Контрольная работа на тему Жан Расин
Работа добавлена на сайт bukvasha.net: 2014-11-17Поможем написать учебную работу
Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
от 25%
Подписываем
договор
Жан Расин
Вступление
В 1667 г. была поставлена «Андромаха». Нечто новое открылось французскому театру. Это была иная трагедия, отличная от тех, какие создавал Корнель. Французский зритель видел до сих пор на театральных подмостках героев волевых и сильных, способных подчинять свои чувства воле и рассудку, – теперь он увидел людей в тенетах страстей, не умеющих подавлять их, – побеждать в себе самих себя. Появился новый яркий поэтический талант, которому суждено было затмить гений Кор-неля. Это был Жан Расин.
Драматургов разделяло тридцать три года: Корнелю было 61, Расину – 28. 30 лет – срок достаточно большой. Пришло новое поколение. Общество вступило в новую фазу развития. Иные идеи, чувства, вкусы, пристрастия овладели умами и сердцами. И Корнель померк. Он остался со своим поколением, взгляды которого формировались еще при Ришелье. Он уже не мог найти общего языка с новым зрителем. Его место теперь занял Расин. Французы полюбили его. Писательница XVII в. госпожа де Севинье, известная своими знаменитыми «Письмами» к дочери, сообщала о трагедии Расина «Митридат»: «Пьеса очаровательная. Плачешь, постоянно восхищаешься, смотришь се 30 раз, и в 30‑й раз она кажется еще прекрасней, чем в первый». В XVIII в. Вольтер с восторгом писал о трагедии Расина «Ифиге-ния в Авлиде»: «О трагедия трагедий! Очарование всех времен и всех стран! Горе дикарю, который не чувствует твоих великих достоинств».
Французы отметили разницу в поэтических системах двух прославленных драматургов. Лабрюйер, их современник (о нем будет сказано дальше), писал:
«Корнель нас подчиняет своим характерам, своим идеям. Расин роднит их с нашими. Тот рисует людей такими, какими они должны быть, этот – такими, какие они есть… Один возвышает, дивит, господствует, учит; другой нравится, волнует, трогает.
Все, что есть в разуме наиболее прекрасного, наиболее благородного, наиболее возвышенного, – это область первого, все, что есть в страсти наиболее нежного, наиболее тонкого, – область другого. У того – изречения, правила, наставления; у этого – чувства. Корнель наиболее занят мыслью, пьесы Расина волнуют. Корнель поучителен, Расин человечен, один подражал Софоклу, второй более обязан Еврипиду».
Начало пути в бессмертие
Расин родился 21 декабря 1639 г. в Ферте-Милоне в семье провинциального судейского чиновника.
Рано потеряв родителей, он остался на попечении своей бабки, которая поместила его в коллеж города Бове, а затем в школу Гранжа в Пор-Рояле. Учителями его стали янсенисты, члены одной из религиозных общин, оппозиционных по отношению к господствующей католической церкви.
Благочестивые и преданные своим религиозным убеждениям, янсенисты (они были гонимы, и это не оставляло сомнений в их искренности) своим воспитанием оставили глубокий след в сознании Расина. Он навсегда остался мечтательно-религиозным, несколько склонным к меланхолии и мистической экзальтации человеком.
Расин рано полюбил поэзию. Софокла и Еврипида он знал почти наизусть. Греческий роман «Теаген и Хариклея», роман о нежной романтической любви, который он прочитал случайно, его очаровал. Монахи, боясь вредного влияния книги о любви, отобрали у него роман и сожгли. Он нашел второй экземпляр. Отобрали и этот. Тогда Расин, разыскав новый экземпляр книги, заучил ее наизусть, боясь, что ее снова отберут у него и уничтожат.
В октябре 1658 г. Расин прибыл в Париж, чтобы продолжить свое образование в коллеже Гаркур. Философия, или, вернее, упражнения в формальной логике, ибо к изучению последней сводился тогда курс философских наук, мало увлекала молодого поэта.
В 1660 г. Париж торжественно отпраздновал свадьбу юного короля Людовика XIV. По этому случаю поэт написал оду, которую назвал «Нимфа Сены». Как и все начинающие, он отправился за одобрением к официальным поэтам. Знаменитый в те дни и безвозвратно забытый впоследствии Шаплен отнесся благосклонно к дарованию молодого поэта, рассказал о нем влиятельному тогда министру Людовика XIV Кольберу, и тот пожаловал ему сто луидоров от короля, а вскоре назначил ему и пенсию как литератору. Так получил официальное признание поэт Расин.
«Двадцатидвухлетний король, невежественный, высокомерный, упрямый, забирал тогда в свои руки королевскую власть, достигшую наконец всемогущества благодаря вековому труду великих зодчих здания Франции. Людовик XIV любил женщин и власть; позднее он полюбит сады, строительство дворцов, прогулки в карете по полям сражений. Тотчас после женитьбы он принялся развлекаться сам и развлекать дворянство балетами и каруселями, являя поэтам, писавшим для театра, образец галантного и пышного двора», – описывает те годы Анатоль Франс в своем великолепном очерке, посвященном Расину.
Образы Теагена и Хариклеи, так восхитившие когда-то Расина, не давали ему покоя. Он написал пьесу на полюбившийся ему сюжет, показал пьесу Мольеру, который был тогда директором театра Пале-Рояль. Пьеса начинающего драматурга была слаба, но чуткий Мольер заметил в ней искру подлинного дарования, и Расин стал работать по советам великого комедиографа. В 1664 г. была поставлена его первая трагедия «Фиваида». Через год Расин выступил с трагедией «Александр», которая обратила на себя 3 внимание Парижа. Ее заметил и отец французской трагедии Корнель. Однако отзыв Корнеля был суров: у молодого человека хороший поэтический дар, но никаких способностей в области драматургии, ему следует избрать иной жанр. Не все разделяли это мнение: Известный писатель той поры, к мнению которого прислушивалась читающая Франция, Сент-Эвремон, заявил, что, прочитав пьесу Расина, он перестал сожалеть о старости Корнеля и опасаться того, что со смертью последнего умрет французская трагедия. Вскоре Расин оставил театр Мольера, предпочтя театр Пти-Бурбон, которому и передал для постановки свою трагедию «Александр».
Расин был принят в число членов Академии, в число сорока официально признанных выдающихся деятелей культуры нации. Как известно, Мольер не был избран академиком: этому помешало презираемое ремесло актера, от которого драматург никак не хотел отказаться. Традиционную вступительную речь Расин произнес робея, так тихо и невнятно, что Кольбер, пришедший на заседание, чтобы послушать его, ничего не разобрал. Больше на заседания Академии Расин не являлся; только позднее, когда умер Корнель, Расин произнес в Академии блестящую, взволнованную похвальную речь в честь почившего поэта.
С трагедией «Федра» (1677) связано печальное событие в жизни драматурга. Группа аристократов во главе с ближайшими родственниками кардинала Мазарини решила поиздеваться над ним. Подговорили продажного поэта-пасквилянта Прадона написать пьесу на эту же тему и вступить в состязание с Расином.
Места в театре были заранее закуплены этой группой и во время представления пьесы Прадона заполнялись зрителями, в другие же дни, когда ставилась «Федра» Расина, оставались пустыми. Эта грязная выходка оскорбила драматурга. Опечаленный, он надолго оставил театр. Получив должность королевского историографа, как и его друг Буало, он решил, что уже никогда больше не станет писать пьес.
Через двенадцать лет, однако, по просьбе госпожи де Менте-нон Расин написал пьесу «Эсфирь» (1689) для девиц пансиона Сен-Сир, находившегося на попечении этой особы. Пьеса имела три акта. В ней не. было любовного конфликта, как и требовала набожная подруга короля. В 1690 г. Расин написал последнюю свою трагедию «Аталия» и навсегда отошел от театра. Он умер с глубокой верой в христианского бога, какую ему в юности внушили благочестивые наставники, с глубоким раскаянием в том, что позволил себе стать драматическим поэтом, нарушив заветы Пор-Рояля. Он писал в своем завещании: «Во имя Отца и Сына и Святого духа! Прошу, чтобы тело мое после моей кончины было перенесено в Пор-Рояль де Шам и погребено на кладбище у подножия могилы Рамона. Я покорнейше молю о том мать игуменью и монахинь, да окажут они мне эту честь, хоть признаю, что не заслужил ее и своей прошлой скандальной жизнью (Расин имеет в виду свою поэтическую деятельность) и тем, что так мало воспользовался великолепным воспитанием, полученным в этом доме…»
Время, господствующая идеология кладут свою печать даже на лучшие умы человечества. Нравственная трагедия Расина типична для той поры. Ее пережил и Паскаль. Нам остается только добавить, что аббатство Пор-Рояль в 1705 г. было закрыто по указу Людовика XIV, а через пять лет после того разрушено.
Эстетические взгляды
«Жан Расин жил в то время, когда французский гений достиг всей своей полноты, а язык, окончательно сложившийся, еще сохранял всю свежесть золотого века. Он учился у поэтов античности, наслаждался ими и до конца соблюдал ту эллинскую и латинскую традицию, исполненную красоты и разума, которая создала формы поэзии – оды, эпопеи, трагедии и комедии. Нежность, чувствительность, его пылкость, любознательность, даже его слабости – все располагало его познать страсти, являющиеся сутью трагедии, и дать выражение ужасу и состраданию» '. Так писал о Расине один из лучших писателей Франции конца XIX – начала XX столетия Анатоль Франс. Расин являл собой вершину поэтических сил Франции XVII столетия.
Он не писал специальных теоретических трактатов и свои эстетические принципы скромно и немногословно изложил в предисловиях к своим трагедиям. Эти принципы не выходили за рамки общепринятых в его время норм классицистической теории. В предисловии к трагедии «Британник» он писал: «Трагедия есть воспроизведение действия завершенного, где совместно действуют многие лица, действия простого, но не слишком обремененного материей». Рационалистическая ясность, простота, логичность всей сюжетной линии, всей композиционной системы пьесы, расстановки действующих лиц, их взаимосвязей, по возможности прямая линия причин и следствий – вот ее желательные качества.
В предисловии к трагедии «Федра» Расин подчеркивал воспитательный характер театра. Необходимо показать порок так, чтобы заставить «понять и возненавидеть его безобразие». Он ссылается на древних: «Их театр был школой, в которой добродетель преподавалась не хуже, чем в школах философов… Следовало бы пожелать, чтобы наши произведения были столь же серьезны и столь же преисполнены полезных наставлений». «Разумность», «здравый смысл», важнейшие для классицистов понятия, дороги и Расину. Разумность всех основ произведения – его идей, эмоций, изобразительных средств – открывает, по мнению Расина, дорогу к умам и сердцам современников и дорогу к потомкам, ибо, как полагал он, здравый смысл всех времен одинаков.
«По воздействию, которое оказывало на наш театр все то, в чем я подражал Гомеру или Еврипиду, я с удовольствием убедился, что здравый смысл и разум были одинаковы во все века. Вкус Парижа оказался сходным со вкусом Афин; мои зрители были взволнованы тем же, что исторгало некогда слезы у наиболее просвещенного народа Греции».
Расин указал на слабости классицистического театра, которые обнаруживались особенно наглядно в пьесах второстепенных авторов, – нагромождение ужасов и происшествий, «бесконечные декламации», вялость сценического действия, словом, на многое из того, что впоследствии, в XIX в., романтики ставили в вину классицистическому театру.
Высшие авторитеты, судьи, истинные ценители прекрасного для Расина – древние. К ним он обращается за советом, за поддержкой и одобрением. «Мы должны постоянно спрашивать себя: что сказали бы Гомер и Вергилий, если бы они прочли эти стихи? Что сказал бы Софокл, если бы увидел представленной эту сцену?» Классицисты полагали, что трагедия не должна изображать современников. Это требование классицистической эстетики свято соблюдалось.
