Краткое содержание Вечера на хуторе близ Диканьки Николай Васильевич Гоголь

«Вечера…», состоящие из 8 повестей, делятся ровно на 2 части, и каждая предваряется предисловием мнимого издателя. В первом, описывая свой хутор, он дает характеристики некоторым особо колоритным обитателям Диканьки, что захаживают вечерами в «пасичникову лачужку» и рассказывают те диковинные истории, прилежным собирателем которых и является Рудой Панько.

Майская ночь, или Утопленница

Тихим и ясным вечером, когда девушки и парубки собираются в кружок и поют песни, молодой козак Левко, сын сельского головы, подойдя к одной из хат, песнею вызывает ясноокую Ганну. Но не сразу выходит робкая Ганна, боится она и зависти девушек, и дерзости парубков, и материнской строгости, и еще чего-то неясного. Нечем Левке утешить красавицу: отец его снова притворялся глухим, когда заговаривал он о женитьбе. Сидя на пороге хаты, спрашивает Ганна о доме с забитыми ставнями, что отражается в темной воде пруда. Левко рассказывает, как живший там сотник с дочкой, «ясною панночкой», женился, но невзлюбила мачеха панночку, изводила ее, мучила и заставила сотника выгнать дочь из дому. Бросилась панночка с высокого берега в воду, стала главною над утопленницами и однажды утащила мачеху-ведьму в воду, но та сама обратилась в утопленницу и тем избегла наказания. А на месте того дома собираются строить Винницу, для чего и приехал нынче винокур. Тут Левко распрощался с Ганною, услышав возвращавшихся парубков.

После известного описания украинской, ночи в повествование врывается изрядно подгулявший Каленик и, кроя на чем свет стрит сельского голову, «косвенными шагами», не без помощи лукавых дивчин, ищет свою хату. Левко же, распрощавшись с товарищами, возвращается и видит Ганну, говорящую о нем, Левке, с кем-то неразличимым в темноте. Незнакомец бранит Левка, предлагая Ганйе свою, более серьезную любовь. Неожиданное появление проказливых парубков и ясной луны открывает разгневанному Левке, что незнакомец сей— отец его. Спугнув голову, он подговаривает парубков проучить его. Сам же голова (о коем известно, что некогда он сопровождал царицу Екатерину в Крым, о чем любит при случае поминать, ныне крив, суров, важен и вдов, живет несколько под каблуком своей свояченицы) уже беседует в хате с винокуром, когда ввалившийся Каленик, беспрестанно браня голову, засыпает на лавке. Питая все возрастающий гнев хозяина, в хату, разбив стекло, влетает камень, и винокур уместным рассказом о теще своей останавливает проклятия, закипающие на устах головы. Но оскорбительные слова песни за окном вынуждают голову к действиям.

Пойман и брошен в темную комору зачинщик в черном вывороченном тулупе, а голова с винокуром и десятским отправляются к писарю, дабы, изловив буянов, сей же час «резолюцию им всем учинить». Однако писарь сам уж изловил такого же сорванца и водворил его в сарай. Оспаривая друг у друга честь этой поимки, писарь и голова прежде в коморе, а затем и в сарае находят свояченицу, «озорую хотят уже и сжечь, сочтя чертом. Когда новый пленник в вывороченном тулупе оказывается Калеником, голова впадает в бешенство, снаряжает оробевших десятских непременно изловить зачинщика, суля немилосердную расправу за нерадение.

Об эту пору Левко в черном своем тулупе и с измазанным сажею лицом, подойдя к старому дому у пруда, борется с овладевающей им дремотой. Глядя на отражение господского дома, замечает он, что окно в нем отворилось, и мрачных ставней вовсе нет. Он запел песню, и затворившееся было окно вновь открылось и показалась в нем ясная панночка. Плача, жалуется она на укрывшуюся мачеху и сулит Левку награду, если он сыщет ведьму среди утопленниц. Левко глядит на водящих хороводы девушек, все они бледны и прозрачны, но затевают они игру в ворона, и та, что вызвалась быть вороном, кажется ему не такой светлой, как прочие. А когда она хватает жертву и в глазах ее мелькает злоба, «Ведьма!» — говорит Левко, и панночка, смеясь, подает ему записку для головы. Тут проснувшегося Левку, что держит-таки в руке клочок бумаги и клянет свою неграмотность, хватают десятские с головою. Левко подает записку, что оказывается писанною «комиссаром, отставным поручиком Козьмой Дергачом-Дришпановским» и содержит среди возбранений голове приказ женить Левка Макогоненка на Ганне Петрыченковой, «а также починить мосты по столбовой дороге» и другие важные поручения. На вопросы обомлевшего головы Левко придумывает историю встречи с комиссаром, посулившим якобы заехать к голове на обед. Ободренный такою честью, голова сулит Левке помимо нагайки назавтра и свадьбу, заводит свои вечные рассказы про царицу Екатерину, а Левко убегает к известной хате и, перекрестив в окошке спящую Ганну, возвращается домой, в отличие от пьяного Каленика, что все еще ищет и не может найти своей хаты.

