном чисто военных функций, но и наличие налаженного делопроизводства и медицинской службы.

Археологические раскопки дополняют сведения о тирасском гарнизоне.

Оборонительная стена раннеэллинистического времени была в первых веках н. э. усилена (со стороны жилых кварталов разросшегося города) дополнительным каменным панцирем (№ 234) и превратилась в северную куртину цитадели, в которой, как можно полагать, размещался римский гарнизон. На территории цитадели обнаружено значительное количество обломков латинских надписей, керамид с латинскими клеймами, керамики из нижнемезийских центров, фибул западных типов. Внутри цитадели резко нарушается планировка застройки, характерная для находящихся к северу от куртины (№ 72) улиц I—III вв., а заложение стен расположенного к югу от нее здания (V) превышает на 2,46 м уровень подошвы ближайшего к ней участка эллинистической стены (№ 37), исключая тем самым возможность одновременного возведения этих сооружений (см. Приложение рис. 3).

Упомянутое здание изолировано от окружающих его строений и состоит из одного большого помещения площадью 66 м2. Об особом характере постройки позволяют судить толстые стены, а о ее принадлежности свидетельствуют 28 клейм на обломках кровельной черепицы из сохранившегося не нарушенным завала кровли в северо-восточном углу: они содержат сокращение имени одного из центурионов I Италийского легиона⁷; если учесть, что под этим завалом встречены железные шипы-рогульки, использовавшиеся римскими войсками в борьбе против вражеской конницы, интерпретация здания как одного из служебных помещений гарнизона вряд ли может вызвать сомнения⁸.

Прямоугольное в плане здание (10,6x6,2 м) было вытянуто с северо-запада на юго-восток. В северо-западной стене находился вход, обращенный в сторону проделанного через кладку оборонительной стены (№ 282) прохода с порогом и вымосткой, продолжающейся за пределы цитадели. Степы поставлены на фундаменте с цоколем (высота 1,3—1 м) и представляли двухлицевую двухслойную кладку из плотного серо-желтого известняка на глиняном растворе. Наружный фасадный слой выложен из крупных прямоугольных плит (1,7 X 0,95 X 0,30 м) в сложной орфостатной системе, внутренний — из небольших плит в рядовой посте-листой системе с перевязкой слоев тычковыми плитами; связь всех стен впереплет. Такая конструкция превращала здание, толщина стен которого превышает 0,6 м, в солидный элемент оборонительной системы⁹.

Культурный слой заполнения здания содержал обломки амфор и черепиц, светильники, обломки краснола-ковой и красноглиняной посуды, костяного гребня, стилей, литые стеклянные жетоны, которые датируются II — III вв. Почти не находившийся в обращении денарий Септимия Севера 209 г., обнаруженный вместе с бронзовым браслетом в специальном углублении у северо-восточной стены здания, позволяет уточнить, что оно было построено в конце II — начале III в. Время его разрушения определяется находкой в кладке стены новой постройки, перекрывшей южный угол здания гарнизона, трех слипшихся в ком монет, среди которых оказались антонинианы Валериана (253— 260 гг.) и Галлиена (253—268 гг.).

§ 2. Археологические памятники и экономика Тиры в I—III вв.

1. Строительные остатки и вещественный материал. В первых веках новой эры Тира значительно расширилась и располагалась на территории всей будущей средневековой крепости и прилегающих к ней на юго-востоке кварталов современного города.

Наиболее полное представление о римской Тире дает раскрытый в северной части ЦР жилой и производственный комплекс, занимавших"! северо-восточную часть древнего города, у восточного склона плато. Здесь на протяжении 30 м раскопана так называемая ул. Поперечная I (А) с расположенными по обеим ее сторонам остатками больших домов. Юго-восточнее улицы проходила оборонительная стена эллинистического времени (№72), которая отделяла в это время жилые кварталы от римской цитадели.

Ул. Поперечная I (А) вымощен» почти во всю свою ширину прямоугольными массивными плитами из серо-желтого известняка, уложенными поперек полотна. Эта вымостка служила одновременно перекрытием расположенного вдоль улицы водостока, ложе и стенки которого также были выложены из крупных плит, а по краям и по стыкам последних забиты мелкими камнями и боем кровельных черепиц. Размеры плит, использованных при мощении улицы в строительстве водостока (до 2,5 м в длину и до 1 — 0,9 м в ширину), позволяют предполагать, что они были извлечены из частично разобранных оборонительных стен предшествующего периода (102, с. 114, рис. 3).

Сильное разрушение края ул. Поперечной I со стороны лимана дает основание считать, что она продолжалась дальше к северо-северо-западу, причем северный край водосточного канала лежит на 1,25 м ниже южного. Такое устройство способствовало быстрому сбросу воды и препятствовало заиливанию всей системы. Южный конец улицы, также сильно поврежденный, указывает, тем не менее, что она не продолжалась в этом направлении далее ул. Продольной I (В).

С востока и запада ул. Поперечная I была застроена прямоугольными домами, частично возведенными н» засыпанных подвальных помещениях эллинистического времени. Наиболее полное представление о домостроительстве, хозяйстве и быте зажиточных жителей Тиры дает восточный дом (№ III). Его южная сторона выходила на ул. Продольную I (В), продолжавшую функционировать и в римское время. Главный вход находился на ул. Поперечной I (А) и вел на узкий (11,5 X 2,7 м) дворик (№ 20), вымощенный небольшими известняковыми камнями с подсыпкой из амфорного боя. С юга, отделяясь пастадой или стеной с проемом, находился второй дворик (№ 14), выложенный такими же камнями по утрамбованной глине. Функционально этот комплекс составлял единый двор, на который с севера выходила своим внутренним фасадом жилая часть дома.

В юго-западном углу узкого дворика (№ 20) открыта водосборная цистерна глубиной 2,5 м с дном и стенами, выложенными камнем. Вода поступала в цистерну по каменному желобу длиной 2 и шириной 0,2 и.

В одно из сохранившихся помещений (№ 21) с узкого дворика (№ 20) вел дверной проем шириной 1,25 м с порогом, за которым шло несколько ступеней вниз — пол помещения лежал на 0,2 м ниже вымостки дворика. Во втором строительном периоде проход во двор был заложен; находки в верхнем горизонте желтоглиняной засыпи включали орнаментированную насечками красно-лаковую мисочку II—III вв. и тирасскую монету Адриана.

Во втором строительном периоде с восточной стороны описанного помещения к нему было пристроено более просторное помещение (№ 22) площадью около 19 м2 (4,85 X 4 м). В завале камней и кровельной черепицы здесь были куски обугленного дерева, а под обвалом на полу найдены монеты Геты и Каракаллы. Самой интересной находкой оказался ком слипшихся монет, на которых лежали серебряная фибула, золотой перстень с изображением Гермеса па щитке и золотое кольцо в виде змеи. При расчистке оказалось, что клад состоит из римских денариев (31 экз.), тирасских медных монет (149 экз.) и одного ольвийского тетрассария Септи-мия Севера, при котором чеканены все поздние монеты клада.

С юго-запада к узкому дворику (№ 20) примыкало небольшое (3,75 X 2,5 м) прямоугольное жилое помещение (№ 13), имевшее выход на другой дворик (№ 14). В нем найдено значительное количество краснолаковых и серо-глиняных кружальных обломков, фрагментов стекла, лепных сосудов, узкогорлых амфор, костяных шпилек. Здесь также обнаружен клад — небольшой красноглиняный сосуд, накрытый плоским камнем; в нем находилось 60 монет — 5 денариев и 52 тирасские монеты; самые поздние из них чеканены при Каракалле¹⁰.

К югу от дворика (№ 14) располагались помещения производственного назначения. В восточном помещении (№ 12) обнаружен круглый каменный чан (высота 0,4 м, нижний диаметр 0,45, верхний — 0,75 м при толщине стенок 0,12—0,1 м). С одной стороны в стенке чана было два небольших отверстия, расположенных по вертикали, а с противоположной такие же отверстия располагались на одинаковом уровне в верхней части стенки. Находки из засыпи обоих помещений (обломки узкогорлых амфор, черепиц, краснолаковых и стеклянных сосудов, монеты) позволяют датировать их II—III вв.

К югу от помещения с чаном были открыты две домницы для выплавки железа. Наличие в завале над печами кирпичей, глины, золы и кровельных черепиц показывает, что домницы находились под навесом или даже в помещении. Лучше сохранилась южная домница (№ 171). Она представляла собой круглое в плане вместилище из хорошо обожженной глины, облицованное изнутри огнеупорными плитками из камней вулканического происхождения: трапециевидные слитки плотно прилегали друг к другу, образуя котлообразную камеру глубиной более 0,5 м и диаметром от 1 м с несколькими сквозными отверстиями в нижней части. Выложенный из известнякового щебня и глины под находился на 0,25 м ниже подошвы ближайшей стены и от пего шел наружу наклонный сток с прочными каменными стенками (длина 1,25 м, ширина 0,4 м); в ложе стока были три небольших углубления (диаметром 0,15—0,17 м). Северная домница (№ 175) сохранилась хуже, плитки ее огнеупорной облицовки сдвинуты, многие распались под воздействием высокой температуры. При расчистке домниц обнаружены приварившиеся к ним куски железа, уголь, зола; вблизи найдено много шлаков, обломки железных изделий.

Производственное назначение имела также сохранившаяся в самом северном из открытых помещений описываемого дома печь для обжига керамики (№ 182), овальная в плане (1,25—1,16 м), сложенная из известняковых камней средней величины, обмазанных с внешней стороны глиной. Печь состояла из нижней (топочной) части и частично разрушенной обжигательной камеры с сохранившимся подом. Печь находит близкие аналогии в Ольвии и на; Боспоре, предназначалась для обжига небольших сосудов.

Стены всех помещений рассматриваемого восточного дома (№ III) сложены на глинисто-земляном растворе из камней разной величины и покрыты глиняной обмазкой или штукатуркой; крыши, судя по содержимому завалов, были черепичными.

Не меньший интерес представляет и западный дом (№ IV). В северо-восточной его части открыт вымощенный плитками трапециевидный дворик (№ 10), куда, судя по широкому каменному порогу в общей восточной стене фасада, вел вход с улицы (А). К небольшому дворику с севера и юга прилегают степы помещений, сложенные отчасти из хорошо обработанных плит из разобранных кладок построек эллинистического времени. Среди находок на территории дворика следует назвать жернов, обломки узкогорлых амфор, верхнюю часть большой амфоры с надписью, выполненной красной краской, обломки краснолаковых и лепных светильников, стеклянных сосудов, два фрагмента арбалетовидных фибул. Особенно выразительна большая терракотовая головка Афины в шлеме (высота 0,083 м), найденная вместе с фрагментами грубой лепной посуды сарматского облика.

В засыпи дворика и прилегающего к нему с юга помещения (№ 8), сильно разрушенного строительной активностью золотоордынского времени, нет никаких следов производственной деятельности; в то же время здесь обнаружены фрагменты ошлакованной огнем керамики, много пепла и углей, обломки кровельных черепиц. Все это создает впечатление, что перед нами жилая часть дома, погибшего, как и описанный выше восточный дом, во время пожара.

Особенно характерно третье помещение западного дома. Оно имеет в плане почти квадратную форму; площадь его около 30 м2. Западная стена помещения разобрана; в его северной части сохранился завал кровли. В верхнем слое завала находились камни от обрушившихся верхних частей стен (до 0,7 м толщиной), а под ним скопление черепиц вперемешку с углями и золой (0,2 м). Среди черепиц и золы встречаются куски печины с отпечатками хвороста. Под черепицами сохранились остатки дубовых стропил и их обшивки, покрытые слоем глины с отпечатками соломы. Положение остатков стропил позволяет установить, что крыша была двускатной; черепицы укладывались поверх дощатого настила, опиравшегося на стропила.

В слое черепиц находились три скульптуры из плотного мраморовидиого ивестняка — герма Диониса, рельеф с изображением сидящих мойр и статуэтка воина со щитом. Под завалом почти в центре помещения оказалась возвышающаяся над уровнем пола на 0,15 м глиняная площадка с округленными углами (1 X X 0,9 м). Если принять во внимание упомянутые скульптуры и обнаруженные на полу обломки ритуальных сосудов (§ 17,3), следует согласиться, что возвышение служило домашним алтарем или жертвенником, а помещение (№ 24) имело культовое назначение.

На полу помещения под завалом и отчасти на уровне его нижней части было найдено, как отмечено выше, несколько сосудов, поддающихся полному восстановлению. Это нижняя часть большой желобчатой красноглиняной амфоры, целые узко и широкогорлые амфоры II—III вв. с остатками проса и ячменя; процарапанные на одной из амфор буквы,— по всей вероятности, дата по тирасской эре, соответствующая 213 г. Здесь же найдены красноглиняный двуручный и серо-глиняный одноручный кувшины, краснолаковая чаша, два таких же светильника, несколько лепных горшков, а также стеклянные и настовые бусины, скарабей, керамические пряслица, железные гвозди, железная дверная ручка, двусторонний костяной гребень, обломок зеркала сарматского типа. При этом поверхность многих сосудов имеет следы вторичного обжига при пожаре. Наконец, в северовосточной части помещения у возвышения находились части человеческого костяка с лежащим слева от него наконечником копья.

Обнаруженные в помещении предметы вряд ли могли попасть в него в таком комплексе при обычных условиях. Складывается впечатление, что они были собраны в святилище в обстановке военной угрозы. Дата разрушения дома была, по-видимому, близка к середине III в. Так, среди обломков амфор здесь найден фрагмент ребристой шейки амфоры с поднимающимися над венчиком ручками; уточняет время разрушения дома единственная поддавшаяся очистке монета — тирасский тетрассарий Севера Александра с позднейшей надчеканкой.

Западный дом делился, как и восточный, на жилую и производственную половину. Рядом со святилищем в просторном помещении под завалом черепицы в юго-западном углу обнаружены остатки небольшой печи — каменное основание и опоры пода из сырцового кирпича, а в засипи — литейная форма и миниатюрный толстостенный лепной сосудик со сливом. Этот комплекс относится, скорее всего, к ювелирному производству. У подошвы стены открыты две ямы, заполненные золой и фрагментами столовой посуды II—III вв. Стены этого помещения трехслойные, сложенные на земляно-глиняном растворе из небольших, грубо обколотых и лишь частично подтесанных по фасаду известняковых плит и блоков в рядовой однорядной постелистой ложковой системе и только косяки дверного проема в западное помещение облицованы подтесанными плитами вторичного употребления.

