В 1816 году расположенные на Кавказе войска были сведены в отдельный Кавказский корпус. Главнокомандующим же вместо генерала Ртищева был назначен А. П. Ермолов. еще юношей получивший свою первую награду из рук А. В. Суворова за умелое командование батареей при штурме предместья Варшавы и вызвавший одобрительные отзывы М. И. Кутузова, был прост в обращении и неподкупно честен. Гигантского роста и редкой физической силы, он вызывал доверие подчиненных, восхищение солдат и был рожден вести полки.
Ермолов получил огромнейшие полномочия: помимо губернаторства он выполнял поручения чрезвычайного посла в Персию и командовал отдельным грузинским армейским корпусом. С прибытием героя Эйлау и Бородина в истории Кавказа началась «ермоловская эпоха» — по мнению одних авторо – «бесспорно, самая блестящая ее страница»,[30] по мнении других – побудившая «горцев к новым порывам, новым действиям, новой злобе».[31]
С момента появления на Кавказе генерала Алексея Ермолова в 1816 году снова была сделана ставка на силу. С 1816 г. изменилась методика военных действий. Было решено вести дело постепенно: закрепляясь на завоеванных позициях, прорубая в лесу просеки, дабы избежать засад, строя новые укрепления. Фирменный ермоловский стиль ведения войны – медленно и неуклонно двигаться вперед, методично оттесняя чеченцев в горы и систематически наказывая их за каждое разбойное нападение. Строгость, как разъяснял сам генерал, способна предупредить «много преступлений», а меры экономической блокады против непокорных заставят, «крови… не проливая», переменить «разбойнический образ жизни» тех, кто занимается набегами.[32] Однако жесткий образ действий генерала, по замечанию М. М. Блиева, приводил к тому, что генерал «нередко становился похожим на тех, кого называл «дикарями».[33]
Не случайно начало длительной, непрерывной, затяжной войны можно отнести к появлению на Кавказе А. П. Ермолов, который придерживался твердого убеждения, что весь Кавказ должен стать частью Российской империи[34] и, не взирая на предыдущие мирные соглашения и возмущение горцев, в общем-то, справедливо указывавших на вероломное нарушение соглашений России с народами Кавказа, приказал войскам 12 мая 1818 года перейти Терек.
Начался первый период Кавказской войны, который «может быть назван по имени главного героя Ермоловским».[35] Кратковременное командование Паскевича, целиком занятое защитой Кавказа от покушения внешних врагов — Персии и Турции, можно считать одним целым с «ермоловской эпохой» и ее логическим продолжением.
Итак, по заключению Гюлистанского мира с Персией российское правительство решило заняться устройством новоприсоединенного Кавказского края, где на тот момент существовал целый ряд очагов волнений: Кахетия, Хевсурия и особенно «осиное гнездо» всего Кавказа — Чечня. Часть кавказских правителей, формально признавая власть русского императора на деле совершенно игнорировали выплату податей в казну. Кроме того, в ряде районов Аваристана, Дагестана и в Чечне процветало воровство и работорговля как один из способов ведения хозяйства. Как отмечал сам Ермолов: «Земли (в Чечне) пространством не соответствуют количеству жителей, или поросшие лесами непроходимыми, недостаточны для хлебопашества, отчего много народа никакими трудами не занимающегося и снискивающего средства существования едиными разбоями».[36] Тем не менее период 1801 – 1817 гг. не представлял собой постоянного ведения военных действий с народами Северного Кавказа.
Ознакомившись с обстановкой, Ермолов сразу же наметил план действий, которого затем придерживался неуклонно. Новый главнокомандующий решил, что установить мирные отношения при существующих условиях совершенно невозможно. Это решение генерала не раз осуждалось историками, но следует заметить, что Ермолов был хорошо знаком с психологией горцев: он учитывал фанатизм горских племен, их необузданное своеволие, враждебное отношение к русским, то, что горцы привыкли считаться только с силой.
Ермолов составил последовательный и систематический план наступательных действий. Не спуская горцам ни одного грабежа, не оставляя безнаказанным ни одного набега, он в то же время положил никогда не делать второго шага, не сделав первого, — не начинать решительных действий, не оборудовав предварительно их баз, не создав раньше наступательных плацдармов. Существенную часть плана составляла постройка дорог и просек, возведение укреплений (топору и заступу Ермолов отводил место наравне с ружьем) и, наконец, широкая колонизация края казаками и образование «прослоек» между враждебными нам племенами путем переселения туда преданных нам племен. «Кавказ, — говорил Ермолов, — это огромная крепость, защищаемая полумиллионным гарнизоном. Надо или штурмовать ее, или овладеть траншеями. Штурм будет стоить дорого. Так поведем же осаду!».[37]
После тегеранского посольства Ермолов в ноябре 1817 г. предоставляет Александру I детальный план наведения порядка в подвластных территориях. Прежде всего предполагалось заняться чеченцами «народом дерзким и коварным» - возвести укрепленную линию по реке Сунже. А в междуречье Терека и Сунжи предполагалось поселить казаков и ногаев. В нижнем течении Сунжи и Сулака предполагалось захватить соляные промыслы. Казакам и военным частям с Кубанской линии разрешалось преследование уходивших за линию «закунбанцев», совершающих набеги на русскую территорию.[38]
Эти меры, по мнению Ермолова должны были вынудить горцев либо признать власть русских либо уйти в горы и вести полунищенское существование. Покончив, в первую очередь, с Чечней, предполагалось заняться закубанскими народами и двинуться на Кабарду и правый фланг. Всю кампанию Ермолов намеривался закончить в 1820 году. Эта доктрина продвижения на Кавказе в дальнейшем получила название «система Ермолова».
Ознакомившись с планом Ермолова, Император Александр отдал повеление, в котором как бы резюмировал его сущность: «Покорять горские народы постепенно, но настоятельно; занимать лишь то, что удержать за собою можно, не распространяясь иначе, как став твердою ногою и обеспечив занятое пространство от покушений неприязненных».[39]
Осенью 1817 года кавказские войска были усилены прибывшим из Франции оккупационным корпусом графа Воронцова. Корпус Воронцова с 1814-го по 1817 год оставался во Франции и, по свидетельству современников, более других проникся «новыми идеями», так что войска эти (в которых телесные наказания были совершенно выведены из обихода) были не столько «посланы» на Кавказ, сколько «сосланы». В состав этого корпуса входили полки, которым суждено было обессмертить себя подвигами в надвигавшейся почти полувековой военной грозе, — апшеронцы и ширванцы, тенгинцы и куринцы, гренадеры — херсонцы и егеря — мингрельцы. С прибытием этих сил у Ермолова оказалось в общей сложности около 4 дивизий, и он мог перейти к решительным действиям.
Весной 1818 года Ермолов обратился на Чечню. Рядом коротких ударов он привел в повиновение всю местность между Тереком и Сунжей, построил крепость Грозную и поселил по Сунже враждебные чеченцам племена, следуя принципу «разделять и властвовать». Обезопасив левый фланг со стороны Дагестана, Ермолов пошел в Аварию, на Дженгутай, где совершенно разгромил скопища аварцев. На зимние квартиры войска стали по Тереку.
В 1819 году построена в Дагестане крепость Внезапная. Аварский хан пытался было предпринять поход с целью изгнать русских из своих владений, но предприятие это закончилось полной неудачей, и он вынужден был покориться. От Наурской станицы горцы были отражены женщинами-казачками (мужское казачье население было в походе).
В следующем, 1820 году предпринимались экспедиции, расширившие зону нашего влияния. В этом году Черноморское войско (кубанские казаки) было причислено к Кавказскому корпусу.
Постройкой в 1821 году крепости Бурной был закончен на левом фланге треугольник опорных пунктов. Проученные рядом жестоких уроков, чеченцы не отваживались больше нападать на линию, но подговорили ставропольских туркменцев напасть на кубанские поселения. Однако туркменцы были разгромлены генералом Власовым{95} 3-м. Обеспечив левый фланг, Ермолов обратился в 1822 году на центр линии — и постройкой там новых линий и укреплений совершенно усмирил Кабарду.
Оставалось Закубанье, где волновались черкесы. В 1823-м и 1824 годах была усмирена смута в Абхазии. В Дагестане по внешности все обстояло благополучно, но в недрах его тлел огонь — в толщу воинственного его населения стала проникать фанатическая проповедь мюридизма. Слово «мюрид» значит послушник. «Мюридизм», с точки зрения догматической, является проповедью неизвестной народу части Корана — деяний Пророка, так называемая Тариката. Практически «мюриды» — послушники давали обет посвятить все свои силы и жизнь газавату — священной войне, борьбе с неверными. Движение возглавил мулла Магомет, стяжавший себе громкую известность под именем Кази-муллы.
В 1825 году обострение отношений с Персией потребовало присутствия Ермолова в Тифлисе. Его отъезд послужил сигналом к общему восстанию Чечни. Восстание это было усмирено генералом Лисаневичем (начальник 22-й пехотной дивизии и Кавказской области), но этот генерал — сподвижник Котляревского и один из первых пионеров русского Кавказа — был предательски убит, как до него были убиты Лазарев и Цицианов. На его место был назначен генерал Вельяминов, и усилия снова обратились на левый фланг линии. В конце января 1826 года был предпринят зимний поход на Гехи, в Гойтинский лес.
Но дни Ермолова на Кавказе были уже сочтены. По мнению некоторых исследователей, «против него давно велись интриги в Петербурге. Ермолов был опальным генералом».[40] В пользу этого суждения говорит то, что Ермолов нажил много врагов — и врагов сильных и влиятельных. Не выносивший новых «священносоюзных порядков» и немецкого засилья, этот последний продолжатель традиций екатерининских орлов «пришелся не ко двору» в России 20-х годов XIX века. Лица, запарывавшие шпицрутенами сотни людей у себя в военных поселениях, упрекали Ермолова в «жестокости с туземным населением».