Левко — сын Евтуха Макогоненко, местного головы; бандурист с карими очами и «черным усом»; влюблен в семнадцатилетнюю «ясноокую красавицу» Ганну.

Подобно всем влюбленным «парубкам» цикла «Вечеров», сталкивается с непреодолимым препятствием: вдовый отец Л., отказываясь благословить сына на свадьбу с Ганною, сам предательски, втайне, объясняется ей в любви. Решив отомстить «неожиданному сопернику», Л. вместе с другими парубками затевает «веселое беснование», от которого душа как в раю». Закрывшись черными вывороченными тулупами (пародия на оборотничество), дразнят голову и писаря и выманивают их на улицу. Своих пойманных и запертых в клети товарищей друзья Л. дважды подменяют свояченицей головы, чем повергают читателей в недоумение, а противника в ужас, заставляя того поверить в происки сатаны. Л. отомщен: свояченица, имеющая особые права и виды на его отца, узнает о сватовстве Макогоненко-старшего к Ганне.

Это лишает «соперника» надежды, но ни на миг не приближает Л. к желанной цели. В отличие от другого влюбленного «парубка», героя повести «Сорочинская ярмарка» Грицько, устраивающего точно такую же инсценировку «чертовщины», Л. в результате не получает согласия на свадьбу, а лишь «отводит душу».

Но лунная майская ночь «божественна»; повесть недаром начинается с разговора Л. и Ганны о звездах-ангелах, глядящих из окошек, и о «райском» дереве в далекой земле, по которому, как по лестнице, Бог спускается перед Пасхой. Как в Пасху (и Рождество) зло утрачивает власть над миром, так и в эту ночь волшебство помогает влюбленным. В заброшенном доме возле леса Л. встречает панночку-русалку, о которой сам же рассказывал Ганне и в которую сам же не верил; бандурист Л. помогает Русалке найти мачеху-ведьму, доведшую панночку до самоубийства и принявшую вид одной из утопленниц; за это панночка дарит ему записку от «комиссара» Козьмы Деркача-Дришкановского к отцу с приказом немедленно женить сына на Ганне.

Оперное происхождение сюжета («Наталка-Полтавка» И. П. Котляревского) дает о себе знать— и в быстрой смене «декораций», и в условной сказочности событий, и в «оперной» статичности колоритных героев.

Панночка-русалка, утопленница — героиня старинной легенды, которую в 1-й главе рассказывает своей возлюбленной «формально-главный» герой повести, бандурист Левко. Позже, в 5-й главе, — волшебная помощница Левко. П. Р. у Гоголя должна напомнить читателю и о фольклорной традиции (недаром впервые она появляется в «обрамлении» местной легенды), и о таинственно-эротических нимфах немецкого романтизма, и об оперных персонажах.

Указывая на брошенный дом возле леса (в 1820-е гг. шел спор о том, какими «нимфами» были русалки, речными или лесными), Левко передает своей возлюбленной Ганне «сказ» старых людей. Некогда у вдового сотника была дочь, ясная панночка, «белая, как снег»; пообещав дочери, что будет холить ее по-прежнему, сотник приводит в дом новую жену, румяную и белую. «Ведьмовство» мачехи несомненно; в первую же ночь в светлицу падчерицы прокрадывается страшная черная кошка с горящей шерстью и железными когтями; отрубив кошке лапу отцовской саблей, П.-Р. наутро замечает, что рука у мачехи замотана тряпкою. Отца как будто подменяют; на пятый день он выгоняет дочь «босою» и без куска хлеба; оплакав «погибшую душу» отца, та бросается с высокого берега в реку — и становится главною над утопленницами, которые в лунную ночь выходят в панский сад греться на месяце. В одну из таких ночей они утаскивают ведьму под воду, но та обращается в одну из утопленниц. С тех пор каждую ночь П.-Р. собирает всех русалок и заглядывает им в лица, стараясь угадать ведьму. «И если попадет из людей кто, тотчас заставляет его угадывать, не то грозит утопить в воде».

Приурочив действие повести к «недавней» послеекатерининской старине с ее безопасной демонологией, а не к давним временам (которым принадлежит П.-Р.) с их «взаправдашней», погибельной чертовщиной, Гоголь должен был избрать счастливую развязку и невольно соотнести свою П.-Р. с балетными нимфами начала XIX в.

Левко, переживший потрясение (выясняется, что отец не дал согласие на брак с Ганной, поскольку сам имеет на нее виды), мстит отцу-обидчику, инсценировав «бесовские» игрища. Затем он приходит к заброшенному дому П.-Р. Левко не верит «бабьим» россказням; на нем вывороченный тулуп, — но это не знак настоящего оборотничества, а всего лишь «маскарадный костюм», который был необходим для мести отцу. Да и сама месть «парубка», в отличие от русалочьей мести мачехе, была всего лишь игрой. Однако в свете странной ночи старый дом словно преобразился; «странное, упоительное» сияние, запах цветущих яблонь, мелькнувший в окне белый локоть сливаются в мертвенно-прекрасный лунный образ. Левко не может удержаться, чтобы не заиграть на бандуре и не запеть. Перед ним — П.-Р.: «Парубок, найди мне мою мачеху!» Русалки затевают игру в ворона; в отличие от той, которую устроили в селе парубки, эта обрядовая игра — серьезна; та утопленница, которая сама вызывается быть вороном, чтобы «отнимать цыпленков у бедной матери», и есть— ведьма. Мачеха схвачена; отныне П.-Р. свободна от наваждения, русалочье уныние покидает ее; Левко награжден и возвращается с подаренной ею запиской от «комиссара» к грозному отцу с приказом немедленно женить сына на Ганне.