Переходя в расположенное к югу следующее помещение площадью 23 м2, мы снова встречаем следы производственной деятельности: хотя пол разрушен почти полностью, в северо-западной части сохранились остатки печи и две небольших ямки, заполненные золой; в восточной части помещения находились еще две зольные ямы. Описываемое помещение также погибло при пожаре: в верхней части засыпи открыт завал черепицы в желтом глинистом грунте, под которым находился I слой (толщина до 0,25 м) с явными следами огня. До этого уровня камень обрушившихся стен был выбран; стены сложены небрежно и из плохо обработанного камня, но были покрыты глиняной штукатуркой. В этом помещении найдены обломки узкогорлых светло-глиняных амфор I—III вв., два целых I краснолаковых светильника II—III вв. I (один с рубчатым орнаментом), красно-лаковый сосуд в виде лежащего барана, подписанный по сырой глине именем мастера (см Приложение рис. 4), обломки стеклянной посуды, керамические пряслица, свинцовая пластинка. Под завалом черепицы находилась ручная каменная мельница. Датировка рассматриваемого комплекса помещений уточняется монетными находками. В одной из зольных ямок последнего помещения находился римский асе императора Клавдия с клеймом Тиры, а в засыпи другого найдена монета фракийского царя Реметалка. Это дает основание заключить, что перепланировка и застройка этой части города происходили в I в.

Юго-восточное и значительно разрушенное средневековыми вторжениями юго-западное помещения западного дома также хранят следы производственной деятельности. В первом из них площадью более 25 м2 открыты остатки примыкавшей к южной стене круглой печи до 2,5 м в поперечнике; сохранились лишь каменное кольцевое основание глинобитных стен и под, выложенный целыми и фрагментированными керамидами; на двух из них имеются клейма V легиона. Устье печи обращено на север, и с этой стороны к ней подходит вымостка из камней, покрывавшая всю площадь помещения.

Время строительства печи определяется использованием для вымостки пода черепиц V легиона — естественно предполагать, что они нашли такое применение после вывода этого легиона из Тиры. Однако в помещении прослеживаются следы более ранней строительной деятельности. К первому ее периоду следует отнести круглую яму Диаметром 0,451 м, со стенками, выложенными камнями и обломками черепиц; дно утрамбовано (глубина 0,5 м). Обложенная камнем горловина ямы выходила на уровень вымостки, на которой были обнаружены фрагменты амфор, красно-лаковой импортной и сероглипяной керамики с лощеным орнаментом, обломки стеклянных сосудов и лицевая часть терракотовой статуэтки воина с подвесными конечностями; здесь же найдены шелуха зерен к обломок зернотерки. Во втором строительном периоде вымостка с ямой перекрыта галечно-жер-ствяным слоем (до 0,15 м), через который была прокопана новая яма, также вылоясенная камнями и, вероятно, также связанная с печью. Как и в соседних помещениях, все было перекрыто пожарищем и завалом черепиц.

В первом строительном периоде западная стена помещения имела проем (шириной 1,1 м), заполченный впоследствии. Стены, сохранившиеся в некоторых местах до 12 рядов кладки, трехслойные, выложенные, как и в других помещениях рассматриваемого дома, на земляно-глинистом раствора по рядовой, но не всегда выдержанной однорядной ложковой системе из разномерных, слегка подтесанных камней. Северная и южная стены помещения продолжаются к западу за створ поставленной впритык к ним западной стены, образуя вместе с нею смежное юго-западное помещение западного дома. При разборке стен найдены фрагмент позднеэллинистического рельефа с изображением воина с кельтским щитом и покрытая разбавленным красным лаком головка женской терракотовой статуэтки, выполненной в стиле римской портретной скульптуры I — начала II в.

К южному фасаду описанного помещения сделана пристройка, от которой сохранился отрезок ее восточной стены, выходивший на ул. Поперечную I. От находившейся здесь печи сохранился под, выложенный обожженными прямоугольными кирпичами трех стандартных размеров (0,34 X 0,14 X X 0,04 м, 0,23 X 0,14 X 0,04 м и 0,19 X 0,14 X 0,04 м), а по периферии — камнями и обломками черепиц. На одном из кирпичей еще до обжига было выцарапано изображение корабля. По контуру под обложен камнями, на которых были возведены глинобитные стенки печи. На поду обнаружено несколько почти не поврежденных сосудов, фрагменты керамики (в том числе амфор I—III вв.), а также куски обрушившихся вовнутрь глинобитных стенок печи с отпечатками прутьев, уголь и зола. Из пяти практически целых сосудов — два горшка, светильник и миска лепные, пятый сосуд — сероглиняный с пролощенным орнаментом — изготовлен на гончарном кругу; все сосуды имеют сарматский облик.

В западном ряду помещений этого дома открыто только юго-западное помещение. Несмотря на вторжение средневековых кладок, внутри помещения открыт завал черепиц; под завалом найдены раздавленные крас-нолаковые сосуды III в.— одноручный кубок, два кувшина — и лепной сосуд с насечкой по венчику, орнаментированный ломаной линией, а в других местах пола — венчик сероглиняного сосуда с пролощенным линейным орнаментом, несколько синих стеклянных бусин, а также обломки светлоглиняных узкогорлых и красноглиняных широкогорлых амфор II—III вв.

2. Памятники хоры. Существование греческих городов всегда зависело от наличия и использования сельскохозяйственной округи, в пределах которой размещались земельные участки граждан. Римская администрация не могла не считаться с экономической необходимостью, и эпиграфические памятники Истрии и Каллатии наглядно показывают, что установление границ городских территорий входило в обязанности легатов. Одна из сильно поврежденных тирасских надписей позволяет предполагать, что аналогичные меры предпринимались и по отношению к Тире, но границы закрепленной за городом территории не поддаются определению. Судя по археологическим находкам, тирасская хора II — начала III в. тянулась вдоль берега Днестровского и Будакского лиманов от с. Удобное на севере до с. Приморское на юге; между этими крайними точками известно около десятка пунктов с остатками каменного домостроительства и фрагментами римских амфор; на некоторых из поселений зарегистрированы монетные находки I—III вв.: денарий Каракаллы у с. Беленькое, денарии Веспасиана у сел Затока и Шабо, денарий Антонина Пия на южной окраине Белгорода-Днестровского, две тирасские монеты времени Северов и клад римских денариев v с. Переможное, асе Адриана из с. Удобное. Особенно важны клады, содержавшие римские денарии вместе с монетами Тиры: такие находки — они известны у с. Выпасное и Шабо — позволяют предполагать в указанных пунктах существование усадеб, принадлежавших зажиточным гражданам.

К сожалению, большинство памятников тирасской хоры римского времени известно лишь по данным разведок и по случайным находкам. Однако в одном случае мы располагаем и материалами раскопок. Речь идет о поселении Молога II, расположенном на высоком обрывистом мысу в 15 км к северо-западу от Тиры. В ходе раскопок поселения и относящегося к нему некрополя (1975—1978 гг.) открыты остатки каменных домов, отдельно стоящая печь, зерновые ямы, четыре земляных склепа 1 и несколько грунтовых погребений. Вещевой материал поселения и могильника однороден и находит аналогии на многих памятниках южной части Пруто-Днестровского междуречья: это керамические пряслица, каменные оселки, железные ножи, украшения из металла и стекла, немногочисленные стеклянные I сосуды. Самым массовым материалом является керамика — фрагменты узкогорлых светлоглиняных и красноглиня-ных амфор, краснолаковые тарелки и чаши, красноглиняные миски, светло-глиняные канфары. На поселении и в некрополе имеется также гончарная и ленная сероглиняная посуда — столовые сосуды обычно с лощением, лепные горшки, миски и светильники. Весь этот материал, а также найденный в культурном слое денарий Антонина Пия и поднятые на поверхности фрагмент монеты Фаустины младшей и тирасские монеты Коммода и Геты позволяют датировать памятник второй половиной I — первой половиной III в. По мнению исследователей памятника, он относится к дочерняховскому времени и связан с позднескифской культурой; гето-фра-кийские традиции на материалах Моло-ги II не прослеяшваются, но среди лепной керамики имеются фрагменты, идентичные сосудам карпов.

3. Городское хозяйство и торговля. Строительные остатки и вещевой материал из раскопанного участка римской Тиры дают основание для ряда заключений. Домостроительство и строительное дело во II — начале III в. переживали свой расцвет, отражая общий подъем хозяйственной жизни этого периода. Расширение площади городской застройки, появление больших домов, объединяющих жилые и производственные помещения, использование местных строительных материалов — не только камня, но также обожженного кирпича и кровельной черепицы,— стандартизация размеров керамических строительных материалов, сооружение монументальной водосточной системы — все это наглядно свидетельствует о сложившихся традициях благоустроенного городского быта.

Открытые в ряде помещений домницы, печи для обжига посуды, печи неопределенного производственного назначения, литейные формы и тигли, металлические изделия и шлаки, пряслица, а также сами здания показывают, что во II — начале III в. в Тире существовали не только такие виды ремесла, которые обслуживают бытовые нужды населения, но и металлургия, кузнечное дело, развитое и специализированное (изготовление столовой посуды, кирпичей, черепицы) гончарство, ткачество, косторезное ремесло, а также строительное дело и связанные с ним специальности. В то же время зерновые ямы, каменные жернова, керамическая тара с остатками горелого зерна, кости домашних животных свидетельствуют, что хлебопашество, виноградарство, скотоводство и рыболовство по-прежнему занимали существенное место в деятельности горожан и жителей близлежащих мелких поселков.

Обнаруженные в ходе раскопок материалы дают представление о размахе и направлениях внешних торговых связей Тиры. Подробный анализ наиболее массового керамического материала — амфорной тары — показывает, что в Тиру поступало в I—III в. десять типов импортных амфор. Хотя не для всех типов и вариантов установлены центры их производства, можно предполагать, что амфоры из красно-оранжевой глины со слюдяными включениями и со сложной рофилированными ручками происходят из ольвийских мастерских, узкогорлые светлоглиняные амфоры с профилированными ручками изготовлялись в Малой Азии, а редко встречающиеся амфоры из розовой глины со значительным содержанием слюды и с шиповидными ручками следуют производственным традициям италийских гончаров. За исключением этого последнего типа амфор остальные амфоры из Тиры находят аналогии среди материалов из других центров Северного и Западного

Причерноморья. В Тире встречают разнообразную краснолаковую посуду¹⁰, среди которой различаются изделия малоазийских и подражавших им нижиемезийских мастеров, а также предметы, вышедшие из мастерских Италии и римских провинций. В числе последних следует упомянуть опубликованный Э. Р. Штерном бронзовый сосуд II — III в. в виде бюста юноши, группу мелких поделок египетского происхождения, стеклянные изделия. К кругу импортов из центров Нижней Мезии необходимо отнести красноглиняные курильницы в виде вазочек со сложнопрофилированным венчиком (см. Приложение рис. 5), восстанавливаемые по обломкам массивные плоскодонные миски со сливом (мортарии) с латинскими надписями, оттиснутыми специальным штемпелем, бронзовые украшения конской сбруи и шкатулок. Западное происхождение имеют также фибулы, литые стеклянные жетоны. Находят в Тире привозные терракоты, фигурные сосуды, посуду, пряслица и бусы из стекла, настовые бусы и т. п. Обращают внимание разнообразие импорта и однородность состава находок привозных предметов во всех раскопанных помещениях.

В конце I — начале III в. Тира была не только потребителем импортных товаров, но и поставщиком их для варварской периферии. Положение города на месте пересечения сухопутных дорог, морского пути вдоль черноморского побережья и начального пункта крупной речной магистрали превращало ее в один из центров транзитной торговли, и если через Тиру вывозили зерно и различные виды сельскохозяйственного сырья, то через нее к племенам Поднестровья поступали светло-глиняные узкогорлые амфоры с вином и оливковым маслом, краснолаковая посуда, стеклянные изделия и римские монеты. Следует заметить, что Тира была не только проводником влияния римской провинциальной культуры в среду племен Поднестровья, но и сама подвергалась воздействию варварского мира. В быту населения отмечаются элементы местной материальной культуры. Это примитивные зернотерки и лепная керамика, сарматские бронзовые зеркала, кружальные сероглиняные сосуды с лощением, простые светильники. Следует назвать грубые скульптурные произведения — каменные фигуры сидящей женщины и воина. Особенно показательна сероглиняная керамика с пролощенным орнаментом: классификация этой посуды, отличающейся общностью технологических приемов изготовления и орнаментации и одностилыюстью всего облика, дает возможность выделить открытые и закрытые миски, кувшины (в большинстве одноручные), тарелки. Они имеют много общих черт с керамикой Черняховской культуры, но многие сосуды, повторяющие формы красноглиняной римской посуды, не находят аналогий на черпяховских памятниках; имеются различия и в орнаментации. Многие из кружальных и лепных сосудов из Тиры находят убедительные аналогии среди сарматской и гето-фракийской керамики и заставляют предполагать 'в рядах городского населения наличие выходцев из местной этнической среды.

Изученные дома принадлежали, очевидно, далеко не рядовым горожанам: они многокамерные, средняя площадь помещений в западном доме достигает 25 м2, а отдельных комнат — более 30 м2. В восточном доме найдены чрезвычайно редко встречающиеся при раскопках античных городищ золотые и серебряные предметы и два клада монет, а в западном — скульптуры из мраморовидного известняка, художественные терракоты, фрагменты высококачественных краснолаковых сосудов, изготовленных в малоазийских и германских мастерских.

К сожалению, надписи римской Тиры содержат мало материалов об экономике города. В нескольких сильно фрагментированных и не поддающихся связному переводу документах речь шла о подати или пошлине (ТЕЛ02), о торговле и торговых судах (ЕМПОР1А, NHE2 EMIIOPIKAI), о трапезитах, занимавшихся различными денежными операциями, о золоте и серебре, под которыми подразумеваются золотые и серебряные монеты, о подделке или перечеканке (ПАРАХАРАГМА) монет, о наложении на них клейм (ХАРАКТНРН2), но связать эти разрозненные штрихи в достоверную картину невозможно. Однако известно, что граждане Тиры пользовались определенными податными льготами — правом беспошлинного ввоза товаров как для личного потребления, так и для продажи (см. Приложение рис. 6).

Эти льготы были дарованы городу «божественным Антонином», под которым следует подразумевать Антонина Пия (138—161 гг.); это подтверждается постановкой на тирасских монетах Антонина его имени в винительном падеже, что должно было подчеркивать коммеморативный характер эмиссии.