В то же время другие авторы считают отставку генерала Ермолова если и не полностью обоснованной, то по крайне мере закономерной, поскольку его действия на Северном Кавказе усугубили отношение горцев к русским.[41] В конце 1820-х гг. появляется ряд записок (П. Чайковского, А. Раевского, Д. Милютина) с конкретными предложениями по урегулированию конфликта с горскими народами. Авторы записок доказывали невозможность усмирения горцев только оружием, а предлагали мирные средства по урегулированию вопросов.[42]
Наиболее эффективно мысль о необходимости изменить методы покорения горцев развивал Д. А. Милютин, служивший в конце 30-х – начале 40-х гг. в отряде генерала Граббе. По мнению Д. А. Милютина, главной ошибкой на Кавказе было отсутствие четкого плана военных действий и использование военной силы и насилия в качестве основного средства присоединения края.[43] Д. Милютин выступал за более гибкую политику, против жестокости по отношению к горцам, предложил дифференцировать отношения к различным горским племенам в зависимости от их лояльности.[44]
Определенным образом отставке генерала способствовал и образ жизни, который он вел на Кавказе. Мы уже говорили в первой главе о злоупотреблениях генерала: он вел себя как восточный бек, имел трех жен, с которыми заключил временные браки по закону шариата (по российским законам он оставался холост), незаконных детей.
Однако, как уже упоминалось, А. П. Ермолов прекрасно разбирался в психологии горцев, и его властное поведение, действие с позиций силы, и даже родство с влиятельными мусульманскими семьями путем заключения браков сближало его с народами гор, заставляло их уважать генерала как сильного противника. Другие генералы, действовали исключительно с точки зрения русской ментальности, и во многом благодаря этому после отставки генерала Ермолова начался затяжной период серьезных неудач вследствие неправильного, нецелесообразного ведения политики и войны на Кавказе.
На наш взгляд, противоречивая фигура генерала Ермолова не может быть оценена однозначно: его политика использования психологии и менталитета горцев должна быть оценена положительно, в определенной степени он был прав и в том, что горцы, уважая силу, миролюбивые попытки сближения воспринимают как слабость, что демонстрировала история взаимоотношений с народами Северного Кавказа и до Ермолова, и после. Однако жестокость и некоторые особо явные злоупотребления генерала наоборот, усугубили отношения горцев к русским.
В целях отстранения генерала император Николай II, настроенный против Ермолова, послал летом 1826 года на Кавказ своего «отца-командира» — Паскевича — официально в помощь Ермолову, на самом же деле для замены его. Однако важные внешнеполитические события замедлили смену главнокомандующих: весной 1826 года в Персии взяла верх воинственная партия престолонаследника Аббаса-мирзы. Российский посланник в Тегеране князь Меньшиков был арестован, и 16 июля персидские полчища перешли Араке, причем главные силы — 40000 Аббаса-мирзы — вторглись в Карабахское ханство.
Ермолов предписал Паскевичу, вступившему с началом военных действий в командование Действовавшим корпусом, спешить с главными силами на соединение с авангардом Мадатова. Персидская армия подошла к Елисаветполю, и 13 сентября Паскевич атаковал и наголову разбил ее.
К открытию кампании 1827 года Ермолова уже не было, и Паскевич стал полновластным хозяином на Кавказе, продолжив войну с Персией.
Когда в феврале 1828 года был заключен мир с Персией, последовала новая война: в апреле была объявлена война Турции. Кавказскому корпусу надлежало отвлечь силы турок от главного, Балканского театра и покорить Карский и Ахалцыхский пашалыки. Из 40000 войск свыше половины пришлось отделить для поддержания порядка в Закавказье и только что присоединенных ханствах — и против турок Паскевич смог сосредоточить у Гумр всего 18000 бойцов при 70 орудиях. Тем не менее к августу и сентябрю были взяты Ацхур, Ардаган, Поти, Баязет и покорен весь Баязетский пашалык. Кавказский корпус блистательно выполнил свою задачу, и Паскевич, оставив во всех занятых крепостях гарнизоны, отвел свои войска на зимние квартиры, хотя зима с 1828 года на 1829 год протекала тревожно: в феврале 10 тыс. турок осадило Ахалцых, но были отражены генералом Муравьевым, трапезундский паша пытался проникнуть в Гурию, но безуспешно, а в занятых областях жители волновались, ежеминутно готовясь восстать поголовно. Персы в свою очередь стали стягивать свои войска к Араксу, и лишь угроза Паскевича Аббасу-мирзе истребить всю его династию заставила их отказаться от попытки реванша (в Тегеране был растерзан только что назначенный посланником Грибоедов).
Кампания 1829 года открывалась при крайне неблагоприятных обстоятельствах, и тем  не менее 27 июня — в сто двадцатую годовщину Полтавской победы был покорен Эрзерум, чем война с Турцией на Кавказе, собственно, закончилась, хотя в июле, августе и сентябре происходили локальные сражения.
В конце сентября войска были отведены на свои стоянки. Ахалцыхский пашалык присоединен к России.
Таким образом, занятый защитой Кавказа от внешнего врага, Паскевич не придавал особенного значения брожению среди горских племен, в то время как проповедь мюридизма все больше охватывала Чечню и Дагестан, найдя в воинственных народах Восточного Кавказа исключительно благоприятную почву. Этот зарождающийся фактор станет доминирующим на следующем этапе войны.
В целом, подводя итоги «ермоловского» периода, следует отметить, что не случайно именно с действиями генерала Ермолова связывают начало Кавказской войны, которая на ближайшие несколько десятилетий станет определяющей для взаимоотношений России и народов Северного Кавказа. Фактически весь XIX век пройдет для российского общества под знаком войны на Кавказе, поглощавшей значительную часть материальных, экономических и, самое главное, людских ресурсов страны. Значимым являлся также тот факт, что в течение всего периода военных действий Кавказ являлся предметом международного шантажа России.
Значимость Кавказской войны для России во многом определялась и тем, что это была война, которую России пришлось вести фактически в международной изоляции, в то время как повстанцев поддерживало практически все мировое сообщество – от колониальной Британской империи и сопредельных региону Персии и Турции, но также представителей различных революционных и антироссийских движений (венгерских, польских и целого ряда других).
Деятельности русской армии на Кавказе активно противостояло также общественное мнение в самой России в лице интеллигенции и демократически настроенной общественности, желавших во что бы то ни стало поражения самодержавной России.

Глава 2. Второй период войны. Роль имамата в развитии событий на кавказском фронте
Второй период Кавказской войны – 30-е и 40-е гг. – представляют собой кровавую и грозную пору мюридизма.
Положение на Северном Кавказе кардинальным образом изменилось, когда в начале 1829 года прибыл в шамхальство ради проповедей шариата по приглашению Мехти-шамхала уроженец аула Гимры  Гази Магомед Ибн Исмаил аль-Джимрави аль-Дагистани,  (в русской историографии Кази-Мулла или Гази-Магомед). Получив от шамхала полную свободу действий Гази Магомед собрал своих соратников и начал обходить аул за аулом призывая "грешников встать на на праведный путь, наставить заблудших и сокрушить преступное начальство аулов." В  конце 1829 года при поддержки Мухаммеда аль-Яраги Гази-Магомед избирается первым имам Дагестана. В начале 1830 года новый имам двинулся в Араканы, где он разрушил дом своего бывшего учителя Саида. Затем Гази-Магомед направился в Гумбет и Анди, где его поездка превратилась в какое-то триумфальное шествие. И именно здесь в Нагорном Дагестане в окружении многочисленных сторонников имам призвал собравшихся идти на Москву, здесь он заявлял, что слышит звон цепей в которых ведут побежденных гуяров.[45]
Ожидал ли последующего эффекта Мехти-шамхал или нет? Может быть правитель решил разыграть небольшую интригу и использовать проповеди  шариата ради укрепления своего могущества? Если дело обстояло таким образом, то Мехти-шамхал явно просчитался. Джин войны был выпушен из бутылки и стала литься первая кровь.
Под лозунгами борьбы с неверными и их ставленниками Гази-Магомед собрал значительные силы из ряда нагорных "вольных" обществ и 4 февраля 1830 года двинулся  на столицу Аварии Хунхаз. Мюриды предприняли попытку штурма,  но были разбиты. Из-за внутренних разногласий часть мюридов во время боя перешла на сторону хунхазцев, среди нападающих началась паника и беспорядочное отступление. Ближайший сподвижник Гази-Магомеда Шамиль оказался запертым в одном из домов, где продержался до вечера и смог уйти из селения незамеченным.
Естественно, что такое положение дел не устраивало И. Ф. Паскевича. Покончив с внешними врагами, он собирался покончить одним ударом и с начинавшимися беспорядками в дагестанских общинах. Для осуществления этой цели в марте 1830 года Паскевич приказывает провести военную операцию в Чарталахе. Компания прошла победоносно, однако еще больше настроила против новой власти практически все кавказское общество.[46]
После этого рейда местная община обратилась к дагестанскому имаму за помощью. Гази Магомед на волнах все возрастающего недовольства стал проводить удачную агитационную политику и за три весенних месяца сумел многократно увеличить число своих сторонников. В конце мая 1830 года уже несколько отрядов горцев предводимых неукротимым имамом спустились в Алазанскую долину и вступили в открытые стычки с русскими военными отрядами.
Паскевич ответил ударом, и в том же месяце в направлении к Гимры- родовому аулу Гази Магомеда выдвинулась колонна численностью в 6000 штыков с 23 пушками и 6 мортирами под командованием генерал- майора Романа Федоровича Розена. Добравшись до Хиндала, Розен совершил грубейшую ошибку. Он посчитал свои силы недостаточными, от штурма аула Гимры отказался и ограничился только захватом скота у местных жителей. Розен рассчитывал этой мерой вынудить хиндхальцев сдаться и выдать имама. Эта полумера, естественно, не привела к желаемому результату. Боевые действия приутихли на время, чтобы потом разгореться с еще большей силой. Гази Магомед опять с блеском воспользовался вынужденной передышкой для увеличения числа своих сторонников. Русское командование на этот раз предприняло все возможные меры сразу. Гази Магомеда пытались вывести на переговоры, подкупить, захватить в плен живым и убить практически одновременно. Вся эта неразбериха только усугубляла сложную обстановку.
До этого времени остававшейся в стороне, шейх Мухаммед аль-Яранги в сентябре объявил русским джихад. Это событие привлекло новых сторонников, к движению Гази Магомеда. Кроме того со своей стороны мятежный имам предпринял агитационный вояж по Чечне.
В это же время Россия определенным образом ослабила внимание к Кавказу, поскольку в ноябре 1830 года внимание России приковало другое восстание, разгоравшееся в другой части необъятной империи: взбунтовалось царство Польское. Зимой же наступило сезонное прекращение боевых действий, и новая военная кампания пришлась на весну.
