Законодательство в
XVII
-
XVIII
веке по отношению к разбойничеству
К 1727 году в России было 14 губерний, 47 провинций и более 250 самосто-ятельных уездов. Власть на местах принадлежала губернаторам и воеводам. Инструкция 1728 года обязывала их «строго следить за исполнением законов, охранять тишину и спокойствие на вверенной им территории, ловить беглых крепостных, рекрутов, солдат» и «всяких гулящих и слоняющихся людей», вести борьбу с разбоем, расправляться быстро с ворами, чтобы, видя «скорый розыск и экзекуцию, имели страх и унимались другие воровать и разбойничать».

Итак, стоит начать с того, что первым, наиболее значимым средоточием законов уголовных норм следует признать Судебники 1497 и 1550 гг. Преступления рассматриваются как нарушение законов,  воли государя, т.е. интересов феодального государства и класса феодалов. Все тяжкие преступления -  разбой, убийство, поджог, были выделены в особую группу и квалифицировались как «лихое дело». За тяжкие преступления, совершенные «лихими людьми» Судебники предусматривали только смертную казнь, но способы приведения этого наказания в жизнь не определялись, а уголовное право точно не разграничивало стадии преступных действий.

Однако, уже в XVII веке Уголовное законодательство на Руси принимало все более определенный и сложный характер. Оно было изложено в Соборном Уложении 1649 года, которое стало важной основой для дальнейшего развития уголовного законодательства[1].

Соборное Уложение дало детальную классификацию преступлений. Особенное внимание было уделено главе Уложения «О разбойных и татиных делах». Глава содержит в себе 104 статьи, которые отражают все повинности разбойников и воров («тать») перед законом[2].

Разбой и татьба считались крупнейшими преступлениями против личности. Уложение различало разбойные нападения на жилище, поселения, ограбления в пути. Разбой, как действие, сопряженное с применением насилия против личности, использованием оружия и обычно предполагавшее групповые нападения, квалифицировался как преступление гораздо более опасное, чем татьба, а потому и был наказуем суровее, особенно если он носил повторный характер или сопровождался убийством, сожжением двора и хлеба. Наказывались такие преступления смертельной казнью[3].

Самосуд над людьми, замешанными в разбое и татьбе, в свою очередь рассматривался как уголовное преступление и карался законом – у помещиков отбирались поместья, а если же крестьяне без ведома хозяев своих творили самосуд над разбойниками, то они также подвергались смертной казни.

В Уложении была широко разработана тема «поноровки» и попустительства разбоям и татьбе. Эти действия предусматривались в весьма различной форме. Важнейшей из них была организация «станов и приездов» разбойников и татей, т.е. предоставление постоянного и временного убежища. К этому примыкали также «подвод» и «поноровка». Пособников и укрывателей разбойников ждал допрос и то же самое наказание, которое было предписано разбойнику. Также, предусматривалась поноровка и со стороны низших звеньев исполнительной власти на местах – недельщиков и губных целовальников. Преднамеренное пособничество каралось штрафом до пятидесяти рублей[4].

Уложение помимо пристанодержательства выделяло и другие формы укрывательства – ложные показания в обыске, молчание местных жителей о проживании у них преступников. За недоносительство назначалась пеня в размере 10 рублей в пользу государя – «чтобы всяким людем у себя воров и татей и розбойников держати было неповадно». Закон ставил целью лишить преступников убежища «…а татем бы и розбойником нигде пристанища не было.»

Уложение различало укрывательство преступников и укрывательство краденых вещей, последнее – в форме поклажи или покупки разбойной и татиной рухляди. В таком случае виновные возмещали иски пострадавшим, а сами отдавались «на чистые руки с записью». Если же порук не было – заключались в тюрьму. За покупку разбойной рухляди без поруки взималась выть. Купленное же «за чистое с порукою» взысканию не подлежало.
Были в XVII веке и особые меры наказания преступников. Но, в отличие от ранних стадий, где основной целью наказания было возмездие, Уложение предусматривало наказание с целью устрашения. Именно отсюда, отдельная часть статей содержала особую приписку «Чтобы на то смотря и иным не повадно было так делать». Наказания как бы носят наставительный характер. Прежние цели наказания оставались, но имели подчиненный характер. Возникла также и новая цель – изоляция преступника от общества.

Наказания, предусмотренные Уложением, делятся на виды: смертная казнь, телесные наказания, лишение свободы, лишение чести, имущественные взыскания. Смертная казнь назначалась в Уложении по шестидесяти пяти-семидесяти статьям и делилась на простую и квалифицированную. К первой относились отсечение головы, повешение, утопление. Ко второй – сожжение, залитие горла металлом, четвертование, колесование, закапывание в землю по плечи, «посажение» на кол, и т.п. С целью достижения  наибольшего эффекта устрашения смертные казни проводились публично. Срочность их осуществления и сама процедура казни зависели от характера преступления. В отличие от государственных преступников, которых казнили вскоре же, татей и разбойников, приговоренных к казни, сажали в тюрьму на шесть недель для «покаяния». Возможна была отсрочка и до полугода в том случае, если пойманные разбойники оговаривали соучастников, которых надлежало найти. Однако, вне зависимости от того, нашли или не нашли соучастников – разбойников все равно казнили[5].

К преступникам также применяли телесные наказания - отрезание некоторых частей тела (руки, ноги, пальцы, уши, нос, язык, и т.п.) и болезненные (битье кнутом).  Средством мечения преступников, осужденных за разбой и татьбу служили частичное отрезание ушей, вырывание ноздрей. Битье кнутом было одним из наиболее тяжелых наказаний, и делилось на простое и нещадное, служившее часто замаскированной смерной казнью[6].

Следующим по тяжести наказанием было лишение свободы. Оно подразделялось на тюремное заключение и ссылку, причем ссылка в украинные города и другие окраины в отношении татей и разбойников следовала непосредственно за отбытием тюремного заключения[7].

Для Уложения 1649 года была характерна множественность наказаний за одно и то же преступление. Приведенного в губу татя с одной татьбой пытали и в иных татьбах и в убийстве. Если на пытке он утверждал, что воровал впервые, то за первую татьбу его били кнутом, отрезали левое ухо и заточали в тюрьму на два года. Имущество татя отдавалось истцам в погашение иска. Из тюрьмы таких лиц посылали в кандалах на работы. По окончании тюремного заключения отсылали в украинные города, «На какое дело сгодится», предварительно получив письменное свидетельство, заверенное дьяком, об отбывании заключения. Так же поступали и с приведенным впервые в губу разбойником – с той разницей, что отрезали правое ухо и заключали в тюрьму на три года. Отрезанные уши были опознавательным признаком татей и разбойников. Вторичное уличение в татьбе или разбое влекло за собой пытку с целью узнать о других татьбах и разбоях. Если тать винился в двух татьбах без убийства, то его били кнутом, урезали правое ухо и заключали в тюрьму на 4 года, используя на работах в кандалах[8].