Расин обосновывал обязательность древних сюжетов для трагедии. «Трагедийные персонажи должны быть рассматриваемы иным взором, нежели тот, которым мы обычно смотрим на людей, виденных нами вблизи. Можно сказать, что уважение, которое мы испытываем к героям, растет по мере того, как они отдаляются от нас».
Наполеон впоследствии не допускал современного героя на подмостки трагического театра по политическим соображениям.
Он вменял в обязанности своему министру полиции Фуше наблюдать за тем, чтобы трагедия не отходила от древних сюжетов, и это правило классицизма при нем неукоснительно соблюдалось.
В предисловии к «Андромахе» драматург весьма прозрачно, впрочем, с присущей ему мягкостью, критиковал изысканную литературу своих дней с ее «совершенными героями» (эти слова взяты в кавычки Расином), с ее изысканнейшим, утонченным, галантным, рыцарски преданным своей даме Селадоном, ставшим типичным представителем всех «современных героев» прециозных романов. «Пирр не читал наших романов, – пишет Расин о герое своей трагедии «Андромаха», – он был от природы жесток. И не все герои созданы быть Селадонами».
Мы видим явную попытку избавить литературу от идеализации действительности, попытку еще робкую, с оглядкой на древние авторитеты. «Гораций советует нам изображать Ахиллеса суровым, непреклонным, неистовым, каким Он и был». Конечно, он таким не стал под пером Расина. Гегель в своих лекциях по «Эстетике» осмеял его: «Ахилл в «Ифигении в Авлиде».: насквозь французский принц, и если бы не было написано его ими, то никто не открыл бы в нем какой бы то ни было черточки Ахилла. На театральных подмостках актер, игравший эту роль, правда, носил греческую одежду, и сверх того на нем были шлем и панцирь, однако волосы у пего были причесаны и напудрены, бедра выходили широкими благодаря росре'аm (фр. карманам. – С.Л.), башмаки были с красными каблуками и завязывались цветными тесемками».
Опираясь на авторитет Аристотеля, Расин отказывался от главнейшего элемента театра Корнеля – от «совершенного героя». «Аристотель не только весьма далек от того, чтобы требовать от нас совершенных героев, но, напротив, желает, чтобы трагические персонажи, т.е. те, чьи несчастья создают катастрофу в трагедии, не были ни до конца добрыми, пи до конца злыми».
Расину важно было утвердить право художника изображать «среднего человека» (не • в социальном, а в психологическом смысле), изображать слабости человека. «Они (герои трагедий) должны обладать средними достоинствами, т.е. добродетелью, способной на слабость».
«Андромаха». Древнегреческий миф о Гекторе и Андромахе, прославленных Гомером, Еврипидом и многими другими античными авторами, привлекал к себе не раз внимание художников последующих поколений человечества. Французы приспособили поэтическую легенду о юном сыне Гектора и Андромахи Астиа-наксе к своей национальной истории, подобно тому как это делали древние римляне с именем троянца Энея.
Юноша Астианакс не погиб, как повествуют о том античные авторы; он был чудесно спасен и основал французскую монархию, став прародителем французских королей. Так гласили древние французские хроники. Знаменитый французский поэт XVI столетия Пьер Ронсар воспевал Астианакса в своей поэме «Франсиада».
О чем же рассказывает в своей трагедии Расин?
Троя разрушена. За одну ночь погиб славный город, под обломками его или в славной сече сложили головы его защитники. Женщин и детей по жребию как военную добычу разобрали победители. Андромаха и ее сын Астианакс достались Пирру, могучему царю Эпира.
Пирр, бесстрашный воин, жестокий и непреклонный на поле боя, суровый правитель, познал (может быть, впервые в жизни) неугасимую страсть любви. Прекрасная пленница с печальными глазами, с истерзанным сердцем, пережившая столько бед, смутила его покой, сломала его волю, разрушила ту железную цельность характера, которая необходима воину и государственному мужу. Андромаха не любит, не может любить Пирра. Он сын Ахиллеса, а тот убил ее мужа. Он виновник ее несчастий, несчастий ее народа. В пылающей Трое предстал он перед ней впервые, и впечатление было ужасно:
…Пирр, сверкающ и суров, Вошел в сиянии пылающих дворцов, Сквозь груды мертвецов шагая всех спокойней, До самых пят в крови и призывая к бойне.
Может ли она забыть это? А Пирр беснуется, терзает ее, то грозит, то умоляет, то гордо требует подчинения, то, завидев слезы на глазах обожаемой женщины, готов жалеть ее и плакать вместе с ней, и так без конца:
…что ни день, пытается он вновь То ужас ей внушить, то возбудить любовь, То смертью сына ей грозит и сердце гложет, То, слезы увидав, любви сдержать не может.
Уже несколько лет живет при его дворе Гермиона, дочь Менелая и прекрасной Елены. Она прибыла сюда в качестве невесты Пирра. Она любит своего неверного жениха, страдает и ждет. И уязвленное самолюбие, и равнодушное снисхождение к ней, которое постоянно проявляет Пирр, терзают ее гордое сердце. Столь длительная отсрочка свадьбы беспокоит и Менелая, ее отца, а мальчик Астианакс, живущий хотя под неусыпной стражей, но мужающий день ото дня, внушает тревогу всей Греции. Кто знает, что таит в себе этот отпрыск Гектора? Кто знает, какие беды сулит грядущее? Не лучше ли разом пресечь опасность, убив Астианакса? Из Греции в Эпир прибыл в качестве высокого посла сын Агамемнона Орест и с ним его друг Пилад. Орест должен потребовать у Пирра мальчика, чтобы увезти его и предать в руки палачей.
Пирр отказывается выдать мальчика. Пусть вся Греция ополчится против него, он не отдаст никому сына Андромахи. «Мне жаль дитя, и я, Элладе вопреки, в крови невинного не омочу руки!» Вступление
В 1667 г. была поставлена «Андромаха». Нечто новое открылось французскому театру. Это была иная трагедия, отличная от тех, какие создавал Корнель. Французский зритель видел до сих пор на театральных подмостках героев волевых и сильных, способных подчинять свои чувства воле и рассудку, – теперь он увидел людей в тенетах страстей, не умеющих подавлять их, – побеждать в себе самих себя. Появился новый яркий поэтический талант, которому суждено было затмить гений Кор-неля. Это был Жан Расин.
Драматургов разделяло тридцать три года: Корнелю было 61, Расину – 28. 30 лет – срок достаточно большой. Пришло новое поколение. Общество вступило в новую фазу развития. Иные идеи, чувства, вкусы, пристрастия овладели умами и сердцами. И Корнель померк. Он остался со своим поколением, взгляды которого формировались еще при Ришелье. Он уже не мог найти общего языка с новым зрителем. Его место теперь занял Расин. Французы полюбили его. Писательница XVII в. госпожа де Севинье, известная своими знаменитыми «Письмами» к дочери, сообщала о трагедии Расина «Митридат»: «Пьеса очаровательная. Плачешь, постоянно восхищаешься, смотришь се 30 раз, и в 30‑й раз она кажется еще прекрасней, чем в первый». В XVIII в. Вольтер с восторгом писал о трагедии Расина «Ифиге-ния в Авлиде»: «О трагедия трагедий! Очарование всех времен и всех стран! Горе дикарю, который не чувствует твоих великих достоинств».
Французы отметили разницу в поэтических системах двух прославленных драматургов. Лабрюйер, их современник (о нем будет сказано дальше), писал:
«Корнель нас подчиняет своим характерам, своим идеям. Расин роднит их с нашими. Тот рисует людей такими, какими они должны быть, этот – такими, какие они есть… Один возвышает, дивит, господствует, учит; другой нравится, волнует, трогает.
Все, что есть в разуме наиболее прекрасного, наиболее благородного, наиболее возвышенного, – это область первого, все, что есть в страсти наиболее нежного, наиболее тонкого, – область другого. У того – изречения, правила, наставления; у этого – чувства. Корнель наиболее занят мыслью, пьесы Расина волнуют. Корнель поучителен, Расин человечен, один подражал Софоклу, второй более обязан Еврипиду».
Начало пути в бессмертие
Расин родился 21 декабря 1639 г. в Ферте-Милоне в семье провинциального судейского чиновника.
Рано потеряв родителей, он остался на попечении своей бабки, которая поместила его в коллеж города Бове, а затем в школу Гранжа в Пор-Рояле. Учителями его стали янсенисты, члены одной из религиозных общин, оппозиционных по отношению к господствующей католической церкви.
Благочестивые и преданные своим религиозным убеждениям, янсенисты (они были гонимы, и это не оставляло сомнений в их искренности) своим воспитанием оставили глубокий след в сознании Расина. Он навсегда остался мечтательно-религиозным, несколько склонным к меланхолии и мистической экзальтации человеком.
Расин рано полюбил поэзию. Софокла и Еврипида он знал почти наизусть. Греческий роман «Теаген и Хариклея», роман о нежной романтической любви, который он прочитал случайно, его очаровал. Монахи, боясь вредного влияния книги о любви, отобрали у него роман и сожгли. Он нашел второй экземпляр. Отобрали и этот. Тогда Расин, разыскав новый экземпляр книги, заучил ее наизусть, боясь, что ее снова отберут у него и уничтожат.
В октябре 1658 г. Расин прибыл в Париж, чтобы продолжить свое образование в коллеже Гаркур. Философия, или, вернее, упражнения в формальной логике, ибо к изучению последней сводился тогда курс философских наук, мало увлекала молодого поэта.
В 1660 г. Париж торжественно отпраздновал свадьбу юного короля Людовика XIV. По этому случаю поэт написал оду, которую назвал «Нимфа Сены». Как и все начинающие, он отправился за одобрением к официальным поэтам. Знаменитый в те дни и безвозвратно забытый впоследствии Шаплен отнесся благосклонно к дарованию молодого поэта, рассказал о нем влиятельному тогда министру Людовика XIV Кольберу, и тот пожаловал ему сто луидоров от короля, а вскоре назначил ему и пенсию как литератору. Так получил официальное признание поэт Расин.
«Двадцатидвухлетний король, невежественный, высокомерный, упрямый, забирал тогда в свои руки королевскую власть, достигшую наконец всемогущества благодаря вековому труду великих зодчих здания Франции. Людовик XIV любил женщин и власть; позднее он полюбит сады, строительство дворцов, прогулки в карете по полям сражений. Тотчас после женитьбы он принялся развлекаться сам и развлекать дворянство балетами и каруселями, являя поэтам, писавшим для театра, образец галантного и пышного двора», – описывает те годы Анатоль Франс в своем великолепном очерке, посвященном Расину.
Образы Теагена и Хариклеи, так восхитившие когда-то Расина, не давали ему покоя. Он написал пьесу на полюбившийся ему сюжет, показал пьесу Мольеру, который был тогда директором театра Пале-Рояль. Пьеса начинающего драматурга была слаба, но чуткий Мольер заметил в ней искру подлинного дарования, и Расин стал работать по советам великого комедиографа. В 1664 г. была поставлена его первая трагедия «Фиваида». Через год Расин выступил с трагедией «Александр», которая обратила на себя 3 внимание Парижа. Ее заметил и отец французской трагедии Корнель. Однако отзыв Корнеля был суров: у молодого человека хороший поэтический дар, но никаких способностей в области драматургии, ему следует избрать иной жанр. Не все разделяли это мнение: Известный писатель той поры, к мнению которого прислушивалась читающая Франция, Сент-Эвремон, заявил, что, прочитав пьесу Расина, он перестал сожалеть о старости Корнеля и опасаться того, что со смертью последнего умрет французская трагедия. Вскоре Расин оставил театр Мольера, предпочтя театр Пти-Бурбон, которому и передал для постановки свою трагедию «Александр».