7 апреля 1831 года Гази Магомед, помятуя рейде Р. Розена, хотя и неудачном, все-таки решил обезопасить свои тылы и расположился со своими отрядами в Агач-Кале (Чумкесент). На этот раз выбранная позиция позволяла горцам обезопасить Хиндал и проводить планомерное и успешное подчинение шамхальства.
19 апреля 1831г. командующий русскими войсками в Дагестане Бекович Черкасский собрал значительные силы и попытался выбить имама с занимаемой позиции. Сражение, завязавшееся у сел.Атлы-Боюн закончилось поражением для русских войск. Бековичу пришлось спешно отступать к Кяфир-Кумыку, а Гази-Магомед приобрел в результате победы громадное влияние на всем Северном Кавказе.
Сразу исправить сложившееся положение  русские войска не могли, так как в связи с польскими событиями часть кавказского корпуса в срочном порядке стали перебрасывать на новый театр военных действий.
10 мая покидает Тифлис Паскевич и так же отбывает в царство Польское. Вместо себя он оставляет генерала Эмануэля командовать кавказской линией и генерала Панкратьева в Закавказье. Русские войска получили приказ воздерживаться от наступательных операций.
Гази Магомед, почувствовав слабость противника, решает захватить полную боевую инициативу. 16 мая имам переходит на новые позиции у Алти-Буюна. Генерал Таубе попытался было 20 мая воспрепятствовать передислокации основной силы горцев, но и он ничего не смог поделать и вынужден был отойти и полностью оголить левый фланг кавказской линии.  На подмогу Таубе был направлен отряд Каханова. Все дальнейшие боевые действия стали напоминать детскую игру в кошки-мышки: русские войска пытались безуспешно поймать Гази Магомеда и навязать ему генеральное сражение, имам же от погони уходил и появлялся со своими джигитами в самых неожиданных местах, показывая всему Кавказу беспомощность русской армии.
В начале июня 1831 года Гази Магомед и его сподвижник Абдаллах аль-Ашилти выманили отряд Каханова и с помощью ложного маневра увели русских за собой через Алти-Буюн, Тараул к Агач-Кале. После чего имам, сумев воспользоваться преимуществом в скорости, оторвался от преследователей и овладел центром шамхальства – аулом Тарки, а затем появился под стенами русской крепости Бурная. Когда через 4 дня Каханов подоспел на выручку к осажденным, имам ушел. Крепость была спасена, хотя большая часть шамхальских аулов продолжала оставаться в руках имама. Каханов вынужден был остаться в  шамхальстве для устранения остатков мятежа.
26 июня имам направил небольшой отряд на Кизляр, а сам с основными силами перенес военные действия на Кумыкскую плоскость. Здесь к Гази Магомеду присоединился   Абдаллах аль-Ашати с значительным отрядом из  чеченцев и кумыков. Вскорости мюриды осадили крепость Внезапную.
Только 10 июля командир кавказской линии генерал Эмануэль сумел аккумулировать достаточное количество войск и снять осаду с Внезапной. На этот раз Эманнуэль решается сам погнаться в след за неуловимым имамом. 13 числа растянувшаяся русская колонна в густом лесу под Акташ Авком подверглась внезапному нападению и была разгромлена. Из 2500 человек русских потеряли убитыми и пленными около 400. Кроме того, чеченцы сумели захватить и одну пушку из 10, находившихся в распоряжении у Эмануэля.[47]
Эта первая большая победа Гази Магомеда над регулярными русскими войсками эхом отозвалась практически по всему Кавказу и ряд, до этого времени, сомневающиеся племен перешли на сторону имама. Отряды ингушей блокировали основные коммуникации вдоль Военно-Грузинской дороги. Сам же имам проводит самую крупную военную операцию. Он направляется на юг и в течении 8 дней пытается захватить Дербент.
8 сентября постоянный преследователь имама – Каханов осаду с города снял. Гази Магомед укрылся в горах Кайтака и Табасарани, где организовал усиленную оборону против наступающих русских отрядов.
16 сентября в Шемаху прибыл Панкратьев и целый месяц пытался мирным путем усмирить горцев. Переговоры и уговоры не подействовали. В конце концов 16 октября русские войска вступили в горы и провели два сражения, разрушив 20 аулов. 23 октября Кайтак и Табасарань сдались на милость победителей, но при этом законы шариата в этих областях были сохранены.
20 октября в Тифлис прибыл новый главный управитель Грузии и Кавказа барон Григорий Владимирович Розен, довольно долго служивший под началом Паскевича, но не на Кавказе. Розен выработал новую политику поведения России на Кавказе. Прежде всего он решил как можно скорее покончить с мятежным имамом, восстановить мир на Кавказе и унять раздражение горцев.
В начале ноября Панкратьев и сменивший Эмануэля Вельяминов пытались зажать в тиски засевшего в Салатау Гази Магомеда. Но имаму удалось вырваться из окружения и провести опустошительный набег на оставшийся без прикрытия Кизляр. В результате набега 134 человека (в основном гражданские лица) было убито и 45 ранено. Горцы сожгли тридцать домов и 3 церкви и увели с собой в качестве трофеев 168 человек (в основном женщин).[48]
В начале декабря имам вместе с отрядом из 6000 бойцов занял укрепленную позицию в Агач-Кале и решил заманить сюда русские войска. 6 декабря Панкратьев атаковал позиции горцев, но был отбит. Вторая попытка предпринятая 13 декабря была более удачной. Почти все защитники аула были перебиты, однако самому имаму и еще нескольким горцам удалось спастись.
22 декабря русские войска возвратились на зимние квартиры с полной уверенностью в том, что с восстанием в Дагестане покончено.
Первые месяцы 1832 года прошли в относительном спокойствии. Однако в конце марта оправившейся от ран Гази Магомед, совершенно неожиданно для русского командования, вновь собрал отряды горцев и совершает набеги на русские крепости Назрань и Грозная.
1 июня имам провел свою последнюю крупную операцию. Он захватил укрепленную позицию под Йол-Сус-Тавом неподалеку от Эрпили. В течении следующих двух дней русские под начальством полковника Клюге фон Клюгенау выбили горцев с занимаемой позиции.
С конца июля, узнав о предстоящем генеральном наступлении Кавказского корпуса, Гази Магомед меняет свою тактику с этого момента имам практически прекращает активные боевые действия и пытается вступить в переговоры с русскими. Он обещает свою лояльность Кавказскому наместнику и даже говорит о возможности взимания налогов с контролируемых племен. На переговоры с имамом никто не пошел. Отсрочить русское наступление не удалось.
В конце июля имам, потерпевший неудачу в переговорном процессе, попытался еще раз сорвать русское наступление. Отряды горцев стали беспокоить русских, занятых на сооружении в Чарталахе новой Лезгинской линии. Однако Розен не изменил своего решения и 24 июля 1832 года началось генеральное наступление Кавказского корпуса на Чечню, Ичкерию и Дагестан. Две колонны, одна численностью в 15-20 тыс. штыков под начальством самого Розена, другая под управлением Вельяминова сметали практически все на своем пути. Местное население оказывало жесточайшее сопротивление войскам. Особенно жаркие сражения прошли в лесах Гойты (27 и 30 августа), при захвате Гременчука (4 сентября). Гази Магомед присутствовал при этих сражениях лично.
10 сентября Гази Магомед, не сумев противостоять натиску превосходящего противника, укрепился в районе родового аула Гимры. В конце сентября Гази Магомед возобновляет попытку завязать переговоры с Розеном и так же безуспешно.
К 10 октября русские заняли Салатау 29 октября войска вошли в Темир-Хан-Шуру и сходу, штурмом взяли укрепления у подступов у аулу Гимры. В одной из саклей находился имам и 50 его ближайших соратников. Практически все оборонявшиеся, в том числе и Гази Магомед погибли.[49] Перед смертью Кази-мулла сказал: «Я умираю здесь, где родился. Умираю за истину тариката, за священный шариат!».[50] В живых осталось только 3 человека (один из них – Шамиль – станет 3 имамом Дагестана).
С гибелью Гази Магомеда, вопреки ожиданиям Розена, сопротивление горцев не прекратилось. Преемником Кази-муллы объявил себя Гамзат-бек. По сообщениям источников, большинство желало видеть в этом звании Шамиля, однако он был тяжело ранен и три месяца лечил раны.[51] Поэтому вождем и имамом был избран Гамзат-бек в октябре 1832 г. на собрании приближенных мюридов Кази-муллы и ученых мужей.[52]
Он вновь собрал мюридов и решил пока не трогать русских, а предварительно овладеть Аварией. Это удалось ему в 1834 году, после чего Гамзат решил покорить Дагестан. Его войско, по оценкам Д. И. Олейникова, доходило до 20 тысяч.[53]
Имам жестоко расправился с правящим домом Аварии. Овладев ее столицей – Хунзахом – он поселился в ханском дворце, а ханшу Паху-бике с маленьким сыном выслал. Вскоре он, видимо, опасаясь сторонников бывших правителей, убил женщину во время чтения Корана.[54] Гаджи-Али сообщает, что после этого убийства авторитет имама был подорван, и «народ перестал молиться за имама и говорил: «Гамзат поплатится жизнью за убийство преклонной ханши».[55]
И действительно, 7 сентября 1834 г. Гамзат-бек в мечети во время молитвы был убит кровниками (одним из которых был легендарный Хаджи-Мурат) в отместку за казнь аварской ханской семьи. Движение возглавил другой сподвижник Кази-муллы — Шамиль.
Дагестанец Шамиль, родившийся, по одним данным, в 1797-м, а по другим – в 1799 году, стал горячим сторонником нового тогда учения, искавшего спасения души и очищения грехов путем священной войны за веру против русских. Истовый мусульманин Шамиль встал под знамена Гази-Магомеда, а затем стал соратником второго имама Гамзат-бека. Придя к власти в качестве третьего по счету имама Дагестана, Шамиль сумел объединить под своими знаменами дагестанцев и чеченцев, над которыми властвовал в общей сложности 25 лет.