Повесть, начавшаяся разговором героев о звездах как ангелах Божиих, глядящих из своих окошек, и о пасхальной победе над темными силами, завершается мысленным пожеланием Левко: «Дай тебе Бог небесное царство, добрая и прекрасная панночка…» Это пожелание полностью расходится с церковной традицией (самоубийц далеко не всегда отпевают и не хоронят в церковной ограде), но совпадает с полуфольклорным образом рая, каким его воображают герои «Вечеров». В этом раю (где небо подобно «надземной» реке) не просто может найтись место для доброй П.-Р., которая тоже смотрит на мир из своего светящегося «окошка», но ей необязательно и расставаться с «русалочьим» обликом: «Пусть тебе на том свете вечно усмехается между ангелами святыми!»

В предисловии, предваряющем дальнейшие истории, пасичник рассказывает о ссоре с «гороховым паничем» из Полтавы, что поминался прежде. Приехавшие к пасичнику гости принялись было обсуждать правила соления яблок, да зарвавшийся панич заявил, что прежде всего надобно пересыпать яблоки канупером, и неприличным сим замечанием вызвал всеобщее недоумение, так что пасичник принужден был отвесть его тихонько в сторону и объяснить нелепость такового суждения. Но панич оскорбился и уехал. С тех пор и не приезжал, что, впрочем, не повредило книжке, выпускаемой пасичником Рудым Паньком.

Ночь перед Рождеством

На смену последнему дню перед Рождеством приходит ясная морозная ночь. Дивчины и парубки еще не вышли колядовать, и никто не видел, как из трубы одной хаты пошел дым и поднялась ведьма на метле. Она черным пятнышком мелькает в небе, набирая звезды в рукав, а навстречу ей летит черт, которому «последняя ночь осталась шататься по белому свету». Укравши месяц, черт прячет его в карман, предполагая, что наступившая тьма удержит дома богатого козака Чуба, приглашенного к дьяку на кутью, и ненавистный черту кузнец Вакула (нарисовавший на церковной стене картину Страшного суда и посрамляемого черта) не осмелится прийти к Чубовой дочери Оксане. Покуда черт строит ведьме куры, вышедший из хаты Чуб с кумом не решаются, пойти ль к дьячку, где за варенухой соберется приятное общество, или ввиду такой темноты вернуться домой, — и уходят, оставив в доме красавицу Оксану, принаряжавшуюся перед зеркалом, за чем и застает ее Вакула. Суровая красавица насмехается над ним, ничуть не тронутая его нежными речами. Раздосадованный кузнец идет отпирать дверь, в которую стучит сбившийся с дороги и утративший кума Чуб, решив по случаю поднятой чертом метели вернуться домой. Однако голос кузнеца наводит его на мысль, что он попал не в свою хату (а в похожую, хромого Левченка, к молодой жене коего, вероятно, и пришел кузнец), Чуб меняет голос, и сердитый Вакула, надавав тычков, выгоняет его. Побитый Чуб, разочтя, что из собственного дома кузнец, стало быть, ушел, отправляется к его матери, Солохе. Солоха же, бывшая ведьмою, вернулась из своего путешествия, а с нею прилетел и черт, обронив в трубе месяц.

Стало светло, метель утихла, и толпы колядующих высыпали на улицы. Девушки прибегают к Оксане, и, заметив на одной из них новые расшитые золотом черевички, Оксана заявляет, что выйдет замуж за Вакулу, если тот принесет ей черевички, «которые носит царица». Меж тем черта, разнежившегося у Солохи, спугивает голова, не пошедший к дьяку на кутью. Черт проворно залезает в один из мешков, оставленных среди хаты кузнецом, но в другой приходится вскоре полезть и голове, поскольку к Солохе стучится дьяк. Нахваливая достоинства несравненной Солохи, дьяк вынужден залезть в третий мешок, поскольку является Чуб. Впрочем, и Чуб полезает туда же, избегая встречи с вернувшимся Вакулой. Покуда Солоха объясняется на огороде с пришедшим вослед козаком Свербыгузом, Вакула уносит мешки, брошенные посреди хаты, и, опечаленный размолвкой с Оксаною, не замечает их тяжести. На улице его окружает толпа колядующих, и здесь Оксана повторяет свое издевательское условие. Бросив все, кроме самого малого, мешки посреди дороги, Вакула бежит, и за ним уж ползут слухи, что он то ли повредился в уме, то ли повесился.