Монетное дело Тиры дает некоторые основания для суждения об экономике города. Чеканка монеты была начата при Веспасиане (69—79 гг.), продолжена при Домициане (81—96 гг.) и возобновлена при Адриане (117—138 гг.). В последних случаях выпускались монетные серии, причем каждый из трех номиналов (тетрассарий, дупондий, ассарий) имел в обоих случаях одинаковые изображения на реверсе. При Антонине, монеты которого отличаются особенным изяществом, появляется новый мелкий номинал (тригемиассарий). При Коммоде объем чеканки резко возрастает и в годы его правления (180—192 гг.) было выпущено две серии монет, причем появляется новый номинал (трессис), а также особые обозначения ценности на монетах трех старших номиналов. Еще более возрастает объем монетных эмиссий при Септимии Севере (193— 211 гг.) и Каракалле (211—217 гг.), на тетрассариях которых появляются новые типы изображений. В последний раз Тира чеканит монету при Севере Александре (222—235 гг.), но теперь выпускается лишь одна серия в составе трех первоначальных номиналов.

Особенностью монетного дела Тиры на его первом этапе (до Коммода) было преобладание мелких монет; при Северах, напротив, чеканятся по преимуществу тетрассарий. Следует добавить, что при Траяне (98—117 гг.) на монеты Домициана накладывались особые клейма (колос, виноградная гроздь), которыми узаконивалось обращение монет свергнутого императора. Судя по той же надчекаике колос на монетах Веспасиана и на ранее надчеканенных клеймом TYP стертых монетах Клавдия, они еще находились в обращении в первых десятилетиях II в.

Тирасская медь следовала образцам, которыми служили для нее монеты Западного Понта. Это явствует не столько из системы номиналов и содерячания монетных изображений, сколько из преимущественного применения одного и того же типа реверса для каждого из номиналов, проявляющегося с полной отчетливостью в нумизматике Одесса. Из городской чеканки Нижней Мезии заимствованы и появившиеся там при Коммоде обозначения большинства номиналов знаками ценности. Для мезийских городов такая система обеспечивала возможность обращения монет одного города во всех прочих центрах, но средние веса тирасских тетрассариев настолько отставали от соответствующих весовых показателей западно понтийской чеканки, что о широком распространении тирасских монет на рынках Мезии не приходится думать.Медные монеты Тиры были мало приспособлены для крупных платежей, и в городе сравнительно рано появляется общеимперская монета, прежде всего денарии. Обращение их наряду с местной монетой иллюстрируется совместными находками в кладах из города и его окрестностей. Денарии из кладов и из отдельных находок показывают, что приток этих монет в Тиру начался не раньше Флавиев, возрастает при Адриане и достиг наибольшего уровня при Коммоде и Септимий Севере. Впрочем, в Тире известны и монеты поздних Северов, а также эфемерных императоров III в. до Галлиена включительно. Большинство римских монет из Тиры являются денариями; известны, впрочем, два ауреуса (Нерона и Деция), а также разменные монеты — сестерции, дупондии, ассы. Приведенные ниже таблицы 1—2 суммируют данные о находках римских монет I—III вв. в Тире и на ее хоре; эти данные группируются следующим образом (во внимание приняты только экземпляры, происхождение и определение которых не вызывает сомнений):

а) из находок XIX — начала XX в.изданы: ауреус Нерона, сестерций Фаустины Старшей, денарий Антонина Пия 156 г. денарий Марка Аврелия 162 г., денарий того же императора 171 г., найденный Э.Р. Штерном в 1912 г., не определенная монета Севера Александра, ауреус Траяна Деция

б) из числа римских монет, найденных |при раскопках Тиры под руководством

Л.Д. Дмитрова и А.И. Фурманской, опубликованы субэратный денарий Веспасиана, асе Траяна, дупондии Антонина Пия, денарий Юлии Домны плохой сохранности, денарий Плавтиллы, денарий Севера Александра, денарий Юлии Мамеи, антошшианы Клавдия Готского и Диоклетиана;

в) в кладах 1950 и 1958 гг. содержалось 36 денариев; они принадлежат императорам от Нерона до Геты; находившиеся во втором кладе легнонные денарии Марка Антония обращались до начала III в.

г) в списке случайных находок из Тиры указаны 10 денариев, антонипиан Диоклетиана, а также два подражания.

д) при раскопках 1963—1976 гг. найдены и опубликованы 30 римских монет от Клавдия до Диоклетиана;

е) в 1977—1983 гг. найдены два асса Клавдия с тирасским клеймом, денарии Адриана и Марка Аврелия (куплен в 1982 г.), асе Фаустины Младшей (78—221), антонинианы Гордиана III (77—276; 79—59), Гордиана или Требониана Галла (79— 93), Филиппа Младшего (79—1; 79—86), Траяна Деция (77—57) и Гостилиана (78—22). К этому следует присоединить драхму Септимия Севера, чеканенную в Кесарии Каппадокийской (79— 185) — эти монеты обращались на Востоке империи наравне с денариями— и два сильно изношенных сестерция II в. (Траян или Адриан и Марк Аврелий или Коммод — 77—69 и 98);

ж) следует учесть также находки на хоре, указанные в тексте.

Монеты Тиры обращались вместе с римскими денариями на поселениях ти-расской хоры и проникали за ее пределы. Не касаясь здесь монет Домициана, Септимия Севера и Каракал-лы, найденных в святилище Ахилла на Левке, и неопределенных указаний на находку тирасских монет II в. на территории бывшего Аккер-манского уезда, следует назвать монету Антонина Пия из с. Желтый Яр Татарбунарского р-на. О распространении монет Тиры на восток свидетельствует небольшой клад из Овидиополя, с., отдельные находки оттуда же, из долины р. Барабой и из Одессы, а также находки на Тендре.

§ 3. Общественно-политическая структура, культура и религия римской Тиры

1. Этнический и социальный состав населения. Уже в самом начале исследования Тиры было правильно отмечено, что в городе проживали как «коренные граждане», так и люди, которые «не пользовались правом местного гражданства», но определение общего количества населения и соотношения числа граждан, прочих свободных и рабов возможно лишь предположительно. Учитывая возрастающее количество посуды сарматского и гетского облика и принимая во внимание сообщения античных авторов, непосредственно знакомых с положением территориально близких греческих городов в I в., можно предполагать количественный рост местного населения и в римской Тире; однако небольшие размеры раскрытого раскопками участка городских кварталов и случайный характер находок на некрополе дают возможность лишь констатировать наличие среди горожан зажиточной прослойки, не раскрывая особенностей социальных противоречий. Поэтому не подлежащее сомнению деление жителей города на «греков, римлян и варваров, свободных и рабов, уроженцев государства и иностранцев, граждан государства и тех, кто только пользовался его покровительством» не получает на тирасском материале достаточной конкретизации.

Немногим более сведений дают эпиграфические документы. Надписи сохранили только имена, не всегда однозначно свидетельствующие об этнической принадлежности своих носителей. Кроме того, эти имена принадлежат только полноправным гражданам, притом принимавшим активное участие в муниципальной жизни; наконец, полиэтничность имен далеко не прямо отражает подлинную этноструктуру популяции. Но при всем том нельзя не отметить, что среди архонтов, булевтов и верхушки граждан. Тиры наблюдается значительное разнообразие антропонимических данных; здесь мы находим граждан, носящих правильно образованные трех или двусоставные римские имена,— например, Публий Элий Каль

Марка Аврелия (куплен в 1982 г.), асе Фаустины Младшей, антонинианы Гордиана III, Гордиана или Требониана Галла, Филиппа Младшего, Траяна Деция и Гостилиана. К этому следует присоединить драхму Септишя Севера, чеканен-ную в Кесарии Каппадокийской — эти монеты обращались на Востоке империи наравне с денариями— и два сильно изношенных сестерция II в. (Траян или Адриан и Марк Аврелий или Коммод следует учесть также находки на хоре).

Монеты Тиры обращались вместе с римскими денариями на поселениях ти-расской хоры и проникали за ее пределы. Не касаясь здесь монет Домициана, Септимия Севера и Каракаллы, найденных в святилище Ахилла на Левке, и неопределенных указаний на находку тирасских монет II в. на территории бывшего Аккерманского уезда следует назвать монету Антонина Пия из с. Желтый Яр Татарбунарского р-на. О распространении монет Тиры на восток свидетельствует небольшой клад из Овидиополя, отдельные находки оттуда же, из долины р. Барабой и из Одессы, а также находки на Тендре.

§ 4 Общественно-политическая структура, культура и религия римской Тиры

1. Этнический и социальный состав населения. Уже в самом начале исследования Тиры было правильно отмечено, что в городе проживали как «коренные граждане», так и люди, которые «не пользовались правом местного гражданства», но определение общего количества населения и соотношения числа граждан, прочих свободных и рабов возможно лишь предположительно. Учитывая возрастающее количество посуды сарматского и гетского облика и принимая во внимание сообщения античных авторов, непосредственно знакомых с положением территориально близких греческих городов, рост местного населения и в римской Тире; однако небольшие размеры раскрытого раскопками участка городских кварталов и случайный характер находок на некрополе дают возможность лишь констатировать наличие среди горожан зажиточной прослойки, не раскрывая особенностей социальных противоречий. Поэтому не подлежащее сомнению деление жителей города на «греков, римлян и варваров, свободных и рабов, уроженцев государства и иностранцев, граждан государства и тех, кто только пользовался его покровительством» не получает на тирасском материале достаточной конкретизации.

Немногим более сведений дают эпиграфические документы. Надписи сохранили только имена, не всегда однозначно свидетельствующие об этнической принадлежности своих носителей. Кроме того, эти имена принадлежат только полноправным гражданам, притом принимавшим активное участие в муниципальной жизни; наконец, полиэтничность имен далеко не прямо отражает подлинную этноструктуру популяции. Но при всем том нельзя не отметить, что среди архонтов, булевтов и верхушки граждан Тиры наблюдается значительное разнообразие антропотомических данных; здесь мы находим граждан, носящих правильно образованные трех- или двусоставные римские имена — например, Публий Элий Кальдурний, Флавий Юлиан, Элий Луций, Коккей Валент, Валерий Руф,— носителей чисто греческих или варварских имен, сохраняющих эти последние как римский cognomen,— таковы, к примеру, Тиберий Клавдий Антисфен, Аврелий Гераклид или Аврелий Фордигал. Наряду с ними среди граждан немало лиц, носящих чисто греческие имена с такими же патронимиками — это Гиероним, сын Артемидора, Теодор, сын Боэта, Мака-рий, сын Артемидора и некоторые другие греческое имя с латинским патронимиком носил Каллистрат, сын Силия, а с «варварским» — Дионисий, сын Писка. С другой стороны, имеются носители римских имен, соединяющихся с греческими, латинскими или фракийскими отчествами — это Валериан, сын Понтика, Сетумий, сын Гиеросонта, Луций, сын Сатурнина, Валерий, сын Бассиана, Кесарь, сын Зуры. Встречаются, наконец, лица со скифо-сарматскими либо неопределенно-варварскими именами и патронимиками — Пидан, сын Питфарнака, Абрипия, дочь Фордигала — или даже носители варварских имен с чисто греческими патронимиками, как Мади-ни, дочь Артемидора.

Несмотря на пестроту и кажущуюся беспорядочность тирасских антропонимов II — III вв., они все же указывают на явное преобладание греческих традиций в быту населения. Это выражается и в количественном перевесе греческих имен и в том, что не только варвары, но и носители римских имен образуют патронимики на греческий лад. Было бы, однако, неосторожно заключать, будто греки составляли «основную, преобладающую часть населения»; во всяком случае из пяти известных женских имен высшей прослойки тирасских граждан три имени — Абриния, Мадагава, Мадини являются варварскими, и только два — Дионисия и Лафаеия - принадлежат к числу греческих.

Еще менее можно полагаться на личные имена при определении реального присутствия римлян в этом дальнем форпосте империи — принятие римского имени было своеобразным показателем социального статуса и не может рассматриваться как указание на происхождение. Разумеется, среди солдат и командиров расположенного в Тире гарнизона могли быть уроженцы Италии, но в каждом отдельном случае это можно лишь предполагать. Следует добавить, что фрагментированные в большинстве латинские надписи из Тиры не дают возможности установить, наблюдался ли и здесь процесс приобщения римских воинов и вышедших в отставку ветеранов к кругу интересов и забот местных жителей, процесс их сращивания с повседневными проявлениями муниципальной жизни и вступления в число граждан. Во всяком случае надписи в честь Траяна, Антонина Пия и Септимия Севера исходят только от тирасского гарнизона. Единственный источник, позволяющий догадываться о сближении военнослужащих с верхушкой городского населения,— явлении, хорошо известном в истории римских провинций,— относится к сравнительно позднему времени. Речь идет о латинской надписи, найденной в конце XIX в. в развалинах Эска. Памятник воздвигнут в годы правления Элагабала (218— 222 гг.) в честь некоего Тита Аврелия Флавина. Последний, будучи по рождению римским гражданином (в документе указаны не только имя отца, по и триба), отличился в сражениях и дослужился до должности примипилярия; со времени Септимия Севера эта должность считалась всаднической и открывала путь к высшим военным постам. Поселившись после увольнения в отставку в родном Эске, Флавии стал патроном одной из ремесленных коллегий и председателем совета, а также занял место в советах нескольких других городов — Маркиано-поля, Дионисополя и Тиры в Нижней Мезии, Аквинкума в Нижней Паннонии и даже «города тунгров», т. е. Атуатуки в Нижней Германии. В чем конкретно выражались отношения этого заслуженного ветерана к городу Тире мы, к сожалению, не знаем, но из того факта, что памятник в Эске был поставлен ему одним из членов тирасского совета, можно с некоторым основанием заключать, что Флавии проявил себя в качестве активного гражданина Тиры и что он проживал в этом отдаленном городе или, во всяком случае, посещал его.

Антропонимический материал лишь с большой осторожностью может привлекаться для характеристики социального статуса носителей тех или иных личных имен, однако обращает на себя внимание отсутствие в Тире подлинно аристократических имен, традиционных исключительно в узком кругу семей, имевших основание гордиться древностью и знатностью своего происхождения. В то же время встречаются «династические» имена римских императоров — Флавий, Коккей, Элий, Аврелий. В особенности показательно последнее имя — Аврелиями назывались, в частности, все свободные жители империи, получившие гражданские права в силу известного закона Каракаллы.