Его политика объединения была сурова и нередко жестока. Перед методами Шамиль не останавливался – это следует помнить тем, кто рисует его в идеалистических красках, как, например, Р. М. Магомедов и др.[56] Через две недели после своего избрания имамом Шамиль приказал доставить в Ашильту казну, сокровища, оружие, доставшиеся Гамзат-беку от Паху-бике, чем он фактически объявлял о своей верховной власти в Аварии. Единственный прямой наследник аварской ханской власти – 11-летний Булач-хан – был по приказу Шамиля сброшен в реку.[57]
Война с русскими шла с переменным успехом, но к концу 1843 года Шамиль стал на время полным господином Дагестана и Чечни. Последняя была разделена на восемь округов – наибств, которыми управляли его наместники – наибы, а количество войск под командованием Шамиля в самые удачные для него времена достигало 60 тысяч человек. Ближайшими помощниками наибов были наиболее верные Шамилю слуги – мюриды. Они составляли и его личную охрану. Верховное управление находилось в руках духовенства. Всю подконтрольную ему территорию Шамиль пытался заставить жить по исламским законам шариата, который прямо противопоставлялся старинным горским обычаям.
В 1834 году русский генерал Клюге фон Клюгенау разбил Шамиля, взяв резиденцию имама – аул Гоцатль. Шамиль отступил в Северный Дагестан. В столицу летели реляции о полном разгроме горцев, активные военные действия прекратились. Но Шамиль воспользовался затишьем, чтобы собраться с силами и укрепить свою власть и влияние среди горцев.
Все 1835 и 1836 годы прошли в бесполезных переговорах с горцами. Шамиль, принявший титул имама, упрочивал тем временем свою власть над дагестанскими племенами. Главный свой оплот он устроил на почти отвесной скале близ слияния Андийского и Аварского Койсу, названной им Ахульго, что по-арабски значит «прибежище». Влияние его возрастало с каждым днем.[58]
Однако перемирие длилось недолго, и война продолжилась. Потерпев новое поражение в 1837-м году, Шамиль заключил перемирие с русскими и выдал заложников. Но уже через год имам поднял восстание, добился ощутимых успехов и сумел закрепить их.
Стремясь сплотить многочисленные народы Северного Кавказа, Шамиль создал имамат – централизованное военно-теократическое государство, в котором ему принадлежала светская и духовная власть. Шамиль установил по-настоящему жесткое, порою жестокое (велась война!) правление. Вся жизнь в имамате строилась на законах шариата. Были запрещены вино, табак, музыка, танцы. Была создана довольно сильная и боеспособная армия, которой удавалось наносить поражения русским частям.
Власть держалась на вере и насилии, постоянным спутником Шамиля был палач, которому всегда хватало работы. Своеволие чеченцев Шамиля раздражало точно так же, как и русских. Есть немало весьма негативных высказываний имама в отношении чеченцев. Ведя переговоры с русскими, Шамиль неоднократно давал им понять, что в их собственных интересах дать ему возможность «стреножить» непокорный Кавказ и чеченцев, в частности.
В отличие от других горских народов царизм в Чечне не находил объекта для переговоров, лидеров и социальных структур, которые могли бы гарантировать выполнение каких-либо соглашений. Когда такие лидеры на Кавказе появлялись, российская власть непременно пыталась с ними договориться и перетянуть на свою сторону. Классический тому пример отношения с легендарным Шамилем.
Упрощенный и примитивный взгляд на Шамиля, который сегодня бытует в среде некоторых современных кавказских, и в частности чеченских, националистов – «он решил отдать жизнь за свободу народа в борьбе против русских колонизаторов»,[59] весьма далек от истины. В 1836 году Шамиль писал генералу Клюки фон Клюгенау, командовавшему русскими войсками в Дагестане: «Пока я нахожусь в живых, вы найдете во мне усердного и неспособного на измены слугу русского правительства».[60] Единственное условие было такое: «Я прошу Вас об одном: не мешайте нам драться между собою. Храбрейший из нас, конечно, останется победителем, необузданные смирятся, власть и порядок восторжествуют, и тогда будет, божьей помощью, общее спокойствие».[61] Конечно, в обещаниях Шамиля быть «верным слугой российского правительства» в разгар «священной войны против неверных» была изрядная доля дипломатического плутовства, но сама по себе мысль «обуздать» горцев вполне совпадала с желанием государя императора.
Были близки и методы. Много позже Шамиль признавался: «Я употреблял против горцев жестокие меры: много людей убито по моему приказанию... Бил я шатоевцев, и андийцев, и талбутинцев, и ичкерийцев; но я бил их не за преданность русским - вы знаете, что тогда они ее не выказывали, а за их скверную натуру, склонную к грабительству и разбоям... И вы будете их бить за ту же склонность, которую им очень трудно оставить. Потому я не стыжусь своих дел и не боюсь дать за них ответ Богу».[62] С годами эта позиция Шамиля только укрепилась, он считал, что управляет «народом скверным, разбойниками, которые только тогда сделают что-нибудь доброе, когда увидят, что над их головами висит шашка, уже срубившая несколько голов». «Если бы я поступал иначе, - заключает Шамиль, - я должен был бы дать ответ Богу, и он меня бы наказал за то, что я не наказывал свой народ».[63]
1837 год ознаменовался двумя событиями. В мае месяце барон Розен предписал генералу Фези предпринять экспедицию на Ахульго. Фези овладел аулами Тилитль, Ашильдой и всем ахульгинским районом. Однако недостаток продовольствия и угроза сообщениям побудили его очистить занятый район. Вся эта экспедиция принесла русским в общем больше вреда, чем пользы, ибо Шамиль (хоть и выразивший на словах покорность) стал теперь убеждать горцев, что Аллах ему сопутствует и русские не в состоянии с ним что-либо поделать. Будь в то время на Кавказе сколько-нибудь проницательные военачальники, опыт этой экспедиции пошел бы им впрок и армия была бы набавлена в дальнейшем от многих безрезультатных, а то и прямо неудачных походов.
В сентябре Кавказ посетил Император Николай II. Он остался недоволен общим состоянием края, брожением умов в Дагестане, разбоем в татарских ханствах и отсутствием связи между укреплениями на Сунже. Розен был смещен, и на его место назначен генерал Головин. Новый главнокомандующий обратил свое внимание сперва на правый фланг Кавказской линии — Черноморское побережье и Закубанье, где основаны укрепления Новотроицкое и Михайловское. В 1838 году основан Новороссийск, проведена Военно-Грузинская дорога из Тифлиса через Кавказский хребет на Владикавказ, и этот последний соединен с Моздоком линией кордонов.
В следующем, 1839 году была предпринята широкая операция по всему фронту. На правом фланге десантный отряд генерала Раевского возвел ряд укреплений на Черноморском побережье. На левом фланге действовали Дагестанский отряд самого Головина и Чеченский — графа Граббе. 20 апреля отряд генерала Головина после упорного боя занял Аргуань (наши потери — 650 человек, горцев перебито до 2000). Затем оба отряда, соединившись, осадили 12 июня Ахульго — и 22 августа, пятым по счету кровопролитным штурмом, оплот Шамиля перешел в наши руки. У нас было 7000 бойцов при 17 орудиях. Горцев засело в Ахульго свыше 5000. Наиболее доступный склон горы, на который и была поведена атака, имел 50 саженей высоты при крутизне свыше 50 градусов. Штурмы 29 июня, 4-го и 16 июля не удались (на этом последнем у нас убыло 875 человек, в том числе 52 офицера).[64]
15 августа сын Шамиля Джэмалэтдин был передан русским. Однако генерал Граббе 17 августа предъявил Шамилю ультиматум: если имам лично не явится к нему, то на следующий же день начался штурм. Как отмечает очевидец, Гаджи-Али, Шамиль, опасаясь измены, отказался и решил защищаться.[65]
Штурм 17 августа почти удался, но резервов не было, и наша потеря в этой четвертой безрезультатной попытке составила 557 человек. Наконец решительным приступом 22-го числа мы овладели этим орлиным гнездом. Горцев в этот день было убито свыше тысячи, в плен взято 900. Потери русских войск составили 544 человека, а за всю осаду до 2500 человек. С горстью преданных мюридов Шамиль бежал в горы.[66]
Успех в Петербурге встретили с ликованием. Граббе уверял Николая I в полном «усмирении» Кавказа и окончательной гибели мюридизма, а самого Шамиля называл «бесприютным и бессильным бродягой, голова которого стоит не более 100 червонцев».[67]
Дагестан казался усмиренным. Ничто не предвещало той бури, что должна была разразиться через несколько месяцев.
На 1840 год генерал Головин предполагал продвинуть правый фланг Кавказской линии на реку Лабу, а пространство между этой рекой и Верхней Кубанью заселить казаками. Но горцы предупредили этот маневр. В последних числах февраля вспыхнуло поголовное восстание всех лезгинских и черкесских племен. Скопища горцев овладели после отчаянной защиты фортом Лазаревым и укреплениями Николаевским, Вельяминовским и Михайловским. Михайловское укрепление занимало 400 тенгинцев и линейцев 5-го батальона под начальством штабс-капитана Лико. Горсть героев три дня отбивала 11000 черкесов. Когда лавина горцев все-таки ворвалась в укрепление, рядовой Тенгинского полка Архип Осипов взорвал его на воздух с остатками гарнизона и победителями. Имя героя навсегда осталось в списках полка и вызывалось с тех пор на перекличке.[68]
Шамиль поднял Чечню, где население было озлоблено сбором податей. 11 июля произошел жестокий бой у Валерика (воспет Лермонтовым). Шамиль, разбитый при Валерике генералом Фрейтагом, засел в горах — и туда к нему бежала вся Малая Чечня. Оттуда имам пытался пробраться в северный Дагестан, но был отражен полковником Клюки фон Клюгенау с апшеронцами. Тогда Шамиль обратился на Аварию и осенью разгромил ее. Дерзкие набеги горцев до самого Терека продолжались до поздней зимы.
В Петербурге встревожились таким оборотом дел, и на Кавказ была направлена 14-я пехотная дивизия (из состава V корпуса). Весь 1841 год продолжались волнения в Аварии, правитель которой Хаджи-Мурат перешел к Шамилю. Операции в Чечне велись с переменным успехом. В 1842 году 20 февраля нами взят был аул Гергебиль. Шамиль пытался проникнуть в южный Дагестан, но при Рычи путь ему преградил Ширванский полк. Князь Аргутинский-Долгорукий окончательно восстановил здесь порядок.