По окончании заключения отсылали в украинные города с письмом об отсидке срока. Повинного во втором разбое, даже без убийства, ожидала смертная казнь. За третью татьбу назначалась смертная казнь, а имущество татя шло истцу. Татьба и разбой, сопряженные с убийством, также карались смертной казнью.

В судопроизводстве по разбойным (как и по политическим) делам безраздельно господствовал розыскной, инквизиционный процесс, в котором активная роль принадлежала не сторонам, а судьям как представителям государственной власти[9].

Политический процесс всегда начинался с извета представителю власти на то или иное лицо о его замысле относительно преступления или уже совершенном преступлении. Необходимость извета вытекала из обязанности, возложенной на каждого жителя государства безотносительно к его сословному положению, доносить властям о замыслах и действиях любых лиц, угрожающих безопасности государства.

Следующий за изветом этап политического процесса – сыск: «сыскивать против извету». Средствами сыска были очная ставка изветчика с обвиняемым (одновременный допрос (в присутствии друг друга) двух ранее допрошенных лиц), показания свидетелей и повальный обыск. В задачу сыска входило установить, действительно ли виноват обвиняемый или изветчик «затеял на него такое дело, поклепав напрасно». В силу этого и подозреваемый и изветчик на время процесса брались под стражу. Оба выступали перед судом в одной ипостаси.

Целью сыска было домогательство признаний любыми средствами – вплоть до угроз с пыткой или применение самой пытки. Сыск начинался с «расспроса». Сначала допросу подвергался изветчик. За расспросом изветчика, если он подтверждал извет, шел расспрос обвиняемого и свидетелей. Затем проводился обязательный элемент процесса сыска – очная ставка изветчика с обвиняемым. За сыском следовал приговор: «по сыску указ учинить».

Уголовные дела отмечались в Уложении 1649 года в главе XXI. Разбойные и татинные дела отличались от политических прежде всего тем, что политические дела были направлены против государства и особы государя, а татинные и разбойные – против личности, ее имущества, здоровья и жизни. Основное назначение законов в этом случае состояло в охране имущества и жизни представителей господствующих классов общества.

Второе отличие состояло в системе подсудности. Если политические дела после розыска, произведенного на местах и в приказах получали завершение путем приговора, вынесенного верховной властью, то разбойные и татинные дела были под ведомством Разбойного приказа, за исключением преступлений, совершенных в Москве, которые входили в компетенцию Земского приказа.

Разбойный приказ был образован еще в XV веке из Думской комиссии по разбойным делам и Разбойной избы. Разные источники дают сведения о том, что входит в круг вопросов, решаемых разбойным приказом. В одном из источников говорится, что Разбойный приказ имел в своем ведении "дела по искоренению разбоев, уголовный суд, тюрьмы и учреждение выборных губных властей". Например, в XVI веке, ведомство Разбойного приказа определено так: "Там бояре и дьяки сыскивают всех злодеев".

Третье отличие разбойных дел от политических касалось процессуальных моментов. В делах о разбое и татьбе не было изветчика. Здесь не привлекались родственники обвиняемого, поскольку в их отношении не ставился вопрос о «ведении» или «неведении».

Глава XXI Уложения источником которой являются Уставные книги Разбойного приказа 1616-1636 гг. и 1635-1648 гг. предусматривает как исходный момент процесса иск или «письменную явку» потерпевшего о краже или захвате его имущества вследствие разбойного нападения. С момента привода к властям кого-либо с поличным устанавливался двухнедельный срок для подачи челобитной и возбуждения иска. Тем, кто был в отлучке, предоставляли поверстный срок. Если иск не возбуждался в течение двухнедельного или поверстного срока, то истцам отказывали, в приведенных с поличным отпускали. Иск и челобитье предъявляли в приказ, а в городах – воеводам и губным старостам. Требовалось в иске «свои животы описывати имянно» и подкреплять описание указанием на поличное, «язычную молку», или «облихование лихого человека» путем обыска. Достаточно было наличия одного из этих доказательств, чтобы делу давали ход розыскным путем. При их отсутствии челобитье отсылалось в один из судных приказов по подсудности истца, где оно разбиралось в судебном порядке. Если в результате расследования дело доходило до пыток, то и истца и ответчика направляли в Разбойный приказ[10].

В делах о татьбе и разбое примирение сторон запрещалось законом. Даже устанавливалась ответственность за примирение с татями или разбойниками[11]. 

Поличное, или вещественное, доказательство играло существенную роль в процессе по разбойным и татебным делам. Не всякий предмет, добытый преступным путем, имел значение поличного, а только тот, который изымался с соблюдением определенных формальных условий. Для изъятия поличного необходимо участие пристава из приказа и понятых, «сторонних людей добрых, кому мочно верить».  Поличное с участием тех же лиц отводилось в приказ совместо с татем или без него, если на месте изъятия поличного никого не оказалось. Сопротивление, оказанное при изъятии поличного, или захват поличного и татя силой у официальных лиц влекли компенсацию убытков, понесенных истцом, и применение пытки по поличному.

Привод татей и разбойников в Разбойный приказ, схваченных в Москве – в Земский, а в городах – в губные избы, еще задолго до Уложения был обязанностью населения, уклонение от которого каралось по Уложению штрафом в размере полтины с человека. В Москве, на посадах в городах, в селах и деревнях о необходимости задерживать татей, разбойников, и лиц с резанными ушами, не имеющих письменных свидетельств об освобождении из тюрем, население оповещалось через биричей (люди, которые объявляли всенародно распоряжения государя). Обязательным было и оказание помощи лицам, которых грабят и избивают. Отказ от помощи в ответ на их призыв и уклонение от погони за нападавшими рассматривалось как своеобразная форма пособничества и карались штрафом или кнутом. В этой связи законодатель устанавливал гарантии безопасности преследователей и лиц, приводящих татей и разбойников к властям, предписав, что оговор их в татьбе и разбое со стороны задержанных ими преступников не имел силы.

Особое значение в отношении судопроизводства над разбойниками придавалось пыткам. Вся глава XXI Уложения представляет собой «законченный и систематический свод правил, регулирующих пыточное производство по уголовным делам»[12]. Даже признание приведенного с поличным в татьбе или разбое, данное им в допросе до пытки, не освобождало его от пытки и предполагаемых «иных разбоях и в татьбах, или в убийстве и дворовом пожоге». Не освобождало от пытки и заявление преступника, что он знает «государево великое дело». Его пытали по обвинению в татьбе или разбое, и лишь после этого допрашивали о государевом деле.