Вакула приходит к запорожцу Пузатому Пацюку, который, как поговаривают, «немного сродни черту». Застав хозяина за поеданием галушек, а затем и вареников, кои сами лезли Пацюку в рот, Вакула робко спрашивает дорогу к черту, полагаясь на его помощь в своем несчастье. Получив туманный ответ, что черт у него за плечами, Вакула бежит от лезущего ему в рот скоромного вареника. Предвкушая легкую добычу, черт выскакивает из мешка и, сев на шею кузнеца, сулит ему этой же ночью Оксану. Хитрый кузнец, ухватив черта за хвост и перекрестив его, становится хозяином положения и велит черту везти себя «в Петембург, прямо к царице».

Найдя о ту пору Кузнецовы мешки, девушки хотят отнести их к Оксане, чтоб посмотреть, что же наколядовал Вакула. Они идут за санками, а Чубов кум, призвав в подмогу ткача, волочит один из мешков в свою хату. Там за неясное, но соблазнительное содержимое мешка происходит драка с кумовой женой. В мешке же оказываются Чуб и дьяк. Когда же Чуб, вернувшись домой, во втором мешке находит голову, его расположенность к Солохе сильно уменьшается.

Кузнец, прискакав в Петербург, является к запорожцам, проезжавшим осенью через Диканьку, и, прижав в кармане черта, добивается, чтоб его взяли на прием к царице. Дивясь роскоши дворца и чудной Живописи по стенам, кузнец оказывается перед царицею, и, когда спрашивает она запорожцев, приехавших просить за свою Сечь, «чего же хотите вы?», кузнец просит у нее царских ее башмачков. Тронутая таковым простодушием, Екатерина обращает внимание на этот пассаж стоящего поодаль Фонвизина, а Вакуле дарит башмачки, получив кои он почитает за благо отправиться восвояси.

В селе в это время диканьские бабы посередь улицы спорят, каким именно образом наложил на себя руки Вакула, и дошедшие об том слухи смущают Оксану, она плохо спит ночь, а не найдя поутру в церкви набожного кузнеца, готова плакать. Кузнец же попросту проспал заутреню и обедню, а пробудившись, вынимает из сундука новые шапку и пояс и отправляется к Чубу свататься. Чуб, уязвленный вероломством Солохи, но прельщенный подарками, отвечает согласием. Ему вторит и вошедшая Оксана, готовая выйти за кузнеца «и без черевиков». Обзаведшись семьей, Вакула расписал свою хату красками, а в церкви намалевал черта, да «такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо».

Вакула-кузнец — главный герой повести, открывающей вторую часть «Вечеров». В. влюблен в капризную дочь богатого козака Корния Чуба, черноокую семнадцатилетнюю Оксану. Та в насмешку требует добыть для нее черевички (туфельки), какие весят сама царица, — иначе не выйдет замуж за В.; кузнец бежит из села с намерением никогда в него не возвращаться — и случайно прихватывает мешок, в который его мать, сорокалетняя ведьма Солоха, спрятала ухажера-черта, когда нагрянули к ней другие кавалеры. Повторив сюжетный ход повести о св. Иоанне, архиепископе Новгородском, и св. Антонии Римлянине, В. исхитряется оседлать черта и, угрожая тому крестом, отправляется в Петербург. Смешавшись с толпой запорожцев, проникает во дворец; выпрашивает у Екатерины Великой царские черевички. Тем временем напуганная Оксана успевает без памяти влюбиться в кузнеца, понапрасну ею обиженного и, может статься, потерянного навсегда. Черевички доставлены, но свадьба состоялась бы и без них.

От сцены к сцене тональность повествования все мягче, все насмешливее; образ «мирового зла», с которым предстоит совладать кузнецу, все несерьезнее. Развязывая мешок с чертом, В. задумчиво произносит: «Тут, кажется, я положил струмент свой»; и на самом деле — нечистой силе предстоит послужить «струментом» ловкому кузнецу; не поможет и жалобно-комичная просьба черта: «Отпусти только душу на покаяние; не клади на меня страшного креста!»

Как большинство героев «Вечеров», В. прописан в полулегендарном прошлом. В данном случае это условный «золотой век» Екатерины, накануне отмены запорожской вольницы, когда мир не был еще так скучен, как сейчас, а волшебство было делом обычным, но уже не таким страшным, как прежде. Ведьмы и демоны не то чтобы приручены, но уже не всевластны и подчас смешны. Черт, верхом на котором путешествует В., — «спереди совершенно немец», с узенькой вертлявой мордочкой, кругленьким пятачком, тоненькими ножками. Он скорее похож на «проворного франта с хвостом», чем на черта, избиваемого во время Страшного суда грешниками, каким изобразил его В. (В. не только кузнец; он еще и богомаз) на етене церкви, до петербургского вояжа. И тем более не похож он на того страшного дьявола в аду, какого В. намалюет позже, «во искупление» этой поездки («такого гадкого, что все плевали, когда проходили мимо бач, яка кака намальована!»). Больше того, самый образ оседланного черта отражен во множестве сюжетных зеркал (мать В., «черт-баба» ведьма Солоха, в самом начале повести неудачно приземляется в печке — и черт оказывается верхом на ней; отец Оксаны Чуб, один из многочисленных ухажеров Солохи, спрятан в мешок, где уже сидит дьяк); то, что смешно, уже не может быть до конца страшно.