Однако пятидневный (с 30 мая по 4 июня) поход отряда Граббе – 10000 человек при 24 орудиях и огромных обозах – на Дарго, резиденцию Шамиля в Чечне, закончился полной неудачей с потерей 60 офицеров, 1700 нижних чинов и 1 орудия. Горная местность совершенно не благоприятствовала действиям крупных масс войск и их обозов. В августе месяце заволновались и те племена, что до сих пор оставались в стороне от движения. Зимой с 1842 года на 1843 год горцы предпринимали набеги до Кизляра и даже до Ставрополя. В результате всех этих неудач генерал Головин был заменен генералом Нейдгардтом. Воинственный дух в Петербурге сильно упал, и военный министр князь Чернышев исходатайствовал Высочайшее повеление в 1843 году экспедиций не производить. Однако горцы стали настолько дерзки, что генерал Нейдгардт вынужден был уже весной предпринять ряд экспедиций.
В конце августа Шамиль нанес ряд поражений русским отрядам в Чечне и овладел несколькими укреплениями (с 27 августа по 21 сентября мы лишились 55 офицеров, 1562 нижних чинов из общего числа 6000 и потеряли 12 орудий). 3 ноября Шамиль овладел Гергебилем, где горсть храбрецов повторила подвиг Архипа Осипова в Михайловском укреплении. Гергебиль занимало 3 роты (350 человек Тифлисского полка, державшихся десять дней против 10000 неприятелей). Укрепление взорвали юнкер Чаевский, унтер-офицер Неверов и рядовой Семенов. Связь между северным и южным Дагестаном была нарушена. Весь Восточный Кавказ вспыхнул как порох.[69]
Авария была потеряна. Занимавший ее отряд полковника Пассека успел выступить из Хунзаха, но был блокирован в Зирянах, где геройски отбивался целый месяц — с 18 ноября по 17 декабря. Отряд генерала Гурко был 8 ноября заперт в Темир-Хан-Шуре. На выручку Темир-Хан-Шуры пошел Клюки фон Клюгенау. 14 декабря он деблокировал Гурко — и оба русские отряда, соединившись, выручили Пассека.
В начале 1844 года на Кавказ прибыли 13-я и 15-я пехотные дивизии и маршевые батальоны 16-й, 17-й и 18-й. Здесь собрался весь V корпус генерала Лидерса и часть VI-го. Вместе с линейными батальонами и казаками численность наших войск была доведена до 150000. Весной 1844 года предложено было укрепиться на Аварском Койсу и, обратившись на Чечню, разгромить Дарго, а на Дагестан произвести диверсию. Эта последняя была возложена на Пассека, разгромившего 3 июля у Гилли Кибит Магому – одного из виднейших наибов Дагестана.
Переход на сторону Шамиля елисуйского хана Даниель-бека несколько задержала главные силы русских, заставив их предварительно разгромить Елису 21 июня. При Елису в русских войсках было около 3000 человек (эриванцы, тифлисцы, нижегородские драгуны). Батальон Тифлисского полка замялся было на штурме под сильным огнем. Командовавший батальоном капитан Карягин крикнул: «Егеря, стыдно! Ко мне!» В ответ ему загремело «ура», и завал, казавшийся неприступным, мгновенно был взят. Русские войска потеряли 13 офицеров и 341 нижний чин.[70]
После этого дела главные силы двинулись в Андию двумя большими отрядами: генерал Гурко — на Чечню, генерал Лидере — на Дагестан. Шамиль избегал боя и «изматывал» русские войска, завлекая их в горы и нарушая их сообщения. Довести всю экспедицию до конца не удалось. Нейдгардт объяснял причины следующим образом: «Чем больше войск, тем больше затруднений и медленности», — доносил он Государю. Однако пример несчастного движения графа Граббе в Ичкерию в 1842 году с непомерным отрядом остался напрасным, и даже на Акушу двигали целый корпус.
Император Николай остался недоволен безрезультатностью операций на Кавказе. Он решил проникнуть в Андию и одним ударом покончить с Шамилем. Исполнение этой своей воли он возложил на своего любимого генерал-адъютанта графа Воронцова, назначенного главнокомандующим на место генерала Нейдгардта.
Прибыв на Кавказ весной 1845 года, Воронцов – герой Бородина и сподвижник Ермолова в начале Кавказской войны – принялся за подготовку экспедиции в Андию. Старшие начальники Кавказской армии не ждали от нее ничего хорошего по опыту прошлых походов, но Воронцов решил идти на свой страх и риск. Экспедиция на Дарго, с 6-го по 20 июля, завершилась катастрофой.
Русские войска, двигаясь по труднопроходимой местности и терпя большую нужду в продовольствии, попали под удары скопищ горцев, неуловимых в привычной им обстановке, и понесли тяжкие потери (свыше трети всего состава). Русские войска лишились 3 генералов, 141 офицера, 2831 нижнего чина и потеряли 3 пушки. Был убит храбрый, молодой и так много обещавший Пассек. В летописях Кавказской армии поход этот известен под названием «сухарной экспедиции». Аул Дарго был, правда, взят и разорен, но на обратном пути.[71]
После уничтожения Дарго Шамиль не вернулся на пепелище, решив построить новую столицу имамата, которая получила название Ведено.[72] В то же время Дарго был последним крупным успехом имама. За годы войны начал накапливаться усталость горцев. Пятидесятые стали началом конца, инициатива постепенно переходит на сторону русских. Тогда же вернулись к плану Ермолова – плану систематических действий – ружьем и топором и постепенной атаки гор.
Важнейшими событиями этих кампаний 1850 – 1952 гг. являются блестящий двухдневный поход князя Барятинского на Гельдыг и Автуры и упорный бой у Шеляга в Дагестане, где мы нанесли полное поражение Шамилю (лишившись 24 офицеров и 550 нижних чинов), а до того — бой на Гехинских завалах 8 декабря 1850 года, где Кавказская армия лишилась своего кумира — генерала Слепцова. «Горе было всеобщим... Среди казаков эта потеря произвела ошеломляющее впечатление. Чтобы понять, как любили Слепцова на Сунже, достаточно было видеть, что там происходило, когда везли его тело. Все население высыпало навстречу, и все, от мала до велика, рыдали... Слепых подводили к гробу, матери клали на его крышку грудных детей».[73] Культ памяти Слепцова свято соблюдался в Сунженско-Гребен ском полку, прославленном героем, и в Терском войске вообще.
В 1853 г. отряды Шамиля были окончательно вытеснены в горный Дагестан, где испытывали острую нужду в продовольствии. Вот как оценивает этот перелом исследователь Н. А. Волконский: «1852 год дал толчок, в силу которого Шамиль повернул обратно со своей кульминационной точки».[74]
Позиция властей выразилась в официальной дореволюционной историографии следующим образом: «В 1850-м, 1851-м и 1852 годах замирение Кавказа шло быстрыми шагами. Одно за другим изъявляли покорность мятежные племена, все крепче смыкалось железное кольцо вокруг непокорных областей».[75]
Однако с началом Восточной войны, в 1853 году, Шамиль воспрянул было духом. Он поручил одному из своих наибов — Магомет-Эмину — прервать сообщение Владикавказа со Ставрополем, а сам сделал попытку проникнуть в Грузию, однако, по словам источника, «мюриды уже не те... Дух их сильно пал — и, за исключением нескольких сот фанатиков, остальные следовали за имамом лишь из страха».[76]
Аргутинский-Долгорукий быстро ликвидировал попытку Шамиля, а Магомет-Эмин был разбит полковником Козловским. Весной 1854 года горцы предприняли небольшой набег на Цинандалы – этим и ограничились их действия за все продолжение Восточной войны, если не считать отдельных инцидентов в рамках партизанских вылазок. Инициатива на Кавказе окончательно перешла к русским.
Имамат, таким образом, на протяжении двух с половиной тысячелетий играл консолидирующую роль в борьбе против колонизационной политики царизма. Главная заслуга в создании государства на Северном Кавказе, которое сумело активно и эффективно противостоять России, принадлежит имаму Шамилю. Это был мудрый правитель, но в то же время суровый и жестокий по отношению к своим же подданным. Государство Шамиля жило по жестким законам шариата. Тем не менее именно это обстоятельство сыграло важную роль в организации высокобоеспособной армии. Огромную роль следует отдать религиозному фактору: ислам стал объединяющей силой, сплотившей множество племен Северного Кавказа. Однако к началу 50-х гг. имамат исчерпал свои ресурсы, в то время как Россия, увеличив численность войск и вернувшись к тактике А. П. Ермолова, повела решительное наступление.

Глава 3. Завершающий этап Кавказской войны
Как было показано в предыдущем параграфе, конец 50-х гг. XIX в. ознаменовался резким поворотом в Кавказской войне: менялась тактика и стратегия русских войск – в тех же отношениях с местными жителями, большое число которых, устав от многолетней войны, переходило на сторону России или, по крайней мере отказывалось от активной борьбы. Да и сил у русской армии было больше, а вооружение лучше. В донесении государю императору от 22 августа 1859 года главнокомандующий русской армией на Кавказе князь Барятинский писал: «От моря Каспийского до Военно-Грузинской дороги Кавказ покорен Державой Вашей. Сорок восемь пушек, все крепости и укрепления неприятельские в руках Ваших».[77]
Вместо заболевшего Воронцова должность наместника в 1854 году исправлял генерал Реад. В 1855 году на Кавказ был назначен Муравьев, но его кратковременное главнокомандование было всецело посвящено войне с Турцией. В 1856 году главнокомандующим был назначен князь Барятинский, блестящий, молодой еще военачальник и талантливый администратор, командовавший до того левым флангом Кавказской линии. Начальником штаба его был назначен Милютин. На Кавказе, помимо коренных кавказских войск, находились еще 13-я и 18-я пехотные дивизии, воевавшие до того с турками.
Князь Барятинский предписал продвинуть правый фланг Кавказской линии к Майкопу и все занятое пространство заселить казаками. Трудная же задача покорения Чечни была возложена на генерала Евдокимова, которому были даны главные силы 20-й и 21-й пехотных дивизий и Гренадерской бригады (развернутой в этом году в Кавказскую гренадерскую дивизию). Еще летом 1856 года ряд наибов изъявил покорность, среди них был строитель всех кавказских крепостей Хаджи Юсуф.
Генерал Евдокимов энергично принялся за усмирение «осиного гнезда» Кавказа и колыбели мюридизма. В декабре 1856 года, невзирая на непогоду, в двухнедельный срок был уничтожен знаменитый Маюртупский орешник, самое дикое и непроходимое место Чечни. В следующем, 1857 году велась расчистка старых просек, энергично проводились новые. Евдокимовым истреблено 20 наиболее диких аулов и покорена вся Малая Чечня.