Показания, данные преступником до пытки считались недействительными, если он менял их во время пытки. И также, когда тати и разбойники, сидя в тюрьме, оговаривали кого-либо, о ком не говорили на пытке, их новые показания тоже не считались действительными. Не брались во внимание и показания разбойников перед казнью.

Для проверки показаний, данных под пыткой, использовалась очная ставка или повальный обыск. Если оговоренный на пытке в татьбе и разбое и опознанный на очной ставке не признавал вины, он мог просить о повальном обыске. Право на обыск особо подтверждалось в отношении знатных людей – если те не были замешаны в татьбе и разбое, но оказались оговоренными татями и разбойниками во время их пытки. Если разбойник на пытке отрицал свою причастность к разбою, а «многие люди» в обыске обвиняли его, то его «по обыскам» пытали вторично. При отрицании вины на второй пытке закон требовал его «по обыском вкинуть в тюрьму».  Уложение предписывало определенную процедуру оформления обыска в отношении татей и разбойников. Оговоренных на пытке и опознанных на очной ставке, если они просили об обыске, отдавали за пристава, т.е. брали под стражу.

Дальнейший ход дела зависел от результатов обыска. За ложные показания при повальном обыске обыскные люди привлекались к ответственности. Сам факт ложных показаний расценивался как укрывательство татей или разбойников[13].

Итак, заключая обзор судопроизводства XVII века и процессуального права в отношении разбойных и татенных дел, стоит отметить, что детальная регламентация наказаний, следствия, судебного процесса в Уложении – есть несомненный шаг вперед уголовного законодательства и прочная основа для дальнейшего его развития.

В ХVIII веке уголовное право уже было гораздо более развитым. Появился современный термин для обозначения уголовного правонарушения - «преступление». Особое значение в сфере уголовного законодательства имело законодательство Петра I и прежде всего его воинский Артикул, созданный в 1715 году. Также, продолжало действовать Уложение 1649 года. Были попытки создать новое уложение, однако, ввиду  противоречивых интересов различных сословий, новое Уложение так и не было создано.

В петровском законодательстве были сделаны новые шаги к разграничению преступлений по субъективной стороне. Предусматриваются умышленные, неосторожные и случайные деяния. Однако терминология еще не была устойчива: Артикул воинский часто путает неосторожные и случайные деяния. Ответственность наступала только за совершение умышленных или неосторожных преступных действий. Также, затрагивался вопрос о вменяемости совершивших преступления. Совершение преступления в состоянии душевной болезни вело к смягчению наказания и даже к неприменению наказания. Предшествующее законодательство обычно мягче наказывало преступление, совершенное в состоянии опьянения. Совершенно иначе этот вопрос решался в XVIII веке. В отдельных случаях пьянство само по себе составляло преступление. И, как общее правило, совершение преступления в пьяном виде усиливало ответственность[14].

Разбой с целью хищения чужого имущества, без кровопролития, определялся как имущественное преступление  - кража, грабеж, поджог, насильственное истребление или повреждение чужого имущества. Поджигатели считались наиболее серьезными преступниками, поджигательство каралось сожжением. Имущественные преступления наказывались чрезвычайно жестоко -  колесование, сожжение, повешение, отсечение головы, шпицрутены, отсечение носа и ушей, каторга[15].

При определении меры наказания за кражу имели значение и ее повторность (рецидив), и цена похищенного имущества. Укравшего имущества ценой более 20 рублей, либо в четвертый раз, либо во время наводнения и пожара, а также из государственных учреждений, у своего господина, на месте, где нес караул, наказывали повешением. Кража людей наказывалась отсечением головы. Ночного вора можно было убить на месте преступления без суда.

А если разбой нес в себе лишение человека жизни, то это уже считалось преступлением против личности. Артикулу воинскому известны: умышленное убийство (каралось отсечением головы); неосторожное убийство (наказывалось тюремным заключением, денежным штрафом, шпицрутенами); случайное убийство (не наказывалось).

К наиболее тяжким видам убийства законодательство относило: убийство по найму, отравление, убийство отца, матери, младенца, офицера. За такое убийство налагалась самая суровая мера наказания – колесование. Система наказаний усложнялась. Главной целью наказания по-прежнему являлось устрашение: «дабы чрез то другим страх подать и оных таких непристойностей удержать».  К устрашению добавились возмездие - за убийство – смертная казнь, и, изоляция преступников от общества. Еще более широкое распространение получили в это время ссылка и тюремное заключение, членовредительные наказания и клеймение. Каторга могла быть пожизненной, срочной и бессрочной. Срочная назначалась на 10-20 лет, и в ссылку отправлялась также семья заключенного. Пожизненных каторжников клеймили.

Смертная казнь делилась на обыкновенную и квалифицированную. К первой относились: отсечение головы, повешение, расстрел.

К квалифицированным видам смертной казни относились следующие: четвертование, колесование, сожжение, залитие горла расплавленным металлом[16]. В первой половине XVIII века известно несколько случаев применения такого вида казни, как закапывание заживо в землю. В начале восемнадцатого века применялась смертная казнь в виде повешения за ребро на железном кресте, вонзавшемся осужденному между ребрами.

Большое распространение получило тюремное заключение, которое делилось на простое и жесткое, сопровождавшееся заковыванием в «железо». Появляются новые виды мест лишения свободы – смирительные и работные дома для менее опасных преступников.

В заключение следует отметить, что воинский Артикул Петра I был прогрессивным шагом в процессе кодификации и унификации уголовного права России в целом. Однако, регламентация уголовных норм оставалась всё же несовершенной и имела ряд существенных недостатков, присущих всем исследованным законодательным актам (Судебник 1550 г., Соборное уложение 1649 г., Артикул Воинский 1715 г.). К этим недостаткам относили:

а) неопределенность законодательных формулировок, в результате чего невозможно было определить вид наказания;

б) отсутствие равенства каждого сословия перед законом;

в) мучительность уголовных наказаний.
История разбойничества в России (
XVII
-
XVIII

вв.)

В древней Руси разбой и войны часто отождествлялись; даже лучшие князья, как Владимир Мономах, допускали походы с характером разбоя (например, при взятии Минска). О разбойниках часто упоминают жития русских святых — Феодосия Печерского, Кирилла Белозерского и др. Следы древнейшего разбойничества сохранены народной поэзией в песнях о встрече Ильи Муромца с разбойниками.

Разбои стали усиливаться в Московском государстве после татарского нашествия и с XIV столетия приняли широкие размеры, причем главной ареной разбойничества с течением времени становились районы, где население было редким, а центральная власть была достаточно слабой.