Расин был принят в число членов Академии, в число сорока официально признанных выдающихся деятелей культуры нации. Как известно, Мольер не был избран академиком: этому помешало презираемое ремесло актера, от которого драматург никак не хотел отказаться. Традиционную вступительную речь Расин произнес робея, так тихо и невнятно, что Кольбер, пришедший на заседание, чтобы послушать его, ничего не разобрал. Больше на заседания Академии Расин не являлся; только позднее, когда умер Корнель, Расин произнес в Академии блестящую, взволнованную похвальную речь в честь почившего поэта.
С трагедией «Федра» (1677) связано печальное событие в жизни драматурга. Группа аристократов во главе с ближайшими родственниками кардинала Мазарини решила поиздеваться над ним. Подговорили продажного поэта-пасквилянта Прадона написать пьесу на эту же тему и вступить в состязание с Расином.
Места в театре были заранее закуплены этой группой и во время представления пьесы Прадона заполнялись зрителями, в другие же дни, когда ставилась «Федра» Расина, оставались пустыми. Эта грязная выходка оскорбила драматурга. Опечаленный, он надолго оставил театр. Получив должность королевского историографа, как и его друг Буало, он решил, что уже никогда больше не станет писать пьес.
Через двенадцать лет, однако, по просьбе госпожи де Менте-нон Расин написал пьесу «Эсфирь» (1689) для девиц пансиона Сен-Сир, находившегося на попечении этой особы. Пьеса имела три акта. В ней не. было любовного конфликта, как и требовала набожная подруга короля. В 1690 г. Расин написал последнюю свою трагедию «Аталия» и навсегда отошел от театра. Он умер с глубокой верой в христианского бога, какую ему в юности внушили благочестивые наставники, с глубоким раскаянием в том, что позволил себе стать драматическим поэтом, нарушив заветы Пор-Рояля. Он писал в своем завещании: «Во имя Отца и Сына и Святого духа! Прошу, чтобы тело мое после моей кончины было перенесено в Пор-Рояль де Шам и погребено на кладбище у подножия могилы Рамона. Я покорнейше молю о том мать игуменью и монахинь, да окажут они мне эту честь, хоть признаю, что не заслужил ее и своей прошлой скандальной жизнью (Расин имеет в виду свою поэтическую деятельность) и тем, что так мало воспользовался великолепным воспитанием, полученным в этом доме…»
Время, господствующая идеология кладут свою печать даже на лучшие умы человечества. Нравственная трагедия Расина типична для той поры. Ее пережил и Паскаль. Нам остается только добавить, что аббатство Пор-Рояль в 1705 г. было закрыто по указу Людовика XIV, а через пять лет после того разрушено.
Эстетические взгляды
«Жан Расин жил в то время, когда французский гений достиг всей своей полноты, а язык, окончательно сложившийся, еще сохранял всю свежесть золотого века. Он учился у поэтов античности, наслаждался ими и до конца соблюдал ту эллинскую и латинскую традицию, исполненную красоты и разума, которая создала формы поэзии – оды, эпопеи, трагедии и комедии. Нежность, чувствительность, его пылкость, любознательность, даже его слабости – все располагало его познать страсти, являющиеся сутью трагедии, и дать выражение ужасу и состраданию» '. Так писал о Расине один из лучших писателей Франции конца XIX – начала XX столетия Анатоль Франс. Расин являл собой вершину поэтических сил Франции XVII столетия.
Он не писал специальных теоретических трактатов и свои эстетические принципы скромно и немногословно изложил в предисловиях к своим трагедиям. Эти принципы не выходили за рамки общепринятых в его время норм классицистической теории. В предисловии к трагедии «Британник» он писал: «Трагедия есть воспроизведение действия завершенного, где совместно действуют многие лица, действия простого, но не слишком обремененного материей». Рационалистическая ясность, простота, логичность всей сюжетной линии, всей композиционной системы пьесы, расстановки действующих лиц, их взаимосвязей, по возможности прямая линия причин и следствий – вот ее желательные качества.
В предисловии к трагедии «Федра» Расин подчеркивал воспитательный характер театра. Необходимо показать порок так, чтобы заставить «понять и возненавидеть его безобразие». Он ссылается на древних: «Их театр был школой, в которой добродетель преподавалась не хуже, чем в школах философов… Следовало бы пожелать, чтобы наши произведения были столь же серьезны и столь же преисполнены полезных наставлений». «Разумность», «здравый смысл», важнейшие для классицистов понятия, дороги и Расину. Разумность всех основ произведения – его идей, эмоций, изобразительных средств – открывает, по мнению Расина, дорогу к умам и сердцам современников и дорогу к потомкам, ибо, как полагал он, здравый смысл всех времен одинаков.
«По воздействию, которое оказывало на наш театр все то, в чем я подражал Гомеру или Еврипиду, я с удовольствием убедился, что здравый смысл и разум были одинаковы во все века. Вкус Парижа оказался сходным со вкусом Афин; мои зрители были взволнованы тем же, что исторгало некогда слезы у наиболее просвещенного народа Греции».
Расин указал на слабости классицистического театра, которые обнаруживались особенно наглядно в пьесах второстепенных авторов, – нагромождение ужасов и происшествий, «бесконечные декламации», вялость сценического действия, словом, на многое из того, что впоследствии, в XIX в., романтики ставили в вину классицистическому театру.
Высшие авторитеты, судьи, истинные ценители прекрасного для Расина – древние. К ним он обращается за советом, за поддержкой и одобрением. «Мы должны постоянно спрашивать себя: что сказали бы Гомер и Вергилий, если бы они прочли эти стихи? Что сказал бы Софокл, если бы увидел представленной эту сцену?» Классицисты полагали, что трагедия не должна изображать современников. Это требование классицистической эстетики свято соблюдалось.
Расин обосновывал обязательность древних сюжетов для трагедии. «Трагедийные персонажи должны быть рассматриваемы иным взором, нежели тот, которым мы обычно смотрим на людей, виденных нами вблизи. Можно сказать, что уважение, которое мы испытываем к героям, растет по мере того, как они отдаляются от нас».
Наполеон впоследствии не допускал современного героя на подмостки трагического театра по политическим соображениям.
Он вменял в обязанности своему министру полиции Фуше наблюдать за тем, чтобы трагедия не отходила от древних сюжетов, и это правило классицизма при нем неукоснительно соблюдалось.
В предисловии к «Андромахе» драматург весьма прозрачно, впрочем, с присущей ему мягкостью, критиковал изысканную литературу своих дней с ее «совершенными героями» (эти слова взяты в кавычки Расином), с ее изысканнейшим, утонченным, галантным, рыцарски преданным своей даме Селадоном, ставшим типичным представителем всех «современных героев» прециозных романов. «Пирр не читал наших романов, – пишет Расин о герое своей трагедии «Андромаха», – он был от природы жесток. И не все герои созданы быть Селадонами».
Мы видим явную попытку избавить литературу от идеализации действительности, попытку еще робкую, с оглядкой на древние авторитеты. «Гораций советует нам изображать Ахиллеса суровым, непреклонным, неистовым, каким Он и был». Конечно, он таким не стал под пером Расина. Гегель в своих лекциях по «Эстетике» осмеял его: «Ахилл в «Ифигении в Авлиде».: насквозь французский принц, и если бы не было написано его ими, то никто не открыл бы в нем какой бы то ни было черточки Ахилла. На театральных подмостках актер, игравший эту роль, правда, носил греческую одежду, и сверх того на нем были шлем и панцирь, однако волосы у пего были причесаны и напудрены, бедра выходили широкими благодаря росре'аm (фр. карманам. – С.Л.), башмаки были с красными каблуками и завязывались цветными тесемками».
Опираясь на авторитет Аристотеля, Расин отказывался от главнейшего элемента театра Корнеля – от «совершенного героя». «Аристотель не только весьма далек от того, чтобы требовать от нас совершенных героев, но, напротив, желает, чтобы трагические персонажи, т.е. те, чьи несчастья создают катастрофу в трагедии, не были ни до конца добрыми, пи до конца злыми».
Расину важно было утвердить право художника изображать «среднего человека» (не • в социальном, а в психологическом смысле), изображать слабости человека. «Они (герои трагедий) должны обладать средними достоинствами, т.е. добродетелью, способной на слабость».
«Андромаха». Древнегреческий миф о Гекторе и Андромахе, прославленных Гомером, Еврипидом и многими другими античными авторами, привлекал к себе не раз внимание художников последующих поколений человечества. Французы приспособили поэтическую легенду о юном сыне Гектора и Андромахи Астиа-наксе к своей национальной истории, подобно тому как это делали древние римляне с именем троянца Энея.
Юноша Астианакс не погиб, как повествуют о том античные авторы; он был чудесно спасен и основал французскую монархию, став прародителем французских королей. Так гласили древние французские хроники. Знаменитый французский поэт XVI столетия Пьер Ронсар воспевал Астианакса в своей поэме «Франсиада».
О чем же рассказывает в своей трагедии Расин?
Троя разрушена. За одну ночь погиб славный город, под обломками его или в славной сече сложили головы его защитники. Женщин и детей по жребию как военную добычу разобрали победители. Андромаха и ее сын Астианакс достались Пирру, могучему царю Эпира.
Пирр, бесстрашный воин, жестокий и непреклонный на поле боя, суровый правитель, познал (может быть, впервые в жизни) неугасимую страсть любви. Прекрасная пленница с печальными глазами, с истерзанным сердцем, пережившая столько бед, смутила его покой, сломала его волю, разрушила ту железную цельность характера, которая необходима воину и государственному мужу. Андромаха не любит, не может любить Пирра. Он сын Ахиллеса, а тот убил ее мужа. Он виновник ее несчастий, несчастий ее народа. В пылающей Трое предстал он перед ней впервые, и впечатление было ужасно:
…Пирр, сверкающ и суров, Вошел в сиянии пылающих дворцов, Сквозь груды мертвецов шагая всех спокойней, До самых пят в крови и призывая к бойне.
Может ли она забыть это? А Пирр беснуется, терзает ее, то грозит, то умоляет, то гордо требует подчинения, то, завидев слезы на глазах обожаемой женщины, готов жалеть ее и плакать вместе с ней, и так без конца:
…что ни день, пытается он вновь То ужас ей внушить, то возбудить любовь, То смертью сына ей грозит и сердце гложет, То, слезы увидав, любви сдержать не может.
Уже несколько лет живет при его дворе Гермиона, дочь Менелая и прекрасной Елены. Она прибыла сюда в качестве невесты Пирра. Она любит своего неверного жениха, страдает и ждет. И уязвленное самолюбие, и равнодушное снисхождение к ней, которое постоянно проявляет Пирр, терзают ее гордое сердце. Столь длительная отсрочка свадьбы беспокоит и Менелая, ее отца, а мальчик Астианакс, живущий хотя под неусыпной стражей, но мужающий день ото дня, внушает тревогу всей Греции. Кто знает, что таит в себе этот отпрыск Гектора? Кто знает, какие беды сулит грядущее? Не лучше ли разом пресечь опасность, убив Астианакса? Из Греции в Эпир прибыл в качестве высокого посла сын Агамемнона Орест и с ним его друг Пилад. Орест должен потребовать у Пирра мальчика, чтобы увезти его и предать в руки палачей.
Ореста меньше всего волнует судьба Астианакса, и не ради него он прибыл сюда. Все думы Ореста – о Гермионе. Ее он любил когда-то, с ней мечтал соединить свою судьбу, ее любит он и сейчас, сильно и горестно. Сейчас он хочет увезти ее тайно из Эпира, под видом мальчика Астианакса. Как бы он услужил этим Пирру! От скольких бы забот и тягот избавил его! И невдомек это простодушному Оресту.
Гермиона готова уже покинуть Эпир. Пусть лишь Пирр даст формальное разрешение на отъезд. Девушка обманывает себя: никакого разрешения она не хочет, и, если Пирр позволит ей уехать, она найдет предлог, чтобы остаться, ибо не может уже жить вдали от того, кто терзает ее своим равнодушием и кого она еще мучительнее от этого любит.