В 1858 году предпринято покорение Большой Чечни. Евдокимову поручена демонстрация, сам же Барятинский предпринял поход в Аргунское ущелье, блестяще удавшийся. В эту кампанию имел место ряд жарких дел, в одном из них, на штурме аула Китури, был убит начальник Кавказской гренадерской дивизии генерал барон Вревский. Выжитый Евдокимовым из Малой Чечни, разбитый Барятинским в Аргунском ущелье, Шамиль бежал в аул Ведень, в глубину лесов Большой Чечни. В январе 1859 года Евдокимов предпринял зимний поход на Ведень. Чеченская твердыня, осажденная 17 марта, пала 1 апреля. С последними мюридами Шамиль бежал в Нагорный Дагестан.[78]
Шамиль и 400 его мюридов оказались осаждены в высокогорном ауле Гуниб. После жестокого штыкового боя, в котором полегли 100 горцев и 21 русский сол-цат, 25 августа 1859 г. Шамиль сдался в плен. В тот же день плененный имам предстал перед главнокомандующим.[79]
По словам секретаря Шамиля, Гаджи-Али, ничего, кроме неприятностей быть повешенным или сосланным в морозную Сибирь, слухи о которой дошли и до Кавказа, Шамиль не ожидал для себя.[80] Каково же было его удивление, когда по дороге в Петербург сообщили, что в городе Чугуеве, под Харьковом, Шамиля желает видеть сам русский император. Любопытно: Александр II распорядился, чтобы пленники были приняты при оружии и как его лучшие гости. Столь неожиданное доверие вызвало удивление, а затем и радость у Шамиля и его сына Кази-Магомеда. 15 сентября на царском смотре Александр II подошел к Шамилю и негромко оказал: «Я очень рад, что ты наконец в России, жалею, что это не случилось ранее. Ты раскаиваться не будешь. Я тебя устрою, и мы будем друзьями».[81] При этом император обнял и поцеловал имама. Эта минута, судя по последующим высказываниям Шамиля, надолго запала в его память. По сути дела, только с этого момента имам понял, что отныне он в безопасности, а Россия не так страшна, как ее представляли на Кавказе. «Как военнопленный я не имел права ожидать повсюду такого ласкового приема. И меня поразил тот прием, который оказал мне государь император».[82] Между тем бывшие соратники Шамиля не поняли великодушия русского императора, который, по их понятиям, должен был казнить плененного врага.
Пребывание в России стало для Шамиля в какой-то мере еще и «просветительской акцией». Будучи проездом в Курске, он поделился с губернатором Бибиковым: «Проезжая через Ставрополь, я был поражен красотою города и убранством домов. Мне казалось невозможным видеть что-нибудь лучше, но, приехав в Харьков и Курск, я совершенно переменил свое мнение и, судя по устройству этих городов, могу себе представить, что ждет меня в Москве и Петербурге».[83] Действительно, оказавшись в петербургском Исаакиевском соборе, Шамиль поразился огромному куполу. И когда он поднял голову, чтобы повнимательнее его рассмотреть, с головы имама упала чалма, что страшно его сконфузило.
Пока Шамиль не мог надивиться на Петербург, Александр II издал высочайший указ «о назначении имаму места жительства в городе Калуге». Вслед за этим калужскому губернатору Арцимовичу полетело предписание подыскать имаму и его семье подходящий дом. Долгие поиски апартаментов, в которых с комфортом разместились бы 22 человека обширного семейства Шамиля с прислугой, привели губернских чиновников к местному помещику Сухотину. Ему предложили продать один из его домов для «государственных нужд». Продать дом Сухотин не согласился, но сдал его внаем за 900 рублей в год.
Тем временем, пока сухотинский дом приводили в порядок в соответствии со вкусами кавказского гостя, в Калугу 10 октября 1859 года прибыл в трех экипажах и в сопровождении конных отрядов сам Шамиль с сыном Кази-Магомедом. Остановились они в лучшей калужской гостинице француза Кулона. Однако ненадолго. Вскоре в отремонтированный дом Сухотина привезли нового хозяина.
Дом, на удивление Шамилю, оказался просторным: три этажа, тринадцать комнат, сад во дворе. Из шести комнат верхнего этажа две - налево от витиеватой чугунной лестницы - Шамиль отдаст позже младшей и любимой жене Шуаннат (дочь армянского купца Улуханова), в третьей же поселился сам. Эта комната была ему и кабинетом, и молельней, и спальней. Диванная палатка, как называл свою уютную комнату сам Шамиль, был убрана в "исламский" зеленый цвет. Кроме двойных зеленых занавесок на окнах и такого же ковра на полу, в "палатке" поставили софу, обитую зеленой тканью. Возле нее стоял ломберный столик. Меж двух окон разместили небольшой письменный стол и вольтеровское кресло. К комнате Шамиля примыкал тенистый сад, и имам частенько выходил на балкон полюбоваться цветущей зеленью. В самом саду для Шамиля построили небольшую мечеть. Но иногда для молитвы имам мог просто расстелить в углу комнаты желто-зеленую бурку. Дом привел Шамиля в восторг, тем более что на Кавказе самое шикарное пристанище, в котором ему приходилось ночевать, был деревянный дом в Ведено-Дарго: "Я думаю, только в раю будет так хорошо, как здесь. Если бы я знал, что меня здесь ожидает, давно сам убежал бы из Дагестана".[84]
То внимание, которое оказывалось имаму Дагестана и Чечни в России, не могло не вызвать у Шамиля - человека благородного и мудрого – ответного чувства. Как-то в приватной беседе он признался предводителю калужского дворянства Щукину: "У меня нет слов высказать вам то, что я чувствую. Приязнь и внимание со стороны ближнего всегда приятны человеку, в ком бы он их ни встретил, но ваша приязнь после того, как я вам сделал столько зла, совсем другое дело. За это зло вы, по справедливости, должны бы растерзать меня на части; между тем вы поступаете со мной как с другом, как с братом. Я не ожидал этого, и теперь мне стыдно; я не могу смотреть на вас прямо и всей душой был бы рад, если бы мог провалиться сквозь землю".
О своем прежнем могуществе Шамиль, по выражению его зятя Абдурахмана, жалел как о растаявшем снеге. А познакомившись поближе с Россией, имам, будучи неглупым человеком, понял, что Кавказская война рано или поздно должна было закончиться покорением Кавказа и его собственным пленением, если ему не суждено было погибнуть от русской пули.[85]
Пребывая в Калуге, Шамиль с большой охотой появлялся на публике, знакомился с городом. Пытливо осмотрев в первый же день калужские окрестности, Шамиль неожиданно радостно воскликнул: "Чечня! Совершенная Чечня!".[86]
Совершать прогулки по городу имам предпочитал в открытой коляске, которую ему подарил царь вместе с четверкой лошадей и пятнадцатью тысячами рублей дохода в год. Но несмотря на возможность много тратить, Шамиль был чрезвычайно прост в быту. Точнее, он сохранил все привычки горца, прожившего всю жизнь в горах и привыкшего к спартанской обстановке. Имам был весьма умерен в пище. За завтраком и ужином он съедал одно блюдо, за обедом - два. Ничего, кроме свежей ключевой воды, он не пил. Жил в согласии с природой. Спать ложился рано: летом в семь, зимой в девять. Вставал тоже раньше всех. В летние месяцы - в четыре, а в зимние - в шесть.
Что до одежды, то Шамиль не изменял своим привычкам и одевался как истинный горец, тем более что никто его не принуждал к европейской цивильной одежде. Более того, относясь с уважением к Шамилю - имаму Дагестана и Чечни, ему разрешили ходить в чалме (после покорения Кавказа это могли делать лишь побывавшие в Мекке). Так что по улицам Шамиль щеголял в белой красивой чалме, медвежьей шубе и желтых сафьяновых сапогах. Посетив в таком экстравагантном для калужан виде городской сад, имам сразу же запомнился публике. Вот, например, как вспоминает Шамиля один из очевидцев: "Несмотря на преклонный возраст и девятнадцать ран, полученных Шамилем в боях, он казался моложе своих 62 лет. Имам был крепкого сложения, стройный, с величавой походкой. Волосы его были темно-русого света, слегка схваченные сединой. Hoc - правильной формы, а лицо с нежным белым цветом кожи обрамлено большой и широкой бородой, искусно окрашенной в темно-красный цвет. Величавая походка придавала ему весьма привлекательный вид."[87] Кстати, бороду Шамиль красил для того, чтобы "неприятели не заметили бы в наших рядах стариков и потому не открыли бы нашей слабости".[88]
В середине 1860 года в Калугу неспешно проследовал караван из семи экипажей. Это доставили личные вещи Шамиля и его семью. Один из экипажей был гружен несколькими тюками - обширными персидскими коврами. Это привезли библиотеку .Шамиля, сплошь состоявшую из религиозных книг. Радости имама не было предела, тем более что вместе с книгами привезли и любимую жену Шамиля Шуаннат, за жизнь которой имам особо боялся. Позже Шуаннат рассказала, что была без памяти от страха в первые часы взятия Гуниба. А когда Шамиля повезли к русскому главнокомандующему князю Барятинскому, она была уверена, что больше не увидит своего мудрейшего мужа. И даже когда князь Барятинский их обласкал и подарил им много драгоценных камней, она и то продолжала думать, что ее отправят в Сибирь на всю жизнь. "Никогда, - признавалась она, - не могли мы подумать, что в России нам так будет хорошо". Тем не менее урожденная Анна Ивановна Улуханова не желала возвращаться в христианство, веруя в мудрость Шамиля, приведшего ее в магометанство.
И вправду, имам Шамиль был очень религиозным человеком, прожившим жизнь в согласии с Кораном, но он никогда не был фанатиком и потому с интересом присматривался к церковной жизни русских. Бывало, он заглядывал в церковь св. Георгия, где ему сделали специальное окошко, чтобы он мог следить за службой не снимая папахи. А однажды Шамиля пригласил к себе на чай епископ калужский Григорий. С ним завязалась оживленная беседа, в которой епископ спросил Шамиля: "Отчего у нас. и у вас один Бог, а между тем для христиан Он добрый, а для магометан такой строгий?" "Это оттого, - отвечал Шамиль, - что Иса ( Иисус - Авт.) ваш добрый. А наш пророк сердитый, да и народ у нас буйный, и потому с ними следует обращаться строго".[89]
Очутившись как-то в Царском Селе и подивившись лишний раз роскоши и размаху "гяуров", Шамиль замер перед величественной статуей Спасителя. Помолчав минутку, он сказал своему другу - полковнику жандармов Богуславскому: "Он многому прекрасному учил вас. Я тоже буду ему молиться. Он мне счастье даст". И это, по всей видимости, не было позой. Видя терпимое отношение русских к исламу, он- также терпимо стал относиться к "неверным". Как-то раз полковник Богуславский спросил Шамиля: "А что если бы Шуаннат сделалась христианкой, взял ли бы ее к себе как жену?" - "Возьму!" - решительно ответил имам.