Время наибольшего развития в России разбойничества —XVII и XVIII вв. Именно в это время происходили крупнейшие крестьянские волнения, протест народа на жестокое обращение с ним русской власти. Тяжелые условия жизни, желание лучших условий порождало в бедняках злость и агрессию, и как следствие – разбойные действия, как способ разбогатеть, повысить уровень собственной жизни, отомстить богатым.

Одним из известнейших мест обитания разбойников был Курский край. Вообще, во всех таких же пустынных краях, каким был Курский. О безопасности и мечтать было невозможно -  путники даже от села к селу ездили с провожатыми. Разбой был постоянным занятием не только для беглых крестьян, но и для мирных обывателей, которые нередко смотрели на это, как на занятие, дающее отличный заработок.

В этих условиях из жителей Курска сформировался особый тип людей, известных в XV-XVII вв. под именем севрюков. Е.Л.Марков, щигровский помещик, краевед и писатель описывал их как людей, живших среди глухих лесов и болот, вечно на стороже от воровских людей, вечно на коне или в засаде с ружьём или луком за спиною, с мечом в руке. В течение времени севрюки стали  такими же ворами своего рода, незаменимого в борьбе с иноплеменными ворами и хищниками, все сноровки которых им были известны, как свои собственные. 

Несмотря на устоявшиеся разбойничьи привычки курского народа, основная часть разбойников формировалась за счет беглых, массами прибывших сюда из центральных районов России. Одни из них поступали на службу в гарнизоны пограничных городков, другие оседали на землю и занимались хлебопашеством, а самые беспокойные подавались в разбойники. Наживу себе искали они и за счёт татар, и за счёт "литовских людей", не брезгуя и грабежом соотечественников.

Например, известно, что в начале XVII в. "воры черкасские Мишук и Сенька Колпаков житьём жили по Осколу и Сейму, причём шайка Мишука была настолько сильна, что разбивала посланные против неё отряды, доходила до Рыльска и Новосиля, а угнанный скот сбывала крымцам.

Правительство усиленно боролось с разбойниками, и в этой борьбе отличились тогда служилые казачьи атаманы Яков Лысый и Аггей Мартынов. Первый из них разбил черкасского атамана Лазаря, отняв у него награбленное добро и оружие, а затем покончил с шайками Берчуна и Карнауха. В свою очередь, Аггей Мартынов разгромил атаманов Колошу и Сеньку Колпакова.

Нередко разбои и грабежи приобретали "классовую" окраску и направлялись против господствующих сословий. Так, в 1658 г. боярин Б.М.Хитрово жаловался казацким старшинам, что из приграничных брянского, карачевского, рыльского и путивльского уездов "крестьяне, живущие в имениях вотчинников и помещиков, и холопы бегают в Малороссию, потом приходят оттуда на прежнее жительство толпами, подговаривают к побегу с собой других крестьян и холопов, и нередко отмщают своим господам, если прежде были ими недовольны: набегают на их дома, сожигают их, убивают хозяев и их семейства; иногда они запирали господ в домах, закапывали дома со всех сторон землёй, и так оставляли жильцов умирать голодною смертью."

Особенно эти явления усиливались во время крупных народных волнений. Например, во время восстания Степана Тимофеевича Разина порубежные воеводы с тревогой отмечали появление "воровских шаек" в окрестностях пограничных крепостей и даже нападения их на небольшие воинские отряды "служилых людей". Так, в октябре 1670 г. 11 детей боярских, ехавших на службу в свой полк, были захвачены на ночлеге под Старым Осколом [современная Белгородская область] "воровскими людьми". Служилые сразу поняли, с кем имеют дело: им стоило лишь приметить, что неизвестные "кричат ясаком воровским [говорят на разбойном жаргоне] и хвалят вора изменника Стеньку Разина". Застигнутые врасплох дворяне были избиты, изранены саблями и ограблены дочиста.

Богородицкий воевода Нелединский послал погоню за "разбойниками", схватил их сообщников из числа местных крестьян, у которых были найдены награбленные вещи. Погоня преследовала напавших, и те бежали "за вал под Моячной к воровским козакам, а вал прошли меж Яблонова и Корочи в Хмелеватые ворота." Однако Нелединскому удалось настичь их, и он с гордостью доносил курскому воеводе Г.Г.Ромодановскому о том, что "разбойников и становщиков тех переимал ... и на Воронеж дороги от воровства очистил." В целом же пёстрое и беспокойное население приграничного края вполне оправдывало сложившуюся в те времена поговорку: "Нет у Белого Царя вора супротив курянина."

В южных губерниях России (Курская, Воронежская, Орловская, Тамбовская) местные жители называли разбойников "кудеярами", по имени знаменитого легендарного разбойника Кудеяра. В основном легенды о "кудеярах" были распространены в юго-западных районах Курского края. По записанной в прошлом веке легенде, в середине XVIII столетия на территории Рыльского и Путивльского (совр. Сумская обл., Украина) уездов Курской губернии действовала большая шайка кудеяров. Главное убежище их находилось в так называемом "Мачулинском" лесу, неподалеку от с. Кремянного (совр. Кореневский р-н), в котором они ютились по оврагам и буеракам, "не стараясь, впрочем, нисколько о том, чтобы замаскировать свое присутствие, так как им не страшны были ни воеводские войска, ни тем более местные безоружные жители, которые сами смертельно боялись их и стремились только к одному - чтобы жить с ними в мире и согласии. В этой шайке ...по рассказам старожилов, было до 300 человек разбойников".

Такие же ватаги обитали у деревни Ишутиной, на Коневецкой или Клевенской горе, на "Погорелом" городище близ с. Большие Угоны (современный Льговский р-н), в урочище "Кучугуры" (современный Большесолдатский р-н) и т.д. Вероятно, одному из таких "кудеяров" принадлежал клад, найденный 24 июня 1887 г. при корчевании старых пней у д. Семеновки (современный Щигровский район). Под одним из пней крестьяне нашли сосуд красной меди, широкий в основании и постепенно сужающийся ко дну, содержащий 16 3/4 фунта (6,5 кг) русских серебряных копеек XVII века. На боку сосуда владелец "поклажи" грубо процарапал славянскими буквами свое имя и прозвище - "Михалко Косолап". Находка поступила к местному помещику Н.И.Бровцыну, который безвозмездно передал и монеты, и сосуд Петербургской Академии Наук.

По рассказам старожилов, кудеяры редко нападали на крестьянские поселения, во-первых, потому, что щадили крестьян вообще, относясь к ним дружелюбно, ввиду того, что крестьяне сами усердно во всем помогали им, а во-вторых, потому, что взять у крестьян было нечего.