Окрыленный надеждой Орест спешит к Пирру. Но странная перемена произошла в душе эпирского царя. Он уже готов отдать Астианакса и заявляет Гермионе, что решил жениться на ней. Гермиона счастлива. Забыты все невзгоды, все жалобы, проклятья. Простодушный Орест не может понять, чем вызваны перемены, лишившие его счастья, он не знает того, что Пирр говорил с Андромахой, что рассказал ей о причинах его посольства, сказал ей, что готов защищать ее сына до конца, и за это требовал ее любви, и снова непреклонная Андромаха предпочла смерть браку с ненавистным ей человеком. Поэтому так и переменился оскорбленный ее отказом, мятущийся Пирр.
Но ни счастливая теперь Гермиона, ни восторженно влюбленный в нее и теперь несчастный Орест не знают, как легко обуздать неукротимого Пирра одним лишь взглядом, одним лишь словом прекрасной пленницы. Вот он бушует в своей злобе и ненависти к Андромахе:
Супруга Гектора она, я – сын Ахилла, И океан вражды нас разделяет двух.
Он клянет ее, жалеет, что не все ей сказал, недостаточно убедил ее в своей ненависти к ней, и хочет вернуться, чтобы еще и еще бросать ей в лицо горькие слова. Зачем? Затем, что любит ее, любит неукротимо и не знает, что в гневе и в ненависти его – все та же любовь. Расин с необыкновенным проникновением в человеческое сердце рисует эту противоречивую логику любви.
Ты думаешь, что я простить ее могу? Что я ее ищу? Что я за ней бегу? –
спрашивает Пирр своего старого наставника Феникса, обманывая себя, пытаясь обмануть и мудрого старца, лучше его знавшего и человеческую жизнь, и человеческое сердце.
«Вы любите ее!» – отвечает Феникс. И Пирр не спорит. Его разгадали, и он не в силах притворяться. Он горюет и жалуется. Речь его прерывиста, бессвязна, полна большого горя:
Люблю! Какое слово!
Ей льстит моя любовь, и все ж она сурова.
Ни братьев, ни друзей, одна поддержка – я!
Астианакса жизнь зависит от меня. Чужая… Нет, не то – рабыня здесь в Эпире. Я сына ей дарю, свою любовь, все в мире, – Но, что ни делаю, в награду мне одно Ее гонителя лишь звание дано.
Андромаха не может не понять Пирра. Как бы ни был он виновен перед ней, перед ее народом, перед ее родиной, он ее любит, любит искренне и страдает, – это хорошо знает Андромаха. Ее верность погибшему Гектору, ее понятия о чести, о патриотическом долге не позволяют ей принять его любовь. Она готова умереть, но не стать женой Пирра. Однако она не может не признать достоинств Пирра:
Горяч, но искренен, – таким его узнала, – Он больше сделает, чем посулит сначала.
И Андромаха решилась на коварную хитрость. Чтобы спасти сына, она обвенчается с Пирром и тем обяжет его заботиться об Астианаксе, сама же, не вступив на брачное ложе, покончит с собой и так сохранит верность покойному супругу. Стоило ей сказать Пирру о своем согласии, и он уже у ее ног. Не ведая тайных замыслов Андромахи, он клянется ей в вечной преданности и обещает защищать ее сына.
Расин столкнул Пирра с Гермионой. Перед зрителем они еще ни разу не стояли рядом. Как-то поведет он себя перед лицом столько раз обманутой им невесты теперь, когда после обещанного венца он предложит ей удалиться из Эпира? Пирр не оправдывается, не пытается уйти от ответственности. Он виноват. Он обманул ее, он изменил ей, сам того не желая. «Страсть сильнее меня, и Андромаха разом украла у меня влечение и разум».
Гермиона не хочет понять его. Любовь и ревность ослепляют ее. Речь ее злобна. Мало думая о ней, Пирр отнюдь не предполагал, что девушка могла его любить. Он видел в их взаимном обязательстве лишь политический союз, в котором чувства не могли играть большой роли. Поэтому, когда девушка называет его изменником, он спокойно отвечает: «Чтоб быть изменником, ведь надо быть любимым!» Пораженный, он узнает, что любим.
По сути дела, на этом завершается сценический конфликт между Пирром и Андромахой. Она согласилась выйти за него замуж, он, следовательно, удовлетворен, поводов для дальнейшей борьбы нет, а раз нет борьбы, нет и сценического действия. Зрителя еще может интересовать, как выполнит свой замысел Андромаха, как подействует ее самоубийство на Пирра, но это уже финал.
Однако в трагедии действуют еще два героя, Орест и Гермиона. Какова их судьба? В трагедии, как учил Расин своих собратьев по перу, «совместно действуют многие лица, и действие отнюдь не окончено, если неизвестно, в каком положении оно оставляет этих лиц».
И теперь, когда сценический конфликт между Пирром и Андромахой исчерпал себя, на первое место выступает конфликт между Пирром и Гермионой. Финал будет совсем не такой, каким он грезился счастливому Пирру. На его счастье свое вето наложит и оскорбленная Гермиона. Лишь только она поняла, что все кончено, что любимый человек для нее недосягаем, страшное решение сложилось в ее голове. Пирр должен умереть! Гермиона зовет к себе Ореста. Она бушует и клянет неверного Пирра. Орудием мщения должен быть Орест.
Влюбленный юноша готов исполнить приказ Гермионы. Он говорит, что во главе войск подвергнет осаде Эпир и в мужественном сражении погубит оскорбителя своей возлюбленной. Но он не так понял Гермиону. Мстить нужно сейчас, в момент свадьбы, напасть на безоружного Пирра в храме, в момент его торжества, и не одному, а с несколькими помощниками, чтобы вернее достичь цели. Это смущает честного Ореста: это похоже на убийство:
Я отомщу ему, но отомщу не так,–
Не как убийца, нет, но как заклятый враг.
В бою погибнет он, а не убитый сзади.
Могу ль я голову его привезть Элладе?
Мне поручение моей страной дано.
А я – я совершу убийство здесь одно?
Гермиона не хочет входить в соображения чести, порядочности, нравственных понятий Ореста, ей все равно, лишь бы Пирр был убит. Она издевается над Орестом, называет его трусом, обещает ему свою любовь, если он исполнит ее желание, идет на хитрость, пугает его:
Пока он жив, сто всегда смогу простить я,
И ненависть моя рассеется, как дым,
Иль он умрет сейчас, иль будет мной любим.
И простодушный Орест верит ей, идет на преступление, забыв законы чести. Он так любит ее, так верит в свое счастье и так мало знает людей, так мало знает свою Гермиону!
Вам в жертву принесу всех ваших я врагов. А ваших милостей – покорно ждать готов.
И Гермиона не знает, что будет с ней; ей кажется, что она порадуется гибели Пирра, что, удовлетворенная местью, станет верной женой Ореста: «В вас не обману я веры».
Пятое действие открывается монологом Гермионы. Скоро должен погибнуть Пирр. Вот-вот рука мстителя настигнет его, и он падет окровавленный и бездыханный. Пирр! Ее Пирр! Человек, которого она так любит, ради которого столько перетерпела сердечных мук! Что ж, он заслужил смерть. Он не проявил никакой жалости, никакого участия к ее горю, никакой чуткости к ней, к ее любви. Он смеялся над ней… Так пусть умрет! Кто умрет? Пирр? И она будет его убийцей – самого дорогого ей человека? О нет, никогда! Так. рисует нравственную борьбу Гермионы Расин.
«…Есть нечто поразительно величавое в стройной, спокойно развивающейся речи расиновских героев, диалог часто убивает действие, но он изящен, но он сам действие» (А.И. Герцен).
Те, кто обвиняли впоследствии классицистический театр за пристрастие к монологам, к продолжительным речам героев, забывали о том, что в этих монологах содержалось само сценическое действие. Герой исповедовался перед зрителем, вернее, оставался перед зрителем наедине с собой, и зритель оказывался свидетелем той большой жизни, которая всегда скрыта от посторонних глаз, жизни человеческой души, и если эта жизнь показана правдиво, то вряд ли зритель мог оставаться безучастным к ней.
Все произошло так, как требовала Гермиона. В храме, во время венчания, Пирр был убит. Об этом приходит сообщить ей Орест. Он воодушевлен. Он думает, что обрадует ее, ведь она так желала мести! Но страшной гримасой ненависти и презрения встречает его Гермиона. Орест потрясен: ведь он исполнял ее приказ, она требовала, настаивала, торопила его. «Чудовище, ты мне противен!» – заявляет она с ожесточением и с чисто женской логикой объясняет ему:
Велела я, но ты, ты мог не дать согласья! Могла просить, молить и требовать сто раз, – Ты ж должен был о том меня спросить опять И вновь ко мне прийти, верней – меня бежать.
Бедный юноша! Он был игрушкой в руках влюбленной и несчастной девушки, она же, в свою очередь, – жертва своих страстей. Гермиона, в горе о погибшем Пирре, наложила на себя руки. Орест потерял рассудок.
Таков финал. Какое страшное опустошение вносят в человеческую жизнь страсти! И человек не в силах побороть их в себе. В жертву страсти приносятся принципы чести (Орест), государственные интересы (Пирр) и жизнь человеческая.
Мы помним, что герои Корнеля побеждали страсти. Они страдали, но были сильнее страстей; побеждала воля, разум человека, человек поднимался над собой. Так было у Корнеля, последнего могикана героической поры феодализма. Средневековый Роланд и корнелевский Сид в известной мере одно и то же лицо: для того и другого моральные принципы, идея долга превыше чувств. Не то у Расина. Расин был моложе Корнеля на три десятилетия, но эти три десятилетия больше разделяли двух поэтов (поэтов-современников), чем столетия – Корнеля и безвестного автора «Песни о Роланде».
Какой-то перелом произошел во французском обществе. Корнель потерял связь со своим зрителем, но не мог понять, в чем дело. Говорили, что Корнель утратил талант, и потихоньку смеялись над ним и жалели его, уважая в нем кумира своих отцов. И Корнель, смущенный, обескураженный, вступал в состязание с молодым соперником, старался подделаться под вкусы зрителя, совершал творческие ошибки и мучился, видя их. А причина заключалась в том, что наступила иная пора в жизни Франции; Корнель остался со своим поколением, ему был чужд новый зритель, утративший интерес к государственным, политическим проблемам.
Корнель – певец силы человеческой, Расин – слабости. Посмотрите с этой точки зрения на трагедию Расина «Андромаха». Есть ли в ней хоть один сильный человек? Пирр, гордый и мужественный воин, забыл все ради женщины и готов сражаться со всей Грецией, своей родиной, сражаться за женщину, которая его не любит. Донимает ли он, что поведение его недостойно? Понимает, но чувство для него дороже всех суждений холодного ума. Орест предает интересы своей родины ради Гермионы. Идея патриотизма ему чужда. Он нарушает законы общечеловеческой морали: убивает беззащитного, невооруженного человека и сам понимает преступность своего поступка; но он любит, и чувство для него всего дороже. Гермиона ничего не знает, кроме любви. Она обрекает Пирра на смерть только за то, что он не отвечает на ее чувство. Она нисколько не задумывается над вопросом о том, имеет ли она право на любовь Пирра. Она любит, и этого довольно. Пирр обязан ее любить только потому, что она любит его. Гермиона делает орудием своей мести простодушного Ореста, пользуясь его слепой любовью к ней, и нисколько не задумывается над тем, какое надругательство совершает над его доверчивой преданностью ей. Любовь ее деспотична и эгоистична. Но и Гермиона – жертва своих страстей, жалкая соломинка в бушующем море чувств.