2. Политический строй. В римское время Тира была провинциальным городом с значительными остатками автономии и демократических порядков. Юридически Tyranorum civitas рассматривалась во II—III вв. в составе империи как civitas libera et immunis — она сохраняла свою территорию (XQPA), право гражданства (ius civitatis), свои законы (leges) и постановления.Город по-прежнему возглавлялся архонтами, продолжали функционировать совет и народное собрание. Коллегия архонтов состояла, по-видимому, из прота, являвшегося эпонимом, и трех членов; упоминается также городской секретарь. Важные документы скреплялись печатями архонтов, эйсегета (лица, внесшего проект постановления в народное собрание) и членов особой группы, которая в единственном известном случае состояла из 15 членов. Наконец, город имел свою собственную эру, чеканил разменную бронзовую монету, располагал собственными средствами (AHMOSIA) и сохранял право беспошлинной торговли (immunitas), находясь при этом под контролем таможенных властей Иллирика. Все эти признаки полисной автономии оказываются, впрочем, далеко не безусловными. Нельзя забывать о постоянном присутствии в Тире римского гарнизона и о том, что дарованные гражданам привилегии находились под постоянным надзором легата провинции. Если вспомнить, что особая тирасская эра была связана со включением города в состав Римской империи, а на монетах Тиры со времени Флавиев неизменно помещались изображения и имена императоров, то придется признать, что защита и покровительстве со стороны Рима были куплены цепок серьезного ущемления и ограничение суверенитета Тиры. Это, впрочем, не являлось исключением по сравнении к с другими провинциальными городами и вполне соответствовало интереса верхушки гражданской общины, укреплявшей под властью Рима свое имущественное и социальное лидерство внутрь города, сохранявшей полную возможность распределять в своем кругу награды и должность, выступать с официальными заявлениями о своей благонамеренности и покорности пере; императорами, которых тирасские граждане, как, впрочем, всех других провинциальных городов, льстиво именуют «повелителями земли и моря».

При изучении сохранившихся эпиграфических документов можно убедиться в том, что автономия Тиры в составе Римской империи была призраком подлинной независимости, а государственный строй города все более отходил от традиционных демократических порядков. Антидемократичным является по существу уже выделение должностей прота (первого архонта) и городского секретаря. Не лишено значения также, что теперь все существенные постановления городских властей скреплялись печатями архонтов, эйсегета и небольшой группы граждан, не принадлежащих к числу магистратов данного года. Эти граждане, можно полагать,— бывшие магистраты,— принадлежали к высшему слою сословия декурионов (ordo decurionum) и вносились в особый список (album); они являлись булевтами (членами совета) и обладали авторитетом, зависевшим как от их богатства, так и перед римской администрацией; в эту группу входили, например, заслуженные ветераны. Выделение такой прослойки указанного периода и предоставление ей фактического контроля над городскими органами власти являлось несомненным ограничением демократии.

3. Культура и религия. Касаясь культуры и религиозных верований римской Тиры, приходится констатировать отрывочность и недостаточность имеющихся материалов. До настоящего

времени в Тире не открыто ни одного храма; уцелевшие строительные надписи настолько фрагментарны, что в двух случаях невозможно установить, какое именно сооружение — портик, алтарь или храм - было посвящено, а в остальных угадываются лишь самые неопределенные намеки на храмостроительство. Не содержит эпиграфический архив римской Тиры и посвящений божествам от магистратов или культовых объединений, так что о религии граждан в 1 — III вв. приходится судить преимущественно по монетным изображениям. Среди последних выделяется фигура восседающей на троне богини с калафом на голове, с венком, чашей или маленькой фигурной крылатой Ники в протянутой правой руке. Тимпан, на который богиня опирается в большинстве случаев левым локтем или держит в левой руке, и один или два льва у трона характеризуют это божество как малоазийскую Кибелу; этому не противоречит и замена в некоторых случаях калафа башенным венцом. Различия в деталях не позволяют видеть в этом изображении на монетах Антонина Пия и последующих императоров воспроизведение культовой статуи, но на монетах Домициана и Адриана А. Н. Зограф предполагал изображение статуарного оригинала.

Монетные изображения с таким же постоянством указывают и на культ римского Геркулеса. Последний изображается обнаженным, с палицей в опущенной правой руке, с одним или тремя яблоками в левой, через которую перекинута львиная шкура. В зависимости от облика правящего императора Геркулес изображается бородатым или безбородым, что подчеркивает проримский характер всего типа.

Из других монетных типов, постоянно повторяющихся на монетах римской Тиры, следует выделить изображения стоящих богинь Афины. Каждая изображена со своими атрибутами — шлем, копье и щит для Афины, башенный венец, рог изобилия и рулевое весло для Тихи — и соответствует установившейся задолго до этого времени иконографии; близкие изображения имеются, в частности, на монетах других городов Нижней Мезии. При Северах на монетах Тиры появляются и другие божества — Деметра Дионис, Гермес. Ника, женская фигура со скипетром и чашей в руках. Гера, речное божество (тирасское) с изливающей воду урной. Особняком стоят изображения представленного в виде юноши в венке римского сената, орла и наконец, героизированного императора на скачущем или торжественно выступающем коне.

Наблюдения над монетными изображениями дополняются другими данными. Так, перстни с резными камнями говорят о почитании Зевса, Кибелы и Гермеса, гермы Диониса и Приапа подтверждают существование культа этих богов, и лишь об Аполлоне материалы Тиры не дают сведении. Возможно, это связано с тем, что ведущее место в пантеоне города в I—III вв. принадлежало Афине. Об этом свидетельствуют посвятительные граффити терракотовая голова богини в шлеме, обломок торса небольшой мраморной статуэтки, являвшейся, по-видимому, репликой более раннего образца. Богиня со своей священной спутницей, совой представлена стоящей у алтаря также на керамическом штампе, найденном в 1972 г.

Религиозные представления жителей римской Тиры не имели чисто эллинского пли римского характера, но отличались характерным для этой эпохи синкретизмом. В этой связи следует назвать случайную находку у лимана нескольких египетских пастогых амулетов: фигурок Озириса, Беса, богини Секет (с кошачьей головой), двух скарабеев, нескольких бус, из которых одна в форме головы животного со вставленным черным глазом. Находка датируется александрийской монетой с изображением одного из римских императоров I в. н. э. О почитании египетских богов свидетельствует также граффити с упоминанием Исиды. О проникновении в Тиру фракийских культов можно судить по каменным плиткам с изображениями бога-всадника, широко распространенным по всей северной части Балканского полуострова; особенно близкие параллели можно указать в Добрудже. В соседней Мезии находят аналогии также рельефы с изображениями Артемиды-охотницы и мойр — богинь судьбы. К этому же кругу верований относится культ Ахилла Понтарха, участие в котором граждан Тиры удостоверяется находками тирасских монет I —III вв. на посвященных культу Ахилла святилищах на Левке и на Тендровской косе. Посвящения с изображениями фракийского всадника исходили, вероятно, от воинов римского гарнизона. Их специфические верования также отражают посвящения Tempori Bono — доброму гению-покровителю,— и особенно обетный алтарь из местного известняка, поставленный в честь «непобедимого» Митры римским военным моряком. Посвящения иранскому богу Митре от имени воинов многочисленны, в том числе в Придунайских провинциях; встречаются они и в Херсонесе. В Тире найдена и небольшая мраморная статуэтка Гигиеи — по-видимому, часть группы, изображавшей ее вместе с Асклепием.

Своеобразную черту религиозных верований жителей Тиры ярко выражают находки в домашнем святилище описанного выше восточного дома. В центре помещения находился невысокий глинобитный жертвенник или алтарь, а в засыпи найдены упомянутые выше скульптуры и два красноглиняных одноручных горшочка с нанесенной белой краскси с надписью («пей, радуйся!»). Такие горшочки употребляли при отправлении заупокойных обрядов, отражавших синкретические представления о загробной жизни. Подобные представления выражают и изображения на золотой диадеме, происходящей из тирасского некрополя. Особого внимания заслуживают культовые предметы, связанные с местными жителями и их религиозными верованиями. К их числу принадлежит грубо высеченная известняковая фигура неизвестного женского божества другое подобное божество изображает терракота стоящей женщины, одетой в овечью шкуру. Не исключено также, что обнаруженная в завале домашнего святилища известняковая статуэтка опирающегося на щит варварского воина, найденная вместе со скульптурами божеств (Диониса, мойр), представляет образ неизвестного бога или героя, пользовавшегося почитанием в среде соседей Тиры. Впрочем, процесс религиозного синкретизма был, по-видимому, двусторонним — культ Кибелы, столь популярный в Тире, проникает отсюда в среду племен Днестровско-Прутского междуречья. Из этих немногочисленных и отрывочных данных видно, что религиозные представления населения римской Тиры не отличались особенной яркостью и самобытностью; они вполне соответствовали положению небольшого провинциального города, расположенного у границ империи. Слабые следы культа речного бога Тираса не являются в этом отношении чем-либо оригинальным и находят аналогию в представлениях и обычаях других провинциальных городов, расположенных вблизи устьев или в долинах рек. Не вызывает удивления и появление в Тире фракийских, иранских и египетских культов — религиозный синкретизм является одним из характерных признаков духовной жизни населения Римской империи.

Памятники религиозной скульптуры, находимые в городе, терракоты и фигурные сосуды создают представление об эстетических вкусах верхушки тирасских граждан, но будучи предметами импорта не вполне выражают уровень художественной культуры городского населения. В этом отношении более показательны наблюдения над монетами Тиры, которые чеканились на местном монетном дворе. Здесь мы находим существенную разницу между монетами Флавиев и Адриана и монетами Антонина Пия, Коммода и Северов. Фигура восседающей на троне богини на тетрассариях Домициана и Адриана исполнена грубо и схематично, изображения обоих императоров не отличаются портретным сходством, надписи вырезаны небрежно (в особенности на монетах Адриана). В отличие от этого монеты Антонина принадлежат к числу лучших образцов провинциального монетного искусства — это относится и к фигурам божеств (сидящая Кибела, стоящие Афина со щитом и копьем, Геракл с палицей), и к императорским портретам. Несколько свободнее работали резчики монетных штемпелей обеих серий Коммода, изображения которого выдержаны в духе реалистических традиций. Обильные эмиссии северовского времени не вполне однородны по своим художественным достоинствам, но императоры и их родственницы представлены (за исключением одного из штемпелей с портретом Каракаллы) выразительными, уверенными чертами, а изображения божеств, хотя и выполнены в несколько суховатой манере, не уступают аналогичным изображениям на современных им монетах городов балканских провинций или Малой Азии. Если предположить, что на тирасском монетном дворе могли работать приезжие мастера, все же нумизматические памятники Тиры свидетельствуют о прочных художественных традициях города. Из числа найденных в Тире произведений нерелигиозной скульптуры выделяется колоссальная и сравнительно неплохо сохранившаяся статуя из известняка, изображающая какое-то значительное лицо. Об этом говорят богатые доспехи, осанка, качество исполнения и, наконец, сам размер памятника. Он был предназначен для помещения на площади, и притом так, чтобы для обозрения была доступна преимущественно фронтальная сторона. К сожалению, черты изображенного сильно пострадали, но при всем том его сходство с портретными статуями Адриана не подлежит сомнению. Это сходство ни в чем, впрочем, не переходит в тождество и не означает, что перед нами статуя императора — этому противоречит фракийский шлем у ног изображенного. Но и шлем, и украшенный накладными рельефными изображениями звериных и птичьих голов пояс дают возможность предполагать в изображенном одного из легатов Нижней Мезии. О том, что в провинциальных городах существовали скульптурные изображения наместников, известно из надписей на базах их статуй, которых, насколько нам известно, в Мезии и Фракии не обнаружено.

Следует упомянуть и небольшую, грубо исполненную мраморную статуэтку, изображающую охотника в хламиде (Мелеагра), прислонившегося к стволу дерева, на котором подвешен убитый заяц, вероятно, копию оригинала эллинистического времени.

Заслуживает внимания и найденная в упомянутом домашнем святилище статуэтка, изображающая воина или, быть может, местное мужское божество. Несмотря на некоторый примитивизм исполнения, характерный и для упомянутой выше фигуры неизвестного женского божества, она важна как свидетельство о пребывании в городе не только мастеров, работавших в соответствии с античными канонами, но также из числа местного населения, стремившихся сохранить своеобразные приемы изобразительного искусства и особые сюжеты, далекие от официальной монументальности культовых статуй или изображений императоров.

§ 5 Исторический очерк Тиры (86—214 гг. н.э.)

С момента включения Тиры в число городов Мезии она разделяет судьбы последней, но недостаток источников не позволяет подробно проследить политическую историю города со времени разделения Мезии на две провинции в 86 г. и до первого крупного столкновения римлян с варварами в 214 г. в непосредственной близости от города. В некоторых фрагментированных надписях содержатся, правда, упоминания военных кораблях и моряках, о воинах, о боевом строе или лагере, даже возможно, о нападении врагов, но документы настолько повреждены, что отнести подобные указания к каким-либо историческим событиям нельзя.

Разделение созданной первоначально как единое целое провинции Мезии на Верхнюю и Нижнюю было тесно связано со всей военно-политической обстановкой на Нижнем Дунае в 70-х годах 1в. Во время этого мирного десятилетия, как можно полагать, завершается процесс складывания державы данов, богатые земли которых давно привлекали римлян. С начала правления Домициана (сентябрь 81 г.) в Мезии начинают сосредоточиваться римские войска, и даки решились предупредить готовящееся нападение: зимой 85/86 г. они: перешли Дунай, разгромили римскую армию и убили легата Мезии Оппия Сабина, бывшего в 84 г. ординарным консулом вместе с императором. Последний прибыл в Мезию и поручил ведение боевых действий префекту преторианцев Корнелию Фуску, который вытеснил даков на левый берег Дуная, но был окружен и уничтожен со своими войсками в Дакии. Во время этих событий выдвинулся дакийский предводитель Декебал, потерпевший, впрочем, в дальнейшем поражение от римского военачальника Теттия Юлиана. В 89 г. был заключен мир, и хотя Домициан торжественно отпраздновал триумф, по свидетельству Кассия Диона римляне согласились выплачивать Декебалу субсидии. Освобожденная от неприятелей Мезия еще до гибели Фуска была разделена на две самостоятельные провинции, и Тира оказалась с этого времени в составе Восточной — Нижней по римской терминологии — Мезии. Нет необходимости излагать дальнейший ход Дакийских войн при Траяне, завершившихся к 106 г. подчинением страны и организацией на ее территории провинции Дакии. О роли Тиры во время этих событий можно судить по тому, что эмиссия монет была прекращена, а в конце правления Траяна в городе стоял римский гарнизон — вексиллатион V легиона и присоединенные к нему вспомогательные отряды. Начальник этого отряда воздвиг от имени легата Нижней Мезии Помпея Фалькона, участника Дакийской войны, почетную надпись в честь императора.

Если упомянутое посвящение является делом римского гарнизона, то это не означает, что верхушка тирасских граждан не разделяла чувств и настроений воинов. Осенью 117 г., когда только что вступивший на престол Адриан поспешил из Малой Азии, где его застало известие о смерти Траяна, в Дакию, откуда поступали тревожные известия.о полых волнениях среди задунайских племен, граждане Тиры откликнулись установкой статуи нового императора с верноподданической надписью. По расчетам современных исследователей, Адриан прибыл па берега Нижнего Дуная в ноябре 117 г. и оставался здесь до лета 118 г., когда онг узпав о заговоре в Риме, двинулся через Иллирик в столицу. Зная любознательность Адриана и его страсть к путешествиям, можно согласиться с предположением, что если не в этом году, то во время пребывания на Дунае в 123/124 гг. император посетил Тиру, и вполне вероятно, что во время одного из этих посещений в городе была возобновлена чеканка монеты, приостановленная в годы Дакийских войн.