Это во-первых; во-вторых, В. соприкасается с нечистью, используя зло во благо (хотя бы свое личное благо — не когда-нибудь, а именно в ночь перед Рождеством. По логике «Вечеров», в «малом», календарном времени языческая обыденность настолько отличается от навечерий церковных праздников, насколько в большом, историческом времени ветхая древность отличается от недавнего прошлого. Чем ближе к Рождеству и Пасхе, тем зло активнее — и тем оно слабее; предрождественская ночь дает нечисти последний шанс «пошалить» — и она же ставит предел этим «шалостям», ибо повсюду уже колядуют и славят Христа.

В-третьих, В. при всей своей «кузнечной» силе невероятно простодушен. А главное, он самый набожный из всех жителей села; о набожности героя рассказчик сообщает с мягким юмором, — но возвращается к этой теме неотступно, вплоть до финала. (Вернувшись из «путешествия», В. просыпает праздничную заутреню и обедню, огорчается, воспринимает это как расплату за общение с нечистым, которого он на прощание высек, но не перекрестил; успокоение приходит к герою лишь после твердого решения в следующую неделю исповедаться во всем попу и с сегодняшнего дня начать бить «по пятидесяти поклонов через весь год».)

Потому-то В., будучи сыном «ведьмы» и личным врагом обиженного им черта, может лицом к лицу повстречаться с нечистью — и остаться невредимым. Касается это не только основной сюжетной линии, но и побочных ее ответвлений. Отправленный Оксаною за черевичками (по сказочному принципу «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что»), В. должен обрести волшебного помощника — ибо в одиночку ему не справиться. Добрые помощники в повестях цикла практически отсутствуют; потому В. прямиком направляется к Пузатому Пацюку, про которого все говорят, что он «знает всех чертей и все сделает, что захочет».

Пацюк изгнан (или, скорее, бежал) из Запорожья, что вдвойне нехорошо. Сечь находится за порогом нормального мира, как черт находится за его чертою; но даже из Запорожья за добрые дела не выгоняют. Живет он на отшибе, никуда не выходит; сидит по-турецки. Нечто «иное», чуждое, басурманское проступает и в его облике: низенький, широкий, в таких необъятных шароварах, что, когда он движется по улице, кажется, будто кадь идет сама собою. Съев миску галушек, Пацюк принимается за вареники, причем они сами прыгают в сметану, а затем отправляются в рот к едоку. Но даже увидев все это; даже поприветствовав Пузатого Пацюка словами: «Ты приходишься немного сродни черту»; даже получив двусмысленный ответ: «Когда нужно черта, то и ступай к черту тому не нужно далеко ходить, у кого черт за плечами», — В. все еще не понимает, куда и к кому он угодил. И только лишь сообразив, что Пацюк жрет скоромное в ночь перед Рождеством, когда положена «голодная кутья», да и то лишь после звезды (тем более что звезды украдены с неба Солохой и ее франтоватым дружком, который и сидит у В. за плечами, в мешке), В. догадывается, кто сидит перед ним. Пацюк не просто «знает всех чертей», не просто «сродни черту»; он и есть самый настоящий черт. А его «хата» — потусторонний мир; вареник, который сам собою попадает в рот В., — своеобразное мифологическое «испытание». (Живые не могут есть «загробную» пищу.) Любому герою повестей из древней, «мифологической» жизни такой визит в логово «врага» обошелся бы дорого, в лучшем случае стоил бы жизни, в худшем — души. Однако набожный, хотя и не слишком быстро соображающий (по крайней мере, в этой сцене) кузнец запросто покидает «заколдованное место», чтобы буквально в следующем эпизоде оседлать другого черта: поменьше, поглупее и посговорчивее Пацюка.

Затем В. мужественно переносит опасный полет — и попадает в Петербург. Это во всех отношениях странное место, плавающее в море огней (как бы поменявшееся «ролями» с рождественским небом), отделенное от остального мира шлагбаумом. А значит, подобно Сечи, пребывающее за порогом. Удивительно ли, что В. с чертом немедленно попадают в компанию запорожцев, год назад проезжавших через Диканьку. Продемонстрировав им свое умение говорить «по-русски» («Што, балшой город» — «чудная пропорция»), В. с помощью хвостатого «струмента» заставляет запорожцев взять себя во дворец.

С дворцом все тоже обстоит далеко не просто. Рядом с ангелоподобной государыней оказывается двусмысленный персонаж — плотный человек в гетманском мундире, который мало того что крив (первый признак «дьяволоватости»), но и учит казаков лукавить. То есть ведет себя, как самый настоящий черт, лукавый. Прямой, этимологический, смысл «темной», демонической фамилии подчеркнут соседством с «лучезарным» титулом «Светлейший» («Светлейший обещал меня познакомить сегодня с моим народом…»). Но простодушный В. снова не понимает, кто стоит перед ним (тем более что образ Потемкина уравновешен в этой сцене образом правдивого писателя Фонвизина, который тоже находится в окружении императрицы и олицетворяет «доброе», честное начало петербургской жизни). И снова духовное неведение сходит В. с рук. Он — не запорожец; он — не лукавит; он мимо Светлейшего Потемкина обращается напрямую к царице, чьи «сахарные ножки» искренне восхищают его, — и потому получает от нее желанные черевички. Тогда как хитрые запорожцы вскоре останутся с носом — Сечь, которую они просят сохранить, ради чего и прибыли в столицу империи, будет упразднена в 1775 г.