Наконец, Андромаха. Она сильнее всех. Она предана родине, погибшему мужу, сыну. Она отбивает все атаки Пирра. Ее не страшат ни пытки, ни смерть. Но и она в конце концов сдается. Ее поражение не в том, что она дает согласие на брак, чтобы спасти сына и умереть, не став супругой своего господина; ее поражение в том, что она простила Пирра, оценила его любовь, увидела в нем достоинства, и логика ведет к тому, что она могла и должна была бы полюбить его.
Трагедия «Федра» раскрывает картину нравственного разлада личности. Драматург бросил поистине прицельный луч света на бедствие души, на ту страшную катастрофу, которую человек терпит, когда в его сознании рушится гармония между представлением о должном и его субъективным влечением, между желаемым и допустимым. Причем, это не просто желание, влечение – это чувство, доведенное до экстаза, это Страсть, и противостоящий ей Долг – не просто долг, а нравственный категорический императив, нарушив который человек распадается как личность, теряя самоуважение и всю ту внутреннюю слаженность, которая составляет его существо. Словом, драматург описал нравственный кризис в его экстремальном проявлении. Прямо надо сказать, что в век христианства он взялся за «опасный» сюжет. Еще в глубокой древности Еврипид, первый обработавший этот сюжет для сцены, подвергся жесточайшей критике. Его современник Аристофан в комедии «Лягушки» обвинил его в клевете на афинских, женщин, назвал его развратителем молодежи и гневно сетовал на то, что сцена театра стала ареной «федр-потаскушек».
Понимая всю сложность своего положения, Расин писал в предисловии к трагедии: «…я не решаюсь утверждать, что эта пьеса действительно лучшая из моих трагедий. Я представляю читателям и времени установить ее подлинную ценность. Я могу утверждать лишь то, что ни в одной из них добродетель не была так ярко выявлена, как в этой; малейшие ошибки в ней сурово наказаны. Даже мысль о преступлении рассматривается как само преступление. Слабости любви почитаются подлинными слабостями; страсти выступают лишь для того, чтоб показать всю разруху, какую они причиняют; и порок нарисован в ней везде такими красками, которые заставляют понять и возненавидеть его безобразие».
Трагедия открывается диалогом Ипполита и его воспитателя Терамена. Из их разговора зритель узнает, что Федра ненавидит своего пасынка, преследует его. Однако выясняется, что Федра любит Ипполита, потому и преследует его.
Она глубоко переживает свой позор, но ничего поделать с собой не может: Ипполит ей мил, дорог, образ его властно царит в ее душе. Она прибегает к помощи богов, строит им храмы, исступленно предается благочестию, но и у подножия алтаря она думает только об Ипполите и, молясь богу, молится не ему, а другому, земному богу своей души – Ипполиту. Благочестие – «лекарство жалкое для гибельных страстей». Придя к такому выводу, Федра решила иными средствами добиться успокоения: стать ненавистной Ипполиту, чтобы навсегда установить между собой и им непроходимую преграду. Она добивается его изгнания в Трезену.
Спокойнее потекли теперь ее дни, и образ юноши стал постепенно бледнеть в ее памяти. Но вот Тезей привез ее в Трезену, и снова видит она прекрасного пасынка, снова вспыхивает любовь, теперь уже как всепожирающее пламя:
Мне ненавистна жизнь, ужасен сердца пыл, Я призывала смерть, о доброй помня славе.
Перестав бороться с собой, отдавшись безумству страсти, Федра, наконец, признается Ипполиту. «Доблестный, прямой и даже чуть суровый, прекрасный, молодой… как пишут о богах…» Зачем Тезей, а не Ипполит пришел тогда за ней? «Где были вы тогда?. За нежное лицо чего я не дала бы?» – говорит она пораженному юноше.
О боги! Что за речь? Иль вы забыли вдруг, Что мне Тезей – отец и что он вам – супруг? –
восклицает Ипполит. Лукавая женщина отступает, она ведь ничего не хотела сказать дурного, и умный Ипполит приемлет ее маневр. Да, да, он, верно, придал ее словам превратный смысл и краснеет за свое постыдное предположение.
Но ни Федра, ни Ипполит нисколько не обманываются в том, что друг друга поняли. «Ты понял слишком много!» – говорит, глядя ему вслед, Федра. «О, боги! Федра! Нет… В забвенье, в глубине, пусть тайна страшная останется при мне», – думает Ипполит. Федра в смятении: теперь, конечно, Ипполит все расскажет отцу, и вечный позор покроет ее имя, ее дети будут стыдиться произносить имя матери. О, этот Ипполит! «Он ныне для меня, что самый лютый зверь». Служанка советует ей оклеветать Ипполита перед его отцом, сказать, будто он покушался на честь мачехи. Входит Тезей в сопровождении Ипполита. Федра криком останавливает их и убегает: она осквернена, супруг не может приблизиться к ней. Тезей поражен, но и сын, к которому он обращается за разъяснением, отвечает как-то странно и тоже хочет куда-то бежать. Юноша взволнован. Неужели мачеха решилась во всем признаться отцу? Он не знает еще, что задумала она.
Энона клевещет на него отцу. Тезей взбешен: каким негодяем оказался его сын! И тот не оправдывается. Ипполит принимает на себя весь удар, он не хочет разглашать тайну Федры, он лишь признается отцу, что любит Арицию. Но Тезей не верит, он видит в этом признании лишь хитрую уловку: «У негодяев всех прием такого рода!» – и проклинает его, гонит от себя.
Федра, одумавшись, спешит предупредить несчастье, во всем сознаться и спасти Ипполита, но Тезей сообщает ей о том, что Ипполит любит Арицию. И признание остается невысказанным. Федра уже думает о сопернице – весть о ней поглощает все ее сознание. «Какой нежданный гром! Какая злая весть!» – твердит она с помутившимся разумом и уговаривает служанку убить Арицию.
Тезей узнает истину, но поздно: Ипполит погублен чудбвищем морским, которое наслал на него Нептун. Морской бог покарал его за проклятие отца. Кончает с собой Федра, в пучину морскую бросается и Энона, злой гений царицы.
Таков итог порочной страсти. Зло, разруху в сердцах и умах, преступление и гибель несет она с собой. «Увы! Какой нам дан судьбой урок!» – заключает Расин свою трагедию, вложив назидание в уста сраженного несчастьями Тезея. Со многими чудовищами сражался Тезей, многих из них уничтожил он, не увидел лишь зло в своем доме, не увидел, не победил.
Расин написал несколько политических трагедий – «Британ-ник», «Баязет», «Аталия». Он разительно непохож в них на Корнеля. Его политическая позиция иная. Он поставил уже тему государственного деспотизма, которой еще не было в творчестве автора «Сида».
В трагедии «Британник» один из придворных со всем цинизмом излагает программу тирании:
…римлян, государь, вы разгадать должны… Держите их в узде, – они трусливы, злобны, – Не то они взомнят, что страх внушать способны. О, да, они к ярму приучены в веках! Им по сердцу рука, что держит их в цепях. Удел их – угождать правителям верховным…
У Корнеля не было и не могло быть подобных нападок на деспотизм, ибо ему важно было укрепить принцип государственности в лице единого монарха, и он добросовестно это делал. Достаточно вспомнить, какой обаятельный облик монарха нарисовал он в лице Октавиана Августа в трагедии «Цинна».
Расин с меньшим оптимизмом относится к абсолютизму. Система единодержавной власти чревата многими опасностями для народа. Уже одна мысль, что у власти могут быть нероны, руководствующиеся программой, изложенной в данном случае царедворцем, внушает недоверие к принципу абсолютизма. Мягкий, робкий Расин куда строже и решительнее судил крайности деспотизма, чем его суровый предшественник, но он уже жил в иную эпоху. Французский абсолютизм вступал в новую фазу. При Корнеле он был силой, цементирующей национальное единство Франции, при Расине он уже становился источником национальных бед (разорительные для Франции войны, которые вел Людовик XIV для удовлетворения своего тщеславия). Грозы революции были еще далеко, но отдельные тучи уже начали появляться на ясном небе.
Словом, злоупотребление властью, пороки деспотизма – вот тема политических трагедий Жана Расина. В трагедии «Британник» – эпоха Нерона, первый период его царствования, когда он еще не обнаружил всех отвратительных качеств своей натуры, когда еще не совершил тех страшных злодеяний, какими полна немноголетняя пора его пребывания на римском престоле (54 – 68 гг. н. э.).
Однако и эта предшествующая великим злодеяниям пора в истории царствования Нерона, пусть относящаяся к далекому прошлому, не могла не рождать печальных раздумий у зрителя – современника Расина. Мрачная картина представала перед глазами зрителя. Там, у кормила власти, нет ничего святого; жизнь человеческая, правда, честь – все жестоко и часто бессмысленно попирается во имя прихоти тирана или во имя жажды власти.
Нерон, обязанный своей матери Агриппине положением, властью, троном, оказывающий ей до сих пор высокие почести, вдруг резко изменил свое отношение к ней; стал избегать ее, обиаружил желание править единовластно. Агриппина забеспокоилась. Власть для нее была всего дороже, и, вознося сына, она надеялась видеть его всегда покорным, хотела править его именем. Нерон позволял ей это до поры до времени. И вдруг Агриппина очутилась не у дел: ее не допускают к сыну, никто не слушает ее, никто с ней не считается. Она мечется, негодует в сознании своего бессилия. Но вот, наконец, она настигает сына. Слышатся упреки, жалобы, проклятия, развертывается страшная, потрясающая исповедь преступлений. Пусть поймет, что сделала она для него! Она стала женой родного дяди, чтобы добиться престола ему, Нерону, сыну от другого мужа. Она заставила престарелого императора Клавдия, ее супруга, прогнать родного сына Британника и признать сыном и наследником его, Нерона. Чтобы упрочить положение Нерона, она женила его на дочери Клавдия. Когда умирающий Клавдий, раскаявшись, хотел увидеть своего сына, она не допустила его, и старик умер, не обняв Британника, томившегося в изгнании:
Вот исповедь по всем, свершенном мной когда-то, Вот все мои грехи! А вот за них расплата: Всего полгода лишь, став баловнем в стране, Вы благодарностью платить умели мне; Потом, утомлены стеснительным вниманьем, Вы предпочли платить мне дерзким непризнаньем.
Никаких угрызений совести! Никакого сожаления о совершенных злодеяниях! Она скорее почитает себя мученицей, героиней, пожертвовавшей собой ради счастья сына. Путь к власти усеян преступлениями. Этот путь проделала Агриппина.
Каков же сын? В предисловии к пьесе Расин так отзывается о нем: «Он еще не убил мать, жену, воспитателей, но в нем таятся зародыши всех его преступлений… Одним словом, здесь он чудовище нарождающееся, но не осмеливающееся еще проявить себя и ищущее оправданий для своих злодеяний». Общая атмосфера двора порочна:
Как здесь глубоко скрывают мысль свою, Как далеко – увы! – от этой мысли слово! Как сердце и уста разобщены сурово! Как здесь клеймят друзей, доверьем их маня!. Здесь страшно! Воздух здесь изменой напоен…
Нерону есть кого опасаться. Жив родной сын Клавдия, умершего правителя Рима, юный Британник, и ему по праву принадлежит престол. Нерон понимает шаткость своего положения и с тревогой наблюдает за Британником. С чего начать? Как спровоцировать Британника на совершение неверного поступка, чтобы потом, придравшись, уничтожить его? У Британника есть невеста Юния. Он ее любит, он предан ей, из-за нее он способен совершить безумства. Итак, начать следует с Юнии. Девушку насильно приводят во дворец. Ее впервые видит Нерон. Она прекрасна!
Британник теперь вдвойне ненавистен Нерону. Мало ему одним своим существованием угрожать Нерону, он еще любим одной из прекраснейших женщин Рима! Нерон ревнует и ненавидит, ревнует больше из самолюбия.