Во времена Антонина Пия в положении Тиры произошли некоторые изменения — этот император подтвердил право тирасских граждан на льготы при ввозе и вывозе облагаемых пошлинами товаров; поскольку при этом упоминается имя легата Нижней Мезии Антония Гибера, подтверждение доляшо быть отнесено ко времени его наместничества, то есть к 138—139 гг. С этим следует связывать и особые почести, декретированные городом в адрес императора; при этом впервые в практике тирасского монетного двора на монетах появляется изображение наследника престола Марка Аврелия. В честь обоих носителей верховной власти известны и латинские посвятительные надписи от имени тирасского гарнизона. Из этого, разумеется, не приходится заключать будто Тира только при Антонине вошла в состав провинции Мезии.

При преемниках Антонина Римская империя все более и более приближается к кризису, что выразилось, между прочим, и в ухудшении положения на ее северных границах. К сожалению, мы не располагаем данными о том, как отразились на жизни города и окружавших его племен события, связанные с Маркоманнскими войнами (166 —180 гг.). Главным театром военных операций в этот период был среднедунайский участок лимеса и основная тяжесть ведения войны легла на плечи легионов Ноника, Паннонии и отчасти Дакии 1167,но и расположенные в обеих Мезиях войска должны были выделять отряды на помощь действующим армиям, а V легион с конца 60-х годов II в. был, как отмечалось, в полном составе переведен в Потаиссу. Одновременно отряды дунайских легионов принимали активное участие и в войнах Луция Вера на Востоке против парфян. Все это значительно облегчало немирным соседям империи их нападения на нижнедунайском участке границы; надписи из Трезмиса и из окрестностей Измаила на Дунае показывают, что наместник обеих Паннонии, зять императора Марка Аврелия Клавдий Помпеян контролировал боеготовность нижнедунайского лимеса. Эти мероприятия оказались, впрочем, не особенно эффективными, что проявилось еще при Марке во время войны с костобоками. Это племя, обитавшее в Прикарпатье и входившее в большой племенной союз, вступивший в борьбу с Римом, вторглось в 170 г. на римскую территорию (примерно в районе впадения Сирета в Дунай). Затем мы находим сведения об их продвижении через Добруджу, где, по-видимому, костобоки не встретили сильного сопротивления, а после этого устремились на юг, перевалили главный Балканский хребет, пересекли Фракию, Македонию и достигли Аттики. Здесь этот набег завершился, и костобоки вернулись на свою территорию, где вскоре были разгромлены вандалами.

Сохранение римских позиций на Нижнем Дунае потребовало уже при последних Антонинах значительного напряжения военного потенциала и немалых организационных усилий. О положении Тиры в это время известно, что в годы правления Марка Аврелия (161—180 гг.) город не выпускал монет, но пошлинные привилегии граждан были снова подтверждены, функционировали все органы власти. При первых Северах город переживает временный подъем. Раскопки позволяют судить о продолжающемся строительстве, Септимию Северу (193— 211 гг.) и его сыновьям посвящается,— быть может, в связи с пребыванием императора в Нижней Мезии в год его совместного консульства с Каракаллой в 202 г. — монументальный алтарь с надписью, и тогда же появляются две серии монет, явно носящие парадный характер. В дальнейшем объем монетной чеканки был снова увеличен. Это обстоятельство не свидетельствует о расширении рыночных связей и может расцениваться, как и увеличение выпуска монеты Маркианополя, Никополя и греческих городов Добруджи, как мероприятие, связанное со всей финансовой политикой империи: изменение системы анноны и значительное увеличение оплаты воинов, отразившиеся на положении населения провинции, заставляют римскую администрацию расширять чеканку городской меди, необходимой для облегчения расчетов гарнизонных солдат на рынке. Впрочем, рост дороговизны и замена денария антонинианом, а затем катастрофическое обесценение последнего приводят в середине III в. к повсеместному прекращению локальных эмиссий.

Ухудшение положения провинциальных городов прослеживается и по надписям Тиры. В том же 202 г. ей пришлось испытать ограничение столь существенной функции городских властей как право предоставления гражданских прав. В рескриптах Септимия Севера и его сына на имя Овиния Тертулла, занимавшего пост легата Нижней Мезии в 198—202 гг., подчеркнуто чтобы впредь постановления о принятии в число граждан были предоставляемы на благоусмотрение влиятельнейшего правителя провинции» и в соответствии с этим «влиятельнейшему легату и другу» императоров надлежит подтверждать соответствующие постановления городских властей «особым декретом». Хотя такое вмешательство во внутренние дела города мотивируется чисто фискальными соображениями, оно тем не менее становится нормой, ущемляющей правовую активность городских органов власти. Свобода от пошлин, ранее установленная для граждан Тиры, также ставится при первых Северах под строгий контроль администрации: беспошлинность формально признается, но граждане, пользующиеся этим правом, должны помнить о необходимости предъявлять товары надлежащим властям, «по прежнему обычаю, для различения подлежащих оплате пошлиной товаров».

Являясь одним из дальних городов Нижней Мезии, Тира поддерживала с другими провинциальными центрами тесные отношения; оттуда поступали произведения скульптуры, керамика, металлические изделия. Известны и случаи обнаружения в Тире псевдоавтономной томитанской монеты I — II вв., монеты Никополя-на-Истре времени Септимия Севера и плохо сохранившейся монеты одного из городов Нижней Мезии. Связи Тиры с провинцией прослеживаются и в неэкономической области — во времена Северов заслуженный ветеран Аврелий Флавии, уроженец Эска, был членом тирасского совета, а его коллега по должности воздвиг в его честь алтарь. Тирасский гражданин Аврелий Гераклид в эти же годы хоронит в Одессе своего скончавшегося сына, другой гражданин Тиры Аврелий Фордигал устанавливает в том же Одессе надгробный памятник своей дочери; вышедшей замуж за одессита. Нелишне отметить, что вместе с большой группой балканских, малоазийских и северопонтийских городов Тира принимает участие в чествовании ольвиополита Теокла; с другой стороны, два неизвестных по именам тирасских гражданина были в разное время удостоены почетных декретов в Херсонесе, причем уцелевшие обломки обеих надписей указывают, что они оказывали услуги приезжавшим в Тиру херсонеситам. О взаимных посещениях граждан Тиры, Ольвии и Херсонеса позволяют догадываться также находки тирасских монет в Ольвии и в Херсонесе, а ольвийских и херсонесской — в Тире.

Слабее прослеживаются в рассматриваемый период более поздние связи Тиры. Кроме отмеченных выше италийских бронзовых сосудов, южнопонтйских амфор и краснолаковой столовой посуды следует назвать находки фессалоникской монеты II в. и милетской монеты с портретом Юлии Домны (не опубликована). О том, что традиционные взаимоотношения с Милетом не прерывались в римское время, позволяет догадываться участие милетян наряду с гражданами Тиры в чествовании ольвиополита Теокла; об этом же свидетельствует тот факт, что мужем тирасской гражданки Лафаейи, скончавшейся в Афинах, был милетянин Гермей. Сохранение за гражданами Милета права на вступление в брак в среде граждан Тиры не предполагает, как в случае с Одессом, обязательного заключения особого соглашения, но может рассматриваться как последнее указание на прочную связь Тиры с ее древней метрополией.

§ 6. Кризис Римской империи и начало великого переселения народов

Экономический и политический кризис, охвативший в III в. Римскую империю, был крупнейшим явлением в истории народов Европы и Ближнего Востока конца античной эпохи. Разложение рабовладельческого хозяйства, распад торговых связей, невиданное обесценение денег, растущий налоговый гнет вызвали резкое падение материального благосостояния населения, обострение социальных контрастов и усиление классовой борьбы. Кризис осложнялся противоречиями между слабеющим центром и сепаратистскими тенденциями провинций, борьбой за власть внутри господствующих верхов и возрастающей опасностью со стороны народов, живших за чертой римского лимеса.

В то время как античная рабовладельческая система расшатывалась, а раздираемая непримиримыми внутренними противоречиями Римская империя слабела и разваливалась, развитие варварских племен Европы неуклонно продвигалось вперед. В первые века новой эры было выкорчевано немало участков первобытного леса, возникло много новых поселений, в которых сосредоточивались земледельцы. Значительный шаг вперед делают добыча и обработка металлов, гончарство, ткачество, строительное дело. В среде варваров идет рост имущественного неравенства и формируются предпосылки социального расслоения. Разложение родового строя выражается в усилении окруженных дружиной племенных вождей. В варварской среде складываются племенные союзы, все чаще выступающие против римлян.

Одним из наиболее угрожаемых участков римской границы к концу II в. становится среднедунайский и нижнедунайский лимес. После завоевания Дакии положение на этом участке границы долго оставалось более или менее мирным — часть племен заключала с Римом союзы; отдельные выходцы из варварского мира и целые дружины поступали на римскую службу; римские купцы вели торговлю, проникая далеко в глубь страны; повсеместно распространялись римские изделия и серебряные монеты.

Предвестником приближающихся изменений явились Маркоманнские войны (166—180 гг.), всколыхнувшие варварский мир до дальних его пределов. Впервые за много столетий варвары достигли Италии. С немалым напряжением римские легионы вытеснили их за границы империи, но считавшееся вечным здание «римского мира» было поколеблено в своей основе.

К концу II в. отчетливо обозначились не только изменения в социально-экономическом развитии племен Европейской Сарматии, но и стала меняться ее этническая карта. В последней четверти II в. в венгерской низменности появляется новая волна сарматов, двигавшихся, подобно своим предшественникам, через карпатские перевалы и Верхнее Поднестровье. Во II—III вв. в Нижнем Поднестровье и в степной части Дунайско-Днестровского междуречья также находились сарматы. Сарматские могильники известны во II — III вв. и к западу от Прута и на левом берегу Дуная вплоть до Олта. В бассейне Сирета и предгорьях Карпат их соседями были карпы, близкое к дакам племенное объединение. В Подунавье и Поднестровье сарматы жили среди гетских и поздне-скифских племен, которые наряду с карпами и самими сарматами стали компонентами формировавшейся во II — первой половине III в. Черняховской культуры (Сынтана де Муреш в археологии СРР). Не касаясь всех проблем этой культуры, следует отметить, что в пределах рассматриваемой территории ее памятники — поселения и могильники — существовали до конца IV в. и, обнаруживая существенное сходство с другими областями общечерняховского ареала, имеют ряд особенностей — каменное домостроительство, господство трупоположения в погребальном обряде, местные формы.

Устанавливаемые по письменным и археологическим источникам перемещения племен на территории Сарматии в конце II и III вв. вызывают порой острые дискуссии. О сарматах Северо-Западного Причерноморья имеются сводные публикации памятников Прутско-Днестровского междуречья; история сарматов и их взаимоотношений с соседями разработана в работах Э.А. Рикмана и зарубежных исследователей.

** Назовем специально по региону уже указанные труды Э.А. Рикмана¹² и Г.Б. Федорова¹³, работы А.В. Гудковой¹⁴, диссертации и публикации Э.А. Сымоновича¹⁵ и Б.В. Магомедова¹⁶. Существенное значение имеют также исследования М. Б. Щукина¹⁷, а из трудов зарубежных ученых — статьи Г. Диакону¹⁸. лепной керамики. Наряду с этим в пределах региона зарегистрированы памятники так называемого северочерняховского типа с глинобитными и углубленными жилищами, с чертами биритуализма в погребальном обряде и своеобразными вещевыми комплексами. Это интерпретируется как результат складывания главной части Черняховского населения региона на основе эллинизированных позднее скифских и, возможно, также гето-фракийских этнических элементов с участием переходивших к оседлости сарматов, тогда как немногочисленное «се-верочерняховское» население с традициями пшеворского и вельбарского наследия принадлежало, скорее всего, к германцам (готам, гепидам, тайфалам), продвинувшимся сюда в первой трети III в.

С этого времени напор варваров на римские рубежи особенно усиливается. Это объясняется и прогрессирующим распадом родоплеменного уклада в их среде, и нарастающим ослаблением империи. Варварская вол-па, сдерживаемая римским сопротивлением в течение трех столетий, с огромной силой прорывается через Рейн и Дунай¹⁹. В наступлении против Рима самое активное участие принимало многочисленное и разнообразное население Причерноморья и Прикарпатья. Именно отсюда варвары не только неоднократно вторгаются на территорию придунайских и балканских провинций и наносят ряд тяжелых ударов городам Северного и Западного Причерноморья, но и предпринимают успешные морские набеги на побережья Малой Азии [245—247; 489]. Наиболее крупные походы причерноморских племен, которые именуются в источниках скифами и готами, приходятся на 40-е — 60-е годы III в., в их ходе в бассейнах Прута и Днестра складывается племенной союз визиготов (тервингов), а к востоку от него — такой же союз остроготов (грей-тунгов). Оба союза были полиэтничными, непрочными образованиями, но в их рамках разложение первобытнообщинного уклада интенсифицируется: «Грабительские войны,—писал Ф. Энгельс,— усиливают власть верховного военачальника, равно как и подчиненных ему военачальников» и таким образом «закладываются основы наследственной королевской власти и наследственной знати», а родовой строй «превращается в организацию для грабежа и угнетения соседей»²⁰.

Процесс формирования классового общества и государства у причерноморских варваров был не менее сложным и противоречивым, чем процесс разложения рабовладельческого строя и зарождения феодальных отношений в Римской империи. Кризис последней, достигший своего апогея в 50-х — 60-х годах III в., постепенно идет на убыль — напуганные экономической разрухой, народными движениями и нашествиями варваров различные слои господствующего класса империи сплачиваются вокруг императорской власти. В конце III — первой трети IV в. реорганизованная империя мобилизует последние ресурсы и хотя ни рейнская, ни дунайская граница не знают прочного мира, крупные вторжения варваров временно прекращаются²¹. Готские вожди направляют теперь свои походы против вчерашних союзников и соседей, но непрочность их эфемерной державы обнаруживается уже при первом столкновении со вторгшимися в Восточную Европу азиатскими кочевниками, известными под общим названием гуннов: перейдя в 70-х годах IV в. Волгу, гунны сначала напали на аланов, живших в Подонье и Приазовье, а в 375 г. разгромили готов, уцелевшие остатки которых либо подчинились завоевателям, либо отступили за Дунай в пределы Римской империи²².

§ 7. Тира и нападение карпов на нижнедунайскую границу (214 г. н. э.)