Из сказаний они представляются скорее не разбойниками, а вольными казаками с широкими рыцарскими замашками, со строго регламентированным, хотя и несколько своеобразным, понятием о чести. Так, если случалось им останавливать бедняка-крестьянина, ехавшего на базар с возом муки, то они не только не обирали его, но даже наделяли его деньгами, напаивали водкой и отпускали на все четыре стороны, оставляя при нем все его пожитки. Если же останавливали на дороге помещика, то не церемонились с ним, обирали его начисто и отпускали в чем мать родила, предварительно надругавшись над ним начисто. Много раз, по жалобе крестьян, кудеяры делали нашествия на помещичьи усадьбы только для того, чтобы наказать помещиков за их жестокость по отношению к своим крепостным, и если такова была цель их прихода, то не брали обыкновенно в усадьбе ничего - ни денег, ни хлеба, ни пожитков, говоря, что "все равно когда им это понадобится - все будет ихнее, от их рук не уйдет".

Единственное зло, которое причиняли кудеяры крестьянам, заключалось в том, что они "воровали деревенских девок" для своей потребы. Этого крестьяне не могли простить кудеярам еще и в XIX в., хотя и рассказывали об этом уже "без всякой злобы, скорее даже с усмешкою", но все-таки очень подробно и приводя различные анекдоты по этому поводу. Согласно народным преданиям, главнейшим занятием кудеяров было бражничество, которому они преимущественно и посвящали все свое время.

Если же у них не хватало хлеба, то они посылали "грамотку" к какому-нибудь помещику с приказанием доставить немедленно им того-то и того-то, и если помещик не торопился исполнить их "приказание", они тогда уже приходили к нему сами и вооруженной рукой брали то, что им было нужно. Этим главным образом и исчерпывалась их враждебная деятельность по отношению к местному населению.

Денежную добычу доставляли им, в большинстве случаев, проезжие, чужие лица, попадавшие так или иначе в Курские края; кудеяры таким спуска обыкновенно не давали и "ощипывали елико возможно чисто".

По свидетельству А.Н.Александрова, жители Льговского уезда называли "кудеяр" "воропанами", так как, согласно преданию, среди разбойников было немало и помещиков. Отсюда, якобы пошла и фамилия живших у Ивановского городища (современный Рыльский р-н) дворян Воропановых.

От некоторых местных старожилов А.Н.Александрову "приходилось также слышать..., что будто бы предки этих рассказчиков были в числе разбойников, живших на городище". Но не все деньги, добытые во время грабежей и разбоев, пропивались или становились кладами. Возможно, Курск, так никогда бы не украсился одним из своих красивейших храмов - Сергиево-Казанским собором, возведенным в 1752 - 1778 г., если бы не одно происшествие, случившееся с одним видным курским купцом - Карпом Ефремовичем Первышевым. Согласно преданию, под самую Пасху 1752 г., его захватили разбойники и увели в свой табор, видимо, рассчитывая на выкуп. Ночью шайка ушла на грабёж, и в лагере остались лишь атаман и Первышев. Оценив атлетическое сложение разбойника, купец понял, что о побеге нечего даже и мечтать. После полуночи атаман, будучи добрым христианином, вздумал разговеться и пригласил пленника разделить с ним трапезу. Тут Первышев заметил, что страшный сотрапезник ест с ножа, употребляя его вместо вилки. Улучив удобный момент, ловкий прасол бросился на разбойника и воткнул ему этот нож в рот. Атаман упал, захлебнувшись кровью. Карп Ефремович же поспешно запряг свою лошадь и нагрузил повозку разбойничьим добром. Вернувшись благополучно в город, он дал обет построить в честь своего чудесного избавления храм - благо, средствами на это он теперь вполне располагал.

Но ни многочисленность разбойничьих шаек, ни хорошее знание местности, ни поддержка местного населения не спасли "кудеяров" от истребления, когда, после выхода России на Черноморское побережье, через Курский край пролегли важнейшие магистрали, связывающие центр и юг страны, и местные власти принялись серьезно решать проблему безопасности на догогах.

По записанному Н.Добротворским во Льговском уезде преданию, "кудеяры долго буйствовали в наших местах, но потом на них войска стали посылать и солдаты их одолели, загнали их, говорят, до самой Калуги и там уже всех перебили".

В окрестностях Курска последняя шайка, грабившая в урочище "Солянка" (современная черта города) была уничтожена в начале 1860-х гг. при губернаторе В.И.Дене. Для поимки разбойников он велел наполнить два воза солдатами и накрыть их рогожами. Бросившиеся на предполагаемую добычу разбойники были переловлены все до одного и "с тех пор разбои прекратились".

Нельзя не сказать и о Поволжском крае. История разбоя на Волге – особенная. Именно Волга обычно служила ареной, на которой разыгрывались драмы, немыслимые для остальных местностей России. На Волгу обыкновенно выходили со своей удалью новгородские «ушкуйники» и, награбив там, где могли, возвращались в Великий Новгород. На Волге промышлял и Степан Разин, и Пугачев. По волге рыскала понизовая Вольница до конца XVIII века: атаманы и разбойники. Неумеренный разгул, неумеренная широта натуры, порыв страстей, воля и безволье, бедность и горе, крепостничество, неумеренное давление властей – все это были причины, которые выделяли из масс таких людей, которые погибали потом в тюрьмах и в Сибири, тех, которые искали спасение в разбойничьих шайках.

Самой известной шайкой на Волге и Поволжье была шайка Сивого Беркута, который учинял разбой по всему нижнему Поволжью в конце XVIII века, после народного восстания под предводительством Емельяна Пугачева.

Сивый Беркут предводительствовал большим количеством людей – в шайке их число доходило до 200 человек. Однако вся шайка собиралась редко – только в случае крайней необходимости (внезапное нападение на военные разъезды, взятие штурмом караванов, находившихся под защитой солдат). У Сивого Беркута были притоны по всему нижнему Поволжью. Разбойничьи станы состояли большей частью в землянках, или в лесных оврагах.  

Новых людей, попадавших в шайку, не вели сразу в стан атамана, а подвергали его разбойничьему искусу. Искусы эти были различные – или как экзамены в ловкости будущего разбойника, или как испытание их верности. Таким искусом например, считалось задание: нужно было украсть лошадь из ватаги купцов и приказных рабочих, которая была хорошо подготовлена и защищена от нападений разбойников. После того, как разбойник своровал лошадь, он должен был приехать на этой лошади в разбойничий стан. После этого разбойника вели к атаману, которому он давал клятву в верности.

Как правило шайка разбойников имела своих «шпионов» в городе – когда несколько членов шайки выезжали в город за порохом и свинцом, они между тем узнавали, готовится ли от городского коменданта высылка воинских людей в море для преследования и поимки воровских шаек. Разбойники имели в городах союзников, которые узнавали от приказных людей о предстоящих командировках воинских разъездов, о составе командируемых отрядов, о времени отправления в путь. Обычно, на шайку Беркута военная экспедиция снаряжалась экстренно, так, чтобы Беркут не мог к ней основательно подготовиться.