Он придумывает изощренную жестокость. Юнии приказано проявить притворное равнодушие и холодность к Британнику. Только так она еще может спасти его:
Здесь спрятан в тайнике, я прослежу за вами…
Я буду видеть все, постигну взгляд немой,
И станет смерть ему расплатой неизбежной
За ваш мгновенный вздох, за взгляд преступно нежный.
И свидание состоялось. Британник не может узнать своей Юнии. Куда девалась нежность, добрый взгляд, ласковое слово! Сомнений нет – она его не любит, ей мил теперь Нерон. Юноша страдает, и Нерон доволен. Призвана знаменитая Локуста, составительница ядов. Во время дружеской беседы Нерон подал юноше кубок с ядом. «За ваше счастье!» – провозгласил Нерон, глядя на свою жертву ясными глазами:
…подавая яд, спокоен был Нерон.
Его холодный взор изобличал презренье
Тирана, для кого не ново преступленье.
Выпив яд, юноша упал, сраженный смертью… «Не беспокойтесь, он давно страдал падучей», – холодно заявил Нерон окружающим. Когда Нерону случается испытать минутное угрызение совести, на помощь ему приходит царедворец Нарцисс и холодной логикой подлеца укрепляет ослабевшую волю тирана, рассеивает легкое облачко сомнений и набежавшего человеческого чувства. Злоупотребления властью, пороки деспотизма Расин осудил сурово. Он вложил пламенное, дышащее гневом и протестом проклятие тирании в уста Агриппины, виновницы и жертвы деспотизма:
Ты должен продолжать! Назад дороги нет! Ты руки обагрил впервые кровью брата; На очереди мать, ей та ж грозит расплата… Но пусть и смерть моя тебе не даст покоя… Неистовство твое, растя из года в год, Кровавой полосой все дни твои зальет, Но верю, будет день, проснется вечный мститель. И страшной гибелью погибнет сам губитель. И кровью стольких жертв покрытый и моей, Оплатишь нашу смерть ты гибелью своей И мир оповестишь, в века бесславно канув, Как люто был казнен лютейший из тиранов! Вот мой тебе завет и суд мой над тобой.
Расин идет дальше. Он показывает силу народа. Не пассивным, не безмолвным остается римский народ. Он вмешивается в конце концов в ход событий на защиту Юнии, которая, обняв статую Августа, посвящает себя в весталки. Разгневанная толпа убивает царедворца Нарцисса, пытавшегося схватить девушку.
В грозные минуты жизни человека и государства народ становится высшим судьей и пресекает зло, когда воля отдельных личностей уже не может его пресечь.
В трагедии «Баязет» – снова тема деспотизма. Перед зрителем снова открывается картина дворцового быта – интриг, эгоизма, жестоких нравов.
Полный расточительной роскоши турецкий двор. Султан Аму-рат в походе. За него правит его любимая жена Роксана. При дворе в качестве узника живет брат султана, Баязет. Давно тревожным взором глядит на Баязета султан Амурат. Одного брата, способного отнять у него власть, он уже уничтожил. Осталось еще двое: один из них, Ибрагим, впал в детство и ему не страшен; но Баязет молод, отважен, умен. Он 'опасен Амурату. И султан шлет гонца к своей жене Роксане с тайным приказом убить Баязета.
Юный Баязет честен, правдив, рыцарски верен своей нежной любви к Аталиде, знатной девушке. Любит его и Аталида. Но Роксана не знает об их любви. Ей мил юный и красивый князь. Ей жаль убивать его. Если бы он мог полюбить ее! О, тогда она возвела бы его на престол. Она часто призывает к себе в покои Баязета. Юноша скромен и робок с ней. И все больше н больше распаляется сладострастное воображение султанши. Великий визирь Акомит, который строит планы дворцового переворота, убеждает Баязета поддержать страсть Роксаны. Юноше даже не нужно притворяться, ослепленная Роксана малейшее его внимание принимает за любовь.
Расин – тончайший мастер рисовать психологию женщины, обычно страстной, динамичной натуры, способной переходить мгновенно от любви к ненависти, от гнева к безграничному восторгу, не останавливающейся ни перед чем. Такова его Гер-миона в трагедии «Андромаха», такова и Роксана в трагедии «Баязет».
Теперь мне все равно – закон со мной иль нет! Всем пренебречь меня заставил Баязет…
Иногда ее охватывают сомнения: молодой принц робок, сдержан, холоден с ней. Любит ли он ее?
И я томлюсь по нем без встречного участья.
На ее прямой вопрос Баязет отвечает уклончиво. И вот она разъярена, уж ненавидит. Пусть погибнет! Пусть выполнят приказ султана и казнят своевольного принца. Но Баязет по настоянию своей возлюбленной, которая боится за его жизнь, подает слабую надежду султанше – и все забыто, и он снова любим, и безмерно счастлива ослепленная женщина.
Расин знает силу женской ревности. Он сталкивает султаншу с соперницей. Это Аталида. Она любит Баязета и любима им. Роксана ничего не знает об их любви, ничего не подозревает, но и Аталида – женщина, и ей свойственна ревность и непоследовательность. Только что она уговаривала Баязета, ради его жизни, притворно клясться султанше в любви и почти мгновенно, сраженная мыслью, что притворная любовь может перейти в настоящую, уже терзает его ревностью. И это разрывает клубок переплетенных судеб, воль, страстей. Молодые люди становятся неосторожны. Ревнивый ум Роксаны прозревает истину. Баязет пытается смягчить ее гнев щедрыми посулами, что будет любить ее… как мать, как сестру, что окружит ее почетом.
Что мог бы ты мне дать, не отвечая страстью? Что изобресть могла б признательность твоя? –»
отвечает ему обезумевшая от любви женщина. И Баязет гибнет от руки Роксаны, ее же убивает раб, подосланный султаном. Такова разрушающая сила страстей. Гибнет обаятельный, вырисованный нежными полутонами, меланхоличный Баязет1, гибнет жестокая, властная, страдающая и бессильная перед роковой силой любви Роксана. Остается жить, но жизнью бесцельной Аталида, не сумевшая побороть в себе даже минутного ревнивого сомнения:
…даже в грозный миг, несчастья ожидая, Жила без разума, лишь о себе скорбя.
Если взглянуть на психологические коллизии трагедии Расина с позиций норм классицистического театра, то следует признать, что тех четких контуров чувства и долга, вступающих в конфликт в трагедиях Корнеля, мы здесь не увидим. В трагедии «Гораций» размежевание чувства и долга проведено поистине яркой пограничной чертой. Ее нельзя не видеть. Она сразу же бросается в глаза и читателю, и зрителю.
Долг – это необходимость убить Куриациев и завоевать победу Риму. Чувство – это мучительное нежелание поднять руку на близких, добрых и милых людей. Следовать долгу – честь, следовать чувству – бесчестье. Все ясно и просто. Не то в трагедии Расина «Баязет». Что было долгом для Баязета? Верность любви к Аталиде. Но к этой верности он влекся всем своим сердцем. И долг, и чувство находились в нерасторжимом согласии.
Дилемма была, однако, такова: остаться честным и умереть или стать негодяем и выжить. Баязет предпочел первое.
В трагедии есть еще одно значительное лицо – визирь. Это политик по преимуществу. Ему смешны треволнения любви молодых людей – Баязета, Роксаны, Аталиды. В политической игре не могут приниматься в расчет какие-либо нравственные принципы: совесть, верность слову и прочие «шаткие правила». Он уговаривает Баязета лгать Роксане, ведь всегда можно пересмотреть «былые обещания». Он искренне верит, что интересы государства оправдывают всякое нарушение частной морали, что основатели царств и истинные герои никогда не были щепетильны в выборе средств при решении важных государственных задач.
Свободны побеждать и веровать вольны,
Они всем жертвовали счастию страны,
И пол-империи святой обосновалось
На том, что клятва их лишь редко соблюдалась,–
говорит визирь. Баязет не спорит с ним: да, действительно, для успеха страны они поступались многим; но, когда дело касалось их лично, когда речь шла об их жизни, они не покупали ее ценой подлости:
О святость мужества! О верности закон!
Пусть гибель мне грозит, – я вами восхищен!
Но можно ль все предать упорству шатких правил?
Со времен Макиавелли всех политических мыслителей волновало противоречие между нравственными принципами и государственными интересами. Макиавелли решительно высказался в пользу последних и написал предельно откровенную, пожалуй, даже цинично откровенную книгу «Государь», в которой на ряде исторических примеров показывал правоту тех самых суждений, которые Расин вложил в уста своего визиря.
Эта дилемма (совесть – государственные интересы) не могла еще возникнуть в театре Корпели, ибо драматург вынужден был бы принцип государственности поставить ваше частной морали, т.е. открыто встать на сторону Макиавелли, на что он, конечно, не решилен бы.
Расин, как видим, живя в абсолютистском государстве, противопоставил личность государству и встал на сторону личности. Абсолютизм явно уже терял свой авторитет в сердцах мыслящих французов XVII столетия.
Придворные интриганы, организовавшие дикую травлю поэта, задушили его талант. Драматург, создавший за десять лет (1667–1677) восемь великолепных трагедий – поистине шедевров классицистического театра, за последующие двенадцать лет не создал ничего. Две последние его пьесы, которые он писал уже с надломленной душой и по просьбе (по заказу) всесильной фаворитки короля госпожи де Ментенон, при всем блеске их поэтической отделки далеки от первых его творений. Перед нами уже не тот Расин. Это скорее проповедник, такой же красноречивый, как и его современник епископ Боссюэ, но не художник, постигающий все движения человеческого сердца. Боссюэ бывал на представлениях последних пьес Расина и оставался ими доволен.
Мрачную картину душевной жизни стареющего драматурга открывает нам последняя его трагедия «Аталия». Мрачен мир его поэтической фантазии, мрачен мир художественных образов. И первое, что приходит на ум после того, как ознакомишься с трагедией, – сознание того, что нехорошо было на душе у поэта.
Сюжет трагедии взят из библейской мифологии. Кровожадная богоотступница иерусалимская царица Аталия, уже старуха, уничтожает все свое потомство, детей и внуков, ибо они – из рода Давида, она же сама – из рода израильских царей, враждебных иерусалимским (иудейским) царям. В храме совершается свирепое убийство:
…царевичи, все кровью залитые,
И острый нож в руках ужасной Аталии.
Один царевич, по имени Иоас, был спасен и скрыт от глаз разъяренной и мстительной царицы. В иерусалимском храме под неусыпным наблюдением первосвященника и в полной тайне воспитывается он.
Расин в предисловии к трагедии говорит о правдоподобии как о важнейшем принципе драматургии. В былое время залогом правдоподобия он считал умение избегать крайностей, излишней контрастности в делении героев на добрых и злых. Сейчас этот принцип забыт. В трагедии «Аталия» на одной стороне – абсолютные, стопроцентные злодеи, на другой – без единого пятнышка добродетельные герои. К добродетельным героям принадлежат царевич Иоас, первосвященник Иодай, его жена Иосавет, его дети Захария и Суламифь, военачальник Абнер. Все они глубоко религиозны и, следовательно, честны, добры, мужественны, по логике автора.
Олицетворением зла является Аталия. Почему она так жестока, так кровожадна, почему губит своих внуков, – из пьесы понять нельзя. Она богоотступница – и потому, злодейка, она злодейка – и потому богоотступница. Для людей, фанатически верующих, подобная аргументация, очевидно, была убедительной.