В начале III в. ничто, казалось, не предвещало бурных событий наступающего столетия. Захвативший трон при поддержке дунайских легионов²³, и тесно связанный с придунайскими провинциями Септимий Север подтвердил, хотя и с некоторыми ограничениями, дарованные его предшественниками привилегии Тиры (§ 17,2; § 18). Однако вскоре в ее окрестностях разыгрались события, оказавшиеся предвестием и началом грозного потока, который обрушился на нижнедунайский участок границы несколькими десятилетиями позже.

В начале 211 г. Септимий Север умер. Между его сыновьями, приобщенными к власти еще при жизни отца, существовала открытая вражда, и годом позже Каракалла приказал умертвить своего брата Гету, причем даже память об убитом подлежала истреблению. Это распоряжение выполнялось и в Тире: в латинском посвящении алтаря²⁴ «за здравие господ наших императоров августов Л. Септимия Севера Пертинака и М. Аврелия Антонина» слова «и Геты цезаря» были нарочно выскоблены. Вслед за этим Каракалла стал готовиться к походу против парфян, но обнаружившееся обострение обстановки на рейнско-дунайской границе заставило его сначала обратиться на Запад. В 213 г. император добился стабилизации положения на Рейне и Верхнем Дунае, а весной следующего года выступил, наконец, в восточный поход. Молодой император направился прежде всего в Папнонию, угроза которой наметилась еще в предшествующие годы. Здесь была осуществлена реорганизация среднедунайского лимеса: часть Верхней Паннонии с городом Бригеционом была передана Нижней Паннонии, которую с этих пор возглавляли легаты консульского ранга²⁵. В это время, по-видимому, Каракалла вмешался в конфликт между маркоманнами и вандалами и приказал убить вождя квадов. После этого император вступил в Дакию, где занимался устройством военных лагерей вдоль Дуная тогда же, как указывает Кассий Дион, были взяты заложники у пограничных даков. Неоднократно вызывавшие споры среди новейших историков анекдотические сообщения составителей императорских биографий позволяют предполагать, что при этом произошло столкновение римлян с готами. Затем император вместе с войском, предназначенным для участия в парфянском походе, перешел во Фракию.

Уцелевшие известия древних историков не называют в связи с пребыванием Каракаллы на Нижнем Дунае ни Тиры, ни других городов Нижней Мезии, но, обращаясь к эпиграфическим документам, можно указать группу надписей, содержащих сведения о событиях на Нижнем Дунае. Во главе этих документов стоит упомянутая выше надпись на мраморном алтаре из Эска, поставленном в честь заслуженного ветерана Аврелия Флавина. Выйдя в отставку, Флавии добился видного места в среде муниципальной знати: он стал членом городских советов в таких городах Нижней Мезии, как Тира, Дионисополь и Маркианополь, а в Эске возглавил совет колонии римских граждан и стал патроном ремесленной коллегии.

Уже сам по себе факт постановки в Эске, единственном городе Нижней Мезии, имевшем статус римской колонии, монументального памятника от имени члена тирасского совета другому члену того же совета, свидетельствует о месте Тиры в ряду городов Нижней Мезии и об активном участии высшего слоя ее граждан в жизни провинции. Вместе с тем надпись в честь Флавина делает возможными более конкретные наблюдения. Так, за «ревностную доблесть» (alacritas virtus), проявленную Флавином в сражениях «против врагов», он получил от «великого Антонина Августа» (то есть от Каракаллы) не только внеочередное повышение по службе, но и немалую денежную награду. От названия «врагов» сохранилась, к сожалению, лишь начальная буква С. Исследователи читали это место и предполагали, что Флавин отличился во время пребывания Каракаллы в Дакии и что карпы совершили в 214 г. набег на римскую территорию и были разбиты либо в районе Тиры, либо между Дионисополем и Маркианополем, также почтившими заслуженного воина избранием в свои советы. Повторное визуальное изучение памятника, вызванное попыткой дополнить поврежденное место и соответственно перенести воинские подвиги Флавина на Нижний Рейн, где римляне столкнулись в 213 г. с кельтским племенем кеннов, привело к существенному уточнению текста. Не только подтвердилось чтение в 12 строке, но оказалось, что в 14 строке читается (то есть «и весьма счастливо совершенные деяния»). Флавин был, таким образом, действительно награжден за доблесть, проявленную в сражении с карпахми, и притом «за деяния, счастливо совершенные у Тиры». Тройное упоминание о Тире в надписи из Эска окончательно утверждает документ в правах важного источника по истории Днестро-Прутского междуречья в первой четверти III в.

Правильность высокой оценки рассматриваемого памятника подтверждается надписью на другом алтаре, также происходящем из Эска. Начало текста утрачено, а сохранившиеся строки содержат слова («за ревностную доблесть против врагов и деяния, счастливо совершенные у Тиры»). Сходство формулировок в обеих надписях и то, что второй алтарь был воздвигнут августалом Титом Аврелием Артемидором, и которого совпадают с именем Тита Аврелия Флавина, делают вероятным предположение, что документы относятся к одному событию; вполне вероятно, что именно Флавин был патроном Артемидора.

Столкновение с карпами в 214 г. нашло, быть может, отражение и в некоторых других эпиграфических документах. Если согласиться, что оно подразумевается под «германской победой» императора Каракаллы, упоминаемой в посвящении «отеческому богу солнца Элагабалу», поставленном воинам Эмесской когорты в Интерциссе в августе 214 г., то для отражения врага были использованы вооруженные силы Нижней Паннонии. Кроме того, греческая надпись из Дионисополя, начертанная характерным угловатым шрифтом времени последних Северов, также связана с нападением карпов при Каракалле. Речь идет о посвящении Юпитеру Долихенскому «за спасение» не названного по имени императора, поставленном Марком Помпеем Лукием, консульским бенефициарием I Италийского Антонинова легиона и членом советов Каллатии, Дионисополя и Маркианополя. Поскольку известно, что почетное прибавление имени императора Антонина к названиям воинских частей, расположенных вдоль дунайской границы, имело место в первые годы правления Каракаллы, когда его были удостоены все легионы Паннонских провинций, дислоцированный в Нижней Мезии XI Клавдиев легион и ряд вспомогательных воинских подразделений, более чем вероятно, что и второй из легионов Нижней Мезии (то есть упоминаемый в посвящении I Италийский), заслужил это отличие за кампанию 214 г., а Лукий, являвшийся, вероятно, одним из участников сражения с карпами, был избран за свои заслуги, подобно Флавину, в состав советов близких к театру военных действий городов.

Устанавливаемое надписью из Дионисополя участие I Италийского легиона в отражении карпов дает основание предполагать, что Флавин служил именно в этом легионе. Гораздо более шаткой представляется догадка, будто Флавин был начальником расположенного в Тире римского гарнизона, во всяком случае, в надписи речь идет лишь о его личной доблести и никак не отмечена его роль военачальника.

Посвящение Лукия важно и тем, что оно расширяет сведения о городах Мезии, затронутых нашествием карпов в 214г. Кроме Маркианополя и Дионисополя, названных как здесь, так и в надписи Флавина, в события была вовлечена Каллатия. Если принять во внимание, что в документах из Эска речь идет об операциях, «счастливо завершившихся» неподалеку от Тиры, не лежащей на прямом пути от местожительства карпов к городам Южной Добруджи, то можно предположительно наметить ход событий. Тот факт, что в связи с нашествием карпов упоминается I легион (главный лагерь в Новах) и в то же время отсутствуют данные об участии в борьбе с ними подразделений XI легиона (главный лагерь в Дуросторе), позволяет допускать, что варвары переправились через Дунай вблизи от впадения в него Арджеша и устремились к побережью Черного моря, а возвращались на родину окружным путем и потерпели поражение на подступах к Тире. Нельзя отказаться и от предположения, что список упоминаемых в рассмотренных надписях центров — Маркианополь, Диописополь, Каллатия, Тира — не только заключает данные для определения примерного пути следования карпов, но и содержит перечисление городов, участвовавших со своими ополчениями в устранении возникшей угрозы.

Следует добавить, что некоторые из эпиграфических находок в Тире и ее окрестностях можно со значительной вероятностью связывать с тем же нападением карпов. К их числу относится прежде всего посвятительная надпись Митре на алтаре, грубо изготовленном из местного известняка. Памятник был поставлен по обету за посвятителя и его близких «при консулах Мессале и Сабине», соорудил его некий Ульпий Валент, miles classiarius, — воин, служивший на военном корабле. Учитывая время постановки алтаря (консульство Валерия Мессалы и Октавия Аппия Светрия Сабина приходится именно на 214 г. н. э.), естественно видеть в этом Валенте одного из рядовых участников операций, происходивших у Тиры, и это дает основание предполагать, что часть служивших на кораблях воинов была использована в ходе боевых действий против карпов.

Не менее интересны две другие надписи, обнаруженные у с. Беленькое. Первая представляет собою латинское посвящение некоего Гая Сервилия Понтика «за здравие непобедимого императора», имя которого не названо. Титул Invictus, эпизодически появляющийся в документах времени Септимия Севера, стал систематически применяться при Каракалле, в том числе и в нижнедунайских провинциях, причем в некоторых случаях без собственного имени императора. Это позволяет датировать посвящение Понтика временем единоличного правления Каракаллы и видеть в нем еще одного участника войны с карпами в 214 г. Но тогда в Лаисфене, сыне Мокки, названном во второй надписи из Беленького,— греческом надгробии, исполненном тем же своеобразным угловым шрифтом эпохи последних Северов, что и рассмотренная выше надпись Лукия из Дионисополя,— можно видеть внука одноименного архонта Тиры, упоминаемого в 181 г. Так как обе надписи обнаружены, ничто не мешает предположению, что посвящение воздвигнуто на месте сражения с карпами, в котором погиб Лаисфеи, похороненный на поле битвы. В этом случае находка надписей у с. Беленькое могла бы рассматриваться как указание на то, что боевые действия велись у берегов Бугского лимана, в двух десятках километров к юго-западу от Тиры. С другой стороны, в Понтике, не указывающем ни своего военного ранга, ни названия воинской части, в рядах которой он сражался за «непобедимого императора», естественней всего видеть демобилизованного ветерана, поселившегося в городе, на защиту которого он выступил в опасный момент вместе со своими сыновьями в рядах городского ополчения, в котором служил и Лаисфен. При такой интерпретации надписи из с. Беленькое указывают на то, что в Тире, как и во многих других провинциальных городах, было создано и функционировало гражданское ополчение, привлекавшееся к оборонительным операциям при особо ответственных и угрожающих обстоятельствах.

§ 8. Тира в середине III в. н. э. Разгром города готами и их союзниками

Таким образом Тира, являвшаяся далеко вынесенным на северо-восток форпостом лимеса Нижней Мезии и имевшая гарнизон, помещавшийся внутри цитадели, сыграла во втором десятилетии III в. роль утеса, о который разбилась первая, еще слабая волна движения варваров против Римской империи. К сожалению, имеющиеся источники не позволяют проследить за дальнейшими судьбами города во время новых варварских нашествий.

Здесь уместно напомнить, что с легкой руки Т. Моммзена в научной литературе неоднократно повторялось утверждение, будто прекращение выпуска тирасских монет после Севера Александра (222—235 гг.) прямо указывает на то, что этот город был разгромлен готами в первой половине 30-х годов III в.. А. Н. Зограф²⁶, Э. Диль²⁷ и П. Никореску (460, с. 379) относили разрушение Тиры ко времени Максимина²⁸, А. И. Фурманская отодвигала его к 40-м годам III в.²⁹, Р. Вулпе — к середине столетия [533, с. 171—172, прим. 100]. Высказывалось, впрочем, и мнение, что Тира была «беспрерывно заселенным местом со времени милетян до наших дней»³⁰ и, в частности, «не прекратила своего существования в поздне-античное время»³¹, а постепенно «превратилась в славянский город Белгород»³². Такая концепция вела к предположению, что античная Тира не была разрушена с выводом римских гарнизонов из Дакии (271 г.), так как ее жители «предпочли не доводить дело до крайности и, видя безвыходность положения, добровольно перешли на сторону противника»³³.

При оценке этих предположений необходимо иметь в виду, что тирасские монеты последнего Севера часто имеют ромбовидные надчеканки. Это дает основание допускать, что Тира, как и большая часть городов Нижней Мезии, приостановила при Максимине свою чеканку и здесь обращались монеты предшествующего царствования, денежные функции которых были подтверждены специальным клеймом³⁴. Исходя из этого А. Н. Зограф предполагал, что город был разрушен готами в 238 г.³⁵. К тому же году — точнее, к промежутку между провозглашением императорами Пупиена и Бальбина (16 апреля) и их гибелью (22 или 23 июля) — биограф этих императоров [SUA, Maxim, et Balb, 16, 31 относит сражение карпов с жителями Нижней Мезии, добавляя в следующем предложении со ссылкой на Дексиппа, афинского историка середины III в., что тогда же началась скифская война и был разрушен город Истрия. Буквальное понимание этого известия приводило к заключению об опустошительном готском набеге 238 г. и гибели Истрии³⁶. Действительно, раскопки открыли яркую картину разгрома и последующего восстановления города около середины III в.³⁷, но эпиграфические документы доказывают, что жизнь Истрии не была нарушена по крайней мере до 240 г.³⁸, а при Гордиане (238—244 гг.) здесь продолжался выпуск монет. Поэтому приведенное выше свидетельство позднего и далеко не всегда достоверного составителя императорских жизнеописаний не должно оцениваться как точное указание на дату разрушения Истрии — в нем констатируется лишь начальный пункт многолетней борьбы Рима с нижнее дунайскими племенами, в ходе которой этот город был разгромлен (как полагают, в 267 г.— 400; 532 — или. во всяком случае, во второй половине 60-х годов III в. п. э.— 481).

Отодвигая дату разрушения Истрии к концу 60-х годов III в., мы не можем утверждать, что и Тира была также разгромлена только в это время. Однако такое предположение нельзя считать невозможным; во всяком случае, нет доказательств гибели Тиры в 238 г. Более того, имеются некоторые косвенные указания источников, позволяющие предполагать, что город просуществовал по крайней мере до середины III в. В самом деле, относящийся к 230—250 гг. итинерарий римского воина, служившего в рядах XX Пальмирской когорты лучников, называет Тиру на пути каботажного плавания от устьев Дуная к Ольвии.

Где присутствие римского гарнизона засвидетельствовано посвящением воинов, датированным 248 г. Показательны и монетные находки: и в Тире, и в Ольвии представлены монеты едва ли не всех императоров, сменявших друг друга в годы кризиса. В Тире это монеты Гордиапа III, Филиппа Араба, Траяна Деция, Требониаиа Галла, Валериана и Галлиена, Клавдия II, то есть всех правителей 238—270 гг., после чего появляются только монеты Диоклетиана, выпущенные в первое десятилетие его правления. Этого, разумеется, недостаточно для окончательных выводов, но ничто не препятствует предположению о том, что Тира и Ольвия были разрушены только во время массового похода причерноморских племен против балканских провинций Римской империи в конце 60-х годов III в.