Вообще, шайка Беркута много кочевала, переходя из одной местности в другую. Она обошла всё Поволжье. Далеко не все вылазки разбойников были удачны – они часто терпели неудачи, если вся шайка не была в сборе. Они часто испытывали недостаток – слишком быстро растрачивали награбленное. Зимой обычно они расходились по местным деревням и нанимались в батраки. Лишний раз они не убивали – атаман Беркут лично запретил им убивать.

О шайке стали много говорить – слухи появились после того, как разбойники Беркута разорили в Астрахани судно и освободили бурлаков. Постепенно, разбойники пробрались в самую глубь Волги, до Черного Яра, Царицына, Саратова. Беркут приобретал всё большую известность, что делало небезопасным пребывание «лихих людей» в нижнем Поволжье и на Дону.

Последние похождения атамана Беркута и его шайки ограничиваются экспедицией на левое прибрежье Каспийского моря. Шайка в астраханском остроге лишилась есаула (помощник атамана) и, тогда, Беркут и остатки его шайки бежали в Азию.

Огромная Шацкая провинция также издавна была известна как край беспокойный, воровской. Шацкий край находился на юго-восточной границе рязанских земель и Русского государства. Поэтому в 1551 году после очередного нападения ногайцев на Русь Иван Грозный повелел построить крепость на месте военного поста Шацкие ворота. Изначально город размещался на высоком холме, защищённым с одной стороны глубоким оврагом. Позднее Шацк стал основой для сооружённой в XVI—XVII веках Шацкой засечной черты, являвшейся крайней восточной частью Большой засечной черты. Первыми жителями города были стрельцы, пушкари, казаки. В 1708 году Шацк с прилегающей территорией был включён в состав Азовской губернии, в 1719 году став центром Шацкой провинции. В 1725 году Азовская губерния была переименована в Воронежскую, а к концу XVIII века Шацк был назначен уездным городом Тамбовского наместничества, а затем Тамбовской губернии.

Бесконечные глухие леса этой провинции надежно укрывали ватаги «гулящих людей», грабивших жителей окрестных сел. Не боялись разбойники нападать и на воевод местных крупных сел. Так, в 1730 году был ограблен шацкий воевода Карташёв. Разбойников, напавших он назвал «неведомыми пришлыми злодеями».  А в ночь под 24 августа 1749 года в селе Костине Шацкого уезда "неведомые люди" окружили дом боярина Тарбеева, прислугу, старост и приказчиков перебили, так как они вздумали защищаться, и все барские пожитки пожгли и пограбили.

 «Лихие люди» Шацкой провинции отличались особой жестокостью и склонностью к издевательствам над своими жертвами. Так, были случаи, когда разбойники своих жертв нагими окунали в снег и остригали. Некоторые «кудеяры» убивали всех встречных без разбора. Разбойничали в основном по рекам Выша, Вад, Парца, Виндрей. «Разбойники ходили по селам и деревням нарядным делом, — писал в конце XIX века исследователь нашего края И. Дубасов, — и чинили разбои и огнём людей жгли и было от них огненное хоромное запаление ...». Одна из причин этих их бед, по выводам С. Соловьёва, крылась в "неразвитости общественной жизни, непривычки к общему делу." Публицист XVIII в. И. Посошков, выходец из крестьян, свидетельствовал: в иной деревне ... много дворов, разбойников придёт немного к крестьянину, станут его мучить, жечь, пожитки его на возы класть, соседи всё слышат и видят, но из дворов своих не выйдут, и соседа от разбойников не выручат.»

В начале XVII века в Шацкой провинции свирепствовали кудеяры Караулка, Иван Бородавка, Зляйха Чекашева. В 1710 году в окрестностях Шацка наводили на местных жителей ужас шайки Никиты Ишикина и Максима Калыкина. Разбойники, ватагами более ста человек плавали на лодках по Цне, Выше и другим рекам, грабя села и пристани. Не страшились разбойники нападать и на монастыри, хотя монахов разбойники не трогали, но деньги из монастыря забирали. 

А к 70-м годам XVIII века число разбойничьих ватаг по всей Шацкой округе значительно возросло.

Увеличению количества «разбойных шаек» в это время способствовала жестокость властей – так, неплательщиков налогов содержали под караулом и нещадно били, а рекрутов-новобранцев    заковывали в кандалы, чтобы призывники не бежали в леса к какому-нибудь «кудеяру». Под страхом жесточайших наказаний каждого восемнадцатого мужчину забирали на стройки к Азову и Петербургу. Местные помещики порою были страшнее лесных грабителей, своей жестокостью они напоминали простому народу злодеев золотоордынских времен. Господа тиранили семьи, засекали неугодных до смерти, издевались над женщинами и стариками. Народный гнев, скрываемый до поры, неожиданно взрывался восстаниями, неповиновением властям, бунтами, самосудом над помещиками-тиранами. Бунтовали даже монастырские села, считавшиеся всегда спокойными. Так, в августе 1756 года спасские крестьяне проявили полное неповиновение своим монастырским властям. Для усмирения бунта был послан отряд солдат под начальством капитана Северцева. Бунтовщики не только не испугались присланной воинской команды, но смело вышли навстречу солдатам, разоружили и избили их. Понадобились более крупные силы, чтобы усмирить непокорных крестьян, которые не успели скрыться в лесах.

Шацкая провинциальная канцелярия, обеспокоенная таким положением дел, доносила Воронежской губернской канцелярии: "Между Тамбовом и Шацком появилось столь много разбойников, что и проезду иметь проезжающим не можно..." (журнал ТУАК от 3 декабря 1885 года). (СНОСКА!)

    Из Новохоперской крепости для борьбы с разбойниками в Шацкую провинцию была прислана казачья команда поручика Переверзева, но из донесения Шацкой канцелярии Воронежскому губернатору от 1776 года следует, что команда "от постоянных разъездов пришла в крайнюю худобу; у многих казаков лошади охромели и одряхлели, немалое число лошадей пало, а сами казаки в одежде и обуви имеют крайнюю нужду".

В документах 1773 г. существует дело "Об упуске разбойника, пересылавшегося из Краснослободской в Шацкую канцелярию". Разбойника вели трое: престарелый солдат, престарелый мордвин, который "за старостию едва идтить мог", и малолетний мальчишка. Разумеется, убежать от такой охраны разбойнику не составляло особого труда. Когда конвой вошел в лес близ села Введенское, "колодник от них отбился и ушел неведомо куда".