Впрочем, упразднение Сечи будет означать не только окончательное завершение «мифической древности», но и «начало конца» романтически-легендарного прошлого. Путь к нестрашной, но скучной современности открыт; малому «дитяти» В. и Оксаны суждена жизнь в мире, где приключения, подобные тем, что выпали на долю В., станут уже невозможными, ибо старинная нечисть окажется окончательно вытесненной из реальности в область побасенок Рудого Панька и в сюжеты церковных росписей кузнеца В.: «…яка кака намалъована!»

Страшная месть

Праздновал некогда в Киеве есаул Горобец свадьбу сына, на кою съехалось множество народу, и в числе прочих названый брат есаула Данило Бурульбаш с молодой женой, красавицей Катериною, и годовалым сыном. Только старый Катеринин отец, недавно вернувшийся после двадцатилетней отлучки, не приехал с ними. Уж все плясало, когда вынес есаул две чудных иконы благословить молодых. Тут открылся в толпе колдун и исчез, устрашившись образов.

Возвращается ночью Днепром Данило с домочадцами на хутор. Испугана Катерина, но не колдуна опасается муж ее, а ляхов, что собираются отрезать путь к запорожцам, о том и думает, проплывая мимо старого колдунова замка и кладбища с костями его дедов. Однако ж на кладбище шатаются кресты и, один другого страшнее, являются мертвецы, тянущие кости свои к самому месяцу. Утешая пробудившегося сына, добирается до хаты пан Данило. Невелика его хата, не поместительна и для семейства его и для десяти отборных молодцов. Наутро затеялась ссора меж Данилою и хмурым, вздорным тестем его. Дошло до сабель, а там и до мушкетов. Ранен Данило, но, кабы не мольбы и упреки Катерины, кстати помянувшей малого сына, и дальше бы дрался он. Примирились козаки. Рассказывает вскоре Катерина мужу смутный сон свой, будто отец ее и есть страшный колдун, а Данило бранит бусурманские привычки тестя, подозревая в нем нехристя, однако ж более волнуют его ляхи, о коих вновь предупреждал его Горобец.

После обеда, во время которого тесть брезгает и галушками, и свининой, и горилкою, к вечеру уходит Данило разведать вокруг старого колдунова замка. Забравшись на дуб, чтоб взглянуть в окошко, он видит колдовскую комнату, невесть чем освещенную, с чудным оружием по стенам и мелькающими нетопырями. Вошедший тесть принимается ворожить, и весь облик его меняется: уж он колдун в поганом турецком облачении. Он вызывает душу Катерины, грозит ей и требует, чтоб Катерина полюбила его. Не уступает душа, и, потрясенный открывшимся, Данило возвращается домой, будит Катерину и рассказывает ей все. Катерина отрекается от отца-богоотступника. В подвале Данилы в железных цепях сидит колдун, горит бесовский его замок; не за колдовство, а за сговор с ляхами назавтра ждет его казнь. Но, обещая начать праведную жизнь, удалиться в пещеры, постом и молитвою умилостивить Бога, просит колдун Катерину отпустить его и спасти тем его душу. Страшась своего поступка, выпускает его Катерина, но скрывает правду от мужа. Чуя гибель свою, просит жену опечаленный Данило беречь сына.

Как и предвиделось, несметною тучей набегают ляхи, зажигают хаты и угоняют скот. Храбро бьется пан Данило, но пуля показавшегося на горе колдуна настигает его. И хоть скачет Горобец на помощь, неутешна Катерина. Разбиты ляхи, бушует чудный Днепр, и, бесстрашно правя челном, приплывает к своим развалинам колдун. В землянке творит он заклинания, но не душа Катерины является ему, а кто-то незваный; хоть не страшен он, а наводит ужас. Катерина, живя у Горобца, видит прежние сны и трепещет за сына. Пробудившись в хате, окруженной недремлющими стражами, она обнаруживает его мертвым и сходит с ума. Меж тем с Запада скачет исполинский всадник с младенцем, на вороном коне. Глаза его закрыты. Он въехал на Карпаты и здесь остановился.

Безумная Катерина всюду ищет отца своего, чтоб убить его. Приезжает некий гость, спросив Данилу, оплакивает его, хочет видеть Катерину, говорит с ней долго о муже и, кажется, вводит ее в разум. Но когда заговаривает о том, что Данило в случае смерти просил его взять себе Катерину, она узнает отца и кидается к нему с ножом. Колдун сам убивает дочь свою.