Впрочем, военные действия на Нижнем Дунае с конца 30-х годов III в. прерывались лишь на краткие периоды. Пограничные племена возобновляли нападения всякий раз, когда война с персами или борьба между претендентами на императорский престол сулили надежду на успех. В 242 г. римская граница была прорвана и варвары дошли до Филиппополя; с 245 г. военные действия возобновились, и мир, заключенный в 247 г., был нарушен уже в следующем году, когда «скифы» осаждали Маркианополь. В 250-251 гг. война разгорается с новой силой, Маокианополь не устоял перед врагами, а некоторый успех римских войск под Никополем был сведен на нет поражениями при Берое и Абритте. Вторжения «скифов» продолжались и в следующие годы: в 253 г. приду-найские и задунайские варвары осадили Фессалонику и, уже в ближайшие годы подорвав римское владычество в Дакии, начали борьбу за утверждение на черноморского побережья. С середины 50-х годов бораны„ герулы и другие «скифские» племена организуют морские походы — сначала из босфорских гаваней вдоль восточного побережья Черного моря к Питиунту, Фасису и Трапезунду, а затем и вдоль западного побережья.

Если считать, что Тира, лежавшая в стороне от основных маршрутов сухопутных варварских нашествий предшествующего десятилетия, уцелела до 50-х годов III в., то трудно представить, что она не была разрушена в это время. В 258 г. «скифы» двинулись на юг одновременно по суше и морем, сосредоточили свои силы недалеко от Босфора и обрушились на беззащитные города Вифинии. Обострение кризиса империи па рубеже 50-х — 60-х годов повлекло за собой новые морские набеги варваров, беспрепятственно разорявших берега Черного, Мраморного и даже Эгейского морей. Особенно губительным был поход 267 г., когда «скифы», проплыв вдоль северо-западных берегов Черного моря, «вступили в Истрию и произвели много бедствий на римской земле». Отсюда варварский флот двинулся к Босфору, прорвался в Эгейское море и стал опустошать берега Малой Азии и Греции. Потерпев поражение на море, варвары стали отступать, двигаясь через Беотию, Македонию и Эпир 1245. В 269 г. новая коалиция — Зосим называет кроме «скифов» также готов, герулов и «певков» (бастарнов),— собравшись у реки Тираса, построила шесть тысяч кораблей и двинулась в поход. Провинциальные города оказали на этот раз серьезное сопротивление — Томы, Маркиапополь, Византии, Фессалоника успешно отразили врага римлян.

В сохранившихся известиях о событиях 269—270 гг. не может не привлечь внимания прямое указание Зосима на строительство варварского флота «у реки Тираса, впадающей в Понт». Не исключено, что когда тот же историк сообщает, что в 258 г. «скифы», готовясь к походу вдоль фракийского побережья, «стали заготовлять суда, воспользовавшись при их постройке помощью бывших пленников или тех, кто прибыл с целью торговли», речь идет о том же географическом районе. Заключать и на этом основании, будто варвары «могла ли использовать для построения флота материальные средства и знания граждан Тиры», не представляется, однако, возможным;; более вероятно, что упоминание в первом случае о реке Тирасе, а не об одноименном городе, указывает на то, I что к этому времени — то есть к 269 — 270 гг.— город был разрушен, а в самом деле, в середине III в. существование Тиры завершилось ката строфой, ясные следы которой сохранились в открытых раскопками напластованиях. Сооружения II—III вв. погибли при пожаре — об этом свидетельствуют золистые прослойки, остатки обгорелого дерева, следы огня на камнях и керамике. Картина сильного одновременного разрушения дополняется завалами кровельных черепиц. Дата этих разрушений может быть уточнена: в подвале, перекрывающем угол здания римского гарнизона, обнаружены соединенные окисью в один комок монеты Юлии Мамеи, Валериана и Галлиена. Эти находки позволяют установить, что подвал на развалинах здания предшествующего периода был построен не ранее 253 г., а здание подверглось разрушению во время одного из перечисленных нападений «скифов» в 50-х — 60-х годах III в., тогда же, по-видимому, попала в Тиру босфорская монета 251 г.

§ 9. Тира в конце III—IV в. н. э. Конец античного города

1. Археологические памятники поздней Тиры. До сравнительно недавнего времени судьба Тиры после варварских нашествий середины III в. была неизвестна, но накопившиеся материалы показывают, что разрушение жилых кварталов и цитадели не было концом ее истории. Размещался ли здесь после возобновления жизни новый римский гарнизон, неизвестно, но старая цитадель уже не использовалась, а ее полуразрушенные сооружения были перекрыты более поздними постройками. Наиболее важны для истории поздней Тиры остатки так называемого после готского дома и находившиеся в нем материалы. Сам дом невелик (площадь его около 55 м2); он пристроен с северо-восточной стороны к развалинам упоминавшейся выше круглой башни и состоял из двух помещений, расположенных углом по отношению к вымощенному каменными плитками двору. Хотя дом не утратил главных признаков античного без ордерного домостроительства, схема его нетипична, качество кладок невысокое — однорядные постелистые, приближающиеся к иррегулярной системе; материалом служили плохо выкадроваиные, часто необработанные плиты и блоки. О варваризации можно судить и по тому, что крыша дома была саманной или камышовой — в завале кровли залегал слой горелой глиняной обмазки, золы и углей.

Под завалом кровли и обрушившихся во время гибели дома верхних рядов стен сохранился закрытый вещевой комплекс, содержавший не менее пяти типов привозной амфорной тары, светлоглиняный светильник, красно-лаковую чашу, обломок красноглиняного сосуда с орнаментом, характерным для керамики нижнемезийского производства. На полу помещения среди других предметов находились плохо сохранившиеся изделия из бронзы, железа и стекла — обломки кубка, бусина, вставка. Наряду с этими импортными вещами, указывающими на сохранившиеся связи поздней Тиры с античными центрами, находки из «послеготского» дома содержали большое количество кружальной сероглипяной столовой керамики, а также лепной кухонной посуды. Первая представлена двумя кувшинами, двумя мисками, кубком, причем сосуды биконических профилей (один из кувшинов, одна из мисок, кубок) характерны для памятников Черняховского типа, тогда как остальные (кувшин с шарообразным корпусом и миска с прямым бортиком) типичны для гето-дакийских памятников первых веков н. э.. Группа сероглиняных сосудов с поддонами, профилированными венчиками и лощеной поверхностью отличается своими формами от обычно орнаментированной лощением по внешней и внутренней поверхности сероглиняной керамики сарматского круга II—III вв.; некоторые формы этой посуды восходят к позднеэллинистическому времени. Наконец, лепная кухонная керамика (четыре горшка, две чаши и светильник) представлена типами, распространенными в предшествующем периоде в среде местных племен Северного Причерноморья.

Сероглиняная керамика из «послеготского» дома (кружальная и лепная) оказывается, таким образом, генетически связанной с производственными традициями северопричерноморского племенного мира и отражает до известной степени не вполне одинаковый характер связей поздней Тиры с различными элементами племенного окружения, во всяком случае, черняховский компонент выражен в этой керамике сильнее, чем гето-фракийский. В то же время присутствие местной керамики в комплексе позднеантичной Тиры отражает не только усиление экономического и политического влияния окружающей этнокультурной среды, но и присутствие в составе городского населения значительного количества ее представителей.

Время существования «послеготского» дома определяется его стратиграфическим положением и датировкой найденного в нем закрытого керамического комплекса. Самая ранняя дата, после которой было возможно возведение этого дома,— середина III в. Это определяется тем, что северо-восточный угол дома лежит над северозападным углом: здания римского гарнизона, которое было разрушено в середине III в. Руины «послеготского» дома находятся в верхнем горизонте античных напластований и перекрываются постройками XIII—XIV вв. Что касается керамического комплекса под завалом кровли, то его дата устанавливается достаточно четко по привозным амфорам. Среди них имеются разные варианты амфор с яйцеподобным широким туловищем, амфора с плоско срезанным венчиком и сужающимся на середине длины туловищем, амфора с воронко подобной шейкой и сплошным рифлением корпуса и, наконец, светлоглиняная узкогорлая амфора со стройным конусоподобным корпусом. Такие типы и варианты амфор находят аналогии на памятниках Черняховской культуры, в Хараксе, на Боспоре и датируются не ранее конца III, а с наибольшей вероятностью IV в.

Открытие в Тире дома с керамикой, бытовавшей на протяжении IV в., и соответствующего культурного слоя объясняет известные и прежде отдельные находки предметов конца III — IV в.— фрагментов амфорной тары и целых амфор, так называемых Т-образных фибул, счетно-игральных жетонов, поздних бусин, наконец, монет второй половины III в. Кроме «послеготского» дома, к слою второй половины Ш —IV в. относятся некоторые сильно разрушенные строения: часть вымощенного камнем помещения, расположенного у северо-западного края здания гарнизона выше уровня остатков последнего, вымостка из каменных плит поверх улицы предшествующего периода, помещение, перекрывающее юго-западный угол здания гарнизона и некоторые другие постройки, указывающие на довольно активную строительную деятельность — в течение относительно непродолжительного времени на небольшой территории устанавливается наличие трех строительных периодов, причем два из них не выходят за пределы начала IV в. Единой планировки при этом не придерживались — застройка велась, по-видимому, хаотично в зависимости от наличия места. Началась она вскоре после середины Ш в. на разрушенных сооружениях цитадели римского гарнизона, но жизнь продолжалась и в IV в., даже во второй его половине. Выделение позднеантичного периода истории Тиры представляет особый интерес, поскольку для этого времени констатируется существенное изменение облика ее материальной культуры. Строительные приемы зодчих поздней Тиры характеризуются отходом от античных приемов; в городе используются сероглиняные кружальные сосуды, следующие Черняховским образцам; отдельные находки керамики связывают Тиру с карпато-дакийскими и сарматскими памятниками Северо-Западного Причерноморья. Все это дает основание говорить о варваризации поселения и натурализации хозяйства. Весьма показательно, что в Тире не засвидетельствованы находки римских бронзовых монет Константина и его династии, встречающихся часто в соседней Истрии и в Добрудже.

2. Гибель Тиры. Восстановление Тиры после готского разгрома следует связывать с тем, что в последней трети Ш в. стали складываться предпосылки для постепенного преодоления наиболее острых проявлений кризиса империи.

Так, хотя при Аврелиане 270— 275 гг. из Дакии были выведены римские войска и значительная часть романизированного населения, на левом берегу Дуная была сохранена цепь небольших укреплений, а в 271 г. римляне развернули на этом берегу военные действия и нанесли тяжелое-поражение готам. В следующем году настала очередь карпов, напавших на Нижнюю Мезию во время похода Аврелиана против Пальмиры: император разбил их на Нижнем Дунае, между Карсиумом и Суцидавой.

После этих поражений военные действия на нижнедунайском участке лимеса возобновились, по-видимому, лишь в 279 г., когда император Проб (276— 282 гг.), успешно завершив войну против варваров на Рейне и Среднем Дунае, «частью подчинил, частью принял в дружественный союз все гетские народы (omnes Geticos populos), устрашенные молвой о его подвигах». В следующем году Проб снова оказался на Нижнем Дунае, где он занимался расселением на опустевших землях бастарнов и других варваров.

Эта политика продолжалась при Диоклетиане (284—305 гг.) и Константине (306—337 гг.) с их соправителями: позднее античные авторы и составители хвалебных речей в честь императоров постоянно повторяют краткие известия об «опустошении Сарматии», «поражении Сарматии», истреблении «несметных полчищ готов», подчинении карпов и бастарнов, победах над сарматами и переселениях многочисленных пленных в пределы империи.

При всей неконкретности приведенных и подобных им сообщений можно считать установленным, что в 331/332 г. римляне нанесли сильное поражение союзу готов и тайфалов, готы обязались выставлять вспомогательные отряды в римскую армию и охранять дунайскую границу 1489. Крупные столкновения с варварами на некоторое время прекратились.

Из всего изложенного видно, что после 270 г. общие условия в рассматриваемом регионе таковы, что можно допускать восстановление жизни на развалинах Тиры уже в 70-х или в начале 80-х годов III в. Действительно, в разных местах городища несколько раз отмечены находки монет Диоклетиана, выпущенных до денежной реформы 294 г.; встречена также датируемая 286/288 г. монета боспорского царя Фофорса.

Жизнь на поселении продолжалась и в IV в., но хозяйство его приобретает характерные черты рустификации — в IV в. римские монеты поступали в Днестровско-Прутское междуречье минуя Тиру. На месте разрушенной цитадели поднялись новые строения, и нет никаких конкретных данных о том, находился ли в городе гарнизон и входила ли вообще восстановленная Тира в состав Римской империи.

Действительно, реорганизация всей военно-административной системы, начатая при Диоклетиане и завершенная при Константине, существенно изменила политическую ситуацию на Нижнем Дунае. Добруджа была выделена в отдельную провинцию Скифию, а остатки Нижней Мезии стали называться Второй Мезией. В этой уменьшившейся Мезии по-прежнему располагались I и XI легионы, переведенные в число подвижных войск (comitatenses), в Скифии же были сформированы пограничные легионы (li-mitanei) — в Новиодуне Первый, в Трезмисе Второй. Новым легионам были присвоены названия в честь небесных покровителей Диоклетиана и его соправителя Максимиана: один именовался Юпитеровым (Iovia), другой Геракловым (Herculia), а общее командование войсками провинции осуществлял dux limitis; глава гражданской администрации назывался praeses. Северная граница провинции Скифии проходила по нижнему течению Дуная, и могли ли римские войска контролировать сухопутные и морские пути к Тире, судить нелегко.

Во всяком случае, в 369 г., когда император Валент (364—378 гг.) выступил против готов и переправился через Дунай у Новиодуна, он оказался «во вражеской земле».

Переговоры с готским вождем Атанарихом пришлось вести в лодке на середине Дуная, а согласно сохраненным Зосимом условиям мира за римлянами оставались их прежние владения, тогда как варварам было запрещено переправляться на правый берег реки.

Из сказанного не следует, что Тира подчинялась во время этих событий готам или оказалась «включенной в систему экономических связей племенного союза с высокоразвитой дифференциацией общественного производства». Обнаруженные при раскопках археологические материалы позволяют только констатировать, что жизнь ее продолжалась в IV в. и прекратилась не постепенно, а внезапно: здание «послеготского» дома погибло в огне, и именно это обеспечило сохранность комплекса датирующей керамики. Последним точно датированным предметом из Тиры является купленная в прошлом веке монета Валентиниаиа (364—375 гг.), брата и соправителя Валента; самые поздние амфоры из «послеготского» дома датируются просто второй половиной IV в. В силу этого хотя и можно предполагать, что гибель Тиры связана с одним из гуннских нападений, не менее вероятным представляется и то, что жизнь здесь прекратилась еще до появления гуннов, при утверждении власти готов в Нижнем Поднестровье.