Второй злодей в пьесе – жрец Ваала Мафан. Он богоотступник, потому что в храме Иерусалима ему не нашли места жреца; движимый честолюбием, он выдумал нового бога, Ваала, склонил к вере в него царицу и стал жрецом этого изобретенного им бога. Сам он не верит ни во что:
…ты думаешь, что я в усердье рьяном Могу быть ослеплен ничтожным истуканом, Обломком дерева, который день за днем Все точит рой червей, что угнездились в нем…
Аталии явился во сне образ Иоаса. Она еще не знает, что один из ее внуков спасен, но уже встревожена. Войдя в иерусалимский храм (вход туда ей запрещен), она видит Иоаса, узнает его (мальчик реальный и тот, что явился ей во сне, сходны). К борьбе за Иоаса, в сущности, сводится все действие пьесы. Аталия в конце концов побеждена: ее убивают собственные подданные; Иоас воцаряется на иудейском престоле.
Итак, перед нами снова тема деспотизма. Бесконтрольная власть, злоупотребление властью – вот причины всех бед и всех злодейств:
Насилье при дворе – единственный закон;
Там прихоть властвует слепая,
А саном тот лишь награжден,
Кто служит, рабскую угодливость являя.
Расин всюду подчеркивает свою неприязнь к абсолютизму. В пьесе мы находим прямое разоблачение и осуждение самой теории абсолютизма:
Что царь покорен лишь своей же мощной воле И попирает все, блистая на престоле; Что подданных удел – нужду и труд нести, И надобно жезлом железным их пасти…
Нельзя, конечно, предположить, чтобы Расин, осуждая римский деспотизм, имел в виду французский двор. «…Вероятно ли, чтоб тонкий придворный Расин осмелился сделать столь ругательное применение Людовика к Нерону? Будучи истинным поэтом, Расин, написав сии прекрасные стихи, был исполнен Тацитом, духом Рима; он изображал ветхий Рим и двор тирана, не думая о версальских балетах… Самая дерзость сего применения служит доказательством, что Расин о нем не думал», – справедливо писал А.С. Пушкин.
Трагедия «Аталия» не дошла при жизни автора до широкого зрителя. Девицы из пансиона Сен-Сира несколько раз ставили ее во дворце для короля и узкого круга придворных. «Аталия», как и «Эсфирь», сопровождалась хором, исполнявшим религиозно-библейские песнопения. Представление было обставлено, подобно богослужению, торжественной литургии. Расин ввел даже музыкальное сопровождение, ссылаясь на то, что «многие пророки не раз впадали в священное исступление при звуках инструментов». Автор музыки был Жан Батист Моро и позднее знаменитый Мендельсон-Бартольди.
Список литературы
1. Мокульский С.С. Расин. – Л., 1970.
2. Обломиевский Д.Д. Французский классицизм. – М., 1988.
3. Моруа Андре. Литературные портреты (Лабрюйер, Вольтер, Руссо, Лакло). – М., 1970.
4. Обломиевский Д. Литература французской революции 1789–1794 гг. ‑ М., 1984.
5. Великовский С. Поэты французской революции 1789–1848 гг. ‑ М., 1993.
Федра, одумавшись, спешит предупредить несчастье, во всем сознаться и спасти Ипполита, но Тезей сообщает ей о том, что Ипполит любит Арицию. И признание остается невысказанным. Федра уже думает о сопернице – весть о ней поглощает все ее сознание. «Какой нежданный гром! Какая злая весть!» – твердит она с помутившимся разумом и уговаривает служанку убить Арицию.
Тезей узнает истину, но поздно: Ипполит погублен чудбвищем морским, которое наслал на него Нептун. Морской бог покарал его за проклятие отца. Кончает с собой Федра, в пучину морскую бросается и Энона, злой гений царицы.
Таков итог порочной страсти. Зло, разруху в сердцах и умах, преступление и гибель несет она с собой. «Увы! Какой нам дан судьбой урок!» – заключает Расин свою трагедию, вложив назидание в уста сраженного несчастьями Тезея. Со многими чудовищами сражался Тезей, многих из них уничтожил он, не увидел лишь зло в своем доме, не увидел, не победил.
Расин написал несколько политических трагедий – «Британ-ник», «Баязет», «Аталия». Он разительно непохож в них на Корнеля. Его политическая позиция иная. Он поставил уже тему государственного деспотизма, которой еще не было в творчестве автора «Сида».
В трагедии «Британник» один из придворных со всем цинизмом излагает программу тирании:
…римлян, государь, вы разгадать должны… Держите их в узде, – они трусливы, злобны, – Не то они взомнят, что страх внушать способны. О, да, они к ярму приучены в веках! Им по сердцу рука, что держит их в цепях. Удел их – угождать правителям верховным…
У Корнеля не было и не могло быть подобных нападок на деспотизм, ибо ему важно было укрепить принцип государственности в лице единого монарха, и он добросовестно это делал. Достаточно вспомнить, какой обаятельный облик монарха нарисовал он в лице Октавиана Августа в трагедии «Цинна».
Расин с меньшим оптимизмом относится к абсолютизму. Система единодержавной власти чревата многими опасностями для народа. Уже одна мысль, что у власти могут быть нероны, руководствующиеся программой, изложенной в данном случае царедворцем, внушает недоверие к принципу абсолютизма. Мягкий, робкий Расин куда строже и решительнее судил крайности деспотизма, чем его суровый предшественник, но он уже жил в иную эпоху. Французский абсолютизм вступал в новую фазу. При Корнеле он был силой, цементирующей национальное единство Франции, при Расине он уже становился источником национальных бед (разорительные для Франции войны, которые вел Людовик XIV для удовлетворения своего тщеславия). Грозы революции были еще далеко, но отдельные тучи уже начали появляться на ясном небе.
Словом, злоупотребление властью, пороки деспотизма – вот тема политических трагедий Жана Расина. В трагедии «Британник» – эпоха Нерона, первый период его царствования, когда он еще не обнаружил всех отвратительных качеств своей натуры, когда еще не совершил тех страшных злодеяний, какими полна немноголетняя пора его пребывания на римском престоле (54 – 68 гг. н. э.).
Однако и эта предшествующая великим злодеяниям пора в истории царствования Нерона, пусть относящаяся к далекому прошлому, не могла не рождать печальных раздумий у зрителя – современника Расина. Мрачная картина представала перед глазами зрителя. Там, у кормила власти, нет ничего святого; жизнь человеческая, правда, честь – все жестоко и часто бессмысленно попирается во имя прихоти тирана или во имя жажды власти.
Нерон, обязанный своей матери Агриппине положением, властью, троном, оказывающий ей до сих пор высокие почести, вдруг резко изменил свое отношение к ней; стал избегать ее, обиаружил желание править единовластно. Агриппина забеспокоилась. Власть для нее была всего дороже, и, вознося сына, она надеялась видеть его всегда покорным, хотела править его именем. Нерон позволял ей это до поры до времени. И вдруг Агриппина очутилась не у дел: ее не допускают к сыну, никто не слушает ее, никто с ней не считается. Она мечется, негодует в сознании своего бессилия. Но вот, наконец, она настигает сына. Слышатся упреки, жалобы, проклятия, развертывается страшная, потрясающая исповедь преступлений. Пусть поймет, что сделала она для него! Она стала женой родного дяди, чтобы добиться престола ему, Нерону, сыну от другого мужа. Она заставила престарелого императора Клавдия, ее супруга, прогнать родного сына Британника и признать сыном и наследником его, Нерона. Чтобы упрочить положение Нерона, она женила его на дочери Клавдия. Когда умирающий Клавдий, раскаявшись, хотел увидеть своего сына, она не допустила его, и старик умер, не обняв Британника, томившегося в изгнании:
Вот исповедь по всем, свершенном мной когда-то, Вот все мои грехи! А вот за них расплата: Всего полгода лишь, став баловнем в стране, Вы благодарностью платить умели мне; Потом, утомлены стеснительным вниманьем, Вы предпочли платить мне дерзким непризнаньем.
Никаких угрызений совести! Никакого сожаления о совершенных злодеяниях! Она скорее почитает себя мученицей, героиней, пожертвовавшей собой ради счастья сына. Путь к власти усеян преступлениями. Этот путь проделала Агриппина.
Каков же сын? В предисловии к пьесе Расин так отзывается о нем: «Он еще не убил мать, жену, воспитателей, но в нем таятся зародыши всех его преступлений… Одним словом, здесь он чудовище нарождающееся, но не осмеливающееся еще проявить себя и ищущее оправданий для своих злодеяний». Общая атмосфера двора порочна:
Как здесь глубоко скрывают мысль свою, Как далеко – увы! – от этой мысли слово! Как сердце и уста разобщены сурово! Как здесь клеймят друзей, доверьем их маня!. Здесь страшно! Воздух здесь изменой напоен…
Нерону есть кого опасаться. Жив родной сын Клавдия, умершего правителя Рима, юный Британник, и ему по праву принадлежит престол. Нерон понимает шаткость своего положения и с тревогой наблюдает за Британником. С чего начать? Как спровоцировать Британника на совершение неверного поступка, чтобы потом, придравшись, уничтожить его? У Британника есть невеста Юния. Он ее любит, он предан ей, из-за нее он способен совершить безумства. Итак, начать следует с Юнии. Девушку насильно приводят во дворец. Ее впервые видит Нерон. Она прекрасна!
Британник теперь вдвойне ненавистен Нерону. Мало ему одним своим существованием угрожать Нерону, он еще любим одной из прекраснейших женщин Рима! Нерон ревнует и ненавидит, ревнует больше из самолюбия.
Он придумывает изощренную жестокость. Юнии приказано проявить притворное равнодушие и холодность к Британнику. Только так она еще может спасти его:
Здесь спрятан в тайнике, я прослежу за вами…
Я буду видеть все, постигну взгляд немой,
И станет смерть ему расплатой неизбежной
За ваш мгновенный вздох, за взгляд преступно нежный.
И свидание состоялось. Британник не может узнать своей Юнии. Куда девалась нежность, добрый взгляд, ласковое слово! Сомнений нет – она его не любит, ей мил теперь Нерон. Юноша страдает, и Нерон доволен. Призвана знаменитая Локуста, составительница ядов. Во время дружеской беседы Нерон подал юноше кубок с ядом. «За ваше счастье!» – провозгласил Нерон, глядя на свою жертву ясными глазами:
…подавая яд, спокоен был Нерон.
Его холодный взор изобличал презренье
Тирана, для кого не ново преступленье.
Выпив яд, юноша упал, сраженный смертью… «Не беспокойтесь, он давно страдал падучей», – холодно заявил Нерон окружающим. Когда Нерону случается испытать минутное угрызение совести, на помощь ему приходит царедворец Нарцисс и холодной логикой подлеца укрепляет ослабевшую волю тирана, рассеивает легкое облачко сомнений и набежавшего человеческого чувства. Злоупотребления властью, пороки деспотизма Расин осудил сурово. Он вложил пламенное, дышащее гневом и протестом проклятие тирании в уста Агриппины, виновницы и жертвы деспотизма:
Ты должен продолжать! Назад дороги нет! Ты руки обагрил впервые кровью брата; На очереди мать, ей та ж грозит расплата… Но пусть и смерть моя тебе не даст покоя… Неистовство твое, растя из года в год, Кровавой полосой все дни твои зальет, Но верю, будет день, проснется вечный мститель. И страшной гибелью погибнет сам губитель. И кровью стольких жертв покрытый и моей, Оплатишь нашу смерть ты гибелью своей И мир оповестишь, в века бесславно канув, Как люто был казнен лютейший из тиранов! Вот мой тебе завет и суд мой над тобой.
Расин идет дальше. Он показывает силу народа. Не пассивным, не безмолвным остается римский народ. Он вмешивается в конце концов в ход событий на защиту Юнии, которая, обняв статую Августа, посвящает себя в весталки. Разгневанная толпа убивает царедворца Нарцисса, пытавшегося схватить девушку.
В грозные минуты жизни человека и государства народ становится высшим судьей и пресекает зло, когда воля отдельных личностей уже не может его пресечь.
В трагедии «Баязет» – снова тема деспотизма. Перед зрителем снова открывается картина дворцового быта – интриг, эгоизма, жестоких нравов.