Вопреки своим годам Шамиль сохранил почти что юношеское любопытство ко всему, что его окружало. Как-то раз он пожелал посетить казармы калужского гарнизона, откушав там каши, а в другой раз - Хлюстинскую больницу. Проходя одну за другой палаты, он наткнулся на раненого своего солдата. Узнав, что горца лечат так же внимательно и тщательно, как и русских, Шамиль был потрясен. Позже, встретив на улице еще двух горцев (к удивлению имама, не закованных в цепи), он завел разговор со своей "нянькой" - капитаном корпуса жандармов Руновским. "Теперь только я вижу, как дурно содержал княгинь ( Орбелиани и Чавчавадзе, взятых в плен в 1854 году – авт.), но я думал, что содержал их очень хорошо. Я вижу в Калуге сосланных сюда двух горцев, они ходят здесь на свободе, получают от государя содержание, занимаются вольной работой и живут своими домами. Я не так содержал русских пленных - и от этого меня так мучит совесть, что я не могу этого выразить словами".[90]
Находясь в России, пытливый до мелочей имам невольно сравнивал родной Кавказ с огромной страной, в которой он очутился, удивляясь ее размаху и развитию. Однажды его привезли посмотреть губернскую гимназию, в которой Шамиль попросил непременно показать ему физический кабинет. Наткнувшись там на корявый кусок магнита, имам долго с ним играл, радуясь тому, как он притягивает всякие железячки. Но в гимназии Шамилю так и не смогли объяснить, зачем русских детей учат русскому же языку. И совершенно озадаченным стал Шамиль, посетив позже русский флот в Кронштадте, монетный двор в Петербурге, фарфоровый и стеклянный заводы... "Да, я жалею, что не знал России и что ранее не искал ее дружбы!" - произнес Шамиль со вздохом, подъезжая к Калуге.
Летом 1861 года Шамиль со своим сыном Кази-Магомедом и двумя зятьями отправились в столицу просить у Александра II разрешения ехать в Мекку. Но Александр II ответил уклончиво, давая понять, что пока не время... Позднее Шамиль красноречиво писал об этом эпизоде своему покровителю князю Барятинскому: "Краснею со стыда перед Его Императорским Величеством и перед тобою, Князь, и раскаиваюсь, что высказал желание ехать в Мекку. Клянусь Богом, я не высказал бы моих задушевных желаний, если бы знал, что Кавказ еще не замирен. Не высказал бы потому, чтобы Император и ты, Князь, не подумали бы обо мне чего дурного! Если я лгу, то пусть поразит меня и все мое семейство кара Божия!" (Просьбу Шамиля Александр II исполнил. В 1871 году Шамиль посетил гробницу пророка Магомета, но вернуться в Россию ему уже не пришлось: смерть настигла имама в Медине.)
Постепенно, по свидетельству приставленного к имаму офицера, надзор за "стариком", как называли за глаза Шамиля, стал почти незаметным. Никто его уже и не воспринимал как военнопленного. Но интерес к нему не угасал. У Шамиля часто интересовались о тех жестокостях, которые он совершал над людьми. Имам на это отвечал философски: "Я был пастырь, а те были моими овцами, чтобы их держать в повиновении и покорности, я должен был употреблять жестокие меры. Правда, много людей я казнил, но не за преданность к русским - они мне никогда ее не высказывали, - а за их скверную натуру, за грабеж и за разбой, поэтому я не боюсь наказания от Бога". На вопрос, почему он не сдался раньше, он отвечал как человек чести: "Я был связан своей присягой народу. Что сказали бы про меня? Теперь я сделал свое дело. Совесть моя чиста, весь Кавказ, русские и все европейские народы отдадут мне справедливость в том, что я сдался только тогда, когда в горах народ питался травою".
Как-то вечером Шамиль тихонько постучал в комнату своей новой "няньки" Чичагова и, с минуту помолчав, вдруг спросил:
"Чем и как лучше я могу доказать, как я обожаю своего Государя?" Ответ напрашивался сам: присяга на верноподданство. И Шамиль не заставил себя долго ждать. Имам написал Александру II письмо, ставшее своего рода политическим завещанием Шамиля потомкам: "Ты, великий Государь, победил меня и кавказские народы, мне подвластные, оружием. Ты, великий Государь, подарил мне жизнь. Ты, великий Государь, покорил мое сердце благодеяниями. Мой священный долг как облагодетельствованного дряхлого старика и покоренного Твоею великою душой внушить детям их обязанности перед Россией и ее законными царями. Я завещал им питать вечную благодарность к Тебе, Государь, за все благодеяния, которыми ты меня осыпаешь. Я завещал им быть верноподданными царям России и полезными слугами новому нашему отечеству"...[91]
Шамиль принял присягу 26 августа 1866 года вместе со своими сыновьями Кази-Магомедом и Шафи-Магомедом в зале калужского Дворянского собрания.
Чем было это столь странное, на 180 градусов, обращение имама Шамиля из последовательного врага России в ее верноподданного? Был ли этот поворот искренним или же это было лишь притворство? Никто, пожалуй, кроме самого Шамиля, не ответит на этот вопрос. И все-таки, думается, что имам был искренен. С чего ему было двуличничать? Это был смелый и порядочный немолодой уже человек, так что не из трусости же он принял дружбу со вчерашними своими неприятелями. Что ему угрожало? В конце концов, находясь в ссылке, побежденный Шамиль мог бы просто замкнуться в четырех стенах. Но нет, он сам идет навстречу своим прежним противникам. Думается, что это было проявление настоящей мудрости, преклонявшейся перед великодушием и величием бывших врагов.
С другой стороны, как объяснить условия, созданные Шамилю и его семье российским императором? Нам кажется, не стоит впадать в идеализацию дружбы между Шамилем и Александром II. Со стороны российского императора прием Шамиля с был обоснован дипломатическими соображениями. Во-первых, император демонстрировал уважение сильному противнику, что было вполне в традициях военной вежливости и говорило о прежде всего о благородстве победителя. Устроит Шамиля со всеми возможными почестями, император тем самым показывал себя в хорошем свете.
Однако большей, на наш взгляд, причиной такого отношения, являлось стремление Александра II и его окружения продемонстрировать Северному Кавказу дружбу между ее идолом – имамом и русским царем. Это было вполне дальновидное решение в контексте необходимости построения нормальных, мирных отношений на Северном Кавказе. Жестокая расправа или унижение Шамиля, несомненно, только бы ожесточили горцев, а возможно, и привели бы к новой яростной вспышке восстания на Кавказе. делать из Шамиля мученика было нельзя. Мученик обычно опаснее героя, и давать в руки только что усмиренного Кавказа штандарт с именем «невинно убиенного» Шамиля было бы просто безрассудством.
С другой стороны, уважение, оказанное Шамилю, как бы распространялось на весь Северный Кавказ. С дипломатической точки зрения Россия таким образом отдавала дань героической обороне противника. Пример Шамиля должна была показать всю степень благородства победителя, а также ту счастливую судьбу, которая ждет Северный Кавказ под сенью российского орла. Таким образом, обращение с Шамилем после его пленения, как нам кажется, соответствовало дипломатическим задачам России в контексте ее дальнейших целей на покоренном Северном Кавказе.
Однако с пленением Шамиля война на Северном Кавказе не была закончена. Завершение Кавказской войны связано с именем Дмитрия Алексеевича Милютина, генерал-фельдмаршала, военного историка, выдающегося государственного деятеля и реформатора, военного министра в царствование императора Александра II.
Профессионалы такого уровня, как Дмитрий Милютин, в те времена в русской армии были редки. Он сочетал в себе сразу несколько качеств. Во-первых, способности блестящего ученого. За время работы в Военной академии Д. А. Милютин практически с нуля создал в России принципиально новое направление военной науки – военную статистику, изучавшую ресурсы государства. Причем он не только издал теоретический труд «Опыты военной статистики», но и приложил немало усилий к созданию многотомного военно-статистического описания Российской империи. Помимо этого Д. А. Милютин приобрел известность в качестве военного историка. Его пятитомная работа по истории Итальянского похода Суворова 1799 года, которую Императорская академия наук удостоила Демидовской премии, была переведена на несколько европейских языков. Во-вторых, за годы службы в действующей армии на Кавказе (а Отдельный кавказский корпус заслуженно имел репутацию самого боеспособного в России) будущий военный министр приобрел довольно богатый опыт боевого офицера, чего так не хватало многим его штабным коллегам.
В связи с этим при изучении последнего этапа Кавказской войны целесообразно  опираться на «Воспоминания» графа Д. А. Милютина.[92]
После окончания Крымской войны Россия сосредоточила все свои усилия на Кавказе. Туда была брошена более чем 200-тысячная армия. Д. А. Милютин писал в своих воспоминаниях: «В последние годы войны на Кавказе мы должны были держать громадные силы: пехоты 172 батальона регулярных, 13 батальонов и 7 сотен нерегулярных; конницы 20 эскадронов драгун, 52 полка, 5 эскадронов и 13 сотен иррегулярных при 242 полевых орудьях. Общий годовой расход на содержание этих войск достигал 30 млн. руб.».[93]
Необходимость в сжатые сроки закончить войну с горцами заставила Петербург предоставить почти неограниченные полномочия кавказским военным властям. К тому же занимавший в то время должность кавказского наместника Александр Иванович Барятинский был личным другом Александра II, и это позволяло ему держать себя независимо с чиновниками военного министерства. А ближайший сотрудник наместника Д. А. Милютин получил карт-бланш на любые преобразования.