Заключение

Античная Тира существовала в течение тысячелетия. Основанная в VI в. до н. э. выходцами из далекой Ионии она погибла во время готских или гуннских нашествий в IV в. н. э. К сожалению, известно о ней мало: беглые и немногословные упоминания античных географов и историков, сжатые и зачастую фрагментированные тексты немногочисленных надписей, монеты, заслуженно считающиеся нумизматическими раритетами, наконец, открытые в нескольких местах остатки укреплений, жилых домов и производственных комплексов, обломки посуды или терракотовых статуэток оставляют без надлежащего освещения многие важные стороны жизни и быта древних обитателей города, многие крупные события его истории. Разворачивающиеся в послевоенные десятилетия археологические раскопки и разведки, повторное сопоставление и тщательный анализ сохранившихся письменных источников постепенно расширяют и углубляют сведения об античной Тире, позволяют наметать основные моменты ее многовекового прошлого и поставить их в связь с главными этапами процесса развития древних племен Северо-Западного Причерноморья, с одной стороны, и с историей цивилизованных пародов Средиземноморья — с другой. Все более определенно не только вырисовывается облик давно завершившего свой путь города, но и раскрывается его историческая роль.

Возникшая в зоне контактов и столкновений различных этнокультурных и социальных общностей древняя Тира выросла как один из центров античной ойкумены, сложившийся границ гето-скифских территорий, и дальнейшем она была неразрывно соединена с судьбами этих двух миров.

Расположенный на полноводной и судоходной реке, орошающей плодородные поля и обильные пастбища, город долго сохранял аграрное направление хозяйства, являясь в то же время значительным торговым портом на путях вдоль побережья от Истра к Борисфеиу и от моря в глубь материка. Выдающееся военно-стратегическое значение Тиры превратило ее в конце кондов в важный опорный пункт римского владычества на Понте.

Греко-римская цивилизация сыграла огромную роль в развитии человечества, но порожденные ею социальные противоречия завели ее в тупик и сделали в итоге беззащитной перед народами варварской периферии рабовладельческого Рима. Сейчас еще нет возможности судить о том, раздели ли Тира участь тех римских провинциальных городов, которые были paзрушены и прекратили существовав в эпоху великого переселения народов, или тесные связи с окружающей племенами послужили основой для ее быстрого возрождения в качестве славянского Белгорода, по можно догадываться, что ее тысячелетнее развитие — от эллинского полиса к римскому провинциальному городу — не было лишено значения в последующей Юго-Восточной и Восточной Европы.

В настоящее время культура античной Тиры известна еще недостаточно, но при несомненном преобладании в ней эллинских и римских традиций здесь отчетливо ощущается — по крайней мере в решающие переломные моменты — воздействие местной культурной среды. Изучение этого воздействия и определение конкретной роли Тиры как одного из очагов длительного взаимопроникновения древних и культур нашей страны — одна из очередных задач отечественного антиковедения

Библиография

1. Абаев В.И. Скифский язык,— В кн.: Абаев В. И. Осетинский язык и фольклор-"М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949, т. 1.с. 147—244.

2. Апохин В.А. Клад монет начала III в. н.э. из Тиры. – SCN, 1975, т.6

3. Блаватский В.Д. Античная археология Северного Причерноморья.— М.: Изд-во АН СССР, 1961

4. Гудкова А.В. К истории культурной атрибуции памятников Черняховского типа степной зоны СССР. – МАСП, 1976, вып.8

5. Дмитров Л.Д. Раскопки в г. Белгород-днестровском в 1947г. – АП УССР 1949, т.2

6. Зограф А.Н. Монеты Тира.-М.: Издательство АН СССР, 1957

7. История Византии: В 3-х т. / (Под ред. С.Д. Сказкина). – М.: Наука, 1967. – Т. 1

8. Карышковский П.О., Клейман И.Б. Древний город Тира – Киев, 1985 – С.14.

9. Карышковский П.О., Клейман И.Б. Древний город Тира – Киев, 1985 – С.14.

10. Карышковский П.О., Клейман И.Б. Древний город Тира. – Киев, 1985.

11. Клейман И.Б. Раскопки помещения вексилляции I Италийского легиона в Тире.- МАСП, 1971, выл. 7

12. Клейман И.Б. К вопросу о пребывании Тиро I Киликийской когорты.—КСОАМ 1963 г., Одесса, 1965, с. 179

13. Клейман И.Б. О раскопках Тиры в 1940 г. // Новые археологические исследования на Одесчине. – Киев, 1984 – С.66-74. 9. Фурманская А.И., Максимов Е.В. Раскопки в Белгороде-Днестровском //КСИА АН УССР. – 1955. №4. – с. 64-66.

14. Клейман И.Б. О раскопках Тиры в 1940г. // Новые археологические исследования на Одесчине. – Киев, 1984

15. Крыжицкий С.Д. О принципах классификации античных кладок Северного Причерноморья.— КСИА АН СССР, 1981, № 168

16. Крыжицкий С. Д., Клейман И. Б. Расколки Тиры в 1963 и в 1965—1976 гг.— В кн.: Античная Тира и средневековый Белгород. Киев: Наук, думка, 1979

17. Кудрявцев О. В. Исследования по истории Балкано-Дунайских областей в период Римской империи и статьи по общим проблемам древней истории.— М.: Изд-во АН СССР, 1957

18. Магомедов Б.В. Черняховские племена Северо-Западного Причерноморья: Автореф. дис.... канд. ист. наук.— Киев-1981

19. Охотников С. Б. Поселения VI—V вв. до п. э. в Нижнем Поднестровье.— И кн.: Исследования по античной археологии Юго-Запада УССР. Киев, 1980

20. Рабинович М.Г. Исследования средневековых слоев Белгорода-Днестровского в 1954и 1958 гг. // КСИА АН ССС. - 1968.

21. Ременников А.М. Борьба племен Северного Причерноморья с Римом в III в.— М.: Изд-во АН СССР, 1954

22. Рикмаи Э.А. Памятники сарматов и племен Черняховской культуры.— Кишинев: Штимнца, 1975

23. Самойлова Т.Л. – История изучения Античной Тиры и Средневекового Белгорода

24. Симонович Э.А. Племена Поднепровья 310, в первой половине I тыс. н. э.: Автореф. дис.... д-ра ист. наук,— М., 1971

25. Стемпковский И.А. Исследования о местоположении древних греческих поселений на берегах Понта Евксинского между Тирасом и Борисфеном. – СПб, 1826,

26. Федоров Г.В. Население прутско-днестровского междуречья в I тыс. н.э. - М., I960.— 380 с— (МИА; № 89)

27. Фурманская А.И. Античный город Tиpa,— В кн.: Античный город. М.: Наука, 1963

28. Фурманская А.И. Исследования Тиры // Краткие сообщения Одесского археологического музея за 1962г. – Одесса 1964.

29. Штерн Э.Р. Неизданные надписи, хранящиеся в Одесском музее— ЗООИД, 345. 1900, т. 22

30. Штерн Э.Р. О последних раскопках в Аккермане // ЗООИД. – 1901.-Т.23.-С.79-182.

31. Щукин М.Б. О некоторых проблем Черняховской культуры и происхождении славян.— СА, 1975, № 4

32. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.— Соч. 2-е изд., т. 21

33. Diaconu Gh. Spatsarmatische Elemente in der Sintana de Mures — Tstliernja-kow Kullur.- Ibid., 1966, vol. 10

34. Fontes ad historians Dacoromaniae penj!nentes / Ed. V. Iliescu et al.— Bucurestiis: Acad. Sci. RPR, 11)64.— Vol. 1

35. Graham A.J. Colony and mother-city 1 ancient Greece.— Manchester: Univ.press, 1964

36. Inscriptiones Scythiae Minoris Graccae et Latinae / Ed. D.M. Pippidi.— Bncurestiis: Acad. Sci. Dacoromanae, 1883.— vol.1

37. Inscriptiones antiquae orae septentrionalis Ponti Euxini Grapcae et Latinae /Ed.B. Latyschev.— 2 ed.— Petropoli: Acad. Sci. Petropol., 1916.— Vol. 1

Приложение

Рис. 1. Северо-западное Причерноморье в I-III вв. н.э.

Рис. 2 Клеймо на кровельной черепице с перечислением воинских частей входивших в состав тирасского гарнизона во II в. н.э.

Рис. 3 Схематический план строительных остатков на Центральном Раскопе (раскопки 1940-1983гг):

I – строительные остатки IV – II вв., до н.э.;

II – постройки I – III вв. н.э.;

III – остатки построек III – IV вв. н.э.

Рис. 4 Фигурный сосуд в виде барана с подписью мастера II в. н.э. Глина. Длина 27см.

Рис. 5 Курильница нижнемезийского производства,II – III вв. н.э. Глина Высота 8,7см.

Рис. 6 Монеты римской Тиры (I-II вв. н.э.)

ПРимечение

1. Абаев В.И. Скифский язык,— В кн.: Абаев В. И. Осетинский язык и фольклор - "М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1949, т. 1., с. 185

2. Доватур А.И. Каллистов Д.П., Шишова И.А. Народы нашей страны в «Истории» Геродота.-М.:Наука, 1982.-с.455

3. Fontes ad historians Dacoromaniae penj!nentes / Ed. V. Iliescu et al.— Bucurestiis: Acad. Sci. RPR, 11)64.— Vol. 1

4. Зограф А.Н. Монеты Тира.-М.: Издательство АН СССР, 1957. – с.131

5. Крыжицкий С.Д. О принципах классификации античных кладок Северного Причерноморья.— КСИА АН СССР, 1981, № 168, с. 35—41

6. Graham A.J. Colony and mother-city 1 ancient Greece.— Manchester: Univ.press, 1964 р.259

7. Клейман И.Б. К вопросу о пребывании Тиро I Киликийской когорты. — КСОАМ 1963 г., Одесса, 1965, с. 179

8. Клейман И.Б. Раскопки помещения вексилляции I Италийского легиона в Тире.- МАСП, 1971, выл. 7, с. 229—238

9. Крыжицкий С.Д., Клейман И.Б. Раскопки Тиры в 1963 и в 1965—1976 гг.— В кн.: Античная Тира и средневековый Белгород. Киев: Наук, думка, 1979, с. 40— 45

10. Апохин В.А. Клад монет начала III в. н.э. из Тиры. – SCN, 1975, т.6, с.63-67

11. Клейман И.Б. Раскопки помещения вексилляции I Италийского легиона в Тире.- МАСП, 1971, выл. 7, с. 233, рис. 4; 302, табл. I]

12. Рикмаи Э.А. Памятники сарматов и племен Черняховской культуры.— Кишинев: Штимнца, 1975.— с. 32— 148

13. Федоров Г. В. Население прутско-днестровского междуречья в I тыс. н.э. - М., I960.— 380 с— (МИА; № 89), с. 57—172

14. Гудкова А.В. К истории культурной атрибуции памятников Черняховского типа степной зоны СССР. – МАСП, 1976, вып.8, с.119-131

15. Симонович Э.А. Племена Поднепровья 310, в первой половине I тыс. н. э.: Автореф. дис.... д-ра ист. наук,— М., 1971.— с. 65

16. Магомедов Б.В. Черняховские племена Северо-Западного Причерноморья: Автореф. дис.... канд. ист. наук.— Киев-1981.- с.23

17. Щукин М.Б. О некоторых проблем Черняховской культуры и происхождении славян.— СА, 1975, № 4, с. 57

18. Diaconu Gh. Spatsarmatische Elemente in der Sintana de Mures — Tstliernja-kow Kullur.- Ibid., 1966, vol. 10, S. 357—364

19. Кудрявцев О.В. Исследования по истории Балкано-Дунайских областей в период Римской империи и статьи по общим проблемам древней истории.— М.: Изд-во АН СССР, 1957.— с. 309-313, 327-360

20. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства.— Там же, т. 21, с. 164— 165

21. История Византии: В 3-х т. / (Под ред. С.Д. Сказкина). – М.: Наука, 1967. – Т. 1. с. 164—170

22. История Византии: В 3-х т. / (Под ред. С.Д. Сказкина). – М.: Наука, 1967. – Т. 1 с. 72—73

23. Кудрявцев О.В. Исследования по истории Балкано-Дунайских областей в период Римской империи и статьи по общим проблемам древней истории.— М.: Изд-во АН СССР, 1957.— с 194—201

24. Inscriptiones antiquae orae septentrionalis Ponti Euxini Grapcae et Latinae /Ed.B. Latyschev.— 2 ed.— Petropoli: Acad. Sci. Petropol., 1916.— Vol. 1 № 6

25. [167, с. 232—233; 410, с. 56, 73, 99—104].

26. [121, с. 17-18]

27. Dichl E. Tyras.— RE, 1948, Bd 7—A, Sp. с. 1862

28. Охотников С.Б. Поселения VI—V вв. до п. э. в Нижнем Поднестровье.— И кн.: Исследования по античной археилош Юго-Запада УССР. Киев, 1980, с. 84-96

29. Фурманская А.И. Античный город Ts*j pa,— В кн.: Античный город. М.: На ка, 1963, с. 50

30. Штерн Э.Р. Неизданные надписи, хранящиеся в Одесском музее— ЗООИД, 345. 1900, т. 22, с. 92

31. Блаватский В.Д. Античная археология Северного Причерноморья.— М.: Изд-во АН СССР, 1961.— с. 183

32. Дмитров Л.Д. Раскопки в г. Белгород-днестровском в 1947г. – АП УССР 1949, т.2, с. 59

33. Ременников А.М. Борьба племен Северного Причерноморья с Римом в III в.— М.: Изд-во АН СССР, 1954,- с. 84

34. Зограф А.Н. Монеты Тира. - М.: Издательство АН СССР, 1957. – с. 17

35. Зограф А.Н. Монеты Тира. - М.: Издательство АН СССР, 1957. – с. 18, 431

36. Моммзен Т. История Рима / Пер. с нем. под ред. и с предисл. Н. А. Машкина.— М.: Изд-во иностр. лит. 1949.— Т. 5 с. 207

37. Карышковский П.О., Клейман И.Б. Древний город Тира. – Киев, 1985, с. 464—465

38. Inscriptiones Scythiae Minoris Graccae et Latinae / Ed. D. M. Pippidi.— Bncurestiis: Acad. Sci. Dacoromanae, 1883.— vol.1 № 168, 347, 348; 476, с. 473—480