Полный расточительной роскоши турецкий двор. Султан Аму-рат в походе. За него правит его любимая жена Роксана. При дворе в качестве узника живет брат султана, Баязет. Давно тревожным взором глядит на Баязета султан Амурат. Одного брата, способного отнять у него власть, он уже уничтожил. Осталось еще двое: один из них, Ибрагим, впал в детство и ему не страшен; но Баязет молод, отважен, умен. Он 'опасен Амурату. И султан шлет гонца к своей жене Роксане с тайным приказом убить Баязета.
Юный Баязет честен, правдив, рыцарски верен своей нежной любви к Аталиде, знатной девушке. Любит его и Аталида. Но Роксана не знает об их любви. Ей мил юный и красивый князь. Ей жаль убивать его. Если бы он мог полюбить ее! О, тогда она возвела бы его на престол. Она часто призывает к себе в покои Баязета. Юноша скромен и робок с ней. И все больше н больше распаляется сладострастное воображение султанши. Великий визирь Акомит, который строит планы дворцового переворота, убеждает Баязета поддержать страсть Роксаны. Юноше даже не нужно притворяться, ослепленная Роксана малейшее его внимание принимает за любовь.
Расин – тончайший мастер рисовать психологию женщины, обычно страстной, динамичной натуры, способной переходить мгновенно от любви к ненависти, от гнева к безграничному восторгу, не останавливающейся ни перед чем. Такова его Гер-миона в трагедии «Андромаха», такова и Роксана в трагедии «Баязет».
Теперь мне все равно – закон со мной иль нет! Всем пренебречь меня заставил Баязет…
Иногда ее охватывают сомнения: молодой принц робок, сдержан, холоден с ней. Любит ли он ее?
И я томлюсь по нем без встречного участья.
На ее прямой вопрос Баязет отвечает уклончиво. И вот она разъярена, уж ненавидит. Пусть погибнет! Пусть выполнят приказ султана и казнят своевольного принца. Но Баязет по настоянию своей возлюбленной, которая боится за его жизнь, подает слабую надежду султанше – и все забыто, и он снова любим, и безмерно счастлива ослепленная женщина.
Расин знает силу женской ревности. Он сталкивает султаншу с соперницей. Это Аталида. Она любит Баязета и любима им. Роксана ничего не знает об их любви, ничего не подозревает, но и Аталида – женщина, и ей свойственна ревность и непоследовательность. Только что она уговаривала Баязета, ради его жизни, притворно клясться султанше в любви и почти мгновенно, сраженная мыслью, что притворная любовь может перейти в настоящую, уже терзает его ревностью. И это разрывает клубок переплетенных судеб, воль, страстей. Молодые люди становятся неосторожны. Ревнивый ум Роксаны прозревает истину. Баязет пытается смягчить ее гнев щедрыми посулами, что будет любить ее… как мать, как сестру, что окружит ее почетом.
Что мог бы ты мне дать, не отвечая страстью? Что изобресть могла б признательность твоя? –»
отвечает ему обезумевшая от любви женщина. И Баязет гибнет от руки Роксаны, ее же убивает раб, подосланный султаном. Такова разрушающая сила страстей. Гибнет обаятельный, вырисованный нежными полутонами, меланхоличный Баязет1, гибнет жестокая, властная, страдающая и бессильная перед роковой силой любви Роксана. Остается жить, но жизнью бесцельной Аталида, не сумевшая побороть в себе даже минутного ревнивого сомнения:
…даже в грозный миг, несчастья ожидая, Жила без разума, лишь о себе скорбя.
Если взглянуть на психологические коллизии трагедии Расина с позиций норм классицистического театра, то следует признать, что тех четких контуров чувства и долга, вступающих в конфликт в трагедиях Корнеля, мы здесь не увидим. В трагедии «Гораций» размежевание чувства и долга проведено поистине яркой пограничной чертой. Ее нельзя не видеть. Она сразу же бросается в глаза и читателю, и зрителю.
Долг – это необходимость убить Куриациев и завоевать победу Риму. Чувство – это мучительное нежелание поднять руку на близких, добрых и милых людей. Следовать долгу – честь, следовать чувству – бесчестье. Все ясно и просто. Не то в трагедии Расина «Баязет». Что было долгом для Баязета? Верность любви к Аталиде. Но к этой верности он влекся всем своим сердцем. И долг, и чувство находились в нерасторжимом согласии.
Дилемма была, однако, такова: остаться честным и умереть или стать негодяем и выжить. Баязет предпочел первое.
В трагедии есть еще одно значительное лицо – визирь. Это политик по преимуществу. Ему смешны треволнения любви молодых людей – Баязета, Роксаны, Аталиды. В политической игре не могут приниматься в расчет какие-либо нравственные принципы: совесть, верность слову и прочие «шаткие правила». Он уговаривает Баязета лгать Роксане, ведь всегда можно пересмотреть «былые обещания». Он искренне верит, что интересы государства оправдывают всякое нарушение частной морали, что основатели царств и истинные герои никогда не были щепетильны в выборе средств при решении важных государственных задач.
Свободны побеждать и веровать вольны,
Они всем жертвовали счастию страны,
И пол-империи святой обосновалось
На том, что клятва их лишь редко соблюдалась,–
говорит визирь. Баязет не спорит с ним: да, действительно, для успеха страны они поступались многим; но, когда дело касалось их лично, когда речь шла об их жизни, они не покупали ее ценой подлости:
О святость мужества! О верности закон!
Пусть гибель мне грозит, – я вами восхищен!
Но можно ль все предать упорству шатких правил?
Со времен Макиавелли всех политических мыслителей волновало противоречие между нравственными принципами и государственными интересами. Макиавелли решительно высказался в пользу последних и написал предельно откровенную, пожалуй, даже цинично откровенную книгу «Государь», в которой на ряде исторических примеров показывал правоту тех самых суждений, которые Расин вложил в уста своего визиря.
Эта дилемма (совесть – государственные интересы) не могла еще возникнуть в театре Корпели, ибо драматург вынужден был бы принцип государственности поставить ваше частной морали, т.е. открыто встать на сторону Макиавелли, на что он, конечно, не решилен бы.
Расин, как видим, живя в абсолютистском государстве, противопоставил личность государству и встал на сторону личности. Абсолютизм явно уже терял свой авторитет в сердцах мыслящих французов XVII столетия.
Придворные интриганы, организовавшие дикую травлю поэта, задушили его талант. Драматург, создавший за десять лет (1667–1677) восемь великолепных трагедий – поистине шедевров классицистического театра, за последующие двенадцать лет не создал ничего. Две последние его пьесы, которые он писал уже с надломленной душой и по просьбе (по заказу) всесильной фаворитки короля госпожи де Ментенон, при всем блеске их поэтической отделки далеки от первых его творений. Перед нами уже не тот Расин. Это скорее проповедник, такой же красноречивый, как и его современник епископ Боссюэ, но не художник, постигающий все движения человеческого сердца. Боссюэ бывал на представлениях последних пьес Расина и оставался ими доволен.
Мрачную картину душевной жизни стареющего драматурга открывает нам последняя его трагедия «Аталия». Мрачен мир его поэтической фантазии, мрачен мир художественных образов. И первое, что приходит на ум после того, как ознакомишься с трагедией, – сознание того, что нехорошо было на душе у поэта.
Сюжет трагедии взят из библейской мифологии. Кровожадная богоотступница иерусалимская царица Аталия, уже старуха, уничтожает все свое потомство, детей и внуков, ибо они – из рода Давида, она же сама – из рода израильских царей, враждебных иерусалимским (иудейским) царям. В храме совершается свирепое убийство:
…царевичи, все кровью залитые,
И острый нож в руках ужасной Аталии.
Один царевич, по имени Иоас, был спасен и скрыт от глаз разъяренной и мстительной царицы. В иерусалимском храме под неусыпным наблюдением первосвященника и в полной тайне воспитывается он.
Расин в предисловии к трагедии говорит о правдоподобии как о важнейшем принципе драматургии. В былое время залогом правдоподобия он считал умение избегать крайностей, излишней контрастности в делении героев на добрых и злых. Сейчас этот принцип забыт. В трагедии «Аталия» на одной стороне – абсолютные, стопроцентные злодеи, на другой – без единого пятнышка добродетельные герои. К добродетельным героям принадлежат царевич Иоас, первосвященник Иодай, его жена Иосавет, его дети Захария и Суламифь, военачальник Абнер. Все они глубоко религиозны и, следовательно, честны, добры, мужественны, по логике автора.
Олицетворением зла является Аталия. Почему она так жестока, так кровожадна, почему губит своих внуков, – из пьесы понять нельзя. Она богоотступница – и потому, злодейка, она злодейка – и потому богоотступница. Для людей, фанатически верующих, подобная аргументация, очевидно, была убедительной.
Второй злодей в пьесе – жрец Ваала Мафан. Он богоотступник, потому что в храме Иерусалима ему не нашли места жреца; движимый честолюбием, он выдумал нового бога, Ваала, склонил к вере в него царицу и стал жрецом этого изобретенного им бога. Сам он не верит ни во что:
…ты думаешь, что я в усердье рьяном Могу быть ослеплен ничтожным истуканом, Обломком дерева, который день за днем Все точит рой червей, что угнездились в нем…
Аталии явился во сне образ Иоаса. Она еще не знает, что один из ее внуков спасен, но уже встревожена. Войдя в иерусалимский храм (вход туда ей запрещен), она видит Иоаса, узнает его (мальчик реальный и тот, что явился ей во сне, сходны). К борьбе за Иоаса, в сущности, сводится все действие пьесы. Аталия в конце концов побеждена: ее убивают собственные подданные; Иоас воцаряется на иудейском престоле.
Итак, перед нами снова тема деспотизма. Бесконтрольная власть, злоупотребление властью – вот причины всех бед и всех злодейств:
Насилье при дворе – единственный закон;
Там прихоть властвует слепая,
А саном тот лишь награжден,
Кто служит, рабскую угодливость являя.
Расин всюду подчеркивает свою неприязнь к абсолютизму. В пьесе мы находим прямое разоблачение и осуждение самой теории абсолютизма:
Что царь покорен лишь своей же мощной воле И попирает все, блистая на престоле; Что подданных удел – нужду и труд нести, И надобно жезлом железным их пасти…
Нельзя, конечно, предположить, чтобы Расин, осуждая римский деспотизм, имел в виду французский двор. «…Вероятно ли, чтоб тонкий придворный Расин осмелился сделать столь ругательное применение Людовика к Нерону? Будучи истинным поэтом, Расин, написав сии прекрасные стихи, был исполнен Тацитом, духом Рима; он изображал ветхий Рим и двор тирана, не думая о версальских балетах… Самая дерзость сего применения служит доказательством, что Расин о нем не думал», – справедливо писал А.С. Пушкин.
Трагедия «Аталия» не дошла при жизни автора до широкого зрителя. Девицы из пансиона Сен-Сира несколько раз ставили ее во дворце для короля и узкого круга придворных. «Аталия», как и «Эсфирь», сопровождалась хором, исполнявшим религиозно-библейские песнопения. Представление было обставлено, подобно богослужению, торжественной литургии. Расин ввел даже музыкальное сопровождение, ссылаясь на то, что «многие пророки не раз впадали в священное исступление при звуках инструментов». Автор музыки был Жан Батист Моро и позднее знаменитый Мендельсон-Бартольди.
Список литературы
1. Мокульский С.С. Расин. – Л., 1970.
2. Обломиевский Д.Д. Французский классицизм. – М., 1988.
3. Моруа Андре. Литературные портреты (Лабрюйер, Вольтер, Руссо, Лакло). – М., 1970.
4. Обломиевский Д. Литература французской революции 1789–1794 гг. ‑ М., 1984.
5. Великовский С. Поэты французской революции 1789–1848 гг. ‑ М., 1993.