Из этого следует, что для борьбы с разбойниками нужны были огромные силы. После того как Шацк утратил оборонное значение в связи с расширением государства, Петр I возложил на город полицейские функции, и во времена его правления в Шацкую и Тамбовскую провинции посылались многочисленные воинские команды, которые успешно боролись с «воровскими людьми». Кроме того, была организована общественная охрана.

Но, у разбойников в лесах и оврагах были свои  тайные пещеры, земляные «городки», остатки которых сохранились до наших дней. Разбойники пугали своей жестокостью жителей лесных деревень. Те же, платили дань разбойникам, что бы не оказаться разоренными.

Особой жестокостью прославились разбойники подлясовских и закаргашинских лесов, жившие на высоком правом берегу Парцы в местечке, называемом ныне Бузарма. Заповедей христианских они не признавали, грабили не только дома крестьян, но нападали даже на церкви. По преданию, они похитили большой медный колокол, приволокли его к Бузарме и в нём хранили награбленные сокровища. Все попытки в дальнейшем отыскать этот клад–колокол с драгоценностями потерпели неудачу.

     В народной памяти сохранились любопытные легенды о сражениях одного из разбойников с войсками в лесах между реками Выша и Удёв. Притон разбойников находился недалеко от кордонов Безявка и Сапожок. Казаки из Шацка напали на бандитов, побили многих из них, но основные силы ушли к Удёву. Было ещё несколько сражений, в которых всегда побеждали казаки.

Названия многих местных урочищ связаны с историей воровских погромов. Так, например, бугор, на котором были разбиты основные силы,  называется Сеча,  а  в овраге,  у  местечка  Кресты, разбойники якобы спрятали своё знамя. Сам атаман, как утверждают местные жители, похоронен вместе со всем награбленным богатством у реки Удёв неподалеку от Киселевского кордона — это урочище называется Золотые ворота.

В XVIII веке особое место в истории разбоя в России занимал Вятский край. Вятский край занимал обширный регион северо-восточной части Евро­пейской России (в бассейне р. Вятки и ее притоков - Лузы, Летки, Чепцы и др.). Вятские уезды - Хлыновский, Котельнический, Орловский, Шестаковский, Сло­бодской - составили в 1719 г. (вместе с Кайским уездом) Вятскую провинцию (до 1727 г. - Сибирской, затем Казанской губернии). Земледелие на Вятке пре­вратило ее в крупный сельскохозяйственный район. Его значение определилось еще в ХVП в. и выражалось в поставках больших партий зерна и других сельско­хозяйственных продуктов к русскому Поморью. В деревне были развиты про­мыслы, внутриуездная торговля, ремесленные и мануфактурные предприятия.

Из всего этого становится понятным, что население Вятки находилось в противоречивых условиях, вызываемых особенностями переходной эпохи, в которой сложно переплеталось новое со старым, рождая социальные конфлик­ты.

Власти особенно опасались вспышек социального протеста именно в волжско-кам­ском регионе, который рассматривался ими в качестве связующего звена между центром страны и Уралом, Сибирью, Нижним Поволжьем. 13 июля 1733 г. вятс­кий воевода Чернавский получил уведомление из Казани «о посылке вверх и вниз» по Волге и Каме военных отрядов во главе с обер-офицерами «…для поимки…разбойников и их становщиков». Между тем, в самом Вятском крае (воровства и разбою, как отмечалось в протоколах местной провинциальной канцелярии за 1733 г., давно стали повсеместным явлением. Так, в Истобенских тяглом и оброчном станах, Казанской, Верхошижемской, Ошетской и др. волос­тях действовали вооруженные группы крестьян численностью по несколько де­сятков человек в каждой. Наибольшую опасность, по мнению провинциальных чиновников, представляли отряды во главе с Василием Коротких и Федотом Те­легиным. Они нападали на правительственных агентов, разоряли хозяйства «пер­востатейных» крестьян и громили Печеские торговые караваны. Попытки вое­водской администрации захватить их долго не удавались - крестьяне «от поимания отбились и посланных многих переранили». Когда же воинская ко­манда окружила в д. Ясашной двор Федота Телегина, крестьяне на нее «... учини­ли нападение и оружейную и из луков стрельбу и тем многих переранили и, поймав, перевязали и били и одного убили до смерти».

Между тем, в самом Вятском крае (воровства и разбою, как отмечалось в протоколах местной провинциальной канцелярии за 1733 Г., давно стали повсеместным явлением. Так, в Истобенских тяглом и оброчном станах, Казанской, Верхошижемской, Ошетской и др. волос­тях действовали вооруженные группы крестьян численностью по несколько де­сятков человек в каждой. Наибольшую опасность, по мнению провинциальных чиновников, представляли отряды во главе с Василием Коротких и Федотом Те­легиным. Они нападали на правительственных агентов, разоряли хозяйства «пер­востатейных» крестьян и громили Печеские торговые караваны. Попытки вое­водской администрации захватить их долго не удавались - крестьяне «от поимания отбились и посланных многих переранили». Когда же воинская ко­манда окружила в д. Ясашной двор Федота Телегина, крестьяне на нее «... учини­ли нападение и оружейную и из луков стрельбу и тем многих переранили и, поймав, перевязали и били и одного убили до смерти».

Особенно часто подвергались нападениям «разбойников» деревенские хо­зяйства вятских купцов. Еще в 1723 г. хлыновский торговец и промышленник Иван Семенов сын Злыгостев подал местным властям известие о том, что 5 авгу­ста на его деревню Желтые Пески в Ильчанской волости совершил набег отряд «воров и разбойников». Нападавшие явно руководствовались социальными мо­тивами - не присвоив себе ничего из имущества купца, они сожгли все хозяй­ственные постройки, при этом в «житницах» сгорело 36 четвертей ржи, 34 чет­верти овса, 7 четвертей ячменя, 20 пудов меду и патоки, 20 овчин и.т.п. В январе 1726 г. крестьяне сожгли мельничный амбар хлыновского купца Даниила Яков­лева сына Хохрякова в Чепецком оброчном стане, убытки составили более 70 руб. В том же месяце той же участи подверглась мельница хлыновца Александра Прозорова в Березовском оброчном стане, а в феврале была разрушена мельни­ца хлыновского купца и ростовщика Ивана Борисова сына Свешникова. Регу­лярность подобных актов позволяет предположить, что они осуществлялись целенаправленно одной вооруженной «партиеЙ» крестьян. В марте того же года отмечались случаи разорения «разбойниками» хозяйств и дворов капиталистых сельских жителей, занимавшихся скупкой сельскохозяйственных продук­тов и ростовщичеством (в Березовском оброчном стане д. Евтихея и Стефана Болюловых, в Великорецком стане д. Константина Плюснина, в Филипповой слободке д. Андрея Бельтюкова).