Милютин начал с того, что отделил собственно боевое управление войсками, которое было возложено на Главный штаб Кавказской армии, от хозяйственно-административного. Кроме того, он упорядочил и упростил систему управления армией, избавившись от дублирующих друг друга структур, сократил управленческий штат и вместе с ним расходы. В результате на Кавказе была создана своего рода «модель» будущего военного министерства, а заодно и сформированы основные элементы территориального военного округа. Новая система зарекомендовала себя блестяще. Реорганизованная по милютинскому проекту Кавказская армия сумела в течение четырех лет закончить войну с горцами, тянувшуюся несколько десятилетий.
Вместе с тем при Д. А. Милютине получили дальнейшее развитие новые элементы стратегии, вышедшие на первый план в 40-е – 50-е гг.: научно обоснованное коммуникационное освоение Кавказа и более интенсивное, чем прежде, обсаживание его казачьими и другими поселениями – по примеру славного Рима: «...в продолжение шестидесятилетней борьбы нашей на Кавказе последовательное покорение различных частей этого гигантского гнездилища дикого изуверства и разбоя было плодом разработки путей через места, дотоле недоступные для войск, в совокупности с системою казачьих поселений, хотя в измененной форме, напоминающих римские постоянные лагеря».[94] К традициям римлян апеллировал Д. А. Милютин и в записках «О средствах и системе утверждения русского владычества на Кавказе» (1840-1841) и «Наставления к занятию, обороне и атаке лесов, деревень, оврагов и других местных предметов» (1843). Специальным предметом его раздумий были «средства покорения и утверждения владычества в крае, в котором народ обороняется сам (изучение войн римлян во время империи, англичан с шотландцами и т.д.), средства колонизации».[95]
Таким образом, новое, более интенсивное и стратегически обоснованное поведение русских войск на Кавказе принесло ощутимые плоды и привело к завершению войны многолетней войны. Ее итоги оказались неоднозначны. Целесообразно посвятить рассмотрению этих итогов отдельную главу.
Глава 4. Итоги войны
Покорение горцев Северного Кавказа и длительная Кавказская война принесли России значительные людские и материальные потери. В течение войны пострадало около 96 тыс. солдат и офицеров Кавказского корпуса.[96] Наиболее кровопролитным оказался период борьбы против Шамиля, за который было потеряно убитыми, ранеными и пленными более 70 тыс. человек.[97] Весьма существенны были и материальные затраты: Ю. Косенкова, основываясь на данных А. Л. Гизетти, указывает, что в 40-х – 50-х гг. XIX в. содержание Кавказского корпуса и ведение войны стоило государственной казне 10 – 15 млн. р. в год.
Тем не менее Россиия,  на наш взгляд, достигла поставленных целей, которые были обозначены в I гл.:
1)     упрочение геополитического положения;
2)     усиление влияния на государства Ближнего и Среднего Востока через Северный Кавказ как военно-стратегический плацдарм.
3)     приобретение на окраинах страны новых рынков сырья и сбыта, что являлось целью колониальной политики Российской Империи.
В целом можно заключить, что успешное завершение войны усилило международное положение России, увеличило ее стратегическое могущество. В экономическом и торгово-промышленном отношениях, по мнению М. Гаммера, ззавоевание Кавказского региона облегчило торговлю между Европой (и Россиией) и Азией, предоставило российской промышленности обширный рынок для сбыта продукции фабричной и заводской промышленности.[98]
Кавказская война имела огромные геополитические последствия. Установились надежные коммуникации между Россией (heartland) и ее закавказской периферией (rimland) благодаря тому, что исчез разделявший их барьер, который представляли собой неподконтрольные Петербургу территории. России удалось наконец-таки прочно обосноваться в самом уязвимом и стратегически очень важном секторе Черного моря — на Северо-Восточном побережье. То же — с северо-западной частью Каспия, где Петербург до этого чувствовал себя не совсем уверенно. Кавказ оформился как единый территориальный и геополитический комплекс внутри имперской «сверхсистемы» — логический результат южной экспансии России. Теперь он мог служить обеспеченным тылом и реальным плацдармом для продвижения на юго-восток, в Среднюю Азию, также имевшую большое значение для обустройства имперской периферии. Россия взяла курс на завоевание этого нестабильного, открытого для внешнего влияния и международного соперничества региона. Стремясь заполнить образовавшийся там политический вакуум, она искала для себя “естественные” границы, с точки зрения не только географии, но и государственного прагматизма, требовавшего раздела сфер влияния и установления регионального равновесия сил с другим гигантом — Британской империей. Кроме того, проникновение России в Среднюю Азию давало Петербургу мощный рычаг давления на Лондон в ближневосточных и европейских делах, чем тот успешно пользовался.
После окончания войны обстановка в крае стало гораздо более стабильна. Набери, мятежи стали случаться реже. Во многом это стало изменением этнодемографической ситуации на территориях, охваченных войной. Значительная часть населения была выселена за пределы Российского государства (т. н. мухаджирство). На оставленных землях поселялись выходцы из внутренних губерний России, казаки, иноплеменные горцы.[99]
Однако Россия надолго обеспечила себя проблемами, включив в свой состав «беспокойные», свободолюбивые народы – отголоски этого слышны и по сей день. По мнению М. Фейгина, нынешние проблемы на Северном Кавказе, которые он предлагает называть «второй Кавказской войной», берут начало в комплексе нерешенных проблем Кавказской войны XIX в.[100] Нельзя забывать также, что результатом войны для Северного Кавказа стали также жертвы среди населения, многие десятки уничтоженных аулов, потеря национальной независимости, ухудшение положения местного сельского населения в результате колониального гнета царской администрации.[101] Но отображение же итогов Кавказской войны только под углом зрения и побежденных и умолчания о такой же участи казачьих станиц и русских сел, как это делали Г. Кокиев, Х. Ошаев и некоторые другие авторы,[102] отнюдь не отвечают заповедям объективности.
Важно отметить роль победы России над Северном Кавказе в окончании или, по крайней мере, существенном уменьшении объемов работорговли на Черном море. Еще 15 октября 1858 г. в одном из писем из Стамбула известный представитель отечественной науки П. А. Чихачев сообщал, что после того, как Россия лишилась флота на Черном море (в результате Крымской войны), Турция «открыто покровительствует гнусной торговле рабами».[103] О массовой распродаже невольников, в числе которых было немало и русских подданных, уведомлял неоднократно в 1860 г. консул А. Н. Мошнин из Трапезунда посла Российской империи этой стране.[104] С введением же повсеместного русского управления на Кавказе после его полного включения в состав империи торговля живым товаром в крае полностью прекратилась.[105]
По мнению В. Н. Ратушняка, следует отметить и положительные моменты присоединения Северного Кавказа: его народы вместе с казаками и пришлыми крестьянами России достигли существенных успехов в экономическом освоении края, взаимно обогащая свой производственный опты и навыки, свою культуру.[106] Мирное развитие многим горцам после десятилетий войны казалось предпочтительнее жесткой дисциплине имамата. Недаром после победы России повсеместно роль шариата стала заменяться традиционным правом – адатами.
Весьма важным обстоятельством, обусловившим изменения в самосознании горцев в пользу России, являлся характер управление населением, установленное в имамате, и оказавшийся тяжелым для племен, не привыкших к повиновению. Вместе с тем находившиеся под властью Шамиля видели, что «жизнь мирных селений… под покровительством русских, гораздо спокойнее и обильнее».[107] Это-то и заставило, их, по утверждению Н. А. Добролюбова, делать в конце концов соответствующий выбор, «с надеждою на мир и удобства быта».[108]
Мирному урегулированию способствовали и определенные меры со стороны правительства по укреплению авторитета России на Северном Кавказе. Был построен ряд большие и красивые мечети в чеченских и других селениях на деньги, выделенные из личных средств «главных виновников» покорения, например, А. П. Ермолова. Авторитет российской армии повышали и факты спасения в сражениях детей горцев, которым русские офицеры обязывались отчислять определенный процент от своего жалования до совершеннолетия, не говоря уже о крупных разовых пожертвованиях и создававшихся за счет казны специальных приютах, «военно-сиротских отделений» для малолетних детей «возмутителей и изменников между горскими народами».[109] Естественно, что воспитание этих детей было не только актом милосердия, но и соответствовало стратегическим целям российского правительства. Уже было рассказано, как поразился Шамиль тому, что его сын-заложник вырос образцовым российским офицером. Боевыми офицерами стали сыновья-«полукровки» А. П. Ермолова: Виктор (Бахтияр), Север (Аллахияр) и Клавдий (Омар).
Дети, выросшие в «военно-сиротских отделениях», как правило, также становились преданными России офицерами, и к конце Кавказской войны в Кавказском корпусе значительная часть офицерского состава представляли «туземцы» по крови.[110] С точки зрения наиболее консервативных горцев эти молодые люди, конечно, были предателями, но, с другой, их пример для трезвомыслящих соплеменников способствовал укреплению отношений между Россией и Северным Кавказом.
Обратимся к еще одному важному аспекту. Как известно, после завершения последних наиболее крупных боевых операций, предопределивших окончательный исход всей кампании, для коренных народов края была установлена особая, приспособленная, главным образом, к их политическим традициям система управления, получившая наименование военно-народной. Она основывалась на сохранении существовавшего общественного строя с предоставлением населению возможности решать свои внутренние дела по народным обычаям (адатам). В неизменном виде сохранилось также судопроизводство и привычные способы разрешения правовых проблем, в том числе по канонам исповедуемой мусульманской религии (шариата), являвшейся на первых порах наиболее чуждой по духу для русского правления.[111] И это не было каким-то вынужденным исключением. По существовавшим законам Российской империи, «порицание других церквей подвергалось запрещению».[112]
Для исполнения управленческих функций в низших звеньях административного аппарата каждый народ избирал из своей среды чиновников (старшин и судей), которые лишь после этого утверждались в должностях вышестоящими начальниками.
Конечно, русская администрация поддерживала внешний порядок, используя в критических ситуациях военную силу.[113] Однако, будучи имамом, Шамиль гораздо жестче управлял горцами, полагая, что для этого нужна только «железная рука». Он беспощадно карал за любые проступки и впоследствии рассматривал прежнюю жестокость как «печальную необходимостъ» для поддержания общественно-политической стабильности.[114] Русская власть в этом сохранила преемственность, но учла особенности психологического склада местных народов, не склонных подчиняться жесткой государственной власти, и, судя по всему, была все же несколько мягче. Меры же твердости, как предполагалось, «дадут время и средства» для того, чтобы удержание горцев в покорности военной силой сменилось владычеством, основанным на «нравственной силе».[115]