За Киевом же «показалось неслыханное чудо»: «вдруг стало видимо далеко во все концы света» — и Крым, и болотный Сиваш, и земля Галичская, и Карпатские горы с исполинским всадником на вершинах. Колдун, бывший среди народа, в страхе бежит, ибо узнал во всаднике незваное лицо, явившееся ему во время ворожбы. Ночные ужасы преследуют колдуна, и он поворачивает к Киеву, к святым местам. Там он убивает святого схимника, не взявшегося молиться о столь неслыханном грешнике. Теперь же, куда бы ни правил он коня, движется он к Карпатским горам. Тут открыл недвижный всадник свои очи и засмеялся. И умер колдун, и, мертвый, увидел поднявшихся мертвецов от Киева, от Карпат, от земли Галичской, и брошен был всадником в пропасть, и мертвецы вонзили в него зубы. Еще один, всех выше и страшнее, хотел подняться из земли и тряс ее нещадно, но не мог встать.

Кончается быль сия старинной и чудной песней старца бандуриста в городе Глухове. Поется в ней о войне короля Степана с турчйном и братьях, козаках Иване и Петре. Иван поймал турецкого пашу и царскую награду поделил с братом. Но завистливый Петр столкнул Ивана с младенцем-сыном в пропасть и забрал все добро себе. После смерти Петра Бог позволил Ивану самому выбрать казнь для брата. И тот проклял все его потомство и предрек, что последним в роде его будет небывалый злодей, и, как придет ему конец, явится Иван из провала на коне и низвергнет его самого в пропасть, и все его деды потянутся из разных концов земли грызть его, а Петро не сможет подняться и будет грызть самого себя, желая отомстить и не умея отомстить. Подивился Бог жестокости казни, но решил, что быть по тому.

Колдун (отец, брат Копрян, Антихрист) — герой, соединивший в себе негативные черты всех отрицательных персонажей цикла «Вечеров». Колдун — первая гоголевская попытка изобразить Антихриста. В этой попытке Гоголь опирался на новеллистический опыт немецких романтиков (алхимик в «Бокале» Л. Тика, детоубийца в его же «Чарах, любви») и их русских эпигонов (образ демонического злодея Бруно фон Эйзена в повести А. А. Бестужева (Марлинского) «Замок Эйзен», 1827). В финале повести образ К. получает «мифологическое» истолкование в духе все того же Л. Тика (новелла «Пиетро Апоне») и народной космогонии сектантов-богумилов; «немецкий» образ главного героя-злодея вплетен в стилистический узор украинского песенного фольклора.

Нечто сомнительное присутствует в облике К. изначально. После долгих лет странствий вернувшись оттуда, «где и церквей нет», он живет в семье дочери Катерины и ее мужа-запорожца Данилы Бурульбаша. Бродяжничество — знак безродности; безродность — атрибут демонизма. К. курит заморскую люльку, не ест галушек, свинины, предпочитает им «жидовскую лапшу». То, что он не пьет горилки, окончательно убеждает Бурульбаша, что тесть, «кажется, и во Христа не верует».

К;, при живом муже, пытается управлять дочерью — и даже пытается убить зятя на поединке; когда целует Катерину, странным блеском горят его глаза. Намек на инцест, беззаконную страсть отца к дочери, прозрачен; окончательно он проясняется в кошмарном сне Катерины. Ей снится, что отец и есть тот самый козак-оборотень, которого они с мужем видели на киевской свадьбе есаула Горобца (этим эпизодом повесть начинается): когда молодых благословляли иконами от схимника старца Варфоломея, имеющими особую «защитительную силу», у этого козака нос вырос на сторону у очи вместо карих стали зелеными, губы посинел», как у черта, а сам он из молодого преобразился в старика, так что все в ужасе закричали: К. снова вернулся! Во сне К. пытается соблазнить Катерину: «Ты посмотри на меня, я хорош Я буду тебе славным мужем…» Экспозиция завершена: сюжет завязан.

Но, оказывается, Катерина, пробудившись, помнит далеко не все, что видела ее душа в царстве сна. Следующей ночью пан Данило прокрадывается в старинный замок на темной стороне Днепра, где ляхи (в мире «Вечеров» поляки всегда заодно с дьяволом) собираются строить крепость на пути запорожцев; сквозь окно он видит отца-колдуна, меняющего свой облик, точь-в-точь как менял его «киевский» козак-оборотень. На К. чудная шапка с «грамотою не на польском и не русском» (т. е. с «каббалистическими» знаками еврейского алфавита или арабско-мусульманской вязью; и то и другое одинаково нехорошо); в комнате летают нетопыри, вместо образов на стенах — «страшные лица». Сквозь прозрачные слои «астрального» света (голубой, бледно-золотой, затем розовый) проходит фигура, белая, как облако, — это душа спящей Катерины. Данило узнает то, что не сможет вспомнить его жена после пробуждения: отец некогда зарезал ее мать; Катериной он пытается «заместить» убитую супругу. Наутро Бурульбаш с ужасом говорит Катерине, что через нее породнился с антихристовым племенем; увы, он прав, но еще не догадывается, какую цену придется заплатить за это родство.