Огряды "воров и разбойников» вместе с хозяйством уничтожили «крепос­ти на пожни», «книги доимочные в платеж кабальных долгов». Так, осенью 1730 г. в д. Новокопышевской Истобенского оброчного стана, принадлежавшей хлы­новскому купцу Семену Филиппову сыну Калинину, появились пришедшие «из лесов» вооруженные люди. Они искали ( .... крепости и всякие долговые на крес­тьян (книги – A.K.) ...», изъяв из сундуков и амбаров хозяина «5000 игол, 20 «портиш» пуговиц, 25 рубах, 3 пуда соли, 2000 жемчужных «бусин», 2 «керби льна».

В мае 1735 г.  вдова Настасья Машкина, жившая в Кырчанской вотчине Вятского Успенского Трифонова монасгыря, жаловалась на «разорение» ее хозяйства сто­имостью в 236 руб. Угрозе подвергалось не только имущество, но нередко и жизнь состоятельных людей. Так, работник хлыновского купца Бориса Кузнецо­ва, обслуживавший его деревенское хозяйство в Великорецком стане Пышацкой волости, перед побегом пригрозил своему хозяину «…ты головы своей береги».

Расследовавшее в 1744 году подобные случаи «казначейство» Богословского монастыря подвергло аресту и заключению 11 крестьян, совершавших регуляр­ные «разбои» в монастырских владениях. Среди них оказались жители Устюжс­кого, Каргопольского, Котельнического и др. уездов. Поселившиеся на Вятке выходцы из других районов нередко оказывали властям яростное сопротивле­ние, не давая высылать их на родину. Провинциальный канцелярист Иван Лобо­виков, посланный летом 1744 г. в вотчины вышеупомянутого монастыря для за­держания шестерых беглых крестьян, доносил в связи с этим, что по приезде в вотчину он столкнулся с толпой в 300 человек, собравшихся перед мирской из­бой и имевших при себе «огненное ружье». На требование И. Лобовикова выдать названных им по имени 6 беглых крестьян (Илью Одинцова, Ивана Окотина, Василия Бачиранова, Степана Долгих, Данилу Петухова, Дмитрия Герюшковс­ких - выходцев из Устюжского уезда) и списка жителей с указанием «кто откуда пришел», староста ответил резким отказом, мотивируя его тем, что все они поселились «на черной лес сами» с разрешением великоустюжской администрации, а поэтому не считают себя «в послушании» ни монахам, ни Вятской провинциальной канцелярии.

В начале 40-х годов XVIII вв. участились случаи возмущений нерусского населения, недовольного насильственным насаждением православной религии. Существовавшая с 1742 г. в губернском центре - г. Казани – «Контора новокре­щенских дел» не упускала случая обратить инородцев в христианскую веру. В связи с такого рода насилием, вновь начали назревать народные сопротивления.

 Самое известное открытое вооруженное сопротивление, переросшее в настоящий бой, про­изошло 1 марта 1751 г. у Верх Сошижемского. За день до этого - 29 марта - в Д. Чашинской крестьяне «имели совет» на котором единогласно «приговорили» не подписываться в духовное ведомство и «друг друга не выдавать».  Жители села почти все покинули село, многие с кольями, косами и топорами в руках собрались в лесу у д. Чашинской. Драгунской команде во главе с комиссионным секретарем В. Можаитиновым и капралом П. Трубниковым удалось схватить в лесу 58 чел., но остальные, «между деревьями скопясь ... , ко взятью никого не выдавали и стращали убивством». Пойманные крестьяне под конвоем были привезены в с. Верхоши­жемское и заперты в мирской избе. Вскоре, как доносил потом В. Можаитинов, «...после полуденных часов» со стороны д. Чащинской показалось более 200 вооруженных дубинками, рычажьем и кольем» крестьян, спешивших на выручку сво­их товарищей, как об этом было условлено на совете. «Толпа крестьян», отказав­шись разоружиться (с подобным увещеванием обращался к ней В. Можаитинов), по сигналу: «наши, ступай!» бросилась на драгунскую команду. Драгуны открыли ружейный огонь сначала якобы холостыми, а затем и боевыми зарядами. В завя­завшейся схватке капралу П. Трубникову  «дубиною ... проломили»  голову, а от ружей­ной пальбы драгун погибло 3 крестьянина. В бою были ранены В. Можаитинов и - драгун. Об активности крестьян свидетельствует и архиерейский слушатель Ро­дион Лопатин, который видел, как «ис тех пришедших крестьян один секретаря Можаитинова толкнул кулаком в губы, а другой ударил его рычагом и сшиб с ног». 

Ружейный огонь заставил «толпу» отойти к с. Касинскому, где была избрана делегация, направившаяся в Хлынов для подачи в провинци­альную канцелярию жалобы на действия воинской команды и ее командиров. В селе оказалось до 150 крестьян с «дубьем, рогатинами и бердышами, с луками и со стрелами». На увещевания местных священников разойтись крестьяне отве­тили отказом, заявив, что они будут ждать вестей из Хлынова от своих челобит­чиков. Большинство крестьян, вероятно, думало, что вятский воевода станет на их сторону и «ежели не велит подписатца, то де никогда подписыватца не будут, а об указе де говорили они ... , что тот де указ из губернской канцелярии, а не из Сената, а нам де надобно указ из Сената…» Однако, не дождавшись одобрения своих действий из Хлынова, бунтовщики двинулись к д. Скороходовой, постепенно расходясь по своим жительствам и лесам.

Социальная социальная нестабильность на Вятке в 20 - 50-х гг. ХУIII в. вынудила местные и центральные власти принимать самые разнообразные меры. Наряду с прямым насильственным подавлением недовольства, они искали пути его мирного устранения. Одним из них было использование следственных ко­миссий (комиссия И.Л. Полянского, посланная для решения социальных конфликтов на Вятке).  Стихийный характер крестьянских выступлений сочетался с надежда­ми крестьян на помощь со стороны монарха и центральной администрации. На фоне массовых выступлений в духовных вотчинах абсолютистское правитель­ство страны шло навстречу подобным ожиданиям. Государству было выгодно приобрести новых плательщиков государственных податей. Комиссия И.Л. По­лянского, которая изучала конфликты и жалобы угнетаемых крестьян чиновниками, рассматривалась правительством в качестве средства прекращения социального конфликта на Вятке. Компромиссный характер ее решений вызвал у крестьян двойственное отношение – крестьяне, принуждаемые к работе в пользу духовных властей были причислены к разряду государственных, но меньшая часть крестьян была утверждена в статусе зависимых от монастырской и архиерейской власти. Итак, решения комиссии не внесли полного успокоения - волна «отпирательств» от церковной зависимости полностью не угасла, продолжая создавать питательную среду для новых соци­ально-политических проблем в крае.