Господа ташкентцы. Картины нравов

Автор: Салтыков-Щедрин Михаил.

Вся книга построена на границе аналитического, гротескового очерка и сатирического повествования. Так что же это за креатура — ташкентец — и чего она жаждет? А жаждет она лишь одного — «Жрать!». Во что бы то ни было, ценою чего бы то ни было. И Ташкент превращается в страну, населенную вышедшими из России, за ненадобностью, ташкентцами. Ташкент находится там, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем, то есть — везде.

Ташкент существует и на родине, и за границею, а истинный Ташкент — в нравах и сердце человека. И хотя, с одной стороны, куда ни плюнь, везде у нас ташкентцы, с другой — стать ташкентцем не так уж и просто. В большинстве случаев ташкентец — это дворянский сын, образование его классическое, причем испаряется оно немедленно по оставлении школьной скамьи, что отнюдь не мешает ташкентцу быть зодчим и дерзать, ибо не боги горшки обжигали.

Тут лицо повествующее переходит к своему личному опыту, вспоминает о своем воспитании в одном из военно-учебных заведений. Основы образования сводятся к следующему: в стране своих плодов цивилизации нет; мы должны их только передавать, не заглядываясь на то, что передаем. Для исполнения сего благородного дела герой направляется конечно же в Петербург, где попадает на прием к Пьеру Накатникову, своему бывшему однокашнику, лентяю и олуху, достигшему степеней известных.

Тут проясняются основные принципы цивилизаторской деятельности: русский становой и русская телега; а главное — ташкентец получает в казначействе деньги на казенные просветительские нужды; садится в поезд и… приходит в себя то ли в Тульской, то ли в Рязанской губернии — без денег, без вещей; ничего не помнит, кроме одного: «я пил…».

Ну что же, теперь хоть свои, российские губернии цивилизовать бы, если не удается это проделать с зарубежными. С этой целью на клич генерала: «Ребята! с нами Бог!» — в летний Петербург, терзаемый наводнением (Петропавловская крепость, последний оплот, сорвалась с места и уже уплывала), собрались ташкентцы-старатели.

Отбор годных шел по национально-вероисповедальному признаку: четыреста русских, двести немцев с русскими душами, тридцать три инородца без души и тридцать три католика, оправдавшихся тем, что ни в какую церковь не ходят. Начинается ассенизаторская работенка: пужают стриженых девиц на Невском проспекте; по ночам врываются в квартиры к неблагонамеренным, у которых водятся книги, бумага и перья, да и живут они все в гражданском браке. Веселье неожиданно прерывается, когда ташкентец по ошибке порет статского советника Перемолова.

Следующие экземпляры ташкентцев автор характеризует как относящихся к подготовительному разряду. Так, у Ольги Сергеевны Персияновой, интересной вдовы, упорхнувшей в Париж, растет сын Nicolas, чистая «куколка», которого воспитывают тетенька и дяденька с целью сделать из него благородного человека. Как убеждается маменька, вернувшись восвояси и застав свою «куколку» в уже более-менее зрелом возрасте, цель с успехом достигнута.

Но в полной мере credo юного отпрыска разворачивается в имении Перкали, куда он приезжает на летние каникулы и где сходится с соседом, немногим старше него, Павлом Денисычем Мангушевым. Молодой ташкентец и с маменькой уже разворачивает свои лозунги и транспаранты: революций не делаю, заговоров не составляю, в тайные общества не вступаю, оставьте на мою долю хотя бы женщин!.. Нигилисты — это люди самые пустые и даже негодяи… нигде так спокойно не живется, как в России, лишь бы ничего не делать, и никто тебя не тронет…

В компании же матереющего ташкентца, проповедующего, что они, помещики, должны оставаться на своем посту, оттачиваются, за обедом и возлияниями, за осмотром конюшни, и другие формулировки: наши русские более к полевым работам склонность чувствуют, они грязны, но за сохой — это очарование… Но каникулы кончаются, кое-как завершается и ненавистная учеба, маменька покупает экипаж, мебель, устраивает квартирку — «сущее гнездышко», откуда и раздается ташкентский грай, обращенный к неведомому врагу: «А теперь поборемся!..»

И на сцену вылетает новый тип ташкентца с этикеткой «палач». Персона эта — один из воспитанников закрытого учебного заведения для детей из небогатых дворянских семей, и действие разворачивается в конце 30-х гг. «Палачом» же Хлынова прозвали потому, что, узнав, что начальство собирается его отчислить за невиданную леность, он подал прошение об определении его в палачи куда угодно по усмотрению губернского правления. И правда, мера жестокости и силы у этого несчастного тупоумного невиданные. Соученики его трепещут и вынуждены делиться с ним провизией, учителя же, пользуясь тем, что Хлынов сам трепещет всякого начальства, измываются над ним нещадно.