Сюжет о К. движется к своей кульминации. По прошествии времени отец-антихрист оказывается в темнице, в цепях; за тайный сговор с католиками его ждет котел с кипящей водой или сдирание кожи. Колдовские чары бессильны против стен, выстроенных некогда «святым схимником». (Символический образ «схимника», наделенного молитвенной властью над темными силами, постоянно возникает в повестях цикла.) Но Катерина, поддавшись лживым уговорам К. (который молит даровать время для искупления грехов — «ради несчастной матери»!), выпускает отца из темницы. И хотя Данило Бурульбаш решает, что чародей сам выскользнул из цепей, «идеологическая измена» жены мужу уже совершилась; хотя отец и не получает власти над телом дочери, его власть над ее душою пересиливает мужнину власть. А значит, некое бестелесное «антихристово» обладание ее волей все-таки совершается. Ложная кульминация предвещает скорую развязку сюжетной линии Бурульбаша. Пускай отец и не замещает его на супружеском ложе, но зато «вытесняет» его из жизни.

«Отступничество» Катерины вносит порчу в запорожский мир, нарушает его внутреннее единство: на Украине больше нет порядка, нет «головы»; Данило, давно уже предчувствующий близкую смерть, гибнет в битве с ляхами. Однако и К. не может торжествовать победу: тризна, которую совершают козаки над Бурульбашем, как бы восстанавливает утраченное было единство. Жертвенной кровью мужа смывается грех жены — и сквозь облака на «антихриста» смотрит уже чудный лик «дивной головы». Загадка этого образа разъяснится в эпилоге. Пока же К. пытается довершить начатое злодейское дело; является в снах Катерине, вместе с младенцем перебравшейся в Киев, к есаулу Горобцу; К. угрожает дочери убить ее сына, если не выйдет за отца замуж, — и в конце концов убивает невинное дитя. Такова вторая кульминация.

«Настойчивость» К. объясняется не столько его греховным любострастием, сколько глобальной «антихристовой» целью: до конца завладев дочерью, мистически разрушить естественные связи, царящие в мире. Разрушив их, можно до конца погубить и без того ослабленное козачье братство, православное воинство; ибо покуда Украина держит оборону от «ляхов» — зло не может торжествовать на земле. Но чем ближе К. к поставленной цели, тем ближе он и к собственной погибели. Вновь на страницах повести возникает загадочный «внесюжетный» образ: всадник-богатырь нечеловеческого роста, скачущий в Карпаты на вороном коне и засыпающий на вершине горы. Этот образ источает непонятную пока угрозу для К., который под видом «брата Копряна» в красном жупане, напоминающем о «красной свитке» черта в «Сорочинской ярмарке», является в Киев, к обезумевшей Катерине, чтобы обманом увезти ее.

Но безумие лишь обостряет духовную чуткость дочери; ее душа, действующая отныне помимо ее разума, опознает своего мучителя; кровь мужа и сына окончательно искупает преступную слабость Катерины; целостность мира восстановлена; пришествие антихриста пока не состоялось. К. обречен; в момент второй кульминации его сюжетная линия проходит стадию развязки.

Теперь К. ничто не поможет; даже убийство «святого схимника», отказавшегося отмаливать душу страшного грешника, выглядит скорее жестом отчаяния, чем знаком всесилия. (Хотя само по себе, да еще вблизи «святых мест» Киева, это убийство свидетельствует о запредельной мистической силе «антихриста».) Куда бы К. ни направил коня, он скачет в одном-единственном направлении: к карпатским горам, где ждет его Великий Всадник, чтобы убить и бросить телесно ожившую душу в пропасть, где зубы мертвецов вечно будут грызть К.

К. умирает «вмиг» и тут же открывает после смерти очи, не воскресая при этом. То же происходит и с сюжетом повести: он завершается, исчерпывает себя (наказание соразмерно преступлениям), и тут же продолжается дальше. Этот «оживший сюжет» наконец-то расшифровывает мифологическую подоплеку легендарных событий; становится понятна и причина ненависти «антихриста» к православному братству, единству, и патологическое влечение к дочери. К. — последний мужчина в роду, начало которому положил иуда Петро, изменивший великому побратимству из зависти к славе и убивший Ивана, с которым у них было «все пополам». За это Иван выпросил у Бога, чтобы последний в роду Петро был такой злодей, какого еще не бывало на свете, и чтобы он, Иван, бросил этого злодея в пропасть, где мертвецы грызут друг друга, и веселился, глядя на его муки. Бог соглашается, но «обрекает» Ивана сидеть «вечно на коне своем», наслаждаясь страшной местью, но не имея царствия небесного. (Лунный отблеск этой одинокой фигуры ложится на фигуру Понтия Пилата в романе М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита»; Ю. Н. Тынянов указал на сюжетно-смысловую проекцию образов повести в «Хозяйке» Ф. М. Достоевского.)

Зло наказано; добро не торжествует. Герои мифа, венчающего легенду о К., «старинную быль» — такое жанровое определение было дано повести при первой публикации, — связывают воедино апокрифическую версию библейского сюжета о Каине и Авеле с богумильской космогонией, в которой апостол Петр часто отождествляется с Иудой, а апостол Иоанн Богослов (неотделимый от Иоанна Предтечи) — с самим Богом. Все это наложено на фон немецкой романтической традиции, от «Разбойников» Шиллера до новеллы Л. Тика «Пиетро Апоне». В этом мифологическом «отростке» сюжета К. из главного героя мгновенно превращается во второстепенного персонажа, косвенного участника сюжета, у которого нет и не может быть развязки.