Единственный приятель Хлынова — Голопятов по прозвищу «Агашка». Вместе они стоически переносят еженедельные порки, вместе проводят рекреации, то нещадно мутузя друг друга, то делясь опытом, кто из дядек как дерет; то впадая в унылое оцепенение, то распивая сивуху где-нибудь в темном углу. Родные вспоминают о Хлынове только перед началом летних каникул, тогда и забирают его в усадьбу, стоящую посередине села Вавилова.

Помимо отца и матери «Палача», Петра Матвеича и Арины Тимофеевны, там живут еще два их сына-подростка, старый дедушка Матвей Никанорыч и братец Софрон Матвеич. Семейство подозревает, что дед где-то прячет свои деньги, следит за ним, да выследить ничего не может. За Петром Матвеичем держится слава лихого исправника, но из своих рейдов-налетов в дом притащить он ничего не умеет. «Рви!» — наставляет Хлынов-старик Хлынова-отца. «…Я свои обязанности очень знаю!» — отвечает на это Петр Матвеич. «Палач» с радостью уезжал из дома в учебное заведение: уж пусть лучше чужие тиранят, чем свои. Но теперь он лелеет одну надежду — покончить с ненавистной учебой и устроиться на военную службу.

За такое вольнодумие и непослушание папенька дерет его как сидорову козу. Экзекуция поражает всех домашних. «Палач» притворяется, будто и он удручен; на самом же деле с него как с гуся вода. Вернувшись в учебное заведение, «Палач» узнает, что «Агашку» опекун отдает в полк. Дружества ради «Агашка» решает помочь приятелю. Вместе они дебоширят так, что через несколько недель их исключают. Радостные и возбужденные, они подбадривают друг друга: «Не пропадем!»

Ташкентец из следующего очерка, по видимости, во всем противоположен «Палачу» и «Агашке». Миша Нагорнов — поздний сын статского советника Семена Прокофьевича и его супруги Анны Михайловны, с раннего детства и до своего вступления в самостоятельную жизнь всегда, во всем и везде радовал и утешал родителей, наставников, учителей, товарищей. Чем более вырастал Миша, тем благонравней и понятливей он становился. В раннем детстве набожный, в школе всегда первый ученик — и не почему-либо, а просто для него это было радостно и естественно.

Судебная реформа по времени совпала с последними годами учебы Михаила Нагорнова. Молодые люди развлекаются тем, что представляют судебное заседание с присяжными, прокурором, адвокатом, судьями. Нагорного так и тянет пойти по адвокатской дорожке, денежной, блестящей, артистической, хотя он понимает, что солидней, да и благонадежней, с государственной точки зрения, прокурорская карьера.

К тому же и отец категорически требует, чтобы сын стал государственным обвинителем. Легкость и доступность карьеры, обильный и сытный куш — все это отуманивает головы еще не доучившихся ташкентцев. Рубль, выглядывающий из кармана наивного простеца, мешает им спать. Наконец сдан последний экзамен; будущие адвокаты и прокуроры, усвоившие уроки демагогии и беспринципности (лишь бы урвать свой жирный кусок), рассыпаются по стогнам Петербурга.

Герой последнего жизнеописания, Порфиша Велентьев, — ташкентец чистейшей воды, вся логика его воспитания и образования подводит его к совершенному умению из воздуха чеканить монету — он выступает автором проекта, озаглавленного так: «О предоставлении коллежскому советнику Порфирию Менандрову Велентьеву в товариществе с вильманстрандским первостатейным купцом Василием Вонифатьевым Поротоуховым в беспошлинную двадцатилетнюю эксплуатацию всех принадлежащих казне лесов для непременного оных, в течение двадцати лет, истребления». Отец Порфирия, Менандр, получил блестящее духовное образование, но пошел не в священники, а воспитателем в семью князя Оболдуй-Щетина-Ферлакур.

Благодаря княгине пообтесался, а позже получил весьма выгодное место чиновника, облагающего налогами винокуренные заводы. Женился на троюродной племяннице княгини из захудалого грузино-осетинского рода князей Крикулидзевых. И до, и после женитьбы Нина Ираклиевна занималась спекуляцией на купле-продаже крестьян, отдаче их в солдаты, продаже рекрутских квитанций, покупке на своз душ. Но главными учителями Порфиши Велентьева в обретении наживательных навыков стали мнимые маменькины родственники, Азамат и Азамат Тамерланцевы.

Они так ввинчиваются в обиход дома, семьи, что никакой метлой их потом вымести невозможно. Слуги их почитают за своих, Порфише они показывают фокусы с появлением-исчезновением монеток, детский слабый отзвук их картежного шулерскою заработка. Другое потрясение молодого Велентьева— уроки политэкономии, которые он получает в своем учебном заведении. Все это заставляет его смотреть с презрением и свысока на наивные, по новейшим временам, усилия родителей. И уже Менандр Семенович Велентьев чует в сыне, с его наивнейшими способами накопления богатств, реформатора, который старый храм разрушит, новый не возведет и исчезнет.